Мор

Глава 11

Мы уезжаем меньше, чем через час после смерти безымянного человека. Мор ведет меня, придерживая за плечо, его золотой лук и колчан со стрелами все время в поле моего зрения.

Напоминание о том, что он может со мной сделать.

Конь ждет нас. Поводья отвязаны, но он не уходит, словно для него нет большего удовольствия, чем дожидаться хозяина.

Мор берется за веревку, торчащую из седельного мешка. Распутав ее, он обматывает мои забинтованные руки.

При виде веревки на запястьях боль и страх мгновенно возвращаются.

Снова бежать. Могла бы догадаться.

Однако вместо того, чтобы примотать второй конец к седлу, Мор продевает его в петлю на своем ремне.

Мои брови ползут вверх. Такого я не ожидала.

Не глядя мне в глаза, Мор поворачивается ко мне и хватает под мышки. Хотя в последние два дня он носил меня в туалет и обратно, я все равно вздрагиваю от прикосновения. Не успеваю ничего сообразить, а он сажает меня на коня. Еще секунда – и он сидит позади меня.

Мор устраивается в скрипящем седле. Я со свистом втягиваю воздух от боли, прижатая к его доспехам. Левой рукой с широко расставленными пальцами он придерживает меня за талию. Правая рука сжимает поводья.

Мор наклоняется к моему уху.

– Дернешься, – угрожающе шепчет он, обдавая ухо жарким дыханием, – я снова заставлю тебя бежать следом.

Кто бы сомневался. Но сейчас я думаю только о том, как отвратительна и в то же время интимна его близость.

Мор цокает языком, и конь трогает с места.

Я еду с одним из Всадников Апокалипсиса.

Просто чума.

Буду смотреть на конец света из первого ряда.

Хотя все тело ноет и болит, ехать на лошади все равно удобнее, чем бежать за ней со связанными руками.

– Я действительно чуть не умерла тогда? – спрашиваю я, вспоминая, как Мор тащил меня, всю израненную, по дороге.

– Неужели обязательно болтать?

Он просто само очарование.

– А тебе обязательно распространять заразу?

Мор не отвечает, но я спиной чувствую, что он размышляет.

– Почему ты меня спас? – не успокаиваюсь я.

– Я не спасал тебя, смертная. Я сохранил тебе жизнь. Это разные вещи. А в живых я тебя оставил, чтобы заставить страдать. Кажется, я уже объяснил тебе это.

Я дотрагиваюсь до своей груди. Там, под слоями чужой одежды, бинты, которыми перевязаны мои раны.

– Тебе пришлось изрядно повозиться, чтобы сохранить мне жизнь.

– Верно, – откликается он после короткой паузы. – Зато наказывать тебя снова и снова мне бесконечно приятно. Это доставляет мне огромное удовольствие.

Язвительные слова, вот только…

Я не верю. Господи, я хочу верить, потому что не могу выразить, как я его ненавижу… Но я не верю его словам. Не до конца. Сама не знаю, почему.

Некоторое время мы едем молча, наши тела покачиваются в едином ритме в такт аллюру. Вскоре я начинаю опять.

– Где ты научился очищать и обрабатывать раны?

– Какая разница? – интересуется он.

Я оглядываюсь и встречаю ледяной синий взгляд. Его волосы развеваются по ветру, и несколько прядей падают на лицо.

Столько красоты пропадает зря.

Поймав на себе мой взгляд, Мор недовольно стискивает зубы и переводит взгляд на дорогу.

– Да никакой, пожалуй. Просто я тебе благодарна, – и я не вру. Я вдруг поняла, что еще не готова умереть, даже учитывая, что это, возможно, для меня лучший выход.

– Мне все равно, – роняет он сухо.

Кажется, я застала его в хорошем настроении.

Нет.

– А еще… – я буквально чувствую, как Мор мрачнеет, но все-таки договариваю, – я не заболела.

– Тонкое наблюдение, смертная.

– Мне просто повезло или ты можешь управлять этой заразой? – спрашиваю я напрямик.

– Когда ты родилась, у тебя не было поврежденных органов? – задает он встречный вопрос.

Я не вижу его лица и поэтому трудно понять, к чему он клонит.

– Не было… – отвечаю с некоторой опаской.

– Отлично, – продолжает он. – Так попытайся воспользоваться тем, который у тебя в черепе.

Черт. Обидная подколка.

– Наверное, ты можешь управлять болезнью.

Он не отвечает.

– И ты отвел ее от меня, – добавляю я.

– Ты упорно внушаешь себе, что у меня альтруистические мотивы. Не думай, что я ценю твою жизнь. Ты жива только для того, чтобы я смог отомстить.

Ну да, конечно.

Опускаю глаза на загорелую руку всадника, которая все еще лежит на моем животе.

– Куда мы едем?

Мор так тяжко вздыхает, словно страшно устал от этого мира.

– Я имею в виду, – храбро продолжаю я, – где твой конечный пункт назначения?

Именно этот вопрос сейчас волнует людей во всем мире. Далеко ли заберется Мор.

– У меня его нет, смертная, – говорит он. – Я буду ехать вперед до тех пор, пока моя задача не будет выполнена.

Пока мы все не умрем. Он ведь это имеет в виду.

Он собирается скакать на коне по всему свету, пока не перезаражает всех.

Я чувствую под ложечкой такую тяжесть, словно желудок наполнен камнями.

Мор крепче прижимает меня к себе.

– Хватит вопросов. Твоя болтовня меня утомляет.

На это мне нечего ему возразить, да и нет желания. После его последнего ответа я поняла, что больше не хочу с ним разговаривать.

Так мы и едем в тягостном, тревожном молчании, и все это время всадник только и делает, что распространяет чуму.

К тому времени, когда Мор решает остановиться на отдых, день успевает смениться ночью. Я с опаской смотрю на одноэтажный дом, а всадник легко соскакивает с коня.

Очень надеюсь, я действительно очень надеюсь, что те, кто здесь жил, успели унести ноги.

Мор протягивает мне руки. Просидев целый день почти в обнимку с ним, я почти не вздрагиваю от его прикосновения. Пока он помогает мне слезть с лошади, я рассматриваю его в упор. Странное это чувство – полная беззащитность перед тем, кто то причиняет тебе боль, то заботится и ухаживает за тобой. У меня связаны руки, и я вынуждена принимать помощь этого сатанинского отродья, ведь самостоятельно мне не спешиться. И я замечаю, что в каждой мелочи пытаюсь увидеть его доброту, его сострадание. Это нелепо, и я сама это понимаю, ведь не надо забывать, что Мор – то самое зло, из-за которого я оказалась в этой ситуации, но это не мешает мне упорно искать в нем проявления человечности.

На миг наши взгляды встречаются, и в его глазах, впервые за все время, я не вижу обычной горечи и гнева. Но стоило мне об этом подумать, как все это возвращается.

Когда он ставит меня на землю, у меня подгибаются ноги, и я едва не падаю.

– Иисус и святые угодники, – бормочу я себе под нос. Оказывается, я основательно стерла внутреннюю поверхность бедер, а мышцы болят.

Я поднимаю глаза к небу. Судя по всему, Большой Босс, сейчас я не самый твой любимый человек.

Всадник, словно забыв обо мне, шагает к дому. Через пару секунд я чувствую рывок: это натянулась веревка, которой я все еще связана.

– Пошевеливайся, смертная, – бросает Мор через плечо.

Как же я ненавижу этого урода.

Ковыляю за ним, с неодобрением наблюдаю, как он снова выбивает дверь ногой. Он вталкивает меня внутрь.

Чтобы глаза привыкли к полумраку, мне требуется время. В доме пахнет плесенью, словно он долго простоял запертым. Это, да еще облачка пара, которые вырываются у меня при дыхании, наводит на мысль, что тех, кто здесь жил, сейчас здесь нет.

Мор шагает ко мне и грубо хватает за руку.

– Ты знаешь правила, – говорит он, развязывая узлы. – Если попытаешься бежать, моему милосердию придет конец.

Мой взгляд притягивает колчан с дюжиной золотистых стрел, который выглядывает у него из-за плеча. Я все еще помню, как стрелы впивались мне в спину. Спина в ответ на воспоминание тут же начинает болезненно пульсировать.

– Далось же тебе это слово.

Милосердие.

Милосердие – это наколоть дров для пары стариков, у которых нет ни сил, ни денег. Милосердие – это когда тебя участливо обнимают и тепло улыбаются.

А та чертовщина, которая творится со мной и вокруг – это вовсе не милосердие.

Веревка падает, и я, не сводя глаз с Мора, растираю забинтованные запястья.

Бросив последний мрачный взгляд на всадника, я бреду к камину. Хозяева позаботились о поленьях, спичках и даже старых газетах для растопки. Я укладываю поленья, потом распихиваю растопку. Все это время я старательно игнорирую всадника, хоть и чувствую спиной его взгляд.

– Ну что, доволен? – почти кричу я.

Пауза.

– Чем, смертная?

– Как же, ты столько времени пялился на мою задницу! Налюбовался, наконец? – в моем голосе звучит нескрываемое презрение.

– Этот вопрос должен был меня оскорбить? – он искренне озадачен.

Ну, раз он требует ответа, тогда…

– Да.

Мор фыркает.

– Постараюсь не забыть об этом в следующий раз, когда ты захочешь поразить меня своими убийственными словами.

Я так и чувствую, как он радуется своему язвительному ответу.

Ладно, всадник, на этот раз твоя взяла…

Я оглядываюсь на него через плечо. Доспехи и корона светятся в темноте.

– Какой же ты придурок, – с чувством говорю я.

Он хмурится.

– Да, если что – это тоже было оскорбление, – добавляю я, после чего возвращаюсь к камину и сосредотачиваюсь на огне.

Пару минут Мора не слышно, так что мне даже становится интересно, чем он там занят. Надеюсь, умирает от унижения, хотя сильно в этом сомневаюсь.

Минуту-другую спустя всадник выходит из гостиной, звяканье доспехов слышится все глуше и глуше. Дверь закрывается, и я слышу звук льющейся воды.

Я бы тоже не отказалась принять ванну. От меня несет конским потом, а уж какими грязными стали бинты, и думать не хочется. Но чтобы принять ванну пришлось бы просить о помощи, самой мне не разбинтовать рук и не наложить свежих повязок. А у меня сейчас нет никакого желания унижаться перед Мором.

Так что я поджигаю бумагу, которую засунула между поленьями, сажусь и наблюдаю, как разгорается огонь. Впервые с того момента, как я вытянула сгоревшую спичку, меня не переполняет возбуждение, страх или боль. Я стараюсь не задумываться, почему так, и что это значит. Мне легче понять свое отношение к всаднику, когда он активно пытается причинить мне боль. А когда он просто тих и скучен, все не так просто.

Довольно долго мои мысли блуждают бесцельно. Может, вы ждали, что я употреблю время с толком, например, составлю план побега или придумаю способ вывести всадника из строя, но нет. В голове странная пустота.

На каминной полке расставлена коллекция изящных фарфоровых статуэток. Одно за другим я изучаю нарисованные лица. Какое специфическое хобби – собирать миниатюрные фигурки. Лишнее напоминание о том, как много в мире разных людей. И сейчас они бегут из родных городов, пытаясь спастись.

Я представляю самые отдаленные районы Канады, медвежьи углы, в каждый из которых съехались тысячи эвакуированных, ожидающих ухода всадника. Мы играем в смертельную игру, дьявольские салочки, а нас бьют, как надоедливых мух.

Я осматриваю себя. Старомодные джинсы, поношенную рубашку. Где-то там, среди тысяч беженцев, мои родители. Сердце начинает колотиться. Не знаю, почему я так упорно мысленно возвращаюсь к ним. Наверное, я чувствую себя виноватой. План состоял в том, что мы все переберемся в охотничий домик моего деда – жалкую хижину в десятках километров к северо-западу от Уистлера.

Но в глубине души я знала, что никогда туда не приеду.

– Поезжайте вперед, – убеждала я родителей. – Я должна помочь эвакуировать город.

Мне больно вспоминать об этом.

– Не геройствуй, – сказал папа. – Все разбегаются со своих постов.

– Я должна делать свою работу.

– Если ты будешь делать свою работу, то умрешь! – выкрикнул папа (он никогда не кричал).

– Этого никто не знает.

– Проклятье, Сара, я знаю! И ты тоже. Какой процент заболевших выживает?

Не было там никакого процента выживших. Люди либо избегали заражения Мессианской лихорадкой, либо становились ее жертвой. Я знала это, и папа знал, да всем в мире это было известно.

– Кто-то должен помочь всем этим семьям, – сказала я.

Тут папа перестал меня слушать. И это был едва ли не единственный раз, когда я видела его плачущим.

Он меня уже похоронил, подумала я тогда.

А теперь он наверняка считает меня мертвой.

Машинально коснувшись щеки, я чувствую, что она мокрая.

– Какой сюрприз. Я был готов к тому, что ты снова попытаешься сбежать.

От звука голоса Мора я инстинктивно съеживаюсь.

Я прочищаю горло и незаметно вытираю глаза.

Не доставлю ему удовольствия видеть, что я расстроена.

– Понимаю, что ты невысокого мнения о людях, – я поворачиваюсь к нему, – но это просто… Господи Иисусе!

На другом конце комнаты, с мокрыми после душа волосами, с которых еще капает вода, стоит Мор, и он абсолютно голый.