Мор

Глава 3

Никто не знает, почему всадники явились пять лет назад, почему они вскоре исчезли, почему сейчас Мор, один только Мор, вернулся, сея ужас среди живых.

Конечно, у каждой кумушки в округе найдутся ответы на эти вопросы, один другого правдоподобнее, как истории о зубной фее. Но никому, однако, не удалось припереть к стенке одного из тех всадников и выбить правду.

Поэтому нам остается только гадать.

Доподлинно же мы знаем только, что однажды утром, семь месяцев назад, поползли слухи.

О всаднике, которого видели во Флориде, рядом с национальным парком Эверглейдс. Добрая часть недели ушла на то, чтобы до нас дошли остальные вести. О том, как жителей Майами стремительно поражает странная болезнь.

Потом стало известно о первой смерти. Новость сильно раздули, потому что несколько часов та женщина числилась единственной трагически погибшей. Но вскоре смертей стало вдвое, потом вчетверо больше. Их число росло в геометрической прогрессии, выкосив сначала Майами, за ним Форт-Лодердейл, потом Бока-Ратон. Кривая графика смертей двигалась вверх по восточному побережью Соединенных Штатов в соответствии с передвижениями призрачного всадника.

На этот раз, проезжая через города, всадник уничтожал не технологии, а тела. И мир узнал, что Мор вернулся.

Я вглядываюсь в него. Мор не больше человек, чем его конь – лошадь.

В последнем сюжете о нем, который я видела, он гарцевал по Нью-Йорку, вооруженный луком и стрелами. Он стрелял в толпу людей, которые, крича и давя друг друга, пытались бежать прочь.

Мне пришлось пересмотреть хронику раз пять, прежде чем я в это поверила. А поверив, не смогла больше смотреть.

И вот теперь Мор здесь. Во плоти.

Цок-цок-цок. Конь и всадник медленно приближаются. Его плечи и волосы покрыты снегом. И эти белые хлопья добавляют ему странной, неземной красоты.

Я замерла на месте, стараясь не дышать, чтобы пар от моего дыхания не насторожил всадника. Но он, кажется, совершенно не интересуется тем, что вокруг. Да и не должен; вряд ли кто-то, кроме меня, захочет подобраться так близко к этому воплощению чумы.

Ни на миг не отрывая глаз от Мора, я поднимаю ружье. Взять его на мушку – дело нескольких секунд. Я целюсь ему в грудь, потому что это единственное, что дает надежду на удачу. Я смотрю на всадника в прицел, и в груди у меня начинает тоскливо ныть.

Я видела, как умирают люди. Я видел тела, охваченные огнем, и чувствовала тошнотворный запах поджаренной плоти.

И все же.

И все же мой палец на спусковом крючке подрагивает.

Я никогда никого не убивала (фазан не в счет). Неважно, что это существо – не человек, что он устроил кровавую бойню по всей Северной Америке. Он выглядит живым, разумным человеком. И этого достаточно, чтобы меня охватила неуверенность.

Я крепче перехватываю дробовик и прикрываю глаза. Если я это сделаю, будет жить мама, будет жить папа, Бриггс, Феликс и Люк – все они будут жить. Мои друзья и товарищи по команде и их семьи, все будут жить. Выживет весь мир, на жизнь которого нацелился он, Мор.

Все, что мне нужно сделать, это шевельнуть пальцем.

Я никогда не считала себя трусихой, но в эту секунду едва ли не складываюсь пополам.

Засунь свою мораль в задницу, Берн, не дай себе подохнуть впустую.

Я набираю в грудь воздуха, выдыхаю и жму на спусковой крючок.

БАБАХ!

Звук оглушает, бьет почти с такой же силой, как ружейная отдача, разносится эхом по тихому лесу.

Всадник вскрикивает, заряд дроби ударяет его в грудь с такой силой, что выбрасывает из седла. Конь пятится, встает на дыбы и с испуганным ржанием уносится прочь.

Все мои внутренности закручиваются в узел.

Того и гляди стошнит.

Конь скачет, не останавливается.

Вдруг это лошадь, а не человек, распространяет чуму. Или, может, оба.

Рисковать нельзя.

– Прости, – шепчу я и снова целюсь.

На этот раз выстрелить гораздо легче. То ли потому, что я только что это сделала и готова опять почувствовать отдачу и услышать разрывающий уши грохот, то ли потому, что в животное стрелять проще, чем в человека. Хотя я понимаю, что оба они не то, чем кажутся.

Передние ноги коня подкашиваются, он дрожит и издает предсмертный крик, похожий на рев. А потом заваливается на бок в сотне футов от своего хозяина и больше не двигается.

Чтобы отдышаться, мне требуется несколько секунд.

Дело сделано.

Господи помилуй, я и впрямь это сделала!

Отложив ружье, я иду к дороге, не отрывая глаз от всадника. Броня на нем – в лоскуты. Не пойму, то ли дробь пробила нагрудник насквозь, то ли просто помяла металл, но часть заряда разворотила его смазливую физиономию.

Мой рот наполняется горькой желчью. Вокруг его головы уже растеклась кровавая корона, но тут, хотя его лицо превратилось в сплошное месиво, я слышу стон.

– Боже, – шепчу я. Оно еще живо.

Еле успеваю отвернуться, и меня рвет.

Слышу его жуткое дыхание. Он тянется ко мне, пальцы скребут мой ботинок.

Не сдержав вопля, я отскакиваю и едва не падаю навзничь.

Я и не заметила, как близко подошла к нему.

Надо это закончить.

На дрожащих ногах я возвращаюсь за ружьем.

Зачем я его бросила?

От паники все как в пелене, я не могу вспомнить, под каким деревом оставила дробовик, а всадник все еще жив.

Перестаю искать ружье и бреду назад, к своей стоянке. Среди вещей есть спички и жидкость для розжига костра.

Беру их дрожащими руками. На автопилоте тащусь обратно.

Ты серьезно собралась это сделать? Я тупо пялюсь на то, что у меня в руках. Он еще дышит, а ты хочешь сжечь его заживо. Ты, пожарный, огнеборец.

Огонь – это вам не чистенькая смерть. Это, вообще-то, один из самых жутких способов отправки на тот свет. У меня, видимо, не хватает ненависти к Мору, потому что мучительна сама мысль о том, что я собираюсь с ним сделать.

Но я возвращаюсь к всаднику и отвинчиваю крышку на бутыли с горючей жидкостью. Закусив губу до крови, переворачиваю бутылку, и жидкость, булькая, льется из нее. Поливаю его с головы до пят. С перерывом, потому что меня снова рвет.

Наконец, бутыль пуста.

Я не могу удержать коробок, тем более вытянуть спичку. Руки ходят ходуном, и я роняю спички одну за другой. Наконец мне все же удается ухватить одну, но теперь проблема чиркнуть ей о коробок.

А всадник снова тянется к моей ноге.

– …оооляаааюууу… – слышится хрип из того, что раньше было ртом.

У меня вырывается крик. Кажется, это была мольба.

Не смотри на него.

Только с пятой попытки, но я все же поджигаю чертову спичку. Вряд ли я решилась бы бросить ее сознательно – скорее, думаю, я бы так и стояла, глядя на нее, пока пламя не обожгло бы пальцы, – но рука дрогнула, и спичка упала.

Одежда на Море занимается вмиг, и я слышу дикий крик.

Я запоздало понимаю, что металлические доспехи удерживают огонь, намного замедляя и без того медленную и мучительную смерть. Он слишком раскалился, невозможно дотронуться – если бы не это, я бы попыталась стянуть с него латы или загасить пламя.

В желудке уже пусто, но я вздрагиваю от рвотных позывов. Подозреваю, худшей смерти этому существу невозможно было придумать.

Он кричит и кричит, сколько хватает сил.

Такого кошмарного конца не заслуживает никто. Даже вестник Апокалипсиса.

Я пячусь, и ноги подкашиваются.

Я не чувствую, что совершила благородный поступок. Не ощущаю себя героиней, спасительницей мира.

Я чувствую себя гнусной убийцей.

Надо было прихватить с собой банку пива. Нет – пять. На трезвую голову на такое лучше не смотреть.

Но я смотрю. Я вижу, как его кожа пузырится и чернеет, и плавится. Я вижу, как он умирает медленно, мучительно. Я провожу рядом несколько часов, сижу у заброшенной дороги, по которой никто больше не ездит. Единственные свидетели – деревья, обступившие нас, словно стражи.

Его тело начинает понемногу заметать снегом, но снежинки тают на дымящихся останках.

В какой-то момент я поднимаю голову и вижу, что конь исчез, а к лесу тянется дорожка кровавых пятен и истоптанного снега. Умом я понимаю, что надо найти ружье и идти по следу лошади, чтобы добить ее.

Умом понимаю – но это не значит, что я так и делаю.

На сегодня достаточно одной смерти. Закончить работу я смогу и завтра.

Небо темнеет. А я все сижу, пока холод не начинает пронизывать меня до костей.

Наконец стихия загоняет меня в палатку. Я разминаю затекшие ноги, все тело ноет и болит. Я не знаю, успела я подхватить заразу от этого существа или просто человеку свойственно так себя чувствовать, если он целый день не ест, не пьет и не думает о тепле и укрытии. Так или иначе, я чувствую себя совершенно больной. Смертельно больной.

Я падаю на спальный мешок, даже не попытавшись в него завернуться.

К добру или к худу, но я это сделала.

Мор мертв.