Молдавский старец Паисий Величковский. Его жизнь, учение и влияние на православное монашество

Глава 1. Переселение в Молдавию. Устройство братства в Драгомирне. Устав братства. Пострижение старца Паисия в схиму. Порядок богослужений. Порядок послушаний. Келейная жизнь братии. Попечение старца о больных. Книжные занятия старца: исправление славянских книг по греческим подлинникам. Зимние занятия старца с братством. Беседы и увещания старца. Кончина о. Виссариона

Переселение старца Паисия в Молдовлахию оказалось очень полезным для его дела. Если бы старец продолжал жить на Афоне, то, во-первых, прекратился бы рост его братства за недостатком помещения и средств к существованию и, во-вторых, оно не могло бы иметь такого широкого влияния на духовную жизнь православного монашества в Молдавии и в России. Жизнь Паисиева братства на Афоне была подобна жизни деревца в небольшом и тесном питомнике. Деревцо выросло уже настолько, что ему не хватало пищи в его помещении. Оно нуждалось в пересадке в более просторное и удобное для него место. Это место оно и нашло для себя в Молдовлахии. Конечно, перемена места должна была вызвать некоторое расстройство в жизни братства, но это расстройство было временное, и жизнь братства скоро его преодолела и развернулась с наибольшей силой и полнотой.

Приготовившись к отъезду, старец Паисий нанял два корабля и в одном из них поместился сам со славянскою братией, а в другом поместил отца Виссариона с молдавскою братией и двинулся в путь. Всего на обоих кораблях было 64 человека. Путники благополучно достигли Царьграда, а затем и Голаца, откуда 17 лет тому назад, старец отправился на Афон. В Молдовлахии старец и братия сначала были помещены в скиту Варзарешти, а затем им был предоставлен монастырь Святого Духа, именуемый Драгомирна в Буковине со всеми его угодьями, причем воевода Григорий особою грамотою освободил монастырь от всяких даней. Предоставленный старцу монастырь оказался в довольно жалком состоянии. Келий в нем оказалось всего пять, трапезная была без крыши, нашлось немного книг, а на скотном дворе было всего только шесть волов. Но монастырь занимал обширное пространство, был расположен в уединенном и безмолвном месте и имел полную возможность постепенно придти в благоустроенный вид. Поэтому и старец и братия были очень довольны предоставленным им местом. В скором времени в монастырь стали поступать щедрые пожертвования от многих благотворителей, пожелавших оказать помощь старцу. Благочестивый воевода построил два ряда новых келий и архондарик.[8] Примеру воеводы последовали бояре: одни жертвовали рабочий скот, другие коров и овец, иные присылали виноград, вино, пшеницу, обувь и одежду. Это общее сочувствие и щедрая помощь глубоко трогали старца и братию и они с радостными слезами благодарили Бога за полученную милость.

Драгомирнский монастырь Святого Духа находится близ города Сочавы и пограничного между Буковиной и Молдавией селения Ицканы и расположен в ущелье Карпатских гор. С внешней стороны он представляет настоящую крепость и окружен оградой с башнями, так что мог служить жителям города Сочавы убежищем при нападении запорожских казаков и татарских орд. Время основания монастыря, как и имя его первого строителя, точно неизвестны; обыкновенно думают, что он был основан в 1602 году радоуцким епископом Анастасием Крымкой.[9] Но это не так. Когда, по присоединении Буковины к Австрии в конце 18-го века, последовало распоряжение австрийского правительства об отобрании недвижимых монастырских имений в Епархиальный фонд и была назначена особая комиссия для приведения их в известность, были открыты две жалованные грамоты молдавского воеводы Петра 7-го Хромого от 28 марта и 21 октября 1584 года, которыми Драгомирне предоставлялась в вечное и неотъемлемое владение пахотная земля близ селения Костина в Сочавском округе. Из этого видно, что монастырь уже существовал в конце 16-го века. Может быть, затем он пришел в упадок и был снова восстановлен Анастасием Крымкой. Во всяком случае участие этого епископа в благоустройстве этого монастыря несомненно. В 1602 году он построил в монастыре храм в честь Сошествия Святого Духа, а на одной из башен над монастырскими воротами соорудил церковь во имя святителя Николая и в монастырском саду поставил церковь во имя святых пророков Еноха и Илии и святого апостола Иоанна Богослова. Поселившись в Драгомирне, старец Паисий в скором времени представил молдавскому митрополиту и его синоду сведения о возникновении своего братства и его устав.

(1). Первый устав и чин наш, неотступно нами соблюдаемый, ни одному из братий ни коим образом никакого движимого и недвижимого имущества и ни малейшей вещи не иметь и не именовать своей, но все иметь общее. Ради же порядка настоятель, усматривая нужду каждого брата в пище, одежде и прочем, должен, как отец, заботящийся о детях, давать каждому необходимое, не по самочинному избранию брата, а по послушанию. От такого основания в общежительных братиях возрастает искренняя любовь к Богу и ближнему, кротость, смирение, мир, единомыслие и отсечение воли. Послушание проходится братиею не ради какого-либо временного стяжания, не ради славы, чести и покоя телесного и не ради какого-либо иного человеческого соображения, но единого ради своего спасения. И от этого является в них сердце и душа едина, а мiрская зависть, ненависть, гордость, вражда и прочие злобы не имеют где голову подклонить. От особного же в общежитии имения рождаются всякая злоба и всякое нарушение заповедей Божиих. Придавая первое значение этому правилу, каждому вновь поступающему брату от Священного Писания открываем, что он ни коим образом никакого особного имения не должен иметь до последнего своего издыхания. Все братии единодушно повинуются этому правилу.

(2). Второй чин, на котором, как думаем, все монашеское житие висит, состоит в том, чтобы стяжать послушание, т. е. всякую свою волю и рассуждение и самочиние оплевавши и вне повергши, волю и рассуждение и заповеди отца своего, согласные со Священным Писанием, всеусердно стараться исполнять, и братий, как самому Господу, а не людям, со страхом Божиим и со смирением до смерти послужить.

(3). Каков должен быть настоятель? Он должен изучить Священное Писание и учение духоносных отцов, и кроме их свидетельств ничего от себя не приносит братии, ни учения, ни заповеди, но часто наставлять и открывать волю Божию. Руководствоваться Писанием в назначении послушаний, помня, что Слово Божие и ему и братии есть наставник и путеводитель ко спасению. Должен быть примером смиреномудрия и во всем согласного и единомысленного союза любви духовной. Не сам собою всякую вещь без совета начинать и творить, но собирая искуснейших в духовном рассуждении братий, с их советом, испытуя и писания, начинать и творить. Если же случится дело, которое и пред всем собором надо объявить, то и весь собор собравши, с общего ведения и рассмотрения начинать и творить. И тогда между братией будет мир и единомыслие и союз любви нерешимый.

(4). Богослужения. Правило соборное, вечерню, повечерие, полунощницу, утреню, часы и Божественную Литургию, также на все Господские, Богородичные и великих святых праздники всенощные бдения с чтениями, на меньшие же праздники полиелей и славословие с чтениями, и прочий весь церковный чин и последование по соборному уставу, как во святой горе Афонской привыкли, должно всегда выполнять в нашей обители неуклонно, без торопливости в свое время. На службе же ктиторы и благодетели святой обители по чину и уставу святой Церкви должны поминаться живые и умершие. Начальник же и все братия должны всегда на соборном правиле церковном всякий по чину своему в мантиях, рясах и клобуках быть; и никогда этого не оставлять, за исключением недуга или послушания. А если бы кто из братий не оказался на Церковном правиле, настоятелю должно в трапезе пред всей братией об этом произвести допрос, и если не укажет вины благословенные, должен настоятель дать такому брату подобающий канон в течение всей трапезы, или неядение в тот день, при обычном своем духовном словесном вразумлении.

(5). В трапезу должно собираться настоятелю и братии всякий день, наблюдая о разрешении и неразрешении общий устав Церковный. На трапезе братии по своему чину быть в мантиях, рясах и клобуках, с великим и крайним молчанием и страхом Божиим, внимая чтению, которое должно быть каждый день в трапезе из житий святых и отеческих и учительных книг по уставу Церкви. Во все же недели и в Господние великие праздники и празднуемых святых, а, если возможно, то и на каждый день, должно непременно Панагии быти. И весь чин трапезы в нашем общежитии должен быть по чину Святой Горы. И ни коим образом по келиям не есть ни настоятелю, ни братиям, кроме недуга или крайней старости. Пища для всех должна быть общая, только больные желудком, по учению святых отец и по рассуждению настоятеля, могут иметь особую полезную им пищу. Однако, и ту они должны вкушать в трапезе, а не в кельи.

(6). В кельях братии должны сидеть со страхом Божиим, по преданию святых отец, более всякого подвига предпочитая умную молитву, как любовь Божию и источник добродетелей в сердце умом совершаемую, как многие богоносные отцы о ней учат. Кроме молитвы иметь пение псалмов, умеренное чтение Ветхого и Нового Завета, учительных и отеческих книг. Кроме того иметь и в кельи и на всяком месте и во всяком деле память смерти и грехов своих, страшного суда Божиего и муки вечныя и Царствия Небесного, и самоукорения, и упражняться в назначенном от настоятеля рукоделии или художестве. Праздным же отнюдь не быть, ибо праздность всякому злу научает. Безвременного же из кельи исхождения и бесед неполезных, как яда, бегать и отвращаться. Какие же отцы учат об умной молитве? Святой Иоанн Златоуст, святой Каллист второй, патриарх Цареградский, святой Симеон, митрополит Солунский, святой Диодох, епископ Фотикийский, святой Исихий Иерусалимский, святой Нил Синайский, святой Иоанн Лествичник, святой Максим Исповедник, святой Петр Дамаскин, святой Симеон Новый Богослов, святой Григорий Синаит – все эти и другие святые отцы учат об умной молитве.

(7). Настоятелю следует ради искуса смиренномудрия и послушания и отсечения во всем своей воли и рассуждения, что есть лестница, возводящая послушников к Царству Небесному, посылать в поварню, пекарню, келарню, трапезу и на все внутри монастыря послушания братию. Братия же, взирая на подвигоположника Христа, показавшего подвиг послушания и смирения, не должны отказываться и от самого якобы последнего послушания, веруя, что оно приведет к Царству Небесному, если со смирением и страхом Божиим послужат братии и не как людям, а как Господу.

(8). Настоятель должен иметь ко всем братиям равную любовь; также должен заботливо наблюдать, чтобы и братия имели между собою истинную и нелицемерную любовь, как знамение ученичества Христова. Частную же любовь и особливое содружество, как источник зависти и разорительное для истинной любви, всяким образом искоренять. Все немощи и падения чад своих должен настоятель отечески носить долготерпеливо, в надежде их исправления и истинного покаяния и исправлять их духом кротости, наставляя словом на полезное. А от общества их не удалять, особенно если от этого нет вреда прочим. Самочинно же живущих, своей воле и рассуждению последующих, отвергающих благое иго послушания и этим причиняющих вред прочим, ни в коем случае не терпеть. Но после достаточного наставления и вразумления наедине, при двух или трех братиях и перед собором, отделять и изгонять из братства, хотя бы со многими слезами и с сожалением и болезней душевной, чтобы и другие не заразились их пагубною болезнью. Пришедших же в чувство и обратившихся к покаянию с радостью опять принимать и всякую милость и сострадание им оказывать и прощать их согрешения, веселясь со всею братией о их обращении.

(9). Настоятель должен иметь для управления угодьями и рабами монастырскими и всеми внешними делами монастырскими брата искусного, который мог бы, не нарушая заповеди Божией, без разорения душевного хорошо управлять этими внешними делами, чтобы самому, будучи свободным, с большим удобством заботиться о душевном спасении братии и о всяком церковном и общежительном благочинии. Так же и в духовном о брате попечении нужно иметь помощника брата искусного в разуме, которого во время своих отлучек оставлять при братии ради духовного окормления. Имея намерение отправиться куда-либо, настоятель должен собрать звоном весь собор братии в церковь, и, приложившись к святым иконам и взяв от иерея молитву на путешествие, объявить всему собору свое намерение и просить его смиренно, да молятся о нем к Богу, чтобы здраво и благополучно ему возвратиться. И, испросив прощения у всех, и преподав благословение, отойти в путь свой. Возвратившись же из путешествия, не прямо идти в келью, но собравши всю братию, идти сначала в церковь и воздавши благодарение Богу, благодарить и братию за их молитвы и объяснивши братии милость Божию, показанную об общей братства пользы, ради которой было предпринято путешествие, отходить в свою келью.

(10). О принятии братии в иночество, о больнице, о мастерствах и страноприимнице. Приводимого Богом брата от мiра во иночество настоятель должен сперва наедине испытать и объяснить ему от Писания силу иноческого общего жития, по Богу послушания и отсечения до смерти своей воли и рассуждения.

Заметив в нем истинное, а не притворное желание иночества и ревность Божественную, тогда и перед всем собором братии, снова открывши ему силу общего жития и послушания, принять его в общее житие. И не тотчас постригать его в иночество, но через установленное правилами время: иного три года, иного шесть месяцев держать в мiрской одежде, смотря на плод послушания и отсечения своей воли. Постригать же во иночество ового в рясу, ового же в мантию и присоединять к братии. Если же, продержав кого-либо на испытании установленное время, настоятель не усмотрит в нем истинного повиновения и отсечения своей воли и через три года, такового не постригать, но отпускать в мiр, чтобы не было от него соблазна общему житию.

(11). Если поступающий из мiра во иночество принесет с собою в монастырь какое-либо имущество, то настоятель должен это имущество хранить в целости в монастырской сокровищнице до пострига. По постриге же может обратить его на общие монастырские нужды. Если же брат до пострига захочет уйти из монастыря в мiр или какую-нибудь другую обитель, тогда все имущество его, принесенное им в обитель, надо возвратить ему в целости, чтобы не было брату, ни обители никакого смущения.

(12). Внутри обители должна быть непременно устроена больница, чтобы заболевшая братия имели о себе особенное попечение в пище, питии и во всяком упокоении. В ней должен быть поставлен искусный брат, могущий послужить больным в разуме духовном, а если бы нашелся хотя бы отчасти знающий искусство врачебное, то и таковой должен быть там поставлен.

(13). Должен настоятель заботиться и о том, чтобы в монастыре были различные мастерства, а в особенности необходимые для человеческого общежития, и на них определять братию, а неумеющих – обучать, чтобы таким образом самим братиям, проходящим на общую пользу различные мастерства, все общество братии могло без хлопот удовлетворяться в своих нуждах и не было бы надобности ради них выходить в мiр и избежать от того душевного вреда.

(14). Должны быть устроены две странноприимницы: одна внутри монастыря для приходящих в обитель духовных и мiрских лиц, другая же вне монастыря: да приходящие во обитель найдут успокоение и себе самим внутри монастыря и скотам своим вне монастыря. И над этими службами настоятель должен поставить искусных братий, которые могли бы в разуме духовном послужить братии и настоятель должен как к духовной своей братии иметь духовную любовь, так и ко всем в обитель приходящим нищим, больным, неимущим, где главы подклонити, такую же любовь показывать, принимать с любовью одного в странноприимнице, другого в больнице и заботиться посильно о их телесных нуждах и, напутствовавши их всем необходимым, с миром отпускать. Все эти и другие общежительные уставы, как во святой горе Афонской по силе нашей сохраняли, так и здесь насколько возможно сохраняем: только еще странноприимниц готовых не имеем и достаточного количества келий для братии, так что живем в великой тесноте. Но надеемся, что Господь подаст нам все необходимое, дабы всякий брат, после трудов церковного правила и различного послушания, ради умного делания и телесного подвига, так же и упокоения имел бы свою особую келейку, как тихое и небурное пристанище, отчего может быть лучшее духовное устроение и успеяние в братии.

(15). Молим Ваше Преосвященство, да будет возбранен вход в обитель женскому полу, за исключением крайней нужды во время войны и бегства. Также и скит, созданный во имя Святого Еноха, Илии и Иоанна Богослова да не будет никогда отделен от монастыря. Да будут в нем братия из монастыря от настоятеля и от всего собора добре чин и уставы общежительные блюдущие определенны, и все необходимое к жизни получают от общины. Страннии же иноки и свое особое стяжание имущие никоим образом там да не будут. И по определению собора пусть там совершают и правила церковные и Божественную литургию ради поминовения ктиторов и благодетелей.

(16). Заключает в себе правило о переселении в село монастырских рабов и об устроении там для них церкви и мiрского иерея, дабы монастырь остался без всякого смущения.

(17). О порядке избрания настоятелей. Да не будет по смерти одного настоятеля другой присылаем со стороны. Но по согласному и единомысленному всего собора избранию и по совету умирающего настоятеля и по благословению преосвященного митрополита должен быть таковой избран от общества братий и, который бы всех превосходил разумом духовным, знанием Священного Писания и общежительного устава, также послушанием, отсечением своей воли, любовью, кротостью, смирением и всеми добродетелями, могущий словом и делом подать братии добрый пример, саном священства почтенный. И так как наше общество состоит из трех наречий, то должен он хорошо знать три языка, греческий, славянский и молдавский или хотя бы два – славянский и молдавский. Если же какой начальник будет поставлен со стороны, а не от собора братий, самим делом не стяжавший совершенного послушания и отсечения своей воли и рассуждения, не прошедший в общежитии терпения укоризны и бесчестия, силы Писания и общежительных уставов не ведущий, еще же и имеющий свое особое имущество и не с тою целью принявший начальство, чтобы положить душу свою за братию, но только чтобы себя упокоить и увеличить свое имение, как таковой может хорошо управлять стадом овец Христовых? Да и собор братий, как покорится такому наставнику? И если бы когда-либо что-нибудь подобное и совершилось, без соборного избрания начальник над братией поставлен был, то иное от этого не воспоследует, как только всеконечное и совершенное расточение братий и разорение общему житию. Разве только никоим образом во всем соборе братии не найдется такого, который мог бы и словом и делом и примером вести братию ко спасению. Но и тогда со стороны взятый по такой крайней нужде должен быть поставлен с добровольным произволением всей братии, давши обещание Богу пред всею братией до самой смерти своей не иметь и не приобретать никакой своей собственности, и вместе с братиею иметь общими все нужды. При таком только условии может не быть запустения общему житию.

(18). Монастырь сей нигде же никогда да поклонен будет, яко же о сем страшную клятву блаженной памяти ктитора святыя обители сия обретохом: Зане же от сего всеконечное общему житию было бы разорение. Не поклонен же нигде монастырь сущий может благодатию Божией и общее в нем братий житие неразоримо и непоколебимо пребыти.

Представленный старцем Паисием устав братства был одобрен и утвержден высшею молдавскою церковною властью. Старец и братия могли начать спокойно устраивать свою жизнь на новом месте. Вскоре по переселении старца Паисия в Драгомирну произошло его пострижение в схиму. О прибытии старца в Драгомирну узнал его давний друг и наставник иеромонах Алексий, проживавший в Мерлополянском скиту в Валахии у старца Василия. Он пришел в Драгомирну и прожил у старца всю зиму. По просьбе Паисия иеромонах Алексий облек его в схиму, сохранив ему прежнее имя Паисия. Это событие доставило радость всему братству. Отец Алексий прожил в Драгомирне до Пасхи 1764 года и ушел обратно в свой скит, провожаемый с большим сожалением и старцем и братией, так как он привлек к себе все сердца своею необыкновенною добротою. По смерти схимонаха Василия, Алексий был начальником и старцем в своем скиту.

Устраивая свою жизнь в Драгомирне, старец Паисий прежде всего обратил внимание на порядок богослужения, который во всяком церковном обществе составляет его основание. Богослужение в Драгомирне совершалось строго по чину Святой Горы. На правом клиросе пели по-славянски, на левом по-молдавски. Устав общежития соблюдался так же строго. Никто из братий не смел и дерзнуть назвать какую-нибудь вещь моею или твоею, но должен был считать все от Бога посылаемое общим достоянием братства, получая все необходимое для себя от старца. Трапеза всем подавалась общая, кроме больных и престарелых или слабых. Все послушания внутри монастыря – в поварне, в пекарне и т. д. выполняли сами братья. Они же сами исполняли и разные мастерства, сапожное, столярное, слесарное, портняжное и др. Каждый совершал свое послушание охотно и усердно, добросовестно ради Бога по силе своей. Ослушанию, самочинию, противоречию в братстве не было места. Братия сами работали и на огородах и в поле и смотрели за скотом. Во время работы на устах должно было быть молчание, а в сердце тайная молитва. Сам старец нередко выходил с братией на общее послушание и работал вместе с прочими, подавая пример. Во время уборки хлеба братия проводили иногда по несколько дней в поле. Ради правила церковного и других церковных нужд вместе с братиями отправлялся в степь и духовник, имея при себе и Божественные Таины. Нередко старец призывал и врача, а иногда приезжал и сам и проводил с братией в степи по три и по четыре дня, и это было для братии величайшим праздником. Старец благословлял их труды, радовался их усердию и беседовал с ними. Когда старец уезжал, братия с любовью провожали его, просили благословения и молитв, целовали его руки и возвращались на работу, радуясь тому, что повидали своего старца и послушали его бесед и наставлений. Когда старец не мог лично навестить жнецов, он посылал им письменное приветствие. Учил их, как они должны относиться друг к другу, беречь и любить друг друга. Он писал им: «Берегите себя от зависти. Где зависть, там нет духа Божия; удерживайте язык, чтобы он не говорил пустых слов. Кто бережет язык, оберегает душу от скорби. От языка жизнь и смерть. Старшие должны учить младших, неопытных. Во всех должно быть смирение, доброта и любовь. Нужно укреплять себя страхом Божиим, памятью смерти и вечных мук. Каждый день нужно исповедовать помыслы старцу. Молитву Иисусову повторять постоянно. Приносите Богу жертву чисту, непорочную, благоуханную по вашему христианскому обету. Приносите ваши труды и ваш кровавый пот, как жертву всесожжения; загар от солнца да будет вам, как терпение мучеников». В заключение письма старец молит Господа сохранить труждающихся от всякого зла духовного и телесного и покрыть их от всех козней диавола. Такие письма, проникнутые любовью и заботливостью, ободряли и одушевляли братию и делали для нее легким и радостным тяжелый и утомительный труд.

В келейной жизни старец требовал от каждого брата, чтобы он проходил свое звание с полным сознанием и усердием, был монахом не по одежде только, но и по духу. Он требовал, чтобы братия в кельях читала писания святых отцов, творила умную молитву и по силе полагала частые поклоны со слезами. Каждый вечер братья, особенно новоначальные, приходили к своим старцам и исповедовали им свои помыслы. Исповедание помыслов старец считал основанием духовной жизни и видел в нем надежду спасения для души, искренно кающейся в грехах. Если между братиями случалось недоразумение, то непременно в тот же день должно было последовать и примирение по слову Писания, «солнце да не зайдет во гневе вашем». А если бы кто-нибудь из братии до такой степени ожесточился, что не захотел бы и мириться, такого старец отлучал, запрещая ему даже и на порог церковный становиться и молитву «Отче наш» читать, пока не смирится. На послушание вне монастыря старец посылал таких братий, от которых не было бы какого соблазна мiрским и для собственной души которых не было бы вреда. А если бы при исполнении дела оказалось необходимым нарушить какую-нибудь заповедь, то старец повелевал оставить это дело, говоря, что лучше пусть погибнет дело, нежели будет нарушена заповедь Божия и мы подпадем вечному осуждению. Больные, слабые, престарелые помещались в больнице и поручались попечению брата Онория, знавшего немного врачебное искусство и отличавшегося любвеобильным сердцем и умением утешить всякого страдальца духовною беседою. Старец очень любил и ценил Онория. Ему одному было только предоставлено для нужд больных самому брать в кельи старца столько денег, сколько ему было нужно. Онорий со своей стороны был всецело предан старцу и по кончине его только на один год пережил его. Мало-помалу устроили в монастыре теплую церковь, поставили кельи, архондарик и пр.

Старец по целым дням был занят с братией, двери его кельи не закрывались иногда до 9 часов вечера. Одни уходили, другие приходили по делам духовным или хозяйственным. Одних он утешал, с другими радовался, но никогда не огорчали его неудачи хозяйственные – он скорбел только о бедах духовных. «Тридцать лет прожил я при нем, говорит его жизнеописатель, и не видел его скорбящим о материальных нуждах. Он только тогда сильно скорбел, когда видел нарушение заповедей Божиих». При своих постоянных заботах о братстве старец Паисий находил время и для своих любимых литературных занятий. Им он посвящал ночи. Запасшись на Афоне святоотеческими книгами на древне-греческом языке, старец по ним проверял и исправлял в Драгомирне славянские переводы. О своих книжных занятиях в это время он подробно рассказывает в письме к архимандриту Феодосию. «Когда мы поселились в святой обители Драгомирнской я стал всячески раздумывать о том, как бы мне приступить к исправлению славянских отеческих книг, а еще лучше к новому переводу святоотеческих писаний с древнегреческого языка, однако встретил немало препятствий к этому делу. Первое препятствие заключалось в том, что переводчик книг непременно должен быть вполне сведущим человеком, и не только в грамматике, правописании и в особенностях того и другого языка, но также и в более высоких науках, как то риторике и философии, да наконец и самого Богословия должен, так сказать, не перстом коснуться. Я же хотя и провел в юности моей четыре года в Киевских училищах, но научился там только отчасти грамматике латинского языка, дальнейшему же моему учению помешало желание монашества. Однако и те небольшие сведения, которые я приобрел в то время с течением лет были почти утрачены мною, так что я боялся и трепетал начать столь великое дело исправления или перевода святоотеческих книг с такими слабыми познаниями. Вторым препятствием было мое неискусство в орфографии, т. е. в правописании. Кто же будучи неискусным в правописании осмеливается писать священные книги, тот по моему мнению, хотя сердцем и верует в правду и устами исповедует во спасение, но рукою своею вследствие своего неискуства совершает хулу. Вот почему и я, будучи тогда еще неискусным в правописании, ужасался приступить к такому великому делу. Третье препятствие состояло в том, что у меня не было необходимых лексиконов. Переводить же книги без лексиконов – это все равно, что заниматься каким-либо ремеслом, не имея необходимых для того инструментов. Четвертым препятствием было то, что я знал тогда очень мало древнегреческих слов, настоящим же образом совсем не владел этим языком. Пятое препятствие заключалось в том, что язык древнегреческий превосходит все остальные языки вселенной мудростью, красотой, глубиной, обилием и богатством речений, так что и сами природные греки в совершенстве образованные, едва могут постигать глубину его. Как же я, будучи столь малосведущим, мог осмелиться приступить к делу исправления или перевода книг с такого премудрейшего языка? Шестым препятствием было то, что и наш преславный славянский язык, который, по моему мнению, превосходит многие языки своею красотою, глубиною и обилием речений и ближе всех подходит к древнегреческому языку, я знал также в недостаточной степени. Принимая во внимание все эти обстоятельства, а также и то, что я был слишком обременен бесчисленными духовными и телесными внутренними и внешними различными попечениями, я почти потерял надежду когда-нибудь начать привлекавшее меня дело. Но, видя в нашем братстве великий голод слова Божия, от которого совершенно изнемогали души братии вместе с моею собственной душой, и, возложив всю свою надежду на Господа умудряющего слепцов, я решился, полагаясь на молитвы братии, приступить, наконец, к этому делу с большою осторожностью. Сознавая, что начинаемое мною дело исправления и новый перевод святоотеческих книг я не в состоянии буду сразу же выполнить в таком совершенстве, чтобы мои исправления и переводы могли быть немедленно переданы в другие монастыри для переписывания или для напечатания, и что может оказаться нужда в их вторичном рассмотрении и исправлении, видя как в зеркале, что не однажды, а еще много раз по мере приобретения необходимых лексиконов и моего усовершенствования в познании как древне-греческого, так и славянского языка явится нужда снова внимательно пересмотреть исправленные книги и подвергнуть их новому исправлению или мне самому, если Бог продлит век, или по смерти моей другим искусным в этом деле братиям, я положил в душе своей твердое решение, чтобы мой труд как несовершенный во всех отношениях неисходно оставался в одном только нашем братстве до тех пор, пока при помощи Божией не исправится окончательно. Свою работу я начал следующим образом: в виду недостатка лексиконов, а также и моей неопытности, я принял за руководящую нить для себя перевод отеческих книг с древнегреческого языка на молдавский, сделанный нашими возлюбленными братиями иеромонахом Макарием и Даскалом Иларионом, людьми учеными и опытными в переводе книг. Часть же этого перевода была сделана братом Макарием еще на святой горе Афонской, а часть в Драгомирне, а также и отец Иларион трудился над своим переводом в нашем братстве. Приняв их перевод по всем соображениям за несомненно правильный, я начал, руководствуясь их переводом и, следя по древне-греческому подлиннику, исправлять славянские книги. Таким способом я исправил следующие святоотеческие книги: Исихия, Диадоха, Макария, вторую, Филофея, Нила о молитве, Фаласия, Григория Синаита, Симеона Нового Богослова Слово о внимании и молитве, Кассиана Римлянина – о восьми помыслах и другие, крепко держась, как слепец за тын, вышеупомянутого молдавского перевода, и таким образом закончил первое исправление названных книг. Спустя некоторое время, когда я понемногу стал приходить в лучшее познание своего дела, я заметил в моих первых исправлениях очень много ошибок. Тогда я вторично исправил некоторые из этих книг. Спустя еще немного времени, заметив в книгах новые погрешности, я в третий раз исправил. Впрочем, некоторые книги так и остались только при первом исправлении, потому что у меня не было времени исправить их вторично. Нужно, однако, сказать, что и исправленные мною книги далеки были от настоящего совершенства, так как и те самые древнегреческие книги, которые переписывались для нас на Афоне, оказались во многих местах не совсем правильными. Исправляя старые славянские книги и, не имея еще в своем распоряжении ни одного лексикона, я все-таки вновь перевел с тех же древнегреческих книг писания святых: Антония Великого, Исаия Отшельника и Петра Дамаскина, вторую книгу, но эти переводы вследствие моего тогдашнего неумения заключают в себе столько ошибок, что мне и подумать об этом страшно, исправить же их как следует при отсутствии правильных древне-греческих книг нет никакой возможности. Книгу святого Федора Студита, вследствие крайней нужды в ней, я тогда же перевел с обыкновенного греческого языка, не удостоившись даже и до настоящего времени увидеть ее на древнегреческом языке. Впрочем, и в этом моем переводе по указанным причинам имеется очень много ошибок. Книгу святого Исаака Сирина древнего славянского перевода я целый год исправлял, проверяя ее то по древне-греческому печатному тексту, то по молдавскому переводу. Но, к прискорбию моему вижу, что и эта книга далека от совершенства и что, если только Господь по своему милосердию продлит мне жизнь и даст мне, почти уже слепому необходимое зрение, мне придется снова потрудиться над ее исправлением».

В другом месте старец Паисий рассказывает еще следующие подробности своих исправлений славянского текста этой книги: «Когда я проживал в небольшом еще числе братии на Афоне, была у меня книга святого Исаака Сирина, часть которой я переписывал еще в юности моей в Киево-Печерской лавре, а докончил ее для меня по моей просьбе один ревнитель на Афоне. Книга эта и до сих пор находится у меня. Читая эту книгу на Афоне много раз и со вниманием, я во многих местах не мог находить в ней смысла… Я отмечал такие места особыми знаками на полях, надеясь со временем, найдя лучшую книгу, исправить их. Спустя некоторое время, я встретил одного иеромонаха, у которого оказалась книга святого Исаака, будто бы во всем сходная с болгарскою книгою, писанную более чем за четыреста лет до того, и сходную будто бы с греческою книгою. Поверив такому заявлению и желая исправить свою книгу, я выпросил у иеромонаха его книгу, шесть недель день и ночь исправлял по ней свою книгу, но оказалось, что неясные места в моей книге так и остались по-прежнему неясными, ибо они оказались и в данной мне книге написанными точно так же, как и в моей. Желание мое достать книгу святого Исаака на древне-греческом языке оставалось неисполненным и во время пребывания моего на Афоне и в первые года моего жительства в Драгомирне. По прошествии многих лет, когда я потерял уже почти всякую надежду приобрести эту книгу, всемогущий Бог своею благодатию побудил Иерусалимского патриарха Ефрема отпечатать эту книгу, и патриарх поручила это дело премудрейшему иеродидаскалу Никифору, впоследствии архиепископу Астраханскому, а тогда проживавшему в Царьграде. Узнав об этом, один брат из нашего общежития, бывший тогда в Царьграде, стал умолять и святейшего патриарха Ефрема и иеродидаскала Никифора, чтобы они, когда эта книга выйдет из печати благоволили прислать ее мне в Драгомирну. По благословению патриарха отец Никифор сообщил брату нашему, что „как только книга будет напечатана я немедленно пришлю ее вашему старцу в знак моей любви к нему“. Все это было в 1768 году. Когда брат наш, возвратившись в обитель, рассказал об этом, душа моя наполнилась величайшею радостью и я с надеждою ждал исполнения обещания… В 1770 году в пост Рождества Христова иеродидаскал Никифор исполнил свое обещание и прислал мне бесценный дар, печатную элино-греческую книгу святого Исаака Сирина, которую я принял с невыразимою радостью и со слезами возблагодарив Бога, исполнившего мое давнишнее желание, немедленно же стал читать свою славянскую книгу, сличая ее до слова с печатною элино-греческою с целью произвести в славянской книге исправление тех мест, в которых не оказывалось грамматического смысла, но вовсе не с целью нового перевода книги. Ибо, тогда я не имел еще достаточных познаний в элино-греческом языке, а также и необходимых книг. И потому тогдашний мой труд никак не может быть назван переводом, но только некоторым исправлением славянской книги… Когда же элино-греческая книга святого Исаака была переведена на молдавский язык, тогда я, сравнив этот перевод с моею славянскою книгою, сделал в славянской и еще некоторые необходимые исправления. А так как славянская книга в некоторых частях оказалась более богатой словами, нежели греческая, и эти слова по моему соображению действительно принадлежали святому Исааку, то я их и не исключил из славянской книги, но только отметил. Весь этот мой труд исправления славянской книги святого Исаака начался в 1770 году и окончился в 1771 году».

Что касается Паисиева перевода книги святого Исаака с греческого языка на славянский, то этот перевод относится уже к 1787 году, когда старец жил уже в Нямецком монастыре, и об этом переводе мы будем говорить в другом месте. В 1774 году пришел со святой горы в Драгомирну один греческий монах по имени Констанций и принес с собою элино-греческую книгу, писанную его рукою и заключающую в себе множество отеческих книг. В ней оказались и такие книги, которых старец Паисий до тех пор еще не видел на славянском языке. По усердной просьбе Паисия монах переписал для него эти книги. Но, так как он был совершенно чужд грамматических познаний, то он и свою книгу и в свой список внес бесчисленное множество ошибок «так что, поистине, получилось золото святых словес, валяющимся в грязи безграмотности, от которой даже люди хорошо образованные, не имея в своих руках достоверных, греческих подлинников, едва ли могут это золото очистить».

Из книг, переписанных монахом Констанцием, старец перевел на славянский язык святого Марка и святого Никиту Стифата 300 глав. Из тех же книг монаха Констанция он перевел еще книгу святого Феодора Эдесского. Но все эти книги не только не пригодны к печатанию, но даже и к переписыванию на стороне, ибо нуждаются в предварительном тщательном исправлении по достоверным подлинникам. Далее старец Паисий пишет: «что же я скажу о книге святого Калиста, патриарха Цареградского, и преподобного Игнатия, о которой свидетельствует блаженный Симеон, архиепископ Солунский? Я сильно желал хотя бы только увидеть при жизни эту книгу, но Господь устроил так, что я не только увидел ее, но даже успел и перевести ее на славянский язык. Но и эта книга, хотя оказалась и лучшего правописания сравнительно с другими, не свободна от таких погрешностей, что даже сам наш искуснейший переводчик греческих книг на молдавский язык отец Иларион не мог отыскать в некоторых местах настоящего смысла и должен был перевести так, как ему казалось правильным. Его мнению следовал и я в своем переводе. Вот почему и эту книгу затруднительно печатать и распространять где-либо на стороне. Тоже самое должен я сказать и о второй книге святого Калиста, именуемого Катафигиота: хотя я перевел ее на славянский язык, но и она не чужда многих погрешностей. Житие святого Григория Синаита, писанное учеником его святейшим Калистом, патриархом Цареградским, было принесено схимонахом Савою со святой горы нашему общему отцу и старцу Василию, а мы, воспользовавшись этим, переписали его для себя. Книгу же святого Максима Исповедника мы имели только одну – четыреста глав о любви, московской печати, и кроме нее его слово постническое по вопросу и ответу, переписанное мною еще в юности в нашем отечестве с многочисленными ошибками и пропусками. Элино-греческого же текста ее я и до сих пор не видел, несмотря на все желание. Книги святого Нила Сорского на греческом языке совсем нет, а есть только на славянском, и я еще в юности моей переписал ее с бесчисленными орфографическими погрешностями и до сих пор не имею времени ее исправить». Таков собственный рассказ старца Паисия о его книжных занятиях в Драгомирне.

Из этого рассказа видно, что и здесь, как и на Афоне, старец занимался преимущественно исправлением славянских переводов, но в то время, как на Афоне он исправлял по славянским спискам, в Драгомирне он исправлял их по греческим подлинникам. Здесь же в Драгомирне началась и переводческая деятельность старца, достигшая своего полного развития уже в Нямецком монастыре. Трудясь над исправлением и переводом святоотеческих книг, старец Паисий делился результатами своих занятий со своею братией и для этого в его обители был установлен такой порядок: когда наступало зимнее время и вся братия собирались от внешних послушаний в монастырь и приходил пост Рождества Христова, тогда старец пользуясь исправленными книгами начинал вести с братией беседы и это продолжалось от начала рождественского поста до Лазаревой субботы. Каждый день за исключением воскресных и праздничных дней братии собирались вечером в трапезу, зажигались свечи, приходил старец и, сидя на обычном своем месте, читал или книгу святого Василия Великого, или святого Иоанна Лествичника, или святого Дорофея, или святого Феодора Студита, или святого Симеона Нового Богослова, или кого-нибудь другого из богоносных отцов. Один вечер чтение и поучение велось на славянском языке, другой на молдавском. Когда чтение шло на славянском языке, молдаване в это время читали повечерие и наоборот. Читая книги, старец тотчас же и объяснял читаемое, приводя места из Священного Писания и из отеческих книг.

Вот образец его беседы: «Братие и отцы, сокрушенным сердцем подобает нам творить попечение, как учат божественные отцы, ибо Иоанн Лествичник говорит: если мы и высокую жизнь проходим, а сердца болезненного не приобретаем, то все это притворно и суетно. И Григорий Синаит говорит: болезнь сердечная и смирение и труд послушания по силе каждого с правотою сердца совершает дело истины. И он же снова: всякое делание телесное и духовное, не имеющее сердечного труда, никогда не принесет плода совершающему его, ибо Царство Божие усилием берется и употребляющие усилие достигают его, как сказал Господь. Ибо хотя бы кто-нибудь безболезненно многие годы трудился или трудится, но не заботится с горячим усердием сердца совершать труды покаяния, бывает чужд чистоты и не причастен Духу Святому. И еще: кто трудится с небрежностью и леностью, то хотя бы он казалось и много работает, никакого плода не получит, ибо идущие не болезненным путем впадают от уныния в неполезные попечения и помрачаются. То же самое говорит и Симеон Новый Богослов: кто не подражает Христовым Страстям покаянием, слезами, смирением, послушанием и терпением, особенно же нищетою и скорбями, поношением и поруганием, и не бывает причастником Его позорной смерти, тот не может быть и сопричастником Его духовного здесь воскресения и не может получить благодати Святого Духа, ибо божественный Павел говорит: если с Ним страдаем, то с Ним и прославимся. Если же стыдимся подражать Его страданиям, какие Он претерпел за нас, и живет в нас земное мудрование плоти избегать этих страданий, явно, что и славе Его мы не можем быть причастниками. Ибо без покаяния и слез, как мы сказали, ничто из сказанного не может быть и не будет ни в нас самих, ни в других. Он же в другом месте говорит: никто не может доказать от Божественного Писания, что без слез и всегдашнего умиления мог очиститься от страстей и чтобы кто-нибудь из людей мог достигнуть святости или получить Духа Святого или увидеть Бога или почувствовать Его внутри себя в своем сердце без предварительного покаяния и умиления, ибо только по мере слез печали и покаяния, все это производит божественный огонь умиления. И снова говорит: берегитесь, чтобы вам не лишиться иметь в себе Христа и чтобы вы не отошли с пустыми руками из этой жизни и тогда восплачете и возрыдаете». Приводя эти слова святых отцов, старец со слезами убеждал братию исполнять заповеди Христовы и приобретать себе сердце сокрушенное и смиренное. Все его наставления, все заботы, вся болезнь сердца были направлены к тому, чтобы все братии с полным единодушием, всем сердцем и всю душою хранили заповеди Божии и не проводили бесплодно и в нерадении время данное Богом для покаяния. Он убеждал братию усердно заниматься чтением святоотеческих книг и строго хранить заповеди Христовы, без чего и самое их общежитие не может устоять. Он говорил: «Пусть никто из вас не говорит, что невозможно каждый день плакать, ибо говорящие так говорят вместе с тем, что невозможно каждый день и каяться. Прежде всего вам следует с несомненною твердою верою и теплою любовью приступить к Господу и решительно отречься от мiра сего со всеми его красотами и сладостями, от своей воли и от своего рассуждения и быть нищими духом и телом. И тогда благодатию Христовой возжется в совершенных душах святая ревность. С течением же времени и по мере труда подадутся слезы и плач, и малая надежда во утешение души. Явится алчба и жажда правды, т. е. пламенное усердие поступать во всем по заповедям Его, достигать смирения и терпения, милосердия и любви ко всем, наиболее же к скорбящим, больным, злостраждущим и престарелым и все это плоды Духа по слову божественного апостола. Явится усердие носить немощи ближнего, полагать душу свою за брата, претерпевать искушения разного рода, обиды, поношение и укоризны, прощать от всей души друг другу всякие огорчения, любить врагов, благословлять проклинающих вас, добро творить ненавидящим вас, молиться за обижающих вас и гонящих вас, как того требует Христос. Ко всему тому мужественно с благодарностью терпеть разного рода телесные скорби, немощи, болезни лютые и горькие, временные страдания ради вечного спасения души своей. Таким образом вы достигнете в мужа совершенна, в меру духовного возраста Христова. И если твердо пребудете в таких трудах, то устоит и братство ваше, пока угодно будет Господу. Если же отступите от внимания себе и от чтения отеческих книг, то отпадете и от мира Христова и от любви Его и от исполнения заповедей Его и тогда водворятся среди вас беспорядок, суета, неустройство, душевное смущение, колебание и безнадежие, ропот друг на друга и взаимные осуждения и за умножение всего этого иссякнет любовь многих, а может быть, даже и всех. И тогда разорится собор ваш сначала душевно, а потом и телесно».

Ежедневное чтение старцем святоотеческих книг и его беседы имели огромное воспитательное значение для братии. Впоследствии, когда жизнь братства стала приходить в упадок, братья сами признавались, что одною из важных причин этого упадка было прекращение ежедневных бесед старца. Старец имел такой дар убеждения, что и самого печального мог утешить своими словами и самого унылого мог одушевить. А где нужно было, обличал, запрещал, умолял, отлучал, долго терпел и при безуспешности отсылал от себя. И только самых ожесточенных и самочинных запрещал, угрожая им гневом Божиим. Никто не уходил от него неисцеленным и каждый день все готовы были стоять перед ним, чтобы только насладиться его беседою. Как-то один из братии сказал старцу: «Отче, помысл мне говорит, что вы имеете ненависть ко мне, так как часто с гневом укоряете меня при братиях». Старец ответил: «Возлюбленный брат, гневаться и раздражаться чуждо евангельской жизни. Если Божественное Евангелие повелевает и врагов любить и добро им творить, то как же я могу ненавидеть чад моих духовных? А если я с гневом укоряю вас, то да подаст и вам Господь иметь такой гнев; я понуждаю себя казаться гневающимся, хотя благодатию Божией никогда гнева и ненависти не имею». Брат со слезами упал к ногам старца, прося прощения. Старец часто говорил братии: «Я не хочу, что бы кто-нибудь из вас боялся меня как грозного властелина, но чтобы вы любили меня как отца, подобно как и я люблю вас как детей моих духовных».

По установлению старца каждый духовник сообщал старцу о всяком брате, которого сам не мог умиротворить, так же и о причине его смущения. И когда такой скорбный брат войдет бывало в келью старца, то старец уже видел, с чем он приходит, и, подав брату благословение, прежде чем тот скажет что-нибудь, сам начинал с ним беседу и своими сладостными и утешительными словами отвлекал его мысли от случившихся ему скорбей. Беседу свою старец вел применяясь к положению, к нраву, к разуму и к послушанию брата. С более разумными имел обыкновение говорить о высоких предметах, поясняя свои слова священным писанием, и до такой степени удивлял и утешал брата, что тот готов был от духовной радости ни во что вменить все, всю славу, радости и скорби мiра. С более же простыми братиями старец говорил проще, приводя им примеры или от их мастерства, или от послушания и своими словами приводил их в такое чувство, что они готовы были укорять и себя и самую скорбь свою, ради которой пришли к старцу. Слушая слова старца, братья вникали внутрь самих себя и забывали о причине приведшей их к старцу и, приняв благословение, уходили от него, радуясь и благодаря Бога. Ни один раз старец говорил братии, что когда он видит чад своих духовных подвизающихся и ревнующих о сохранении заповедей Божиих и со смирением проходящих святое послушание, то он испытывает такую неизъяснимую радость, что большей радости не желает иметь даже и в Царствии Небесном. Когда же видит их нерадящими о заповедях Божиих, ходящих без страха Божия и презирающих святое послушание, тогда его душу охватывает такая скорбь, что и во аде большей быть не может. Однажды приходит к старцу один брат и говорит, что очень пристают к нему помыслы. Старец улыбнувшись сказал: «Почему вы такие глупые? Делайте так, как я делаю: я с вами весь день спорюся, а с иными и плачу, с иными радуюсь и другие дела делаю. Когда же выгоню вас всех из кельи, то вместе с вами выгоню и все помыслы. Тогда возьму в руки книгу и ничего не слышу, как будто в Иорданской пустыне безмолвствую».

Говоря о том, что слово старца было сильно и действенно, жизнеописатель объясняет это тем, что старец с детства исполнял все заповеди Божии. Он читал священные книги с величайшим вниманием, от внимания рождалось разумение, от разумения желание, от желания ревность. Однажды прочитанное навсегда оставалось в его памяти. Как-то у старца в кельи шла беседа о книгах. В беседе принимал участие один брат, знавший древний греческий язык. Спрошенный, как нужно перевести такую-то греческую фразу, он отвечал: «Объяснял нам ее наш учитель, но я не могу сейчас вспомнить». Услышав это, старец с улыбкой сказал: «А я, если прочту что-нибудь однажды, до смерти не забуду».

Чувствуя себя со всех сторон охваченными любовью и попечением старца, слушая его беседы, братия все более и более преуспевали в любви к Богу и в терпении Христовом, хотя и не все в одинаковой мере. Старец радовался и побуждал еще к большему усердию говоря: «Не унывайте, чада, ибо ныне время благоприятное, ныне день спасения». Тогда, по словам жизнеописателя, жизнь в Драгомирне представлялась как бы земным раем. Люди, отвергши ради любви Божией свою волю, стали мертвыми для мiра сего. Тайные же их подвиги, сокрушение сердца, глубокое смирение, страх Божий, внимание и молчание и непрестанную молитву в сердце невозможно и передать словами и на них исполнялись слова преподобного Исаака: «Господу приятно собрание смиренных, как собрание серафимов». Существовавши в братстве старца Паисия взгляд на существо монашеского подвига нашел свое выражение в «Поучении на пострижение монашеского чина», приписываемом некоторыми самому старцу. (Сбор. № 485. Рукоп. Academia Romana. См. в приложении 2-м.)

Эта тихая, мирная и радостная жизнь братии в Драгомирне омрачилась одним горестным событием.

Около 1766 года скончался отец Виссарион, первый ученик старца Паисия на Афоне и его единодушный друг и ближайший помощник. Горько оплакав умершего, старец установил ежегодно совершать память его и поставлять всей братии поминальную трапезу, что и соблюдалось до самой кончины старца. В первые же годы пребывания в Драгомирне старцу Паисию пришлось выступить на защиту Иисусовой молитвы, то есть внутреннего сердечного молитвенного пребывания со Христом, как главнейшего средства одоления злых помыслов и достижения чистоты сердца. На Украине в Мошенских горах появился некоторый монах, отрицавший умную молитву как ересь и прелесть. Этот монах приобрел такое влияние на свою братию, что некоторые, наслушавшись его речей, собрали отеческие книги, учившие об умной молитве, и, привязав к ним камни, потопили в реке. Узнав об этом, старец Паисий написал в 6 главах сочинение об умной молитве, которое и послал заблуждающимся инокам. Это сочинение будет воспроизведено дальше.

Глава 2. Учение старца Паисия об Иисусовой молитве, умом в сердце совершаемой

Учение старца Паисия об Иисусовой молитве, как и его учение о монашестве, тесно связано с учением об этом предмете его учителя и друга схимонаха Василия. Поэтому мы сначала вкратце передадим учение об Иисусовой молитве старца Василия, изложенное им в предисловиях на книги святого Григория Синаита, блаженного Филофея Синайского и блаженного Исихия Иерусалимского.

Свое предисловие на книгу святого Григория старец Василий начинает указанием неправильности мнения тех, которые думают будто бы умное делание прилично одним только совершенным, достигшим бесстрастия и святости. Думающие так, ограничивают свое моление одним только внешним исполнением псалмопения, тропарей и канонов, не понимая того, что такое внешнее моление назначено нам святыми отцами только как временное в виду немощи и младенчества нашего ума с тем, чтобы мы, постепенно совершенствуясь, восходили на ступень умного делания и ни в каком случае не оставались при одном только внешнем молении. По словам святого Григория, только одним младенцам свойственно, совершая устами внешнее моление, думать, что они совершают что то великое, и утешаясь количеством читаемого, выращивать в себе внутреннего фарисея. По словам святого Симеона Нового Богослова тот, кто ограничивается внешним деланием молитвы, не может достигнуть внутреннего мира и преуспеть в добродетели, ибо он подобен ведущему борьбу со своими врагами в ночной темноте; он слышит голоса врагов, получает раны от них, но не видит ясно, кто они, откуда они пришли, как и для чего они борются с ним? По словам святого Исаака Сирина и преподобного Нила Сорского, если бы кто-нибудь захотел помимо умной молитвы одним только внешним молением и внешними чувствами отразить прилог вражий и противостать какой-либо страсти или лукавому помыслу, тот скоро оказался бы много раз побежденным: ибо бесы, одолевая его в борьбе и снова добровольно ему покоряясь, как бы им побеждаемые, издеваются над ним и располагают его к тщеславию и самонадеянности, провозглашая его учителем и пастырем овцам. Из сказанного можно видеть силу и меру, как умной молитвы, так и внешнего моления. Не следует думать будто святые отцы, удерживая нас от неумеренного внешнего моления и обращая к умной молитве, уничижают этим внешнюю молитву. Да не будет! Ибо все священнодействия Церкви установлены в ней Святым Духом и все они отображают в себе тайну воплощения Бога Слова. И нет ничего в церковных обрядах человеческого, но все есть дело Божией благодати, не возрастающее от наших достоинств и не умаляющееся от наших грехов. Но мы говорим сейчас не об уставах святой Церкви, а об особом правиле и жительстве каждого из монахов, т. е. об умной молитве как таком делании, которое, усердием и сердечною правотою, а не одними только словами произносимыми без внимания устами и языком, обычно привлекает благодать Святого Духа. И этим умным деланием может разумно заниматься не только совершенный, но и всякий новоначальный и страстный, блюдя сердце. И потому святой Григорий Синаит, более всех и до тонкости рассмотревший и обсудивший живущею в нем благодатию Святого Духа, жития и писания и духовные подвиги всех святых, заповедует иметь все старание об умной молитве.

Также и святой Симеон Солунский заповедует и советует и архиереям, и священникам, и монахам, и мiрянам на всякое время и на всякий час произносить эту священную молитву и как бы дышать ею, ибо нет более крепкого оружия ни на земле, ни на небе, говорит он вместе со святым апостолом, как имя Иисуса Христа. Знай и то, добрый труженик этого священного делания, что не только в пустыне или в уединенном отшельничестве были учители и многочисленные делатели этого священнодействия, но и в самых великих лаврах и даже в городах. Например, святейший патриарх Фотий, возведенный на патриаршество из сенаторского звания и не будучи монахом, уже на своем высоком посту обучился умному деланию и до такой степени преуспел в нем, что по словам святого Симеона Солунского лицо его сияло благодатию Святого Духа как у второго Моисея. По словам того же святого Симеона, патриарх Фотий написал и замечательную книгу об умном делании. Он же говорит, что и святой Иоанн Златоуст, и святые Игнатий и Каллист, будучи патриархами того же Царьграда, написали свои книги об этом внутреннем делании.

Итак, если ты, возражая против умной молитвы, скажешь что ты не пустынножитель, чтобы тебе заниматься этим деланием, то тебя обличат патриарх Каллист, который обучился умному деланию, проходя поварскую службу в великой лавре Афонской, и патриарх Фотий, который будучи уже патриархом, обучился искусству сердечного внимания. Если ты ленишься заниматься умным трезвением, ссылаясь на послушания, то ты особенно заслуживаешь порицания, ибо, по словам святого Григория Синаита, ни пустыня, ни уединение не бывают настолько полезны при этом делании, как разумное послушание. Если ты скажешь, что не имеешь учителя, который научил бы тебя этому деланию, сам Господь повелевает тебе учиться из Священного Писания, говоря: «испытайте писания, и в них обрящете живот вечный». Если ты смущаешься, не находя безмолвного места, тебя опровергает святой Петр Дамаскин, который говорит: «в том состоит начало спасения человека, чтобы оставить свои хотения и разумения и исполнять Божии хотения и разумения, и тогда во всем мiре не найдется такой вещи или места, которые могли бы воспрепятствовать спасению». Если тебя смущают слова святого Григория Синаита, много говорящего о прелести, бывающей при этом делании, то сам же этот святой отец и исправляет тебя говоря: «мы не должны ни бояться, ни сомневаться призывая Бога». Ибо, если некоторые и совратились, повредившись умом, знай, что они потерпели это от самочиния и высокомудрия. Если же кто в повиновении с вопрошением и смиренномудрием ищет Бога, никогда не потерпит вреда благодатию Христовой. Ибо праведно и непорочно живущему и избегающему самоугодия и высокомудрия не может причинить зла, по словам святых отцов, весь бесовский полк, хотя бы и воздвиг на него бесчисленные искушения. Только самонадеянно, самосоветно поступавшие впадают в прелесть. Те же, кто претыкаясь о камень Священного Писания, из опасения прелести уклоняются от умного делания, превращают белое в черное и черное в белое. Ибо не для запрещения умного делания учат нас святые отцы о причинах бывающей прелести, но для предохранения нас от прелести. Как и святой Григорий Синаит, повелевая обучающимся молитве не бояться и не сомневаться, указывает и причины прелести: самочиние и высокоумие. Желая, чтобы мы не получили от них вреда, святые отцы повелевают изучать Священное Писание и им руководствоваться, имея брат брата добрым советником, по слову Петра Дамаскина. Если ты страшишься приступить к умному деланию из благоговения и в простоте сердца, и я вместе с тобою готов устрашиться. Но не следует бояться пустых басней по пословице: «волка бояться – в лес не ходить». И Бога следует бояться, но не бежать от Него и не отрекаться от Него.

Не малым препятствием к деланию умной молитвы является для некоторых их телесная немощь. Не будучи в состоянии понести труды и посты, какие несли святые, они думают, что без этого им невозможно начать умное делание. Исправляя их ошибку, святой Василий Великий учит: «воздержание определяется каждому по его телесной силе» и, я думаю, не безопасно, разрушивши безмерным воздержанием силу тела, сделать его бездейственным и не способным к добрым делам. Если бы хорошо было для нас быть расслабленными телом и лежать как бы мертвыми, едва дышащими, то Бог таковыми бы нас и сотворил. Если же Он не сотворил нас такими, то согрешают те, кто прекрасное Божие создание не сохраняют таким, каким оно создано. Об одном только должен заботиться подвижник, не скрывается ли в душе его зло разленения, не ослабело ли трезвение и усердное обращение мысли к Богу, не омрачилось ли в нем духовное освящение и от него происходящее просвещение души. Ибо, если все упомянутое доброе в нем возрастает, то не будет времени восстать в нем телесным страстям, когда душа его занята небесным и не оставляет телу времени для возбуждения страстей. При таком устроении души принимающий пищу ничем не различается от непринимающего. И он выполнил не только пост, но и совершенное неядение и имеет похвалу за свое особенное попечение о теле: ибо умеренное жительство не вызывает распаления похоти. Согласно с этим и святой Исаак говорит: «если понудишь слабое тело выше силы его, двойное смущение наносишь душе». И святой Иоанн Лествичник говорит: «я видел эту враждебницу (утробу) упокоеваемой и бодрость уму подающей». И в другом месте: «я видел ее истаеваемую постом и возбуждающую похоть, дабы мы надеялись не на себя, а на Бога Живого». Так учит и история, которую вспоминает преподобный Никон: уже в наши времена был найден в пустыне один старец, который тридцать лет не видел ни одного человека, хлеба не ел, питаясь одними корнями, и он признался, что все эти годы он был борим блудным бесом. И отцы решили, что не гордость и не пища были причиною этой блудной брани, а то, что старец не был научен умному трезвению и противоборству вражиим прилогам. Потому то и говорит святой Максим Исповедник: «Дай телу по силе его и весь твой подвиг обрати на умное делание». И святой Диадох: «пост имеет похвалу сам по себе, а не по Богу: его цель приводить желающих в целомудрие». И потому не подобает о нем высокомудрствовать подвижникам богочестия, но в вере Божией ожидать исхода нашего устроения. Ни в каком искусстве художники не судят по инструменту о результате работы, но ожидают окончания работы и по нему судят об искусстве. Имея такое установление о пище, не возлагая всю свою надежду на один пост, но в меру и по силе твоей постясь, стремись к умному деланию. Таким образом, ты и гордости можешь избежать, и не будешь гнушаться добрых Божиих творений, воздавая Богу за все хвалу.

Умная молитва есть могущественное оружие, которым подвижник побеждает невидимых врагов своих. Одни из святых отцов дают правила монашествующим вместе с деланием заповедей Христовых совершать продолжительное псалмопение, каноны и тропари. Другие отцы, изучивши тончайшее делание духовного разума, находят недостаточным для новоначальных пребывать в одном только телесном обучении, но, преподавая им вместе с исполнением заповедей Христовых умеренное пение и чтение, устанавливают вместо длительного псалмопения и канонов делание умной молитвы, добавляя при этом, что, если Дух Святой посетит действием сердечной молитвы, тогда, ни мало не сомневаясь, оставлять внешнее правило, ибо восполняет его внутренняя молитва. Третьи, имея большой опыт и познания житий и писаний святых, особенно же будучи просвещены действием и премудростью Святого Духа, устанавливают для новоначальных общее, а не частичное обучение деланию умной молитвы, разделяя его на два вида – делательную и зрительную. Эти отцы повелевают иметь всю заботу об умном делании, отдавая пению немного времени только в часы уныния, ибо, по их словам, церковные службы и песнопения преданы всем вообще христианам, а не тем, которые хотят безмолвствовать. Впрочем и путем длительных псалмопений и чтением канонов и тропарей можно придти в преуспеяние, хотя и очень медленно и с большими трудностями; вторым же путем удобнее и легче, а третьим всего скорее, и притом с отрадою и частым присещением Святого Духа, утверждающим и успокаивающим сердце, особенно при усердном старании и добром желании. Поскольку святая умная молитва срастворяется с соблюдением заповедей Божиих и изгоняет бесов и страсти, постольку, наоборот, небрегущий о заповедях и не заботящийся об умной молитве, но занимающийся одним только пением, бывает влачим страстями.

Преступление заповедей Господних во всех одинаково усматривается, но проявляется многоразлично: напр., кто-нибудь положит себе за правило не преступать заповедь, не отдаваться страсти, но по некоторому обстоятельству или смущению или козни врага случится ему кого-нибудь оскорбить, или осудить, или разгневаться, или победится тщеславием, или спорить и оправдываться, или празднословить, или солгать, или объесться, или опиться, или скверное подумать, или что-нибудь подобное совершить. Чувствуя себя виноватым перед Богом, он тотчас же начинает укорять себя и с покаянием припадать перед Богом умною молитвою от сердца, да простит его Бог и подаст ему помощь не впадать больше в такие согрешения. И, таким образом, он полагает начало соблюдению заповедей и хранению своего сердца от злых прилогов в молитве, боясь и трепеща, чтобы из-за них не потерять Царствия Небесного. Другой же живет просто, нерадя о том, падает ли он, или стоит, и думая, что в настоящие времена нет людей, хранящих заповеди и боящихся преступить их, и что всякий волей или неволей погрешает перед Богом и бывает виновен в тех или иных тонких грехах и страстях: и потому он не хочет и беречься от них, считая это вещью невозможной. Считая себя ответственным лишь за прелюбодеяние и блуд, убийство и кражу, отраву и тому подобные смертные грехи и воздерживаясь от них, он мнит себя стоящим. К таковому относятся слова отцов: лучше падающий и восстающий, нежели стоящий и некающийся. Нужно удивляться, как оба эти человека повинные в одних и тех же всечастных грехах, являются различными перед Богом, да, думаю, и перед духовными людьми. Один совсем не знает падения и восстания, хотя им и владеют страсти; другой же падает и восстает, побеждается и побеждает, подвизается и трудится, не хочет отвечать злом за зло, но не удерживается вследствие привычки, старается не сказать чего-нибудь злого, скорбит, когда получает обиду, однако укоряет себя за то, что скорбит, и кается в этом, или, если и не скорбит о полученной обиде, то и не радуется. Все находящиеся в таком устроении суть противящиеся страсти, не хотят покоряться ей, скорбят и борятся. Отцы же сказали, что всякая вещь, которой не хочет душа, маловременна.

Хочу еще сказать об искореняющих страсти. Есть такие, которые радуются, когда получают обиду, но потому, что надеются иметь награду. Таковой и принадлежит к искореняющим страсти, но не с разумом. Другой радуется, получая обиду и считает, что он и должен был ее получить, ибо сам подал к тому повод. Таковой с разумом искореняет страсть. Есть, наконец, и такой, который не только радуется, будучи обижаем и считает себя самого виновным, но еще и скорбит о смущении своего обидчика. Да введет нас Бог в такое устроение души! Для более ясного познания того и другого жительства скажем еще так: первый, подчиняя себя закону, исполняет только свое пение, второй же понуждает себя к умному деланию, имеет всегда с собою имя Иисуса Христа для истребления врага и страстей. Тот радуется, если только окончит пение. Этот же благодарит Бога, если в тишине, не возмущаясь злыми помыслами, творит молитву. Тому желательно количество, этому – качество. У того, спешащего исполнить количество пения, скоро создается радостное самомнение, полагаясь на которое, он питает и растит в себе внутреннего фарисея, если не внимает себе. У этого, дорожащего качеством молитвы, бывает познание своей немощи и помощи Божией. Молясь, или лучше сказать, призывая Господа Иисуса на прилоги вражии, на страсти и на злые помыслы, он видит их погибель от страшного имени Христова и разумеет Божию силу и помощь. С другой стороны, насилуемый и смущаемый злыми помыслами, познает свою немощь, ибо не может противостать им одними только своими силами. И в этом состоит все его правило и вся жизнь. И хотя враг может и ему внушать радостное самомнение и фарисейские мысли, однако он встречает в этом подвижнике готовность призывать Христа на все злые помыслы и, таким образом, не достигает успеха в своих кознях. Но скажет кто-нибудь, что и первому возможно призывать Христа на вражий прилог. Да, возможно, но каждый по опыту знает, что в настоящее время у делателей внешнего правила нет обычая обучаться молитве на злые помыслы. Таковые особенно не хотят принимать слова произносимого или пишемого о внутреннем внимании, в коем заключается наука моления на злые помыслы. И не только не принимают, но и противятся, и учителей своих выставляя, утверждают, будто бы новоначальным не положено святыми отцами умное делание, а только одно псалмопение, тропари и каноны устами и языком произносимые. И хотя они говорит и учат это неправильно, однако все их слушают, ибо такое моление не требует обучения или отречения от мiрских похотей, но всякий, стоит только ему захотеть, может так молиться, монах ли или мiрянин. Священное же умное делание, будучи славным и богоугодным искусством из искусств и, требуя не только отречения от мiра с его похотями, но еще и многого наставления и обучения, не находит исполнителей среди монахов. При всем том следует опасаться правых и левых уклонений, т. е., отчаяния и самонадеянности. Замечая, что у обучающихся умному деланию бывают по случаю, а не намеренно, невольные падения, называемые отцами повседневными грехами, не должно приходить от этого в сомнение, ибо по мере всякого бывает и преуспеяния и ниспадения от доброго к противоположному. С другой стороны, слыша о великой милости Божией к нам грешным, мы не должны быть самонадеянными и бесстрашно приступать без великого смирения и посильного исполнения заповедей к этому умному священнодействию. Сознавая, что и самонадеянность и отчаяние внушаются врагом, бегать крепко и того, и другого.

И, таким образом, со многим рассмотрением Священного Писания и, пользуясь советом искусных, во смирении обучаться этому деланию. Святые отцы, которые учат одними заповедями Христовыми побеждать страсти и очищать сердце от злых помыслов, указывают подвижникам иметь два крепчайших оружия – страх Божий и память вездеприсутствия Божия, по сказанному: «страхом Господним всяк уклоняется от зла», и: «предзрех Господа предо мною выну, да не подвижуся», предлагают кроме того иметь память смерти и геенны и еще чтение святых писаний. Все это хорошо для хороших и благоговейных мужей; у нечувственных же и окамененных, хотя бы и сама геенна или сам Бог видимым образом открылись, никакого не явится от этого страха. При том же и сам ум в новоначальных монахах скоро притупляется к памяти таковых вещей и бежит от них, как пчела от курения дыма. Но хотя указанная память и бывает добра и полезна в час брани, духовнейшие и искуснейшие отцы сверх этого добра указали и еще большее и несравненное добро, могущее помогать даже и весьма слабым.

Первое средство можно сравнить с тем, когда мелют в жерновах своими руками и своею собственною силой, а это последнее средство, когда мелют на мельнице водою и различными приспособлениями. Как вода сама собою движет колеса и камень, так и пресладкое имя Иисуса, вместе с памятью о Боге всецело живущем в Иисусе, подвигает ум в молитву, о чем великий в богословии Исихий говорит: «душа благодетельствуемая и услаждаемая Иисусом с радостью и любовью и исповеданием воссылает хвалу Благодателю, благодаря и призывая Его с веселием», и в другом месте: «как невозможно проводить эту жизнь без пищи и пития, так невозможно без умного хранения душе достигнуть чего-либо духовного и угодного Богу или освободить свой ум от греха, хотя бы кто и принуждал себя не грешить из-за страха мук». И еще: «проникшие в наше сердце помыслы, если мы их не хотим и крепимся и противостоим, может изгонять молитва Иисусова, произносимая из глубины сердца». Первым из указанных выше средств, без умного делания, хотя и достигается преуспеяние, однако очень медленно и с трудом. Вторым же средством скоро и легко приближается делатель к Богу. Ибо там бывает одно только внешнее моление и поучение, и делание заповедей, здесь же и то, и другое, и внешнее, и внутреннее хранение. Когда новоначальный монах, по отречении его от мiра и действия грехов великих и смертных, положит пред Богом обещание воздерживаться не только от малых грехов, повседневных и простительных, но и от действия самих страстей и злых помыслов, и, войдя внутрь к сердцу умом своим, начнет призывать на всякую брань и на всякий злой помысл Господа Иисуса или, если по немощи своей уступит прилогу вражию и нарушит заповеди Господни, припадет к Господу с сердечной молитвою, каясь, осуждая себя, и в этом устроении пребудет до своей кончины, падая и восставая, побеждаясь и побеждая, день и ночь прося отмщения от соперника своего, то не будет ли существовать для него надежда на спасение? Ибо как показывает опыт, невозможно даже и самым великим мужам вполне уберечься от повседневных грехов, сущих не к смерти, источником которых бывают: слова, мысль, неведение, забвение, неволя, воля, случай и которые прощаются вседневною благодатию Христовой по словам святого Кассиана. Если кто, малодушествуя, скажет, что святой Кассиан под очищающимися благодатию Христовой от вседневных грехов разумеет одних святых, а не новоначальных и страстных, пусть будет место и такому мнению, но ты, главным образом, принимай во внимание суждение и решение о таких вещах святых писаний, по которым всякий новоначальный и страстный осуждается этими повседневными грехами, и снова может получить прощение благодатию Христовой, как и все святые всечасным покаянием и исповеданием Богу. Ибо, как говорит святой Дорофей, есть служащий страсти и есть сопротивляющийся страсти. Служащий страсти, когда услышит одно слово, теряет покой, или говорит пять слов или десять в ответ на одно слово и враждует, и смущается, и даже потом, когда уже успокоится от волнения, не перестает злобствовать на сказавшего ему то слово, и печалится о том, что не сказал ему больше, нежели сказал, и придумывает слова, еще более злые, чтобы сказать ему, и постоянно говорит: почему я не сказал ему так? скажу ему еще так-то и все время гневается. Это одно устроение, когда злое состояние является обычным. Другой, когда услышит слово, также теряет спокойствие и также говорит в ответ и пять, и десять слов и скорбит, что не сказал еще трех слов более обидных, и печалится, и помнит зло, но проходит немного дней и он умиротворяется; иной неделю остается в подобном состоянии, а иной через день утихает, а иной обижает, враждует, смущается, смущает и тотчас же утихает. Вот сколько бывает различных устроений, и все они подлежат суду, пока остаются в силе. Поэтому можно судить и о всех других случаях, почему страстный не может очиститься благодатию Христовой от повседневных грехов, кажущихся малыми.

Рассмотрим теперь, когда подобные же грехи бывают простительны новоначальным и страстным. Тот же святой Дорофей говорит: бывает, что кто-нибудь, услышав слово, скорбит в себе, но не о том, что получил неприятность, но о том, что не перетерпел. Этот находится в устроении сопротивляющегося страсти. Другой борется и трудится и побеждается страстью. Иной не хочет отвечать злом на зло, но увлекается привычкою. Иной старается не сказать ничего злого, но скорбит, что получил огорчение, и упрекает себя за то, что скорбит, и кается в этом. Иной же не скорбит, что получил огорчение, но и не радуется. Все они суть сопротивляющиеся страсти: они не хотят служить страсти и скорбят, и подвизаются. Таковые хотя и страстные, но благодатию Христовой могут получить прощение вседневных грехов, не с намерением, но невольно совершаемых, о которых Господь заповедал святому Петру до седмижды семидесяти раз прощать в день. Это же самое говорит и святой Анастасий Синаит: «мы так рассуждаем и думаем о принимающих святые Таины Тела и Крови Господних, что если они имеют некоторые малые и простительные грехи, как то: погрешают языком, слухом, оком или тщеславием, или печалью, или раздражительностью, или чем-нибудь другим подобным, но осуждают себя и исповедуют свой грех Богу, и таким образом, принимают святые Таины, таковое принятие бывает им во очищение грехов их». Так как в начале было нами сказано о благоискусном преодолении страстей умною молитвою и заповедями, покажем теперь яснее и самый ход умного сражения со страстями. Находит ли на нас прилог вражий какой-либо страстью или злым помыслом, делатель молитвы призывает на них Христа и погибает диавол со своим прилогом. Падет ли по немощи мыслью или словом, или раздражительностью, или плотским пожеланием, молит Христа, исповедуясь Ему и каясь. Объят ли бывает унынием и печалью, стесняющими его ум и сердце, хватается за память смерти и геенны и вездеприсутствия Божия и, немного при помощи их потрудившись, призывает Христа. Затем, обретши мир от борьбы, снова молит Христа быть милостивым к нему за его грехи вольные и невольные. И, одним словом, в час брани и мира душевного прибегает он ко Христу, и бывает ему Христос вся во всех, как в добрых, так и в злых обстоятельствах. И не увлекается таковой самомнением, будто бы он выполняет что-либо, молясь или угождая Богу. Ибо иной есть смысл внешнего моления, иной же сего внутреннего: тот, исполняя количество пения, уповает этим угодить Богу; оставляя же его, осуждает себя. А этот, будучи укоряем совестью в повсечасных грехах и терпя нападение вражиих прилогов, всегда вопиет ко Христу, держа в уме своем слова: «если и на всю лестницу совершенства взойдешь, о прощении грехов молись». И опять: «хочу лучше пять слов сказать умом моим, нежели десять тысяч языком», и таким образом без всякого сомнения выполняет указанное святым Дорофеем сопротивление страстям.

Если же кто скажет, что можно и без умного делания очиститься от грехов благодатию Христовой через покаяние, тому отвечаем так: поставь с одной стороны заповеди Христовы, с другой же всегдашнюю молитву: и остави нам долги наши. Дай мне и истинную решимость не нарушать ни одной заповеди, т. е., не похотствовать, не гневаться, не осуждать, не клеветать, не лгать, не празднословить, любить врагов, добротворить ненавидящим, молиться за обижающих, уклоняться сластолюбия, сребролюбия и блудных помыслов, печали, тщеславия, презорства: одним словом, всех грехов и злых помыслов. И с такою решимостью приступи к обучению умному деланию и замечай внимательно, сколько раз в день, вопреки своей решимости, ты нарушишь заповеди и какими грехами, страстями и злыми помыслами уязвишься. Поревнуй той вдовице, которая умоляла судью день и ночь, и начни вопить ко Христу ежечасно за всякую заповедь, которую нарушишь, и за всякую страсть, за всякий злой помысл, которым будешь побежден. Присоедини к этому доброго советника – Святое Писание, и, проведя так немало времени, приди и научи меня, что ты увидишь в душе своей. Едва ли и сам ты не признаешь, что невозможно уместиться всему этому во внешнем молении, но только в умном делании. Ибо оно научает своего ревнителя всем этим тайнам и удостоверяет душу его, что, оставляя многое псалмопение, каноны и тропари, и обращая всю свою заботу на умную молитву, он не только не погубляет своего правила, но еще и умножает его. Как у ветхозаветного закона сила и хотение были в том, чтобы всех приводит ко Христу, хотя этим казалось и умалялся сам закон, так и многое пение отсылает делателя к умной молитве, а не распростирается на всю монашескую жизнь. Ибо и сам опыт научает такового, когда он, молясь, замечает как бы некоторое преграждение между ним и Богом, как бы медную стену, по пророку, не позволяющую уму ясно взирать к Богу в молитве, или внимать сердцу, в котором заключены все душевные силы и источник помыслов, как добрых так и злых.

Умное делание несомненно требует страха и трепета, сокрушения и смирения, и многого испытания Священного Писания и советования с единодушными братия-ми, но ни в каком случае не бежания и отрицания, а также и не дерзости, и не самочиния. Дерзкий и самонадеянный, стремясь к тому, что выше его достоинства и устроения, с гордостью поспешает к зрительной молитве. Охваченный тщеславною мечтою взойти на высокую степень, проникнутый сатанинским, а не истинным желанием, таковой легко уловляется диавольскими сетями. И что нам порываться к высокому преуспеянию в умной и священной молитве, которого по святому Исааку едва удостаивается один из десяти тысяч? Довольно, вполне довольно для нас, страстных и немощных, увидеть хотя след умного безмолвия, т. е., делательную умную молитву, которою прогоняются от сердца прилоги вражии и злые помыслы, в чем и состоит дело новоначальных и страстных монахов, через которое можно достигнуть, если Бог захочет, и зрительной или духовной молитвы. И не следует нам унывать от того, что немногие удостаиваются зрительной молитвы, ибо у Бога нет неправды. Только не будем лениться идти путем ведущим к этой священной молитве, т. е., делательною умною молитвою будем сопротивляться прилогам и злым помыслам. Идя этим путем святых, мы удостоимся и жребия их, хотя и не здесь на земле, как говорят святой Исаак и многие другие святые.

Умная молитва сопровождается различными телесными ощущениями, среди которых нужно отличать правильные от неправильных, благодатные от естественных и от происходящих от прелести. Ужаса и удивления достойно, говорит старец Василий, как некоторые, зная Священное Писание, не вникают в него. Другие же, и не зная и не спрашивая опытных, осмеливаются, полагаясь на собственный разум, приступать к умному вниманию и при этом говорят, что внимание и молитву нужно совершать в желательной области: это, говорят они, есть область чрева и сердца. Такова первая и самопроизвольная прелесть: не только молитвы и внимания не следует совершать в этой области, но и самую ту теплоту, которая происходит в час молитвы из похотной области в сердце, ни в каком случае не нужно принимать.

По слову святого Григория Синаита нужен не малый труд, чтобы ясно постигнуть и сохранить себя в чистоте от того, что противно благодати, ибо диавол имеет обыкновение показывать новоначальным свою прелесть под видом истины, представляя им зло, как нечто духовное, показывая мечтательно одно вместо другого по своему произволу, вместо теплоты, возбуждая свое жжение, и вместо веселия, доставляя бессмысленную радость и чувственную сладость. Впрочем, делателю умной молитвы полезно знать и то, что жжение или теплота иногда поднимается от чресл к сердцу и сама собою, естественным образом, если не сопровождается блудными помыслами. И это, по словам святейшего патриарха Каллиста, происходит не от прелести, но от естества. Если же кто-нибудь посчитает эту естественную теплоту за благодатную, то это уже будет, несомненно, прелесть. Поэтому подвизающийся должен не останавливать на ней своего внимания, но отгонять ее. Иногда же диавол, соединивши свое жжение с нашею похотью, увлекает ум в блудные помыслы. И это есть несомненная прелесть. Если же тело все разогревается, а ум остается чистым и бесстрастным, и как бы прикрепленным и погруженным в глубине сердца, начиная и оканчивая молитву в сердце, это есть, несомненно, от благодати, а не от прелести.

В другом месте старец Василий говорит о телесных ощущениях при умной молитве следующее: прежде всего по словам святейшего патриарха Каллиста приходит теплота от почек, как бы опоясующая их, и она кажется прелестью, но это не так: теплота эта не от прелести, но от естества, и есть последствие молитвенного подвига. Если же кто считает эту теплоту от благодати, а не от естества, то это несомненная прелесть. Но какова бы ни была эта теплота, подвизающийся должен не принимать ее, но отвергать. Приходит и другая теплота – от сердца, и если при этом ум впадает в блудные помыслы, это есть несомненная прелесть; если же тело все от сердца разогревается, а ум остается чистым и бесстрастным, и как бы прикрепленным во внутреннейшей глубине сердца, то это есть несомненно от благодати, а не от прелести. Зная все это, необходимо с самого начала приучать свой ум в час молитвы стоять сверху сердца и смотреть в глубину его, а не на половине сбоку и не на конце внизу. Следует это делать потому, что когда ум стоит сверх сердца и внутри его совершает молитву, тогда он как царь, сидя на высоте, свободно наблюдает плещущие внизу злые помыслы и разбивает их, как вторых вавилонских младенцев о камень имени Христова. При этом, будучи значительно удален от чресл, он может легко избежать похотного жжения, ставшего присущим нашей природе через преступление Адама. Если же кто собирает внимание к молитве на половине сердца, тогда или по оскудению сердечной теплоты или вследствие ослабления ума и притупления внимания от частого совершения молитвы, или же под влиянием возбуждаемой от врага брани, ум сам собою ниспадет к чреслам и против воли смешивается с похотною теплотою. Некоторые по крайней своей нерассудительности или, лучше сказать, по неведению, начинают творить молитву снизу на конце сердца при чреслах, и, таким образом, касаясь умом своим частью сердца, частью чресл, сами призывают к себе прелесть, как заклинатель змею. Другие же, страдая совершенно неразумием, не знают даже самого места сердечного и думая, что оно находится посреди чрева, дерзают там творить умом молитву – горе их обольщению!

Так же следует различать и теплоту в молитве, какая есть естественный дар, излиянный в сердце, как мν́ро благоуханное через святое крещение, и какая привходит к нам от прародительского преступления, и какая возбуждается диаволом. Первая в одном только сердце с молитвою начинается и в сердце же заканчивает молитву, подавая душе успокоение и духовные плоды. Вторая от почек имеет начало и к почкам оканчивает молитву, причиняя душе жесткость, студеность и смущение. Третья, возникши от смешения с похотным жжением, распаляет члены и сердце блудным сладострастием, пленяет ум скверными помыслами и влечет к телесному совокуплению. Внимательный все это скоро распознает и заметит: время, опыт и чувство все ему сделают ясным. Священное Писание говорит: «Господи, не доброе ли семя сеял еси? откуду убо возрастоша плевелы?» Невозможно не вкрадываться злу в доброе: так и со священным умным деланием сплетается прелесть как плющ с древом. Возникает прелесть от самомнения и самочиния и врачеством для нее служат смирение, исследование писаний и духовный совет, но не уклонение от обучения умному деланию. Ибо, по словам святого Григория Синаита мы не должны ни бояться, ни сомневаться, призывая Бога: ибо, если некоторые и сбились с пути, повредившись умом, знай, что они потерпели это от самочиния и высокоумия. Причина же высокоумию, с одной стороны, безрассудный и безмерный пост, когда постящийся думает, что он совершает добродетель, а не ради целомудрия постится; с другой стороны уединенное жительство. Устраняя первую причину, святой Дорофей говорит: «Безмолвствующий должен всегда держаться царского пути, ибо неумеренность во всем легко сопровождается самомнением, за которым следует прелесть». Уничтожая же вторую, говорит: «только сильным и совершенным подобает единоборствовать с бесами и извлекать на них меч, который есть слово Божие».

Самый способ и действие прелести состоят, во-первых: во вражием приобщении в похоти внутренних чресл, и, во-вторых: в призраках и мечтании ума. Предостерегая от первого, святой отец говорит: хотя враг и преобразует естественное движение чресл, как бы в духовное, вместо духовной теплоты, возбуждая свое жжение, и вместо веселия, принося бессмысленную радость и заставляя принимать свою прелесть за действие благодати, но время, опыт и чувство изобличают его обман. Указывая на вторую опасность, святой отец учит так: ты же, когда безмолвствуешь, ни в каком случае не принимай, если что-нибудь видишь чувственно или умно, внутри или вне себя: образ ли Христов или ангелов, или святого, или свет, или огонь и прочее. Здесь снова оживет возражатель и обвинит в прелести умное делание. Ибо они думают, что прелесть не примешивается внешнему пению. Однако да будет известно, что во всем: в пении ли, в молитве ли, прелесть имеет одинаковое место при неискусстве делателей, как говорит святой Иоанн Лествичник: «испытаем и посмотрим, и измерим, какая нам в пении сладость прибывает от блудного беса и какая от живущей в нас благодати и силы». И в другом месте: «поя и молясь, наблюдай приходящую сладость, как бы она не оказалась растворенною горькими отравами». Итак, ты видишь, что прелесть может одинаково постигнуть как поющих, так и проходящих молитву: но так как не знающие умного делания имеют одно только опасение, как бы им выполнить песенное правило, о злых же помыслах и похотном кипении они не доискиваются, то они и не знают, когда похотная часть сама вскипает, и когда возбуждается вражиим приобщением, и как всего этого избегнуть. Они сражения слышат и раны получают, но кто их враги, и ради чего они воюют, этого не ведают. Познав из сказанного, что не умное делание бывает причиною прелести, но одно только наше самочиние и высокоумие, не следует нам убегать умной молитвы: ибо она не только не вводит нас в прелесть, но, напротив, открывает нам умные очи к ее познанию и уразумению, чего мы никогда не могли бы достигнуть, если бы не обучались этому священному умному деланию, хотя бы кто был и великий постник и безмолвник.

Ознакомившись с учением об умной молитве старца Василия, обратимся теперь к учению о том же предмете старца Паисия Величковского. Как было уже сказано, старец Паисий вынужден был выступить со своим сочинением ради предостережения своих братий от распространившихся в то время нападок на умную молитву, хотя и сознавал, что поставленная им себе задача превосходит силу его разумения.

«Дошел до меня слух, пишет он, что некоторые лица монашеского звания, основываясь лишь на песке собственного суемудрия, осмеливаются хулить божественную Иисусову молитву, умом в сердце священнодействуемую. Вооружает их на это, смею сказать, враг, чтобы их языками, как собственным орудием, опорочить это божественное дело и слепотою их разума омрачить это духовное солнце. Опасаясь как бы кто-нибудь, слушая их басни, не впал бы в подобную им хулу и не погрешил бы перед Богом, похулив учение столь многих богоносных отцов, учащих об этой божественной молитве и будучи при том не в состоянии равнодушно слушать дерзкие слова на это пренепорочное делание, а также убеждаемый усиленными просьбами ревнителей этой молитвы, я задумал, призвав на помощь сладчайшего моего Господа Иисуса, написать в опровержение ложного умствования пустословов и в утверждение богоизбранного стада, собравшегося в нашей обители, несколько слов об умной божественной молитве на основании учения святых отцов для твердого, непоколебимого и несомненного в ней удостоверения. И так я, прах и пепел, преклонив мысленные колена сердца моего пред неприступным величием Божественной славы Твоей, молю Тебя, единородный Сыне и Слове Божий, просветивший слепорожденного, просвети и мой омраченный ум, даруй душе моей Твою благодать, да будет сей мой труд во славу имени Твоего и в пользу тем, кто хочет через умное делание молитвы духом прилепляться Тебе и всегда носить в сердце своем Тебя, а также и во исправление тех, кто по крайнему своему невежеству дерзнули похулить это божественное делание!» Далее следует изложение учения об умной молитве в шести главах.

В главе первой старец пишет о том, что умная молитва есть делание древних святых отцов и защищает ее против хулителей этой священной молитвы. Да будет известно, что это божественное делание было постоянным занятием древних богоносных отцов наших и просияло как солнце во многих местах пустынных и в общежительных монастырях: Синайской горе, в Египетском ските, в Нитрийской горе, в Иерусалиме и окружающих его монастырях – словом, на всем востоке и в Царьграде, и во святой горе Афонской, и на островах морских, в последние же времена и в Великой России. Этим умным деланием священной молитвы многие из богоносных отцов наших, воспламенившись Серафимским огнем к Богу и ближнему, соделались строжайшими хранителями заповедей Божиих и удостоились стать избранными сосудами Святого Духа. Многие из них, побуждаемые сокровенным божественным вдохновением, написали об этой божественной молитве, в согласии с божественным писанием ветхого и нового завета, книги святых своих учений, исполненные премудрости Святого Духа. И они это сделали по особому Божьему промыслу, чтобы как-нибудь в последующие времена не пришло в забвение это божественное дело. Но из написанных ими книг многие, Божиим за грехи наши попущением, истреблены сарацинами, овладевшими греческим царством, другие же милостью Божией сохраняются и до нашего времени. На это божественное умное делание и хранение сердечного рая никто из правоверующих не дерзал когда-либо произнести хулу, но всегда все относились к нему с великим почтением и крайним благоговением, как к вещи, исполненной великой духовной пользы.

Начальник же злобы и противник всякому доброму делу диавол, видя как в особенности через это умное делание молитвы монашеский чин, избирая благую часть, неотторжною любовью сидит у ног Иисусовых, в совершенстве преуспевая в Его божественных заповедях, начал употреблять все усилия, чтобы опорочить и похулить это спасительное дело, и если только возможно совершенно уничтожить его с лица земли: он стремился этого достигнуть то путем истребления книг, то посредством примешивания к чистой и небесной пшенице душетленных плевел, благодаря чему люди, не имеющие рассуждения, видя тех, кто самочинно коснулся этого делания и по возношению своему пожал терние вместо пшеницы, а вместо спасения нашел гибель, произносят хулу на это святое дело. Не довольствуясь сказанным, диавол отыскал в италийских странах калабрийского змия, гордостью своею во всем подобного диаволу, еретика Варлаама, и вселившись в него со всею своею силою, побудил его хулить и нашу православную веру и эту священную умную молитву. Смотрите же, други, дерзающие хулить умную молитву, не становитесь ли и вы соучастниками этого еретика и его единомышленников? Ужели не трепещете душою подпасть подобно им церковной анафеме и быть отчужденными от Бога? Какая, в самом деле, законная причина имеется у вас хулить эту пренепорочную и треблаженную вещь? Я никак не могу понять. Кажется ли вам бесполезным призывание имени Иисусова? Но и спастись ни о ком ином невозможно, как только о имени Господа нашего Иисуса Христа. Ум ли человеческий, которым совершается молитва порочен? Но и это невозможно: ибо Бог создал человека по образу Своему и подобию; образ же Божий и подобие находятся в душе человеческой, которая как создание Божие, чиста и непорочна: а потому и ум, это главнейшее чувство душевное, подобное зрению в теле, также непорочен. Но может быть хулы заслуживает сердце, на котором как на жертвеннике, ум священнодействует Богу тайную жертву молитвы? Также нет. Ибо и сердце есть создание Божие, и как все тело человеческое зело добро есть. Итак, если призывание имени Иисусова спасительно, а ум и сердце человека суть творения рук Божиих, то какой же порок человеку от глубины сердца умом воссылать сладчайшему Иисусу молитву и просить у Него милости? Или, может быть, вы за то хулите и отвергаете умную молитву, что Бог, по вашему мнению, не слышит тайную в сердце совершаемую молитву, а только ту слышит, которая устами произносится? Но эта хула на Бога: Бог сердцеведец и самые тончайше помыслы, бываемые в сердце, или еще только имеющие появиться, Он в точности знает и все знает, как Бог и Всеведец. Он и сам ищет от нас такой тайной из глубины сердца воссылаемой молитвы, как жертвы чистой и непорочной, заповедуя: «ты же, егда молишися, вниди в клеть твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, Иже в тайне; и Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве» (Мф. 6:6).

Эти слова Господа святой Иоанн Златоуст, Христовы уста, светило всемiрное, вселенский учитель, в 19-ой беседе на Евангелие от Матфея, по данной ему Духом Святым премудрости, относит не к той молитве, которая только устами и языком произносится, но к самой тайной, безгласной, от глубины сердца воссылаемой молитве, которую он научает совершать не телесным только образом, не только произношением уст, но усерднейшим произволением, со всякою тихостью и сокрушением духа, со слезами внутренними и болезнью душевною, с затворением мысленных дверей. И приводит от Божественного Писания во свидетельство об этой тайной молитве – Боговидца Моисея и святую Анну и праведного Авеля, говоря так: «но болезнуешь ли душою? Не можешь и не вопить, ибо весьма болезнующему свойственно так молиться и так просить, как я сказал. Ибо и Моисей, болезнуя, так молился и болезнь его была услышана, почему и сказал ему Бог: что вопиеши ко мне? И Анна, хотя и голоса ее не было слышно, достигла всего, чего хотела: так как сердце ее вопияло. И Авель не молча ли и не по кончине ли своей молился? И кровь его издавала глас, сильнейший трубы. Стени и ты так же, как Моисей, не возбраняю. Раздери, как повелел пророк, сердце твое, а не ризы, из глубины призови Бога. „Из глубины, сказал он, воззвах к Тебе, Господи!“ От низу, от сердца возвыси голос; сделай таинством твою молитву». И в другом месте: «ты не людям молишься, но Богу вездесущему и слышащему прежде, нежели ты скажешь, и знающему прежде, нежели ты подумаешь: если так молишься, великую получишь награду». И еще: «Он, будучи невидим, хочет, чтобы и молитва твоя была таковая же».

Видите, други, что по свидетельству непреоборимого столпа православия существует и иная, кроме произносимой устами, тайная, невидимая, безгласная, из глубины сердца возносимая к Богу молитва, которую, как жертву чистую, как аромат благоухания духовного, принимает Господь, радуется ей и веселится, видя ум, который наиболее должен быть посвящен Богу, соединяемым с Ним молитвою. Зачем же вы на эту молитву вооружили хулою свой язык, понося, злословя, ненавидя, издеваясь, отвергая и отвращаясь ее, как самой скверной вещи и, вкратце сказать, даже не желая слышать о ней? Ужас и трепет схватывают меня при виде такого безумного вашего начинания! Но я и еще спрошу вас: не за то ли вы хулите эту спасительнейшую молитву, что, может быть, вам случилось видеть или вы слышали, что кто-нибудь из делателей этой молитвы повредился умом или принял за истину какой-либо обман, или потерпел какой-либо душевный вред, и вам подумалось, что причиною всего этого была умная молитва? Но нет! нет! Священная умная молитва, действуемая благодатию Божией, очищает человека от всех страстей, побуждает его к усерднейшему хранению заповедей Божиих и сохраняет его невредимым от всех стрел вражиих и прелести.

Если же кто осмелится проходить эту молитву самочинно, не по силе учения святых отцов, без вопрошения и совета искусных, будучи к тому же надменен, страстен и немощен, живя без послушания и повиновения, да еще и проводя уединенное и пустынное житие, которого и следа за свое самочиние не достоин видеть, такой воистину, и я утверждаю, легко впадает во все сети и прелести диавола. Что же? Неужели эта молитва является причиною прелести! Да не будет! Если же вы за это порочите умную молитву, то вы должны порочить и нож, если бы какому-нибудь малому ребенку случилось, играя этим ножом, по неразумию своему причинить себе рану. Тогда нужно и воинам запретить носить меч воинский, если бы случилось какому-нибудь безумному воину заколоть себя мечом. Но как ни нож, ни меч нельзя считать виновниками причиняемого ими вреда, так и меч духовный, священная и умная молитва неповинна ни в чем дурном; виновны же самочиние и гордость самочинников, вследствие которых они впадают в бесовскую прелесть и подвергаются всякому душевному вреду.

Впрочем, зачем я так долго расспрашиваю вас о причине вашей хулы на эту священную молитву? Я знаю, о други, хорошо знаю самую существенную причину вашей хулы: во-первых, ваше не по заповеди Христовой, без испытания, чтение священных писаний; во-вторых, недоверие к учению святых отец наших, учащих об этой божественной молитве; в-третьих, крайнее ваше невежество, может быть никогда даже не видевших писаний о ней богоносных отец наших, или по крайней мере совсем неразумеющих силы их богомудрых слов – вот в чем заключается существенная причина вашего зломудрия. Если бы вы со страхом Божиим и полным вниманием, с несомненною верою, с трудолюбивым испытанием и смиренномудрием прочитали отеческие книги, содержащие в себе весь разум жития евангельского, и необходимый монахам к пользе душевной и исправлению, к истинному здравому и смиренномудрому образу мыслей, то никогда бы не попустил вам Господь впасть в таковую глубину злохуления. Но Он воспламенил бы вас своею благодатию через это делание к неизреченной любви Своей, так что вы вместе с апостолом готовы были бы воскликнуть: кто нас отлучит от любви Христовой? (Рим. 8:35). И вы не только не произносили бы на нее хулы, но готовы были бы и душу свою за нее положить, ощутивши самим делом и опытом происходящую от этого умного внимания неизреченную душам своим пользу. Для избавления вас и всех сомневающихся от великого душевного вреда, я не нахожу более подходящего врачевания, как указать вам, насколько Господь поможет мне в этом, как святые богоносные отцы наши, основываясь на недвижимом камне Священного Писания, учат об этой всесвященной молитве, умом в сердце тайно совершаемой. Да и сами вы, когда ясно и наглядно увидите истину учения святых отец, при помощи благодати Божией коснувшейся душ ваших, исцелитесь от вашего духовного недуга, принесете Богу искреннее покаяние в своем заблуждении и сподобитесь милости Его и совершенного прощения вашего прегрешения.

Во второй главе старец Паисий объясняет, откуда умная Иисусова молитва ведет свое начало, и какие свидетельства Священного Писания приводят о ней богоносные отцы. Да будет известно, что по писаниям святых отцов существуют две умных молитвы. Одна для новоначальных, соответствующая деянию, другая для совершенных, соответствующая видению: первая есть начало, вторая конец, ибо деяние есть восхождение к видению. Должно знать, что по святому Григорию Синаиту существует восемь первых видений, перечисляя которые, он говорит так: «мы считаем восемь первых видений: первое – о Боге, безвидное и безначальное, несозданное, причина всего, Троичное Единство и превыше существенное Божество; второе – умных сил порядок и устроение; третье – существующего состав; четвертое – смотрительное снисхождение слова; пятое – всемiрное воскресение; шестое – страшное и второе Христово пришествие; седьмое – вечную муку; восьмое – Царство Небесное, неимущее конца». Постараюсь теперь по мере моего слабого разума объяснить, в какой силе нужно понимать деяние и видение. Да будет известно (говорю это подобным мне, самым простым инокам), что весь монашеский подвиг, которым кто-либо при помощи Божией подвизается на любовь к Богу и ближнему, на кротость, смирение и терпение и на все прочие Божии и отеческие заповеди, на совершенное по Богу повиновение душою и телом, на пост, бдение, слезы, поклоны и прочие утомления тела, на всеусердное совершение церковного и келейного правила, на умное тайное упражнение в молитве, на плач и о смерти размышление, весь таковой подвиг, пока еще ум управляется человеческим самовластием и произволением, насколько известно, называется деянием, видением же ни в каком случае не называется.

А если бы где-нибудь умный подвиг молитвы в писаниях святых отцов и назывался зрением, то это лишь по просторечию, подобно тому как и ум, будучи оком души, называется зрением. Когда же при помощи Божией вышеуказанным подвигом, особенно же глубочайшим смирением очистит человек свою душу и сердце от скверных душевных и телесных страстей, тогда благодать Божия, общая мать всех, взявши очищенный ею ум, как младенца, за руку, возводит его как бы по ступеням на упомянутые духовные видения, открывая уму, по мере его очищения, неизреченные и непостижимые уму божественные тайны и это по справедливости называется истинное духовное видение: это есть зрительная или, по святому Исааку, чистая молитва, от нее же ужас и видение. Но войти в эти видения невозможно никому самовластно, произвольным подвигом, если не посетит его Бог и не введет в них Своею благодатию. Если же кто дерзнет восходить на таковые видения помимо света благодати Божией, тот, по святому Григорию Синаиту, пусть знает, что он воображает мечтания, а не видения, будучи прельщаем мечтательным духом.

Предложив это рассуждение о деятельной и зрительной молитве, время уже теперь показать, откуда божественная умная молитва имеет свое начало. Да будет известно, что по неложному свидетельству богомудрого отца нашего Нила, постника Синайского, еще в раю самим Богом дана была первозданному человеку умная, подобающая совершенным, божественная молитва. Святой Нил говорит так: «помолившись, как должно, ожидай того, что не должно, и стань мужественно, храня плод свой. На это ты был назначен с самого начала: возделывать и хранить. И потому, возделав, не оставляй возделанного без хранения: если же ты этого не сделаешь, то ты не получишь никакой пользы от молитвы». Толкуя эти слова, российское светило преподобный Нил, пустынник Сорский, просиявший как солнце в великой России умным деланием молитвы, говорит так: «эти слова святой привел из ветхого завета – возделать и хранить; ибо говорит Писание: сотворил Бог Адама и поселил его в раю возделывать и хранить рай. Под возделыванием святой Нил Синайский разумеет молитву: под хранением необходимое после молитвы соблюдение от злых помыслов». Тоже самое говорит и преподобный Дорофей, что первозданный человек, поселенный Богом в раю, пребывал в молитве. Из этих свидетельств видно, что Бог, создав человека по образу Своему и по подобию, ввел его в рай сладости, возделывать сады бессмертные, т. е., мысли божественные, чистейшие, высочайшие и совершенные, как пишет святой Григорий Богослов. Это есть ничто иное, как то, что первому человеку, как чистому душою и сердцем, было назначено пребывать в зрительной, единым умом священнодействуемой, благодатной молитве, т. е., в сладчайшем видении Бога и мужественно оберегать ее, как райское делание, как зеницу ока, чтобы она никогда не отошла от души и сердца.

Но несравненно, большую получила эта молитва славу, когда всех святейшая, честнейшая Херувим и славнейшая без сравнения Серафим, Пресвятая Дева Богородица, пребывая во святая святых и взошедши умною молитвой на крайнюю высоту боговидения, сподобилась быть пространным селением невместимого всею тварью Божия Слова, как свидетельствует об этом непреоборимый столп православия, святой Григорий Палама, архиепископ Фессалонитский в своем слове на Вход во храм Пресвятой Богородицы. Он говорит, что Пресвятая Дева, пребывая во святая святых и уразумевши из Священного Писания о погибающем ради своего преслушания роде человеческом, и исполнившись к нему крайнего милосердия, восприяла умную молитву к Богу о скорейшем помиловании и спасении рода человеческого. Вот его собственные слова, достойные ангельского разума: «когда Богоотроковица услышала и увидела все происходящее, исполнившись милосердия к роду человеческому и, изыскивая способ исцеления и врачевства, равносильного такому страданию, она нашла нужным тотчас же всем умом обратиться к Богу, восприявши о нас молитву, чтобы понудить Непонуждаемого и привлечь Его к нам, дабы Он сам разрушил осуждение и связал с собою создание, исцелив немощное». И ниже: «не усматривая же из всего существующего ничего лучше этой молитвы подходящего для человека, устремляясь к молению крепко со всем старанием, Дева обретает священное безмолвие, как самое необходимое молитвенникам для собеседования. Всякая иная добродетель есть как бы врачевание в применении к душевным недугам и от малодушия укоренившимся лукавым страстям; боговидение же есть плод здравствующей души, как некоторое конечное совершенство. Поэтому человек боготворится не от словес и не от видимых действий предусмотрительной умеренности, ибо все это и земленно и низменно и человеческо; но от пребывания в безмолвии, благодаря которому мы отрешаемся и освобождаемся от земного и восходим к Богу; и пребывая на высоте безмолвного жития, ночью и днем терпеливо подвизаясь в молитвах и молениях, приближаемся некоторым образом и приступаем к неприступному и блаженному Естеству. И, таким образом, терпеливо творя молитву, срастворившуюся неизъяснимо сущему выше ума и чувства Свету, мы видим в себе как в зеркале Бога, очистивши сердце священным безмолвием». И ниже: «вот почему Пречистая, отрекшись от житейского пребывания и молвы, удалилась от людей и предпочла жизнь всем невидимую и необщительную, пребывая в невходных. Здесь, отрешившись от всех вещественных уз, отказавшись от всякого общения и любви ко всему, и превзойдя снисхождение к собственному телу, Она собрала ум к одному с Ним сообращению, и пребыванию, и вниманию, и к непрестанной божественной молитве и через нее, сама в себе бывши, и устроившись превыше многообразного мятежа и помышления, она открыла новый и неизреченный путь на небо, который есть, скажу так, – мысленное молчание. Прилежа ему и внимая умом, она перелетает все создания и твари, лучше, нежели Моисей, зрит славу Божию, созерцает божественную благодать, ни в какой мере неподлежащую силе чувства, а также душ и умов нескверных благорадостное и священное видение, ставши причастницей которого, Она является светлым облаком живой воды, зарею мысленного дня, и огнеобразною колесницею Слова».

Из этих слов святого Григория Паламы видно, что Пресвятая Дева, пребывая во святая святых, взошла умною молитвою на крайнюю высоту боговидения и сама собою явила пример осмотрительного по внутреннему человеку жительства – отречением от мiра во имя мира, священным безмолвием ума, мысленным молчанием к непрестанной божественной молитве и вниманию ума сосредоточением и восхождением через деяние к боговидению, дабы, взирая на нее, отрекшиеся от мiра усердно подвизались в указанных умных трудах и потах, стараясь по мере сил Ее молитвами быть Ее подражателями. И кто может достойным образом восхвалить божественную умную, молитву, делательницей которой была сама Божия Матерь, наставляемая руководительством Святого Духа!

Однако, во утверждение и несомненное удостоверение всех сомневающихся настало время показать, какие свидетельства Священного Писания приводят о ней богоносные отцы, писавшие по просвещению божественной благодати. Божественная умная молитва имеет непоколебимое основание прежде всего в словах Господа Иисуса: «ты же, егда молишися, вниди в клеть свою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, иже в тайне, и Отец твой видяй в тайне, воздаст тебе яве». Эти слова, как уже было сказано, святой Иоанн Златоуст толкует о безгласной, тайной, из глубины сердца воссылаемой молитве. Огненный же столп, огненные уста Святого Духа, око церковное святой Василий Великий, толкуя слова Священного Писания: «благословлю Господа на всякое время, выну хвала Его во устех моих», прекрасно поучает об умных устах и об умном действии, т. е., об умной молитве. Его слова об этом привожу в точности: «„выну хвала Его во устех моих“. Думается, невозможно то, что говорит пророк: каким образом хваление Божие может быть всегда во устах человеческих? Когда человек ведет обычную житейскую беседу, он не имеет во устах хвалу Божию; когда спит, молчит, конечно; когда ест и пьет, как уста его совершают хвалу? На это отвечаем, что есть умные уста внутреннейшего человека, посредством которых человек становится причастником жизненного слова Божьего, которое есть хлеб, сшедый с небесе. Об этих устах говорит пророк: „уста моя отверзох и привлекох дух“. Эти уста и Господь призывает нас иметь отверстыми ко приятию пищи истинной: „расшири, говорит Он, уста твоя и исполню я“. Может однажды начертанная и запечатленная в разуме души мысль о Боге именоваться хвалою, от Бога всегда пребывающей в душе. Может, по апостольскому слову, старательный все творит во славу Божию. Ибо всякое делание и всякое слово, и всякое действие умное имеет силу хваления. Праведник – ест ли он или пьет, или иное что делает, все во славу Божию делает: у него даже и спящего сердце бдит». Из этих слов святого Василия ясно, что кроме уст телесных существуют еще и умные уста и умное действие и хваление, мысленно во внутреннем человеке совершаемое.

Блаженству же соименный, египетское, лучше же сказать, вселенское солнце, ярче солнца просиявший дарованиями Святого Духа великий Макарий в своих словах об этой молитве говорит так: «христианин должен всегда иметь память о Боге, ибо написано: „возлюбиши Господа Бога Твоего от всего сердца“, чтобы он не только тогда, когда входит в молитвенный дом, любил Господа, но и тогда, когда ходит, беседует, ест и пьет, имел память о Боге и любовь, и желание; ибо сказано: „идеже есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше“ (Мф. 6:2)». Преподобный же и богоносный древний отец, святой Исаия постник, о сокровенном поучении, т. е., об Иисусовой молитве, мыслью в сердце совершаемой, приводит во свидетельство следующие слова Божественного Писания: «согреяся сердце мое во мне, и в поучении моем разгорится огнь» (Пс. 38:4). Преподобный Симеон, просиявший в царствующем граде как солнце умною молитвою и неизреченными дарованиями Пресвятого Духа и за это получивший от всей церкви наименование Нового Богослова, в своем слове о трех образах молитвы пишет следующее: «святые отцы наши, слыша слова Господа, яко от сердца исходят помышления злая, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы и та суть сквернящая человека (Мф. 15:19), учившего очищать внутреннее сткляницы, да и внешнее будет чисто (Мф. 23:26), оставивши мысль о всяком ином делании, подвизались в этом хранении сердца, несомненно зная, что при хранении сердца они и всякое иное делание без труда соблюдут, без него же никакая добродетель удержаться не может». Эти слова преподобного ясно показывают, что вышеупомянутые слова Господа божественные отцы признавали свидетельством и основанием хранения сердца, т. е., мысленного призывания Иисуса. Тот же преподобный во свидетельство божественной умной молитвы приводит еще и иные слова Священного Писания: «веселися, юноша, в юности твоей, и ходи в путях сердца твоего непорочен и остави ярость от сердца твоего» (Екл. 11:9, 10); и: «аще дух владеющего найдет на тя, места твоего не остави» (Екл. 10:94).

И апостол Петр говорит: «трезвитеся, бодрствуйте, зане супостат ваш диавол, яко лев рыкая ходит, иский кого поглотити» (1 Петр. 5:8). И апостол Павел, очевидно, о сердечном хранении пишет ефесянам: «несть наша брань к крови и плоти, но к началам и ко властем и к мiродержителям тьмы века сего» (Еф. 6:12). Преподобный Исихий пресвитер, богослов и учитель Иерусалимской церкви, написавший книгу в 200 глав о мысленном призывании в сердце Иисуса, т. е., об умной молитве, приводит следующие о ней свидетельства Божественного Писания: «блаженны чистии сердцем, яко тии Бога узрят» (Мф. 5:8) и опять: «внемли себе, да не будет слово тайно в сердце твоем беззакония» (Втор. 15:9). И апостол говорит: «непрестанно молитеся» (1 Сол. 5:17) и сам Господь говорит: «без Меня не можете творити ничесоже. Иже будет во Мне и Аз в нем, сей сотворит плод мног». Божественный и богоносный отец наш Иоанн Лествичник об этой священной молитве и истинном безмолвии ума приводит из Священного Писания следующие свидетельства: «великий делатель великой и совершенной молитвы сказал: хощу пять словес умом моим рещи» и проч. и опять: «аз сплю, сердце же мое бдит» (Песнь песней 5:2); и снова: «воззвах, рече, всем сердцем моим» (Пс. 118:145). Богоносный отец наш Филофей, игумен обители Купины Пресвятой Богородицы на Синае, составивший о хранении сердца небольшую книжицу бесценных жемчужин божественной премудрости, в непоколебимое основание своего учения полагает слова Священного Писания: «во утрия избивах вся грешныя земли» (Пс. 100:8) и: «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21) и «уподобися Царствие Небесное зерну горушичну и бисеру, и квасу»; и опять: «всяким хранением соблюдай твое сердце» (Прем. 4:23) и опять: «соуслаждаюся закону Божию во внутреннем человеце: вижду же ин закон сопротив воюющ закону ума моего и пленяющ мя» (Рим. 7:22–23). Божественный отец наш Диадох, епископ Фотикийский в своем слове об умной Иисусовой молитве дает следующие основания из Священного Писания: «никто же может рещи Господа Иисуса, точию Духом Святым» (1 Кор. 12:3) и из притчи евангельской о купце, ищущем доброго бисера, заключает о молитве: «сей есть бисер многоценный, который ценою всего своего имения может приобрести человек и иметь неизреченную об его обретении радость». Преподобный отец наш Никифор постник в своем слове о хранении сердца уподобляет это божественное мысленное в сердце делание молитвы сокровищу скрытому на поле и называет его «горящим светильником».

Божественный и богоносный отец наш Григорий Синаит, деланием этой молитвы во святой Афонской горе и других местах достигший высшего боговидения, составивший божественною премудростью троичные песни, которые по всему мiру еженедельно поются, сложивший также и канон животворящему кресту, приводит об этой божественной молитве следующие удостоверения из Божественного Писания: «поминай Господа твоего выну» (Втор. гл. 18) и опять: «воутрие сей семя твое, и ввечер да не оставляет рука твоя» (Екл. 11:6), и опять: «аще бо молюся языком, дух мой молится, ум же мой без плода есть (1 Кор. 1:1); помолюся убо усты, помолюся и умом», и: «хощу рещи пять словес умом» и проч. Свидетелем он приводит Иоанна Лествичника, также относящего эти слова к умной молитве. Апостольским стопам последователь, непреоборимый столп православной веры, разорвавший на Флорентийском соборище как паутинную сеть духоборные ереси латинян огненным мечом духа и истиною православных догматов, всесвященнейший, премудрейший и словеснейший митрополит Эфесский Марк пишет о божественной Иисусовой молитве: «Подобало бы по заповеди непрестанно молитися, и духом и истиною поклонение Богу возносить; но расположение житейским помыслам и тяжесть попечений о теле отводит и отстраняет многих от Царствия Божия, внутри нас сущего и препятствует пребывать у умного жертвенника, принося от себя Богу духовные и словесные жертвы по божественному апостолу, сказавшему, что мы храм Бога живущего в нас и что Дух Его божественный живет в нас. И нет ничего удивительного, если это обычно бывает со многими, живущими по плоти, когда мы видим и некоторых отрекшихся от мiра монахов, мысленно обуреваемых действиями страстей, подвергающихся вследствие этого великому смущению, омрачающему разумную часть души, и потому немогущих достигнуть при всем их желании истинной молитвы. Сладостна бывающая в сердце чистая и постоянная память об Иисусе и происходящее от нее неизреченное просвещение». Преподобный отец наш российский святой Нил Сорский, составивший книгу о мысленном хранении сердца, пользуется следующими словами Священного Писания: «от сердца исходят помышления злая и сквернят человека» (Мф. 15:19) «духом и истиною подобает Отцу кланятися» и проч. Другое светило российское, святитель Христов Димитрий, митрополит Ростовский, составивший слово о внутреннем мысленном делании молитвы, приводит следующие места Священного Писания: «Тебе рече сердце мое: Господа взыщу; взыска тебе лице мое; лица твоего Господи, взыщу» и опять: «имже образом желает елень на источники водные, сице желает душа моя к тебе, Боже» и опять: «всякою молитвою и молением моляшеся на всякое время духом». Все эти слова он, вместе со святым Иоанном Лествичником и Григорием Синаитом и преподобным Нилом Сорским, относит к умной молитве. Так же и устав церковный, излагая церковные правила о поклонах и о молитве, приводит об этой божественной молитве следующие слова Божественного Писания: «Бог есть Дух; духом и истиною кляняющихся хощет» (Ин. 4:24). Приводит также и свидетельство святых отцов в той части их учения, которая относится к умной молитве, и после этого говорит: «здесь мы заканчиваем слово о святой и священной, и приснопамятной умной молитве», и далее переходит ко святой для всех единой молитве, указанной церковным чиноположением. Таким образом благодатию Божиею нами показано, что богоносные отцы, умудряемые Святым Духом, основание своего учения о мысленном священнодействии тайно совершаемой по внутреннему человеку молитвы утверждают на недвижимом камне Божественного Писания Нового и Ветхого Завета, откуда, как из неисчерпаемого источника, заимствуют многочисленные свидетельства.

В третьей главе своего послания об умной молитве старец Паисий говорит, что эта молитва есть духовное художество. «Да будет известно, что божественные отцы называют это священное мысленное делание молитвы художеством. Так святой Иоанн Лествичник в слове 23 о безмолвии говорит: „если ты опытно научился этому художеству, то ты знаешь, о чем я говорю. Сидя на высоте, наблюдай, если умеешь: и тогда увидишь, как и когда, и откуда, и сколько, и какие тати идут украсть гроздья. Утомившись, этот страж, вставши, помолится, потом снова садится и мужественно продолжает первое делание“. Святой Исихий пресвитер Иерусалимский об этой же священной молитве говорит: „трезвение есть художество духовное, совершенно избавляющее человека при помощи Божией от страстных помышлений и слов, и от лукавых дел“. Святой Никифор постник о том же говорит: „придите, и я открою вам художество, или лучше науку вечной небесной жизни, вводящую своего деятеля без труда и пота в пристанище бесстрастия“. Художеством эту святую молитву вышеупомянутые отцы называют, думаю, потому, что как художеству не может человек сам собою научиться без художника, так и этому мысленному деланию молитвы без искусного наставника навыкнуть невозможно. Усвоение его, по святому Никифору, большинству и даже всем приходит от учения; редкие же получают от Бога без учения, болезненностью делания и теплотою веры».

В четвертой главе послания говорится о том, какую подготовку должен иметь тот, кто хочет проходить это божественное делание. Поскольку эта божественная молитва выше всякого другого монашеского подвига и есть завершение всех трудов, источник добродетели, тончайшее и скрытое во глубине сердца делание ума, постольку невидимый враг нашего спасения распростирает на нее невидимые, тонкие и едва постижимые человеческому уму сети разнообразных своих обольщений и мечтаний. Поэтому желающий научиться этому божественному деланию должен, по святому Симеону Новому Богослову, предать себя в полное послушание человеку боящемуся Бога, усердному хранителю Его божественных заповедей, опытному в этом мысленном подвиге, могущему показать своему ученику правильный путь ко спасению. Смирением, рождающимся от послушания, таковой возможет избежать всех обольщений и сетей диавольских и всегда упражняться в этом мысленном делании тихо, безмолвно, без всякого вреда и с великим успехом для души своей. Если же, и предав себя в послушание, он не нашел бы в своем отце, самим делом и опытом искусного в этой божественной молитве, наставника, ибо в настоящее время совершенно оскудели опытные наставники этого делания, то все-таки он не должен приходить в отчаяние, но продолжая пребывать в истинном по заповедям Божиим послушании со смирением и страхом Божиим, а не в самочинном и своевольном без послушания жительстве, за которым обычно следует обольщение, и, возложив всю надежду на Бога, вместе с отцом своим повиноваться учению преподобных отец наших, тонкочастно научающих этому божественному деланию и от них учиться этой молитве. И во всяком случае благодать Божия поспешит и наставит молитвами святых отец научиться, без всякого сомнения, этому божественному делу.

В пятой главе содержится учение о том, что такое эта священная молитва по своему качеству и действию. Святой Иоанн Лествичник в слове 28 о молитве говорит: «молитва есть по своему качеству сопребывание и соединение человека и Бога: по действию же утверждение мира, примирение с Богом, мать и вместе дочь слез, умилостивление грехов, мост, проводящий через искушения, ограждение от скорбей, сокрушение браней, дело ангелов, пища всех бесплотных, будущее веселие, бесконечное делание, источник добродетели, причина дарований, тайное преуспеяние, пища души, просвещение ума, секира отчаянию, доказательство надежды, освобождение от печали, богатство монахов, сокровище безмолвников, ослабление ярости, зеркало преуспеяния, показание меры, обнаружение состояния, показатель будущего, печать славы. Молитва есть воистину для молящегося и судилище, и самый суд, и престол суда Господня прежде будущего Престола». Святой же Григорий Синаит в главе 113 пишет: «молитва есть в новоначальных как бы огонь веселия, издаваемый сердцем; в совершенных же, как свет, благоухая, действуемый» и в другом месте: «молитва есть проповедание апостолов, действие веры или, лучше, непосредственная вера, уповаемых явление, осуществляемая любовь, ангельское движение, сила бесплотных, их дело и веселие, благовествование Божие, откровение сердца, надежда спасения, знамение освящения, образование святости, познание Бога, явление крещения, обручение Духа Святого, радование Иисусово, веселие души, милость Божия, знамение примирения, Христова печать, луч мысленного солнца, утренняя звезда сердец, утверждение христианства, явление примирения Божия, благодать Божия, премудрость Божия или, лучше, начало самопремудрости, явление Божие, монахов дело, безмолвствующих жительство, лучше же, источник безмолвия, печать ангельского жительства».

Блаженный Макарий Великий говорит о молитве: «глава всякого доброго старания и вершина всех деланий есть претерпевать в молитве, посредством которой мы всегда можем прошением от Бога приобрести и прочие добродетели; через молитву в сподобляющихся бывает приобщение святости Божией и духовного действия, и соединение ума, устремленного к Господу, неизреченною с Ним любовью. Кто всегда понуждает себя с терпением пребывать в молитве, возгорается к Богу божественным усердием и пламенным желанием от духовной любви, и по мере своей, приемлет благодать духовного освятительного совершенства» (Беседа 40, гл. 2). Святой Симеон, архиепископ Фессалоникский, об этой же священной молитве говорит: «сия божественная молитва Спаса нашего призывание: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий: помилуй мя, и молитва есть, и моление, и исповедание веры, и подательница Святого Духа и даровательница божественных даров, и очищение сердца, и изгнание бесов, и вселение Иисус Христова, и источник духовных мыслей и помыслов божественных, и избавление грехов, и врачевание душ и тел, и подательница божественного просвещения и источник милости Божией, и даровательница смиренным откровений и тайн Божиих, и самое спасение, т. к., носит в себе спасительное имя Бога нашего: каковое имя и есть нареченное на нас имя Иисуса Христа Сына Божия» (гл. 296). Так же и прочие богоносные отцы, пиша об этой святой молитве, свидетельствуют об ее действии и о неизреченной, происходящей от нее пользе и о преуспеянии через нее в божественных дарованиях Святого Духа.

Кто же, видя, как эта священнейшая молитва приводит подвижника к такому небесному сокровищу различных добродетелей, не воспламенится ревностью Божией ко всегдашнему деланию этой молитвы, чтобы ею всегда сберегать в душе и сердце всесладчайшего Иисуса и непрестанно поминать в себе Его вседражайшее имя, неизреченно воспламеняясь ею любить Его. Только тот не почувствует горячего желания приступить к этому мысленному деланию мысленной молитвы, кто охвачен пристрастием помыслов к житейскому, связан узами попечений о теле, отводящими и отдаляющими многих от Царствия Божия, внутри нас сущего, кто самим делом и опытом не вкусил душевною гортанью неизреченной божественной сладости этого всеполезнейшего делания, кто не уразумел, какую сокровенную духовную пользу заключает внутри себя эта вещь. Хотящие же быть соединенными любовью со сладчайшим Иисусом, оплевав все красоты мiра сего и все наслаждения его, и покой телесный, не захотят иметь в жизни этой ничего иного, как только постоянно упражняться в райском делании этой молитвы.

В последней шестой главе своего послания старец Паисий пишет о некоторых внешних приемах обучения этой молитве для новоначальных. Прежде чем излагать его наставления мы вместо предисловия приведем по этому поводу краткую заметку одного из современных нам подвижников, который пишет следующее: «цель умной молитвы есть единение с Богом, который есть Дух, и единение с которым поэтому может быть только духовным. Что касается внешних приемов, употребляемых некоторыми подвижниками при упражнении в этой молитве, то, безусловно, они имеют второстепенное значение. У несовершенных душа человека сообразуется с телом, говорят отцы. Поэтому безмолвию души должно предшествовать безмолвие тела, т. е., благочиние его, как говорит Иоанн Лествичник. И для собранности ума, необходимой для молитвы, тоже могут быть подходящими некоторые внешние условия обитания и даже положения тела. Но было бы заблуждением думать, что от внешних условий и приемов может зависеть подвиг возрастания в духовной молитве. Одно несомненно, что раз сущность молитвы состоит в том, чтобы молиться умом в сердце, то сообразно с этим и ум наш должен быть направлен в сердце. А все остальное имеет второстепенное значение. Поэтому в русском Добротолюбии все упоминания о внешних приемах опущены» (Арх. Феофан Полтавский). После этого предварительного замечания обратимся к посланию старца Паисия. Он пишет: «так как в древние времена делание умной молитвы процветало во многих местах, где имели свое пребывание святые отцы, и много тогда было учителей этому духовному деланию, то пиша о нем, они говорили только о происходящей от него духовной пользе, не имея нужды писать о самом способе этого делания, приличествующем новоначальным. Когда же увидели, что истинные и далекие от обольщения наставники этого делания стали умаляться, то побуждаемые Духом Божиим, дабы истинное учение о начале этой молитвы не оскудело, описали и самое начало и способ, как нужно обучаться этой молитве новоначальным и входить умом в сердечные страны, и необманчиво совершать там умом молитву».

Святой Симеон Новый Богослов о начале этого делания говорит так: «истинное и необманчивое внимание и молитва состоит в том, чтобы уму во время молитвы блюсти сердце и внутри его всегда обращаться и из глубины его воссылать моление Господу. Вкусив здесь, яко благ Господь, ум уже не удаляется из обители сердца и вместе с апостолом говорит: „добро есть нам зде быти“, и всегда обозревая тамошние места, изгоняет всеваемые врагом помыслы». Далее он говорит о том же еще яснее: «седши в безмолвной келье в каком-либо уединенном углу, со вниманием твори то, что скажу тебе: „затвори дверь, отвлеки ум твой от всякой суеты, прижми к груди твою бороду, направляя вместе с умом и чувственное око. Замедли дыхание, чтобы дышать не слишком свободно. И попытайся мысленно найти внутри в груди место сердечное, где естественно любят иметь свое пребывание все силы душевные и, прежде всего ты найдешь там тьму и грубость неослабную. Когда же ты будешь продолжать и будешь совершать это дело и ночь, и день, ты обретешь, о чудо! постоянное веселие. Ибо как только ум найдет место сердечное, тотчас видит то, чего никогда не видал: видит он посреди сердца воздух и себя всего светлым и исполненным рассуждения. И с тех пор, откуда бы ни возник помысл, прежде, чем он перейдет в дело, или сделается идолом, призыванием Иисуса Христа он отгоняет его и истребляет. Отсюда ум, имея злобу на бесов, воздвигает на них естественный гнев и, гоня их, низлагает мысленных противников. Многому и другому научишься с помощью Божией блюдением ума, держа Иисуса в сердце“». (Слово о трех образах внимания и молитвы).

Преподобный Никифор постник, еще яснее научая о входе умом в сердце, говорит так: «Прежде всего да будет твоя жизнь безмолвною, свободною от попечений и со всеми мирною. Затем, войдя в келью твою, затворись и седши в одном из углов, сделай, как я говорю тебе: „ты знаешь, что при дыхании мы вдыхаем в себя воздух; выдыхаем же его не ради чего-нибудь иного, но ради сердца, ибо сердце есть причина жизни и теплоты тела. Сердце привлекает воздух, чтобы дыханием выделить свою теплоту, для себя же получить свежий воздух. Орудием же такой деятельности является легкое, которое, будучи от Создателя создано пористым, постоянно, как мех, вводит и выводит окружающий воздух. Таким образом, сердце выполняет неизменно то назначение, ради которого оно и устроено для благосостояния организма. Итак, ты сядь и, собрав ум твой, веди его тем путем, которым воздух идет к сердцу и понудь его сойти в сердце вместе со вдыхаемым воздухом. Когда же он войдет туда, то последующее будет не невесело и не нерадостно“». Далее он пишет: «поэтому, брат, приучи ум нескоро оттуда исходить: ибо вначале он очень унывает от внутреннего затвора и тесноты. Когда же привыкнет, то уже не хочет оставаться во внешних блужданиях: Царствие Небесное внутрь нас есть. Когда мы его там рассматриваем и взыскуем его чистою молитвою, то все внешнее представляется нам мерзким и ненавистным. Итак, если ты сразу, как сказано, войдешь умом в сердечное место, которое я тебе показал, воздай благодарение Богу и прославь Его, и радуйся, и всегда держись этого делания, и оно научит тебя тому, чего ты не знаешь. Следует же тебе и это знать, что, когда ум твой будет там находиться, он не должен оставаться молчащим и праздным, но должен иметь своим постоянным делом и поучением молитву: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, и никогда не должен прекращать это занятие. Оно удерживает ум от возношения, делает его недоступным и неуловимым для козней вражиих, и возводит его к любви Божией, и к повседневному божественному желанию. Если же, потрудившись много, не сможешь войти в страны сердца, сделай, как я скажу тебе, и при Божией помощи ты обретешь искомое. Знаешь ли ты, что разумное начало каждого человека находится в груди его? Здесь именно, даже при молчании уст, мы и говорим, и рассуждаем, и молитвы совершаем, и многое иное. Этому-то разумному началу, устранив от него всякий помысл (можешь, если хочешь), дай говорить: „Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя“ и понудь себя одно это, вместо всякой иной мысли, всегда внутри вопиять. Если ты продержишься этого порядка некоторое время, откроется тебе сердечный вход, как мы тебе написали, вне всякого сомнения, как и мы сами опытом узнали. Приидет к тебе вместе со многожеланным и сладким вниманием и весь лик добродетелей: любовь, радость, мир и пр.».

Божественный Григорий Синаит, уча также, как следует умом совершать в сердце призывание имени Господа, говорит: «сидя с утра на седалище в одну четверть, низведи ум в сердце и держи там. Наклонившись с напряжением, испытывая болезненность и в груди, и в плечах, и в шее, непрестанно взывай умом или душою: „Господи Иисусе Христе, помилуй мя“. Когда же станет слишком тесна и болезненна, может быть, даже и несладостна, частота повторения (что бывает не от однообразия часто вкушаемой снеди, ибо сказано: ядущие мя еще взалчут – Сирах 24:23) переменив ум в другую половину, говори: „Сыне Божий, помилуй мя“. И много раз повторяя эту половину, ты не должен от лености или от скуки часто переменять ее, ибо не укореняются растения, часто пересаживаемые. Сдерживай же и дыхание легких, чтобы оно не было слишком свободным. Ибо дыхание воздуха, от сердца исходящее, помрачает ум, возбраняя или не допуская ему снизойти к сердцу и развевает мысль. Не допуская его к сердцу, оно предает его в плен забвению или настраивает его поучаться иному, а не должному, оставляя его нечувственно пребывать в том, в чем не следует. Если увидишь нечистоты лукавых духов, т. е., помыслы, возникающие или преобразующиеся в уме твоем, не ужасайся, не удивляйся; если и добрые уразумения некоторых вещей явятся у тебя, не внимай им, но, удерживая дыхание, как можно, и заключая ум в сердце и призывание Господа Иисуса часто и постоянно совершая, ты скоро попалишь и истребишь их, поражая их божественным именем. Ибо говорит Лествичник: Иисусовым именем бей ратников, ибо нет ни одного более крепкого оружия ни на небе, ни на земле». Далее тот же святой, поучая о безмолвии и молитве, продолжает: «в терпении должно быть сидение твое, ради сказавшего: в молитве претерпевающи; и не скоро нужно вставать, ослабевая по причине болезненной притрудности и умного взывания и частого водружения ума. Посему, поникнув долу и собирая ум в сердце, призывай на помощь Господа Иисуса. Ощущая боль в плечах, часто болезнуя головой, терпи все это, ища в сердце Господа: нудящихся есть Царствие Божие и нуждницы восхищают е» (Мф. 11:12). Тот же отец говорит и о том, как нужно совершать молитвы: «так сказали отцы: один – Господи Иисусе Христе, – Сыне Божий, помилуй мя. Всю. Другой же – половину: Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя, и это удобнее по причине младенчества еще ума и немощи, ибо никто не может сам собою чисто и совершенно наименовать тайно Господа Иисуса, но только Духом Святым. Как младенец, неумеющий говорить, он не может еще совершать эту молитву членораздельно. Не должен он по слабости часто переменять призывание имен, но медленно ради удержания». Еще: «одни учат произносить молитву устами, другие же умом; я же считаю необходимым и то, и другое. Ибо иногда ум от уныния изнемогает произносить ее, иногда же уста. Однако следует взывать безмолвно и несмущенно, чтобы чувство душевное и внимание ума, смущаемое голосом, не отошло, пока ум, обыкнув, не преуспеет в деле, не восприимет силу от Духа молиться крепко и всячески. Тогда он уже не будет иметь нужды говорить устами, да и не сможет, будучи в состоянии в совершенстве творить молитву одним только умом». Из сказанного видно, что вышеупомянутые отцы дают вполне ясное учение о способах обучения умному деланию для новоначальных. Из их учения можно понять наставления об этом делании и других подвижников, хотя последние высказывались и не с такою ясностью.

На этом кончается послание старца Паисия об умной Иисусовой молитве.

Глава 3. Бедствия военного времени и заботы старца Паисия о беженцах. Переход Драгомирны под власть австрийцев, переселение старца и братии в Секул. Местоположение и краткая история Секульского монастыря. Жизнь братства в Секуле. Перемещение в Нямец. Нямецкий монастырь и его прошлое. Заботы старца о богослужении, о больных, о престарелых и о странствующих. Жизнь Паисиева братства в Нямце. Книжные занятия старца Паисия в Нямецком монастыре

Мирная жизнь в Драгомирне неожиданно нарушилась. В 1768 году, по словам жизнеописателя старца, «возста страшная буря и страх смертный. Две империи, Российская и Турецкая, воздвигошася друг на друга, ярящеся и огнедышуще». Молдавия и Валахия сделались театром военных действий. Жители искали спасения в бегстве. Горы, леса и монастыри наполнились перепуганными беглецами, спасавшимися от ярости турок и татар. Драгомирнский монастырь, расположенный в огромном лесу, в неприступном месте, привлек к себе множество людей, искавших убежища. В первые седмицы Рождественского поста монастырь до такой степени переполнился народом, что невозможно было пройти по монастырю. Весь окружающий лес был заполнен беглецами. Была суровая снежная зима. Старец, видя страшную нужду людей, из которых многие были босы и полураздеты, старался всеми мерами облегчить их положение. Он предоставил нуждающимся половину монастыря, переведя всю братию в другую половину и поместив ее по три, по четыре, и по пяти человек в одной кельи. Трапезу большую и теплую отдал простому народу, особенно несчастным измученным женщинам. Келарю, пекарю и повару было приказано давать пищу всем приходящим и требующим. Некоторые брали сырые припасы и сами готовили себе пищу, другие получали, как и братия, готовое кушание и хлеб. Хлеб пекли и кушание готовили непрерывно, желая удовлетворить всех нуждающихся. Но скоро блеснул свет благодати Божией и луна омрачилась. Русская армия перешла границу и вступила в пределы Молдавии. Турки обратились в бегство. Беженцы стали возвращаться в покинутые жилища.

Однако вместе с войною пришли и другие бедствия, моровая язва, неурожаи, трехлетний голод. Война продолжалась 6 лет. Только в 1774 году был заключен мир между Россией и Турцией и братья обители получили возможность начать свою прежнюю жизнь. Но тут пришло новое горе. Едва только русские войска покинули Молдавию, как австрийская императрица Мария-Терезия потребовала от турецкого султана следуемую ей по уговору за оказанную ему помощь часть Молдавской земли. В эту часть австрийцы включили, вопреки желанию молдаван, и Драгомирнский монастырь.

Старца испугал предстоящий переход под власть Римско-Католической державы. Он предвидел, что со стороны новой власти неизбежно последуют притеснения монастырю, которые могут повести к разорению налаженного общежития. Вместе со старцем сознавала угрожающую опасность и вся братия. В это время старец получает письмо от игумена Секульского монастыря в Молдавии с приглашением перейти на жительство в его монастырь. Обрадованный этим приглашением, старец немедленно написал письмо молдавскому господарю и митрополиту с просьбою разрешить ему перейти с братией в Секульский монастырь. Получив разрешение, старец стал готовиться в дорогу. Из опасения неприятностей и задержки со стороны австрийцев он производил все свои сборы в глубочайшей тайне. Сначала он незаметно перевез в Секуль церковные вещи, а затем велел и братии собираться в дорогу. Все братья, которых в то время было 350 человек, выразили готовность идти со своим старцем. Но старец не сразу взял всех с собой. Он оставил в Драгомирне 150 человек, назначив им двух духовников, одного молдаванина, а другого русского, и поручив первому быть начальником монастыря, а второму – его помощником. С остальными же отправился в путь. Чтобы скрыть от австрийцев свое намерение, он отправил их будто бы на послушание на монастырскую землю, находившуюся по дороге в Секуль. А сам пошел в церковь и помолившись там с горячими слезами, преподал мир и благословение остающимся и плачущим братиям и вышел из обители, направляясь к тому месту, где его ожидали раньше вышедшие братья. Около монастырской мельницы старец соединился с ними и после более месячного путешествия они благополучно прибыли в Секуль 14-го октября 1775 г.

У известного странника, инока Парфения мы находим следующее описание Секульского монастыря: «Монастырь стоит внутри Карпатских гор, в двух часах ходу от монастыря Нямца. Дорога туда идет ущельем между столь высоких гор, что и солнца не видать. Монастырь находится в самом тихом и безмолвном месте, самой непроходимой пустыне, окружен высокими до облак горами и темными непроходимыми лесами, так что зимой и солнце в него мало светит, а ветра в нем никогда не бывает, но всегда великая тишина. Только подле монастыря протекает небольшая речка и журчит в ней по каплям вода. Воистину здесь закрывается от очей и слуха весь суетный мiр со всеми своими соблазнами».

О прошлом Секульского монастыря известно, между прочим, что в половине 16-го века там, где теперь стоит монастырь, находилась пустынь старца Зосимы. Прийдя сюда со своими учениками, как полагают, из Нямецкого монастыря, Зосима вырубил часть леса, построил деревянную церковь во имя святого Иоанна Предтечи и несколько келий кругом нее и начал здесь свои молитвенные подвиги. О пустынножителях скоро узнали соседние жители. Появились благотворители. В 1595 г. один боярин, Нестор Уреке, ворник [10] Нижней Молдавии с супругою своею Митрофанией построили в монастыре каменную церковь, в которой и сами были погребены. Над могилами их теплятся неугасимые лампады. В храме хранится великолепная шитая шелками с золотом и серебром плащаница, работы княгини Митрофании.

По прибытии в монастырь старец вскорости написал письмо к оставшимся в Драгомирне братиям. Он поощряет их к деланию заповедей Божиих и к сохранению наставлений Святых Отцов. Хотя они и разлучились друг с другом по месту своего жительства, однако собор их остается единым. Он давно хотел им писать, но задержался вследствие своей телесной слабости и множества обязанностей и попечений. Он убеждает их трезвиться и постоянно полагать начало своему исправлению, отсекать празднословие, которое мертвит душу, не ходить из кельи в келью без благословения духовника, исповедовать духовнику помыслы, через что рассыпаются все козни врага, читать писания Отцов, от чего просвещается ум человека и возрастает ревность к исполнению заповедей евангельских, без исполнения которых одною верою спастись нельзя. Пусть каждый по силе своей принимает участие в трудах общей жизни. Пусть не составляют сборищ у монастырских ворот для празднословия. Где есть усердие – там почивает Бог, там сияет свет, там является мир, там сатана не находит места, оттуда отходят страсти. Где нет усердия – там обратное: вместо добра – зло, вместо света – тьма, вместо Христа – диавол. Старец умоляет духовников бодрствовать над сердцами братиев.

Секульский монастырь произвел на старца Паисия и братий очень отрадное впечатление своим уединенным тихим безмолвным местоположением. Но в то же время они увидели, что этот монастырь слишком тесен для их многолюдного братства. Всех келий в монастыре оказалось 14. Жили по три, по четыре и по пяти человек в одной келье и не могли поместиться. С наступлением весны стали приходить из Драгомирны новые братья. Стало еще теснее. Принялись за постройку новых келий. Все были завалены работой. Одни строили кельи внутри монастыря, другие прилепляли их к стенам на подобие ласточкиных гнезд, как бывало делали когда-то на Афоне, иные строили себе помещение вне монастыря в лесу. В таких заботах и трудах провели три года. За это время построили около 100 келий и, наконец, все перешедшие из Драгомирны братья нашли себе приют.

Желая утвердить свой общежительный устав на новом месте, старец Паисий в 1778 году снова обратился к молдавскому митрополиту с просьбой разрешить пользоваться ранее утвержденным уставом в Секуле. Он просил, чтобы после его смерти новый настоятель избирался собором братий из среды самих же братий. Новый настоятель должен быть избираем из тех, которые долгое время провели под самым совершенным послушанием без всякого порока и через послушание и отсечение воли приобрели глубокое смирение, а через смирение удостоились дара здравого рассуждения и приобрели любовь Христову одинаково ко всем братиям и глубочайший мир, претерпевая продолжительное время искушения и поношения и укоряя всегда самих себя, освободились навсегда от раздражительности и гнева и приобрели кротость и простоту.

Избираемый должен уметь руководить братией и врачевать души их.

Ибо если нельзя никому самому по себе выучиться искусству врачевания без руководства опытного врача, тем более нет возможности изучить искусство наставления душ без надлежащего обучения. Затем, старец снова припоминает историю своего общежития и излагает основания, на которых оно утверждается. Основания эти следующие:

а) Нищета. Совершенная самовольная нищета по обещанию монашеского образа, т. е. чтобы никто из братии никак не имел своего особенного имущества до своей смерти, ни денег, ни иной какой-нибудь вещи, ни имущества движимого или недвижимого до самых ничтожных вещей. Все что необходимо для жизни да будет и да называется общим.

б) Послушание. Каждый из братии нашего собора по доброй своей воле отдается душой и телом под благое иго послушания, заповеданного Священным Писанием и Святыми Отцами, чтобы не быть самовластным и самочинным, не иметь ни в чем своей особой воли и своего рассуждения, но во всем, что по Божьему и душеполезно, быть подчиненным и покорным до самой своей смерти, и никакого дела, хотя бы по своему мнению и доброго, не делать без ведома и благословения старца.

в) Исповедание. Все братия почаще, а новоначальные непременно ежедневно, должны исповедовать и открывать каждый своему духовнику все тайны своего сердца не скрывая ничего, потому что без частого исповедания нет возможности приобрести исправления души своей и наставления на путь Божий.

г) Пребывание до смерти с братиями. Т. е., чтобы все братия по данному своему обещанию перед Богом и по связи вечной и неразвязной Божественной любви пребывали до смерти своей с собором братиев, собранным во имя Христа, терпя и перенося всю тесноту жизни ради Царствия Божия, а равно мужественно претерпевая все искушения и поношения, через которые, как золото в огне, очищается смирение монаха, укоряя себя в сердце своем и во всем считая себя виновным и как купленный раб по силе своей и телесной и душевной со всяким усердием и со многим смирением и страхом Божиим, как братиям Христовым и как Самому Христу служа, быть готовыми на всякую службу, которая им будет назначена.

д) Чтение Божественного Писания и поучений Святых Отец.

е) Соблюдение святых постов и церковного правила, а также и келейного правила.

ж) Служение больным и слабым и старым в соборе братиям и тем, которые не помещаются в больнице.

з) Исполнение монастырских должностей и поручений с соблюдением заповедей Божиих, да не расстроится любовь к ближнему, и удовлетворение всех нужд хозяйственных своим собственным трудом в своих мастерских.

Эти основания своего общежития, как свои заповеди, старец завещал своему братству письменно, о чем свидетельствует его преемник и ученик старец Софроний.

Мало-помалу монастырская жизнь в Секуле вошла в свою правильную и тихую колею. В Секуле установился тот же порядок жизни, какой был и в Драгомирне. По зимам старец ежедневно собирал всех в трапезу, читал им отеческие книги, учил их исполнению заповедей Божиих, послушанию, смирению и страху Божию. Видя, что братия охотно слушают его и делают успехи в духовной жизни, старец радовался и благодарил Бога, даровавшего им это тихое и уединенное место. Теснота обители и скудость жизни не смущали его, так как он еще с ранних лет искал этой скудости и тесноты Христа ради. Наиболее тягостным было то, что по числу братий церковь оказалась малою и тесною, а между тем число желающих жить со старцем с каждым днем увеличивалось и у старца не хватало силы отказать им в приеме.

Книжные занятия старца не прерывались и в Секуле. Здесь особенно стала развиваться его переводческая деятельность. Предполагалось устройство школы для обучения молодых иноков греческому языку с целью привлечения их к делу перевода и исправления отеческих книг, а пока старец посылал наиболее способных учеников в Бухарест для обучения их там греческому языку.

Однако, совершенно неожиданно положение старца изменилось. Об этом обстоятельстве сам старец рассказывает в письме, посланном через духовника Иакинфа ученикам Амвросию, Афанасию и Феофану, жившим в России во Владимирской губернии во Флорищевой пустыни. Дело заключалось в следующем. Весною 1779 года Молдовлахийский господарь Константин Мурузи прислал в Секуль некоторое количество припасов и в собственноручном письме к старцу просил его сообщить о всех нуждах обители, обещая свою помощь. Старец ответил благодарственным письмом и просил отпустить ему 500 левов для устройства четырех больших келий под мастерские – портняжную, сапожную и ткацкую и для занятий с молодыми монахами по греческому языку. Заинтересованный обителью старца князь передал о его просьбе ближайшим боярам. «Конечно, сказали они, исполнить просьбу старца нетрудно, но от этого ему будет мало пользы, так как он живет в обители крайне стесненной для такого значительного братства. Монастырь Секуль тесен, церковь там маленькая, путь к нему каменистый, тяжелый, по дну узкого ущелья, во время дождей заливаемого водою, подвоз необходимых предметов очень затруднителен». Тогда князь сказал: «Мне хотелось бы устроить этого старца более удобно. Неужели в нашей стране не найдется монастыря, где бы старец и его братство могли устроиться лучше». Бояре отвечали: «Во всей нашей стране нет большого и более удобного по путям сообщения монастыря, как Нямец, который находится в очень близком расстоянии от Секула». Князь обрадовался и решил тотчас же написать письмо митрополиту Гавриилу, прося его согласия на перемещение старца Паисия в Нямец, где был большой монастырь. Митрополит согласился и князь тотчас же послал письмо Паисию, предлагая ему перейти вместе с братией в Нямецкий монастырь. Старец получил это предложение в июне 1779 года и очень опечалился.

Переселение в Нямец представлялось ему, как и его ближайшим помощникам, крайне нежелательным по многим причинам: во-первых, пришлось бы покинуть обитель тихую и уединенную и идти в монастырь богатый, большой, шумный, посещаемый многочисленными богомольцами. Во-вторых, старец сознавал, что своим переселением в Нямец он стеснит и огорчит тамошних братий. В-третьих, сознавая свою старость и слабость, старец опасался новых попечений и забот, неизбежно связанных с переселением в многолюдный монастырь и с объединением под одним управлением трех разнородных братий – Нямецкой, Секульской и своей собственной, прежней. При многочисленности братий он предвидел затруднительность своего обычного по зимам собирания братства для чтения и разъяснения отеческих книг. Наконец, он опасался и того, что многочисленные светские посетители монастыря внесут мiрскую суету и в монашеские кельи, и в самые души иноков и помешают ему вести откровенные беседы с братиями о различных вопросах и недостатках монастырской жизни. Все это и многое другое глубоко смущало старца. Он заскорбел и потерял душевный покой.

Наконец, он решил послать князю письмо с отказом от переселения в Нямец. Он умолял князя не настаивать на их перемещении в Нямецкий монастырь и не лишать их тихого и безмолвного пребывания в Секуле. Он описывал ожидающий братию на новом месте душевный вред, расстройство наладившейся в Секуле жизни, разорение и смущение Нямецкого братства, могущий возникнуть ропот и непримиримую вражду, пагубную для обеих сторон. С этим письмом он послал к князю старшего духовника молдавского языка, благоговейного Иринарха, знавшего и греческий язык, и в спутники ему дал еще другого духовника, и стал с нетерпением ожидать ответа на свое письмо. Между тем в июле приходят к нему из Нямца начальники монастыря, до которых уже дошли слухи о предстоящем перемещении к ним старца с братиями, и со слезами стали просить старца, чтобы он не обижал их и не расстраивал на старости лет их жительство, в котором они живут от своей юности, чтобы не пришлось им плакаться на него до самой смерти. Эти жалобы болезненно отзывались в душе старца. Он заплакал и, показывая нямецким начальникам письмо князя, сказал: «Видите, отцы святые, вот где заключается причина смущения и скорби и нашей, и вашей. Но да уверит вас Христос, что у меня никогда и в помысле не было причинить вам какое-нибудь насилие и опечалить ваши души. Вы знаете, что и Секуль мы получили не по насилию нашему, но потому, что бывший в нем игумен, видя наше печальное положение в Драгомирне, сам по любви своей к нам позвал нас к себе. Неужели вы думаете, что я осмелился бы совершить злое дело по отношению к вам? Какими глазами посмотрел бы я на ваши лица, причинив вам такую обиду? Как бы я мог приступить к престолу Божию и причаститься Святых Таин, зная, что есть плачущие и вопиющие на меня к Богу за мое насилие? Да не будет этого! Я уже написал князю и буду еще просить его оставить и нас и вас мирно пребывать в своих обителях. Ибо здесь мы благодатию Божией имеем глубокий мир».

Умиротворенные и успокоенные словами старца, нямецкие начальники вернулись в свой монастырь.

Между тем старцевы послы пришли к князю и вручили ему послание старца Паисия. Когда послание было прочитано, иноки на словах подробнее объяснили князю все свои обстоятельства и умоляли оставить старца и братию в Секуле и не вносить смущения и расстройства в их духовную жизнь. Однако князь не уступил им. Он приказал приготовить новое письмо старцу и сделал в нем следующую собственноручную приписку: «Мы эту святую обитель предоставляем вам не только для утверждения вашего братства, но и для того, чтобы порядок вашего братства послужил примером для прочих обителей. Поэтому, окажи послушание и иди в Нямец, ничем не смущаясь».

9-го августа, в пятницу посланные вернулись с письмом от князя в свой монастырь. Когда старец распечатал письмо и увидел написанные в нем слова «окажи послушание и иди в Нямец», он заплакал и до такой степени охватила его душу безмерная печаль, что он не мог ни есть, ни пить, ни спать и совершенно изнемог телом. Все же братия были в великом страхе и в скорби и в смущении, как бы старец не умер от безмерной печали. В другом своем письме старец Паисий описывает, с каким волнением он ожидал возвращения от князя духовника Иринарха, молясь Богу день и ночь об исполнении желания остаться на прежнем месте. Но вот приехал Иринарх и на вопрос старца, что послал нам Бог, ответил, передавая старцу письмо: «Прочитав, узнаете» – и вышел из келии. Ночью, когда стемнело, в тишине, старец стал читать ответ князя и, прочитав, пришел в полное уныние – ему предписывалось не только переходить в Нямец, но переходить с тем, чтобы быть примером для других монастырей. «Кто же я, думал старец, чтобы принять такое мнение о моем недостоинстве? Я слаб и немощен, почти мертвый и душой, и телом. Я не могу собственную душу направить по пути заповедей Господних, я принял ответственность за души собравшихся около меня братий, а теперь на меня возлагается еще большая тяжесть. О, горько душе моей». Всю ночь старец проплакал. На утро собрались к нему старейшие из духовников и братии и стали со слезами умолять его прекратить безмерную печаль и подкрепиться пищею. Они говорили: «Какая будет нам польза, если ты прежде времени умрешь, а мы без тебя останемся одинокими. Что мы тогда будем делать!» Старец, видя своих духовных детей так сильно скорбящих и плачущих, помолчал немного и, обратив свой духовный взор ко Господу, тяжело вздохнул, горько заплакал и сказал: «Тесно нам, братия, отовсюду». Потом, поднявшись с постели, осенил себя крестным знамением, поклонился иконе Богоматери и сказал: «Писание говорит: „При двою или триех свидетелях станет всяк глагол“. Если вы братие так говорите, то да будет воля Божия! Идем и не хотяще». После этого он подкрепился немного пищею, но спать не мог. Затем, он призвал к себе трех духовников и несколько братий и велел им идти с письмом князя в Нямецкий монастырь, собрать там все начальство и братию, прочитать им письмо князя и затем приготовить кельи ему и другим братиям, которых он решил на первый раз взять с собой в Нямец. Посланные сделали как им было приказано и возвратились в Секуль.

Старец же в это время при содействии старшей братий сделал распределение, кому из братий переходить в Нямец и на какие послушания и кому оставаться в Секуле. Управление Секульским монастырем он поручил одному из духовников Илариону. После этого он приказал по звону собрать братию в церковь, пришел туда и сам, помолился со слезами Господу и, сообщив братиям волю князя, дал благословение остающимся на месте, утешив их словами, что каждый из них всегда может приходить к нему во всякой скорби и нужде душевной и телесной и, выйдя из церкви, двинулся в путь. Так как по своей слабости он не мог идти пешком, то для него был приготовлен экипаж, запряженный одною лошадью, а братия, как пчелы окружив его экипаж, шли рядом с ним, слушая его последние наставления. Больные и престарелые, выйдя навстречу ему из больницы, плакали, что не могут провожать его, а здоровые провожали его не менее часа и только по настойчивому его требованию, когда он им напомнил о предстоящем бдении, вернулись назад в монастырь. Некоторые же провожали его до самого Нямца, куда и прибыли в самое навечерие праздника Успения Пресвятой Богородицы в среду.

Когда старец и братия приблизились к Нямецкой обители, там зазвонили во все колокола и все нямецкие братия вышли за монастырские ворота навстречу старцу. Впереди шли три священника в фелонях и один из них держал в руках Святое Евангелие, а другие – святые кресты. Два диакона в стихарях имели в руках кадильницы. Старец приложился к Евангелию и к крестам и вступил в обитель, предшествуемый священниками и диаконами и сопровождаемый братиями обеих обителей при пении ирмосов Богородице. Войдя в церковь старец приложился к иконам, причем особенно усердно молился перед чудотворной иконой Богоматери, вручая себя и братий Ее заступлению и хранению, покрову и попечению и возлагая на Нее всю свою по Боге надежду. В своем письме к князю старец, между прочим, открывает ему одно давнее событие своей жизни, а именно, что еще до своего отбытия на Афон, в молодости, старец приходил в Нямец молиться пред чудотворной иконой Божией Матери и удостоился три раза держать эту святую икону своими грешными руками. С того времени он почувствовал великую любовь к этому святому месту, куда потом, неисповедимыми путями Божьими, ему пришлось перейти со своим собором.

Когда старец приложился к иконам, два начальника Нямецкого братства Иоасаф и Варлаам, игумен и проигумен, поставили старца на игуменское место. Когда пропели тропарь и кондак храма и произнесли ектению и отпуст, старец со слезами сказал собравшимся, что он пришел к ним не по собственному желанию и исканию, но по решению и распоряжению князя и митрополита и просил всех хранить взаимный мир и взаимную любовь. Из церкви старец направился в приготовленную ему келью и немного отдохнул. Для пришедших с ним братий было приготовлено 15 келий, в которых они и разместились в большой тесноте, по несколько человек в каждой кельи. Только духовникам по их обязанностям было отведено каждому по келии. Несмотря на утомление, старец от большой печали не мог уснуть, хотя уже пять дней оставался без сна. К началу всенощного бдения он с большим трудом пришел в церковь и сидя слушал Божественную службу, молясь Пречистой Богородице о том, чтобы Она утешила его душу, прогнала окутавший ее мрак и печаль и послала ему отрадный сон. И когда уже окончилась вечерня и началась утреня, и когда было прочитано Евангелие, стал приходить к старцу желанный сон. Старец ушел в свою келью и лег на постель, но заснул только тогда, когда стало уже светать и сладко проспал два часа. Проснувшись, он почувствовал облегчение головы, некоторую крепость во всем теле и вся печаль отошла от его сердца. По окончании литургии и молебна Божией Матери пошли в трапезу с праздничною иконою и с пением тропаря праздника, а после трапезы, по возвращении в церковь, разошлись по келиям. Старец пригласил к себе бывших начальников обители и, побеседовав с ними наедине братски, обещал покоить их во всем до самой смерти и ни в чем их не притеснять. И они совершенно примирившись со всем случившимся, через некоторое время были облечены в схиму и поживши еще несколько лет, отошли ко Господу. Из Нямецких братий только немногие ушли из монастыря, а остальные присоединились к общему братству, из двух соборов составился один собор и установились полный взаимный мир и единодушие. Старец написал князю о принятии им Нямца, о соединении обоих братств и просил помочь в устройстве новых келий. Князь благодарил старца за послушание и обещал оказать помощь, как в устройстве келий, так и во всех других нуждах.

Так произошло перемещение старца Паисия с братией из Секуля в Нямецкий монастырь. Секульский монастырь по-прежнему остался под его главным управлением и порядок жизни в обоих монастырях установился один и тот же. Секульские братия часто посещали старца, а однажды в год и сам старец проводил несколько дней в Секуле. Вот как он сам описывает эти свои поездки в письме к тем же инокам Амвросию, Афанасию и Феофану: «Около отдания Успения, когда все уже готово к моему отъезду, братия по звону собираются в церковь и при входе поют „Достойно“. Приложившись к иконам и прослушав ектению и отпуст, я по немощи сажусь на приготовленное место и говорю всему братству наставление на языках славянском и молдавском, прося их молиться о благополучном моем путешествии, трудиться в исполнении заповедей Божиих и сохранять между собою мир Христов и всякое монашеское благочиние и благоговение. После этого я выхожу из церкви в сопровождении братий и, преподав ей благословение, отправляюсь в Секул. Когда я приближаюсь к монастырю, навстречу мне выходит духовник Досифей со всеми больными и престарелыми братиями и, приняв благословение, отходит. При моем дальнейшем шествии выходит мне навстречу за монастырские ворота духовник Иларион со всей братией. Преподав им благословение, я вхожу в обитель сопровождаемый всем братством. Совершив все положенное по чину, я иду в свою келью, где и проживаю до храмового праздника Усекновения Главы Иоанна Предтечи. После праздника, дня за два до моего отъезда оттуда, после повечерия, собираются братия в трапезу, один день – славянского языка, другой день – молдавского, и бывает мое к ним последнее наставление. В день же моего отъезда из Секула обычным порядком происходит прощание. По прибытии в Нямец совершается обычная встреча. При выходе моем из церкви в свою келью, встречают меня два инока, которым на время моего отсутствия поручается келья и берут благословение. Я вхожу в келию, благодарю Бога за благополучное воз-вращение». В конце письма старец прибавляет: «Об остальных же наших делах, об устройстве вокруг монастыря многих новых келий и о переходе к нам всех братий из Драгомирны и немалого числа из Секула и о прочем, известит вас духовник Иакинф». Во время пребывания старца в Секуле он каждый день принимал братий, которые могли свободно приходить к нему во всякое время и заявлять ему о своих нуждах, как духовных, так и телесных, причем старец говорил им: «если кто-нибудь из вас имеет нужду и скорбит и ропщет, но ко мне не приходит и не извещает, я о такой его скорби перед Богом не отвечаю». Находившимся в больнице, которые сами не могли придти к старцу, он посылал благословение и все необходимое через заведующего больницей отца Досифея, который с такою любовью и заботливостью относился к больным, что его часто можно было видеть просиживающим целые ночи у их постели и утешающим их надеждою на выздоровление и другими ободряющими словами.

В Нямецком монастыре начинается последний, самый трудный, но и самый плодотворный период в жизни и деятельности старца Паисия. Число братий, объединившихся вокруг него одним духом нестяжательности, послушания и любви к Богу, своему старцу и друг к другу, возросло здесь до 700 и более. Слух об их высокой жизни и об их мудром старце распространился далеко по всему православному востоку. Старец вел обширную переписку и сношения с многочисленными подвижниками не только в Молдавии, но и на Афоне, в Царьграде, в России и в других местах. Каждый странствующий инок, каждый паломник считал своим долгом посетить славную Нямецкую Лавру, увидеть ее знаменитого старца, посмотреть строгий чин ее общежития и благолепие монастырского богослужения, чтобы потом рассказать об этом на своей родине, в своей обители. Книжные занятия старца достигли в это время своего наибольшего расцвета. Он уже не один только и не в кругу только немногих друзей работал над исправлением и переводом отеческих книг. Он основал целую школу для обучения справщиков и переводчиков и широко поставил переписку исправляемых и переводимых книг, так что своими многочисленными рукописями не только наполнил монастырскую библиотеку, но и распространил их в огромном числе списков далеко за пределами своей обители и в особенности по монастырям и по кельям обширной Русской земли. Он сумел поднять в православном русском монашестве интерес к книжным занятиям, к чтению и списыванию отеческих книг, к духовным беседам, а свою Нямецкую Лавру сделал центром и светочем православного монашества и школою подвижнической жизни и духовного просвещения для православного востока. В Нямецком монастыре получили свое воспитание многие молдовлахийские и русские иноки, которые потом во многих обителях сделались насадителями православного старчества и монашеских общежитий по уставу Паисиева братства.

Начиная описание этого периода в жизни старца Паисия, скажем сначала несколько слов о Нямецком монастыре. По словам преосвященного епископа Арсения Нямецкий монастырь имеет для Молдавии такое же значение как Троице-Сергиева Лавра или Киево-Печерская Лавра для России. В течение ряда веков он был рассадником христианского просвещения в Молдавии, воспитав в своих стенах многих молдавских святителей – епископов и митрополитов, самоотверженно защищавших родную православную веру. Для православного народа он был высокой школой нравственной жизни, давая в лице своих иноков примеры подвижничества и преданности вере. В годины тяжких народных испытаний, междоусобной войны между княжествами Молдавии и Валахии во время нередких войн с турками, поляками и венграми, во время голода, пожаров и других народных бедствий, к нему тянулась православная Молдавия и находила здесь материальную и духовную поддержку.

Монастырь расположен в чрезвычайно живописной местности. Там, где небольшая горная речка Нямцул вырывается на простор из Карпатских ущелий среди высоких холмов, покрытых вековым хвойным лесом, белеют стены и здания этой обители, с которой связаны лучшие страницы молдавско-славянской культуры и письменности придунайских княжеств. Основание монастыря относится к концу 14-го века. Тогда пришли в Молдавию при митрополите Иоасафе три инока, Софроний, Пимен и Силуан со своими учениками. Они пришли из Тисмана и были учениками святого Никодима Освященного. Молдавский господарь, по всей вероятности Петр Воевода Мушат, выстроил для них небольшую церковь в честь Вознесения Господня. Первый документ, свидетельствующий о существовании монастыря относится к 1407 году, когда монастырь получил во владение села и вместе с монастырем Быстрицею управлялся одним игуменом Дометианом. Монастырь расширялся и богател благодаря щедрым пожертвованиям молдавских господарей, иерархов и других лиц. История первых лет существования монастыря связана также и с именем известного проповедника митрополита Григория Цамвлаха, который по прибытии своем в Молдавию игуменствовал в этом монастыри приблизительно до 1420-го года. Свое название монастырь, как и многие другие местности вокруг него, получил, по всей вероятности от цитадели, построенной недалеко отсюда немецкими рыцарями крестоносцами в 12-м–13-м веке. Развалины крепости существуют и до сих пор на высокой скале, недалеко от Нямца.

Нынешний храм Вознесения Господня выстроен в 1497 г. господарем Стефаном Великим, о чем свидетельствует надпись над входными дверями храма. В начале 18-го века игуменом в Нямце был иеромонах Пахомий. Узнав о знаменитом русском подвижнике, святом Димитрии Ростовском, он в 1704 г. оставил игуменство и уехал в Россию, чтобы повидать святого Димитрия и поклониться печерским угодникам. Он удостоился не раз беседовать со святым Димитрием, получил от него собственноручно написанную книгу и возвратился в Нямец. После этого он уединился с несколькими иноками в пустынном месте, где теперь находится Покровский скит (на расстоянии одного часа ходьбы от Нямецкого монастыря) и предался там молитвенному подвигу. В начале 1707 г. он был вызван из своего уединения и поставлен в епископа Романского. После семилетнего управления епархией он снова удалился в Покровский скит, а три года спустя опять уехал в Киево-Печерскую лавру, где и скончался в 1724 г., послав незадолго перед кончиной в основанный им Покровский скит свое завещание, заключавшее в себе, между прочим, и устав для скита. Таким образом, между Нямецким монастырем и русскою православною церковью еще в начале 18-го века существовала живая связь. Эта связь и потом не порывалась.

В одной из церквей хранится большая плащаница прекрасной работы, шитая золотом и жемчугом по малиновому бархату. Вокруг этой плащаницы идет шитая надпись, в которой говорится, что эта плащаница пожертвована в церковь Нямецкого монастыря монахиней Марией в 1741 году. По преданию монахиня Мария – великая княжна Мария Петровна, дочь императора Петра Великого, постригшаяся в одном из женских монастырей в Молдавии. В ризнице монастыря хранится большое русское Евангелие, выносимое на входах двумя диаконами. Это Евангелие прислано в дар монастырю из Петербурга в 1764 году. В 1849 году император Николай Павлович прислал монастырю 10 полных священнических облачений из хорошей парчи и деньги на постройку больницы. Император Николай II пожертвовал монастырю полное священническое и диаконское облачение. Главной святыней Нямецкого монастыря является древняя чудотворная икона Богоматери. Время написания этой иконы неизвестно. Она подарена была некогда греческим императором Иоанном Палеологом молдавскому господарю Иоанну Доброму, который в начале 15-го века передал ее Нямецкому монастырю.

Поселившись в Нямце, старец Паисий стал утверждать и здесь свой обычный порядок монашеской жизни. Прежде всего он обратил внимание на порядок богослужения и установил совершать его так, как оно совершалось в его братстве. Чтение и пение велись на двух языках, молдавском и славянском. На утренях, между кафизмами, читались два поучения – одно на славянском, другое на русском или молдавском языке. На похвальной неделе акафист Божьей Матери читался по-славянски, по-молдавски и по гречески. Во всем поддерживалась тесная связь с русской церковью. На отпустах поминались преподобные Антоний и Феодосий и прочие чудотворцы печерские. 21-го сентября совершалась служба святителю Димитрию Ростовскому, 3-го мая праздновалась память преподобного Феодосия Печерского, 10-го июля – преподобного Антония, 11-го июля – благоверной княгини Ольги, 15-го июля – равноапостольного князя Владимира.

При помощи князя старец устроил в обители больницу, странноприимницы и значительно увеличил число келий. Забота о больных, престарелых и странствующих особенно занимала старца, ибо все они приходили к нему и со слезами умоляли ради Христа приютить их в обители. Старец помещал кого нужно было в больницу и приказывал брату Онорию, который и здесь был приставлен к тому же делу, какое он выполнял в Драгомирне, оказывать им всяческую заботу и покой и иметь о них неусыпное попечение. Он требовал, чтобы все служащие в больнице служили больным, как Господу, каждую неделю меняли белье и мыли головы, очищали их одежды, кровати и постели от насекомых, летом же почаще проветривали их платье и провешивали на солнце. Старец требовал, чтобы внутри больницы соблюдалась безукоризненная чистота, чтобы каждый день курили в ней ладаном или другим благовонным веществом. Приказывал также давать призреваемым более питательную пищу, лучший хлеб и вино. И все были довольны, и со слезами благодарили старца за его попечение. Странствующие монахи, заходившие в обитель, могли отдыхать в ней сколько хотели, неделю и две, и месяц. И никто никогда не говорил им ни слова упрека. Иные просили старца позволить им и зиму провести в обители и он позволял, а не имеющим одежды и белья давал все необходимое. Когда же наступало лето, и они отправлялись в свой путь, он в изобилии снабжал их всем необходимым для дороги и отпускал с миром. Принимал старец и мiрских мужчин, страдавших различными болезнями или мучимых различными духами и не имеющих, где главу преклонить, и в особой больнице кормил их от общего стола, и они жили там сколько хотели, некоторые даже и до самой смерти.

Главный храмовой праздник Вознесения Господня праздновался в Нямце с особой торжественностью. Богослужение продолжалось всю ночь. К этому празднику и раньше в Нямец стекалось великое множество народа обоего пола, и всякого звания, и знатных и простых, и богатых и бедных, не только из Молдавии и Валахии, но и из других стран, желавших поклониться чудотворной иконе Пресвятой Богородицы, а при старце число богомольцев стало еще больше. Старец Паисий старался всех их по возможности упокоить. В течение четырех дней он сам не имел ни минуты свободной, с утра до вечера имея открытыми двери своей кельи: каждому, и богатому и бедному, желавшему войти к нему, был открыт свободный доступ. Он всех принимал с любовью, благодарил их за принятый на себя труд путешествия и, благословив, отпускал их на гостиницу, или в другие приготовленные для них кельи. Перед праздником старец назначал несколько братий из более благоговейных и исполненных страха Божия наблюдать за более слабыми, обходя обитель день и ночь, чтобы не произошло какого-либо соблазна. Исполняя его волю, братия оберегали друг друга. По окончании же праздника все благодарили Христа Бога и Пречистую Его Матерь, сподобивших их мирно, благополучно и радостно отпраздновать святой праздник Господень.

Перемещение из одного монастыря в другой, соединение первоначальных учеников старца, собранных им еще на Афоне и в Драгомирне с братствами других монастырей, не могли не отражаться неблагоприятно на внутренней жизни обители. По словам самого старца внутренняя жизнь братства в Нямце уже не достигала той высоты, на какой она стояла в Драгомирне. Сам старец по-прежнему внимательно и заботливо следил за жизнью братства. В церкви он сам обходил братию и смотрел, чтобы все стояли чинно, со страхом и трепетом и соблюдали все установленные поклоны. Однажды старец заметил идущего по монастырю послушника, размахивавшего руками и глядевшего туда и сюда. Старец призвал к себе его духовника и сказал: «Так ли ты наставляешь своих учеников? Они бесчинствуют и соблазняют братию». В наказание он дал обоим, и духовнику и послушнику, правило: три дня в трапезе класть поклоны, да и прочие научатся не производить бесчинства. Несмотря, однако, на все заботы старца, ему с трудом удавалось преодолевать те неблагоприятные влияния, которые разлагающим образом действовали на братство, и жизнеописатель старца заявляет: под конец жизни старца духовное наше жительство снизошло от первого Драгомирнского и Секульского, единодушного, мирного и любовного всесовершенно вниз невозвратно. Причины же тому: молва, излишество, мятеж, забота каждого о себе самом и оставление чтения божественных и отеческих писаний и внимания к себе. Старец, который предвидел все это, часто плакал и предостерегал братию. Он убеждал всех не оставлять внимательного чтения отеческих писаний, неуклонно держаться тесного евангельского пути и избегать нерадивого притворно-монашеского миролюбивого жития. Указывая другие причины ослабления братской жизни, жизнеописатель старца говорит: как сад древесный, часто пересаживаемый, увядает, так и нашего собора сад душевный пострадал от переходов и перемены монастырей. В Драгомирне и Секуле по зимам, каждый вечер бывали соборные поучения старца, а в Нямце они прекратились и приходилось больше пользоваться книгами. Здесь и старец больше занимался переводами и исправлениями. Приезды знатных лиц обоего пола также много вредили братии. Один странствующий инок спросил старца Паисия: «Как, отче, нынешнее житие против Драгомирнского?» Старец ответил: «На всякий год ниже идет, а удержать в одной мере, хотя и стараюсь, невозможно. Причина тому – невозбранный вход женскому полу и оставление соборного поучения».

Конечно, упадок духовной жизни в Паисиевом братстве заметен был только старцу и его ближайшим помощникам, судившим о состоянии братства со строгой точки зрения идеального монашества. Для постороннего же наблюдателя, даже монаха и подвижника, жизнь братства представлялась совсем в ином свете, как это видно, например, из рассказа Соловецкого пустынника Феофана, посетившего Нямецкую обитель при старце Паисии. Этот Феофан был родом из малороссийских земледельцев. Двенадцати лет он лишился родителей и остался сиротою. Шестнадцати лет он начал свое собственное хозяйство. Однажды, когда он работал в поле, Божественный свет озарил его душу. Особенное умиление наполнило его сердце. Он отпряг волов, оставил плуг и землю, и охваченный любовью ко Христу, пошел по святым местам. В Киево-Печерской Лавре он был принят в число послушников. Здесь он в разных трудах провел 17 лет и, наконец, был определен прислуживать подвижнику Досифею, проживавшему в затворе уже третий десяток лет. Досифей никуда не выходил из своей кельи и никого не принимал к себе. Желавшие получить от него благословение и наставление могли беседовать с ним через окно его кельи. Особый дар слова соединялся в нем с прозорливостью: он обличал тайные грехи и располагал к покаянию, предостерегал от будущих бед и искушений. У этого подвижника Феофан учился монашеской жизни. Скоро в нем возгорелось сильное желание посетить святые места, ознаменованные событиями земной жизни Иисуса Христа. Феофан попросил у своего старца благословения на этот путь. Но старец сказал: «Нет тебе пути ни в Иерусалим, ни в Святую Гору. Тебе предлежит в свое время другой путь. А теперь, если желаешь, ступай в Молдавию, это будет тебе на пользу». И старец велел Феофану идти на Подол (нижняя часть Киева), где он найдет двух молдавских иноков: пусть он их приведет к старцу. Феофан отправился на Подол и действительно нашел там двух молдавских иноков. Один из них был Софроний, друг и ученик старца Паисия, бывший после него настоятелем Нямецкого монастыря. Исполнив поручение данное ему старцем Паисием, Софроний уже собирался отправиться в обратный путь, как к нему явился Феофан и пригласил его к затворнику. Досифей стал просить Софрония и его спутника взять с собою в Молдавию Феофана. Молдавские иноки охотно на это согласились и Феофан отправился с ними, оказывая им по пути разные услуги. Не легок показался Феофану этот путь вследствие притеснений со стороны турок и разных лишений, которые приходилось переносить на пути, так что он даже пожалел о том, что ушел из Киева. Но не напрасно послал его в Молдавию прозорливый старец. Когда путники подходили к Нямецкому монастырю, их встретил сам старец Паисий и приветствовал Феофана такими словами: «Чадо Феофане, не напрасен был к нам, убогим, твой путь; Бог сосчитал все стопы твои, Он приготовит тебе Свою награду». Обласканный старцем Феофан сперва жил в Нямце, потом ходил в другие молдавские обители, осматривал их местоположение, изучал монашеские уставы, нравы и обычаи монашеской жизни. Вот что он рассказывает о жизни Нямецких иноков. Нестяжание их было полное; в кельях, кроме иконы, книги и орудий для рукоделия не было ничего. Иноки особенно отличались смирением. Гордости и тщеславия они сторонились. Ненависти и взаимных обид они не знали, если случалось кому-либо по неосторожности или горячности оскорбить другого, он спешил примириться с ним. Кто не хотел простить согрешившего брата, был изгоняем из монастыря. Походка у иноков была скромна. При встрече один другого предупреждал поклоном. В церкви каждый стоял на назначенном ему месте. Празднословие не допускалось не только в церкви, но и нигде в другом месте, ни в монастыре, ни вне его. С аввою Паисием жило тогда до 700 братиев и, когда они собирались на послушание по сто и полторасто человек, то один из братий читал книгу или рассказывал какую-нибудь душеполезную повесть. Если же кто-нибудь начинал праздный разговор, его немедленно останавливали. В кельях одни писали книги, другие переплетали, иные пряли волну, иные шили клобуки и камилавки, вязали четки, ткали волну на рясы и мантии для братий, выделывали ложки и кресты или занимались разными другими рукоделиями. Все были под надзором духовников и наставников; приходя к ним, исповедовали свои грехи и в особенности помыслы – начало всех дурных дел. И это они делали дважды в день: утром они объявляли о соделанном ночью, а вечером – о соделанном, сказанном или подуманном днем и все это они открывали со смирением, без стыда и лжи. Без благословения духовника никто не дерзал даже сесть какой-либо плод, которых в той стране очень много.

Феофану так понравилась жизнь в Нямце, что он просил старца Паисия навсегда оставить его в своей обители, но старец сказал: «Иди в Россию и послужи еще немного своему старцу, который скоро отойдет ко Господу. По его благословению иди спасаться туда, куда он тебе укажет». Феофан с грустью расстался с Нямцем. На прощание Паисий сказал ему: «Чадо, Бог и Пречистая да сохранят тебя на всяком пути. Верую, что Бог не даст тебе искуситься более меры и сподобит части избранных Своих ради молитв преподобных отцов наших Антония и Феодосия печерских чудотворцев и старца твоего Досифея. Да будет на тебе от нашего смирения благословение Божие. Скажи благоговейному старцу твоему благодарность и не забывай нашего убожества». Снабженный на дорогу всем необходимым, Феофан покинул Нямец и благополучно возвратился в Киев. Интересен еще следующий рассказ Феофана. Когда он возвращался из Молдавии и ему случалось быть задержанным турками, которые спрашивали его, кто он и откуда идет, то стоило ему только показать проходной лист от Паисия, как турки махая руками кричали: «О, Паисий, гайда, гайда», – т. е., иди свободно. Видя это, Феофан удивлялся до какой степени известен туркам и почитается ими блаженный старец.

Тот же Феофан рассказывает о чистоте православия в Паисиевом братстве, а также и о многоплеменном его составе. Проживая уже в Соловецком монастыре, Феофан, испытывая одного из своих учеников, спросил его: «Покажи, как ты складываешь свои персты для крестного знамения?» Тот, показав ему троеперстное сложение, сказал: «Так, отче, как православная церковь учит». Феофан на это сказал: «Будучи в пустыне, я не запрещал темным людям креститься двумя перстами, только бы они ходили в церковь, но ты берегись последователей раскола. Когда я жил в Киеве, то я во всей Малороссии не видел никого, кто бы крестился двуперстным сложением. Был я и в Молдавии, в Нямецком монастыре, у старца Паисия; там было более 700 братий из разных стран – молдаван, сербов, болгар, венгерцев, гуцулов, греков, армян, евреев, турок, великороссиян и малороссиян: и все они крестились троеперстным сложением, а о двуперстии там и не слышно».

Интересен также переданный Пападопуло-Керамевсом рассказ одного знатного грека Константина Караджа, посетившего старца Паисия в праздник Вознесения Господня. Этот грек еще раньше доставил старцу Паисию от своего отца рукопись одного пустынника, содержавшую в себе поучение для монашествующих, и отец Паисий в благодарность прислал его отцу собственноручно написанную копию этой рукописи замечательно красивым и четким почерком. Греку захотелось повидать самого старца и поклониться иконе Божией Матери. Он описывает свое путешествие с женою из города Пашкани в Нямецкий монастырь, восхищается живописными местами и рассказывает о встрече, оказанной ему в Нямце. Их встретили с колокольным звоном, честь, какая оказывается только господарям и знатнейшим боярам. Сам старец с пятьюдесятью братиями в камилавках и рясах встретили его у святых ворот. Мы, рассказывает он, поспешили выйти из экипажа и подойдя к старцу поцеловали его правую руку. Потом мы пошли в церковь и при пении молитв целовали иконы, а потом пошли в келью старца. В первый раз в жизни, рассказывает грек, я увидел своими глазами воплощенную и нелицемерную святость. Меня поразило его лицо, светлое и бледное, без капельки крови, большая белая борода, блестящая как серебро, и необыкновенная чистота его одежды и всей его обстановки. Его разговор был кроткий и совершенно искренний. Он производил впечатление человека, совершенно отрешившегося от тела. Рассказав затем вкратце прошлую жизнь старца и его монастырский устав, грек описывает посещение им разных помещений монастыря; в одной из комнат он видел множество сложенных красивыми рядами рубах и другого белья, рясы и камилавки, куда раз в неделю приходят братия, для получения чистого белья, а особые надзиратели следят за тем, чтобы вымытое старое белье полагалось на свое место. Видел он и трапезную, куда собираются все братия во главе с совершавшим литургию в тот день. За столом они употребляют рыбу и масло. Пьют и вино по уставу. И старший говорит вначале: «Во славу Бога», потом – «во здравие воеводы», – и, наконец – «во здравие всех христиан». Во время обеда один из братий на амвоне читает жития святых. Ненужных разговоров не бывает. Но всегда полная тишина, большая чистота и строгое воздержание. Четыре духовника ежедневно ходят по кельям и рассматривают дело каждого. Далее грек рассказывает, как после довольно долгого пребывания в келье старца, гостей отвели в комнату, им назначенную, где они также были поражены необыкновенной чистотой и убранством. В течение всего их пребывания на празднике, и им и другим почетным гостям подавали прекрасную пищу – мясо, птицу, цыплят, рыбу, белый хлеб, вино, сладости. И всем собравшимся во дворе монастыря, которых было около трех тысяч, также выдавали хлеб, рыбу и вино, сколько было нужно, без всякой платы. Пробывши в монастыре два дня, путешественники возвратились в Пашкани.

Особенно видное место как в жизни самого старца, так и в жизни братства получили в Нямце книжные занятия старца. Еще в детстве он любил чтение и списывание отеческих книг. Но тогда он списывал их просто, не ставя себе вопроса о правильности или неправильности их текста. На Афоне его книжные занятия получили характер проверки и исправления славянских переводов по древнейшим славянским спискам. Когда этот способ исправления не дал удовлетворительных результатов, старец занялся изучением греческого языка и собиранием греческих подлинников отеческой литературы, и в Драгомирне приступил уже к исправлению славянских книг по греческому тексту. Не удовлетворяясь и этим, старец, по мере своего усовершенствования в греческом языке и приобретения необходимых научных пособий, занялся, наконец, самостоятельным переводом отеческих книг с греческого языка на славянский. В Нямце все виды деятельности старца получили особенно широкую и правильно организованную постановку. При содействии научно подготовленных иноков и под постоянным руководством старца, здесь происходило и списывание книг, и исправление славянского текста по греческим подлинникам и новые переводы с греческого языка. Сам старец, несмотря на свои годы и болезненность, показывал своим помощникам пример неутомимой деятельности. Будучи весь день обременен делами монастыря, духовными и хозяйственными, он ночи проводил за переводом и исправлением книг. По словам жизнеописателя старец нес труды, превышающие естественные человеческие силы. Если бы не благодать Божия укрепляла его, то невозможно было бы человеческому естеству и понести такой труд. Надо только представить себе, что весь правый бок старца, до самой ступни, был покрыт ранами, так что он даже и лежать на нем не мог. Сидя согнувшись на своей кровати, он всего себя обкладывал книгами. Здесь лежали словари различные, Библия греческая и славянская, грамматика греческая и славянская и переводимая книга. Тут же стояли зажженные свечи. А старец, сгорбившись, как малый ребенок, писал всю ночь, забывая и свою слабость и свои раны и необходимость отдыха и сна. Он до такой степени углублялся в свои занятия, что не слыхал монастырского била, не замечал ничего, происходившего кругом него, не мог дать ответа на вопросы спрашивающих его. Прислуживающий ему брат в это время и не допускал к нему никого. Когда же являлось неотложное дело, то служащий брат должен был много раз повторить старцу свои слова, прежде чем получал от него ответ. Принуждаемый отвечать, старец с болью и оханьем едва бывал в состоянии отвлечь свой ум от книги, как он и сам признавался: «Для меня – говорил он – нет более тяжкого труда как когда перевод делаю, приходится мне давать ответ на какой-либо вопрос. Тогда пока отвлеку ум от книги – весь потом покроюсь».

Отметим кстати, что старец обладал необыкновенным искусством письма, какое редко у кого можно встретить. В юности, например, он переписал книгу святого аввы Дорофея. Как она велика, а он уместил ее на 24 листочках бумаги, на каждой страничке у него выходило по 70 строк уставным письмом, тонко как волос и буквы не заплывали, но четко, чисто, оставляя края вверху, внизу и по сторонам как следует. Когда один ученик, удивляясь, спросил у старца, каким пером писал он эту книгу, не голубиным ли, старец ответил: «Нет, гусиным».

В 1787 году старец Паисий совершил свой важнейший литературный труд – перевод с греческого языка подвижнических слов святого Исаака Сирина. В предисловии к этому переводу старец подробно рассказывает, как о внешних обстоятельствах этого дела, так и о тех трудностях, которые встретились ему при переводе и о тех способах, которыми он преодолевал эти трудности. Он пишет:

«В 1786 году принесли мне со святой горы Афонской рукописную греческую книгу святого Исаака, причем принесшие книгу усердно просили меня приступить к ее переводу. К тому же понуждали меня и братия обители. Я же, сознавая старость свою и свою крайнюю слабость, а также значительный объем книги и трудность дела и неизвестность часа моей кончины, откладывал исполнение этой просьбы. С другой же стороны, усматривая Промысл Божий, сподобивший меня увидеть рукописную греческую книгу святого Исаака, нарочно принесенную мне для перевода, а также принимая во внимание мои успехи в познании греческого языка и то, что у меня были необходимые для перевода пособия и чувствуя родившееся в душе моей желание приступить к переводу святого Исаака и, наконец, принимая во внимание просьбы братий, я начал в том же году в пост Рождества Христова новый перевод книги святого Исаака Сирина. В основание этого перевода я положил печатную греческую книгу, еще в Драгомирне полученную мною из Константинополя от Никифора Феотоки, рукописною же пользовался как пособием. И, действительно, я имел от нее большую помощь и без нее при всем моем старании, при одной только печатной книге, перевод мой оказался бы очень недостаточным, так как во многих местах некоторые слова, находящиеся в славянской книге, находятся и в рукописной греческой, а в печатной греческой – отсутствуют из чего можно понять, что в древности, трудившиеся над славянским переводом имели в своем распоряжении такую же рукописную греческую книгу. И так переводя эту книгу с печатной греческой, я вместе с тем внимательно, слово за словом, следил за рукописною греческой и за древней славянскою и за исправленною в Драгомирне, со вниманием разбирая имена и глаголы, сообразуясь, насколько было возможно, и со свойствами обоих языков, греческого и славянского. Весь этот труд я совершал с большой духовной радостью, пренебрегая своею слабостью и болезнями, и таким образом закончил свой перевод в 1787 году».

Описывая встречающиеся ему трудности перевода и способы, которыми он их преодолевал, старец пишет: «Занимаясь долгое время исправлением и переводом отеческих книг, я заметил, что все книги на греческом языке несравненно яснее показывают грамматический смысл, нежели славянские переводы. Это происходит от того, что греческий язык имеет и предшествующие и последующие пояснительные частицы, помогающие уяснению грамматического смысла. Наш же славянский язык, хотя и превосходит многие языки своей красотой и огромным богатством слов, и из всех языков является ближайшим к греческому по образованию имен и глаголов и по составу и свойствам своим, однако, много теряет от недостатка пояснительных частиц. Ибо хотя местоимения иже, он, сей, той в славянском языке и употребляются вместо частиц греческого языка, однако же все это не может быть применяемо с такою точностью, как в греческом языке ко всем словам и падежам, кроме звательного, и не может дать славянскому переводу такого ясного смысла, какой мы находим в греческих книгах. Кроме того, в греческом языке почти все слова мужеского и женского рода, будут ли они употреблены с частицами или без частиц, в именительном и винительном падежах имеют различное произношение, благодаря чему получается ясный смысл речи; в славянском же языке слова мужеского рода неодушевленные, оканчивающиеся на твердый знак и на мягкий знак и женского рода неодушевленные, оканчивающиеся на „ь“ в именительном и винительном падежах имеют одно и то же окончание и это делает смысл речи более темным. Затем, хотя в греческом и славянском языках все слова среднего рода в именительном, винительном и звательном падежах, как в единственном, так и во множественном числе имеют одно и то же произношение, но так как очень многие греческие слова женского рода при переводе на славянский язык оказываются среднего рода и вследствие этого получают в именительном и винительном падежах одинаковое окончание, то и это в немалой степени затрудняет смысл речи.

Замечая все это и желая, чтобы в моей книге и вообще в моих переводах существовала ясность наиболее приближающаяся к ясности греческих книг, я обратил внимание еще и на то, что в книгах того премудрейшего и преглубочайшего языка старательно сохраняется со всей осмотрительностью во всех словах правописание. Поэтому, хотя этот язык и имеет много таких слов, которые и в единственном и во множественном числе имеют одно и то же произношение, но он не удовлетворяется одним только произношением, но всякое слово обозначает соответствующим правописанием. Заметив это, я положил себе правилом в моих переводах самым тщательным образом сохранять во всех словах единственного и множественного числа должное правописание, не оставляя без правописания ни одного слова, разве только по ошибке или забвению. И я уверяю читателей, что в моем переводе слова, употребленные в единственном числе, в единственном же, без всякого колебания, и должны быть понимаемы, а употребленные во множественном – во множественном. Благодаря этому в моем переводе достигается наибольшая ясность славянской речи».

В пояснение сказанного старец пишет дальше: как было уже сказано, в славянском языке слова неодушевленных предметов мужеского рода на «ъ» и «ь» и женского рода на «ь» в именительном и винительном падежах единственного числа имеют одно и то же окончание и если при них нет глагола действительного залога или других управляющих слов, то никто не может распознать, в каком падеже они поставлены. Например: добродетель – добродетель. Какое из этих двух слов стоит в именительном падеже и какое в винительном – не видно. По-гречески, благодаря различию окончаний, этой неясности нет. Чтобы устранить эту неясность в славянском тексте старец Паисий обозначает точкою вверху слово, стоящее в винительном падеже:

Необходимость такого обозначения становится особенно ясной из рассмотрения некоторых фраз. «Добродетель рождает страх Божий», «Страх Божий отгоняет леность». Смысл этих фраз окажется совершенно различным смотря по тому, какое из слов является подлежащим и какое дополнением. Если в первой фразе поставим точку над «добродетель», то получится смысл: добродетель рождается от страха Божия. Если же поставим над «страх», то получится смысл: страх Божий рождается от добродетели. То же самое получается и во второй фразе, смотря по тому, где стоит точка. Если точка стоит над словом «страх» – это значит: страх Божий отгоняется леностью, если же точка стоит над словом «леность» – это значит леность отгоняется страхом Божиим. Приведем еще пример употребления пояснительных точек в другом роде.

В греческом языке Утешитель мужеского рода, Дух же среднего рода. В славянском же, и то и другое – мужеского рода. Точки показывают к какому слову относится «его же» и к какому – «той». Без точек славянский текст был бы неясен. Далее старец пишет: «В переводе этой книги, как и во всех других моих переводах, я всегда употребляю способ перевода так называемый дословный, каким переведены с греческого языка на славянский Священное Писание и все церковные книги. Переводя таким способом я старательно, насколько мог, соблюдал свойства обоих языков, употребляя в славянском переводе для ясности, где было необходимо глаголы: „есмь“ и „бываю“, а вместо частиц местоимения: он, той, сей, и все это, употребляемое на соответствующих местах, придает переводу необходимую ясность. Следует еще и то знать, что я в своих переводах слова Священного Писания привожу так, как они приводятся в греческом подлиннике, не позволяя себе изменять их и приводить так, как они приведены в Священном Писании, опасаясь дерзости самочиния, но чтобы перевод мой был во всем точен, я их привожу так, как нахожу в греческой книге».

Из приведенного рассказа старца Паисия видно, с какой осторожностью он работал над своими переводами отеческих книг. И не удивительно, что по свидетельству людей сведущих переводы старца Паисия имеют цену не только в религиозно-назидательном, но и в научном отношении.

Переводы старца Паисия превосходят все бывшие до него переводы отеческих книг тем, что он в своей работе не ограничивается одним только списком книги на одном каком-либо языке, но старается добыть списки или печатные тексты переводимой книги на разных языках, вышедшие в разное время и, сопоставляя их друг с другом, взаимно их проверяя, устанавливает наиболее правильное чтение, причем имеет обыкновение помещать на полях и разночтения, давая, таким образом, возможность самому читателю непосредственно убеждаться в правильности предлагаемого старцем чтения. Такого приема перевода отеческих писаний на славянский язык до старца Паисия не существовало. Бывшие раньше переводы, не всегда делаемые с греческих подлинников, а нередко с болгарских, сербских, латинских или польских переводов, отличались во многих местах темнотою смысла, что и заставило старца Паисия поставить это дело более тщательно и вдумчиво.

Один из исследователей рукописей школы старца Паисия, г. Н. Попов, (в своей книге: Рукописи Московской Синодальной (Патриаршей) Библиотеки, Выпуск 2-ой. Симоновское Собрание), характеризуя переводческую работу старца Паисия и пользуясь для этого текстом исправленной старцем книги преподобного Иоанна Лествичника, говорит: «Старец переводил с печатного греческого, но у него есть и добавления сравнительно с печатным текстом, взятые, судя по заметкам на поле, от рукописной книги. Иные приписки дают повод думать, что у переводчика под руками был не один греческий или славянский список, а целый ряд различных списков. На полях Лествицы много пометок, свидетельствующих о большом труде, который положен на сличение славянского текста с греческими рукописями и печатным изданием. При этом переводчик обнаруживает строгую разборчивость. Например, в одном месте он делает примечание: „В печатной находятся и такие слова (следуют выписки), взяты же эти слова из другой книги: поэтому я в переводе этих слов и не поместил, так как в других греческих и славянских текстах этих слов не находится“. Есть примечания, поясняющие то или иное место на основании иных мест… До Паисия Величковского такого критического обращения с текстом мы не замечаем ни у одного из наших писателей».

Мы уже видели, что сам старец признавал необходимым вести свой перевод дословно, т. е., установивши путем сравнительного изучения правильный текст книги, переводить с греческого языка на славянский слово за словом, ни в чем не меняя порядка греческого словорасположения. Конечно, при таком способе перевода, несогласованном с требованиями славянской и русской расстановки слов, не всегда бывает сразу ясна и очевидна мысль автора книги и возникает нужда в предварительной перестановке слов, чтобы доискаться до смысла той или другой фразы, чем несомненно затрудняется чтение и понимание книги, но с другой стороны этим устраняется произвол переводчика в конструировании фраз, могущий повлечь за собою и изменение смысла подлинника. Необходимо еще отметить, что старец, обладая большим духовным опытом, глубокою проницательностью и тонкостью понимания, просветленного и изощренного его молитвенным подвигом и чистотою жизни и сердца, глубоко проникал в смысл переводимой им книги, умел подбирать самые точные и подходящие слова для выражения мыслей подлинника и это делает его переводы, несмотря на некоторую тяжеловесность в конструкции речи, в высшей степени точными и соответствующими духу переводимого автора, а потому особенно ценными. По точности, выразительности, силе и глубине изложения с его переводами не могут сравниться не только прежние переводы, но и позднейшие переводы наиболее ученых лиц, в чем легко убедиться при их даже поверхностном сравнении.

В Нямце старец поставил дело переписки и перевода отеческих книг самым широким образом. Он собрал вокруг себя многочисленную группу помощников и специально подготовлял их к книжному делу. Он обучал их греческому языку и для усовершенствования посылал их в Бухарестскую академию. Одни из его помощников под его непосредственным наблюдением переводили отеческие книги, другие переписывали их. Занятия велись или по кельям, или в общем помещении, или, наконец, в покоях самого старца. Спрос на рукописи был очень большой не только со стороны самой братии Нямецкого монастыря, но и со стороны других обителей, и со стороны отдельных лиц. Работы переписчикам было много. Рукописи сохранили имена некоторых сотрудников старца по книжному делу. Таковы его ближайшие помощники Иларион, Макарий, Онорий. Далее в рукописях упоминаются схимонах Афанасий, духовник Нафанаил, монах Павел и писец Михаил, монах Иоанникий, монах Сильван, писец Иакинф, монах Назарий, монах Митрофан, монах Кириак, диакон Тимофей, монах Гервасий, иеросхимонах Николай, монах Филимон, Филипп, монах Феофан, монах Антоний, писец Гурий, писец Климент, писец Леонтий, писец Хаджи Эммануил, иеромонах Игнатий, писец Софроний, писец Спиридон, писец Никодим, священник Софроний, писец Герасим, монах Садоф, писец Иерофей, Иероним, писец Савва, писец Сергий, священник Досифей, и писец Серапион, иеродиакон Корнилий, писец Платон и др.

Благодаря усердной работе этой группы подготовленных сотрудников, появляется большое количество исправленных переводов отеческих книг и очень много списков с них. По свидетельству профессора А. И. Яцимирского из тысячи рукописей, хранящихся в библиотеке Нямецкого монастыря и написанных в разное время на языках молдавском, греческом, латинском, итальянском, немецком, еврейском, арабском, турецком, сирийском, болгарском, польском, французском и славянском, двести семьдесят шесть рукописей относится ко времени старца Паисия, и более 40 из них написаны собственноручно старцем, причем рукописи Нямецкого монастыря составляют лишь часть всего того рукописного материала, который вышел из под пера сотрудников старца и разошелся по монастырям и монашеским кельям православного востока, особенно же в пределах России и среди отдельных светских лиц.

Профессор А. И. Яцимирский перечисляет рукописи, написанные собственноручно старцем. Рукописи эти следующие: 1) Преподобного Антония Великого – Советования о нраве человеческом, 2) Богословие Св. Иоанна Дамаскина, 3) Св. Василия Великого – Монашеские заветы, 4) его же – Поучения о постничестве, 5) его же – Слово против Евномия, 6) Выписки старца Паисия об исхождении Св. Духа – из творений Геннадия Схолария, Досифея Патриарха Иерусалимского, Марка Эфесского, Афанасия Александрийского, Иоанна Дамаскина, Евлогия патриарха Александрийского, Исповедания Юстиниана, Ефрема патриарха Антиохийского, 7) Выписки старца Паисия из творений Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина, преподобного Филофея, патриарха Софрония, преподобного Евагрия, Германа патриарха Константинопольского, преподобного Исаии Отшельника, Св. Григория Паламы и преподобного Максима Исповедника, 8) Григория Синаита – слова, 9) Св. Григория Паламы послание к Ксении – о безмолвствующих, 10) его же – Слова указательные, 11) Св. Диадоха епископа Фотикийского – Главизны деятельные, 12) Св. Дионисия Ареопагита и других отцов слова об умной молитве, 13) Преподобного аввы Дорофея поучения, 14) Житие Св. Григория Синаита – сочинения Каллиста патриарха Константинопольского, 15) Изложение правил апостольских и отеческих по толкованиям Алексия диакона и законохранителя Аристина, 16) Св. Исаака Сирина аскетические творения, 17) Иосифа Вриения поучения с приложением послания Иоанна Папы Римского к Фотию архиепископу Константинопольскому, 18) Каллиста Катафигиота – О божественном соединении и житии зрительном, 19) Каноны на двунадесятые праздники в двух столбцах: в левом – старый их перевод, в правом – новый, 20) Лествица преподобного Иоанна Синайского, 21) Преподобного Макария Египетского поучения, 22) Преподобного Марка Постника – Слова нравственно-подвижнические, 23) Св. Марка Эфесского Слово об исхождении Св. Духа, против латинян, 24) Преподобного Никиты Стифата поучения, 25) Преподобного Петра Дамаскина творения, 26) Ответы православным о насилии католиков (об унии); автограф перевода старца Паисия с греческой книги, напечатанной в г. Халки в 1775 году, 27) «Рай» патриарха Константинопольского Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, 28) Сборник – выписки старца Паисия из Дионисия Ареопагита о крещении, из Максима Исповедника, из правил апостольских, из синтагмы Матвея Властаря, из правил Вселенских Соборов, из Иоанна Златоуста, из Феофилакта архиепископа болгарского о крещении, 29) Сборник – Дионисия Ареопагита о причащении, Иоанна Златоуста и Феодора Студита о том же, Дионисия Ареопагита послание, Феодорита Кирского о семидесяти седьминах, 30) Сборник – Обличительные слова на ересь Варлаама и Акиндина, Словеса избранные Симеоном магистром и логофетом, Василия Кессарийского и Феодора Студита, Молитва умилительная, 31) Сборник – Синодик в неделю православия, О семи Вселенских Соборах, Германа Патриарха слово на Благовещение Пресвятой Богородицы, Иоанна Дамаскина слово на Преображение, на погребение Спасителя, на Успение Богоматери, на Благовещение, на Рождество Богородицы, – Епифания Кипрского – Похвала Пресвятой Богородице, 32) Сборник – Исихия пресвитера Иерусалимского поучение о молитве, Антония Великого о нраве человеческом, 33) Свет сущим во тьме – к обращающимся в православие латинянам, 34) Симеона Нового Богослова словеса, 35) его же – Словеса – беловой экземпляр, 36) Симеона Нового Богослова – Слово к отрекшимся, 37) Симеона Солунского Слово о священстве, 38) Страдания Св. Мученика Анастасия Нового, пострадавшего во граде Гельвине, 39) Тактикон Никона Черногорца, 40) Преподобного Филофея Синайского – Главизны трезвительные, 41) Преподобного Фалассия Ливийского сотницы с приложением Преподобного Филимона Отшельника о безмолвии, 42) Феодорита Блаженного – Толкование на книгу «Песнь Песней», 43) Феодора Эдесского Поучения, 44) Феодора Студита Оглашения (в бытность нашу в Нямце, нам удалось видеть некоторые из этих рукописей Великого старца, написанных с большою отчетливостью и изяществом. Пр. С. Ч.). Перечисляет проф. Яцимирский также и рукописи, писанные учениками старца по его выбору и назначению. Но нет возможности переименовать их все. Писания некоторых отцов Церкви встречаются в этих рукописях в особенно большом числе списков. Таковы, напр., писания Феодора Эдесского, Филофея Синайского, Симеона Нового Богослова, Петра Дамаскина, Иоанна Лествичника, Исихия Иерусалимского, Исаака Сирина, аввы Дорофея, Григория Паламы, Василия Великого и др. Очевидно на эти рукописи было особенно большое требование.

Значительную часть рукописей составляют сборники, выписки из отеческих книг или по догматическим вопросам, или по вопросам литургическим, нравственно-аскетическим и каноническим. Сам старец Паисий любил составлять подобные сборники и располагал к составлению их и своих учеников. По мнению старца недостаточно было ограничиваться только чтением отеческих книг, ибо при этом внимание и мысль читающего не всегда достаточно следят за содержанием книги. Чтобы больше связать мысль и внимание с содержанием читаемой книги, необходимо слово за словом следить за текстом книги, а это лучше всего достигается списыванием книги. Сама медленность этой работы дает возможность полнее и отчетливее проникать в смысл списываемого. Содержание книги при этом больше сродняется с душой читателя и глубже в ней напечатлевается. Списывать всю книгу целиком не всегда бывает возможным, да и не всегда это и нужно. Иногда достаточно сделать выписки наиболее важных и интересных мест, чтобы потом всегда иметь их у себя под рукою, иметь возможность снова их перечитать или воспользоваться ими для литературной работы, для письма, для сообщения кому-нибудь другому. Читая различных отцов Церкви, писавших об одних и тех же предметах, можно выписками из них достигнуть наиболее ясного и всестороннего освещения данного предмета. Получается, таким образом, богословско-подвижническая энциклопедия, объяснительный словарь ко всем понятиям, входящим в круг религиозно-нравственной жизни и мiровоззрения христианина.

Составитель настоящей книги имел в своих руках несколько таких сборников святоотеческих изречений и рассуждений, вышедших из школы старца Паисия. Один сборник написан рукою настоятеля Козельской Оптиной Пустыни архимандрита Моисея во время его пустынножительства в Рославльских лесах Смоленской губернии. Этот сборник носит название «О подвигах иноческих», составлен в промежуток времени от 1812 по 1822 год и заключает в себе ценные выписки из отеческих книг о внутренней духовной жизни, подобранные в последовательном систематическом порядке. Сборник этот в печати не появлялся и хранился до революции в библиотеке Оптиной Пустыни. Другой сборник писан учеником старца Паисия, схимонахом Афанасием, (из сенатских секретарей) тем самым, который доставил Петербургскому митрополиту Гавриилу Паисиев перевод Добротолюбия, а впоследствии жил в Свенском монастыре Орловской епархии, где и скончался в 1811 году. Свой сборник схимонах Афанасий перед своей смертью в 1810 году передал на благословение другому схимонаху Афанасию, бывшему ротмистру гусарского полка, по фамилии Захарову, также ученику старца Паисия, проживавшему потом в Площанской Пустыни Орловской епархии и там скончавшемуся в 1825 году. В Афанасиевом сборнике помещены выписки из творений святых отцов по различным вопросам нравственно-религиозной жизни, например о посте, о молитве, о гордости и т. д. По каждому вопросу приводятся многочисленные выдержки из отцов Церкви и таким образом дается им всестороннее освещение. Такой же характер имеют и все другие сборники.

Письменные труды старца Паисия в Нямце и в других местах не ограничивались только переводами и списыванием отеческих книг. Он вел обширную переписку со многими лицами по различным вопросам духовной и церковной жизни. С этой перепиской мы познакомимся в следующей главе.

Глава 4. Старец Паисий в его переписке с разными лицами по разным вопросам христианской веры и жизни

Возраставшая слава старца Паисия, как учителя духовной жизни, располагала многих обращаться к нему с письменными запросами. На эти запросы старец отвечал письмами, иногда столь обширными, что они и по размерам и по способу изложения принимали вид больших сочинений, и в этих своих письмах излагал свои мысли и давал советы по разным вопросам монашеской и общецерковной жизни. Такие письма старца по вопросам монашеской жизни имеются от всех периодов его жизни на Афоне и в Молдавии. И некоторые из них, в которых говорится о книжных занятиях старца и излагаются его мысли о монашестве, мы уже приводили в извлечениях в различных местах нашей книги. Теперь мы приведем выдержки из других его писем, еще не появлявшихся в печати.

В бытность старца в Драгомирне к нему обратился настоятель одного скита Рубайя, иеромонах Софроний, с просьбою прислать священников для устроения общежития. Старец писал ему: «На вашу просьбу прислать священника для устроения общежития не знаем, что и ответить: мы еще сами в начале дела и нам самим во многом требуется наставление. Мы можем только сказать вам, как по силе Священного Писания и по уставу святых отцов можно было бы вам устроить общежитие. Во-первых требуется, чтобы начальник был умудрен в Священном Писании, был справедлив, умел научить и своих учеников, иметь ко всем истинную нелицемерную любовь, чтобы он был кроток, смирен, терпелив, свободен от гнева и от всех других страстей – сребролюбия, тщеславия, лакомства и т. д. Ученики с своей стороны должны быть в руках начальника, как инструмент в руках мастера или как глина в руке горшечника, не делать ничего без его благословения, не иметь своей собственности, но все – и книги, и постель, и прочее – иметь по благословению своего отца, чтобы они не верили своему уму и кратко сказать, – чтобы они были как мертвецы до своей смерти, не имея ни своей воли, ни рассуждения. Таков должен быть устав верных послушников. И где бы ни находился ваш скит, он не должен быть подчинен какой-нибудь другой обители, но должен управляться самостоятельно и чтобы братия его спасалась своим начальником, как этот последний спасается Господом. И этот порядок должен быть утвержден с благословения обеих сторон – и государства и местного архиерея. В ваш скит не должно быть входа женскому полу. Таким только образом с большим трудом вы можете осуществить спасительную для вас и угодную Господу жизнь. А если кто-нибудь из вас хочет перейти на жительство к нам, то Господу ведомо, сможет ли он иметь такую ревность, чтобы до конца терпеть нужду и бедность нашей жизни в вещах, в пище, в кельях и во всем другом. Вот и все, что мы можем сказать вам от нашего неумения. А Бог наш и Господь Иисус Христос пусть будет для вас Светом и Разумом для святого спасения и жизни вечной».

Как известно, старец посылал из Секула своих учеников в Бухарест для обучения их греческому языку. Двум из таких учеников, Дорофею и Геронтию, старец, посылая немного денег, пишет предостерегающее письмо по поводу того, что их, с разрешения владык, уговаривают есть мясо. Старец пишет им: «Мне кажется, что по правильному смыслу и установлению Святой Православной Церкви даже и ангелу не следует подчинятся в этом деле». Он обращает их внимание на сочинение об ядении мяса монахами старца Василия, который написал его не без благодати Божественного Духа. «После потопа Господь по слабости человеческой допустил ядение мяса, но порядок монашеской жизни соответствует жизни в раю, где не было ядения мяса. И хотя в начале монашеской жизни бывали по местам отступления от этого порядка, особенно в больших городах, но Святой Савва Освященный утвердил неядение мяса. И таков стал общий порядок во всех странах. Поэтому нельзя ссылаться на то, что неядение мяса есть только местный обычай. И это не может быть предоставлено произволу каждого. И несправедливо, что воздержание от мяса вредит здоровью. И не следует стесняться тех, кто употребляет мясо, но надо угождать Богу более, нежели людям, и те, которые вас соблазняют, видя вашу твердость, сами будут хвалить вас». Старец напоминает своим ученикам, что и братия обители и пустынники пришли бы в соблазн и огорчение, если бы узнали, что они стали есть мясо.

В письме в Россию к монахине Марии Петровне Протасьевой, настоятельнице Арзамасской Алексеевской общины, старец разъясняет важность послушания, как основания монашеской жизни. М. П. Протасьева, происходя из богатой семьи, с ранней молодости имела влечение к монашеской жизни. Отец, долго сопротивлявшийся осуществлению ее желания, уступил, наконец, ее просьбам и поместил ее в Костромской девичий монастырь. Она была духовной дочерью известного старца Феодора Ушакова, и по его благословению была избрана сестрами начальницей женской Алексеевской общины в Арзамасе. По смерти старца Феодора Мария Петровна обратилась за руководством к старцу Паисию. Письмо к ней старца начинается указанием на слова Христа Спасителя: «„Огня приидох воврещи на землю, и что хощу, аще уже возгореся“ (Лк. 12:49). Этот божественный огонь восприняли в свои сердца святые апостолы и, возгоревшись к Господу пламенной любовью, оставили мiр и все, что в мiре, и последовали со Христом. Они предали себя Ему и душой и телом, отвергли и свою волю и свое рассуждение, так что с великою радостью могли говорить: „Се мы оставихом вся и вслед Тебе идохом“ (Мф. 19:27). Это святое послушание Господу они сохранили в своих сердцах до конца жизни, запечатлели его перенесением бесчисленных искушений и многообразных смертей и излиянием своей крови до последней капли. Тот же самый божественный огонь любви и послушания восприняли святые мученики, перетерпевшие за Христа с радостью многоразличные мучения и самую лютую смерть. Этот же божественный огонь восприняли в себя все преподобные и богоносные отцы наши, бежавшие от мiра и от всего, что в мiре, пребывавшие в общежитиях в совершенном послушании и отсечении своей воли, подвизавшиеся в пустынях, в горах и пещерах, ходившие тесным и узким путем, сораспинавшиеся Христу, проводившие жизнь в алчбе и в жажде, и во всяком злострадании, в непрестанной молитве и слезах, и сохранявшие во всем чисто и непорочно Евангельские заповеди. Этот же огонь божественной благодати восприняли все святые истинные рабы Христовы всякого чина и звания люди, тщательно соблюдавшие душеспасительные заповеди Евангельские, без исполнения которых при одной вере православной спастися невозможно».

Указав затем, что этим же божественным огнем с юных лет была одушевлена и та, к которой он пишет свое письмо, что ради любви Христовой она претерпела многие скорби и притеснения, пересказав некоторые обстоятельства ее жизни и исполняя просьбу ее дать ей полезное наставление в ее трудных обстоятельствах, старец говорит затем о значении послушания.

«Так как ты самим делом и опытом узнала плоды благословенного послушания и плоды проклятого непослушания, то мне следует сказать тебе несколько слов и о святом послушании. Божественное послушание столь необходимо для истинного богоугождения, что без него никак невозможно служить Богу. Вот почему святое послушание и было насаждено Богом в трех местах: на небе, в раю и на земле. На небе, в небесных силах, в раю – в первозданных людях, на земле – в святых учениках и апостолах Господних. И в трех же этих местах явились и плоды преблагословенного послушания и проклятого непослушания. На небесах силы небесные, соблюдшие послушание Богу, сподобились, просвещаемые Духом Святым, пребывать в Нем вечно и неизменно; диавол же, хотя и принадлежал к ангельскому лику, отпадший от послушания своим собственным произволением, и возгордившись, был низвергнут с неба вместе с другими отступившими от Бога небесными силами, послушавшими нечестивого диавольского совета и, лишившись божественного света, добровольно стал тьмою, сделался врагом Богу, врагом спасения православных христиан. В раю, пока первозданные люди пребывали в истинном послушании Богу, они наслаждались лицезрением Божиим и разнообразными дарованиями Святого Духа. Когда же своею собственной волею послушались совета диавола, отпали от послушания, возгордились, пожелав быть равными Богу, тогда осужденные на смерть Богом, были изгнаны из рая и стали виновниками смерти всего человеческого рода. И если бы не Сын Божий Своим послушанием Богу и Отцу положил конец непослушанию Адамову, то роду человеческому не оставалось бы решительно никакой надежды на спасение от смерти и вечной погибели. Таковы плоды послушания и непослушания в первозданных людях. Наконец, на земле Христос Сын Божий, сошедший с небес не для того, чтобы творить Свою волю, но волю пославшего Его Отца, которому Он и был послушен даже до смерти крестной, насадил Свое божественное послушание во святых Своих учениках и апостолах. Те из них, которые пребыли в этом послушании даже до смерти, привели своею проповедью всю вселенную к познанию Бога и ныне царствуют на небесах вместе со своим Господом и Учителем Христом. Отпадший же от послушания и вместо Господа послушавший диавола, Иуда впал в отчаяние, удавился и погиб навеки и душою и телом. Так и на земле явились плоды и послушания и преслушания.

На этом божественном послушании, насажденном на земле Самим Господом Иисусом Христом, основывается весь монашеский чин, будет ли то общежительное монашество или живущие по два и по три вместе, или пребывающие в пустынях – все они большею частью начинали свою монашескую жизнь от послушания и тем избегали, при помощи Божией, прелести бесовской. Кто же самочинно начинал свое монашеское жительство, тех постигали разнообразные бесовские искушения, от каковых да избавит нас Господь Своею благодатию».

В заключение письма старец убеждает М. П. Протасьеву подавать своею жизнью пример сестрам, над которыми она поставлена начальницей. «Наставляй их – пишет старец – на путь спасения, показывая им пример всякого доброго дела при помощи Божией прилежным исполнением заповедей Евангельских, любовью к Богу и ближнему, кротостью и смирением, глубочайшим всегда ко всем миром Христовым, материнским милосердием, терпением и долготерпением, слезным молением, утешением и побуждением на всякое доброе дело, с любовью Божией нося их тяготы все и немощи, горя к ним любовью Божией, как к сестрам и ученицам Христовым, прилежно наставляя их на истинное во всем к Богу послушание, на отсечение, лучше же сказать, на умерщвление своей противящейся воли, на оставление своего разума и рассуждения. Себя же в тайне сердца твоего и души твоей всегда считай перед Богом прахом и пеплом, грешнейшею из всех людей. Понуждай также себя быть примером для сестер твоих и соблюдением заповедей святых отец и телесными трудами по силе твоей, насколько сможешь, предстоянием на правиле церковном, поклонами великими и малыми, также и келейное правило, установленное святыми отцами, совершай со страхом Божиим, молитвами и псалмопением и чтением. Прилежно, с великим вниманием и размышлением, прочитывай в отеческих книгах о молитве, умом в сердце совершаемой, которая есть самый истинный, наиболее приятный Богу, монашеский подвиг и если при помощи Божией уразумеешь изучением святых отец правильное понятие о ней, то понудь себя и на исполнение ее, призывая Бога на помощь, и ты получишь от нее великую пользу для души твоей. Понудь себя никого не осуждать, ибо один есть праведный Судия Христос Господь, который каждому воздаст по делам его, осуждай только себя и не будешь осуждена на Его втором и страшном пришествии. Всякому, согрешающему перед тобою, от всего сердца отпущай согрешения, да и Отец Небесный отпустит тебе согрешения твои». Этими наставлениями заканчивается письмо старца к М. П. Протасьевой.

Летом 1793 года к настоятелю Поляноворонской обители в Молдавии, иеросхимонаху Агафону, за подписью 13 монахов и всей братии обители поступила жалоба на иеромонаха обители Феопемпта, хулящего отеческие книги, учащие об умной Иисусовой молитве и называющего читающих эти книги еретиками и фармазонами, между тем как эти книги по словам жалобщиков получены ими из обители старца Паисия. Жалобщики требовали, чтобы Феопемпт в соборе братии доказал, что они еретики. Все монахи собрались в церковь и позвали Феопемпта, но он не пришел. Тогда отправились к нему в келью и спрашивали, за что он называет их еретиками. Феопемпт отвечал: все книги, которые вы читаете, есть химеры и вы все – прельщенные. Святую Иисусову молитву он называл ересью и говорил, что эта ересь вышла из Мошенских гор, а потом дошла и до старца Паисия и уже тому будет назад около 30-ти лет. После того пришел в Поляноворонскую обитель Нямецкий духовник Иакинф, и увещевал по просьбе братии Феопемпта, но тот и ему отвечал то же самое, что и братиям. Тогда решили подать жалобу Нямецкому архимандриту старцу Паисию с изложением всех обстоятельств дела. Жалоба была получена старцем 19-го июня 1793-го года. 30 лет тому назад старец Паисий, находясь еще в Драгомирне, действительно написал сочинение об Иисусовой молитве, но не в похвалу ереси, появившейся тогда среди монахов в Мошенских горах, а в ее опровержение. Он доказывал святость и правильность Иисусовой молитвы с ссылками на многочисленные свидетельства отцов Церкви. И теперь он снова выступил письменно на защиту умной молитвы. Прежние свои доказательства он дополняет новыми, заимствуя их из отеческих книг. Приведем заключительные слова письма старца Паисия: «Молю и прошу вас от всей души, имейте несомненную веру к отеческим книгам и к учению, заключающемуся в них, ибо оно во всем согласно с Божественным Писанием и с разумом всех вселенских учителей и всей святой Церкви, так как один и тот же Святой Дух действовал в них. Учение, находящееся в отеческих книгах, есть истинное наставление монахам, желающим спастись, и вы, придерживаясь его, бегайте и удаляйтесь от хулений появившегося у вас хулителя святых книг богоносных отец наших. Ибо ни он, ни другие подобные ему, не могут представить ни одного святого свидетеля своему зломудрию и своим хулам, но все свое основание полагают лишь на песке своего собственного развращенного и богопротивного разума, подущаемые отцом лжи диаволом. Вы же верные и истинные сыны православной Церкви утверждаетесь на недвижном камне веры; ибо вы имеете об истинном делании заповедей Божиих и об этой священной молитве великое множество свидетелей преподобных и богоносных отцов наших, список которых вам при этом я представляю. Последуйте их святому учению, понуждайтесь душою и телом на всякое дело благое и угодное Богу по силе вашей при содействии благодати Божией. С хульником же этим, если не захочет покаяться, прошу и молю, не имейте никакого общения. Если возможно, с любовью удалите его от себя, дабы ваше жительство было тихо и мирно, без всякого смущения, во славу Божию и во спасение душ ваших, которого вам усерднейше желаю».

Когда братия Поляномерульского монастыря избрали своим старцем иеросхимонаха Алексия, того самого, который приходил в Драгомирну постригать в схиму старца Паисия, то некоторые из братии, зная кроткий и смиренный нрав Алексия, сомневались, может ли он быть добрым начальником и писали об этом старцу Паисию. Старец ответил им следующим письмом: «Не смущайтесь его незлобием и смирением. В этом корень и основание настоятельской должности. Да будет – пишут святые отцы – настоятель братиям смирен, кроток, незлобив, тих, способный понести сам всякие укоризны, если бы то случилось по навету диавола, чтобы и братиям суметь подать пример терпения и целомудренного жития. Не смущайтесь и тем, будто бы он, по-видимому, не знаком с хозяйственным делом: силен Бог направить это дело и через других братий. Самое нужное для вашего спасения, это уметь хорошо устраивать по заповедям Божиим и по учению святых отец души братий. Не смущайтесь тем, что он слаб телом, когда он здрав духом, здрав в духовных рассуждениях. Поэтому, пречестные отцы и братия о Господе возлюбленные, со слезами молю вас, припадая к ногам вашим, не презирайте моего совета, но приимите Богом дарованного вам пастыря и наставника, всечестного отца Алексия. Зная слабость здоровья его, не требуйте от него телесных трудов выше сил его, но всячески берегите его, чтобы не истощились прежде времени его силы и не потерпела ущерба польза братий: довольно с него, чтобы он больше сидел в кельи, оберегая свое здоровье, читал душеполезные книги и был бы готов в нужное время дать братиям здравый и душеполезный совет. Так же и во внешних хозяйственных делах не пренебрегайте им, будто бы неопытным, но во всяком начинании, при всяком деле, всегда принимайте от него благословение и совет со всяким смирением, хотя бы и казалось какому-нибудь брату в том или другом деле, что не нужно спрашивать отца, ибо он и сам знает хорошо, как надо поступить. Это – от лукавого. От Бога же и от святых отец такой порядок – во всяком деле, если бы даже и очень опытен был какой-нибудь брат, прежде всего надо спросить настоятеля и не принуждая его к своему мнению, ожидать, как он сам рассудит и решит; ибо брату следует совершенно смирять свой помысл и, как бы совершенно ничего не знающему, приступить к отцу и спросить его, имеется ли на то или иное дело его изволение и благословение, и, как он скажет, так и поступить. И тогда Бог, видя смирение брата и его истинное послушание (ибо без смирения нет и послушания), вразумит Духом Своим Святым сердце настоятеля дать просящему полезный ответ и поможет послушнику в начатом деле Своею невидимою благодатию. Если же настоятель, непонуждаемый, сам скажет: делай как знаешь, тогда со страхом Божиим, положившись на молитвы своего отца, начинай как Бог вразумит. Исполнив послушание или возвратившись из путешествия, снова прийти к отцу и, рассказав подробно все сделанное, припади к ногам его, прося прощения, если в чем не так поступил: ибо одним ангелам свойственно ни в чем не погрешать. Так друг перед другом смиряйтесь, друг друга почитайте, имейте любовь Божию между собою и да будет у вас одна душа и одно сердце благодатию Христовою».

Один священник, друг детства старца и его товарищ по Киевской академии, состоявший с ним в постоянной переписке, написал ему о своем желании принять монашество. Старец ответил ему следующее: «В этом деле, любимиче мой, великое заключается неудобство. Ибо по Иоанну Лествичнику женатый подобен человеку, имеющему связанными и руки и ноги; он бы и хотел идти в монашество, но не может. Другое – на тебе лежат обязанности и по отношению к пастве разумных овец Христовых, и оставить эту паству просто и как придется не безопасно. Третье – приобретенные во время долголетней мiрской жизни привычки, естественную укоренившуюся любовь к детям и жене, пристрастие к мiру и к мiрскому – также не очень легко преодолеть. Находясь в таких обстоятельствах, таким образом мог бы ты освободиться от всех этих неудоборазрешимых уз? Во-первых, возлюбленный, тебе необходимо иметь об этом деле духовный совет с твоею Богом данною помощницею и разрешить это дело не без ее согласия. Второе – детей своих необходимо устроить законно и по Богу. Третье – и это самое главное – испросить на это святое дело благословение архипастыря; внушит ли ему это Дух Святой, а также и избрать опытного пастве твоей преемника по тебе? Если ты так устроишь свое дело, то оно будет по Богу крепко и непоколебимо, от Бога и от людей похвально. Впрочем, если бы даже все указанные препятствия благодатию Божией были бы благополучно устранены, то и тогда тебе следует с большою рассудительностью подсчитать свое духовное имение, чтобы не оказаться подобным тому Евангельскому строителю, который, не рассчитав своих средств, начал строить башню и не мог окончить ее, и чтобы чаша эта со слезами и горький хлеб монашества не послужили бы тебе за нерассудительность к осуждению в день Суда. Ибо, по словам Лествичника, никто не войдет в небесный чертог с победным венцом, если не совершит первого, второго и третьего отречения: первое отречение от мiра и всего что в мiре, второе отречение от воли и рассуждения, третье отречение от тщеславия, сопровождающего послушание. Первое из них – самое нетрудное, но только для любящих Бога. Второе до смерти требует подвига и кровавого труда. Третье достигается постоянным самоукорением. Для всех же трех необходима невидимая помощь Божия, без которой ни одно из них неосуществимо. Итак, если ты надеешься при помощи Божией благодати, преодолевши все указанные в начале затруднения, действительно отречься от мiра и всего, что в мiре, отречься также и от своей воли и рассуждения и отдать себя в совершенное по Богу и Божиим заповедям послушание даже до смерти, отказаться от всего своего имущества до самой малейшей вещи, считать себя наименьшим и последнейшим из всех, великодушно терпеть мысленную брань, постоянно наносимую рабам Божиим невидимым врагом душ наших, а кроме того и голод, и жажду, и недостаток во всем, и поругание и бесчестие и всякое утеснение и скорбь, которыми начертывается монашеская жизнь. Если все это готов со сладостью терпеть до смерти ради любви Божией, радуйся и веселись, и прославляй Бога и несомненно веруй, что Бог Своими дивными судьбами приведет в исполнение твое богоугодное намерение, и ты сподобишься, хотя и в одиннадцатый час жизни твоей, поработать Богу в ангельском образе. Однако, не сомневайся, ты получишь от всещедрой десницы Божией на небесах равную награду с теми, кто от самой юности и до старости работал Богу в иночестве».

Теперь мы перейдем к тем письмам старца, в которых он высказывается по вопросам обще-церковным. В этих письмах мы видим старца выступающим на защиту чистоты и правды православия с такою же ясностью, силою и твердостью, с какими в предыдущих письмах он устанавливает основы и порядок монашеской жизни. В некоторых случаях его слово кажется нам даже слишком суровым, но это потому, что мы сами в наше время стали слишком слабы.

Один священник по имени Иоанн, по-видимому униат, усомнился в истине своего исповедания и обратился к старцу с просьбою разрешить ему его недоумение. Старец пишет ему, что «Сам Дух Святой, от Единого Отца исходящий и на Сыне почивающий внушил ему Своею благодатию обратиться со своим вопросом к смиренному и грешному, но православному сыну восточной Церкви», и выражает готовность раскрыть ему в кратких словах его недоумение. «Первым и важнейшим заблуждением униатов является принятое ими от римлян учение, что Дух Святый исходит от Отца и от Сына. Это есть первая и важнейшая из всех ересей, ибо она заключает в себе неправильное и противное Священному Писанию мудрование о Боге, Едином во святой Троице. Кто исповедует, что Дух Святой исходит от Отца и от Сына, тот мудрствует в Боге два начала: одно Отца, другое Сына. Мы же, православные, исповедуем в Божестве единое начало Отца, как и сам Господь наш Иисус Христос научил нас во святом Евангелии, говоря, что Дух Святый исходит от единого Отца. Он говорит: „Егда же приидет Утешитель, Его же Аз пошлю вам от Отца, Дух истины, иже от Отца исходит“ (Ин. 15:26). И апостол говорит: „Всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть, сходяй от Отца светов“ (Иак. 1:17). Видишь ли? Он говорит – Отца светов, т. е. Отец есть корень и источник Божества; два же света, Сын и Дух от единого света, Отца, имеют свое предвечное бытие, Сын в рождении и Дух Святый в исхождении.

Божественный же пророк Давид говорит: „Словом Господним небеса утвердишася и Духом уст Его вся сила их“. Видишь ли, Господом называет Отца; Словом же Его называет Сына, как предвечно от Него родившегося; Духом же уст Его (а не их) называет Святого Духа, как исходящего от единого Отца. Много и других можно отыскать свидетельств Ветхого и Нового Завета, яснее солнца показывающих, что Дух Святый исходит от единого Отца и на Сыне почивает, как это обнаруживается и в крещении Господнем.

И все святые толкователи Священного Писания вселенские учители Церкви как бы едиными устами говорят, что Дух Святой исходит от Отца, и нигде не написали, что и от Сына. Итак, если униаты являются единомысленными с римлянами в столь тяжкой ереси, то какая есть у них надежда спасения, если они не отвергнут явно эту духоборную ересь и не соединятся снова со святою православною восточною Церковью?»

Далее старец убеждает священника поспешно бежать от унии, как Лот бежал из Содома. «Не пожалей, пишет он, ни имущества, ни родственников, если они не захотят послушать тебя, но всячески спасай собственную твою душу от погибели. Ибо для тебя нет ничего нужнее души, за которую умер Христос. Убегая же, не озирайся вспять сердцем ради скоро погибающего имения; лучше тебе в нищете пребывать, нежели похулить Святого Духа, как хулят Его римляне. Уйди и беги от унии, как можно скорее, да не застигнет тебя в ней смерть, и да не будешь причислен к еретикам, а не к христианам. И не только сам уходи, но советуй уходить и другим, о которых по совести знаешь, что они послушают тебя. Если же не послушают, то хотя сам уходи от сети вражией и соединись душою и сердцем со святою православною Церковью, и таким образом, содержа вместе со всеми непорочную веру и исполняя заповеди Христовы, сможешь спастись».

В 1794 году старец получил из России ряд вопросов от группы лиц, которых он сам называет истинными рабами Божиими, делателями Евангельских заповедей и великими ревнителями благочестия. Это были: села Васильевского церковный причетник Александр Матвеев, Иоанн Петров, Матвей Яковлев, Андрей Иоаннович, вдова Евдокия, Иван Сергеевич из села Палехи, Афанасий Никитич и др. (из письма старца Софрония, ученика и преемника старца Паисия, к М. П. Протасьевой, видно, что Афанасий Никитич был иконописец из села Палехи, и оказывал содействие Нямцу в печатании книг). Как видно из вопросов, все эти люди чрезвычайно озабочены делом спасения, живут среди раскольников, а некоторые, может быть, и сами состоят в раскольниках, волнуются многими недоумениями, горячо желают и надеются получить от старца слово вразумления, полезное не только для них, но и для окружающих их людей.

Все ответы старца направлены, главным образом, к предостережению от раскольнических заблуждений. По их обширности мы не можем привести их полностью и остановимся лишь на тех, которые могут иметь наибольшее отношение к нашему времени.

Своим ответам старец предпосылает следующее вступление: «Ваше второе писание я получил с особенною радостью через возлюбленного нашего брата, монаха Феофилакта, и прославил Бога за вашу ревность, какую вы имеете о непорочном хранении православной веры и апостольских преданий и правил, содержимых святою Церковью. Эта ревность ваша есть Божия и разумная. Побуждаемые ею, вы проявляете такую любовь ко мне и веру, что несмотря на мою необразованность, обратились ко мне с вопросами, далеко превосходящими мою силу и разум, и более подлежащими соборному рассмотрению Церкви, нежели моему невежественному разъяснению. Между тем, вы написали мне свои вопросы с таким заявлением, что мои ответы и решения примете без всякого сомнения с полным доверием. Очень похваляю вас за ваше усердие, но сами рассудите, как я смогу дать ответы и решения на ваши вопросы, хотя бы я и всем сердцем этого желал, будучи во первых, как я уже сказал, человеком простым и невежественным, а во-вторых, не имея у себя и книг, необходимых для этого дела. И я не знаю, что мне делать: оставить ли ваши вопросы без ответа, или же как-нибудь ответить вам по моему слабому разумению? Пробыв немалое время в таком недоумении, я решил уступить вашей любви ко мне и вере, и ревности вашей, и усердию. Более же всего меня тронуло то, что вы просите и молите меня об ответе святою и живоначальною Троицей. Принимая все это во внимание, я был побежден вашею любовью, и молю всемогущего Христа Бога, да поможет Он мне Своею благодатию дело это и начать, и выполнить по истинному и непогрешимому разуму святой соборной Церкви».

«Итак, первый ваш вопрос заключается в следующем: можно ли истинному христианину иметь у себя и читать книги, запрещенные Церковью и снова святотатственно тайно печатаемые раскольниками и распространяемые ими в народе, или этого не должно делать? Отвечаю: Божественная Церковь заповедует еретических книг не читать и с еретиками не беседовать. В книге православного исповедания на вопрос, какая есть пятая заповедь церковная, имеется следующий ответ: необученным в Священном Писании и в других необходимых науках книг еретических не читать и не слушать вредоносного учения еретиков, даже и не разговаривать, и не обращаться с ними по слову псалмопевца пророка: „Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста“ (Пс. 1:1). В другом месте Священное Писание говорит: „Еретика человека по первом и втором наказании отрицайся“ (Тит. 3:10). Смотрите внимательно и замечайте, что божественная Церковь не всем заповедует не читать еретических книг и не беседовать с еретиками, но только необученным в Священном Писании и в науках; ибо последние очень легко могут, читая еретические книги и знакомясь с их учением, или неосторожно вступая в разговоры с еретиками, поддаться их богопротивному и извращенному мудрованию; еретическое учение в глазах невежественных людей часто представляется истинным, будучи в действительности безусловно ложным. Подобно тому, как сатана будучи тьмою, преобразуется в светлого ангела, так и еретические учения, будучи тьмою и совершенно непричастные свету истины Божией, в глазах людей, необученных в Священном Писании и в науках, часто кажутся имеющими некоторое подобие истины. Вот почему Церковь необученным в Священном Писании и в науках дает заповедь книг еретических не читать и с еретиками не беседовать, чтобы по своей неопытности они не потерпели вреда от их учения. Обученные же в Священном Писании и в науках свободны от этой заповеди. Таковы Святые Отцы, пастыри и учители Святой Церкви. Они не только в Священном Писании благодатию Божией в совершенстве были наставлены, но и все науки внешнего учения в полноте изучили и несравненно превзошли во всякой внешней премудрости не только своих учителей, но и всех древних философов. Эти богоносные отцы наши, видя, как различные еретики, гордясь своей внешней премудростью и обращая Божественное писание в орудие своей философии, толкуя его философскими доказательствами в ложном и извращенном смысле, воздвигали своим учением постоянную брань на Христову Церковь, по необходимости читали их превратное еретическое учение, и подчиняя во всем свою философию Божественному Писанию, яснее солнца усматривали заблуждения еретиков и двойным непобедимым оружием, т. е. богословием и философскими доказательствами, как паутинную сеть, разрывали все их еретические хитросплетения и словом истины защищали Церковь Божию от всех еретических нападений. Ибо и философия, если ею пользоваться правильно, как учит святая и апостольская Церковь, в такой степени соответствует истине Божией, что не может быть преодолена никакими еретическими словесными хитросплетениями; если же ею пользоваться вопреки истинному смыслу Священного Писания и святой Церкви, как это делают еретики, то она становится противной истине Божией, и как держащаяся лжи, без труда побеждается истинными доказательствами. Поэтому приступающему к чтению раскольничьих книг необходимо не быть лишенному ни разума богословского, ни внешнего учения. Не получившему же соответственных познаний, полезнее повиноваться Богу и церковной заповеди, гласящей: еретических книг не читай и с еретиками не вступай в собеседования».

«Далее вы спрашиваете: если кто имеет некоторые сомнения относительно преданий соборной Церкви и не слушает ее повелений, напр., крестится двумя перстами, а также и в каких-либо других церковных постановлениях сомневается и не хочет покориться – имеют ли таковые надежду спасения, хотя и делали добрые дела, или нет? И можно ли священнику разрешать таковых на исповеди и допускать к причастию Святых Таин, или это безусловно противно истине? Удостоверьте, Бога ради, нас, убогих и окаянных.

Ответ: на этот ваш вопрос считаю уместным рассказать вам случай, бывший на моей памяти. В 1746 году придя в одну обитель, где живут монахи русского племени, я нашел там четырех раскольничьих монахов, проживавших в пустыне недалеко от этой обители. Некоторый иеромонах Осия убеждал их, чтобы они оставили раскол и все свои обычаи, не согласные с церковными, и вошли в общение с Церковью и покорились ей во всем, и через это получили бы несомненную надежду на спасение. Они выражали готовность принять все предания и обычаи церковные, лишь бы только им было дозволено креститься двумя перстами, на троеперстное же православное сложение они ни в каком случае не хотели согласиться. Иеромонах Осия уверил их и пообещал, что он испросит им на это от церковных властей позволение и благословение, лишь бы только они во всех остальных церковных преданиях и обычаях были послушны Святой Церкви. Вполне положившись на его обещание, раскольнические монахи оставили свое пустынное жилище, перешли в названную обитель, стали строить себе кельи, оделись в монашеское платье по обычаю православной Церкви и часто просили Осию поскорее исполнить данное им обещание, но он все откладывал. Наконец, в пост святых Апостолов, по их усерднейшей просьбе, пошел вместе с ними в столичный молдавский город Яссы, где в то время находились свят. патриарх Антиохийский Сильвестр, муж святой и исполненный премудрости Святого Духа, и молдавский митрополит Никифор, грек, муж премудрый. Иеромонах Осия, представив им раскольничьих монахов, рассказал им подробно, как он уговаривал их войти в общение с Церковью и как они готовы принять и исполнять все церковные предания и обычаи, и только в одном они просят и молят со слезами снисхождения, чтобы им было дозволено при осенении себя честным крестом употреблять двуперстное знамение; тогда они с глубочайшим душевным миром примут церковное общение. Отказаться же от своего двуперстного сложения и принять троеперстное церковное сложение – они ни в каком случае не согласны. Выслушав со вниманием этот рассказ, святейший патриарх и преосвященный митрополит сказали: „Если вы от всей души вашей хотите присоединиться к соборной Церкви, то вам следует без всякого сомнения и со всею искренностью принять все апостольские предания и все обычаи Церкви, без какого то ни было исключения; тогда и Церковь приняла бы вас в свое общение, как любимых чад с великою радостью. А так как вы не на все апостольские предания и церковные обычаи соглашаетесь, но крепко и непоколебимо стоите на своем самоизмышленном двоеперстном сложении и не хотите в этом деле покориться Божией Церкви и просите, и молите, чтобы Церковь приняла вас в общение с вашим двоеперстным сложением, то может ли Церковь исполнить ваше желание? Возможно ли, чтобы в одной и той же Соборной Церкви было два обычая, друг с другом несогласных и друг другу противных, чтобы одни и те же христиане не одним и тем же способом полагали на себе крестное знамение? И какое будет тогда согласие между христианами? Не очевидный ли будет тогда между ними раскол? И Божественная Церковь с таковым вашим двоеперстным сложением вас в свое общение ни в каком случае не примет, потому что если бы она вас приняла, то произвела бы раскол во всей Греции и во всех православных землях, подобный тому расколу, какой был произведен невежественными людьми в России. Но да не будет того, чтобы Церковь сделалась виновницею раскола! Поэтому знайте твердо, что Церковь Божия на ваше предложение ни в каком случае согласиться не может и вы об этом, как о вещи невозможной, более нас и не просите, но идите к себе и уже не оставайтесь в той обители, в которой теперь находитесь, ибо вы, как непокорные Церкви, не можете иметь общения с живущими там православными монахами“. Услышав такой ответ от святейшего патриарха и преосвященного митрополита, монахи удалились и, возвратившись в свою обитель, очень скорбели на иеромонаха Осию, обманувшего их своим обещанием и, осыпав его тяжкими укоризнами, возвратились к своим раскольникам на первоначальное свое место жительства.

Рассудите теперь сами, христолюбцы, если раскольничьих монахов, готовых принять все апостольские и церковные обычаи, за одно неоставление ими двуперстного сложения, Церковь не приняла в свое общение, то каким образом она может принять тех, которые, как вы пишете в своем вопросе, имеют сомнения относительно предания Соборной Церкви, не слушают ее повелений и во многом другом не хотят покоряться церковным правилам? Вы спрашиваете о них, имеют ли они надежду спасения, хотя бы за их добрые дела, и можно ли священнику разрешать их на исповеди и причащать Святых Таин? И молите дать вам достоверный ответ. На это отвечаю вам: по моему мнению раскол может быть двоякий, или сам кто-нибудь состоит в расколе, или и других приводит в раскол, отторгая от Церкви своим богоборным учением. Пребывающий в таком расколе, если и все добрые дела совершил, если бы и кровь свою мученически за Христа пролил, что несомненно превосходит все добрые дела, ни в каком случае не сможет загладить этого смертного греха, т. е. раскола. Если же человек даже мученическою кровью не может загладить своего раскола, то какая может быть ему надежда на спасение, и как может разрешить его на исповеди священник без истинного его обращения к Церкви и сподобить его Причастия Святых Таин? Это никак невозможно, и будет во всяком случае противно истине святой Божией Церкви. Я не привожу дословно следующего вашего вопроса, а передаю только его сущность. Клятву и анафему, в прежнее время соборно наложенную восточными патриархами на противящихся Соборной Церкви, т. е. на крестящихся двумя перстами или в чем-нибудь другом не покоряющихся, эту анафему разрешил ли впоследствии какой-нибудь восточный собор или нет? И могут ли какие-нибудь архиереи помимо Собора и без согласия и воли восточных патриархов разрешить эту клятву? И если эту анафему никто из архиереев без воли восточных патриархов разрешить не может и она от восточных не разрешена, то не будут ли некоторые из христиан в противлении и в нераскаянии своем умирать в этой соборной анафеме? Горе нам! И приятно ли будет таким церковное поминовение? Не лишите нас и об этом истинного разъяснения.

Ответ: клятва или анафема на противящихся соборной Церкви, т. е. на крестящихся двумя перстами или в чем-нибудь ином противящихся и не покоряющихся, будучи соборно наложена восточными патриархами, имеет оставаться благодатию Христовой твердою, непоколебимою и неразрешимою до скончания века. Вы еще спрашиваете: наложенную анафему разрешил ли впоследствии какой-нибудь восточный Собор или нет? Отвечаю: мог ли быть подобный Собор, за исключением какого-нибудь противного Богу и Святой Церкви, который бы собрался на опровержение истины и утверждение лжи? В Церкви Христовой такого злочестивого Собора во веки не будет. Вы еще спрашиваете – могут ли какие-нибудь архиереи, помимо Собора и согласия и воли восточных патриархов, разрешить подобную клятву? Отвечаю: это никак невозможно; несть бо нестроения Бог, но мира. Знайте твердо, что все архиереи при своем рукоположении получают одну и ту же благодать Святого Духа и обязаны, как зеницу ока, хранить чистоту и непорочность православной веры, а также и все апостольские предания и правила святых Апостолов, вселенских и поместных Соборов, и богоносных отцов, какие содержит Святая, Соборная и Апостольская Церковь. От того же Святого Духа они приняли власть вязать и решить по тому чину, какой установил Святой Дух через святых Апостолов во святой Церкви. Разорять же апостольские предания и церковные правила – такой власти архиереи от Святого Духа не получили, поэтому разрешить вышеупомянутую анафему на противников соборной Церкви, как правильно и согласно святым Соборам наложенную, ни архиереям, ни восточным патриархам никак нельзя, а если бы кто покусился это сделать, то это было бы противно Богу и святой Церкви. Вы еще спрашиваете: если эту анафему никто из архиереев не может разрешить без восточных патриархов, то не разрешена ли она восточными? Отвечаю: не только никакому архиерею без восточных патриархов, но и самим восточным патриархам невозможно разрешить эту клятву, как об этом достаточно уже сказано, ибо таковая анафема вечно неразрешима. Спрашиваете: „не будут ли некоторые из христиан в своем противлении и нераскаянии умирать в этой соборной клятве? Горе нам!“ Отвечаю: в этом вашем вопросе для меня заключаются три недоумения. Первое – „некоторые из христиан“. Второе: „Не будут ли в противлении и нераскаянии своем умирать в этой соборной анафеме“. Третье: „Горе нам!“ В первом случае я недоумеваю, какие же это христиане, которые без всякого раскаяния противятся Соборной Церкви? Такие недостойны и называться христианами, но по справедливому суду церковному должны именоваться раскольниками. Истинные христиане во всем повинуются святой Церкви. Второе: не будут ли, в противлении и нераскаянии своем, умирать в этой своей анафеме? Я недоумеваю об этом вашем вопросе: ибо каким образом эти мнимые христиане, пребывая без раскаяния во всегдашней своей непокорности Церкви, не будут умирать в этой соборной анафеме? Бессмертны ли они, те, о которых вы недоумеваете, будут ли они умирать? И как они могут не умирать, будучи смертными, да еще находясь под анафемой, и вдвойне смертными и душевно и телесно, как умерли в этой же соборной анафеме без покаяния и всегда умирают бесчисленное множество раскольников? Так и эти мнимые христиане, если от всего своего сердца не обратятся к Церкви Христовой с истинным покаянием, то несомненно умрут в вышеупомянутой соборной анафеме. Третье мое недоумение относится к вашим словам: горе нам! Эти ваши слова влагают в мою душу мысль, не вы ли те некие христиане, нераскаянно противящиеся Церкви, и боитесь и трепещете наложенной от Соборной Церкви на таких противников анафемы, и поэтому так тщательно о ней расспрашиваете, не разрешил ли ее какой-нибудь восточный собор? Боясь умереть в анафеме и не вынося постоянного угрызения совести, вы и вопиете: горе нам! Если вы истинные православные христиане, во всем повинующиеся Церкви, родившей вас святым крещением, и крестящиеся по преданию святых апостол первыми тремя перстами правой руки, и спрашиваете меня не о себе, а о других, то и вышеупомянутая анафема на вас не распространяется, и потому вам отнюдь не следовало говорить о себе столь жалостно: горе нам! Эти слова ваши и внушили мне вышеизложенное о вас мнение, каковое да истребится из души моей! Прошу вас дайте мне через известный вам случай совершенное удостоверение о вашем мудровании, ибо мы с противящимися святой Церкви и крестящимися двумя перстами не можем иметь никакого общения. Еще вы спрашиваете: будет ли приятно за них церковное поминовение? Отвечаю: Если вы говорите о противящихся Соборной Церкви, и в противлении и нераскаянии своем умирающих, то поверьте мне, что церковное поминовение о таковых не только не будет приятно, но и противно будет и Богу и святой Церкви, и священник, дерзающий по таковым творить поминовение, смертно согрешает. Поминовение по умершим есть самая главная часть бескровной жертвы, приносимой за православных христиан, как живых, так и умерших. Если кто-нибудь, даже из православных христиан, явно согрешает и не кается, то о таковом святая Церковь запрещает приносить бескровную жертву, пока он совершенно не оставит своего греха и искренно не покается. Если о православном явном грешнике не кающемся Церковь не разрешает приносить бескровную жертву, то может ли она допустить приносить таковую за умершего без всякого покаяния в противлении святой Церкви? Никак не может. О явном грешнике, что не подобает ему причащаться святых Таин и невозможно приносить за него бескровную жертву, свидетельствует святой Симеон, архиепископ Солунский, следующими словами: „нет места неверным или иномудрствующему. Поэтому никак не следует какому бы то ни было священнику приносить жертву или творить поминовение о явно согрешающем и не кающемся, так как это приношение бывает им во осуждение, равно как и принятие страшных Таин недостойно и без покаяния причащающимся, как об этом говорит божественный Павел“ (Кор. 11:29). Того же Симеона, о каковых следует приносить частицы: „Явно согрешающих верных приношения священники не должны принимать, как случится, но сначала требовать покаяния. Ибо приобщение бывает приносимою частицею, и не подобает, будучи недостойными, причащаться этой жертвы“. Того же Симеона о том, что священнику следует внимательно наблюдать, о ком он приносит частицу: „насколько полезно бывает приношение о достойно приносящих, настолько бедственно и вредно о недостойных, в какой мере это возможно для людей, ибо частица, принесенная о ком-либо, будучи положена вблизи божественного хлеба, после того как этот хлеб будет освященнодействован и станет телом Христовым, тотчас же и та частица причащается святыне; вложенная же в потир, соединяется и с Кровию, и этим сообщает благодать и той душе, за которую она принесена. Ибо бывает мысленное причащение, и если человек оказывается прилежащим благоговению, или хотя и из согрешивших, но покаявшийся, то невидимо, как мы сказали, он принимает душою причащение Духа. Во многих случаях, как мы убедились, он получает и телесную пользу. Поэтому и следует священнику внимательно наблюдать, чтобы не от всякого желающего принимать приношение, и не приносить о таких, которые грешат без всякого стыда, чтобы не быть осужденными вместе с ними“. Доселе слова святого Симеона, лучше же сказать, слова всей святой соборной Церкви, ибо он говорит согласно с соборным мудрованием. Из этих слов вытекает, что об умерших без покаяния и в противлении святой Церкви никак не следует совершать церковное поминовение. Дерзающий совершать о таковых поминовение воздаст за это страшный ответ, пред Христом Богом в день страшного суда Его.

Следующий ваш вопрос: Можно ли умершего в церковном расколе церковно по христианскому чину погребать и поминать или это совершенно недопустимо по его неверию?

Отвечаю: в предыдущих ваших вопросах вы называете противящихся святой Церкви и неслушающих ее повелений не раскольниками, а некими христианами; в настоящем же своем вопросе уже неприкровенно спрашиваете об умершем в расколе, как будто бы сей последний был несравненно хуже выше упомянутых. Мы же и выше упомянутых ни в чем не отделяем от раскольников. Если же этот умерший в расколе хуже вышеупомянутых, то не из тех ли он, которые именуются хлыстами или самосожигателями и которых мы уже называем не раскольниками, а совсем безбожниками. Но какого бы раскольничьего толка ни был тот умерший, о котором вы спрашиваете, для решения этого вопроса я приведу вам ответ святейшего Макария, патриарха Антиохийского, святейшему Никону, патриарху всея России (из книги „Скрижаль“ при конце): „мы приняли предание с начала веры от святых апостол и святых отцов, и святых семи вселенских соборов творить знамение честного креста тремя первыми перстами правой руки и кто из православных христиан не творит креста таким образом, тот является еретиком и мы имеем его отлученным от Отца и Сына и Святого Духа и преданным анафеме“. Замечайте из этого ответа святейшего патриарха, что если кто и из православных христиан не творит на себе знамения честного креста по преданию святых апостол, то уже за это одно он становится еретиком и предается анафеме. Умерший же в расколе, о котором вы спрашиваете, не такой ли точно, как и не крестящийся тремя перстами? Если же тот умерший в расколе есть такой же, как и этот, то рассудите сами, можно ли такового погребать и поминать по христианскому чину?

Далее вы спрашиваете: некоторые священники, потворствуя человеческому самоволию, исповедают и венчают по старому требнику и угождают расколу вопреки церковному преданию; не будет ли от этого какого-нибудь законопреступления или препятствия в действии и совершении церковных таинств? Ибо и церковные, как духовные, так и мiрские, многие этим по самопреткновению и самомнению обольщаются, а нам от этого бывает великая скорбь, соблазн и сомнение.

Отвечаю: такие священники, как расколоугодники более тех человекоугодников, „которых кости Бог рассыпал“, смертно согрешают перед Богом: ибо потворствуя человеческому самоволию и угождая расколу вопреки церковным преданиям, они дерзают совершать по старому требнику церковные таинства. Таковые, если от всего сердца перед Богом не покаются и не воздержатся от этих своих действий, будут постыжены в день суда страшного Божия. Если вышеупомянутые священники суть истинные христиане и получили рукоположение от православного архиерея, то хотя они, потворствуя человеческому самоволию, и совершают таинство по старому требнику, однако святые таинства остаются совершенными таинствами, и в этом не нужно иметь сомнений; священники же, как соблазнители многих душ христианских, повинны будут суду Божию. Ибо по слову Господню: „аще кто соблазнит единого из малых сих, верующего в Него, уне есть ему, да обесится жернов осельский на выю его и потонет в пучине морской“ (Мф. 18:6). Следовало бы этим священникам, поставленным святою Церковью пастырями и бдителями словесного стада Христова, во всем повиноваться Церкви, как истинной своей матери, употреблять при совершении таинств исправленный требник, а не совершать их к великой скорби и соблазну христианского народа, вопреки церковному постановлению, по старым требникам, отставленным Церковью. Еще следовало бы им от всей души своей бегать и удаляться от всякого общения с раскольниками и других со слезами склонять к тому же. За такое учение и наставление христианского народа они удостоились бы получить награду от Христа Бога в день праведного Его воздаяния.

Далее вы спрашиваете: некоторые иереи отделились от Церкви и от своих епископов и живут у раскольников; могут ли от таковых попов совершаться какие-либо таинства, т. е. крещение, исповедь, венчание и проч. церковные святыни или же ни в каком случае не последует благодать? Благоволите известить и об этом, ради самой кафолической истины.

Отвечаю: священники, отделившиеся от Церкви и от своих епископов и живущие у раскольников, становятся едино с раскольниками, и вместе с ними они хулят православную веру и всю Церковь Божию и пресвятые Таины Христовы и все таинства церковные и весь архиерейский и священнический чин. Такие священники за все указанные хуления уже недостойны называться священниками, но являются лжесвященниками, правильнее же сказать не священниками. Они отлучены от святой Церкви, чужды ей, извержены своими архиереями от священства, а потому как они могут совершать святые церковные таинства, или как церковные таинства могут совершаться таковыми? Это совершенно невозможно, ибо Дух Святой не совершает таинств церковных через явных богопротивников, связанных не только от своих архиереев, но и от всей Церкви. Какую же силу имеет архиерейское связание можно понять из следующего: рака некоего святого мученика стояла во святом жертвеннике и всякий раз, как диакон возглашал: „елицы оглашеннии изыдите“, она невидимою силою Божиею исходила из Церкви и оставалась в притворе церковном до самого отпуста, после чего снова возвращалась в церковь и стояла на обычном месте. Причиною же этому было то, что этот святой мученик был связан от своего старца за какое-то преслушание. Когда же старец, придя, дал ему разрешение, рака мученика тотчас же перестала выходить из церкви и стояла непоколебимо на своем месте в жертвеннике. О, как сильно божественное послушание, когда и сама кровь мученика, ученика старцева, за Христа излиянная, не могла разрешить связания старца, пока сам связавший старец не разрешил его! Итак, если связание старца, который не был архиереем, но простым монахом, было так сильно, то насколько же сильнее связание архиерейское! Ибо одним только апостолам и их преемникам, архиереям, дана была и дается превышеестественная благодать вязать и решить от Христа Спасителя, сказавшего своим ученикам: „елика аще свяжете на земли, будут связана на небеси, и елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех“. Итак, будучи связаны от своих архиереев, упомянутые священники связаны вечно и на земле, и на небе; и изверженные от своих архиереев, они стали чуждыми и посторонними благодати священства и всего священнического священнодействия и не могут совершать ни одного таинства. Православные священники, за великие согрешения справедливо соборно изверженные от священства, поставляются на месте мiрян и с ними вместе бывают участниками церковных молитв и причащаются божественных Таин. А если бы они дерзнули служить божественную литургию или совершать другие таинства церковные, то, как согнившие члены, совсем отсекаются от Церкви по двадцать восьмому правилу святых апостол.

В книге же правил, напечатанной на молдавском языке, я нашел один вопрос и ответ подходящий к моему ответу на этот ваш вопрос ко мне. Вопрос святого Мефодия патриарха Константинопольского: „если священник будет рукоположен от изверженного архиерея, может ли он служить священнические службы или нет?“ Ответ преподобного Феодора Студита: „не может древо дивие плода добра творити“, так и архиерей, лишенный благодати, не может поставлять во священники, ибо он не имеет архиерейства. Не имея архиерейства, он не может дать и священства. Если же кого-нибудь и рукоположит, то тот остается нерукоположенным и не может служить ни литургии, ни других священнодействий, ибо он есть простой мiрянин. Человек, имеющий какую-нибудь вещь, может дать ее другому; если же он не имеет вещи, то как он даст?»

Из выше приведенного ответа преподобного Феодора Студита ясно, что справедливо по священным правилам изверженные священники, если посмеют после этого совершать священнические службы, совершенно отсекаются от Церкви.

Дальнейший ваш вопрос заключается в следующем: можно ли погребать по христианскому чину и поминать церковно человека христианина, внезапно умершего в винопитии? Ибо у вас, как говорите, многие священники, причисляя таковых к самоубийцам, не погребают христианским погребением, и поминовение по таковым не совершают. Вы просите меня и на это ответить вам ради любви и пользы христианской и разрешить по правилам это недоумение. Отвечаю: я имел великое желание разрешить это ваше недоумение по священным правилам, но по своему неискусству никак не мог найти об этом в священных правилах, а потому и недоумеваю, как вам отвечать на это. В двух поминальных субботах, мясопустной и перед неделей пятидесятницы, когда поминаются все усопшие православные христиане, упоминаются многоразличные образы внезапных смертей, умерших которыми христиан поминает соборная Церковь и молит Бога о спасении душ их. Этот же образ смерти, т. е. внезапно умерших от многопития, не упоминается и из этого можно заключить, что святая Церковь о таковых не молится. Об этих, думаю, святой Дух через апостола Павла говорит: «Или не весте, яко неправедницы Царствия Божия не наследят? Ни блудницы, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни лихоимцы, ни татие, ни пианицы Царствия Божия не наследят». Внезапно умерший в винопитии, без исповедания грехов своих и без причащения святых Христовых Таин, не является ли виновным в причинении себе самому внезапной смерти? Если бы он с воздержанием пил немного вина, то не умер бы такою страшною и ужасною внезапною смертью. Думается, что такой человек не далеко стоит от самоубийцы, почему ваши священники и не осмеливаются погребать их по христианскому обычаю и совершать над ними поминовение. Поэтому я прошу вашу любовь этим не смущаться: ибо эта вещь находится под великим сомнением и недоумением. Если бы кто-нибудь смог найти об этой вещи в священных правилах церковное определение, то никто бы уже не имел о ней никакого сомнения, но с полной уверенностью последовал бы церковному постановлению.

Дальнейший ваш вопрос следующий: может ли священник смиренно кающегося разрешить за немощь его без наложения эпитимии и допустить до причащения святых Таин, или это невозможно?

Отвечаю: вопрос ваш представляется мне неудобовразумительным: человек тот в великих ли грехах кается, или в малых, и душевную ли имеет немощь или телесную? Пусть будет, что он имеет телесную немощь. Если его телесная немощь такова, что он уже приближается к смерти и не имеет времени понести за грехи свои эпитимию, тогда, хотя бы он и великие грехи имел, но смиренно кается в них, священник должен и без эпитимии разрешить его от грехов и причастить святых Таин. Если же он не находится в такой крайней немощи и может понести эпитимию, то без эпитимии священник не должен разрешать его, ибо эпитимия есть третья часть таинства покаяния. И не следует без смертной нужды оставлять ее. Что же такое есть эпитимия и как она бывает назначаема за грехи, об этом следует объяснить более подробно. Правила святых апостол, которые святой Иоанн Дамаскин поставляет наравне с книгами Божественного Писания, всех освященных извергают за грехи из священнических степеней, мiрян же отлучают от общения в церковных молитвах и от причащения божественных Таин. На основании этих апостольских правил святая соборная и апостольская Церковь все множество православных христиан и освященных и неосвященных, если бы случилось кому-нибудь из них впасть в некоторые грехи, руководимая Духом Святым, следующим образом исправляет от согрешений: освященных, т. е. архиереев, священников и диаконов, впадших в малые или великие грехи, она или на время за малые грехи отстраняет от священнодействия, или за великие грехи до самой смерти запрещает в священнодействии, но от причащения божественных Таин не отлучает. Монахов же и мiрских христиан за малые грехи на малое время, за великие же грехи на многое время отлучает от причащения божественных Таин; иного же правила или иной какой-либо эпитимии за грехи святая Церковь отнюдь не назначает неосвященным. Причина тому следующая: древние христиане от апостольских дней долгое время во всей Церкви Христовой от неизреченной любви ко Христу Спасителю очень часто причащались. Когда же случалось им впадать в малые или великие грехи, тогда на малое или большое время они бывали отлучаемы от божественного Причащения и от стояния в Церкви с верными и были поставляемы на определенных Церковью местах покаяния: сначала стояли они перед дверями церковными и, со слезами припадая, просили всех входящих в церковь молиться о них Богу, чтобы Бог простил их согрешения; со временем им позволяли стоять в великом притворе при дверях церковных и они слушали пение и чтение церковное, но в самую церковь не входили; после этого им разрешалось стоять и в самой церкви позади амвона на всех церковных службах и только во время божественной литургии после Евангелия, когда диакон возглашал: «оглашенные, изыдите», они уходили в притвор церковный и оставались там до окончания литургии. Затем они удостаивались и стояния с верными, но не причащались святых Таин. Наконец, получив разрешение от эпитимии, они допускались снова, как и до согрешения, причащаться с верою и любовью божественных Таин. Как же они вели себя во время эпитимии? Они всегда вздыхали из глубины сердца, плакали и рыдали, удалялись от всякого зла, понуждали себя на всякое доброе дело, на всякое прилежное исполнение евангельских заповедей. Когда другие христиане причащались, они сами о себе помышляли от всей души, что за свои согрешения они не достойны причащения, и распаляемы божественным огнем нестерпимого и неизреченного желания причащения святых Таин со многими слезами молили Христа Бога, да поможет им, проведя чисто и непорочно время покаяния, причаститься пресвятого и пречистого Тела Его и бессмертного источника пречистой Его Крови. Предвидя такое искреннее покаяние в христианах, отлученных за грехи от причащения, Дух Святый не узаконил в Церкви Своей никакого другого наказания и эпитимии за грехи.

Следует же знать, что Церковью дана власть архиереям, видя достойные плоды покаяния кающихся, сокращать срок эпитимии, определенный священными правилами. Сообщаю и о том, что я во всех священных правилах усердно разыскивал, не существуют ли какие-нибудь эпитимии без отлучения от причащения святых Таин, и не мог найти. Но страшно и подумать, как ужасно и грозно прещение, налагаемое на тех, кто дерзает причащать согрешающих без отлучения от святых Таин, и кто причащается без таковой эпитимии: их обоих Церковь уподобляет Иуде предателю.

Дальнейший ваш вопрос состоит в следующем: когда на проскомидии вынимаются частицы за живых и умерших, то одинаковую ли имеют силу и пользу, как то, когда за каждого поминаемого вынимается отдельная частица, так и то, когда за многих вынимается одна общая часть? Просим и в этом вразумить нас худых.

Отвечаю: частицы, вынимаемые на проскомидии за живых и усопших, соединяясь с пречистыми Таинами Христовыми, тотчас же причащаются святыни и благодати Святого Духа, и преподают одинаковую пользу и благодать тем, за кого приносятся, будет ли за каждого вынута отдельная частица, или одна общая частица вынута за многих. И это ясно видно из самого чина проскомидии: ибо, приняв четвертую просфору, священник вынимает из нее одну только частицу за весь освященный чин, за всех живых православных христиан во всей Церкви Христовой находящихся. Также и из пятой просфоры за всех усопших православных христиан одну частицу вынимает. Соборная же Церковь верует и исповедует, что хотя и одна частица за всех живых православных христиан и за всех усопших приносится, одну и ту же пользу приносит им благодатию и святынею Святого Духа, как если бы за каждого православного христианина приносилась отдельная частица: ибо не изнемогает всемогущая благодать Святого Духа, будучи одною и тою же, принося одну и ту же пользу при бескровной жертве и единою частицею за каждого отдельно и единою частицею за многих.

Далее вы спрашиваете – можно ли по особому желанию и усердию на проскомидии попросить священника помянуть имена и вынуть части за тех святых, которых из любви к ним пожелается помянуть, особенно же за тех, имена которых не упомянуты в служебнике, можно ли от усердия подать за них на проскомидию, дабы эти святые особенно были помянуты с тем, чтобы они помолились о нас грешных?

Отвечаю: хотя написанное в вашем вопросе не кажется вам неправильным, но так как все чины святых, хотя и не все по имени, однако все до единого вспоминаются девятью частицами в честь их приносимыми, то если бы священник по желанию и усердию некоторых христолюбцев упрошен был бы в честь некоторых святых, в чине служебника не упоминаемых, принести некоторые частицы помимо тех 9 частиц, то полагая эти новые частицы в рядах прежних, он составил бы четвертый ряд частиц, вынимаемых за святых; если же он захочет вынимать частицы за большее число святых, то составится и пятый ряд частиц, вынимаемых в честь святых: ибо части, вынимаемые за святых, должны быть полагаемы при частицах святых, а не на каком-либо другом месте, отдельно от девяти частей, и если бы священник осмелился это сделать, то разорил бы чин святой литургии, от начала веры во всей православной Церкви нерушимо соблюдаемый, и возвел бы в чин литургии свой новый чин, доселе неслыханный. От новшеств же таких возникают обыкновенно различные ереси и расколы, от каковых да сохранит Христос всех правильно в Него верующих. Имеющие же веру и любовь ко святым должны довольствоваться 9 частицами и не должны искать, чтобы в честь некоторых святых вынимались особые частицы. И пусть призывают молитвы тех святых, чтобы их молитвами обрести у Бога милость и прощение грехов своих.

Далее вы спрашиваете, может ли один иерей совершать таинство елеосвящения, или не может, потому что у вас существует такой обычай, что один иерей с диаконом и причетником совершают это таинство?

Отвечаю: в книге православного исповедания говорится, что это таинство должно быть совершаемо иереями, и это вполне согласно со священным писанием, которое говорит – «болит ли кто в вас, да призовет пресвитеры церковные, и да молитву сотворят над ним, помазавши его елеем во имя Господне»; но оно не может быть совершаемо одним иереем, что не согласно со священным писанием и противно церковному преданию. Святой же Симеон, архиепископ Фессалоникский, в книге своей говорит: «возможно ли одному иерею совершать елеосвящение? Не подобает одному иерею совершать это таинство, ибо сказано: „да призовут пресвитеры церковные“, а не одного пресвитера, и порядок этот необходимо сохранять. Как епископа не рукополагает один епископ, так и елеосвящение не совершает один пресвитер (глава 283). Почему семь пресвитеров в елеосвящении и почему очень часто и три за недостатком иереев? Брат Господень не указывает числа пресвитеров, но обычай установил призывать семь. Основанием этого я считаю седмочисленные дары Духа у Исаии, или семь ветхозаветных священников, по повелению Божию семь раз вострубивших вокруг Иерихона и тем низложивших его стены; дабы и эти, т. е. новозаветные священники, низложили лукавый город и жестокие стены греховных возношений; может быть, в подражание пророку Елисею, семь раз помолившемуся над отроком и воздвигшему его от одра смерти, новозаветные священники своею седмиричною молитвою должны воздвигнуть умершую душу; или как пророк Илия семь раз помолившись отверз небо, закрытое грехами и низвел дождь, так и эти, семь раз помолившись, разрешат сушу греха и низведут дождь милости от Бога и отпущение грехов. Таков, мне кажется, смысл седмиричного числа иереев. Некоторые же, где имеется недостаток пресвитеров, призывают только трех и это не следует осуждать, ибо этим указывается прежде всего на догмат Пресвятой Троицы, а затем на свидетельство о Троице пророка Илии, когда он умершего сына сарептской вдовы воскресил, трижды помолившись и трижды простершись над ним. Но не следует много доискиваться о числе, а необходимо держаться древнего предания. Один же пресвитер да не совершает елеосвящения». Из этих слов святого Симеона видно, что не подобает одному иерею совершать таинство елеосвящения; по необходимости же, по меньшей мере три иерея должны совершать его. В одной славянской книге я нашел, что по нужде это таинство могут совершать и два иерея, в греческих же книгах я не находил этого. Сказанного достаточно.

На последний ваш вопрос, в котором вы спрашиваете меня о том, как возможно спастись вам, живущим в мiре с женами и детьми, отвечаю: кто может обнять кратким словом все относящееся к делу спасения? Я могу только дать вам мой совет, чтобы вы с величайшим усердием читали Божественное Писание и учение святых отцов наших, которым дано разуметь тайны Царствия Небесного, т. е. истинный смысл Священного Писания; в их духопросвещенном учении в совершенстве находятся все наставления, необходимые для душевного спасения, побуждающие каждого желающего спастись принуждать себя на всякое доброе дело и убегать от всякого дела противного Богу. Усердно и прилежно, с верою и любовью, со страхом Божиим и всяким вниманием читая их учения, вы будете иметь постоянное вразумление на всякое доброе дело, необходимое для спасения. Я же, при всем своем недостоинстве, принимая во внимание, что вы от меня ищите наставления, могу ответить вам следующее: премилосердный Бог совершает спасение душ православных христиан православною верою, добрыми делами и своею благодатию. Вера православная есть та, которую содержит единая, святая, соборная и апостольская Церковь, и без этой веры никак невозможно спастись кому бы то ни было. Дела добрые суть евангельские заповеди, без которых, как и без веры православной, также невозможно никому спастись: вера православная без добрых дел мертва есть, и дела добрые без веры православной мертвы суть. Хотящему спастись необходимо соединять и то, и другое, и таким образом благодатию Христа Бога, сказавшего: «без Меня не можете творить ничего», достигать спасения. Следует же знать, что Христос Спаситель одинаково узаконил добрые дела для всех православных христиан, как монахов, так и мiрских людей, среди мiра живущих с женами и детьми, и ищет и требует от всех самого усердного исполнения Своих заповедей, так что нарушающие их и о том не кающиеся не будут иметь извинения и не могут дать ответа в страшное и второе Его пришествие. И все православные христиане мужеского и женского пола, всякого возраста и чина, здоровые и в различных недугах на одрах лежащие, слабые и престарелые, все могут при содействии благодати Божией без всякого затруднения исполнять Христовы заповеди одним добрым своим произволением и душевным смирением, и таким образом спасаться. Евангельские заповеди, по крайней мере главнейшие из них и самые общие, настолько необходимы для спасения, что, если бы даже одна из них оказалась невыполненной, не может быть душе спасения. Таковы: любовь к Богу и ближнему, кротость и смирение, мир со всеми и терпение, прощение от сердца согрешений ближнему, неосуждение, непитание ненависти к ближнему, любовь к врагам своим, оказание милостыни ближнему, как душевной так и телесной, и другие, указанные в святом Евангелии заповеди Христовы. Все их необходимо стараться исполнять со всем усердием, особенно же любить Бога от всего сердца своего и от всея души своея и всею крепостью своею и всем помышлением своим и ближнего своего, как самого себя; последуя кротости Христовой, до крови противостоять страсти гнева, иметь мир со всеми, столь необходимый, что сам Христос многократно говорил своим ученикам: «мир вам», «мир оставляю вам», «мир Мой даю вам». Где мир Христов, там и Христос пребывает; в душе же, не имеющей мира Христова, Христос не пребывает. Терпение же настолько необходимо для спасения, что Христос говорит: «в терпении вашем стяжите души ваши». Стяжание же душ есть ничто иное, как спасение душ. И терпение нужно иметь не на известное только время, но до самой смерти, ибо претерпевый до конца, той спасен будет. Кто от всего сердца отпускает ближнему своему его прегрешения, кто не осуждает ближнего своего, тот и сам не будет осужден от Бога. Но кто может вкратце исчислить все заповеди евангельские, которые всякий желающий спастись должен хранить и соблюдать, как зеницу ока? Смирение, которое есть основание всех заповедей евангельских, настолько же необходимо для спасения, как дыхание для жизни человеческой. Все святые различными способами спасались, но без смирения никто не спасся и спастись не может. Поэтому всякий, желающий спастись, должен от всего сердца считать себя перед Богом последнейшим из всех и во всяком своем согрешении считать виновным только себя одного, а не кого-либо другого. Исполняя, таким образом, при помощи Божией все заповеди евангельские и смиряясь перед Богом он удостаивается милости Божией, прощения грехов своих и приятия благодати Божией. Милостью Божией он достигает спасения души своей со всякою достоверностью. Кроме того, православным христианам необходимо тщательно соблюдать и все заповеди церковные. Таинство покаяния заключается в том, чтобы истинно покаяться перед Богом, отступить от грехов своих, иметь крепкую решимость при помощи Божией более к ним не возвращаться, затем исповедать все свои согрешения перед духовником, как перед самим Богом, получить от него разрешение грехов, и принять от него и эпитимию, назначенную им за согрешения по чину церковному. О приготовлении же к причащению божественных Таин скажу следующее: необходимо приступать к причащению святых Таин Христовых с чистосердечным исповеданием, с постом и умилением, примирившись совершенно со всеми, выслушав, по обычаю христианскому, все правила церковные, не имея эпитимии, не допускающей до причащения, со страхом и трепетом, с верою и любовью и с поклонениями, подобающими единому Богу, чтобы причащение было во оставление грехов и в жизнь вечную. О том же, как строить жизнь дома своего и жены и детей, обо всех обязанностях христианских вы можете найти самое совершенное наставление в писаниях св. Иоанна Златоустого и других святых.

Итак, мои ответы на вопросы ваши, которые по настойчивой вашей просьбе, правильнее же сказать, по принуждению вашему, я должен был против воли своей написать, при помощи Божией пришли к концу. Вы же, христолюбцы, написавшие ко мне свои вопросы, простите меня грешного, если я не смог по желанию вашему, вследствие моего неискусства, дать вам надлежащие ответы на ваши вопросы по священным правилам: ибо я не мог отыскать правил подходящих для всех ответов. Получив мои ответы, читайте их со вниманием и если найдете в них что-нибудь согласное со священным Писанием и истинным церковным разумом, то последуйте тому. Если же я в своих ответах, как человек, погрешил в чем-нибудь, то вы моему погрешению не последуйте, но держитесь во всем здравого разума и рассуждения святой соборной Церкви, и таким образом никогда не погрешите. Бог же любви и мира да будет со всеми вами. Аминь.

Заканчивая этим изложение писем старца Паисия, бывших в нашем распоряжении, переходим к описанию последних дней его жизни и его кончины.

Глава 5. Последние годы жизни старца Паисия, его предсмертная болезнь и кончина и его благодатные дарования

Мы описали жизнь и деятельность старца Паисия во время его пребывания в Драгомирне и Нямце, как руководителя монашеского братства и как труженика по исправлению текста отеческих книг и как защитника истинного монашества и православия в его переписке с разными лицами. В этих разнообразных трудах и заботах незаметно проходили многие годы его жизни и, наконец, он приблизился к неизбежному для всех исходу из этого временного мiра в мiр вечный.

Последние годы старца в Нямце были омрачены грозными бедствиями войны, разразившейся в местности близкой к Нямцу. По словам жизнеописателя старца снова воздвиглась лютая брань между тремя империями: Российской, Австрийской и Турецкой. Степи наполнились войсками, моря покрылись кораблями, города и селения Молдавии опустели: жители разбежались по горам и лесам, Нямецкая Лавра наполнилась беглецами, разместившимися и внутри и кругом монастыря. Подошли австрийские войска и заняли молдавские подгорья. Беглецы почувствовали себя в безопасности от турок и стали возвращаться в свои жилища. Но не долго продолжалась эта безопасность. Турки собрались с силами и потеснили австрийцев, отступивших к своей границе. Местечко Нямец было занято турками, которые вошли в него без выстрела и без пролития крови, не считая трех человек, убитых за оказанное ими туркам сопротивление. В монастыре распространился слух, что турки, заняв местечко, находившееся в 15 километрах от монастыря, двигаются на монастырь. Неописуемый ужас охватил находившихся в монастыре и искавших там спасения. Бояре послали солдат разведать, что делают турки, но солдаты вернулись, от страха не узнав ничего достоверного. Не имея точных сведений о действиях турок, обитатели монастыря не знали, что предпринять. Одни советовали не затворять монастырских ворот, выйти навстречу туркам и молить их о пощаде. Другие уговаривали запереться в монастыре и оказать туркам вооруженное сопротивление. Наконец, один монах вызвался с благословения старца поехать в местечко и разузнать, что там делается. Он благополучно добрался до Нямца, свободно ходил по всему местечку, и от одного из крестьян узнал, что турки оставили Нямец. Когда монах привез это известие в монастырь, все успокоились. Впрочем, радость была непродолжительна, на следующий день узнали, что турки снова вернулись в местечко. Тогда бояре и старец переехали в Секуль, а прочее население монастыря разбежалось по лесам. Это было на второй седмице Великого Поста. Наконец, снова пришли австрийцы и заставили турок отступить. Между тем и русские войска вступили в Молдавию. В Яссы приехал главнокомандующий русской армией князь Потемкин, а вместе с ним архиепископ Словенский и Полтавский Амвросий. Архиепископ Амвросий пожелал увидеть знаменитого старца Паисия и прибыл в Нямецкий монастырь, где с большою честью был встречен старцем и всем монастырским братством. Это было в 1790 году. Прожив два дня в монастыре, архиепископ Амвросий в наступивший воскресный день совершил литургию, во время которой возвел старца в сан архимандрита. Таким образом, Полтавский уроженец Паисий Величковский получил сан архимандрита от Полтавского же архиепископа Амвросия. Прожив еще несколько дней в Нямце и преподав всем благословение, архиепископ Амвросий отбыл из монастыря, провожаемый всем братством с великою благодарностью и славою. Архиепископ Амвросий известен своею святою жизнью и его мощи нетленно почивают в Полтавском Крестовоздвиженском монастыре.

После описанных нами событий прошло четыре года в обычных для старца и братии трудах и заботах. Наступил 1794 год. Старец по-прежнему работал неутомимо, писал письма, трудился над переводом святоотеческих книг, руководил жизнью братства, но силы его заметно слабели. По свидетельству жизнеописателей старец Паисий в последние годы своей жизни принимал братию и посетителей только с утра и до полудня. Остальное время проводил один у себя в келье в занятиях. Приходить к нему в это время могли только одни духовники. Однажды в год старец объезжал и обходил жилища своих учеников, благословлял их и молил Бога сохранить их невредимыми от всякого зла. Незадолго до своей предсмертной болезни, он перестал лично заниматься переводами; просмотр же и исправление переводов не оставлял до последних дней своей жизни. После пятого ноября он почувствовал особенную слабость и должен был слечь в постель. В таком положении он провел четыре дня. В воскресенье ему стало лучше, и он захотел выслушать литургию. Придя в церковь, он сидел на своем обычном месте. Во время Причастна вошел в алтарь и причастился Святых Таин. После службы он почувствовал такую слабость, что едва был в состоянии вернуться в свою келью, поддерживаемый братиями. Прошло еще три дня. Слабость старца увеличивалась. Прислуживавшие ему братия Онорий и Мартирий не допускали к нему никого, за исключением самых близких людей, так как старец желал умереть в совершенной тишине. На четвертый день, чувствуя приближение смерти, старец еще раз причастился Святых Таин. Затем призвал к себе двух старших духовников, Софрония для славянской братии и Сильвестра для молдавской, и преподал через них мир и благословение всему братству. Преемником себе старец никого не назначил, предоставляя это воле Божией, избранию Богоматери и желанию самого братства. После этого он тихо скончался, как бы уснул 15 ноября 1794 года, на 72 году своей жизни. Тотчас же после кончины старца послано было об этом извещение митрополиту Иакову. Митрополит поручил совершить погребение старца Епископу Тумскому Вениамину, впоследствии Молдавскому митрополиту. Когда распространился слух о кончине старца, в Нямец собралось множество народа, и мiрских, и монахов, и священников, и бояр, и простых людей обоего пола. Три дня ожидали епископа Вениамина и, не дождавшись, на четвертый день совершили всем собором отпевание и погребение старца в Великой церкви Вознесения Господня на правой стороне от входа. На другой день после погребения старца приехал епископ Вениамин и наутро совершил литургию и панихиду по усопшем. А немного дней спустя, по избранию всего братства и по благословению митрополита, согласно устава Паисиева братства, он назначил старцем и начальником монастыря старшего духовника братства отца Софрония. На могиле старца Паисия впоследствии была положена плита, на которой по румынски и по славянски была сделана следующая надпись: «Зде почивает блаженный отец наш иеросхимонах и архимандрит старец Паисий, малороссиянин, иже от Афонской горы с 60 учениками в Молдавию пришед и тут множество братий собрав и общежитие собою обновив, ко Господу отыде 1794 года ноября 15, во дни благочестивого господаря Михаила Суджу воеводы и преосвященного митрополита Иакова». Одним из учеников старца было составлено «Надгробное рыдание» почившему от всех чад его духовных. (См. Приложение 3 в конце книги).

Братия Нямецкого монастыря с первых же дней по кончине своего старца имели несомненную уверенность в силе его молитв за всех тех, кто с верою и любовью обращается к его небесному заступничеству, и выражением этой их уверенности явилось то, что уже вскоре после его кончины была составлена особая служба (стихиры и канон) «блаженному отцу нашему старцу иеросхимонаху и архимандриту Паисию», в которой почивший прославляется, как великий угодник Божий, по молитвам которого подается верующим душевное спасение и телесное здравие. Для ознакомления с этою службою приводим из нее некоторые выдержки:

Из стихир на «Господи воззвах»: На высоту добродетелей восшед, монашески подвизался еси, отче наш Паисие, уча, наказуя и вразумляя не пренебрегати богоугодного пути: Сам ревнуя, ревновал еси древних святых житию, образ благ всем был еси: многия беды претерпел еси, дондеже терпением многим подвигом же и любовию, всех о нем уверил: написав нам и свидетельства от Священного Писания.

Искусный врач был еси, зело бо легким врачеванием врачевал еси приходящия к тебе: не укоряя оных припадком болезни, но яко искусный терпением своим в сердца их чувства полагал еси не приближатися к оному вреду: влиявши же врачевство твое в самую глубину ран, совершенно исцелял еси, радостных же и мiрных отпускал еси их, да небоязненно приходят ко врачеванию твоему, отче наш Паисие.

Из Канона: Неисходно в келии сидя, умом же всех обходя, разсуждал еси различныя душевныя и телесныя раны многоразличных естеств, и всем целительный и приятный пластырь прилагал еси, отче.

Аще и болен был еси, и многия раны на теле имел еси, но множайшия много душевныя раны исцелял еси приходящих к тебе благим твоим обычаем и кроткими словесы, отче Паисие.

Седален: Единою в лето из келии твоея исхождал еси, отче Паисие, и обзирал еси селения ученик твоих, ездя, обзирая и назнаменуя коегождо их келии, солнцу заходящу, и со слезами молился еси вручая их Богу и глаголя: Господи, огради сие малое стадо и сохрани е от волков губящих е.

Мене, преступившаго твоя веления, мене пренебрегавшаго святую твою волю, завистливаго и лукавнейшаго паче всех человек, мене исполняющаго свою волю, паче же диаволю, прости, незлобиве отче, благим и кротким твоим обычаем, и молися Богу даровати ми время к покаянию.

Аз един во свете твоем ходих, и света твоего не чувствовах; аз един пищу твою сладкую ядох, и кормителя своего не познаваю; аз един питие твое сладкое пих, и сладкаго источника, текущаго из уст твоих не ощущах; аз едина овца, заблуждающая от твоего Стада, пастырю добрый; не озлобися на мене, умоли Бога даровати ми время к покаянию.

Еще при жизни своей старец Паисий отличался необыкновенным даром пламенной, слезной молитвы, во время которой всегда светлое и благолепное лицо старца еще более просветлялось и одушевлялось внутренним огнем молитвенного чувства. Вот что рассказывает его келейник, в составленном им жизнеописании старца: «Однажды, это было еще в Драгомирне, пришел я к нему перед вечерней и хотел постучать в дверь, чтобы узнать, можно ли войти к нему, но так как дверь оказалась открытой, то я, сотворив молитву, вошел прямо в келью. Видя старца лежащим, я поклонился и сказал: „Благослови, отче“. Старец не отвечал. Я взглянул на него и увидел, что лицо у него было как бы огненное, тогда как обычно оно у него бывало белое и бледное. Меня охватил ужас. Постояв немного, я более громким голосом повторил молитву. Старец и на этот раз не ответил. Я понял, что старец был погружен в молитву, от которой и разгорелось его лицо. Постояв еще немного, я вышел, никому не рассказав о виденном». Спустя много времени, тот же самый ученик видел еще два раза лицо старца просветленным во время беседы с братией. Кроме дара молитвы старец в некоторых случаях обнаруживал предвидение будущих событий. Так он предвидел ужасную смерть воеводы Григория Гики. Незадолго до кончины воеводы, старец несколько раз видел во сне висящий на волоске над головою воеводы меч. Вскоре после того по приказанию турецкого султана воеводе, действительно, была отрублена голова, о чем старец много плакал. В другой раз старец очень печалился об одном брате из своего общежития, и часто напоминал ему об исправлении жизни, но брат не слушал его. Спустя три дня этот брат утонул. Другого брата старец сильно упрашивал не уходить из обители и, наконец, сказал ему со слезами: «Брат, послушай меня, ибо ты не увидишь того места, куда хочешь идти!» Брат не послушал и на четвертый день умер на пути, о чем старец также много плакал. Бывали по молитвам старца и случаи чудесных исцелений, которые старец по своему глубокому смирению всецело приписывал заступничеству Богоматери.

Кроме этих благодатных даров, старцу были свойственны и многие другие дарования, благодаря которым он успешно выполнял назначенное ему Богом служение на земле. Таковы были: дар премудрости и разума и вместе с тем дар глубокого самопознания, о котором любимейший старцем наставник безмолвия преподобный Исаак Сирин говорит: «Сподобившийся увидеть себя самого, блаженнее увидевшего ангела»; дар глубокого знания языков греческого и славянского; дар уразумения высокого смысла святоотеческих подвижнических писаний; дар учительства и строительства монашеского общежития; дар совета, которым он правильно и точно, согласно с учением и наставлением святых отцов, предлагал всем требующим полезные наставления, благодаря которым они преуспевали в смирении, терпении и любви; дар крепости духовной, которым он во всех скорбях и искушениях оставался спокойным и непоколебимо верующим в промысл Божий; дар страха Божия, благодаря которому он свято хранил все заповеди Божии и готов был за каждую из них положить душу свою; дар любви к Богу, с ранней молодости в нем воспламенившийся, никогда его не оставлявший и все более в нем разгоравшийся, так что он и других согревал своею любовью и горячностью, о всех болел сердцем и всякому сострадал, не отталкивая от себя никого требующего помощи и утешения; дар миролюбия, благодаря которому он умел со всеми хранить мир, ни на кого не обижаться и никого не презирать; дар долготерпения и кротости, благодаря которому он никогда не являлся гневающимся или расстроенным, но всегда оставался ясным, кротким и терпеливым; дар незлобия и младенческой простоты при глубоком разуме; дар утешения, которым он самого печального и унылого мог умиротворить и успокоить своими словами; дар глубокого смиренномудрия и самоукорения, благодаря которому он за все случавшиеся в братстве неприятности принимал вину на себя самого; и, наконец, как основание всех этих дарований и как результат его неослабного исполнения заповедей Божиих, постоянного хранения чистоты сердца и непрестанной внутренней молитвы, стяжание им благодати Духа Святаго, от какового дара из уст его исходил постоянный источник божественного учения, услаждавший души и иссушавший все лукавые страсти. Благодаря всем этим дарованиям, старец Паисий и мог совершить свое великое дело, а именно: «Обновить обветшавший монашеский чин, восстановить падшее общее житие, насадить в нем треблаженное послушание, просветить учением своим во тьме неведения сидящих, вразумить исправлением и новым переводом с греческого языка на свой отеческих и богословских книг».