Морские ворота

Глава 1

— Остановись здесь, — сказал Севр, — иначе я не смогу выйти.

Шквальный ветер раскачивал старенький «ситроен». Фары освещали желтоватым светом фасад дома, который казался сотканным из движущихся теней и водяной пыли. Мари-Лора схватила Севра за руку.

— Пожалуйста, Жорж. Ну поехали со мной!..

Севр приподнял за ручки сумку с продуктами, стоявшую у него между ног.

— Они тебя тут же отпустят, — продолжала она. — Подумай, как ты станешь жить дальше?

Голос Мари-Лоры дрожал. Когда Севр открыл дверцу, ветер чуть было не вырвал ее из его рук. Косой дождь ударил по лицу крупной дробью и застучал по куртке. Вода уже стекала с носа, слепила глаза. Он схватил сумку, забившуюся в руках, как кролик, которого схватили за уши, и захлопнул дверцу машины. Его сестра, согнувшись на сиденье, что-то кричала, но он уже ничего не слышал. Она опустила стекло и вытянула руку. Он узнал электрический фонарик, который забыл в «бардачке». Мари-Лора пристально смотрела на него, но ветровое стекло запотело и скрывало ее облик за серой пеленой. Мари-Лора что-то шептала. Ее губы медленно шевелились, будто она обращалась к глухому. Он различил: «До четверга!» — кивнул в знак того, что понял ее, и, чтобы наконец распрощаться, махнул свободной рукой. Так прогоняют верного пса, который никак не отстает.

Машина тронулась и сразу, словно корабль, попала в водоворот бури, зарылась носом, закачалась из стороны в сторону. Севр сделал пару шагов. Может, еще не поздно... Она отвезет его в жандармерию, он скажет правду... Красные габаритные огни то исчезали, заслоненные дождевыми вихрями, то возникали вновь... Он вдруг подумал, что Мари-Лора остановилась... Но нет... В темноте еще раз вспыхнули две яркие точки, похожие на глаза кошки, высматривающей добычу, и он остался один. Темень была такая, что и вытянутой руки не разглядеть. Он обернулся, и струи дождя ударили ему прямо в лицо. Казалось, само пространство пришло в движение, оно со свистом проносилось мимо, сгибало его как деревце, рылось своими ветряными пальцами в плотных складках одежды, добираясь до самого нутра. Морские волны беспрерывно накатывались на берег и разбивались у его ног.

Задыхаясь, согнувшись пополам, он повернул налево к едва различимому крытому входу, походившему на спасительный ковчег, заполненный звуками и отголосками. Луч фонаря выхватывал из темноты носки сапог, иглы дождя и, наконец, бетонную дорожку. Вскоре он достиг укрытия и в изнеможении оперся рукой о камень. Здесь был слышен лишь шепот ручьев да мягкий шелест воды, стекающей по кровле. Еще оглушенный шумом бури, он расстегнул куртку окоченевшими пальцами, нашел ключи, медленно двинулся вперед, прокладывая себе дорогу фонарем, как слепой — тростью, повернул направо, прошел вдоль гаражей, добрался до двери, но ему никак не удавалось вставить плоский ключ в сложный замок. Его охватила злость на самого себя, на Мерибеля, лежащего там, рядом с креслом, на все, что обрушилось на него за эти несколько часов... Столько бед, а тут еще этот ключ, когда силы и так на исходе.

Наконец ключ повиновался. За дверью оказался роскошный холл. Луч фонаря осветил мраморную отделку, лифт, украшенный позолотой. Севр закрыл дверь и запер ее, чтобы наверняка отгородиться от угрозы, таившейся в ночи. Завтра... завтра он включит рубильник. Он сможет пользоваться лифтом, шуметь. Он начнет обустраивать свою новую жизнь. А сейчас нужно спать. Он замер в нерешительности перед лестницей, на которой блестел, как новый, красный ковер. С мокрой одежды падали капли, он наследит повсюду. Ну и пусть! Он один, здесь долго никто не появится. Он прислушался. Сквозь тишину доносился гул бури, но она осталась далеко, очень далеко, как та неизвестная страна, по которой он бродил во сне. Здесь же его ожидал благоговейный прием: вещи словно наблюдали за ним, не узнавая. Он начал подниматься по лестнице, нежно поглаживая перила; он сам здесь все рассчитал, продумал, выстроил: ограду, сад, бассейн, солнечное освещение, весь этот дом с видом с одной стороны на равнину и на море — с другой. Он был хозяином этого огромного здания, которое внимательно наблюдало, как его грязные сапоги шагали от одной лестничной площадки к другой. Когда он вошел в квартиру, отделанную декоратором, приглашенным из Парижа, а теперь ставшую немым свидетелем его состояния, ему стало стыдно, и он не решился освещать большое зеркало в передней, чтобы не видеть человека, одетого в костюм для охоты на болотах — куртка на меху, черная от дождя и жесткая, как толь, брезентовые брюки, заправленные в высокие порыжевшие сапоги; на левом сапоге у лодыжки виднелась круглая заплата, наподобие той, что ставят на прохудившуюся шину.

Он прошел на кухню, пристроил фонарь на столе, прислонив его к стене. Он чувствовал себя неловко в этой образцовой, сверкающей чистотой, чуть ли не фантастической кухне, как бы сошедшей со страниц рекламного проспекта. Он осторожно сел на стул с резной спинкой, принялся снимать сапоги, безуспешно пытаясь отогнать мысль о том, что в этих комнатах, обставленных с таким изяществом, все было не практично, не удобно. Он ошибся, задумав проект этого дома, ошибся, закончив его строительство, пренебрегая мнением друзей, ошибся, ошибся... Он все время совершал ошибки. И вот теперь... Босиком он подошел к крану, чтобы попить, но воды не было. Его окружал враждебный мир. Он начал замерзать. Что сказала Мари-Лора? «Ты сумасшедший!» Он и впрямь сумасшедший. Только сумасшедший мог убежать в такую неистовую ночь, чтобы укрыться... от кого?.. от чего?.. Он не знал, но ему еще слышался ружейный выстрел, от которого задрожали стены. Мерибель обрел покой. Он же теперь беглец. За ним будут гнаться, как за преступником.

Он пошел в гостиную. Луч фонаря скользил по мебели, сделанной из светлого дерева, и он вспомнил слова составленного им же самим буклета: «Красивейший ансамбль на Берегу Любви в 500 метрах от Пириака. Вы покупаете простор и радость. Вы вкладываете капитал в счастье». Тогда он и не подозревал, что жульничал; впрочем, он и сейчас не до конца понимал это. Завтра... послезавтра у него будет время найти причины катастрофы. Но сначала спать. Он стащил с себя куртку, машинально вытащил все из карманов. Он настолько устал, что с трудом соображал, разглядывая трубку, кисет, зажигалку, бумажник — все эти предметы, к которым его пальцы не привыкли прикасаться. Они принадлежали Мерибелю. Обручальное кольцо... Ему пришлось снять обручальное кольцо Мерибеля и надеть ему свое. На его руке были часы Мерибеля. Труп Мерибеля стал его трупом. Кто назвал его сумасшедшим? Он мертвец. Если бы еще и заснуть мертвым сном! Он принялся искать спальню. Он забыл расположение комнат. Он снова очутился в передней и стал продвигаться на ощупь. Кажется, спальня выходила окнами на море. Он пошел, ориентируясь на шум волн. С этой стороны завывания ветра достигали такой высокой ноты, что он остановился у кровати, наклонив голову. Ему не привыкать к бурям на равнинах Лабриера, но такого он еще не видел. Разбушевавшаяся стихия как бы перекликалась с его собственной драмой, казалось, он сам и вызвал эту бурю каким-то таинственным способом. На широкой кровати с роскошным покрывалом не было ни белья, ни одеял. Почти призрачное ложе для соблазна посетителей, переходящих из комнаты в комнату, как в музее, ослепленных светом, яркой гармонией красок и мечтающих: «Вот бы здесь пожить!»

Севр снял брюки и бросил их на кресло, обитое пушистым мягким бархатом, похожим на дорогой мех. Было довольно прохладно. Через плотно закрытые окна проникало дыхание моря, пахло тиной, мертвыми водорослями. Сырость оказалась хуже холода. Из-за нее ткань стала липкой, матрас — влажным. Покрывало липло к телу. Севр вытянулся на кровати, потушил фонарь, потер одну о другую заледеневшие ноги. Стояла непроглядная тьма. Тем не менее он закрыл глаза, чтобы остаться наедине со своей болью, понимая, что уснуть ему не удастся.

Наверное, сейчас Мари-Лора звонит в жандармерию. Завтра разразится скандал. Все с удивлением узнают, что Жорж Севр покончил с собой, выстрелив из ружья в голову, а его зять, Филипп Мерибель, скрылся. Так ли это? Все гораздо сложнее... На самом деле совершил самоубийство Мерибель, а Севр, то есть он сам, быстро запутал следы, чтобы все подумали, что покойник... Разумеется, в это трудно поверить! А следователи неизбежно докопались бы до истины, и тогда его обвинили бы в убийстве Мерибеля. К счастью, он смог бы показать письмо, но... Ему не хотелось больше думать. Он слишком устал. Свернувшись калачиком под покрывалом, он пытался сохранить тепло, выжить, вопреки всему, поскольку надежда еще не покинула его. Его сковало оцепенение, он провалился в небытие. Шквал ветра обрушился на стену дома, капли дождя застучали по ставням, словно кто-то бросил горсть камешков. Он со стоном перевернулся... Дениза!.. В первый раз с тех пор, как надел траур, он не подумал перед сном о Денизе. Если бы она находилась рядом... Он снова задремал. И вдруг его сознание прояснилось, как это случается только ночью, словно озаренное неверным лунным светом. Он понял, что погиб: заболей он, и никто не придет на помощь, ведь все жители округи тщательно закрылись, забаррикадировались на зиму. В декабре владельцы домов не утруждали себя заботой о помещениях, даже тетушка Жосс не станет проветривать опустевшие до Пасхи квартиры. Он чувствовал себя более одиноко, чем потерпевший кораблекрушение и очутившийся на необитаемом острове, и еще более обездоленным! Мари-Лора сказала: «Четверг!» Но удастся ли ей ускользнуть от тех, кто станет задавать бесконечные вопросы? Какая находка для газетчиков эта женщина, плачущая по умершему брату, у которой муж скрывается от правосудия! А если бы полиции удалось разузнать правду, было бы еще хуже. Она стала бы вдовой человека, убитого ее собственным братом! Если же она не станет говорить, то ее примут за сообщницу. А если...

Севр зажег фонарь, прислонился к стене. Нет! Это невозможно! Если бы у него хватило времени предвидеть последствия, он ко всему приготовился бы. Еще не поздно, стоит только снять телефонную трубку; он поднялся, вернулся в гостиную. Телефон стоял там, на низком столике, белый, как кости, которые находят на пляже, и такой же мертвый. Аппарат еще не подключили к сети. По сути, он был украшением, всего лишь одним из штрихов роскоши в элегантной комнате. Между Севром и остальным миром простирались бесконечные затопленные поля да ночь, исковерканная бедой. Он посмотрел на часы — до утра еще оставалось далеко, так далеко, что его охватила дрожь. А ведь ему нужно выдержать пять дней и пять ночей! Он устроился в кресле, прикрыв ноги курткой. А почему бы не написать прокурору? Ведь именно к нему обращаются в подобных случаях? Но где найти бумагу, карандаш, марки? Если бы он мог высказаться сейчас, пока еще не померкли мучающие его образы и мельчайшие подробности словно запечатлелись на пленке!.. Домик, например... справа камыши. Ветер, гуляя, раздвигал их, а на поверхности воды появилась рябь. «Ну и мерзкая погода, — ворчал Мерибель, — никогда такого не видывал!» Тогда все и началось. Вспомнить, что происходило раньше, невозможно. В противном случае придется без конца перебирать встречи, какими полна жизнь, события, которые напоминают железнодорожный узел — пути то разбегаются, то сплетаются в клубок. Какая стрелка на этих путях направила к нему Денизу? А Мерибеля? Почему Севр женился на Денизе? Почему Мари-Лора вышла замуж за Мерибеля? Нет, прокурору нужно знать лишь то, что началось после того, как Мерибель произнес: «Ну что, уходим?»

Они одновременно посмотрели на серое небо, затем Мерибель, придерживая переломленный ствол ружья, наклонился, чтобы выбраться из болота, и они пошлепали по грязи. В это время вестник несчастья уже направился к небольшой старой ферме, но они этого не знали. Все случилось вчера вечером. Темнело. Время? Прокурор спросит точное время. Возможно, половина пятого. «Завтра поднимется этот чертов юго-западный ветер», — сказал еще Мерибель, когда они ступили на более твердую почву. Они были одни на всем болоте. Ферма находилась у дороги, ведущей в Ларош-Бернар, до нее оставалось еще с полчаса ходьбы. Нужно ли будет объяснять, почему Мерибель купил эту полуразвалившуюся хибару? Если прокурор не любит ни охоты, ни рыбалки, он никогда не поймет Мерибеля. Возможно, это и погубило беднягу Филиппа? Он не был ни высоким, ни сильным. То же самое можно сказать и о Севре. Но Филипп обладал какой-то чудовищной жизненной энергией. Он никогда не сидел на месте, его всегда обуревали новые идеи. Он отличался изысканным вкусом, свойственным состоятельным людям; эту хибару он преобразил собственными руками, так как умел делать все! Она превратилась в его крепость. Квартира в Нанте годилась для Мари-Лоры или для случайных клиентов, впрочем, он предпочитал принимать их в кафе. По возвращении из командировки его всегда ждал этот домик, ружья, удочки. Еще он обожал готовить. Он был гурманом и отыскивал разные необычные рецепты. Всем приходилось подстраиваться под его образ жизни.

Даже Дениза и та ему уступала... Севр вытянул онемевшие ноги, устроился поудобнее. Со двора донесся какой-то грохот. Придется наверняка делать ремонт. Ну и пусть! Севра уже ничего не волновало. Не его вина, в конечном счете, что ветер ломал крышу. Не его вина, что Мерибель пустил себе пулю в лоб. Но в чем же его вина? В том, что он вовремя не раскрыл глаза пошире. Но и Дениза, такая рассудительная, тоже ни о чем не догадывалась. Еще одна деталь — возможно, не понятная прокурору. При разговоре с Севром он обязательно спросит:

— Почему вы не присматривали за зятем?

— Он был моим компаньоном.

— Вот именно! Время от времени вам следовало вникать в суть дела. Вы допустили ошибку, предоставив полную свободу действий такому авантюристу.

Дениза, наоборот, думала, что не следовало излишне ограничивать свободу Мерибеля. Севр привык не спорить с Денизой. И что потом? Его попросят рассказать о Денизе. Судьям, адвокатам захочется узнать, почему он на ней женился? Из-за денег? Из-за ее положения в обществе? Если он скажет, что любил ее, это вызовет улыбку. Когда вдовец говорит о любви, это звучит несерьезно!

Севр встал. Куда он положил сумку с провизией? Мари-Лора, конечно, забыла положить аспирин. Она страшно торопилась. Он зажег фонарь и вернулся на кухню. Сумка стояла под столом. Он помнил, как они с Мари-Лорой собирали ее в спешке в последний момент, перед самым отъездом. Он выложил содержимое, выстроил банки с консервами, крабы, зеленый горошек... Что он будет делать с этим горошком без кастрюли, без огня? Сосиски, грибы, пачка печенья, конфитюр, бутылочка кетчупа... Они оба несомненно потеряли голову... Никаких лекарств. На самом дне лежала его электробритва. С этой провизией, которую невозможно использовать, ему предстояло продержаться пять дней. Смешно! У него разболелась голова. Возможно, что он простудился. Закурить бы! Есть, конечно, трубка покойника, но пока до этого он еще не дошел. По крайней мере, в данный момент. Было чуть больше пяти часов. Ветер не стихал. Севр выключил фонарь — надо беречь батарейки, продержаться будет не просто. До спальни он добирался на ощупь. Дождь хлестал по стенам, а с моря доносился непрерывный гул, напоминающий басы органа, от которого временами звенели стекла. Он снова лег, набросил на себя покрывало и куртку. Итак, на чем он остановился? А, он писал прокурору... Конечно, это бессмысленно, как и все остальное, но зато голова занята. Следовательно, все началось на обратном пути. Во дворе домика перед гаражом, где они ставили машины, красовалась машина красного цвета — «мустанг».

— Не знаешь, чья это? — подозрительно спросил Мерибель: он не любил, когда к нему приезжали сюда и докучали делами. Подойдя ближе, они увидели номерной знак с арабской вязью и латинские буквы: «МА».

— Машина из Марокко? Здесь?

Мари-Лора покорно поджидала их, как всегда, с виноватым видом.

— Он настоял, — прошептала она. — Я провела его в курительную комнату.

— Что бы это могло значить? — проворчал Мерибель. — В такой час?

Но ни тот, ни другой не испытывали никакого беспокойства. Севр даже вспомнил, что провел рукой по лицу и сказал: «Может, стоит побриться?» В его свидетельском показании все было важно. И, черт возьми, отчего скрывать желание выглядеть чистым, ухоженным, чтобы соответствовать тому образу, который люди заранее создают себе, готовясь к встрече с директором крупной фирмы, финансирующей местное строительство? Мерибель посмеивался над ним. «Ты похож на заведующего отделом в магазине». Но дело не в том. Дело в Денизе, он хотел ей нравиться. Ее уже не было в живых, но ему все равно хотелось ей нравиться. Говорить о ней спокойно невозможно. Он никогда не сможет им рассказать... Он и Дениза — все так не просто!

Итак! Они вошли на кухню, прислонили ружья к высоким стенным часам. Мерибель не спеша приподнял крышку кастрюли, вдохнул пар:

— Не забудь хорошенько посолить!

Мари-Лора посмотрела на них — так похожих друг на друга в одинаковых охотничьих костюмах, в складках которых еще виднелись следы дождя.

— Вам бы следовало переодеться, — заметила она. — Сразу видно, что не вы занимаетесь уборкой.

Мерибель пожал плечами и толкнул дверь в курительную комнату. Они узнали его с первого взгляда — он не изменился, но стал элегантным, появилась какая-то уверенность в себе.

— Здравствуйте, Севр.

Раньше он говорил «мсье Севр».

— Здравствуйте, Мерибель.

В сером костюме, который делал его стройнее, он казался немного выше Мерибеля, хотя это была только видимость. Впрочем, он выглядел так, словно это он принимает своих арендаторов.

— Сейчас не время отпусков, — ринулся в атаку Мерибель.

Как ни странно, но Севру запомнилась каждая фраза, каждая реплика, сохранился в памяти каждый образ. В камине весело потрескивали поленья, от охотничьих курток шел пар, в комнате запахло влагой.

— Я не в отпуске. Я специально приехал повидаться с вами... После того как вы меня... — У него чуть не вырвалось «выставили за дверь», но он вовремя спохватился. — После того как мы расстались, я провернул дельце в Марокко... Оно на мази. Там на месте можно проворачивать дела... естественно, при условии, что будешь соблюдать правила игры... Но ведь вы все знаете не хуже меня. Правда, Мерибель?

Он произнес эти слова таким тоном, что они оба тотчас насторожились.

— На что вы намекаете, Мопре? — спросил Мерибель.

Мопре бросил взгляд на часы, взял папку для бумаг, лежавшую возле его ног, которую они еще не заметили, и продолжал, теребя застежку:

— Некоторые из моих клиентов помещают капиталы в Испании, и как раз в том районе, который вас интересует... Между тем ходят довольно любопытные слухи... И если я говорю «слухи»...

Мерибель поднялся, чтобы подбросить в огонь поленьев. Со стороны казалось, что они мирно болтали, но истина уже начинала вырисовываться. Она неминуемо должна была привести к взрыву. Так оно и вышло.

— Продажа квартир — дело выгодное. Но продавать одни и те же квартиры по нескольку раз — еще выгоднее. Не говоря уже о взятках, о... сделках с предпринимателями... Здесь у меня целое досье. — Он постучал по папке и мило улыбнулся. — Когда я работал у вас коммивояжером, между нами происходили размолвки по менее серьезным поводам.

Резким движением он расстегнул «молнию» и извлек документы... планы... записи...

— Разумеется, это копии, — уточнил он, все с той же несколько натянутой улыбкой. — Большинство клиентов не въезжают в квартиры. Они доверяют фирме. Разумеется, «Компания Севра» вне подозрений...

С этого момента и началась драма. Мерибель, положив локти на колени, сжав кулаки и опустив голову, разглядывал свои сапоги. Ему следовало бы... но нет! Он казался подавленным. Севр заново переживал эту минуту, и сердце его учащенно забилось. Никто, и тем более судьи, не поверит, что он, Севр, ничего не знал о махинациях зятя.

Мопре даже не обращал внимания на Мерибеля. Он говорил со своим бывшим патроном. Он не угрожал. Угрожать ему было незачем. Документы, которые он собрал, таили в себе гораздо большую опасность, чем наставленный револьвер.

— Я оставлю вам досье, — закончил он. — То, что я обнаружил, никому не известно. Пока это только оплошность... возможно, поправимая... При условии, что вы не станете терять время! Заплатите мне комиссионные, и я возвращаюсь в Касабланку. Я только оказываю вам небольшую услугу, которая стоит, скажем... двести тысяч франков. Из рук в руки. Вы согласны, не так ли?

Довольный собой, он закурил.

Глава 2

Когда же он заснул? По-прежнему стояла непроглядная темень. Ветер изменил направление, и теперь его шквал обрушивался на южную стену. Сильные порывы, накатываясь, как морские волны, сотрясали оконные рамы. Севр долго искал фонарь, который закатился под кровать, посветил на часы — четверть восьмого. Значит, уже утро? Во рту он ощущал странный привкус, какой бывает, когда кровоточат десны. Он весь окоченел, словно его только что вынули из морозильной камеры.

Он сел и принялся массировать ноги заледеневшими пальцами. Начала работать и мысль, направляясь по старой колее: ферма... труп... Пришлет ли прокуратура кого-нибудь на место происшествия? Странное слово — прокуратура, ведь она состоит из людей, с которыми он часто встречался. Одну квартиру он продал Гранжуану, прокурору, раз в месяц Севр ужинал с председателем суда — как и он сам, членом Ротари-клуба[1]. Впрочем, он не знал, как ведется расследование. Жандармы, следователь... Значит, туда приедет Кулондр. Случалось, они играли в бридж. Дело постараются замять. Все станут его жалеть. Поворчат, скажут, что он слишком высоко метил, что в то время, как в Ла-Боле многие начали распродавать гостиницы, его проект оборудовать новый пляж, построить роскошный гостиничный комплекс выглядел как чистейшее безумие, ведь о махинациях Мерибеля станет известно не сразу. Что удручало Севра больше всего и казалось вопиющей несправедливостью, так это упреки в его адрес как руководителя. Ведь он вел честную игру, несмотря на некоторые трудности! Конечно, он смотрел вперед, загадывая слишком далеко. Возможно! Но если бы Мерибель в конечном счете его не предал, он одержал бы верх. Ему не следовало слушать Денизу и Мерибеля — вот в чем заключалась его ошибка. У них с языка не сходила Испания, выгоднейшая стройка в Коста-Браво... И он уступил. Кто объяснит это Гранжуану? Как ничтожный чиновник, получающий раз в месяц свое жалованье, сможет разобраться в делах, требующих многомиллионных затрат и подключения все новых и новых структур? Ему следовало бы создать акционерное общество. Время семейных предприятий прошло — вот чего он не понял. Доверив Мерибелю стройки в Испании, он допустил трагическую оплошность. Но мог ли он предвидеть, что его зять займется мошенничеством? Кому пришло бы в голову, что этот деятельный, оборотистый, ловкий парень окажется слабаком? Более того — трусом, который сдался при первой же угрозе... Ведь с Мопре еще можно было договориться.

Севр пытался вспомнить, что же произошло потом, но вспыхнувшая ссора затмила собой воспоминания... Все случилось очень быстро... слова звучали как выстрелы... в одном он был совершенно уверен: Мерибель не отрицал своей вины. Он говорил о небольших «промахах», оспаривал величину суммы, в краже которой его обвинял Мопре. Мерзкая, жестокая ссора, которая чуть не переросла в драку. Мерибель уже было протянул руку к ружьям на стойке. Ружья — его гордость. С десяток их стояло в ряд, готовых к бою. Когда они вновь сели, все трое побледнели и тяжело дышали. Мопре, прекрасно владеющий собой, старался разрядить обстановку. Если бы ему самому не пришлось столкнуться с трудностями, он бы не пошел на этот шаг. Но он имел право надеяться на компенсацию, вознаграждение — в обмен на молчание... Двести тысяч франков! Это очень умеренная сумма. Мерибель тем временем, повернувшись спиной, ворошил угли, пытаясь раздуть огонь в камине, дым от которого ветер временами заносил в комнату.

— Я вернусь через три дня, — уточнил Мопре, — у вас будет время изучить досье, собрать деньги... Мне нужно отдохнуть. Я ехал без остановок от самой границы и валюсь с ног от усталости.

Он едва не подал им руку.

— До скорого. Не сомневаюсь, мы придем к согласию... И вы еще мне скажете спасибо.

Севр поднялся, он готов был отдать все, лишь бы не думать. Особенно теперь, когда это ничего не изменит. Но воспоминания кишели в нем, как черви в мертвечине. Он натянул брюки, накинул еще непросохшую куртку, решив немного пройтись, чтобы согреться. Он вернулся на кухню и нерешительно посмотрел на сапоги. Выйти на улицу? Но куда идти? Сквозь ставни просачивался серый, словно идущий из погреба, свет, но со стороны сада ветер дул уже не так сильно. Он не без труда открыл окно, ведь рамы разбухли. Видимо, подрядчик использовал низкокачественную древесину. Или, возможно, в этом ужасном климате со временем все разрушалось: краска, цемент, металл. Он приоткрыл ставни и с опаской выглянул наружу. Сквозь пелену свинцового утра проступали здания другого крыла, сад, где блестели мокрые аллеи, бассейн, полный опавших листьев. У крыльца бесновались скатавшиеся в шарики колючки и листья. У Севра мелькнула мысль о Денизе.

Дождь перестал, облака, похожие на стелящийся дым, плыли, едва не задевая крыши. Севр тщательно закрыл дверь, устало вздохнул. Ненастье установилось надолго, возможно, не на одну неделю! Нужно было срочно обустраивать свой быт. Севр еще раз перебрал в уме свои припасы: конфитюр и печенье можно съесть, но вот остальное... Где найти консервный нож? Как глупо подохнуть от голода, когда рядом магазин! Он погрыз печенье, снял бумажку с банки конфитюра. Ложки нет, не пальцем же его доставать! До этого он пока еще не дошел. Но до чего тогда он дошел? Ни денег, ни приличной одежды нет, полная зависимость от Мари-Лоры. Что же с ним случится, если по какой-нибудь причине она не приедет через пять дней? Печенье неприятно хрустело, вызывая жажду. Пора уже включить рубильники, чтобы можно было пользоваться электричеством... Да, что с ним будет? Даже если он покажет полиции записку, которую написал Мерибель перед тем, как покончить с собой, и которая не оставляла сомнений в самоубийстве, даже если эксперты признают ее подлинность, придется объяснять все остальное. Но кто этим займется, если он сам не в состоянии ни в чем разобраться? Зачем он здесь, в этой блистающей чистотой кухне, со своим печеньем и конфитюром, грязными руками и бородой бродяги? Что мешало ему признать поражение, пойти на скандал и разорение? Он долго искал ответа на эти вопросы. По правде сказать, в глубине души он знал, что не выдаст себя. Он катился вниз, может быть, в наказание за то, что совершил когда-то? Трудно сказать. Впервые он спрашивал себя об этом. Впереди пять дней! За это время можно закончить расследование!

Выйдя из квартиры, он запер дверь. Это было так же глупо, как и все остальное: он один в доме, в квартале, в округе. Но именно это одиночество, наполненное эхом, пустота лестницы ему и не нравились. Он раздвоился, и теперь другой Севр шел рядом с ним, внушая ему страх. Рубильники находились у входа в подвал, в стенном шкафу. Он включил их все сразу. Теперь можно пользоваться лифтом. Но когда он нажал на кнопку третьего этажа, лифт не двинулся с места. Буря, несомненно, повредила провода! Такое повреждение за час не исправят. Везет же ему! Может, он ошибся с рубильниками? Он вернул рычаги в прежнее положение и включил коммутатор подвала. Вспыхнули лампочки, освещая лестницу, цементные стены, проход, ведущий в темноту, словно в подземелье. Он потушил свет, вновь зажег. Еще один промах тетушки Жосс: она забыла выключить рубильники. Севр решил ее уволить, но тотчас вспомнил, что он теперь стал никем, что решения теперь будет принимать тот, кто сумеет избежать банкротства. Тогда не все ли равно?

Лифт бесшумно поднял его наверх, и Севр закрылся в квартире. Он думал, что свет скрасит его одиночество, но свет оказался еще более невыносим, чем темнота. Он медленно обошел комнаты, внимательно рассматривая кресла, обитые кожей медового цвета, книжный шкаф, в котором стояли не книги, а корешки от них, золоченые бра, обои, светлые настолько, что, казалось, декоратор хотел поймать солнце и навсегда сохранить его отблески на стене. Но за закрытыми ставнями опять барабанил дождь, море обрушивало свои волны на песчаный пляж. Севр не находил себе места. Он съел еще одно печенье, кончиком пальца зацепил конфитюр и с отвращением слизал комочек. Кухня была отлично оборудована, там стояла даже жаровня. Но полочки с раздвижными дверцами, кухонные шкафы с изображением парусника на стеклах пустовали. Севру ничего не оставалось, как напиться из ладоней. Он вытер лицо платком, принадлежавшим Мерибелю. Нет! Он не сможет здесь оставаться. Он проверил связку ключей, которую взял с собой. Там висел ключ от конторы. Он сходит и посмотрит, можно ли устроиться где-нибудь еще. Половина десятого! Мари-Лора, наверное, все еще на ферме, ее допрашивает один следователь, другой. Сможет ли она лгать до конца? По сути, это не ложь, а сокрытие того, что и должно было произойти! Что касается Мопре, то он, вероятно, остерегался подавать признаки жизни... Севр размотал провод от электробритвы... Только Мопре мог дать полицейским полную информацию, ведь Мари-Лора многого не знала. Она понятия не имела о той сцене, что разыгралась после отъезда Мопре. Мерибель, охваченный бешенством и злобой, во всем сознался. Да, он вел двойную жизнь, да, он пустился в махинации... Он понимал, что однажды все откроется, но ничего не мог с собой поделать. «Тебе не понять!» Он все повторял: «Тебе не понять!» Боже мой! Каким же тупицей нужно быть! Севр в сердцах воткнул вилку от бритвы в штепсель. Раздался треск, замигали лампочки. Бритва отключилась. Севр забыл, что местное напряжение было 220, и мотор сгорел. Запахло паленым. Решительно все против него. Когда Мари-Лора придет, она увидит перед собой бродягу.

Он выбросил бритву в мусорный ящик, провел тыльной стороной руки по щекам, отросшая щетина неприятно покалывала. Бедняга Филипп стал корчить из себя несчастную жертву, он, видите ли, не сумел устоять перед искушением. Да любой нормальный человек поймет его! Ведь работа часто бывает однообразной. К тому же Мари-Лора не очень-то привлекательна как женщина! И деньги там заработать легче, чем здесь. Однако имелись и другие причины, о которых Мерибель не упомянул. Но, по сути, кто такой Мерибель? Глядя на этого пышущего злобой незнакомца, говорящего невесть что: «Я подыхаю во Франции... хочу уехать, жить в другом месте... я бы продал этот домишко... нет, меня тут ничто не держит...» — Севр действительно почуял надвигающуюся катастрофу. Но толком так и не смог ничего добиться.

— И все-таки сколько миллионов ты украл? Назови цифру.

Мерибель передернул плечами.

— Понятия не имею... все получилось как-то само собой!

— Шестьдесят... восемьдесят... сто?

— Наверное.

— Или больше?

Мерибель открыл окно, вытер пот со лба. Плохо пригнанные ставни стучали под напором ветра — в этом доме все было сделано кое-как. Огонь в камине наконец разгорелся.

— Ты, однако, не все потратил?

— Нет.

— Деньги лежат в банке?

— Я что, псих?

Он злобно бросал слова, как если бы Севр вдруг стал его заклятым врагом.

— А Мари-Лора? Ты подумал о ней?

— О! Мари-Лора!

— Ты полагаешь, что она поехала бы с тобой?

— Она не имеет привычки спорить.

— Ну, а я?

Они пристально посмотрели в глаза друг другу. Затем, почти шепотом, Мерибель сказал:

— Выходит, ты не знал, что я подлец?

У Севра еще звучала в ушах интонация зятя, где смешались и жалость, и ирония... и насмешка. Надо было вцепиться ему в глотку. Но он ограничился тем, что спросил:

— Ты, разумеется, ведешь свою бухгалтерию?

— Да, но предупреждаю, ты в ней не разберешься.

— Это книга ведения счетов?

— Ты уже вообразил, что у меня целые тома! Это красная записная книжка. Она лежит в ящике моего стола.

Севр на минуту задумался, затем прошептал:

— Двести тысяч франков!.. Двадцать миллионов!.. Но где я их возьму?

Мерибель резко передернул плечами:

— Если бы еще мы могли быть уверены, что он станет молчать!

— Ведь он обещал, что...

— Видно, ты его плохо знаешь.

Выходит, он никого не знал: ни Мерибеля, ни тем более Мопре. Он честно вел дела с честными людьми. Обязательство есть обязательство, подпись — подпись. Его отец был нотариусом и сыном нотариуса. «Контора Севра» — это серьезно, солидно, как банк. Во всяком случае, так продолжалось довольно долго, до начала строительного бума, который, подобно эпидемии, поразил всех несколько лет назад. Люди захватывали земельные участки, раскупали побережье. Того, кто попытался бы плыть против течения, просто смели бы с дороги. Все спекулировали, но в авантюры не пускались. Клиент был превыше всего. Доказательство? Мопре вышвырнули за дверь, как только он свернул в сторону. Тогда глаза своему шурину открыл именно Мерибель. Почему? Занимался ли Мерибель махинациями уже тогда? Шла ли речь о сведении счетов между сообщниками? Какие козни готовились за его спиной?

А эта жуткая поездка в Ла-Боль, когда «дворники» не справлялись с потоками дождя! Офис Севра находился в новом корпусе, занятом под конторы. Можно было не опасаться непредвиденной встречи. Красная книжка лежала, к счастью, в указанном месте. Как и говорил Мерибель, разобраться в ней было невозможно. Цифры, адреса, инициалы, даты... Время поджимало, но Севр сел и терпеливо перелистал записную книжку. Он привык читать отчеты. Глядя же на эти странички, он чувствовал себя обезоруженным, сбитым с толку, осмеянным. Тем не менее не мог же Мерибель слопать целое состояние!.. Даже если бы он глотал не прожевывая! Как можно растратить состояние? Что можно купить? Что вообще означает слово «растратить»? Листая книжку, он не переставал задавать себе эти вопросы, охваченный непонятным страхом. Его учили относиться к деньгам так же почтительно, как и к хлебу. Каждый день через его руки проходили значительные суммы, но он жил очень скромно: довольствовался дешевым автомобилем, в то время как Мерибель раскатывал на шикарном «шевроле». По сути, что такое деньги? Бастион! Стена, за которой можно жить спокойно! Она защищает от... от всего, что движется, меняется, подрывает, взрывает. Это дамба, противостоящая морю. Существуют люди, которые строят, и люди, которые разрушают. Мерибель относился ко второй категории. Эта красная записная книжка с шифрованными записями походила на судовой журнал пиратского корабля. Где же спрятано сокровище? Какова его стоимость?

Севр швырнул книжку в глубь ящика. В тот же миг взорвался телефон, и у него замерло сердце. Он снял трубку и машинально сказал, настолько велико было его смятение:

— Севр слушает.

Звонила Мари-Лора. Она проговорила сильно встревоженным, задыхающимся, как после длительного бега, голосом:

— Приезжай быстрей! Он хочет покончить с собой.

— Что?

— Да. Он закрылся в курительной комнате и не отвечает. Что вы с ним сделали?.. После твоего отъезда он мне такого понарассказал!.. Я ничего не поняла.

— Если хочешь знать, он совершил кражу.

— Он?! Но это невозможно... Боже мой!.. Быстрее возвращайся! Я здесь одна в полной растерянности...

— Еду.

Естественно, о том, что он уехал и сразу же вернулся, Мари-Лора умолчит. Это решено, о Мопре тоже ни слова. По сути, ее показания будут сведены к минимуму: возвращение с охоты, ссора между шурином и зятем... начавшаяся, вероятно, еще на пути к дому... бегство мужа и самоубийство Севра в курительной комнате. Все. Об остальном — о причинах ссоры, о возможных денежных затруднениях — она в слезах скажет, что не в курсе. И это воистину так! Поскольку она ничего не смыслила в деле, в ее присутствии лишь намекали на какие-то проекты, но никогда не призывали в свидетели, не спрашивали ее мнения. В секретариате счета в полном порядке, но из них дополнительной информации почерпнуть невозможно.

Потребуется время, чтобы выяснить, кто покупал участки и квартиры, правосудие еще не скоро соберет все данные. Ну что ж! Немного везения — и глядишь... Но лучше не думать о том, что будет! Предстоящее даже не достойно того, чтобы называться будущим...

Севр везде погасил свет и спустился, предаваясь отчаянным раздумьям, подобно шахматисту во время сеанса одновременной игры на нескольких досках. У него еще нашлось время подумать о консьержке, так плохо справлявшейся со своими обязанностями и слишком много себе позволявшей, поскольку хозяева находились далеко, а между праздником Всех Святых и Пасхой посетителей не ожидалось. Тут мог поселиться любой бродяга!.. Он прошел через сад, который в буклетах именовался частным парком. Шум моря раздавался, казалось, со всех сторон одновременно. Чуть заметно, как палуба плывущего корабля, подрагивала земля. В воздухе стоял запах залитого водой костра. Водосточные трубы буквально истекали дождевой водой. Это Денизе захотелось окрестить комплекс «Морскими воротами». Бедняжка Дениза! Сколько глупостей он совершил по ее воле, да и по своей собственной тоже! Подняв воротник, засунув руки в карманы куртки, где он теребил трубку Мерибеля, Севр дошел до черного хода агентства. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы открыть дверь. Замок поддавался с трудом. Неужели уже заржавел? Или он неисправен? Наконец дверь со скрипом отворилась. Севр не стал ее закрывать, чтобы было лучше видно. В полумраке помещение казалось мрачноватым: американский письменный стол, вращающееся кресло, металлическая картотека, развешанные на стенах схемы, планы местности, которые из-за сырости начинали скручиваться. Все казалось претенциозным и жалким. Обычно все купчие на квартиры оформлялись в офисе. А это агентство предназначалось специально для туристов, приезжавших в период отпусков. Время от времени кто-нибудь из туристов останавливался тут, просил показать квартиру... Все обещали приехать снова...

Севр провел пальцами по столу, тот тоже был липким. Любой предмет становился влажным, словно покрывался соленым потом. Но нельзя же не отключать отопление на всю зиму только ради того, чтобы избавить от сырости пустующее здание! В ящиках стола Севр ничего не обнаружил. Он заглянул в картотеку. Каждой квартире был отведен отдельный ящичек. В конечном счете, он нашел то, что искал: карточки с именами владельцев. Шестеро за два года!.. Нет! Следователи не удивились бы!.. Он вышел на порог, чтобы прочитать эти фамилии: Ван дер Нот... Клостерман... Ольсен... Фрек... Фондакаро... Блази... Этими делами занимался его торговый агент, быть может, сам Мопре. Из шести владельцев он встречался только с Фондакаро, жителем Пьемонта, который работал в автомобильной промышленности. Тетушка Жосс своим корявым почерком нацарапала на карточках: «К июлю найти экономку», «В мае вставить стекла», «Водосток расположен над кухней», «Найти студента для преподавания французского в августе»...

Люди приезжали сюда лишь с мая по сентябрь. Никто не потревожит Севра. Ему остается только выбрать. Связки ключей висели на деревянной доске. Севр взвесил все «за» и «против». Где бы ему обосноваться? За пять дней он ничего не испортит. Но минутку... Мари-Лора придет в показательную квартиру. Следовательно, нужно держаться поближе к ней. Значит, остается выбирать между квартирами Фрека и Блази. Он взял две связки ключей, а все остальные положил на место. То, что он собирался делать, стоило ему немалых усилий. Это было хуже, чем просто непорядочность. Почти что кража со взломом, но он так озяб!

Дверь никак не закрывалась. Ключ тоже застрял, невозможно вытащить. Он довольствовался тем, что просто прикрыл дверь, затем осмотрелся. Квартира Блази располагалась на пятом этаже. Вместо того чтобы возвращаться напрямик, как и пришел, Севр стал пробираться вдоль стен. Его никто не мог видеть. Но, к сожалению, он видел себя — как он воровато пробирался: грязный, косматый, дрожащий от страха. Он ненавидел себя.

Глава 3

Северный корпус носил имя Кассара. Западное крыло — Дюге-Труена, южное — Жана Бара, восточное — дю Геклена[2]. Он тщетно протестовал, ссылаясь на то, что дю Геклен не был корсаром, как все остальные. Дениза настояла на своем, полагая, что будущие покупатели вряд ли окажутся большими эрудитами, и это имя обязательно должно им понравиться, хотя бы потому, что оно вызывает ассоциации с именами легендарных героев. Дверь в квартиру Блази открылась без труда. Севр не посмел повернуть выключатель и невольно прислушался. Он видел подобные сцены по телевизору: настороженный силуэт, перебегающий с одного предмета на другой луч фонаря. Но он-то явился не за драгоценностями. Ему бы только как-нибудь перебиться! Он сразу направился на кухню, не заходя в расположенную слева от кухни гостиную, нашел только пустые бутылки, тарелки, пластмассовые стаканчики — один он засунул в карман. В ящике — вилки, ложки, ножи из какого-то белого металла; песочные часы, штопор, но консервного ножа не было. Он заглянул в стенные шкафы, там висели лишь пустые плечики для одежды. Отдыхающие, разумеется, к концу сезона увезли всю утварь. Спальня, напротив, казалась жилой. Все постельные принадлежности лежали на месте — он убедился в этом с первого взгляда и подумал, что если квартира Фрека ему не понравится, то он вернется сюда. Но пока самой насущной оставалась проблема с едой. Кроме того, ему нужна одежда, но Мари-Лора, конечно, об этом подумает, и если дом в Ла-Боле взят под наблюдение, то в Нанте у нее достаточно богатый выбор, поскольку шурин и зять, к счастью, одного роста.

Севр тщательно закрыл за собой дверь. Он ожидал большего от своего визита. Квартира Фрека располагалась как раз над показательной квартирой, поэтому и стоит перебраться туда. Спуститься этажом ниже — и ты у себя дома. Если бы этому Фреку еще пришла в голову мысль не увозить с собой все... Кстати, интересно, где он живет? Севр вернулся в агентство. Ему пришлось вновь сражаться с дверью, которую заклинило еще больше. Он повесил на место, может, только временно, ключи от квартиры Блази и поискал карточку Фрека: «Фрек Доминик. Валенсия, улица Сан-Висенте, 44». Замечательно! Ехать из такой дали сюда за солнцем! Или все же нет. Этому, очевидно, напротив, требовался ветер, соленый дождь, серый горизонт. Француз, возможно бретонец?.. В таком случае следует вести себя осторожнее... Впрочем, всего пять дней!.. Чем он рискует?

Снова полил дождь, окутав сад дымкой. Севр побежал, шлепая по лужам, задыхаясь, вбежал в холл, где уже успел наследить. Вот тоска! Нужно будет протереть полы, чтобы не вызвать подозрения у тетушки Жосс.

Квартира Фрека понравилась ему с первого взгляда. Трудно сказать почему, но, наверное, потому, что она казалась жилой, может, из-за еле уловимого запаха духов... не понятно, духи ли это?.. Кухня выглядела богато. Именно это слово первым пришло на ум... хотя точнее было бы сказать «хорошо обставлена», продуктов здесь тоже не было, но в ящиках столов нашлось все необходимое, в том числе перочинный ножик со всеми приспособлениями, включая консервный нож. Какая удача!

Севр разложил свои находки: столовая посуда, приборы, три коробка спичек, кое-какие инструменты: молоток, клещи, разводной ключ, отвертка... Начатая пачка сигарет «Честерфилд» — он сразу же закурил и почувствовал себя уверенней, — запасные лампочки, электрическая плитка и в глубине стенного шкафа — полбутылки коньяка. Имея все это, он продержится. В гардеробе лежало белье: салфетки, резиновые перчатки, простыни, голубые и розовые. Это навело его на мысль, что Фрек был женат... отсюда и запах духов, который усилился, как только он из кухни прошел в спальню. Севр потушил сигарету и принюхался. Он в этом не очень-то разбирался. Дениза предпочитала душистую туалетную воду. Мари-Лора пользовалась духами, он никогда не спрашивал какими, но они казались ему довольно заурядными... Эти же имели такой изысканный аромат, что он растерялся. Севр шел по запаху, как по следу, обошел стоящую посредине большую кровать, затем направился в ванную. Он повернул выключатель. С этой стороны нельзя было заметить свет, поскольку все окна закрыты ставнями и забиты крест-накрест досками на всю зиму.

Если смотреть со стороны моря, жилище должно походить на форт, на блокгауз. И все же ветер проникал внутрь. Пресный запах водорослей боролся с запахами жилья. Севр пробежал взглядом по флаконам, стоящим на полочке над умывальником, они были пусты, но этикетки говорили сами за себя: бальзамы, лосьоны для снятия макияжа, кремы... Да, Фрек женат. Старый халат висел на вешалке. Рядом с ванной лежали два куска мыла.

Севр с удовольствием бы принял сейчас душ, чтобы смыть всю грязь, но вспомнил, что забыл включить нагреватель. Он это сделает потом... Главное — поесть.

Он еще раз обыскал все шкафы. Ему ужасно хотелось выпить кофе, что ж, тем хуже, придется опять есть конфитюр, но зато он приготовит себе грог, правда, без сахара...

Он спустился вниз за своими консервами. Сомнения отпали. Располагаться так располагаться! И лучше всего ему будет у Фрека. Он принялся за дело: включил рубильник, нагрел воды в кастрюле, долго тер руки и лицо, наконец завернулся в халат. Он безобразно зарос, но, может, это лучшая мера предосторожности. Когда отрастет борода, его никто не узнает. Он заставил себя накрыть стол на кухне, борясь с искушением перекусить на ходу, и принялся не спеша за еду, он отвык от этого с тех пор, как Денизы не стало...

Денизы больше нет!.. Почему же не дрожат руки? Почему он сейчас принимал то, чему всеми силами отказывался верить раньше? Может, у него нервное истощение? Или, поменявшись местами с Мерибелем, он стал другим, человеком без прошлого, и ему, подобно людям с провалами памяти, следует всему учиться заново? Дениза... Имя звучало как заклятие, которое потеряло силу. Как ни в чем не бывало, он неторопливо ел, сидя в нелепом одеянии — халате и сапогах, а где-то там лежало изуродованное тело, которое его друзья проводят в последний путь и захоронят в его фамильном склепе. И он произнес: «Дениза», и ждал, когда появится ставшая привычной боль. Возможно ли это? Ему больше не удавалось заставить себя страдать, воскресить связанные с ней другие образы, он почувствовал, что они ушли навсегда, помимо его желания... Все, что он пережил накануне, хотя и было испытанием на пределе возможного, по сути, оказалось мимолетным потрясением. Что-то ускользало, оставалось в тени, он — обвиняемый и одновременно судья. Возможно, ему приходилось играть роль священника, потерявшего веру в Бога или никогда ее не имевшего... Дениза... Когда он вернулся на ферму, ему пришлось пережить тысячу смертей, и каких! Ему такое и присниться не могло.

Мари-Лора ждала его в слезах.

— Послушай! — прошептала она.

Они подошли к двери курительной комнаты. Мерибель ходил взад-вперед. Его резиновые подошвы скрипели на плиточном полу, когда он поворачивался.

— Филипп! — позвала она.

— Убирайтесь! Оставьте меня! — заорал Мерибель.

— Филипп! Послушай меня!

— Если не отстанешь — стреляю через дверь!

— Видишь... Он совсем спятил!

Мари-Лора не переставала рыдать. Севр встряхнул ее, тоже впадая в отчаяние.

— Расскажи, наконец, что произошло? Когда я уходил, он не выглядел человеком, доведенным до крайности... Ты его в чем-нибудь упрекнула?

— Да.

— Что?.. В чем?

— Не знаю. Я сказала ему, что он страшный эгоист... Что из-за него я несчастна. Идиотская ссора!

— Ну и?

— Тогда он закрылся на ключ.

— Ах! Пожалуйста, перестань реветь.

Мари-Лора разрыдалась еще сильнее. Он снова подошел к двери.

— Филипп!.. Открой... Давай поговорим...

— Убирайся!

— Бог мой! Образумься!

Вдруг Севру показалось, что он догадался... Но в присутствии Мари-Лоры объясниться было невозможно.

— Подожди меня здесь. Я посмотрю, нельзя ли забраться через окно.

Он отправился в обход через сад, дождь и ветер уже тогда застилали ему глаза. Он постучался кулаком в тяжелый ставень.

— Филипп!.. Я один!.. Ты слышишь, Филипп?

Буря завывала так, что ему пришлось приложить ухо к мокрому ставню.

— Филипп! Отвечай!.. Я понял... Филипп... Это из-за женщины, да?

Он был уверен, что Филипп открыл окно и стоял за ставнями.

— Все это можно уладить.

Наконец совсем близко послышался дрожащий голос Мерибеля:

— Я хочу с этим покончить. Нет больше сил.

— А я тебе говорю, что все еще можно уладить.

— Нет.

— Мы вернем долг.

— Нет.

Казалось, он никогда не забудет происходившего.

Однако сейчас эти сцены почти не вызывали у него прежних эмоций. Он превратился в стороннего наблюдателя. В ветвях груши, росшей поблизости от него, свистел ветер; ведро, висевшее у колодца, билось о его край. Внезапно сильный грохот прервал бессмысленный диалог.

— Убирайся! — закричал Мерибель. — Прикоснешься к двери — стреляю.

Он обращался к Мари-Лоре. Идиотка! Она все испортила. Он вернулся бегом. Мари-Лора пыталась разбить замок топором.

— Брось!

Она не послушалась, и Севр вырвал топор из ее рук.

— Я вас предупреждал!..

Это был голос Мерибеля, искаженный от страха, гнева, охватившей его паники. И тут раздался выстрел — такой близкий, такой мощный, на какое-то мгновение он их оглушил, и они не поняли, выстрелил Мерибель в них или в себя. С потолка упал кусок штукатурки. Запахло порохом. Мари-Лора застонала. Тогда Севр схватил топор и начал изо всех сил рубить дверь. Наконец она треснула. Еще несколько ударов, и он просунул руку в щель, нащупал ключ изнутри. Дверь открылась, и Севр увидел тело. Нет! Вначале он увидел кровь.

— Не входи! — крикнул он Мари-Лоре.

Кровь была повсюду. Заряд крупной дроби, выпущенный в упор, почти обезглавил Мерибеля. По крайней мере, так показалось Севру. Он сразу отвел глаза, к горлу подступила тошнота, он почти терял сознание. И все-таки он вошел в комнату, обошел лужу крови. Он задыхался. Хоть немного воздуха! Но тут он вспомнил, что ни к чему нельзя прикасаться. Мерибель оставил окно открытым, но Севр был вынужден подавить желание распахнуть ставни, взять лист бумаги, лежавший на столе... Ружье тоже следует оставить там, где оно упало... Не стоило также подходить к трупу, рискуя оставить кровавые следы в доме.

Что происходило потом, он помнил очень смутно. Плакал ли он? Или впал в оцепенение? Он вновь увидел Мари-Лору, вытиравшую ему лицо влажным полотенцем. Он сидел в кресле у камина в курительной комнате... В памяти всплыли первые слова, которые он произнес: «Во всем обвинят меня!» Почему ему пришла тогда в голову мысль тоже уйти из жизни? Даже не мысль, а порыв! Рука сама потянулась к ружью. Он ни о чем не думал, испытывая лишь усталость и отвращение: ружье было ему необходимо, как больному — снотворное. Но он не сопротивлялся, когда Мари-Лора оттолкнула его. Все смешалось на фоне воющего ветра, мерцающих звезд и стенаний Мари-Лоры. Бедняжка Мари-Лора! Он никогда с ней не считался. Если бы кто-нибудь сказал Севру: «Она оплакивает мужа!» — он бы, конечно, спросил: «Какого мужа?» Потому что в тот момент Мерибель стал для него чужаком, незнакомцем, явившимся нарочно, чтобы умереть и свести на нет двадцать лет усилий, борьбы с собственной совестью, размышлений, расчетов, удач. То, что он покончил с собой, — это его дело. Но одновременно он убил их всех! Возможно, именно эти рассуждения и навели Севра на мысль, что он тоже больше не существует. Он стал думать о себе в третьем лице, словно о ком-то другом. И это раздвоение, вызванное постигшим его несчастьем, как ни странно, вернуло ему хладнокровие. Он стал смотреть на происходящее со стороны. С какого момента он перестал быть только Севром, работающим по двенадцать часов в сутки, позабывшим, что такое театр, корпя над бумагами даже по воскресеньям? Так вот, именно этот Севр, потерпевший крах, обанкротился. Ему осталось только исчезнуть с лица земли. Исчезнуть, но не умереть. Это было бы слишком легко — перестать жить. «Ты разве не понимаешь, что Севра больше не существует?» Мари-Лора смотрела на него глазами, полными ужаса. «С Севром покончено... Его больше нет! Вот он — Севр!» И он показал на распростертое тело. Вначале это была как бы зловещая игра, страшная из-за своей безыскусности, хуже нервного срыва! Но вдруг эта невероятная идея увлекла его. На Мерибеле еще был охотничий костюм. Рост у них одинаковый, костюмы тоже. Лицо обезображено выстрелом. Замена уже произошла? А раз Мерибель — негодяй, то пусть Мерибель и скрывается. Севр же должен покончить с собой, если его честь задета. Все это поймут. Таков закон, таков порядок вещей, более того, именно так и должно было произойти. Мерибель спутал карты в последний раз. Оставалось лишь придать подобающий вид внешней стороне дела.

Чем больше Мари-Лора его умоляла, тем сильнее он упорствовал, руководствуясь каким-то странным понятием чести; на губах блуждала безумная улыбка. Что бы он сделал, если бы у него не было свидетеля?.. Возможно, довольствовался бы тем, что вызвал полицию? Честно ответить на этот вопрос невозможно. Ему пришлось теперь признаться, что его отчаяние было... как бы сказать?.. условным, словно он давно уже ждал подобного случая. И вот доказательство: все сразу образовалось само собой. Одна деталь подсказывала другую, та сочеталась с третьей... Все было взаимосвязано, абсурдное происшествие превращалось в хорошо продуманный план. Жилье? Единственный выход — показательная квартира. Только этот выход! Это и есть настоящий выход! Добраться до ближайшей границы? Об этом и речи быть не может, прежде всего, из-за охотничьего костюма — в таком одеянии он сразу обратит на себя внимание. К тому же, превратившись в самоубийцу, он не мог переодеться. Полиция найдет на ферме его черный костюм, в котором он приехал. По этой же причине он не мог уехать на своем автомобиле, равно как и на машине Мерибеля: он никогда не водил эту марку, малейшая случайность в пути — и ему крышка... Мари-Лора сидела напротив, неодобрительно качая головой, но остановить его уже не могла. Он завелся. Слова действовали на него, как наркотик. По мере того как он развивал перед сестрой свою идею, он сам все больше верил в нее. Он отвергал возражения, в том числе и те, которые Мари-Лоре даже и не приходили в голову: «Знаешь, почему я не могу вернуться домой в Ла-Боль?.. Мария услышит мои шаги. У нее чуткий сон. Она обязательно принесет мне липовый отвар... Я знаю. У нее сегодня выходной, но по вечерам она никогда не выходит... Следовательно, выбора нет! На несколько дней придется задержаться, тут уж одно из двух...»

Другой Севр, его второе «я», никогда не смевший подать голос, с удивлением слушал.

— Одно из двух: или следствие подтвердит мою смерть — что наиболее вероятно, — и тогда, чуть позже, без особого риска, я отправлюсь за границу, или полиция обнаружит подлог, и тогда у меня не возникнет трудностей, чтобы оправдаться благодаря вот этому.

Он встал, взял со стола лист бумаги, который заметил с самого начала, и прочитал:

— Видишь... благодаря этой записке я неподсуден.

Невольно он употреблял слова из своего прежнего лексикона. Но он и от этого излечится. Он влезет в другую шкуру.

— Бедный мой малыш! — прошептала Мари-Лора.

В ярости он стал выкладывать все из карманов на стол: носовой платок, множество патронов, перочинный нож, пачку «Голуаз», ключи от машины, водительские права, бумажник с несколькими сотнями франков, записную книжку, две фотографии Денизы. Он чуть было не оставил их себе, но решил идти до конца и поэтому снял часы и свое обручальное кольцо. Тело должны опознать сразу, без малейших колебаний.

— Нет! Нет! Жорж, пожалуйста!

Отступать поздно. Теперь его поддерживало не мужество, а внутреннее возбуждение, похожее на состояние опьянения, непонятная спешка сжечь мосты, отрезать себе все пути к отступлению.

Почти без отвращения он обыскал труп. Он поменялся бы с покойным одеждой, если бы в этом возникла необходимость. Больше его уже ничего не смущало. Обручальное кольцо легко соскользнуло с пальца Мерибеля. Мари-Лора тихо повторяла:

— Ты не имеешь права!.. Ты не имеешь права!..

Он поднялся, чувствуя слабость в ногах, но почти довольный собой... Документы, принесенные Мопре, он бросил в огонь, затем пошел на кухню смыть кровь. Намыливая руки, он продолжал объяснять Мари-Лоре:

— Через несколько дней ты мне привезешь одежду и деньги... Лучше немного подождать. Если ты поедешь домой сейчас, работник заправочной станции безусловно увидит тебя. И потом, ваша служанка... Нет... Переждем несколько дней.

— Ты считаешь, что полиция не станет за мной следить, полагая, что Филипп где-то скрывается?

Возражение оказалось весомым, но, поразмыслив немного, он решил, что в корне ничего не меняется.

— Тебя слишком хорошо знают, — ответил он. — Никому и в голову не придет, что ты в курсе махинаций своего мужа. Не забывай, что именно из-за него я и покончил с собой. Согласись, ты никогда не была его сообщницей, действовавшей против меня! Это очевидно! Нет, тебе нечего бояться.

И он продолжил, не отдавая себе отчета в том, что своими словами ранит сестру:

— Несомненно, они установят слежку на границе. Но тобой никто не станет заниматься. Если ты придешь в четверг, ближе к вечеру... скажем, часов в пять... уверяю, никаких осложнений не возникнет.

Он застегнул на запястье часы Мерибеля — золотой хронометр престижной фирмы.

— Пожалуйста, не ходи туда!

Вновь начались слезы и жалобы. Он положил руки на плечи Мари-Лоры.

— Послушай!.. Твой муж оказался прохвостом, ты осознаешь это? Он нас разорил, понимаешь или нет? Хорошо! Тогда что, по-твоему, делать? Ждать, пока меня вываляют в грязи? Если ты этого хочешь, скажи. Я же предпочитаю попытать счастья в другом месте.

— Где же?

— Не имею понятия; у меня будет время об этом подумать до четверга. Давай возьми сумку, сетку, что угодно и сложи туда еду.

Отделавшись от сестры, он вернулся в курительную комнату, быстро переписал записку Мерибеля, поставил подпись «Жорж Севр» и сунул ее под табакерку. Время поджимало. Бросил последний взгляд на покойника. Осталось только вернуться в кабинет, взять ключи от «Морских ворот» и от показательной квартиры. Он помог Мари-Лоре наполнить сетку, хватая все, что попадало под руку, и отнес ее в гараж. Его автомобиль придется оставить здесь. Мари-Лора поедет за ним на своем «ситроене». Ну, а ему, несмотря на все опасения, придется рискнуть и поехать на «шевроле» Мерибеля.

— Я брошу его у вокзала в Сен-Назере. Не завтра, так послезавтра машину обнаружат и подумают, что Филипп уехал ночным поездом... Затем ты отвезешь меня в Ла-Боль, потом в комплекс. Идет?

— Ты не прав, — повторила Мари-Лора. — Лучше было бы...

— Я знаю, знаю. Делай то, что я тебе говорю... Затем ты вернешься на ферму и позвонишь в полицию. И будь внимательна! Не противоречь сама себе. Мы с Филиппом поссорились. Твой муж ушел. Я закрылся на ключ. Ты услышала ружейный выстрел, старалась открыть дверь, тебе потребовалось много времени, чтобы ее выбить... Все это звучит правдоподобно... Если тебя упрекнут в том, что ты не позвонила сразу, скажешь, что не сообразила от отчаяния, потеряла голову. Я могу на тебя рассчитывать, Мари-Лора?

— Я постараюсь.

В этом была вся она... Всю жизнь она смиренно старалась, проявляя при этом такое горячее участие, что становилась невыносимой. В четверг она опять постарается. И позже... когда они будут вдвоем... Ее придется увезти с собой... Но это та часть плана, которую нужно еще продумать. А Севру так хотелось пожить одному!

Глава 4

Жить одному — мысль, возникшая в глубине сознания и которая, разумеется, ничего не значила... Севр тщательно собрал крошки и высыпал их в мусорное ведро, стоящее под мойкой. Еще одна деталь — нельзя ничего бросать в мусоропровод, тетушка Жосс наверняка заметит это.

Вот что значит жить одному: постоянно заниматься всевозможными скучными мелочами и вести бесконечный монолог, вновь пережевывая одно и то же, прятаться ото всех, как насекомое... Он посмотрел на часы — десять минут седьмого. Он удивился и поднес часы к уху — часы стояли. Привыкнув к своим автоматическим часам, он не подумал, что хронометр Мерибеля следовало завести. Конечно, знать точное время ему не обязательно. Но, по крайней мере, он мог бы представить себе, чем заняты сейчас другие: что делает Мари-Лора, что творится в полиции, как живут люди... Теперь он заблудился во времени... Он вспомнил, как читал про шахтера, замурованного в штольне при взрыве рудничного газа, и понял, что если не займётся конкретным делом, то, как параноик, потеряет связь с реальностью. Со вчерашнего дня он отрезан от мира, выброшен на обочину жизни. Он сам наказал себя, и, если он хотел выйти из этого положения, ему следовало создать хоть какие-то удобства. Кисловатый на вкус грог немного согрел Севра. Он решил тщательно обследовать квартиру. Расставив продукты, он повесил тряпку на мойку и вернулся в комнату, выбрал пару голубых простынь и постелил постель. Он наверняка замерзнет под тонким шерстяным пледом, которым хорошо укрываться летом... В квартире Блази постельных принадлежностей гораздо больше, может, взять оттуда одеяла? Там будет видно... Пройдя коридор, он вошел в гостиную. Здесь сразу заметил бледный экран телевизора, зажег люстру. Да, перед ним стоял «Филипс» с большим экраном. Первый подарок случая, судьбы, удачи — всего того, от чего зависит гибель или спасение. Благодаря телевизору он мог наблюдать за всеми, кто говорил о нем, о Мерибеле, о банкротстве. Он включил вилку в розетку. Старый телевизор долго нагревался. Он покрутил ручки, сначала услышал голос: «Господь заботится обо всех нас, братья мои! После Светлого Воскресения каждый становится его плотью и кровью...»

Появилось изображение: спины верующих, виднеющийся вдали алтарь, перед которым возвышалась фигура в белом. Севр тут же понял, что это воскресная месса, значит, сейчас примерно четверть двенадцатого. Он сел на диван, завел часы, поставил стрелки и удовлетворенно вздохнул. Слова священника оставляли его равнодушным. Он только что обрел время, и это было дороже, чем святая истина. В определенном смысле время и есть истина. Оно поместило его в это воскресенье среди непроглядной тьмы. Он, как сбившийся с курса корабль, узнал наконец координаты.

Иногда, видимо, когда ветер уж слишком яростно трепал антенну, изображение на экране пропадало, и появлялись серые полосы. Севр выключил телевизор, словно желая поберечь его и не утомлять непосильной работой. Он вернется к нему позже, чтобы растянуть удовольствие. Гостиная состояла из двух комнат, сообщающихся через арку. С одной стороны салон, с другой — столовая. Мебель роскошная и дорогая, но картины не представляли большой ценности. Фрек не был знатоком живописи. В шкафу со стеклянными дверцами стояли дешевые книги карманного формата, большей частью купленные в универмаге на первом этаже. Севр не подумал об универмаге только потому, что находился в другом корпусе. В сентябре все из универмага, конечно, убрали. Однако не мешало бы туда заглянуть. Наверняка там есть продуктовый отдел. Хотя на самом деле это был крохотный магазинчик, устроенный на старинный манер, как ему однажды рассказывала Дениза. Точно он не помнит, но у них с Денизой разгорелся спор. Из-за названия... Она называла его по-американски «драгстор», а ему не нравились эти американские словечки, которыми она щеголяла. Севр заглянул в пустой гардероб и обнаружил в картонной коробке небольшой электрообогреватель — ценность не меньшая, чем телевизор. Он отнес его в спальню и поставил рядом с кроватью. Обогреватель работал великолепно и очень быстро раскалился докрасна. Севр сел на ковер и протянул руки к теплу. Ветер все неистовствовал, но в комнате постепенно становилось тепло и почти уютно. Севр услышал, как тикают часы. Раздавались медленные, размеренные удары. Севр вскочил как ужаленный где-то шли комнатные часы. Невозможно! В квартире никто не жил после сезона отпусков. Он прислушался. Этот звук, как и запах духов, доносится отовсюду и ниоткуда, его то не было слышно совсем, то он был едва различим.

Севр двигался бесшумно, как тень, по пушистому ковру. Он осмотрел все вокруг, обшарил глазами все места, где обычно стоят часы. Здесь кто-то был. Этот звук от кого-то исходит... Инстинктивно Севр присел на корточки и заглянул под кровать. Будильник лежал там. Небольшой дорожный будильник в кожаном футляре, состоящем из двух половинок. Он взял его и поднялся. Будильник показывал десять минут пятого. Севр, очевидно, его уронил, когда вошел в комнату в первый раз. Будильник, должно быть, стоял на столике рядом с кроватью. От падения механизм пришел в движение. Но когда Севр попытался его завести, то обнаружил, что пружина взведена до отказа.

Теперь Севра бросило в жар. Только не стоит делать поспешных выводов! Если кто-то завел будильник, он должен был правильно поставить и время. Ну и что?.. Нужно найти объяснение, или вся квартира станет подозрительной, ядовитой... непригодной для жилья. Он заметил, что часто дышит, у него дрожат руки. Тогда он сел на кровать, прислушался, повернув голову к двери... Все те же завывания ветра. Нечего выдумывать разные глупости. Все можно объяснить. Первое и самое простое, что пришло на ум, — будильник неисправен. По какой-нибудь причине, как только его завели несколько месяцев назад, он остановился, а после удара стрелки пошли вновь. Когда-то у Севра были дорожные часы, и они вот так часто капризничали. Через час или два будильник остановится вновь, и вопрос отпадет сам собой... Разумеется, если будильник остановится... то и вопрос исчерпан. Но, даже если он будет продолжать идти, следует придерживаться этой же версии, ведь очевидно, что квартиру покинули давно. И все-таки Севр с неприязнью смотрел на этот будильник, который стоял на столе и громко тикал. Его циферблат, полузакрытый футляром, походил на зверька, выглядывавшего из норы. Севр тихонько закрыл футляр и увидел на верхней крышке позолоченные буквы: «ДФ» — Доминик Фрек... Севр не удержался от ребяческого жеста и повернул будильник к стене. Его тяготили более серьезные проблемы. Впрочем, возможно, виновницей была тетушка Жосс. Она же забыла отключить рубильники! Почему, забавы ради, ей не завести и будильник?

Он устроился перед обогревателем и постарался привести в порядок свои мысли. Что бы произошло, если бы он подождал полицию, вместо того чтобы устраивать инсценировку? Пришлось бы возвращать долг. Но как? Брать взаймы? Сколько? Если Мерибель предпочел покончить с собой, то это означало, что он вел крупную игру. Во всяком случае, пришлось бы принимать срочные меры. Неизбежное разорение — и с «Компанией Севра» было бы покончено! Да, он разорен! Но, поскольку его считают покойником, руки у него развязаны. Итак, разве он не прав? И если Мерибель за несколько месяцев провернул свои делишки, то что же мешало Севру обосноваться за границей и благодаря накопленному опыту в торговле недвижимостью создать там солидное предприятие?..

Для начала не обязательно обладать большим капиталом. Мари-Лора владела небольшим состоянием. К счастью, брачный контракт спасает ее имущество от ареста. Квартира в Нанте записана на ее имя. Она могла бы ее легко продать. Все это уже давало приличные средства. Кроме того, Мари-Лора была единственной наследницей Севра. Даже заплатив налог на наследство, она, несомненно, получит несколько миллионов. Наконец, почему бы ей не попросить развода? Идея на первый взгляд не казалась привлекательной, но логика вещей этому не противоречила. Все подумают, что Мерибель скрывается от правосудия. Разве может столь уважаемая женщина, как Мари-Лора, оставаться супругой негодяя? А если она за границей откроет свое дело под девичьей фамилией, кто этому удивится? Будущее потихоньку обретало смысл, потому что, оставаясь в тени, руководить всем будет, конечно, он. В одиночку ему не справиться, а с Мари-Лорой, прикрываясь ее именем, он сможет начать все сначала, при условии, конечно, что его никто не узнает. Особенно надо опасаться Мопре. Но не стоило заглядывать так далеко! Пока партия разыгрывается на ферме. Если следствие примет хороший оборот, при небольшом везении можно выкрутиться... А благодаря телевидению он будет в курсе событий.

Будильник исправно тикал в своем кожаном футляре. Севр встал. Терзаниям следует положить конец. После стольких часов совершенного отчаяния к нему вернулось желание бороться. Он открыл кран с горячей водой, но нагреватель слишком долго был отключен, так что ванну придется принять попозже. Он приготовил себе обед: зеленый горошек с шампиньонами, закурил сигарету. В пачке оставалось шестнадцать штук. На этом далеко не уедешь. Чтобы чем-то заняться, он разделил продукты на четыре части: понедельник, вторник, среда и четверг. Если Мари-Лора задержится, положение сразу станет критическим.

Он быстро пообедал, мыть посуду ему не хотелось. Часы показывали без нескольких минут час дня, наступало время новостей. В гостиной он включил телевизор, стащил сапоги, которых стыдился. На толстом ковре сидеть было удобно, словно на мягкой траве. Вскоре появилось изображение... Биафра... Вьетнам... наконец основные новости... непогода в Европе... грузовое судно дрейфует в Северном море... на вершине Эйфелевой башни сила ветра достигает ста шестидесяти километров в час. Он ждал, взволнованный и напряженный, как актер перед выходом на сцену. Вот наконец и его выход...

«Из Нанта нам сообщили о самоубийстве известного предпринимателя Жоржа Севра. Он выстрелил себе в голову из ружья. Предполагается, что причиной трагедии послужили финансовые затруднения».

Все. Затем последовал перечень дорожных происшествий. Севр выключил телевизор. Все, но это означает, что версию его смерти приняли. Если бы возникли сомнения, то сообщение не звучало бы столь конкретно, ведь полиция вела расследование со вчерашнего вечера и за это время у нее сложилось определенное мнение. Значит, для Мари-Лоры самое страшное осталось позади. Севр растянулся на диване, закурил. Теперь можно и отдохнуть. Он был доволен тем, что ему удалось обернуть ситуацию в свою пользу, несмотря на охватившую его панику. Уж если он сумел инсценировать самоубийство и обмануть полицию, то тем более сумеет осуществить свой план бегства за границу.

Глаза закрывались сами собой, но спать ему не хотелось, нужно еще многое обдумать... Давно уже он не оставался наедине с собой, и ему вдруг показалось очень важным пересмотреть свои взгляды на многие истины... Например, его обращение с Мари-Лорой... Он распоряжался ею, как счетом в банке. Даже не в этом дело. Главное заключалось в том, что он и раньше ловил себя на мысли, что хочет внезапно исчезнуть. Он воспользовался случаем не колеблясь, как злоумышленник, стремящийся обмануть своих преследователей. Он никогда не делал ничего плохого. Хороший сын, хороший брат, хороший муж. Безупречный. Исполнительный, скрупулезный, может быть, только немного слабовольный, особенно по сравнению с Денизой... Несмотря на все это, он ни секунды не колебался, когда возник соблазн. Ему хотелось поставить себя на место Мерибеля. В таком случае не стоит судить его слишком строго, надо быть к нему снисходительным. Мерибель поддался власти денег. Он тоже уступил. Только вот чему? Он никак не мог понять, и это раздражало его еще и потому, что если бы удалось устроиться в ином месте, то жизнь вновь бы потекла ровно, без всяких неожиданностей. Это странное, необъяснимое происшествие останется в прошлом! На этой мысли он и заснул. Во сне он слышал, что стонет, ему хотелось пить; повернувшись на бок, он чуть не свалился с постели и с трудом пришел в себя. Опять пробуждался незнакомец, который вновь начнет задавать вопросы.

Было чуть больше семи, выходит, он проспал весь день. Еще одна ночь — и останется четыре дня... На столе тикали часы.... Нет, в самом деле! Хватит вопросов! С вопросами покончено! Он наполнил ванну и погрузился в нее с уже забытым наслаждением. Если бы он обратился к врачу, тот, несомненно, пояснил бы, что Севр испытал нервное потрясение и что в таком случае странное поведение представляет собой обычное явление. И не нужно ничего выдумывать, нужно только лежать в теплой воде, лениво слушая шум дождя.

Обогреватель нагрел комнату. В общем, жизнь налаживалась. Не таким уж неприятным было это уединение, которое так походило на тюремное заключение. В свое время Дениза возила его в Анжер, в монастырь Святой Анны. Время от времени в ней пробуждались религиозные чувства, и она уединялась в каком-нибудь монастыре, потом с друзьями обсуждала достоинства монахов, монашеские кельи, проповеди. Он же жутко скучал. А теперь, в этой затерянной квартире, без друзей, без документов, почти без еды, он наслаждался покоем, вручив свою судьбу провидению.

Он долго растирался полотенцем, и только отсутствие чистого белья мешало ему почувствовать себя по-настоящему комфортно. Завтра он устроит стирку. Прежде чем открыть банку крабов, он включил телевизор, чтобы не пропустить выпуск новостей, затем сел ужинать на кухне. Из гостиной доносились голоса, затем зазвучала музыка. К нему возвращались забытые воспоминания. Часто, когда еще была жива Дениза, он включал телевизор, направляясь к ней на кухню. На чтение газет не всегда хватало времени, и он довольствовался тем, что издали слушал новости, пока она что-нибудь рассказывала.

— Ты слышишь, что я говорю?

— Разумеется... Ты пригласила мадам Лувель на чай.

Он избегал этих чаепитий, там слишком много болтали о политике. Дениза была яростной клерикалкой и упрекала его в безразличии к религии.

Он представил, что она сидит напротив и тоже ест крабов. Это было столь нелепо, что он мысленно попросил у нее прощения. Она осудила бы все, что он делал последнее время. Прежде он никогда не вышел бы в гостиную с тарелкой в руке, под предлогом, что должны передавать новости. Он никогда не стал бы вытирать рот носовым платком... Общий рынок... Да ну его! Он им больше не интересуется, а ведь раньше он в него верил... ядерное разоружение... все происходит в другом мире. Торжественное построение перед Домом инвалидов... Он чуть не улыбнулся... Денизе так хотелось, чтобы он получил какую-нибудь награду... Наконец перешли к происшествиям. Он поставил тарелку на подлокотник дивана. Опять буря... Сорваны крыши в Морбигане. Затонул траулер «Мари-Элен» из Конкарно... Так, так... дальше!.. Ах! Ну вот и о нем.

«...Следствие по делу Севра продолжается. Наши корреспонденты в Нанте сообщают...»

На экране появилась ферма, полицейские машины во дворе. По полученным данным, Севр серьезно поссорился со своим зятем, Филиппом Мерибелем, после чего покончил самоубийством, выстрелив себе в голову из ружья. Филипп Мерибель исчез, но его машина «шевроле-импала» найдена на стоянке вокзала в Сен-Назере.

Камера двинулась вокруг «шевроле». Возле машины стоял полицейский. Он смотрел прямо в объектив, заложив пальцы за пояс. Потом вновь показали ферму, залитую дождем, и вдруг крупным планом лицо Мари-Лоры. В сером свете дня она походила на нищенку.

«Мадам Мерибель не смогла ничего разъяснить следствию. Ее брат и муж хорошо ладили друг с другом. Их дела, несмотря на кризис, казалось, процветали... Комиссар Шантавуан отказался от каких-либо комментариев. Это самоубийство повергло в уныние весь район, где у покойного осталось много друзей».

Камера показала его фотографию, и он невольно отпрянул. Его портрет был в траурной рамке, таковым он появится в завтрашних газетах, таковым его увидят миллионы людей. Эта фотография сделана три года назад. Тогда завершалось строительство комплекса «Морские ворота». Он выглядел важным, уверенным в себе.

«После смерти мадам Севр, безвременно ушедшей из жизни вследствие неизлечимой болезни, покойный жил уединенной жизнью. Траур, в котором он пребывал, возможно, частично объясняет его отчаянный поступок...»

Начались спортивные новости. Севр выключил телевизор. Это уже победа. Он взял тарелку и разделался с крабами, не присаживаясь, смутно испытывая недовольство. Нет, траур здесь ни при чем. Если же комиссару этого достаточно, тем лучше! Но он-то знал, что причина кроется в... Нет сомнений, первое время смерть Денизы казалась ему кошмарным сном. Да и теперь ему не следовало слишком много об этом думать. Однако...

Он вымыл тарелку, приборы, замел крошки в угол комнаты. Чем ему заняться вечером? Может, заглянуть в магазин, заодно и воздухом подышать? Он оделся, сунул фонарик в карман и вышел. Шторм утих. Дождь перестал, и он рискнул пойти по тропинке. Ночь была темной, но время от времени небо вдруг освещалось, и Севр вспомнил, что наступило полнолуние. Хотелось курить, но он решил пока воздержаться.

Со стороны поселка его не увидят. Первые дома находились примерно в полукилометре по другую сторону пустыря. Несмотря на темень, он легко представил себе участки, с уже намеченными улицами, вдоль которых стояли фонари, которые, возможно, никогда не зажгутся, панно, где крупными буквами значилось: «Компания Севра». Ла-Боль. Улица Ласточек». Буря, конечно, повалила это панно. Вот и еще одно предупреждение.

Пляж простирался слева, волны свободно накатывались на берег, в ночи слышался лишь шум прибоя. Никому не придет в голову сунуть сюда нос. Севр неторопливо направился к своему агентству. Это агентство, где хранились ключи, доверенные тетушке Жосс, — просто подарок судьбы. Под напором ветра дверь открылась. Севр вошел, снова пересмотрел содержимое бюро и картотеку. Он обнаружил три ключа на одном кольце с этикетками: «Железная раздвижная дверь», «Дверь во двор», «Гараж». Если и были какие-то съестные припасы, то они хранились в гараже. Но в каком? Под каждым корпусом находился паркинг, разделенный на боксы. В каждом подъезде стоило лишь повернуть направо, как сразу начинался плавный спуск в подвал. Севр сбежал вниз. В луче фонаря двигались тени, шаги пробудили эхо. Он подошел к первым двум ближайшим боксам, но ключ не поворачивался. Он прошелся по обширной стоянке и с удовольствием отметил, что пол и стены сухие. Четвертый бокс открылся без труда. Он был забит ящиками, пакетами, тарой для бутылок. Прямо корабельный камбуз! Луч фонаря упал на консервные банки, часть из них валялась в беспорядке. Даже странно. Севр посветил повыше, чтобы охватить подвал целиком. Складывалось впечатление, что товары просто свалили в кучу или в них рылись и все перевернули. Но кто мог здесь хозяйничать? Скорее всего, владелец гаража поручил навести порядок какому-нибудь небрежному служащему, а тот принялся за работу в последний момент, как раз перед отъездом.

Севр быстро прикинул, что можно захватить с собой: опять крабы, уже тошнит от них. Мясные консервы, солонина, сардины в масле, говяжья тушенка — словом, все то, что продается обычно в бакалейной лавке; на этом можно продержаться несколько месяцев и подохнуть от цинги. Фруктовые соки — в изобилии. Бутылки с минеральной водой. Вина нет, кофе тоже. Он спотыкался о детские ведерки, мячи, шезлонги. Потом увидел коробки с разобранными бумажными змеями, с пляжными играми. Под руку попалась пустая упаковка с оторванной крышкой... Но действительно ли она была оторвана?.. Не становился ли он подозрительным, как преследуемый зверь?..

В самой глубине, в углу, где стояла куча банок, он обнаружил разные мелочи: помазки, зубные щетки, но бритвы не было. Лезвия, разумеется, проржавели бы. Он сунул в карман несколько банок сардин, пачку аспирина. Нет смысла нагружаться: он будет приходить сюда по мере надобности. На три с половиной дня всего хватит. Он с облегчением закрыл дверь. Раз уж он отправился на поиски, стоило вернуться сразу в квартиру Блази и взять красный плед, который он заметил, заодно и размяться немного. Завтра он постарается отремонтировать дверь агентства. Он не был мастером на все руки, но эта дверь, которая не закрывалась, его раздражала. Любой мог войти в помещение. Если вдруг тетушка Жосс надумает делать обход, чтобы посмотреть, не сильно ли пострадал комплекс от бури, то заметит, что кто-то проник в агентство, и может его обнаружить. Надо принять все меры предосторожности.

Небо прояснялось. Блестящие, прозрачные, как пар, облака, почти касаясь крыш, проносились так стремительно, что оставалось только удивляться, почему они движутся беззвучно. Гул моря, казалось, усилился, но теперь можно было различить плеск и шелест каждой волны. Если бы он решился, то отправился бы гулять по бесконечному пляжу. В конце концов, он свободен, свободен, как никогда. Может, из-за этого так тревожно на душе? В квартире Блази он осмотрел каждый закуток, но красного пледа на обнаружил. Скорее всего, его и не было. Севр ошибся... И все же...

Глава 5

На следующий день шторм возобновился с прежней силой. Севр приоткрыл в гостиной окно, выходящее на эспланаду. Отсюда можно было разглядеть крайние домики поселка. Они едва просматривались сквозь водяную завесу и казались покинутыми. Это напоминало военный пейзаж, когда от свинцовых снарядов темнел горизонт. Для Севра наступили томительные часы безделья, и он вновь прилег. Лишь телевизор кое-как скрашивал его затворничество. В промежутках между нечастыми передачами понедельника он слонялся из комнаты в комнату, кашлял и пытался без особой надежды предотвратить надвигающуюся простуду, глотая аспирин и грог. Чтобы убить время, он придумывал себе разную работу и делал ее не торопясь. Например, он принялся изучать бумажник Мерибеля. Но его зять был осторожен — в бумажнике лежала лишь небольшая сумма денег и несколько цветных фотографий с образцами домов и интерьеров — «квартиры под ключ», которые он продавал по нескольку раз. Хоть Севр досконально знал свое дело, он никак не мог подсчитать сумму мошеннической сделки. Несомненно, Мерибель знал, что однажды попадется. Видимо, он все рассчитал, определил тот период, в течение которого мог действовать безнаказанно. Между тем этот период оказался фатально коротким. Следовательно, хищение не должно было принять особо крупные размеры. Возможно, речь шла о пятидесяти, шестидесяти миллионах? Севр спрашивал себя: не поддался ли он панике? Пятьдесят миллионов еще можно компенсировать и уладить дело полюбовно. Не драматизировал ли он все с самого начала? Да. Но обстоятельства оказались сильнее его. Он сразу же примирился с мыслью, что Мерибель виновен, и это его, похоже, устраивало. По крайней мере, ему следовало бы серьезно изучить документы Мопре. Нет, сразу же последовали высокопарные слова, благородное возмущение... У Мерибеля не осталось времени защищаться. Не совершил ли он самоубийство потому, что Севр задел его самолюбие?

Если хорошенько поразмыслить, все не так-то просто. Мерибель пошел на это преступление по какой-то конкретной причине. Все происходило так, как если бы он назначил себе срок... Шесть месяцев? Год?.. После чего, вполне вероятно, он намеревался исчезнуть. Следовательно, заключая мошеннические сделки, он готовил себе путь к отступлению. Неужели он собирался удариться в бега из-за пятидесяти миллионов? Стоила ли игра свеч?

Севр пересел в другое кресло. Теперь он задыхался в этих трех комнатах с закрытыми окнами, где работал обогреватель. Он выкурил уже почти все сигареты, и в воздухе стоял запах табака и плесени, как в зале ожидания на вокзале. Размышляя, он постоянно возвращался на то перепутье, где его обуревали сомнения. По сути, что ему известно о Мерибеле? Друг детства, которого якобы знаешь, потому что росли вместе и делили скуку провинциальной жизни. Даже трудно себе представить, что с теми, с кем на «ты», можно поддерживать только деловые связи. Они всегда рядом. В один прекрасный день им говорят: «А не жениться ли тебе на моей сестре?» И не удивляются, что те соглашаются! Никогда не задаются вопросами: счастливы ли они? любят ли их? Нет времени. А может быть, они давным-давно уже стали нашими врагами? Доказательство тому — испанское дело. Кто заговорил в первый раз об Испании? Все произошло как-то само по себе... Дениза не отвергла проект — даже наоборот. А когда Мерибель сказал: «Я съезжу туда, осмотрюсь на месте», он, Севр, с удовольствием отпустил своего зятя. Только Севр привык скрывать свои эмоции. Жизнь напоминает море — никогда не знаешь, что происходит там, в глубине.

Севр бросил бумажник в ящик книжного шкафа, он заберет его, когда будет уходить. Вещи, которые носил Мерибель, которые принадлежали Мерибелю, теперь внушали ему отвращение. Внушали отвращение и часы, и обручальное кольцо. Он оставил в кармане только записку, написанную Мерибелем перед смертью. Местный телевизионный канал почти весь вечер посвятил разыгравшейся трагедии. Ферма крупным планом. Ружье крупным планом. Крупным планом лицо Мерибеля, лицо, от которого ничего не осталось после выстрела, но никто об этом не знал, за исключением Севра и Мари-Лоры. Потом появилась и она, одетая в траур, совершенно другая женщина; горе придавало благородства ее чертам, что поразило Севра. Чья-то рука налаживала микрофон. Чей-то голос сказал:

— Мадам Мерибель желает сделать заявление.

И Мари-Лора неловко, страшно стесняясь, прошептала тем же тоном, каким читала когда-то катехизис:

— Филипп... Если ты меня слышишь... пожалуйста, возвращайся. Я уверена, что ты невиновен, что ты сможешь объяснить, почему мой брат покончил с собой...

Восхитительная Мари-Лора! Она придумала эту хитрость, чтобы развеять сомнения, чтобы спасти его, и она играла эту роль так утонченно и с такой самоотверженностью, на которую только она была способна, продолжая настойчиво и жалобно:

— Возвращайся, Филипп... Я одна и не могу ответить на вопросы, которые мне задают... Говорят, что вы занимались мошенничеством, я не могу в это поверить...

Она не смогла сдержать слезы, и у нее забрали микрофон.

— Вы слышали патетический призыв мадам Мерибель, — продолжал ведущий. — Увы, кажется, подтверждается тот факт, что для фирмы Севра наступил трудный период... Нам удалось связаться с комиссаром Шантавуаном, который захотел сказать несколько слов...

Комиссар крупным планом. Внешне похож на Клемансо, говорит басом, при этом шевелятся пышные усы.

— Да, согласно полученным данным, мы уже сейчас можем сообщить некоторые подробности дела, остающегося загадочным... Покойный разработал смелую программу застройки побережья, куда и вложил все имеющиеся у него наличные средства. Вследствие разразившегося кризиса он, как и другие руководители строительных компаний, испытывал денежные затруднения, хотя и не очень серьезные. В то же время у нас есть основания предполагать, что Мерибель, отвечавший, если так можно выразиться, за внешние сношения, занялся за спиной своего шурина, мягко говоря, опрометчивыми спекуляциями. Следствие только начинается... Но бегство Мерибеля вызывает всевозможные подозрения... Разумеется, выдан ордер на его арест.

Затем показали торжественное открытие моста в Вандее. Севр не выключил телевизор, но уже не следил за программой. Он боялся тишины и заснул лишь после того, как закончились все ночные передачи, когда экран стал напоминать бельмо на глазу слепого. «Если меня арестуют и осудят, — думал он иногда, — вот во что превратится моя жизнь». Тогда он ощущал в груди ту же трепетную боль, какую испытал, когда закрыли крышкой гроб с телом Денизы. А почему он думает, что его обязательно осудят? Разве записка Мерибеля не свидетельствует о его невиновности? Севр давно уже заметил, что всегда, при любых обстоятельствах, он опасается худшего. Если бы его не понукали, он не рискнул бы строить эти роскошные квартиры, в одной из которых он теперь изнывал. Даже свою профессию он не любил. По сути, он никогда не делал того, что хотел бы делать. А что он хотел делать? Он не знал. Природа не наделила его большими талантами. Докуривая последние сигареты, он мысленно анализировал свои скромные способности. Он много работал, но скорее по привычке и потому, что был славным малым, склонным к абстрактному мышлению. Он-то понимал, что имел в виду. Он ощущал потребность все определить, свести к простой схеме, исключить из жизни неожиданное, избыточное, необычное, зачеркнуть готовые формулы, и это придавало ему уверенности. И вот он попадает в непредвиденную ситуацию с ее страстями, вожделениями, слабостями, насилием и кровью... и он сломлен! Сломлен, потому что оказался не прав. Вот так!..

Севр обдумывал эти горькие истины и определял время по будильнику, который тоже ошибался. Его окружала сплошная ложь. К счастью, была Мари-Лора. Вторник тянулся бесконечно долго. Дни стали плотными, как порывы ветра. Слышно было, как они скользят вдоль стен, внушая своим бессвязным лепетом больные мысли. Севр похудел. Из-за лихорадочно блестящих глаз, бороды, которая, казалось, делала впалыми щеки, и халата, напоминающего монашескую рясу, он походил на фанатика, которого в учебниках по истории изображали с кинжалом, занесенным над каким-нибудь государем.

Во вторник вечером он присутствовал на собственных похоронах. Местный канал посвятил этому событию специальную передачу. Все происходящее засняли с бессознательной жестокостью. В голосе диктора звучал торжественный пафос. Севр зачарованно смотрел на черную обивку с буквой «С», на катафалк с венками... Крупным планом показали ленточку с надписью: «Моему брату...» Несколько друзей, не желая привлекать к себе внимание, укрылись под навесом... Их губы шевелились. Говорили много, и Севр припал к телевизору, будто ему было достаточно напрячь слух, чтобы услышать то, что говорят эти движущиеся тени, и наконец узнать правду. Потом показали гроб, который, согнувшись, почти бегом несли служащие похоронного бюро, все время отворачиваясь от дождя. Они быстро затолкали его в катафалк. Из-за бури у него украли похороны. Все делалось на скорую руку. Изображение было расплывчатым. Картинка то появлялась, то исчезала. Вдоль бульвара поднималась водяная пыль, и все кипарисы, росшие на кладбище, наклонились в одну сторону и походили на черные парусники.

Был открыт фамильный склеп, склеп, где покоились два поколения Севров. Там найдет вечный покой Мерибель! Трагедия и фарс слились в одно целое. Хотя хоронили самоубийцу, все-таки удалось пригласить священника. Одежду присутствующих ветер развевал, как белье на веревке. Все старались пригладить метавшиеся на ветру волосы, и поэтому казалось, что они как бы отдают честь, а мальчик из церковного хора крепко держался за крест, стоя на краю могилы, в которой исчез гроб. Это все?.. Нет. Еще короткий кадр — Мари-Лора принимает соболезнования. Лучшие друзья спасались от ливня, прыгая через лужи. Позже они обязательно скажут: «Да, вы помните... Это произошло в середине декабря... в тот день, когда хоронили Севра».

Севр только что прошел мимо собственной смерти и с удивлением отметил, что ему все равно. Он спал лучше, чем обычно, и вот наступило утро среды. Еще около тридцати часов! Затем он исчезнет навсегда. Теперь он понимал, что отныне ему стало просто невозможно вернуться назад. Ему, вероятно, простили бы многое, но только не комедию с похоронами. Он посмел глумиться над своим кланом. Он никогда не убежит далеко. Эта мысль заботила его все утро. Куда бежать? И что делать? В сорок лет трудно менять профессию. Он наскоро перекусил, стоя, как путешественник, который боится опоздать на поезд. Он постоянно держался настороже и все же не услышал, как это случилось. Дыхание бури смешалось с шумом скользящего лифта. Он не осознал, что ключ поворачивается с замочной скважине, но уронил консервную банку, когда дверь закрылась. Он прислонился к косяку, не в состоянии двинуться с места. Кто-то пришел! Он всегда знал, что кто-то прячется рядом с ним. Рубильники... будильник... Держа руку на сердце, словно удерживая добычу, которая кусается и царапается, он напряженно думал. Погибнуть тогда, когда он почти дошел до цели... Кто это?.. Бродяга, как и он?.. Нужно будет драться? Бешенство ослепило его. Он бросился в вестибюль и увидел женщину, стоящую спиной к двери. Она открыла рот, чтобы закричать, но крик застрял в горле. Она поднесла к лицу руку с растопыренными пальцами, как в скверном фильме ужасов. Он остановился. Их разделял большой чемодан из свиной кожи.

— Не прикасайтесь ко мне, — сказала путешественница.

Она задыхалась, готовая вот-вот потерять сознание. Он сделал еще один шаг.

— Нет... Нет... Пожалуйста... Деньги здесь.

Она протянула ему сумочку с инициалами «Д. Ф», теми же, что и на будильнике.

— Я не вор, — сказал Севр.

К ней постепенно возвращалось хладнокровие, но от потрясения ее руки повисли вдоль тела, словно плети. Она уронила связку с ключами и не пошевелилась, чтобы ее поднять. Через мгновение она прошептала:

— Я могу сесть?

Они сидели, оба сбитые с толку, и наблюдали друг за другом с напряженным вниманием, опасаясь неловким движением вызвать самое ужасное. Но она приходила в себя быстрее, чем он. Севр имел опыт и «чувствовал» клиента. Он сразу отнес незнакомку к категории женщин, с которыми невозможно договориться, потому что они спорят, критикуют, грубят только для того, чтобы за ними осталось последнее слово. Он наклонился, поднял связку ключей и вставил ключ в замок. Она вновь потеряла самообладание, когда увидела, что он повернул ключ на один оборот и сунул ключи в карман.

— Дайте мне уйти... Прошу вас дать мне уйти... сейчас же!

— Я не собираюсь причинять вам зла.

Новая стычка. Она, очевидно, спрашивала себя, не с психом ли имеет дело. Он осознавал, что она ощупывает его взглядом, пытается увидеть его истинную сущность, не принимая во внимание бороду, морщины, возникшие от усталости, бледность лица. К Севру вернулась уверенность. Он взял чемодан и отнес в гостиную. Она последовала за ним, и он сразу же узнал запах духов, который тревожил его с первого дня. Она отгородилась от него столом.

— Верните мои ключи.

Теперь ее губы дрожали от гнева.

— Мне нужны ключи. Я здесь у себя дома.

— Где мсье Фрек?

Теперь счет стал один ноль в пользу Севра. Он угадал, что это лучшая тактика — интриговать, пугать, постоянно вызывать любопытство.

— Вы его знаете?

— Где он?

— В Валенсии, разумеется.

— Как вы сюда добрались?

— Самолетом.

— А затем?

— На автобусе.

— Он знает, что вы здесь?

— И что из этого?

Первый признак вульгарности. Он столкнулся с тем, что позволило бы Денизе назвать ее «простолюдинкой». Он стал отмечать про себя те ее черты, которые показались ему подозрительными: слишком высокая прическа, избыток косметики, слишком большая грудь, ярко-красные ногти, слишком толстые кольца. Не лишена элегантности. Довольно красивая. Кожу покрывал темный загар. Но и это стесняло Севра, как и глаза — слегка навыкате, светло-карие, говорящие скорее о вспыльчивости, чем о злобе.

— Ну?.. Теперь вы меня выпустите?

— Нет.

— Это уже слишком! Вы полагаете, что это вам пройдет даром?

— Подождите! Когда вы приехали?

— Но... только что... Я только что сошла с автобуса.

— Скажите правду. Вы здесь уже несколько дней. Не лгите, ведь я знаю.

— Вы совершенный...

Она сдержалась, пожала плечами.

— Мои ключи!

— Вы заходили к тетушке Жосс?

— Нет... Говорю вам, нет. Я только что приехала... А вы! Скажите сначала, кто вы такой? Что за манеры? Если кто и должен объясняться, так это именно вы, скажете нет?

— Я беглец.

На ее лице живо, как у актрисы, отражались малейшие чувства. Она подняла брови, они были выщипаны, подведены карандашом и доходили почти до висков. Она улыбнулась краешком рта.

— Беглец? Придумайте что-нибудь получше...

Но ее уже охватило беспокойство, она ждала продолжения.

— Я не могу вам объяснить. Но вы же видите, что у меня нет дурных намерений. Извините, что навязываюсь вам. Просто я вынужден скрываться.

— Полиция?

— Да и нет. Будьте спокойны. Я не грабил, не убивал... Скажем так: я вынужден исчезнуть. Завтра вечером я уеду. Даю вам честное слово.

Она наклонила голову, как животное, которое старается понять смысл слов. Ее удивлял голос Севра, спокойный голос образованного человека, привыкшего отдавать приказы.

— Могли бы спрятаться где-нибудь в другом месте, — сказала она.

— Здесь или в другом месте, какая разница?! Но что вас привело сюда в такое время года?

— Я могла бы ответить, что это не ваше дело. Я была в Нанте проездом, узнала, что буря разрушила многочисленные строения на побережье, тогда и решила заехать, посмотреть... Я дорожу этой квартирой. Так что верните ключи!

— Но я же объяснил...

— А мне наплевать. Убирайтесь!

На этот раз любопытство сменил гнев. Она, видимо, не привыкла, чтобы ей перечили.

— Сожалею, — сказал Севр. — Но мне необходимо здесь остаться. Это вопрос жизни и смерти.

— Идите в другую квартиру. Их здесь хватает.

— У меня здесь свидание.

Она презрительно усмехнулась.

— В таком случае уйду я. Не хочу вас стеснять. Откройте дверь.

— Нет. Никто не должен знать, что я здесь. Вы все расскажете, не так ли?

— Можете не сомневаться.

Она осмотрелась вокруг. Севр понял, что она искала что-нибудь, чем могла бы швырнуть ему в лицо.

— Да вы считаете, что сможете держать меня в плену! Предупреждаю, я буду кричать.

— Думаете, в деревне вас услышат?.. Успокойтесь. Поверьте, я прошу вас подождать только сутки.

— А если я пообещаю вам, что стану молчать, вы меня отпустите?

— Нет.

— Вы мне не доверяете?

— Нет.

Они еще раз смерили друг друга взглядами. Затем она медленно сняла меховое пальто, под ним был темный костюм, скинула пиджак и осталась в белой блузке. Легкая блузка облегала ее настолько, что просвечивался, как сквозь мокрую ткань, рисунок бюстгальтера.

— Как вы выносите такую жару? — спросила она почти что любезным голосом.

Она пересекла комнату и протянула руку к ближайшему окну.

— Нет.

— Ах! — сказала она наигранным тоном, но в голосе зазвучали гневные нотки. — Если я правильно понимаю, мне все запрещено.

Она обернулась, подняла руку и прищелкнула пальцами, как делает ученик, который хочет задать вопрос учителю.

— Мсье! Мсье!.. Могу я осмотреть квартиру?

В ее глазах светилось лукавство, и она провоцировала, лихорадочно ища иной способ убежать, чувствуя, что этого странного человека, который бдительно и с тревогой смотрел на нее, можно одолеть издевками. Севр не ответил, поэтому она прошла коридор, вошла в комнату.

— Что за манера! Вы могли бы спать в другом месте.

Она остановилась на пороге ванной.

— Да, ну никакого стеснения! Можно было хотя бы вымыть ванну!

Она пошла назад, и он поспешно уступил дорогу. Он и не предполагал, что она так быстро одержит над ним верх. Ему стало стыдно за кухню, за консервные банки, за халат на спинке стула.

— Ну и дела! — сказала она, состроив презрительную гримаску. — Вы что, в лесу живете?.. И потом, неужели нельзя одеться как-нибудь по-другому?.. Ко мне в гости в сапогах ходить не принято.

— У меня ничего другого нет.

— Тогда... Я схожу куплю вам одежду.

Она это сказала совершенно естественным тоном.

— Нет, — ответил Севр.

— Ах да! Я забыла!

Она порылась в сумочке, вытащила пачку сигарет и зажигалку. Севр был не в состоянии оторвать глаз от сигарет.

— Раз вы все время твердите «нет», то я вам не предлагаю.

Она закурила сигарету, выпустила струйку дыма в сторону Севра и вернулась в гостиную, где уселась, обнажив под юбкой восхитительные ноги. Она рассматривала Севра, глядя снизу вверх, словно она разглядывала манекенщика на показе мод.

— Дезертир?

— Я вышел из этого возраста.

— Контрабандист?.. Нет, это не в вашем характере... Вы из здешних мест, раз знаете тетушку Жосс... И у вас здесь назначено свидание!.. Разумеется, вы ждете женщину!.. И боитесь ее мужа... Так!.. Забавно.

Она от души рассмеялась, обхватив руками колено и слегка покачиваясь.

— Глядя на вас, подумаешь, что вы муж, а не любовник... Вы не очень-то разговорчивы, господин Нет... Обожаю, когда меня развлекают разговором.

Она прошептала это таким вызывающим тоном, что Севр отвернулся. Еще сутки! Придется нелегко!

Глава 6

На долю Севра выпало наихудшее испытание — ощущать, как на тебя непрестанно смотрят искушающим взглядом. Она готова воспользоваться его малейшей слабостью. Севр понимал, начнись между ними схватка, он вряд ли окажется победителем. Через минуту она раздавила сигарету в пепельнице и вздохнула.

— Предположим, — сказала она, — завтра вы встречаетесь с особой, с которой у вас назначено свидание... Что будет со мной?

— Что ж... Вам придется побыть в вашей спальне.

— Вы меня там закроете?

— Боюсь, что так.

— Хочу я того или нет?

Она угадывала все его мысли и, конечно, подумала о возможной потасовке, очевидно, она взвешивала свои шансы.

— Хотите или нет, — ответил Севр, неожиданно для себя самого вспылив.

Ему захотелось, чтобы она потеряла над собой контроль, чтобы согласилась пойти на уступки. Но все происходило как раз наоборот: она его больше не боялась, она хотела заставить его спорить, чтобы ослабить, подорвать его силы, заставить сдаться.

Осторожно! Он и так сказал слишком много.

— А дальше? — допытывалась она. — После того как свидание состоится, что станет со мной?

Молчание.

— Вы же не хотите сказать, что...

В ее голосе вновь появились тревожные нотки. Севр опять едва не поддался на уловку. Он пожал плечами и принялся ходить по гостиной.

— Вы не похожи на злодея!

— Ну нет, я не злодей, — проворчал Севр.

Это оказалось выше его сил, он не мог не ответить.

— Ну?.. Дальше! Я смогу уйти?.. Через час?.. Правда?.. Через два часа?

Он остановился перед ней.

— Послушайте! Я...

Она пыталась разжалобить его. Он сжал кулаки в карманах и вновь принялся ходить.

— Так что вы мне скажете? — вновь заговорила она. — Или у вас есть другое предложение? Хотите, я вам кое-что предложу. Когда уйдете, вы меня заприте... Видите, я приняла вашу игру.

Потаскуха! Точно рассчитывает удары. Еще немного, и он станет ее слушать и, возможно, вступит в разговор.

— Времени, чтобы скрыться, у вас будет предостаточно. Затем вы позвоните какому-нибудь местному жителю, скажете, что я здесь заперта. Таким образом, меня освободят только тогда, когда вы захотите. Вы дадите сигнал... Согласны?

А может, она действительно боялась? Тем более следует придерживаться избранной тактики. Он сел подальше от нее на подлокотник кресла. Она вновь закурила сигарету и наблюдала за ним, слегка прищурившись, поскольку дым попадал ей в глаза. Она курила как мужчина, не выпуская сигарету изо рта, даже когда разговаривала.

— Весьма разумно, не так ли? Каждый свободен в своих действиях. Обещания выполняются. Договор. Я — за договоры... А вы?.. Ну! Скажите что-нибудь... Хорошо! Как хотите!

Она встала, потянулась, зевнула и, не обращая на него внимания, присела на корточки перед своим чемоданом, который принялась расстегивать.

— Почему вы не оставили чемодан в камере хранения?

Слова сами соскользнули с его уст. С досады он готов был поколотить себя и все же терпеливо и недоверчиво ждал ответа. Зачем таскаться с чемоданом, если в какой-то затерянной деревне надо провести всего лишь несколько часов? Она неторопливо, ласково, с какой-то чувственной мечтательностью провела по коже рукой.

— Я слишком дорожу своими вещами, — прошептала она. — Ценный багаж не оставляют в камере хранения.

Она открыла чемодан. Он чувствовал себя страшно назойливым. Интересно, что бы она подумала, если бы он извинился? Впрочем, она нарочно демонстрировала у него перед носом свои комбинации, чулки, нижнее белье, которое бережно складывала на ковер. Она разворачивала блузки, шерстяные костюмы, раскладывала их на диване, чтобы они разгладились.

— Это все такое нежное, — объясняла она. — Вы должны знать, поскольку вы женаты.

— Я... я...

— Вы сняли обручальное кольцо, но на пальце остался след... Такие вещи сразу бросаются в глаза.

— Что же еще вы заметили?

— Уж не думаете ли вы, что мне очень интересно разузнавать о вас?

Разговор вновь оживился. И она сразу же этим воспользовалась.

— Положите эту стопку в шкаф... направо... в нижний ящик.

Он не смог найти причину, чтобы отказаться, и теперь как челнок сновал между спальней и гостиной. Со злостью и отвращением он перетаскивал носовые платки, трусики, мочалки в виде перчатки, надеваемые на руку. От всех этих вещей пахло духами, и ему хотелось расшвырять их по комнате, но что поделаешь! Он вынужден выступать в роли тюремного надзирателя, но не обязан становиться слугой. Он протянул руку к шкатулке, но она живо схватила ее.

— Мои сережки! — воскликнула она.

Потом дружелюбно, обезоруживающе засмеялась.

— О! Они ценности не представляют, а вы уж и размечтались!

Она открыла шкатулку. Та была битком набита сережками всех форм и размеров, одни в форме цветка, другие — плодов, третьи походили на драгоценные камни. Она выбрала пару, они напоминали розовые раковинки.

— Красивые, вы согласны?.. Я купила их в Нанте, ожидая машину.

Интересно, сколько ей лет? Не меньше тридцати пяти... а замашки маленькой девочки. Она сидела на ковре, поджав под себя ноги, и рассматривала сережки.

— Голубые мне тоже нравятся. Но голубой не мой цвет!

Она сняла свои сережки, надела новые и повернулась к Севру.

— Как вы их находите?

Новая хитрость? Он уже и не знал. Дениза вела себя совершенно иначе. Если он примерял новый костюм, то сам спрашивал совета у жены, и она указывала, где что подогнать. Он с некоторым отвращением наблюдал за незнакомкой, которая, виляя бедрами, встала и подошла к ближайшему зеркалу.

— Волосы совсем растрепались, — прошептала она.

И кончиками пальцев, которые проворно забегали, как пауки в своей паутине, она вернула прическе прежний затейливый вид. Она держалась совершенно непринужденно: ни боязни, ни стеснения, ни дерзости, ни жеманности. Как рыба в воде. Как раз именно это и пугало Севра. И в то же время зачаровывало его. Он смотрел на нее с неким сдержанным ужасом. Так в детстве он наблюдал в цирке за клоунами, наездниками, эквилибристами, таинственными существами из другого мира, которые делали немыслимые вещи с застывшей улыбкой и не замечали никого вокруг.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Фрек. Вы отлично знаете.

— Это фамилия, а имя?

— Доминик.

Он опасался, что ее тоже зовут Дениза. Она подошла к нему, слегка покачиваясь и держа руки на бедрах.

— Любопытствуете? — спросила она насмешливо, но без злобы. — Доминик... И что... А вас как зовут?

— Ну! Это не важно. Дюбуа, Дюран, Дюпон, называйте, как хотите.

— Понимаю... мсье Никто! По-прежнему секрет... и по-прежнему вы полны решимости остаться?

— У меня нет выбора... Но я устроюсь здесь, смотрите, на краю дивана и больше не сдвинусь с места. И спать буду здесь.

— Ха! Вы и ночь здесь провести собираетесь?

— Но я же вам объяснил, что...

— Ну, разумеется... Я все никак не свыкнусь с этой мыслью.

Вновь наступила тишина, но уже другого рода. Они почувствовали себя сообщниками, появилась некоторая двусмысленность после того, как она произнесла «проводить ночь».

— Вы мне дозволите запереться в спальне? — спросила она вновь с насмешкой.

— Уверяю вас, не стоит меня бояться.

— Она симпатичней, чем я?

— Кто?..

— Ваша подружка... Ну, та, которую вы ждете.

Она не сложила оружие и продолжала отыскивать брешь в его обороне. Севр забился в угол дивана, полный решимости молчать.

— Я ее увижу в любом случае, так что выкладывайте.

Эту сторону проблемы Севр еще не обдумал. Он не сможет разговаривать с Мари-Лорой в присутствии этой женщины, даже если он запрет ее в спальне... Значит, показательная квартира? Да, но тогда придется оставить Доминик одну... По его лицу было видно, что он озадачен, и Доминик продолжала:

— Предупреждаю вас, здесь не дом свиданий... Я без комплексов, однако...

— Я жду сестру! — воскликнул Севр, потеряв терпение.

— Ах вот как!.. Сестру!

Теперь она ничего не понимала и не сводила глаз с Севра, стараясь разгадать, не водит ли он ее за нос.

— Может, все же в ваших интересах сказать мне правду?.. Раз вы не вор, не преступник, то можете открыться любому, если только речь идет не о семейной тайне.

— Вот именно. О семейной тайне.

— Ну что ж, как хотите!

Она повернулась на каблуках, как испанская танцовщица, ее платье раздулось, обнажив подвязки, и направилась в спальню. Тогда Севр окликнул ее:

— Мадам Фрек, клянусь, что это правда... Я жду сестру... Так что мне хотелось бы... поступить так, как вы предложили, ну, иначе говоря, я вас запру и позже поставлю в известность жандармерию... Конечно, это наилучший выход. Когда я увижу, что сестра пришла, то закрою дверь на ключ и уйду... Теперь желательно, чтобы вы молчали. Вы меня очень обяжете...

— Это настолько важно?

— Да. Никому не следует знать, что я жду сестру. И, видите ли, вы не могли бы описать меня несколько иначе, понимаете, о чем я говорю?

— Короче, вы не только держите меня взаперти в собственном доме, но и считаете нормальным сделать своей сообщницей в деле, о котором мне ничего не известно... Вам не кажется, что вы перегибаете палку, мсье Дюран?

Она несколько повысила голос, но, казалось, не очень рассердилась. Она делала вид, что возмущена, чтобы вызвать его на откровенность. Он развел руками.

— Весьма сожалею.

Она тут же передразнила его:

— И я сожалею...

Она прошла к себе в спальню и закрыла дверь. Севр понял, что все его планы рушатся. Если она сообщит его приметы и уточнит, что он ждал сестру, то у полицейских возникнут подозрения. Как избежать такой опасности?.. Как обезвредить женщину, которая думает лишь о мести? И к тому же, чем дольше он будет держать ее взаперти, тем больше навлечет подозрений. Придется все объяснить Мари-Лоре, а она от этого может совсем потерять голову. Что тогда? Он же не мог задушить Доминик, чтобы ей помешать... Сдавить руками ее шею... там, где кожа нежнее всего, где бьется жизнь... Сдавить бы хоть слегка, чтобы увидеть...

Дверь в спальню снова открылась. Доминик надела прозрачный пеньюар, слегка перетянутый поясом. На ногах у нее были марокканские туфли без задников. Пеньюар лишь слегка прикрывал ее тело. Она чувствовала себя превосходно. В руках Доминик держала небольшой флакончик и кисточку.

— Если вы меня задержите слишком надолго, — сказала она все с той же игривостью и непринужденной естественностью, — то забеспокоится мой муж. Тем хуже для вас.

— Он далеко, — проворчал Севр.

Она открыла флакончик и стала наносить лак на ногти левой руки.

— Три часа лета!

— Он ревнив?

— Да, хотя в то же время равнодушен... потому что теперь он стар. Это довольно сложно объяснить. Он не раз смотрел смерти в глаза, так что каждый новый день для него словно подарок Всевышнего.

— Смотрел смерти в глаза?

— Да... он жил в Оране[3], а ведь там разгорелись самые ожесточенные бои.

От лака для ногтей исходил сильный запах. Севр наблюдал за легким движением кисточки, женщина водила ею сосредоточенно, приоткрыв рот и нахмурив брови. Не отрывая взгляда от ногтей, она попятилась наугад к креслу, стоящему напротив Севра, и, когда почувствовала бедром подлокотник, медленно села, балансируя на одной ноге. Пеньюар распахнулся, обнажив черный чулок, пристегнутый треугольной подвязкой.

— Я до сих пор удивляюсь, как нам удалось выкрутиться, — продолжала она. — В то время я еще не была его женой. Он женился на мне позже, когда мы переехали в Испанию. В этом отношении с испанцами шутки плохи... Будьте любезны, подержите этот пузырек. У меня плохо получается левой рукой...

Она протянула ему флакончик, окунула кисточку и, вытаскивая, испачкала ему лаком пальцы.

— Ох, простите!.. Его легко стереть, знаете... Ваша жена красит ногти?

— Она умерла, — проворчал Севр.

Она подняла на него глаза, заметила, что у нее распахнут пеньюар, и не спеша поправила его.

— Искренне сожалею... — сказала она. — Давно?

— Вот уже два года.

— Это тоже часть... семейной тайны?

Севр вдавил затылок в спинку дивана, вытянул ноги в изнеможении.

— Вы считаете, — прошептал он, — что я не понимаю, куда вы клоните? Вы крутитесь около меня... откровенничаете... чтобы и я, в свою очередь, уступил и рассказал... Ведь так, да? Вам не терпится узнать, почему я здесь!..

— О, конечно нет! Если я, по-вашему, откровенничаю, то только для того, чтобы вы поняли, что мне тоже досталось в жизни. Мне довелось пережить такое, что вам и не снилось... И потом, у меня впечатление, что вы принадлежите к категории людей, склонных делать из мухи слона.

— Из мухи слона! — съязвил он. — Скажете тоже!

Он вдруг вскочил и наклонился к ней, с гневным блеском в глазах.

— Я мертвец! — крикнул он. — Вы понимаете?.. У меня нет больше семьи, гражданских прав, денег — ничего... Такое вам доводилось пережить? Вам, все повидавшей на своем веку?.. Если хотите знать правду, то меня похоронили. И букеты с венками нагромоздили на могилу. Только вот речей не читали. Времени на хватило.

Она перестала водить кисточкой по ногтям и жадно уставилась на него с выражением полного восхищения. Он хлопнул об пол пузырек с лаком и встал, заметался по комнате от стены к стене.

— Больше никто не должен услышать обо мне, — продолжал он.

— А... ваша сестра?

— Только она одна и знает... Она должна принести сюда деньги и одежду... Но, разумеется, если вы меня предадите...

— Я в жизни никого не предавала, — сказала она страстно. — Но я предпочла бы, чтобы меня не впутывали в эту историю. У меня тоже есть личная жизнь. Полагаю, что вы догадались.

— О чем? О том, что вы приехали сюда убедиться, что квартира не пострадала?

— Это я так сказала.

— Есть иная причина?

— Вас это не касается... Но, будь я мужчиной... хорошо воспитанным мужчиной... я бы выложила карты на стол... все карты... или ушла бы.

Они задирали друг друга, вновь став врагами. Севр капитулировал.

— Вас шокировало слово «предавать»? Оно сорвалось нечаянно. Если откровенно, то я считаю вас на это не способной. Но в моем положении я вынужден оставить вас здесь до...

Подняв руки, она шевелила пальцами, чтобы просох лак.

— Меня никто против воли не удерживал, — сказала она. — Вы были бы первым. На что поспорим?

Проявление неуважения всегда причиняло Севру страдания.

— Пожалуйста, — сказал он. — Постарайтесь меня понять.

— Я что, совершенная дура? Кто угодно, только не такое ничтожество, как вы, сумеет...

Потеряв терпение, он отвернулся и тут же получил в спину мягкий удар, она бросила в него подушку с кресла.

— Прекратите! — крикнул он. — Это смешно!

Она схватила тяжелую хрустальную пепельницу, и он только-только успел пригнуться. Пепельница с грохотом ударилась в стену, отчего окурки разлетелись по ковру.

— Хватит!.. Доминик...

Он обхватил ее в тот момент, когда она попыталась поднять медную лампу у изголовья дивана. Она стала изворачиваться, он увидел, что она может поцарапать его накрашенными ногтями, грубо заломил назад одну руку, но не успел справиться со второй. Наконец отпустил ее, испытывая боль в щеке. Доминик, запыхавшись, поправляла на груди пеньюар.

— У вас кровь, вытрите.

Она удалилась в спальню. Он сложил носовой платок и промокнул щеку, испытывая желание наброситься на нее и ударить так, как никогда не бил.

— Я вам советую запереться, — сказал он голосом, который сам не узнал.

Она толкнула дверь, и он услышал, как заскрежетал засов.

— Мразь! — произнес он так, как если бы на болоте раздавил какую-то рептилию.

Он плюхнулся на диван, возмущенный до глубины души этой дуэлью, в которой страсти разыгрались с такой силой, что он и не мог припомнить, с чего все началось... Прикосновение к этому крепкому телу, к этим бедрам, скользящим в его руках... к чему-то порочному, такому, что хочется разметать, уничтожить...

Потаскуха! И этой женщине еще минуту назад он собирался довериться!.. А потом, очевидно без причины, из-за одного оскорбительного слова... Ладно! Больше врасплох она его не застанет... Севр с трудом поднялся, пошел посмотреть на свое отражение в стеклянной дверце книжного шкафа. Под щетиной проглядывали две красноватые полосы, две легкие царапины, они подсохнут и не будут привлекать внимания. Он глубоко вздохнул, чтобы избавиться от комка, давившего грудь, прислушался. Она наполняла ванну. Севр слышал, как струилась вода. Слышалось что-то еще... да... она что-то напевала, мурлыкала... с такой беззаботностью, что он удивился. Чтобы окончательно убедиться, он прижал ухо к двери и услышал, что так оно и было. Он выпрямился, пристыженный. Севр чувствовал, что изменился. С ее появлением в квартире он перестал себя узнавать. Он заболел ею. Он уже и не вспоминал о том, что его пугало накануне. Мерибель... ферма... они остались не просто далеко, они привиделись... возникли из небытия...

Кожаный чемодан стоял все там же. Она не успела распаковать его. Там еще лежали шерстяные вещи, которые следовало разложить по полкам, но он отпрянул, потому что Доминик отпирала дверь. Она появилась на пороге совершенно обнаженная, прошла с таким видом, как будто и не подозревала о его присутствии, захлопнула чемодан и отнесла его в комнату. Ее образ запечатлелся в глазах Севра подобно резко и ярко освещенному предмету, который долго не исчезает, а потом многократно экспонируется на все, что попадает в поле зрения. Он смотрел на диван, книжный шкаф, а видел ее... Позже, и он уже знал это, он будет созерцать ее во всей красе и гореть желанием. А пока он лишь ошеломленный наблюдатель. Она вошла оттуда... Мысленно он повторил путь, который проделала она... пять или шесть шагов... Она наклонилась... затем выпрямилась, отчего у нее напряглась грудь. Ее бедра были того же цвета, что и чемодан. Тело покрывал ровный загар. Она, очевидно, принимала солнечные ванны совершенно обнаженной. Распущенные волосы покрывали бедра. Ни единого взгляда в его сторону! Его просто не существовало. Она находилась у себя дома и могла прогуливаться в любом одеянии... Кому не нравится, может убираться. Она выбрала новую тактику. Даже не закрыла за собой дверь. И не переставала напевать. Из ванной доносился плеск воды, удар плюхнувшегося в воду мыла...

Уйти? Перебраться в показательную квартиру? Такого удовольствия он ей никогда не доставит. Но, если он станет навязываться, она будет продолжать его всячески провоцировать. Он почувствовал, что не сможет долго сопротивляться, и это оказалось еще более невыносимо, чем ружейный выстрел, кровь, бегство... Щеку жгло. Он ее сильно потер. Как вырвать из себя эту женщину? «Я, Севр, многие годы жил в мире с самим собой. Я обладал женщиной. Я любил ее. Да, это была настоящая любовь... И вот из-за какой-то первой попавшейся бабенки... у меня уже возникло желание...» Он стал опять мерить шагами комнату, нанося ногами удары по невидимым препятствиям.

Слышался шум воды. Она, наверное, стоит в ванной и вытирается. Он вновь увидел ее всю, с головы до ног, она смотрелась лучше античной статуи... Женщина, которой он никогда не обладал... и которой никогда не сможет обладать. Его охватила паника. Если она сейчас войдет в гостиную, то с первого взгляда поймет, что одержала победу. Придется притвориться, что он не видит ее, или скорее ему надлежит вести себя так, как если бы она была одета. Он не уступит. Четыре часа! Еще один вечер, одна ночь, один день... Он поклялся, что не уступит. Теперь, обретя некоторую уверенность, он позволил себе поддаться искушению и вызвал в памяти образ ее тела. Его глаза остановились на воскрешенном образе, скользнули на ее широко расставленные груди, прошлись по блестящей смуглой коже, опустились к животу. Он перестал ходить. Теперь он видел и себя, стоящего посредине гостиной, с лицом, искаженным от неведомой боли, и пожалел, что не покончил с собой в тот вечер выстрелом из ружья.

Глава 7

Через приоткрытую дверь Севру удавалось заглянуть в спальню. Прохаживаясь по гостиной взад и вперед, он подошел к стене и заметил картину. На ней была изображена серая полоска воды, а вдали, на горизонте, силуэты каких-то металлических конструкций... Возможно, устье Луары?.. Каждый раз, подходя к картине, он машинально задавал себе этот вопрос. Но когда он поворачивался, его глаза невольно обращались в сторону спальни. Доминик находилась там, по-прежнему напевала, то исчезая в одной половине, то на секунду появляясь в другой: она снимала с кровати простыни... Через мгновение она их складывала... потом исчезала... и появлялась снова, теперь она стелила розовые простыни... Она ни разу не повернула голову в сторону гостиной, отлично зная, что он за ней подсматривает, но и ни единым жестом не выдала, что подозревает о присутствии в квартире постороннего. Она твердо решила игнорировать его. Наступил решающий момент битвы. Как ни в чем не бывало, она вновь надела пеньюар, но под ним легко угадывалось обнаженное тело. И она тоже, очевидно, за ним следила, возможно спрашивая себя, сколько времени он продержится и как она завладеет ключами, когда он окончательно сдастся. Эти мысли вдруг появлялись в его вялом мозгу, затем терялись, неосознанные, в сером тумане. Видеть ее! Видеть ее! Все остальное отступало на задний план. Что бы она ни делала, она постоянно стояла к нему спиной, и он в конце концов обнаружил, что по другую сторону кровати висело зеркало и что от нее не ускользало ни одно его движение. Они следили друг за другом, наблюдая отраженные в зеркале силуэты. Она задержалась около кровати, уверенная в своей власти, и, возможно, уже посмеивалась над ним. Чтобы доказать Доминик, что он сильнее, Севр замер в самом отдаленном углу гостиной. Она перестала напевать, потом вновь продолжила, как только услышала, что он стал прохаживаться по ковру. Это напоминало странную игру, таинственный ритуал, похожий на ухаживания животных, которым никак не удается соблазнить друг друга.

Она вышла из спальни, неся голубые простыни, те, на которых он спал, и с отвращением бросила их в глубь платяного шкафа. Затем она прошла мимо него, слегка задев, при этом даже не моргнула. Ни на секунду в ее взгляде не появлялось даже намека на усилие, по которому можно было бы определить, что на вас не хотят смотреть. Она просто его вычеркнула из своей жизни. Он стал менее осязаемым и менее реальным, чем сигаретный дым. Она включила телевизор. Про телевизор он забыл. Из новостей, передаваемых в половине восьмого, она узнает правду. Он подождал, пока она отойдет, и повернул ручку. Она, казалось, удивилась и посмотрела на телевизор с недовольным видом, как бы сердясь на того, кто его продал. Затем спокойно включила вновь и села. Появилось изображение... Школьная передача. Чья-то рука чертила на доске геометрические фигуры, писала уравнения... Она слегка наклонилась, как бы плененная происходящим на экране. Неубранные волосы упали ей на плечо. Он увидел ее шею, почувствовал, что тает, сделал несколько неуверенных шагов и остановился за ее спиной. Цифры исполняли бессмысленную сарабанду... мел писал сам по себе... Тряпка, возникшая из небытия, вытирала доску, расчищая место для иксов и игреков, квадратных корней... Шея, живая, золотистая, с нежной бороздкой, в которой подрагивали темные волосинки, была совсем рядом. Наклониться чуть-чуть... еще чуть... испить из этого источника, к которому стремились все лучи... пить и пить так, чтобы превратиться в ничто... Она оставалась неподвижной, ожидая прикосновения этого лица, которое медленно приближалось сверху, как хищная птица.

Резкий порыв ветра ударил в ставни. Севр выпрямился, но его глаза оставались полузакрытыми, а сам он еще не стряхнул с себя оцепенения. Чей-то голос произнес: «На следующей неделе мы рассмотрим проектирование плоскости на...» Но они не слышали. Они ощущали только напряженную пульсацию крови в жилах. Севр отступил. Она сейчас наверняка обернется. Если она совершит эту ошибку, он найдет силы улыбаться, противостоять ей... Она не обернулась. Из кармана пеньюара она вытащила расческу и с томной медлительностью стала расчесывать волосы, пока на экране мелькали стены какого-то замка. Зубья расчески скрипели в копне распущенных волос. Севру казалось, что он чувствует, как живо, вдохновенно колышутся эти полные сладострастия пряди. Но его минутная слабость прошла. Она обо всем догадалась и встала. Расческа замелькала быстрее. Она быстро разделила волосы на части, чтобы заплести косу, и направилась к зеркалу, на ходу продолжая причесываться. Теперь он видел ее в профиль, с поднятыми руками. Под мышками у нее оказались рыжеватые завитушки. Ему и не нужно было к ней прикасаться. Она ему принадлежала целиком... даже в большей мере, чем Дениза! Теперь это имя казалось незнакомым, странным, неуместным... Мимолетно он подумал о Мерибеле, совершившем кражу ради женщины, и одобрил его поступок. С появлением Доминик его озлобленность угасла. Теперь он сердился только на самого себя, нет, не за то, что натворил раньше, а за то, что его гордость мешала ему — сколько же это может продолжаться?! — сказать Доминик: «Я проиграл». В зеркале он видел половину лица молодой женщины, часть лба, один глаз, необыкновенно живой уголок рта, а вокруг — закружились завитками чернильно-черные волосы. Все это выглядело как внезапно ожившее на полотне художника-футуриста. Он любовался каждым движением, любовался новой прической, открывающей шею, уши. Совсем маленькие, точеные, если так можно сказать, с нежными очертаниями, от них падала изящная тень. Он чуть не выразил одобрения, когда она опустила наконец руки и несколько раз покрутила головой, оценивая работу. А затем в каком-то порыве, с необыкновенной живостью, которая его так волновала, она изогнула руку над головой и прищелкнула пальцами, затем подбоченилась, подперев кулаком бедро, и что-то сказала, но вполголоса, для себя самой, поскольку, само собой разумеется, рядом не было ни единого человека, и направилась к нему, причем столь неожиданно, что он отпрянул в сторону.

— Посмей только сказать, что я хуже, чем она! Потому что басни про сестру можешь рассказывать кому угодно, только не мне!.. Лжец!

Она засмеялась, увидев, как он растерялся, и прошла на кухню. Наступило время ужина. Уже!.. Никогда еще подобная мысль не приходила ему в голову. Ему больше не удавалось рассуждать логично, и он уже не помышлял о том, чтобы дать отпор. В ее глазах он выглядел презренным и смешным. Услышав, как гремят кастрюли и столовые приборы, он вышел в коридор. В этой очень небольшой квартире он был просто обречен на то, чтобы наблюдать за ней исподтишка, забиваясь в угол. Она постоянно находилась на расстоянии вытянутой руки и, однако, казалась недосягаемой. Он видел электроплитку, на которой грелась кастрюля. Время от времени в его поле зрения попадала рука, помешивающая в ней деревянной ложкой. Может, она готовила ужин на двоих и посмеется над ним, если он не сядет рядом? Он сделал вид, что все это ему безразлично, и оперся плечом о дверной наличник — так надзиратель, делая обход, рассеянно задерживается возле одного из заключенных. На столе стояли только одна тарелка и только один стакан, лежала только одна салфетка. Но, возможно, она спросит: «Вы проголодались? Не хотите ли перекусить со мной?..» Она суетилась между столом и электроплиткой... разогревала говяжью тушенку, от которой исходил божественный запах, но ни разу не посмотрела в сторону двери. Его опять вычеркнули из списка живых.

Она положила еду себе на тарелку, села и спокойно принялась есть, не обращая внимания на того, кто заглядывал ей в рот, жадно провожая глазами каждый кусочек, как собака, лежащая у ног своего хозяина. Происходившее выглядело настолько глупо, настолько неестественно, а молчание казалось таким невыносимым, что и тот и другой ждали, когда произойдет взрыв, закипят страсти. И все же они держались до последнего. Она встала, помыла посуду, прибрала в кухне. Он посторонился, чтобы дать ей пройти, затем вновь поставил кастрюлю на электроплитку и открыл банку мясных консервов. Нелепо, но ведь и у него тоже есть право поужинать! Пока она ела, он ощущал острое чувство голода. Теперь же он силился проглотить эту жирную массу, которую так и не сумел вкусно приготовить. Где она? О чем думает? Он глотал не прожевывая, торопясь вновь увидеть ее. Если бы он перестал слышать ее шаги, то ринулся бы в гостиную. Он следил за ней, прислушиваясь к каждому движению, и вдруг замер, приоткрыв рот, сверкнув глазами, как одержимый. Что она там открывала? Нет... не окно. Да, шкаф в спальне, он определил это по скрипу дверцы. Почему она открывала шкаф? Да, он не прав, такая слежка просто чудовищна, это гнусно с его стороны... но он уже терял самообладание при мысли, что завтра ему придется расстаться с ней.

Он на скорую руку вымыл посуду и вернулся не торопясь в гостиную с видом хорошо подкрепившегося человека. Она смотрела телевизор. Было почти семь часов. Уже! Он уселся в кресло. Она погасила люстру и включила торшер, стоящий в углу, отчего комната погрузилась в полумрак. Ветер! Все время ветер! Она забилась в угол дивана, поджав под себя ноги и спрятав руки в рукава пеньюара. Она походила на серьезную, послушную школьницу. Дениза всегда оставалась одинаковой, что в постели, что в церкви. Эта же... Он вновь принялся пристально вглядываться в каждую черточку. У нее был красивый профиль. Анфас ее лица казался немного широким, профиль же был тонким-тонким и страстным... Он подскочил, когда диктор стал говорить о местных новостях. Тем хуже!.. В глубине души ему уже не было досадно, что все так складывалось... Если пришло время сказать правду, то он не будет молчать. Но дело Севра потеряло злободневность. Пожар уничтожил аптеку и перекинулся из-за сильного ветра на жилой квартал. Брандспойты, каски, дым. «По предварительным данным, ущерб оценивается более чем в пять миллионов...» Опять студия, комментатор заглядывает в свои записи. Удалось ли Филиппу Мерибелю, предпринимателю, скрывающемуся от полиции, перебраться в Швейцарию?.. В Швейцарии его мог бы узнать кто-нибудь из бывших клиентов... Следствие активно продолжается... Потом показали новый мост через Луару. Доминик не шелохнулась. Все это ее не очень-то интересовало. Она зевнула, прикрыв рот рукой, вспомнив, безусловно, что ей надо разыгрывать комедию одинокой женщины. Она сладко потянулась и услужливо выпятила грудь, затем выключила телевизор, как только началась передача «Телевизионный вечер», открыла книжный шкаф, взяла первую попавшуюся книгу и ушла в спальню, оставив дверь приоткрытой.

Севр вновь включил телевизор, но, чтобы не мешать ей спать, убрал звук. Он не мог с собой совладать и начал прохаживаться взад и вперед. Она, сидя на краю кровати, надевала сиреневые пижамные брюки. Он вышел из гостиной, а когда вернулся, то она лежала и читала, или делала вид, что читает, при свете ночника, поставленного у изголовья. А он, как он проведет ночь? На диване? Так близко от нее?.. На экране кто-то двигался, шевелил губами. Это не имело никакого смысла. Но давно все происходящее потеряло всякий смысл. Она читала. Он прохаживался. Мелькали кадры. Он ходил от стены к стене, бросал беглый взгляд на картину. Она читала, но расстегнула пижамную кофточку. Заложив руки за спину, сгорбившись, он удалился. Проходя мимо телевизора, увидел танцовщика, крутящегося на кончиках пальцев одной ноги. Что его ждет, когда он пойдет обратно? Ничего. Она спокойно переворачивала страницы. Иногда кровать скрипела. Наконец раздался слабый стук. Книга упала на ковер, запрокинув голову на подушку, она, казалось, уснула.

Севр немного пришел в себя, выключил телевизор, разложил на ночь диван и вытянулся, не раздеваясь. Он чувствовал себя неважно, он весь горел и ощущал тяжесть в животе. Достаточно было прислушаться — и можно уловить между двумя порывами ветра ровное дыхание его соседки. В полосе света, падавшего от ночника, ковер казался более светлым, чем на самом деле, а он мучил себя вопросами, охваченный сомнениями, переполняющими обычно душу того, кто погрузился в темноту. Спала ли она на самом деле? Возможно ли такое? Не храбрилась ли, не разыгрывала комедию? Не умирает ли она в эту самую минуту от страха! Она назвала его лжецом. Почему? На что она намекала?

«Да, — подумал он, — к себе домой приезжает ничего не подозревающая женщина и сталкивается со странным типом, немного не в себе, и, оправившись после первых страхов, обретает хладнокровие и начинает его соблазнять...» Так или иначе, но это единственно возможное объяснение! Неплохо бы в этом убедиться. Одно из двух: или она спит, и это означает, что она ничего не боится... Значит, она уверена, что ей придут на помощь... значит, кого-то в Нанте или в ином месте встревожит ее отсутствие, и этот кто-то поспешит на помощь... Или она все же не спит... и тогда она просто-напросто несчастная испуганная женщина, пытающаяся его перехитрить. Но это неправда! Нет! Она попала в точку, обозвав его лжецом! А правда заключалась в том, что ему ужасно хотелось встать и, подкравшись на цыпочках, взглянуть на нее, постоять рядом, помечтать в эти томительные часы о другой жизни. И если она спит, разбудить ее, именно сейчас у него возникло желание все рассказать ей. Он просто должен... немедленно... она поверила бы, они перестали бы быть врагами... он бы ей рассказал... все... о ферме... о самоубийстве Мерибеля и о своем внезапном желании порвать со всем тем, чем так дорожил прежде... Он бы ей объяснил, что начал понимать с ее появлением в квартире... что он уже сыт по горло, как и Мерибель... Трудно подобрать верные слова... этим бездушным покоем, комфортабельной пустотой и особенно Денизой... Он всегда пытался избавиться от нее! Сколько раз он готовил свой побег... Нет... Безусловно, дело обстояло не так, но Доминик поймет, потому что она именно та женщина, которая только и может понять... Теперь он должен говорить... говорить... говорить... Он бесшумно поднялся. От волнения у него перехватило дыхание. Он замер на пороге спальни. Она лежала с закрытыми глазами, от ее дыхания равномерно вздымалась простыня, но, когда он сделал шаг вперед, она прошептала:

— Не приближайтесь.

— Доминик...

— Что вам еще от меня надо?

Он заранее все продумал, подобрал слова, тон. Но события стали разворачиваться не так, как он предвидел, и от негодования кровь бросилась ему в лицо.

— Не подумайте, — сказал он, — что я намереваюсь...

— Я знаю. Вы уже сказали... Я не в вашем вкусе.

Она открыла глаза, и они блеснули так, что он почувствовал: она даже и не дремала. Он присел на кровать, она не двинулась, чтобы ему помешать.

— Что вы думаете обо мне? — спросил он.

— Полагаете, что настал час откровений?

— Ответьте все же.

— Думаю, что вы опасны, мсье Дюпон-Дюран!

— Я?

— На вид вы порядочный человек и от этого кажетесь столь несчастным и искренним!

— Так оно и есть. Я и искренен, и чувствую себя несчастным.

— Да, все мужчины так говорят в присутствии женщин.

— Вы так хорошо знаете мужчин?

— О! Не пытайтесь язвить... Я и в самом деле их знаю достаточно. Во всяком случае, знаю, чего вы от меня ждете.

— Вы хотите, чтобы я ушел из этой квартиры?

— Вы жаждете меня удивить?.. Я не так уж ошиблась, когда сказала, что вы опасны!

Он вытащил из кармана ключи и показал их ей.

— Они вам нужны?

— Я сама их заберу... когда они мне понадобятся... Я у себя дома, мсье Дюбуа, и не желаю принимать от вас подарки.

Севр вновь положил ключи в карман.

— Я пришел как друг.

У нее вырвался смешок, и она скрестила руки над головой.

— Несомненно! — произнесла она. — И глядите вы на меня по-дружески!

Он повернул голову, в висках тяжело стучало.

— Я хотел бы вам объяснить...

— Вы о семейном секрете? Вы его так долго вынашивали, обсасывали... Я выслушаю с умилением.

— Вы все же считаете, что я вру?

— Уверена.

— В таком случае...

— Нам больше нечего сказать друг другу.

Он посмотрел на нее столь свирепо, что она приподнялась на локтях, готовая защищаться, но глаз не отвела.

— Идите спать, мсье Дюпон, — прошептала она. — И, уходя, закройте за собой дверь... спасибо...

Он не сдержался и хлопнул дверью. Никогда его так не унижали. Он выпил целый стакан воды и проглотил две таблетки аспирина, чтобы прошла начавшаяся головная боль, затем вновь принялся ходить, как зверь в клетке. Он прилег только тогда, когда почувствовал, что силы на исходе, и все же до утра не сомкнул глаз, прислушиваясь, когда она шевелилась. Раз она не сложила оружия, ему оставалось только перейти в наступление, причем незамедлительно, поскольку час свидания с Мари-Лорой приближался.

Но что она могла предпринять? Открыть окно? Закричать? Кто ее услышит?.. И потом, Доминик была не из тех, кто зовет на помощь. Она хотела одержать победу. Станет ли она ждать, пока он уснет, чтобы попытаться забрать ключи из его кармана? Но она обязательно разбудит его. Тогда что ж? Нападет на спящего? Ударит? Ранит его? На нее это совсем не похоже. Дождется ли она, пока он пойдет открывать дверь Мари-Лоре? Попытается резко толкнуть его, воспользоваться тем, что Мари-Лора не ожидает никакого подвоха? Ничего у нее не выйдет, он не будет ждать сестру. Он пойдет ей навстречу. Следовательно, никакой борьбы у двери. Так что ее внешняя самоуверенность оборачивалась совершенной беспомощностью. Отсюда сдержанный гнев, подстрекательство...

Размышляя, он не заметил, как впал в забытье. Его вдруг разбудил знакомый шум, на кухне гремела посуда. Итак, ей удалось увидеть его спящим и понять, что он не опасен, сломленный усталостью, которую она же и спровоцировала. Сейчас она постарается завлечь его на кухню, предстать перед ним свежей, подкрашенной, готовой к решительной схватке. Он оставит ее в этой квартире непокоренной!.. Она до конца сохранит свое презрительное отношение к нему и не перестанет обращаться с ним, как с мальчишкой... Она все рассчитала заранее... умело... шлюха! Ладно! Она сильнее. Но он мог принять решение больше о ней не думать, вести себя так, как будто ее здесь нет! Было девять, через семь или восемь часов он уедет с Мари-Лорой... Как болит живот... Никогда раньше так не болел... Он уедет... Выбора нет!..

В дверь гостиной постучали. Он поднял голову. Это она, улыбается, осторожно держит чашку.

— Как спалось? Выпейте, пока горячий.

Выспавшаяся, накрашенная, одетая, как на светский раут.

— Это чай, — объяснила она. — У меня всегда небольшой запас заварки.

— Я, знаете ли, искал...

— Плохо искали. Пейте смело, он не отравлен.

Он понюхал: может, это верх хитрости?

— Или вы предпочитаете налить себе из чайника?

Он выпил, подталкиваемый потребностью не сводить глаз с лица, из-за которого он совершил столько ошибок. Она по-прежнему улыбалась и никогда еще не была такой желанной.

— Отдохните, — сказала она, — а я слегка приберусь... Можно немного проветрить?.. Пахнет, как в свинарнике... Что подумает ваша сестра?

И ни тени иронии.

— Она придет вовремя, — сказал Севр сухо.

— Я и не сомневалась. Вы можете ее описать?

Задетый за живое, Севр начал:

— Не очень высокая... держится как уроженка Вандеи... скорее брюнетка.

— Короче говоря, похожа на всех остальных женщин. Вы готовили ответ заранее, мсье Дюбуа... А когда время истечет, когда мы оба будем уверены, что никто не придет, что вы придумаете тогда? На вашем месте я бы незамедлительно принялась работать над этим вопросом. Ложитесь! Вам так будет удобней размышлять.

Она унесла чашку, он слышал, как она наводит порядок на кухне. Звякнула крышка от мусорного ведра. Она вернулась, чтобы спросить:

— Я имею право открыть окно?

Несколько секунд он колебался. Чем он рисковал, если предположить, что кто-то заметит Доминик? Он пожал плечами.

— Вот то?... Вы издалека увидите вашу сестру.

Она говорила весело, задорно, не выпуская коготков. Через распахнутые ставни в гостиную ворвался свежий воздух вместе с гулом моря. Капельки дождя брызнули на ковер.

— Ну и погодка! — сказала она. — Собаку на улицу не выгонишь, не то что сестру.

— Хватит! — крикнул он. — Довольно!

Но ей понравилось это новое развлечение, и она все утро непрерывно подходила к окну, объявляя то, что видела вдалеке: «Вижу почтальона... Нет, он не сюда... он в бистро... Смотри-ка, мясник, пересел из своего грузовичка в... А ваша сестра приедет на автобусе или на машине?..»

Он не отвечал, не хотел подавать виду, что обижается, но и не мог одернуть ее. Он ее ненавидел, но как только она исчезала в спальне, ждал ее возвращения, прижимая руку к груди, сдерживая свое негодование. В полдень она отправилась готовить обед, и он воспользовался этим, чтобы устроиться у окна. Пустырь был залит водой, пузырившейся под частым дождем. Временами над ним низко пролетала чайка. Поселок, спрятавшийся от непогоды, дымил трубами. Ни души... Почтальон. Мясник... Она все это выдумала, чтобы его подразнить. Ему не хватило мужества встать и поесть. Телевизор она не включала, наслаждаясь его нарастающей нервозностью. С двух часов она уже то и дело смотрела на часы.

— Она едет издалека?.. Тогда ей следует поспешить отправиться в путь.

У него не было сил умолять ее замолчать. Чтобы приободриться, он начал собирать вещи, проверил содержимое карманов.

— Глядя на вас, подумаешь, что вы и впрямь собираетесь уйти. Вы прекрасный актер, мсье Дюпон... Но договор есть договор, сами сказали, что в пять часов вы покинете квартиру. Я поставила будильник. Он не очень хорошо ходит, но в пять зазвонит... Согласны?

В половине четвертого он занял свое место у окна. Она тоже, почувствовав, что его нервы натянуты до предела, смолкла. Теперь лишь шумел ветер да стучал дождь. С темного неба спускалась ночь. У входа в поселок зажегся фонарь. Она придет, повторял себе Севр. Он тихо подбадривал ее. Приходи! Мари-Лора! Я больше не могу!.. Темень окутала гостиную. Доминик превратилась в смутный силуэт. Резко зазвонил звонок.

— Ну, что я говорила? — прошептала Доминик.

Глава 8

— Она могла опоздать из-за плохой погоды, — сказал Севр.

— Откуда она едет... по-вашему?

— Из Нанта.

Доминик включила торшер.

— Ключи, — потребовала она. — Теперь они мне понадобятся. Я долго терпела. Вы же не станете это отрицать? Но существует предел... Мои ключи!

— Еще немного... может, она приедет.

— Нет. Вы меня кормили баснями с самого начала.

Севр посмотрел в последний раз на дома в поселке, потом тщательно закрыл окно. Не нужно, чтобы кто-то увидел свет в этом здании. Он повернулся лицом к Доминик.

— Хорошо, — сказал он, — я все объясню.

— Сначала ключи.

— Поймите, она наверняка приедет завтра, она знает, что без нее я пропаду.

— Вы, стало быть, вообразили себе, что я буду ждать, пока эта особа, если она вообще существует, соизволит явиться. Пошутили и хватит!

— Доминик!

— Не смейте называть меня Доминик. Хватит! С меня довольно!

Она не хитрила, от прежнего кокетства не осталось и следа. Она требовала свое, по праву. Перед Севром стояла взбунтовавшаяся женщина, готовая обвинить всех мужчин в двуличии. От напряжения и гнева у нее побелела кожа вокруг рта.

— Могу вас заверить, — сказал Севр, — что это и мой дом тоже. Весь этот комплекс принадлежит мне. Я его построил. Именно поэтому я и спрятался в этом здании. Показательная квартира находится этажом ниже, но, к сожалению, она нежилая.

— Я вам не верю.

— Меня зовут Севр... Жорж Севр. Я живу в Ла-Боле.

По выражению его лица она старалась определить, правду ли он говорит. Когда он сделал вид, что хочет присесть на другой край дивана, она поспешно отодвинулась.

— Оставьте меня... Не приближайтесь!

— Я хочу только, чтобы вы знали, в каком я оказался положении... Мой зять покончил с собой... Мы возвращались с охоты на уток...

По мере своего рассказа он все лучше понимал абсурдность своих слов. Она сразу уловила растерянность в голосе Севра и прервала его:

— Тогда вы должны показать мне свои документы... Иначе как я могу поверить, что вы тот, за кого себя выдаете?

— Нет, как раз... все документы, все личные вещи я подложил зятю, пытаясь выдать его за себя... Подождите... Я знаю, это похоже на бред, но вы сейчас поймете... Я руковожу... в общем, я руководил компанией, строил дома... продавал квартиры... со своим компаньоном... Мерибелем... мужем моей сестры.

Сейчас она слушала и следила за каждым словом рассказчика, словно ребенок, завороженный сказкой.

— Так вот, — продолжал Севр, — одним словом... По вине Мерибеля мы попали в тяжелейшее финансовое положение...

— Почему?

Он с удовлетворением отметил проявление интереса. Ему следовало бы с самого начала рассказать правду. Это избавило бы его от стольких страданий!

— Мой зять, которого я считал порядочным человеком, оказался прохвостом. Он продавал одни и те же квартиры по нескольку раз... Классический прием... Но один человек вывел его на чистую воду... некий Мопре... и решил шантажировать нас, и меня, и его... Мерибель выстрелил себе в голову из ружья... Не знаю, в состоянии ли вы понять, что такое выстрел из ружья в голову...

— Замолчите! — пролепетала Доминик, пряча лицо в ладонях.

— Это меня и побудило пойти на подлог. Я был разорен, уничтожен. Мне оставалось только одно — исчезнуть... Но обстоятельства вынудили меня спрятаться там, где меня никто не увидит, где никого нет в это время года. Поэтому я и приехал сюда, поэтому и выбрал эту квартиру, ведь она прекрасно расположена и наиболее приспособлена для житья... Сестра должна привезти мне все необходимое, чтобы я смог бежать... одежду... немного денег... Только существует одна деталь, о которой я должным образом не подумал. Очевидно, полиция следит за ней. Со мной-то порядок... по телевизору объявили... моя смерть сомнений не вызывает... Но Мерибеля ищут, и, очевидно, они предполагают, что моя сестра знает, где он скрывается, и надеются, что через нее можно будет выйти на него... Она приедет, нет сомнений... Но, возможно, не раньше, чем завтра или послезавтра... как только сочтет обстановку благоприятной... Вы мне верите теперь?

Она уронила руки и посмотрела на него с тревогой, смутившей его.

— Вы можете рассказывать все что угодно, — сказала она.

— Клянусь, это правда. Подумайте, ведь вас так удивил этот охотничий наряд... вот ему объяснение... консервы... перед уходом я хватал все, что под руку попадалось... еще одна деталь, смотрите... моя бритва! Я забыл, что здесь напряжение 220. Очевидно, мотор перегорел. Пришлось отпустить бороду... Хотите взглянуть на бритву? Она в мусорном ящике. Я могу спуститься, поискать.

Она все же сомневалась и медленно направилась в гостиную.

— Спрашивайте меня о чем угодно! — воскликнул он.

— Самоубийство? — спросила она не без колебаний. — Люди так легко не расстаются с жизнью. Тем более он предвидел, что однажды все всплывет наружу.

— Конечно! Но вы совершенно не учитываете фактора неожиданности. Мы возвращались с охоты. Он даже не мог и предполагать... И потом, там находилась его жена... Там был я... Ему предъявили обвинение в нашем присутствии. Он сломался.

— Удивительно!.. Он похитил много денег?

— Понятия не имею. Несколько десятков миллионов, полагаю.

— Он ни в чем не сознался? Вы опираетесь только на слова вымогателя?

— Ну уж извините... А его собственные заявления? Мерибель признал себя виновным, но не назвал суммы.

— Если вам доведется отвечать на вопросы полиции, вы скажете то же самое?

— Разумеется.

— Вы предполагаете, что вам поверят? Сомневаюсь.

Наморщив лоб, машинально теребя пальцами кисточку от подушки, она старалась выразиться точнее.

— Полиция, — продолжила она, — в отличие от меня, будет иметь возможность проверить, что я не... И вы этим пользуетесь... Может быть, вы выдумали про это самоубийство, чтобы произвести на меня впечатление, выгородить себя.

— Значит, я лгу?

— Не знаю... — сказала она утомленно. — Хватит с меня всего этого... вас... ваших бед... Дайте мне уйти!..

Обманутый в своих надеждах, Севр искал способ убедить ее.

— У меня есть и другие доказательства, — сказал он вдруг.

Он вспомнил про бумажник и обручальное кольцо, лежащие в ящике стола. Он побежал, схватил их и положил на диван между ней и собой.

— Ну, — сказала она, — это бумажник, вижу... и обручальное кольцо.

— Это его вещи. На кольце выгравированы его инициалы.

Он взял кольцо, зажег люстру и подошел ближе к свету, чтобы лучше разглядеть.

— От М-Л тире Ф... От Мари-Лоры — Филиппу... и дальше дата свадьбы... Разве это моя выдумка?

Он посмотрел на нее и наткнулся на ненавидящий взгляд, делавший ее лицо похожим на гипсовую маску.

— Бумажник и кольцо можно украсть...

Она резко встала и подошла к нему вплотную, как бы намереваясь его ударить.

— Вы могли его убить... Это было бы для меня понятней.

Она вдруг рухнула на диван и разрыдалась. А он, исчерпав все доводы, безуспешно искал, как ее убедить и успокоить. Он присел на колени и потянул к ней руку.

— Доминик... Послушайте... Вы же знаете, что меня не следует бояться.

Она вскочила как ошпаренная, грубо оттолкнула его, убежала на кухню и закрылась. Севр в полном смятении вдруг увидел свое отражение в зеркале гостиной. Он походил на привидение. В изнеможении он опирался о стены.

— Доминик! Пожалуйста!

Теперь он увещевал ее, почти вплотную прильнув к замочной скважине.

— Если бы я вынашивал какой-либо злой умысел, то не ждал бы столько времени.

— Убирайтесь!

Он потеребил ручку, нажал на дверь плечом. Изнутри дверь не запиралась на ключ. Доминик, очевидно, прижала ее стулом или гладильной доской. Он толкнул сильнее, и дверь подалась на несколько сантиметров. Он слышал, как прерывисто дышит Доминик.

— Доминик... Будьте благоразумны... Я, наверное, не так выразился... Мне не хотелось бы, чтобы между нами возникло хоть малейшее недоразумение... Вы мне очень дороги, Доминик...

Бог мой! Что он нес! Но слова лились, как кровь из раны.

— Я люблю вас, Доминик... Вот... Нужно, чтобы вы знали... Человек, который вас любит, не мог убить... Вы понимаете это?

Он прислушался. Она замерла, как испуганный зверек. Нужно было говорить, говорить, не важно что, успокоить ее, заворожить звуком голоса.

— Вы думаете, я все придумал? Но если вы знаете людей, как утверждали, то должны чувствовать, что я говорю правду. Да, это правда, я люблю вас! Это глупо, наверное, смешно... Ну, что вы хотите, чтобы я сделал? Я ничего не требую взамен, только хочу, чтобы ваши сомнения рассеялись. Клянусь, Доминик, я ни в чем не виноват... На первый взгляд все оборачивается против меня, согласен. А вам разве не приходилось быть искренней, но наталкиваться на подозрение?.. Вы же знаете, что значит страдать! Ничего не может быть хуже! Вот это и происходит сейчас со мной... Хотя, впрочем... да, у меня есть еще один способ убедить вас... Я в таком смятении... что обо всем забыл.

Он стал рыться по карманам и извлек записку, оставленную Мерибелем. У него так дрожали пальцы, что он выронил письмо, потом никак не мог развернуть.

— Смотрите! С него и надо было начинать... с записки, которую Мерибель написал как раз перед тем, как покончил с собой.

Доминик недоверчиво взглянула в приоткрытую дверь.

— Читаю, — сказал Севр. — «Я решил уйти из жизни. Прошу никого не винить в моей смерти. Прошу прощения у всех, кому нанес ущерб. И у моих родных». Подписано. «Филипп Мерибель», полная подпись.

— Покажите!

Она еще не сдавалась, но вновь пошла на общение... Севр взял записку за уголок и поднес ее ближе к приоткрытой двери.

— Я ничего не вижу, — сказала Доминик. — Дайте мне.

— Тогда откройте.

— До чего же вы жестоки! Идете на все, лишь бы лишить меня возможности защищаться.

— Вам не придется защищаться, Доминик, уверяю вас... Откройте мне!

— Сначала письмо.

Он немного поколебался, потом просунул руку в щель, крепко держа записку за верхний краешек. Она потянула так сильно, что бумага разорвалась. У Севра в руках остался только небольшой клочок. Он изо всех сил дернул за ручку двери.

— Доминик! Умоляю вас... Это письмо может спасти меня... Я больше никак не могу доказать, что Мерибель покончил с собой.

— Ключи!

— Что?

— Верните мне ключи!

Он бросился на дверь, и она приоткрылась чуть пошире.

— Если вы войдете, я его разорву.

Задыхаясь, он стал растирать плечо. Он с такой силой толкнул дверь, что сердце чуть не выскочило из груди и, казалось, застряло где-то между ребрами. Он услышал, как она чиркнула спичкой.

— Боже мой! Доминик... Вы не сделаете этого!

Он вновь разбежался и бросился на дверь. За створкой что-то треснуло. На этот раз он почти мог проскользнуть. Она приблизила спичку к уголку записки. Она тоже перестала владеть собой. Пламя коснулось бумаги, но записка не загорелась. У Доминик дрожали руки. Севр протиснулся между дверью и стеной. Его куртка зацепилась за ручку.

— Остановитесь... Доминик.

Чем отчаяннее он пытался высвободиться, тем более упругой становилась ткань. Пламя охватило край бумаги и устремилось к руке, держащей письмо. У Севра на шее вздулись вены от напряжения. Он видел, как увеличивается черный круг, пожиравший в нижней части пламени строчки, написанные Мерибелем. Теперь поздно! Его мышцы ослабли, он отпрянул назад, куртка освободилась, и он очутился по ту сторону, весь в поту, в полном изнеможении. От письма остался только обгоревший клочок, он упал из рук Доминик, разлетелся на кусочки, которые свернулись, как мертвая кожица, и упали на плиточный пол. Севр прислонился к стене.

— Ну, — выговорил наконец он, — можете радоваться!

Она медленно опустила руку, державшую письмо. Ярость, исказившая ее лицо, постепенно проходила. Она закрыла глаза, чтобы вновь открыть их, как бы пробуждаясь от глубокого сна.

— Вам не следовало меня провоцировать.

Он уцепился за спинку стула и подтащил его к себе. Ноги у него подкосились.

— Если меня арестуют, — прошептал он, — я пропал. Вы только что вынесли мне приговор... Но я никого не убивал!

С горькой улыбкой он добавил:

— Я на это просто не способен. Если бы я был тем, кем вы меня считаете, я вас задушил бы здесь, сразу, не колеблясь.

Он опустил голову, посмотрел на свои руки, лежащие на коленях, и продолжил хриплым голосом:

— Но это — вы, и поэтому я не сержусь на вас. Вы по-прежнему хотите уйти?

Она села на табуретку. Силы покинули и ее тоже.

— Наверное, я ошиблась, — созналась она. — Поставьте себя на мое место. Вы даете мне честное слово, что ваша сестра придет?

— Что за вопрос? Разве я могу кривить душой в таком положении?

— Тогда я подожду.

Она посмотрела на него испытующе, как судья на подследственного.

— Вот видите... — продолжала она. — Мне сдается, что вы потеряли уверенность... Хотелось бы, чтобы вы в ее присутствии повторили все, что изложили мне. Если это правда, я попробую вам помочь.

— Прежде всего вы попытаетесь сбежать. Вы только об этом и думаете!

— Вы не верите?

Он кивком показал на пепел от записки.

— После этого трудно верить!

Удрученные, они смолкли, прислушиваясь к шуму ветра и дождя.

— В жизни я совершила немало такого, чем вряд ли стоит гордиться, — сказала она. — Хотя я не злая. Если вы заслуживаете того, чтобы получить шанс на спасение, я помогу вам. Но меня столько раз обманывали! Разрешите мне поговорить с вашей сестрой.

Что ж, почему бы и нет? Севр задумался. Не это ли лучшее решение? Доминик могла бы стать куда более ценной союзницей, чем Мари-Лора. Она-то могла ехать куда угодно. У кого она вызовет подозрение? Оправдываться за свое пребывание в комплексе ей не нужно. И главное, он не потеряет ее... во всяком случае, не сразу...

— Войдите в мое положение, — сказал он. — Официально меня нет в живых... Меня никто не должен узнать.

— Я понимаю, — сказала она. — Для вас самое трудное — уехать отсюда.

— Если вы мне поможете, то вас будут считать моей сообщницей.

— Как сказать! Можно разработать такой план... Но стоит ли ломать копья именно сейчас?.. Подождем вашу сестру.

Напряжение как-то само собой спало. Между ними установилась даже какая-то симпатия. Может, потому, что у него пропал интерес к борьбе, а может, потому, что она не испытывала больше чувства враждебности. Совершенно неожиданно сожженное письмо их сблизило. Оба пребывали в растерянности, но именно это и сплачивало их. В молчании теперь не таилось угрозы. Она встала, взяла щетку, стоящую в стенном шкафу, неторопливо, осторожно, как будто речь шла о мертвой птичке или о чем-то очень хрупком и дорогом, собрала пепел. Подобный жест служил лучшим доказательством тому, что она приняла его версию, а ее сдержанность была только последним проявлением гордости. Затем она наскоро приготовила ужин и поставила два прибора.

— Нам будет не хватать всего этого, — заметила она.

И это впервые прозвучавшее «нам» тоже свидетельствовало об определенных переменах.

— Завтра вы будете свободны, — сказал он.

И, вторя ей, тут же поправился:

— Мы будем свободны!

Они быстро поели. Тем не менее она казалась очень озабоченной. Их соглашение было столь хрупким, что Севр предпочитал молчать. Он хотел помочь ей вымыть посуду, но она его отстранила, не сказав ни слова. Тогда, чтобы доказать свои добрые намерения, он включил телевизор. Когда начали передавать местные новости, она бесшумно проскользнула в гостиную, но осталась стоять около двери. Было ясно, что она не сдалась и пока временно заняла нейтральную позицию. Но в сводке о ферме ничего не сказали. Севр выключил. Она еще секунду не шевелилась, как бы не замечая, что телевизор уже не работает. Она выглядела растерянной и, казалось, не замечала ничего вокруг, словно ее застигла врасплох какая-то недобрая новость. Раскаивалась ли она в том, что сожгла записку? Севр чувствовал, что она вовсе и не мечтает обрести свободу. Все усложнялось. Он перестал быть для нее преградой, проблемой — одним словом, ничего из себя не представлял! После сцены на кухне он ее уже интересовал гораздо меньше. А может, после всего, что он наговорил, она его просто презирала? Он не смел задать вопрос, отдавая себе отчет в том, что они стали друг друга стесняться. Она удалилась в спальню, а он сожалел о тех часах, когда они чувствовали себя врагами. Ветер ослабел. Так глупо терять вечер, тем более что это, без сомнения, их последний вечер. Ему столько еще нужно объяснить! Он прошел через гостиную, остановился в коридоре.

— Доминик! — позвал он. — Доминик... Я бы хотел...

— Завтра, — сказала она.

Он не настаивал. Он не решился прохаживаться взад и вперед, как накануне, и украдкой заглядывать в спальню. Он улегся на диване. Ночничок опять прочертил на ковре светлую дорожку, но у него больше не возникало желания пройтись по ней. Он безнадежно старался заснуть и не заметил, как уснул. Наступило утро. Начинался новый день, который все поставит на свои места. Буря стихала. Было слышно, как вода стекает с крыш. Шум моря стал приглушеннее. Севр сел среди смятых подушек и неожиданно увидел ее. Она расположилась в кресле, рядом с телевизором, одетая, плащ лежал на коленях, как у пассажира, ожидающего первого поезда.

— Здравствуйте, — сказал Севр.

— Я больше не могу, — прошептала она. — Побыстрее бы все закончилось.

В ее голосе опять зазвучала озлобленность.

— О! У нас есть еще много времени, — сказал Севр и тут же пожалел о своих словах. Чтобы разрядить обстановку, он открыл окно. Теперь они могли наблюдать за дорогой. Моросил теплый дождик. Очертания домов едва просматривались, а на пустыре образовались огромные лужи. Ветер совсем стих.

— И не увидишь, как она подъедет, — сказал Севр.

— Скорей бы уж, — вздохнула Доминик.

Потянулось утро. Севр заварил чай, предложил чашку Доминик, та отказалась. Она с трудом сдерживала нетерпение, то и дело вставала, подходила к окну и нервно ходила по гостиной. Она навела полный порядок в спальне. Ее чемодан, уже собранный, стоял у двери в прихожую. В полдень они слегка перекусили, и Доминик прибралась на кухне. Квартира опять приобрела нежилой вид. По мере того как шло время, в них росло отчуждение друг от друга. Дождик превратился в густой туман. Обогреватель они выключили, и в квартире становилось холодновато.

— Мы услышим шум машины? — спросила Доминик.

— Не думаю, что она рискнет остановиться перед жилым массивом. Она скорее доедет до грунтовой дороги, а оттуда придет пешком.

— С чемоданом?

Она хотела дать понять, что Мари-Лора глупа, что все выглядит идиотски и что если она ждала, то только из чувства порядочности. Она уже, конечно, сожалела, что на какое-то мгновение усомнилась в виновности Севра.

Севр прекрасно понимал, что если Мари-Лора не появится, то больше он не сможет удерживать Доминик. Он сидел на диване, когда она сказала, стоя у окна, неуверенным голосом:

— Полагаю, что это она!

Севр ринулся к Доминик. Он увидел, как из тумана возник серый силуэт, согнувшийся под тяжестью чемодана. Да, это Мари-Лора.

— Подождите меня здесь! — крикнул Севр. — Я ей помогу.

Он вышел, поискал рубильник, включил его, протянул руку к лифту, затем передумал, быстро вернулся назад и закрыл на ключ дверь в квартиру. Когда он вновь подошел к лифту, кабина шла вниз. Мари-Лора, не зная, что он находится на четвертом этаже, поднимется на третий, где расположена показательная квартира. Спуститься к ней он уже не успевал. Он подождал. Его сердце неистово билось. Наконец он услышал мягкий щелчок остановившейся на первом этаже кабины. Тогда он нажал на кнопку вызова. Однако лифт продолжал стоять на первом этаже. Быть может, Мари-Лора никак не могла втащить чемодан, ведь автоматические двери закрывались слишком быстро. Наконец кабина тронулась, и он увидел мигающую красную лампочку. Не остановит ли Мари-Лора лифт, решив, что что-то неладно? Но кабина тихонько двигалась вверх и остановилась перед ним.

— Ну наконец-то, — сказал он, открывая дверь.

Кабина была пуста.

Глава 9

Посмотрев вниз, Севр увидел чемодан, один чемодан, стоящий у стены, ведь Мари-Лора была очень щепетильна, даже в мелочах, но эта черта и делала ее отсутствие необъяснимым. Может, он вызвал лифт слишком рано? Такое иногда случается. Едва в кабину ставят вещи, как двери уже закрываются, поскольку один из жильцов преждевременно приводит механизм в действие. В таком случае Мари-Лора уже, наверное, поняла, что он увидел ее и ждет наверху. Ему оставалось только к ней спуститься. Севр вошел в лифт и нажал на кнопку первого этажа. Он рассматривал незнакомый ему чемодан. По бокам его перетягивали два ремня. Он поднял его и подумал, что для женщины такой чемодан слишком тяжеловат. Мари-Лоре, видно, досталось, пока она донесла его до комплекса.

Кабина остановилась, и Севр толкнул дверь. В холле никого не было. Он прошелся, поднял голову, в потемках увидел перила винтовой лестницы — никого! Он быстро пересек холл. Слева виднелась дорога, на которую ложился густой туман. Справа за застывшей конструкцией из легких материалов сквозь сетку дождя просматривался сад. Он прислушался, но услышал лишь, как капли дождя стучат по мокрой земле да шум воды, льющейся из водосточных труб. Он вышел на крыльцо. Наверное, Мари-Лора вернулась к машине, чтобы взять другой чемодан. Туман делал ее невидимой. Или же... Он бегом вернулся к лифту и поднялся на третий этаж. Но у Мари-Лоры не было ключей от показательной квартиры. На лестничной клетке ни души. В большом смятении, Севр опять спустился. Это смешно, конечно! Мари-Лора появится, само собой разумеется. Надо потерпеть только пять минут. Он не решился позвать ее, тем более выйти к эспланаде.

Шло время. Мари-Лора не возвращалась. Может, она заметила за собой слежку?

Она, видимо, смогла оторваться от полицейски, но успела только поставить чемодан и убежать. Это выглядит правдоподобно. Даже вероятно... Наверняка она не замедлит сделать еще одну попытку. И тогда? Ждать, опять надо ждать. Но согласится ли Доминик?.. К счастью, он держал в руках чемодан, и этот чемодан свидетельствовал, что у него нет плохих намерений. Продрогнув от холода, Севр вернулся в лифт и поднялся на четвертый. Доминик, вся в напряжении, полная тревоги, стояла за дверью.

— Я уже, грешным делом, подумала, что вы оба удрали, — сказала она.

Севр поставил чемодан в прихожей. Доминик продолжала стоять перед открытой дверью.

— Ее нет? — спросила она.

Севр закрыл дверь на ключ.

— Нет. Я искал повсюду. Полагаю, что-то вызвало у нее подозрение. Она успела только поставить чемодан в лифт.

— Это еще что за россказни?

— Это не россказни. Вы видели, что она шла, так же, как и я.

— Да, я видела, как шла женщина.

— Женщина, которая несла мне белье, одежду... Это могла быть только Мари-Лора... Сами подумайте!

Он взял чемодан за ручку и поставил его на стол в гостиной. Чемодан был совершенно новым и пах кожей. Севр принялся расстегивать ремни.

— Если за ней следят, у нее не было выбора... и потом, она такая трусиха, бедняжка!

Он нажал на замки, металлические защелки с треском отлетели.

— Одному Богу известно, что ей вздумалось мне принести! Ей иногда в голову приходят нелепые идеи...

Он поднял крышку. Доминик, стоявшая позади него, подошла с недовольным видом, все еще не избавившись от подозрений. Ни тот, ни другой сначала ничего не поняли. Чемодан был битком набит небольшими пачками, перетянутыми резинкой... Бесконечно повторялось изображение лица одного и того же человека в парике...

— Бог мой! — пробормотал Севр.

— Банкноты в пятьсот франков! — прошептала Доминик.

Севр, держась за края чемодана, смотрел на его содержимое так, как смотрят на кишащих змей. Потом, внезапно охваченный порывом бешенства, столкнул чемодан на ковер и сильно тряхнул, чтобы очистить его до дна. Образовалась куча из пачек банкнотов, некоторые пачки упали под кресла.

— А где же... — сказала Доминик, — одежда?

Одежды не было. Только банкноты. Доминик нерешительно подняла пачку... посчитала... В пачке десять штук. Но сколько пачек?.. Если прикинуть на глаз, то несколько сотен...

— Не понимаю, — повторял Севр, присев на корточки. — Это совершенно бессмысленно!

Кончиком туфли Доминик пододвинула к нему несколько пачек, упавших дальше других.

— Не прикидывайтесь простаком. Эти деньги вы украли у ваших клиентов.

— Я?

— А я-то, наивная, вам поверила. Да! Ловко придумано! Эта Мари-Лора — ваша сообщница, не так ли?.. И вы ее предупредили, что я здесь. Теперь вы, конечно, притворяетесь изумленным. Вы что, оба принимаете меня за дуру?!

— Ну что вы, Доминик, что вы! Я понятия не имею, откуда взялись эти деньги. Я даже не знаю, сколько их!

— Лжец! Лжец! Вы убили его вместе с вашей сестрой — вот единственная правда, я в этом уверена. Записку, которую я сожгла, вы подделали. О, как я была права!

Она встала за креслом, чтобы он не смог дотронуться до нее.

— Вам не удастся заставить меня замолчать... Клянусь, я за него отомщу....В ваши лапы я не попадусь!

Севр, опершись на одно колено, как боксер, исчерпавший силы, был не в состоянии подняться. В руке он еще держал пачку банкнотов, тупо на нее уставившись.

— Ради чего я столько преодолел? — сказал он. — Я мог бы просто-напросто исчезнуть. Вы говорите глупости.

Доминик вдруг уткнулась лицом в ладони и разрыдалась. Севр тяжело поднялся, бросил пачку в чемодан и подошел к Доминик. Она отступила назад, они так и ходили вокруг кресла.

— Пожалуйста, — сказал Севр. — Сейчас не время ссориться.

— Возможно... Но не старайтесь меня убедить, что, сколотив такое состояние, можно покончить с собой.

И вновь они вместе уставились на гору банкнотов. Но она тут же перевела взгляд на него, готовая, если он попытается приблизиться, дать отпор. Севр, пораженный замечанием Доминик, задумался.

— Он потерял голову, — предположил Севр. — Иного объяснения у меня нет... Даю честное слово, что я удивлен не меньше, чем вы. Здесь... я не знаю... нужно посчитать... возможно, четыреста или пятьсот миллионов... Я и представить себе не мог, что он похитил такую сумму... Нет сомнения, он собирался удрать, разорив меня и Мари-Лору... Скорее всего, так оно и должно было произойти. Теперь, когда я знаю, сколько он хапнул... Появление Мопре перевернуло все его планы.

— За пятьсот миллионов можно пойти и на убийство!

— Вы считаете меня, его шурина, и Мари-Лору... не забывайте, что она его жена... способными совершить подобное преступление! Неужели я стал бы жертвовать своим положением, идти на такой риск только ради того, чтобы завладеть этими миллионами, которые я не в состоянии перевезти через границу?! Вот он — другое дело, ему как раз терять было нечего!

— Допустим, — сказала она. — В таком случае эти миллионы... Вы их вернете?

Севр понизил голос.

— Я мог бы их вернуть... если бы вы не сожгли записку Мерибеля. Но теперь... у меня нет доказательств, что я не убийца... по вашей вине.

Уязвив ее, он перешел в наступление.

— И я тоже, — продолжил он, — потерял голову... По моей вине все так осложнилось! Но если вы, человек, которому я спокойно объясняю, что произошло, мне не верите, то кто же поверит вообще?

— Вы можете поклясться, что не разговаривали со своей сестрой?

— Повторяю, что этот чемодан я обнаружил в лифте. Все. Она его поставила и тотчас ушла.

— Любой бы его смог взять.

— Кроме нас, здесь никого нет.

— И все же странно. Ведь она должна была попытаться встретиться с вами, пусть на мгновение. Кто же принесет пятьсот миллионов, чтобы просто оставить их в лифте?

— Разумеется. Это странно, но мы, по сути, не знаем, что же произошло. Она нам расскажет, и все прояснится.

— А если она не вернется?

— Ну как можно, это же глупо!

— Вы допускаете, что несколько минут назад ей грозила какая-то опасность. Ей могут грозить и другие опасности, она будет все время откладывать встречу с вами. И что тогда?.. Сколько еще вы собираетесь меня здесь держать?

Севр, показывая, что у него нет дурных намерений и что он озадачен так же, как она, опустился на диван.

— Вчера, — сказал он, — вы предложили еще свою помощь.

— Это было вчера.

— Со вчерашнего дня ничего не изменилось, и я прошу вас подождать еще сутки.

— И что же тогда? Вы, честный мсье Севр, удираете с деньгами. У вас просто нет иного выхода. Или сдаваться в полицию, или бежать. Попадаться в руки полиции вам не хочется. Остается бегство, если я правильно поняла. Поскольку вам нужны деньги...

— Вы не совсем правы, — сказал Севр. — Мне нужно, чтобы сестра объяснила вам, что она видела и слышала на ферме. Что же буду делать я и что со мной станет, пока я даже и не думаю об этом. Но я не желаю в ваших глазах выглядеть злодеем... негодяем... Вчера я сказал вам, Доминик, то, что не следовало бы говорить. Однако это правда. Я дорожу вашим мнением обо мне. Все так глупо... И потом, что значат одни сутки?

— А что мы будем есть?

Она соглашалась. Несмотря на свои сомнения, она все же продолжала доверять ему. Он минуту помолчал, чтобы не дать ей повода испугаться.

— Я схожу за продуктами, — сказал он. — Кладовые универмага заполнены до отказа.

— Тогда идите немедленно, если не хотите остаться без ужина.

Она все еще не выходила из-за кресла.

— Вы боитесь?

— Проявляю осторожность, — ответила она.

— Где моя сумка?

— В шкафу на кухне.

Он пошел на кухню, на обратном пути не преминул заглянуть в гостиную. Она не тронулась с места. Он вышел, закрыл дверь, сел в лифт. Альтернатива, высказанная Доминик, не переставала его тревожить. Сдаться властям или уехать?.. Очевидно, тюрьма грозила ему и в том, и в другом случае. Сумма была весьма значительной. Столь значительной, что он даже не мог твердо сказать, не появится ли у него желание оставить ее у себя! Им овладевало чувство вины. Пятьсот миллионов! Наступила ночь. Он зажег фонарик и пошел напрямик к агентству, где взял связку ключей, затем спустился к гаражам. Севр очень удивился, что наделал такой беспорядок в кладовой. Он аккуратно сложил разбросанные консервные банки. С первого же взгляда можно было определить, что кто-то здесь побывал, и он упрекнул себя в небрежности. Севр взял говяжью тушенку, зеленую фасоль, добавил банку супа. Нет смысла много набирать на один день... Он пока не представлял себе, что будет делать, если Мари-Лора не приедет, но так дальше продолжаться просто не может. Он посмотрел, что бы взять еще, и вдруг обнаружил большую коробку, которую не заметил в первый раз. Коробка была раскрыта, в ней лежали три банки с растворимым кофе. Кофе! Севр тут же их сунул в сумку, но, может, тут есть и другие банки?.. Он напрасно светил по всем углам, больше он ничего не нашел. Он так любил кофе! Как же, черт возьми, эти банки ускользнули от него в прошлый раз? Наверное, он очень нервничал. Правда, сейчас он нервничает еще больше! Но перед глазами уже стояли две дымящиеся чашки... Доминик была находчивой женщиной, может, она подскажет какое-нибудь решение?.. Пятьсот миллионов!.. Как Мерибелю только удалось провернуть такое?.. Севр отнес ключи в агентство и направился в квартиру. Он спешил. Ему не следовало оставлять Доминик наедине с этими банкнотами. Он-то привык иметь дело с крупными суммами, поэтому эти деньги не вскружили ему голову. А вот она... Но нет... Пачки лежали нетронутыми. Доминик, когда он вошел, на них даже не смотрела. Она открыла свой чемодан и укладывала туда кое-что из одежды.

— Я принес кофе, — гордо объявил Севр. — Предлагаю выпить его сейчас же. Поужинаем после.

Он протянул сумку Доминик. Она хотела уже поднять руку, чтобы взять ее, но передумала.

— Положите ее на кухне, я ее потом разберу. Может, это и смешно, но я, однако, предпочитаю держаться от вас подальше... Я знаю. Да, вы невиновны. Временами я просто в этом уверена... и все же... так лучше... трудно объяснить почему.

Севру казалось, что их отношения дошли до абсурда, дальше некуда. Но он ошибался. Она приготовила кофе, выпила свою чашку, он тем временем ждал в гостиной. Затем он пошел и выпил безо всякого удовольствия свой кофе, настолько его задело сказанное. А еще через какое-то время они поужинали, держась на значительном расстоянии друг от друга. Она ни на мгновение не сводила с него глаз — так смотрят на хищника, от которого можно ожидать чего угодно.

— Что-то подобное я видел в цирке, — усмехнулся он.

— Я тоже, — сказала она. — Вы совершенно правы!

Она вымыла посуду. Он крутился, покусывая ногти, вокруг банкнотов. Что делать? Как добиться ее расположения? Ничего не придумав, он принялся укладывать пачки в чемодан, заодно их пересчитывая. Всего четыреста восемьдесят.

— Сколько? — спросила она.

Он поднял голову. Она стояла на пороге спальни. Она задала вопрос только из вежливого любопытства или же у нее были силы, о которых он и не догадывался?

— Немного недостает до пятисот миллионов, — сказал он. — На его месте я сделал бы несколько вкладов. Возможности, судя по всему, у него были. Глупо держать такую сумму наличными!

— Каждый по-своему демонстрирует свою любовь к деньгам, — сказала она. — Спокойной ночи.

Она закрыла дверь, и Севр на этот раз не рассердился. Он уже и не знал, любит ли ее или ненавидит, хочется ли ему ее поколотить или стиснуть в объятиях, возникнет ли у него желание предложить ей миллионы или же удрать одному, словно вор, преследуемый жандармами. Он прочно затянул ремни. После кофе и консервов он испытывал жажду. Он пошел и выпил один за другим два стакана воды. Когда он вернулся, то увидел, что дверь ее комнаты тихонько закрывалась. Она следила за ним, опасаясь, что он уедет, оставив ее взаперти. На цыпочках он подошел к ее двери и остановился в нескольких сантиметрах. Ему показалось, что он слышит ее дыхание. Ни он, ни она не спали, пытаясь найти ответы на одни и те же вопросы.

На следующий день, как только рассвело, Севр открыл окно. Утро было серым и скучным. Теперь Мари-Лора могла вернуться в любую минуту. Он приготовил кофе и крикнул, подойдя к двери спальни:

— Я приготовил завтрак. Можете выходить.

— Отойдите подальше, — ответила она.

Повторялась глупая комедия вчерашнего дня. Он замер у окна и не оборачивался, пока она шла через гостиную. Видимо, начинался прилив, потому что море, казалось, плещется рядом с домом. Каждая волна с силой обрушивалась на берег, затем, не торопясь, долго скользила назад, мягко шелестя, как подъемник в шахте. Поселок спал.

— Я готова, — сказала Доминик, стоя за его спиной.

Опять потянулись часы ожидания. Молчаливого ожидания. Чемоданы стояли рядом. Они избегали смотреть друг на друга. Но их мысли неотступно возвращались к этой огромной сумме денег.

Она сказала, что можно за пятьсот миллионов пойти на убийство. На что бы решилась она сама ради пятисот миллионов? Они жадно ловили каждый звук. Вокруг было так тихо, и они нисколько не сомневались, что услышат шум мотора старого «ситроена», если Мари-Лора остановит его на эспланаде. Временами вдалеке проезжали какие-то машины. Десятичасовой автобус? Привезли хлеб? К полудню Доминик потеряла терпение.

— Она не вернется, вот увидите!

Он не ответил. Зачем? Они прекрасно знали, что теперь уже им нельзя расставаться, что друг без друга им не обойтись, если они хотели спасти капитал. Один он попадет в руки полиции. Оставшись одна, она его выдаст. При всем недоверии, которое они питали друг к другу, у них оставался единственный шанс на двоих. Дождаться ночи, а там будет видно... Они придумают что-нибудь. Но если Мари-Лора не появится... нет, это немыслимо! Неплохо было бы перекусить, не важно чего, не важно как. Это не имело значения. В час, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, поскольку обстановка становилась невыносимой, Севр включил телевизор. Новость прозвучала как гром среди ясного неба:

«Снова о деле Севра: ночью в двух километрах от населенного пункта Пириак в опрокинувшейся в кювет машине марки «Ситроен» найден труп Мари-Лоры Мерибель, сестры покончившего с собой несколько дней назад предпринимателя. Один из водителей сообщил в полицию. Существует предположение, что несчастная женщина не вписалась в поворот. Ведется расследование...»

Севр как бы спускался по ступенькам черной лестницы. Какой ужас его ждал в самом низу? Потрясенный, он хотел спросить: «Это все? Мне больше нечего терять, я переступил последнюю черту». Если бы он был один, он лег бы здесь же, где и стоял, и ждал, когда горе навалится на него со всей силой. Но рядом находилась Доминик.

— Вот видите! — сказал он.

Доминик нащупала рукой спинку кресла и не столько села в него, сколько свалилась.

— Я ни разу вам не солгал, — добавил он. — Совершенно не понимаю, как она не вписалась в поворот. Она же знает дорогу как свои пять пальцев.

Доминик была шокирована еще больше, чем он. Ей бы следовало немедленно потребовать ключи. К каким только ухищрениям она не прибегала, чтобы их заполучить! А теперь до свободы рукой подать, и она ничего не просит, ничего не говорит. Ее поведение так удивило Севра, что он забыл про свое горе, но он слишком устал, чтобы поддерживать разговор. Раз она оставалась рядом с ним, значит, принимала близко к сердцу его страдания, стала союзницей, и, возможно, он мог на нее рассчитывать. Чуть позже она приготовила кофе и принесла ему чашку.

— Вы любили свою сестру? — спросила она.

— Наверное, да... Иначе я бы не испытывал такой боли... Я ей посоветовал выйти замуж за Мерибеля... и вот что получилось... если бы не этот чемодан, она бы осталась в живых... и здесь моя вина.

— Нет! Нет! — сказала она. — Не смешивайте одно с другим. Вина лежит на вашем зяте. Но что произошло, то произошло. Мы уедем вместе... Я найду выход, мне не привыкать. Не волнуйтесь.

Они ждали выпуска новостей на местном канале. Мало-помалу Севр обретал дар речи. Сейчас он испытывал потребность рассказать Доминик о Мари-Лоре. Бедняга, она никогда не была счастлива! Ее супружеская жизнь сложилась неудачно. Мерибель обращался с ней как со служанкой. Она никогда не жаловалась. Она безгранично любила его. Доминик внимательно слушала. По ее лицу было видно, что она страдала.

— Она когда-нибудь думала о разводе?

— Нет. Она принимала жизнь такой, как есть. Она обожала мужа — в нем чувствовалась какая-то неимоверная внутренняя сила, животная жажда жизни, которая сносила все преграды. Я понимаю, почему столько людей стали жертвами его обмана! Если бы вы его знали, то увлеклись бы им, как и все мы. Он ни в чем не знал удержу. Именно поэтому он не сумел остановиться, чтобы подумать.

— А вы? Я вижу, как вас мучает совесть, но вы, извините меня, ведете себя несколько странно... Что вас побудило принять такое решение? Ведь ваш поступок настолько необычен...

— Не знаю. Бывают мгновения, когда один довод перебивает другой! Не оказал ли Мерибель и на меня какое-то воздействие? Возможно, я завидовал ему, сам того не осознавая. И мне, наверное, захотелось... как бы сказать?.. получить некое наслаждение, уйти... хоть не надолго, от бремени забот, одних и тех же забот. Вы понимаете меня?

— О! Конечно, понимаю!

— Поэтому... когда вы приехали...

— Да. Не волнуйтесь. Я сама найду выход из создавшегося положения.

Она закрыла окно. Им некого больше ждать. Затем она вымыла и расставила посуду. Севр впал в оцепенение, и грусть принесла ему облегчение. Худшее осталось позади. В программе новостей, которая вот-вот должна начаться, уже ничего неожиданного не скажут, только прокомментируют происшедшее. Поэтому он и не встал, когда Доминик включила телевизор. Но вскоре он приподнялся на локте, затем вскочил.

«Неожиданная развязка в деле Севра... Мари-Лора Мерибель была убита...»

Диктор, уверенный, что произвел огромное впечатление, поправил лежащие перед ним листы бумаги и скрестил руки. Он, казалось, не сводил глаз с Севра и говорил только ему одному:

«Расследование, быстро проведенное комиссаром Шантавуаном, позволило прийти к заключению: жертву убили и затем перенесли к месту, где и была обнаружена машина. Состояние «ситроена» не оставляет никаких сомнений, в канаву его столкнули руками. Если бы машина ехала с нормальной скоростью, то корпус был бы поврежден гораздо сильнее. Кроме того, мадам Мерибель скончалась от удара, нанесенного в правый висок, иначе говоря, в то место, которое не пострадало в момент, когда тело бросило вперед и голова стукнулась о лобовое стекло. К несчастью, на дорожном полотне не осталось никаких следов. Откуда ехала машина? Вероятно, из Нанта. Но убийца мог приехать из Пириака и, прежде чем столкнуть машину, развернул ее, чтобы сбить следователей с толку...»

На экране появился «ситроен». Перед машины почти утопал в канаве, наполненной водой, вокруг него простирались бесконечные поля. Печальный пейзаж Лабриера под мертвенно-бледным небом.

«Это преступление таит в себе много загадок, — продолжал диктор. — В данный момент мы не уполномочены сообщать подробности, но уже сейчас мы можем заявить, что прокуратурой вынесено решение провести эксгумацию трупа Жоржа Севра. Повторное вскрытие состоится завтра утром...»

— Это должно было произойти, — прошептал Севр.

«Возникает законный вопрос: не был ли несчастный предприниматель тоже убит? Нужно ли говорить, как накалены страсти!»

Севр выключил телевизор.

— На этот раз, — сказал он, — мне конец. Они обнаружат, что труп не мой, и все свалят на меня!

Он посмотрел на Доминик. Ее лицо исказилось от ужаса.

— Вашу сестру убили здесь, — выдохнула она. — Здесь... Вы понимаете?

Глава 10

Здесь... Всю ночь это слово не сходило у них с языка. Не могло быть и речи о том, чтобы немедленно уехать. Осторожность требовала подождать дальнейшего развития событий. Следовало принять все необходимые меры предосторожности. Они уже нисколько не сомневались, что на территории комплекса кто-то прятался. Эта мысль и раньше появлялась у Севра, наверняка уже два или три раза. Рубильники не отключены. Забывчивость тетушки Жосс или... А исчезнувший из квартиры Блази плед? И особенно — кладовая универмага, беспорядок, бросившийся в глаза... возможно также, будильник, хотя это и не столь очевидно. Какой тогда напрашивается вывод? Незнакомец тоже имел доступ в агентство, доступ к ключам. Он тоже ходил, где ему вздумается. И Севр при мысли об этой тени, наблюдающей за ними, следующей за ними по пятам, бродившей сейчас по лестницам и коридорам, покрылся холодным потом. Сколько раз он и Доминик повторяли одно и то же, понизив голос, ведь, возможно, кто-то сейчас их подслушивал.

— Бродяги, — повторял Севр. — Их всегда можно встретить на любой стройке.

— Но здесь уже не стройка.

— Весной начнут строить новый дом. Строительные блоки уже завезли. Отсюда их не видно.

— Откуда они сюда приходят?

— Вы слишком много от меня хотите... думаю, из Сен-Назера. Но обычно это безобидные существа, страдающие алкоголизмом. Зимой они прячутся в норы. Как крысы. Нет ничего удивительного, что кто-то из них, чуть посмышленей, чем остальные, понял, что ему будет удобней разместиться в этом здании, куда в это время года никто не придет.

Ничего удивительного нет, но оба отдавали себе отчет, что это объяснение ломаного гроша не стоит.

— Зачем же ему убивать?

Они поочередно задавали себе этот вопрос. Зачем? Захватила ли его Мари-Лора врасплох? Но Севр, вышедший на площадку четвертого этажа в тот самый момент, когда Мари-Лора остановилась на площадке первого этажа перед лифтом, ничего не услышал. Если бы на Мари-Лору кто-то напал или просто произошла бы потасовка, он бы непременно услышал какой-нибудь шум, например топот ног, ведь в холле эхом отзывался малейший звук. А чемодан? Нападавший бы завладел им.

— Как сказать, — возразила Доминик. — Предположим, некто появляется в тот момент, когда ваша сестра ставит чемодан в лифт. У него просто нет времени схватить чемодан. Ваша сестра толкает дверь лифта, а вы нажимаете на кнопку вызова... Это еще как-то можно понять.

— Мари-Лора позвала бы на помощь.

— Но он ее убил! Потом он относит тело и прячет его. Вы затем спустились и просто ждали внизу. Вы ему никак не мешали.

— Да, но машина?..

Ни один бродяга не смог бы так все логично продумать. Проехать через поселок, даже глубокой ночью, на «ситроене», найти место, где могла бы произойти автокатастрофа, сообразить развернуть автомобиль в том направлении, откуда он ехал. Нет, все было слишком ловко подстроено. И потом — что больше всего смущало Севра, — смерть Мари-Лоры представила дело в новом свете. Не следовало питать иллюзий. Повторное вскрытие покажет, что труп с фермы был трупом Мерибеля. Какие выводы сделает полиция, нетрудно догадаться. Кто больше всех заинтересован в том, чтобы его считали умершим, как не убийца обоих супругов? И подтасовка фактов послужит неопровержимым тому доказательством.

— Возможно, — говорила Доминик, стараясь его успокоить. — Но вы уверены, что эксгумация может что-то изменить?

— Совершенно уверен, — настаивал Севр. — Я был уверен в этом еще раньше! И тут я совершенно бессилен.

Он расхаживал взад и вперед, упрямо объясняя Доминик причины своего поражения, не оставляя молодой женщине ни малейшей надежды.

— Изуродованное тело, — продолжал он, — всегда вызывает подозрения. Рано или поздно тайное становится явным... Если бы не эта история с «ситроеном», то произошло бы еще что-нибудь. Только, видите ли... одного я не могу понять... одну деталь. Держу пари, что Мари-Лору убили, чтобы вновь навести полицию на след.

— Это совершенно нелогично!

— Да, знаю.

Они вновь принялись обсуждать вариант с бродягой. Но все время возникали новые вопросы, остававшиеся без ответа. Это не мог быть бродяга! И это мог быть только бродяга!.. Севр приводил многочисленные доводы. Утомленная Доминик устало закрыла глаза.

— Вы сами видите, в какое положение я попал, — настаивал Севр. — Если бы я убил, то, уж конечно, поспешил бы уехать отсюда. Можно легко догадаться, что Шантавуан, обнаружив машину, перекроет проезд, установит наблюдение на дорогах, на вокзалах. Вы согласны со мной?

Она кивком показала, что еще слушает, что не спит.

— Самоубийство, — продолжил Севр, — еще куда ни шло, комиссар может это понять. Но два преступления? Да он поднимет на ноги всю жандармерию. Мне не выбраться отсюда. А оставаться здесь с... с этим человеком, теперь готовым на все... Невозможно. Я даже не могу пойти за продуктами.

— Хватит, не терзайте себя.

— Я рассуждаю, и только.

— Вы слишком много рассуждаете. Ваши близкие, очевидно, изрядно намучились с вами. Я не удивлюсь, если...

— Если что?.. Хотя вы правы. Я всегда просчитывал все «за» и «против». Помню, однажды...

И тут на него нахлынули воспоминания о прошлом. Он говорил помимо своей воли, как на приеме у психиатра. Наконец он заметил, что она уснула. У него даже сложилось впечатление, что он разговаривал сам с собой во сне. Больше он не выдержит. Он бесшумно проскользнул на кухню, припал к воде и долго пил, безуспешно стараясь погасить сжигавший его после смерти Мари-Лоры огонь. Потом он вновь сел рядом с Доминик и смотрел, как она спит. Итак, она прекратила сопротивление, она уже знала, что он невиновен. Ему удалось ее убедить... Может, теперь стоило ее отпустить? Если их застанут вместе, то она будет напрасно скомпрометирована. Кто поверит в сожженное письмо? А если выяснится, что он держал эту женщину взаперти столько дней... он уже не помнил сколько... это только отягчит его вину. Он напрасно искал выхода... его не существовало!

Более того, ему припишут самые гнусные мотивы преступления: его обвинят в убийстве зятя и сестры с целью завладеть всеми деньгами. Из него сделают монстра. Они даже не удосужатся обыскать комплекс и окрестности, опросить здешних бродяг... Голова Доминик все больше и больше запрокидывалась на подушках, ее руки медленно раскрывались, подобно причудливым цветам. Она была далеко от него. Может, ей снились другие мужчины? Только с ней он мог чувствовать себя в безопасности...

— Доминик! — прошептал он, поскольку тишина становилась невыносимой. — Доминик! Я сказал, что люблю тебя... Возможно, это неправда... потому что я еще никого не любил... по крайней мере, хоть это я понял здесь... Но я не хочу причинять тебе беспокойство... Ты уйдешь... оставив мне свой гнев, свое презрение и, наконец, свою жалость... Это много! После этой ночи последует сотня других, которые я проведу в тюрьме. У меня останутся только воспоминания. Я смотрю на тебя... твоя щека дрожит, и я вновь сотни раз увижу, как она дрожит. Ночь за ночью я буду видеть блики света на твоих, зубах. Я охраняю твой покой, Доминик... Я, который уже мертв.

Он бы многое отдал, чтобы продлить это мгновение, запомнить истины, идущие из самых глубин, которые, возможно, потом обретут форму, но все смешалось у него в голове. Он устал, страшно устал и чувствовал, что его сознание куда-то ускользает. Когда он вновь открыл глаза, то увидел, что она склонилась над ним и, казалось, пыталась что-то прочесть на его застывшем лице. Быть может, у нее еще не было полной уверенности?.. Вдруг он обрел ясность ума.

— Несомненно, — сказал он, — я мог бы с кем-нибудь договориться, чтобы мою сестру убили... Кто знает, может, мой сообщник тут, рядом?.. Вы об этом подумали, признайтесь!

Она смутилась, потом пожала плечами.

— Я много думал, — продолжил он. — Если они установят, что это труп Мерибеля, а об этом я скоро узнаю, то я сдамся властям. В поселке есть отделение жандармерии.

И снова она пожала плечами.

— Или еще проще, — вновь заговорил он. — Вы ее предупредите перед отъездом. Вам достаточно позвонить, не называя себя. Вы скажете, где я нахожусь. За мной придут. Это для вас лучшее решение, единственный способ избежать неприятностей.

— За кого вы меня принимаете? — спросила она. — Когда вашу сестру убили, я находилась здесь. Вам необходимы мои свидетельские показания. Вы полагаете, что я сяду в самолет и брошу вас?

— Мне не хочется впутывать вас в это дело.

— Вы меня в него уже впутали. Тем хуже для вас.

— Посмотрим.

— И так все ясно.

Севр встал. У него слегка кружилась голова. Он прошел через гостиную и прихожую, вытащил связку ключей из кармана и вставил ключ в замочную скважину.

— Вы свободны, — сказал он. — Я оставляю ключ в двери.

— Спасибо. Я не тороплюсь... Немного кофе?

Неужели они так и остались врагами? Ночное примирение вновь исчезло. Севр чуть было не схватил чемодан и не ушел. А вдруг вскрытие из-за какого-то невероятного стечения обстоятельств не даст никакого результата?

Доминик протянула ему дымящуюся чашку. Он, скрепя сердце, взял. И вновь началось ожидание. Доминик устроилась на диване, показывая всем видом, что не собирается уходить. Но он совершенно не испытывал чувства признательности за ее отказ. Он представил жандармов, пишущую машинку, отстукивающую свидетельские показания, взгляды, украдкой брошенные на Доминик. Он догадывался о последствиях, о слухах и уже читал статьи в местных газетах. Чем тверже Доминик будет защищать его, тем большее возмущение она вызовет у его друзей, клиентов. Как это объяснить женщине, жившей, пренебрегая общественным мнением?

Он включил телевизор задолго до начала передачи. К горлу подступила тошнота. Доминик оставалась спокойной, как бы заранее зная, что ставки сделаны. Она едва повернула голову, когда диктор сказал:

«Дело Севра приобрело новую окраску. Нам сообщают из Нанта, что был предан земле вовсе не труп предпринимателя. Полиция хранит полное молчание, но напрашивается логический вывод: если покойный не является Жоржем Севром, то, по всей вероятности, это Филипп Мерибель, объявленный к розыску. Очевидно, Севр убил зятя, который работал в его фирме, а затем избавился от сестры. Следствие продолжается. Оно неизбежно завершится арестом преступника...»

— Ну что ж, — сказал Севр, — так даже лучше... А вам, Доминик, нужно уходить. Вы слышите? Меня разыскивают. Всем известны мои приметы. Бороться совершенно бесполезно... Я найму хорошего адвоката, он сошлется на нервную депрессию... Вы мне больше не нужны. Я...

Доминик расплакалась. Это случилось так быстро, так неожиданно, что озадаченный Севр замолчал на полуслове.

Крупные слезинки одна за другой медленно катились по лицу. Так капельки воды после дождя стекают по свисающим проводам. Слезы, вызванные настоящей болью.

— Будет вам, Доминик, не из-за меня же...

— Он умер.

— Кто?

— Филипп.

— Филипп?.. Мерибель?.. Мой зять... Ну и?

— Я была его любовницей.

Севр резко выключил телевизор.

— Филипп... Филипп и вы?

— Да.

— А! Понимаю.

Он храбрился, стараясь хладнокровно отнестись к такому признанию, как человек, который уже ничему не удивляется. Только не проронить ни слова, оставаться спокойным. Она была его любовницей... Вот так!.. Не предаваться ни отчаянию, ни гневу... Унять небрежным жестом волнение крови... Похоже на перерезанную артерию... Чувствуешь, что жизнь уходит... Мерибель... получил все... деньги... любовь. Его и в самом деле следовало убить... Приставить ружье к сердцу... чтобы свершилось правосудие... Настоящее правосудие...

— Простите меня.

— Что?

Она просила прощения. Он подавил короткий смешок. Прощения? Ну да! А чего с ним церемониться?.. Его можно обмануть, над ним можно глумиться, и у него можно попросить прощения. Но так ли это на самом деле?

— Подойдите ко мне. Я вам все расскажу... Он умер, я в этом убедилась, и скрывать мне больше нечего.

— Слушаю вас.

Он ответил суховато, как адвокат, как юрист, у которого время ограничено, и это было смешно. Он вполне отдавал себе в этом отчет.

По его вине теперь все станет фальшивым, неестественным. Она это почувствовала, поскольку тут же сдержанно спросила:

— Я разговариваю с другом или с судьей?

Он подсел к ней, не сказав ни слова.

— Вы уже поняли, — продолжила она, — что я сюда приехала не случайно... не из-за бури.

Она вытащила из сумочки кружевной платочек, вытерла глаза, промокнула щеки.

— Я, наверное, ужасно выгляжу... Мне не хотелось бы, чтобы вы страдали из-за меня. Жорж... Я плачу, но не из-за него, а из-за всего того, что я думала о нем. Я не знала, что он негодяй.

— Вы думали, что негодяй — я?

— Да, думала. Поставьте себя на мое место. Или скорее вначале я вообще ни о чем не думала. Мною владела только одна мысль: заполучить ключи... убежать.

— Любым путем?

Она отступила назад, чтобы было удобней на него смотреть.

— У женщины есть только одно средство... Надеюсь, у вас хватит тактичности меня в этом не упрекать.

— Скажите «Жорж» еще раз.

Она провела тыльной стороной ладони по его виску.

— До чего же вы странный! — прошептала она чуть слышно. — Такой восприимчивый, такой нежный... такой неопытный!.. Вы совершенно ничего не понимаете в женщинах, не так ли, Жорж?

— Да!

Неприязнь прошла. Может быть, они наконец смогут все рассказать друг другу? Севр почувствовал, что до правды рукой подать. Слова наконец станут средством общения, а не преградой между ними... Ничего не утаивать... Но говорить мягко, доверчиво...

Он схватил руку Доминик и с силой сжал ее.

— Вы все мне расскажете... абсолютно все... сначала.

— Не думайте Бог весть что! — сказала она. — И принимайте меня, пожалуйста, такой, какая я есть... Деньги много значили в моей жизни... Я согласилась выйти за моего мужа только потому, что за ним я чувствовала себя как за каменной стеной... Так поступают, знаете ли, многие женщины!.. Я не любила его, но неприязни не испытывала. Как я уже говорила, мы были вынуждены покинуть Алжир и уехать в Валенсию. Здесь я встретила Филиппа...

Она почувствовала, как Севр стиснул ей руку.

— Будет вам, Жорж! Проявите благоразумие! Все уже в прошлом. И вы сами признали, что ваш зять обладал такой энергией, что почти никто не мог ему противостоять. Вы, возможно, и не замечали, но у него были замашки диктатора. Я так скучала!.. А скучающую женщину, Жорж, покорить легко. И потом, он строил столько планов! А женщину легко прельстить, разглагольствуя перед ней о своих намерениях. Я поехала бы за ним на край света. Он мне говорил, что богат, но что ради меня хотел стать еще богаче и что он вскоре таковым и станет. А тем временем, чтобы я была рядом с ним, он посоветовал мне купить эту квартиру... Точнее, мой муж купил ее на мое имя, он охотно помещает деньги за границей.

— Вы проводили здесь все свое свободное время? — прервал ее Севр.

— Я приезжала сюда, летом два раза.

— И здесь вы встречались с Мерибелем?

Он хотел встать, она удержала его подле себя.

— Зачем ревновать?.. Его больше нет... Вы как ребенок... Успокойтесь, этот диван не хранит никаких тайн... раз вы хотите все знать. В сентябре этого года Филипп... — она тут же спохватилась, — Мерибель сообщил мне, что готовит наш отъезд... Мы должны были изменить фамилии, чтобы ни его, ни мои родственники не смогли нас найти, и уехать в Бразилию.

— А... документы?

— У него были многочисленные связи в самых разных кругах. Для него это не представляло никакого труда. Мы решили, что встретимся в Швейцарии, в Лозанне, как только все будет готово. Он мне пошлет телеграмму. Я как раз ждала телеграмму... и из французской газеты узнала, что он исчез после самоубийства своего шурина. Можете представить мое беспокойство. Я подождала день, другой, затем вскочила в самолет. Я даже не продумала конкретный план действий, просто я хотела все выяснить. Я говорила себе, что он должен прятаться в этой квартире. Поэтому, как только самолет приземлился, я бросилась сюда.

— Вы, наверное, натерпелись страху?

— В тот момент, да. Но в Алжире я и не такое испытала! Я привыкла находить выход сама... а вы мне показались не таким уж злым.

— Но вы мне не поверили?

— Нет. Я полагала, что Мерибель просто не способен совершить самоубийство. Не знаю, как это вам объяснить. Я тут же заподозрила, что произошло что-то еще... другая трагедия, которую вы хотели от меня утаить... Поэтому я сожгла записку, будучи уверенной, что это фальшивка... а когда меня пытаются водить за нос, то я уже не ведаю, что творю... И потом, сколько ожиданий... надежд... мне казалось, что все потеряно... Я надломилась.

— Я ни о чем не догадывался!

— О! Я умею сдерживаться, но не прощу себе, что уничтожила записку. Это ужасно. Я вас погубила, мой бедный друг. Если бы вы сохранили эту записку, то смогли бы доказать, что не убивали Мерибеля... и вернуть деньги...

— Никто не поймет, почему я решил выдать себя за покойника, — отрезал Севр. — С их точки зрения, это, по сути, непростительное преступление. Нечто похожее на предательство... Я сам толком не знаю, что на меня нашло... Знаю только, что пощады мне ждать не приходится. И в этом я убежден.

— Тогда, Жорж, нужно без колебаний бежать... Знаете, о чем я думаю?.. Только не сердитесь... План Мерибеля мог бы сгодиться и для вас.

— Нет. Я не сержусь... Только Мерибель рассчитывал исчезнуть прежде, чем начнется следствие. Вы сами видите разницу.

— Вы предпочитаете, чтобы вас схватили здесь? Я понятия не имею, как рассуждают полицейские, но рано или поздно кто-то из них вспомнит о комплексе. Они придут с обыском. На мой взгляд, это может случиться в самое ближайшее время. Нужно найти другое место. Разве я не права?

— Но куда идти?

— Сначала выберемся отсюда. Один, разумеется, вы далеко на уйдете. Но если я отправлюсь в Сен-Назер купить вам одежду, то меня никто не заметит. Если затем я возьму два билета до Лиона, например, никто не обратит внимания. Полиция ищет мужчину. Супружеская пара подозрений не вызовет, это очевидно, тем более что вы теперь с бородой. Я куплю вдобавок очки, шляпу, которая скроет верхнюю половину лица. Поверьте, вы ничем не рискуете. Лион я предложила так, случайно. Но от Лиона можно поехать южнее, в Марсель, в Ментону, отыскать спокойный уголок, как делают те, кто нуждается в отдыхе.

— Мне придется, однако, показывать документы, — возразил Севр.

— Нет же. Я сама заполню карточку в гостинице. Мы просто-напросто станем мсье и мадам Фрек, затем я достану другие документы. Я знаю, к кому Мерибель хотел обратиться. У меня в сумочке лежит перечень фамилий. Это обойдется недешево, но деньги у нас есть... С этими деньгами вы вольны делать все что хотите, но пока будет смешно... если вы ими не воспользуетесь, чтобы найти убежище... Или нет? Что-то еще вас беспокоит?

— Да, комната.

— Какая комната?

— Ну, мы... в гостинице, вы и я.

— А-а!

Она улыбнулась мило, без кокетства.

— Я привыкла платить долги... — сказала она. — Что-то не так? Вы не удовлетворены?

— Речь не идет о долгах, — прошептал он. — Я совсем не это имел в виду.

— Но, Жорж, и я не это имею в виду. Только вы все несколько усложняете. Другой не стал бы спорить, уверяю вас.

Он обнял рукой Доминик за шею и притянул к себе.

— Доминик, — шепнул он, — я говорю так, потому что это серьезно! Вы и представить себе не можете... Но потом вы согласились бы остаться со мной?.. Если вы уедете... то я, скорее всего... поймите... жизнь для меня потеряет всякий смысл.

Она наклонилась к нему, приоткрыв рот.

— Нет, — сказал он. — Сначала ответьте... Вы остаетесь?

— Я остаюсь.

Он припал к ее губам и забыл, что он собирался рассказать ей так много, объяснить столько вещей, но это желание отступило, сменившись незнакомой, нарастающей, почти нечеловеческой радостью. Он уже не чуял под собой ног. Он вновь обрел жизнь, нечто огромное и светлое. В то же время он чувствовал, как трепещет, словно дикий зверь, его сердце. Чей-то голос совсем рядом шептал:

— Не надо плакать.

В голове непрерывно стучала возникшая из прошлого полузабытая фраза: «Воскрешение плоти». Он вырвался из объятий смерти. Он стал свободным, безгрешным, обновленным, невинным, как ребенок, и уже не испытывал угрызений совести. Он хотел поблагодарить, но не знал кого. Он сказал:

— Доминик!

Глава 11

Доминик уснула. Севр лежал с открытыми глазами, смотрел в темноту и ни о чем не думал. Рукой он медленно поглаживал бок Доминик. Ее кровь, казалось, перетекала в его вены, неся радость и умиротворение.

Она, и это правда, находилась рядом, но теперь уже не как добыча, а как подруга, как продолжение его самого. Он мог ее потрогать рукой, он ощущал, что и во сне это тело, вспотевшее от усталости, еще тянулось к нему и наконец доверилось ему. В нем рождалась уверенность, такая новая, такая волнующая, что он продолжал, все еще не до конца поборов неуверенность, ласкать ее пальцами так, как может ласкать слепой, стремясь не только прикоснуться, но и увидеть. Он восхищался округлостью ее живота, затем его рука скользнула ей на грудь, где затаилось самое интимное тепло, где билась, жизнь, слившаяся теперь с его жизнью. Их приняло в свое лоно шумящее море, волны скользили по песку и, казалось, перекатывались через них. Это, наверное, и есть счастье... эта крайняя усталость... это существование за гранью счастья... душевная пустота... остановившееся чудесное мгновение, сплетение рук на вершине ночи, уже готовой устремиться навстречу зарождающемуся утру, утру перед бегством, перед подстерегающей опасностью. Но страх не мог омрачить радости. Севр наклонился к плечу Доминик, приложил губы к коже, ближе к подмышке. Ему захотелось испить из этой кожи. Кончиком языка он попробовал ее на вкус, потом отвернулся, чтобы подавить пробудившееся желание, становившееся мучительным. Он медленно опустил онемевшую руку. На какое-то мгновение они стали похожи на две пустые скорлупки грецкого ореха, которые уносят куда-то волны уходящей ночи. Бессознательно он продолжал ощущать свое счастье, напоминающее негаснущий огонь. И теперь, собрав все свои силы, он боролся со сном, чтобы не дать вот так уйти этой необыкновенной ночи, и его рука искала опору. Доминик, его берег, его пристанище, была рядом. Она вздрогнула от его прикосновения и тоже потянулась к нему, их дыхание смешалось. Но он задержал вдох, чтобы ощутить дуновение, легкое, как от веера, исходившее от её щек... ее чуть заметный сладкий детский выдох. До этой ночи он и не знал, что спящая женщина — это волнующая чувства маленькая девочка. Как многого он еще... Но если бы он принялся считать, то, несомненно, вышел из этого оцепенения, охватившего его. Не торопись, жизнь, подожди!..

Но она уже тут как тут. Он узнал ее по бледному свету, лившемуся из окон. Несмотря на тепло постели, он догадался, что задули холодные ветры. Пора, если Доминик хочет успеть на автобус. Он стал тихонько ее будить, получая новое наслаждение. Тело Доминик освобождалось ото сна постепенно. Так островок возникает из морской пучины при отливе. Ее руки первыми пришли в движение и лениво потянулись к нему в объятия, ноги ощупью принялись искать забытого ночного спутника. Но глаза оставались закрытыми, они еще досматривали последний сон, чуть дрогнули увлажненные губы. И вдруг ладони резко упали на грудь Севра.

— Доминик! — позвал он вполголоса. — Доминик! Проснитесь! Ну же!

Голова Доминик медленно запрокинулась на подушке, она счастливо вздохнула, ресницы вздрогнули, веки чуть приоткрылись. Ее затуманенные глаза излучали тихую радость и переполнялись любовью, но взор был еще обращен внутрь. Теперь чуть скривились губы, обретая память, они округлились, чтобы произнести: «Жорж», но это им не вполне удалось. Потом Доминик неожиданно завладела им, сжала его изо всех сил, обвилась вокруг ног, бедер с такой силой, что он задохнулся. Он улыбался, переводя дух.

— Доминик... ты мне делаешь больно, моя крошка.

— Который час? — спросила она.

Он освободился из ее объятий, включил лампу и показал будильник.

— Половина восьмого.

Она вскочила, стаскивая на ходу одежду со спинки стула.

— Я опоздаю на автобус. Приготовь побыстрее кофе.

Но он смотрел, как она одевается, как ловко застегивает одной рукой лифчик, как натягивает корсет. Вот так он будет смотреть на нее каждое утро, и каждое утро он будет открывать для себя что-нибудь новое, каждое утро...

— Поторопись, Жорж. У нас мало времени! — звонко прозвучал ее голос.

Она привычным жестом натягивала чулки, и эти быстрые движения внушали Севру какое-то чувство безопасности. Благодаря ей, у него появилось впечатление, что он уже спасен. Он приготовил кофе. Когда он принес чашки в гостиную, Доминик была уже готова. Надев перчатки, она составляла перечень вещей, которые следовало купить.

— Какой у тебя размер обуви?

— 42-й, я думаю.

— А рубашки?

— 38 или 39. Купи 39.

Пока она писала, он расстегнул чемодан и взял два банкнота из пачки. Он понял, что только что переступил черту, что теперь они оба загнаны в угол. Они проглотили обжигающий кофе, стоя друг перед другом, и их глаза говорили, что все складывается хорошо, что они сделали правильный выбор.

— Я вернусь на одиннадцатичасовом автобусе, значит, буду здесь около полудня... Вечером мы уедем в Нант. Автобус отправляется в шесть. Он всегда пустой.

Она улыбнулась ему, уверенная в себе.

— Я провожу тебя до двери, — сказал он. — Помни о Мари-Лоре.

Охваченные единым порывом, они прислушались. Они ведь уже успели забыть, что кто-то прятался неподалеку от них. Она пожала плечами:

— Бродяги еще спят. Но обещай мне не выходить из квартиры до моего возвращения. Я буду беспокоиться.

Их губы слились в долгом поцелуе, затем Севр открыл дверь на лестничную клетку, потом запер ее за собой на ключ. Доминик тем временем вошла в лифт. Лифт начал спускаться. Они вдруг стали серьезными и немного смущенными. Она вновь превратилась в путешественницу, обрела свободу, а он... В холле они обнялись на прощание.

— Не волнуйся, — сказала она. — Все будет хорошо.

Севр шел за ней до начала улицы, провожая ее глазами. Он видел, как она пересекла эспланаду. Мало-помалу расстояние, разделяющее их, увеличивалось. Воздух бодрил, еще мерцали крупные звезды, и прибой мягко бился о берег, предвещая хорошую погоду. Подойдя к поселку, Доминик обернулась, с опаской помахала ему рукой и исчезла. Севр вернулся назад, у него сжалось сердце. Он ощущал себя покинутым, беспомощным, как никогда. У входа в сад он остановился, опять прислушался. Тишина, ни единого звука. Верхняя часть фасадов домов ярко блестела, за закрытыми окнами, их вдруг стало несметное множество, расположились бесконечные тайники и ловушки. Где затаился этот человек? Возможно, в двух шагах... Охваченный страхом, Севр побежал к лифту, с облегчением закрыл на ключ дверь квартиры. Оставалось убить несколько часов. Он прошел в спальню, убрал постель, привел все в порядок. Несмотря на смерть Мари-Лоры, он чувствовал себя очень счастливым, ему пришлось сделать усилие, чтобы не начать насвистывать какую-нибудь мелодию, чтобы не разговаривать с самим собой. Теперь его переполняли образы, идеи, он ощущал потребность действовать, показать Доминик, на что он способен. Поскольку Мерибель общался с людьми, изготавливающими поддельные документы, то он сумеет разыскать их. Чего проще. Доминик знала адреса, имела необходимые рекомендации. Потом они уедут в Италию, остальное уже детская забава. Они доберутся до какой-нибудь латиноамериканской страны, где можно не бояться, что их вышлют как преступников. Там прячется немало людей, оказавшихся в таком же положении, как и они. Затем... Проще простого заставить работать этот огромный капитал и постепенно вернуть долг... В этих недавно возникших странах, где все еще только создавалось, богатый решительный человек, умеющий обращаться с деньгами, не мог не преуспеть. К тому же с ним будет Доминик! Любить, строить планы, творить — это одно и то же. Перед ним открывалась еще одна истина. Вынужденный идти по стопам Мерибеля, он не замедлит перенять чудесным образом энергию, устремленность, успех, свойственные его зятю... Он даже невольно почувствовал, что перенимает безразличие, пренебрежение, с которым Мерибель относился к людской молве. Когда на другом конце света он завоюет высокое положение в обществе, а за этим дело не станет, то без зазрения совести вновь встретится со старыми верными друзьями, объяснит им тайну своего исчезновения, и, кто знает, может быть, примет меры, чтобы вернуться во Францию! Но эту проблему он еще до конца не продумал. Безусловно, Францию лучше забыть навсегда... Раз у него есть Доминик... О чем бы он ни думал, все мысли непрестанно возвращались к ней. По сути, она его родина, его дом. Он опять вспомнил прошедшую ночь и принялся ходить по гостиной. Насколько все выглядело странным, почти невероятным! Решив укрыться здесь, он спровоцировал столько удивительных событий и, помимо своей воли, становился то их свидетелем, то жертвой, и наконец они подарили ему счастье. В один прекрасный вечер он уподобился игроку, стал проигрывать и выигрывать, опять проигрывать и снова выигрывать. Может, стоит так играть всю жизнь? Вместо того, чтобы копить деньги... Он открыл окно, его охватило нетерпение. Как только он увидит Доминик, то сразу же пойдет ей навстречу, чтобы избавить ее от любой неприятной встречи. Но средь бела дня она не очень-то рисковала. Если бы Мари-Лора приехала пораньше, то, возможно, не встретилась бы с человеком, напавшим на нее, чтобы ее ограбить. Эта мысль поразила Севра... Конечно, чтобы ее ограбить. В ее «ситроене» должен был находиться другой чемодан, с одеждой и бельем. Однако полиция ничего о нем не сообщила. Следовательно, чемодан исчез. Это как раз подтвердило то, что преступление совершил бродяга. И опять-таки потеря обернулась выигрышем. Исчезновение Мари-Лоры значительно облегчало осуществление его новых планов. Любопытное совпадение! Севр взглянул на часы. Доминик вот-вот должна появиться. Он встал у окна. В первый раз за столько дней... А за сколько дней?.. Небо было голубым... нежно голубым и излучало счастье, а крыши домов там, вдали, слегка золотились. Из труб совершенно прямо поднимался дым. Чайки резвились на солнце. Над лужами клубился легкий пар. Кошмар закончился.

Воздух был таким чистым, а звук разносился так далеко, что Севр услышал, как просигналил автобус. Пассажиров в это время года немного. Доминик вот-вот должна появиться... Вдруг в душу закралась тревога... А если ее выследили, арестовали? Если он сейчас увидит жандармов? Ну-ну! Как игроку, ему не хватало самоуверенности. И почему ему на ум все время приходит это слово — «жандармы»? Слово, услышанное в детстве от взрослых людей, соблюдающих законы и традиции! Слово, которое следовало бы нацарапать как непристойность. А! Вот и она...

Она шла по эспланаде. Она немного согнулась под тяжестью чемодана, и он увидел вновь Мари-Лору. Тот же силуэт, та же походка. Все повторялось. Но на этот раз он первым спустится вниз... Он бегом пересек квартиру, схватил ключ, попытался вставить его в замочную скважину. Почему этот сволочной ключ отказывался входить? Им овладела паника. Он изо всех сил нажимал на дверь и тряс ее, хотя знал, что она закрыта, ведь он сам закрыл ее на два оборота. Но почему же она не открывалась? И он вдруг понял, что в замочной скважине торчал другой ключ. Его вставили с наружной стороны двери, и именно он блокировал замок. Теперь Севр заметил, как он блестит. Нужны были клещи, другой слесарный инструмент, чтобы повернуть ключ, вытолкнуть его из замочной скважины. Он подбежал к окну.

— Доминик!

Она пропала. Сейчас она уже в холле, садится в лифт. Он чувствовал дрожь в коленях, голова гудела. Он вернулся в переднюю, ощупал дверь пальцами, как бы надеясь, что она распахнется под действием скрытой пружины. Его заперли. Кто? На этот раз не бродяга. Кто-то хотел помешать ему выйти, пойти навстречу Доминик. Следовательно...

Он бросился на дверь и только ушиб плечо. Силой ее не откроешь. Тогда как... как?.. Он ощущал, как течет время. Доминик уже должна подняться... Если она еще не приехала, то это означало только одно... Боже мой, нет, нет! Только не это... Шурупы! Нужно отвинтить шурупы. Может, на кухне есть инструменты? Он спешил. Пот заливал глаза. В ящике стола он нашел довольно тяжелый молоток, но отвертка была слишком маленькой. Он принялся за дело. Краска прилипла к шурупам. Он никогда не отличался ловкостью. Инструменты то и дело падали из рук. Наконец Севр очистил шуруп от краски. Ему пришлось изо всех сил надавить на отвертку, поворачивая ей то вправо, то влево. Замок и он сцепились в молчаливой схватке, металл противостоял воле человека. Кто уступит? Потом он два или три раза одержал верх и лихорадочно вывинчивал шурупы. Прошло более пяти минут с того момента, как он начал работать. Что произошло с Доминик за это время? Пока он ожесточенно бился с замком, с кем пришлось бороться ей? Куда ее увели? Ее отличали ясность ума, самообладание, хладнокровие. Она так легко не сдастся, как Мари-Лора. Но каждая минута промедления давала преимущество нападавшему. Замок теперь шатался в гнезде. Молотком он расшатал его еще больше, но язычок по-прежнему прочно держался в замочной личине. Оставалось преодолеть последнее препятствие — два шурупа: Доминик, наверное, уже мертва... К чему все время выдумывать всякие глупости!.. Отставив одну ногу назад, опершись о наличник, закрыв глаза, приоткрыв рот, он навалился на отвертку, словно взломщик, и личина поддалась. Она с треском вылетела из наличника. Последний удар молотком — и замок сломан. Дверь открыта.

Севр выбежал на лестничную клетку, открыл лифт. Кабина стояла здесь. Никто ее не вызывал. Он лихорадочно соображал. Возможно, Доминик где-то задержали, чтобы заставить его, именно его, выйти, оставив чемодан в квартире? Может, это отвлекающий маневр?.. Не выпуская из рук молоток, который мог превратиться в грозное оружие, он пошел за чемоданом. Чемодан не слишком его обременял, а противник, захваченный врасплох, не замедлит себя обнаружить. По правде говоря, Севр чувствовал, что все его предположения выеденного яйца не стоят. Мари-Лоры нет в живых. Больше никто не мог знать о существовании чемодана, кроме Доминик и его самого.

Он вошел в лифт и спустился. Это все же не Доминик вернулась назад и вставила ключ в замочную скважину. У нее не хватило бы времени... Да, но ключ был только у нее... Лифт остановился, и Севр с чемоданом в руке вышел, прошел через холл и остановился перед садом, залитым солнцем. Что же теперь?.. Фасады стояли молчаливо, как бы храня тайну. Что делать? С чего начать? Он сделал еще несколько шагов. Он выглядел смешным, растерзанным с этим чемоданом, как жалкий торговец, ищущий закоулок, где бы наспех продать сомнительный товар. Он не решался звать Доминик, чтобы не давать знать противнику, что он вырвался на волю. После напряженной работы у него горели руки. Все мышцы болели, и навалившаяся усталость постепенно выливалась в жуткое чувство катастрофы. Легкая металлическая конструкция, напоминавшая ребус, колыхалась со скрипом под действием ветерка. На цементе виднелись отпечатки шин, столь же четкие, как слепок. Они начинали подсыхать. Севр безразлично, подавленно отмечал эти детали. Где искать?.. Сколько часов займут поиски?.. Это следы «ситроена»? Нет. Машина не проезжала через крытый вход. Тогда? Какая машина приезжала сюда во время бури? Следы, прямые, как рельсы, вели в сторону сада, но... Севр прошел еще несколько метров... они продолжались на крытом пандусе, ведущем к гаражам комплекса. Сюда он раньше не заходил, поэтому и не заметил их. Он пошел по следам, спустился вниз, в подвал, и включил свет. Следы потеряли четкость и казались старыми. Они вели к одному из боксов. Он прочитал на двери: «3».

Три! Номер выгравированный на одном из ключей от квартиры Фрека. Значит, Доминик приехала на машине? Она солгала? Она не садилась ни в самолет, ни в автобус?.. Но чтобы добраться сюда из Валенсии ей потребовалось бы по меньшей мере два дня, если не три. Севр поставил чемодан на землю и вытащил связку с ключами. Маленький ключ повернулся в скважине. Дверь состояла из нескольких створок, закрепленных на рельсе. Она двигалась вдоль стены. Ему оставалось теперь только толкнуть ее.

Дверь заскользила. В боксе виднелась темная масса машины. Он поискал выключатель, но уже почувствовал, что где-то видел эту машину. Однако, когда вспыхнула лампочка, он вздрогнул. Этот красный удлиненный кузов, эти очертания, которые создавали иллюзию движения, даже когда машина стояла! Он отпрянул назад, увидев арабскую вязь, две буквы: «МА». «Мустанг» Мопре!..

Схватившись за сердце, он старался осмыслить происшедшее. Образы вспыхивали перед глазами, как яркий свет... Мопре... Испания... Доминик приезжает из Валенсии... Она его любовница... Его сообщница... Они приехали вместе... Чтобы шантажировать Мерибеля. Никогда несчастный Мерибель не был ее любовником... Боже, это ужаснее всего! Сколько лжи... Севр чувствовал, что погибает. Он вышел из гаража, сел на чемодан с миллионами и положил на цементный пол молоток, который до сих пор не выпускал из рук. Как она водила его за нос, шлюха!.. Человек, прятавшийся где-то в комплексе, это Мопре! Все наконец становилось понятным! С фермы они прямиком отправились в квартиру Доминик. Он поставил машину и ждал. Ждал чего? Севр пока не знал... Постепенно все выяснится... Но правда находилась где-то здесь, рядом. А вот и доказательства, детали, которые раньше не поддавались объяснению, теперь выстраивались в логическую цепочку, обретая смысл: будильник, который Мопре завел перед тем, как в спешке покинул квартиру... пропавший плед... консервы, украденные в кладовой универмага... все... все... получало объяснение. Когда Мари-Лора наткнулась на Мопре, он ее убил. Вполне естественно. У него не было выбора... Когда сейчас Доминик ушла, Мопре заклинил замок... Но зачем? Зачем? Потому что деньги по-прежнему лежат в чемодане... Просто теперь ему нужно договориться с Доминик. Теперь они его убьют. Это неизбежно!

Севр поднялся, посмотрел в глубь прохода, туда, где сгущалась тень. Они придут оттуда? Постараются его окружить? Они, конечно, знали, что он спустился в подвал. Они с него глаз не спускали из какой-нибудь соседней квартиры. Куда бежать? А стоило ли бежать?.. Он поднял молоток, взял чемодан и пошел вверх по пандусу. Сад был по-прежнему пуст. Вокруг только окна. Ему казалось, что все эти окна наблюдают за ним. Исподтишка. Он сделал шаг к крытому входу, затем еще один... Они видели его. Они не позволят ему уйти. Он добрался до входа. У него сложилось впечатление, что он идет по болоту, буквально вытаскивая ноги из пористой почвы. Сумеет ли он защититься? Зачем теперь ему деньги? Он продолжал брести к залитой солнцем эспланаде. Теперь она уже совсем рядом.

Потом он очутился на дороге, ведущей к комплексам. Никто не появился. Он свободен. Оставалось только добежать до поселка, позвать на помощь... Он колебался. Может, он ошибся? Но почему? «Мустанг» здесь. Мопре тоже. Тогда? Следовало бы все обдумать, проанализировать. Он слишком устал. Еще минуту назад он считал, что во всем разобрался. Теперь он уже и не знал. Мопре! Да, разумеется, он... Только это Севр и мог утверждать. Но почему Мопре сразу направился в комплекс? У него же не было никаких причин прятаться. О том, что произошло на ферме, он узнал из газет после своего отъезда. Тогда он сделал то, что следовало бы сделать полиции. Он следил за передвижениями Мари-Лоры, надеясь не без оснований, что она его выведет на беглеца. Он вновь шантажировал, имея более веские аргументы... Это не лишено оснований. Тогда Доминик? Доминик, которая была его любовницей? Что ж, Доминик, возможно, не солгала хотя бы в том, что она пришла в квартиру, чтобы встретиться там с любовником, а нарвалась на другого мужчину, которого, несомненно, сразу узнала. Мопре ей, должно быть, не раз говорил о своем патроне. После того как прошел первый страх, она все испробовала, чтобы выйти на свободу и предупредить сообщника...

Все сходится, да не совсем. Севр чувствовал, что нечто от него ускользнуло. Действия Мопре он мог объяснить. Например, смерть Мари-Лоры уже не таила никакой загадки. Мопре преследовал Мари-Лору, будучи вполне уверен, что в чемодане спрятано целое состояние. Он опоздал на несколько секунд. Когда он на нее напал, то чемодан уже стоял в лифте. В остальном... Инсценировать автомобильную катастрофу совершенно не сложно... ключи... здесь тем более не возникает никаких вопросов. Мопре тоже занимался продажей квартир. Вполне возможно, что именно он и заключил сделку с Доминик и ее мужем. Естественно, что он мог сохранить дубликат ключей. По сути, все, что говорила Доминик о своих отношениях с Мерибелем, было правдой. Однако она имела в виду Мопре. Но поведение самой Доминик приводило Севра в смятение. Он не мог понять саму Доминик. Все то, что она говорила, все то, что она делала в течение этого последнего дня!..

Севр превратился в сплошную боль... и эта самая боль ему повторяла, что Доминик искренне сжимала его в своих объятиях. Мопре был не кем иным, как мелким жуликом. Мопре и Доминик действуют заодно. Вот это и невероятно. И все же... Оставалась иная гипотеза. Доминик — не сообщница Мопре, а пленница. Мопре схватил ее, увел куда-то, чтобы допросить. Теперь, разузнав все детали, он предложит обмен: Доминик на миллионы. Поэтому он и не показывался или пока не показывался. Он ждал. Но почему? Чего он ждал?

Севр еще раз посмотрел на поселок, раскинувшийся позади него... потом посмотрел на комплекс, белеющий перед ним как отвесная скала, вернулся назад и остановился на секунду перед крытым входом, он внутренне сжался, он чувствовал, что голова ушла в плечи, как будто его держали под прицелом. Быть может, Мопре вооружен? Вполне вероятно. Он прошел через крытый вход, обошел металлическую конструкцию, которая медленно вращалась как гроздья курительных трубок, служивших мишенью на ярмарках. Так что же? Пора. Севр бросил молоток подальше, как бы показывая, что сдается, что заранее принимает условия противника. Он поставил чемодан на землю, отошел от него на несколько шагов. Вот! Можно брать. Он отказывается. Подняв голову, он пристально разглядывал безмолвные фасады. Теперь он походил на нищего певца, ожидающего милостыни. Никогда еще он не попадал в столь жалкое, отчаянное положение.

Глава 12

Ни единого шороха. Но знал ли Мопре, с кем имеет дело, если Доминик отказалась говорить? Если по необычайному стечению обстоятельств Мопре не читал газет и не слушал новостей, то он по-прежнему считал, что его противник — Мерибель. Вот поэтому он так и осторожничает. Севр подошел совсем близко к бассейну, сложил руки рупором и завопил:

— Мопре!

Его голос отразился от стен, и краткое эхо повторило: «...пре... пре...» Севр медленно шарил глазами по окнам, пытаясь угадать, какое же сейчас откроется. Он попробовал крикнуть еще сильнее и подольше потянуть звук:

— Мопре-е-е-е!

Он закашлялся, глаза наполнились слезами, отчего фасады раздвоились. Он больше ничего не видел, потом протер глаза, поднял голову. Над ним сиял обширный прямоугольник голубого неба, по которому пробегали почти прозрачные облачка, слепившие его глаза. Непроницаемые стены, на которые падала тень, резко контрастировали с ними. Севр встал так, чтобы лучше видеть эти стены, и крикнул изо всех сил:

— Mo-пре!

Его должны были слышать везде. Но почему никто не отзывался?

— Mo-пре! Я оставляю вам деньги!

Выкрикнуть имя было довольно легко. Чего никак нельзя сказать о целой фразе. Слова падали, словно тяжелые камни. Севр поднял чемодан и ушел из сада, еще раз внимательно осмотрев его напоследок. Он направился к южным воротам, набрал воздух в легкие и выкрикнул:

— Mo-пре!

Свод ворот создавал прекрасную акустику, и на этот раз раздался душераздирающий крик. Севр ждал. Вот-вот должен прозвучать ответ. Неизбежно! Но вокруг шумел только резкий ветер, который стал усиливаться.

— Mo-пре!.. Го-во-ри-те!..

Почему он молчал? Это глупо. Он не мог не догадываться, что его обнаружили. Может, он услышит, если крикнуть ему от следующих ворот? И Севр с неподъемным чемоданом вновь тронулся в путь и остановился в том месте, которое посчитал наиболее удачно расположенным.

— Mo-пре! Выходите!..

Он теперь и сам толком не знал, в какой части комплекса находился. Те же слегка будоражащие воображение и разбегающиеся перспективы фасадов. Одни бесконечные окна сменялись другими окнами. Он видел только окна, они образовывали гигантские правильные ряды по горизонтали, по вертикали и походили на чудовищный кроссворд.

— Mo-пре!.. Mo-пре!..

Встревоженный зов метался, как в клетке. Ясно. Мопре не хотел отвечать. Он изматывал противника. И действительно, после каждого выкрика Севр слабел. Но он не уходил с поля боя. Он, возможно, рухнет совершенно обессиленным, бездыханным, но заставит Мопре обнаружить себя и вырвет у него признание.

— Mo-пре!

Голос ослаб. Иногда он едва долетал до конца сада, потом эхом отзывался в холле — но в каком? который не был закрыт? — затем звук устремлялся по лестничной клетке, повторяя на каждом лестничном марше: «Mo-пре!.. Mo-пре!..» — перед тем как исчезнуть во тьме этажей. Силы окончательно покинули Севра. Он сел, прислонившись к стене. Грудь горела. Он прерывисто дышал. Он увидел себя в своей конторе: важный, с властными жестами, окруженный телефонами, магнитофонами, пишущими машинками. Он пощупал свою бороду потерпевшего кораблекрушение, которая покалывала пальцы. В этом чемодане есть все, чтобы купить целый мир!!! Мир без Доминик!.. Он поднялся. Привычным жестом он поднял чемодан и вышел. Сколько раз он входил, выходил? Сколько раз он звал? Он поднял голову, как затравленный зверь, и завопил:

— Доминик!

Она ему досталась не для того, чтобы тотчас ее потерять! Всему есть предел, даже абсурду. Он едва волочил ноги, таща свои миллионы, но все же медленно шел вперед и время от времени, как когда-то стекольщик или точильщик, издавал крик: «Доминик!» Хриплый крик, подобострастное предложение никого не интересующей услуги. Наконец он прошептал про себя: «Доминик!..» — и этот зов отозвался в нем самом. Он едва шевелил губами и все же это эхо со всей своей мощью оглушило его. Он говорил «Доминик!» уже не языком, не горлом, а венами и костями. Он весь обратился во внимание, словно кудесник, собирающийся сотворить чудо.

И чудо произошло. Он наткнулся на тело. Доминик лежала здесь, распростершись на плиточном полу комнаты, которую он не узнавал. Неподвижная. С растрепанными волосами. Еще теплая, но уже не по-настоящему теплая. Встав на колени, Севр протянул к ней руку. Долгое путешествие закончилось. Он уже не испытывал страданий. Она жертва, и он, в некотором роде, тоже... Он вообразил, что можно влезть в другую шкуру. Смешно!.. Он гладил ее по руке, у него сложилось впечатление, что он находился и здесь, и где-то еще. Этот стол, эта картотека. Это было агентство, оно осталось так далеко, это агентство «Морские ворота». В голове гудит, словно в туннеле. Он преодолевал огромные пространства. Может, для того, чтобы встретиться с ней! Он отпустил ее руку, она скользнула на меховую подкладку плаща. Так отдергивает лапку испугавшийся зверек. Потом он наклонился, приложил губы к ее лбу. Лоб был холодным. Он не осмелился закрыть полураскрытые глаза, потому что никогда не закрывал глаза мертвецам. Он просто не умел. Странно, но он успокоился. То, что ему нужно было делать, следовало делать немедленно. Плакать он будет позже, если у него останутся слезы. Он увидел, как встает на ноги, как выходит и как тщательно закрывает дверь. Подлинный Севр теперь шел сзади, словно призрак другого Севра. И этот другой направился в гараж. В первый раз он оставил чемодан. Миллионы! Слово, имеющее значение для живого. А для того человека, который сейчас удалялся, сгорбившись, прижав к животу руку, это слово обозначало лишь смешную кучу бумаги. Он шел из последних сил. Больше он не думал даже о Мопре, который, возможно, сбежал. Машина! Пригнать машину, погрузить тело и тут же поехать в жандармерию. Затем... Сначала машина, если только Мопре не уехал на ней.

Нет. Она стояла на месте, блестящая, искрящаяся в отблесках света. Когда Севр открывал дверцу, то увидел свое отражение на поверхности кузова — огромное расплющенное лицо, походившее на водосточный желоб, и большие руки, как у палача. Он словно смотрел в кривое зеркало. «Бардачок» был открыт. Промасленная тряпка валялась на полу. Пахло оружейной смазкой. В тряпке был завернут пистолет. Безусловно, именно из этого оружия Мопре убил Мари-Лору и отправил на тот свет Доминик. Севр нерешительно посмотрел на сложную приборную доску. Он включил зажигание, нажал на стартер. Мотор завелся сразу, наполнив грохотом подземелье. У Севра никогда не было машины с автоматической коробкой передач. Две педали его стесняли. Он не знал, куда деть левую ногу. Он резко дал задний ход, сильно затормозил. Едва он прикоснулся к педали газа, как «мустанг» преодолел подъем и вихрем вылетел в сад. В последнюю секунду он вывернул руль, едва не задев ворота. Наверняка он попадет в аварию, так и не добравшись до жандармерии. Подошва сапог была слишком толстой, и он не чувствовал педали. Он снял ногу с педали, и машина остановилась.

При дневном свете он получше рассмотрел указатель скоростей. Он включил первую, медленно доехал до агентства и аккуратно подвел машину к входной двери. Он старался ради Доминик. Он опустил спинку правого переднего кресла, сделав нечто вроде шезлонга. Тело будет полулежать в достойной позе. Он снял два стопора, удерживающие капот, откинул его назад и широко раскрыл дверцы. Теперь он сможет бережно положить Доминик на сиденье. Затем он вошел в агентство. И вдруг заметил другой чемодан, тот, что Доминик привезла из Сен-Назера. Там, конечно, лежала только что купленная одежда. С одной стороны, деньги, с другой — костюм, чтобы совершить побег... Он не сдержал слез, которые внезапно брызнули из глаз. Сейчас он один, он мог вдоволь плакать.

Он поднял голову Доминик, чтобы обхватить ее за плечи. Кровь прилипла к волосам. Раны не было видно. Скорее всего, смерть наступила не от пули, а от удара рукояткой пистолета. Он просунул правую руку под ее ноги. Тело налилось свинцовой тяжестью. Он поднялся и, покачиваясь, направился к красной машине... Словно ожившая рекламная афиша, которую он сам некогда рассылал. Большая спортивная машина стоит перед комплексом, о котором можно только мечтать. «Вы покупаете счастье!..»

Он положил Доминик, тщательно поправил плащ, осторожно, чуть придержав тело, бесшумно захлопнул дверцу. Она казалась уснувшей. На ветру шевелились волосы. Но глаза, эти ужасные глаза! Севр повернулся и отправился за чемоданами. Он поставил их на заднее сиденье. Бросил последний взгляд, чтобы запечатлеть в памяти картину, которую больше уже не увидит. Он завел мотор, повернул, доехал до входа. Вдруг перед ним возник силуэт, поднялась рука, держащая пистолет.

Севр даже не успел принять никакого решения. Он просто слишком резко утопил педаль. Машина прыгнула. В тот же момент вдребезги разлетелось лобовое стекло, усыпав колени Севра битым стеклом. Он увидел человека, согнувшегося пополам. «Мустанг» вздрогнул, как бы преодолевая препятствие. Он искал ногой тормоз, опять ошибся и дал газ, наконец остановился и пешком двинулся к Мопре. Тот лежал на животе, все еще сжимая пистолет. Струйка крови, извиваясь, стекала в канаву. Его левая рука сжималась и разжималась, словно пульсирующее сердце. Скончается ли он тоже? Севр перевернул его и резко отпрянул. Умирающий прошептал:

— Твоя взяла!

Это был не Мопре, это был Мерибель.

Эпилог

— Вы поняли уже, — сказал Севр, — что на ферме остался труп Мопре.

Молодой атташе посольства пробежал глазами наспех сделанные записи.

— Какая необыкновенная история, — прошептал он. — И все же, господин Блен...

— Простите, Жорж Севр, запомните хорошенько, что меня зовут Жорж Севр.

— Да... да... разумеется! Однако дайте мне привыкнуть... Вы также и Шарль Блен с момента вашего приезда в эту страну. Сколько времени с тех пор прошло?

— Вот уже четыре года.

Молодой человек поднялся и прошел на террасу, за ним последовал и Севр. Атташе показал рукой на здания со смелыми конструктивными решениями, напоминающие башни, которые возвышались над крышами других строений.

— И вы сумели все это построить...

— Здесь иная ситуация, чем во Франции, — сказал Севр. — Как зернышко, брошенное в здешнюю землю, превращается в дерево за несколько недель, так и один доллар приносит целое состояние в считанные дни. А если долларов много, то и говорить не приходится. Разумно использовать капитал. Но это моя профессия.

— Что навело вас на мысль приехать именно сюда?

Севр пожал плечами.

— У обломка кораблекрушения не спрашивают, почему его прибило именно к этому берегу, а не к тому. Так сложились обстоятельства.

— Какие обстоятельства?

Севр вернулся назад и сел за просторный стол красного дерева, пододвинул своему гостю шкатулку с сигарами.

— Не важно, — сказал он устало. — У меня были деньги, одежда, адреса... Один раз и мне в жизни немного повезло... Я смог покинуть Францию и выбрал страну, которая не выдала бы меня французским властям, если случайно меня разыскали бы здесь.

— И все же почему вы сообщили в посольство, кто вы есть в действительности?.. Заверяю вас, ваше заявление произвело громадный эффект.

— Хотя прошло уже столько лет?

— Видите ли, «дело Севра» осталось чем-то вроде загадки истории. Я тогда жил во Франции. Прошло много месяцев, но разговоры не прекращались... Подумайте сами: три смерти. Мерибель, его жена и таинственный труп, не ваш, не вашего зятя... Похищено пятьсот миллионов. И единственный человек, который мог пролить свет, исчез.

— Все меня считали убийцей.

— О нет. Выдвигались самые экстравагантные предположения. Полиция же хранила молчание.

— Я тоже читал газеты, — не без горечи сказал Севр. — С двухнедельным опозданием, но они ко мне приходили... И возможно, это опоздание и делало для меня содержание статей еще более жестоким. Предполагалось в основном, что я бежал, уничтожив всех своих близких. Не так ли?

— Истина заключается в том, что никто так и не понял, что произошло на ферме.

— Но теперь вы, — сказал Севр, — прекрасно видите, что Мерибель убил Мопре, а потом подстроил так, чтобы его самого приняли за убитого. Эта мистификация ввела меня в заблуждение. Что произошло на самом деле, я не знаю. В это время я листал записную книжку Мерибеля в Ла-Боле. Но представить не трудно. Мопре по неизвестным мне причинам вернулся. Мой зять, отличавшийся жестокостью, выстрелил ему в голову из ружья. Затем... он придумал, как инсценировать самоубийство. Ему нужен был свидетель, человек, который в некотором роде будет присутствовать при его самоубийстве, и он вынуждает Мари-Лору позвонить мне. Я приезжаю, охваченный страшной тревогой. Ведь я не сомневался, что он покончит с собой... Да, он ловко все придумал. Как могли у меня возникнуть подозрения? Мопре и Мерибель были примерно одинакового роста. Мерибелю только оставалось надеть на Мопре охотничий костюм. Добавьте обручальное кольцо, часы, бумажник... добавьте прощальное письмо на письменном столе. Великолепная маскировка. Моя бедная сестра была совершенно убита горем... Мое поведение тоже можно понять, ведь я знал о его махинациях.

— Да, я понимаю...

— Когда я подошел к двери, Мерибель толкнул ставни, разрядил ружье в воздух, затем положил оружие рядом с трупом, вновь открыл ставни, выскочил в окно и скрылся на «мустанге». Должно быть, он спрятал его достаточно далеко, чтобы не вызвать у меня подозрений. Вот так он и провернул дело! Только он ни секунды не задумался, что кто-то еще мог иметь не меньше оснований, чем он, поступить так же.

— Из боязни скандала? От отчаяния?..

— Да... и по другим, более интимным причинам.

— Все предельно ясно, — сказал молодой человек, — по меньшей мере то, что касается вас... но ваш зять... Вы полагаете, что он прямиком отправился в комплекс?

— Нет сомнений: ключи от квартиры Фрека у него были. Трудно найти более безопасное место. Никто не знал, что Мопре приехал во Францию. Таким образом, он не слишком рисковал.

— Вы говорили, что после его смерти при нем обнаружили два фальшивых паспорта, на одном из них была приклеена фотография Доминик Фрек.

— Совершенно верно! Полагаю, что из-за этих паспортов и погибла Мари-Лора.

— Минутку! Здесь я теряю нить.

— Ну как же, — продолжал Севр, — Мерибель не имел возможности вернуться домой и взять чемодан, в котором лежали не только миллионы, но и эти два паспорта. Обстоятельства вынудили его дать соответствующие указания Мари-Лоре, вы согласны? У него не было выбора. Итак, что же он ей сказал? «Ты мне принесешь туда-то чемодан, который возьмешь там-то». То есть он попросил Мари-Лору сделать примерно то же самое, что и я.

— И не проходит и часа, как приезжаете вы?

— Скажем, он услышал, как приехал некто. Он вынужден покинуть квартиру Фрека и спрятаться в другом здании. Где именно, я не знаю. Также понятия не имею, как он жил. Хотя это не важно... Далее, полиция начинает следствие. Мари-Лора отвечает на разнообразные вопросы и, возможно, начинает догадываться о скрытой жизни мужа. Она была скромной, застенчивой, но не глупой. Что же спрятано в чемодане? Ей хочется знать. И она открывает его. Она находит там миллионы и паспорта, что доказывает намерения Мерибеля уехать с другой женщиной...

— Понимаю. Ревность!

— Но это еще не все. Будете пересказывать наш разговор, обязательно подчеркните этот момент. Мари-Лора думала не только о мести. Приехав в комплекс, она хотела объясниться с мужем и отнести мне деньги. Иначе зачем она привезла этот чемодан? Достаточно было сдать его в полицию. Ей, однако, нужно спасти меня, потому что теперь она уверена, что Мерибель — негодяй. В этот момент и происходит встреча у лифта, в который она только что поставила чемодан. Видите ли... Куда он ее завлек? Что ей сказал?.. Мари-Лора — простая женщина, цельная натура. Она наверняка бросила ему в лицо оба паспорта. Он понял, что разоблачен, и убил ее.

— То же самое случилось и с мадам Фрек?

— Думаю, да, — печально сказал Севр. — Он следил за нами. И перехватил Доминик, когда она возвращалась... Вы помните подробности?

Севр взял сигару, вдохнул ее аромат, задумался, глядя на нее.

— Я никогда не переставал думать о случившемся, — продолжал он. — Чтобы покончить с наваждением, есть только одно средство: рассказать правду, всю, ничего не утаивая. Вот почему я и позвонил вчера в дипломатическую миссию. Мне следовало прийти туда лично. Но тогда все решили бы, что я пришел с повинной. Никогда! Не важно, кто я, Севр или Блен, здесь я чувствую себя сильным. И я таковым намерен остаться.

— Вы хотите, чтобы с вами разговаривали на равных, — сказал атташе.

— Вот именно. Я намереваюсь сторицей возвратить долг жертвам Мерибеля. Вам предстоит найти способ, как это сделать законным путем. Я также хочу приезжать иногда во Францию на несколько дней. Но мне должна быть предоставлена свобода действий, я не собираюсь отчитываться перед кем бы то ни было. Вы об этом позаботитесь?

— Боюсь, что это не так просто.

— У моей страны здесь немалые интересы. Ей требуются такие люди, как я. Нужно строить плотины, стадионы. А я прошу так мало.

— У вас во Франции остался кто-то из близких вам людей? Это из-за них?

Севр медленно положил сигару в шкатулку, сложил руки и закрыл глаза.

— Доминик! — прошептал он. — Я ее похоронил там... в дюнах. Она принадлежит мне. Я построил город и заслужил право подарить ей могилу.

Послесловие

Послесловие... А для чего? Чтобы ответить тем читателям — а их не так уж мало, — кто, перевернув последнюю страницу, задается вопросом, не ввели ли мы их в заблуждение. С одной стороны, они ждут, надеются, требуют такой концовки, которая полностью бы изменила смысл истории, рассказанной нами. С другой — они хотят, чтобы эта концовка, несмотря на свою неординарность и необычность, оказалась правдоподобной, почти будничной. Иными словами, они хотят, чтобы после того, как тайна оказалась раскрытой, роман сохранил некую поэтическую ауру, возникшую именно благодаря этой тайне. Короче говоря, они требуют, чтобы все менялось, оставаясь неизменным.

Мы прощаем фокуснику его трюки, потому что он не раскрывает их секреты. Автору детективных романов мы не верим никогда. Он должен показать руки и вывернуть карманы. У него выигрыш оборачивается проигрышем. Его упрекают в том, что он нашел чересчур банальное решение!

Банальное... Когда иллюзионист манипулирует со своими аксессуарами, он знает, какой произведет эффект, когда же писатель обрисовывает изначальную ситуацию, то он и сам не представляет, как будет развиваться его идея, куда она его приведет и чем все это закончится. Его упрекают в том, что он прибегает к трюкам. Согласны! Но опять-таки следует понимать, что «трюки» придумываются по ходу действия, оттачиваются, уточняются по мере того, как развивается фабула. Их досконально понимаешь только тогда, когда опускается занавес. Вот чего читатель не успевает заметить. Он не без наивности полагает, что все уже сказано с самого начала и что автор вволю водит его за нос. Ему даже не приходит в голову, что автор движется на ощупь, испытывает нерешительность, сворачивает с дороги и в результате в поиске истины опережает читателя всего лишь на один шаг. Нужны доказательства? Пожалуйста!

В процессе написания «Морских ворот» мы задавались вопросом: кого же «мустанг» должен сбить — Мерибеля или Мопре? И в том, и в другом случае фабула не могла измениться коренным образом, просто повествование велось бы «с лица» или «с изнанки». «С лица» — если Мерибель действительно покончил с собой, «с изнанки» — если он только сделал вид, что покончил с собой. Живой Мерибель — какая неожиданная развязка! Читатель не преминул бы нас упрекнуть за такой поворот событий, но и не хотел бы, чтобы все произошло иначе. Нам следовало идти на риск. Не без некоторого сожаления!..

А не интересней было бы вести рассказ не от имени Севра, а от имени Мерибеля? Тогда бы читатель присутствовал при втором визите Мопре, когда Севр ненадолго уехал с фермы. Читатель сопереживал бы Мерибелю, участвовал бы в разработке плана действий при невольном сообщничестве жены Мерибеля, наблюдал бы за комедией, разыгрываемой Мерибелем в курительной комнате, закрытой на засов, увидел бы, как тот убегает на «мустанге». С ним бы мы приехали в комплекс, вошли бы в квартиру Доминик, квартиру, которую мы в спешке покинули при неожиданном приезде Севра. А потом мы проследили бы за Мари-Лорой, затем...

Стоит ли продолжать? Мы переживали бы сомнения и надежды убийцы, а не невиновного. Но и другие версии имеют право на существование. Предположим, что историю начинает рассказывать Мари-Лора... И тогда очевидно, что именно она становится главным действующим лицом в сцене, когда Севр, потрясенный кажущимся самоубийством Мерибеля, решает занять место покойника... Затем Мари-Лора отвечает на вопросы полицейских. Мари-Лора обнаруживает в чемодане два фальшивых паспорта и направляется за разъяснениями к мужу... Разве такой поворот событий не заслуживает внимания?

Увы! Мари-Лора умирает слишком рано!

А Доминик появляется слишком поздно. Разве не интересно было бы выслушать любопытную и волнующую историю этой молодой женщины, которая в поисках возлюбленного попадает во власть таинственного незнакомца?..

Итак, мы сделали свой выбор. Мопре стал первой жертвой, хотя кое-кто напрасно называет наш выбор «трюком», а Севра — главным действующим лицом. Найденное решение представляется наиболее удачным. Мы считаем, что именно при таком раскладе читатель получает наибольшее удовольствие от книги. Ведь в конечном счете детективный жанр подчиняется только этому закону.

Но судьба Севра не должна затмевать три другие. Они как бы накладываются на его судьбу. Их присутствие, поверьте нам на слово, не делало повествование легче и до самого конца несчастный иллюзионист рисковал оступиться, что-то забыть, где-то перегнуть палку. Каждый трюк не придавал автору уверенности. Напротив, он таил опасность, потому что ученик волшебника — а именно им является автор каждого романа — может знать преимущества своего изобретения и не подозревать о скрытых подвохах.

Не нам судить, выиграли ли мы предложенную партию. Точно так же мы не рассматриваем это послесловие как свою защитительную речь. Просто мы уже не раз замечали, что сегодняшний читатель уже не тот, что в былые времена. Он не такой хитрый, но более недоверчивый. Он хочет пасть жертвой обмана, но тут же обвиняет автора, что тот его обманул. Он ставит под сомнение детективный роман, упрекая его в том, что он написан так, а не иначе. Но именно в детективе находит свое отражение наша многообразная жизнь. Вот почему хороший читатель не будет его «глотать», а станет читать небольшими кусочками, стараясь «расшифровать», потому что истина заключается не в том, что написано, а в том, что осталось за рамками повествования. Зритель соглашается смотреть фильмы, смысл которых от него ускользает, он по-своему «домысливает» фильм. Читатель охотно читает романы, где происходят правдоподобные события. Почему же именно детективному роману отказывают в праве изображать действительность, следуя законам жанра?

Для того чтобы создать ощущение двусмысленности, детективный роман описывает исключительную ситуацию, но вовсе не прибегает к трюкам. Это известно. Если ситуации банальны или совершенно неправдоподобны, вполне справедливо ставить их под сомнение, но когда автору отказывают в праве придумывать неординарные события, то тем самым наносят удар по жанру, который якобы любят.