Молдавский старец Паисий Величковский. Его жизнь, учение и влияние на православное монашество

Глава 1. Родина старца Паисия Величковского

Родиною старца Паисия Величковского была благословенная Украина. В начале 18 века вся левобережная Украина представляла богатый и цветущий край. Ни казацкие войны 17 века, ни татарские набеги, ни нашествия шведов и другие бедствия не могли подорвать благосостояния этого края. Эти девственные еще тогда места славились здоровым воздухом, необычайным плодородием, изобилием и разнообразием даров Божиих. Население края было многочисленное и особенно стало возрастать во второй половине 17 века, когда жители правобережной Украины, разоряемые непрерывными войнами и притеснениями со стороны турок и поляков, толпами покидали старые гнезда и переходили на левый берег Днепра, на привольные степи Полтавщины и Харьковщины, образуя здесь поселения слободской Украины. По обширности свободного, никому не принадлежавшего земельного пространства, хлебопашцы не успевали обрабатывать полей. Много было у них и сенных покосов и рыбных ловель и фруктовых садов. Они промышляли пенькою, льном, табаком, медом, воском, шерстью, солью. По селам и хуторам можно было видеть много домашней птицы и свиней.

Но еще более нежели зажиточность обращают на себя внимание духовные свойства тогдашних малороссиян, их преданность Православию, любовь к просвещению, заботы о бедных. То было время особенного духовного подъема. Только что была пережита тяжелая двухвековая борьба за веру и народность, которым грозила опасность со стороны поляков и иезуитов и униатов. Эта борьба вызвала высокое одушевление в народе и выдвинула ряд деятелей, прославившихся святостью жизни, высоким образованием и любовью к родине. Народ сознательно жил своей верой и весь быт его, простой и скромный, был обвеян духом родной православной церковности. Повсюду высились многочисленные храмы, отличавшиеся красотою архитектуры и художественным исполнением священных изображений. Мы до сих пор удивляемся изяществу, сложности и тонкости рисунка украинских иконостасов 17 и 18 веков, красоте, богатству и прочности вышивки на церковных облачениях того времени. Прекрасное, стройное и умилительное пение было повсеместною принадлежностью тогдашнего богослужения.

Благочестие малороссов не ограничивалось одной только любовью к церковному благолепию. Оно выражалось и в делах милосердия. Вынесенные за веру и родину страдания и великое множество обездоленных располагали всех к щедрой благотворительности. В каждой деревне можно было видеть «шпитали», приюты для стариков и сирот, увешенные снаружи и внутри множеством икон. Сироты и вдовы, которых тогда вследствие непрерывных войн было особенно много, в каждом доме получали щедрую милостыню.

Замечательна была и любовь малороссов к просвещению. Почти все они, и даже большинство женщин, умели читать и знали порядок церковных служб и церковные напевы. Священники обучали сирот и не позволяли им шататься по улицам невеждами. После освобождения от поляков, все с особенным усердием принялись учиться чтению и церковному пению. При каждой приходской церкви была школа. О школах много заботились приходские братства, возникавшие повсеместно для защиты православия и православного уклада жизни от натиска римского католичества и унии.[3] Не только по городам и местечкам, но и по селам существовали те братства и объединяли православных людей в тесные и дружные союзы. Приходские братства имели свои приходские дома. Здесь происходили собрания братчиков, обсуждались приходские дела, хранилось братское имущество, совершался братский суд. В дни великих праздников в братских домах и дворах совершались, так называемые, «кануны», варился мед и собранные при том деньги шли на содержание школ и «шпиталей».

В тогдашних школах не только обучались, но и проживали сироты и дети бедняков. Школа была нередко и приютом для странствующих учителей, «мандрованных дьяков» и «волочащихся чернецов». В школе проживали «выростки школьнии», или «молодики». «Выростки» не были учениками, но сами промышляли учительством, нередко они странствовали из одной школы в другую. Это были молодые люди, еще не избравшие окончательно своей профессии и по обычаю того времени переходившие с места на место «для повидания более света и людского обхождения». Одни из них со временем становились настоящими причетниками и даже священниками, другие переходили на писарские должности, или занимались торговлей; иные уходили на Запорожье и т. д. Прихожане предоставляли этим странствующим песнопевцам и педагогам даровой приют в церковном доме с условием, чтоб они за то «услуговали» церкви Божией на клиросе. Сверх того они обязаны были заниматься обучением детей, за что родители последних давали им особое вознаграждение согласно условию, а церковные ктиторы собирали в их пользу с прихожан подаяние деньгами и припасами. Благодаря существованию приходских школ – приютов и заботливости духовенства и прихожан, иногда самые бедные и заброшенные дети получали достаточное образование и выходили, как говорится, в люди. При тогдашних особенных исторических условиях в украинском народе развивалась большая самостоятельность и независимость духа, и характеры людей были крепкие и упорные.

Во всех общественных делах и вопросах население принимало живое участие. До 1722 года даже епископы и сами киевские митрополиты выбирались вольными голосами духовенства, казачества и мещанства. В административном отношении левобережная Украина делилась тогда на 10 полков, центрами которых были полковые города. Кроме 10 полковых городов в левобережной Украине насчитывалось до 126 местечек и много сел, деревень и хуторов. Литературный, официальный, а отчасти и разговорный язык высших и образованных классов малороссийского общества того времени значительно разнился от современного нам языка и заключал в себе много слов и оборотов речи польских и латинских. Город Полтава, в котором родился старец Паисий, был одним из полковых городов левобережной Украины. 200 лет тому назад никто бы не узнал нынешней Полтавы. Это была небольшая крепость, расположенная на южной окраине Малороссии, на рубеже необозримых степей, за которыми начинались татарские и турецкие земли. Стоя на краю высокого и обрывистого холма, откуда открывается чудный вид на реку Ворсклу и далекое Заворсклье, Полтава представляла все удобства к тому, чтобы быть передовым оплотом для защиты южнорусских поселений от набегов диких степных хищников. Выгодное сторожевое положение Полтавы с давних пор было оценено южнорусскими князьями и уже в летописи 12 века упоминают о ней, как о сторожевом пограничном укреплении. В начале 18 века Полтава занимала небольшую площадь, окруженную рвом с земляным валом и деревянным частоколом, с пятью бастионами и пятью крепостными воротами. После Полтавской битвы полтавская крепость была приведена в порядок и крепостные сооружения существовали до 19 века. Городские постройки не отличались ни значительными размерами, ни красотою. Даже много лет спустя современники описывали Полтаву, как небольшой городок с тысячью деревянных, низких и чисто выбеленных домиков, из которых два или три каменных, не имеющий ни правильных улиц, ни порядочных строений.

Наилучшим украшением города были сады, в которых Полтава утопала. Среди зданий города выделялись храмы Божии, которых было не мало. Тогдашний Успенский собор был деревянный и стоял почти на том же месте, где потом стоял каменный, начало постройки которого относится уже к 1748 году. Спасская церковь, стоявшая рядом с храмом Преображения Господня, ныне уже несуществующим, сохранялась в своем первоначальном виде, и только была прикрыта каменным чехлом, для защиты от разрушающего влияния времени.

В этой церкви император Петр Великий после победы над шведами служил благодарственный молебен. На погосте Спасской церкви были похоронены многие защитники родины и города. В местности, именовавшейся Мазуровкою, в начале 18 века существовал женский Покровский монастырь, основанный монахинями из Подолии, и в 1721 году перенесенный в село Пушкаревку, в 4 верстах от Полтавы. Существовал тогда и мужской Крестовоздвиженский монастырь, красиво расположенный на вершине, покрытой густым лесом горы, в расстоянии одной версты от города. Этот монастырь был основан в 1650 году при содействии полтавского полковника Мартыня Пушкаря в память победы, одержанной им над поляками. Главный храм монастыря, во имя Воздвижения Креста Господня сооружен, как полагают одни, вскоре после полтавской победы, полтавским полковником Кочубеем (сыном казненного Василия Леонтьевича Кочубея), по мнению других, самим Василием Леонтьевичем в конце 17 века.

Население Полтавы было незначительно – оно не превышало четырех тысяч человек. Но Полтава, как и теперь, была окружена многочисленными хуторами, селами и местечками. Занимая выгодное положение на перепутье между многими городами и государствами Турцией, Крымом, Польшей, Москвой, Персией – Полтава вела оживленную торговлю. На ее две большие ярмарки съезжались купцы из Великороссии, Литвы, Польши, Крыма и Востока. Приезжали и книготорговцы из Киева и Нежина: значит был спрос и на книгу. Не мало было тогда в Полтаве и евреев, занимавшихся торговлей и ремеслами. Они разъезжали по ярмаркам, торговали водкою. В родне самого старца Паисия, со стороны матери, были евреи, о чем он сам рассказывает в своих записках. Высшими и влиятельнейшими лицами в городе тогда считались – полковник, соборный протопоп, полковой судья, полковые есаулы, городской атаман и др.

Таков был тот край и тот город, где родился будущий старец Паисий. Еще в ранней юности он покинул эти места, но до конца жизни не забывал родной и горячо любимой Полтавы и Украины, сохранил свою украинскую речь и в своих письмах и сочинениях любил после своей подписи прибавлять слова «родимец полтавский».

Глава 2. Происхождение старца Паисия. Детские годы в родной семье. Поступление в Киевскую академию. Порядки академической жизни

Старец Паисий родился в Полтаве и происходил из старинной, благочестивой и всеми уважаемой малороссийской духовной семьи. Его отец, дед и прадед были полтавскими протопопами. По матери прадедом старца был некто Мандя, славный и богатый купец еврейский, принявший крещение со всем своим домом. Бабка старца по матери, дочь выкрестившегося еврея поступила в монастырь и впоследствии была настоятельницей Покровского женского монастыря. В том же монастыре жила монахиней и сестра его матери Агафья. Впоследствии и сама мать старца, овдовев и, потеряв всех своих детей, приняла постриг в том же Покровском монастыре с именем Иулиании. Таким образом весь род Величковских отличался особенной религиозностью. Вместе с тем он выдавался и своей даровитостью. Летописец Самуил Величко отзывается о деде старца, как о муже «благодати Божией и мудрости исполненном», и рассказывает, что его сын, отец старца, когда в 1687 году гетман Иоанн Самойлович, отправляясь в Крымский поход проезжал через Полтаву, приветствовал его виршами «собственной композитуры». Известно также, что отец старца окончил курс Киевской братской коллегии.

Старец Паисий родился 21 декабря 1722 года, в день памяти святого митрополита Киевского Петра, почему и назван был Петром, его именем. Петр был одиннадцатым ребенком в семье. Моложе его был только брат Феодор, умерший семи лет от роду. Восприемником Петра при святом крещении был полтавский полковник Василий Васильевич Кочубей, относившийся к семье Величковских с большим расположением. Петру было четыре года, когда умер его отец и настоятелем собора сделался брат Петра Иоанн. Вскоре после этого Петра стали учить грамоте. Отданный матерью в школу, по всей вероятности церковную при соборе, Петр в продолжение двух лет с небольшим изучал букварь, часослов и псалтирь, а письму учился у своего старшего брата священника. Как только Петр научился читать, чтение сделалось его любимым занятием. Он перечитал все духовные книги, какие только находил в своем доме и в соборной библиотеке: все Священное Писание Ветхого и Нового Завета, жития святых, поучения святого Иоанна Златоустого и святого Ефрема Сирина и многие другие книги. Он был очень тихим, кротким, серьезным, молчаливым и глубоко религиозным мальчиком. Под влиянием же постоянного духовного чтения, особенно житий святых подвижников, он проникся особенною любовью к жизни монашеской. Благочестивый пример родной семьи, рассказы странников о святых местах, церковные службы поддерживали и усиливали у Петра это настроение. Он стал уединяться в своей комнате, отдаваясь по его собственному выражению «ненасытному чтению» книг и молитве. Его молчаливость была поразительна. Родные по целым дням не слышали от него ни одного слова. Он не был ни угрюм, ни уныл; напротив радость и приветливость светились в лице его, но он был всецело погружен в свою внутреннюю жизнь, в свое сокровенное молитвенное пребывание с Богом. С людьми же, по выражению его жизнеописателя, он был «зело стыдлив и бездерзновенен», так что даже родная мать почти никогда не слышала его голоса. Когда по большим праздникам собирались у Величковских родственники с детьми, то ни дети не могли заставить его принять участие в играх, ни взрослые вызвать его на разговор подарками. Не добившись ответа у мальчика, они с удивлением спрашивали у матери: «да он у вас не немой?» «Нет», – отвечала мать, «мы и сами от него никогда ничего не слышим, разве только одно или два слова, а то всё молчит».

Так прожил Петр дома до двенадцати лет. В это время умер его старший брат священник, и матери хотелось по тогдашнему обычаю сохранить место священника при соборе за своим младшим сыном Петром. Ее желанию сочувствовали и полтавские жители. Заручившись письмами крестного отца Петра полковника Кочубея и других почетнейших граждан, мать вместе с сыном и его дядею, а своим братом, отправилась в Киев, к тогдашнему киевскому архиепископу Рафаилу Заборовскому, в ведении которого находилась в то время Полтава. Отправляясь в Киев, Петр, как тогда было принято, выучил некоторое стихотворение, которое должен был произнести перед архиепископом. Напрасно мать и дядя упрашивали Петра сказать им это стихотворение: он по своей застенчивости не решался на это. Когда же они приехали в Киев и явились к архиепископу, мальчик к удивлению родных без малейшей робости отчетливо и громко произнес стихи. Петр так понравился архиепископу, что он охотно исполнил просьбу матери и сказал Петру: «быть тебе наследником». Тотчас же была приготовлена соответствующая грамота и было приказано принять мальчика в «Киевския братския училища». Обрадованная мать возвратилась с сыном в Полтаву, снарядила его в дорогу, и когда наступило время учебных занятий снова отвезла его в Киев. Это было в 1735 году. Тогдашний Киев мало был похож на нынешний. Он ограничивался пределами старого Киева. Дома были низенькие, улицы немощенные. Между Лаврою и Подолом построек не было. Здесь тянулся сплошной лес. Знаменитая лаврская колокольня только что строилась. Церкви святого апостола Андрея Первозванного еще не было. Незадолго перед тем страшный пожар опустошил Киев. Большая часть лаврских зданий погибла в огне, и вместе с ними старинная весьма ценная библиотека, заключавшая в себе рукописи времен Ярослава Мудрого. От этого пожара пострадал и братский Богоявленский монастырь с его академией.

Опустошенные пожаром местности обстраивались медленно. Только в 1733 году архиепископ Рафаил украсил братский монастырь новым зданием – общежитием для беднейших учеников Академии и над каменным мазепинским корпусом выстроил второй этаж с огромною колоннадою тосканского ордена. В этом этаже была устроена академическая благовещенская церковь. Современниками старца Паисия частью по обучению в академии, частью по проживанию в Киеве были знаменитые впоследствии: Георгий Канисский, архиепископ Могилевский, Г. С. Сковорода, странствующий украинский философ, Симон Тодорский, архиепископ Псковский, языковед и законоучитель императрицы Екатерины второй, Арсений Мацеевич, митрополит Ростовский и др. Застал Паисий в Киеве и будущего епископа белгородского Иосафа Горленко, в то время иеромонаха софийского митрополичьего дома и Павла Конюскевича, впоследствии митрополита Тобольского, а в то время иеродиакона Киево-Печерской Лавры. Имена этих замечательных церковных деятелей и святых подвижников показывают, насколько и семейные и бытовые и школьные условия того времени благоприятствовали духовному воспитанию тогдашней православной молодежи. Конечно, средоточием духовной жизни Киева, главным источником благочестия и христианского подвижничества были в то время Киево-Печерская Лавра, Михайловский монастырь с мощами великомученицы Варвары и другие обители, сиявшие многими подвижниками высокой жизни. «Киевския братския училища», куда предписано было определить Петра, представляли в то время довольно сложное учебное заведение. Это было соединение низшей, средней и высшей школы, помещавшихся в ограде братского Богоявленского монастыря, под общим именем Киево-Могилянской, Богоявленско-братской Академии. Возникнув в конце 16 века в виде небольшой школы, имевшей целью давать первоначальное образование русским православным мальчикам, это учебное заведение, благодаря ряду щедрых жертвователей и заботливых покровителей постепенно превратилось в просветительное заведение самого высшего разряда. В 1633 году оно было преобразовано митрополитом Петром Могилою в коллегию, а в 1701 году грамотою императора Петра Великого в академию. К началу 18 века академия была организована по образцу высших заграничных школ и стала рассадником высшего образования и питомником наставников славной России. Она выпускала из своих стен церковных деятелей славных не только ученостью и талантами, но и святостью жизни, каковы были, например: Феодосий Черниговский, Димитрий, митрополит Ростовский, Иннокентий, епископ Иркутский, Иоанн, митрополит Тобольский и др. Созданная трудами, заботами и средствами Киевских митрополитов, щедрых благотворителей и всего, можно сказать, малорусского народа, видевших в ней оплот от натиска иезуитов и униатов, Киевская академия того времени не была учреждением узко сословным. Она широко раскрывала свои двери детям всех классов общества, духовных и светских, богатым и бедным, знатным и простым. Принимала и иноплеменников, но только православных. Еще Анна Гулевичева, завещая в 1615 году свое имение киевскому братскому монастырю, писала в своем завещании, что она передает свое имущество под школу детей, как дворянских, так и мещанских, православного вероисповедания, и с тех пор всесословный характер школы строго сохранялся, подтверждаемый неоднократными постановлениями братчиков, вкладчиков и киевских архипастырей. Как велико было число воспитанников академии можно видеть из следующих цифр: в 1715 году – в ней воспитывалось 1100 воспитанников, в 1742 году – 1234, в 1744 – 1160, из которых 388 принадлежали к духовному званию, а 772 к дворянам и разночинцам. Учебное дело в академии было поставлено следующим образом (архиепископом Рафаилом Заборовским в 1736 году была составлена особая «инструкция» для профессоров и студентов Академии. См. приложение 1-ое в конце книги): в четырех младших классах главное внимание обращалось на изучение языков: латинского, греческого, польского и славянского. Первый класс назывался «аналогия» или «фара». Второй класс назывался «инфима». В этих двух классах обучались чтению и письму на всех вышеупомянутых языках и занимались первоначальным грамматическим разбором. Следующие два класса носили название «грамматики» и «синтаксими». Как показывают сами названия, в этих классах входили в детальное изучение грамматики и синтаксиса. Кроме языков в этих классах проходили – катехизис, арифметику, нотное пение и музыку. Этими четырьмя классами заканчивалась низшая школа и ученики переходили в среднюю. Средних классов было два: «пиитика» и «риторика». Курс обоих классов проходился в течение одного года. Из класса риторики ученики переходили в высшее отделение академии, состоявшее из двух классов – философии и богословия. Курс философии изучался два года, курс богословия четыре года. До перехода в философию учащиеся назывались учениками, по переходе в философию – получали название студентов. Во главе академии стоял ректор (он же и настоятель братского Богоявленского монастыря). Ректор преподавал «богословие». Ближайшим помощником ректора был префект, преподававший философию. Каждый из остальных классов имел своего преподавателя, преподававшего в нем все предметы. При переходе из класса в класс учеников экзаменовал преподаватель того класса, в который ученики переходили. За поведением учеников следил суперинтендант. Его помощниками были визитаторы, посещавшие квартиры учеников, живших вне братского монастыря, сениоры, старшие в ученических общежитиях и цензоры, следившие за поведением учеников в церкви. В классе ученики занимали места по успехам. Кто учился лучше, сидел впереди. Кто учился хуже, того отсаживали назад. Богатство и знатность не имели в школе значения: все ученики были равны и различались только способностями и прилежанием. Классы были очень многолюдны. Для облегчения преподавателя выбирались наиболее прилежные ученики, которым поручалось наблюдение и надзор за успехами их товарищей и которые обязаны были перед началом урока проверять их познания. Эти старшие ученики назывались аудиторами. Выслушав каждого из порученных им товарищей, они под личной ответственностью отмечали на особом листе его знания и незнание и представляли этот лист учителю. Всякое послабление со стороны аудитора строго наказывалось: виновный лишался аудиторского звания, а иногда подвергался и телесному наказанию. На каждую неделю назначались по порядку 4 дежурных, из которых двое должны были записывать тех, кто плохо стоял в церкви или вел себя неприлично на улице и вообще в чем-либо был неисправным. Другие два должны были пораньше прийти в школу, подмести пол, затопить печку и сидеть у двери, записывая тех, кто поздно приходил в школу. Особенное внимание обращалось на изучение латинского языка. Воспитанники всех младших классов обязаны были говорить между собою непременно по латыни. Нарушавшие это правило подвергались штрафу. Для возбуждения большего интереса к занятиям практиковались разного рода соревнования. В младших классах допускалось состязание в домашних письменных работах. Ученик писал на своей тетради имя того товарища, с которым желал вступить в состязание, или которого считал несправедливо аттестованным выше себя. Если претендент оказывался правым в своем притязании и одерживал победу, он получал требуемое. Если же терпел поражение, то подвергался наказанию по усмотрению соперника. В высших классах, начиная с философии, экзаменов не было. Вместо экзаменов здесь практиковались диспуты. Диспуты были еженедельные, домашние, без посторонней публики. Сам профессор становился иногда в положение дефендента, позволяя каждому из студентов возражать против уроков, прочитанных им в течение недели. Иногда же в присутствии или при участии профессора воспитанники вступали в диспут друг с другом по поводу того или другого вопроса, затронутого профессором.

Особенною торжественностью отличались годичные диспуты. Председательствовал на них сам митрополит, присутствовали на них знатнейшие лица города. Приводим интересное описание одного из таких диспутов, происходившего в сороковых годах XVIII столетия, т. е. почти в то самое время, когда в академии учился П. Величковский.

«В день назначенный для диспута, все знатнейшие сановники Киева и все окрестные помещики, съехавшиеся в город для того торжества, отправились рано утром в Лавру, где еще с вечера находился митрополит. Часов в девять утра из Лавры тронулся торжественный поезд по направлению к Подолу. Митрополит ехал в карете, запряженной восьмеркой лошадей. Поезд был так длинен, что когда голова его показалась на спуске Александровской горы, то хвост еще находился около Лавры. В эту минуту на всех колокольнях Подола раздался колокольный звон, и карета митрополита медленно приблизилась к Братскому монастырю, окруженному цеховыми значками и бесчисленным множеством народа, занимавшему всю площадь и академический двор. На больших воротах Братского монастыря красовался большой, вычурно разукрашенный лист, извещавший Киевлян о времени и предмете ученого диспута. Как только карета митрополита остановилась у Святых ворот, звон на братской колокольне прекратился и тотчас же умолк звон и по всем остальным церквам. Но в тот же самый момент раздался громкий концерт двух академических хоров, расположившихся в Святых воротах монастыря, и один из студентов приветствовал митрополита речью. Митрополит следовал в залу, предшествуемый певчими, а на обширной галерее главного корпуса академический оркестр гремел встречный марш. Когда митрополит дошел до середины залы музыка смолкла, и певчие уже поместившиеся на хорах запели: „Царю небесный“. Вслед за тем начались приветствия на разных языках в стихах и прозе, а между тем постепенно прибывали остальные участники торжества и наполняли залу. Когда митрополит и знатнейшие гости заняли свои места, префект поднес им разрисованные тезисы предстоящего диспута. Вот некоторые из этих тезисов: По философии: а) „Цель философии – доставление человеку возможного счастья на земле, познание истины и усовершенствование человека в добродетели“. По логике: „Предмет логики – существенный: настроить деятельность рассудка; формальный: излагать к тому известные формы“. По этике: а) „Этика – есть наука, которая имеет предметом своим деятельность воли, направленной к нравственному добру, б) дикие звери не действуют с определенной целью, в) кто выходит на дуэль, тот не доказывает этим никакой доблести, г) Нет никакой знакомой причины, по которой бы человек мог лишить себя жизни“. По физике: „Разумная душа творится и входит в человека от самого Бога и по существу своему бессмертна“. По метафизике: а) „метафизика есть наука, предметом которой служит естество чуждое всего материального, б) Бог есть существо, существующее само по себе: но бытие Его усматривается из явлений“.

Эти тезисы, гласила программа, под руководством профессора Казачинского, в Киевской православной Могило-Заборовской Академии будет защищать А.А.З.З., а возражать будет один из отличнейших слушателей философии Василий Думницкий. В виду обширности программы она не могла быть выполнена целиком и по указанию митрополита было выбрано несколько тезисов. В промежутках между прениями певчие пели концерты и канты, оркестр играл разные пьесы, а ученики низших и средних классов произносили диалоги и стихи. По окончании диспута митрополит и почетнейшие гости удалились в покои ректора Академии, где им предложено было угощение».

Все воспитанники академии делились на две группы. Меньшая проживала в общежитии при академии, большая, к которой принадлежал и Величковский, жила по квартирам вне академии. Воспитанники этой категории большей частью ютились по школам, при приходских храмах. Находясь под наблюдением приходских священников, они помимо своих прямых учебных занятий, обязаны были приучаться к чтению и пению в церкви. Назначенный в каждое такое школьное общежитие сениор ежедневно наряжал в церковь двух учеников по очереди, а где их бывало много, там и трех и четырех, для чтения псалтири, канонов и для пения. В праздничные же дни все живущие в школе воспитанники обязаны были присутствовать в своей приходской церкви, а способные петь – на клиросе. За этот труд школьники получали от церкви отопление и денежную плату, впрочем очень скудную. Сохранилась следующая запись в одной из приходских церквей: «дано школярам „праздникового“ на Покров две копейки, в первый день Пасхи дано в школу школярам ради праздника две копейки».

В виду крайней бедности многие школьники в дни великих праздников ходили по домам за сбором подаяния. Жили школяры очень тесно. Иногда им приходилось тесниться в одной комнате вместе с семьей причетника и его учениками из обывательских детей, и тогда только один стол был неприкосновенною собственностью школяров. Неудивительно, что при такой тесноте между школьниками и их хозяевами происходило немало неприятных, а иногда и смешных недоразумений. Но все переносили школяры, лишь бы только не утерять звания воспитанников академии. В каникулярное время, а иногда и в учебное, академисты расходились на кондиции, чуть не по всей Малороссии, продолжая числиться воспитанниками академии. Иные из школяров добывали себе средства пропитания распеванием духовных стихов. Каждый день в обеденное время они ходили по киевским улицам и пред каждым домом у окна или у ворот пели гимны, прося милостыни.

По вечерам они собирались на площади перед собранием торговцев, остававшихся на ночлег около своих лавок, и распевали парте́сные ка́нты [4] в честь святых угодников, или чудотворных икон, особенно в честь Божией Матери. Музыка и слова этих кантов всегда были сочинением самих студентов. С наступлением летних каникул, когда одни из питомцев академии отправлялись под кров своих родителей и родственников, а бездомные и бесприютные соединялись в странствующие труппы с целью как-нибудь пропитаться до начала учения, эти гимны и канты раздавались по селам и полям всей Украины.

Еще при митрополите Петре Могиле в первой половине 17 века воспитанники коллегии сочиняли и исполняли в лицах драматические представления, изображавшие библейские события. В составлении таких духовных пьес немало потрудился и св. Димитрий, будущий митрополит ростовский. Местом представления обычно служила академическая зала, а иногда открытая поляна в какой-нибудь роще, куда во время так называемых «рекреаций», бывавших раза три в году, отправлялись вместе и учащие и учащиеся.

С особенной торжественностью справлялись в академии некоторые праздники и знаменательные дни. Так в вербную субботу все воспитанники академии вместе с начальством собирались перед вечерней в ограду Софийского собора. Получив благословение митрополита, они с пением стихиры «Днесь благодать Святого Духа нас собра», с вербами в руках направлялись в Подол, где в великой церкви братского монастыря, отправляема была вечерня и говорилось поучение. В большие академические праздники воспитанники стояли за богослужением со свечами в руках, участвуя в большом херувимском выходе. В крестных ходах при погребальных процессиях воспитанники шли по классам, причем на фланге каждого класса шел знаменоносец, в руках которого был значок на древке с изображением Спасителя и Божией Матери в звездах.

В заключение этого краткого очерка академической жизни опишем внешний вид тогдашнего студента академии. Верхнюю одежду студента составляла «кирея», род шинели без капюшона, с откидными рукавами, простиравшаяся до пят. Летом она бывала у богатых из шелковой материи, а у бедных из китайки, а зимою из сукна и по краям обшивалась красным или желтым шнурком в узорах. В зимнюю пору под кирею надевали овчинный кожух, подпоясываемый шелковым или шерстяным кушаком, а в летнюю короткий кафтан из какой-нибудь материи до верха застегиваемый металлическими пуговицами. Штаны у щеголей были красные или голубые, чрезвычайной ширины. Шапка делалась из смушек с каким-нибудь цветным верхом. Сапоги бывали тоже разных цветов: щеголи носили красные или желтые с отворотами, на высоких каблуках, со звенящими подковами.

Таковы были те киевские братские училища, куда привезла Петра Величковского его мать к началу 1735-36 учебного года. Это была школа единственная не только во всей Украине, но и во всей России, не уступавшая по высоте образования лучшим заграничным школам и вместе с тем школа народная, строго православная, истинный народный и православный университет, предмет утешения и гордости украинского народа.

Понятно, что вступить в такую школу было, заветною мечтою и счастьем каждого даровитого и любознательного малороссийского юноши того времени.

Глава 3. Жизнь Петра Величковского в Киевской академии. Возрастающее влечение к монашеству. Неудачная попытка поступить в Китаевский скит. Объяснение с префектом академии. Последнее свидание с матерью. Бегство от мiра

Однако ни учебные занятия, ни академические празднества, ни веселая товарищеская жизнь привлекли к себе сердце молодого Величковского. Его сердцем всецело завладели благолепные храмы, святые обители, безмолвные пещеры, и уединенные беседы с друзьями о страннической жизни. В первые свои школьные года Величковский учился добросовестно и ежегодно переводился из класса в класс, но в глубине его души происходила особая внутренняя работа, особые решения созревали в ней. В ней крепло молитвенное общение с Богом, утверждалась мысль о полном посвящении себя Богу, о совершенном отречении от мiра. Уже в это время он установил для себя следующие три правила: 1) ближнего своего не осуждать, хотя бы собственными глазами видел его согрешающим, 2) ни к кому не иметь ненависти и 3) от всего сердца прощать обиды. Присмотревшись к своим товарищам, Петр нашел среди них друзей, разделявших его мысли. Они часто собирались вместе в каком-нибудь незаметном уголке и целые ночи до звона заутрени проводили в задушевных разговорах, собираясь вместе покинуть мiр и сделаться странниками. Они давали друг другу клятву не постригаться и не жить в богатых монастырях, где невозможно подражать нищете Христовой, и жить во всякой тесноте и злострадании. Лучше, говорили они друг другу, оставаться в мiру, нежели, отрекшись для вида от мiрских благ, проводить в монастыре жизнь беззаботную и широкую – на соблазн мiрянам, на поругание монашеского чина и на вечное осуждение своих душ в день суда Божьего. Здесь же в монастыре нашелся и первый духовный наставник Петра – благочестивый иеросхимонах Пахомий, много лет проведший в странствовании и пустыне. Петр любил слушать его рассказы о его странствованиях, о трудностях отшельнической жизни и вместе с тем об удобствах пустынножительства для безмолвного, молитвенного пребывания с Богом.

Пахомий снабжал Петра книгами духовного содержания, от чтения которых еще более укреплялось в нем молитвенное монашеское настроение.

Летом с 15 июля по 15 сентября, Петр приезжал в родную Полтаву, продолжал жить и здесь своею особенною духовною жизнью. Уже в это время он усвоил себе привычку делать выписки наиболее замечательных мест из читаемых книг.

Когда наступила третья зима пребывания Величковского в академии, усердие его к школьным занятиям стало все более и более ослабевать, а желание монашества превозмогать. Особое событие еще более повлияло на него в этом направлении. В один день из школы исчезли два его друга. Раздумывая о том, куда они могли уйти, Петр решил, что они ушли в монастырь и находятся, по всей вероятности, в Китаевском скиту Киево-Печерской лавры. Он решил отыскать их. Выбрав удобное время, он потихоньку от начальства отправился в Китаевский скит. Его друзья действительно оказались там. Они очень обрадовались ему, накормили его и после вечерней службы вместе с ним и с другими послушниками, занялись чтением книги святого Ефрема Сирина. После продолжительного чтения они простились друг с другом, оставив Петра ночевать в трапезной. На следующий день после литургии Величковский был приглашен начальником скита разделить с братией общую трапезу. Царившее в трапезе благоговейное молчание, внимательное слушание установленного чтения произвели на Петра глубокое впечатление: ему казалось, что он сидит среди ангелов Божиих, находится не на земле, а на небе. После трапезы друзья Петра снова долго беседовали с ним и уговаривали его остаться с ними в обители. Он и сам готов был сделать это, но боялся матери, которая, как он хорошо знал, ни за что не согласится на поступление его в монастырь и возьмет его оттуда силою. На третий день, простившись со своими друзьями, Петр возвратился в город. Трехдневное пребывание в скиту среди своих бывших школьных товарищей еще более укрепило Петра в намерении отречься от мiра. Когда наступило лето 1738 года, он не поехал домой, а остался в Киеве с целью посещать Киевские святыни и искать удобного случая осуществить свое желание. В это время он жил на Подоле, около церкви Святителя Николая Доброго, у одной старой вдовы, которая любила его и заботилась о нем, как о родном сыне. Пользуясь каникулярною свободой Величковский усердно посещал все церковные службы. Любил он бывать в Софийском соборе и молиться у мощей Святителя Макария, часто бывал в Михайловском монастыре у Святой великомученицы Варвары. Но самым любимым местом Петра была Киево-Печерская Лавра. Туда он ходил чаще всего по воскресеньям и праздничным дням слушать раннюю и позднюю литургию. Иногда он приходил и по вечерам и вместе со странниками ночевал в ближних пещерах, около церкви, или оставался на ночь в самой Лавре около колокольни до самого звона церковного. Стоя в церкви и видя вокруг себя множество иноков, он, по его собственным словам, умилялся и радовался, как бы видя перед собою самих печерских угодников, и прославлял Бога за то, что Он удостоил его быть в таком Святом месте. По окончании службы в Великой Церкви, он ходил с богомольцами по пещерам и наслаждался царившим там безмолвием и тишиною, как невозможно и представить на верху земли. Его сердце горело желанием навсегда остаться на этом святом месте, но, вспоминая свою мать, он сознавал, что не в Киеве предстоит ему исполнить свое желание. Так незаметно проходило лето и Петру захотелось еще раз побывать в Китаеве. Ему вспоминались бледные, изможденные лица тамошних иноков и необыкновенная красота пения, так как в Китаеве не только ирмосы и стихиры, но и «Господи помилуй» и «Подай Господи» и «Аминь» пели с таким сладостным умилением и тихостью, что и самое жесткое и упорное сердце, как казалось ему, должно было смягчиться и облиться слезами умиления от этих напевов. Самое местоположение Китаева, его скромная, деревянная, крестообразная церковь во имя великого пустынножителя Преподобного Сергия Радонежского, украшенная изображениями Преподобных Отцов Великороссийских, глубокая тишина и безмолвие места – все невольно располагало к молитве и умиротворяло душу. У Петра явилась радостная надежда, что, может быть, на этот раз ему удастся поступить сюда, а мать умилосердится и разрешит ему там остаться. И вот он вторично переступает порог святой обители. Войдя в ограду, он с трепетом и радостью увидел прежде всего самого начальника скита, стоявшего около церкви; Петр подошел к нему и поклонившись ему до земли, просил благословения навсегда остаться в обители. Начальник повел его в свою келью. Здесь Петр еще раз поклонился ему и смиренно стал у двери. Начальник пригласил его сесть около себя. Петр, по его словам, ужаснулся от того предложения и, поклонившись еще раз, остался на своем месте; начальник во второй и в третий раз приказывал Петру садиться, но тот только кланялся и не двигался с места. Тогда начальник сказал: «Ты просишь принять тебя в нашу обитель. Но я вижу, что в тебе нет даже и следа монашеского смирения, послушания и отсечения своей воли. Я три раза приказывал тебе сесть около меня, и ты не послушал, а должен был по первому моему слову исполнить мое приказание. Как же ты, не имея послушания, осмеливаешься просить меня принять тебя в обитель? Кто не имеет послушания, тот недостоин монашеского образа. Заметив, что его слова сильно расстроили Величковского, начальник заговорил более мягко: „Чадо мое, любезное! Знай, что я подверг тебя испытанию для того, чтобы ты до конца дней своих не забывал, что начало и корень, и основание истинного монашества заключается в послушании и отсечении своей воли. И все желающие оставить мiр, и все, что в мiре, должны оставить и свою волю и рассуждение, и во всем повиноваться по Богу своему наставнику. Не смущайся же испытанием, которому я подверг тебя и не малодушествуй, так как ты не из упрямства не послушал меня. А потому Бог да простит тебя, чадо, и я грешный прощаю!“» После этого начальник стал расспрашивать Петра, откуда он родом, чей он сын и не препятствуют ли ему родные поступить в монастырь. Когда Петр чистосердечно рассказал ему все свои обстоятельства начальник сказал: «Чадо мое, хотя ты и просишь принять тебя в нашу обитель, но я по рассказу твоему не могу этого сделать, чтобы не вышло неприятностей и нам и тебе, так как твоя мать, узнав о твоем местопребывании, легко может взять тебя отсюда при содействии начальства. Не скорби, но возложи всю свою надежду на Бога. Поверь мне, что всемогущий Бог не оставит тебя и поможет тебе исполнить твое желание».

С этими словами, старец благословил Петра и отпустил его из обители. Наступил сентябрь и возобновились академические занятия. Петр был уже в классе риторики, но учебными делами почти не занимался. В это время, к заключению мира с турками, приехал в Киев Молдавский митрополит Антоний и был радушно принят архиепископом Рафаилом. Будучи в Братском монастыре, митрополит Антоний увидел знакомого ему иеросхимонаха Пахомия и с разрешения архиепископа взял его в свои покои. Часто посещая своего духовного наставника, Петр имел случай не раз получать благословение молдавского митрополита. Ему очень нравилось совершение Антонием литургии на молдавском языке, и с тех пор в нем возникла, по его словам, любовь к молдавскому языку и к молдавскому народу. Между тем в конце января, один ученик, земляк Петра, заметив, что тот совсем перестал учиться, пошел к префекту, которым тогда был Сильвестр Куллока, и донес ему, что Величковский совсем не учится и его мать напрасно на него тратится. Префект тотчас же послал двух учеников за Величковским и когда они привели его, префект строго спросил его, почему он не учится. Петр, хотя всегда был робким и застенчивым, на этот раз с непонятною для самого себя смелостью отвечал: «Первая причина та, что имея твердое намерение стать монахом, и сознавая неизвестность смертного часа, хочу как можно скорее принять постриг. Вторая причина та, что от внешнего учения я не вижу никакой пользы для своей души: слышу одни только имена языческих богов и мудрецов – Цицерона, Аристотеля, Платона… Учась у них мудрости, современные люди до конца ослепились и отступили от правого пути: слова умные произносят, а внутри полны мрака и тьмы, и вся мудрость их только на земле. Не видя пользы от такого учения и опасаясь как бы мне и самому от него не развратиться, я и оставил его. Наконец третья причина следующая: рассматривая плоды этого учения в духовных лицах монашеского чина, я замечаю, что они подобно мiрским сановникам живут в великой чести и славе, украшаются дорогими одеждами, разъезжают на великолепных лошадях и в прекрасных экипажах (не в осуждение им говорю, да не будет!). Я боюсь и трепещу как бы и самому, научившись внешней мудрости и ставши монахом, не впасть в еще худшие немощи. Вот по всем этим причинам я и оставил внешнее учение».

Со вниманием выслушав слова молодого ритора, Сильвестр ответил ему пространною речью, в которой объяснил ему его невежество. Он указал ему, что и внешнее учение имеет великую пользу, и если он этого не сознает, в этом нет ничего удивительного, так как он еще едва лишь прикоснулся к этому учению, что величайшие отцы церкви, св. Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст усердно изучали языческих поэтов и мудрецов и эта внешняя мудрость не может помешать ему стать истинным монахом, как она не помешала тем же великим отцам стать светильниками православия и истинными служителями Христа. Замечая, однако, что его слова не производят на Величковского должного впечатления, Сильвестр рассердился и пригрозил ему за непослушание беспощадным телесным наказанием.

Наступили каникулы. Петр отправился к матери в Полтаву, где он не был уже два года. Это было последнее лето, которое он провел на родине. Он твердо решил не возвращаться в академию и начать странническую жизнь. Грустно было ему расставаться с родными, с привычными и любимыми местами. Но всего тяжелее была ему предстоящая разлука с матерью. Он знал ее мысли и планы и понимал, каким тяжким ударом будет для нее его уход от мiра. И ему хотелось как-нибудь подготовить ее к этому событию. Но едва только Петр со всею осторожностью заговорил с матерью о своем намерении, великая скорбь и печаль охватили ее душу. Она с горькими слезами стала убеждать его не покидать ее. Он старался успокоить ее и утешить, умоляя не скорбеть, а радоваться тому, что Господь внушил ему такое намерение. Но видя, что его слова не достигают цели, и что мать предается все большей и большей печали, Петр рассказал об том своему духовному отцу, который посоветовал ему не настаивать в своем желании. Тогда Петр заговорил с матерью по другому. Он сказал ей, что ему действительно необходимо сначала окончить школу и тогда уже избрать свой дальнейший путь. От этих слов мать повеселела и стала надеяться, что он изменит свое решение. У Петра был друг в Полтаве – Димитрий. Они оба держались одинаковых мыслей и решили вместе уйти не только из родной Полтавы, но и из пределов отечества. Когда каникулы стали приходить к концу, Петр и Димитрий условились вместе ехать в Киев будто бы для учения, а на самом деле с целью оттуда уйти заграницу. Но в это время Петр заболел и не мог уехать вместе с Димитрием. Друг же его отправился в Киев и должен был подготовить там все для их бегства. Когда Петр выздоровел, мать, снарядив его в дорогу, отправилась вместе с ним проводить его до Решетиловки, местечко в 36 верстах от Полтавы. В Решетиловке мать и сын переночевали, и мать еще немного проводила его и, остановившись, как бы чувствуя, что сын уходит от нее навсегда и что она никогда уже не увидит его в этой жизни, горько заплакала и еще раз просила не покидать ее, учиться прилежно и каждое лето приезжать в Полтаву, чтобы она могла видаться с ним. Петр сознавая, что он навсегда расстается с матерью, так же заплакал и упав к ногам ее просил ее материнского прощения и благословения, многократно со слезами целуя ее руку. Наконец они расстались. Мать вернулась в Полтаву, а Петр отправился в Киев. Он ощущал в себе двойное чувство: с одной стороны глубокую скорбь о покинутой матери, с другой радостное сознание своего освобождения от уз мiра. Подвигаясь к Киеву, он вдруг к величайшему своему изумлению и испугу, увидел перед собою своего друга Димитрия, который возвращался из Киева в Полтаву. Отведя Димитрия в сторону, Петр спросил его, что заставило его возвращаться в Полтаву. Димитрий сказал, что, приехав в Киев и прожив там несколько дней, он не знал, что ему делать дальше, и решил вернуться в Полтаву к своему другу. На это Петр сказал ему: «Тебе следовало подождать моего прибытия в Киев, но так как ты этого не сделал, а теперь Господь помог нам встретиться с тобою, то бери поскорее свои вещи и поедем со мною обратно в Киев, чтобы там вместе устроить наше дело». На что Димитрий ответил: «Так как мы находимся недалеко от нашего родного города, то позволь мне съездить туда – проститься с матерью и получить ее последнее благословение. Затем я тот час же приеду к тебе в Киев и может быть даже нагоню тебя в дороге». Услышав этот ответ, Петр содрогнулся и подумал: Как сильна в людях привязанность к родителям и к мiру сему! И он стал усердно просить своего друга не оставлять его и не ездить в Полтаву. Но видя, что Димитрий упорно стоит на своем Петр с горечью сказал: «Я вижу друг мой, что в твоей душе угасла ревность Божия, и ты возлюбил мать и мiр больше Христа! Свяжет же тебя этот мiр так, что потом, хотя ты и раскаешься и захочешь уйти от него, ты уже не сможешь того сделать, возьмешь себе жену, будешь оплетен заботою о ней и детях и окончишь жизнь свою в мiру». На это Димитрий отвечал: «Кто меня удержит в мiру, если я хочу быть монахом? Я охотнее претерплю самую смерть, нежели покорюсь тем, кто станет мне мешать исполнить мое желание. Да у меня и нет таких людей, как ты и сам знаешь. И так поверь мне, что я только возьму благословение у матери и сейчас же возвращусь к тебе!». Тогда Петр вновь сказал: «Пусть будет и так, что никто не удержит тебя в мiру, а я все-таки скажу тебе, что и без всякого принуждения тайная любовь к мiру, которой ты в себе не сознаешь, удержит тебя в нем навсегда. И поверь мне, что уже никогда не увидишь ты меня в этой жизни. Поэтому я не буду ожидать тебя и один пойду в путь мой, куда направит меня Господь Христос, мой Спаситель». Друзья поцеловались и расстались. Петр продолжал свой путь в Киев, скорбя о том, что завистливый мiр похитил у него любимого друга.

По приезде в Киев, Петр отпустил своего возницу, написав матери письмо, что Божией помощью и ее святыми молитвами он прибыл в Киев благополучно. Затем он стал обдумывать, что ему предпринять и куда направить свои дальнейшие шаги. В жизни Петра совершился первый, решительный перелом, – кончилось беззаботное детство, спокойная жизнь под крылом матери и школы. Отныне он вступает на самостоятельный жизненный путь. Отдавшись внутреннему внушению сердца, он порвал все самые крепкие узы мiра и стоял одиноко среди беспредельной пустыни мiра, перед лицом невидимого Бога, возлагая на Него всю свою надежду и к Нему одному прилепляясь всею душою. В это время ему было без трех месяцев семнадцать лет.