Морис Торез

НАПИСАНО ДЛЯ ОТКРЫТОГО СОБРАНИЯ ЯЧЕЙКИ С УЧАСТИЕМ СОЧУВСТВУЮЩИХ[3]

О каждой эпохе, о каждом обществе, о каждом классе судят по их героям, по тем героям, которых они выдвигают, в которых они воплощаются. Следует договориться, что понимать под словом герой — герой романа, герой истории. Но герой романа или поэмы, живущий в веках как знаменательный символ, чаще всего идеализированное историческое лицо или образ, созданный на основе широко распространенного типа людей определенной эпохи, того или иного общества.

Так в XVIII веке, когда английская буржуазия распространила на весь мир свою торговлю и колониальное владычество, герой Даниеля Дефо — Робинзон Крузо воплощал в себе идеализированные добродетели класса купцов-завоевателей, а «низшие расы» пустынного острова были представлены в образе Пятницы, проявлявшего глубокую преданность белому человеку, прибывшему из Великобритании. Так на заре XIX века во французском романе герой Бальзака — Растиньяк, молодой человек, приехавший из провинции с тем, чтобы покорить Париж с помощью женщин,— превратился в столь яркий образ поднимающейся буржуазии, что все позабыли о том, что моделью Растиньяку послужил молодой Адольф Тьер, которому в будущем предстояло занять высокое положение в политическом мире. Но часто герой еще теснее связан с историей, в которую он уходит корнями; и происходит это тогда, когда он играет в истории роль человека, несущего зажженный светильник, роль преходящего хранителя прогресса. В средние века таким героем не был революционный пролетариат по той простой причине, что его тогда не существовало, известно, что в те времена человеком, шедшим в авангарде человеческого общества, был один из ставших легендарными паладинов, один из пэров Карла Великого, один из героев, воспетых в эпических поэмах, называвшихся «песни о подвигах». И когда Роланд во время битвы в Ронсевальском ущелье трубит в свой рог до тех пор, пока у него не лопаются жилы на шее, мы видим в нем высокий образ человека, хотя и знаем, что через несколько веков его прямые наследники — феодалы сделались тормозом в поступательном движении человечества и против них ополчилась нация, созданная усилиями королей, опиравшихся на поддержку народа. И Жанна д'Арк, возлагающая корону на слабую голову Карла VII, тоже воплощает для нас героизм своего времени, ибо она действует как противник сбившихся с пути роландов той эпохи; то же можно сказать и о Наполеоне, которого в наши дни некоторые, ничтоже сумняшеся, приравнивают к фашистским диктаторам: на самом деле Наполеон, которого недаром называли «Маленьким капралом», «человеком в треугольной шляпе» («Вы знали его, бабушка!»), был историческим героем эпохи, наступившей после Французской революции, ведь несмотря на то, что он был интриганом, честолюбцем и даже тираном, он нес в страны, куда вступали его армии, важнейшие идеи Революции и тем самым становился орудием прогресса, обрекавшего его самого на гибель. (Мне хотелось бы, чтобы это положение воспринималось как верное лишь с оговоркой: ибо Наполеон был также человеком, который с паперти церкви св. Роха стрелял во Французскую революцию, он был пособником Термидора, представившим счет за услуги в Брюмере, он стал затем человеком, на деле порабощавшим другие народы, и именно против него они и поднялись.)

Однако французская буржуазия, в среде которой возникли прогрессивные идеи, ополчилась впоследствии из-за своего мелкого честолюбия на эти же самые идеи; их величие оказалось ей не по силам, ибо, укрепляя свое могущество, утверждая свою классовую гегемонию, она породила новый класс, в котором таилась ее гибель,— пролетариат. И через каких-нибудь полвека вместо человека в треугольной шляпе появился Наполеон Малый, а Растиньяк превратился в Адольфа Тьера, в версальца, расстрелявшего Коммуну, в первого президента Третьей республики.

Отныне в истории больше нет места идеализации, скрывающей реальный облик героя. Современный герой — это герой нового авангарда, а этот авангард — пролетариат, хотя и обладает характерными классовыми чертами, как обладали классовыми чертами буржуазия или феодалы, принципиально отличается от всех предшествующих классов, ибо будучи классом он вместе с тем знаменует собою осуждение всякого классового господства, он возвещает уничтожение антагонистических классов, и в этом смысл его борьбы против буржуазии.

В ту эпоху, когда во Франции появился пролетариат, крупнейший писатель французской буржуазии, Виктор Гюго, предугадал рождение нового героя и создал образ Гавроша, ребенка, умирающего с песней на устах. А менее тридцати лет спустя пролетариат уже поднял голову в «Жерминале» Золя. Он уже успел проявить себя на исторической арене, когда парижские рабочие-коммунары устремились на штурм неба. Но «Жерминаль» был написан в первые дни синдикалистского рабочего движения. С тех пор пролетариат во Франции и во всем мире проделал огромный путь! Организованное рабочее движение вылилось в высшую политическую форму — в форму коммунистических партий, это произошло вскоре после победы 1917 года, когда Советская коммуна доказала угнетенным всего мира, что их царство здесь, на земле.

Таким образом было положено начало новой эре, которой нужны были герои нового типа.

Еще недавно, когда в народе заходил разговор о героях и героизме, люди часто пожимали плечами. За этими словами им чудилась привычная мистификация, к которой прибегали господствующие классы: размахивая звенящими и сверкающими погремушками, они неизменно посылали народы на гибель. Но в наши дни французский народ сумел по достоинству оценить истинное значение слов «герой» и «героизм», ибо в годы оккупации уже не вверху, а внизу, в самых недрах нации рождались и эти слова и то, что за ними стояло!

И все же необходимо дать некоторые объяснения в связи с понятием «герои». Большой художник Курбе был материалистом и считал возможным рисовать лишь то, что видел или мог видеть своими глазами, вот почему он осуждал один из идеалистических приемов в живописи — аллегорию. И все же, когда Гюстав Курбе написал свое огромное полотно «Мастерская», ныне выставленное в Лувре, полотно, на котором представлены лишь хорошо знакомые ему вещи, модели картин, нарисованных им за десять лет, собранные вокруг самого художника в его мастерской, он назвал это полотно реальной аллегорией. Так вот, в противоположность призрачным «героям», чей удел состоял в том, чтобы оправдывать начинания буржуазии, пролетариат имеет сегодня реальных героев, обладающих одновременно двумя свойствами: они олицетворяют определенный момент в истории, как это было свойственно Роланду, Робинзону или Растиньяку, и в то же время представляют собою как бы конденсацию всего того лучшего, что есть в человечестве, они не только герои для нас, для сегодняшнего дня, они герои и для прошлого и для будущего. Возьмем, к примеру, Мересьева, героя «Повести о настоящем человеке», написанной советским романистом Полевым: он человек из плоти и крови, которому мы пожимали руку в Париже на Первом конгрессе сторонников мира в зале Плейель; этот летчик с ампутированными ногами, одержавший верх над своим увечьем и сумевший несмотря на протезы управлять военным самолетом, отвечает всем требованиям, которые предъявляли к героизму Гомер, или авторы наших «песен о подвигах», или поэты, воспевавшие наполеоновскую эпопею, и одновременно он останется героем будущего, ибо он черпал силу в своей вере в будущее, ибо он не просто герой, какие бывали в прошлом, но герой окончательного торжества человека, герой-большевик.

Все сказанное выше лишь очень длинное вступление к той теме, которую я собираюсь изложить перед вами; именно для этого я постарался внести ясность в терминологию. Я хочу сказать, что французский пролетариат, первым в мире выступавший на общественной арене как организованная сила, далеко ушел вперед с того времени, когда его можно было изображать ребенком, умирающим с песней на баррикадах,— ныне он перерос Гавроша, возмужал, стал гигантом, классом нового типа, и из недр пролетариата возник олицетворяющий его герой, который лучше, чем Роланд в эпоху феодальных грез, лучше, чем Наполеон, поднявшийся на развалинах Бастилии, воплотил силу, мудрость, исторические судьбы своего класса: этот человек — герой нового типа, реальный герой — Морис Торез.

Да, тут нет никакой идеализации, мы говорим все это, отлично сознавая историческую реальность. Великий французский народ и его борющийся авангард нашли в Морисе Торезе героическое и реальное выражение своих исторических судеб. Я заявляю об этом в тот час, когда в прессе, готовящей истребительные войны, и с помощью афиш[4], оплаченных золотом янки и пестрящих на стенах Парижа, развертывается чудовищная кампания, поощряемая глухим голосом лицемерного академика, кампания против человека, которого так боятся, что не жалеют ни чернил, ни желчи, ибо сама его жизнь означает для своры его противников конец их привилегий и выгод, добытых нечестным путем, означает конец для Мориаков и Ж.-П. Давидов[5] и прочих любителей ловить рыбку в мутной воде. Говоря это я понимаю, что между названными людьми существуют некоторые различия. Но пусть те, кому мои слова придутся не по вкусу, пеняют на себя: ведь они сами выбрали себе компанию, сами включились в общий хор!

Вот наш ответ на их злобный лай: надо знать и понимать человека, олицетворяющего героический пролетариат Франции,— я говорю о Морисе Торезе, который выковал Французскую коммунистическую партию и руководит ею, надо постараться лучше узнать его с тем, чтобы все маневры врагов потерпели неудачу, чтобы ложь отступила перед его истинным обликом, надо, чтобы безотчетная любовь, которую испытывают к нему народные массы нашей страны, стала сознательной любовью, чтобы честных людей не оглушала корыстная шумиха, поднятая теми, кто посылает французов умирать во Вьетнаме, кто отдает родину во власть банкиров и военщины Уоллстрита, кто угрожает гильотиной человеку, подписавшему вместе с Морисом Торезом воззвание от 10 июля 1940 года, направленное против правительства Петена — Пине — Шумана.

Да, наш ответ на гигантскую фашистскую мистификацию, под прикрытием которой на границах вероломно преданной Франции возрождается гитлеровский вермахт,— тюрьмы на ее территории всегда бывают переполнены, во мраке воздвигается эшафот, а впереди нет ничего, кроме атлантической войны и американского господства,— наш ответ,— говорю я,— это более глубокое знакомство с мыслями Мориса Тореза, усвоение его уроков, которые учат патриотизму и тому, как сплотить вокруг пролетариата и тем самым вокруг Мориса Тореза все здоровое, честное и любящее свою родину, всех тех, кто нанесет поражение фашизму и войне.

Разрешите мне немного помечтать над этими строками из книги «Сын народа». Вот где родился мальчик Торез — в этом грозном и привлекательном крае с суровым климатом и истерзанной землей. Ведь это одна из французских областей, не раз испытавших вторжение захватчиков. Здесь, неподалеку от Арраса, у меня, как и у многих из нас, спят вечным сном близкие люди: вот уже тридцать пять лет, как этих юношей преждевременно скосила смерть, один из них был английским офицером. Я пересек эту страну каналов и рудников вместе с нашей несчастной армией в 1940 году. Я навсегда запомнил поворот дороги, возле новенькой церкви, и указательную стрелку: «Нуайель-Годо»… Я навсегда запомнил ту безумную ночь, объятый пламенем Аррас и свежую надпись, сделанную мелом на кирпичной стене: чья-то рука начертала тогда имя — Морис Торез, — свою единственную и последнюю надежду… Мы перевязывали раны окровавленных марокканцев, этих юных сынов Франции, которые спрашивали меня вполголоса: «Ведь не все потеряно, доктор, ведь не все потеряно?»; и с того места, где мы находились, были видны наземные сооружения шахты № 4 «Дурж»,— там двенадцатилетний мальчик Торез сортировал когда-то камни за двадцать пять — тридцать су в день. Книга «Сын народа» говорит нам о том, что здание, стоящее на канале,— завод по выплавке цинка и свинца, он обслуживал рудники Мальфидано и Пенаройа… Эти звонкие имена не только напоминают нам об испанском романтизме, но и о реальности другой проигранной войны, когда хозяева Пенаройа «изобрели» Франко, чтобы лишить великий испанский народ, этот смелый и гордый народ, его прав, его неба и его земли…

Нуайель-Годо, край, подобный черному хлебу… В 1941 году, вскоре после поражения, когда власть была в руках Петена, Шумана[7] и Пине[8], я упомянул имя этого городка в строфе одного из стихотворений, вошедших в сборник «Нож в сердце»:

Я упомянул это название в ряду других, зная, что среди читателей найдутся люди, для которых слово «Нуайель-Годо» неотделимо от имени Тореза, а в ту пору во Франции были сотни тысяч, миллионы людей, напоминавших того незнакомого мне человека, который в ночь, когда пылал Аррас, писал на кирпичной стене имя Мориса… Нас было множество — тех, кто читал обращение от 10 июля 1940 года, подписанное Торезом и Дюкло, которое без околичностей призывало к сопротивлению и говорило нам: «Пусть твое сердце, товарищ, бьется смелее, ибо наша родина —Франция, и мы по праву зовемся французами… Мы, а не Петен, Шуман, Пине…»

Нуайель-Годо… Дед работал на шахте № 4, отец на плавильном заводе, где он заболел, отравившись свинцовыми парами. «Он ушел из шахты на завод,— пишет Морис Торез,— чтобы избежать смерти от рудничного газа, и нажил на заводе тяжелую болезнь». Тысяча девятьсот тринадцатый год…

С тех пор как я прочел этот отрывок из книги «Сын народа», каждый раз, когда Морис Торез говорит при мне о единстве рабочего класса, говорит со свойственным ему жаром, с неутомимой энергией (и кто может сказать, сколько раз он говорил об этом за четверть века!), каждый раз я вспоминаю Нуайель-Годо в 1913 году, в канун Варварина дня, я вспоминаю забастовку, увенчавшуюся успехом потому, что старый профсоюз Бальи объединился с профсоюзом, входившим во Всеобщую конфедерацию труда… И мне кажется, что то пламенное стремление к единству, которое всегда звучит в речах Тореза, берет, быть может, свое начало в этом победоносном опыте борьбы и в тех мыслях, которые бродили в голове маленького сортировщика камней, который мужественно отказался от того, чтобы заработать за две недели тридцать франков вместо семнадцати, отказался из солидарности с горняками, работающими под землей[10].

Затем этот край становится таким, каким я видел его в мае 1940 года. Первая мировая война… Дядя Леон уходит, он пропадает без вести возле Босежура в 1915 году, дядя Эдмон будет ранен под Моранжем в конце августа 1914 года, попадет в плен и впоследствии умрет от туберкулеза, которым заболеет в железных рудниках Силезии…

Когда в наши дни мы говорим: «Железные рудники Силезии»,— мы невольно думаем о недавней каторге, все это так живо в памяти, так близко… Ничего не поделаешь, господин Шуман, ничего не поделаешь, господин Пине, дело вовсе не в том, будто мы злы, просто ваш маршал ввел вас в заблуждение: у нас отнюдь не короткая память…

Двадцать шесть лет спустя я видел такой же уход из рудников. И вот, перечитывая книгу «Сын народа», я ловлю себя на том, что ее содержание и недавние воспоминания переплетаются у меня в голове подобно тому, как в 1940 году картины из этой же книги и воспоминания о первой мировой войне смешивались в моем представлении с окружающей меня действительностью.

Мне так и кажется, будто я встретил в 1940 году этого мальчика, который продвигался вперед со своим дедом по темной дороге, озаренной отблеском пожарищ. И старик мне сказал: «Инженер заявил нам: уходите! А я спросил — как же жалованье? Он ответил: денег нет! Вот, возьмите этот листок бумаги, пойдете в управление компании в Париже… на улице Лафайет».

У Мориса было с собой четыре монеты по сто су… Читая страницы «Сына народа», воспринимаешь историю его жизни не как рассказанную кем-то историю, а как нашу живую и горячую историю, израненную, но реальную, исполненную надежды и трудностей, в которой слышны отзвуки событий и времен. Сын горняка вырастает в департаменте Крез, он батрачит за восемнадцать франков в месяц на ферме, затем вместе со своим дедом водит по Сомме, в 70 километрах от фронта, баржу, носящую имя «Франция». Здесь-то он и узнает о событиях, происшедших в России. «Всякий раз, когда я, во время остановок нашей баржи, сходил на берег, я пытался завязать знакомство с местным активом социалистов». Если бы мы с вами шаг за шагом проследили за жизнью Тореза, если бы я пересказал вам год за годом его автобиографию, заключенную в книге «Сын народа», вам показалось бы, что речь идет не о делах минувших дней, а о нынешней истории, когда под словами «события, происшедшие в России», мы понимаем битву под Сталинградом, и мы снова унеслись бы мыслями к тем дням, когда мы делали все, чтобы присоединиться к людям, борющимся против правительства Виши, к людям, которых вопреки всем усилиям Петена, Пине и Шумана наполняло бодростью мужество русских…

Но чтобы хорошо понять и книгу «Сын народа» и нашу собственную историю, следует обратиться к взрослому Морису Торезу, руководителю и вождю Французской коммунистической партии, потому что история его сознательной жизни неотделима от великой истории разума, от уроков, которые он извлек из жизни и преподал всем нам с помощью ясных безыскусственных слов; уроки, содержащиеся в его теоретических высказываниях и практических делах, данное им новое глубокое толкование нации, единства народа и борьбы за мир, толкование, которое он без устали углублял, начиная с возникновения Французской коммунистической партии,— все это Торез излагал не как профессор, вещающий с кафедры, а как борец, неизменно связанный с жизнью,— на митингах и в тюрьме, на партийных съездах и в Палате депутатов, в подполье и на посту заместителя председателя совета министров.

Я не знаю, дорогие товарищи, каким путем вы пришли в коммунистическую партию; что касается меня, то, уважаемые дамы и господа, присоединившиеся к нам сегодня вечером, я хочу сказать вам, что меня привела в партию война против рифов. В памяти у меня тогда еще были слишком свежи картины гибели моих товарищей по окопам, павших возле Шмен-де-Дам в полной уверенности, что они умирают за право народов свободно распоряжаться своей судьбой, и поэтому несправедливая война, которую через семь лет после этого заставили французов вести против рифов, глубоко возмутила меня и перевернула всю мою жизнь. В то время я был еще очень далек от коммунистической партии, я подписал обращение против этой войны вместе с Анри Барбюсом. Два года, на протяжении которых я мог судить о позиции политических партий Франции, которые все, кроме одной, поддерживали колониальную экспедицию против народа, желавшего распоряжаться своей судьбой, два года упорных размышлений привели меня в коммунистическую партию, выступавшую против войны. Я говорю это в дни, когда ведется война во Вьетнаме, и полагаю, что многие так же предаются размышлению, так же разбираются в различном поведении партий и отличают непоколебимую твердость партии Мориса Тореза, неизменно выступающей против всякой несправедливой войны,— будь то война Муссолини против абиссинского народа, или война Гитлера против Франции, или, наконец, война, которая, к нашему стыду, велась под французским флагом в Марокко и в Индокитае, равно как и те карательные экспедиции и репрессии, жертвами которых становятся мальгаши, жители Туниса и Алжира, или французские рабочие. Для меня, как для интеллигента, а также для многих других интеллигентов партия Мориса Тореза — это прежде всего партия справедливости и братства, которая всякое преступление называет преступлением и никогда не становится сообщником преступника под тем предлогом, что этот преступник — француз.

Важнейшее дело Мориса Тореза — это главным образом и прежде всего коммунистическая партия. Та партия, которая вырвала из рабочего движения сорные травы, посеянные самыми ловкими идеологами и агентами буржуазии, та партия, которая обрела в борьбе идеологию, присущую рабочему классу, испытанную в победоносной борьбе русских рабочих и подтвержденную примером Советского Союза, та партия, которая стала во Франции проводником этой передовой идеологии. Та партия, которая своим существованием доказывает сегодня, что пролетариат уже не ребенок, умевший лишь умирать с песней на баррикадах, что пролетариат, писавший на своих знаменах во время Лионского восстания 1834 года слова: «Работа или смерть», превратился в класс, олицетворяющий надежду, в класс, верящий в свою победу, ибо он не сомневается в ней даже в самые трудные часы, даже в часы смертельной опасности. Та партия, которая первая в 1930—1940 годы сумела преградить путь фашизму и привлечь к борьбе французских рабочих-социалистов, католиков и всех республиканцев-патриотов. Та партия, на которую обрушилась немецкая армия при поддержке правительства, выпестовавшего некоторых из нынешних министров (надо прибавить, что ни эта армия, ни эти людишки не смогли уничтожить нашу партию). Та партия, которая, следуя урокам Мориса Тореза, оказалась в час общенациональной опасности во главе нации и повела борьбу за освобождение и за независимость Франции, подобно тому как это происходит ныне, когда советники Петена, входящие в правительство, освобождают министров Петена, «отдавшихся в руки властей», и в то же время бросают в тюрьму такого человека, как Ле Леап — гордость французского профсоюзного движения. Та партия, которая всегда руководила и ныне руководит борьбой нации за независимость, потому что в течение многих лет Морис Торез, преодолевая ошибочные идеи и чуждые рабочему классу традиции, сумел обогатить умы и сердца коммунистов, научить их лучше понимать Францию, больше ценить великое наследие прошлого, присвоенное буржуазией и вступившее в непримиримое противоречие с нею, отдавать должное великим идеям и великим деяниям, превратившим Францию в то, чем она стала в глазах других народов, идеям и деяниям, по праву принадлежащим нашему народу.

Я попытался однажды воздать должное этой партии, прибегнув к помощи слабых стихов, которые, если вы разрешите, я сейчас вам прочту; эта партия, партия Мориса Тореза, является партией единственного класса, способного отныне руководить нацией, не имея иных целей, кроме интересов нации. Когда я обращался к партии, к моей партии, со словами, которые я сейчас вам прочту, я отлично сознавал, что она прежде всего — партия Мориса Тореза, сформированная, закаленная и выкованная им, и поэтому слова благодарности, заключенные в моем стихотворении, относятся к нему.

Мы никогда не устанем повторять,— величайшая заслуга Мориса Тореза состоит в том, что он не только провозгласил, но и доказал на деле следующее положение: рабочий класс, руководимый самыми сознательными своими сынами, пролетарскими революционерами, является подлинным вождем нации. Мы никогда не устанем повторять, что Торез мужественно вел борьбу против заблуждений, предрассудков, анархических традиций, против проникновения буржуазной идеологии в ряды рабочего класса — и все это для того, чтобы помочь широким народным массам Франции переоценить национальные ценности, чтобы превратить эти массы в опору и в гаранта этих непреходящих ценностей; и, говоря, что Морис Торез возвратил французскому народу Марсельезу и трехцветное знамя, я вижу в этом символ, великий и волнующий символ. В действительности он возвратил Франции будущего всю Францию прошлого, овеянную этим знаменем и пронизанную музыкой этого гимна. На протяжении многих лет я ежедневно наблюдал, с каким безграничным терпением Морис Торез добивался своей цели. Я знаю, как мягко и вместе с тем решительно (что свойственно только ему) он без устали убеждал многих товарищей, даже тех, кто с трудом поддавался убеждению, в той национальной роли, которую призваны сыграть коммунисты, в том, что их долг — беречь наследие Франции, вплоть до мельчайшей крупицы; Торез пользовался для этого любым подходящим случаем — годовщиной, открытием памятника, частной беседой. Как никто, он умел говорить о Руже де Лиле; в 1938 году, в дни Мюнхена, он сказал мне с удивительным предвидением событий: «Почему ты не уделяешь внимания Шарлю Пеги? Почему ты позволяешь, чтобы другие писали о нем?»[12] Кто во Франции придавал больше значения Дидро, чем Морис Торез? А Виктору Гюго? Но все это вещи вполне очевидные, главное же — то глубочайшее понимание явлений культуры, которое свойственно Морису Торезу… вот почему он может целый вечер читать вслух стихотворения Гастона Куте и лучше проникает в поэзию Элюара, чем проникаем в нее вы и я.

Ведь это Морис Торез выковал такую партию, в которой состоят Пабло Пикассо и Фредерик Жолио-Кюри, что приводит в ярость буржуазию всех стран. Морис Торез — это прежде всего человек, выковавший ключ к будущему национальному единству, в интересах сильной, свободной и счастливой Франции, которой жаждут и которую создадут коммунисты.

А отсюда и все остальное.

Правильное понимание задач борьбы за единство рабочего класса. Рука, протянутая католикам. Различные этапы истинного национального единства. Народный фронт, фронт французов. Национальный фронт против вчерашнего врага. Объединенный национальный фронт сегодня — в борьбе за мир во всем мире. И позиция, составляющая честь и славу нашей партии, позиция, которую мы много раз подтверждали вместе с нашей нерушимой, безоговорочной привязанностью к первому победоносному союзу трудящихся, позиция, вновь подкрепленная торжественной клятвой, недавно произнесенной с трибуны съезда Коммунистической партии Советского Союза: «Нет, народ Франции не будет, никогда не будет воевать против СССР!»

Все это вытекает из национальной политики, провозглашенной Морисом Торезом, из глубоко философского понимания нации, которого он придерживается в теории и на практике; вот почему он — не только уважаемый вождь великой и все более крепнущей партии, но и надежда Франции, которой угрожают враги, человек, воплощающий в себе неувядаемую жизнь нашей родины.

«Журналь офисьель», излагая ход парламентских дебатов на третьем заседании Палаты 14 марта 1933 года, помещает нижеследующий текст:

Оратор, произносивший эту речь, требовал амнистии для политических заключенных Индокитая, которых министр колоний облыжно называл бандитами и убийцами. Этот оратор заявлял с трибуны Палаты депутатов:

Имя оратора, выступавшего с этой речью в 1933 году,— Морис Торез. И он не только не был привлечен к ответственности за свои слова, опубликованные в официальном органе, за слова, которые не раз находили подтверждение в других его речах, статьях, в деятельности партии, которой он руководит… но, больше того, он стал впоследствии министром и даже заместителем председателя совета министров Французской Республики, и произошло это не потому, что социалисты, народные республиканцы и деголлевцы, входившие в правительство, думали, будто Торез изменился, а потому, что партия, которой он руководил, следуя этим принципам, заставила своей патриотической деятельностью социалистов, народных республиканцев и деголлевцев предложить пост заместителя председателя совета министров лучшему защитнику изложенных выше принципов.

И вот в наши дни на основании вольного толкования записей, взятых из блокнота, который был похищен в нарушение конституции из портфеля представителя народа, делают вид, будто впервые стала известной политика Французской коммунистической партии в индокитайском вопросе, ее преподносят, как нечто новое, как нечто тайное, внезапно ставшее явным, как одну из составных частей какого-то зловещего заговора. И на основе этого советник Петена, Пине, и его подручные, Брюн[13] и Мартино-Депла[14], требуют применения чрезвычайного закона социалиста Сероля против так называемой деморализации армии и нации, закона, предусматривающего смертную казнь для обвиняемых, чрезвычайного закона, который господин Пине, советник Петена, ни разу не опротестовал в те дни, когда военные суды Виши применяли его к героям французского Сопротивления.

Мне скажут, что преследования, начатые в связи с мнимым заговором, направлены одновременно и против позиции, занятой коммунистами по вопросу о войне в Индокитае, и против их позиции неприятия двухлетнего срока воинской службы. Действительно, французская буржуазия, ставшая свидетелем того, как бельгийскому королю пришлось, несмотря на данное им Эйзенхауэру обещание, отступить в вопросе о продолжительности военной службы вследствие протеста большинства бельгийских трудящихся, французская буржуазия, говорю я, по-прежнему стремится заставить нашу молодежь два года служить в армии и потому боится активной деятельности коммунистов в поддержку общенационального требования, ибо требование отменить закон о двухлетней воинской службе — требование не одних только коммунистов, подобно тому как требование положить конец грязной войне — также требование не только коммунистов, хотя они поддерживают его с самого начала войны и ни разу от него не отступали. Можно ли обвинять в «заговоре» людей, выступающих против двухлетнего срока военной службы, можно ли на этом основании бросать их в тюрьму, как это было сделано с руководителями Союза республиканской молодежи Франции, если еще 15 марта 1935 года с трибуны Палаты депутатов Морис Торез заявлял:

Здесь я оборву цитату. Обратите внимание на то, что речь эта произнесена в марте 1935 года, и сегодня мы с полным правом можем крикнуть советнику Петена, господину Пине, и министру Петена, господину Шуману: «Кто перевооружил Германию? Дюколоне и другие руководители республиканской молодежи Франции, которых вы обвиняете в деморализации армии и нации, или кто-нибудь другой?» Но обратимся снова к речи Мориса Тореза.

Сегодня Пине, Шуман и Плевен хотят увеличить срок военной службы во Франции именно для того, чтобы содействовать перевооружению Германии, они добиваются этого одновременно с перевооружением Германии; больше того, не дожидаясь даже обсуждения проекта закона о сроке военной службы, они стремятся задушить с помощью военных трибуналов, угрожающих обвиняемым смертной казнью, всякую оппозицию против этого требования, выдвинутого Вашингтоном.

«Сейчас,— говорил Морис Торез,— среди большинства Палаты, которое проголосует за закон о двухлетнем сроке военной службы, будут достойно представлены французские поклонники гитлеризма…»

Так оно и случилось: французские гитлеровцы, те люди, с помощью которых управлял Петен, человек, ездивший в Монтуар, проголосовали за принятие этого закона, против которого голосовал Габриель Пери. И это не мешает теперь Пине, Шуману, Плевену[15], Брюну и Мартино-Депла бросать в тюрьмы руководителей Союза республиканской молодежи Франции, единственное преступление которых заключается в том, что они говорят вслух то, что все молодые французы думают относительно двухлетнего срока военной службы. Но я процитировал речь Мориса Тореза не только для того, чтобы показать всю смехотворность разговоров о «заговоре», которые основываются на оппозиции коммунистической партии закону о двухлетнем сроке военной службы,— ибо человек, выступавший против такого же закона в 1935 году, был после освобождения Франции и благодаря роли, которую он в нем сыграл, включен в состав французского правительства. Морис Торез напоминал, что коммунисты продолжают в этом вопросе традицию Жореса, боровшегося в свое время против требования ввести трехлетний срок военной службы; кстати сказать, введение закона о трехлетней военной службе не обеспечило безопасности французских границ в 1914 году. Вот что говорил дальше в своей речи Морис Торез:

Кто станет отрицать, ознакомившись с этой речью и припомнив военные события мая 1940 года, что Морис Торез в точности предвидел все случившееся? Говоря о проблеме надвигавшейся войны, Торез был прав со всех точек зрения, в том числе с точки зрения военной стратегии. Высказанным им взглядам нельзя противопоставить ни теории маршала, запятнавшего себя поражением, который растранжирил военные кредиты и оставил страну безоружной, бессильной отразить гитлеровское наступление, ни мечты полковника де Голля и его поклонника Поля Рейно, которым Морис Торез блестяще ответил в 1935 году с трибуны Палаты депутатов. Его речь следовало бы процитировать целиком уже для одного того, чтобы еще раз показать твердость и незыблемость принципов политики Тореза. Вот, например, отрывок из этой речи, относящийся к Красной Армии и к Советскому Союзу:

Я повторяю: следовало бы процитировать эту речь целиком. Она опубликована в «Журналь офисьель» от 15 марта 1935 года («Парламентские дебаты», 2-е заседание). Речь эта сохранила поразительную актуальноеть с начала и до конца. Попробуйте перечесть сегодня былые речи глашатаев буржуазии в парламенте! Всех их, и почти по всем пунктам, история беспощадно опровергла, их доводы представляются ныне дырявыми, как сито, и из речей некоторых из них выглядывает отвратительный лик измены. У кого найдете вы столь твердые, незыблемые принципы, которые могут служить примером, если не у коммунистов, если не у самого прозорливого среди французских коммунистов — Мориса Тореза?

Он предвидел войну и предвидел ее именно такой, какой она оказалась в действительности. Он обличал Гитлера и его книгу «Моя борьба» еще в Страсбурге, бросив тем самым вызов фашистам, подготовлявшим нападение на Францию. Какой же выход предлагал он тогда? Какой выход предлагает он сегодня?

Единство французов. Единство не на словах, а на деле, единство вокруг ядра, без которого немыслима современная нация,— вокруг рабочего класса, объединенного путем соглашения между его профсоюзными организациями. Единство французов для того, чтобы сломить внутреннюю измену, подготовлявшуюся Петеном, стоявшим во главе Генерального штаба, и Бонне, предшественником Шумана на Ке д'Орсе, тем самым Бонне, который, по словам Даладье, звонил Гитлеру по телефону после каждого заседания французского правительства… Единство французов против фашизма внутри страны, готовившегося призвать фашистов из-за рубежа и призвавшего их, против внутреннего фашизма, который под прикрытием Дарнана, Деа и Дорио стал палачом Франции. Торез призывал к единству французов. Для него Народный фронт был лишь этапом на этом пути. Когда его спрашивали, почему во время демонстраций он никогда не поднимает над головой сжатый кулак, он отвечал, что, по его мнению, такой жест плохо сочетается с политикой единства французов. Он не только вновь научил рабочий класс петь Марсельезу, он посоветовал ему протянуть руку трудящимся католикам, ликвидировав тем самым старый антиклерикализм, мешавший единству французов.

Политика Тореза — это политика единения французов против войны и фашизма, единения, которое должно было заставить фашизм и войну отступить. Политика Тореза — это прежде всего политика мира. Она такова в 1952 году, она была такой в 1933, в 1935, в 1938 и в 1939 году… Именно поэтому, а также по тем глубоким мотивам, которыми руководствуются пролетарии и о которых говорил Жюль Гед в приведенной нами цитате, политика Тореза — это политика сближения, согласия, союза с Советской Россией, важнейшим оплотом мира во всем мире и, помимо того, традиционным союзником Франции; этот союз — непременное условие мирного равновесия в Европе.

Почти каждая страница произведений Мориса Тореза, девять томов сочинений которого были изданы за последнее время, служит доказательством прозорливости и незыблемости принципов этого выдающегося государственного человека, этого народного вождя и вместе с тем теоретика, лучшего, первого среди французских марксистов. Практика и теория постоянно и гармонически сливаются в деятельности Тореза, это позволяет нам видеть в нем одного из крупнейших мыслителей нашего века, подлинного философа нового типа, рожденного точной социальной наукой, именуемой марксизмом, философа того же типа, что и величайшие деятели большевистской партии.

Чтобы получить верное представление о Морисе Торезе, необходимо проследить шаг за шагом не только его деятельность по созданию и укреплению Французской коммунистической партии, но и его многолетнюю борьбу за единство рабочего класса; в этой трудной борьбе он вел себя, как опытный кормчий, умело избегающий рифов и справа и слева, как человек, который, несмотря ни на что, продвигается вперед по нелегкому пути, хотя даже те, кто следует за ним, не всегда верно воспринимают его советы. Да, Морис Торез — это человек, который объединяет, человек, который учит, человек, который действенно хочет мира для счастья людей и для расцвета родины. Я вижу, каким должен быть портрет Тореза, но, к сожалению, я слабый живописец и могу за один вечер сделать лишь беглый набросок с этого человека; для того, чтобы нарисовать его подлинный портрет, требуется долгая и упорная работа истинного художника.

И все же мне хочется привлечь ваше внимание к тем мыслям, которые приходят мне в голову при чтении сочинений Мориса Тореза. Я хочу это сделать хотя бы для того, чтобы вы и сами, уже без моего участия, поразмыслили над ними.

Самая характерная черта, пронизывающая все его действия, его неизменно обдуманные слова, его выступления в парламенте, в которых всегда мысль преобладает над формой изложения, в которых он никогда не поступается ни одним из своих принципов,— самая характерная черта нашего героя, это то, что он — ярчайший выразитель поднимающегося класса, иначе говоря, прямая противоположность политическим авантюристам. Всегда,— шла ли речь о фашистах гитлеровского толка или, беря более близкий пример, о деятелях авантюристского склада из партии де Голля,— Морис Торез неизменно обличал черты флибустьеров, присущие многим из буржуазных героев, начиная с авантюриста Растиньяка, кончая ставшим президентом республики Адольфом Тьером. Рабочему классу, достигшему зрелости и готовому сыграть роль руководителя нации, ни к чему авантюристы и авантюры. Эту мысль блестяще подтверждает своей деятельностью Морис Торез, и когда будет написана правдивая история нашего времени, Торез — к собственной славе и к вящей славе нашей партии — предстанет как человек, сказавший «нет» авантюре, как человек, который именно благодаря этому отказу от авантюризма в политике помог рабочему классу Франции избежать поражений и кровопролития.

Болезнь уже на протяжении двух лет лишает нас присутствия этого человека, в котором французский народ узнает самого себя и которому он безгранично верит. В эти дни, зная, что он уже поправился, мы проявляем подчас вполне понятное нетерпение, не учитывая, быть может, при этом всех обстоятельств битвы за его здоровье; и вот мы испытываем порою те же чувства, какие испытывали после освобождения страны, когда какие-то непонятные помехи препятствовали его возвращению во Францию и мы спрашивали себя: «Сумеет ли он вернуться?»

Я хочу напомнить вам то время, когда в газете «Се Суар» мы проводили анкету под заголовком: «Должен ли Морис Торез возвратиться во Францию?» Разрешите мне прочесть вам статью, которую я написал тогда по этому поводу:

И я обращался к правительству с требованием действовать быстрее, чтобы иностранцы не усомнились в свободе Франции и тем самым в самой Франции.

Сейчас, когда я перечитываю перед вами эту статью, она снова волнует меня! Ведь мы вновь ждем Мориса Тореза, и антикоммунистическая пресса, пресса, инспирируемая Брюном и Пине, утверждает, будто Морис Торез не возвратится. И она прибавляет, что он не возвратится, ибо как только он окажется во Франции, правительство потребует лишить его парламентской неприкосновенности с тем, чтобы предать его военному суду и потребовать применения к нему закона Сероля, грозящего обвиняемому гильотиной.

Возможно, найдутся среди наших товарищей люди, которых все это деморализует. Эти товарищи придают слишком много значения разговорам врага и, против своей воли, помогают проискам полиции. Нет, Морис возвратится. Когда? Возможно, и не завтра. Он возвратится в день, выбранный не Брюном, а им самим, партией. Мы вовсе не обязаны излагать публично соображения партии, мы не желаем облегчать провокационные действия давидов, пине и всякого рода американских агентов, не говоря уже о продажных нацистах, которые встречаются не только в Западной Германии. Морис возвратится. И правительственные угрозы не помешают его возвращению, которого как огня боится уже осужденная историей буржуазия.

Но вернемся к вопросу о приезде Тореза во Францию в конце 1944 года. Тогдашнему правительству потребовалось целых три месяца, чтобы уступить общественному мнению, позволив Морису Торезу приехать в Париж. Почему? Вне всякого сомнения, оно недооценивало силу народного гнева. Мы полагали, что даже с точки зрения людей, настроенных в то время против коммунистов, эта проволочка была ошибкой. Но с тех пор многое объяснилось.

В самом деле, из-за отсутствия Мориса Тореза во Франции, мы чувствовали себя тогда недостаточно уверенно. Это было какое-то безотчетное чувство, инстинктивное беспокойство. Сегодня мы знаем, что эти три месяца могли явиться началом кровавой авантюры, реакция ждала лишь подходящего случая, жаждала его, старалась его спровоцировать с тем, чтобы обрушиться с оружием в руках на французский народ и покарать его за преданность коммунистической партии. То, что происходило в других странах, чуть было не произошло во Франции. Так что у нас были все основания для беспокойства.

Сразу после своего возвращения Морис Торез нашел в себе мужество отстаивать, опираясь на свой авторитет, решение о роспуске отрядов патриотической милиции, когда этот вопрос рассматривался в руководстве партии. То была необходимая мера, но в то время не все это понимали, и Торезу пришлось идти против течения. Он понял, что наличие вооруженных групп, которые враг мог выдать за коммунистические, сохранение этих групп в условиях продолжавшейся войны давало повод правительству, опиравшемуся на высадившиеся во Франции иностранные войска, потопить в крови будущее рабочего класса, социализма, Франции. И с какой быстротой действовал Торез! Он еще раз сказал «нет» авантюре, он не допустил, чтобы партия приняла решение, сторонники которого, как нам известно сегодня, находились даже в Политическом бюро и Секретариате партии. Сегодня великая мудрость Мориса Тореза, проявленная им в этом вопросе, ясна всем, ибо теперь разоблачена антипартийная платформа, объединившая на фракционной основе Марти и Тийона.

Есть все основания полагать, что правительство 1944 года, осведомленное об антипартийных требованиях этих людей, всячески затягивало выдачу разрешения на въезд Мориса Тореза во Францию. Во всяком случае, все выглядело так, словно, препятствуя его приезду, правительственные круги рассчитывали на события, разразиться которым помешала именно мудрость Тореза. Подобно этому, в мае текущего года, когда Жак Дюкло был арестован, а Мориса Тореза не было во Франции, правительственные круги снова рассчитывали, что те же самые люди пойдут на авантюры, которые позволят ликвидировать коммунистическую партию, чего давно уже требуют американские хозяева.

Может показаться странным, что я намереваюсь закончить свою речь рассказом об этих событиях. И все же мне хочется сказать, что они проливают свет на важнейшую черту Мориса Тореза, которую я постарался выделить в его портрете. Я мог бы говорить о множестве вещей, я мог бы говорить целые часы и не исчерпать темы. Но мне думается, что ничто не характеризует с такой глубиной героя, о котором я говорю, и его мудрость, как решение о роспуске отрядов патриотической милиции, принятое по его настоянию партией в начале 1945 года, когда многими из нас владели романтические мечты и многие честные люди полагали, что у их порога стоит будущее, в то время как там стоял палач.

Да, урок Мориса Тореза — это великий урок мудрости, он учит нас терпеливо трудиться, убеждая народные массы бороться против авантюры, против болтовни о деятельности малочисленных групп активистов, против бланкизма, который пытаются противопоставить марксизму; это — великий урок, он учит истинной деятельности, противостоящей авантюрам, требующей повседневного терпения, глубокого понимания того, чем живут мужчины и женщины вокруг нас, изучения проблем национальной жизни, он требует умения убеждать и объединять, неутомимо аргументировать и никогда не изменять своим принципам, делать все и все отдавать ради сохранения мира, без которого завтра больше не будет Франции, без которого невозможен социализм, мира и для нас, наших жен и детей, и для мужчин, женщин, детей Советского Союза, к которому мы питаем великую признательность за победу под Сталинградом, за огромные жертвы, принесенные гражданами нового мира, за доблесть Красной Армии, ибо без ее помощи Франция до сих пор не избавилась бы от гитлеровского ига, мира для нас и для великого Советского Союза, который с каждым мирным днем делает еще один шаг к счастью всего человечества, мира для всех миролюбивых народов, для Китая, для стран народной демократии… Урок Мориса Тореза учит терпению, мудрости и энергии, а мы знаем, что французский народ обладает всеми этими качествами.

За возвращение Мориса Тореза во Францию! За единство рабочего класса! За национальную независимость! За мир во всем мире! Товарищи, поверьте мне, все это сегодня неотделимо одно от другого.