«Новое левое»[1] — под таким названием вошло в историю демократическое движение молодежи, охватившее начиная с середины 60-х годов практически все страны развитого капитализма. Какие бы серьезные сомнения ни вызывал сам по себе термин «новое левое», характеризуемое им движение имеет свои вполне определенные причины возникновения, свою специфическую динамику развития. В этом преимущественно студенческом по социальному составу движении отразились глубокие сдвиги и тенденции политической трансформации массовых слоев трудящейся интеллигенции, вызываемые социально-политическим кризисом капиталистического общества, его идеологии и морали.
Наиболее широкий размах «новое левое» движение приобрело в Соединенных Штатах Америки, хотя еще несколько лет назад мало кто верил в возможность столь быстрого подъема в этой стране массового политического движения. Здесь «новое левое» движение скорее, чем в других странах развитого капитализма, вылилось в относительно четко очерченные организационные формы. Менее чем за десять лет оно прошло несколько этапов в своем политическом и идеологическом развитии и превратилось в важную составную часть сил, выступающих против господства государственно-монополистического капитала, против эксплуатации, за свободу и равноправие негритянского населения, за мир и демократию, за коренное преобразование современного американского общества.
Объяснение такому казавшемуся многим буржуазным идеологам парадоксальным явлению следует искать прежде всего в том, что в США раньше и острее, нежели в других странах, начали сказываться социально-политические последствия научно-технической революции, коренным образом меняющей положение интеллигенции в обществе, ее социальный статус, ее отношение к двум основным классам — пролетариату и буржуазии. Почти вся американская интеллигенция является в настоящее время лицами наемного труда. Современный уровень развития науки и техники требует все большего числа работников не только со средним, но и с высшим образованием. За пять лет, по данным социометрического центра Колорадского университета, количество рабочих мест для имеющих специальное высшее образование увеличилось на 67 процентов, а для людей со средним образованием — на 40 процентов. Рост числа инженерно-технических работников и служащих обгоняет рост числа станочных рабочих не только в процентном отношении, но и в абсолютных цифрах. С 1950 года по 1968 год численность рабочих в США увеличилась с 23,3 миллиона до 26,5 миллиона человек, численность же инженерно-технических работников и служащих выросла с 4,5 миллиона до 10,5 миллиона. Особенно наглядно рост интеллигенции виден на неуклонно увеличивающемся количестве студентов университетов и колледжей, число которых составило в 1970 году свыше 7 миллионов, увеличившись за десять последних лет на 4,5 миллиона.
«Студенчество, — отмечал В. И. Ленин, — не отрезано от остального общества»[2]. Тесные узы связывают студенчество с теми классами и социальными группами населения, выходцами из которых они являются. Поэтому происходящие в этих классах и группах изменения не могут не находить отражения в умонастроениях и политическом поведении студентов.
В частности, в Соединенных Штатах контингент студентов пополняется в первую очередь за счет выходцев из средних слоев, или из так называемого «среднего класса». Этот «класс» вряд ли можно рассматривать в качестве мелкой буржуазии в полном смысле этого слова, экономические основы существования которой ликвидируются с ростом и развитием концентрации и централизации капиталистического производства.
Сохраняя в основном мелкобуржуазную психологию, значительное число выходцев из средних слоев, из мелкой буржуазии не выпадают из классовой структуры общества, а, напротив, пополняют ряды работающей по найму и подвергающейся непосредственной эксплуатации со стороны государственно-монополистического капитала инженерно-технической интеллигенции. Меняется и социальный статус мелкобуржуазной интеллигенции, у которой остается все меньше оснований для того, чтобы отождествлять себя с классом буржуазии.
Подавляющее большинство выходцев из средних слоев, оканчивая высшее учебное заведение, не получает с университетским дипломом социального статуса своих родителей, а вливается в ряды наемной рабочей силы. Не случайно поэтому наиболее четкое проявление политические процессы, являющиеся результатом социальных и структурных сдвигов в средних слоях, находят в студенческой среде.
Пробуждение политической активности студенчества приходится на конец 50-х — начало 60-х годов, в условиях, когда американский рабочий класс сосредоточил в силу ряда объективных и субъективных причин основное внимание на экономической борьбе и, направляемый реакционными лидерами профсоюзов, не мог оказывать сколь-либо существенное воздействие на развитие демократического движения в стране. Партии, претендовавшие на роль рабочих, переживали глубокий кризис. Почти полностью растеряла свое влияние Лига за индустриальную демократию, давно утратившая социалистическую направленность и превратившаяся в одну из многочисленных антикоммунистических организаций. Та же участь постигла социалистическую партию. Как отмечают исследователи американского «нового левого» движения П. Джэкобс и С. Ландау, а также видный американский историк Христофер Лэш, социалистов стало трудно отличить от либеральных демократов. В лучшем случае они составляют лояльную оппозицию правящим кругам, а чаще всего вообще перестают быть оппозицией.
В чрезвычайно трудном положении оказалась в те годы Компартия США, вынужденная вести работу в условиях, когда антикоммунистическая истерия достигла наибольшего размаха. В силу полулегального существования, репрессий и преследований ее руководителей и членов она была в значительной мере отрезанной от масс как в рабочем, так и в демократическом, в том числе молодежном и студенческом, движении.
Этим активно воспользовались правящие круги, монополистический капитал и реакция, развернув широкое наступление на демократические движения вообще и на демократическое движение молодежи в частности. Среди молодого поколения США усиленно насаждалась аполитичность, дух индивидуализма и конкуренции. Средства буржуазной пропаганды были направлены на духовное развращение американской молодежи, прославление американизма и «американского образа жизни». Против передовых представителей молодого поколения была развернута кампания травли и преследований на основе законов Смита, Маккарена, Тафта-Хартли, Лэндрума-Гриффина и др.
Случилось так, что, как отмечалось на XVIII съезде Компартии США, на протяжении пятнадцати послевоенных лет «массовые движения находились в зародышевом развитии», «многие левые умолкли», возникло неверие в возможность нового массового подъема демократического движения.
Все это не могло не отразиться на специфике развития леворадикального молодежного и студенческого движения как основной составной части американского «нового левого», которое с самого начала претендовало на роль самостоятельной политической силы, независимой ни организационно, ни идеологически от уже существующих политических партий и группировок, придерживавшихся демократической и социалистической ориентации. На специфике движения сказывались и другие факторы.
Под влиянием буржуазной пропаганды, географической изоляции, определенной политической изоляции и относительно высокого жизненного уровня подавляющее большинство американской молодежи почти подсознательно соглашалось с тем, что США представляют собой «осуществление планов божьих на земле». Некоторые объективные обстоятельства, а еще в большей степени субъективные действия правящих кругов способствовали созданию условий, в которых новые идеи не могли получить ни широкого развития, ни соответствующей аудитории. Коммунистические же идеи всегда подвергались самым жестоким гонениям. Возможности для знакомства американцев с марксистско-ленинской теорией всячески ограничивались, боевые традиции рабочего движения представлялись в искаженном виде, теория и практика социалистического развития в СССР и других странах извращалась. В послевоенный период значительные слои населения США, особенно средние слои, оказались отягощенными бременем антикоммунизма.
Неудивительно, что, почувствовав неудовлетворенность существующим порядком вещей и необходимость его изменения, студенчество и часть интеллигенции обращаются в конце 50-х годов не к марксизму, не к теории научного социализма и не к революционным традициям американского рабочего движения. Как людям, находящимся в силу своего социального происхождения под влиянием психологии, традиций и привычек мелкой буржуазии, но в то же время начинающим критически относиться к ценностям «американского образа жизни» и самого «среднего класса», им больше импонировали идеи английских молодых радикалов, сгруппировавшихся к этому времени вокруг журналов «Юниверситис энд лефт ревью» и «Зе Нью ризонер», а позднее — «Нью лефт ревью». Они видели, что, с одной стороны, английские «новые левые» критиковали капитализм как сдерживающий фактор духовного, творческого, всестороннего развития личности, а с другой стороны, пропагандировали индивидуализм, отрицали революционную роль рабочего класса, объявляли интеллигенцию основной движущей силой в осуществлении глубоких социальных преобразований и т. п.
Под влиянием этого английского «интеллектуального радикализма» в конце 50-х годов в ряде американских университетов (Висконсинском, Калифорнийском и Чикагском) появляются первые клубы и организации радикально настроенных студентов.
После застойных лет маккартизма и «холодной войны», породивших так называемое «молчаливое поколение», начался процесс «политизации» молодежи, в первую очередь студенчества.
Университет становится основным очагом развития «нового левого» движения в США. Остро чувствуя коренные перемены в положении массовых слоев интеллигенции, но еще не сознавая лежащих в основе этого глубоких причин, связанных с изменениями в недрах капиталистического общества в результате научно-технической революции, студенты первоначально обращают внимание на недостатки, присущие системе образования: ее сегрегационный, расистский характер; разница образовательного уровня в школах, расположенных в богатых районах, и в школах, «обслуживающих» бедноту; господство в высшей школе советов опекунов и регентов, составленных по преимуществу из представителей крупного бизнеса и реакции; широкое распространение в учебных заведениях «охоты за ведьмами» и требования «лояльности»; зависимость системы образования от военно-промышленного комплекса и т. п.
Вместе с осознанием основных пороков, присущих системе образования, у студентов появляются сомнения в истинности буржуазной концепции об американском обществе как «обществе изобилия», где достижение всех «прелестей и преимуществ» «американского образа жизни» не требует личной борьбы и жертв. Поскольку общество не может ликвидировать недостатки в системе образования, следовательно, в нем либо нет «избыточного продукта», либо он несправедливо распределяется, либо капитализм не знает, каким образом справиться с этим «изобилием». Студенческий протест в США начался не от пресыщенности «изобилием», как утверждают некоторые американские авторы, а, напротив, в силу сознания призрачности этого «изобилия».
Немаловажную роль в развитии университетского протеста сыграло изменение социального состава студенчества, его демократизация за счет увеличения доли выходцев как из средних слоев, так и из рабочего класса. Общее обострение классовых противоречий в США начинает отчетливо проявляться и в университетских аудиториях. Становится совершенно ясно, что лишь небольшой по численности группе студентов, являющихся представителями правящих классов, обеспечено прочное будущее, так как они займут место своих отцов на верхних ступенях социальной и политической иерархии американского буржуазного общества. Эта группа противостоит основной массе студенчества, перспектива большинства которой — продажа своей интеллектуальной рабочей силы и непосредственная капиталистическая эксплуатация.
Зачастую в работах американских авторов делаются ссылки на то, что студенты, выходцы из рабочих семей, проявляют меньшую по сравнению с представителями средних слоев политическую активность. Такие заявления справедливы лишь постольку, поскольку попавшая в университеты и колледжи молодежь из рабочего класса питает пока иллюзии, суть которых сводится к тому, что получение высшего образования позволит им повысить свой статус на социальной лестнице капиталистического общества. Но рабочее место не у станка, а у пульта управления, в конструкторском бюро и т. п. не освобождает их из тисков капиталистической эксплуатации. Для выходца из рабочей семьи весьма важно уже само приобретение более высокой квалификации. Вполне понятно, что многие представители рабочего класса, попадая в высшее учебное заведение, отдают максимум сил и времени приобретению знаний и зачастую менее активны в политической деятельности. Вместе с тем увеличение их числа в уни верситетах и колледжах объективно способствует по вышению уровня политического сознания студентов так как, хотя и в опосредованном виде, привносит в их среду классовые противоречия, присущие всему современному американскому капиталистическому обществу.
Для многих студентов, главным образом из средних слоев, новый смысл приобретает и укоренившийся в США обычай работать во время каникул. Теперь они все чаще смотрят на эту работу не как на временное явление, ради какой-то дополнительной суммы денег на личные расходы, а как на нечто подобное тому, что ожидает их после окончания высшего учебного заведения. Работу же с учебой в той или иной мере в США сочетают около 50 процентов студентов. Тем самым они, еще находясь в университете, непосредственно на собственном опыте познают, что такое капиталистическая эксплуатация трудящихся, ожидающая их в будущем.
Отношения труд — капитал проникают и в само высшее учебное заведение, поскольку направление образовательного процесса, характер подготовки специалистов во все большей степени зависят от желания и потребностей государственно-монополистического капитализма и ведущих корпораций, финансирующих университеты и колледжи. Финансирование высшего образования осуществляется не в филантропических целях, а для извлечения прибылей и производства товара, именуемого рабочей силой, наделенной необходимыми для удовлетворения потребностей монополий знаниями и навыками. Известно, что процент с капитала, вложенного в образование мужского населения, весьма высок и составляет, по подсчетам американских экономистов, более 10 процентов. Бывший президент Калифорнийского университета Кларк Керр отмечал, что «производство, распределение и потребление «знаний» во всех формах составляет 29 процентов общего национального продукта» и что «производство знаний растет в два раза быстрее, чем любая другая отрасль экономики». Непосредственно в университетах сосредоточено свыше 20 процентов производства отрасли промышленности, известной как «исследование и развитие». Вполне понятно, что не только преподаватели, но и студенты, особенно аспиранты, заняты в этой работе и, следовательно, подвергаются эксплуатации со стороны финансирующих проведение соответствующих исследований монополий.
Уже само по себе изменение социальной функции высшего образования, все более попадающего в зависимость от государственно-монополистического капитализма и крупнейших корпораций, не может не вести к усилению проявления в университетах политических конфликтов, присущих обществу в целом, что позволяет студентам скорее увидеть кризисные явления, которые, как отмечается в программе Коммунистической партии США, с «особой жестокостью бьют по молодежи».
Молодежь, которая составляет около четверти всех занятых в промышленности рабочих, в наибольшей степени страдает от безработицы, отсутствия необходимой профессиональной подготовки, роста цен и налогов. Вынужденные совмещать учебу с работой студенты начинают острее замечать социальные контрасты, когда наряду с бурным техническим развитием фабрики и заводы нуждаются во все меньшем числе рабочих рук, когда, несмотря на увеличение выпуска продукции, не удается ликвидировать трущобы, нищету и бедность, когда десятки миллионов американцев живут в бедности.
В наиболее острых и неприглядных формах кризис современного американского общества проявляется в сегрегации и расовой дискриминации. Реакция цепляется за расизм как за средство для борьбы против любых прогрессивных движений, для раскола рабочего класса, молодежи. Расизм является питательной средой шовинизма. Поэтому свобода негров в американском обществе стала пробным камнем подлинной свободы для всех.
Американская молодежь не отгорожена китайской стеной от глубочайших процессов, определяющих общественное развитие в современную эпоху, основное содержание которой составляет переход от капитализма к социализму.
Молодые американцы не могут не интересоваться политическим, общественным, экономическим, научным и культурным развитием в мире, противостоящем миру капитализма, то есть в социалистических странах.
Перечисленные выше факторы создают предпосылки для соединения в движении студенческого протеста требований академического и политического характера. Опыт развития демократического студенческого движения в США в 60-е годы полностью подтверждает ленинское положение о том, что, вступив на путь борьбы за так называемые чисто студенческие требования, университетская молодежь очень скоро убеждается, что последние могут быть в конечном итоге завоеваны посредством борьбы «не за академическую (студенческую) только свободу, а за свободу всего народа, за политическую свободу»[3].
Особенно наглядно этот процесс можно проследить на развитии американского «нового левого», основную социальную базу которого составило студенчество, а также на развитии боевого и динамичного движения за свободу и равноправие американских негров.
Основным стимулом подъема леворадикального движения студентов и молодежи в конце 50-х — начале 60-х годов явились внутренние проблемы, и в первую очередь сегрегация и расовая дискриминация негритянского населения.
В резолюции XVIII съезда Компартии США по негритянскому вопросу отмечалось: «Первая половина 60-х годов явилась историческим поворотным пунктом в борьбе за свободу негритянского народа. Движение за свободу и равенство стало самым сильным, самым боевым, самым динамичным протестом нашего времени».
Весьма показательно, что подъем движения за гражданские права совпадает со столетием гражданской войны, к которому было приурочено проведение ряда реформ, призванных якобы облегчить участь негритянского населения. Администрация президента Кеннеди заигрывала с лидерами негритянских организаций, рисовала радужные перспективы решения расового вопроса, но действовала крайне медленно и нерешительно.
Либеральная политика, рассчитанная на умиротворение негров, вызывала прямо противоположный эффект. Разговоры о необходимости решения расовых проблем при отсутствии далеко идущих конкретных действий заставляли многих американцев задуматься над тем, что в результате гражданской войны изменились только формы угнетения, труд из рабского превратился в наемный, но эксплуататорский в своей основе характер мотивов, кроющихся за угнетением негров, не изменился.
Важным морально-историческим фактором, также в значительной мере способствовавшим подъему движения за гражданские права и развертыванию массовых выступлений американских негров, явились успехи национально-освободительного движения в колониальном мире, и в первую очередь в Африке. Американские негры увидели, что «черные» не только имеют свое собственное историческое и культурное наследие, но и способны творить новую историю и создавать новую культуру, что они способны распоряжаться своей национальной и государственной судьбой, снискать себе высокий и заслуженный авторитет в мире.
Молодежь широким потоком начинает вливаться в движение за гражданские права. Тысячи молодых людей направлялись в южные штаты для конкретного участия в действиях против сегрегации при приеме на работу, найме жилищ, на транспорте, в образовании и т. д. Наряду с негритянской молодежью самое активное участие в этой деятельности приняли представители передовой белой молодежи, главным образом студенческой. Участие в движении за гражданские права стало для них первым конкретным уроком политической борьбы, в ходе которого они осознавали необходимость добиваться подлинной свободы не только для негров, но и для всех американцев.
Многие студенты впервые знакомились с действительным положением негритянского народа во время поездок на юг для непосредственного участия в борьбе за гражданские права.
Живая связь с народом, с наиболее обездоленной его частью оказала благотворное влияние на направление и характер деятельности американских студентов, привела их к более широкому и активному участию в борьбе за демократию. Именно студенты, прошедшие школу борьбы за гражданские права, составили костяк развернувшегося в стране «нового левого» движения.
Быстрый рост участия молодежи в демократических движениях с неизбежностью выдвигал вопрос о необходимости организации. Специфический характер самого движения породил и специфические организационные формы. Особенно отчетливо это проявилось в созданном весной 1960 года Студенческом координационном комитете ненасильственных действий (СККНД) Начавшая применяться молодыми борцами за гражданские права тактика прямых действий (сидячие забастовки в сегрегированных кафе, парках, кинотеатрах и т. д., «рейды свободы») наталкивала их на мысль о необходимости создания организации нового рода, отличной от традиционных, типа Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, занимавшихся главным образом составлением петиций, работой с отдельными конгрессменами, сенаторами, государственными чиновниками и т. п.
Стремление руководства Студенческого координационного комитета опираться в первую очередь на массовую борьбу определило и структуру организации.
У комитета не было ни определенной программы, ни постоянного членства. Был лишь небольшой руководящий аппарат и около 300 постоянных активистов, главным образом из числа выпускников высших учебных заведений или студентов, бросивших учебу и полностью посвятивших себя деятельности СККНД.
СККНД не выработал на первых порах какой-либо четкой идеологической платформы. На учредительном заседании комитета все свелось к выборам руководства, провозглашению лозунга «Свобода немедленно!» и идеала ненасилия как цели, веры и метода действий вновь созданного объединения.
Дальше такой неопределенной концепции руководители СККНД не шли. В тот период они находились под сильным идейным влиянием возглавлявшейся доктором Мартином Лютером Кингом «Конференции христианского руководства на юге», все еще рассчитывавшей на буржуазных либералов и церковь. Именно от нее СККНД воспринял идею ненасилия, вошедшую даже составной частью в его название.
Начав движение с борьбы за десегрегацию кафе, комитет очень скоро сосредоточил свое внимание на борьбе за право голоса для негров. В Джорджии, Алабаме и Миссисипи СККНД развернул широкую кампанию по регистрации негров для участия в выборах. Кампания проводилась под лозунгом «Один человек — один голос». В этом нашли отражение иллюзии, связанные с надеждой на то, что сознательное участие всего населения в выборах будет способствовать учету мнения всех избирателей в выработке государственной политики. Тем не менее кампания способствовала пробуждению к политической деятельности значительных слоев негритянского населения. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что уже к концу 1964 года в качестве избирателей было зарегистрировано 500 тысяч негров, не участвовавших ранее в выборах.
Другой формой деятельности СККНД явилась организация «школ свободы», особенно широко развернувшаяся в Миссисипи, где процент неграмотных особенно высок. Летом 1964 года в Миссисипи была организована 41 такая школа, 34 из них продолжали работу и зимой, преподавание в них вели 2 тысячи студентов из высших учебных заведений штата.
Развертыванию массовых выступлений негритянских трудящихся объективно служила и деятельность СККНД по созданию в общинах различного рода организаций, которые могли бы вести борьбу за ликвидацию экономического и политического бесправия.
В апреле 1965 года по инициативе комитета в Миссисипи был создан Рабочий союз свободы, в который вошли водители тракторов и издольщики. Идея объединения неорганизованных сельскохозяйственных рабочих распространилась на штат Теннесси, где также был создан Рабочий союз свободы.
Усилиями работников комитета в Миссисипи была создана Корпорация бедных людей с целью оказания помощи в развитии легкой промышленности и независимого фермерского хозяйства. На небольшие займы корпорация организовала пошивочную мастерскую и несколько кожевенных мастерских.
Многие из аспектов деятельности СККНД носили на себе отпечаток идей народничества, социалистов-утопистов. Его активисты в буквальном смысле «шли в народ», делили с ним его невзгоды, перенимали обычаи, язык, одежду. Вместе с тем они глубоко верили в способность простого народа к самоуправлению. Они стремились научить людей самим решать касающиеся их вопросы, выдвигать из своей среды руководителей; создавали в общинах так называемые «очаги сопротивления», противостоящие существующим официальным институтам.
Благородные устремления активистов СККНД, искавших опору среди массовых слоев негритянского населения, но не имевших сколь-либо четкого представления ни о целях, ни о путях и методах осуществления коренных общественных преобразований, не приносили, да и не могли принести желаемых результатов. Неудачи приводили руководителей СККНД к мысли, что массовая борьба негритянского населения должна быть направлена не на осуществление реформ в рамках существующей системы, а на коренную ломку этой системы.
Отказ от традиционных либеральных методов способствовал отходу СККНД от ненасильственных действий. Борцы за гражданские права все чаще начинали оказывать прямое сопротивление полицейскому насилию, демонстрируя при этом высокий боевой дух, динамизм и готовность к самопожертвованию.
«Нашей целью является достижение полной свободы, полной справедливости, полного равенства любыми необходимыми средствами» — этот призыв зверски убитого расистами лидера негритянского движения Мэлколма Икса стал практическим лозунгом борьбы молодых негров. Американская пропаганда не скупится на выражения, чтобы обвинить все негритянское движение, и в первую очередь движение молодежи, в крайнем экстремизме, ссылаясь при этом на то, что оно окончательно отказалось от использования законных методов и избирательной системы. Подобные заявления, мягко говоря, не соответствуют действительности. В негритянском движении используются все доступные средства для достижения благосостояния, свободы и равенства. Однако практика борьбы показала, что так называемые законные методы не могут привести к осуществлению чаяний негритянского народа в современном американском обществе. Молодые борцы за гражданские права с самого начала своей деятельности имели широкую возможность убедиться в лицемерии федерального правительства, на словах поддерживавшего законодательство о гражданских правах, а на деле проявлявшего полную неспособность и нежелание положить конец насилию против активистов негритянского движения.
Они на собственном — опыте убеждались, что в обществе, где процветает расизм, не может быть институтов, способных повести борьбу против него. Они видели, что такие институты, как местное самоуправление, профсоюзы, судебная система, представляемые американской пропагандой как часть демократического устройства, являются в действительности препятствием на пути достижения негритянским народом равенства. У молодых борцов за гражданские права исчезает вера в возможность ликвидации системы расизма, дискриминации и сегрегации путем законодательства. Уже в 1963 году бывший руководитель СККНД Джон Льюис отмечал: «Билль (о гражданских правах. — А. Б.) не защитит детей и пожилых женщин от полицейских собак… за их участие в мирных демонстрациях…» Усиливается резко отрицательное отношение к буржуазным либералам.
Молодежь, влившаяся в движение за гражданские права, выработала свою тактику — тактику прямых действий, — перенесла борьбу из залов судебных органов на улицы, на автобусные станции, в рестораны, на спортивные площадки и т. п. Здесь молодежь убеждалась в иллюзорности надежд на изменение отношения к неграм со стороны расистов и эксплуататоров с белым цветом кожи путем их нравственного совершенствования. Передовые участники движения поставили под сомнение формулу «пробудить чувства морального стыда у своего противника», предложенную в свое время Мартином Лютером Кингом. Вера в эту формулу исчезла потому, что борцы за гражданские права не получили защиты ни со стороны правительства, ни со стороны либералов. Оставалось полагаться только на свои силы. Участники движения увидели, что расизм — это не локальное, характерное для южных штатов, а всеобщее явление, болезнь, порождаемая существующими в стране общественными и политическими устоями.
«Бунты» в гетто северных городов США, сопровождавшиеся кровопролитием, стычками с полицией, способствовали политическому прозрению значительной части негритянского населения. В отличие от проводившихся до сих пор на юге кампаний за гражданские права, где негритянское население являлось в основном объектом деятельности активистов, стремившихся облегчить его участь, в гетто северных городов сам негр становится основным субъектом борьбы за то, чтобы положить конец своему бесправному положению в обществе. Эти методы борьбы быстро находят благоприятную почву и на юге, подготовленную полной самоотверженности деятельностью активистов СККНД и членов других демократических организаций. Повсеместно негритянское население берет инициативу борьбы в свои руки, выдвигает из своей среды признанных руководителей движения. «Впервые в национальной истории сам негр возглавил боевые освободительные силы как на севере, так и на юге», — отмечает в своей книге «Изобретение негра» американский историк Еарл Конрад.
Таким образом, к середине 60-х годов движение за гражданские нрава окончательно вышло за пределы протеста либералов как белых, так и черных, которые утверждали, что «Америка является хорошим обществом», в рамках которого и следует добиваться равных прав для негров. Оно переросло в борьбу за свободу и равноправие негритянского населения, среди участников которой зреет сознание, что радикальных изменений можно добиться только путем перестройки всей общественной, политической и экономической структуры общества, а не борьбой за принятие новых законов о гражданских правах.
Борьба за гражданские права оказала громадное влияние на становление и развитие всего «нового левого» движения. Она, говорил на XVIII съезде Компартии США ее Генеральный секретарь товарищ Гэс Холл, «создала политический фермент… подняла на новую высоту массовое политическое сознание громадных секций нашего народа».
Студенты, принимавшие участие в борьбе за гражданские права на американском Юге, стали организаторами первых массовых выступлений непосредственно в университетах. Они определили направление развития возникшей в 1960 году организации — Студенты за демократическое общество (СДО).
СДО почти целиком состояла из белых студентов. К участию в движении за гражданские права их толкало сознание несправедливости системы сегрегации и расового угнетения. Вместе с тем расизм не был для них явлением, прямо отражающимся на их жизни и положении в обществе, а поэтому мог служить лишь стимулом к развертыванию политических выступлений.
В основе студенческого протеста лежали в первую очередь причины, связанные с изменениями в социальном положении массовых слоев интеллигенции, с превращением ее значительной части в категорию лиц наемного труда, подвергающихся непосредственной эксплуатации.
Непосредственная капиталистическая эксплуатация — такое будущее уготовлено подавляющему большинству американских студентов. Понимая это, они проникаются настроениями социального протеста. Но, политически наивные, они ищут причины изменившегося социального статуса интеллигенции не в классовом характере общества, не в характере процесса труда при капитализме, а в бюрократии, бездушности окружающего общества к человеку.
Путь к решению всех волновавших их проблем студенты видели в достижении людьми полной индивидуальной свободы, а основное препятствие на этом пути усматривали в обществе, которое, следовательно, не имеет права на существование так же, как и его моральные и материальные ценности.
В своей книге «Процесс» один из создателей СДО и ведущих теоретиков «новых левых», Том Хейден, писал: «В настоящее время молодые белые — и рабочего и мелкобуржуазного происхождения — являются первым привилегированным в материальном отношении поколением, которое нисколько не заинтересовано в увековечении капиталистической системы. Мы отведали ее «изобилие» и знаем, что жизнь — это нечто гораздо большее, чем уют загородного коттеджа». Но прежде чем приблизиться к пониманию, в чем заключается это «нечто большее», «новые левые» должны были пройти сложный путь поисков новых индивидуальных ценностей, некоего утопического общественного устройства, в рамках которого существовали бы неограниченные возможности для развития личности, демократии и свободы. На первых порах они увлекаются экзистенциализмом, в котором находят близкие для себя идеи о «свободе выбора и принятия решений», о «прямой человеческой реакции» на положение, существующее в окружающем их «обезличенном мире». «Новым левым» импонировали и экзистенциалистские идеи индивидуального протеста, выливающегося в неосознанное единство возбужденной толпы. То, что такой протест абсурден и создает лишь иллюзию активного действия, включавшиеся в демократическую борьбу студенты сразу понять не могли.
В поисках простых решений сложнейших общественно-политических проблем леворадикальные студенты обращаются и к работам ряда модных в то время авторов. В частности, Эрих Фромм поражал их воображение своими утверждениями о том, что «стремление к умственному здоровью, счастью, гармонии, любви, производительности внутренне присуще любому человеческому существу, не родившемуся психическим или моральным идиотом». Отсюда первоначальное стремление многих студентов преодолеть дух конкуренции и индивидуализма, ликвидировать моральные пороки современного общества исповедью всеобщей «любви». Но «любовь» каждый раз оказывалась негодным средством для исцеления пороков общества, как только студенты, принимавшие участие в конкретных действиях, наталкивались на государственно-репрессивный аппарат этого общества.
Конкретное участие в демократическом движении даже на начальных стадиях помогает если не понять, то остро почувствовать проявления угнетения, несправедливости существующей системы. Включающиеся в демократические движения студенты начинают искать ответы на волнующие их вопросы в работах авторов, рассматривающих современное капиталистическое общество с критических позиций. В начале 60-х годов их внимание привлекли, в частности, работы Герберта Маркузе. Из этих работ студенты познавали, что в современном «индустриальном обществе» каждый отдельный человек угнетен сильнее, чем когда-либо прежде, что капитализму присущи острейшие противоречия, что он не в состоянии раскрепостить творческие потенциальные возможности людей и т. п. Но вместе с критикой частных отрицательных явлений, порождаемых капитализмом, студенты выносили из работ Маркузе неверие в возможность революционных общественных преобразований, поскольку в соответствии со спекуляциями Маркузе в «индустриальном обществе» не осталось якобы движущих сил для такого рода преобразований. Развитие капитализма, как утверждает Г. Маркузе в своей книге «Одномерный человек», изменило структуру и функции буржуазии и пролетариата «таким образом, что они, по-видимому, уже не представляют собой движущих сил исторического преобразования. Преобладающий интерес к сохранению и улучшению существующего порядка вещей объединил в наиболее развитых районах современного мира бывших антагонистов». А если это так, то совершенно неправомерна постановка вопросов о классовой борьбе пролетариата. Более того, в зависимости от обстановки и в расчете на привлечение новых поклонников Маркузе не прочь иногда порассуждать о возможности появления новых движущих сил революционных преобразований. «Вы знаете, — писал он в июле 1967 года, — что я считаю студенческую оппозицию сегодня одним из самых ре-шающих факторов в мире. Конечно, не в смысле непосредственной революционной силы, как меня упрекают, а как один из важнейших факторов, который, по-видимому, сможет стать революционной силой». При отрицании роли рабочего класса подобные заявления могут только ввести в заблуждение, способствовать преувеличению студентами своей революционной роли, росту в их среде настроений так называемого «студенческого авангардизма». К таким же результатам вели и работы ряда других авторов, пользовавшихся популярностью среди американского студенчества. Один из них, Поль Гудман, придерживавшийся анархистских взглядов, шел настолько далеко, что объявлял студенчество не только главной силой для революционных преобразований, но и «основным эксплуатируемым классом».
Как было показано выше, включение студенчества в разряд эксплуатируемых групп населения в условиях США не лишено оснований по целому ряду причин. Вместе с тем студенчество не является и не может быть самостоятельным классом. Напротив, рост числа студенчества, активизация его участия в общественно-политической жизни все более наглядно демонстрируют тесную, неразрывную связь студентов с теми классами, к которым они принадлежат или которые им суждено пополнить. Современное развитие полностью подтверждает ленинскую мысль о том, что студенчество «всегда и неизбежно отражает в себе всю политическую группировку общества»[4].
Несомненно, что концепции Э. Фромма, Г. Маркузе, П. Гудмана, экзистенциалистов и других способствовали пробуждению антикапиталистических настроений среди леворадикального студенчества США. Они вселяли в них сознание необходимости глубоких преобразований современного общества, но вместе с тем не указывали путей для такого рода преобразований, не намечали даже контуров будущего общественного устройства. До определенной поры это устраивало леворадикальных студентов, поскольку их протест носил не общественный, а индивидуальный характер. Все было сосредоточено вокруг протестующего индивидуума, видевшего основное зло в самом обществе и считавшего достойным уничтожения все, что препятствует его личному развитию и самовыражению. Однако расширение непосредственного участия в борьбе выдвигает задачу выработки хотя бы какой-то программы, перспектив на будущее, вокруг которых могло бы сосредоточить усилия более или менее значительное число людей.
Громадное влияние на развитие леворадикального студенческого движения оказал С. Райт Миллс, которого американские, да и не только американские «новые левые» считали своим духовным отцом.
В отличие от других социологов, пользовавшихся популярностью среди «новых левых», Райт Миллс не отрицал ни классового характера капиталистического общества, ни классовой борьбы как движущей силы общественного развития.
Но, анализируя конкретное положение в развитых капиталистических странах, и в первую очередь в США, Р. Миллс столкнулся с тем, что рабочий класс сосредоточил свои основные усилия на экономической борьбе. На этом основании он делал вывод, что «рабочие ведут борьбу с капиталистом вокруг вопроса о распределении продукта, а не по вопросу капиталистического способа производства как такового». Причину такого положения он усматривал в политике профсоюзного руководства, в политике классового сотрудничества, проводимой лидерами социал-демократических партий, которые, по его мнению, повсеместно превратились в обыкновенные либеральные партии, стали не отвечающим своему назначению фасадом оппозиции. Одновременно Р. Миллс видел рост оппозиционных настроений в средних слоях, среди интеллигенции, вызываемый усилением социального гнета, их все большим отдалением от «господствующей элиты».
Глубоко сознавая необходимость коренных преобразований капиталистического общества и сталкиваясь одновременно с относительной политической пассивностью рабочего класса в ряде развитых капиталистических стран, в конце своей жизни, полемизируя с Д. Беллом, проповедовавшим «конец идеологии», концепцию деидеологизации студенчества, Р. Миллс высказал мысль о возможности превращения интеллигенции в специфических условиях некоторых стран в «непосредственную радикальную преобразующую силу».
«Кто чувствует себя сытым по горло? — писал он в «Открытом письме к новому левому». — Кому опротивело то, что Маркс называл старым хламом. Кто думает и действует радикально? Повсеместно во всем мире… ответ на этот вопрос один: молодая интеллигенция».
Не изучив глубоко происходящих сдвигов в классовой структуре капиталистического общества, Р. Миллс ошибочно полагал, что существование все возрастающих слоев интеллигенции, и, в частности, среднего и низшего звеньев управленческого аппарата, «противоречит ожидаемой двухклассовой поляризации современного капитализма», а следовательно, и самой «схеме стратификации, предлагаемой классическим марксизмом».
На этом основании делался вывод о неизбежности возникновения самостоятельного политического движения интеллигенции, так называемого «нового левого». Сам Миллс отмечал, что он только приступал к исследованию вопроса о движущих силах революционного преобразования современного капиталистического общества, что он «только поднимает вопрос». Но именно за положение об интеллигенции как «непосредственной радикальной преобразующей силе» ухватились другие авторы, претендовавшие на роль теоретиков «нового левого». Они насаждали эту концепцию в среде радикализировавшегося американского студенчества. Отсутствие в работах Р. Миллса четкого представления о главной движущей силе революционных преобразований, которой может быть только руководимый марксистско-ленинской партией рабочий класс, привлекающий на свою сторону широкие демократические движения, включая движение интеллигенции, вносило путаницу, питало авангардистские настроения «новых левых».
Однако из работ Миллса «новые левые» выносили идею, что главной причиной отчуждения является отсутствие у человека возможностей осуществлять контроль над своим собственным существованием.
Именно поисками путей наполнения гуманистическим содержанием различных общественных и местных организаций и институтов, через которые индивидуум смог бы добиться подлинного контроля над решением вопросов общественной политики, был характерен первый этап развития американского «нового левого».
Особенно наглядно это проявилось в так называемой «Гуронской декларации», принятой на конгрессе организации Студенты за демократическое общество, состоявшемся в июне 1962 года в Порт-Гуроне (Мичиган).
В декларации были подвергнуты критике некоторые аспекты внутренней и внешней политики США, в первую очередь расовое угнетение, которое никак не вяжется с заявлениями о том, что «все люди созданы равными»… поддержание «холодной войны» и сохранение угрозы атомной катастрофы, опровергающие официальные утверждения о мирных намерениях американского правительства. Авторы декларации выдвинули задачу искать демократические альтернативы существующим порядкам, добиваться подлинной независимости людей в обществе, организованном не для меньшинства, а для большинства.
Общественные отношения, по мнению авторов декларации, базируются на взаимоотношениях между людьми, которые, в свою очередь, должны строиться на основе дружбы, честности и человеческого братства. Именно такие отношения могли бы тесно сплотить людей, а не функциональные отношения рабочего к рабочему, предпринимателя к наемному рабочему, преподавателя к студенту, американца к русскому.
Условием и методом достижения такого идеального положения дел авторы декларации считали общественную систему, в которой была бы установлена «демократия индивидуального участия[5], определяющаяся двумя основными задачами: участие индивидуума в принятии таких общественных решений, которые определяют содержание и направление развития его жизни; такая организация общества, которая способствовала бы росту человеческой независимости и обеспечивала условия для совместного участия» в политической и экономической жизни.
В тексте декларации полностью отсутствовал классовый анализ современного капиталистического общества. В ней вообще не содержалось никаких ссылок на рабочий класс. Ничего не было сказано о движущих силах в деле достижения «партисипаторной демократии». Она была рассчитана главным образом на привлечение внимания интеллигенции и студенчества к некоторым кризисным явлениям в экономической, политической и общественной жизни США, анализ которых был сделан с общегуманистических позиций, заимствованных у Руссо, социалистов-утопистов, в первую очередь у Фурье, и анархистов.
Декларация ни в коей мере не являлась программой радикальных преобразований капиталистического общества, в ней отсутствовало даже само слово «капитализм». Авторы декларации рассчитывали прийти к «обществу партисипаторной демократии» через использование существующих «либеральных» институтов, их подчинение служению интересам народа, а не военных и бизнеса. Для этого предлагалось ограничение исполнительной власти, реформа конгресса, которая сделала бы его гибким, возвратила ему функции центрального органа в принятии решений, касающихся всей страны; осуществление таких реформ, которые предоставили бы избирателям возможность принимать участие в выработке решений, дали право голоса неграм юга и мигрирующему населению, позволили бедным иметь своих непосредственных представителей в законодательных органах.
Единственным методом для осуществления общественных изменений были провозглашены ненасильственные действия. Декларация призывала к уничтожению всех средств насилия и к всестороннему развитию «институтов — местных, национальных и международных, — которые поощряют ненасилие как условие решения конфликта».
Гуронская декларация не была свободна от определенного налета антикоммунизма, выразившегося, в частности, в утверждениях о неприемлемости идеологии «старого левого». Вместе с тем в ней содержалась резкая критика патологического антикоммунизма, который используется правящими кругами для оправдания «холодной войны», а ультраконсерваторами как средство борьбы против «либерализма, интернационализма, политики благоденствия, активного движения за гражданские права и рабочего движения».
Помимо принятия декларации, участники конгресса СДО в Порт-Гуроне выразили поддержку революционной Кубе, подвергли критике многие аспекты внутренней и внешней политики правительства США, поставили под сомнение статью устава, лишавшую коммунистов права быть членами СДО, выдвинули идею о необходимости добиваться единства действий всех демократических сил.
В целом вытекающая из Гуронской декларации программа действий СДО хотя и не носила революционного характера, но шла намного дальше требований традиционных либеральных организаций. Именно благодаря этому СДО сумела сплотить вокруг своей программы широкие студенческие массы. В отличие от традиционных либералов руководители СДО не только заявляли о своем стремлении защищать интересы простого народа, но и стремились вовлечь его наиболее обездоленную часть в массовое движение за осуществление общественных преобразований. Они избрали своим основным методом непосредственную работу в массах.
Студенческие руководители исходили из того, что беднейшая часть населения, как белые, так и черные, полностью и преднамеренно отстранена от участия в общественной жизни, а поэтому именно она является силой, способной до основания перетрясти все существующие институты. В практической деятельности СДО идея «партисипаторной демократии» толковалась приблизительно следующим образом: люди все больше и больше утрачивают возможность контролировать принятие решений, непосредственно их касающихся; однако развитие науки и техники, массовое образование могут способствовать возникновению новых демократических институтов на местах — в общинах, на заводах, в учебных заведениях и других общественных учреждениях. Для этого люди, не обладающие властью, в первую очередь беднейшие слои, должны организоваться с целью отстаивать свои интересы перед лицом власть имущих. Деятельность на местах должна была создать благоприятный климат для проведения реформы национальной политики и заставить людей поверить в возможность успешной борьбы за свое право на участие в выработке решений. Осуществить эту задачу предполагалось через создание «антиорганизации», «антиобщин», «антиправительства», «антиобщества» в целом. Монополии как основной ячейке существующей в стране системы противопоставлялась община, в которой собственность должна принадлежать всем членам, решения приниматься с учетом мнения каждого, нормы общежития базироваться на коллективистских началах и регулироваться самой общиной. Эти микроструктуры со своими собственными экономическими связями, культурными и этическими нормами, системой воспитания должны были противостоять существующему общественному устройству, демонстрировать его эксплуататорскую и антигуманную сущность и «заражать» все общество стремлением к обновлению. Однако контуры этого будущего «обновленного» общественного устройства совершенно не были обозначены. Авторы концепции «партисипаторной демократии» рассуждали приблизительно так: когда «активная демократия» заменит «прогнившую демократию», когда «американская демократия» вновь обретет жизненную силу, а политический процесс будет действительно отвечать интересам бедных, тогда последние сами определят, к каким целям и решениям они стремятся.
Характерно, что, будучи по своему составу студенческой организацией, СДО с самого начала не столько обращала внимание на академические (студенческие) вопросы, сколько на организацию студенческой молодежи для участия в более широких общественных преобразованиях.
Отвергая первоначально марксизм как научную теорию общественных преобразований, руководители СДО взвалили себе на плечи непосильную задачу выработки метода, руководствуясь которым можно было бы добиться демократизации общественных процессов в США. Отсюда с неизбежностью проистекали колебания и непоследовательность. Лидеры СДО считали, что для достижения поставленной цели небольшая группа активистов должна вовлекать широкие народные слои в антивоенное движение и движение за гражданские права, объединить эти движения и появившееся демократическое движение студентов с уже существующими группами, заинтересованными в реформах, в первую очередь такими, как рабочее движение, либеральные и религиозные организации.
Эти идеи были изложены в документе «Америка и Новая Эра», разработанном на состоявшемся в 1963 году национальном съезде СДО. В документе, в частности, подчеркивалось: «Представляется возможным, что народный подъем во многих общинах… может стать исходным моментом для превращения рабочих в важный центр власти и руководства. Демократическое восстание могло бы (также) дать многим людям (из среднего класса) наполненное жизнью и вдохновляющее видение гуманного общественного порядка — видение, которое, возможно, вывело бы их из состояния уединения и индивидуализма». Иными словами, организуя бедных, СДО надеялась привлечь внимание американцев, в первую очередь рабочих и либералов, к нерешенным экономическим и социальным проблемам США, вызвать у них желание помочь обездоленным.
Практическое воплощение указанные идеи нашли в разработанном СДО проекте «Экономические исследования и действия», осуществление которого началось в 1963 году при поддержке и финансовой помощи в размере 5 тысяч долларов со стороны Объединенного профсоюза рабочих автомобильной и авиационной промышленности. В соответствии с этим проектом активисты СДО приступили к работе среди обездоленного белого и негритянского населения ряда городов севера США, стремясь на деле продемонстрировать, что они понимают под «партисипаторной демократией», и внедрить эту демократию в жизнь. Работа первоначально проводилась под лозунгом «Работу или доход немедленно!» и зачастую выливалась в весьма оригинальные, хотя и малоэффективные, формы. Так, в Чикаго осуществление проекта началось с продажи яблок. Во время депрессии в начале 30-х годов этот метод использовался безработными для сбора средств и стал символом для привлечения внимания общественности к их бедственному положению. Студенты продавали яблоки в районе с большим числом контор, рассчитывая тем самым добиться поддержки со стороны служащих, разделяющих либеральные идеи. То же самое они делали в дни получек у заводских ворот, полагая, что это будет напоминать рабочим об угрозе потери их собственной работы, вызовет у них интерес к программе СДО, к ее поддержке как морально, так и материально. Участники проекта занимались филантропической деятельностью — сбором одежды в богатых районах для раздачи беднякам на устраиваемых ими по случаю рождества вечеринках, организацией медицинского обследования и т. п.
Но главного — поддержки со стороны рабочих и либеральных организаций — активисты СДО так и не добились. Это привело к резкому изменению их отношения к организациям рабочих и либеральных представителей средних слоев — от надежд к глубочайшей ненависти и презрению.
Разочарование ожидало работников СДО и в местных общинах, когда они решили перенести центр тяжести своей деятельности с попыток добиваться полной занятости в стране к локальным вопросам благоустройства, улучшения жилищных условий и т. п. Очень скоро они обнаружили косность местных политических институтов, противившихся даже проведению минимальных реформ: например, освещение наиболее опасных перекрестков, не говоря уже о реформах, затрагивающих экономическую структуру или перераспределение средств. Только по двум из десяти проектов программы «Экономических исследований и действий» удалось добиться относительных уступок со стороны властей. В Кливленде школьникам из семей, получающих пособия по безработице, были предоставлены бесплатные обеды, а в Ньюарке, где проектом руководил Том Хейден, избранный на месте совет по борьбе с бедностью смог получить средства для создания оздоровительного центра.
К зиме 1965 года большинству участников программы «Экономических исследований и действий» стало ясно, что ни одна из ставившихся задач не была выполнена. Не удалось вызвать массового протеста со стороны рабочих и либералов, добиться хотя бы незначительных реформ.
Не дали результатов попытки организовать белых бедняков вокруг вопросов экономического характера, таких, как безработица, жилье, бедность и т. п. Примитивный экономизм ранней СДО потерпел провал.
Существующая в стране политическая структура оказалась косной и неотзывчивой на требования снизу, а сила примера незначительного числа активистов СДО недостаточной, чтобы всколыхнуть трудящиеся массы. Концепция «партисипаторной демократии» отчетливо показала свой утопический характер, столкнувшись с аппаратом современного централизованного буржуазного государства. Иллюзии относительно возможности осуществления общественных преобразований с помощью буржуазного либерализма быстро развеивались. Все более настоятельно вставал вопрос о необходимости выработки политических, идеологических и организационных принципов движения.
Исследователи американского «нового левого» П. Джэкобс и С. Ландау писали в этот период: «То, что, возможно, началось как восстание против изобилия и либерального лицемерия, переросло в течение нескольких лет в радикальный активизм, в протест против несправедливости, заложенной в самой основе общества. Но даже в то время, когда находившиеся под огнем критики институты терпели этот протест, некоторые молодые радикалы начали думать о чем-то выходящем за рамки восстания или радикального протеста. В настоящее время движение старается выработать идеологию, которая привела бы их к строительству организации, способной повести борьбу за политическую власть».
Разочаровавшись в возможностях американского либерализма, руководители СДО и других группировок «нового левого» направления задались целью создания массового движения, которое могло бы положить конец расизму, эксплуатации и империализму, внести коллективистские начала в принятие экономических решений, демократизировать все политические, экономические и общественные институты Америки. Объектом борьбы леворадикального студенчества становится сама существующая в стране система эксплуатации и расового угнетения, империалистическая политика во всех ее проявлениях.
Смене целей, методов и лозунгов борьбы «новых левых» способствовал целый ряд событий, наглядно продемонстрировавших иллюзорность надежд на осуществление преобразований посредством использования существующих институтов буржуазной демократии.
Громадное значение в изменении умонастроений американского студенчества, в росте их политической активности сыграли события, развернувшиеся осенью 1964 года в Калифорнийском университете в Беркли. Студенты требовали элементарных академических и политических прав, демократизации структуры высшей школы, участия в управлении делами, связанными с функционированием высшего учебного заведения.
Уступки, которых удалось добиться студентам со стороны администрации, были незначительными. Однако значение этой победы состояло в том, что она впервые была достигнута в результате прямой забастовочной борьбы. Студенты на практике познали силу объединенных действий, получили конкретную возможность убедиться в том, что, только действуя вместе, можно заставить администрацию и власти прислушиваться к их справедливым требованиям.
Использование для подавления забастовки государственного аппарата насилия показало многим студентам, не принимавшим до этого никакого участия в демократическом движении, призрачность университетской автономии, органическое единство университета с существующей в стране системой. Многие недостатки, рассматривавшиеся ранее как присущие только системе высшего образования, студенты увидели в организации всего общества, в проводимой правящими кругами политике. Если до событий в Беркли и вызванных ими выступлений студентов в других университетах руководители «нового левого» движения рассматривали проблемы университета как тривиальные по сравнению с борьбой за гражданские права и шли в это движение, чтобы доказать свое стремление добиться радикальных изменений, то теперь они увидели, что «линия фронта» может проходить и в самом высшем учебном заведении, что непосредственная борьба в кэмпусах может иметь не только узкоакадемическое, но и самостоятельное политическое значение.
В леворадикальном студенческом движении созревали предпосылки для нового подъема выступлений за реформу и демократизацию университета, известных как борьба под лозунгом «власть студентам».
Но прежде чем эта борьба развернулась во всей своей полноте, передовое студенчество получило новый политический опыт, связанный с его участием в массовом антивоенном движении, в движении протеста против агрессии американского империализма в Юго-Восточной Азии. «Антивоенная демонстрация, — отмечалось в отчетном докладе XVIII съезду Компартии США, состоявшемуся в июне 1966 года, — стала частью американской жизни… Это движение ширится и уже выступает от имени миллионов. Оно охватывает совершенно новую группу организаторов и целеустремленных поборников мира. Это особенно видно на роли, которую играют женщины и молодежь». В борьбе за мир, говорилось далее в докладе, «студенты оказались в первых рядах».
Вьетнамская война наглядно продемонстрировала молодому поколению США агрессивную сущность империализма. Она явилась своеобразным катализатором подъема демократических движений в США. Движение за прекращение войны во Вьетнаме помогло многим американцам заострить свое внимание на причинах, порождающих войны, социальную несправедливость, эксплуатацию, неравенство, национальное и расовое угнетение, реакцию и милитаризм, увидеть корни этих причин в недрах капиталистического строя, в государственно-монополистическом капитализме. Движение солидарности с борьбой вьетнамского народа усилило антиимпериалистическую направленность американского «нового левого».
В частности, СДО уже в декабре 1964 года оставила практику сосредоточения усилий только на внутренних вопросах и призвала к организации в апреле 1965 года общенационального студенческого марша в защиту мира на Вашингтон. Через шесть недель после этого призыва начались бомбардировки ДРВ. Призыв к маршу получил широкую поддержку. В самом марше, явившемся первым массовым действием протеста против политики американского империализма во Вьетнаме, приняло участие свыше 20 тысяч человек.
Благодаря организации этого марша СДО получила широкое признание и популярность среди американского студенчества, ее ряды стали быстро расти, а к середине 1966 года за ней по праву укрепился авторитет организованного, нового, независимого студенческого движения.
Значение апрельского антивоенного марша на Вашингтон состояло также и в том, что в его подготовке и проведении участвовали различные по своим взглядам и политическим убеждениям организации, в том числе и Компартия США. СДО не испугалась «запятнать» себя связями с коммунистами. Марш внес в демократическое движение новый элемент, известный как «отказ от политики исключения» коммунистов, что на деле в течение целого ряда послевоенных лет было простой капитуляцией перед маккартизмом организаций, претендовавших на роль прогрессивных.
Интересы развития антивоенного движения требовали определенной степени единства составлявших его разрозненных организаций и групп. Достижению этого единства способствовала состоявшаяся в августе 1965 года в Вашингтоне Ассамблея непредставленного народа, на которой был создан Национальный координационный комитет за окончание войны во Вьетнаме. Наряду с Компартией США, СДО, Клубами Дюбуа Америки в комитет вошли такие пацифистские организации, как Лига противников войны, Комитет за разумную ядерную политику, Комитет ненасильственных действий, Союз студентов за мир, близкое к маоистской Прогрессивной рабочей партии «Движение 2 мая», троцкистский Альянс молодых социалистов, независимые комитеты за окончание войны во Вьетнаме. Такой состав участников комитета не мог не сказаться на его работе. Чрезвычайно трудно оказалось выработать не только общую программу деятельности, но и договариваться об общем содержании тех или иных антивоенных демонстраций. Пацифистские элементы стремились ограничить политическую направленность антивоенных выступлений. Троцкисты вносили раскол в деятельность комитета, домогаясь превращения его в организацию с постоянным членством, над которой они надеялись установить свой контроль. Вполне очевидно, что в тот период, в период становления движения, в которое включались люди самых различных взглядов, маневры троцкистов являлись реальной угрозой только что достигнутому единству сторонников мира. Американские коммунисты последовательно отстаивали это единство, разоблачали троцкистские домогательства и демагогию. Они разъясняли, что с расширением движения, ростом его размаха оно с неизбежностью будет выступать под разными лозунгами, в разнообразных формах. «Любая попытка заморозить движение в одной форме, — отмечалось в заявлении компартии, — удушила бы его представительный характер и уничтожила элемент спонтанности и творчества, столь необходимый в любой народной борьбе».
Благодаря деятельности последовательных борцов большинство участников коалиции мира, несмотря на существенные различия в идеологии и тактике, отвергли домогательства раскольников, сумело найти формы и методы для совместной работы. Уже 15–16 октября по инициативе комитета в 50 странах мира был проведен Международный день протеста против войны во Вьетнаме. В Соединенных Штатах в мероприятиях, состоявшихся в этот день, приняли участие около 100 тысяч молодых американцев. Еще с большим успехом прошли Международные дни протеста 25–26 марта 1966 года, когда призыв комитета нашел отклик приблизительно в ста странах мира.
Несмотря на определенные успехи в объединении усилий антивоенного движения, процесс достижения единства левых сил наталкивался на серьезные трудности. В частности, в середине 60-х годов осложнились отношения между негритянской и белой молодежью, участвовавшей в демократическом движении.
В американской литературе эти осложнения объясняются, как правило, ростом негритянского национализма, а также тем, что белое студенчество, сосредоточив внимание на борьбе за прекращение войны во Вьетнаме, ослабило или вообще прекратило свое участие в движении за гражданские права. Несомненно, указанные факты, и в первую очередь негритянский национализм, имели место, хотя в значительной мере раздувались буржуазной пропагандой, чтобы внести раскол в ряды «новых левых», настроить леворадикальных студентов против движения за. свободу и равноправие негритянского населения.
Верно и то, что разочарование в политике либеральных кругов порождало среди участников негритянского движения неверие в искреннее стремление представителей белого населения добиваться подлинной свободы для негров. Однако основная причина обострения взаимоотношений между негритянской и белой молодежью заключалась в том, что развитие движения за свободу и равноправие американских негров сопровождалось обострением чувства национального самосознания, гордости за принадлежность к черной расе. Развернув движение, выдвинув из своей среды руководителей, создав организации, молодые борцы верно почувствовали, что негритянское население способно внести решающий вклад в дело своего освобождения. Однако отдельные руководители зашли так далеко, что призывали негров вести борьбу за свое освобождение в одиночку.
В частности, один из известных лидеров СККНД, Стокли Кармайкл, в то время заявлял: «Она (интеграция) не решает проблемы сегрегации… не может убедить негров в том, что они в состоянии собраться вместе и решить свои собственные проблемы, что они нуждаются в белых людях, которые решат проблемы за них. Это все равно что сказать неграм, что они по природе своей неполноценны… что белые люди лучше их. Наша цель — бороться против белого превосходства, а не за интеграцию». Таким образом, классовое содержание борьбы подменялось этническими, расовыми вопросами. На практике эта подмена нашла выражение в смещении с руководящих постов в СККНД белых молодых людей, поскольку, как заявляли отдельные руководители комитета, будучи преимущественно негритянской, организация должна «возглавляться черными, контролироваться черными, в ней должны преобладать черные».
Понятно, что такое решение вызвало недовольство белых молодых людей, привело к отливу их из движения, к ослаблению СККНД и в какой-то мере к дискредитации его в глазах демократически настроенного белого студенчества и молодежи.
Параллельное развитие двух составных частей американского «нового левого» наносило несомненный вред движению в целом. Однако раскол носил временный, формальный характер.
Прогрессивные силы быстро разгадали маневр реакции и либерализма, рассчитанный на отрыв леворадикального студенческого движения от активного участия в борьбе за права негров.
На состоявшемся в июне 1966 года заседании Национального совета СДО, в частности, отмечалось: «Мы знаем, что не все критики СККНД напоминают Джорджа Уоллеса… Мы поражены, что среди критиков оказались либералы. Сейчас они осуждают проповедуемое СККНД «самосознание черных» как расизм наизнанку. Они сжимаются в ужасе от того, что СККНД — революционная организация, что она борется за фундаментальное перераспределение власти в Америке».
Со своей стороны, руководители СККНД никогда не замыкали деятельность организации только на борьбе за гражданские права.
Они не раз резко выступали против экспансионистской политики США в Азии, Африке и Латинской Америке.
Позиция СККНД по вьетнамскому вопросу была четко определена в специальном заявлении от 6 января 1966 года. В этом заявлении показана глубокая взаимосвязь между политикой правящих кругов США во Вьетнаме с отношением к негритянскому населению.
В заявлении, в частности, отмечался тот факт, что 16 процентов призывников в США являются неграми, которые призваны задушить освобождение Вьетнама, сохранить «демократию», не существующую для них дома.
СККНД не ограничивался заявлениями в поддержку справедливой борьбы вьетнамского народа против агрессии американского империализма. Члены комитета принимали участие во всех крупнейших антивоенных манифестациях, в том числе в мощных демонстрациях в Нью-Йорке и Сан-Франциско 15 апреля 1967 года и в осаде Пентагона, предпринятой молодыми американскими борцами против войны во Вьетнаме в ноябре 1967 года.
Многие лидеры негритянского движения, и, в частности, Стокли Кармайкл, последовательно отстаивали идею о том, что негры должны выступать против войн, ведущихся американским империализмом. Они небезуспешно призывали молодых негров отказываться от службы в армии.
Расширение масштабов леворадикальных движений молодежи и студентов, рост их массовости, переплетение в конкретных выступлениях различных целей и задач настоятельно требовали дальнейших поисков путей преобразования существующей в стране системы.
Весьма показателен в этом отношении конгресс СДО, состоявшийся в августе — сентябре 1966 года в Клир-Лейке (штат Айова).
Большое место в работе конгресса было уделено поискам новых путей для разрешения кризисных явлений в американском обществе. В этой связи состоялась дискуссия о необходимости выработки четкой идеологической платформы и организационных принципов. Коммунисты, присутствующие на конгрессе, принимали активное участие в этой дискуссии. Данный ими анализ современного американского общества с марксистских позиций вызвал большой интерес со стороны делегатов. Особенно их заинтересовала точка зрения коммунистов о роли монополий и империализма как источников происхождения острейших нерешенных социально-экономических и политических проблем.
Вместе с тем некоторые делегаты, настаивая на необходимости выработки четкой идеологической платформы, заявляли, что они не согласны с идеологией коммунистов и стремятся к выработке чего-то нового, чисто американского. Тем не менее делегаты проявили определенный интерес к марксизму, к точке зрения Компартии США. Об этом свидетельствовала и дискуссия о совместной работе с коммунистами. На этот раз уже не шла речь о том, исключать или не исключать коммунистов из организации, как это было на предыдущих конференциях. Внимание было сосредоточено на вопросе, должны или не должны коммунисты, являющиеся членами СДО, публично заявлять о своей принадлежности к коммунистической партии. Подавляющим большинством голосов была провалена резолюция, требовавшая от руководящих работников СДО публичного ответа на вопрос, коммунисты ли они. Хотя на конгрессе не было выработано четкой идеологической и политической платформы, состоявшиеся в ходе его дискуссии свидетельствовали о быстром росте интереса американской молодежи к марксизму-ленинизму.
Заметив это, большинство представителей буржуазной общественной науки усилило антикоммунистическую пропаганду.
Были попытки объяснить тягу молодежи к марксизму тем, что «новые иррационалисты… — как писал Фидлер, — отрицают все аспекты рассудка, отрицают Фрейда так же, как и Сократа; и если они, как представляется, щадят Маркса, то это только потому, что меньше о нем знают, реже слышали о нем от преподавателей, которых они все больше отказываются воспринимать».
Более реальную оценку причин роста интереса леворадикальной американской молодежи к марксизму дают исследователи «нового левого», сами прошедшие школу политической борьбы в этом движении. В частности, П. Джэкобс и С. Ландау отмечают, что на начальной стадии развития представители «нового левого» были склонны рассматривать марксизм-ленинизм как «пережитки радикализма 30-х годов». Однако с «усилением интереса молодежи к проблемам гражданских прав и свобод, к проблемам мира старый марксизм начинает выглядеть по-новому привлекательным», поскольку «он дает определенное последовательное объяснение капитализму и указывает вместе с тем метод его преобразования». «Никогда за последние тридцать лет, — отмечал в 1966 году директор Американского института марксистских исследований Герберт Апте-кер, — не было столь серьезного, глубокого и широкого интереса к марксизму, социализму, который проявляется сейчас в американских колледжах, университетах, научных учреждениях и среди лиц свободных профессий».