Мои питомцы и другие звери

НОВОГОДНИЙ ПОДАРОК

Приходилось ли вам слышать о бабочках, порхающих в заснеженном лесу? Я знаю, что мой вопрос звучит странно, но снежные бабочки — не новогодняя сказка и не плод чьей-то фантазии, а реальность. Мало того что эти бабочки живут зимой, некоторые из них к тому же еще и ночные, вылетающие из укрытий только в сумерках, а значит, они лишены возможности хоть немножко согреться в чуть теплых лучах зимнего солнца.

Однажды мне довелось пожить на берегах Оредежи, красивейшей реки Ленинградской области, и встретить Новый год прямо в лесу. В те годы купить новогоднюю елку и желание отпраздновать дома не поощрялось. Считалось, и нужно сказать вполне справедливо, что, если ежегодно каждая семья будет приобретать лесную красавицу, еловые леса вокруг городов исчезнут. Поэтому молодежь частенько устраивала встречу Нового года в лесу.

Наша студенческая компания еще летом присмотрела уютную полянку, окруженную стеной леса, в центре которой росла пушистая елочка. В канун Нового года мы засветло украсили ее вершину звездой, а ветки — флажками, игрушками и лентами серпантина. Потом натаскали для костров груды валежника и вернулись в поселок, где находилась биостанция, на которой мы летом работали.

К елке вернулись, когда ночь уже вступила в свои права. Легкая оттепель сменилась легким морозцем, небо очистилось от туч, и лес был освещен таинственным лунным светом. Мы неторопливо катились по накатанной лыжне, но наше праздничное настроение нарушила цепочка крупных человеческих следов, вынырнувших на лыжню из боковой просеки: по-видимому, кто-то в больших стоптанных валенках опередил нас. Невольно возникло беспокойство: не разорил ли случайный прохожий нашу елку. Однако на поляне был полный порядок, и только когда негромко хлопнули пробки остывшего на морозе шампанского, а костры разгорелись, осветив всех, кто-то заметил под елкой мешок, на котором крупными буквами было написано: «ПОДАРКИ ОТ ДЕДА МОРОЗА». В мешке действительно оказались сувениры, и к каждому была приколота записочка, чтобы мы знали, для кого подарок предназначен.

Трудно описать удивление, охватившее нас. Принести сувениры мог только тот, кто хорошо нас знал. Сразу посыпалось множество предположений. Мы стали вспоминать, чем занимался каждый из нас, вернувшись из леса, куда отлучался и долго ли отсутствовал, но скоро убедились, что никто из нашей компании не мог быть автором этого сюрприза, так как никто не уходил из поселка надолго. Оставалось единственное объяснение — автором новогоднего мешка был Дед Мороз, следы которого встретились нам в лесу.

Праздник продолжался, но мысли мои занимал таинственный Дед Мороз. Интересно, куда он направился, оставив на поляне свой мешок? Следы вели в густой ельник, к тоненькой ниточке ручейка, струившегося между обледеневшими камнями. Я знал, что где-то здесь был родник. Действительно, вода веселыми струйками вытекала из-под большого камня и сбегала в маленький бочажок, от которого и начинался ручеек. Здесь было очень темно. Огромные ели тесной толпой окружали источник. Своими раскидистыми ветвями они заслоняли небо, и слабенький луч моего фонарика был не в состоянии рассеять кромешный мрак.

Вода в бочажке казалась ледяной, но, видимо, была значительно теплее и своим теплом чуть-чуть согревала этот укрытый со всех сторон уголок. Во всяком случае, здесь на земле почти не было снега, а с еловых лап свисали крупные капли воды. Я присел на камень, стараясь понять, зачем Дед Мороз забрался в такую чащобу. Вдруг в луче моего фонарика что-то мелькнуло и тотчас растворилось в окружающем мраке. Я направил фонарик вверх, и наконец его луч высветил неторопливо летящую бабочку, тут же исчезнувшую за толстыми стволами елей.

Все произошло так быстро, что я даже не сделал попытки поймать таинственную ночную гостью. А жаль, мне на слово никто бы не поверил, что в зимнем лесу в новогоднюю ночь можно увидеть подобное чудо. Оставалась надежда, что бабочка еще вернется, и мой фонарик судорожно метался, обшаривая все вокруг. Увы, она не появилась. Без всякой надежды на успех, не веря в новую встречу с исчезнувшей красавицей, я все же стал обшаривать берега бочажка и, о радость, спугнул одну, вторую, третью бабочку. В кромешной темноте ночного леса, пользуясь слабым лучом моего фонарика, поймать бабочку было невозможно: она мгновенно скрывалась в темноте. Все же четвертую незнакомку мне удалось сбить шапкой. Я переложил в карман из пачки остаток сигарет и в освободившуюся коробочку осторожно упаковал свое сокровище.

Нельзя сказать, что к встрече с крылатым чудом я был совершенно не подготовлен. Мне приходилось читать о существовании так называемых снежных бабочек, но так как слышать о встречах с ними даже из уст опытных зоологов ни разу не случилось, я относился к их существованию как к красивой легенде. Вот почему на другой же день, с трудом дождавшись полудня — после новогодней ночи ранний визит казался неприличным, — я помчался к нашему преподавателю, известному зоологу Ивану Николаевичу Митрофанову, который жил недалеко от биостанции. Выслушав рассказ о ночных приключениях и полюбовавшись пленницей, он снял с полки «Определитель бабочек», позволив мне самому разобраться, кем была моя ночная гостья.

Бабочка оказалась сибирской пяденицей. У нее было крохотное, хилое тельце, но достаточно большие изящные крылья светло-желтого цвета, украшенные более темными волнистыми линиями. Эти бабочки поистине удивительные существа. Собственно, настоящими бабочками являются только самцы. Это их я встретил в ночном лесу. У самочек крылышки такие крохотные, что летать на них невозможно.

Сибирские пяденицы распространены в нашей стране и в ее европейской части, и в Сибири, отсутствуют лишь на севере лесной зоны. Их гусеницы наносят вред более ста древесным породам, в том числе яблоням, сливам, грушам, а в лесу — ильмовым, дубам и другим деревьям. Иногда гусениц бывает так много, что они начисто съедают всю листву, на год-два угнетая дерево, а иногда вызывая даже его гибель.

Название пяденицам дано за своеобразный способ передвижения их гусениц. По сравнению с гусеницами других бабочек, у пядениц уменьшено число брюшных ножек. Обычно их всего две пары, и находятся они на самом конце их длинного тела. Поэтому при передвижении гусеница, уцепившись за веточку грудными ножками, сгибает свое тело в дугу и цепляется за ветку брюшными ногами, придвинув их вплотную к грудным. Затем грудные ножки отпускают ветку, гусеница вытягивается во всю длину, как бы измеряя ветку, снова прикрепляется к ней грудными ножками, и все повторяется снова. В старину так мерили пядью любые материалы. Существовала даже такая мера длины — пядень: расстояние между максимально растопыренными мизинцем и большим пальцем руки.

В отличие от большинства существующих у нас бабочек, сибирские пяденицы выводятся из куколок не весной и даже не летом, а появляются только в конце сентября — октябре или лаже в конце ноября. Им полагается еще в начале зимы отложить яички, из которых весной вылупятся гусеницы и тут же набросятся на еще не распустившиеся древесные почки. Если зима бывает ранней и сильные морозы мешают играть свадьбы, бабочки могут уйти в укрытия и станут терпеливо дожидаться случайной оттепели или слабых признаков тепла приближающейся весны.

Второй интересной особенностью зимних пядениц является отсутствие у них пищеварительных органов. Взрослые бабочки ничего не едят и существуют только за счет тех питательных веществ, которые накопили в своем теле еще будучи гусеницами, и, поскольку они лишены возможности пополнять запасы питательных веществ, очень спешат найти пару. Поэтому, хотя на поиски невест бабочки явно предпочитают летать ночью, но, когда оттепели случаются в середине зимы, летают даже днем, пока не найдут поджидающую их самочку.

Сибирские пяденицы удивительно морозостойки. В отличие от других насекомых, они не теряют способности двигаться даже при легком морозе в -3 градуса, и самцы вылетают на поиски самок даже в снегопад, конечно, если он не превращается в настоящую метель. Температура летательных мышц бабочек во время полета может опускаться до нуля градусов. Охлажденные мышцы работают плохо, поэтому они машут крыльями в 10–30 раз реже обычных бабочек, но благодаря легкому тельцу и относительно большим крыльям подняться в воздух им вполне удается.

Зоологам давно известно, что мышцы насекомых способны нормально работать, только когда их температура перешагнет тридцатиградусный рубеж. В холодные дни наши бабочки, стрекозы и жуки, прежде чем подняться в воздух, подолгу машут крыльями, чтобы разогреться. Зимние пяденицы не могут пользоваться разогревом, для этого им потребовалось бы большое количество энергетических ресурсов, а взять их неоткуда. Вот и пришлось пяденицам научиться летать с помощью вялых охлажденных мышц. По той же причине — угрозы полного израсходования энергетических запасов — сразу после свадьбы самки спешно откладывают яички, и, выполнив свой долг, оба родителя погибают.

Ночной образ жизни — одна из главнейших причин, по которой снежные бабочки не получили у нас широкой известности. А их ведь немало. Только совок, относящихся к семейству кукулин, насчитывается не меньше пятидесяти видов. Большинство совок активны только летом, а с наступлением холодной погоды они погибают. Холодную зиму способны пережить лишь своевременно отложенные ими яички, в крайнем случае — гусеницы или куколки, жизнь которых замирает до весны.

У кукулин все наоборот: взрослые бабочки появляются у них только поздней осенью или в начале зимы. Свадьбы они празднуют в холодное время года, зимой же откладывают яички и только с наступлением весны погибают. Среди бабочек они настоящие полярники и теплую погоду переносят плохо. У них нет никаких приспособлений, которые помогли бы им избавиться от накапливающегося в их теле тепла. При температуре +20 градусов зимние кукулины теряют способность летать: перегреваются во время полета и, не имея возможности освободиться от излишков тепла, вырабатываемого летательными мышцами, могут погибнуть от теплового удара.

Хотя снежные бабочки и предпочитают зиму всем остальным временам года, но настоящих морозов избегают. Поэтому их не встретишь в Карелии или в Сибири. Живут они там, где зимы, как в Западной Европе или большинстве северных районов США, бывают хоть и снежными, но не слишком холодными, с частыми и продолжительными оттепелями. В морозы бабочки прячутся, а когда температура воздуха поднимается до нуля градусов, реже при температуре -1,-2 градуса, выбираются из своих укрытий, чтобы покормиться, сыграть свадьбу и отложить яички. Питаются они соком поврежденных деревьев и нектаром некоторых цветов, которые зацветают перед самым снегопадом и не гибнут от мороза. Давайте познакомимся, как борются с холодом эти удивительные создания.

Сначала ученые решили, что у снежных совок какие-то особые мышцы, способные хорошо работать даже охлажденными. Но наблюдения показали, что эти предположения не соответствуют действительности. Если температура воздуха держится на уровне нуля градусов, бабочкам иногда требуется до получаса, а иногда и больше интенсивно трепетать крыльями, прежде чем они смогут подняться в воздух. Для этого каждой из них приходится вырабатывать пятнадцать калорий тепла, на что им требуется не меньше четырех миллиграммов сахара.

Совки-кукулины — совсем небольшие бабочки, весом около 0,1 грамма. Поэтому их способность сохранять активность зимой особенно удивительна, ведь мелкие существа остывают особенно быстро. Оказалось, что эти бабочки не только во время покоя, но даже во время полета теряют гораздо больше тепла, чем могут вырабатывать их летательные мышцы, иными словами, гораздо меньше, чем им требуется, и быстро остывают. Поэтому кукулины, вылезающие из укрытия в холодную погоду, замерзают даже на лету и вынуждены делать во время полета остановки, чтобы, размахивая как следует крыльями, снова согреться. Только когда температура воздуха повысится до +10 градусов, они могут летать целую ночь, не делая остановок для подогрева. А чтобы при нуле градусов поддерживать температуру своего тела на уровне 30 градусов, им приходится вырабатывать 0,42 калории тепла в минуту. Летательные мышцы кукулин столько тепла вырабатывать не могут!

В конце концов приспособления для жизни на снегу у кукулин нашлись. В первую очередь обратила на себя внимание теплая одежда — прекрасная шубка бабочек: щетинка густых волосков, покрывающих ее тело. Эти щетинки — видоизмененные чешуйки, которые на крыльях дневных бабочек создают замысловатые узоры. У кукулин беловатые пушистые чешуйки, очень напоминающие муку крупного помола, как и у других бабочек, остаются на пальцах, если снежную совку взять в руки. Шубка позволяет снежной бабочке терять тепло в два раза медленнее, чем она охлаждалась бы без этой одежонки. При температуре ноль градусов нормальная взрослая бабочка, если она разогрелась до температуры 35 градусов, а затем передумала лететь и осталась сидеть на березе, остывает со скоростью 13 градусов в минуту! Бабочка, с которой сняли шубку, за одну минуту остынет на 26 градусов!

Изучая, как разогреваются и остывают снежные бабочки, ученые обнаружили удивительную вещь: когда грудной отдел тела насекомого, где находятся летательные мышцы, разогреется до 35 градусов, температура брюшка может быть равной нулю и будет лишь на полградуса теплее окружающего воздуха. Оказалось, что таким способом кукулины экономят тепло. Для этого у них имеются два приспособления. Во-первых, это надежная термоизоляция грудного отдела от брюшка. Она осуществляется с помощью воздушных мешков и воздушных прокладок. Во-вторых, есть теплообменники на пути перехода «горячей» крови из грудного отдела в брюшко и холодной из брюшка в грудной отдел тела, где находятся летательные мышцы. Благодаря этим теплообменникам кровь, вытекающая из грудного отдела тела, все свое тепло без остатка отдает крови, возвращающейся назад, нагревая ее, что позволяет все тепло вернуть обратно. Таким образом, потерь тепла, которые могли бы вызвать циркуляцию крови, не происходит. Тепло, вырабатываемое кукулиной, не распределяется на все тело бабочки, а остается там, где находятся органы, обеспечивающие ее полет.

Справляться с зимними холодами снежным бабочкам помогает их рациональное поведение. Пока кукулина сидит на древесном стволе, ожидая наступления сумерек, или ночью, пока сосет сок из поврежденной коры, она не стремится поддерживать свою температуру на оптимальном для полета уровне и не машет крыльями. Иными словами, эти бабочки никогда не производят излишков тепла, а приступают к его усиленной выработке, только когда это становится остро необходимым.

Там, где живут кукулины, случаются и сильные, хотя обычно кратковременные, заморозки. Снежные бабочки не имеют никаких приспособлений, которые могли бы помочь им пережить значительное снижение температуры собственного тела. В отличие от них, подавляющее большинство зимующих у нас насекомых, их личинки или яички, которые способны без вреда для себя переносить зимние холода, с наступлением прохладной погоды вырабатывают в своем теле вещества, препятствующие образованию льда. Те насекомые, которые не умеют их синтезировать, случайно оказавшись при температуре ниже -1 градуса, гибнут, так как в их теле, мышцах, сосудах, мозге, кишечнике, в каждой клеточке их тела образуются микроскопические кристаллики льда и своими острыми гранями наносят вред всем клеткам организма. Кукулины таких веществ вырабатывать не умеют и, если температура их тела упадет ниже -1,-2 градусов, гибнут, как и любые тропические насекомые, случайно попавшие в холод.

Догадаться, что в теле бабочки начал образовываться лед, нетрудно. Когда вода замерзает, она выделяет тепло, поэтому при образовании в теле кукулин кристалликов льда их температура ненадолго повышается. С помощью специальных приборов легко проследить за малейшим изменением температуры тела бабочек и можно точно определить, при какой температуре тела они погибают.

В природе снежные бабочки не допускают, чтобы температура их тела резко опустилась, и заранее прячутся в места, где теплее. Чаще всего они забираются в опавшие листья. Под ними даже в тридцатиградусные морозы температура никогда не опускается ниже -2 градусов, а если листья покрыты снегом, то температура не опускается ниже нуля или +1 градуса. Как только потеплеет, кукулины выбираются из своих убежищ, разогреваются и отправляются по своим делам. Если бы в их теле были вещества, мешающие образованию льда (их называют антифризами), бабочки не смогли бы так быстро включаться в активную деятельность, так как антифризы очень ядовиты, и, прежде чем приступить к активной деятельности, их необходимо уничтожить, а на это требуется немало времени. Может случиться, что короткая оттепель быстро сменилась морозной погодой, а антифризы еще не разрушены, и по причине нового похолодания их нужно синтезировать заново. Уничтожать и снова воссоздавать антифризы — дорогое удовольствие, и эта необходимость не позволила бы бабочкам пользоваться короткими оттепелями. Антифризы, видимо, годятся лишь для консервации организма на длительный срок.

В поведении кукулин интересно еще и то, что в морозы они вовсе не стремятся спрятаться в такое убежище, где по-настоящему тепло. Это для снежных бабочек не только невыгодно, но даже опасно. Иногда морозная погода может затянуться, и бабочки не смогут вылетать на поиски корма, а его запасов в желудке может не хватить, и они погибнут от истощения, не дождавшись очередной оттепели. Чем теплее, тем процессы жизнедеятельности в организме бабочек будут протекать интенсивнее и тем больше им потребуется корма. Маленькой кукулине, съевшей всего шесть миллиграммов сахара, при температуре воздуха -2 градуса этого запаса пищи хватит, чтобы прожить три с половиной месяца. Если же в ее убежище станет чуть теплее и температура поднимется до нуля градусов, те же запасы пищи обеспечат затворниц всего на 24 дня, а при температуре +10 градусов — только на 11 дней.

Что же заставило снежных бабочек вести такой необычный образ жизни? Мы обсудили эту проблему с Иваном Николаевичем Митрофановым. Видимо, расстаться с комфортом и примириться с зимними холодами их заставила забота о собственной безопасности. С наступлением холодов большинство насекомоядных птиц, в том числе козодои, которые в сумерках ловят насекомых на лету, откочевывают на юг. Нет зимой и летучих мышей — главных ночных врагов летающих насекомых. Остаются лишь наземные хищники вроде землероек, но они не летают. Так что стоит померзнуть, если ты уверен, что тебе никто не помешает отыскать самку и поухаживать за ней.

Оказалось, что Ивану Николаевичу ни разу не посчастливилось поймать снежную бабочку. Он приезжал зимой на берега Оредежи, чтобы фотографировать диких животных, и для этого строил в лесу укромные засидки, а чтобы привлечь к ним зверье, разбрасывал вокруг аппетитно пахнущие приманки. Той же ночью, захватив фотоаппарат, мы с ним отправились в лес на поиски ночных красавиц. По дороге профессор признался, что подсмотрел, как мы украшали елку, и, чтобы сделать сюрприз своим студентам, подложил под елку мешок с сувенирами.

К сожалению, бабочек найти нам не удалось. К ночи ударил мороз, и даже в бочажке вода покрылась толстой коркой льда. Мне больше ни разу не удалось подержать в руках живую сибирскую пяденицу, хотя эти вредители леса не являются у нас редкостью. Впрочем, в дубовой роще под Сестрорецком я встречал зимними вечерами каких-то бабочек, но, может быть, это были снежные совки, любительницы лакомиться дубовыми почками?

ОНА НЕ ПРОВОРОНИТ

Великий русский баснописец И. А. Крылов в своей знаменитой басне «Ворона и Лисица» явно погрешил против истины, изобразив Ворону настоящей растяпой. Это воронам не свойственно. Они умнейшие птицы, и скорее ворона одурачит лисицу, чем это удастся рыжей кумушке.

Вороны не только умные, но и чрезвычайно осторожные птицы. Они исстари живут бок о бок с человеком, но никогда не путаются у нас под ногами, как это делают голуби и воробьи, а держатся на почтительном расстоянии, всегда сохраняя безопасную дистанцию, и прекрасно знают, когда мы для них не опасны. Понаблюдайте за тем, как спокойно расхаживают эти птицы по обочине оживленного шоссе всего в полуметре от проносящихся мимо машин, совершенно игнорируя находящихся в них людей.

Вороны — постоянные обитатели больших городов, но особенно много их собирается здесь зимой. В городе зимней порой воронам живется значительно сытнее, чем в лесу. Люди неряшливы: пищевые отходы разбрасываем где попало. Мало того что выносим их на помойку и бросаем в уличные урны, но можем швырнуть на газон недоеденный пирожок. А воронам сверху видно все. Они легко находят объедки и в траве, и в снегу и, наловчившись, извлекают их из урн.

Горожанам не часто приходится бывать на природе и встречаться там с дикими животными. Любителям братьев наших меньших поневоле приходится ограничиваться наблюдениями за животными, обитающими в городе, а среди них ворона, несомненно, самое интересное существо.

Наблюдать за этими птицами настолько интересно, что однажды одна вороватая ворона заставила меня согрешить. Я шел от железнодорожной станции на свой участок и уже подходил в садоводству, когда высоко над лесом пролетела ворона, держа в клюве что-то белое, похожее на куриное яйцо. Мне не верилось, что такой большой предмет можно удержать в птичьем клюве, но через несколько минут ворона с добычей опять пролетела надо мною. Теперь расстояние до нее было небольшим, и я отчетливо разглядел, что птица несла яйцо.

По пути мне нужно было заглянуть к соседям, но еще издалека я заметил на дверях висячий замок — свидетельство, что хозяев нет дома, — и тарелку с четырьмя яйцами на открытой веранде — подтверждение, что владельцы участка отлучились ненадолго. При виде тарелки у меня невольно возникло подозрение: встретившаяся мне по дороге ворона воровала яйца отсюда. Не успел я об этом подумать, как на тарелку села воровка. Миг — и она, показав мне хвост, скрылась за большой яблоней. Что делала она на веранде, я разглядеть не успел, но теперь на тарелке осталось лишь три яйца.

Как порядочному человеку мне следовало бы соседское добро убрать подальше от воровки, но уж больно интересно было узнать, чем все это закончится. Ворона не заставила себя долго ждать. Через некоторое время она вернулась за вторым, а потом за третьим и четвертым яйцом. Только тогда я сумел разглядеть, как птице удается удерживать в клюве крупный круглый предмет. Оказывается, ворона вовсе не разевала широко клюв, чтобы ухватить яйцо. Она использовала отличный прием: сильным ударом клюва делала дырку в яйце, затем раскрывала клюв, засовывала в дырку верхнюю его половину, а снизу подхватывала нижней и спокойно улетала восвояси. Мне было очень интересно узнать, запомнила ли птица, что унесла последнее яйцо? Не вернется ли по ошибке снова? Я прождал полчаса: нет, не вернулась!

Впрочем, это меня не удивило. У ворон хорошая память, а кроме того, они умеют считать. Охотники, которым вороны ужасно досаждают, давно это заметили. Завидя людей с ружьями, птицы способны поднять такой крик, что распугают всю дичь, — хоть прячь ружье в чехол и отправляйся домой. Бесполезно хорониться от них в укрытие, в сарай или в стог сена. Стараясь обмануть птиц, охотники могут потом по-одиночке выходить из сарая, но эта хитрость им не поможет. Воронья стая разделится на столько групп, сколько в сарае спряталось охотников, и каждого человека с ружьем, покинувшего укрытие, будет сопровождать хотя бы одна птица, оповещая лесных обитателей о грозящей им опасности, и хотя бы одна птица дождется выхода последнего охотника, чтобы и ему испортить охоту.

Хорошо еще, что вороны умеют считать только до пяти-шести и лишь наиболее способные — до семи. В этом убедились ученые, изучавшие их математические способности. Они проделали такой опыт: воронам показывали карточку, на которой было нарисовано несколько одинаковых фигур ромбиков, квадратиков, треугольников, цветочков или бабочек и жуков. Птица должна была сосчитать и запомнить, сколько на карточке предметов. На это вороне давалось 20 секунд, а затем ее запускали в клетку, где находились коробочки с кружочками на крышках. Ворона должна была найти коробочку с числом кружочков, соответствующим тому количеству предметов, которое было на показанной ей карточке. Если она угадывала — а умные вороны ошибаются редко, — сняв крышку, она находила там вкусное угощение. Ну, а если ошибалась, коробочка была пустой.

Недюжинную смекалку проявляют вороны в поисках пищи. На берегу моря всегда можно найти выброшенных на пляж моллюсков. Умные птицы не тратят сил на то, чтобы расклевать раковину, об нее ведь и клюв сломать нетрудно, а, подхватив добычу, летят к ближайшему шоссе и бросают ее на асфальт до тех пор, пока раковина не раскроется.

Точно такой же способ используют вороны Ташкента, чтобы разломать скорлупу грецких орехов. Осенью, когда орехи созревают, в ташкентском аэропорту полно шелухи. Ореховые деревья повсюду, но асфальтовым шоссе воспользоваться не удается — сплошной поток машин. Вот и приходится воронам швырять орехи на бетонированное летное поле.

Питерские вороны тоже не лыком шиты. Они научились размораживать пищу. У меня под окнами большой сад. Зимой через него тянется зеленая полоса — участки газонов, свободные от снега. Там в земле проходит теплотрасса, и снег от тепла тает. Если вороне утром попадется комок смерзшейся каши или обрезки замороженного мяса, она их не расклевывает. Это трудно, да и неприятно отправлять в желудок ледышки. Со своей находкой птица спешит к теплотрассе и там прячет ее, а вечером летит к этому месту ужинать. За день добыча успеет оттаять и становится съедобной.

Немалую изобретательность проявляют вороны, спасаясь от врагов. У моих знакомых дома два злющих «зверя»: маленькая своенравная такса и выкормленный из птенчика агрессивный вороненок. Звери живут дружно, помогают друг другу и сообща охраняют хозяев и их общий дом. Когда в квартире появляются гости, добровольные стражи из кожи лезут вон, чтобы выгнать их. Таксу еще удается утихомирить, но вороненок долго не может успокоиться, налетает сверху и норовит долбануть посетителя в темечко. Затем сторожа меняют тактику. Такса ложится в прихожей и без разрешения хозяина никого из квартиры не выпускает: а вдруг гость стянул что-нибудь ценное? Собаки не очень хорошо видят, и песик не способен проследить за поведением посетителей. По-другому ведет себя вороненок. Он все время неотлучно находится среди гостей и, усевшись повыше, внимательно следит, чтобы никто ничего не положил в свой карман. У птиц отличное зрение, и, если вороненок заметит что-нибудь подозрительное, атака последует незамедлительно.

Зима — самое подходящее время для знакомства с вороной. В эту пору вся ее жизнь на виду, кроме ночевки. В отличие от галок, голубей и воробьев, вороны никогда не устраиваются на ночлег на чердаках, балконах или на звонницах церковных колоколен. Зимой ночевать в городе им страшновато. В крайнем случае они выбирают для ночлега такое укромное место, куда с наступлением темноты люди, как правило, не заглядывают. В Ленинграде в одну из зим большая стая ворон ночевала на Большеохтинском кладбище. Ночью оно не освещается, да и людям в это время там делать нечего.

Ночевка — дело опасное. Заснул крепким сном — а сова воспользуется этим и сцапает тебя, или человек пальнет из ружья. А когда один глаз спит, а другой на страже, толком не выспишься и днем поневоле будешь сонной мухой. В таком состоянии нетрудно прозевать добычу и остаться без обеда. В компании спать намного спокойнее. Сам проспишь опасность — товарищи разбудят. А сообща и от врага отбиться нетрудно.

Зимой вороны обзаводятся огромной «спальней» и устраивают многочисленные совместные ночевки. Они возникают в труднодоступных для человека местах, и горожанам редко случается видеть, как спят эти птицы, но оценить, какие огромные стаи ворон слетаются к ночи, легко. Удобнее всего наблюдать за сбором птиц из окна пригородной электрички. Если в сумерках отправиться из Петербурга в сторону Пушкина, непременно увидишь на фоне серого неба черные силуэты сотен летящих птиц. Это множество ворон летит в одном направлении. А ранним утром из окна электрички можно увидеть тех же птиц, не спеша летящих в сторону города. Воронам пора завтракать, и стая распадается у пригородов, а птицы поодиночке возвращаются на свои кормовые участки.

С наступлением темноты вороны не торопятся в свою «спальню», а сначала собираются вместе. Подлетая к месту сбора, они молча устраиваются на деревьях или просто садятся на землю. Кое-кто приносит в клюве что-то вкусненькое и теперь неторопливо доедает. Им никто не мешает и не пытается отнять у них лакомый кусочек. Когда на месте сбора скапливается достаточно много птиц, они вдруг все разом взлетают и, чернея в небе, направляются в свою общую «спальню».

В одну из недавних зим мне довелось десяток ночей провести в компании ворон. Для ночевки птицы выбрали небольшой заболоченный лесок, затерявшийся среди пустынных низин, где летом деревья стояли до ветвей в воде, а зимой наметало такие сугробы, что через засыпанный снегом кустарник не смог бы пробиться ни один лыжник. В этом лесочке мои друзья летом занимались киносъемкой жизни птиц. Здесь, в колонии дроздов, операторы строили много шалашей. За лето вороны к ним привыкли и напрочь забыли о том, что рядом могут прятаться люди. Этими шалашами я и воспользовался зимой, чтобы воочию увидеть, как проводят ночи вороны. Наблюдения происходили в жестокие морозы в те редкие ночные часы, когда небо бывает на севере чистым, а полная луна позволяет на фоне ярко освещенного неба прекрасно видеть силуэты ворон.

Чтобы не распугать птиц, мне приходилось занимать наблюдательный пост задолго до подлета первых посетителей «спальни». Ночевали вороны, как им и полагается, на деревьях. Прибыв к месту отдыха, они не кидались наперегонки занимать лучшие «постели», а сначала долго кружили над верхушками крон, то стремительно снижаясь, падая чуть ли не до земли, то снова взмывая вверх, видимо, проверяя, не притаился ли внизу коварный враг, и, только убедившись, что опасности нет, начинали рассаживаться по ветвям. А со стороны города еще долго продолжали подлетать все новые и новые стаи, и птицы уже без долгих проволочек занимали свободные места. Умные вороны выбрали для ночевки такую рощу, где всем должно было хватить места. Они не любят тесноты, и даже супружескую пару, все лето дружно выкармливавшую детей, никогда не увидишь сидящей тесно прижавшись друг к другу, как любят спать ласточки. И все же ближе к ночи многие ветви оказываются очень перегруженными и нередко с треском ломались, а птицы, лишившиеся насиженного местечка, возмущенно крича, отправлялись на поиски более надежного пристанища.

Вороны усаживались долго. Особенно капризные меняли два-три места, пока не находили такое, где чувствовали себя комфортно. Спать им приходилось долго: в Петербурге в середине зимы дни коротки, и сон птиц длится не меньше четырнадцати часов. Поэтому они старались устроиться получше, делая на выбранной ветке шаг-другой вправо или влево, несколько минут тратили на вечерний туалет, угомонившись, некоторое время сидели спокойно, вероятно для того, чтобы убедиться, что спать им будет удобно, и наконец засыпали. Только наиболее общительные птицы, видимо, из числа молодых, не торопились уснуть. Походив по ветке, осмотрев ее и своих соседей и убедившись, что здесь никаких развлечений не предвидится, они перелетали на соседнее дерево, а если им не нравилось и там, продолжали поиски или пытались затеять с соседкой игру, дернув за хвост или крыло уже уснувшую птицу. Увы, найти партнера для игры удавалось редко. Разбуженная ворона, чтобы окончательно не разгулять сон, не спорила с шалуньей и не стремилась ее наказать, а молча перелетала на соседнюю ветку, вполголоса обругав нахалку, и снова «ложилась» спать, всем своим видом показывая, что ее нужно оставить в покое.

Зимние ночи длинны. Вороны просыпались еще затемно. Небольшой утренний туалет на скорую руку, и птицы стая за стаей поднимались в воздух, направляясь в сторону города, и возвращались на свои кормовые участки. В городе в это время еще темно, и даже те из нас, кто просыпается рано, обычно не замечают в темноте возвращающихся поодиночке птиц, а когда рассветет, все вороны уже находятся на своих обычных местах, как будто никуда и не улетали. Они чистятся, изредка перелетая с места на место, и кажется, что вороны не проголодались и не спешат приступить к завтраку. А дело в том, что птицы в поисках пищи еще с вечера обшарили все газоны, заглянули во все укромные уголки и сейчас ждут, когда люди проснутся и появятся первые объедки. Вот тогда у птиц начнется новый рабочий день.

Вороны — общительные пернатые. Они дружелюбно относятся друг к другу и легко уживаются со своими ближайшими родственниками — грачами и галками. На зимних ночевках вместе с ними спят и эти птицы, если холода не заставили их откочевать на юг. Родичей не обижают и относятся к ним, как к равноправным членам своего большого коллектива. Ну а если вороны сыты и не очень устали, они всегда готовы затеять какую-нибудь игру и охотно играют с кем угодно: с галкой, медведем, слоном. Когда наши города еще не были оккупированы множеством автомашин, трамваев и троллейбусов, а дома не вырастали в десятиэтажные громадины, на городских окраинах частенько можно было наблюдать игру ворон с собакой.

Участников игры всегда трое: две вороны и собака. Остальные члены вороньего коллектива в игру не вмешиваются Это зрители. Они рассаживаются на соседних деревьях и с интересом наблюдают за тем, что происходит внизу, но соблюдают полный нейтралитет, хотя явно «болеют» за своих. Игра заключается в том, чтобы отнять у собаки кость. Подловив момент, когда безобидный деревенский песик, чтобы скоротать время, займется старой, уже хорошо обглоданной костью, одна из ворон направляется прямиком к псу и останавливается почти у самого его носа. Собаки грызут кости лежа. Из такого положения невозможно совершить внезапный прыжок. Умная ворона это отлично понимает и поэтому держится уверенно, разгуливая так близко, что, пожалуй, смогла бы дотянуться и клюнуть пса.

В это время ее партнерша по игре обходит собаку сзади и, улучив удобный момент, дергает ее за хвост или щиплет за ляжку. Такого нахальства не простит даже самая добродушная собака. Возмущенная, она мгновенно оборачивается, чтобы покарать обидчицу, а этим воспользовалась первая ворона, та, что находится перед псом. Она не мешкая хватает кость и спешит с ней удрать. У нее в прямом смысле слова тяжелая работа. Собаки частенько забавляются с такой большой костью, что птице и по земле такую тяжесть не утащить и уж, конечно, не подняться с ней в воздух. Умные вороны это понимают, но все равно затевают игру. Им хочется лишь подразнить собаку, а сама кость не нужна — на ней нет ничего съедобного.

Я постоянно наблюдал такую игру на маленькой платной автостоянке на берегу реки Пряжки. Стоянку вместе с штатным сторожем охраняла небольшая лохматая собачонка, днем сидящая на цепи у своей будки. Если погода позволяла, вороны затевали игру ежедневно, обычно во второй половине дня. Несколько птиц из местной вороньей стаи имели особые приметы, и я узнавал их «в лицо». Регулярно наблюдая за птичьими забавами, я с удивлением понял, что каждый день игру затевала новая пара, а когда до уже отыгравшей пары доходила очередь на следующую игру, они чаще всего менялись ролями или играли с новыми партнерами.

Для ворон игра облегчалась тем, что песик сидел на цепи, которая не позволяла ему сделать большой бросок, но его это ничуть не огорчало. Собака и птицы были давно знакомы и совсем не боялись друг друга. Пес и не собирался ловить своих обидчиц, да и кость ему была совсем не дорога. Четвероногому партнеру ворон тоже было понятно, что это лишь игра, и, чтобы сделать ее особенно интересной, он принес для забавы большую кость, которую вороне с трудом удавалось сдвинуть с места, и на ночь прятал ее в будке.

Изредка особенно сильная и расторопная ворона все-таки успевала оттащить кость на такое расстояние, до которого пес дотянуться не мог, и тогда игра продолжалась. Нахалки, полностью игнорируя присутствие собаки, находящейся от них всего в десяти сантиметрах, повернувшись к ней спиной, старательно делали вид, что склевывали что-то со своей добычи, а проигравший пес надсадно лаял. По всему было видно, что и воронам, участвовавшим в игре, и их сородичам-зрителям такой финал представлялся особенно удачным.

Вороны и без собаки умеют устраивать веселые игры. Особенно часто они играют в догонялки, точнее, в казаки-разбойники, излюбленную игру молодняка многих животных. Однако вороны играют в догонялки и в весьма солидном возрасте. Игру затевает пара, но затем в нее может включиться вся стая. Затевают ее только на сытый желудок. Зачинщица игры, прихватив с собой что-нибудь съестное — корку хлеба или кусок слипшихся макарон, усаживается со своей добычей на видном месте и начинает неторопливо ковыряться в ней, как бы решая, отправить в рот еще кусочек или не стоит. Если этот запоздалый обед заинтересует какую-нибудь шалунью из игриво настроенных ворон, она спикирует на хозяйку сокровища и постарается выхватить его у нее из-под носа.

Безусловно, ограбленная птица не стерпит обиды и бросится догонять нахалку. Ей на помощь приходят подруги, а воровка будет крутиться на одном месте, петляя между деревьями и столбами, но далеко никуда не улетит. Преследователи норовят выбить у нее из клюва добычу и, если это им удастся, подхватывают ее на лету и удирают. Игра на этом не кончается, только теперь крылатые преследуют нового «разбойника». Когда игра надоест, добычу просто бросают или последняя владелица прячет ее куда-нибудь у всех на виду, но даже если она улетит по своим делам, никто из вороньей компании, в том числе первая хозяйка добычи, не сделает ни малейшей попытки завладеть «сокровищем».

Отнять у сидящей вороны ее добычу удается нечасто, но игра должна начаться, для этого зачинщица и торчала у всех на виду с приманчивым объедком. Атакованная ворона, не дожидаясь новых нападений, подхватив «сокровище», делает вид, что пытается с ним удрать, а нахалка, покусившаяся на чужое добро, становится преследователем. Бывает, что на ворону, пробующую добычу, долго никто не обращает внимания, тогда она с заветным куском в клюве перебирается поближе к какой-нибудь молодой вороне и там продолжает клевать корку или пролетает несколько раз под носом у группы ворон, как бы приглашая их поиграть. В конце концов ей удается раздразнить подруг и вовлечь их в игру.

Ворона — одна из самых умных и интересных птиц. Ее пребывание зимой в городе не наносит ни нам, ни природе ни малейшего вреда, оно даже полезно. Понаблюдайте за этими интересными птицами во время прогулки или из окна своей квартиры, подкормите их, и они будут систематически прилетать к вам на обед и ужин. Здесь, в птичьей столовой, можно подсмотреть много интересного и поучиться у птиц, как следует вести себя «за столом» и другим правилам хорошего тона.

КУ-КУ!

В 1995 году на юге Ленинградской области впервые я услышал кукушку 10 мая. Для поздней весны — рано! Дело в том, что голоса кукушек объявляют о начале лета. Но звучит голос только самца. Его громкое «ку-ку» адресовано самке, означая начало брачного сезона. Свадьбы у кукушек происходят, когда маленькие насекомоядные пичуги — будущие воспитатели их детей — уже заняли гнездовые участки и приступили к строительству гнезда.

О том, что сами кукушки гнезд не вьют, яиц не высиживают и кормлением птенцов себя не обременяют, знают все, хотя на моей памяти еще свежи сенсационные заверения «народного академика» Лысенко о том, что кукушата появляются в гнездах маленьких птичек в порядке обычного видообразования. Он утверждал, что многие птицы способны породить кукушонка точно так же, как ель может родить сосну, а березка — осину, и подтверждал это тем, что якобы никто никогда не видел, как кукушка подкладывает яйца в чужие гнезда, и все это выдумки глупых натуралистов. Действительно, подсмотреть, как кукушка одаривает мелких птах своими яйцами, редко кому удается. Коварные самки странствуют по большому участку леса, и где они появятся в очередной раз, в какое гнездо положат свое яйцо, предугадать невозможно. К тому же эти птицы очень осторожны и у гнезда, в которое должны положить яичко, голоса не подают. Кукушки проделывают эту неблаговидную работу настолько скрытно, что даже хозяева гнезд обычно не замечают, кто и когда подложил яйцо. Где уж людям подсмотреть за проделками бессовестных существ.

Мне посчастливилось (именно посчастливилось!) видеть это два раза, и то лишь благодаря тому, что я много дней посвятил наблюдениям за семейной жизнью наших птиц и начинал следить за ними еще в период строительства гнезд. В первый раз я увидел, как кукушка снесла яйцо в гнезде горихвостки. Она появилась, когда хозяева отсутствовали, и, присев, пробыла в гнезде не больше тридцати секунд. Мне даже в голову не пришло, что она успела выполнить свой замысел, но, заглянув в семейную колыбельку горихвосток, я насчитал в нем не три, а уже четыре яйца. Самца, который чаще всего в этот момент сопровождает свою наглую супругу, я в тот раз не заметил.

Во втором случае приемными родителями кукушонка должны были стать серые мухоловки. Хозяева гнезда застукали появившуюся на их участке кукушку и подняли шум. Вот тут-то и появился самец, принявший удар на себя. Немного покружив по участку, он позволил возмущенным хозяевам прогнать себя, но отступал не торопясь, и, пока мухоловки с ним воевали, его супруга подложила свое яйцо.

Наши обыкновенные кукушки воспитателями своих детей выбирают более ста пятидесяти видов птиц, но это вовсе не означает, что для каждой самки привлекательно гнездо любой из них. Яйца кукушек окрашены весьма разнообразно. Самка выбирает кладку только тех видов птиц, яйца которых и по размеру, и по окраске похожи на ее собственные. Видимо, она сама родилась в гнезде с такими же яйцами.

Процедура подкладывания яйца — дело весьма ответственное. Малейшая оплошность — и ребенок обречен на гибель. Важно, чтобы хозяева гнезда не заметили подвоха. Крапивники и славки, обнаружив в своем гнезде чужое яйцо, оставляют кладку. Камышевки и горихвостки, понимая, что на всех кукушек новых гнезд не напасешься, ограничиваются лишь тем, что свивают в гнезде другую подстилку, поверх уже отложенных яиц, и начинают откладывать новые. Более сообразительные птицы чужое яйцо выбрасывают. Поэтому европейская обыкновенная, красная африканская и другие кукушки выбирают гнезда с неполной кладкой или выбрасывают из них лишнее яйцо. Если гнездо большое и прочное, кукушка просто садится в него и тут же откладывает яйцо. В маленькие гнезда, особенно имеющие крышу или устроенные в дуплах, ей не забраться, поэтому приходится откладывать яйцо на земле, а затем, взяв в клюв, водворять его на место.

Приемные родители могут распознать чужака и среди птенцов. Но часто юные кукушата похожи на сводных братьев и сестер. У птенца царской кукушки даже ротовые пятна и бугорки в углу рта совершенно такие же, как у соседей по гнезду. Только это его и спасает. Насколько трудно кукушонку вырасти в чужом гнезде, подтверждает анализ, сделанный в Англии. Местные кукушки разыскивают и используют 2–4 процента всех гнезд мелких птиц, но только в семьях горных коньков кукушатам живется сносно. Здесь их выживает 76 процентов, а у остальных птичек — меньше половины. Чтобы выжить, юным подкидышам приходится быть расторопными. Развитие их протекает интенсивнее, чем яиц приемных родителей, да и расти кукушонку нужно значительно быстрее своих соседей по гнезду. А еще лучше, если он отделается от «конкурентов», выбросив из гнезда яйца или остальных птенцов. Как известно, дети нашей кукушки именно так и поступают: избавляются от птенцов своих благодетелей в первые трое суток после их рождения.

Маленький кукушонок должен многое уметь. Чтобы приемные родители кормили его досыта, нужно выпрашивать корм, подражая голосам детей хозяев гнезда. С этим легко справиться птенцу полосатой хохлатой кукушки, живущей в Зимбабве. Они воспитываются только в семьях одного из видов тимелий. Видимо, способность подражать голосам птенцов этих птиц у них врожденная. Кукушатам других видов этому приходится учиться.

Большинство кукушек подкладывают в чужие гнезда лишь по одному яйцу. Но если в гнезде маленьких птичек одновременно выведутся два кукушонка, то они наверняка не братья.

Скандальная слава этих птиц столь известна, что женщину, уклоняющуюся от семейных обязанностей, везде называют кукушкой. Злополучную птицу единодушно осуждают, и никто не поинтересуется, как она дошла до жизни такой, почему так плохо поступает. А происходит это из-за жилищного кризиса! Когда удобных мест для гнезд не хватает, бездомные птицы начинают откладывать яйца в чужие гнезда, чаще всего к птицам своего вида или просто к соседям. Если птицы постоянно сталкиваются с жилищным кризисом, они постепенно превращаются в гнездовых паразитов. Явление это не такое редкое, как можно подумать. Сейчас на нашей планете насчитывается более пятидесяти видов птиц, которые гнезд не вьют и высиживанием яиц не занимаются!

В ГОСТИ К ЗАЙЦАМ

Когда багряно-желтый осенний лист пожухнет и опадет, а снежное покрывало почти на полгода укутает землю, самое время надеть лыжи и отправиться в лес. В эту пору легче всего проверить, что за зверье обитает в наших лесах. На белых страницах снежного покрова все живое оставляет свои автографы. Нужно только уметь читать звериные записи, по почерку узнавать их авторов.

Если пробежаться по лесным дорогам, лугам и перелескам, неожиданно откроется, что в наших северных ленинградских лесах, подступающих почти к самым стенам огромного города, где чуть ли ни каждый десятый — охотник-любитель, довольно много живности. Замысловатые узоры заячьих скидок и глубокие ямы лосиных следов обрываются у въездов в город. Еще смелее ведут себя лисы. После особенно темных ночей нетрудно встретить ровные строчки следов, прямиком ведущие в город. Это кумушка отправилась проверить помойки в надежде подхарчиться жирной крысой или слопать пару-другую мышей. Многие хорьки попросту переселились в город, обосновавшись где-нибудь в теплом подвале, поближе все к тем же помойкам.

Подальше от города кое-где встречаются кабаньи тропы, раздвоенные отпечатки изящных копытец косули, а в сильную оттепель иногда попадаются следы детских босых ножек, почему-то только с четырьмя пальчиками. Так выглядят следы барсука, совершающего недолгий моцион, чтобы немного размять одеревеневшие от долгого сна лапки.

Если удастся распутать хитроумные заячьи петли, можно где-нибудь в кустах, под елочкой или у высокого сугроба найти лежку лопоухого каллиграфа, а иногда и увидеть ее хозяина, когда он, заслышав скрип ваших лыж, не слишком поспешно выскочит из насиженной норки. Белоснежная шубка отлично маскирует беляка. Косой это прекрасно понимает и сидит в своем временном доме до самой последней минуты в надежде, что вы его проглядите.

Зайца русака заметить легче. Он и зимой и летом одним цветом: шубки своей не меняет. Только мало его, редок русак у нас на севере.

Для знакомства с нашими лопоухими соседями зима — лучшее время. В иные урожайные на зайцев годы их к осени появляется несметное количество, но, бродя неделями по осенним лесам и перелескам то с лукошком для ягод, то с грибной корзиной или ружьем, так ни одного зайца и не встретишь. Знаешь, что где-то здесь они, рядом совсем, но слишком осторожны зверьки и тщательно избегают знакомства с человеком.

Гораздо легче столкнуться с зайцем на юге. Ранним утром, пока солнце не согнало с полей ночной прохлады, кормятся русаки в степи, по краю жнивья или на бахчах. В это время они не очень пугливы, не обращают внимания на проносящиеся по шоссе машины, а иногда даже, совершенно не считаясь с правилами уличного движения, перебегают дорогу прямо перед колесами автомобилей.

Многие годы моей мечтой было поближе пообщаться с зайцами летом, но разные причины мешали каждый год осуществить это желание. Уже давно доходили слухи о заячьем царстве, организованном охотниками города-героя Керчи. Наконец случай поехать на юг представился, и вот я трясусь в стареньком расхлябанном автобусе по плохой проселочной дороге. В тучах пыли, дребезжа всеми металлическими частями и тяжело фырча на частых подъемах, второй час тянется автобус по крымской земле. Еще десять километров пешком все по тем же пепельно-желтым, выжженным солнцем холмам — и вот я у цели на краю Марьиной Рощи.

Лес, в котором я оказался, — искусственный. Его посадили и вырастили люди. Истинному северянину Марьина Роща вряд ли покажется привлекательным местом. Деревья стоят размеренными рядами, междурядья вспаханы, а там, куда не достал плуг лесовода, торчат пучки такой же, как в степи, давным-давно засохшей, жесткой и колючей травы.

Утомленный тяжелой дорогой, я камнем рухнул под первое тенистое дерево. Только когда солнце опустилось совсем низко и жара чуть-чуть спала, хватило сил продолжить путь.

Дорога вела в глубь леса. Кеды легко и бесшумно ступали по толстому слою пыли. Ни один звук не нарушал тишины засыпающего леса. Я знал, что в этот час не встречу здесь ни одного человека: посторонним в Марьиной Роще находиться не полагалось. Зато следы людской заботы о зверье были заметны на каждом шагу. Вот под высокими деревьями стоят ясли, сбитые из тонких жердей, вроде тех, что устанавливают в коровниках. Здесь зимой подкармливали косуль. Там, на полянке, остатки рассыпанного зерна. Летом корма в лесу достаточно, и птицы не рвутся к даровому угощению. Сейчас для них самое важное — вода. В степи за полтора месяца не выпало ни капли дождя, и птицы со всей округи слетаются в лес на водопой к расставленным у дорожек корытцам с водой. Около поилок пыль густо помечена крестиками фазаньих следов. Этих красивых и ценных птиц, как и косуль, специально завезли в Марьину Рощу, и они, охраняемые человеком, хорошо размножились.

Не успел я углубиться в лес и на 200 метров, как увидел уже первого зайца. Он выбежал из-за деревьев и уселся прямо на дорожке в каких-нибудь десяти метрах от меня. Замедляю шаг, стараясь ступать предельно осторожно. Мне кажется, что я подкрадываюсь совершенно бесшумно. Впрочем, заячьи уши намного лучше моих. Косой явно что-то слышит, вертит головой, видимо, прислушивается, но не убегает. Вечереет, и в лесу уже сгустился полумрак, да и зрение у зайцев неважное, но видеть он меня должен, ведь человек — не фитюлька какая-то. Мой рост — 170 сантиметров. Однако лопоухий твердо поверил в людскую доброту и не допускает мысли, что я могу его обидеть.

Расстояние между нами постепенно сокращается: восемь, пять, три, два с половиной метра. Наконец косой не выдерживает и отбегает, но не очень далеко, и снова усаживается на дорожке. Я опять начинаю подкрадываться, и игра продолжается, пока зайчишка не сворачивает на боковую тропинку. Мне туда не по пути, и мы прощаемся.

Чем дальше в лес, тем зайцев становится больше. Часто я сразу насчитываю 10–12 зверьков. Косые очень доверчивы. Даже старые опытные зайцы не торопятся уступить мне дорогу. Фазаны намного пугливее. Завидев человека, они стремительно убегают в чащу.

В лесу с каждой минутой становится темнее. Мне уже не видно, кто там возится в кустах у дороги. Начинают вылетать на охоту первые совы. Они как тени скользят между деревьями. Некоторые повисают под моею головой, бесшумно махая крыльями. Во время охоты лесные совы преимущественно пользуются слухом. Их крылья потому и работают бесшумно, чтобы не мешать прислушиваться к звукам, доносящимся с земли..

Я зажигаю карманный фонарик и направляю луч вверх. Это почему-то нравится крылатой страже леса. Теперь каждая сова сворачивает со своего пути, чтобы пролететь над моей головой и на минутку заглянуть в рефлектор фонарика. В сгустившейся темноте по лесу идти становится все труднее. Я сворачиваю в степь, а совы еще долго провожают меня, но держатся теперь значительно выше, чем в лесу. Заповедная зона кончилась, и птицы стали осторожными.

На севере подобных заячьих республик пока, к сожалению, нет. Но я сам с наступлением холодов устраиваю себе крохотное заячье поселение. Лютые зимние морозы нашему зайцу не страшны: у него теплая шубка. Было бы что пожевать! Вот с запасами корма дело обстоит значительно хуже. С осени, пока снега еще немного, косые легко докапываются до травы, роются на полях, где остались капустные листья, в лесу объедают вечнозеленые и очень питательные побеги черничника. С каждым днем снежный покров становится толще, все меньше остается доступного корма. К началу марта, а в снежные зимы и к февралю обед для зайца становится серьезной проблемой. Именно эти трудности и позволяют надеяться на дружбу с косыми.

Поселение я организую при первой же лыжной прогулке. Его центром становится столовая. Для меня годятся засохшие хлебные корки и капустные кочерыжки, сморщившаяся из-за домашнего хранения морковка и брюква. Словом, все, с чем обычно приходится сталкиваться зайцу. Апельсины и кожуру от бананов косые есть не станут. Отыскав в лесу полянку поукромнее, я высыпаю в центре содержимое рюкзака. Здесь зайцам удобнее кормиться: никто не подкрадется к ним незамеченным.

Чтобы столовую как можно скорее начали посещать, я вместо объявления об ее открытии добавляю к запасам, привезенным из города, две-три свежесломанные осиновые ветки. Горькая кора молодых осинок — любимое заячье лакомство. Только что срубленные ветки распространяют своеобразный, довольно сильный аромат. В морозном воздухе даже я ощущаю его за несколько метров. Чутье у зайцев превосходное. Косые уже в первую ночь явятся за даровым угощением, а потом будут наведываться сюда ежедневно в надежде, что я обновлю запасы пищи. Вскоре зайцы так привыкают к своей столовой, что перестают бояться человеческого запаха. Их не пугает кострище с еще тлеющими угольками, консервные банки с остатками тушенки, которые я развешиваю для синичек тут же на ближайших кустах, тряпки, смоченные керосином, с помощью которых я пытаюсь уберечь от лосей вершины молоденьких сосенок. Все нипочем осмелевшим зайцам.

Однажды я решил подсмотреть, как ведут себя косые в моей столовой. Стояли морозные ясные дни. Дождавшись, когда догорит костер, я переобулся в захваченные из города валенки, застегнул на все пуговицы полушубок и уселся под деревом.

Ждать пришлось недолго. Еще не успело по-настоящему стемнеть, на полянку выскочил крупный зайчина. На минуту присев и прислушавшись, он прямиком направился к осиновым веткам. Вскоре показался второй. Он бежал по твердому следу проложенной мною лыжни. Вновь прибывший не стал задерживаться на краю поляны, а сразу направился к столовой. Поравнявшись с обедающим беляком, он остановился. Оба косых поднялись на задние лапки. Видимо, они были старыми знакомыми и теперь обменивались приветствиями.

Через некоторое время на краю поляны показался третий заяц. Этот не решился сразу присоединиться к обедающим. Очевидно, ждал, когда насытятся пришедшие раньше.

Было уже поздно. Настала пора собираться в обратный путь, чтобы не опоздать на последнюю электричку. Я осторожно вынул фонарик и, направив на зайцев, включил его. Косые вздрогнули и замерли. Немая сцена продолжалась недолго: рука вздрогнула, а луч ушел в сторону. Зайцы встрепенулись и отбежали на край поляны. Все время, пока я снимал валенки и прилаживал лыжи, они оставались у меня на виду. Видимо, мой запах был им хорошо знаком и не вызывал особой тревоги. Ведь все, что косые находили на поляне, пахло мною. И осиновые ветки, и надкушенный кусок хлеба, и горстка овса, вытряхнутая из рюкзака. Как ни пугливы зайцы, но и с ними можно подружиться.

Каждый год, когда в ленинградских парках с тихим шорохом начинают опадать схваченные ночным заморозком последние осенние листья, я приступаю к заготовкам хлебных корок, начиная собираться к зайцам в гости. Снежные метели не заставят долго ждать: они накроют столы белоснежными скатертями. Моя столовая откроет очередной сезон.

ПТИЧКИ НА ПАЛОЧКАХ

Мглистое марево повисло над пустыней. Солнечный жар уже начал заметно спускаться к западу, но жара не спадала. Горячий воздух лениво тек, медленно поднимаясь над раскаленными за день песками, и в его струях расплывались очертания невысоких барханов. От нестерпимой жары гудела голова. Веки отяжелели, не хотелось ни о чем думать, говорить. Мы медленно плелись между барханами, с трудом вытаскивая из песка уставшие ноги. В такую одуряющую жару трудно человеку в пустыне. Почти в полузабытьи тащился я, стараясь не отстать от нашего проводника. До моего воспаленного мозга не сразу дошли гортанные звуки, доносившиеся откуда-то сверху. Звуки отдаленно напоминали гоготание успокаивающихся после дружеской потасовки гусаков. Все невольно остановились. Сзади, быстро приближаясь, низко над песками летели растянутой цепочкой пять крупных птиц.

Я не сразу поверил своим глазам, так необычно и неожиданно было зрелище. Длинные вытянутые шеи, еще более длинные, откинутые назад ноги и крупные тела, ритмично взмахивающие крылья вспыхивали ярким розовым цветом.

Усталости как не бывало. Мы зашагали веселее, а вслед за нами, обогнав нас, неслись над песками, вспыхивая красновато-розовым блеском, словно сполохи северного сияния, небольшие стаи удивительных птиц — фламинго. Большая колония собиралась после дневных трудов на ночевку.

Я спросил проводника, где живут фламинго. Немного подумав, он неопределенно махнул рукой вперед, в сторону сверкавшей в лучах вечернего солнца полосы соли, выступившей на берегах обмелевшего озера.

Мне очень захотелось побывать у фламинго «дома». Увы, осуществить свое желание оказалось не так-то просто. За долгое жаркое лето озеро сильно обмелело и далеко отступило от берегов, покрыв поверхность глубокого зловонного ила, как льдом, корочкой соли. С низких берегов воды не было видно. Она начиналась где-то за три — пять, а то и восемь километров от берега. Но я знал, что и там меня ждет все тот же ил, вонь и горько-соленая вода, разъедающая малейшую царапину на коже. Никто не пожелал отправиться со мной в глубь соленого озера, а один я не решился пуститься в столь рискованное путешествие. Да и резиновых болотных сапог никто из нас не догадался захватить в пустыню.

Мне много раз приходилось встречаться с фламинго на воле. Я видел их зимой под Ленкоранью, удалявшихся в поисках корма так далеко в море, что птицам даже приходилось плыть. Я видел, как море становилось розовым от тысяч стай птиц, собравшихся на зимовку на другом берегу Каспийского моря в заповеднике Гасан-Кули, но только десять лет спустя мне довелось наконец побывать у фламинго «дома».

Солнце еще не показалось над водой, когда наш вертолет опустился на узенькую песчаную полоску островка, затерявшегося среди водной глади. Мы быстро выгрузили багаж: резиновые надувные лодки, кинокамеру, ящики с бесчисленными бутылками и банками для проб воды и сбора живых организмов.

Проводив вертолет и кое-как разместившись в лодках, мы тронулись в путь. Огромное озеро Челкор-Тенгиз, длиной почти в 85 километров и местами до 40 километров в ширину, здесь, в центре, было очень мелким. Наши лодки днищем терлись о дно. Шест, когда им отталкивались, глубоко увязал, и вытащить его было трудно. Два часа потребовалось нам, чтобы преодолеть полтора километра воды и грязи.

Гнездовая колония птиц находилась прямо в воде. Впереди на расстоянии в полтора — десять метров друг от друга торчали из воды невысокие пирамидки. Ни один кустик, ни одна тростинка не украшали гнездовье. Только грязная, с хлопьями пены и множеством плавающих перьев вода да бесконечные кочки, казалось уходящие до самого горизонта. В большинстве гнезд птенцы уже вылупились. Некоторые высиживающие птицы при нашем приближении поднялись и с тревожным криком улетели. Вся орава птенцов тоже выпрыгнула из своих «комнат» и, быстро семеня ногами, пошлепала по мелководью вслед за улетевшими родителями. Несмотря на нежный возраст, птенцы были настолько резвы, что мы только после часовой возни, все измазавшиеся в липком иле, сумели поймать всего двух, явно больных птенцов. Обмерив и взвесив юных фламинго, мы отпустили их и отправились в обратный путь: не хотелось распугать колонию. Фламинго бросают насиженные места, если их начинают беспокоить.

Полтораста лет назад некий горе-ученый разорил «для научных целей» около двухсот гнезд фламинго в крупном гнездовье на Индерском озере, и с тех пор эти птицы здесь больше не гнездятся. А жизнь фламинго на горько-соленых водах Челкор-Тенгиза совсем нелегка. Здесь летом корма для птиц нет, и они вынуждены каждый день улетать в поисках пропитания за 20–60 километров в опресненную часть озера или на соседнее пресное озеро Кургальджин и на окрестные мелкие водоемы.

Грязные, усталые, но полные впечатлений, мы покинули город, построенный длинноногими красивыми фламинго, самыми крупными птицами из живущих на территории нашей родины.

Детский писатель Л. Корф назвал фламинго «птичками на палочках». Название действительно меткое. Большое, размером со среднего гуся, туловище этих красавцев поднято высоко над землей на длинных, как ходули, стройных, голых (не покрытых перьями) ногах. А над туловищем на такой же длинной, похожей на вопросительный знак, шее покоится небольшая голова с загнутым вниз горбатым клювом. Больше всего фламинго похожи на миниатюрных жирафов. Так же грациозно поворачивается голова на тонкой шее, так же высока и крута грудь, так же на бегу эффектно отбрасываются ноги.

Розовые фламинго необычайно красивы. Белые или розоватые перья покрывают спину, шею и грудь. Ярко-розовые крылья окаймлены черной каймой по краю. Розовый с черным клюв, красные кольца вокруг глаз, ярко-красные, необычайно изящные ноги — все очень живописно. Когда я смотрю в театре «Танец маленьких лебедей», непременно представляю фламинго. Нет, конечно, не лебеди на своих коротеньких толстых лапах, с трудом, неуклюже шлепающие по берегу, способны выделывать замысловатые па. Старинная легенда обманула либреттиста балета — чудесный танец исполнить могли бы только фламинго.

Крылатые жирафы — поистине удивительные птицы. На земном шаре осталось четыре вида фламинго. На территории нашей страны обитает самый известный обыкновенный фламинго. В отличие от большинства других, эти птицы живут только крупными колониями. Их или очень много, или нет совсем. Одна колония от другой отделена сотнями или даже тысячами километров, и между собой фламинго никогда не общаются.

В Казахстане известно четыре-пять гнездовий этих птиц. Фламинго живут в Алжире, Западной Европе — заповеднике Камарг, и в Индии. Кроме того, обыкновенные фламинго гнездятся в Восточной Африке, на островах Карибского моря, в Южной Америке и на Тихоокеанских островах Галапагос.

Фламинго — типичный житель плоских равнин. Он предпочитает бродить в таких местах, где его длинным ногам не мешают препятствия. Поэтому птицы селятся на голых песчаных островах, широких низких пляжах, в мелководных соленых озерах и по берегам неглубоких морских заливов.

Фламинго — отличный ходок. Он часами бродит по мелководью, всегда в компании, забредая в воду достаточно глубоко. На пальцах у птицы перепонки, и он неплохо плавает. Летает он, несмотря на свои большие размеры, совсем недурно, только взлет для него тяжел. Чтобы подняться в воздух, птицам нужен разбег, а для этого необходима хорошая взлетная площадка. Вот одна из главных причин, из-за которой фламинго предпочитают лишенные растительности равнины. Но даже при наличии взлетно-посадочной полосы, а ею может быть и прибрежное мелководье, фламинго поднимаются в воздух неохотно, только в случае крайней необходимости. Сначала птица тяжело бежит, далеко вперед вытягивая длинные ноги и помогая взмахами крыльев. Уловить, когда она оторвалась от земли, крайне трудно, так как и в полете птица некоторое время еще перебирает по инерции ногами, словно бежит по поверхности воды. Только набрав высоту, фламинго, подобно самолету, убирающему шасси, наконец вытягивает ноги, чтобы они оказывали наименьшее сопротивление встречным потокам воздуха.

Обыкновенный фламинго питается мелкими водяными насекомыми, личинками мух-береговушек, мельчайшими рачками, а также диатомовыми и сине-зелеными водорослями. Во время кормежки птицы, опустив голову вниз к самой воде и поводя ею из стороны в сторону, верхней частью большого изогнутого клюва, как ложкой, зачерпывают все взвешенные в воде частички, а затем воду, попавшую вместе с ними, процеживают из закрытого клюва через крохотные щели, образующиеся благодаря мелким роговым пластинкам и зубчикам надклювья, действуя огромным мясистым языком как поршнем. Затем язык слизывает с внутренней поверхности клюва все съедобное и отправляет в пищевод. Крупную добычу фламинго не то что проглотить, в рот взять не могут: он у них широко не открывается.

Во время еды голова фламинго все время опущена в воду. Он поднимает ее только для того, чтобы сделать очередной глоток и вдохнуть порцию воздуха. В эти короткие промежутки птица должна успеть осмотреться. Ей необходимо убедиться, что врага поблизости нет. Спокойно себя чувствовать фламинго могут только на открытом месте, где все кругом видно как на ладони и врагу негде укрыться. Вот еще одна причина пристрастия птиц к голым, пустынным местам.

Удивителен семейный уклад фламинго. Птицы любят гнездиться прямо в воде. За несколько дней упорного труда каждая пара строит для своих будущих детей из ила маленький гористый островок — конусообразную башенку с продолговатым лотком на вершине. Иногда, чтобы достать строительный материал, птицам приходится клювами пробивать корку засохшего сверху ила. Тогда строительство затягивается.

В гнездо самка откладывает парочку больших зеленоватых остроконечных яиц, и родители приступают к высиживанию. Больше месяца пройдет, прежде чем вылупятся детки. Только на гнезде можно увидеть сидящего фламинго. Все остальное время взрослые птицы стоят на не знающих усталости ногах. Там, где их пугают, они садятся на свои башенки верхом, опускают ноги в воду. Если вокруг все спокойно, фламинго подбирает ноги под себя. Из такого положения он не только взлететь, вскочить быстро не сможет. Когда птице захочется встать, она должна сначала упереться во что-нибудь твердое головой, чтобы немного приподнять туловище и вытащить из-под него свои ходули.

Вылупившиеся из яйца птенцы недолго остаются в гнезде. На третий-четвертый день они его покидают, чтобы пообщаться со своими товарищами. Когда родители улетают за кормом (а покидают они гнездо надолго, так как летят далеко, за 50–70 километров от дома), дети, собравшиеся компаниями по нескольку сот штук, остаются «дома» под присмотром «няни» — старой бездетной птицы, которая следит за птенцами.

Днем они в сопровождении «няни» отправляются на прогулку, сначала пешком, а через несколько дней, научившись держаться на воде, и вплавь. Постепенно отпрыски учатся сами разыскивать корм. К вечеру, еще до возвращения родителей, «нянька» гонит их на ночлег. Там скапливаются птенцы всей колонии. Интересно, что в этом море пушистых сероватых тел, среди десятков тысяч птенцов родители безошибочно отыскивают своих детей и кормят только их.

Некогда фламинго были распространены в нашей стране гораздо шире. Они гнездились от Иртыша на востоке и до Волги на западе, заселяя весь берег Каспия.

Летом у птиц начинается линька. Они сразу теряют все крупные перья и не могут больше летать. В это время они собираются для кормежки на озерах и в уединенных заливах моря. Раньше местное население в этот период жестоко их истребляло, так как мясо фламинго довольно вкусное. В 1834 году при строительстве в Северном Казахстане Ново-Александровской крепости в заливе Мертвый Култук солдаты отловили более восьмисот птиц и некоторое время содержали их в неволе, отправляя на кухню по мере надобности.

Очень однообразна жизнь фламинго. Это подмечают особенно посетители зоопарков. Поев еще задолго до прихода экскурсантов, птица стоит на одной ноге, поджав голову под крыло, утратив былую красоту, почти полностью сменившая свой яркий наряд на грязно-серное оперение. А что же ей остается еще делать в неволе? За кормом летать незачем, гнезда строить не из чего, да и на людях боязно. Разве что можно поспать. Может быть, во сне и приснится жаркое солнце да слепящий глаза блеск бескрайних озер.

Малый, или карликовый, фламинго как две капли воды похож на своего старшего брата, обыкновенного фламинго, только ростом чуть поменьше. Живут эти карликовые птицы главным образом в самых засушливых районах Африки, на берегу мелководных соленых озер Кении, Танзании и Уганды и в Азии у берегов Персидского залива.

По всем повадкам карликовый фламинго похож на большого. Так же любит держаться огромными стаями, так же из грязи делает себе гнезда.

В Восточной Африке находится большая низменность. Когда-то она была огромным озером. Прошли века, и тропическое солнце высушило озеро. На его месте остались лишь многочисленные более мелкие озера, некоторые с очень соленой водой, да пыльная выжженная равнина, где ничего не растет. Эти унылые места, где и воробей не остался бы незамеченным, совершенно безжизненны. Одним фламинго пришлись они по душе. Редкие люди попадали сюда, и их поражали несметные стаи фламинго. Еще арабские путешественники в 1758 году писали об алых от тысяч покрывших их птиц озерах. За последние 250 лет о них, живущих так открыто, стало известно почти все. Но одну тайну сохранили фламинго — тайну своих гнездовий.

Нельзя сказать, что гнезд не находили вообще. Небольшие колонии по 100–300 птиц попадались время от времени. Но где выводит птенцов основная масса птиц (по меньшей мере 3 миллиона), никто сказать не мог. Только в 1956 году, когда самолет в африканском небе стал обычным явлением, сверху удалось увидеть на отмели в глубине соленого озера Натрон огромное гнездовье. Разглядеть его с берега нельзя. Сверкающая рябь воды, отражающая не омраченное тучами небо, не позволяет ничего рассмотреть. Не будь авиации, мы и сейчас не знали бы, что прячут воды Натрона.

В озерах, где живут карликовые фламинго, горько-соленая вода, насыщенная щелочами. Ни одно живое существо не пьет из этих озер. Солнце нагревает воду до 60–70 градусов, а прибрежный песок раскаляется еще сильнее. Почти безжизненны воды этих озер. Только микроскопические диатомовые и сине-зеленые водоросли чувствуют себя здесь по-настоящему хорошо и с невероятной скоростью размножаются. Отмирая, они опускаются на дно и, разлагаясь, отравляют воздух зловонием. Фламинго питаются этими водорослями. Чтобы набрать самых молодых и свежих, птицы водят клювом по поверхности, затем его створки закрываются, и фламинго встряхивает головой. При этом вода разбрызгивается, а водоросли застревают в густых волосках, покрывающих внутреннюю поверхность клюва. Большой мясистый язык отжимает остатки воды (ни одна капля не должна попасть в желудок) и отправляет растительную кашицу в пищевод. Этой же кашицей кормят фламинго и птенцов, пока те не научатся есть сами. До пяти тонн «каши» съедают фламинго с каждого гектара поверхности озера, но воды его не скудеют. Водоросли размножаются гораздо быстрее, чем уничтожают их птицы, и запасы их практически неисчерпаемы.

Из года в год гнездятся фламинго на озере Натрон, только в 1962 году им пришлось изменить свои привычки. Тот год был для Африки необычайно дождливым, вода высоко поднялась. Для птиц стало слишком глубоко, они не смогли на Натроне построить гнезда. Гигантская стая из Танзании перелетела в Кению на озеро Магади. Обычно фламинго на его берегах не гнездились: слишком много щелочи в воде этого озера. Однако в 1962 году дождевые воды разбавили соленую воду, и Магади стало для птиц удобным.

Насиживание яиц — очень длительный процесс. 32 дня сменяли друг друга родители, пока яйца наконец не проклюнулись. Еще неделю сидели птенцы на своих овеваемых ветерком пирамидах. Здесь было немного прохладней, чем в воде. Когда уже почти через два месяца после начала строительства гнезд молодые фламинго опустили лапки в воду, солнце уже успело подсушить озеро, и под ногами у птенцов оказалась кристаллическая масса. Она налипала на лапы, не давая и шагу ступить. Соль быстро подсыхала, спекаясь в твердую корочку, и длинные ноги птенцов увязали в горячей соли. 800 тысяч птенцов оказались под угрозой неминуемой гибели. Вот тогда-то и была проведена операция под кодовым названием «Фламинго». Во всех африканских странах, в Европе и даже в Америке любители птиц собирали средства для спасения птиц. Правительство Кении послало войска. Малышей, которые еще не увязли окончательной могли как-то передвигаться, перегнали в менее соленую часть озера. 27 тысяч птенцов вручную вырубили из соли и перевезли на пресные водоемы. Остальных спасти не удалось. Больше карликовые фламинго сюда не прилетали. Спасенные людьми птицы вернулись в Танзанию и выводят своих птенцов опять на отмелях озера Натрон.

НОЧНОЙ ПАТРУЛЬ

О животных у нас бытует множество примет и предрассудков: воющая собака предвещает покойника, крик сыча тоже сулит несчастье, а если черный кот дорогу перейдет, сами знаете — лучше свернуть в сторону или вообще вернуться. Зато встреча с черным тараканом — к счастью. Видный отечественный зоолог академик Е. Н. Павловский частенько шутил, что его научная карьера и карьера академика Л. А. Орбели потому и сложились так удачно, что объектом их первых исследований был черный таракан.

Не скажу, что мне с научной карьерой не повезло, хотя начать пришлось с шакала, существа значительно крупнее таракана, но тоже с не очень хорошей репутацией. Должен признаться, зверь, который оказался на моем пути, мог легко отбить интерес не только к науке, но и к любому живому существу. К счастью, этого со мной не произошло, и в этом отношении мне, несомненно, повезло!

Итак, шакалы! Познакомиться с ними мне довелось еще в детстве. С этими животными связана моя первая, еще ребячья, попытка приобщиться к научной деятельности. В кружке юных зоологов Ленинградского зоопарка мне поручили изучить и описать распорядок жизни шакалов в неволе, и я с энтузиазмом приступил к наблюдениям.

В те годы в зоопарке содержался всего один шакал, напоминавший небольшую рыжевато-бурую, равнодушную ко всему собачонку, живущую у не очень заботливых и не очень чистоплотных хозяев. Наблюдать за ним было совершенно неинтересно. Мой подопечный, если не спал и не ел, то, низко опустив голову, слонялся по своей просторной клетке и, двигаясь по раз и навсегда выбранному маршруту, выписывал одинаковые восьмерки. Лишь в часы, когда в зоопарке раздавался негромкий скрип колес телеги, на которой хищникам развозили мясо, он оживлялся, темп его движений убыстрялся, и всякий раз, добежав до западного угла решетки, зверь задерживался, вставал на задние лапы и бросал тревожный взгляд в проход между зданиями, откуда должна была появиться телега, а потом семенил дальше. Однако за внешним безразличием ко всему скрывался изощренный шакалий ум, способность находить выход из любого положения, и я развлекался тем, что задавал ему различные задания на сообразительность. То клал недалеко от решетки кусочек мяса, но так, что со стороны казалось, будто дотянуться до него совершенно невозможно, и наблюдал за акробатическими прыжками моего шакала, которые все-таки позволяли ему в конце концов овладеть лакомством. Еще интереснее было наблюдать, как он пытается понять, что я задумал, какую позу ему нужно принять или что следует сделать, чтобы получить от меня очередное вознаграждение.

За несколько месяцев регулярного общения я хорошо изучил повадки этого обитателя зоопарка, но пообщаться с шакалами на воле мне долго не удавалось. Не потому, что эти звери были особенно редкими или наши пути никогда не пересекались. Встречи с шакалами у меня, конечно, бывали, но всегда оказывались случайными и мимолетными. Путешествуя по Казахстану, республикам Средней Азии и ночуя в небольших поселках, мне иногда случалось в сумерках видеть бегущего по своим делам шакала, слышать возню зверей на помойках где-нибудь на окраине кишлака или «насладиться» заунывным пением, которое систематически досаждает местным жителям.

так видный отечественный зоолог Е. Н. Павловский очень точно охарактеризовал вокальные упражнения и образ жизни этих зверей.

Действительно, шакалы ведут ночной образ жизни, но придерживаются этого правила не особенно строго, и если днем покидают свои убежища, то ведут себя в это время достаточно осторожно. Ну, а в темноте понаблюдать за степными изгоями не так-то просто.

Впервые встретиться с шакалами поближе мне удалось в Азербайджане. Там в районе Ленкорань находятся два заповедника. Старейший — Кызыл-Агачский — это остров в заливе Каспийского моря. На острове зимой собираются сотни тысяч перелетных водоплавающих и околоводных птиц. Второй, более молодой, получивший название Гирканский лес, находится в Талышских горах.

До войны шестидесяти километровая полоса между побережьем Каспийского моря и предгорьями Талышских гор представляла собой заболоченную равнину, покрытую непроходимыми зарослями ольхи, ив, других влаголюбивых деревьев и кустарников. По ночам оттуда раздавалось грозное рычание туранских тигров. Позже заросли вырубили, болота осушили, а на месте бывших джунглей возникли десятки многолюдных поселков и засаженных полей, с которых в Ленинград прямыми поставками поступали ранние овощи: капуста, помидоры, кабачки, баклажаны. В одном из таких поселков, выросших на подступах к Гирканскому лесу, я в то лето и поселился. Большую часть дня и часть ночи я проводил в заповеднике. Мне приходилось ежедневно карабкаться вверх по довольно крутым склонам гор, чтобы в сумерках из укрытий на западной стороне горной гряды наблюдать за жизнью обитателей заповедника.

Нужно сказать, что режим в нем не был очень строгим: население ходило в лес за дровами и ягодами, а совхозы использовали для полива воду горных ручьев. В самой низкой части долины, откуда начиналась тропа к перевалу, была сооружена плотина. За зиму вода крохотного ручейка, стекающего откуда-то сверху по неглубокому ущелью, заполняла небольшое водохранилище. На все лето этого запаса не хватало. В середине сезона, когда я появился в заповеднике, запасы воды были полностью израсходованы. Дно хранилища обнажилось, его покрывал лишь слой жидкого ила и разбросанные кое-где большие лужи воды.

Однажды, огибая, как всегда, водохранилище, я заметил, что ил у берега был истоптан мелкими собачьими следами. Мне ни разу не приходилось видеть на территории заповедника собак. Ленивые деревенские псы сюда никогда не заглядывали. Следы, несомненно, принадлежали шакалам. Находка меня заинтересовала, однако пачкаться в жидкой грязи мне не захотелось и на дно я не спустился, но и с берега было отчетливо видно, что следы имели разные размеры, а это означало, что к водохранилищу подходили не меньше четырех шакалов. Позже выяснилось, что на самом деле их было шесть. С тех пор я ежедневно стал оставлять на этом месте хорошую порцию объедков и специально купленную для шакалов буханку хлеба. За ночь вся еда исчезала. Я надеялся, что звери привыкнут регулярно посещать открытую мною столовую и в лунную ночь мне удастся организовать с ними встречу.

Так продолжалось дней десять, но однажды, подойдя к берегу водохранилища, я увидел свежие шакальи следы, медленно заполнявшиеся жидкой грязью. Это означало, что звери были здесь не больше минуты назад. Следовательно, они вычислили время появления подкормки и, изменив своим традициям, явились к обеду средь бела дня. Появилась возможность познакомиться с ними.

Наблюдательный пункт удобнее всего было сделать на противоположном берегу водоема. Там на дамбе стояла бетонная будка с узкими как бойница окнами, забитыми досками. Учуять оттуда мой запах звери не могли: днем нагретый в ущелье воздух поднимался вверх, унося с собою все запахи, а ночью, охладившись, воздух скатывался по склонам вниз, и ветерок тянул из водохранилища в мою сторону. Единственная трудность состояла в том, чтобы попасть на наблюдательный пункт загодя, до появления шакалов.

Чтобы от того места, где я разбрасывал корм, обогнув водохранилище, добраться до укрытия, мне требовалось 10–12 минут. За это время шакалы вполне могли бы сожрать всю еду и удалиться восвояси. Если бы даже принес с собой очень много корма, это вряд ли что-нибудь изменило. За десять минут шакалы способны набить свои животы до отказа, и это только усилило бы их желание отправиться на покой. Необходимо было как можно дольше задержать шакалов у водохранилища, и я придумал, как это сделать.

Во-первых, я решил разбрасывать подкормку как можно шире, чтобы ее пришлось долго разыскивать. Во-вторых, частью еды я набил железную консервную банку. В Азербайджане я регулярно питался курицей с овощами — китайскими консервами в больших железных банках. Вскрывая их, я делал консервным ножом разрез по окружности крышки, оставляя целым лишь небольшой ее участок, чтобы крышка полностью не отвалилась. Когда требовалось извлечь содержимое, крышку приходилось отгибать, но зато потом ее можно было опустить, и банка оказывалась надежно закрытой.

На следующий день с солидным запасом корма и с закрытой консервной банкой, где была самая лакомая часть угощения, я пришел минут на пятнадцать раньше обычного. Внимательно осмотрев берега водоема, я нигде не заметил свежих шакальих следов. Это могло означать, что вчерашний дневной визит зверей к водохранилищу был случайным и сегодня я их не увижу или, возможно, вчера они уточнили время появления подкормки и с минуты на минуту явятся обедать. Действительно, только я успел устроиться на наблюдательном пункте, как на другом берегу из кустов вышли звери.

Боже мой, что это была за картина! Если бы мои сведения о шакалах ограничивались только знакомством с заморышем из Ленинградского зоопарка, я никогда не принял бы этих роскошных зверей за шакалов. Грациозные движения, гордая поза с высоко поднятой головой, необходимая на собачьих выставках для многих пород наших четвероногих друзей, лоснящаяся в лучах южного солнца шерсть вместо старой, сильно поношенной шубки из свалявшегося меха, давно утратившего цвет и рисунок, какую носил мой ленинградский подопечный. Я никогда не предполагал, что шакалы могут выглядеть такими красавцами!

Между тем звери не мешкая, но и не проявляя излишней торопливости, принялись собирать мое подаяние. Они легко и непринужденно передвигались по илу, осторожно брали куски хлеба, куриные косточки, несколько раз обошли весь южный участок водохранилища, чтобы убедиться, что ничего съедобного здесь не осталось, и при этом не перепачкались, как это происходит в дождливую погоду с нашими собаками. Консервная банка не была обойдена вниманием. Звери подходили к ней по старшинству, разглядывали, обнюхивали, лизали, трогали лапой, хватали зубами, но, убедившись в бесполезности усилий, бросали ее и, явно огорченные, продолжали поиски доступной добычи. Однако аппетитный запах манил, и некоторые звери еще и еще возвращались к не поддающейся их усилиям банке.

Больше всего в этом отношении усердствовал небольшой щупленький зверь, видимо, самый молодой из этой семейной стайки. Я нарек его Пацаном. Благодаря банке и широко разбросанному корму шакалий обед затянулся почти на полчаса. Последним покинул водохранилище Пацан, с трудом оторвавшись от заветной банки. Я уже закинул за плечи рюкзак, собираясь продолжить свой путь, когда заметил в кустах на противоположном берегу водохранилища какое-то движение. Это вернулся молодой шакал. Торопливо оглядевшись, зверь вышел на открытое место и, подойдя к банке, сделал попытку ее унести. Однако банка была слишком большой и в его пасти не помещалась. Он несколько раз прихватывал ее и тут же ронял. Наконец ему удалось ухватить банку за верхнюю кромку, и он потрусил вверх по склону. Зверь явно спешил нагнать свою стаю, но, как только прибавлял шаг, банка выскальзывала у него изо рта, и ему приходилось останавливаться, чтобы, изловчившись, снова ухватить ее зубами. Это его не смущало: настырный шакаленок не собирался расставаться со своим сокровищем и вскоре скрылся в глубине леса.

На следующий день я, конечно, снова пришел на водохранилище с запасом объедков и новой ароматно пахнувшей консервной банкой. Звери еще не появились, но, видимо, были где-то рядом, так как когда я добрался до наблюдательного пункта и заглянул в щель между досками, вся шакалья компания уже разбрелась по дну водоема. Лишь мамаша — старая самка, предводительница этой стаи, трудилась возле банки, перекатывая ее лапой с одного места на другое, а рядом, внимательно наблюдая за ее манипуляциями, дожидался своей очереди Пацан. Как только самка убедилась в тщетности своих усилий и пошла подбирать разбросанные повсюду кусочки хлеба, он занял ее место. Немного повозившись, юнец сумел поставить банку на землю вскрытой стороной вверх. Затем он встал на крышку передними лапами и стал на ней топтаться, но это, видимо, не дало ожидаемого результата.

Трудно сказать, сколько бы еще продолжались эти бесполезные манипуляции, но упрямому юнцу пришлось временно уступить место у банки более старому члену семьи, возможно, его отцу. Однако шакаленок не ушел и терпеливо дождался, когда у папы наконец лопнет терпение. За это время он, видимо, успел обдумать сложившуюся ситуацию и догадался, что нужно делать, чтобы его усилия дали положительный результат. Поэтому он изменил тактику: поставив банку крышкой кверху, он привстал на задних лапах и, сложив передние, обрушился на нее всей своею тяжестью. Четырех-пяти ударов оказалось достаточно, чтобы немного продавить крышку внутрь. Теперь банку нетрудно было ухватить зубами, и умелец понес ее на сухое место. Там он попытался вытрясти из банки содержимое. Для этого он брал ее в зубы и, резко вскидывая голову, подбрасывал банку вверх. Иногда из нее при этом что-то вываливалось, и Пацан спешил подобрать лакомство.

К этому времени сбор корма закончился. Звери один за другим вышли на берег и окружили трудолюбивого Пацана. Теперь, когда из банки что-нибудь и вываливалось, то уже доставалось не ему. Но юный эгоист не хотел стараться для своих родичей и прекратил свои манипуляции. При этом никто из членов стаи не сменил его, не предпринял попытки добраться до оставшегося в банке корма, и вскоре мамаша увела семью в лес. Тогда и Пацан с банкой в зубах удовлетворенно потрусил в горы.

Теперь, когда я ежедневно наблюдал похожую картину, разыгрываемое шакалами представление мне уже надоело. Пожалуй, только по инерции я еще приносил на водохранилище подкормку, но однажды был вознагражден за терпеливость сторицей.

В этот день Пацан с одной попытки продавил крышку, но, вытащив банку на сухое место, не стал ее подбрасывать, а, зажав в передних лапах, пытался открыть крышку зубами. Со своего наблюдательного пункта я не мог видеть, что он там делает. Возился он долго, но, видимо, в конце концов ему удалось засунуть резцы нижней челюсти в щель между внутренней поверхностью банки и ее крышкой и поднять ее. Осуществив эту непростую операцию, он засунул голову внутрь и с удовольствием отобедал, затем тщательно вылизал банку, лег и, блаженно жмурясь, дожидался, когда остальная стая кончит «сбор урожая» и отправится на послеобеденную сиесту.

Еще пару недель я продолжал наблюдения. Меня поразило не то, что юный шакал справился с трудной задачей по извлечению корма из закрытой консервной банки, а то, как быстро решение было найдено. Очевидно, обитая на границе густо заселенного района, звери на свалках часто находили консервные банки, доедали оставшуюся там пищу и научились пользоваться ими.

Интересно отметить и другую особенность поведения шакалов: члены семейной группы не только наблюдали, как их юный отпрыск подбрасывал банку, пытаясь вытрясти ее содержимое, но даже беззастенчиво пользовались плодами его усилий, а иногда отбирали у него банку, но я ни разу не видел, чтобы кто-то из них пробовал подражать ему. Тем более никто не пытался научиться открывать банку и не оспаривал право Пацана самому это делать. Занятые сбором корма на дне водохранилища, они совершенно не интересовались тем, что он там делает с банкой. Только два раза, когда шакаленку долго не удавалось добиться успеха, его родичи, возвращаясь после «обеда» на берег, подходили к Пацану, даже останавливались возле него и с любопытством, а может быть, с надеждой получить лакомство поглядывали на усилия упрямого отпрыска, но я думаю, что им, как и мне, было плохо видно, что он делает с банкой, и желания попробовать свои силы я у них не заметил.