Море и яд

Пролог

В августе, в самый разгар жары я переехал в Нисимацубара, пригород Токио. Этот район земельная компания рекламировала для застройки коттеджами. Но пока домов здесь было мало, да и от Синдзюку[ 1 ] надо было добираться сюда электричкой битый час.

Около станции прямой лентой пролегает шоссе. Раскаленное солнце обжигает каменистую дорогу. По шоссе то и дело проносятся грузовики со щебнем. И откуда они мчатся?.. На одном сидит молодой грузчик с наброшенным на шею полотенцем и распевает модную песенку:

Матрос, улыбнись, вступая на трап,

Море сурово - оно не для баб.

Ты ведь матрос,

Не роняй в море слез...

Грузовики поднимают клубы желтой пыли, она оседает, и тогда по обе стороны дороги всплывает несколько строений. Справа - аптека, мясная и табачная лавки, слева - бензоколонка и закусочная, где кормят лапшой из гречневой муки. Да, чуть не забыл! Есть тут еще и ателье. Оно одиноко торчит метрах в пятидесяти от бензоколонки. Непонятно только, почему на отшибе? От пыли, поднимаемой грузовиками, витрина ателье и выведенные на стекле масляной краской слова «Пошив элегантного платья» совсем посерели. В витрине выставлен поясной манекен телесного цвета. Это манекен европейца, какие нередко можно увидеть на выставках предметов санитарии и гигиены, вызывающих двусмысленные улыбки. Волосы на голове манекена красноватого цвета: вероятно, его хотели сделать блондином. С лица этой голубоглазой с прямым носом куклы не сходит загадочная улыбка.

Целый месяц тут уже стоит невыносимая жара без единого дождя. Земля на огороде между закусочной и бензоколонкой потрескалась, в кукурузе, поблекшей и вялой, отрывисто и сухо, словно задыхаясь, трещат цикады.

- Ну и жара!.. Помыться бы в бане! - сказала жена.

Но до бани здесь тоже не близко. Она находится на противоположной стороне дороги, метрах в трехстах от станции.

- Баня баней, а как тут насчет врача? Мне ведь каждую неделю нужно делать поддувание.

Но уже на следующий день врача мы нашли. Жена сказала, что недалеко от бани видела вывеску с надписью: «Страховой врач Сугуро».

В прошлом году во время медицинского осмотра служащих фирмы у меня в верхушке левого легкого обнаружили маленькую, величиной с горошинку; каверну. К счастью, спаек не было, и дело обошлось без операции. Врач в Кэйдо, где я жил раньше, уже с полгода лечил меня пневмотораксом. Поэтому сразу же по приезде на новое место нужно было найти другого врача. Жена объяснила мне, как пройти, и я тотчас же отправился искать лечебницу Сугуро.

На окнах бани играли лучи заходящего солнца. Проходя мимо, я услышал плеск воды и стук шаек: наверно, мылись окрестные крестьяне. Эти звуки почему-то навели меня на мысль о человеческом счастье. Лечебницу я нашел быстро; она находилась между баней и огородом, на котором краснели спелые помидоры. Домик, напоминающий небольшой казенный барак, не был даже огорожен, лишь выжженный солнцем, бурый кустарник отделял его от огорода. Солнце еще не село, но ставни в доме почему-то все были наглухо закрыты. Во дворе валялся детский резиновый сапожок. У входа в дом стояла наспех сколоченная собачья конура, но собаки не было.

Я несколько раз нажал кнопку звонка, однако никто не отозвался. Я обошел вокруг дома - никого! Но вот одна ставня приоткрылась, в просвете показался мужчина в белом халате.

- Кто там?

- Больной.

- Что вам?

- Мне нужно сделать поддувание.

- Поддувание?

Врачу на вид было лет сорок. Он рассеянно смотрел на меня, поглаживая подбородок. Комната за приоткрытой ставней показалась мне очень темной, а скрытое в тени лицо врача каким-то серым, отекшим. Может, оттого, что я загораживал свет?

- Раньше к доктору обращались?

- Да. Мне делают поддувание уже полгода;

- Рентгеновский снимок есть?

- Я оставил его дома.

- Без снимка мне делать нечего.

С этими словами он закрыл ставню. Я постоял некоторое время, прислушиваясь, но из дома не доносилось никаких звуков.

- Странный врач, - сказал я жене, придя домой. - Очень странный!..

- По выбору, наверно, лечит.

- Возможно. И акцент у него какой-то чудной. Видно, недавно в Токио. Откуда-нибудь из провинции.

- Не все ли равно? Главное, тебе надо начать лечение и ехать на Кюсю. Ведь свадьба сестры на носу.

- Да, конечно.

Но и на следующий день и еще через день я к Сугуро не пошел, хотя дышать становилось все труднее. Что-то меня останавливало идти к этому врачу.

Обычно при пневмотораксе в грудную клетку, в межреберье, вонзают толстую иглу, вроде сапожной, к которой присоединена резиновая трубка. По ней и накачивается воздух, сжимающий легкое. В этой процедуре мне был неприятен не сам укол, а то, что его делали в таком месте, которое обычно всегда защищено. Каждый раз, когда я с поднятой рукой ждал укола, то чувствовал знобящий холодок в груди и мной овладевало беспокойство - ведь, подняв руку, как бы открываешь уже ничем больше не защищенное место. Даже у врача, к которому привык, делать эти уколы удовольствие не из приятных, а у нового - просто страшно. Попадется неопытный - того и гляди проколет легкое. Такие случаи бывали. И когда я вспоминал серое, отечное лицо Сугуро, его мрачную комнату, у меня пропадало всякое желание идти к нему опять.

Но откладывать лечение без конца было нельзя. Через полмесяца мне надо было ехать на Кюсю, в город Ф., на свадьбу свояченицы. Жена из-за беременности поехать не могла, а кроме нас с женой, у свояченицы не было близких родственников. Но прошло уже два дня, а я все никак не мог решиться пойти к Сугуро со снимком.

В субботу я впервые отправился в здешнюю баню. Вернулся я домой со службы часа в два, с головы до ног покрытый пылью - мимо меня промчался грузовик, подняв облако пыли.

Час был ранний, и в бане мылся лишь один человек. Он сидел в бассейне, ухватившись за край руками и уткнувшись в них подбородком. Некоторое время он молча смотрел на меня, затем подал голос:

- Самое время мыться.

- Что?

- Самое время, говорю, мыться. Позже окрестные ребятишки испоганят воду. Ведь они прямо в бассейн мочатся. Управы на них нет!

Стараясь не привлекать к себе внимания - уж очень я был худ, я отошел в угол и стал намыливать свои тонкие руки и впалую грудь. И тут я узнал человека, сидевшего в бассейне. Это был хозяин бензоколонки. Обычно я видел его в белом комбинезоне, со шлангом в руках и поэтому не разглядел сразу.

Из женского отделения послышался детский плач.

Хозяин бензоколонки шумно вылез из бассейна. В стенном зеркале отразилось его лисье лицо.

- Эх! - выдохнул он и, плюхнувшись в шайку, начал тереть мочалкой свои длинные ноги. - Ты, видно, недавно сюда перебрался?

- Да, с неделю. Прошу любить и жаловать.

- А кем работаешь?

- Служу в торговой фирме по продаже гвоздей.

- Фирма-то в Токио? Трудновато, поди, ездить отсюда.

Я украдкой оглядел своего голого собеседника. Хотя ребра у него и выдавались немного вперед, он был, как говорят, человеком атлетического телосложения. Тщедушные люди, вроде меня, рядом с такими молодцами обычно испытывают чувство какой-то ущемленности. На правом плече у него краснел большой шрам - видно, след от ожога. Кожа в этом месте стянулась мелкой рябью, напоминая щербины на шляпке гвоздя.

- Жена твоя, кажется, скоро родить должна?

- Да.

- Видел ее на днях, к станции шла. Наверно, тяжело ей сейчас!

- Есть тут поблизости хороший врач?

Сейчас я думал уже не о себе, надо было побеспокоиться и о жене.

- Тут вот рядом лечебница Сугуро.

- А что, он - хороший врач, этот Сугуро?

- Говорят, неплохой. Правда, молчаливый и со странностями.

- Да, мне тоже показалось...

- С уплатой за лечение не торопит. А совсем не заплатишь, тоже ничего не скажет.

- Был я у него недавно. Дом будто заколочен.

- А-а, наверно, хозяйка с ребенком уехала в Токио. Говорят, она прежде у него медсестрой работала.

- Давно он тут поселился?

- Кто?

- Сугуро этот.

- Как будто недавно, но раньше меня.

Из-под ног моего соседа потекла грязная вода. То и дело задевая меня локтем, он энергично растирал свое тело правой рукой. Раскрасневшаяся, распаренная кожа заблестела. Завидно! Мне показалось, что даже след от ожога на его плече разгладился и посветлел.

- Это у вас ожог?

- Что? А-а, это! Миномет! Китаезы отметку оставили в Центральном Китае. Рана доблести!

- Больно, наверно, было?

- Больно - это не то слово! Будто раскаленную кочергу приложили. А ты в солдатах был?

- В самом конце войны. Очень недолго.

- Гм... Не слышал, значит, этих мин? Здорово шипят, сволочи! «Шшш... шшш...»

Я вспомнил полк в Тоттори, куда призывался. В полумраке комнаты, где принимали новобранцев, нас встретило несколько человек с такими же лисьими лицами, как и у этого. Когда они глумились над новобранцами, казалось, их узкие глазки улыбаются. Возможно, они все теперь сделались хозяевами бензоколонок.

- А все же в Китае здорово жилось! Баб бери, сколько душе угодно! Делай, что взбредет в голову! А кто заупрямится - тут же к дереву и коли, упражняйся в штыковых приемах.

- И на женщинах?

- А что?.. Хотя больше на мужчинах, конечно.

Намылив голову, он повернулся ко мне лицом и, словно впервые увидев мои тонкие руки и узкую грудь, поднял удивленно брови.

- Ну и худ же ты! С такими руками человека не проткнуть! В солдаты не годишься. А я вот... - начал было он, но тут же осекся. - Конечно, не я один. Всем, кто был там, пришлось приколоть пару-другую китаез... Вот и портной, сосед мой. Верно, уже знаешь его? Он тоже в Нанкине покуролесил будь здоров! Ведь жандармом был, не кем-нибудь!

По радио откуда-то доносилась модная песенка. Пел Хибари Бику[ 2 ].

В женском отделении опять заплакал ребенок. Я вытерся и сказал:

- Извините, мне пора.

В раздевалке спиной ко мне стоял какой-то человек и снимал рубашку. Часто мигая, он взглянул на меня и тут же отвернулся. Это был Сугуро. Я не понял, узнал он меня или нет. На его лицо упал солнечный луч, капельки пота на лбу заблестели.

Я пошел домой через огород, где росли помидоры. Повсюду раздавался унылый треск цикад. Он навевал тоску.

Проходя мимо ателье, я остановился. Вспомнил, что о портном говорил хозяин бензоколонки. Витрина, как всегда, была покрыта толстым слоем белой пыли, за стеклянной дверью виднелась согнувшаяся над швейной машинкой фигура человека. У него было скуластое лицо с глубоко посаженными глазами. И такие лица в армии встречаются довольно часто: на них я насмотрелся в полку в Тоттори.

- Что вам угодно?

- Да нет... Я так... Жарко очень... - растерялся я. - Просто беда! А вы работаете?

- Какая там работа! - и портной неожиданно улыбнулся приветливо и добродушно. - Глушь тут!

На лице манекена в витрине, казалось, блуждала неживая загадочная улыбка, а его голубые глаза, уставившись в одну точку, как будто на что-то смотрели.

Домой я вернулся весь в поту, хотя и был только что в бане. Жена сидела на веранде, положив руки на вздувшийся живот, как бы обнимая его.

- Послушай, ты знаешь, что такое сфинкс?

- О чем это ты?

- Возле кукурузного поля есть ателье. Там в витрине стоит манекен. Смотрел я на его улыбку под палящим солнцем и вспомнил египетского сфинкса.

- Не болтай глупостей! Лучше сходил бы к врачу.

Жена расшумелась, настаивая на своем, и в сумерки, захватив рентгеновский снимок, я отправился к Сугуро. Ставни опять были плотно закрыты, во дворе валялся тот же резиновый сапожок. Собачья конура по-прежнему пустовала.

В отсутствие жены Сугуро, по-видимому, готовил сам. В кабинете, как и во всем доме, стоял странный, спертый, застоявшийся запах - не то от пациентов, не то от лекарств, уж не знаю. Светлая, выгоревшая на солнце занавеска была порвана.

Увидев маленькое пятнышко крови на халате Сугуро, я почувствовал себя нехорошо. Пока я устраивался на кушетке, Сугуро, часто мигая, рассматривал рентгеновский снимок, держа его на уровне глаз. Проникавшие сквозь занавеску лучи освещали его отечное лицо.

- Прежний врач вводил мне по четыреста кубиков.

Сугуро не ответил. Я напряженно следил, как он вынул из ящика стеклянную баночку с иглами, проверил у одной отверстие и, присоединив иглу к резиновой трубке, взял шприц с наркозом. Его толстые волосатые пальцы шевелились, как гусеницы. Под ногтями чернела грязь.

- Поднимите руку, - глухо сказал он.

Его пальцы стали нащупывать углубление между ребрами - место, куда нужно вонзить иглу. Его прикосновения отдавали каким-то металлическим холодом. Нет, скорее даже не холодом, а бессердечной точностью, будто перед ним был не больной, а неодушевленный предмет.

«Совсем другие пальцы, не такие, как у прежнего врача, - подумал я, и дрожь пробежала по моему телу, - у того они были теплые».

В бок мне вонзилась игла. Я явственно почувствовал, как она легко прошла сквозь плевру и остановилась. Великолепный укол!

- М-м... - натужился я.

Сугуро, не обращая на меня внимания, рассеянно смотрел на окно: обо мне он, кажется, и не думал, да и вообще похоже было, что он ни о чем не думал.

Хозяин бензоколонки отозвался о Сугуро, как о человеке молчаливом и странном. Действительно, он был странный.

- Неприветливый, именно неприветливый. Такие врачи встречаются, - сказала мне жена.

- Кто его знает! Во всяком случае, среди пригородных врачей вряд ли найдешь другого, кто бы так искусно смог ввести иглу. И почему он осел в этой дыре?!

«Ввести иглу кажется пустяком, но в действительности дело это трудное, - не раз слышал я от своего прежнего врача, когда жил в Кэйдо. - Тут доверяться практиканту нельзя. Кто умеет сделать это как нужно, уже специалист по туберкулезу».

Этот врач, проработавший не один год в туберкулезном санатории, объяснил мне, что, если игла новая, боль бывает незначительной, но чтобы быстро довести иглу до нужного места, надо уметь рассчитать силу. Случается, что прокалывают легкое, и тогда возникает спонтанный пневмоторакс. Но даже если этого и не произойдет, все же пациенту можно причинить сильную боль, если игла сразу не вводится куда следует.

Я знал это по собственному опыту. Ведь даже старому, опытному врачу в Кэйдо не раз приходилось вынимать иглу и начинать все заново, И порой испытываешь такую боль, словно твою грудь рассекают пополам.

Такого казуса с Сугуро не случилось ни разу. Одним плавным движением он вводил иглу в плевральную полость, и я не испытывал никакой боли. Все кончалось, прежде чем я успевал охнуть. Если прежний мой врач в своих суждениях был прав, то этот человек с отечным и серым лицом, должно быть, давно уже занимается лечением туберкулеза. Не понимаю только, зачем такой специалист, да еще по своей воле, забрался сюда...

И все же его искусство не могло заглушить во мне беспокойства, и скорее даже не беспокойства, а какой-то неприязни. Я не мог этого объяснить ни жесткостью его движений, когда он нащупывал межреберное углубление, ни тем леденящим холодом, который чувствовался, когда его руки прикасались к телу. Все это, вместе взятое, заставляло меня содрогаться. Вначале, правда, я думал, что во всем виноваты его толстые и волосатые, как гусеницы, пальцы, но, кажется, и это было не так...

После моего переезда уже прошел почти месяц. Живот жены увеличивался на глазах. Вскоре мне предстояло отправиться на Кюсю, на свадьбу свояченицы.

- Может, девочка будет. Живот-то круглый, - радостно шептала жена, прижимая к щеке распашонку. - А знаешь, стучит как! Иногда очень сильно!

Большую часть своего времени хозяин бензоколонки прохаживается в своем белом комбинезоне перед насосом. Я здороваюсь с ним, когда иду на службу. Иногда останавливаюсь поболтать. А в бане встречаюсь время от времени и с хозяином ателье. Порой мне уже кажется, что стоит только выздороветь - и я буду вполне счастлив. И домик свой, хоть и маленький, есть, и ребенок будет. Может быть, это счастье и невелико, но оно меня вполне устраивает.

И только один Сугуро не давал мне покоя, будоража любопытство. Ставни его дома оставались закрытыми: наверно, жена еще не вернулась. Валявшийся во дворе детский резиновый сапожок куда-то пропал; возможно, его утащила собака.

Однажды мне удалось кое-что разузнать о Сугуро.

Я пришел к нему на прием в пятый раз. Ожидая своей очереди, я случайно обнаружил среди старых журналов небольшой альбом. Это был поименный список выпускников медицинского института в городе Ф. Фамилия Сугуро редкая, и она сразу бросилась мне в глаза. Меня удивило странное совпадение: Ф., где учился Сугуро, был как раз тем городом, куда я собирался ехать на свадьбу.

- Оказывается, у него акцент жителя Ф. на Кюсю.

- Какой акцент?

- Я же тебе говорил! Когда я в первый раз был у него, он так смешно выговаривал некоторые слова!

- Уж не сбежала ли от него жена, от этого Сугуро? - как-то сказал мне в бане хозяин бензоколонки. - Все может быть! Ведь говорят, что он с ней жил еще, когда она работала у него медсестрой.

- Н-да, человек он странный.

- Ну, его-то странности нам на руку: Вот в прошлом году у меня заболел ребенок, он его вылечил, а денег до сих пор не требует.

- А скажите, жена Сугуро, что, по вашим словам, сбежала от него, как выглядит?

- Как выглядит? Баба и баба! Такая же бледная, как и он. Она почти нигде не показывается, даже к станции не выходит!

Я регулярно бывал у Сугуро, но он со мной почти не разговаривал. Порванная занавеска все больше и больше выгорала на солнце, но ее не меняли. Пациенты, в большинстве своем крестьяне, терпеливо ожидали в прихожей своей очереди, листая газеты и журналы. У Сугуро медсестры не было, и лекарства приготавливал он сам.

Как-то вечером, когда жара особенно давала о себе знать, прогуливаясь вдоль шоссе, я увидел Сугуро.

Он стоял у дороги с тросточкой в руке и пристально смотрел на витрину ателье. Заметив меня, он отвернулся и зашагал прочь. Когда я поздоровался с ним, он молча кивнул мне в ответ.

Витрина, как всегда, была покрыта белой дорожной пылью. Портного не было видно, и лишь красноволосый манекен со своей обычной улыбкой смотрел сквозь стекло. Оказывается, Сугуро разглядывал «сфинкса».

В конце сентября я сел в унылый поезд и отправился на Кюсю, на свадьбу свояченицы.

Перед отъездом Сугуро сделал мне поддувание. Я не спросил его, можно ли мне ехать, - все равно не получил бы ясного ответа.

Свояченица выходила замуж по любви за клерка, с которым познакомилась в Токио, но родители жениха жили в городе Ф., поэтому свадьбу решили отпраздновать там. Свояченица, видимо, чувствовала себя неловко: из ее немногочисленной родни присутствовал только я.

Сразу же по приезде мне захотелось скорее вернуться домой. Я много слышал об этом речном крае и был очень удивлен, увидев совершенно черную, пахнущую болотом реку Накагаву, протекавшую в центре города. По ее темной мутной воде плыли то дохлые щенки, то рваные резиновые сапожки. Я сразу вспомнил затхлый запах в приемной Сугуро. Жители города говорили с таким же акцентом, как и он, и я почему-то подумал, что Сугуро тоже смотрел на эту реку и ходил когда-то по этим улицам. И мне опять стало как-то не по себе.

Свадебный ужин устроили в небольшом ресторанчике недалеко от центра. Жених свояченицы - коренастый мужчина - производил впечатление типичного клерка. Один из бесчисленных служащих, похожих на тех, которые, как и я, по утрам дожидаются электрички на станции Синдзюку. И я мысленно пожелал, чтобы у свояченицы родился ребенок, чтобы они с мужем купили дешевый участок где-нибудь в пригороде

Токио, построили свой домик и наслаждались бы, подобно мне, маленьким, обыкновенным счастьем. Глядя на них, я, между прочим, не в первый раз подумал, что самое большое счастье для человека - быть обыкновенным, жить тихо, размеренно, без треволнений.

За столом моим соседом оказался двоюродный брат жениха. Он тоже был коренастый, но полный. На его визитной карточке я прочел: «Врач».

- Вы, наверно, окончили здешний медицинский институт? - спросил я так просто, от нечего делать, и вспомнил альбом, который видел у Сугуро. - Кстати, вы встречали такого врача - Сугуро?

- Сугуро? - переспросил он, повернув ко мне покрасневшее от выпитого сакэ[ 3 ] лицо. - Дзиро Сугуро?

- Да.

- Вы его знаете?

- Да, он делает мне поддувание.

- Гм... - Мой собеседник пристально посмотрел на меня. - Так, значит, он теперь в Токио? М-да...

- А что, вы вместе учились?

- Нет. Он... Разве вы не знаете, Сугуро был замешан в этом деле...

И, понизив голос, он стал рассказывать.

Попрощавшись с гостями, молодые отправились на вокзал. Мы проводили их до станции. Начался дождь. Всем сразу стало как-то скучно. Родственники жениха предложили выпить, но я, сославшись на усталость, отказался и побрел к себе в гостиницу. Она почти пустовала. Когда горничная, постелив постель, вышла, я еще долго сидел на циновке, выкурив подряд чуть ли не полпачки сигарет, хотя давно уже бросил курить.

Наконец, раздевшись, я лег в постель, но уснуть не мог. Я думал о Сугуро, историю которого узнал сегодня. По крыше стучал дождь, где-то в конце коридора тихо смеялись горничные.

Едва задремав, я тут же просыпался. В темноте передо мной появлялось землистое, одутловатое лицо Сугуро, шевелились его волосатые, похожие на гусеницы пальцы. Моя правая рука невольно вздрагивала, словно эти пальцы прикасались к ней.

Дождь, видно, зарядил надолго. После обеда я надел плащ и пошел в редакцию местной газеты.

- Я хотел бы просмотреть старые газеты. Может, вы разрешите?..

Девушка, сидевшая за окошком с надписью «Администратор», посмотрела на меня подозрительно, но все же позвонила в архив.

- Газеты каких лет вас интересуют?

- Первого послевоенного года. Помните это дело с военнопленными в институтской клинике? - ответил я. - Хотелось бы просмотреть тогдашние газеты.

- У вас есть какая-нибудь бумага?

- Нет.

Все же мне разрешили пройти в архив и познакомиться с интересовавшими меня газетами.

Вот оно передо мной, это дело. Врачи городской клиники обвинялись в умерщвлении восьми пленных американских летчиков, которых они использовали в качестве подопытных животных. Опыты должны были показать, какое количество крови при ее потере является для человека смертельным, в каких дозах можно вливать физиологический раствор, заменяющий кровь, и сколько времени человек может прожить после частичного удаления легких. В этих опытах принимали участие двенадцать работников институтской клиники - врачи, лаборанты, сестры. Суд начался в городе Ф., а окончился в Иокогаме. В конце списка обвиняемых значилась фамилия Сугуро. Газеты не сообщали, какую роль он играл в этих опытах. Главным обвиняемым был профессор, заведовавший хирургическим отделением. Он покончил с собой вскоре после процесса, восемь человек были приговорены к многолетнему заключению, трое получили по два года каторжных работ. Сугуро был в числе последних троих.

Из окна архива я видел низкие рыхлые тучи, нависшие над городом. По временам, отрываясь от чтения, я смотрел на это мрачное осеннее небо.

Но вот и все. Выйдя на улицу, я решил побродить по городу. Косой мелкий дождь хлестал меня по лицу. Так же, как в Токио, громыхали трамваи, проносились автомашины. По мокрому тротуару шли девушки в разноцветных дождевиках: красных, зеленых... Из кафе доносилась надрывная, щекочущая нервы музыка. Со стены кинотеатра улыбалась во весь рот Тиэми Эри[ 4 ].

- Господин, купите лотерейный билет! - крикнула мне из подъезда какая-то женщина в переднике.

Я чувствовал себя вконец опустошенным. Зайдя в кафе, я выпил чашку кофе и съел пирожное. В распахнутую дверь входили родители с детьми, парни со своими подругами. У одних были острые, лисьи лица, как у хозяина бензоколонки, у других - широкоскулые, крестьянские, с квадратными подбородками, как у портного. Сейчас, наверно, хозяин бензоколонки в белом комбинезоне качает бензин в грузовик, а портной нажимает на педаль своей швейной машины за пыльной витриной. Эти двое, если поразмыслить, тоже имели известный опыт уничтожения людей. Только в одном Нисимацубара, куда я не так давно переселился, я знал уже двух, кто преспокойно убивал людей. Теперь к ним прибавился Сугуро.

Я растерялся. Как же до сих пор я не задумывался ни о чем подобном? И вон тот человек, что вошел сейчас в кафе с ребенком, верно, убил одного-двух, а может, й больше... Но разве его лицо - как спокойно он пьет кофе и, кажется, выговаривает за шалость сынишке! - лицо убийцы? Да, лица людей, словно витрины - пыль, покрывает какой-то непроницаемый слой.

Я вышел из кафе и сел в трамвай. Институтская клиника находилась на конечной остановке. Дождь все лил на поредевшие кроны деревьев.

Я сразу нашел хирургический корпус, где анатомировали живых людей. Сделав вид, что иду навестить больного, я поднялся на третий этаж. По коридорам из общих палат несся резкий запах дезинфекции, смешанный с затхлостью. Пахло точно так же, как в приемной Сугуро.

В операционной было пусто. У окна стояли два кожаных дивана. Я присел. Что, собственно, привело меня сюда? Несколько лет назад над одним из столов здесь склонялось землистое, отечное лицо Сугуро... У меня вдруг появилось острое желание увидеть его.

Внезапно разболелась голова, и я поднялся на плоскую крышу. Внизу, как огромный серый зверь, притаился город. А за ним начиналось море. Очень далекое, пронзительно синее...

Когда я вернулся в Токио, здесь уже чувствовалась глубокая осень. Жене, разумеется, я ничего не рассказал, но сразу же по приезде отправился к Сугуро.

Когда он вставлял иглу в резиновую трубку, я безучастно бросил:

- Я только что из города Ф.

На мгновение глаза Сугуро загорелись и впились в мое лицо, но тут же погасли. Пальцы его начали привычно ощупывать мои ребра. На его белом халате алело маленькое пятнышко крови.

- Сделайте, пожалуйста, замораживание.

Обычно таким больным, как я, анестезию не делают. У меня вырвалось это потому, что я испугался прикосновения холодных пальцев Сугурр и пятнышко крови на его халате. Только потом я сообразил, что о том же самом, верно, молили пленные перед «операцией».

В кабинете, казалось, с каждой минутой становилось все темнее, то ли оттого, что занавески был задернуты, то ли потому, что зашло солнце. В баллоне гудел воздух, нагнетаемый в мои легкие. На лбу меня выступил пот.

Когда игла была вынута, я с облегчением подумал: «Кажется, пронесло!» Сугуро, стоя ко мне спи-

ной, записывал что-то в карточку. Но вот он обернулся и, часто за.мигав глазами, пробормотал каким-то не своим, надтреснутым голосом:

- Ничего нельзя было поделать. Вот что... И на будущее не зарекаюсь. Сложись снова такая ситуация, может, опять так же поступлю... Так же...

Я вышел из лечебницы и медленно побрел по шоссе. Прямое и длинное, оно казалось бесконечным. Навстречу мне, подымая клубы пыли, мчался грузовик. Я прислонился к витрине ателье, выжидая, пока он пронесется. Манекен, уставившись голубыми глазами в одну точку, окаменело улыбался.

«Кто ходит утром на четвереньках, днем на двух ногах, а вечером на трех? Человек», - вспомнил я почему-то загадку, слышанную в детстве. Интересно, буду ли я еще ходить к Сугуро?

I

- На который час перенесли обход?

- На половину четвертого.

- Что, опять совещание?

- Угу.

- Ну и смешон же этот мир! Почему все рвутся в деканы?

За разбитым оконным стеклом шумел февральский ветер. Бумажная наклейка, предохранявшая стекло от взрывной волны, слегка отстала и шуршала. Третья лаборатория помещалась в северном крыле больницы. Здесь даже днем было холодно и сумрачно.

Расстелив на столе газету, Тода скальпелем скреб на ней кусок сухой глюкозы, измельчая ее в порошок. Время от времени он собирал крупинки белого порошка на палец и с удовольствием слизывал их. В палатах стояла тишина. Был «мертвый час».

Размазав на стеклянной пластинке платиновой иглой комок желтой мокроты, Сугуро подсушил ее над голубым пламенем газа. Противный запах ударил в нос.

- Вот, черт, опять не хватает раствора Габетта[ 5 ]

- Чего?

- Раствора Габетта.

Сугуро всегда говорил с Тода на кансайском наречии. Эта привычка родилась еще в студенческие годы и сблизила их.

- Чья мокрота-то?

- «Бабушки», - ответил Сугуро и покраснел. Тода иронически усмехнулся белыми от глюкозы

губами.

- Опять ты за свое! - Он укоризненно покачал головой. - Неужели не лень возиться с этой безнадежной старухой?

- Да я не вожусь, просто...

- Она же обречена. Только зря тратишь раствор. Но Сугуро, часто мигая толстыми веками, начал

окрашивать мокроту. Зажатая двумя стеклянными пластинками, она стала коричневой, как край яичницы. Сугуро вдруг представил себе такие же коричневатые, тонкие, как палочки, морщинистые руки старушки. Тода прав, она не протянет и года. Заходя каждое утро в вонючую от спертого воздуха общую палату, он видел, как у старухи, укутанной в грязное одеяло, глаза тускнеют все больше и больше.

Когда родной город старушки, Модзи, сгорел от бомбежки, она решила приехать в Ф. к сестре, но та вместе с семьей пропала где-то без вести. Полиция, определила старуху в клинику как больную, которая нуждается в постоянном уходе. С тех пор она и лежит в общей палате третьего корпуса. От ее легких остались одни ошметки, так что помочь ей ничем нельзя. Шеф - профессор Хасимото - давно уже махнул на старуху рукой.

- А вдруг возьмет да и поправится...

- Еще чего! - фыркнул Тода. - Брось ты эти нелепые сантименты. Ну, хорошо, ты ее спасешь, а толк-то какой? Все палаты забиты такими же безнадежными, а ты неизвестно почему носишься с одной этой старухой!

_ Да не ношусь я совсем...

_ Может, она напоминает тебе мамашу?

_ Не говори глупостей...

- Ну и хлюпик ты! Прямо барышня из модного романа.

Сугуро густо покраснел, словно кто-то подглядел его тайну, и бросил стеклянные пластинки в дальний угол полки.

Он не знал, как объяснить Тода свое отношение к старушке. Ему было стыдно сказать: «Эту больную я считаю своим первым пациентом. Мне нестерпимо больно видеть каждое утро в общей палате ее седую голову, я не могу смотреть на ее руки, тонкие, как куриные лапки...» Признайся он в этом, Тода засмеет его. Скажет, что с такими взглядами медику в современном мире не прожить.

- Такое уж сейчас время, все умирают, - сказал Тода, убирая глюкозу в ящик стола. - Один умирает в больнице, другой гибнет под бомбами. Сердобольность к старухе делу не поможет. Лучше разрабатывать новые методы, полностью излечивающие легочный туберкулез.

Тода снял со стены халат, просунул руки в рукава и с назидательной улыбкой старшего вышел из лаборатории.

Три часа. Послышалась торопливая беготня медсестер по коридорам. Больные потянулись на кухню с чайниками. К хирургическому корпусу подкатил бежевый автомобиль. В него уселись маленький толстый человек в форме и военврач. Дверца с шумом захлопнулась, и машина плавно покатила по отливающему свинцом асфальту. Казалось, эти два импозантных человека принадлежат к совершенно иному миру, бесконечно далекому от сумрачных лабораторий и вонючих палат, забитых больными.

В машине сидели профессор Кэндо и его ассистент Кобори. Видимо, совещание закончилось. Сугуро совсем приуныл. Дай бог, чтобы оно на этот раз прошло удачно, не то шеф опять будет ходить мрачнее тучи!

В институте месяц назад скончался от инсульта декан лечебного факультета Осуги. Случилось это во время совещания, на котором присутствовали командующий Западным военным округом, военврачи и чиновники из министерства просвещения. Неожиданно старик поднялся и, шатаясь, пошел в уборную. Когда, услышав глухой звук падающего тела, туда прибежали люди, он хрипел, вцепившись в цепочку смывочного бачка.

Через неделю в институтском дворе состоялись похороны. День был пасмурный, холодный. Ветер, дувший с моря, носил по двору черную пыль и клочья газет. Под парусиновым тентом, положив руки в белых перчатках на эфесы сабель, сидели, широко расставив ноги, высшие чины Западного военного округа. Тощие профессора в форме, с усталыми лицами рядом с ними имели жалкий вид. Один из офицеров, прочитав длинную речь перед портретом покойного, призвал присутствующих деятельно проявлять верноподданнические чувства.

Даже Сугуро, всего лишь скромный практикант клиники, мог догадаться о тех страстях, которые разгорелись между профессорами из-за кресла декана лечебного факультета. Недовольное лицо профессора Хасимото говорило об этом достаточно красноречиво. Последние дни шеф во время обхода все чаще придирался по пустякам к персоналу, выговаривал больным.

Тода считал, что большинство профессоров были просто «окручены» заведующим вторым хирургическим отделением Кэндо. Несмотря на то, что преимущества - возраст, стаж - были, казалось, на стороне Хасимото, шефа Сугуро и Тода, он не имел всех шансов на успех. Группа Кэндо заблаговременно укрепила свой позиции, установив тесный контакт с командованием Западного военного округа. Тода утверждал, что профессор Кэндо негласно пообещал командованию в случае его избрания деканом целиком предоставить раненым второй корпус клиники.

Постоянная связь между Кэндо и командованием поддерживалась, по словам Тода, при посредничестве бывшего доцента второго хирургического факультета, а ныне военврача Кобори.

Молодому практиканту Сугуро все эти хитроумные интриги казались темным лесом. К тому же они никак не могли повлиять на его будущее. «Я не чета Асаи или Тода, разве мне удержаться в клинике! - рассуждал он. - С меня хватит, если устроюсь фтизиатром в какой-нибудь горный санаторий. А потом эта действительная служба - все равно скоро придется распрощаться с институтом».

С наступлением сумерек у парадного подъезда второго хирургического факультета все чаще останавливаются машины защитного цвета. Неуклюже стуча саблями о сапоги, дверцы открывают военврачи-практиканты с зелеными петлицами. Толстый профессор Кэндо величественно садится в машину. Опять шеф будет ко всем придираться. Да, последние дни он не в духе...

В половине четвертого - это время обхода - Сугуро вместе с Асаи, с Тода и со старшей сестрой ждали профессора у его кабинета.

- Ну, как там совещание? - часто моргая, шепотом спросил он у Асаи, который перебирал карточки больных.

- Не знаю.

И Асаи многозначительно посмотрел на Сугуро: какое, мол, тебе, несчастному лаборантишке, до этого дело!

- Вы бы лучше... Где, кстати, анализ желудочного сока Мицу Абэ? На всякий случай, вдруг его шеф потребует.

Этот Асаи, в недавнем прошлом военврач, изо всех сил старался закрепиться в хирургическом отделении. Ассистентов не хватало, вся молодежь была призвана в армию на краткосрочную службу, и Асаи не терял времени зря. По слухам, он обручился с племянницей шефа.

Сугуро, заикаясь, пытался что-то сказать, но Асаи отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и снова углубился в картотеку.

В четыре часа зимнее солнце скрылось за тучами. Стало быстро темнеть. Наконец из кабинета вышел шеф в сопровождении старшей сестры Оба, которая была также и его секретарем. Они казались очень уставшими.

Зеленый галстук шефа съехал набок. Всегда аккуратно причесанные серебряные волосы прядями спадали сейчас на потный лоб. Таким его еще никогда не видели.

Со студенческих лет Сугуро, наблюдая издали за профессором Хасимото, лучшим хирургом лечебного факультета, испытывал какой-то непонятный страх и вместе с тем восхищение. Точеное, скульптурное лицо профессора, несомненно красивое в молодости, с годами приобрело высокомерное выражение. Вспомнив почему-то жену шефа, белокурую немку, с которой Хасимото познакомился, когда учился за границей, Сугуро с тоской подумал, что ему, деревенщине, нечего мечтать о такой судьбе.

- Быть сегодня буре, - шепнул, подойдя, Тода. - Ты что, действительно не взял сок у этой Мицу?

- Я пытался, - нехотя ответил Сугуро, отводя глаза, - но бедняжка никак не могла проглотить трубку. Она так измучилась, и я ее пожалел...

Среди больных туберкулезом встречаются люди, которые упрямо утверждают, что у них нет мокроты. Мицу Абэ именно такая. Мокрота у Абэ, конечно, была, только она проглатывала ее со слюной, и поэтому мокроту эту у нее приходилось извлекать вместе с желудочным соком. Но сколько Сугуро ни пытался заставить женщину проглотить резиновую трубку, она, давясь слезами, выталкивала ее.

- Ну что с тобой делать! - подняв плечи, воскликнул Тода. - Если уж старик поинтересуется, скажи, что результат положительный.

Обход начался с общей палаты. Короткий февральский день ушел, оставив бледный свет только

у окон. Когда профессор Хасимото, ассистент Асаи, старшая сестра Оба, Тода и Сугуро впятером появились в палате, сиделка поспешила зажечь лампочки, затененные маскировочными колпачками. Несколько больных торопливо уселись на койках, высунув руки из-под одеял.

Воздух в палате был тяжелый. С каждым днем становилось все больше больных, готовящих себе пищу прямо в палатах, едкий запах дыма, перемешанный с запахом пота и мочи, заполнял коридоры клиники.

И Сугуро, хотя это повторялось изо дня в день, снова заметил, как переменились больные, когда в палату вошел профессор. Да, на него, Сугуро, они смотрели совсем иначе. Когда он по утрам приходил в палату, они, свесившись с коек, с хитрой улыбкой умоляли его:

- Сугуро-сан, дайте что-нибудь от кашля, замучил, проклятый!

- Доктор, вы мне обещали кальций...

Сугуро отлично знал, что больные просят лекарства не для себя. Они обменивали порошки и таблетки на соевые бобы или жалкий паек батата. Были и такие, что жевали лекарства от голода.

Но когда, раз в неделю, в палату приходил профессор в сопровождении ассистентов, больные сразу делались смиренными. Когда Асаи протягивал профессору температурный листок, висевший у изголовья больного, тот, словно в ожидании приговора, преисполненный сознания собственного ничтожества, смотрел тусклыми глазами на «больших людей» и всеми силами пытался скрыть жар и душивший его кашель. Больные сидели сгорбившись, безвольно опустив руки на колени, и думали только об одном - как бы скорее освободиться от томительного допроса докторов.

- Снимите халат, - подойдя к одному из больных, приказал Асаи. - Повернитесь спиной. Да, сыпь побледнела, но из ушей по-прежнему выделения.

Профессор, держа в руках температурный листок,

думал о чем-то своем. В темной палате, без очков, он, конечно, не мог разглядеть цифры.

- А температура? - рассеянно спросил он.

- Как начались боли в ушах, все время больше тридцати восьми, - сказал Асаи.

- Теперь уже совсем не болят, - чуть не плача, поспешно пролепетал больной с впалой грудью, проглядывавшей из заплатанного халата. - Совсем уже не болят.

У него были явные признаки ушного туберкулеза. Под правым ухом распухли лимфатические железы, образовав маленькие шишки. Когда длинные белые пальцы профессора с зажатой между ними сигаретой с силой надавили на опухоль, больной, закусив губы, еле сдержался, чтобы не закричать.

- Да, ничего особенного, сэнсэй[ 6 ].

- Не говори глупостей!

- Сэнсэй, я поправлюсь?

Профессор молча направился к соседней койке. Шагая за старшей сестрой и Тода, Сугуро услышал, как Асаи, склонившись над температурной карточкой, слащаво шепнул больному:

- Не волнуйся, папаша. Боль успокою.

Против ожидания сегодня шеф был не так раздражителен. Видимо, его целиком поглотили собственные мысли. Он даже не замечал, как на одеяла больных сыплется пепел от его сигареты, зажатой между красивыми пальцами. Встав у следующей койки, он только молча кивал на слова Асаи и, не давая никаких указаний, переходил к следующей. Сугуро облегченно вздохнул, решив, что сегодня, пожалуй, ему не попадет из-за злосчастного анализа.

Окна начал затягивать молочно-белый вечерний туман. Из собачьих конур послышался лай подопытных собак, требующих кормежки. Лампочки тускло светили из-под темных колпачков. Далеко под покровом тумана чернело море.

Прошедшие осмотр больные по-прежнему сидели на койках, настороженно посматривая на врачей.

Каждый раз, когда лампочки покачивались, их жалкие, сгорбленные тени колыхались на стене. Женщина, лежавшая в углу, не выдержала и, закрыв рукой рот, зашлась в кашле.

- Пожалуй, хватит на сегодня. - Профессор

вяло отстранил очередную карточку, протянутую Асаи, - Кажется, резкого ухудшения нет ни у кого.

- Да, вы правы, конечно, хватит, вы очень утомлены...

Заглядывая профессору в лицо, Асаи подобострастно улыбался.

Тода стоял молча, засунув руки в карманы халата.

- Еще минуту, с вашего позволения... - Асаи повернул голову в сторону Сугуро. - Только два слова о пациентке, порученной Сугуро.

- О ком это?

- О старушке, которая поступила на бесплатное лечение, помните?

Услышав, что говорят о ней, старуха приподнялась на своей койке, стоявшей у самого выхода, и укуталась в рваное одеяло.

- Лежите, лежите! - подойдя к ней, сказал Асаи и носком ботинка тихонько задвинул под койку зеленый тазик.

- Она знает, что обречена, надо бы ее оперировать.

- Гм...

Шеф рассеянно посмотрел на больную. Его лицо продолжало оставаться безучастным.

- Редкий случай. На левом легком две каверны, на правом очаг. Удобно для одновременной операции обоих легких.

Старушка испуганно посмотрела на застывшее лицо Сугуро и, как бы защищая грудь, натянула одеяло повыше. Свет лампочки не доходил до ее койки. И она, словно желая спрятаться в темный угол, сжалась в комок. Но поняв, что важные доктора говорят о ней, она несколько раз виновато поклонилась.

- Доцент Сибата просит разрешить оперировать ему.

- Так. Пусть Сугуро сделает все анализы, а потом - как вы решите...

Асаи обернулся к Сугуро.

- Приготовишь анализы.

Словно ища спасения, Сугуро посмотрел на старшую сестру Оба и на Тода, но лицо сестры было непроницаемым, а Тода отвернулся к стене.

- Надеюсь, Сугуро, все будет в порядке?

- Постараюсь, - чуть слышно ответил Сугуро.

Когда профессор, тяжело ступая, вышел в коридор, Сугуро, прислонившись к двери, тяжело вздохнул. А старушка из своего уголка продолжала смотреть на него. Словно пристыженный, он опустил глаза: только бы не увидеть этого взгляда загнанного зверька! Если ее вообще оперировать, пятьдесят шансов из ста - верная смерть. Если же оперировать сразу оба легких, что делалось здесь всего лишь дважды, - это значит просто убить ее. Но ведь все равно старухе не протянуть и шести месяцев - она так истощена.

«Сейчас такое время - все умирают: один умирает в больнице, другой гибнет под бомбами», - вспомнил Сугуро слова Тода.

После обхода палата наполнилась надрывным кашлем, больные то забивались под одеяла, словно летучие мыши, то вновь сползали с коек. И Сугуро рассеянно подумал, что если у смерти есть запах, то он именно такой, как в этой вонючей палате.

II

Тода говорил правду - люди умирали. Одни умирали в больнице, другие - во время бомбежек.

Институтская клиника находилась в восьми километрах от города, и пока ей везло - вражеские самолеты ее не замечали. Но бомбы можно было ожидать каждую ночь. Старые деревянные корпуса клиники не стали маскировать, но главное здание и железобетонный корпус факультета патологии покрыли черной краской.

С крыши главного корпуса можно было видеть, как с каждым днем уменьшается город Ф. А коричневая пустыня, возникающая на месте сгоревших домов, наоборот, все разрастается. Белые клубы пыли кружились над этой пустошью и в ветреные дни и в тихие, заволакивая густой пеленой здание универмага «Счастье», когда-то приводившего в восторг деревенского паренька Сугуро.

Больше, кажется, уже. не завывали сигналы воздушной тревоги, но в низких свинцовых облаках все время что-то тупо гудело, и иногда, словно наверстывая упущенное, оттуда раздавалось короткое, сухое стрекотание. До прошлой зимы и студенты и больные оживленно обсуждали каждый налет, как горел тот или иной район города, теперь же это никого не удивляло, люди молчали. Чужая смерть больше не волновала. Многие студенты были отправлены на заводские медпункты, на пункты первой помощи, беспорядочно рассыпанные по городу. Скоро и его, практиканта Сугуро, пошлют в армию, куда-нибудь к черту на кулички, для краткосрочного прохождения действительной службы.

К западу от города темнело море. Каждый раз, забираясь на крышу, Сугуро видел его то сверкающим и до удивления синим, то затянутым серой пеленой тумана. Всматриваясь в море, он иногда вдруг забывал и войну, и общую палату, и постоянное недоедание. Ласковая синева далеких волн навевала мечтательность. Он фантазировал: вот кончится война, и он, подобно шефу, поедет учиться в Германию и полюбит там девушку. Или думал о более реальном - как будет работать в небольшой больнице какого-нибудь захолустного городка и лечить его жителей. Может, удастся жениться на дочери влиятельного человека; тогда еще лучше - он поддержит своих стариков, которые сейчас живут в Итодзима. И Сугуро снова приходил к выводу, что обычное, скромное счастье - самое большое счастье.

В отличие от Тода Сугуро ничего не смыслил в литературе, особенно в поэзии. Он помнил одно-единственное стихотворение, которое как-то прочел ему Тода. И когда море ослепляло своею синевой, всякий раз, как ни странно, вспоминались эти стихи:

Когда плывут барашки облаков, Когда клубится легкий пар на небе, Ты, небо, тихо сыплешь хлопья белой ваты, Тихо сыплешь хлопья белой ваты...

И Сугуро чувствовал, как к его горлу подступает комок. Особенно это бывало в последние дни, когда он начал готовить свою «бабушку» к операции. Эти строки всплывали в памяти, стоило ему только подняться на крышу и взглянуть на лежавшее внизу море.

Он начал делать старухе предоперационные анализы. Почти ежедневно он таскал ее из палаты в лабораторию, чтобы сделать электрокардиограмму или взять кровь из ее сухой, превратившейся в палку руки. Каждый раз, когда он вводил ей в вену иглу, она вздрагивала всем телом. Пока еще кровь горлом у нее не шла, но как только началась подготовка к операции, у старушки поднялась температура, чего раньше не было. Она старательно исполняла все, что приказывал ей Сугуро, в надежде выздороветь, а он не мог смотреть ей в глаза.

- Скажи, почему ты согласилась на операцию? - спросил он у нее как-то.

Старушка пробормотала что-то невнятное. Она и сама, видно, толком не знала.

- Почему, спрашиваю, согласилась?

- Да вот Сибата-сэнсэй сказал: «Иначе умрешь, лучше соглашайся».

Примерно через неделю все анализы были получены. Емкость легких старухи против ожидания оказалась большой, но лейкоцитов было мало, а сердце - очень слабое. Сугуро был почти уверен, что старуха обречена на верную смерть.

- Сэнсэй, а после операции я выздоровлю? Когда она спрашивала Сугуро вот так, напрямик,

он уклонялся от ответа; но и Сибата он тоже понимал - ведь все равно она не протянет и шести месяцев. И все же толкать несчастную на мучительную операцию было жестоко.

- Сердце у нее очень слабое, - сказал он, входя к Асаи, который вместе с доцентом Сибата тайком пили больничный спирт. - Вряд ли операция сойдет благополучно.

- Чего ты боишься? - ответил багровый от спирта доцент, небрежно листая анализы, принесенные Сугуро. - Ведь резать-то буду я. Нашел о ком беспокоиться! Старуха, нищенка...

- Это его пациентка, вот он и беспокоится, - как всегда слащаво улыбнувшись, проговорил Асаи. - Я тоже когда-то был таким.

- На этой старухе я хочу кое-что попробовать.- Сибата подошел, шатаясь, к грифельной доске и вытащил из кармана халата огрызок мела. - Оперировать по методу Шмидта я не буду. Ты работу Коллироса читал?

- Да.

- Так вот, я хочу пойти дальше. Коллирос делал широкий разрез под верхним ребром, затем в последовательном порядке срезал четвертое, второе, третье и первое ребра. А я попробую - в соответствии с формой каверн и расположением бронхов...

Сугуро откланялся и вышел из комнаты. Несколько минут он постоял в коридоре, прислонившись лицом к холодному оконному стеклу. Неожиданно он почувствовал страшную усталость. На него будто навалилась гранитная глыба. Старик сторож что-то копал во дворе. Над ним качались голые ветки акаций. Землю он отбрасывал лопатой в сторону. Размеренные, однообразные движения... Во двор въехал грузовик. Поднимая клубы пыли, он пронесся мимо институтского корпуса. В кузове сидели люди в серо-зеленых комбинезонах.

Когда машина остановилась у второго хирургического отделения, из кабины выскочили два солдата с револьверами на поясе, подтянутые, энергичные. Люди же в комбинезонах еле вылезли из кузова и скрылись в подъезде. Рядом с солдатами-японцами они казались очень рослыми и широкоплечими. Сугуро сразу понял: американские военнопленные.

- К нам пленных привезли, - сказал он, войдя в третью лабораторию.

- Ну и что? - равнодушно протянул Тода, не подымая лица от стола. - На днях их тоже привозили. Делали прививку против тифа.

Шумно хлопая ящиками стола, что означало: «Мне некогда интересоваться подобной ерундой», Тода спросил:

- Ты не видел моего стетоскопа? Как на беду, пропал куда-то! Дай-ка мне твой на минутку...

- А что случилось?

- Да одну больную готовят к операции. Нам с Асаи поручили обследование. Что?.. Да нет, успокойся, не твою старуху.

Тода загадочно улыбнулся.

- Угадай кого?

- Откуда мне знать, - хмуро ответил Сугуро.

- Госпожу Табэ из отдельной палаты. Говорят, она родственница покойного Осуги. Ты же ее знаешь.

Еще бы! Кто в клинике не знал эту молодую, красивую женщину. Начиная обход с общей палаты, профессор Хасимото заходил в отдельные под конец. Там он задерживался куда дольше, сам выслушивал больных и расспрашивал их о самочувствии. А к госпоже Табэ он был особенно внимателен. Сугуро видел на ее карточке надпись, сделанную Асаи: «Родственница декана лечебного факультета Осуги».

Заболела эта женщина недавно. В верхушке правого легкого у нее были обнаружены несколько крохотных очагов и каверна величиной с горошину. Но у нее образовалась спайка, поэтому делать пневмоторакс было нельзя. Больная обычно спокойно лежала на спине, разметав на белой подушке длинные густые волосы. Она, по-видимому, любила читать - под большим светлым окном стояло на полочке много романов, большинство из которых Сугуро даже не знал.

Какая у нее была кожа! Белая, нежная, будто атласная. Казалось невероятным, что эта женщина больна туберкулезом. У нее были маленькие тугие груди с розовыми сосками. Говорили, что муж госпожи Табэ - морской офицер и служит где-то очень

далеко. Раз в день ей приносили из дому еду - мать или прислуга. В общем госпожа Табэ во всем отличалась от пациентов общей палаты.

- Скоро поправитесь, мадам, - неизменно подбадривал ее профессор Хасимото. - Я обязательно вас вылечу. Это будет моей благодарностью господину Осуги за все, что он сделал для меня.

Ее собирались оперировать осенью, и Сугуро не понимал, почему операцию вдруг перенесли на февраль. Во время последнего обхода старик об этом ни словом не обмолвился, правда, выглядел он озабоченным.

- Почему вдруг решили оперировать ее сейчас?

- А ты не догадываешься? Разве не заметил, как старик рассеян последнее время? Эта операция...

Тода поднялся со стула и выглянул из окна. Возле второго хирургического отделения, как звери в клетке, ходили взад-вперед солдаты, скрестив руки за спиной, а у акаций старик сторож по-прежнему орудовал лопатой.

- Каждому ясно, что эта операция имеет прямое отношение к выборам декана.

Снова усевшись, Тода вырвал лист из потрепанного немецко-японского словаря, взял щепотку табака из жестянки на столе и скрутил папиросу.

- Я уверен, что старик не хочет упустить случая заполучить лишний шанс. Ведь в апреле выборы, а пациентка - родственница Осуги. Болезнь не запущена, да и организм больной не ослаблен. Вот он и спешит с операцией. В случае успеха он привлечет на свою сторону коллег покойного Осуги, и группа Кэндо останется с носом.

Тода произнес все это многозначительным тоном и с довольной ухмылкой выпустил струю дыма.

Тода вырос в семье состоятельного врача и еще в студенческие годы охотно посвящал Сугуро в сложные интриги врачебного мира: «Медику сантименты противопоказаны, - любил повторять он и, высокомерно поглядывая на растерянного однокашника, добавлял: - Ведь врачи не святые. И карьеру хочется сделать и профессором стать. На одних собаках и обезьянах далеко не уедешь. Чтобы совершить переворот в науке, надо быть безжалостным-. Так что, брат, смотри и учись».

- Значит, поэтому тебе и поручили подготовку к операции? - медленно проговорил Сугуро и закрыл глаза. Усталость, которую он почувствовал только что в коридоре, снова навалилась на него. - Одного вот в толк не возьму...

- Чего?

- Что же получается: моя «бабушка» - подопытная свинка для доцента Сибата, а госпожа Табэ - трамплин для карьеры старика?

- Именно! А что тут плохого? И чего далась тебе твоя «бабушка»? - Тода издевательски улыбнулся.

- Вряд ли я сумею тебе объяснить...

- Зачем делать из всего трагедию? Таков уж наш мир. Без подобных экспериментов медицина застряла бы на мертвой точке. Твое нытье особенно комично сейчас, когда, что ни день, под бомбами гибнут сотни людей. Теперь человеческая смерть никого уже не удивляет, и гораздо больше смысла погубить старуху на операционном столе, чем позволить ей умереть от бомбы.

- Какой же все-таки в этом смысл? - глухо спросил Сугуро.

- Понятно, какой. Погибни старуха от бомбежки - ее останки выбросят в Накагаву. А если она умрет во время операции, то послужит науке. Я уверен: знай она, что умирает ради спасения многих других таких же больных, сама охотно легла бы под нож.

- Ты, Тода, не человек, а камень. - Сугуро тяжело вздохнул. - Твои доводы убедительны, но я не могу быть таким, не могу...

- Не будешь камнем, не проживешь! - Тода истерично захохотал. - Ты, Сугуро, тюфяк. Разве сейчас можно жить иначе?

- По-твоему, нет?

- Я даже не задумываюсь над этим. Дай-ка мне лучше твой стетоскоп.

- Он в моем пакете первой помощи.

Сугуро вышел во двор. Старик сторож все копался в земле.

- Бомбоубежище роешь?

- Да нет. Велят акации валить. Вон они как разрослись! Начальство срубить приказало, но зачем, не понимаю...

Солдат перед хирургическим отделением уже не было. Грузовик, доставивший военнопленных, куда-то исчез. Сугуро стал подниматься на крышу, его ботинки гулко стучали по ступеням лестницы.

Внизу притаились больничные корпуса. Справа виднелись лаборатория инфекционных заболеваний и терапевтическое отделение. В центре чернели библиотека и покрытый дегтем железобетонный корпус факультета патологии. Из трубы дезинфекционной камеры подымался серый дым. «Сколько сотен больных, сколько врачей и медсестер сосредоточено здесь!» - подумал Сугуро. И ему показалось, что между этими зданиями вращаются невидимые шестерни гигантского механизма. Но лучше не думать. Все равно это ни к чему не приведет.

Море почернело и будто сжалось. Желтая пыль вздымалась над городом, застилая ватные облака и тусклое зимнее солнце. Сугуро внезапно почувствовал, что ему абсолютно все равно, победит Япония в этой войне или проиграет ее. Думать еще и об этом у него просто не хватало сил.

III

- «Будет пять миллиардов шестьсот семьдесят миллионов лет бодхисатве Амида, и тогда обладающим истинной верой откроется свет...»

- Не беспокойтесь, лежите, лежите.

- Хорошо, сэнсэй.

Пока Сугуро выслушивал впалую грудь старушки, она с закрытыми глазами слушала священные тексты, которые нараспев читала соседка по койке, Мицу Абэ. Мицу и его «бабушка» были ровесницами, их койки стояли рядом, поэтому они часто беседовали.

- Стихи Будды?

- Нет, что вы, это поучения святого Синрана[ 7 ], - Мицу кивнула в сторону своей соседки. - Все просит почитать ей буддийские книги, вот я...

- А вы читайте, не стесняйтесь.

- Хорошо, сэнсэй.

Мицу опять надела очки, которые убрала уже было в футляр, уселась поудобнее на койке и, снова бережно взяв книгу в порванном переплете, продолжала читать:

- «Однажды Сакья[ 8 ] навестил своего больного ученика. Ученик этот был так слаб, что даже не мог убрать за собой. Сакья...» Сэнсэй, что этот иероглиф обозначает?

- «Заботливо». Ведь это книга для детей!

- Да. Мне ее дала почитать больная вон с той койки, «...заботливо обтерев его, спросил, ухаживал ли он хоть раз за своим больным другом, когда был здоров. Ты так мучаешься сейчас потому, что никогда не ухаживал за больными. Тебя сейчас терзают болезни телесные... Но есть еще болезни души, которые могут длиться и в трех жизнях...»

Мицу читала низким, невнятным голосом. «Бабушка» слушала ее с закрытыми глазами. На полу рядом с койкой стояла алюминиевая чашка с приставшей к ней желтой кожурой батата. Больные, лежавшие поблизости, тоже молчали и внимательно слушали.

- Верно, святой хотел сказать, что, прежде чем думать о телесном излечении, нужно преобразиться душой.

Услышав этот комментарий Мицу, «бабушка» едва заметно кивнула. А Сугуро, спрятав в карман стетоскоп, думал, как сообщить ей о том, что ему поручили.

- Знаете, сэнсэй, - сказала Мицу, повернувшись к Сугуро, - как она узнала об операции, так сдаватъ стала. Очень уж ей с сыном свидеться хочется, поэтому и согласилась.

- А у нее есть сын?

- Да. На войне он.

Мицу сползла с койки и, покопавшись в корзинке, стоявшей на полу, вытащила аккуратно сложенный национальный флажок. На его дешевой ткани желтели пятна, как от дождевых капель.

- Все в нашей палате уже сделали на нем надписи. Сэнсэй, вы тоже напишите что-нибудь на флажке для ее сына.

- Хорошо.

Взяв в руки флажок, Сугуро совсем растерялся. Он понял, что не сможет сказать своей пациентке, что день операции уже назначен.

Это стало известно сегодня утром. В следующую пятницу профессор намерен оперировать госпожу Та-бэ, а еще через неделю доцент Сибата займется его «бабушкой». Сугуро и Тода назначили ассистировать при обеих операциях.

Как только пациент узнает дату операции, он начинает нервничать. Дрожит от воображаемого прикосновения скальпеля и подпиливания ребер. У Сугуро не хватило смелости обречь эту старуху, которая почти наверняка умрет, еще. и на мучительную неделю ожидания.

Вернувшись в холодную лабораторию и сдвинув со стола пробирки и пинцеты, Сугуро расстелил флажок. Он не знал, что написать. На грубой ткани пестрело несколько надписей пациентов общей палаты. Когда этот флажок попадет в руки старушкиного сына - если он вообще к нему попадет, - она скорее всего уже будет в могиле. От этой мысли на душе стало тоскливо. Он вытащил из стола Тода сигареты. Обычно он их не мог курить, а теперь закурил. После долгих раздумий с чувством отвращения написал банальное пожелание: «Только с победой!»

Как и предполагал Тода, госпожу Табэ готовили к операции долго и тщательно. Особенно лез из кожи ассистент Асаи - еще бы, от успеха этой операции зависела и его карьера! В.едь не пройдет и года, как

вернутся с действительной службы его одногодки, и до этого времени необходимо укрепиться и завоевать расположение шефа. Место доцента, на которое он метил, непосредственно зависело от личного покровительства декана факультета.

Один лишь Сибата, как уверял Тода, был против выдвижения старика. Сибата был питомцем прежнего заведующего хирургическим отделением.

Обычно шеф обходил больных два раза в неделю, но в последнее время старик почти ежедневно заглядывал в палату к госпоже Табэ.

- Осенью выпишетесь, - с улыбкой говорил профессор Хасимото, разглядывая на свет снимок грудной клетки. - Потом отдохнете с полгодика в деревне и к Новому году совсем поправитесь.

Очевидно, у профессора появилась уверенность в результатах выборов - в последнее время он переменился, от его рассеянности и раздражения не осталось и следа. Засунув руки в карманы белоснежного халата, шел он сейчас по коридору. Его чуть наклоненная вперед внушительная фигура гипнотизировала провинциала Сугуро. Именно таким, по его понятиям, и должен быть профессор. Тяжело ступая в солдатских ботинках, Сугуро шел следом за Тода и за сестрой Оба и вновь испытывал к шефу чувство юношеского поклонения.

Последнее время из палаты госпожи Табэ не выходила ее мать, пожилая дама с благородными манерами, в черных шароварах. При появлении врачей молодая женщина, сидевшая на кровати, подняла упавшие на лицо волосы и улыбнулась.

- Сэнсэй, как вы думаете, все будет хорошо? - спросила профессора мать.

- Вы о чем?.. А-а, она еще будет спать, а операция уже кончится. Правда, ночь-другую самочувствие будет неважное. Жажда, небольшой озноб, но это очень быстро пройдет.

- Но все же опасность какая-нибудь остается?..

- Для вас, видимо, и искусство профессора и наше усердие ничего не значат... - угодливо улыбнулся Асаи.

Казалось,- что действительно опасного исхода ничто не предвещало. Госпожа Табэ была не истощена, сердце работало без перебоев, состав крови был хороший, да и каверна находилась в удобном для операции месте. Даже Сугуро, который лишь один раз ассистировал при такой операции, считал, что успешно справился бы с ней самостоятельно.

Когда шеф выслушивал сердце госпожи Табэ, приставив стетоскоп к ее упругой груди, Сугуро чувствовал какую-то странную досаду. Он не знал, что это: ревность к мужу красавицы и зависть к счастью, какого он никогда в жизни не обретет, или же обида за больных, лежащих в общей грязной палате...

Наступил четверг. В предоперационную ночь медсестра протирает тело больного спиртом и сбривает волосы. Сугуро допоздна оставался в лаборатории вместе со старшей сестрой и Тода, комплектуя необходимые для операции снимки и инструменты. Когда он вышел в темноту и направился в свой пансион, до которого от клиники было всего десять минут ходу, то услышал шум автомашины. Автомобиль поравнялся с ним, и он увидел через запотевшее стекло профессора Кэндо. Рядом с ним, положив руки на эфес сабли, сидел генерал с двойным подбородком. В этот дождливый вечер профессор Кэндо показался Сугуро каким-то одиноким и несчастным - таким он его еще никогда не видел.

«Кажется, наш старик победит», - подумал он, решив, что завтра закулисная борьба двух профессоров достигнет высшей точки. Он даже почувствовал легкое волнение от этой мысли.

На следующий день в десять часов утра Асаи, Тода и Сугуро, надев поверх халатов резиновые передники, в сандалиях, ждали у операционной, когда привезут больную.

Небо было пасмурным. Операционная находилась в самом конце коридора - сюда больные не заходили. Натертый паркет холодно блестел.

Но вот издалека донесся мягкий шум колес. По коридору медленно катилась тележка с госпожой Табэ, подталкиваемая медсестрой и матерью больной.

Из-за наркоза и страха перед операцией лицо больной было очень бледным, черные волосы разметались по плечам.

- Ну, держись молодцом, - сказала мать вслед удалявшейся тележке. - Я буду тут. Сейчас и сестра подойдет. Ведь операция скоро кончится...

Совсем ослабевшая больная открыла помутневшие, как у подбитой птицы, глаза и что-то пробормотала, но слов разобрать было невозможно.

- Не беспокойся, - сказала мать. - Профессор все сделает как надо.

В это время старшая сестра Оба завязывала профессору халат, он уже вымыл руки спиртом. Потом она, словно мать сыну, который уже перерос ее, надела на голову старика белую шапочку, похожую на феску. Другая сестра протянула ему металлический ящичек с двумя парами резиновых и матерчатых перчаток. Профессор стал похож на белую куклу с театральной маской вместо лица.

Во время операции в помещении нужно поддерживать температуру в двадцать градусов тепла, поэтому уже сейчас в операционной было душновато. На пол из шланга с тихим шумом лилась вода, которая пока смывала пыль, а потом будет смывать кровь. В водяной струе отражалась свисавшая с потолка большая бестеневая лампа. В этом неестественно ярком свете и ассистент Асаи и медсестры двигались, как колышущиеся в воде водоросли.

Две медсестры подняли госпожу Табэ с тележки и положили на операционный стол. Профессор привычными движениями начал извлекать из никелированного ящика и класть на стеклянный столик хирургические инструменты. Эльбаториум, которым загибают легочную плевру, реберный нож и пинцеты, соприкасаясь друг с другом, неприятно позвякивали. Услышав этот звон, госпожа Табэ вздрогнула, но тут же ее тело расслабилось, и она закрыла глаза.

- Не беспокойтесь, сударыня, - тихо сказал Асаи; - мы все время будем давать наркоз!..

- Все готово? - глухо спросил профессор, но его голос в наступившей тишине показался резким.

- Все.

- Тогда приступим.

Все склонились над операционным столом. Старшая сестра тампоном, пропитанным йодом, протерла спину больной.

- Скальпель!

Взяв протянутый электрический скальпель, профессор чуть наклонился вперед. Сугуро уловил шипящий звук. Это горели мышцы.

Какое-то мгновение казалось, что жировой покров сейчас вывалится из-под кожи, но уже в следующую минуту все покрыла темная кровь. Щелкнув зажимами, ассистент Асаи мгновенно зажал кровеносные сосуды. Сугуро перевязал каждый из них шелковой ниткой.

- Эльбаториум! - бросил профессор. - Вливание!

В белой ноге госпожи Табэ торчала игла ирригатора. Взглянув, как по резиновой трубке в организм больной бегут глюкоза и адреналин, Сугуро ответил:

- Все в порядке.

- Давление?

- Нормальное.

Прошло несколько томительных минут. Внезапно госпожа Табэ застонала. По-видимому, она еще не полностью потеряла сознание.

- Тяжело, мама... Ой, как трудно дышать!..

На лбу профессора выступил пот. Старшая сестра, встав на цыпочки, отерла ему лоб марлей.

- Тяжело дышать, мама... дышать...

- Реберный нож, - потребовал профессор.

Когда отвернули края раны, обнажились несколько ослепительно белых ребер. Профессор крепко зажал одно похожим на садовые, ножницы реберным ножом.

- Ум-м, - послышался из-под маски его напряженный голос.

Раздался тупой звук, и конец четвертого ребра, напоминающий рог оленя, с сухим стуком упал в таз.

На лбу старика снова и снова выступал пот, и старшая сестра, становясь на цыпочки, тут же вытирала его.

- Вливание?

- В порядке.

- Пульс? Давление?

- В порядке.

- Приступаем к последнему ребру, - пробормотал профессор.

Так дошли до самого опасного участка.

Сугуро вдруг заметил, что кровь больной потемнела. На мгновение его грудь сдавило недоброе предчувствие. Но профессор уверенно продолжал операцию. И сестра, следившая за кровяным давлением, ничегр не говорила. Асаи тоже молчал.

- Ножницы! - крикнул старик, и всем показалось, что он чуть вздрогнул. - Ирригатор в порядке?

Значит, заметил. Потемнение крови говорит об ухудшении состояния оперируемого. Сугуро увидел, что лицо Хасимото блестит, словно покрытое воском.

- Изменения?

- Давление... - растерянно пролепетала молоденькая медсестра, - давление падает...

- Кислородную подушку!.. - истерически крикнул Асаи. - Скорее!

- Пот в глаза... Пот в глаза льется, - прошептал профессор, чуть пошатнувшись.

Старшая сестра дрожащей рукой приложила к его лбу платок.

- Марлю, быстро!

Профессор стер кровь, закрыл разрез, но кровотечение не останавливалось. Руки Хасимото заработали быстрее.

- Марлю... Марлю... Давление?

- Падает.

Профессор с исказившимся от муки лицом обернулся в сторону Сугуро. Казалось, он вот-вот расплачется.

- Давление?

- Безнадежно, - ответил Асаи. Он уже снял и бросил маску.

- Пульса нет... - пробормотала старшая сестра, снимая руку с пульса больной.

Рука Табэ ударилась о край операционного стола и безжизненно повисла. Профессор замер. Все молчали. Только тихо журчала стекавшая на пол вода, отражая свет лампы.

- Сэнсэй, - хрипло проговорил Асаи, - сэнсэй... Профессор поднял на него пустые глаза.

- Надо привести тело в порядок, да?

- Привести в порядок?.. Ах да... Конечно...

- Я зашью сечения...

Остекленевшие глаза покойной уставились на них, как бы говоря: «Зачем вы подвергли меня таким мучениям?..»

Сугуро, у которого подкашивались ноги, уселся на корточки. В ушах все раздавались назойливые, глухие звуки, будто на лист жести падали гвозди. Он почувствовал внезапную тошноту и с силой стал тереть кулаками глаза.

Асаи, встав на место профессора, зашил разрезы; старшая сестра обтерла мертвое тело спиртом.

- Перевязать бинтом! - высоким голосом приказал Асаи. - Все туловище.

Усевшись на стул, профессор бездумно уставился в одну точку. Казалось, он ничего не слышал.

- Перенесите тело в палату. Родным пока ничего не сообщать, - охрипшим голосом приказал Асаи и оглядел своих коллег - они, напуганные, стояли, отвернувшись к стене.

- Когда перенесете в палату, тут же введите физиологический раствор. И вообще делайте все, что полагается после операции. Больная не умерла. Она умрет завтра утром.

У Асаи был уже не тот вкрадчивый, сладкий голос, каким он обычно разговаривал в лаборатории. Его очки без ободков сползли на кончик вспотевшего носа.

Когда тело положили на тележку и закрыли простыней, молодая медсестра, пошатываясь, пошла к дверям. Видимо, у нее не осталось сил даже подталкивать тележку.

В коридоре к ним подбежали побледневшая мать и сестра Табэ.

- Операция прошла благополучно, - с деланным спокойствием проговорил Асаи, пытаясь выдавить улыбку.

Старшая сестра Оба, оттесняя женщин от тележки, встала между ними.

- Но кризис будет сегодня вечером. Состояние больной требует абсолютного покоя, так что до послезавтра свидания запрещаются, - сказал Асаи.

- Даже нам? - удивленно спросила мать.

- Да, к сожалению. Сегодня я и старшая сестра будем всю ночь дежурить у ее постели. Можете не беспокоиться.

Дверь палаты оставили открытой. Молоденькая медсестра, следившая во время операции за кровяным давлением, вбежала в палату с таким лицом, словно вот-вот собирается заплакать. Девушка явно не справлялась с ролью, которую ей приказал играть Асаи.

Оба взяла у нее коробку со шприцем и иглами. Лишь у старшей сестры хватало самообладания держаться как ни в чем не бывало - ей помогал в этом многолетний опыт.

Асаи уже был в палате.

Сугуро, прижавшись лбом к оконному стеклу, растерянно стоял в коридоре - ассистент приказал ему следить за тем, чтобы тайна не раскрылась. У выхода на лестницу Тода удерживал мать и сестру, пытавшихся пройти в палату.

- Пожалуйста, пропустите...

- Но поймите: нельзя! - мягко, но настойчиво отстранял их Тода.

- Ну как?

Сугуро обернулся. Рядом с ним, засунув руки в карманы халата, стоял Сибата.

- Операция прошла удачно?

Сугуро отрицательно покачал головой. По тонким губам доцента пробежала ехидная усмешка.

- Дали умереть, значит? Что ж, всякое бывает... Когда случилось?

- Во время последнего ребра, - опуская глаза, ответил Сугуро.

- Гм... Сдает наш старик!

Он прошел в палату и, рассеянно кивнув обернувшемуся Асаи, дотронулся до иглы, воткнутой в ногу трупа.

«Что же происходит, что происходит?» Этот навязчивый вопрос не выходил из головы Сугуро.

К нему подошел Тода и молча протянул пластмассовый портсигар с самокрутками, но Сугуро отказался, вяло махнув рукой.

- Комедия да и только! - затягиваясь, сказал Тода и искоса посмотрел на раскрытую дверь палаты. Сугуро видел, как дрожит его рука. - Ловко сыграно, ничего не скажешь!

- Что ты имеешь в виду?

-у- Вот это. Что же еще? Только Асаи мог до этого додуматься. Ведь если пациент умрет во время операции, будут винить старика. А если после - это уже не вина хирурга. Так что в предвыборной кампании можно оправдаться.

Сугуро повернулся спиной к Тода и медленно зашагал по коридору.

- Скажите, пожалуйста, что с ней?

Мать Табэ робко дотронулась до его локтя. Сугуро не ответил. Он торопливо вышел на лестницу и спустился во двор.

По асфальтированной дорожке в вечерних сумерках проехала на велосипеде медсестра. Кто-то из окна окликнул ее: «Саката!», - подруга, наверно. Из трубы дезинфекционной камеры медленно подымался молочный дым. Сторож под акацией продолжал копать землю. Глядя на эту обычную картину, Сугуро почувствовал, что сейчас расхохочется.

Но что здесь было смешного, он и сам не понимал...

IV

Несмотря на все предосторожности, слух о неудачной операции молниеносно распространился по клинике. Зерно упало на благодатную почву. Несколько дней только и судачили об этом. Семья Табэ по этическим соображениям не выразила открытого проте-

ста - ведь покойная была родственницей Осуги, - но профессора-терапевты резко осуждали Хасимото, настоявшего на скорейшей операции вопреки их возражениям. Теперь уже не осталось никаких надежд на выдвижение кандидатуры старика в деканы.

Но Сугуро это мало трогало. Состояние подавленности не прошло, он был измотан до предела. От его прежней энергии не осталось и следа - она уступила место апатии Даже интерес к больным погас. Он стал относиться к ним безучастно.

На третий день досле смерти госпожи Табэ доцент Сибата заявил, что решил отложить операцию его «бабушки» на несколько месяцев. «Если дважды допустить смерть на операционном столе, первое хирургическое отделение будет выглядеть неважно», - криво усмехнувшись, сказал Сибата, но и к этому Сугуро отнесся с полным безразличием. Ни желания сообщить больной об отстрочке, ни удовлетворения по этому поводу у него не появилось.

Глядя на старика сторожа, под лучами бледного зимнего солнца орудовавшего во дворе лопатой, Сугуро размышлял, когда же прекратится его бесполезная работа. Ведь старик уже две недели копает на одном месте. Казалось, он мстит тем, кто приказал срубить акации, - копает и засыпает, засыпает и опять копает.

«Как же дальше жить? - невесело думал Сугуро. - Неужели врач не может быть иным и медицина тоже?» Но что толку от того, что в голову приходят подобные вопросы, разве на них. можно ответить? Со дня на день его должны отправить в армию, а тогда ему будет и подавно все равно.

Но иногда нервы Сугуро не выдерживали. В одну из таких минут он ударил свою «бабушку».

Как-то во время обхода он незаметно положил у ее изголовья кусок глюкозы. Мицу Абэ, искоса следившая за ним, сделала вид, что ничего не заметила. Ведь Сугуро и раньше давал глюкозу этой старушке, лечившейся бесплатно. На следующий день зайдя случайно в общую палату, Сугуро увидел, что его пациентка спит, закрыв лицо ладонью. Кусок глюкозы ва-

лялся на полу нетронутый. «Еще привередничает,- обозлился он, - думает, всегда будет получать, стоит только попросить». Сугуро знал, что старуха выменивает глюкозу у других больных на еду, поэтому особенно возмутился.

После обеда у всех больных- общей палаты брали кровь на РОЭ. Мицу пришла в лабораторию, а ее соседка не явилась.

- Где же моя «бабушка»?

- Говорит, плохо себя чувствует.

Сугуро отправился в палату. Там никого не было, на койках валялись в беспорядке одеяла, а «бабушка», усевшись спиной к двери, как крыса, грызла кусок глюкозы, зажав его скрюченными пальцами. Увидев ее жалкую фигуру и растрепанные волосы, он почувствовал невыразимое отвращение.

- Почему не пришла?

Старуха, прижимая обе руки ко рту, пролепетала что-то невнятное.

- Пошли!

Сугуро резко рванул ее за руку, но она упала на кровать. Тогда Сугуро ударил ее по щеке...

Последние дни профессор почти не появлялся в лаборатории. На обходах его заменял Сибата. В отдельной палате, где раньше лежала госпожа Табэ, с кровати сняли матрац. Там еще валялись на полу рваные газеты со следами грязных ботинок.

Причиной всему была неудачная операция. В лаборатории, в комнате медсестер и в палатах отсутствие Хасимото сказалось отрицательно - везде чувствовался беспорядок. Оконные стекла запылились - их никто не протирал, сестры работали спустя рукава, больные не соблюдали «мертвого часа».

- И Япония трещит по швам, и наше отделение тоже, - с кривой усмешкой говорил Тода, переминаясь с ноги на ногу в нетопленной лаборатории. - Все летит к черту! По мне, так лучше армия. И чего ты здесь сидишь?

- Да, все летит к черту, - тяжело вздохнув, подтвердил Сугуро. - Все! А ты сам почему на военную службу не просишься?

Лаборанты лечебного факультета, шедшие в армию добровольцами, после недолгой муштры становились военврачами-практикантами.

- Кто? Я? - Тода, как всегда, насмешливо скривил рот. - Не хочу.

- Ну, тогда тебя ждет форма солдата второго разряда.

- А мне все равно! Могу и солдатом подохнуть.

- Это почему же?

- Один конец! Такое уж время, все дохнут.

В эти дни Сугуро снова увидел у подъезда второго хирургического отделения грузовик с военнопленными. Как и в прошлый раз, двое солдат с револьверами стояли у кузова. Когда Сугуро проходил мимо, пленные, грызя бататы, забирались на грузовик. Холщовая одежда защитного цвета висела на их рослых фигурах мешком. Один из пленных был на костылях.

На этот раз они не вызвали у Сугуро ни интереса, ни любопытства. Среди пленных были и бледные, со светло-русой щетиной, и смуглые, с матовой кожей. Сугуро не почувствовал к ним ни жалости, ни сочувствия, ни ненависти. Он прошел мимо них равнодушно, как при встрече с прохожими на улице, лица которых тут же забываются. Он совершенно не воспринимал этих пленных американцев как врагов. Кажется, и в самом деле все на свете стало для него безразлично.

Примерно через неделю после этого город подвергся такому налету, каких не было уже давно. Бомбили настолько сильно и долго, что всех больных, кто мог ходить, - пешком, а лежачих - на носилках, отправили в подвал. Хотя клиника находилась в нескольких километрах от города, грохот стоял такой, что дрожали стекла. То и дело слышалась отдаленная пальба зениток. В серых вечерних облаках с тупым, сонным жужжанием проносились бомбардировщики «Б-29».

Только через несколько часов вражеские самолеты ушли в сторону моря. С крыши больницы было вид-

но, как над городом клубился белый дым. Горел и универмаг «Счастье». Когда дым рассеивался, отчетливо проступало оранжевое пламя.

Совсем, стемнело, над городом нависла огромная черная туча. Всю ночь шел дождь, дождевые капли были смешаны с пеплом. Больным выдали особый паек - по пять штук маленьких сухариков. Это был подарок армии. В эту ночь Сугуро дежурил. В пансион после дежурства он не пошел, а заснул прямо на лабораторном столе, укутав одеялом ноги в солдатских обмотках.

Под утро его разбудила сестра. Умерла его «бабушка». Когда он прибежал в общую палату, у ее изголовья тускло горела свеча, а возле койки понуро стояла Мицу. Остальные больные или спали, или их это не тронуло - все они лежали, укутавшись одеялами с головой.

Сугуро посветил карманным фонариком. Старушка скончалась, лежа на боку. Левая рука ее была сжата в кулак. Когда он с силой разнял пальцы, на пол упали выданные накануне сухари. Тут Сугуро со стыдом вспомнил, как он недавно ударил ее по щеке.

- А флаг, наверно, уже попал к ее сыну... - пробормотала Мицу.

Когда он написал на том лоскуте «Только с победой!», он уже предвидел ее конец. Но он думал, что она умрет во время операции, а не так вот - естественно. Шок от бомбежки и холодный дождь, ливший всю ночь, доконали ее.

Дождь шел и весь следующий день. У Сугуро страшно болела голова: видимо, от простуды. Старик сторож уложил «бабушку» в деревянный ящик. Прижавшись лицом к окну в лаборатории, Сугуро видел, как он и санитар тащили этот ящик под дождем.

- Как думаешь, где ее захоронят?

- Понятия не имею! Но с твоей глупостью теперь покончено, - сказал за его спиной Тода. - Ведь всякая привязанность - глупость.

Сугуро задумался. Почему он так долго заботился только об этой старухе? Кажется, теперь он понял, почему. Она была его первым пациентом. Сейчас, когда, как говорит Тода, умирали все, эта старушка была единственным существом, которое он оберегал от смерти. И вот ее уносят под дождем в ящике из-под мандаринов. И только сейчас Сугуро ясно почувствовал, что с сегодняшнего дня ему абсолютно наплевать, что будет с Японией, с ним самим и со всем на свете.

V

В ночь, когда умерла «бабушка», - наверное, потому, что он спал в лаборатории, - Сугуро простудился. Он сразу как-то сник, у него поднялась температура. Работая за соседним с Тода столом, он чувствовал тошноту и головную боль.

- Смотри, может, заразился от своей старухи? - Тода пристально посмотрел на него. - Да у тебя все лицо посинело!

Сугуро увидел в запотевшее зеркало свое посеревшее лицо с красными, воспаленными глазами.

- Вас просит к себе Сибата-сэнсэй, - обратилась к Сугуро медсестра, просунув голову в дверь.

Это была та самая сестра, которая во время операции следила за кровяным давлением у Табэ.

- Сейчас?

- Да, просил немедленно.

- У меня голова разламывается...

Когда он, еле волоча ноги, вошел вместе с Тода во вторую лабораторию, рядом с Сибата и Асаи сидел военврач с багровым лицом. Мельком посмотрев на вошедших, он бросил отрывисто:

- Итак...

И тут же вышел.

В жаровне голубым пламенем горели серебристые угольки, на столе стояли чашечки с недопитым разбавленным спиртом.

- Садитесь. - Сибата посмотрел на пачку сигарет «Хомарэ», лежащую на столе. - Хотите? - Он поболтал ногой, вертящееся кресло заскрипело. - Курите, - предложил он еще раз.

Встав со стула, Асаи подошел к окну. Тода и Сугуро поняли, что Сибата хочет им что-то сказать, но не знает, с чего начать.

- Тода, тема вашей диссертации, кажется, «Индуктивный метод лечения каверн»? - На впалых щеках Сибата заиграла деланная улыбка. - Как подвигается работа? Ведь это сейчас насущная проблема, можно сказать, первостепенная. Удалось ли достать какие-нибудь новые материалы? Или только статьи Монарди?

Не ответив, Тода вытащил из пачки сигарету и закурил. По комнате пополз едкий запах горелой бумаги. Сугуро начало мутить.

- Я тоже хотел было кое-что изучить, но не удалось.

- Почему?

- Да вот, больная из общей палаты взяла да и умерла. А я надеялся на интересный эксперимент...

- И чувствуете себя, как охотник, вернувшийся с пустыми руками? - съязвил Тода.

- Скорее уж как отвергнутый влюбленный... - отозвался из своего угла Асаи.

«Быстрее бы уж к делу переходили!» - досадливо подумал Сугуро, с трудом превозмогая тошноту.

Но Сибата, поставив на ладонь чашку, начал крутить ее.

- Так вот... Наверное, старик вам завтра сам скажет... - начал он. - Мы долго думали, привлечь ли вас...

Сибата замолчал и снова уставился на чашку. Сугуро отер пот со лба. Бледное голубое пламя углей попахивало гнилью.

- Такую возможность ущускать нельзя. Ученый, всякий медик... мечтает об этом...

Вертя на ладони чашку, Сибата начал раскачиваться в кресле.

- Вы не слепые, сами видите, как приуныл старик после этой злосчастной операции. Заклевать его теперь ничего не стоит. Профессор Кэндо, тот не теряет времени зря... Чего же нам зевать? Как раз сейчас время сотрудничать с военными... Мы не долж-

ны им отказывать, это только повредит нам. Конечно, мы не собираемся вас принуждать, но учтите, профессор Кэндо привлекает пять человек, нас тоже будет пятеро - шеф, я, Асаи и вы двое, так что...

- В чем вы предлагаете нам^ принять участие? - спросил Тода. - В операции?

- Повторяю, мы вас не принуждаем. Но если вы согласитесь, то должны хранить все в тайне.

- Да что же это наконец?

- Опыты. Над живыми военнопленными.

Лежа с открытыми глазами в темноте, он слышит отдаленный шум прибоя. Это море наваливается черной стеной на каменистый берег и, бурля, откатывается.

«Почему меня уговорили участвовать в этом деле? - подумал Сугуро. - Нет, неправда, меня не уговаривали. Тогда, в кабинете Сибата, я мог отказаться, мог! Почему же я согласился? Пошел за Тода? Или из-за тошноты и головной боли просто не дал себе во всем отчета? В комнате было душно от жаровни, воняло противным табачным дымом».

«Ну, на чем же порешим, Сугуро-кун? * - приблизив к нему свое лицо, спросил Асаи. - Ты волен не соглашаться».

Вернувшийся в кабинет толстый военврач засмеялся: «Ведь эти типы весь город разбомбили! Пленных уже давно решили расстрелять, но передумали - не все ли равно, где и как их уничтожить! А тут им дадут эфир, так что умрут во сне...»

«Э-э, не все ли равно?.. Может, я согласился просто потому, что задыхался в душной комнате. Может, из-за сигарет Тода. Не все ли равно!.. Не думать, вот что главное! Спать! Теперь думай не думай, все решено. Да и что я могу сделать один?..»

Он засыпал, и опять открывал глаза, и снова забывался... Во сне он видел, как море несет его, словно щепку, по своим черным волнам...

* К у н - форма дружеского, фамильярного обращения.

С того дня Тода и Сугуро в лаборатории старались не смотреть друг на друга. И когда невольно они начинали разговор об опытах, один из них тотчас же менял тему. Ни Сугуро, ни Тода не признавались друг другу, почему они согласились на предложение Сибата. И вообще в эти дни они говорили мало, работали с каменными, напряженными лицами.

Вскоре Асаи передал им тайком план предстоящих опытов. В первый день намечали использовать троих пленных. Их должны были подвергнуть операции в первом хирургическом отделении.

Порядок опытов намечался следующий:

1. В кровь первого пленного вводится физиологический раствор, с тем чтобы установить, какая предельная доза может быть влита до наступления смерти.

2. В кровеносные сосуды второго военнопленного вводится воздух, с тем чтобы установить, после какой дозы наступит смерть.

3. У третьего пленного постепенно удаляются легкие, с тем чтобы установить, какую их часть можно удалить до наступления смерти.

Оперируют: профессор Хасимото и доцент Сибата. Первый ассистент: X. Асаи. Второй ассистент: Г. Тода. Третий ассистент: Д. Сугуро.

Эксперимент, который собирались поставить на первом военнопленном, был важен для военной медицины. Обычно заменяющий кровь физиологический раствор состоит на девяносто пять процентов из поваренной соли. Медицине еще не было известно, до каких пределов можно вводить этот раствор раненым, которым грозит смерть от потери крови. Считалось, что 'можно влить два-три литра, но эта норма была предположительной.

Цель второго эксперимента - определить, какое количество введенного в кровь воздуха приводит человека к смерти. Известно, что обезьяна умирает от пяти кубических сантиметров воздуха.

Эксперимент, который ставили на третьем военнопленном, был очень важен для легочной хирургии.

Частичное удаление легких, казавшееся более перспективным, чем структурная операция, хоть и производилось доктором Сэкигути в Северо-Восточном государственном университете и профессором Код-зава в Осака, являлось новшеством, и необходимо было установить, до каких пределов можно удалять легкие.

Читая план «опытов», Сугуро догадался, что первый и второй эксперименты предложены не стариком, а доцентом Сибата. И он на секунду представил себе его сухое заостренное лицо.

Итак, завтра должна состояться «операция». Сугуро без всяких на то причин прибрал стол и все ящики. Покуривая, Тода молча наблюдал за ним.

- Ну, пойду, пожалуй, - сказал, наконец, Сугуро.

Тода неопределенно хмыкнул.

- До свиданья.

- Погоди... - Тода внезапно остановил Сугуро.

- Что?

- Садись.

Сугуро сел, но говорить ему ни о чем не хотелось. Казалось, скажи он слово, Тода не преминет съязвить.

- Си-га-ре-ту.

Тода протянул ему пластмассовый портсигар с неуклюжими самокрутками. Сугуро чиркнул спичкой и посмотрел на его затухающий огонек.

- Ну и дурак же ты!.. - пробормотал Тода.

- Вероятно.

- Ведь еще не поздно отказаться.

- Гм...

- Откажешься?

- Гм...

- А интересно, есть все-таки бог?

- Бог?

- Да. Я, может быть, несу чушь, но вот, понимаешь, человек никак не может плыть против течения, избежать - ну, как это называется? - судьбы, что

ли. Вот я и думаю: есть ли он, этот самый бог?.. Тогда...

- Что тебе на это ответить? - Сугуро положил на стол погасшую сигарету. - По мне, все равно один конец, есть он или нет...

- Оно, конечно, так, но ведь та старуха была для тебя чем-то вроде бога...

- М-да...

Резко поднявшись, Сугуро вышел в коридор. Тода его не окликнул.