Молчание Сабрины 2

Глава 3. Заплата и Проныра… и мелок.

Окончание всякого ливня в Габене – это совершенно самодостаточное погодное явление. И даже к упомянутому ливню оно, по сути, имеет лишь косвенное отношение.

Предположим, вы где-то прячетесь, чтобы не текло за шиворот, подтянув коленки к самому подбородку. В полушаге от вас все та же стена грязно-серо-сине-зеленой воды, что и час назад. И тут вдруг происходит кое-что такое, что не оставляет сомнений: ну наконец-то ливень закончился! Его уже нет, хотя еще минут пятнадцать вода будет течь, и выбираться из укрытия пока рано.

Если подняться в воздух на воздушном шаре и отлететь на достаточное расстояние, взять подзорную трубу и запастись терпением, то можно увидеть, как высоко в небе дождь уже прекратил идти, а внизу, у самой земли, еще льет как из ведра. Словно кто-то закрутил в облаках краны, но еще пройдет достаточно времени, пока все, что осталось, дотечет.

И вот, к примеру, в том же Фли, в тупике Гро, где разместился «Балаганчик Талли Брекенбока», дождь пока еще шел, как и минуту назад, но все, кто там в тот миг были, сразу же почувствовали, что погода взяла и изменилась, словно капризная красотка Осень вдруг передумала и надела другое платье.

Крики и вопли, возмущенные всхлипы и оскорбленные визги, как тот ливень, уже затихли, но эхо от них еще жило в тупике, отбиваясь от бурых и зеленых стен домов, расползаясь меж потертых фургончиков и по-прежнему звеня в ушах.

В итоге голодная тетка Тишина все же схарчила их. Последний отзвук сгинул. С тем и последняя капля ливня упала на землю – в выбоину между камней старой брусчатки. Круг на луже разошелся, и на этом все – ливень закончился.

Незнакомец глянул в небо, улыбнулся и сложил зонтик.

– Я уж думал, ты будешь идти еще неделю, – пробормотал он.

– Эй ты! Да – ты! – Талли Брекенбок покинул навес и угрожающе двинулся к незнакомцу. – Унылый бормотун с зонтом! Как ты сюда забрел? И кто ты вообще такой?

Чужак без страха посмотрел снизу-вверх на подошедшего хозяина балагана.

– Мое имя Тибсен Несбит, – сказал он и протянул руку.

– Странное имя. С какой стороны ни посмотри. – Брекенбок с подозрением уставился на ладонь чужака: «Что этот незнакомец хочет от меня? Он тянется к часикам в жилетном кармане?»

– Можете называть меня мистером Несбитом. – Догадавшись, что рукопожатия он так и не дождется, чужак, как ни в чем не бывало, опустил руку. – И все будет проще и очевиднее.

– Вы заблудились… гм… мистер Несбит?

Актеры сгрудились, напоминая зевак, наблюдающих за уличной экипажной катастрофой – их любопытные лица выглядывали из-под навеса.

Интерес членов труппы был понятен: если не считать зрителей на постановках уличного театра, чужаки забредали в тупик Гро нечасто – в Фли все знали, что место это дурное, и к нему лучше не приближаться.

Между тем обладатель черного зонтика выглядел весьма примечательно. И хоть он был перепачкан с головы до ног (видимо, вымакал собой все без исключения лужи в Блошином районе), его костюм и цилиндр напоминали костюмы и цилиндры, какие носят по ту сторону канала. Труппа Брекенбока сразу же это поняла, невзирая на толстый слой грязи. Ко всему прочему, на незнакомце были неплохие туфли, еще у него имелся похожий на докторский кожаный саквояж, но самое поразительное заключалось в том, что он курил папиретку марки «Осенний табак» – такие папиретки, как до сего момента полагали актеры, во всем Габене курил лишь Брекенбок.

Чужак с улыбкой оглядел всех присутствующих, отметил стонущую на столе куклу и валяющегося у стола старика. Эта его улыбка была настолько воздушной, что казалось, подуй – улетит, но что-то в ней все же крылось. Неприятное…

– Я пришел наниматься в ваш… «Балаганчик Талли Брекенбока». – Он поднял взгляд на хмурящегося и гневно кусающего нижнюю губу хозяина балагана. – Вам ведь нужны актеры?

– Нет! – воскликнул Манера Улыбаться. – Нам никто не нужен!

– Да! – сказал, в свою очередь, Талли Брекенбок, недовольно покосившись на шута в зеленом пальто. – Нам нужны актеры. Вероятно.

Манера Улыбаться, крутя раскрытый зонтик в руке и разбрызгивая дождевые капли кругом (Гуффин, видимо, не заметил, что ливень закончился), крадущейся походкой подошел к мистеру Несбиту и принялся беззастенчиво разглядывать его лицо, поднеся свое почти вплотную. Мистер Несбит ощутил несвежее дыхание шута и даже разглядел прожилки в серых гуффиновских глазах – настолько тот был близко.

– Знакомый нос. – Гуффин с подозрением прищурился. – Мы с вами прежде не встречались?

– Полагаю, что нет. – Мистер Несбит отодвинул настырного шута зонтиком. – Вы часто бываете в Старом центре?

– Нечасто.

– А я – постоянно. Вот видите: мы с вами определенно не могли встречаться.

– Странно все это как-то…

– Так! – решительно сказал Брекенбок. – С меня хватит этой возни. Мадам Бджи! – Он повернулся к кухарке. – Доделывайте ужин. Проныра, – хозяин балагана хмуро поглядел на бывшего адвоката, – только попробуй еще раз сунуть нос в котел, иначе следующий ужин будет уже из тебя. Эй вы! Сломанные Пальцы и Шишковатые Головешки! Молотки в руки, и дальше сколачивать сцену!

– Но у нас пальцы болят…

– Но у нас шишки… болят…

– В «Семь дубов» резаться они вам не мешают? Я все сказал. Заплата! – Брекенбок брезгливо поджал губы. – Открутишь куклу от стола и оттащишь Бульдога на сцену – пусть там валяется. Я еще с ним поговорю. Мадам Шмыга! – Хозяин балагана глянул на гадалку. – Отправляйтесь в свой фургон и примите сонный порошок, а то вы своим унылым видом уже всех в сон вогнали. Я разрешаю вам немного поспать перед ужином. Сабрина, – наконец, он повернулся к кукле, которую Заплата, кривясь и про себя ругаясь, как раз поспешно освобождал, – продолжай учить роль.

Раздав труппе указания, Брекенбок развернулся и потопал от навеса прочь.

– Но куда вы? – удивленно глядя ему вслед, спросил мистер Несбит.

Брекенбок обернулся.

– В свой фургончик. Ах да, я ведь забыл вам сказать, чтобы вы шли за мной. – Он выдержал паузу. – Идите за мной.

Приложив два пальца к грязному цилиндру и широко улыбнувшись актерам балагана, чужак последовал за Брекенбоком. Но не один: Гуффин приклеился к нему, словно тень.

Вскоре они втроем уже были в фургончике.

Мистер Несбит с любопытством принялся разглядывать обстановку дома на колесах – его лисьи глазки быстро обшарили все уголки, а кончик носа заходил ходуном. Отдельного его внимания удостоились разлитые чернила рядом с вешалкой и обломки лежащих там же часов.

Хозяин балагана поворошил длинной кочергой угли в камине и устроился в своем кресле, а Манера Улыбаться, которого никто не звал, сложил зонтик и закрыл дверь.

В фургончике поселилась тишина…

Брекенбок поправил колпак и, закурив папиретку, вцепился взглядом в человека, забредшего в его тупик:

– Значит, вы набиваетесь в «Балаганчик Талли Брекенбока», мистер Несбит?

– Нанимаюсь, вернее, – с неизменной улыбкой уточнил чужак. – Я прочитал в газете объявление – в нем было сказано, что вы ищете актеров.

– В какой газете?

– В «Габенской Крысе».

– Вы давали объявление, сэр? – удивленно подняв брови, спросил Гуффин.

– Да. Пять лет назад.

Мистер Несбит покивал.

– Так уж вышло, – сказал он, – что я как раз добрался до номера пятилетней давности. Понимаете ли, я читаю в основном только старые газеты: нафталиновые новости, в отличие от свежих, не пугают – они ведь уже давно случились.

Гуффин прошаркал по лежащему на полу фургончика тонкому коврику, оставляя на нем грязные следы, и застыл за спиной чужака. Брекенбок с удовольствием отметил, как Манеру Улыбаться злит сам факт существования этого неизвестно откуда и зачем свалившегося на его голову Несбита. Весь вид Гуффина говорил о том, что появление чужака не входило в его планы. Это хозяина балагана не могло не радовать.

– Что побудило вас ответить на объявление, мистер Несбит? – спросил он.

– Наличие толстого красного карандаша под рукой. Я просто взял и обвел объявление.

Брекенбок хмыкнул. Гуффин возмущенно принялся топтаться на ковре – ответ Несбита остроумным ему не показался.

– Играете на каком-либо инструменте? – спросил хозяин балагана.

– На молотке. И клещах. Кое-что могу исполнить на шиле. Начинал учиться на пиле, но забросил – слишком сентиментально и лирично.

– Вы поете?

– Чуть хуже, чем танцую.

– Вы танцуете?

– Едва ли.

– Кувыркаетесь? Вертитесь?

– Только в переносном смысле.

– Жонглируете?

– Словами.

– Декламируете поэзию?

– Нахожу ее бессмысленной и стараюсь избегать.

– Читаете наизусть прозу?

– Только про себя и отнюдь не наизусть.

– Вы имеете какое-либо отношение к сцене?

– Только лишь косвенное.

– Что это значит?

– Как-то проходил мимо.

– Мимо чего?

– Сцены.

– Вы наняты.

– Что?! – Гуффин, казалось, вот-вот грохнется в обморок от неожиданности.

– Он сказал: «Вы наняты», почтенный, – любезно подсказал мистер Несбит.

Гуффин скорчил гримасу – он все прекрасно расслышал, но мириться с происходящим не собирался:

– Сэр, вы нанимаете его только потому, что он курит такие же папиретки, как и вы!

Брекенбок широко улыбнулся:

– Это одно из достоинств мистера Несбита, несомненно…

– О, благодарю, сэр.

– Ео, блягядялю, сель, – передразнил Гуффин. – Мерзость! Такого лизоблюдства, мистер Подхалим, даже я себе не позволяю!

Гуффин считал, что раскусил этого чужака: по улыбке, ответам и манерам Несбита, можно было решить, что он – весьма легкомысленная особа, но шут понимал, что это лишь маска. Его острое лисье лицо вызывало у шута тошноту.

– Что тебе не нравится, Манера Улыбаться? – ехидно спросил Брекенбок.

– Да вы поглядите на него, сэр! Он же скользкий… – Гуффин выдал, как ему казалось, наинеопровержимейший аргумент из всех возможных, – и липкий… и мрачный! Прямо как пудинг.

– Что же в пудинге мрачного? – спросил мистер Несбит.

– Да все! – ответил Гуффин. – Я-то, ясное дело, его никогда не ел, но Пустое Место говорил, что это весьма мрачная штуковина.

– Хватит молоть чушь, Манера Улыбаться, – прервал своего главного актера Брекенбок. – Как по мне, мистер Несбит идеально нам подходит.

– О, благодарю, сэр, – поспешил в очередной раз блеснуть манерами мистер Несбит.

– Ео, блягядялю, сель! – поспешил снова передразнить его Гуффин и тут же повернулся к хозяину балагана. – Вам не следует его нанимать! Не делайте этого!

– Почему? – искренне удивился Талли Брекенбок.

– Но он ведь ничего не умеет!

– Я бы так не сказал.

– А как бы вы сказали?

Брекенбок прищурился и сложил на лице одно из своих «зловещих» выражений. Он улыбался холодно-холодно, а от его немигающего взгляда Гуффина посетило неприятное ощущение: это походило на неожиданное прикосновение чьей-то незнакомой ноги под одеялом.

– Ну, я бы сказал, – процедил хозяин балагана, – что это не твое треклятое дело, Манера Улыбаться, кого мне следует или не следует нанимать. Но ты, вероятно, ждешь более… гм… конкретный ответ.

– Да.

– Тогда вот тебе ответ, Манера Улыбаться: заткнулся, развернулся и пошел вон из моего фургончика!

Гуффин смерил сперва босса, а затем и нового актера презрительным уничижительным взглядом, от которого каждый из них, без сомнения, должен был превратиться в мерзких уродливых жуков, и, к своему разочарованию, не дождавшись упомянутой трансформации, направился к выходу.

– Вы еще пожалеете, – пробормотал он.

– Что ты сказал, Манера Улыбаться?

– Ничего, сэр, – сжав зубы, ответил шут и так крепко схватился за дверную ручку, словно пытался ее задушить. – Я все думаю, не прогадали ли вы с этим… этим Несбитом. Или прогадали. Как всегда.

Он открыл дверь и уже собрался с гордым видом удалиться, когда Брекенбок его остановил:

– Ты ничего не забыл?

– Что еще?!

– Башмаки.

Мистер Несбит удивленно глянул на ноги шута в зеленом пальто – тот был грязно, нестриженно-ногтево бос. Его башмаки стояли на ковре.

– Зачем вы сняли обувь? – спросил новый актер «Балаганчика».

– Не твое дело! – огрызнулся Манера Улыбаться. – Что хочу, то и делаю!

Шут вернулся, вдел ноги в башмаки, пару раз топнул, стукнул друг о друга каблуками, после чего наконец покинул фургончик.

Дверь за Гуффином с грохотом захлопнулась, прошло еще несколько намеренно выжданных мгновений (чтобы удостовериться, что некое шутовское ухо не подпирает ее с той стороны), и Брекенбока прорвало, словно канализационный люк после продолжительной грозы:

– Что ты здесь делаешь, Мэйхью? – сквозь зубы проговорил хозяин балагана.

– Я тоже рад тебя видеть, дружище, – ответил «мистер Несбит».

Хозяин балагана весьма шумно заскрежетал зубами: глядя на этого человека, которого здесь совершенно точно не должно было быть, Брекенбок явственно ощутил мерзкие происки коварной и мстительной судьбы.

Талли Брекенбок ненавидел то, что люди называют «судьбой». Он плевал этой интриганке в лицо: то есть, отрицал любую предопределенность, ни за что не соглашался быть ведомым и всегда поступал по-своему, без оглядки и наперекор всяческим «знакам» и «намекам», посланным высшими силами. К слову, судьба периодически платила Талли Брекенбоку той же монетой. Вот и сейчас появление Мэйхью в жизни хозяина балагана спустя столько лет походило на весьма грязный и подлый плевок исподтишка.

– Мы не друзья, проклятый ты проходимец, – зарычал Брекенбок. – И я спросил, что ты здесь делаешь?

Мистер Несбит – он же мистер Мэйхью – совершенно не боялся гнева этого пугающего человека в шутовском колпаке и страшном гриме, ходившего повсюду на своих длинных ходулях и хранившего семихвостую плеть на письменном столе.

И все же он больше не улыбался.

– Что я здесь делаю? Вышел, знаешь ли, прогуляться после второго завтрака, – сказал Мэйхью, – собрался купить газету в будке, жареных каштанов – у торговки с перекрестка, да и просто проветриться. Оглянулся – а я уже в Фли – стою и наблюдаю преуморительную сцену под названием «Пансион для непослушных детей мадам Лаппэн».

Услышав это название, Брекенбок поперхнулся дымом и закашлялся.

– И вовсе не похоже, – буркнул он.

– Ну да. – Не дожидаясь приглашения (он знал, что его в принципе может и не последовать), Мэйхью опустился на стул; черный саквояж, весь в грязных брызгах, он поставил себе на колени. – А я будто вернулся в славные деньки нашего детства: мы с тобой, как всегда, что-то учудили – должно быть, украли папиретки из портсигара мадам Лаппэн, а она нас за это наказывает и лупит ротанговой тростью.

– И вовсе не похоже, – повторил Брекенбок.

При этом сам он понимал, что сцена под кухонным навесом, чего душой кривить, слегка походила на то, как мадам Лаппэн, чтоб ей подавиться собственной ненавистью к детям, привязывала к «Доске Наказания» очередного провинившегося бедолагу и била его тростью по спине, пока остальные дети топтались кругом. Одни молчаливо сопереживали, другие подзуживали, но все боялись, что скоро может настать и их черед.

Проклятые воспоминания. Проклятые люди из прошлого… Хуже того – из детства! Брекенбок был неимоверно зол.

Он сунул руку в карман фрака и принялся лихорадочно искать платок, чтобы вытереть лицо: ему казалось, будто оно все заплевано треклятой мерзавкой судьбой. И его сейчас не беспокоило, что он сотрет грим – ничего, потом обновит, главное стереть эту слизь воспоминаний о худших годах его жизни, о наивном и глупом коротконогом мальчишке, каким он был когда-то… Где же проклятый платок?!

Мэйхью пристально наблюдал за суетой в кресле.

Ему было жалко этого человека. Совершенно и бесповоротно безумного… Это ведь был его лучший друг (когда-то), самый важный для него человек (когда-то). Тот, кто всегда был рядом и защищал его от злобных мальчишек и не менее злобных воспитателей из пансиона (когда-то). Мэйхью ненавидел это «когда-то». В «когда-то» был виноват он сам – по большей части, да еще кое-какие не зависевшие от него обстоятельства. Но уж точно не этот спятивший человек, который никак не мог что-то найти в своих карманах и при этом бормотал себе под нос, полагая, что монолог происходит у него в голове.

Талли Брекенбок сильно изменился за годы, что они не виделись. Безумие не просто оставило на нем свои отпечатки – хозяин балагана являлся настоящим воплощением безумия. Он постоянно ходил на ходулях, как будто неимоверно боялся коснуться земли собственными ногами – боялся снова стать маленьким и неприметным. Он никогда не смывал этот отвратительный клоунский (или вернее, шутовской) грим, прячась за ним, как за ширмой – и не столько от людей и мира, сколько от себя и своего отражения в зеркале.

Во время их последней встречи Талли Брекенбок был не таким – тогда он еще… не сошел с ума.

– В любом случае меня привело к тебе дело, Талли, – начал Мэйхью. – Очень важное дело, и я надеюсь…

– Тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла! – заголосил Брекенбок на весь фургон, засунув указательные пальцы в уши. – Тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!

– Что ты делаешь? – Мэйхью и правда не понимал: у Талли припадок сумасшествия или просто эпизод чудаческого поведения, которое было его отличительной чертой еще с детства.

– Я тебя не слушаю, – пояснил Брекенбок.

– Думаешь, это смешно?

– Мне вот смешно. – Хозяин балагана и сам не заметил, как выдал, что на самом деле он все слушает и все слышит, что бы ни говорил и что бы ни «тра-ла-лакал». – Я – шут. А шуты так себя ведут постоянно. Это тебе хватит прикидываться почтенным джентльменом.

– А я и не прикидываюсь, Талли. Времена изменились. Теперь я почтенный…

– Ты не почтенный! – перебил Брекенбок. – Ты почтовый! Ха! Почтовый голубь! Который по ошибке залетел в чужую форточку, потому что его треснули по башке палкой.

– Талли, прекрати! – строго сказал Мэйхью. Таким голосом он не позволял Талли плакать, когда оставлял его в пансионе. Таким голосом он отказал ему в помощи в самом важном деле в жизни Талли. Таким голосом он отговаривал его от совершения глупостей, когда тот впал в ярость из-за отказа.

Впрочем, Брекенбок и в лучшие годы не был склонен к осмысленному диалогу. Уже тогда выслушивать кого бы то ни было он стал разве что с кляпом во рту, связанный по рукам и ногам. Теперь же все стало хуже: он позволил бы кому-нибудь выговориться, только будучи мертвым. Да еще, если уши его при этом будут отрезаны и разложены в разные коробочки.

– Мне нужна твоя помощь…

– Любопытненько! Но кто сказал, что мне не должно быть наплевать? Ты ошибся балаганом, Мэйхью, – помогать тебе я не стану.

Шут демонстративно сложил руки на груди – будто поставил этим жестом некий только ему одному ведомый знак препинания. Учитывая, что перед Мэйхью сидел не кто-нибудь, а Брекенбок, то вряд ли знаком этим была точка – скорее, либо вопросительный знак, либо многоточие.

– Почему?

– Не желаю иметь дел с теми, кто предает друзей…

– Я тебя не предавал, Талли. Просто отказал… по очевидным причинам.

– Это и было предательство. Ты должен был мне помочь!

– Я не мог.

– О, разумеется, не мог!

– Я был заперт в камере в тюрьме Хайд!

– Я предлагал тебе сбежать! Но ты отказался…

– Ты прекрасно знаешь, почему.

– Да! – Брекенбок сорвался на крик. Не услышать его возможно было разве что на другом берегу Пыльного моря, где-нибудь в Гамлине. – Потому что ты у нас весь из себя такой раскаявшийся! Весь из себя такой…

– Я не мог иначе.

– Да уж, мистер Совестливый… Где была твоя совесть, когда я пришел к тебе? Когда я умолял тебя мне помочь?

– Талли, ты же знаешь…

– Нет! Это ты знаешь, насколько это было для меня важно! Только ты и знал! Я должен был найти свою семью, а ты должен был мне помочь! Но ты просто взял и отказал мне!

Мэйхью промолчал. Само собой, он ожидал, что при встрече с Брекенбоком его ждут обвинения и упреки, и все равно выслушивать их было горько: он и правда знал, как его друг мечтал отыскать пропавшую семью.

– Ты мне не друг, – сказал Брекенбок, словно подслушав мысли Мэйхью. – У меня нет друзей. У меня они были когда-то: Головастик, мой самый первый друг из «Пансиона мадам Лаппэн», еще Нос и Уилли-Прищепка из сиротского приюта мадам Гроттеморт. Их всех больше нет, они мертвы, а их могилки засыпаны осенними листьями.

Мэйхью покачал головой. Головастик… подумать только, а он и забыл свое детское прозвище.

– Нос и Уилли-Прищепка тоже, полагаю, как-то тебя обидели, раз ты и их записал в мертвецы…

– Прищепка на самом деле умер. Еще ребенком. А Нос… Этот пройдоха не так давно почтил своим визитом Габен: ограбил банк, попал в газеты и даже не удосужился навестить меня.

Мэйхью не поверил своим ушам.

– Постой-ка! Фиш?! Человек-из-Льотомна, который ограбил «Ригсберг-банк», – это твой друг Нос из сиротского приюта?!

– Да-да, тогда еще черный дом на площади Неми-Дрё назывался «Ригсберг-банком», но ты меня не слушаешь! Нос был здесь, но он даже не заглянул! Я пытался его найти после того, как его имя попало во все газеты, но он уже сбежал. Вот такие они, мои друзья…

– Талли, послушай, – Мэйхью попытался призвать сумасшедшего друга к голосу разума. Что само по себе напоминало сумасшествие. – Я понимаю, что ты затаил на меня смертельную обиду и, вероятно, даже планируешь какую-то месть…

– Месть давно остыла.

– Тем не менее, – продолжил Мэйхью, – я бы не пришел к тебе, если бы это не было важно. Намного важнее твоей обиды и моих сожалений.

Брекенбок фыркнул.

– Ха! Еще раз – Ха! И напоследок – Ха в третий раз!

Мэйхью нахмурился – он больше не был намерен тратить время на препирательства:

– Этот человек, – сказал он, – который здесь только что был. С зеленым зонтом…

Брекенбок одарил собеседника показными аплодисментами.

– О, ну конечно, переведи тему на кого-то, кто раздражает меня еще сильнее, чем ты. Это так… в твоем духе!

– Талли…

– Зачем ты пришел? – спросил хозяин балагана.

– Убийца, – сказал Мэйхью. – Я иду по следу убийцы.

– Ох, уж эти убийцы и их следы… – проворчал шут. – Вот не могут они не пачкать башмаки.

Мэйхью проигнорировал «шутку».

– След привел меня сюда, в твой балаган.

– Гуффин кого-то убил?

– Возможно, это был он.

– Возможно?

– У меня пока нет доказательств. Но кукла… та кукла, которая была на столе, она как-то с этим всем связана.

– Как-то?

– У меня пока очень мало сведений.

– «Возможно», «как-то», – с презрением в голосе бросил Брекенбок. – Что вообще ты знаешь?

– Двое, – сказал Мэйхью поспешно, пока у хозяина балагана не случился очередной приступ безумия. – Манера Улыбаться и Пустое Место пришли к кукольнику Гудвину в переулок Фейр. Они забрали из лавки куклу, сели на трамвай, но трамвай не поехал в Фли…

– На мосту была поломка.

– Поломки не было. Они вышли у старой аптеки и отправились на улицу Пчел. Там они сели на воздушный шар некоего мистера Баллуни, и на нем отправились в Фли.

Слушая Мэйхью, хозяин балагана заметно скучал. Он даже демонстративно зевнул.

– Я нашел мастера Баллуни, – сказал Мэйхью. – Его засунули в шкаф с перерезанным горлом.

На Брекенбока это не произвело никакого впечатления.

– Шкаф с перерезанным горлом? Я знаю шкафы с ящичками, дверцами и такими миленькими бронзовыми ручками. Но перерезанное горло… это что-то новенькое.

– Ты прекрасно понял, что я имел в виду, – раздраженно сказал Мэйхью – его друг все, что угодно, даже жестокое кровавое убийство, мог превратить в шутку.

– Может, понял, а может, нет, – сморщил лицо Брекенбок. – Ну да ладно. Что было дальше? Куда Манера Улыбаться и Пустое Место отправились следом?

– Они улетели на шаре – полагаю, сюда. Я знаю, что Манера Улыбаться вернулся в балаган один. Если не считать куклу…

– И?

– Мне нужна твоя помощь. Расскажи, что знаешь.

– Что мне за это будет?

– Талли…

– Ладно! – Брекенбок поморщился, съел папиретный докурок и зажег новую папиретку. – Я отправил Манеру Улыбаться и Пустое Место к кукольнику Гудвину за старым долгом. Манера Улыбаться притащился один с куклой. Больше наше шутовское сиятельство ничего не знает.

Это была очевидная ложь, но Мэйхью не стал ничего говорить, опасаясь, как бы не разрушить хрупкое, словно нить паутины, здравомыслие Брекенбока.

– Ты ведь заявился в мой тупик, чтобы разнюхивать, подсматривать и подслушивать, верно я все понимаю?

Мэйхью подобрал бы другие формулировки, но промолчал и лишь кивнул.

– Хорошо, – сказал Брекенбок. На его губах появилась злая улыбка. – Я позволю тебе остаться в балагане, но с одним условием – если подтвердится, что Манера Улыбаться и есть твой убийца, ты схватишь его только после премьеры моей пьесы.

Мэйхью вынужденно кивнул – это уже было хоть что-то. Признаться, его удивило то, как быстро Брекенбок согласился. Уговорить его оказалось довольно просто и…

И тут хозяин балагана коварно прищурился, что дало Мэйхью понять: «просто» не будет.

– Ты ведь не думал, что я позволю тебе здесь разнюхивать, и ничего не попрошу взамен, верно? – спросил Брекенбок. – Для начала тебе придется кое-что сделать и для меня.

Мэйхью тяжело вздохнул:

– Прямо как в старые времена в «Пансионе для непослушных детей мадам Лаппэн».

– И вовсе не похоже! – гневно воскликнул Брекенбок.

***

После прошедшего ливня ночной Фли напоминал холодный и сырой погреб.

Капало с обломанных водостоков и ржавых, давно неработающих труб пневмопочты. С карнизов крыш тут и там время от времени снова начинало лить, как будто кто-то решил смести остатки дождя с желобов метлой. Грязная вода бурлила в переполненных канавах.

Хлюпанье да всплески были сейчас едва ли не единственными звуками во всем Блошином районе.

«Едва ли не единственными», потому что в глубине Фли, в тупике Гро, еще раздавался стук молотков.

Тупик Гро, также известный, как «Балаганный тупик» напоминал скорее слишком широкую щель между двумя домами, нежели полноценный переулок. Следуя по улице Сонников, его можно было бы и вовсе не заметить, если бы не ржавая табличка «Гро*****», где «*****» было настолько неразличимым, что для всех давно означало просто «что-то там». Поэтому тупик и называли прямо и без затей: «Гро».

Весь Блошиный район сейчас не подавал признаков жизни, но только не переулок, в котором размещался уличный театр. Актеры труппы Талли Брекенбока, изо всех сил прикидываясь, что заняты чем-то важным для постановки, на деле изо всех сил ждали ужина, а ложиться спать без ужина – то всякий знает! – худшая участь на свете.

По всему тупику были развешаны фонари. Они висели над дверями фургончиков и навесами, но больше всего их располагалось возле сцены.

Одному из членов труппы в голову вдруг прокралась гадкая мысль:

«Может, просто перевернуть один из фонарей? Словно ненароком, как будто нечаянно, и тогда сцена загорится. Так ярко запылает, что костер увидят со всех концов Фли… Нет, нельзя. Не сейчас… Позже…»

Само собой, мысль эта принадлежала обладателю зеленого пальто и горбатого зонтика.

Гуффин сидел на сундуке под фонарем напротив фургончика Брекенбока. Он пристально следил за труппой, вслушивался в перебранки, подмечал взгляды и пытался расшифровать многозначительное молчание.

Он все видел. Все слышал.

Перед ужином Брекенбок решил провести небольшую репетицию с Сабриной, и сейчас его раздраженные возгласы разлетались по переулку:

– Отвратительно! В плохом смысле, отвратительно! Ты недостаточно хорошо учишь роль и ужасно играешь, Сабрина! Мне тебя совсем не жалко, а должно быть, ведь Бедняжка из пьесы – жалкая! Не нужно было тебя чинить – поломанная, ты лучше подходила для роли! Я не могу на тебя смотреть! Возвращайся, когда научишься быть достаточно жалкой! Ты наказана!

Кукла выслушивала его, опустив голову, а затем, когда Брекенбок выдал ей какой-то крошечный предмет (видимо, для наказания), скрылась за стоявшими возле сцены сундуками – очевидно, пошла плакать…

Ужин был почти готов, и мадам Бджи позвала мадам Шмыгу, постучав ей в окошко фургончика поварешкой. Та проснулась и принялась ворчать:

– Зачем? Ну зачем ты меня разбудила? Я так хотела больше никогда не просыпаться…

Бенджи и Бонти лениво стучали молотками на сцене, тоскливо поглядывая под кухонный навес. Брекенбок наорал на них и сказал, что пока сам не позовет, ужина им не видать, а все потому что те в очередной раз провинились: гвоздей и без того было не очень много, так братья-болваны решили их и вовсе выбросить – мол, гвозди вышли – работа сделана.

– Вообще-то, – бурчал Бенджи, – это гнусно и нечестно заставлять творческую личность, которая играет на скриппенхарме, заколачивать гвозди…

– То же, что и с личностью, играющей на виолонтубе, – добавил его брат, с грустью глядя на два потертых футляра, прислоненных к стене: эх, не скоро их с Бенджи сломанные пальцы снова возьмутся за смычки. – Как же низко мы пали! Видела бы нас сейчас мама…

– Тссс, Бонти! – шикнул на брата Бенджи, бросив испуганный взгляд на бродившего неподалеку на своих ходулях по сцене Брекенбока.

Бонти кивнул, и они продолжили забивать гвозди, бурча себе под нос, что всем этим, мол, должны заниматься Бульдог Джим, Проныра и Заплата, но уж точно не они.

Заплата их услышать не мог – он где-то прятался: должно быть, искал сейчас достаточно глубокую лужу, чтобы утолить жажду, или ловил крыс, чтобы перекусить перед ужином. Проныра, казалось, смирился с тем, что до того, как в тарелку будет налита его порция, ему ничего не попробовать, посему сидел за столом совсем угрюмый…

Впрочем, угрюмее человека, чем Бульдог Джим, сейчас в тупике Гро было не найти. Брекенбок, как и обещал, потолковал с ним о том, у кого следует, а у кого не следует отламывать пальцы. О чем они говорили, никто не слышал, но после «беседы» старик, казалось, поседел еще сильнее.

Ко всему прочему, хозяин балагана лишил его ужина, и сейчас Бульдог сидел на стульчике у выхода из переулка в похожей на собачью будочке. Втягивал носом долетающий до него запах из котла мадам Бджи, глотал слюни и пытался придумать, из чего можно сделать шарнир для вала каллиопы, раз кукольный палец ему трогать строго-настрого запретили…

Вот, собственно, и все, кто был сейчас в «Балаганчике Талли Брекенбока», если не считать нового актера.

И если за прочими Гуффин следил вполглаза да вчетвертьуха, то на этого подозрительного типа Несбита он тратил львиную долю своего внимания.

Новый актер стоял возле двери фургончика хозяина балагана и чистил щеткой костюм от грязи. На ступеньках рядом с ним стоял саквояж, с которым упомянутый подозрительный тип Несбит и заявился.

«Хочу туда заглянуть, – думал Гуффин. – Нет, мне это просто необходимо!»

Мистер Несбит между тем явно не собирался утолять любопытство каких-то шутов. Он хмурился, и, судя по виду, его сейчас посещали совершенно не радужные мысли: что бы Брекенбок ему ни сказал, это вряд ли так уж пришлось ему по вкусу.

Шурх-х-х, шур-шурх-х-х – проходилась по одежде щетка, а мистер Несбит так глубоко задумался, что не замечал, как из-под фургончика к нему потянулись чьи-то грязные руки.

Вероятно, руки хотели забраться в его карманы и исследовать их содержимое, но мистер Несбит был слишком занят своими невеселыми мыслями, чтобы обратить на них хотя бы малейшее внимание. Также он не заметил, как его каблук встал на одну из этих рук, а из-под фургона раздался сдавленный скулеж. Мистер Несбит был таким рассеянным…

Дочистив одежду, он засунул щетку в ящик под лесенкой фургона, подхватил зонтик и саквояж, запахнул пальто и последовал к выходу из тупика Гро.

«Что происходит? – подумал Гуффин. – Почему он уходит? Брекенбок ведь нанял его… Что-то здесь не так. Проклятая подслушивательная труба сломалась так не вовремя!..»

Талли Брекенбок тем временем закончил поучать Бенджи и Бонти, как правильно класть доски и за какую сторону держать молотки, покинул навес и направился к своему фургончику. На лице у него было написано: «Как же я вас всех ненавижу, ленивые тупоголовые бестолочи. Была б моя воля, уже давно свернул бы вам ваши хлипкие шейки!»

«Потерпи, Брекенбок, – насмешливо подумал Гуффин. – Всему свое время… всему свое время…»

Из-под фургончика хозяина балагана вылез огромный дождевой червяк. Червяк застегнул рваное пальто на единственную оставшуюся пуговицу и потер распухшую кисть.

Заслышав стук ходуль босса, он тут же попытался доказать свою полезность, но тем самым, как бы парадоксально это ни было, тут же доказал свою крайнюю бесполезность.

– Сэр! Для меня будет какое-то задание?! – Заплата бессовестно лизоблюдствовал, полагая, что его ждет награда. – Какое-то поручение?!

Брекенбок был не в настроении:

– Поручаю тебе не попадаться мне на глаза.

– Будет исполнено, сэр! В лучшем виде!

Энтузиазм и исполнительность, в понимании Заплаты, были явно далеко не одним и тем же. Даже хозяин балагана это заметил:

– Ты все еще здесь?

– Сэр! Позвольте поинтересоваться, а милый мистер Несбит, он теперь с нами?

– С нами?

– Или вы его выгнали? И вообще…

– Что «вообще»?

– Куда он ушел, сэр? – Заплата все не отклеивался от Брекенбока, как грязный кленовый лист от подошвы башмака. – Вы его наняли, сэр? Что он будет делать в балагане, сэр? Вы будете его наказывать, сэр?

– У него есть дело, – расщедрился на ответ, словно на оплеуху, Брекенбок. – Проверка. Наш новый… ты заметил, Заплата, я сказал «новый»?.. знакомый отправлен на поиски вещи, без которой не может состояться премьера «Замечательной и Невероятной Жертвы Убийства». Если он ее добудет, то я позволю ему принять участие в постановке…

Брекенбок заметил Гуффина на сундуке. Манера Улыбаться с бессовестным видом подмигнул ему.

– А что это за вещь? – спросил Заплата.

– А что это за нос к твоей башке прицеплен? И крепко ли он там держится? Не суй его не в свое дело.

Дверь захлопнулась перед упомянутым Заплатовским носом. Оскорбленный до глубины души, Заплата плюнул на дверь, но тут же опасливо огляделся по сторонам – не видел ли кто? Его бегающий, как мышь с подожженным хвостом, взгляд напоролся на насмешливый и не сулящий ничего доброго взгляд Гуффина.

Пальчик, торчащий из дыры в перчатке, поманил Заплату. Тот не хотел идти, но не повиноваться не смог. Он прикинулся клочком газеты, подхваченным ветром, и его понесло к сундуку Манеры Улыбаться. Заплата так сильно боялся разговаривать с шутом, что пару раз по пути его слегка снесло в сторону.

«Клочок газеты» наконец прибило к сундуку и его всаднику.

– О, милый мистер Гуффин!

– Без этого, – сквозь зубы ответил шут. – Никто не слышит, можешь оставить свое никчемное, плохо отыгранное притворство. «Милый», тоже мне… Мерзость!

Гуффин был не совсем прав. Кое-кто все же слышал.

– Как угодно, ми… просто мистер Гуффин.

Разглядывая свои криво стриженные ногти, Манера Улыбаться спросил скорее у переулка, чем у собеседника:

– Ты починил трубу?

– Все исправлено, мистер Гуффин! – со счастливым видом доложила жалкая грязная личность по прозвищу «Заплата». – Пришлось повозиться, вывихнул палец, поцарапал ухо, но сделал… Теперь все работает!

– Значит, работает… – едва сдерживая ярость, проговорил шут. – Труба мне нужна была полчаса назад, когда этот странный Несбит заявился неизвестно откуда и неизвестно зачем. И как я теперь узнаю, откуда и зачем он заявился?

– Н-ну… вы можете спросить у него, когда он вернется.

Шут перевел медленный тягучий взгляд с собственных ногтей на Заплату.

– Ты помнишь нашу договоренность… нашу сделку, Заплата?

О, еще бы он не помнил! Гуффин видел, как алчно заблестели вдруг мелкие восковые глазки Заплаты. Судя по всему, все последнее время это ничтожное существо только об упомянутой договоренности и думало.

– Я помню – помню! – Заплата облизнул сухие, потрескавшиеся губы не менее сухим языком. – Я получу фургончик, когда…

Шут его перебил:

– Если ты помнишь, тогда как, скажи на милость, твоя хорошая память увязывается с твоей нынешней неисполнительностью?

– Ну… э-э-э… я… э-э-э… я его боюсь, мистер Гуффин, – Заплата перешел на шепот. – Это все же Брекенбок. А он…

– Уж я получше тебя знаю, кто такой Брекенбок, – рявкнул Гуффин, и тут вдруг мгновенно успокоился. Его гримаса будто вышла за дверь. Ее место заменило другое выражение: невероятно угрожающе и пугающе милое.

– Закрой глаза, Заплата, – сказал Гуффин ласковым голоском. – Сделай мне одолжение.

– Какая-то подлость, мистер Гуффин? – Заплату охватил ужас. – Но за что?

– Сказал, закрой глаза.

Заплата зажмурился и вжал голову в плечи, ожидая, что его сейчас или чем-то стукнут, или и вовсе произойдет нечто намного хуже.

– А теперь открой.

Заплата открыл и поглядел на шута в недоумении.

– Кого ты видишь перед собой? – спросил Манера Улыбаться.

– Вас, мистер Гуффин.

– Ясное дело, – терпеливо кивнул шут. – И вот тебе кое-что к размышлению, Заплата: если ты видишь перед собой меня, то, вероятно, тебе стоит вспомнить, кого ты боишься больше – какого-то Брекенбока или все же мистера Манеру Улыбаться, и выполнишь, наконец, свою часть сделки. Иначе фургончик я просто-напросто сожгу на твоих глазах. А ты будешь стоять и смотреть, как он ярко и с хрустом пылает. И твое грязное заплесневелое сердце будет обливаться вонючей прелой кровью. Я что-то упускаю?

– Злобу Брекенбока и его коварство, – услужливо подсказал Заплата и задрожал. Перед его глазами отчетливо предстал горящий фургончик, который уже никогда ему не достанется… А ведь он так мечтал о своем доме!

– Брекенбок, – продолжил Гуффин, – известный мастер пускать пыль в глаза. На деле же он – не страшнее щеночка породы леллуп. Щеночка, который пытается спрятать свою трусливую, слабохарактерную натуру за наигранным рычанием.

Заплата по-прежнему сомневался – сравнение Гуффина его не особо успокоило, ведь все знали, что щенки леллуп однажды вырастают и превращаются в злющих-презлющих зверюг.

– Сэр, раз уж мы говорим о собаках… это вы велели Бульдогу Джиму разломать куклу? Ну, ее руку…

– Насколько я помню, речь шла об одном лишь пальце.

«Какое счастье, – подумал Гуффин, безразлично глядя на то, как мадам Бджи подкладывает мышеловки под крышкой котла, чтобы Проныра туда не сунулся, пока она расставляет тарелки на столе, – что люди кругом сами по себе выродки и подлецы. Это здорово облегчает мне работу. Иногда даже просить никого ни о чем не нужно… Хотя о чем это я? Я ведь никогда никого ни о чем не прошу…»

– Почему тебя это так заботит? – Гуффин перевел подозрительный взгляд на Заплату. – А! Постой-ка! – его осенило. – Ты беспокоишься, что твою награду разделит кто-то другой? Боишься, что Бульдог в деле?

– Ну-у-у… – заскулил Заплата. – Вы же обещали мне целый и ни-с-кем-не-разделимый фургончик. А соседство… это совсем другое. Нельзя портить воздух, нужно вытирать ноги, и с лампой зажженной до утра не посидишь за интересной книжкой…

– Во-первых, – проворчал Гуффин, – в нашем фургоне как у меня, так и у Пустого Места есть шторка по краю полки, которую в любой момент можно задернуть. А во-вторых… с каких это пор ты читаешь книжки, Заплата?

Заплата выглядел смущенным.

– Ну, Брекенбок дал мне книгу «Как не быть тупицей. Десять способов от профессора Умничества доктора Фикка». Я начал читать… Продвинулся не сильно – всего пара абзацев, но весьма…

– «Абзацев»?! – Гуффин был поражен до глубины своей черствой души. – Брось это занятие, Заплата! Книжки – совершенно дурацкое и бессмысленное изобретение, они тебе не нужны! Книжки не помогут тебе получить то, что тебе хочется, Заплата. А вот нож, острый нюх и послушание мне тебе ой-как пригодятся!

– Вы правы, сэр.

– Я знаю. Я всегда прав. А что касается нашего дела, то чтобы к трем часам ночи ты все сделал. Ты понял меня? Иначе я найду того, кто сделает. Ты ведь хотел поучаствовать в спектакле? Вот и поучаствуешь. Более того: ты сыграешь в нашем с тобой ночном спектакле главную роль.

Заплата от этих слов начал буквально трястись, словно в приступе. Он едва ли не наяву увидел, как его миленький фургончик укатывается от него прочь.

– Не извольте беспокоиться, сэр. Все будет сделано.

– Вот и славно.

– Но…

– Что еще? – В этот момент Гуффин отчасти понял всю суть тягости существования Талли Брекенбока и по достоинству оценил его терпение.

Глаза Заплаты снова алчно заблестели – даже со стороны было видно, как он себя сдерживает, чтобы не начать потирать руки в предвкушении.

– Вы не дадите мне свои часики, чтобы я знал, когда наступит три часа ночи?

– Что? – с презрением спросил Гуффин. – Не дам я тебе никаких часов! Сам угадаешь время. И попробуй только угадать неверно. Пошел вон!

И Заплата пошел. Глядя ему вслед, Гуффин поморщился от отвращения…

…В своей жизни, несомненно, каждый хотя бы раз такое испытывал.

Вы никого не трогаете, занимаетесь своими делами, но в какой-то момент вам отчетливо начинает казаться, что на вас смотрят, за вами наблюдают, вас высматривают – более того, буквально сверлят взглядом. И хоть стружка от этого сверления в стороны не разлетается, все же ощущение и правда не из приятных.

Вот и Проныра сидел под кухонным навесом, глядел на котел и все гадал, как бы засунуть в него свои пальцы и при этом избежать мышеловок мадам Бджи, когда он вдруг почувствовал: как будто чьи-то ногти заскребли его по затылку.

Он поднял голову и обернулся. Ему улыбнулись. Проныра встал и нехотя пошагал навстречу улыбке.

Когда он подошел, улыбка превратилась в гримасу:

– Почему ты до сих пор не сделал то, что должен был? – спросил ледяным голосом Гуффин. – Почему все меня постоянно подводят? Я напрасно тебе доверил такую важную задачу?

Проныра снял свои очочки и принялся протирать их уголком жилетки.

– Вы знаете, мистер Гуффин, – сказал он, – доверительные отношения без соответствующих заверенных по всем правилам (со всеми печатями и подписями) бумаг являются лишь устной договоренностью между частными лицами, а выше означенные лица в таких условиях, как вам, должно быть, известно, нередко позволяют себе… эм-м… маневрировать в вопросах сроков исполнения выше означенной договоренности. Поэтому в особо важных и, подчеркиваю, тайных делах я бы рекомендовал полагаться только на лиц, заслуживающих доверия. А таких у нас днем с огнем не сыщешь… Ну а мое частное лицо – вы только поглядите на него, мистер Гуффин! – разве можно ожидать исполнения договоренности строго в указанные сроки от такого лица? Вот и я не ожидал бы. Между тем ради успешного исполнения возложенной на меня задачи я позволил себе несколько маневрировать в методах и…

– Маневрировать? – прорычал Гуффин. – Ты не капитан боевого дирижабля, а грязный Пройдоха из балагана! Хватит крючкотворствовать, чтоб тебя! Ты должен был просто подсыпать свою отраву в котел. Почему ты этого до сих пор не сделал? Говори! И только попробуй снова ответить мне на своем занудном конторском языке!

Проныра надел очки и бросил испуганный взгляд на кухарку, которая мыла в луже ложки для ужина.

– Ну, вы бы видели сегодня мадам Бджи – она словно отрастила глаза на затылке. Эта мерзкая толстуха не подпускала меня к котлу весь вечер. Не мог же я при ней, глядя ей прямо в глаза, начать сыпать в котел яд из кисета…

– Проклятье! От тебя требовалось только одно! Такое простое дело. С ним бы и слепая крыса справилась… Все нужно делать самому! Ни на кого нельзя положиться!

– Да почему вы так переживаете, мистер Гуффин? Все же…

– Завтрак, – коротко произнес шут в зеленом пальто. – Ты понял меня, Проныра?

– Но там же этот цепной пес! Что мне делать с мадам Бджи?

Гуффин задумался. Его лицо при этом преобразилось: вся злоба словно вышла из Манеры Улыбаться, как из прохудившейся бутылки. Шут, как и прежде, хмурил брови, но не от ярости, больше не поджимал губы, обычный прищур исчез, даже в складочках у рта не осталось ни намека на злодейство. Злодейство испарилось – его заменил мыслительный процесс, и перед Пронырой неожиданно предстал очень умный, проницательный и творческий человек, на ходу придумывающий новый план.

На мгновение сползшая маска отвратительного злыдня вновь вернулась на место – одним движением пальцев или, скорее, легким усилием воли.

– Мадам Шмыга, – наконец, сказал Гуффин. – Она поможет тебе. Жди. И будь готов.

– Мадам Шмыга? – удивленно прошептал Проныра. – Но она ведь вся из себя такая добренькая. Как вы ее заполучили? Она тоже что-то сделала?

– Что-то сделала? – якобы не понял коварный шут.

– Как… – Проныра – человек, который никогда не лез за словом в карман, вдруг запнулся, – как я?

– Послушай, дорогой, – наделив собеседника снисходительным взглядом, сказал Гуффин. – Ты ведь сам во всем виноват. И зачем тебе только вздумалось лезть в бумаги Брекенбока?

– Но… – от подобной несправедливости даже слуга Извечной Несправедливости – бывший адвокат – распахнул рот и округлил глаза. – Это ведь вы велели мне! Чтобы я забрался в фургон Брекенбока и достал вам письмо бургомистра!

– Все так, все так, мой дорогой Проныра. Но ведь не я виноват в том, что ты не смог этого сделать без свидетелей, верно? Вряд ли ты ожидал, что старик тебя увидит…

Ответом ему было хмурое молчание. Кажется, в этот момент Проныра окончательно понял, что юлить и изворачиваться с Гуффином не пройдет.

Манера Улыбаться кивнул, прекрасно зная, что именно сейчас творится в голове у этого человека.

– Как вы пронюхали, что Трухлявый Сид увидел меня? – спросил Проныра пустым, лишенным эмоций голосом.

– Просто сопоставил одно с другим. Воспользовавшись моментом (к слову, мое почтение: подгадал ты все очень ловко), ты убил старика, чтобы он не выдал тебя Брекенбоку, и свалил все на фликов. Вот только дружок Брекенбока, этот сержант-дуболом Брум, не позволил бы своим людям здесь кого-то прикончить «под горячую руку». Очевидно же, что старик переступил дорогу кому-то из местной публики. А учитывая вашу с ним ссору накануне… Я не виню тебя, Проныра. Ты сделал то, что должен был, ведь старик, и я говорю о вашей ссоре накануне, вызнал твою страшную тайну. Рано или поздно он рассказал бы все Брекенбоку о ПР-1389. Ну а когда он поймал тебя на попытке кражи письма… у тебя просто не было выбора.

– Я не хотел, чтобы то, что должно было стать всего лишь невинной кражей какого-то письма, во все это вылилось, – тоскливо проговорил Проныра. – Чтобы скрыть одно злодеяние, я совершил намного более ужасное. А теперь вы заставляете меня… – одними губами прошептал бывший адвокат, – заставляете меня убить всех в балагане.

– Не заставляю, – легонько улыбнулся Гуффин, и тени под его глазами словно бы ожили, затягивая собой едва ли не все лицо шута. – Ты сам понимаешь, что должен это сделать. Ведь иной вариант – вариант присоединиться ко всем остальным – такого умного и расчетливого человека, как мистер Уирр Шезвиг, эсквайр из Тремпл-Толл, не устраивает, так?

Проныра глянул на шута с плохо прикрытой ненавистью.

– Что сделала мадам Шмыга? Чем вы ее шантажируете?

– О, дорогой мой Проныра, – сказал Гуффин, прищурившись, – на что мы только ни готовы пойти ради тех, кого любим. Малышка Лизбет так мечтала перебраться в Старый центр. Так мечтала…

Проныра кивнул – он все понял.

– Кисет у тебя? – спросил Гуффин и, увидев утвердительный кивок, добавил: – Не просыпь. Мимо.

– Когда я все исполню, вы оставите меня в покое?

– О, я оставлю, – сказал шут. – И сделаю то, что обещал тебе, несмотря на нашу «устную договоренность», и даже не стану… как там было?.. маневрировать. Я поговорю со своим старым знакомым из «Мышьносанеподточитс и Ко». Старший компаньон этой уважаемой адвокатской конторы с Набережных, господин Файгроу, давно ищет находчивого и способного на… кхм… определенные поступки помощника. Какая удача, что я с таким знаком.

– Полагаю, господин Файгроу тоже у вас на крючке?

Шут рассмеялся.

Из-под кухонного навеса раздался немелодичный звон. Это мадам Бджи брякнула несколько раз в свой «колокол», сделанный из худого казанка да подвешенной на проволоке ложки. Суп был уже разлит по тарелкам, от него поднимался зеленоватый пар.

Дверь фургончика Брекенбока скрипнула, открываясь, и Проныра опрометью бросился к кухонному навесу, пока хозяин балагана не заприметил его рядом с Гуффином и не посчитал их перешептывания подозрительными.

Гуффин тем временем со вздохом слез с сундука и, сунув подмышку зонтик, пошагал к Брекенбоку, который был занят тем, что, как всегда грязно ругаясь и бормоча проклятия, запирал ржавый замок на ключ.

– Ужин, сэр! – радостно воскликнул Манера Улыбаться. – Наконец-то!

– Да, – согласился Брекенбок, справившись с замком. Хозяин балагана выглядел крайне голодным. – Наконец-то!

– Поспешим же! Не будем заставлять нашу славную мадам Бджи волноваться.

– Поспешим, – кивнул Брекенбок.

И они отправились к кухонному навесу. По пути Финн Гуффин вдохновенно рассказывал хозяину балагана свои размышления о будущем завтраке (об ужине он, казалось, и вовсе уже забыл) – по его словам, завтрак должен был оказаться таким вкусным, что от него можно умереть.

Брекенбок кивал и ворчал:

– Главное, чтобы мадам Бджи не переборщила с приправами…

Вскоре вся труппа, за исключением Бульдога Джима, собралась за столом. Почти вся…

У фонаря и сундука, где только что сидел шут Манера Улыбаться, по стене от земли и до самой крыши проходила толстая ржавая труба. Кладка за ней была довольно сухой. И там, в темноте, кто-то стоял. Стоял, сжимая в дрожащей от страха руке наполовину сточенный мелок.

Вся стена рядом с этим «кем-то» была сплошь исписана:

«Я плохая кукла, потому что плохо учу свою роль. Я плохая кукла, потому что плохо учу свою роль. Я плохая кукла, потому что плохо учу свою роль…»