Молчи или умри

— Что и требовалось доказать, — изрек он.

Женщина устало смотрела на него.

— Что-нибудь случилось?

— Как только разберемся, дадим вам знать, — коротко ответил Пантера и вышел из комнаты. Коев пошел вслед за ним.

В кабинете подполковника их ждали бутерброды, две чашки кофе и лимонный сок, приготовленные Эли.

— Не горюй, Марин. Ужин у нас с тобой что надо! Свиные отбивные, печеночка, слоеный пирог с брынзой…

Коев весело смеялся.

— А Милен сейчас в таверне заморских гостей рыбкой потчует и в ус не дует.

— Да я не об угощении печалюсь. Просто обещал товарищам провести с ними вечер. А раз не сдержал обещания, значит, возгордился. Разве им втолкуешь, что это совсем не так. Тут выспаться и то не успеваешь. Когда возвращаюсь домой, жена уже десятый сон видит. На ребятишек утром лишь мельком гляну и бегом, даже позавтракать не всегда успеваю…

Пантера жаловался, одновременно набирая какой-то телефонный номер.

— Аврамов? Аврамова мне! Здравствуй, начальник, ты тоже еще на работе торчишь? Ясно, ясно… Слушай, тут дело одно наклевывается. Зайдешь?.. Жду.

Он положил трубку.

— Ну, что скажешь, Марин?

— Лучше послушаю, что ты мне скажешь.

— Сказал бы, да не знаю что.

— То тебе все ясно, то на попятную.

— На, прочти вот эту бумаженцию, — вынул он из кармана давешнюю записку.

Марин развернул листок и, не поверив глазам своим, подошел к лампе. Что за наваждение! На бумажке крупными буквами было выведено:

Как это оказалось в комнате бывшего полицейского? Ведь это же девиз Старого. Молчи или умри! Выходит, тот, кто его написал…

— Ну? — нетерпеливо спросил Пантера.

— Голова кру́гом. Ничего не понимаю.

— Эх ты, интеллигент! Все ясно как белый день.

— Что тебе ясно?

— Запугивали Соломона.

— Думаешь, бумажка…

— Это отнюдь не случайная бумажка. И полицейская крыса оставила ее на видном месте не без умысла. В случае чего, наведет на след. Надо же, ум пропил, а все же кумекает что к чему.

— Кто же может ему угрожать?

— Вот этого я сказать пока не могу. Но что угрожали, уверен. Боятся, видно, что сболтнет лишнего, выдаст кого-то. А уж я-то точно знаю, что он никого не выдал.

— Но кого в наше время выдавать? Кроме как бывших, вроде бы некого.

— Логично. И этот бывший…

— …заподозрил, что он его может предать или уже предал.

— И?

— И расквитался с ним.

— Да-а… Весьма правдоподобно.

Подполковник поднял трубку.

— Дежурный? Митев, зайди на минутку.

Вошел капитан Митев.

— Явился по вашему приказанию, товарищ подполковник!

— При неизвестных обстоятельствах, возможно, погиб пожилой человек. Твоя задача — обыскать близкие окрестности, соседние села и все улицы города. Узнать, было ли совершено в последние два дня убийство, или нападение…

— Особые приметы, товарищ подполковник?

— И приметы им подавай! — моментально отреагировал начальник. — Вот тебе приметы: старик высокого роста, крупный… Если документы при нем, то зовут Соломон Пейчев Карастоянов.

— Слушаюсь!

— Действуй!

Пантера подсел к столику.

— Бери бутерброды.

Коев отказался:

— Спасибо, что-то не хочется. Слушай, а что с теми страничками, ну, где записаны показания Старого? Нашел ты их?

— Ах да, чуть не забыл. В комитете их не оказалось.

— Как так — не оказалось?

— А вот так. Нет их, исчезли. Кынчев перерыл все бумаги. Нет их, и все тут.

— Но, послушай…

— Кто-то их взял.

— Правильно. Но ведь заявление Старого не исчезло.

— Да что особенного было в тех показаниях?

— Я же тебе говорил, что ничего особенного. Но в конце было написано, что Старый подозревает кого-то, но скажет об этом позднее. Так и написано: «Но об этом позднее».

Пантера встал и нервно заходил по комнате. Коев никогда бы и не подумал, что этот увалень может быть столь подвижным. Сняв трубку, он набрал номер.

— Алло! Кто у телефона? Цонков?.. Ты что, дежурный сегодня?.. Отлично… Зайди-ка ко мне.

Положив трубку, подполковник подошел к Коеву.

— Так что тебе сказала Аня?

— Чтобы я был осторожен.

— Нет, она тебе другое что-то сказала.

— А… что Ш. жив.

— Вот видишь. Предатель жив. Представляешь?

В комнату вошел низенький, полноватый майор.

— Товарищ подполковник, по вашему приказанию явился!

— Цонков, пораскинь мозгами. Возьми дело Ивана Коева. Но не ту папку, что у нас, а ту, что в горкоме партии. Нужно выяснить, в чьих руках она побывала. Выдавали-то, наверняка, за подписью. Дело спешное, но повнимательнее.

— Есть, товарищ подполковник!

— Результаты доложить мне лично.

— Так точно, товарищ подполковник!

— Вы свободны.

Майор повернулся кругом и вышел.

— Значит, предатель жив! — Пантера возбужденно продолжал расхаживать по кабинету. — На Аврамова вполне можно положиться. Но раз дело касается Старого, перепоручать не стану. Сам займусь… Да, да, живой, мерзавец. Пронюхал, что вокруг него что-то происходит, и бросился свою шкуру спасать. Между прочим, Аня твоя случайно в разведке не служила?

— Служит и поныне. Но пока что я — единственный объект.

— Пожалуй, тебе не позавидуешь. Небось, в ежовых рукавицах держит, ни шагу в сторону?

— Да знаешь, те времена уже давно прошли, так что и в голову не приходит.

— В твои-то годы… — многозначительно подмигнул начальник. — Мужик что надо, в самом соку. А тут еще и революция эта самая, как вы ее там обозвали?..

— Сексуальная революция.

— Ага. Как говорил бай Петко, для этой революции тоже нужно оружие, а наше с тобой…

— Ну, не прибедняйся. Силенок, гляжу, хоть отбавляй…

— Для чего — так отбавляй, а для чего — так и прибавить не мешало бы… Алло, Запрянов, ну, что там у тебя? Зайди ко мне!

Вошел капитан Запрянов.

— Ездил в Лесное?

— Так точно, товарищ подполковник. Хотел сразу доложить, но… — бросил он беглый взгляд на Коева.

— Кража?

— Так точно, кража.

— Доложи обо всем Цонкову.

— Слушаюсь, товарищ подполковник.

Пантера нахмурился. Лицо его приняло знакомое Коеву неприступное выражение.

— Яснее не бывает.

Коев не стал спрашивать, несмотря на то, что вопросы так и вертелись у него на языке. Однако Пантера сам выпалил:

— Уму непостижимо! Топчемся на одном месте в темном лабиринте, за какие-то мелочишки хватаемся, а разгадка сама напрашивается. Итак, Старый в ком-то усомнился. Но не будучи вполне уверенным, до поры до времени молчал. А тот, на кого пало подозрение, не смея расправиться со Старым, согласись, что в наше время не так-то легко убить человека, решил действовать иначе. Он пишет на Старого анонимный донос, хорошо зная, что в архивах сохранилось то злополучное заявление, из-за которого весь сыр-бор разгорелся. И надо признать, расчет оказался правильный. Четко сработано. Народ пятилетку перевыполняет, трудности преодолевает, проверять каждого недосуг, взяли да и поверили анонимке. Мерзавец в точку попал. Мол, как же так, честным коммунистом прикидывается, а на деле… Все, Старому конец. Иди после всего, разоблачай врага народа. Кто же поверит, когда у самого рыльце в пушку?

— Значит, это очень опытный мошенник.

— Опытный и хитрый. Все продумано. Причем, это человек, который был среди наших!

— Уж не его ли имел в виду Старый?

— Похоже, что да. Первым делом он убирает Старого, загоняет его в угол. Анонимка, заявление в архиве, расследование… Вместо того чтобы разыскивать анонимщика. Старый, естественно, должен был думать, как выйти из столь бедственного положения. Во-вторых, он держит в страхе Соломона, хорошо знавшего его. Вероятно, у Соломона в прошлом тоже были грехи. Так что неизвестный мерзавец обеспечил себе спокойное существование на много лет вперед. У Соломона рот закрыт на замок, а Старый — в могиле. Вдруг, откуда ни возьмись, новая напасть, сын Старого. Приехал и начал копаться. Ходит, выспрашивает, а вдруг на след нападет? На всякий случай надо и ему смешать карты. Первая попытка — «дипломат»…

— Зачем он ему понадобился?

— Видно, подумал, что ты изобличающие документы привез.

— Да, наверняка их искал.

— Причем, довольно безрассудным способом.

— Опытный преступник поступил бы умнее.

— В том-то и дело.

— Но представь себе, что такой опрометчивый шаг входил в его намерения.

— Какие намерения?

— Скажем, простачком прикинуться, мол, обычная кража, поживиться чужим добром захотели. Да мало ли что…

— Не верится мне, что все так уж тонко продумано…

— А кто его знает… Ну подумай, почему он бросил чемоданчик на столике в кафе? Ведь любому сразу в голову придет: ворюга деньги искал или ценности какие, ничего не нашел, так на кой леший ему «дипломат»! Дальше. В номере гостиницы поработал. Тоже с целью запутать следы, якобы своровать что-то хотел. А у самого совсем другое на уме… Ему твои записки нужны.

— Положим, ты прав. Скажем, нашел бы он интересующие его документы. Уничтожил бы их. Но из сознания-то моего он ничего вырвать не может…

— Слишком он нервничал, сам не знал, что делает.

— Да, скорее всего, именно так и было…

— А я все думаю, каков он. Голыми руками его не возьмешь. Явно когда-то среди наших работал. Значит, провокатор? А может, и того хуже — полицейский, внедренный в ряды партии.

— Возможно ли такое?

— А почему бы и нет. Мы вот свой городок захолустным считаем. А ведь в свое время здесь был мощный гарнизон, фабрики работали. Отсюда вели кратчайшие пути к партизанам. Отсюда русские военнопленные были переправлены в горы. Предполагалось, причем не без оснований, что в городе действует сильная партийная организация.

— И потому нашли нужным заслать провокатора именно сюда? Так по-твоему?

— Да. Законспирировали его надежно, потом пришла победа, он сменил маску, его, возможно, другие господа теперь перекупили…

— Ну, это ты загнул…

— Да я только рассуждаю, что могло быть.

— Если у вас имеются данные о работе на вашей территории какой-то организации, то можно предположить…

— Нет, организации, конечно, нет. Правда, отдельные случаи имели место, но они носили совсем иной характер…

— Итак, предположим, что неизвестный, назовем его условно Х…

— Или Ш…

— Пусть Ш…

— Между прочим, Марин, тебе не приходило в голову, что под этим самым Ш. скрывается… Шаламанов?

Коев вздрогнул.

— Чтобы его заслали к нашим?

— Конечно, трудно поверить, однако же… Допустим, знал он пароли, связи… В общем, не исключено. Изменил свою внешность до неузнаваемости.

— Тебя сегодня просто не узнать! Всегда такой земной, реальный…

Подполковник засмеялся:

— Мы тоже не лыком шиты. Вы пописываете, мы почитываем. Истории разные сочиняете, нас героями делаете, а ведь в действительности все проще.

— Да, проще, как бы не так. Взять хотя бы этот случай.

— Хотя версия и сногсшибательная, но и ею пренебрегать не стоит.

— Сдаюсь, Пантера, куда мне с тобой тягаться. Ты ведь в таких делах собаку съел. Но Шаламанов, даже если и был провокатором, он ведь расстрелян. Ты сам участвовал в исполнении приговора. А этот Ш. и поныне действует…

— Погоди, не забегай вперед. Все-то оно так. И есть тут одно «но». Тогда, на расстреле нас было несколько человек, все молодые, неопытные. Выстрелили. Шаламанов упал. Цыгане-гробовщики поволокли его к яме. Помнишь, я говорил тебе про золотую табакерку… Мы ведь не видели, как его зарыли. А вдруг его только ранило, и он откупился этим самым золотом. Признаться, меня до сих пор совесть мучает, что не удостоверились мы, что эта гадина зарыта в землю. Такая досадная оплошность. До сих пор простить себе не могу…

— Чтобы столько лет скрывался?

— Бывает и того похлеще. Шаламанова все кругом знали. Он был связан с сотнями людей. Это во-первых. Теперь представь, что недобитого пса отходили, он убрался из города, сделал пластическую операцию, не так уж сложно. Ему ничего не стоило и дюжину паспортов себе подделать на разные имена. И вот некий Иван Петров либо Стоян Стоянов оседает в нашем городе, документы — комар носа не подточит. Он устраивается на работу, заводит нужные знакомства… Кто его опознает? Вот только Соломон да, пожалуй, еще и Старый…

— Так рисковать… Зачем?

— Жена у него здесь оставалась, дочки.

— Ты хорошо его помнишь?

— Не только я, но и другие. Высокий, держался прямо, крупная голова. Слева золотой зуб поблескивал. Теперь, наверняка, вынул. Густые брови, может, и брови выщипал…

— Другие приметы?

— Другие. Очень галантные манеры. Золотые перстни на руке, кажется, два…

— Могилу его помнишь?

— Место помню. Знака там конечно никакого.

— А почему бы не пойти на эксгумацию?

Пантера с любопытством взглянул на Коева.

— Ты это серьезно?

— Не вижу причин шутить. Как и все другое неправдоподобно, но проверить стоит. Или это подтвердится, или напрочь отпадет.

— Детективами себе голову забили. Эх, вы, интеллигенты! Ну так слушай. Нам что сейчас важно? Важно установить, кого из знакомых и близких Старого или кого из старых коммунистов можно заподозрить в двойной игре, — Пантера словно забыл про Шаламанова, — вот в чем надо разобраться. Потому что не станет случайный проходимец и Соломона запугивать, и «дипломат» воровать, и — ничего удивительного — показания Старого из дела выкрадывать…

— Только Ш. на такое и способен.

— Предположим, что Ш., то есть, Шаламанов. Надо проверить все, сопоставить имеющиеся у нас улики.

Коев задумался. Кто же это мог быть, кто? Он перебрал в уме всех, кто в свое время приходил к Старому, но никто из них ни в коем случае не мог быть этим таинственным Ш…

Майор Аврамов, заместитель начальника милиции был помоложе Марина Коева и Пантеры, однако на лице его уже лежал отсвет того напряжения, которым отличалась его работа. Ничего в его внешности, включая штатский костюм, не выдавало опытного служителя органов безопасности. Он скинул плащ, небрежно бросил его на стул, расстегнул пиджак, и Коев сразу заметил хорошо развитую мускулатуру тела. Оружия майор не носил, объясняя тем, что озорники-сыновья могли что-то сделать… Майор уселся рядом с Пантерой и без обиняков спросил, что случилось.

— Что случилось? А то, что с приездом из Софии нашего старого друга кое-кто стал воду мутить.

— Так ведь наш старый друг, насколько мне известно, отнюдь не новичок в нашем деле.

— Когда-то вместе работали.

— Так что же все-таки случилось?

— Решил, значит, товарищ Коев про город наш написать. Попутно заинтересовался материалами, касающимися его отца. Бай Ивана помнишь?

— Кто же не помнит Старого…

— Вот Марину и пришло в голову расследовать темную историю с исключением Старого из партии. Сыновьи чувства заговорили, долг и прочее.

— Любопытно, наши дети когда-то вспомнят о нас? — задумчиво вымолвил Аврамов.

— Если нас исключат… — пошутил начальник.

— Нет, не то я имею в виду, — серьезно возразил Аврамов. — Одобрят ли потом все наши сегодняшние поступки?

— Эк, куда ты хватил. Давай не будем отвлекаться. Итак, роясь в документах, он пришел к выводу, что вся эта история с исключением подстроена кем-то. Попросту пришили человеку дело ни за что. Естественно, Марин стал докапываться до истины, людей расспрашивать. С Ненкой Груевой, пианисткой, встретился, с бай Стояном-банщиком переговорил, с Симо-бондарем, с Соколом, а у Косьо в корчме — с Соломоном.

— Целое следствие провел.

— Причем заметь, отнюдь не дилетантски, как может показаться на первый взгляд. Вельо и Доку тоже не пропустил, не говоря уже о Милене и моей милости. Сопоставив все, что успел узнать, наш друг убеждается, что следы ведут к предателю. Пока он занят расследованием, кто-то уносит из номера его «дипломат» с бумагами, который потом подкидывает в кафе, что напротив гостиницы. Но это еще не все. После разговора Коева с Соломоном бывший полицай неожиданно исчез…

— Криминальный сюжет в чистом виде, — засмеялся Аврамов.

— Имеются и другие подробности.

— Даже совестно признаваться, — вмешался Коев, — но я еще не сказал, что пару раз мне почудилось, будто кто-то за мной следит.

И он рассказал о случившемся у бондаря, о преследователе в тумане, о странном поведении повстречавшегося ему Соломона.

— Интеллигенция! — вскочил Пантера. — С огнем играешь! Напичкан несусветной чушью, а дальше носа своего не видишь. Оглянуться не успеешь, как прихлопнут, чего доброго.

— Не нагоняй страху.

— А теперь посмотри на это, — протянул Пантера Аврамову бумажку.

Аврамов взял листок, бегло пробежал глазами и призадумался.

— Нужно произвести экспертизу почерка.

— Правильно. И то немедленно. Соломон, как видно, знает что-то такое, что представляет угрозу для другого. Неизвестно, может его душонка уже к святому Петру отправилась.

— Какие меры предприняты?

— Обыскали весь город, все окрестности, но пока ничего существенного. Во-первых, стараемся напасть на след Соломона. Во-вторых, велел Цонкову узнать, кому горком партии выдавал дело Старого. Да, запамятовал, из этого дела исчезли показания Старого об убийстве Спаса и Петра.

— Так-так… Орудует почти не таясь, а мы мух ловим. Выходит, товарищ Коев расшевелил осиное гнездо, не будь его, по-прежнему сидели бы мирно. Старого давно в живых нет, вроде бы и бояться некого. А тут ни с того, ни с сего сына принесло, чего доброго, вздумает забытое поворошить, вытащит на свет божий дело об убийстве Спаса и Петра…

— В том-то и загвоздка.

— И тот испугался… Что он станет делать, когда почует угрозу? Само собой разумеется, постарается запутать следы. Он пробирается в гостиницу. Что его влечет? Уж во всяком случае не деньги. Он боится, как бы Коев не привез разоблачающих документов. Роется в чемоданчике и… Нашел он что-нибудь, товарищ Коев?

— Нет, просто я ничего не записывал.

— Так. Значит, уходит ни с чем. Тогда он решается подслушивать разговоры, в частности, с Соломоном. Пока вы сидели в трактире, он, нисколько не сомневаюсь, дежурил где-то поблизости. Соломон представляет для него опасность, видимо, это его старый знакомец. А вдруг выдаст? Молчи или умри! — вот альтернатива. Соломон, спасая свою шкуру, скрывается. Не исключено, что перед тем он успел увидеться с предателем и заверить его, что пока все шито-крыто. А может…

— Думаю, Марину нужно составить список всех лиц, с которыми он виделся в эти дни, и которые знают о его намерениях, — предложил Пантера.

— Проще простого. Лиц-то — раз-два и обчелся, — с готовностью согласился Коев.

Его особенно поразило, что Пантера снова высказал предположение, что загадочный Ш. — это никто иной, как Шаламанов.

— Что? — как ужаленный подскочил Аврамов.

— Лишь одна из гипотез…

— Давайте хоть в мистику не впадать.

— А если это не мистика? Потому что сатана, выкравший в царстве Господа зло, чтобы раскидать его по свету, может принимать любое обличье, и самые пакостные из этих перевоплощений как раз и составляют нашу клиентуру. Может, Шаламанов тогда не сдох…

— Да, конечно, мы должны обговорить даже самые немыслимые варианты. Пусть товарищ Коев напишет свой список. Мы в свою очередь дополним его. Я уже кое-что наметил. А кроме того, — добавил Аврамов, — надо бы дать охрану к товарищу Коеву.

— Само собой разумеется, — поддержал подполковник.

— Товарищ начальник, — снова заговорил Аврамов, — ввиду того, что к расследованию вы приступили без меня…

— Хватит дела и для тебя.

— В общем ты знаешь, где меня найти…

К полуночи Пантера и Коев, поглощенные обсуждением чрезвычайного положения, заслушали доклад Митева. Машина сбила молодого крестьянина. На перекрестке у заправочной станции столкнулись два грузовика, жертв нет. Есть случай отравления яйцами, пострадавших доставили в больницу…

— Павел внизу?

— Так точно. Дежурит.

— Пришли его сюда.

Вошел старшина, сопровождавший их к Соломону.

— Павел, отправляйся снова к Соломону, узнай, не вернулся ли он. Захвати и Янко. Если Соломон не вернулся, пусть Янко останется там.

Старшина отдал честь и вышел.

Марин Коев составил список всех, с кем он делился своими планами. Просматривая список, Пантера одних вычеркивал, другие фамилии жирно подчеркнул, возле третьих поставил вопросительный знак. Кроме того, он дополнил список, вписав несколько фамилий. Потом достал из шкафа несколько папок и углубился в чтение.

— Никого не пропустил?

— Сам вот думаю. Разве всех упомнишь? Пока вроде всех.

Оглядев целый ворох снимков, начальник сказал в сердцах:

— Чертовщина какая-то!

Он протянул Коеву фотокарточку мужчины, густо заросшего щетиной.

— Знаешь, кто это?

Коев взял фотографию. Грубоватое, волевое лицо. Слегка оттопыренные уши. Светлые, судя по всему, глаза. Лицо усталого человека. Но выражение говорило о решимости, даже злобе. Как бы это мог быть? Коеву почудилось нечто знакомое, память, казалось, вот-вот ухватится за что-то, подскажет… Но нет, образ расплывался, растворяясь среди множества других видений, ускользая. Неожиданно откуда-то издалека вынырнула низко нахлобученная на лоб черная шляпа. Что за чушь, удивился Коев, причем тут черная шляпа? Возможно, схожесть шла от выражения замкнутости, непроницаемости, но ни в коем случае не схожести черт…

— Ну, узнаешь? — не вытерпев, переспросил Пантера.

— Не вполне уверен…

— Не был ты в его лапах, поэтому и не узнаешь, — загадочно сказал Пантера. — Это Шаламанов.

— Шаламанов?

Коев впился глазами в карточку. Зловещее лицо он помнил совсем смутно, однако образ никак не прояснялся. Шаламанов! Гроза всего города… Но почему память увязала его с Человеком в черной шляпе? Разве они похожи?

— Знаешь, не выходит из головы тот, в черной шляпе, — признался Коев.

— Если бы его тогда не погубили…

— Откуда ты взял, что он погиб? — вырвалось у Коева.

— Да ниоткуда. Просто испарился человек и все.

— А ты знал его?

— Да нет, он заходил только к Старому. Старый его знал, связь мы через него поддерживали.

— Вот и мы с Докой недоумевали, — сказал Коев. — Более чем загадочная фигура. Я его видел не раз. Многие заглядывали к отцу, открытые, честные люди, убежденные борцы, вынужденные скрываться… Этот же был каким-то странным. Никогда не задерживался, даже пальто не снимал. Шляпа по самые брови надвинута. Пышные усы. Плащ…

— А сейчас ты узнал бы его?

— Сомневаюсь. Лицо смутно вижу, одни усы запомнились. Высокий был… Ростом с Шаламанова…

Зазвонил телефон. Пантера поднял трубку.

— Да. Слушаю… Что? — Он взглянул на Коева. — Давай по порядку. Говори человеческим языком. Так. Понятно. Янко пусть там останется. Ни на минуту не отлучаться! А ты бегом сюда…

Не давая никаких объяснений, подполковник набрал номер.

— Аврамов? Слушай меня внимательно. Случилось непредвиденное. Срочно выезжаем к Соломону. Послал своих ребят узнать, не вернулся ли старик, так они вместо него на лестнице его племянницу обнаружили. Подробностей не знаю. На месте разберемся.

Он нажал кнопку звонка. Вошла Эли.

— Капитана Митева ко мне!

Девушка кивнула и вышла.

Спустя мгновение появился Митев.

— Срочно собери оперативную группу!

— Слушаюсь, товарищ подполковник!

Дальше события разворачивались с головокружительной быстротой, так что Коев вряд ли смог восстановить все по порядку. Подъехали машины. Аврамов, Пантера и Коев сели к Павлу. Вслед за ними шли еще две машины.

Двор Соломона был объят глубокой тишиной, словно спал беспробудным сном. Янко, одетый в спортивную куртку, вынырнул из темноты и доложил обо всем подполковнику. Врачи без промедления устремились к женщине. Кона лежала на лестнице в довольно неестественной позе, с широко раскинутыми руками. Волосы рассыпались, закрывая лицо.

Санитары положили ее на носилки. Ударили ее или сама поскользнулась на крутых ступеньках? Подполковник приказал:

— Как только придет в сознание, допросите.

Капитан тщательно осматривал лестницу, выискивая вещественные доказательства. Яркий свет фонарика выхватывал из темноты малейшие трещинки, царапины. На верхней площадке виднелись следы обуви. Капитан сделал промер и распорядился насчет снимков.

— Следы только на площадке. На ступеньках, вероятно, они стерты упавшим телом, — обернулся капитан к Коеву. — Вот взгляните, обувь сорок третьего размера. Рослый мужчина. Кроме того, были найдены обрывок газеты, карандаш, пуговица — все это было самым тщательным образом описано.

— Никогда заранее нельзя сказать, что важно, а что нет. Порой одна пуговица может много рассказать.

Повертевшись в комнате Соломона, где все осталось нетронутым, Коев обратился к Пантере:

— Ну, хоть что-нибудь нашли?

— Надеюсь, не зря трудимся.

— Особых улик я не вижу…

— Пока и я их не вижу, но как вот исследуем отпечатки пальцев, следы, капли крови, тогда многое прояснится. Это, брат, целая наука.

— Конечно. И все-таки явных признаков совершенного преступления нет.

— Опытный преступник редко их оставляет.

— Это и младенцу ясно, хотя бывает, что преступление совершается в состоянии аффекта…

— В данном случае это не так.

— Какие у тебя предположения?

— Обстановка-то в общем спокойная. Никаких признаков насилия, соседи ничего не слышали. Вероятней всего Кону специально подстерегали. Может, случайно споткнулась. Все могло случиться.

— Но в конкретной обстановке…

— Намекаешь на исчезновение Соломона?

— Хоть бы и так.

— Вот в том-то и дело… ну, пошли. Тут и без нас справятся, народ опытный.

Они сели в машину. Возле управления Пантера вышел, крепко пожав Коеву руку.

— Иди отдыхай. Тебя проводит вот этот парень.

— Зачем?..

— Только на ночь.

— Ни к чему все это…

— Чтобы снова «дипломат» не утащили, — засмеялся Пантера.

Провожатый оказался очень симпатичным парнем. Он вошел вместе с Коевым в номер, осмотрелся, пожелал спокойной ночи и закрыл за собой дверь. Коев успел заметить, что он устроился в глубоком кресле в фойе.

Коев решил принять снотворное. За короткий срок столько пришлось пережить, что, казалось, натянутые до предела нервы не выдержат. Он сел, выпил глоток водки, спустя некоторое время глаза будто стали смыкаться. В комнате еще витал слабый запах Аниных духов… Кона в больнице… У Коева сжалось сердце: хоть бы ее спасли. Он вспомнил, как всего несколько часов назад эта женщина угощала его вареньем. Кому она помешала? А что если Соломон не один домой вернулся и, чтобы избавиться от лишнего свидетеля… что за чушь! Разве он может поднять руку на собственную племянницу? Да, но тот, другой… А не замешана ли она сама в эту историю? Если знает спутника Соломона… Нет, что-то не верится. Вела себя так дружелюбно, без всякого притворства. Скорее всего она стала жертвой чьей-то темной игры. Но чьей?

Коев набрал софийский номер телефона. Никто не подходил. Он немного подождал, но вдруг вспомнил, что по четвергам Аня обычно ходит в оперу…

Коев быстро разделся и лег, погасив лампу, однако уснуть не мог. Сон бежал. Пролежав без сна часа два, Марин позвонил Пантере. Тот все еще был на работе.

— Что это тебя сон не берет? — удивился подполковник.

— Да что-то расхотелось спать. Как женщина?

— Все еще не приходила в сознание.

— Говорил с врачами?

— Они никаких гарантий не дают.

— Что ж, будем ждать.

— Ничего другого не остается. Да ты спи. Ох, я бы на твоем месте завалился, уже десятый бы сон видел… и сто колоколов не могли бы разбудить.

— Ну что ж, попробую… Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Утро выдалось солнечное. Даже не скажешь, что уже осень. Единственный туманный день, целомудренно скрывший его счастливую ночь с Аней… Коев спустился в ресторан позавтракать. Заказал себе яичницу и кофе.

Администратор отлично знал, кто такой Марин Коев, и достаточно было гостю поднять голову, как администратор уже стоял у столика. Неизвестно почему, он считал Коева профессором, так и обращался к нему почтительно: «товарищ профессор».

С соседнего стола на Коева пристально смотрел какой-то человек. Марин украдкой оглядел его, но не мог вспомнить, откуда он его знает. Неожиданно человек широко улыбнулся и Коев вдруг узнал в нем дальнего родственника по материнской линии.

— Иван! — воскликнул Коев.

Родственник был несколько глуховат, но оклик Марина услышал и подошел к столику.

— Здравствуй, рад тебя видеть! Я не узнал тебя сразу, — оправдывался Коев.

Иван был старше Коева лет на десять. Когда-то держал ателье по ремонту велосипедов.

— Где ты? Чем занимаешься?

— Сторожем работаю, здесь, в гостинице.

«На каждом шагу знакомые и родственники! Куда ни повернешься — все свои», — подумал Коев.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, — вымолвил Иван. — Давно собирался, да все откладывал.

— Так за чем дело стало? Выкладывай, — удивленно посмотрел на него Коев. И, словно извиняясь, добавил: — Времени не хватает со всеми увидеться.

— Вот я и сам… вроде пенсионер, и дел как будто особых нет, а дня не хватает, — посетовал Иван.

— Ну, так я тебя слушаю.

— Уж не знаю, стоит ли… Дело-то прошлое. А раньше как-то не выпадало случая поговорить…

— Ничего, что прошлое…

— Старики-то твои давно в могиле. Отец все крепился, крепился, а потом руки опустились. Как умер, мать и закручинилась. И за ним следом…

Коев с новой силой почувствовал тяжесть вины. Что за беда стряслась в отцовском доме, пока он кочевал с объекта на объект, писал о знатных людях, сочинял эссе и очерки, двигался по служебной лестнице?.. Два самых близких ему человека мучились, страдали под гнетом горькой обиды, день за днем теряя надежды и силы.

— Тоска их в могилу свела, — вздохнул Иван. — Отец твой старался не поддаваться, однако разве ж выдюжишь под такой тяжестью, что на него навалилась… А мать, сам понимаешь, много ли им надо, женщинам? Слегла, взяли ее в больницу, так она словно онемела: рта не раскрывала, крошки хлеба в рот не брала, капли воды. Кожа да кости остались. Все повторяла, что у каждого своя судьба.

Иван со свойственным бесхитростным людям простодушием вновь переживал горе, постигшее родителей Марина, время от времени утирая рукавом слезы.

Коев и сам почувствовал резь в глазах, твердый ком, как это часто случалось в последние дни, вновь застрял в горле, не давая вымолвить ни слова. «Какой же я сын после этого!» — повторял он в уме.

Иван достал пачку сигарет БТ, вытащил одну, закурил и продолжал уже спокойнее.

— Когда мать твоя, тетка Кона, лежала при смерти, я ходил к ней в больницу. Она до последнего вздоха не теряла сознания. Однажды шепнула мне на ухо: «Нет рядом моего Марина, я б ему сама сказала… Так ты уж, Иван, передай ему, что после отца блокнот остался. Много чего в нем записано. Пусть найдет его, он знает где…»

— Блокнот? Какой блокнот?

— Так она мне наказала, — не слыша его, продолжал Иван. — Велела тебе передать. Перед смертью заручила. В блокнот тот, сказала, отец твой записал обо всем, что с ним стряслось… Больше ничего не знаю.

Марин ощутил, как кровь ударила ему в голову. Блокнот! Может, там таится разгадка… Распрощавшись с Иваном, Коев почти побежал в номер. Где-то у него был записан телефонный номер племянницы. Сестра сразу подошла к телефону. Марин подробно передал ей разговор с Иваном и попросил разыскать блокнот. Сестра пообещала найти, волнение Марина передалось и ей.

Положив трубку, Коев отправился в милицию. Пантеры на месте не было. Спросил Аврамова, но и тот отсутствовал. Видно, не такой уж простой этот случай…

Коев пошел в больницу. Новое здание больницы выглядело вполне внушительно. Коев спросил главврача. Назвал себя. Врач оказался его одноклассником, и Коев густо покраснел, что не узнал его. Так уж получается в этой суматошной жизни… Долго не видишься, память не удерживает… Врач обрадовался встрече и лично повел Коева в палату, где лежала Кона.

В первую минуту Коев даже растерялся, до того неузнаваемо изменилась женщина. Голова забинтована, лицо мертвенно-бледное, руки, утыканные трубками для вливаний растворов. Она никак не походила на живого человека.

— Она приходила в сознание? — спросил Коев.

— Ненадолго, — прошептал врач. — Капитан Митев разговаривал с ней. Сказала, что сама упала с лестницы.

Больная сделала легкое движение головой. Коев присел рядом с кроватью.

Она открыла глаза, сначала один, потом другой. Взгляд ее где-то витал.

Коев погладил ее по руке.

— Не бойся. Это я, Марин. Узнаешь меня?

Она чуть слышно сказала:

— Да.

— Тебе уже получше, правда?

Она сделала попытку улыбнуться.

— Кто ударил тебя?

Женщина посмотрела на него с испугом. По бледному лицу прошла тень.

— Скажи, тебя ударили?

Она молчала, опустив веки, словно уснула. Однако сквозь тонкую кожу было заметно, как движутся глазные яблоки.

— Сестрица, — ласково обратился к ней Коев, — скажи, как все было. Ты нам поможешь. Не скрывай, прошу тебя. Тебе ничего не грозит.

Кона вновь открыла глаза и пристально посмотрела на Марина.

— Сама поскользнулась…

И сразу отвела взгляд. Два коротких слова вконец обессилили ее. Тело обмякло. Врач подошел к Коеву и положил руку на плечо.

— Ей это может навредить… Слишком она еще слаба, к тому же не исключено и внутреннее кровоизлияние…

Начальник управления МВД стоял у легковой машины, собираясь уехать, когда Коев окликнул его.

— А, Марин! Что новенького?

— Да вот ходил в больницу.

— Поговорил с Коной?

— Пробовал, но она не захотела. Впрочем, прошептала, что сама упала с лестницы.

— Ударили ее, а она выгораживает кого-то. Боится, наверное.

— Думаешь, припугнули как следует?

— Врачи считают, что кто-то ее ударил мешочком с песком. Способ старый — убить не убивает, зато до бессознания доводит.

— Хитро.

— Дело верное: ни тебе раны, ни крови…

— А капли крови на ступеньках?

— Падая, оцарапала руку, сущий пустяк.

— Что слышно насчет Соломона?

— Ничего нового.

Подполковник вплотную придвинулся к Коеву.

— Мы раскопали могилы, — почти выдохнул он.

— Что, что?

— Могилы раскопали, могилы тех самых гадов.

— Ну же, говори, что тянешь!

— Согласно предварительной эксгумации, костей Шаламанова не обнаружено.

— Как так — не обнаружено?

— По крайней мере среди тех, что нашли. Теперь ждем окончательных результатов судебно-медицинской экспертизы.

— Но ведь это…

— Золотых зубов ни в одном из черепов не оказалось, о перстнях уже и говорить не приходится. Предположим, могилы ограблены. Но и другие признаки не сходятся: все похороненные там люди маленького роста…

Коев стоял, ошарашенный новостью: очередная загадка. Если окажется, что Шаламанов не погиб, что не похоронен, а сумел изменить свою внешность…

Он вновь представил себе, что Шаламанов и есть тот Человек в черной шляпе. Пластическая операция, другое имя… Иначе как бы он вернулся в свой город… Неужто такое возможно?

— Но если допустить, что Шаламанов действительно остался в живых, — продолжил ход его рассуждений Пантера, — то все невероятно усложняется. Нужно будет начинать все сначала, идти уже совсем иным путем. Отпечатки пальцев, графологические исследования, выяснение прежних связей… Причем необходимо учитывать самые невероятные вещи… Тебе куда?

— Пойду пообедаю.

— К сожалению, не смогу составить тебе компанию. Придется вернуться обратно. Ну, не пропадай!

— Пока!

— Погоди, чуть было не забыл, — спохватился Пантера. — Я говорил с Живко Антоновым относительно прежних связей ЦК с местными коммунистами.

— И что же?

— И вот что. После разгрома здешней парторганизации всякие связи с центром прервались. А своих уполномоченных ЦК здесь вообще не имел. Понимаешь?

— Так я и думал.

Коеву не хотелось обедать в гостиничном ресторане и он решил подкрепиться на скорую руку в первой попавшейся закусочной. Потом он зашел в библиотеку, посмотрел выставку, погулял в парке. Выпил кофе в уютном кафе.

Завидев в витрине магазина апельсины, вспомнил Кону: неплохо было бы отнести ей в больницу. Купил два килограмма, попросив выбрать самых сочных, и вышел на улицу. Напротив магазина как раз проезжал дед Пенчо на своем фаэтоне. Широко улыбаясь, он сдержал лошадей мощным окриком: «Тпрру!» и, поманив рукой журналиста, указал на скамейку. Сам слез с облучка, огляделся по сторонам и тихонько сказал:

— Угости сигаретой, Марин. Разговор есть.

— С удовольствием! — протянул ему Коев пачку.

Дед Пенчо повертел ее в руках, выбрал сигарету, принюхался, даже лизнул языком кончик сигареты и только тогда закурил.

— Может, присядем?

Они поискали взглядом местечко поукромнее, но не нашли. Тогда дед Пенчо схватил Коева за руку и потянул к своему фаэтону.

— Садись, прокачу! Поехали в Орешниковую рощу. Там сейчас свадьбы играют. Ритуальный дом построили. Хоть бы свадебным, что ли, нарекли. Так нет, кому-то в голову взбрело ритуальным прозвать. Там сейчас ни живой души, посидим, поболтаем.

Коева, по правде говоря, несколько удивила настырность старого извозчика, но отказаться и на этот раз означало обидеть старика. На это у Коева духу не хватило. Под веселый звон колокольчиков они покатили по тихой улице вдоль реки. Коев помнил и эти места. Когда-то здесь зеленела так называемая Орешниковая роща — живописное предместье с вековыми ореховыми деревьями, отлогими холмами, поросшими густой травой. Порой забредал сюда одинокий пастух со стадом коз и овечек. Влюбленные назначали здесь свидания… Нередко заявлялись любители погулять на природе, стелили скатерть на траве и вели нескончаемые разговоры в узком мужском кругу.

Впоследствии этот зеленый островок почти весь застроили. Уцелел лишь какой-нибудь десяток ореховых деревьев, по-прежнему кряжистых и мощных, а среди них высилось белое здание Ритуального дома.

Фаэтон въехал в тень. Дед Пенчо издал привычное «Тпрру!» и коляска остановилась. Они сошли и, миновав маленький мосток, очутились на небольшой полянке с зеленой скамейкой.

— Сюда особенно люблю приезжать, — торжественно произнес извозчик, приглашая своего спутника присесть.

Мягкий солнечный свет освещал все вокруг, в воздухе еще витал стойкий запах трав, ореха и влажной земли. «Интересно, что за таинственность», — думал Коев, исподтишка поглядывая на старика.

— Дай-ка мне еще одну цигарку…

Коев с готовностью протянул пачку, выждал, пока дед выберет себе сигарету, и сам закурил.

— Так вот у меня к тебе какой разговор, Марин. Прослышал я, старые бумаги ты ищешь. Такая молва о тебе ходит…

— Проведал, значит. Ничего тут от вас не утаишь, — засмеялся Коев. — И откуда только все известно?

— Сорока на хвосте принесла. В нашем городе вмиг весть разносится. Потому, поди, и разводов мало. Чуть глазом в кого стрельнул — сразу растрезвонят. Со здешней бабенкой и не вздумай шашни заводить, так ославят, что неповадно будет. А вот с приезжей — иное дело… — подмигнул дед и от всей души захихикал, выставляя напоказ искусственные зубы с зажатой в них сигаретой. Курил он, что называется, со смаком, жмурясь от удовольствия.

— Ты вроде хотел мне что-то сказать…

— Давнишнее все… Про Шаламанова.

— Говори же, бай Пенчо.

Старик помолчал.

— Этот самый Шаламанов, Марин, стреляный воробей, на мякине его не проведешь. Самолично с ним знался, потому как не раз возил туда-сюда. И всегда одного.

— Без телохранителя?

— Без всякой охраны. Сам до зубов вооружен. Мало того, что под пальто всегда пистолеты носил, так иногда даже в фаэтон автомат прихватит, под подстилку прятал, — у меня всегда на всякий случай имелась…

— В форме ездил или в штатском?

— Какая тебе там форма! В штатском. Порой так и не узнаешь его. Сперва пошлет своего человека, вытребует меня. Я подъеду к участку, он вскочит в фаэтон и готово. Только брал я его не с парадного входа, ты его знаешь…

— Знаю…

— …а с задворок, с черного входа. Покажется и — гоп! — в коляску. Маршрут известный. Туда-сюда по-петляю и айда в село Танево, в горы.

— Значит, в Танево его возил?

— Ага, туда. Проезжали через все село, на окраине привал устраивали. Он сразу соскакивал и, не успею я оглянуться, как он шмыг в заросли терновника. Поначалу, думал, шуры-муры у него с какой-нибудь кралей — уж больно долго ждать заставлял. Потом только раскумекал. Мужики его там поджидали. Когда один, когда двое… Примостятся себе в кустах и что-то, видать, обговаривают. Про что они толковали — не знаю, далековато все-таки. Но то, что разговоры они вели, это точно.

Коев посмотрел на старика — он весь оживился, в глазах огоньки горят. Как будто видит те далекие события.

— Но все-таки что за люди были, как ты думаешь?

— Да я их знать-то не знал!

— Оружие у них было?

— Нет, ничего такого не замечал. Не было.

— Молодые, старые?

— Да кто их разберет. Люди как люди. Ездили-то мы туда все больше на ночь глядя, попробуй разгляди… Но не думаю, что старики…

Коев задумался.

— А на партизан они не были похожи? Тогда ведь многие в леса подавались, партизанили…

— Вот и мне такое на ум приходило. Однажды присмотрелся — в аккурат партизаны, но я себя одернул: с ума, что ли, ты спятил, Пенчо, что за небывальщина в голову тебе лезет? Да разве ж можно, чтобы наши, народные сыны, да с этим зверюгой знались. Это его люди… Может, засаду устроили, выловить кого надо, а может… Кто ж его знает…

— Сколько раз же ты возил туда Шаламанова?

— Да почитай все лето. Лето сорок третьего…

— Любопытно…

— Потому и надумал тебе сообщить, когда узнал, что прошлое тебя интересует. Тогда же, сразу после Девятого, мне и в голову не пришло сказать где надо про эти поездки… Так лучше поздно, чем никогда, а уж ты по себе примерь…

Старик сокрушенно покачал головой, посмотрел на резиновые сапоги и раздвинул буйную осеннюю крапиву, росшую вровень со скамейкой. Они выкурили еще по одной сигарете и поехали в город.

— Хочу еще в больницу забежать, — вспомнил Коев об апельсинах.

— Давай подвезу! — с готовностью предложил дед Пенчо.

Попрощавшись со стариком, Коев вошел в больничный двор, продолжая раздумывать над рассказом деда Пенчо. Вот еще одна загадка — Шаламанов и Танево. Что заставляло его туда ездить? Встречи со своими осведомителями? Партизанская явка? Ведь как раз из Танево партизаны уходили в отряд. Как раз там и начались все крупные провалы.

Однокашника своего он не застал в больнице, а дежурный — молодой врач не поддавался никаким уговорам. Однако узнав, что за посетитель пожаловал, не только сменил гнев на милость, но и сам взялся проводить его. Кона лежала в том же положении, но трубочки уже убрали. Она не спала.

— Добрый день! — бодро поздоровался Коев.

— Добрый день, — тихо откликнулась женщина.

— Случайно апельсины увидел, решил тебе принести. Чем еще можно обрадовать больную?

Женщина улыбнулась.

— Спасибо.

Глаза ее наполнились слезами.

Коев присел на постель.

— Ты только не тревожься. Все обойдется…

Он стал расспрашивать о самочувствии, Кона пожаловалась на головную боль.

— Надеюсь, постепенно пройдет.

— Понятно, пройдет. Чтоб у молодой женщины да не прошло…

— Уж куда как молода, — глаза ее снова заволокли набежавшие слезы.

— Кона, — еле слышно, задушевно сказал Коев, — ты хоть бы одному мне поведала правду. Что произошло, скажи…

В глазах женщины мелькнул страх.

— Для твоего же добра прошу.

Она отрицательно покачала головой.

— Если честно, то и дядя твой может пострадать.

Кона приподнялась на постели.

— Дядя… Какой бы он ни был, у меня никого на свете больше нет. Никого, одна я…

Она заплакала.

— Пойми, не зря же я допытываюсь. Тебя до смерти запугали, чтоб молчала, а ведь старика и прихлопнуть недолго.

Кона продолжала плакать.

— Тому головорезу ничего не стоит прихлопнуть старика. Ты могла бы нам помочь, сказать, кто за вами охотится.

Женщина утерла слезы.

— Только никому, ради бога, ни словечка. Умоляю!

— Обещаю, Кона!

— Шопом его кличут… Это все, что я знаю. Видела его несколько раз у дяди. Шоп… Больше ничегошеньки о нем не знаю…

— Шоп?! Ш.? — Коев попробовал разговорить ее, узнать что-нибудь, но тщетно. Тяжело дыша, пострадавшая упорно молчала.

Коев вышел в коридор. Там сидела дежурная сестра.

— В пятой палате у вас лежит Кона. Оставил ей апельсины. Будьте добры, дайте ей.

— Не беспокойтесь, товарищ Коев, непременно дадим, — заверила сестра.

«Вот и она меня знает», — подумал Коев, и поспешил в милицию. Пантера отсутствовал, и Коев вернулся к себе в гостиницу.

Так что же получается? Шоп[8]… А может, это кличка Шаламанова? К тому же Шаламанов родом из софийского, значит шопского села… Мог же матерый фашист вести двойную игру, раздумывал Коев. С одной стороны, шеф госбезопасности, страшилище, державшее всех под каблуком, заставлявшее кланяться до земли даже военных судей и легионеров, не говоря уже о более мелкой сошке. А с другой стороны — таинственный уполномоченный Центрального Комитета, который держит связь с нелегальными и в этой своей ипостаси сотрудничает со Старым и с другими коммунистами, передает инструкции якобы из «центра», получая взамен ценные сведения… Возможно ли это? Надо обладать недюжинным артистическим талантом, чтобы держать в неведении столь длительное время массу народа. Был ли такой талант у Шаламанова? Каков был его характер, наклонности, увлечения?..

Мысли, словно пчелы, роились в голове журналиста. Не в силах оставаться с ними наедине, он устремился в кафе к Петру Дянкову, затем поспешил в ателье к Вельо, но там ему сказали, что фотограф поступил в больницу. Он пошел к Доке, а оттуда они вместе направились в знакомый ресторанчик, где с удовольствием пообедали. Коев даже к бай Симо-бондарю зашел и просидел там довольно долго.

Коев не стал бы утверждать, что все эти встречи дали ему много нового, но кое-что все же удалось узнать.

Петр Дянков:

— Шаламанов? Да кто ж его, черта, знал! Какие наклонности проявлял? Ты так спрашиваешь, будто речь идет о человеке. Это тебе не Вельо, которого в молодости, хлебом не корми, только дай на сцене по-обезьяньи покривляться… Шаламанову ни жратва в радость была, ни выпивка, ни бабы, ни друзья. И жену себе под стать взял, так даже ее и дочерей своих ни во что не ставил. Все один, как крот в норе. Дома бывал редко, ровно бродяга какой…

Димо Доков:

— Хм… Мировая идея! Значит, Шаламанов… Видишь ли, от такого подлюги всего можно ждать, он и воскреснуть может. Оборотень настоящий… Артистические наклонности? А шут его знает! Ведь он ни с кем толком не общался. Увидишь мельком на улице, или в участке… Впрочем, пару раз доводилось-таки сталкиваться. Однажды, когда нас арестовали, он захотел с нами поговорить. Это еще до того, как меня в армию призвали, молодой я тогда был, молоко на губах не обсохло. Он и пошел соловьем разливаться. Голосок такой льстивый, вкрадчивый, прямо медовый. Болгарские идеалы восхвалял, царей величал… Представь себе, очень убедительно действовало. Мы уши развесили, готовы были поверить, будто и вправду он за народ радеет, о благополучии его печется. Подкупить нас пытался, даже сочувствие нам выказывал, сам, мол, в молодости заблуждался… По спине нас похлопывал, подбадривал, снисходительно так над нами подтрунивал. Я, говорит, надеюсь, что когда мы вас отпустим, вы опомнитесь и ерунду из головы выбросите, поймете, наконец, что нам, болгарам, чужды всякие там большевистские теории, что наипервейший наш долг — хранить верность царю. Перед нами стоят исторические задачи, и кому, как не вам, молодым, засучив рукава, решать их? Даже угостил нас под конец. Да, именно так было. Но притвориться до такой степени, чтобы войти в доверие к партизанам и самому связь с ними держать — знаешь, в голове не укладывается… Лицедей, конечно, но иначе грубым он был, неотесанным, средств не выбирал… Так я думаю.

Симо-бондарь:

— Ты, Маринчо, про Шаламанова лучше меня не расспрашивай. Ничего путного от него никогда не видел и даже вспоминать не хочу. Был ли хитрым? Мало сказать, хитрым — лукавее него на свете не было. Куда там лисице! Хорошо, что Девятое пришло, и с ним счеты свели. По моему разумению, так его не столько парады влекли и показуха, сколько тайные махинации, двурушничество. Жить не мог без того, чтобы кому-то что-то не скроить. Одно время повадился в нашу бедняцкую слободку ходить. Чего он тут искал? Главное, не боялся, а ведь и прикончить втихаря могли. Костюм на нем гражданский, шляпу на нос надвинет и идет, словно князь… Какого цвета шляпа? Ночью все кошки серы. Может, и черная была… Однажды, помню, видел, как он от тетки Янки выходил… Да, да, от них. Сам удивился, что его туда носит?

После слов Симо-бондаря, крайне его озадачивших, Марин отправился к бывшей своей соседке. Завидев его, тетка Янка прямо-таки расцвела: такой гость пожаловал! Ведь она его помнила еще в коротких штанишках, к ним во двор за кизилом и инжиром лазил…

Шаламанова она хорошо помнила.

— Много раз видела, да и бывало словом перекинемся. Он заходил к нам часто. У нас снимали комнату двое парнишек, один из них ему даже родственником приходился. В каком родстве точно не скажу. Потом я догадалась, что он меня за нос водил… Агентами они ему служили… А я, голова садовая, ушами хлопала. Парнишки? Да они и сейчас живы, потолкуй с ними.

Марин записал адреса.

Одного звали Ангел Указов. Чудная такая фамилия, Указов! Самая подходящая для агента, все на кого-то указывает…

Указов жил у самой речки в небольшом ветхом домишке. Коев застал его дома.

— Рад познакомиться, — сказал Указов, немолодой уже, сутуловатый мужчина.

Вытерев руки о штаны, он пригласил гостя в дом.

— Все правильно. С Шаламановым был знаком, и не думал скрывать. Где надо, сам об этом сообщил. Так что совесть чиста. Бывал ли он у меня? Бывал. Мы тогда у тетки Янки квартировались вдвоем с Гошо Банговым, земля ему пухом. Недавно умер. Шаламанов нанял нас в рабочие, дом себе строил в селе Яблоково. Подсобляли строителям. Но заходил он совсем по другому поводу, чего уж юлить. Мы тогда работали на ткацкой фабрике, там, где сейчас текстильный комбинат. Так он, бывало, заглянет к нам вечерком, бутылочку распечатает и давай выпытывать. Что мы ему говорили? Чушь несли всякую. Думал в доносчики нас завербовать. Хотите, предлагал, зачислю в свой штат, дополнительную зарплату получать будете. От вас только одно требуется: докладывать о положении на фабрике. Мы все тянули с ответом, пока нас не уволили. Повсюду искали работу, потом устроились на консервную фабрику, там и платили получше. Он нами перестал интересоваться. Как был одет? В гражданской одежде. И всегда в шляпе…

Вот тебе и Шаламанов, думал Коев, вернувшись в гостиницу. Он намеревался позвонить Пантере, может, сообща что-нибудь придумают… Вдруг телефон резко зазвонил. Коев даже вздрогнул. Звонили снизу, просили взять пакет, который оставила ему сестра. Она два раза приходила, но не застала и попросила передать… Коев спустился на лифте, взял пакет и почти бегом вернулся к себе в номер. Вскрыв пакет, он вынул блокнот и записку от сестры:

Марин Коев повертел в руках блокнот, стал перелистывать. В дверь постучали. В комнату вошел Пантера.

— Здорово, интеллигенция! — раздался его зычный голос. — Давай, одевайся, и пошли в берлогу того…

— Чью берлогу?

— Там на месте увидишь.

Марин Коев быстро оделся. У гостиницы их ожидала «Волга». Он попробовал было узнать, куда они едут, но увидев, что Пантера уткнулся в какие-то бумаги, промолчал.

Спустя некоторое время они въехали в один из переулков Вароши, сплошь застроенный складами, пакгаузами, загроможденный штабелями бревен. Павел остановил машину. Они вышли и направились по крутой тропинке, петляющей меж домов. Вскоре вышли на ровную полянку, упиравшуюся в холм, другой ее край обрамляла река. У самого берега не то сарай, не то барак какой. У входа стоял милиционер. Пантера открыл дверь и пригласил Коева войти.

— Вот она, звериная берлога, — торжественно объявил он.

Коев посмотрел на него в полном недоумении.

— Тут мы нашли кое-какие вещички, так попрошу тебя осмотреть их.

Он подошел к единственному шкафу в помещении. Остальные предметы, грубо сколоченные из случайно найденных материалов, были оклеены плакатами и цветными календарями.

— Загляни-ка сюда!

Коев подошел поближе.

— Осторожно, не провались, доски-то прогнили…

В досках местами зияли дыры. В воздухе стоял запах смазочного масла и бензина. Грязная лампочка, свисавшая с потолка, неярко освещала все кругом.

Коев заглянул в шкаф. При тусклом освещении он сперва даже не смог сообразить, что там лежит, но потом, когда глаза привыкли, различил стопку тетрадей и снимки. Взяв самый верхний, он даже воскликнул от удивления. Это была фотография отца.

— Как сюда попала эта фотокарточка?

— Потом разберемся. Взгляни на тетрадки.

Коев перебрал тетради.

— Но это же все записки отца…

— Как раз это я и надеялся от тебя услышать. Присмотрись к пометкам.

Только сейчас Коев заметил подчеркнутые Старым абзацы, вписанные вразброску адреса.

— Как все это здесь оказалось?

— В том-то и дело, — загадочно взглянул на него Пантера. — Пока важно, чтобы ты опознал вещи Старого.

— Тут сомнений быть не может, его эти вещи.

— А фотография?

— И фотография его.

— Все ясно, — коротко повторил свое излюбленное изречение Пантера. — Ну, потопали.

Коев еще раз окинул взглядом помещение. За сундуком несколько досок было оторвано, и одна из них раскачивалась под порывами ветра.

— А там что?

— Через это отверстие он улизнул, когда мы постучались. Ничего, никуда он не денется. Теперь, можно сказать, пташка в наших руках — все ходы и выходы перекрыты. И все же любопытно, что он предпримет. Очень даже любопытно…

— Так кто же он?

Пантера подошел вплотную.

— Ни за что не поверишь, если скажу.

Подбежал Павел.

— Товарищ подполковник, у майора Аврамова срочное сообщение.

Начальник поспешил к машине. О чем они переговаривались по радиотелефону, Коев не слышал.

— Немедленно в управление, — бросил Пантера Павлу. — Тебя, Марин, подбросим в гостиницу.

Подполковник сел рядом с шофером и взял трубку.

— Митев! Приготовиться к выезду. С Аврамовым ждите меня у входа!

Коев еле сдерживался, чтоб не забросать Пантеру вопросами, однако понимал, что сейчас не время. Выйдя у гостиницы, он сразу поднялся к себе. То, что он увидел своими глазами, а более всего поведение друга его крайне озадачили. Явно, в последние несколько дней работники МВД распутывали сложный узел, возможно, даже напали на след преступника.

Марин Коев попытался прочитать газету, но строчки сливались перед глазами. Судя по реакции окружавших его людей, случилось нечто из ряда вон выходящее. Развязка неотвратимо приближалась. Неужто удастся, наконец, внести полную ясность?

Взгляд Коева упал на блокнот, в спешке оставленный на столике — маленький блокнотик давнишнего образца, помятый и потертый. На первой страничке было выведено имя Старого, год и название города. Дальше шли какие-то цифры, подсчеты. Его внимание привлекла одна страничка, на которой стояло:

Марин Коев был донельзя удивлен: оказывается, Старый вел дневник! Ничего подобного он не ожидал. О чем же он, в сущности, писал? Рассказывал о разыгравшейся драме? Или брался за перо в часы досуга, записывая события просто так, для развлечения?

Коев хорошо помнил почерк отца, аккуратный, почти каллиграфический, с соблюдением всех правил чистописания — где надо с нажимом, а где — без; буквы не очень крупные, но и не слишком мелкие. Сколько писем, рефератов, школьных дневников и журналов хранили этот почерк!

Дневник открывался датой первого января 1943 года. Старый вкратце описывал обряд колядования, подчеркивая, что он носит не христианский, а языческий характер. Ничего христианского в этом обычае нет, писал он, одни лишь веселые новогодние забавы. Из века в век передаются песни, игры, застольные ритуалы. Дальше шли рассуждения насчет названий месяцев. Старый недоумевал, зачем взят у европейцев «январь», раз есть у нас свой Большой Сечень? За ним идет и Малый Сечень — февраль. Для марта народ придумал название Баба-Марта… Он отмечал, что даже война, голод и карточная система не стали помехой для народных празднеств. Говоря о войне, однако, не преминул упомянуть, правда, в двух словах, о победе советских войск и потерях фашистов на Восточном фронте, перечислил немало боевых эпизодов, привел важные на его взгляд даты и цифры. Собственные мысли перекликались у него с высказываниями великих личностей, политиков. Вперемежку с ними мелькали сведения о погоде: например, «… пошел снег. Много снега навалило, пронизывающий холод…», «…багряный закат. К ветреной погоде…», «…думаю разводить пчел. Не только из-за меда. Интересно наблюдать за их жизнью…» По мере приближения даты убийства подпольщиков, Коев стал вчитываться пристальнее.

Коеву вспомнилось, как часто Старый выступал против идеализации исторической личности. Их надо представлять правдиво, такими, какими они были в действительности, настаивал он. Мать держалась противоположного мнения. Наделенная недюжинным поэтическим талантом, она сделала своим девизом красоту, говоря, что ее, в частности, не интересует, каким точно был Левский, что она вполне верит Вазову, описывающему его героизм…

(Больше ничего. «О. и М. — это Орел и Моряк», — подумал Коев. Он торопливо перевернул страницу.)

(Коев еще раз прочитал запись. «Жду Ш.» Следовательно, Старый знался с Шопом. С Шопом или Ш. Одно и то же лицо. Шоп… Дядя звал его Шопом, вспомнил он слова Коны. Выходит…)

(У Коева потемнело перед глазами. Значит, это Петр и Спас уговорили его подать заявление. Вот о чем он молчал. Их не стало. Кто мог подтвердить, что они знали об этом? Делились ли они с кем-либо? Указание такое было или они сами решили?)

Вот оно что… У Коева на душе стало легче. Все-таки дознался. Он стал уже спокойнее перелистывать страницу за страницей, вчитываясь в каждую строчку. В самом конце дневника шли отрывочные записи, без даты, сделанные словно наспех.

Коев все листал и листал.

Дальше были вычерчены какие-то абсолютно непонятные знаки. В знаках — буквы. От напряжения у Коева даже в глазах зарябило. Еще говорилось о снимке.

В конце шла запись, сделанная уже после войны.

Коев почувствовал, как под ногами разверзается земля. Неужто… Кошмар какой-то! Нет… это ведь… Нет!..

Первое, что механически проделал Коев, — набрал номер Пантеры. На другом конце провода он услышал голос Эли, сообщивший, что Пантеры нет. Коев назвался. Секретарша пояснила, что товарищ подполковник ушел вместе с майором Аврамовым и капитаном Митевым. Кажется, они уехали куда-то за город. Коев поблагодарил и сказал, что позвонит попозже…

Непослушными пальцами он достал сигарету, закурил, жадно затянувшись. Быть того не может! Как он жаждал найти развязку, а она оказалась столь простой. В памяти всплыл тот мартовский день, когда к ним впервые пришел Человек в черной шляпе. В то время один его дружок, проказник и мастер на все руки, купил у немецкого солдата какой-то ящичек, аппаратик для снимков, который к удивлению окружающих даже щелкал. Марин тогда снял отца и Человека в черной шляпе. Долгие годы карточка хранилась у них дома. Интересно, где она теперь? Коев торопливо обулся, натянул плащ и почти бегом отправился в отцовский дом…

— Марин! Марин! — закричал кто-то ему вдогонку.

Коев только рукой махнул, пересек старый мост над рекой, обогнул школу и церковь…

Вот он, их двор. На двери висел уже выцветший некролог. Лицо Старого показалось ему неестественным. Не таким он запомнил отца. Он всегда куда-то торопился, секунды не мог усидеть на месте. Живые глаза с веселыми искорками играли задорным блеском. Даже избитый до полусмерти, с окровавленным лицом он выглядел победителем. В класс входил уверенно и энергично. Только в больнице, при последнем свидании… «Все вынес, — думал Коев, — арест, преследования, угрозы, то, что его перед товарищами опозорили. Сдался лишь тогда, когда физически не смог выдержать, когда мозг вышел из повиновения, когда губы еле слышно произносили клички боевых коней: Сивка, Белый, Вороной… Сюда! Сюда! — лепетал Старый, протягивая руки…» Слезы наворачивались на глаза при виде отца в таком состоянии. «Не слишком ли жестоко? Нет ли в том и моей вины?» Теперь эта мысль с новой силой пробудилась в его сознании, причиняя боль, заставляя испытывать к себе презрение за собственную безучастность, равнодушие к судьбе родного человека. Коев попытался себе представить, как он может выглядеть в старости. Нелюдимый, даже корня не пустил, не создал потомства, слава богу, хоть жену, которая… А что, если ее у него отнимут? Нет, нет, только не это, тогда полный крах. Одиночество, всепоглощающее одиночество, отрешенность от всего сущего, без которых якобы немыслимо творчество, казались теперь ему невыносимыми…

Дверь на верхний этаж была распахнута. «Наверное, сестра забыла запереть», — подумал он. Быстро вбежав по ступенькам, он вошел в просторную гостиную и толкнул дверь комнаты, где когда-то обитал Старый. Шкаф стоял на месте. Словно вчера его заказали краснодеревщику и тот его сделал из отличного орехового дерева. Все лето оно сушилось во дворе, потом столяр его выстрогал, разметил, нарезал. На стене рядом висели снимки. Георгия Димитрова и его матери — бабушки Парашкевы. Тут же и портрет соратника Димитрова — Васила Коларова. Под ним, как и прежде, красовался резной сундук, расписанный павлинами и лебедями. Сохранилась также картина — Сатана, оседлавший козла, и склонившийся над ним божий ангел… На ветхой этажерке были расставлены тома Горького. Как во сне стоял Коев среди памятных с детства реликвий, не в силах справиться с грустью, охватившей все его существо. Тряхнув головой, он вышел из оцепенения, ощутив смутную тревогу: что-то случилось, скорее ощутил он, чем понял умом. Какое-то неосознанное, но уже неотвратимое предчувствие беды, неведомое и таинственное. Но почему? — недоумевал Коев, вглядываясь в книги, в разбросанные на полу папки, рассыпанные бумаги, документы… Вот оно что, наконец-то понял он, кто-то рылся в бумагах, искал что-то в шкафу. Повсюду валялись в беспорядке снимки, газеты, бумаги, школьные билеты… Прямо под ногами лежал портрет — отец и мать. Коев бережно поднял его, смахнул пыль и всмотрелся в дорогие лица, канувшие в вечность, лица милых сердцу людей, которых он забывал, пока они были живы, и так болезненно страдал по ним сейчас, когда они уже давно обратились в прах…

Вконец обессиленный, он присел на топчан. И тут не обошлось без Шопа… Но разве не мог Шоп предположить, что самое ценное сохранялось не в отцовском шкафу — сестра держала его в заветном тайнике, в комоде с бельем, именно там была спрятана картонная коробка с документами, фотографиями и деньгами. Коев встал, выдвинул ящик, нашарил и извлек до боли знакомую коробку, перевязанную розовой ленточкой. Он поставил ее на стол и, не спеша развязав ленточку, стал вынимать содержимое. Вот она, фотография, сделанная его другом детства. Лестница, цветущие георгины, отец в сорочке, над высоким лбом веется буйная шевелюра, а рядом Человек в черной шляпе… Сестрица, родненькая, спасибо тебе!

Держа в руке фотографию, Марин направился в комнату Старого. Наконец-то он располагал вещественным доказательством. Сейчас он пойдет к Пантере, покажет ему дневник и фото, и все… Можно поставить точку!.. Он даже не услыхал шума за спиной. В какое-то мгновение его пронзила острая боль в голове. Падая, он увидел вспышку, очень яркую вспышку, потом все погрузилось в мрак.

Посередине комнаты стоял Человек в черной шляпе. Марин Коев сразу узнал его. Сомкнутые брови, въедливые голубые глаза, усы… Но куда девались те пышные усы? Теперь усов не было. Зато глаза — глаза остались те же. Мужчина, не отрываясь, глядел на Коева, не произнося ни слова. Точь-в-точь офицер, приходивший к его софийской хозяйке, ревновавший свою любовницу… Высокого роста, чуть сутуловатый. Ледяной, острый, как рапира, взгляд. Как ни отворачивайся, этот взгляд неотступно следит за тобой, парализуя, выхолаживая кровь. Еще секунда, и с ним будет покончено… Коев приподнялся. Человек в черной шляпе не двигался. Его бледные губы были плотно сжаты. Резко выступавшие скулы выдавали лицо преступника. Из оттопыренных ушей что-то текло. Коев сначала не понял, что вытекает из этих острых ушей, пока не нащупал теплую, липкую грязь. Она исходила от Человека в черной шляпе, вытекала тонкими струйками, наползая прямо на Коева. Он отодвигался, но она продолжала ползти. Коев поднял пальцы к глазам и только тогда заметил, что они в крови. Он поднялся. Человек в черной шляпе не двигался. Стальной взгляд, как нож, резал Коева. Собака в его ногах лизала кровь. «Он мертв, — подумал Коев, — мертв». Крикнул, из горла не вылетело ни звука. «А вдруг и я мертв?» — шевельнулось в сознании. Кровь так и хлестала. Она уже залила собаку, одна только морда торчала сверху, плотоядно облизываясь. Человек в черной шляпе разомкнул мертвые губы, показались лошадиные желтые зубы и послышался утробный хрип: «Ты предатель… Ты предатель…»

Эхо усилило его слова, и они прокатились по комнате, сотрясая окна.

Коев сжался в комок, его колотило от страха. «Шоп, но почему я?» — кричал он. Человек подошел поближе. В руке белел лист бумаги.

— Все тут напиши. Не оставлю тебя, пока не напишешь всего, что обо мне знаешь, — рокотал его голос.

Коев хотел возразить, что даже имени его не знает, никогда с ним и словом не перемолвился, понятия не имеет, кто таков.

— Ты все знаешь, — гремел голос, — ты полностью описал меня.

Коев корчился на полу в луже крови. Голова разламывалась от боли.

— Шоп… Шоп… Шоп… — шептал он.

— Марин! Марин! — кричал чей-то голос, но он не мог вырваться на поверхность воды. Именно воды — синей и прозрачной. Водоросли. Зеленое каменистое дно… Как много водорослей. Они колышутся, впиваясь в тело, причиняя нестерпимую боль…

— Марин! Марин! — звал голос, знакомый и близкий.

Марин Коев открыл глаза.

— Пантера…

— Слава богу, очухался. Я, было, подумал, что он пришил тебя.

Коев огляделся. Он лежал на топчане Старого. Врач укладывал шприц, рядом с ним стоял капитан, что приходил в гостиничный номер, и что-то записывал.

— Я как увидела, что он входит в дом, подумала, что Тинка здесь, — говорила толстуха, в которой Коев с трудом узнал почтальона Донку. — Она в основном у дочки живет, а мне передать ей кое-что надо. Зову ее, зову, никто не отзывается. Поднялась наверх, везде все нараспашку, а на полу человек лежит…

— Погоди, погоди, — прервал ее начальник. — Вы когда заметили, что товарищ Коев входит в дом?

— М-м-м, когда мимо проходила… У меня десять домов по одну сторону, я их обошла и снова вернулась к Коевым…

— За сколько минут вы обходите дома?

— Так разве ж я считала… На часы не смотрю. Но, положим, Колевым письмо отнесла, газеты бай Петру… Бабе Кере пенсию… Минут пятнадцать, пожалуй. Может, и поменьше будет.

— А после?

— Так сказала же. Поднялась по лестнице, думаю, наверно, Тинка уснула, мало ли что… Вхожу, а этот товарищ лежит. Я побежала, кликнула соседей, они — вас…

— А случайно не заметили, выходил кто из дома?

— Кому же оттуда выходить, коли Тинки нет?

— Скажем, незнакомый кто-то…

— Нет, не видала.

— Хорошо. Вы свободны. Если понадобитесь, вызовем.

Начальник помог Коеву сесть.

— Ну, герой! Видал, какую кашу ты заварил?

Коев пожал плечами.

— Знакомый прием, браток. Удар по голове сзади. Иди, знай, кто тебя двинул.

А разве его ударили? Коев с трудом вспомнил вспышку перед глазами, после которой он сполз на пол. Но неужели его ударили? Кону, ясное дело, ударили. Постой, постой, никого же поблизости не было. Никого…

— Я вдруг почувствовал резкую боль, будто молнией меня ударило…

— И никого не разглядел?

— Человека во всяком случае не было.

— Значит, с призраком ты повстречался. Кона тоже никого не углядела, сама с ног свалилась…

— Кона? Кстати, как она там?

— Да пришла в себя. Все в порядке. У всего вашего рода башка крепкая, — смеялся Пантера.

— Что правда, то правда, крепкая, — передалось веселое настроение и Коеву. — Всего самую малость и…

Голова была словно свинцом налита.

— Сколько же времени я провалялся?

— С час, по-моему.

— А кажется, годы прошли.

— Еще бы. Ведь ты столкнулся с призраком из прошлого…

Пантера опять умолк, не пояснив, что он имеет в виду. Коев уже не сомневался, что тайна раскрыта, но его приятель почему-то предпочитал держать ее при себе. «В конце концов, рано или поздно он ее откроет», — рассуждал Коев.

Пантера обследовал комнату, заглянул и в шкаф с разбросанными книгами.

— Хитрый гад. И на этот раз из рук выскользнул.

— Все случилось мгновенно, товарищ подполковник, — докладывал капитан. — Знакомая ситуация. Все перерыл, взял, что ему было нужно, и удрал. А может, заметил, что в дом входит товарищ Коев, и потому заторопился… Но даже если и так, почерк все равно один и тот же — что в гостинице, что у Соломона, что тут. Лихорадочная спешка. Удар. Бегство…

— Вызовите экспертов. Проверить мельчайшие улики, отпечатки пальцев. Там остались и следы от обуви. А тут, как мне кажется, он оперся о стену.

Коев подошел к умывальнику, некогда сооруженному еще Старым, открыл кран и умылся. Вроде немного полегчало. Он сильно потер виски.

— Чем это он меня саданул? Кровь была?

— Нет.

Врач внимательно его осмотрел.

— Хлопнул, как и Кону: мешочком с песком. Это не убивает, но и следов не найти.

— Только сознание теряешь.

— Точно. Такой удар поражает большой участок. Сотрясение сильное, хоть и не смертельное. Травмы возникают при падении, можно упасть и не встать после этого. У Коны, например, были кровавые подтеки, но не от удара, а, как потом оказалось, она поранила при падении руку.

— Какие-то последствия будут? — спросил Коев, ощупывая темя.

— Нет. Не исключено легкое головокружение, голова может болеть. Вот вам несколько таблеток, примите, если сильно заболит.

— Пройдет, — прошелся Коев по комнате. — Ничего страшного.

Он принял одну таблетку, поправил одежду, отряхнул брюки… И вдруг спохватился:

— А где фотография?

— Какая фотография?

— Я держал в руке фотографию.

Подполковник взглянул на него испытующе.

— Не было никакой фотографии. Когда мы вошли, ты лежал на полу. Ты хорошо помнишь, что держал фотографию?

Коев заметался по комнате, посмотрел под половик, заглянул в шкаф, даже сбегал в соседнюю комнату.

— Значит, тот унес.

Пантера заставил его сесть.

— Соберись с мыслями и расскажи поподробней, как все произошло. Что за снимок. В общем, все, что помнишь.

Марин мучительно припомнил случившееся. Значит, так… Он зашел в гостиную, а оттуда — в комнату Старого. Заглянул в шкаф, ему показалось что-то необычным. Сначала он никак не мог догадаться, что именно, после сообразил — все перерыто. Интересно, что искали? Снимок? Возможно, записную книжку. Он пошел в комнату сестры, зная, что в комоде для белья она хранит заветную картонную коробку. В ней хранился снимок Человека в черной шляпе… Марин видел собственными глазами, он его в руке держал, когда…

— Постой. Где точно ты находился, когда тебя ударили?

— Как будто тут, — указал Марин на коврик.

— Не мог ты там быть!

— Это почему же?

Пантера внимательно в него всмотрелся.

— Не мог да и только! А тот, кто тебя ударил, по-твоему, где стоял?

— Откуда мне знать?

— Зато я знаю. Ты рассматривал фотокарточку, направляясь к выходу. А тот, другой, спрятался за дверью. Он тебя и стукнул сзади.

Коев оглянулся.

— Вероятно, ты прав. Я действительно направлялся к лестнице, разглядывая снимок. Дверь была приоткрыта.

— Правильно, дверь была приоткрыта. Тот притаился за ней с мешочком наготове. Увидев фото у тебя в руках, замахнулся…

— Потому, вероятно, я ничего не услышал. Ладно, допустим, что все было именно так. Но скажи на милость, зачем ему все это делать?

— Ему нужно уничтожить улики, вот для чего! Ведь проще простого, эх ты, интеллигенция! Надо было приставить к тебе одного из моих ребят… Мы тоже дали маху.

— Но тогда он вообще бы не сунулся.

— Эка важность. Все равно мы бы его поймали, никуда он не денется. А ты тут самодеятельность развел. Герой нашелся. Хоть бы сказал.

— Я тебя искал…

— Эли мне сказала. Хорошо, хоть ей позвонил. Не то пришлось бы по всему городу тебя разыскивать… Ну, пошли. Капитан и без нас справится.

Начальник высадил Коева у гостиницы.

— Иди отдыхай. Один из моих молодцов пойдет с тобой. Отоспись как следует.

— Спасибо, Пантера! — Коев вдруг почувствовал навалившуюся на него усталость. Он вошел в спальню, разделся, присел на кровать. Кружилась голова. Зазвонил телефон. В трубке послышался Анин голос.

— Случилось что? — встревоженно спросила она.

Коев как можно беспечнее ответил:

— А что могло случиться?

— Перестань мне голову морочить, Марин! Пятый раз звоню…

— Не волнуйся, все обошлось.

— Как прикажешь это понимать?

— Да так, сущий пустяк. Просто ударился головой.

— Эх, Марин! Неужели ты думаешь меня обмануть? Ну, отдыхай… До свидания.

Коев хорошо знал, что она предпримет… На следующий день он отлеживался в гостинице, а Аня, приехавшая первым же поездом, поила его соками, молоком, давала таблетки. Дважды заходил Милен. Наведывались Пантера и Дока. Они пытались выяснить кое-какие детали, но Коев никак не мог восстановить их в памяти. Что-то невидимое ускользало, никак не даваясь, не вырисовываясь четко, мысли путались.

На следующий день, где-то после обеда, когда невыносимая боль наконец-то утихла, и он почувствовал себя бодрее, Аня, уставшая от продолжительного бдения, свернулась возле него калачиком и уснула глубоким сном… На губах ее блуждала счастливая улыбка — она рядом с ним, все плохое уже позади.

День клонился к вечеру. Последние лучи солнца заглядывали сквозь широкие окна гостиничного номера, отбрасывая на постель золотистые блики. Коев написал крупными буквами на листке бумаги:

Начальника на месте он не застал. Эли сварила ему кофе. Коев не пил кофе целых два дня и жадно потянулся в чашке. Спустя некоторое время в кабинет стремительно вошел возбужденный Пантера. Он обнял друга и пророкотал:

— Отдохнул? Молодец, знаю, что ты крепкий орешек. А вот с Вельо действительно несчастье.

— Диагноз подтвердился?

— Увы, да. Я только что из больницы.

— Его прооперировали?

— Удалили большую часть правого легкого…

— Ужасно!

— Да, жизнь наша такая. Вроде здоров человек, а на самом деле…

— Никто не знает, что у него внутри.

— Если бы хоть раньше спохватился… Но что теперь толковать? Хоть бы еще пожил…

Вошел капитан Митев. Вид у него был несколько странноватый: фуражка набекрень, ремень расстегнут…

— Что случилось? — строго спросил подполковник.

— Виноват, товарищ подполковник, вот… привел парнишку с виноградника.

— Какого парнишку?

— Ученик. Еду Соломону носил. Согласно вашему приказанию…

Подполковник поднялся:

— Еду Соломону, говоришь?

— Так точно.

— Что-то я в толк не возьму. А ну-ка, доложи как положено.

Капитан застегнул китель, затянул ремень — короче, привел себя в порядок.

— Как было приказано, расставили мы посты у дома Соломона. Наши ребята заметили, что поблизости вертится парнишка, а в дом не заходит. Его задержали. Оказалось, ученик девятого класса местной гимназии. Вызвали меня. Задержанный отвел нас в виноградник. И согласно вашему приказу…

— Откуда вы взяли, что он носил еду Соломону?

— Сам признался.

— Приведите его.

Капитан Митев вышел. Пантера обратился к Коеву:

— Что скажешь? Видишь, как все закручивается? Что тебе криминальный роман.

— Интересно… — задумчиво обронил Коев.

— Интересно или нет, но это доказывает, что Соломон жив. А для нас в данный момент…

Капитан ввел парнишку — худенького, длинного, с коротко постриженными волосами, одетого в брюки и свитер. Парнишка задержал взгляд на столике, где лежали остатки бутербродов. Внимательно осмотрел кабинет начальника, и в глазах у него мелькнуло разочарование. Неужто именно в этой комнате раскрыто столько таинственных историй?..

Пантера поздоровался с ним за руку.

— Ну? — усмехнулся он.

Парень молчал.

— Ты, говорят, кое-что знаешь про того старика.

— Знаю, где он отсиживается.

— Отсиживается? — нарочито безразличным тоном переспросил подполковник. Он пригласил мальчишку сесть, предложил бутерброд.

— В хижине он скрывается.

— А ты кем же ему будешь? Родственник? Знакомый?

— Наш виноградник по соседству.

— Выходит, ты его заметил случайно…

— Пошли мы с дедом за хворостом. Я заглянул в хижину, смотрю, дядя Соломон стоит за дверью. Поманил он меня. Вынул из кармана десять левов и пообещал дать, если принесу ему что-нибудь поесть.

— Вот так так, — не сдержался Пантера.

— Вроде как он прослышал, будто помер кто-то…

— Так, значит, ты покрутился возле дома, а потом прямым ходом к нему?

— Ага.

— И тут тебя перехватили наши люди, так, что ли?

— Мы его остановили далеко от виноградника, товарищ подполковник, — вмешался капитан.

— И где же эта самая хижина?

— Там, на холме.

— Сможешь нас отвести?

— Конечно. Хотя уже темно…

— Пустяки. Мы фонари прихватим.

— А можно и мне с вами? — взмолился Коев.

— Ладно уж, так и быть. Ты у нас стреляный воробей.

— Эли! — позвал обрадованный журналист. — Если позвонит Аня, объясни ей, что да как, передай, чтобы не беспокоилась.

— Хорошо, товарищ Коев. Обязательно передам. — Девушка подошла поближе. — Товарищ Коев, — сказала она смущенно, — скажите, чем Аня красит волосы, что они у нее такие черные?

— Ничем, моя девочка. Они у нее такие с рождения.

Машина рванула с места. Коев отлично помнил пригорок с виноградником. В прошлом и у них там был надел. Когда начинался сбор винограда, Марин по много раз взбирался на этот самый пригорок с корзиной. Дороги туда не было — только узкая тропинка, еле различимая среди слив, орехов, черешен, усыпанных зрелыми плодами, зарослей ежевики. Сейчас в гору вилась заасфальтированная дорога, и Коев едва узнавал знакомые с детства места. Светила полная луна, было видно, как днем.

— Долго еще? — спросил Пантера.

— Вон за той рощицей, — ответил парнишка.

— Остановись перед рощицей, Павел! — сказал Пантера. — Дальше пойдем пешком. Мы с капитаном впереди, сержант за нами, а вы двое поодаль.

Джип остановился. Все вышли. Начальник шепотом отдавал последние распоряжения.

— Вот эта? — спросил он наконец паренька.

— Она самая, — подтвердил тот.

В лунном свете четко вырисовывался силуэт большой хижины. Вспорхнула ночная птица, и ее крылья со свистом вспороли ночной воздух. Было довольно сыро, но никто не замечал этого. Все осторожно двинулись вперед, стараясь ступать бесшумно. Сухая трава шелестела под напором осеннего ветра. В какое-то мгновение Коеву показалось, будто кто-то крадется в хижине, он вгляделся, но ничего не заметил.

— Стой! — коротко скомандовал подполковник. — Слушай мою команду. Капитан войдет в виноградник со стороны рощи. Я захожу справа. Павел останется на тропинке у ореха. А вы, — глянул он на Коева и парнишку, — будете стоять здесь. И, повторяю, чтоб ни звука.

Все заняли указанные места. Коев с мальчишкой прислонились к плетню. Ветер утих. Кругом стояла такая глубокая тишина, что Коев, казалось, слышал стук собственного сердца. Паренек рядом еле сдерживал дыхание. И случилось совсем неожиданное.

Сначала они услышали грубый мужской голос:

— Значит, как мышь в нору забился. Думал, не найду тебя! Да я тебя, шкура, из-под земли достану!

— Шоп, ежели ты прикончил Кону…

— Молчи, гад! Сейчас и ты мне заплатишь… За все заплатишь… Живым я тебя не выпущу…

— Мать твою за ногу! — истошным голосом завопил второй. — Крыса вонючая! До сих пор я молчал, но за Кону я тебе не спущу…

— Ты замолчишь, или нет?

— Хватит, намолчался! — истерически вопил второй голос. — Все им расскажу. Ничего не утаю…

Послышалась возня, крики. Голоса смешались. Дальше уже ничего нельзя было разобрать.

Три фигуры метнулись к хижине. При свете луны было видно, как двое стали по обе стороны двери и как Пантера рванул ее на себя.

— Ни с места! — крикнул он.

На миг все смолкло. Пока луч фонарика шарил в темноте, прогремел выстрел, из хижины выскочил человек и, беспорядочно стреляя, пустился бежать в сторону долины. Пантера бросился за ним.

— Стой! Стой!

Человек с бешеной скоростью несся вниз, не разбирая дороги, перепрыгивая через кусты и постоянно отстреливаясь…

Капитан в два скачка догнал беглеца, однако тот вывернулся и выстрелил наугад. Потом блеснул огонек из пистолета капитана, человек на секунду застыл на месте, словно удивляясь, потом качнулся и рухнул наземь…

— В хижину! Бегом! — скомандовал подполковник.

На полу стонал Соломон. По рубашке растекалось кровавое пятно…

Коев прошел вперед и остановился перед упавшим. Капитан осветил фонариком его лицо.

— Так я и знал, — тихо промолвил Коев.

На сухой траве лежал не кто иной, как бай Наско, шофер Милена. И только сейчас, по металлическому блеску застывших глаз и острому профилю Коев узнал Человека в черной шляпе.

Стараясь не шуметь, он отпер ключом дверь и вошел в номер. Отблески уличных фонарей по-прежнему играли на обнаженном плече Ани. Она спала глубоким, спокойным сном. Коев никогда не мог понять, как это ей удается. Ведь и у нее не раз бывали неприятности, и ей приходилось несладко. Но стоило ей лечь в постель, как все словно испарялось, лицо ее принимало спокойное, умиротворенное выражение. Аня умела спать не просыпаясь до утра — свойство, для Коева непостижимое… Он стал раздеваться, Аня услышала шорох и открыла глаза. Коев улегся рядом. Поняв, что его долго не было, села, оперлась на подушку и приготовилась слушать. Коев подробно рассказал ей о ночном приключении.

— Соломон, к счастью, ранен легко. От него мы узнали, что Шоп, лютый полицай, в свое время переехал из Софии. Так как там его слишком хорошо знали, начальство решило заслать его в наш городок с заданием любыми средствами войти в состав ядра коммунистической организации. Располагая нужными сведениями и зная пароль, он предстал перед Старым… Дальше все просто… Как оказалось, могилу Шаламанова раскопали и ограбили, а впоследствии родня перенесла его останки на кладбище… Да, еще выяснилось, что не Соломон помог освободить Старого из-под ареста, а Шоп. Пошел к Шаламанову, переговорил с ним, они столковались — в противном случае Шоп терял связь с парторганизацией. Соломон же приписал себе чужие заслуги… Мы спросили его и о недостающих документах, содержащих показания Старого. Но о них ничего не известно. Один Шоп может сказать, где они. Но пока что он без сознания.

— Но почему все-таки он остался в этом городе, рискуя быть опознанным? — задумчиво сказала Аня.

Коев пожал плечами.

— Кто знает, может, выполнял еще какое задание.

— Возможно, даже не единственное.

— Но все-таки среди коммунистов он не пользовался широкой известностью. Внешность свою он изменил до неузнаваемости. А во всем прочем — человек как человек.

— А ты когда понял, что Шоп — это бай Наско? — спросила Аня.

— Да несколько раз мелькало что-то смутное. Но когда увидел записку с заклинанием «Молчи или умри», напомнившем мне о Старом, то сразу подумал: тут кроется кто-то из наших, кто хорошо знал Старого. Тогда-то мне и пришло на ум, что Человек в черной шляпе жив. А уж потом вычитал у отца в дневнике: «Человек в черной шляпе — Атанас Вутов, по кличке Шоп».

— Почему же ты не сказал Пантере?

— Во-первых, собирался, когда все понял, но того не было на месте. Во-вторых, он и сам, независимо от меня, пришел к такому же заключению. Знаешь, тот тайник с бумагами Старого…

— А Пантера как узнал о нем?

— Кажется, участковый что-то пронюхал.

— А кто выкрал показания Старого?

— Оказывается, их затребовали из округа. Никто их не воровал.

— Ну хорошо, — все больше оживлялась Аня. — А как же поездки Шаламанова в село, что они значат?..

— Танево? Как оказалось, Шаламанов развил тут активную деятельность. Он, конечно, встречался не с партизанами, а с полицаями. Засады устраивал. По совсем понятным причинам в Танево он ездил не в полицейском джипе, а на фаэтоне деда Пенчо. Раз даже извозчик усомнился, что он ездит к зазнобе…

— Понятно. Но все же отчего ты даже после удара не открылся перед Пантерой?

— Понимаешь… Как бы поточнее выразиться… В общем, после удара временами у меня стали появляться провалы в памяти… Пожалуй, «провалы» — слишком сильно сказано. Во всяком случае, некоторые вещи я представлял себе весьма смутно.

— А по телефону ты меня уверял, что все в порядке!

— Так действительно со мной все в порядке.

— Эх, ты!

Аня нежно обняла его и поцеловала.

— А ведь я первая догадалась, что этот самый Ш. жив!

— Никто и не собирается умалять твоих заслуг, милая моя Агата Кристи!

На следующее утро Марин Коев с Аней зашли попрощаться к Милену. Директор был один в кабинете, лицо его даже осунулось.

— Как же я столько лет ничего не замечал, а?

— Да куда тебе с твоими заботами.

— Подумать только, ведь и я встречал у вас Человека в черной шляпе.

— Да кто его только не видел.

— Просто уму непостижимо! Как ему удавалось! Такое лицедейство, просто факир, ничего не скажешь!

— Много еще предстоит выяснять, Милен, — стали прощаться Коев с Аней. — Ты не переживай особенно.

За рулем «Волги» уже сидел другой водитель. Коеву его лицо показалось знакомым. «Ну вот, опять все сначала!» — весело рассмеялся журналист.

На перроне их дожидались Пантера и Аврамов.

— Знаешь, мы тут прикинули, сколько материала может дать одна командировка в глубинку. Уйму. Кстати, сегодня ровно неделя, как ты тут, — Пантера улыбался, нежно похлопывая по спине старого друга.

— Прошу тебя, замолвь словечко в горкоме о Старом. Жаль, посмертно, но все же его должны реабилитировать, — обратился Коев к Пантере.

— Будь спокоен. Первый секретарь обо всем в курсе. Так что меры приняты…

Экспресс сразу набрал ход, они еле успели рукой махнуть на прощанье. Миновали мост, промелькнули корпуса комбината… Прислонившись к Ане, Коев забылся под равномерный перестук колес. Во сне он увидел гостиницу и Старую речку, кабинет Пантеры, Эли с чашечками дымящегося кофе на подносе… заходящегося в кашле Вельо, цеха огромнейшего предприятия… хижину на пригорке… Почему-то вспомнилось, что и Старый летом любил спать в хижине… Ему снились домики, утопавшие в цветах, он разговаривал с Докой и бай Симо. Зашла сестра с тетрадками и блокнотом. А вот и Соломон, женщина на больничной койке… Никогда ранее не чувствовал он свой городок столь близким сердцу. Чудилось, будто экспресс мчится мимо кладбища, где похоронены мать и отец. Некогда было даже цветочки на их могилу отнести… Но вина перед отцом уже не мучила его так остро. Его успокаивало чувство исполненного сыновнего долга, и он радостно принял мысль о том, что хорошо бы написать книгу обо всем, что приключилось с ним в родном городке. Даже видел заглавие, написанное крупными буквами:

1984—1985 гг.

Владимир Голев родился 20.08.1922 года в г. Банско. Окончил юридический факультет Софийского государственного университета. Работал редактором газеты «Студентска трибуна», Софийского радио, Московского радио — передачи о Болгарии, в сценарной комиссии Студии художественных фильмов, был сотрудником отдела искусства и культуры ЦК БКП, главным редактором журнала «Септември».

Наиболее значительные произведения В. Голева: «Знамя над Пирином», 1952; «С песней против ветра», 1958; «О чем шепчут сосны», 1961; «Революция живет», 1964; «Мироздание», 1969; «Ответственность», 1971. Автор пьес «Одна ночь в рае», «Чудесная тройка» и др. Владимир Голев — лауреат Димитровекой премии (1971).