Морские ворота

Белая горячка

Постукивая молоточком по моим коленным чашечкам, Клавьер повторял:

— Неважно!.. Неважно!..

Я смотрел на его лоснящийся череп. В тридцать пять лет у него начисто отсутствовала шевелюра, что делало его похожим на постаревшего младенца. Он неторопливо меня осматривал — так знаток ходит вокруг машины, потерпевшей аварию.

— Пьешь много?

— Когда как.

— В среднем?

— Ну... утром чуточку виски, чтобы запустить мотор. Иногда, если устану, около десяти часов... Само собой разумеется, после обеда... Но главным образом — ближе к вечеру...

— Насколько я помню, студентом ты не пил.

— Да, я начал пить после того, как связался с Марселиной. Два года назад.

— Вытяни руку, держи ладонь прямо.

Зря я старался — пальцы тряслись.

— Понятно... Отдохни... Расслабься.

— Но в том-то и дело, старина, что я не в состоянии расслабиться... поэтому я и пришел к тебе.

— Ложись.

Он обернул манжетку вокруг левой руки, заработал резиновой грушей.

— Давление сильно пониженное. Будешь продолжать в том же духе — беды не миновать. Сейчас у тебя работы много?

— Хватает.

— А я думал, что строительство дышит на ладан.

— Так оно и есть. Но я сопротивляюсь.

— Нужно все бросить... на пару недель. И даже...

Он присел на краешек стола и закурил сигарету.

— Ты должен поехать отдохнуть.

Я постарался изобразить улыбку.

— Однако... я еще не дошел до чертиков, я еще не допился.

— Конечно. Но и такое может случиться. Ну вот... Тебе даже не удается застегнуть пуговицу на манжете рубашки... Садись в кресло... Скажи... неужели ты так сильно ее любишь?

Я боялся этого вопроса, потому что сам задавал его себе уже не первый месяц. Клавьер сел за стол, и я почувствовал себя, как на скамье подсудимых.

— Я хорошо помню ее, — продолжал он. — Марселина Лефевр!.. Когда я уехал в Париж, она училась на втором курсе юридического факультета, не так ли?.. Вы вроде даже были помолвлены?

— Да.

— Ну и?.. Что же произошло?.. Вы поссорились?

— Она вышла замуж, за Сен-Тьерри.

— Сен-Тьерри?.. Подожди... Что-то не припомню... Высокий, сухощавый такой. Большой сноб, он еще собирался поступать в Центральную[4]? Сын промышленника?

— Да... У него завод шарикоподшипников в Тьере. У отца огромные владения недалеко отсюда... Впрочем, ты же знаешь... Сразу после Руая — налево... Дорога тянется вдоль парка, километра два, даже больше.

— Приходится заново привыкать, — сказал Клавьер. — Двенадцать лет в Париже — это много. Я уже не узнаю Клермон. А почему она вышла за Сен-Тьерри?.. Деньги?..

Меня томила жажда.

— Да, возможно... Но здесь все не так просто. Не знаю, помнишь ли ты... у нее есть брат...

— Я не знал его.

— Ничего из себя не представляет... он старше и жил за ее счет. Он и толкнул сестру на это замужество после того, как Сен-Тьерри взял Марселину к себе секретаршей.

Теперь у меня появилось желание высказаться.

— Я хочу, чтобы ты понял, это не тривиальная связь. Я тебе объясню... Ты не мог бы дать мне воды?

— Сейчас.

Он вышел. Когда-то Клавьер мне нравился. Мы часто встречались в Доме кино. Марселина тоже безумно любила кино! Но нам не удалось достойно постареть... Чего не скажешь о Клавьере. Он-то стал невропатологом, как и хотел. А что же я?.. Я, который возомнил себя архитектором, этаким Ле Корбюзье! А Марселина, она тоже с легким сердцем забросила науку!

Клавьер принес стакан воды.

— Сначала, — сказал я, — тебе следует разобраться в наших отношениях. Старик Сен-Тьерри больше не выходит из замка. Он очень болен... вероятно, рак печени, хотя он и не догадывается об этом. Поэтому его сын вынужден мотаться из Парижа, где расположены его офис и квартира, в Руая. Естественно, Марселина ездит с ним. Но довольно часто она остается со свекром. Так мы с ней и встретились. Ведь в замке всегда найдется что подреставрировать, и поэтому Сен-Тьерри обратился ко мне.

— Так-так... Он мог бы выбрать другого архитектора.

— Он знал, что я возьму недорого... Ты даже не представляешь, до чего все в этой семье прижимисты!

— Но я не понимаю, как Марселина и ты...

Я залпом осушил стакан, не утолив жажды.

— Она ненавидит Сен-Тьерри, — сказал я. — И сожалеет о содеянном, это несомненно... Ее настоящий муж, в какой-то мере, я.

— Но ты же знаешь, что это неправда... это только так говорится — муж! Прости меня за грубость. Но это входит в лечение. Все-таки признай: ты пьешь потому, что ситуация тупиковая?

— Ты полагаешь?

— Это по всему видно. Как ты представляешь себе будущее?

— Не знаю.

Я посмотрел на свой стакан. За несколько капель спиртного я бы отдал все на свете.

— В каких ты отношениях с Сен-Тьерри? — спросил Клавьер.

— Когда я собрался открыть свое дело, он одолжил мне деньги.

Клавьер поднял руки.

— И разумеется, ты их не вернул?

— Нет.

— Смею надеяться, что это произошло до того! Вы с Марселиной еще не...

— Я же тебе объяснил. Мы не любовники. Если кто и любовник, так это — он, а не я.

Я упорно стоял на своем, глупо, как пьяница. Марселина — моя жена... пусть неверная, но жена! И к черту Клавьера с его лечением!

— Вы часто встречаетесь?

— Что?

— Я тебя спрашиваю, часто ли вы встречаетесь. Не из простого же любопытства, сам подумай!

— Да, довольно часто. Сен-Тьерри много ездит. Он хочет объединиться с одной итальянской фирмой. Его отец не одобряет эту идею. Надо сказать, что старик поотстал от жизни. Но все принадлежит ему, и решающее слово — за ним. Сен-Тьерри спит и видит, когда папаша отправится на тот свет, но ждать осталось не долго.

— Чудно! И ты приезжаешь в Париж, когда его нет?

— Да.

— Это значительно усложняет твою жизнь.

— У меня есть секретарша, и я выхожу из положения. Я никогда там долго не задерживаюсь.

— Кто-нибудь подозревает, что...

— Не думаю. Мы всегда принимали все необходимые меры предосторожности.

— А когда вы встречаетесь здесь?

Я покраснел, поднес стакан к губам, но он был пуст.

— Мы никогда не встречаемся в Клермоне, только в пригородах... В Риоме, в Виши..

— Роковая страсть, — задумчиво сказал Клавьер.

— Да нет же!.. — вырвалось у меня. — Не совсем так... Постараюсь быть как можно более искренним, чтобы ты хорошенько уяснил себе... Мы учились с Марселиной в одном лицее. Нас связывает старая дружба... понимаешь, что я хочу сказать? Что нас объединяет, так это своего рода невзгоды; у нас общая беда. Она мне рассказывает о своей жизни без меня, а я — о моей жизни без нее.

— И таким образом, когда вы встречаетесь, то еще больше терзаете себя.

— И да, и нет. Несмотря ни на что, мы счастливы. Если хочешь знать, мы не смогли бы отказаться от встреч.

— Все это — абсурд, — сказал Клавьер. — Она знает, что ты пьешь?

— Догадывается.

— Но она же видит, в каком ты состоянии. И она мирится с этим!

— Мы не можем смириться с тем, что происходит с нами: ни она, ни я. Но мы вынуждены терпеть. Что нам остается делать?

— Нет, нет! — воскликнул Клавьер. — Нет, старина. Не говори, что ничего нельзя сделать.

— Ты намекаешь на развод? Мы тоже об этом думали. Но с Сен-Тьерри об этом нечего и мечтать.

Клавьер встал передо мной.

— Послушай, Ален... это и есть моя работа: помогать решать проблемы, подобные твоим... Здесь кроется что-то еще, признайся!.. Скажи как мужчина мужчине... ты уверен... что Марселина согласилась бы выйти за тебя замуж, будь она свободна?.. Ну! Это причиняет боль, но у тебя осталось же хоть немного мужества... Ответь!

Я отвернулся, не в силах говорить.

— Вот видишь, — произнес Клавьер. — Ты не уверен.

— Ты не понимаешь, — прошептал я. — Она... да, она выйдет за меня. Но я... Видишь ли, я с трудом свожу концы с концами, я тебе говорил, что у меня дела идут кое-как. Я выхожу из положения, разумеется, но и только. У меня жалкая колымага, а она ездит на «мерседесе». В этом — вся суть!

— Ты рассуждаешь как обыватель, — сказал Клавьер. — И все же опиши мне Сен-Тьерри, ты ведь упомянул о нем вскользь... Если бы ты был женщиной, что бы тебя в нем заинтересовало?

— Дурацкий вопрос!

— Давай, не стесняйся.

— Ну... его умение держаться... обходительность. Он элегантный, светский... с привычками состоятельного человека... Это сразу бросается в глаза...

— Например?

— То, как он произносит: «Дорогой друг»... Его высокомерное безразличие, какие он выбирает бары, рестораны... манера подзывать метрдотеля, разговаривать с барменом... он чувствует себя в своей тарелке, что там говорить! Более того, он обращается с тобой так, что ты рядом с ним чувствуешь себя деревенщиной. Симон, брат Марселины, все это воспринимает как должное... Марселина и та смирилась.

— А ты?

— Я?.. Я же тебе сказал, я ему должен.

— Ты ему, часом, не завидуешь?

— Можно еще воды?

Клавьер улыбнулся.

— Все говорит о том, что я прав. Даже жажда, — сказал он.

Он взял стакан и исчез. У меня разболелась голова. Все эти вопросы... да еще те, что я задавал себе сам... Боже, до чего все надоело! Никто не сможет мне помочь. Клавьер выпишет успокоительное, выразит надежду и отправит восвояси. И все вернется на круги своя. Не следовало мне приходить.

— На, выпей.

Он протянул запотевший стакан. Я чувствовал, как ледяная вода проходит по пищеводу, и потихоньку массировал живот. Он сел за стол и взял записную книжку.

— Это может продлиться долго, — сказал он. — Ты принадлежишь к тем больным, которые любят свою болезнь. Я могу помочь тебе. Вылечить тебя — это другой вопрос. Все зависит от тебя. В первую очередь мне бы хотелось, чтобы ты вернул долг этому Сен-Тьерри. Сколько ты ему должен?

— Два миллиона старыми франками.

— Не Бог весть какая сумма. Займи. Я думаю, что ты легко получишь кредит на семь лет. Тебе придется выплачивать тридцать пять тысяч в месяц. Самое главное — вернуть долг. Хотелось бы также, чтобы ты перестал на него работать. Ты говорил о реставрационных работах в замке. Там большой объем?

— Нет. Обвалилось около двадцати метров стены вокруг парка. Ее просто нужно поднять. Надо также переоборудовать старые конюшни. Они стали слишком тесными. У Сен-Тьерри есть свой собственный «мерседес», а у Марселины — 204-я модель. Мне предстоит построить современный гараж. Заказ я получил от отца.

— Откажись.

— Это мне позволит видеться с Марселиной, если она приедет в замок.

Клавьер заглянул мне в глаза.

— Увидитесь где-нибудь в другом месте!.. Да отделайся же ты от них! Во-вторых, ты должен бросить пить. Но если не принять радикальных мер, то ничего не получится. Тебя нужно вылечить от алкоголизма, старина, ни больше ни меньше. Повторяю — две недели в клинике. Согласен?

Я кивнул головой.

— Завтра и начнем, — сказал Клавьер.

— Дай мне время привести в порядок дела, уладить кое-что.

— Ты ведь хочешь ей позвонить, спросить совета? Я угадал? Где она сейчас?

— В Париже. Мне хотелось бы с ней увидеться, прежде...

— Ален, старина, ты хоть понимаешь, что причиняешь мне беспокойство?.. Тогда сам назначь день.

— Что ж. Сейчас март... Скажем, в начале апреля?

— Идет. Вот адрес.

Он быстро записал в блокноте, вырвал листок.

— Предупредишь меня накануне... Обещаю тебе, что почувствуешь себя родившимся заново. Когда ты станешь, как все, ты найдешь выход, черт возьми! Если нужно порвать, порвешь с ней, а не превратишься в какого-нибудь горемыку! Согласен?

Он проводил меня до двери, похлопал по плечу, открыл лифт.

— Пока же постарайся избегать бистро, если можно. До скорого!

Я спускался вниз, несколько успокоенный. Порвать! Я думал об этом уже давно. Несколько раз случалось, что я принимался за письмо. Но я никогда не шел до конца. Можно порвать, если озлобишься на кого-нибудь. А я ничуть не сердился на Марселину. Напротив, для меня она — роскошь, праздник, радость жизни...

Площадь Жода находилась в двух шагах. Опускалась ночь, с гор дул холодный ветер. Совершенно машинально я зашел в «Люнивер».

— Виски!

Она — мой свет! В памяти всплывали слова Клавьера. Он раскрыл мне правду, как в воду с головой окунул, дыхание аж перехватило, и правильно сделал. Мне следовало наконец признать, что я охвачен не страстью, не исступлением. Сильные страсти, крайние меры — не для меня. Тем более не для Марселины. Мы оба страдали от смутной неудовлетворенности, необъяснимой печали. И когда мы встречались, нам становилось не так зябко. Между нами как бы вспыхивал огонек, к которому мы протягивали руки, поворачивались лицом. Кроме того, нас объединял общий враг!

Виски обожгло горло. Я долго кашлял и, заказав рюмку коньяку, дал себе слово не пить залпом... Да, мы много говорили о нем. Нам нравилось бунтовать. Едва встретившись, например, в гостиничном номере, едва обменявшись быстрыми поцелуями, она начинала:

— Знаешь последнюю новость?

Она раздевалась так, как если бы перед ней стоял Клавьер, кипела злобой, появлялась обнаженной из ванной, держа в руке зубную щетку, губы в розовой пасте.

— И тогда я ему ответила...

А я закуривал сигарету, машинально кивал в знак согласия, вешал пиджак на спинку стула. Несколько минут назад я не лгал... мы действительно представляли собой старую супружескую чету, для которой ласки значили гораздо меньше, нежели сплетни. Закончив заниматься любовью, мы сразу возвращались к нашей навязчивой идее. Вот что по-настоящему доставляло нам наслаждение. Прижавшись друг к другу, мы ему мстили; мы питали иллюзию, что сильнее его; мы назначали новые свидания, наши сердца таяли от охватившей нас меланхолии.

— Какое счастье, что ты рядом, дорогой! Если бы я осталась одна, то, наверное, сошла бы с ума.

На следующий день мы безропотно расставались. Она возвращалась в свои богатые апартаменты, я же поздно вечером садился в поезд, наполненный резкими ночными запахами. И вновь Клермон, мрачные горы, извилистые улицы, резкий ветер, ожидание. В этом городе я превращался в человека ниоткуда. Мне, наверное, следовало бы признаться Клавьеру, что отвращения ко всему этому я не питал. Я пил, чтобы держаться в стороне. В стороне от чего? Он-то, возможно, сумел бы мне ответить. Если он мне вернет здоровье и душевное равновесие, то избавит от горестной отрешенности, которую я так старательно взлелеял и которая заменила мне талант.

Коньяк имел сладковатый, маслянистый привкус и отдавал лаком. Я снова принялся за виски. Последняя рюмка. Я обещал... Значит, вопрос о разрыве отпадает. Эта мысль вывела меня из оцепенения. Подобные мысли приходят в голову по утрам, когда новый день вступает в свои права. Клавьер полагал, что все понимает, но он ничего не понял. С Марселиной я никогда не расстанусь. Потому что в ней воплотилась какая-то часть меня самого, непостижимая, неуловимая, самая ценная. Я пригубил виски и почувствовал себя лучше. Я много раз замечал: первая рюмка всегда пробуждала мои обиды. Я пил как бы собственную желчь. Вторая навевала поэтическое настроение. Я вылезал из собственной шкуры, образы принимали почти болезненную ясность, они сопровождали меня в моих раздумьях. И сейчас, когда я думал о Клавьере, то вновь видел его блестящий череп, отливающий синевой по бокам, там, где он тщательно сбривал свои редкие волосы, родничковую впадинку, морщины на лбу... Эти образы столь явственно возникали перед моими глазами, что мне приходилось замахиваться на них, чтобы прогнать, развеять, как сигаретный дым. Но наибольший эффект оказывала третья рюмка. «Как ты представляешь себе будущее?» — спросил меня Клавьер. Вот теперь я его видел. О! Ничего определенного. Но, в конце концов, Сен-Тьерри много ездил... он всегда мчался во весь опор, независимо от погоды, летом и зимой... И тогда одно неверное движение, камень в лобовое стекло, обледеневшая дорога... крошечная надежда, которая исчезнет с наступлением ночи и которую мне снова придется воскрешать, возбуждать, все больше и больше разрушая при этом свое здоровье.

Я заплатил и вышел. Хмель бродил во мне и вызывал почти радостное возбуждение. Огни города казались особенно роскошными. Я решил вернуться домой. Может быть, пришла почта? Кто знает? Например, меня ждет сногсшибательный заказ — строительство школьных зданий, один из тех проектов, которые приносят сотни и сотни миллионов! Я стану богаче и могущественнее Сен-Тьерри! Ко мне станут обращаться «мсье Шармон». Он будет принимать меня в гостиной замка, а не в холле. Я засмеялся. Очевидно, я несколько перебрал.

Я жил недалеко от собора в просторной квартире, две комнаты которой я превратил в свой офис. Из окон виднелись крыши, облака, вершины Домской горы. Элиана, моя секретарша, оставила записку на моем бюваре:

Я и не знал, что он заедет в Руая. Марселина не говорила мне об этой поездке. Я посмотрел на настольные часы. Почти восемь. Но... если Эммануэль находится в Руая... тогда, наверное, и Марселина здесь? Возможно, старик Сен-Тьерри вот-вот отправится в мир иной? Плохо! У Марселины не будет времени вырваться. Я сел. Я устал от этой игры в прятки. А если я не сдвинусь с места? Если пошлю его хотя бы разок?.. Но я прекрасно знал, что бесполезно прислушиваться к своей совести. Я протянул руку к телефону. Повинуйся, старина, и торопись. Раз Сен-Тьерри оказывает тебе честь и звонит, то торопись! Он ненавидит ждать! Он тебе уже говорил об этом. Я открыл вмонтированный в стену сейф. За несколькими досье стояла бутылка «Катти Сарк». Я еще стыдился собственного порока. Я изрядно отхлебнул прямо из горлышка, хорошенько прокашлялся и, как бы из детской шалости, набрал номер Сен-Тьерри, держа в руке бутылку. Он, наверное, ужинает. Старый Фермен, ведь там все из другого века, подходит церемонно шепнуть ему на ухо, что кто-то позволил себе его побеспокоить. Я отхлебнул еще. Может, и меня не будут беспокоить! Но нет. На этот раз я ошибся. Голос Сен-Тьерри звучал любезно.

— Это ты, Шармон?.. Решительно у тебя дел больше, чем у министра. Я могу тебя увидеть?

— Завтра.

— Нет, сейчас... Это срочно! Через два часа я уезжаю в Милан с Симоном. Так что, сам понимаешь... Сможешь? Ну конечно, сможешь! Я буду тебя ждать у ворот. Это пятиминутное дело, но мне хотелось бы все решить до отъезда... Да! Еще одно... Никому не говори об этой встрече... Когда выйдешь из дому, ты рискуешь наткнуться на кого-нибудь из наших общих знакомых... в разговоре смотри нечаянно не сболтни, знаешь, как бывает: «Сен-Тьерри? Надо же, я как раз к нему еду...» Прошу тебя, будь внимательней... Ни слова. Согласен?.. Хорошо! До скорого.

Он повесил трубку. Я заметил, что у меня влажные руки и на лбу выступил пот. Я медленно сел. Неужели он знал?.. Эта таинственность, что она означала?.. Я еще выпил. Он любил скрытничать. Марселина не раз жаловалась на это. Но сейчас я почуял западню. Напрасно мы с Марселиной принимали всяческие меры предосторожности, все равно мы оставались во власти злого рока. А потом?.. Да, потом!.. Я не решался об этом и думать... Я сказал Клавьеру не всю правду. Но что меня тревожило днем и ночью, внушало тайный ужас, так это именно то... что Сен-Тьерри узнает правду. Я не очень боялся, что он вспылит. И даже если бы он бросился на меня, с каким наслаждением я бы его ударил! Нет, я не боялся его. Я боялся только его презрения. Мне хватало и своего. В течение нескольких часов в этом городе, где вся жизнь зиждется на именитых гражданах, на их ссорах, на небольших скандалах, мне вынесут приговор и приведут его в исполнение. И мне останется только уехать далеко, как можно дальше. А я на это был не способен. Не потому, что у меня не хватит сил все начинать заново, скорее потому, что любое переселение окажется для меня фатальным. Я чувствовал себя зверем, привязанным к своему логову всем нутром, впитавшим в плоть и кровь его запахи, привыкшим к его тропинкам, распознающим его шумы, знакомым со всеми укромными местечками. Даже если когда-нибудь мне придется расстаться с Марселиной, у меня останется тихая радость бродить по этим улочкам, сидеть в этих кафе, возвращаться туда, где недавно проходил. Клавьер хотел меня «подновить». Не очень-то я к этому стремился. Мне сомнительны люди без прошлого. Тогда вставай! Если он на меня набросится, я стану защищаться. Я поставил бутылку на место, разорвал записку Элианы. Защищаться чем? Оружия у меня не было. Я развязал галстук. Голова слегка кружилась. Что же придумать? Я увидел пресс-папье, небольшой кусок кварца с вкрапленными фиолетовыми кристалликами, выступающими, как зубы из челюсти животного. Ей-богу, если придется защищаться, из него получится неплохой кастет. Я немного поколебался, затем сунул его в карман плаща и вышел.

Я потерял много времени, разыскивая свою машину. Если я ею не пользовался два-три дня, то уже не мог найти. В конце концов я натолкнулся на нее за собором. Свежий воздух не развеял пары алкоголя, наоборот, я окончательно опьянел. Вцепившись в руль, внимательно следя за сигналами светофора, я свернул на дорогу в Руая. Я больше ни о чем не думал, тихонько ехал, придерживаясь правой стороны. Вскоре я очутился за городом, затем поехал вдоль стены парка. Я поставил «симку» на обочину, предпочитая прийти на встречу пешком. Я не стеснялся своей машины, хоть и не каждый месяц мыл ее. Мне просто хотелось немного пройтись. Может, после короткой прогулки я приду в себя. Еще никогда Сен-Тьерри не видел меня захмелевшим. Без пяти десять. Я приехал раньше назначенного часа. Я остановился у ворот. В глубине аллеи для верховой езды виднелся замок. На первом этаже горел свет. У крыльца я разглядел белый «мерседес». Как узнать, там ли Марселина? Не знаю почему, я вспомнил вдруг о табличках, висящих в холле дорогих гостиниц: «Просить милостыню запрещено». Я отступил назад и на дороге справа от себя увидел в темноте красную точку сигареты.

— Шармон?

Мне навстречу направлялся Сен-Тьерри. Он бросил сигарету и протянул мне руку.

— Сожалею, что побеспокоил тебя, — сказал он. — Но если я хочу быть в Милане завтра утром, нужно ехать прямо сейчас.

Мне казалось, что его голос доносился издалека, и я старался изо всех сил идти прямо, изображая из себя несговорчивого, вечно чем-то недовольного, раздраженного человека.

— Отцу ничуть не лучше. Врач только что ушел. У него нет никаких сомнений, что конец близок. Но ты же знаешь моего отца. Он болел всю свою жизнь, но сила воли поддерживала его. Так вот, он считает, что это очередной приступ болезни, который он одолеет своей энергией. Он и не думает, что умирает. Естественно, никто ему не перечит.

Он посмотрел на замок. Свет, горевший в правом крыле, погас.

— Наверное, уснул, — сказал Сен-Тьерри. — Ему колют морфий. К сожалению, я не могу отложить поездку, но завтра приедет Марселина. Она всем и займется.

Мои страхи потихоньку развеивались. Судьба старого владельца замка оставляла меня равнодушным. После того как Сен-Тьерри уедет, я смогу без всяких хлопот увидеть Марселину.

— Пройдемся немного, — предложил Сен-Тьерри. — С тех пор как я приехал сюда, я дышу только запахами лекарств.

Он протянул мне свой портсигар, и я совершил ошибку, согласившись взять сигарету. Пальцы дрожали, я уронил ее, поискал на ощупь. Сен-Тьерри посветил на землю фонариком.

— Спасибо.

Он направил луч мне в лицо.

— Честное слово, ты пил!

— Только одну рюмку перед тем, как приехал. Вы мне не дали поужинать.

Я всегда считал делом чести говорить ему «вы». Мы даже чуть не поссорились по этому поводу однажды. «Пожалуйста, если это тебе доставляет удовольствие, — отрезал он. — Но я остаюсь на «ты» со всеми бывшими однокурсниками и не изменю себе». Он остановился на дороге, подождал меня. Я различал его длинную тощую фигуру.

— Напрасно ты это делаешь, — продолжал он. — К подобным вещам быстро привыкаешь, и к тому же это плохая реклама.

— В Клермоне есть другие архитекторы. Вы можете обратиться к ним!

Мне не удавалось взять себя в руки. Я и не догадывался, что ненавидел его до такой степени.

— Ну, если ты так ставишь вопрос! — сказал он. — Очень жаль. Я надеялся сделать тебе крупный заказ. Теперь же я спрашиваю себя...

Он сделал несколько шагов, я последовал за ним, стараясь обуздать свое раздражение, вызванное действием алкоголя.

— О чем идет речь? — прошептал я.

— Это конфиденциально. Я должен быть уверен, что мой отец ничего не узнает. Слухи у нас здесь быстро распространяются.

Он поклялся вывести меня из себя.

— Я умею держать язык за зубами, — сказал я.

Он немного помолчал, как бы обдумывая мой ответ. Мы шли вдоль парка. Стал накрапывать мелкий холодный дождь.

— Можно подумать, что я из всего делаю тайну, — наконец сказал он. — Но на самом деле очень важно, чтобы мой отец не знал о моих планах... Вот и сейчас между нами произошла стычка. Он стал невыносим. Его послушать, так нужно сидеть сложа руки, ничем не рисковать, положиться на провидение. Он не отдает себе отчета, что над заводом нависла опасность, что замок вот-вот рухнет ему на голову! Больше нет моих сил! Здесь можно встретить только кюре, монахинь, попрошаек. Я хочу поговорить с ним о деле, а он бормочет о вечном блаженстве. Если я выскажусь напрямик, он разорит меня не колеблясь...

— Мне кажется, это не так просто.

— Не так просто! Ничто не мешает ему делать подарки всем подряд. Вот почему, когда я уезжаю, я стараюсь устроить так, чтобы Марселина жила здесь. Не то чтобы она его любила, но она, конечно, заботится о нем, посредничает между ним и ходатаями.

Мне хотелось недоуменно пожать плечами. Я не представлял Марселину в этой роли. Я-то лучше знал ее, нежели он!

— Он тебя попросил, — продолжал он, — отремонтировать ограду. Впрочем, мы уже пришли.

Метров двадцать ограды, обветшав от времени, рухнуло. Через проем был виден полуразвалившийся особнячок, где когда-то жили привратники или конюхи. Сен-Тьерри взобрался на груду камней. Я не без труда последовал за ним.

— Бог мой! — заворчал он. — Ты же не стоишь на ногах.

— У меня резиновые подошвы, — сказал я. — Они скользят.

Но он, поглощенный своими заботами, уже не обращал на меня внимания.

— Эта стена, — объяснил он, — в сущности, ограждала его частную жизнь. Теперь же любой может войти в парк: мальчишки, животные или бродяги. Такое чувство, словно они заглядывают в его постель. Кончится тем, что состояние будет растрачено впустую... Совершенно впустую... в то время как мне так нужны наличные... Абсурд!

— Однако...

— Нет. Никакого «однако». Конечно, ты в этом разбираешься. Ты заново отстроишь всю ограду. Но я хочу все смести, понимаешь? Все. Не только эту стену. Но и этот домишко, эти деревья — все, что валится от старости. И все продать. Муниципалитет ищет место, чтобы разбить парк. Вот оно! Ну посмотри, старина... Этот домишко — такой же ветхий, как замок. Он разваливается на глазах... Ты в него когда-нибудь входил?.. Не стесняйся.

Он пнул ногой дверь, она широко распахнулась.

— Входи! Я посвечу.

Он пошарил фонарем по пыльному полу, осветил стоящую с незапамятных времен мебель. С нашей одежды капало. Сен-Тьерри пристукнул каблуком.

— Все сгнило! Если постучать сильней, мы провалимся в подвал. Ну скажи, стоит ли это восстанавливать?

Он погасил фонарь, и я перестал его видеть. Я слышал только, как трещит деревянный каркас, шумит ветер, качая деревья.

— Так вот, — продолжил он, — я предлагаю следующее... Когда ты встретишься с моим отцом, обещай ему все, чего он захочет, но не торопи событий... Это будет не трудно... Разумеется, врач не сказал мне: «Он умрет тогда-то». Но он долго не протянет. Затем наступит мой черед. Никто не знает о моих планах. Даже Марселина.

— А Симон?

— Симон тем более. Я не обязан отчитываться перед шурином. Симон — служащий.

Сен-Тьерри теперь отдавал распоряжения, как, хозяин. Но я не желал проявлять покорность.

— В общем и целом, — сказал я, — вы готовитесь окончательно покинуть Руая?

— Да. Я намереваюсь купить что-нибудь в Италии... Я еще не знаю, в каком уголке... возможно, на берегу озера Маджоре.

— А ваша жена согласна?

— Марселина? Надо думать!

Негодяй! Он распоряжался нашими жизнями... Если он хотел нас разлучить, Марселину и меня, то ничего лучшего не мог и придумать. Быть может, он узнал правду? Но нет, он бы не стал посвящать меня в свои планы. Правда, я мало что для него значил.

— Остается обсудить один вопрос, — сказал он. — Мне не хотелось бы, чтобы ты меня обобрал. Снос строений не такая уж дорогая работа.

Тут преимущество перешло на мою сторону.

— Заблуждаетесь, — сказал я ему сухо. — Прежде всего, это займет уйму времени. Транспортные расходы весьма высоки, затем придется приводить территорию в порядок. Просто выкорчевать деревья недостаточно. Иначе усадьба станет похожа на полигон.

— Сколько?

— Я затрудняюсь сказать так сразу...

— Приблизительно?

— Несколько миллионов.

— Два?.. Три?..

— Больше.

— В таком случае мне выгоднее иметь дело непосредственно с городскими властями!

Он вышел на крыльцо. Я услышал, как он пробурчал:

— Что за мерзкая погода!

Затем он повернулся ко мне.

— Не думаю, что это твое последнее слово. Или ты нарочно стараешься казаться неприятным?

— Не верите, наведите справки. Но на вашем месте я не стал бы искать другого специалиста... потому что у вас нет выбора.

Я еще и сам толком не знал, чего добивался, но какая-то дикая радость обуяла меня, как если бы я схватил его за горло. Я подошел поближе.

— Разве вы мне не сказали, — прошептал я, — что не следует перечить вашему отцу? Если он узнает...

Сен-Тьерри направился к проему в ограде, резко остановился.

— Что?

Он сделал шаг в мою сторону.

— Повтори.

Я сжимал в кармане острый камень.

— Он смог бы... догадаться, — продолжал я. — В отличие от вас, я не привык лгать...

Свет электрического фонаря ударил мне в лицо.

— Ты пьян! Совершенно пьян!

— Выключите эту штуку! — закричал я.

Разумеется, я был пьян. Я чувствовал себя голым, с обнаженной душой, как больной на операционном столе.

— Боже мой! Да выключите же!

Левой рукой я схватил его за запястье. Фонарь упал, освещая нас снизу. Мне показалось, что он поднял кулак. Моя правая рука, вооруженная камнем, нанесла удар сама, клянусь, без моего ведома, вырвавшись на свободу, словно хищник. Она инстинктивно выбрала место, куда ударить. Я почувствовал удар в плечо. Я видел только распростертую тень, луч света выхватывал из темноты лишь покрытое мхом крыльцо, ствол дуба, по которому стекала вода, и черточки дождя. Мое сердце билось с какой-то торжественной медлительностью. Я весь горел, несмотря, на мокрые от дождя руки и лицо. Сен-Тьерри не шевелился. В затуманенный мозг стала просачиваться смутная правда. Я еще держал в руке фиолетовый камень, затем положил его в карман и поднял фонарь.

— Сен-Тьерри! — сказал я. — Давайте поднимайтесь!

Но я уже понял, что он никогда не поднимется. Я присел возле него на корточки. На виске у него расплывался огромный кровоподтек, при ярком свете фонаря он казался еще более ужасным! Две широких красных струйки застыли у его ноздрей, как плохо приклеенные усы. Все это походило на гротескную жуткую маску смерти. Никакого сомнения...

Я погасил свет и тяжело поднялся. Я его убил. Допустим, я его убил! Не я, но что-то, существовавшее во мне, отдельно от меня, его убило. Я не чувствовал себя виновным. Внезапно я резко протрезвел, но в то же время ощущал себя отрешенным от всего. Марселина, наши страдания, наши надежды... все оставалось в прошлой жизни. Теперь я тоже труп. Не пройдет и часа, и Симон примется повсюду искать Сен-Тьерри. Пусть! Меня арестуют. Тут я бессилен. Правда, на меня, вероятно, не подумают. О нашей встрече Сен-Тьерри никому не рассказывал. Поэтому можно допустить, что на него напал бродяга, проникший через проем. Мне достаточно взять у него бумажник, портсигар, зажигалку, чтобы инсценировать ограбление... Я принялся осторожно обыскивать Сен-Тьерри, словно опасался разбудить его. В карманах у него не осталось ничего существенного, только золотой портсигар, зажигалка, так хорошо мне знакомая... Ее ему подарила Марселина... пузырек с таблетками, бумажник, платок. Жалкая добыча! Этот грабеж выгоды не принесет, ведь я ничего не сохраню, придется все уничтожить. Я искал оправданий, бессознательно стремился выиграть время. Впрочем, ради, чего? У меня же не возникало желания бежать. Но эти противоречия смущали меня. Что меня тревожило, так это необходимость оставить тело под дождем. Я раздумывал: а не дотащить ли его до входа в особнячок? Если бы у меня оставались силы, думаю, я так бы и поступил. Но я страшно устал, начал мерзнуть. Я вылез через проем.

К счастью, машину я припарковал вдалеке от ворот и мог безбоязненно включить фары. Я быстро развернулся и помчался в Клермон. Огибая площадь Жода, я подумал о Клавьере. Если Клавьер заговорит — мне конец. Меня охватило столь сильное волнение, что пришлось остановиться у тротуара. Клавьер, разумеется... Он знал, что я ненавидел Сен-Тьерри, что я задолжал ему, что я — любовник его жены... Когда он узнает о смерти Сен-Тьерри, то ни на минуту не усомнится. Что же делать?.. Пойти и сказать ему правду немедленно?.. Он жил в двух шагах отсюда. Я ухватился за ручку дверцы. Но я действительно слишком устал. Мне нужно лечь, поспать... Об остальном, о следствии, о Клавьере, я не хотел больше думать. Я вновь тронулся с места и поехал к собору. Прежде всего, Клавьер обязан хранить профессиональную тайну. И потом, если бы я намеревался убить Сен-Тьерри, разве пошел бы я исповедоваться к врачу? Довод весомый. Нет. Клавьер, как и другие, не смог бы сделать соответствующих выводов. Я нашел свободное место, поставил машину и пересек площадь, еле волоча ноги, дрожавшие от усталости. Дождь и ветер хлестали меня. В холле я глянул на часы: пять минут одиннадцатого. Мне казалось, что ночь длится целое столетие, а она только-только наступила. Я сразу же схватил бутылку и, чтобы согреться, сделал хороший глоток спиртного, снял мокрый плащ. От пресс-папье избавиться не удастся. Домработница или секретарша заметили бы его исчезновение. Я вынул его из кармана, положил в раковину и открыл горячую воду, из другого вытащил все предметы, которые нашел у трупа, свалил их в ящик секретера и запер на два оборота. А ключ повесил на связку вместе с другими ключами. Завтра я продумаю каждую мелочь. Я слышал, как течет вода. Она уносила с собой кровь, стирала следы преступления, очищала мне сердце. Я разделся и принял обжигающий душ. Надел пижаму и халат, раскурил трубку. На пресс-папье не осталось никаких следов. Я его тщательно вытер и положил на стол. Каждый день теперь оно будет на глазах! Каждый день!.. Значит, я надеялся? Но я не хотел питать надежд, потому что убийство не должно оставаться безнаказанным, потому что я гнусный мерзавец, потому что очень уж все просто... Кто-то вам мешает пройти. Удар по голове — и никаких проблем. Я опустился в кресло. Но обязательно отыщется какой-нибудь след, который приведет ко мне. Посмотрим! Со стороны Сен-Тьерри — ничего. Он принял меры предосторожности, чтобы наша встреча осталась в тайне. Что даст осмотр трупа?.. Тоже ничего. Со стороны Клавьера? Я не волновался. Элиана? Сен-Тьерри ей звонил, но звонили и многие другие. Если меня спросят об этом, я скажу, что Сен-Тьерри попросил меня составить смету ремонтных работ, которые хотел провести его отец. Невероятно! Я сидел и убеждал себя, что ничем не рискую. Более того! Марселина овдовела, она свободна! Сумею ли я солгать ей?.. Мои глаза слипались, а дойти до кровати у меня не хватало сил. Мысль по инерции продолжала работать. Марселина придет в ужас, если однажды... Вот где таилась опасность. Ибо и она знала, что я ненавидел ее мужа, что задолжал ему... Но она меня любила, верила в меня. Так как же у нее может зародиться малейшее подозрение?.. Когда она узнает о смерти мужа, то будет настолько потрясена, что не обратит внимания на мое поведение, на мою реакцию. Впрочем, мы с ней свидимся в тот момент, когда в замке будет царить растерянность от этой жуткой смерти... Что уж говорить о старике, на этот раз он не выдержит. Отец после сына... Я появлюсь лишь на одно мгновение, чтобы выразить свои соболезнования. Марселина умела ко всему приспосабливаться, и поэтому она наденет строгий траур. Я ее слишком хорошо знал и заранее мог сказать, что пройдет не одна неделя, прежде чем она согласится встретиться со мной в Париже или в пригородах Клермона. Мне вполне хватит времени, чтобы влезть в новую шкуру, обрести спокойствие, зализать свои раны. Сен-Тьерри, по сути, был негодяем. Несомненно, я виноват, но я мог сослаться на множество смягчающих обстоятельств! Наконец я обрел свободу! Это он душил меня, заставлял пить! С пьянством покончено! Почему бы не лечь в клинику на несколько дней, как мне предложил Клавьер? Это послужит лучшим доказательством моей невиновности, если у него и возникнут подозрения. Я выйду оттуда совсем другим человеком, со свежей головой, готовым к новой жизни. Я женюсь на Марселине, продам свой офис, перееду в другое место, возможно в Париж. Сбудутся юношеские мечты. Марселина не откажется мне помочь. Благодаря состоянию Сен-Тьерри я смогу...

Эта мысль вывела меня из оцепенения, в котором я пребывал. Однако неужели это возможно? Их планы... теперь превращались в мои. Ограда становилась моей оградой. Замок... сносить или реставрировать... это — мой замок. Не снится ли мне или...

Скоро двенадцать. Труп наверняка уже обнаружили. Вызвали врача, сообщили в полицейский участок, следователи выехали на место происшествия. Но дождь, конечно, стер все следы. Марселину предупредили, и она бросилась к своему автомобилю. Нет, она предпочла ехать ночным поездом. Она мне позвонит рано утром, не опасаясь, что кто-нибудь услышит ее. Оставалось только ждать. Я проглотил две таблетки и лег. Мне потребуется много сил.

Я плохо спал, несколько раз просыпался, и когда встал, то чувствовал себя разбитым, как больной, делающий первые шаги после выздоровления. Половина восьмого. Марселина ищет попутную машину. Я принял душ, сварил кофе, проглотил его в кабинете, чтобы, когда зазвонит телефон, сразу снять трубку. Вчерашние мысли путались, голова была пуста. Поэтому в четверть девятого я вынул из сейфа бутылку и основательно полил ее содержимым кусочки сахара. Затем машинально открыл папку с текущими делами, стал перелистывать страницы, поглядывая на настольные часы. Элиана пришла без четверти девять. Я вошел в ее кабинет, который сообщался с моим через обитую кожей дверь. Я купил обстановку офиса у старого архитектора, вкусами напоминавшего провинциального нотариуса. Но через несколько месяцев, когда я устроюсь основательно, отделаю контору в современном стиле, он станет просторнее и светлее. Я уже строил планы!.. Элиана снимала чехол с пишущей машинки.

— Вы видели мою записку, мсье?

Настал момент впервые солгать.

— Да, спасибо. Я позвонил Сен-Тьерри. Ничего существенного, впрочем... Что новенького?

— Не знаю. Я даже не разворачивала газету. Если хотите взглянуть, она в кармане моего плаща.

Я не торопясь взял «Ла-Монтань». Может, что-то сообщалось в рубрике «Последний час»? Нет. Ничего. Новость не подоспела вовремя. Я оставил газету на краю стола и вернулся к себе. Девять часов. Может, у старика начался приступ. Может, он сейчас умирает. Переживания! Марселина, разумеется, не могла мне позвонить.

Неведение превращалось в пытку. Я попытался немного поработать, но случилось то, чего я опасался. Мои глаза непрестанно искали пресс-папье. Этот шероховатый брусок, который я сотни раз держал в руках, теперь гипнотизировал меня. Аметистовые клыки ярко-сиреневого цвета угрожающе сверкали. Камень, казалось, раскрыл свою пасть и напоминал мне чучела голов хищных животных, которые, зевая, показывают острые зубы. Совершенно бессознательно я выбрал самое грозное оружие. Однако я ударил не сильно. Я старался вспомнить, но все окутал туман, как будто бы моя память посредством некого таинственного механизма за ночь опустила ширму, отгородив меня от меня же самого. Я вновь видел дождь, слышал его, он сопровождал мои воспоминания. Я взял бумаги, перенес их на небольшой столик позади меня, а сверху положил пресс-папье. Зазвонил телефон.

— Спрашивают из замка.

А, на этот раз нашли!

— Шармон слушает. Это вы, Фермен?

— Да, мсье.

— Мсье Сен-Тьерри хуже?

— Совсем нет, мсье. Ему даже лучше сегодня утром. Он хотел бы вас увидеть. Вы не могли бы подъехать к одиннадцати часам?

Я ничего не понимал.

— К одиннадцати часам?.. Подождите!

Я хотел выиграть время, придумывая подходящий вопрос, но не сумел. Наугад спросил:

— Кто сейчас в замке?

— Никого, мсье... Мадам Сен-Тьерри предупредила, что приедет поездом, потому что немного устала. Поезд прибывает в двенадцать десять. А господа уехали вчера вечером на машине. Я скажу мсье, что он может рассчитывать на вас.

— Да-да, разумеется.

— До скорого свидания, мсье.

Он повесил трубку. Новость меня сразила. Господа уехали вчера вечером на машине! Что это могло означать? Только одно — Сен-Тьерри жив.

— Элиана, мне нужно ехать. Отмечайте все звонки, как всегда... и говорите, что я занят до шестнадцати часов.

В холле я схватил еще непросохший плащ. Мне нужно было пройтись, убедиться, что я не сплю, что это не сон. Если Сен-Тьерри не умер, он должен сейчас лежать в постели, а не мчаться в своей машине. И уж конечно он не преминул бы донести на меня. Здесь концы с концами не сходились. Я знал, мое тело знало, что он мертв. В кармане я теребил его фонарь, которым осветил рану. Фонарь не обманывал! Этот старый Фермен нес вздор. Накануне, перед тем как лечь спать, он видел «мерседес». Проснувшись, убедился, что он уехал... Но именно это и казалось невероятным. Симон не уехал бы один, он обязательно стал бы разыскивать своего зятя. Если бы он его не нашел, то до сих пор оставался бы в замке, впрочем, как и машина. А если бы Симон обнаружил труп Сен-Тьерри, он поднял бы тревогу. Значит, и он и машина должны находиться в замке.

Я зашел в «Кафе дю Сикль» и заказал грог. В замке меня поджидала западня. Фермен получил приказ вызвать меня, и «они» меня там поджидали. Они! Другие! Все сговорились! Все готовы меня убить! Я увидел, как над бутылками кружатся цветные круги, словно беспечные воздушные шарики. Я выпил свой грог. Осторожно, Шармон! Клавьер тебя предупредил. Как бы не началась белая горячка!

Я сделал крюк, чтобы пройти перед рухнувшей оградой и осмотреть особнячок, прежде чем направиться в замок. Я отдал бы все на свете, лишь бы увидеть полицейского и отбросить сомнения. Но дорога была пустынной. Я поехал медленней. Подозрение нарастало. Затем я подумал, что безусловно не только я имел право осматривать этот уголок парка. Я остановился перед проемом в ограде и вышел из машины, держа в руках карандаш и записную книжку. Если меня заметят, то увидят лишь инженера, занятого своими расчетами. Я перешагнул через груду щебня, заставляя себя насвистывать.

Труп исчез. Я хотел уж повернуть назад. От жуткого страха душа ушла в пятки. Труп исчез. Кровь впиталась в землю. Дождь смыл все следы. Ничего! Я притворился, что делаю записи. Я должен хорошенько подумать. Но я уже столько думал, что голова шла кругом. Я, как крыса в крысоловке, зациклился на своих мыслях. Труп исчез! Значит, Сен-Тьерри не умер... Следовательно, он в замке... Что же делать?.. Я направился к деревьям. Может, он ранен и куда-нибудь отполз? Насколько хватало глаз, я видел только унылую, редкую поросль, показавшуюся в конце зимы. У меня не оставалось выбора. Я должен идти в замок и узнать правду, какой бы она ни была. Дело сделано. С каким облегчением я скажу им: «Да, это я»! Я вернулся к машине и поехал к воротам. Перед крыльцом «мерседес» не стоял, но он наверняка убран в гараж. Замок выглядел как обычно. Я пошел по аллее, остановился, огляделся вокруг, затем медленно поднялся по каменным ступенькам и потянул колокольчик за цепочку. Этот колокольчик всегда напоминал мне школу, детство, молчаливые ряды учеников, страх, что я не приготовил уроки. Если бы я только мог начать сначала, повернуть время вспять!.. Дверь приоткрылась, и Фермен высунул голову.

— А! Это вы, мсье Шармон.

И он тоже точно такой же, как и всегда. Я проскользнул в вестибюль, всматриваясь в лестницу, которая вела в комнаты второго этажа. Эммануэль спал наверху.

— Мсье, будьте так любезны дать мне ваш плащ.

— Спасибо, Фермен. Я долго не задержусь... Как поживает мсье Сен-Тьерри?

— Ему лучше... значительно лучше.

Он подошел ближе и понизил голос:

— Он держится на одной лишь силе воли. Но, боюсь, долго не протянет... По правде говоря, я предпочел бы, чтобы господа остались в замке... Это тяжелая ответственность для меня.

— Они надолго уехали?

Фермен сокрушенно развел руками.

— Мсье Эммануэль не посвящает меня в свои дела... Вчера вечером я хотел замолвить ему словечко. Но он такой же упрямый, как его отец. Жаль, что даже сейчас они живут как кошка с собакой.

— В котором часу они уехали?

— Не знаю, мсье. На службе так устаешь, что мы ложимся спать очень рано. Все это очень печально, мсье, поверьте мне. Не знаешь, кто же здесь хозяин... Мсье, будьте любезны следовать за мной..

Семеня, Фермен продолжал свой грустный монолог:

— К счастью, мадам должна скоро приехать. Когда она здесь, нам спокойней. Что бы мы без нее делали?

Я его едва слушал. С трудом, но я смирился с этой реальностью. Фермен ничего не знал. Это невозможно, невероятно, неправдоподобно, но действительно так. Тогда где же Сен-Тьерри? Фермен поскреб в дверь комнаты и впустил меня. Больной был один, под спину подложены подушки, исхудавшие руки плашмя лежали на простыне.

— Здравствуйте, Шармон... Берите стул.

Голос оставался энергичным, глаза — живыми. Я подошел, держа стул в руке.

— Как вы себя чувствуете, мсье?

— Оставим это... А если встретите доктора Марузо, не слушайте его. Между нами, это старый хрыч, но я привык к нему... Вы видели моего сына?

Внезапно появилась опасность. Старик подозрительно смотрел на меня, приготовившись уловить малейшую неуверенность, колебание, сомнение.

— Он мне звонил вчера вечером...

— А! Не сомневаюсь... По поводу ограды, не так ли?

— Да.

— Конечно, он хочет ее разрушить... Что он вам сказал?

— Э-э...

— Ничего не скрывайте, Шармон.

— Он сказал оставить все, как есть, до его возвращения. Затем будет видно.

Старик приподнялся на локте.

— Потом ничего не будет видно... Подвиньтесь ближе, Шармон... Ответьте мне откровенно... Он вам говорил только об ограде?

Я импровизировал наугад, чувствуя себя все более неловко.

— Он намекал о других проектах, но ничего не уточнял.

— О! Ну да. Я знаю эти проекты.

Он прилег на спину и сказал прерывающимся голосом:

— Он все хочет переделать. Ему не нравится этот дом, Шармон. Он здесь несчастлив. У современного поколения только одно на устах: они хотят быть счастливыми! Я же приверженец старой школы. Я за то, что непреходяще... Так послушайте меня внимательно... Вы мне заново отстроите эту ограду... Немедленно! Я просил вас составить смету расходов. Вы ее сделали?

— Нет еще.

— Не тяните! Я хочу, чтобы работы начались до возвращения моего сына!

Возвращение его сына! Я чувствовал себя еще хуже, чем он.

— Когда он вернется, мы раз и навсегда поставим точки над «i». А если он не согласится, то я оговорю условие в моем завещании. Пока еще я хозяин в своем доме. Все ясно, Шармон?.. Вы работаете на меня, на меня одного... Ознакомьтесь с местом работ. Сделайте то, что необходимо, и возвращайтесь, введите меня в курс... Без лишних фантазий. Восстановите ограду, и ничего более. Спасибо.

Он протянул мне пожелтевшую руку, столь сухонькую, что она походила на птичью лапку, и позвонил в колокольчик. Фермен проводил меня обратно.

— Как мсье нашел состояние мсье?

— Дела идут не так уж плохо.

— Доктор, однако, весьма встревожен.

Он шел за мной до самого крыльца. Я сел в машину. Дело, однако, не сдвинулось с мертвой точки. Что случилось с Сен-Тьерри? Трудно поверить, чтобы ему настолько не терпелось уехать, и он, будучи раненным, отправился бы в путь... Нет. Концы с концами не сходятся!

Так или иначе, надо мной все же висела угроза, правда, уже другого рода. Теперь следовало опасаться не полиции. Тогда кого?.. Я тронулся и поехал напрямик через парк. По крайней мере, я был уверен, что ни один любопытный меня не побеспокоит. Не знаю, как мне в голову пришла эта мысль, но она всецело завладела мной. Сен-Тьерри пришел в себя и, сам того не сознавая, ища убежища, пополз к особнячку... Он там... Он еще там. Он не мог быть нигде в другом месте.

Я выскочил из машины и побежал к особнячку. Дверь закрыта. Он захлопнул ее за собой. Может, он еще жив? В таком случае... что ж, тем хуже для меня... я подниму тревогу... Я не оставлю его агонизировать. Вот где таилась угроза. Я всегда знал, что выдам себя. Во мне нет задатков убийцы. Во мне вообще нет никаких задатков.

Я открыл дверь и включил фонарь. Его фонарь. В помещении никого не было. Я посветил во все стороны. Никого!.. Никаких тайников или потаенных уголков... Он ни за что бы не смог подняться на второй этаж. И все же нужно проверить... Я стал подниматься по узкой лестнице, вздувшиеся от сырости ступеньки ужасно громко скрипели. И на втором этаже — никого. Я осмотрел заброшенные две комнаты. Сен-Тьерри говорил правду. Все прогнило и грозило рухнуть. Теперь?.. Может быть, в подвале? Я спустился вниз, заранее зная результат. Раненый не станет искать убежища в подвале. Дверь находилась под лестницей. Свод был столь низким, что мне пришлось согнуться и идти очень осторожно. Наконец я выпрямился и посветил.

Он лежал здесь.

Я замер. Внимательно осмотрелся... мертв, вне всякого сомнения. Он лежал на спине, руки аккуратно вытянуты вдоль тела. Он не сам спустился и не сам принял такую позу. Кто-то его нашел и спрятал... Симон!.. Ну конечно Симон!.. Я перебрал все возможные варианты, кроме этого... И из всех этот самый бредовый. Колени дрожали. Меня внезапно охватил страх, словно, я заново убил Сен-Тьерри. Я повернулся и быстро поднялся наверх, закрыл дверь. Где же теперь находился Симон?.. Почему он уехал на «мерседесе» один, никого не предупредив?.. Может, он прикончил Сен-Тьерри?.. И что делать мне?

Я вышел из особнячка и побежал к машине. И только там, сложив руки на руле и опустив на них голову, я позволил себе передохнуть, чтобы постараться понять. Не оставалось никаких сомнений. В подвал его упрятал Симон! Какая-то необходимость вынуждала этих двоих отправиться в Италию. Ключ от тайны, возможно, находился там, в Турине или в Милане. Вероятно, достаточно было показать «мерседес», создать иллюзию, что Сен-Тьерри совершил эту поездку... Если обнаружат труп, если дело получит огласку в печати, то не состоятся некие секретные переговоры. Я не понимал значения всего происходящего, но, скорее всего, был недалек от истины. Если Симон быстро, не теряя ни секунды, сообразил, как поступить, то, надо думать, он не располагал временем... Возможно, ему предстояло там предъявить документы... передать подписанный контракт... сделать то, что входило в обязанности Симона. Впрочем, это неплохая идея — спрятать труп в подвале этого строения, куда уже никто давно не заглядывает... В любом случае мне обеспечена безопасность. Симон не знал, что Сен-Тьерри назначил мне встречу. Когда он нашел труп и обнаружил, что, помимо всего прочего, пропал бумажник, то просто-напросто подумал, что преступление совершил какой-то бродяга. Это отправная точка. Я вне подозрений. Если начнется следствие, то ниточка потянется прежде всего к нему. Самый большой риск он взял на себя... Огромный риск, если как следует подумать. Что Симон ответит, когда у него спросят, почему он уехал один?.. Быть может, он скажет, что Сен-Тьерри внезапно бросил его по ту сторону границы? А возможно, он был крайне заинтересован подстроить исчезновение Сен-Тьерри в Италии? Напрашивалось столько предположений, что всякий раз я рисковал запутаться. Но чем больше я обдумывал проблему, тем яснее видел, что мои интересы и интересы Симона противоположны. Раз Симон в некотором роде предстал виновником исчезновения Сен-Тьерри, то пусть и выкручивается. Если обнаружат труп, то я окажусь только в выигрыше. Марселина — вдова, вдова официально, а это в корне изменит всю мою жизнь. Сен-Тьерри при жизни представлял собой непреодолимое препятствие. И мертвый он мог все еще разлучить нас, Марселину и меня, если его не найдут... Тогда что же, найти его, вытащить из подвала и положить там, где он упал в первый раз? Нет. Не я же должен бить тревогу в замке и вызывать полицию. Пусть кто-то другой, посторонний, на которого не падает ни малейшего подозрения, займется этим делом вместо меня. Я предложу старику восстановить особнячок, а не только одну ограду и предложу столь умеренную цену, что он ни за что не упустит подобный случай, обращусь к подрядчику, который, прежде чем приступить к работам, посчитает своим долгом осмотреть особнячок снизу доверху.

Ко мне возвращалась надежда. Я напоминал севшую на мель лодку, которая благодаря приливу вновь закачалась на волнах. Воздух свободно поступал в мои легкие. Я закурил сигарету. Хотелось немного выпить. После стольких кошмарных часов я наконец увидел свет в конце туннеля. Спасение!.. Разумеется, оставался еще Симон... брат Марселины! Но прежде всего Симон должен обеспечить себе алиби. Он способный тип. Даже слишком!.. Я всегда его опасался. Он без зазрения совести использовал сестру в своих интересах. Какую работу он делал для Сен-Тьерри? Мальчик на побегушках, темная лошадка. Но он достаточно хитер, чтобы все взвалить на себя. Я посмотрел на часы. Почти полдень. Марселина скоро приедет. Я снова направился в замок.

— Ну как? — спросил старик.

— Что касается ограды, то никаких проблем. Расходы невелики. Можно использовать тот же камень.

— Очень хорошо. Я об этом думал, но рад, что предложение исходит от вас.

— К сожалению, надо чинить не только ограду, но и особнячок.

— Что? Ну и что с ним, с особнячком?

— Да он разваливается на части. Какой смысл восстанавливать ограду, если он на нее вскоре рухнет.

Старый Сен-Тьерри напряженно следил за мной, нахмурив брови, как бы чувствуя подвох.

— Вы уверены, Шармон? Может, вы преувеличиваете?.. Последний раз, когда я туда ходил, я ничего не заметил.

— Как давно?

Он закрыл глаза, устало вздохнул.

— Верно, — прошептал он, — очень давно!..

— Крыша прохудилась. Я не заходил внутрь, но даю голову на отсечение, что стропила сгнили. Если произойдет несчастный случай, вам придется отвечать.

— Туда больше никто не ходит.

— Тем не менее! Нужно быть осмотрительным. Безусловно, речь идет не о том, чтобы его реконструировать, а о том, чтобы отремонтировать главное.

— Это дорого?

Вновь жесткий взгляд из-за полузакрытых век.

— Нет, в целом можно уложиться в полтора миллиона.

В замке я всегда называл цены в старых франках, только так старик понимал.

— Посмотрим, — сказал он.

— Мне хотелось бы все решить до возвращения вашего сына.

Подобные обороты теперь меня не пугали. Непонятно почему, но я стал смотреть на Симона как на единственного преступника.

— А если ограничиться тем, что поставить опоры?

— В глубине парка очень сыро. Сгниет любое дерево. Рано или поздно зло придется искоренить, а чем дольше вы будете тянуть, тем дороже обойдется ваш ремонт.

— Кто у вас может выполнить работу?

— Мейньель.

— Он дорого берет.

Раздраженный, я сжал кулаки. Из-за глупого упрямства он все провалит. В дверь поскреблись.

— Откройте, — сказал он мне. — Может, это Марселина.

Я так торопился закончить с ним разговор, что сделал вид, что не расслышал.

— Он примет наши условия, — продолжал я. — Сейчас немало безработных.

— Может, это Марселина, — повторил он.

Я поднялся и продолжал разглагольствовать, пересекая огромную комнату:

— Все же лучше пригласить Мейньеля... Он посмотрит, и мы вместе договоримся о цене...

— Не надо горячиться!

Уже взявшись за ручку двери, я бросил ему:

— И если ваш сын уже общался с Мейньелем... Он ведь думал о нем, я знаю.

Я открыл. На пороге стояла Марселина, элегантная в своем просторном дорожном плаще. Она вытянула губы, изображая поцелуй, и шепнула:

— Как он?

— Такой же упрямый, как и раньше.

Она вошла и, уже надев маску, вежливо обратилась ко мне:

— Мсье Шармон, ну, как чувствует себя наш больной?

Но старик так же быстро напустил на себя трагический вид, слабо пошевелил рукой и умирающим голосом произнес:

— Мое бедное дитя, я думаю, что пришел конец. А тем не менее твой муж все же уехал... Со мной здесь никто... не считается.

Она наклонилась, чтобы поцеловать его.

— Не нужно так, отец... Я ведь специально приехала, чтобы не оставлять вас одного.

Я с трудом сдерживал свою ярость. Все пропало! Если бы только Марселина приехала минут через десять!.. Радость свидания с ней исчезла. Теперь я должен уходить. Здесь на меня смотрели как на простого служащего. Но, возможно, сначала разыгрываемая комедия и завораживала меня. Обреченный старик изображал агонию. Эта женщина обращалась к нему «отец», хотя называла его «слабоумным старикашкой», когда мы встречались. И я, убийца сына... и мужа. Нет! Невозможно. Это просто сон!

И все же я подошел к кровати.

— Что решим с Мейньелем?

Марселина сгорала от желания увидеть меня наедине. Она погрозила мне пальцем:

— Мсье Шармон, не могли бы вы отложить свои дела? Я догадываюсь, что речь идет об этой проклятой ограде. Так пусть она подождет! Отец сообщит мне свое решение, а я передам вам его ответ... я как раз собиралась съездить в Клермон во второй половине дня. Я заеду к вам. Договорились?

Если бы она только знала, глупенькая! Но настаивать опасно. А отложить на какое-то время, как предлагала она... значит упустить единственную возможность с этим покончить. Нелепая идея мне пришла на ум. Но с некоторых пор у меня появлялись только нелепые идеи. Сколько дней может пролежать труп?.. Я унес все предметы, позволяющие его опознать. Не обернется ли против меня эта мера предосторожности?.. Сколько дней?.. Клавьер прав. Мне просто необходимо лечиться от алкоголизма.

— Договорились? — повторила Марселина.

— Разумеется, разумеется, — сказал я, несколько невпопад, поскольку чувствовал, что проиграл. — Но я предупредил мсье Сен-Тьерри: убытки быстро начнут расти.

В соседней комнате зазвонил телефон. Марселина хотела выйти.

— Останьтесь, — сказал старик. — Фермен подойдет, наверняка кто-нибудь хочет справиться о моем здоровье. Уже неделя, как все время звонит телефон. Если бы даже я и питал какие-нибудь надежды, они быстро бы их развеяли.

Раздались шаркающие шаги Фермена. Трубку сняли.

— Алло... А! Здравствуйте, мсье... Мсье удачно доехал?.. Хорошо, мсье.

Мы услышали, как Фермен направляется к комнате, затем слуга слегка постучал.

— Да! — крикнула Марселина.

Фермен просунул голову в приоткрытую дверь, как он всегда делал.

— Звонит мсье. Мсье спрашивает мадам.

— Извините, — сказала Марселина.

Она вышла, не закрывая за собой дверь. Я застыл на месте. Старик жестом подозвал меня к себе. Ноги стали похожи на костыли, такие же несгибающиеся и одеревенелые. Я изо всех сил прислушивался к разговору.

— Алло... Алло...

Марселина говорила громко, и до меня отчетливо доносились ее слова.

— Я очень плохо тебя слышу... Уже в Милане?.. Да вы оба с ума сошли, разве можно ехать всю ночь! Попадете в аварию, запомни, что я тебе говорю.

Старик потянул меня за рукав.

— Шармон, если Эммануэль вам позвонит... а от него вполне можно это ожидать... помните, вы работаете на меня.

— Алло... Я тебя плохо слышу... Да, я только что приехала... Что?.. Отец, конечно, чувствует себя неважно, но состояние не ухудшилось... Скажи, куда тебе писать...

При этих словах во мне вспыхнула болезненная ревность, хотя теперь для нее не существовало никаких причин. Рассердившись, я обернулся к старику:

— Проще всего вызвать Мейньеля и поручить ему строительство. Вопрос будет решен.

— Алло... Не слышу, дорогой... Алло...

— Не больше полутора миллиона, Шармон. Вы дали мне слово. И потом, я хочу получить подробную смету... Эти расходы могут не облагаться налогами.

Эти трое сведут меня с ума... Нет, двое, поскольку третий... А! Клавьер! Помоги! Я сейчас свихнусь. Я собирался уходить, когда вошла Марселина.

— Вы нас уже покидаете, мсье Шармон?

Пустая улыбка светской дамы. Вот притвора! Ну еще одно усилие, чтобы она ничего не заподозрила.

— Да... Мсье Сен-Тьерри в конце концов согласился пригласить Мейньеля. Завтра я его приведу.

— Так, значит, мы будем иметь удовольствие часто видеть вас здесь?

Она продолжала играть, и это доставляло ей удовольствие, глупышка!

— Я провожу мсье Шармона, — сказала она свекру.

Она закрыла дверь и прислонилась к ней.

— Уф! — прошептала она. — Представляешь, если бы они нас застукали! К счастью, этот в Милане. Можно не волноваться!

— Не волноваться! — ухмыльнулся я.

— Что с тобой?.. Ты кажешься усталым, выглядишь просто ужасно. Я сразу заметила.

— Так, ничего... Несколько переутомился... Давай выйдем.

Мы прошли через столовую — темная мебель, серые обои и тусклый свет, падавший из высоких окон, придавали ей мрачный вид, — затем через вестибюль, облицованный черно-белой плиткой, блестевшей так, что наши силуэты отражались в ней, как в воде пруда. На улице я вздохнул свободней.

— Твой муж... что он, собственно, тебе говорил?

— Я его еле-еле слышала... Ему хотелось знать, приехала ли я, что с отцом, все ли в порядке в замке.

Очевидно, звонил Симон, приглушив голос. Труп в подвале, несмотря ни на что, должен был его серьезно волновать. Мы спустились по ступенькам крыльца.

— С ним бесполезно говорить о Мейньеле и ремонтных работах, — сказал я. — Это только вызовет у него раздражение... Тем более что из-за этого он и поссорился со стариком.

— Ясное дело, что там говорить... Я приеду к тебе в офис.

— Нет. Теперь в этом нет необходимости, раз «добро» получено. Я сам приеду в замок.

— Но когда мы увидимся... без посторонних?

— Все зависит от обстоятельств... Я дам тебе знать.

Разумеется, все будет зависеть от подрядчика! Мы пожали друг другу руки, ведь нас могли увидеть из окна. Я вернулся в Клермон, где пообедал в небольшом ресторанчике, здесь я был постоянным посетителем. Выпил две чашки кофе, рюмку коньяку, закурил сигарету. Мои мысли витали вокруг Симона, словно мухи вокруг куска сахара. Симон стремился выиграть время, но, по сути, его положение было безнадежным. Пока пусть считает, что находится в безопасности. Любой убийца вряд ли выдаст себя, обрадовавшись, что преступление никто не заметил. В течение еще нескольких дней Симон, оставаясь в Италии, сможет создавать впечатление, что Сен-Тьерри находится вместе с ним, благодаря телефонным звонкам, даже письмам. А затем?.. Их поездка не могла длиться слишком долго. Итак?.. Что-то от меня по-прежнему ускользало, и я злился, потому что не мог понять. Симон был слишком умен, чтобы пуститься на такую авантюру, не имея на то веского основания. Я выпил еще рюмку. Рука тряслась — настоящая рука алкоголика, дошедшего до точки. И все же я не столь уж плох. Разве я виноват, если все, что я ни делаю, оборачивается против меня? Я узнавал эту глупую жалость к самому себе. Она возвещала об опьянении. Самое время уносить ноги. Но где найти силы? Как заставить себя встать? Я так отяжелел! Каждое движение давалось с трудом. Опереться о стол, встать, отодвинуть стул, ничего не опрокинув, пересечь зал и затем жить, жить назло всем... Сен-Тьерри хорошо лежать в своем подвале, ведь это он, как всегда, одержал верх!

Все еще шел дождь. Я ехал, смутно различая, скорее угадывая между двумя движениями «дворников» то, что творилось вокруг. Я видел, как люди входили в собор. Они там находили убежище и, возможно, решение всех своих проблем. Я же искал, где поставить машину. Каждый день я объезжал эти старые камни... Я слышал таинственное пение. Иногда вечерами горел свет, освещавший витражи изнутри. Может, мне надо только войти... не через паперть, слишком величественную... а через одну из небольших дверей... Я не смел... Пока не смел!

Я поднялся в свой кабинет и позвонил Мейньелю. Мейньель только этого и ждал, но для проформы не согласился с такой ценой. Что же, мне платить из собственного кармана, чтобы вытащить Сен-Тьерри на свет Божий? Договорились встретиться завтра утром. Мейньель не хотел браться за дело. Деньги! Деньги! Они водились у всех, кроме меня. Вот почему на мне лежало проклятие!

Мейньель представлял из себя типичного уроженца провинции Овернь. Мохнатые брови придавали ему свирепый вид, а волосы были настолько густыми, что дождь на них ложился, словно роса. Порывистый и в то же время осмотрительный, он ходил от ограды к особнячку, нагибался время от времени, чтобы пощупать камень, качал головой с недовольным видом. Я же стоял в стороне и ждал, охваченный тревогой, но полный решимости не торопить его. Он расстегнул кожаное пальто, потому что ему сделалось слишком жарко, отряхнулся, вытер руки.

— Во всяком случае, — сказал он, — при такой погоде не может быть и речи о том, чтобы начать...

— Но это выполнимо?

— Все всегда выполнимо. Но вы сами понимаете, что это за работа!

Он вытащил из внутреннего кармана складную деревянную рулетку, подошел к двери особнячка и поводил по ней медным уголком.

— Чуть нажми — и проткнешь насквозь... Вся прогнила... На мой взгляд, восстановить ее нельзя... по крайней мере, за ту цену, которую вы предложили... Будьте благоразумны, Шармон. Не мне вас учить!

— Может, договоримся? Возможно, нам удастся уточнить цену.

— Хотелось бы надеяться. Внутри строение в таком же плачевном состоянии, как и снаружи, полагаю.

— Не знаю. У меня не было времени его осматривать.

Он вошел. Я последовал за ним. Все должно произойти так, как я задумал. Он зажег фонарь и начал прощупывать стены, ходил вокруг окон.

— Но посмотрите сами, Шармон. Он что, ненормальный, ваш заказчик?.. Восстанавливать такую развалюху!

— Он ею очень дорожит!

Я чувствовал, что Мейньель сейчас начнет возмущаться и силком потащит меня наверх, потом вниз, чтобы доказать, что я ничего в этом не смыслю. Моя репутация от этого только пострадает, но речь шла о Марселине, о моей жизни, о... Он схватил меня за руку.

— Поднимемся! Несущие конструкции еле-еле держатся. Я не понимаю, как вы могли назвать такую цену! Вы поступили легкомысленно! Во всяком случае, я вас не одобряю... Прежде всего нужно отремонтировать лестницу, вы согласны?.. А пол!

Он стукнул каблуком. Эхо отозвалось по всему зданию, затем он кулаком ударил по перегородке.

— Все очень просто, — сказал он. — Нужно заменить все, что сделано из дерева. Абсолютно все. Произвести расчеты. Я не могу поручиться даже за стены.

— Камень прочный.

— Но цемент никуда не годится. В те времена возводили просто толстые стены и не ломали себе голову. Я видел, как работал мой дед, должен вам сказать! Здесь всюду скалистый грунт, поэтому чуть копнут, и подвал готов. Затем нагромождали один на другой крупные камни... Строили прочные на вид развалины. Пример такой развалины у вас перед глазами!

— Однако все же признайте, кое-что хорошо сохранилось.

— Да, — сказал он, смеясь. — Подвал, разумеется, подвал!

Я спускался первым. Он ступал за мной. Под его тяжестью ступеньки прогибались.

— Во всяком случае, — продолжал он, — глубиной старинные подвалы не отличались. Ничего существенного там не поставишь.

— Этот, кажется, довольно просторный.

— Такой же, как остальные! Я-то их перевидел!

— Лестница здесь, — сказал я, направляясь в глубь помещения.

— Не стоит! Я заранее знаю, что он из себя представляет.

— Как?.. Вы не хотите осмотреть?

— Я и так достаточно выпачкался.

Как бы отряхивая снег с одежды, он размашисто похлопал по бокам кожаного пальто, погасил фонарь.

— Подведем итог, — произнес он. — Я готов приняться за дело, но при условии, что старик мне станет доверять. Он, черт возьми, меня знает. Я никогда не драл с него три шкуры... Если он согласен, вы мне позвоните.

Я растерялся. Настаивать бесполезно. Мейньель торопился. Сейчас он уйдет. Я побежал за ним.

— Если я улажу этот вопрос, когда бы вы смогли приступить?

— Как только кончится дождь. Обещают сухую погоду... Завтра, самое позднее послезавтра... Но только чтобы сделать вам приятное.

Клянусь, он специально подбирал слова, чтобы вызвать у меня еще большую панику. Лишние день-два... для него это не имело значения. Для меня же...

Он перепрыгнул через проем в ограде и открыл дверцу своего грузовичка.

— Не позволяйте ему водить себя за нос! — крикнул он. — Когда приступим, он должен вас слушаться.

Я остался один среди обвалившихся камней. Все складывалось ужасным образом. А если старик решит повременить?.. У меня оставалась еще одна возможность — отказаться от Мейньеля и обратиться к другому подрядчику. Но я привык работать с Мейньелем... Он бы не понял... Лучше вернуться к разговору и постараться настоять на окончательном решении. Я обернулся к особнячку и чуть было не крикнул: «Мы еще не уходим!» Как если бы труп бросал мне вызов. Неужели так трудно привести кого-нибудь в этот подвал? Почему кого-нибудь? Почему не действовать самостоятельно? Что мне мешало отважиться? Я заявлю, что после отъезда Мейньеля я спустился в подвал именно потому, что он не захотел его осмотреть... Что тут противоестественного?.. Но, с другой стороны, два дня... только два дня... Если все тщательно взвесить, то я все еще остаюсь хозяином положения. И потом, Мейньель прав: главное — начать. Если старик сочтет, что его втянули в лишние расходы что ж, работы прекратятся. Но к тому времени уже обнаружат труп.

Я зашагал более уверенно. Это только временная помеха. Над Домской горой небо прояснилось. За несколько дней я стал суеверней простого крестьянина. Меня не покидало чувство, что я окружен сплошными символами. Голубой просвет на небе означал, что удача мне улыбнется, что старик уступит. Я сел в машину и вновь направился в замок.

— Мсье очень плохо спал ночью, — объявил мне Фермен. — Утром приходил доктор.

— Мы договорились встретиться...

— Доктор настоятельно рекомендовал не тревожить мсье.

— Тогда прошу вас поставить в известность мадам Сен-Тьерри.

— Хорошо, мсье.

Я не уйду, пока не получу окончательный ответ. В конце концов, надо мной что, издеваются? Я стоял посредине вестибюля, как ходатай, которого собираются выпроводить, а между тем и замок и парк были почти у меня в руках! Я устал ломать комедию!

— О! Мсье Шармон! — издалека воскликнула Марселина. — Что же вы не прошли в гостиную?

Когда она подошла поближе, то искренне встревожилась:

— Что произошло?

— Мне необходимо видеть твоего свекра.

Все напоминало бездарный спектакль с репликами в сторону и театральным шепотом на авансцене. Марселина почувствовала, что я раздражен, и постаралась меня успокоить.

— Я скажу ему, что ты пришел, но, поверь мне, он не в состоянии вести беседу... Около четырех с ним случилось что-то похожее на обморок... Мы не сомкнули глаз... Ты по поводу строительных работ?

— Разумеется.

— Тебе не кажется, что с этим можно подождать?.. Пошли в гостиную.

Гостиная, как и все остальное, походила на музей старинных вещей, наводящих тоску. Здесь царила прохлада.

— Хоть поцелуй меня! — жалобно простонала Марселина.

Я быстро ее чмокнул.

— Если хочешь, я напишу Эммануэлю, — продолжила она. — Он мог бы тебе сообщить о...

— Только не это.

Эммануэль! Что за идиотизм! Просто нет слов. Живой он нас сближал. Теперь, когда я не мог ни сообщить правду, ни подавить гнев, он делал из нас с Марселиной врагов.

— Однако, дорогой, эта история с оградой становится просто смешной.

— Возможно... Но я-то должен работать.

— О! Ладно... Тогда пошли со мной.

Я прошел с ней до двери спальни. Она бесшумно вошла, а я встал у одного из окон. Оттуда был виден уголок парка. Дождь перестал. Черная птичка прыгала среди опавших листьев. Меня мучила жажда. Я слишком много курил. Марселина вернулась, осторожно прикрыла дверь.

— Он сказал, — шепнула она, — что вы пришли к согласию и что тебе следует приступить к ремонтным работам.

— Отнюдь нет!

— Он никого не хочет видеть.

— Послушай, Марселина... Это важно, черт возьми!.. Иди и скажи ему, что я разговаривал с Мейньелем. Расходы окажутся большими, чем мы предполагали. Нужно посчитать... вдвое. Скажи ему просто: вдвое.

Это далеко не окончательная сумма расходов, но с 30 000 франков Мейньель согласится начать работы. А там посмотрим. Марселина проскользнула в спальню. Если возникнет конфликт с Мейньелем, она выступит в качестве свидетеля. Я совершил ошибку. Мне не следовало бы разводить все эти разговоры, нужно было решительно попросить Мейньеля начать работы и не создавать самому себе трудности из-за цен, что меня ставило в невыносимое положение. Но старик тоже хорош! Марселина выскользнула наружу.

— Он отказывается! Согласен на два миллиона, только чтобы его оставили в покое, но не больше.

— Вот видишь, — сказал я, — если бы он был так болен, как говорят, да плевать он хотел бы и на ограду, и на все остальное. Это его очередной трюк. Ты ему ответь...

— Ну уж нет! Это становится омерзительно!.. Я к нему не питаю никаких симпатий, ты же знаешь... но мы не имеем права его так мучить!

— Но это в его духе, — ответил я со злостью. — Пока можно торговаться, он будет дрожать над каждым су и ни за что не уступит.

— Какой ты безжалостный! — прошептала Марселина. — Я тебя не узнаю.

Оставалось только одно средство. Оно внушало мне отвращение, но выбора не было.

— Хорошо, — сказал я. — Объяви ему, что разумней всего написать твоему мужу... Представь все так, как если бы инициатива исходила от тебя, разумеется... Предложить мудрый вариант — не значит его мучить.

Она посмотрела на меня с некоторой враждебностью, поскольку чувствовала, что я скрываю от нее правду.

— Обещаю, что после этого отстану... Иди!

На этот раз отсутствовала она недолго. Когда она вернулась, то выглядела возмущенной и оскорбленной.

— Я же говорила тебе! — выдавила она. — Он очень плох. А тут еще это!

— Что такое?

— Он принимает ваши условия, но хочет, чтобы Мейньель принялся за работу немедленно. Ему нужно, чтобы вы составили раздутый счёт... из-за налогов. Раздутый, он так и сказал. Ты-то его знаешь лучше, чем я. Он еле ворочает языком, а туда же, силится считать. Честное слово, я поражаюсь. Ну и семейка!

Я вздохнул с облегчением.

— Ты позволишь мне воспользоваться телефоном?

И, не дожидаясь ответа, я позвонил Мейньелю.

— Говорит Шармон. Все улажено. Можете приглашать ваших рабочих. Я звоню из замка... На первую очередь работ вам выделяется тридцать тысяч...

— Хорошо, — сказал Мейньель. — Но мне нужно письменное подтверждение.

— Завтра принесу на стройку.

Когда обнаружат Сен-Тьерри, работы вряд ли продолжатся! Я ничем не рисковал, давая подобное обещание.

— Алло... Когда вы собираетесь начать?

— Завтра утром, — сказал Мейньель, — если погода улучшится. Мы приедем к восьми часам.

Я повесил трубку. Марселина стояла за спиной.

— Эммануэль придет в ярость, — заметила она.

— Эммануэль ни о чем не узнает.

Я тут же постарался поправиться, не хватало сейчас совершить оплошность.

— Он ни о чем не узнает, — продолжал я, — потому что ты ни о чем ему не расскажешь.

— Разумеется. Но он скоро вернется. К тому же, если умрет отец, он тебе никогда не простит пустую трату денег... Ты его знаешь. Вы поругаетесь, и нам от этого не станет легче. Подумай, дорогой, и о нас... Я бы на твоем месте не торопилась... Предположим, отец скончается завтра, послезавтра... ты же будешь вынужден все остановить...

— Старик не так уж плох.

— Если бы ты провел эту ночь здесь, то ты бы придерживался другого мнения. Доктор считает, что он безнадежен. Он говорит, что, возможно, уже сегодня нужно звать священника... Впрочем, я предупрежу Эммануэля. Как бы он ни ненавидел отца, его место здесь.

Я пожал плечами. Да, она стала членом семьи Сен-Тьерри!

— А ведь еще вчера ты спрашивала меня, когда мы сможем увидеться наедине, — сказал я со злобой. — Теперь же ты думаешь об уведомительном письме, о траурном платье.

— Я прошу тебя... Войди в мое положение.

— Мы уже не встречались больше месяца.

Она, не отрывая взгляда от двери позади нас, погладила мне волосы.

— Как только смогу, поверь мне.

— Держи меня в курсе, я у себя в офисе.

Но я не сразу возвратился в офис. По дороге я заглянул в небольшое бистро, расположенное рядом с собором. Я был его завсегдатаем. Бистро облюбовали служащие похоронного бюро, которые забегали сюда пропустить стаканчик белого вина, пока шло отпевание. Я заказал рюмку арманьяка и попробовал предугадать дальнейший ход событий. Первым делом Мейньель примется за особнячок, но ему потребуется какое-то время, чтобы выгрузить стройматериалы из грузовика. Затем рабочие приступят к возведению лесов, а он вновь станет осматривать здание. Мне следует появиться попозже. Я не горел желанием присутствовать при обнаружении трупа. Поэтому я не должен приезжать раньше девяти часов. До тех пор они могут еще не забить тревогу. Иначе мне придется сообщить это известие Марселине. В этом и заключалась вся трудность. Как себя вести?

— Гарсон... еще одну.

Оставаться естественным. Безусловно, это событие меня потрясет. Сколько времени он уже лежал в подвале?.. Не так уж и долго!.. И все же меня охватывал ужас при мысли, что я должен буду вновь его увидеть. Мне его покажет Мейньель. Мне придется выслушать его разглагольствования, предположения... Предстоит пережить кошмарный день. А еще эта полиция, эти журналисты... В Италию пошлют телеграмму... чтобы предупредить Симона... О дальнейшем я не мог догадываться. Судмедэксперт даст заключение, что смерть наступила три дня назад. Марселина скажет: «Позавчера он мне звонил». Симон: «Мы вместе уехали...» А я? Что же скажу я?

Я выпил рюмку пастиса и купил пачку сигарет «Руаяль». А я выхожу из игры. Я не хочу больше в этом участвовать. Если понадобится, то я заболею, лягу в клинику, наконец. Они у меня еще попляшут!.. В голове — туман. Хватит! Я вышел. Перед входом в собор стоял катафалк. Еще одно предзнаменование. Вот уже три дня, как смерть бродит за мной по пятам. С меня довольно, довольно, довольно!

Перевалило уже далеко за полдень, когда я вернулся к себе в офис; там меня ждала записка от Элианы.

Неужели опять все сначала?.. Я сел, подавленный. Да нет же! Марселина просто нашла способ вырваться. Зачем все время думать о худшем? Я набрал номер. Сразу же узнал голос Марселины, голос светской женщины. Таким тоном она разговаривала, когда кто-то находился рядом.

— Мадам Сен-Тьерри у телефона... А, это вы, мсье Шармон... У свекра снова был приступ... Он в коматозном состоянии... На этот раз все кончено... По словам доктора, он сможет протянуть еще несколько часов... Да, все это очень печально... Я вынуждена сообщить вам, чтобы вы не приступали к работам... Когда муж вернется, он даст вам о себе знать...

Рядом слонялся Фермен или другой слуга. Во всяком случае, сказать мне было нечего. Я перестал разбирать звуки, исходящие из наушника, походившего на плохо отрегулированный приемник. Я опустил трубку. Все! Больше никто не вытащит Сен-Тьерри из его могилы. Марселина никогда не станет вдовой. А ты, глупый пень, так и останешься тем, кем и был до сих пор — неудачником, ничтожеством, примитивным преступником. Я открыл сейф, сделал наспех большой глоток спиртного, поперхнулся, закашлялся, никак не мог остановиться, слезы выступили на глазах, и я надеялся, что задохнусь окончательно.

Наконец я успокоился. Теперь настал черед предаться всяким досужим домыслам, в чем я уже весьма преуспел. Итак! Старик отправляется к праотцам. Что же дальше?.. Кто вернется из Милана, а? Симон. Симон один. Симону придется давать объяснения... Но как только я подумал о Симоне, то ощутил, что попал как бы в полосу тумана. Что же дальше? Старик после того, как у него началась агония, все еще не сказал своего последнего слова!.. Есть столько примеров, когда, впадая в кому, больной черпает в этом состоянии новые силы и тянет, и тянет еще не один день. Труп в подвале скоро превратится в вещь, в безымянный предмет, станет никем. Даже если случайно его обнаружат, ничто не позволит утверждать, что это — Сен-Тьерри, а не какой-нибудь бродяга. И на сей раз моя судьба целиком зависела от старика. Все равно что биться головой о стену. Нужно ли предупредить Мейньеля? Да. Если он узнает, что старик при смерти, то он все равно прекратит работы, опасаясь, что ему не заплатят. А узнает он об этом, как только приедет в замок. Лучше уж опередить события. Поэтому я ему позвонил и поставил в известность.

— Мне это больше по душе, — сказал он. — Работенка не из приятных.

Если бы он только знал!.. Будучи не в состоянии ничем заняться, возбужденный, я отправился бродить по городу, чтобы убить время. Конечно, мне нужно было изучить кое-какие планы, рассмотреть заявки клиентов, но я совершенно не мог сосредоточиться на конкретном предмете. Я шатался, рассматривая витрины, и искал какую-нибудь уловку, придумывал малейший повод, изобретал способ, который бы мне позволил привести свидетеля в особнячок. Но лишь двое были способны профинансировать работы, только один из них уже умер, а другой вот-вот умрет... Обычно убийцы пускаются на всякие ухищрения, чтобы спрятать тела своих жертв. Я же ломал себе голову над тем, как сообщить, что совершено преступление, и не находил никакого решения. Если только Марселина...

Я вошел в кафе, чтобы ей позвонить, и наткнулся на Фермена.

— Мадам не сможет прийти, — сказал он мне заговорщицким голосом, — мсье соборуют.

— Он, значит, пришел в себя?..

— Нет, мсье. Он все в том же состоянии. Больше нет никакой надежды.

— Предупредите мадам Сен-Тьерри, что я позвоню через час. Я извиняюсь за назойливость. Но речь идет о срочных работах, вы понимаете? Я совершенно не представляю, что должен предпринять.

Невероятно, сколько абсурдных идей, химерных надежд могут пронестись в голове за какой-то час! Я не удержался, выпил еще несколько рюмок. Мысли путались. Тротуар поплыл под ногами. Фонари тускло горели в сумерках. В этот час тени от них были лишь бледными очертаниями, сгустятся и почернеют они позже. Я шел, не разбирая дороги. Дыхание клубами пара вырывалось изо рта, они принимали форму шара, словно в комиксах, и в середине этого шара я радостно писал: «Сен-Тьерри умер...», «Ищите Сен-Тьерри...», «Сен-Тьерри — ку-ку...». Хорошенький комикс, черт возьми! Потом я зашел в незнакомый бар, попросил телефонный жетон и рюмку коньяку. Марселина сразу сняла трубку.

— Марселина?.. Извините, я хотел сказать мадам Эммануэль Сен-Тьерри?

Я чувствовал, что она беспокоится, нервничает. Она, очевидно, спрашивала себя, не заболел ли я. Ну да, заболел. Конечно!

— Фермен передал вам мою просьбу?.. Хорошо, я хочу твердо знать, что же делать — ремонтировать или сносить? Я знаю, что ваш муж хотел все стереть с лица земли... Полагаю, что он остался при своем мнении. Вы ведь в курсе, не так ли?

— Мсье Шармон, неужели нельзя дождаться его возвращения?

— О! Его возвращения! Возможно, он не собирается возвращаться.

— Я ему написала. Через два-три дня все станет ясно.

— Но вам, дорогая мадам, ничто не мешает дать мне заказ. Ему останется только его подтвердить.

От слов «дорогая мадам» у нее перехватило дыхание. Меня это рассмешило. Ее брату, этому славному малому, будет совсем не просто отразить удар, нанесенный ниже пояса. Разумеется, он позаботился, чтобы наложить руку на переписку Сен-Тьерри. Но у него не хватит смелости ответить, что особнячок следует разрушить. Однако, раз он залез в шкуру Сен-Тьерри, он не сможет отказаться от обещания!

— Алло... — Она говорила тихо, так что я с трудом ее слышал. — Алло... Что происходит, Ален?

— Просто я спешу, я взял на себя определенные обязательства. Так я начинаю или нет?

— Лучше не надо, до тех пор пока здесь не произойдет... что-либо конкретное.

— А «конкретное» произойдет скоро?

— Неизвестно. Сердце у него здоровое... Если что-нибудь случится, я поставлю вас в известность, мсье Шармон.

Связь оборвалась. Вероятно, из-за преданного слуги, который повсюду совал свой нос. Что ж, мой славный Шармон, выбора нет. Придется самому браться за работу, как говорил Мейньель. За неприятную работу. Я залпом выпил рюмку коньяку и заказал еще одну — лишь для того, чтобы набраться сил и обдумать одну мысль, которая только что меня осенила. Раз от меня все отворачиваются, то я возьму дело в свои руки как можно скорее — а именно сегодня вечером. Я, Ален Шармон, вытащу труп сам и положу на дорогу у всех на виду. А тот идиот из Милана пришлет письмо, подписанное «Сен-Тьерри». Полиция долго будет разбираться!.. Нет, если подумать, здесь что-то не так. Если Симон находился в Милане, то он не мог в то же самое время быть здесь и заниматься трупом. Я только отводил от него подозрения. Нужно положить труп в самой удаленной части парка, чтобы... Нет! Это ничего не меняло.

— Официант!..

Прошу прощения. Я ошибся. Напротив, если полиция завтра обнаружит труп, то судмедэксперт легко установит, что смерть наступила несколько дней назад, то есть до отъезда Симона. Всем станет ясно, что Симон спрятал свою жертву в кустах, чтобы затем занять его место... Мои рассуждения казались логичными. Оставалось вытащить Сен-Тьерри из подвала!

Меня бросало в жар. Сен-Тьерри был не очень тяжелым, однако существовало препятствие — дюжина ступенек, которые надо преодолеть. Взвалить его на спину? Озноб прошел по телу от отвращения. Взять его под мышки и вытащить?.. Тоже омерзительно. Может, использовать трос?.. Главное — избегать любого прикосновения... по крайней мере, продолжительного соприкосновения. Да, канат, но где я возьму его? Что за увертки! А канат, который я всегда вожу в багажнике на случай аварии? Он длинный, прочный. У меня все есть под рукой, все, кроме мужества. Я мысленно делал скользящую петлю... А как ее потом накинуть?.. Поднять голову... продеть через плечи... но еще нужно поднять руки... Я вцепился в стойку бара.

— Официант... Чего-нибудь покрепче!

— Вы не думаете, мсье, что... На вашем месте я бы остановился.

Он прав. Мне нужна воля, а не алкоголь. Я заплатил и очутился на улице. Ноги тряслись. Если честно, то меня всего трясло. Но я должен... Я должен... Не знаю почему... но должен. Иначе я действительно стану последним подонком. Я расхлебываю... потому что заварил... или скорее я заварил и теперь должен расхлебывать. Наконец я себя понимал, и все звезды, светившие над крышами, понимали меня, обещали мне чудесную ночь, без дождя. Ночь, которая не оставит следов от тела, когда его поволокут по земле. На самом деле ночь такая, о которой можно только мечтать. Ночная тишина и морозец, они отпугнут любопытных. Твоя ночь, Шармон, если ты мужчина!

Я напрасно старался двигаться осторожно, земля трещала так, как будто я ступал по битому стеклу. Давно минула полночь. Городские шумы смолкли. Когда я проходил мимо замка, то заметил слабый свет в комнате старика. Остальные окна оставались темными. Я был совершенно уверен, что никто меня не побеспокоит. Единственная опасность таилась во мне самом. Алкоголь догорал в моей крови, как затухающая трава, которая сильно дымит. Встав на четвереньки, я перелез через проем, слегка запутавшись в канате. Я надел брюки для верховой езды и куртку на меху, чтобы чувствовать себя не столь стесненным в движениях, но канат, слишком долго пролежавший в багажнике, немного испачкался в масле и все время разматывался.

Я остановился на пороге особнячка. Дверь оставалась открытой. Момент настал... Я расстегнул ворот куртки. Я вновь стал задыхаться. Куда я положу труп?.. Может, сначала было бы разумней осмотреть кустарник, росший недалеко от особнячка... Я знал, что старался выиграть время, что хитрил сам с собой, и все же гордился своей прозорливостью, аккуратностью, тщательной аккуратностью! Ни в чем не полагаться на случай. Я пошел в сторону парка. Звезды мерцали на голых ветвях, как весенние бутоны. Я считал шаги: 40... 50... Достаточно. Даже слишком. Дорога осталась далеко позади. Потом вдруг мне стало стыдно. Все это уловка, повод избежать испытания. Нужно только вытащить тело и оставить снаружи. Потом... что ж потом?.. События сами определят продолжение истории.

Я вернулся к особнячку и решительно вошел внутрь, закрыв за собой дверь. Отступать больше некуда. Я снял перчатки, зажег фонарь и поставил его на пол. Он хорошо освещал потолок, но бледно отсвечивал на стены. Я достаточно хорошо видел, чтобы сделать скользящую петлю. Я просунул в петлю ногу и сильно потянул, чтобы испытать канат на прочность. От усилия кровь ударила в голову, запульсировала на шее. Я закрыл глаза, и под веками светящийся диск фонаря распался на зеленые сверкающие пятна. У меня никогда не хватит сил... Я медленно тер виски. Спокойно... теперь лучше. Не может быть и речи, чтобы поднять труп одним махом, только преодолевая ступеньку за ступенькой. Я открыл глаза... Под лестницей что-то шевелилось. Я схватил фонарь и направил его на дверь, ведущую в подвал, но выступающий угол мешал мне как следует разглядеть. Я замер. Мне что-то послышалось... Но в пустом доме всегда что-то может послышаться... Я вытащил ногу из петли, не выпуская фонарь из рук. Он проложил передо мной дорогу, по которой теперь я должен идти. Я сделал шаг, и пол протяжно затрещал. Я резко остановился... Что-то быстро проскользнуло... нечто живое... или почудилось? Может, это перегретая кровь стучит в выжженных алкоголем мозгах? Если бы я не закрыл дверь, то ночь успокоила бы меня. Я чувствовал себя ужасно одиноким, ощущая под ногами реальное присутствие трупа, для которого дом стал союзником. Я глубоко вдохнул воздух, словно собирался нырнуть в пропасть, затем сделал еще один шаг в сторону, чтобы разогнать темноту, скопившуюся под лестницей.

Я чуть не завопил. Крыса!.. Она смотрела на меня... потом крысы не стало... Потом появилась другая... вот еще одна уцепилась лапками за ступеньку лестницы... Их глаза двигались, как крошечные головешки... Клавьер, на помощь! Я вижу крыс!.. Пот заливал глаза. Толстая серая крыса, как бы привлеченная светом, двинулась на меня... все эти хвосты шевелились, извивались... звери, пресмыкающиеся. Веревка, лежащая у моих ног, ожила, петля раздулась, как шея кобры... Я бросил фонарь, наткнулся на стену. Я никак не мог найти дверь. Я умолял Сен-Тьерри выпустить меня...

Потом ночной холод осушил мое лицо. Я очутился на улице. Я побежал. Я бросился в машину. Я полагаю, что потерял сознание. Я ничего не соображал, когда взялся за руль, ничего не соображал, когда вошел в дом. Я рухнул на кровать. Я их еще видел, но все более и более смутно. Толстая крыса исчезла последней. Я совершенно забыл про Сен-Тьерри. Я превратился в человека, которому напомнили, что он смертельно болен. Его тело ему больше не принадлежало. Его рассудок измышлял крыс. А вскоре, возможно, заставит их бегать по комнате, карабкаться по занавескам. Я машинально прижал колени к животу. Клавьер недаром меня предупреждал, но я бы никогда не подумал, что можно так явственно представлять себе подлинных крыс, так подробно, во всех деталях, видеть их шерсть, лапки, коготки. Я на самом деле болен... Собрав остаток сил, я все же поднялся, чтобы утолить жажду. Я выпил два полных стакана воды, прежде чем лечь, зажег в квартире все лампы. При свете я чувствовал себя в некоторой степени в безопасности, но все же боролся со сном. Лежа на боку, я смотрел на пол, заглядывал под мебель. Соборные часы отбивали время. Мимо проезжали грузовики. Я наконец заснул, и когда вернулся из небытия, когда увидел, что везде горит свет, то выпрыгнул из кровати с криком: «Кто здесь?..» Потом вспомнил... Мне нужно лечиться. К счастью, это первый приступ.

Я сварил кофе. Больше в рот не возьму ни капли спиртного. По мере того как я обретал душевное равновесие, я судил себя все строже. Фонарь, канат, перчатки остались там. Необходимо за ними сходить! И потом, все-таки я должен вытащить труп. Через два-три дня... когда пройдет алкогольное отравление. Пока я не в состоянии сделать ни малейшего усилия. О крысах я больше не думал, но они не оставили меня в покое. Они там, они затаились в моих жилах, в моих нервах... В душе царил страх, он мешал мне серьезно, не спеша обдумать создавшееся положение. Я только знал, что перчатки меня выдадут, что я совершил страшную ошибку. Как только я сосредоточивался на этом факте, то где-то в самой глубине своей души испытывал некую напряженность, заторможенность... Движение перекрыто! Спина покрылась холодным потом. В начале я без особого труда смирился с мыслью, что Сен-Тьерри умер по моей вине. Я не учел, что эта мысль пробьет себе дорогу. И теперь она меня постепенно уничтожала. Она закрывала мне доступ в особнячок. Она давала о себе знать, когда алкоголь во мне неистовствовал и принимал форму тех зверей, которые появлялись, чтобы загородить мне проход... Я видел не фурий, я видел крыс, это — гораздо хуже.

Я предупредил секретаршу, что плохо себя чувствую, и попросил ни в коем случае меня не беспокоить. В книжном шкафу стоял медицинский словарь. Статья «Белая горячка», к сожалению, была слишком короткой. Но в ней говорилось о галлюцинациях на почве алкоголизма: крысы, змеи, летучие мыши... все, что обитает в царстве теней и символизирует смерть. Не колеблясь ни секунды, я заперся в кабинете и позвонил Клавьеру.

— А, это ты! — сказал Клавьер. — Говори быстрее, мне нужно бежать в больницу... Так как, решился?

— Я видел крыс.

— Что?

— Крыс, ты понимаешь?

— Ты хочешь сказать, что у тебя был приступ?

Он вдруг стал внимательно слушать. Я его представлял слегка склонившимся надо мной, с чуть повернутой головой, прислушивающимся, подобно настройщику пианино.

— Не знаю, приступ ли это... Думаю... да.

— Послушай... Где это с тобой случилось?

— На стройке.

— Ты тогда выпил много?

— Изрядно... да... прикладывался в течение всего дня.

— Что с тобой произошло?

— А... ну, это — просто... Они выбежали из темного угла.

— Ты был один?

— В этот момент — да.

— Потерял сознание?

— Потом да.

— Как потом?

— Я сначала убежал и потом от потрясения упал в обморок.

Клавьер засмеялся, я чуть было не рассердился.

— Это правда, уверяю тебя. Я их видел.

— Согласен. Ты их видел. Наверняка ты видел настоящих крыс, старина. Если бы с тобой случился действительно припадок, то ты бы сам разобрался... Если хочешь, могу показать настоящих больных, ты сразу успокоишься... Это психи, понимаешь. Они катаются по земле, вопят... А! Я уверяю тебя, что, случись с тобой припадок, ты бы всполошил всех соседей... Нет, слава Богу, до такого состояния ты пока не дошел... я совершил ошибку, когда в тот раз позволил себе пошутить по этому поводу.

— Однако...

— Поверь, Шармон... ты видел настоящих крыс, реально существующих. Их можно встретить на любой стройке. Только ты находился не в своей тарелке... Поэтому-то ты и подумал, что у тебя крыша поехала. Вот так!.. Все очень просто. Приходи все же ко мне в кабинет. Нам следует принять меры. Я тебе говорил и повторяю: у тебя что-то неладно. Когда такие люди, как ты, начинают пить, значит, что-то в жизни их раздражает. Главное — устранить причину этой мании. Пока же, черт возьми, если ты не можешь не напиваться, то добавляй воды в ту пакость, которую глотаешь... И потом, забудь о них, о крысах, или же купи хорошую крысоловку и поставь ее у себя на стройке. Позже сообщишь новости... Ну, до скорого!

Он повесил трубку. Он считал, несчастный Клавьер, что успокоил мою душу. Я смертельно устал. Если эти крысы были настоящими крысами, как он утверждал, то в особнячок их привлек... Я слышал скрежет их зубов, сотен зубов, орудующих, словно тоненькие скальпели. Изо дня в день их число росло, они грызли... грызли... Если я не вмешаюсь, они ничего не оставят. Они быстро сожрут мое преступление и мои надежды. Марселина даже не станет вдовой. Брошенная жена, вот и все... Она примется искать мужа. Симон заявит, что в одно прекрасное утро Сен-Тьерри уехал... Следствие затянется. Дело закроют. Но до тех пор я умру!

Нет, Боже мой, нет. Невозможно, чтобы меня настигла подобная кара! Ведь с крысами можно бороться, ведь можно каким-то образом их прогнать. Пусть их целые полчища, но все равно за один присест они не уничтожат... Время от времени, насытившись, они обязательно делают перерыв... Я отыскал в своей библиотеке одну старую книжку по естествознанию. Детская наивность, но что поделаешь! Я был совсем один и имел право валять дурака... А мне любой ценой нужно получить полное представление о крысах. И я узнал, что их зубы беспрестанно растут и что они вынуждены есть, есть без передышки, даже когда не голодны, чтобы не дать зубам вырасти до чудовищных размеров. Возможно, они ели от страха, что могут умереть, если у них во рту вырастут кошмарные клыки. Они поедали все подряд, мягкое, твердое, охваченные навязчивой идеей — двигать челюстями. Кровожадными их делало отчаяние. Как и меня. Они стремились уничтожить. Я стремился сохранить. Я закрыл книгу. Война объявлена. Но как ее вести? Я позволил себе отхлебнуть немного водки, поскольку это меня успокаивало. Алкоголь меня приободрил. И, бросившись из одной крайности в другую, я сказал себе, что если все тщательно взвесить, то положение не выглядело столь катастрофическим. Я увидел одну или двух крыс. Все остальное — плод моего болезненного воображения. Не существовало никакой причины для того, чтобы подвал кишел крысами. Я вооружусь палкой, вот и все. На ногах сапоги, руки в перчатках, мощный фонарь, прикрепленный к куртке. Чем же я, в конце концов, рискую? Моя ошибка заключалась в том, что я не приготовил должным образом эту вылазку, ничего не предусмотрел...

Я наполнил ванну, долго, тщательно мылся, старательно убеждая себя, что таким образом очищаюсь от суеверных страхов. Как-нибудь мне следует рассказать об этом Клавьеру. Может, во мне сохранились детские воспоминания, отравлявшие мое существование еще больше, чем алкоголь. Я вспомнил, какой ужас я испытал, когда юношей читал в иллюстрированных журналах рассказы об охотниках, окруженных волками. А какое отвращение питал к змеям! До сих пор оно настолько сильное, что летом я не ходил в лес. Мальчишка! Настоящий Шармон — мальчишка. Он совершил преступление, словно мальчишка, которого наказали. И теперь готов на все, лишь бы не смотреть на содеянное.

Зазвонил телефон. Десять часов. Это Марселина.

— Алло... Я беспокоилась, Ален... Да, могу говорить. Фермен и служанка убирают комнаты наверху. Ты не заболел?

— Почему? Вовсе нет.

— Вчера ты мне показался странным!

— Да нет же... Как старик?

— Без изменений... Это может долго продолжаться. Так вот, раз у нас теперь есть сиделка, я подумала, что и я имею право отлучиться... В конце концов, Эммануэль просто обязан приехать! Я сделала достаточно... Как ты смотришь на то, чтобы... завтра?

— Где?

— Не знаю. Может, в Виши.

— Во сколько?

— После трех. Я вынуждена пообедать здесь.

— Договорились.

— Точно? Ты не болен?

— Нет. Заботы одолели. Потом объясню.

— До завтра, дорогой. Я очень рада.

Завтра все уладится. Я поискал в шкафу сапоги. Я надевал их, когда дороги становились грязными, но часто забывал их чистить. Я ко всему относился небрежно. Заботы повседневной жизни меня удручали. Естественно, гуталин засох. Я просто почистил их щеткой. Перчатки я отыщу на месте. Что касается палки... Пока я искал, пришла в голову идея. Иногда я ловил рыбу спиннингом. Он был в хорошем состоянии. Само удилище, прочное и гибкое, напоминало шпагу. Хлесткий удар — и крысы нет. Забавы ради я со свистом рубанул воздух. Прекрасно. Днем я купил фонарь с мощным отражателем и со скобой и стал дожидаться ночи.

Время тянулось бесконечно однообразно. Я даже страдал, потому что старался пить понемногу, ровно столько, чтобы не дрожали руки. Они все равно дрожали. Они дрожали также, если я превышал допустимую норму. Но существовало некое промежуточное состояние, когда я чувствовал себя уверенным, ведя машину, был способен на любые подвиги. Я съел легкий ужин, выпил слабенького бургундского, затем пошел в кино, где немного вздремнул. Ночь вступила в свои права. Я тщательно снаряжался. Голова ясная, я вполне владел собой. И все же в глубине души таилась тревога. Задача передо мной стояла не из легких. Я ехал не торопясь, заметил уснувший замок, остановил машину в перелеске. Держа в руке удилище, пролез, даже не споткнувшись, через проем в ограде и одним махом очутился у двери. Здесь остановился. Сердце сильно стучало. Успокоить невозможно. Я включил фонарь. Помещение выглядело как обычно. Никакого шума. Никакого подозрительного движения. Я поднял перчатки и надел их. Они были ледяные. Я сунул в карман фонарь, брошенный накануне, затем перекинул на плечо канат, больше он меня не пугал. Такая победа придала мне смелости, и я сделал несколько шагов, чтобы осветить лестницу снизу.

Она сидела там... Она самая, смею сказать, и дожидалась меня. Луч света заиграл на ее шкуре, пробежал по извилистому хвосту, напоминающему медяницу. Я направил фонарь прямо ей в глаза, и они засверкали. Переведя дух, я стал внимательно ее разглядывать. Да, это настоящая крыса, и ее можно убить. Страх перерос в жестокость. Я сделал шаг, и видение исчезло. Ее нигде не было, она растаяла на месте. Я приблизился, держа удилище наготове. Дверь, ведущая в подвал, приоткрыта, она ускользнула в узкую щель. Я пнул ногой дверь и открыл ее настежь. От грохота они должны были разбежаться. Я разглядел первые ступеньки винтовой лестницы. Черт, не прыгнут же они на меня сверху! Это же не волки! Еще один шаг. Еще один. Стиснув зубы, я стал спускаться. Лестница была свободна от врагов. Теперь я ее видел вплоть до самого низа. Я мог бы избавиться от стольких глупых страхов. Я встал на предпоследнюю ступеньку. Сводчатый потолок взмыл над моей головой. Я выпрямился. Свет от фонаря скользнул вверх и залил светом подвал...

А!.. Все головы поднялись одновременно, тесно прижавшись друг к другу. Глаза блестели, как осколки стекла, как будто они устилали весь пол подвала. Ни одна крыса не собиралась удирать. Я услышал нечто похожее на рыдание. Рыдал я. Я отступил, держась за стену. Они на меня нападут. Это — неизбежно. В этом замкнутом пространстве я не смогу защититься. Пятясь, я медленно поднимался по ступенькам. Но они казались слишком узкими и тесными. Теперь, когда свет фонаря не беспокоил их, я слышал писк, тонкий, словно иголки, которые вонзались мне в кожу. Изо всех сил я захлопнул за собой дверь. Я их запер. Больше они, наверное, не смогут выйти. Тем хуже. Я дышал столь учащенно, что фонарь дрожал и его яркий свет метался по двери. Но позади все еще слышался писк. Мои ноги подкашивались. Спотыкаясь, я прошел через зал. Их слишком много. Ничего не поделаешь. Невозможно подойти до тех пор, пока... Тогда что же остается? Об этом мне даже не хотелось думать. Я положил канат в багажник и вырулил на пустынную дорогу. По мере того как я удалялся, я испытывал облегчение, которое у меня вызывало отвращение, и отчаяние, леденящее сердце. Я чувствовал себя одновременно спасенным и пропавшим. Сен-Тьерри больше не существовал! Кончился! Исчез! Развеялся! Его можно искать годами. Да и мне самому осталось только забыть его. Но пока я буду его забывать, Марселина мало-помалу тоже отдалится от меня. Он нас связывал. Никогда раньше я не осознавал этого так отчетливо. Отныне она станет жить, испытывая страх перед его возвращением. Впрочем, по закону, ей придется долго ждать, прежде чем она сможет выйти замуж повторно... Я наведу справки, но уже сейчас был в этом уверен... Я поставил машину у собора. В этот час все бары закрыты. Присутствие человека, кого угодно, принесло бы мне облегчение. Но по улице шел я один. Я вошел в дом, положил удилище и фонари. Больше я туда не вернусь. Выпил немного коньяку и проглотил таблетку снотворного. Я по опыту знал, что эта смесь оказывала сокрушительное воздействие, а у меня появилось острое желание забыться! Что-то во мне думало, думало... У меня внутри тоже сидели крысы!

Я выплыл из небытия, когда уже давно наступило утро. Телефон. Я побежал в кабинет. Это Марселина? Да.

— Ален?.. Только два слова... все остается в силе, как мы договорились?

Почувствовав, что я колеблюсь, она продолжила очень быстро:

— У тебя же нет никаких встреч: сегодня суббота.

— Решено. Я тебя жду на вокзале в три часа.

Итак, сегодня суббота. Все началось... Я схватил блокнот, чтобы посчитать дни... все началось... во вторник. Позади неделя. Она зияла за моей спиной, как дыра во времени. Я чувствовал вялость, пустоту и не испытывал ни малейшего желания ехать в Виши. Но потом, побрившись, приняв душ, выпив чашку крепкого кофе, вдруг заспешил ехать. В этой квартире стало невыносимо. Я задыхался. Быстрее на свежий воздух. Дорога. Жизнь.

Увы, над Виши висело мрачное, серое небо. Я обошел парк, прошелся вдоль рядов пустых стульев. Некоторые стояли в кружок, как если бы невидимые существа вели беседу среди опавших листьев. Крупные гостиницы закрыты. Город еще не отошел от зимнего оцепенения. Я уединился в привокзальном буфете, где и пообедал. Плохо. Но существовало хоть какое-то движение: люди несли на плечах лыжи, иногда приходили поезда, можно было хоть о чем-то думать, не вникая в сущность. Наконец я направился к выходу на платформу. Я испытал какое-то легкое волнение, которое в былые времена сжимало мое сердце, когда я поджидал Марселину и представлял, что уже стискиваю ее в объятиях. Но с тех пор...

Я заметил ее. С пустыми руками. Значит, ничего не получится. Она уедет первым же поездом. В противном случае она захватила бы небольшой чемоданчик, набитый всякой всячиной: чулками, флакончиками, кремами. Она брала ночную рубашку и даже вечернее платье, на котором, когда она его вынимала, не было ни единой складки. Она по-дружески мило чмокнула меня в щеку.

— Извини меня, Ален... Я ненадолго. Он при смерти.

— Он умирает столько же времени, сколько прожил!

— На этот раз все кончено. Мне удалось удрать. Они думают, что я в Клермоне. У меня только час... Я ведь расстроена не меньше, чем ты!

На другой стороне площади расположились многочисленные кафе. Мы выбрали одно наугад. Я заказал грог.

— Я тебе не говорила... Я совершенно замоталась... Там живешь как ненормальная. Он заболел.

— Кто?

— Эммануэль, разумеется.

— Что?

— Да что с тобой? Ты словно витаешь в облаках. Эммануэль в Милане заболел, похоже, бронхит. Брат звонил вчера вечером. Ничего серьезного, но на улицу выходить нельзя. Врач запретил... Если отец умрет, то на похороны он не приедет. Весело, ничего не скажешь! О последствиях можешь догадываться... Я его предупреждала, но он ничего не хочет слушать. Это должно было случиться, а все его манера ездить по ночам...

Ее болтовня позволила мне прийти в себя, но я с трудом скрывал свои чувства. Машинально она поправила узел галстука.

— Ты по-прежнему одеваешься кое-как. Неужели ты не можешь купить себе другой галстук? Из этого уже нитки торчат. Я тебе подарю красивый галстук, который я видела в Клермоне в последний раз.

— Ты с Симоном говорила о проведении работ?

— Разумеется. Но он сказал, что решать не ему и что до возвращения Эммануэля ничего не надо предпринимать.

— А Эммануэль скоро вернется?

— О! Как только будет в состоянии выдержать поездку. Возможно, в конце следующей недели... На этот раз хорошо, если бы он задержался подольше. Столько всего надо уладить! И прежде всего этот замок. Он не собирается его восстанавливать. У него возникла идея купить недвижимость в Италии, возможно, на берегу озера Маджоре. Рядом с Миланом. Я была бы очень довольна.

Она и не догадывалась, как своими словами раздирала мне душу.

— Купим яхту, всю из красного дерева. Как-нибудь я на ней отправлюсь к тебе на свидание.

— Послушай, Марселина, ты даже не представляешь, что это за расстояния!

— О! Расстояния! В наше время!.. Между Парижем и Миланом ходит прямой поезд.

У меня чуть было не вырвалось: «А расходы? А потерянное время?» Но зачем еще больше унижаться? Правильно я все же сделал, что убрал Сен-Тьерри! Понемногу своими коварными планами, заманчивыми перспективами он у меня отнимал ее, похищал с каждым днем все больше и больше. Он оставался там, живой, энергичный, а она продолжила свой восторженный монолог:

— Если мы начнем строительство, то тебе придется разрабатывать проекты и ты будешь часто туда приезжать. Эта поездка в Италию... ореол таинственности... мне все ясно. Он что-то наметил... земельный участок... недвижимость... Я допускаю, что он заболел. Но здесь кроется что-то еще. Я знаю его!

— Марселина... скажи откровенно... ты можешь твердо утверждать, что он так и не узнал правды... в отношении нас?.. Да, мы уже это обсуждали. Но я опять задаю себе этот вопрос.

— Что ты выдумываешь? Конечно, он не знает.

— Но как ему пришла в голову идея переехать в Италию?

— Может, ему подсказал Симон. Симон и я, мы иногда болтали. Симон часто говорил, что хватит с него Франции, что это страна скупердяев и низкооплачиваемых трудяг.

— Твой брат может быть в курсе нашей связи?

— Я ему не рассказываю о своих делах.

— Можно не рассказывать... а как-то намекнуть... разве нет?

У нее закралось сомнение.

— Нет, — прошептала она. — Не думаю... Даже если он что-то подозревает... что мне кажется невероятным... Не в его интересах посвящать Эммануэля! Пройдемся немного? После Парижа я ни разу не выходила на воздух.

Мрачная прогулка по пустынным улицам. Марселина говорила о замке, об умирающем старике с каким-то неистовым увлечением, задевавшим меня за живое, как если бы я имел право из-за этого переживать. Хотя именно я задал этот циничный тон. Мне-то нужно было сорвать свою злость. А что касается ее, то я знал, что она испытывала... радость скорого освобождения от зависимости и перспективы стать богатой. От мужа она переняла этот жуткий вкус к деньгам. Она заразилась им, как вирусом. Даже мертвый Сен-Тьерри оставался заразным. Влияние убить нельзя! Призрак на тот свет не отправишь!

Старик умер на следующий день. Меня не было в офисе, когда позвонил Фермен. Эту новость мне сообщила секретарша.

— Можно подумать, что это доставило вам удовольствие, — заметила она.

О да! Это доставило мне удовольствие. Из-за Симона. Кончена комедия! Ему придется открывать карты. После Виши я думал о нем, но так и не смог ничего разгадать. На что он надеется? Может, в Италии он хотел выдать себя за Сен-Тьерри, провести вместо него переговоры? Почему бы нет, если ему приходилось иметь дело с людьми, не знавшими Сен-Тьерри в лицо? Я даже подумывал, не намеревался ли он избавиться от своего зятя раньше? На первый взгляд это казалось экстравагантным. Но все же!.. Он досконально знал положение дел. Неотступно следуя за Сен-Тьерри, он, несомненно, мог научиться писать, как он, говорить, как он. Он, конечно, прикарманил паспорт убитого и теперь останавливается в гостиницах под фамилией Сен-Тьерри и получает на его имя корреспонденцию, по крайней мере, на почте, в отделе до востребования. Одним словом, он мог совершенно спокойно превратиться в Сен-Тьерри. Они не похожи друг на друга, но кто же разглядывает фотографию в паспорте, если нет причин для подозрений? Может, Симон даже обрадовался, когда увидел, что кто-то другой сделал за него работу! А возможно... пряча труп в подвал, он знал, что крысы завершат столь успешно начатое дело. И тогда его поведение вполне объяснимо. Болезнь Сен-Тьерри — хороший повод. Можно не приехать на похороны, но продолжать давать о себе знать, присылая письма. Вполне правдоподобно. Каждый посыльный, каждая горничная согласится за приличные чаевые относить на почту письма в определенные дни. Приедет Симон, озабоченный, расстроенный. «Нет, Эммануэль плох... Но он хотел приехать. Его с огромным трудом заставили соблюдать постельный режим. За ним хорошо ухаживают. Но он такой неосторожный!..» Я понимал Симона. Марселина получит все. Но затем?.. Затем?.. Симон все же не мог вести двойную жизнь, жить во Франции под своим собственным именем, а в Италии — под именем Сен-Тьерри!.. Тогда? Неужели исчезнет и Симон? Чтобы провернуть в Милане крупную операцию за наличные? Затем самолет в Южную Америку, а когда правда пробьет себе дорогу, будет слишком поздно... Пикантно? Но подлинное мошенничество всегда имеет свою пикантную сторону. И все же существовала одна помеха. Труп. В худшем случае, скелет... Симон недаром, говоря от имени Сен-Тьерри, остерегался возобновлять строительные работы. В этом-то заключалась вся соль. Не ведутся ремонтные работы, не находится и труп. Силен мужик!.. Все прояснилось. Даже слишком! Может, я все напридумывал. Но одно из двух: или Симон — пройдоха, и я не далек от истины, или Симон — глупец и не замедлит запутаться в собственной лжи. На похоронах ему придется сбросить маску.

Я позвонил Марселине и выразил свои соболезнования. Она держалась очень достойно, с чуть наигранным волнением. Похороны должны были состояться на следующий день. Она направила телеграмму мужу и ждала от него ответа.

— Поставь меня в известность, — сказал я. — Мне нужно с ним поговорить.

Два дня назад у меня язык не повернулся бы такое выговорить. Сейчас я даже не испытывал ни малейшего стеснения. Не то чтобы я ожесточился, просто я мысленно следил за Симоном, как шахматист, который заблаговременно обдумывает ответную комбинацию. Я забыл про особнячок и про то, что там видел. Крысы!.. Они превратились во что-то абстрактное... Иногда я отрывался от работы, отодвигал от себя бумаги, наваленные на столе, закуривал сигарету. Крысы!.. Мне хотелось им сказать: «Поосторожней... Не торопитесь!»

Ближе к вечеру мне позвонила Марселина:

— Звонил Симон. У Эммануэля состояние неважное. Ему колют пенициллин. Помимо всего прочего, у него пропал голос. — Мысленно я поздравил Симона. Ловко придумано! — Он не приедет. Что поделаешь! Симон передаст его извинения.

— Когда приедет Симон?

— Чтобы добраться быстрее, он рассчитывает завтра вылететь в Париж, там пересядет на самолет компании «Висконт». Для него, возможно, так проще, но мне это очень неудобно. Аэродром у черта на куличках, а у меня столько дел здесь!

— Я могу тебя отвезти.

— Правда?

— Во сколько он приземляется?

— По расписанию — в пятнадцать двадцать.

— Хорошо. Минут за сорок я за тобой заеду. Я буду рад увидеть Симона и привезу вас. Но не покажется ему это странным?

— Нет. Конечно нет. И потом, разве сейчас до приличий!..

Старина Симон! Он не посмел взять «мерседес». Он всего еще лишь верный секретарь. Стеснит ли его мое присутствие? А мои вопросы смутят ли его? Я ведь тоже спрошу его о болезни Сен-Тьерри. И уж конечно заговорю о ремонтных работах. Я заранее знал его ответ. Но эксперимент стоило провести. Я торопил завтрашний день. И каждый раз, когда становилось тревожно на душе, я позволял себе пить чересчур много. Но я твердо решил лечь в клинику, как только дело прояснится. Сейчас мне необходимо очистить душу. После смерти Сен-Тьерри я стал слишком часто приписывать людям низменные чувства. Скоро я начну думать, что пал жертвой всемирного заговора. И об этом нужно рассказать Клавьеру. Это — самое верное доказательство того, что в моей измученной голове что-то медленно выходит из строя. На мою долю выпало слишком трудное испытание. Днем этот кошмар. Ночью снотворное, успокоительные таблетки, которые утром выбрасывали меня из объятий сна, словно корабль, потерявший управление.

И вот я дожил до следующего дня. Еще шел дождь, и я обрадовался, ведь в такую погоду невозможно найти такси. Симон, следовательно, не удивится, увидев меня на аэровокзале.

Фермен был одет во все черное. Зеркала задрапировали. Замок выглядел, словно церковь в страстную пятницу. Марселина вышла ко мне на цыпочках. Она тоже надела траурное платье. Мы осторожно прошли в комнату, где находился покойник. Старый владелец замка в торжественных черных одеяниях лежал между свечами, с недоверчивым видом сжимая в руках четки. Вокруг него я заметил силуэты молящихся и сам замер у изножья кровати. Отец и сын теперь где-то встретились наедине, если это «где-то» существует после смерти, и, возможно, ругались по поводу ремонтных работ. Почему мертвые должны быть менее суетными, чем живые? Я поджидал Марселину в вестибюле. Я бы дорого заплатил, если бы мне позволили закурить. Фермен стоял на посту у двери, впускал посетителей, принимал соболезнования, чуть склонившись, шевеля губами, напуская на себя отсутствующий вид, но тем не менее замечал все происходящее. С ним надо вести себя поосмотрительней. Вот почему Марселина сочла своим долгом разыграть комедию, непрерывно повторяя, что не хочет никого беспокоить, что она могла бы в крайнем случае вызвать такси, что стесняется принять мое предложение. В машине она облегченно вздохнула:

— Как мне все осточертело!.. Скорей бы наступило завтра, тогда можно будет передохнуть! Как видишь, я не огорчена, что Эммануэль не приехал. Он такой же заносчивый, как и этот старый хрыч. Иначе бы визиты, знаки вежливости... все это длилось бы целую неделю.

— Может, он дал указания Симону?

— О! Несомненно. Но Симон обычно слушает, кивает и делает по-своему. С ним мне спокойно. Он быстро все уладит.

Город был запружен машинами, и мы приехали как раз тогда, когда самолет вынырнул из облаков и делал круг над аэродромом. Стали выходить немногочисленные пассажиры. Симон шел первым. В пальто из верблюжьей шерсти, на шее — серый шейный платок, на голове — фетровая шляпа с загнутыми полями. В руках он нес чемодан из свиной кожи. Ни дать ни взять — патрон. Очень довольный, улыбка во весь рот.

— Шармон, какая встреча!.. Очень рад видеть тебя здесь, старина!

Он поцеловал Марселину, обернулся ко мне.

— Ты получил письмо от Сен-Тьерри?

— Нет.

— Тогда скоро получишь... Он мне сказал, что собирается написать тебе.

— Как он себя чувствует? — спросила Марселина.

— Так себе. Он не хочет лежать, но врач запретил ему выходить. Не очень-то удобный больной.

Я не знал, смеяться мне или скрипеть зубами, поскольку все происходило именно так, как я и предполагал.

— Смерть отца не очень потрясла его? — продолжила Марселина.

— Он ожидал этого печального события, в конце концов, возраст есть возраст!

Он ловко забрался на заднее сиденье «симки», а Марселина села рядом.

— Старина Шармон! Надо же, при каких обстоятельствах мы снова встретились... А ты помнишь те времена, когда мы вместе ходили в Дом кино?

Ни одной фальшивой ноты. Предельная искренность с толикой снисходительности. Но Марселина думала сейчас вовсе не о Доме кино.

— Что у него с горлом? — продолжала она. — Он мог бы мне и позвонить!

— Обязательно позвонит. Он мне обещал. А пока он в состоянии только брюзжать. И при этом весьма раздражителен! К счастью, у меня покладистый характер.

— Как идут дела?

— Думаю, неплохо. Ты знаешь его. С другой стороны, итальянцы играют свою игру. Молчат и он, и они. Но впечатление, что все складывается удачно.

— Он оставался все время в Милане?.. Не ездил за город?

— Нет... Он почти сразу заболел.

— Тогда он не сумел пообщаться с теми, с кем хотел.

— Он звонил им по телефону.

— А вот мне он не звонит!

Славная Марселина! В мгновение ока, только потому, что ее самолюбие пострадало, она заставила брата перейти к обороне. Я наблюдал за Симоном в зеркало заднего вида.

— Дела прежде всего, — сказал он.

— Разумеется! — прошептала Марселина. — С какой стати он должен измениться?

Симон предпочел поговорить со мной.

— Ты никогда не ездил в Италию?

— Один раз, — сказал я. — Когда был в Ницце, то решил прокатиться в Сан-Ремо.

— Это не считается. Тебе нужно поехать посмотреть, как они строят. Вот все говорят — американцы! Но эти-то гораздо изобретательнее! Поверь мне, там архитектор запросто может разбогатеть!

Я его слушал так внимательно, что проехал знак остановки. По всей видимости, этот человек не испытывал ни малейшего беспокойства. А ведь он знал, где находится Сен-Тьерри. Он не мог не отдавать себе отчета, что риск все же существует, хоть и минимальный. Когда я объезжал площадь Жода, в голову мне пришла новая мысль, но настолько безумная, что я тотчас ее отбросил. Нет, Симон не подозревал, что Марселина была моей любовницей, по крайней мере, по его виду об этом не скажешь. А если предположить, что он знал об этом, считал ли он меня убийцей Сен-Тьерри? Одну деталь я упустил. Мне никогда в голову не приходила мысль, что Симон мог видеть меня рядом с трупом в тот самый вечер... Если он торопился ехать... если он считал, что Сен-Тьерри опаздывает... в конечном счете, ничто не мешало ему пройтись по парку... и тогда он мог издалека наблюдать за нашей потасовкой. А если у него есть улика против меня, то он вообще действует наверняка... Но какая улика?.. Марселина теперь рассказывала брату, как умирал старик. Симон делал вид, что внимательно слушает, но на самом деле ему-то было решительно наплевать. Я бесстрастно, насколько мог, наблюдал за ним, но его любезное, приветливое лицо человека, всегда готового оказать услугу, ничего не выражало. Вдали показался замок.

— Мы могли бы, например завтра, немного побеседовать? — спросил я.

— Конечно, старина.

— Похороны назначены на одиннадцать, — сказала Марселина.

— Тогда, скажем, в десять часов. А о чем пойдет речь?

— О планах Сен-Тьерри. Я составил смету. Или, точнее, сделал кое-какие расчеты. Это обойдется очень дорого. Мне хотелось бы немного обсудить...

— Охотно... конечно, я в этом совсем не разбираюсь. Но твои предложения я ему передам. Конечно, если все будет подтверждено расчетами. Он обожает цифры.

Симон любезно улыбнулся, показывая, что весьма снисходительно относится к причудам патрона. Что ж, это не сон!.. Ведь именно он пустился в гнусные махинации, а не я. Его спокойствие начинало меня пугать. Я остановился у крыльца. Он пожал мне руку.

— Спасибо, старина. Ну, до завтра.

Фермен уже бежал с зонтиком, укрыл под ним Марселину. Симон помахал рукой.

— Чао!

Невероятно! В большом смятении я вернулся в офис. Я дал себе слово, что задам ему несколько коварных вопросов, но он уже ускользал, словно песок сквозь пальцы. Да и о чем его спрашивать? С самого начала он занял очень выгодную позицию: «Я ничего не знаю... Обращайтесь к Сен-Тьерри... Подождите его возвращения... Он сам принимает решения». Я ничего не добьюсь, показав ему эту более или менее правдоподобную смету, напрасно стану объяснять те или иные детали, он на все ответит благожелательной улыбкой. «Если бы это зависело от меня, старина... Но патрон... ты же его знаешь... чуть что ему не нравится — и страсти начинают бушевать!» Только, наверное, Марселина может его смутить, как это едва и не произошло в машине, но не мне пробуждать ее подозрения... Я вновь кусал губы от отчаяния. До чего же глупо! Он здесь, рядом и почти у меня в руках. Казалось, стоит немного слукавить... но я ничего не мог придумать... Я напрасно часами ломал себе голову. День прошел. Ложась спать, я еще придумывал невероятные уловки, но неизбежно приходил к одному и тому же выводу: работы никогда не начнутся. Еще одна бессонная ночь. На следующий день, разбирая почту, я обнаружил письмо.

Вот оно лежит на бюваре. Почтовый штемпель Милана. Я его вскрыл. Напрасно я надеялся, что узнаю правду. Меня ждало очередное потрясение. Естественно, оно напечатано на машинке. Я бросил взгляд на подпись. Невероятно, но подпись... несомненно, подлинная... подпись Сен-Тьерри... «С» выписано размашисто, верхняя черточка буквы «Т» — длинная... все... все превосходно воспроизведено. Прекрасная подделка. Не кто иной, как Сен-Тьерри, пишет мне из больничной палаты.

Я перечитал письмо. Никакого сомнения! Написано черным по белому: «Можешь снести особнячок...» Иными словами, Симон просил меня сделать работу, о которой я даже не смел и мечтать. Иными словами, его не волновало, если труп обнаружат. Иными словами... я мысленно перебирал последствия этого решения, и каждое новое поражало меня сильнее, чем предыдущее... Как Симон решился пойти на такой риск?.. Я еще раз перечитал письмо. «Пусть пройдет несколько дней...» Вот она, ключевая фраза... Когда он перенес труп в подвал, то, вероятно, увидел первую крысу. Симон моментально понял, что его лучшие союзники уже прибыли на место. Теперь это только вопрос времени, черт возьми!

Как и я, он сделал вывод, что вскоре никто не сможет его опознать. Но на всякий случай принял меры предосторожности и просил меня подождать немного. Немного — означало минимум десять — пятнадцать дней. Гораздо больше, чем достаточно!.. Силен, ничего не скажешь. Он сделал лишь одну ошибку... но я единственный, кто мог ее заметить, и единственный, кто вынужден молчать... это — его фраза: «Я планирую провести только самые необходимые работы...» Он не знал, что Сен-Тьерри поделился со мной множеством проектов. А если подумать, то вряд ли он ошибся. Он мог узнать об этих проектах из откровений Сен-Тьерри. Но теперь, когда Сен-Тьерри нет в живых, почему же, черт возьми, он решался на столь масштабное мероприятие? Я выучил письмо наизусть. Я его декламировал. Придраться не к чему. Если я покажу его Марселине — а Симон предугадал такой вариант, — она не удивится. Она узнает и тон, и манеру своего мужа. Она ничего не возразит. И я приступлю к работе в намеченные сроки... Рабочие обнаружат останки, начнется следствие, и оно неизбежно зайдет в тупик. Для меня все вернется на круги своя. Как расстроить замысел Симона?.. Время шло... Я должен ехать в замок. Следует ли мне говорить им об этом письме?.. Я был поставлен в такое положение... По идее — да, следует... С другой стороны, покажи я письмо, разговор с Симоном не принесет никакой пользы. Он мне скажет: «Тебе теперь все известно, так что действуй». Моя настойчивость ни к чему не приведет. Можно бесконечно задаваться вопросом: не сделал ли он это специально, не подстроил ли он так, чтобы я получил письмо именно сегодня? Это давало ему еще одно преимущество. Все говорило о том, что Сен-Тьерри в Милане и не забывает о своих интересах. Доказательство налицо.

Я пошел искать машину. Где же я ее оставил?.. Я обнаружил ее в конце улицы, под «дворниками» лежало уведомление о штрафе за нарушение парковки. Настроение совсем испортилось. Ну и денек! Вот так денек!.. Симон побеждал на всех направлениях. Я сунул бумажку в бумажник... и вдруг меня осенило. Бумажник! Портсигар! Зажигалка!.. Я ведь мог сделать так, чтобы скелет в подвале опознали. Вот уж поистине балбес, каких поискать! Я тратил время, ища способ, как вывести Симона на чистую воду, а ведь такая возможность всегда была у меня под рукой. Произошло столько событий, что я напрочь забыл об этих вещах. Я чуть было не вернулся, чтобы убедиться, что они по-прежнему заперты в ящике, но я уже опаздывал. Я поехал. Что это? Радость, удовлетворенная ненависть, облегчение?.. Меня переполняло какое-то сильное чувство, бешеное возбуждение, оно играло в жилах, ударяло в виски, пробегало по пальцам... На этот раз он попался, теперь пробил мой час. Мысли проносились одна за другой... Поставить в известность Мейньеля... Пусть принимается за дело на следующей же неделе... Нет, лучше привести его на стройку сразу же, как только он освободится, чтобы окончательно уточнить детали. Решено! Сегодня вечером я снова приду в особнячок... брошу в подвале бумажник, портсигар, зажигалку... Крысы их не тронут, а следователи получат пищу для размышлений. Письма из Милана, телефонные звонки — весь этот блеф лопнет, как мыльный пузырь. Полицейским понадобится живой Сен-Тьерри. Иначе они сделают вывод, что в подвале спрятан труп Сен-Тьерри, и Симону придется пережить неприятные минуты. Бедняга! Он все предусмотрел, кроме этого. Он не учел, что «бродяга» может вернуть свой трофей... Опасно, старина, бросать вызов Шармону! Не так уж и плохо, Шармон!..

В замок я приехал немного раньше назначенного времени и увидел, что Симон и его сестра беседуют, уединившись в одной из аллей. Симон говорил, жестикулируя, как темпераментный итальянец. Марселина слушала, опустив голову. В руках она держала скомканный платочек и время от времени вытирала глаза. Значит, она жалела старика? Что-то новое. Может, такое поведение объяснялось усталостью? Или воспоминанием о перенесенных обидах... Конечно, нелегко нести на своих плечах траур в одиночку, принимать соболезнования, в которых сквозили недоброжелательные намеки. Я проехал через ворота и направился к крыльцу. Они услышали шум двигателя. Симон сказал сестре еще несколько слов, затем пошел мне навстречу, она же вернулась в замок. Он порывисто пожал мне руку.

— Поставь машину на обочину, — сказал он. — Сейчас понаедет столько драндулетов, что всем не хватит места.

Он подсказал, как поставить машину. Выглядел он не очень хорошо. Хоть он и бодрился, но чувствовалось, что заботы одолели его. И это только начало.

— Я получил письмо от Сен-Тьерри, — сказал я. — Вот оно, кстати... Можешь прочитать. У меня нет секретов.

Я обращался к нему на «ты» без особых усилий. Теперь мы ведем игру на равных. Пока он просматривал письмо, я незаметно подошел к нему ближе. Честное слово, от него разило спиртным. И он нуждался в допинге, чтобы довести до конца эту чреватую опасностями партию. Может, я переоценил его мужество... Он сложил письмо, протянул его мне.

— Что ж, — произнес он, — теперь тебе все ясно... Эти планы мне представляются разумными. Ты можешь сказать, во что это обойдется?

— Приблизительно.

Он надеялся, что я назову конкретную сумму. Несмотря на внешнее равнодушие, он напряженно ждал ответа. Ему нужно было знать ее, чтобы действовать в соответствии с обстоятельствами и, уж конечно, присылать другие письма из Милана. Как это приятно — играть с ним в кошки-мышки!

— Я должен проконсультироваться с подрядчиком, затем я напишу Сен-Тьерри.

— Сколько... грубо говоря?

— Несколько миллионов... я имею в виду только первую очередь работ.

— С ума сойти!

— Разумеется! Возьми, например, особнячок. Ты же динамит туда не подложишь, правда?.. Рядом дорога. Да ты сам понимаешь...

Возможно, он рассчитывал, что особнячок разрушат тараном и что подвал будет погребен под обломками, когда здание рухнет. Скорее всего, он так и подумал. Хороший способ похоронить останки. Затем бульдозер разгребает завалы. И все шито-крыто!

— Снести, — объяснил я, — означает почти демонтировать. Разбирается крыша, перекрытия, затем приходит черед каменных стен...

Я намеренно преувеличивал. Но он ничуть не смутился, только пожал плечами.

— Тебе лучше знать, — пробормотал он. — Расходы не из моего кармана.

На дороге появилась первая машина. Он взял меня под руку, и мы вошли в вестибюль.

— Извини меня, Шармон. Придется приступить к неприятным обязанностям, а Марселина не в своей тарелке.

Обезоруживающая улыбка. Он исчез в комнате покойника. А я и в церкви, и на кладбище чувствовал себя легко и спокойно. Я стоял далеко от Марселины и плохо видел ее лицо, закрытое вуалью. Церемония носила торжественный характер, играл орган, присутствовало много народу. Старик хотел, чтобы его похоронили по старинному обычаю, чтобы за роскошным катафалком шли все духовные чины. У края могилы один старичок дрожащим голосом произнес слова, которые никто не разобрал. С Домской горы сердито задувал ветер, но я не проявлял ни малейшего нетерпения. Я даже не замерз. И мне совершенно не было стыдно вспоминать — что совсем уж некстати — гостиничные номера, где мы с Марселиной проводили время. Может, из-за этой темной вуали я представлял ее обнаженной. Правда, ее страсть никогда не отличалась пылкостью, но оставалась приятной, покорной, а иногда в ней даже пробуждалось воображение...

Наступила моя очередь склониться перед фамильным склепом. Здесь покоились все члены семьи Сен-Тьерри, ряд могил походил на книги, аккуратно стоящие в книжном шкафу. Все, кроме одного!.. На некотором расстоянии держались Фермен, горничные, кухарки... Я долго жал руку Марселины. Мне показалось, что глаза у нее покраснели. Она уж чересчур добросовестно играла свою роль!..

Теперь я свободен. Свободен тщательно обдумать свой план. Я вернулся домой так быстро, как позволяло уличное движение. Скорее в лифт... ключ в замочную скважину... ящик стола... Все на месте. Я вынул содержимое бумажника. В нем оказалось лишь несколько купюр. Первым делом я собрался их сжечь, но, подумав, решил, что они наверняка выведут следствие на Симона. Когда будет отброшена версия о бродяге... Деньги лучше оставить. Я закрыл ящик. Нет необходимости в особой одежде... Крысы едва ли успеют среагировать, застигнутые врасплох. Я налил себе полную рюмку коньяку. Его-то я не украл!

Наступила ночь, ничем не отличающаяся от других. И мне снился тот же сон. Я стоял перед дверью особнячка, прислушивался. Ни звука. Я вошел как вор. Я думал о преступниках из древних сказаний, которые изо дня в день, из ночи в ночь, и так целую вечность вновь переживали совершенные злодеяния. Я осторожно продвигался вперед. Все время прислушивался. Теперь, как только я включу фонарь, то увижу сидящую под лестницей крысу, огромную серую крысу, посланную мне в наказание. Я зажег фонарь, никакой крысы не было. Я весь обратился в слух. Ни единого шороха. Меня охватил страх, потому что все происходило не так, как я представлял себе. Эти крысы, которых я так боялся, служили, несмотря ни на что, заслоном между мной и... Они мешали мне спуститься вниз, приблизиться... Я собирался не глядя бросить зажигалку, портсигар, бумажник. И затем удрать. Я нуждался в них. Куда же они делись? Неужели они оставят меня одного с... тем, что еще более чудовищно, чем они!

Я напрасно светил по всем углам. Никакого движения. Я шаг за шагом продвигался к двери, ведущей в подвал. Она по-прежнему была закрыта. Я прислонился ухом к створке двери. Я помнил живой клубок, из которого исходил писк... Может, насытившись, они отправились на поиски другой добычи? Я толкнул дверь, просунул руку и посветил фонарем... Давай, нужно идти! Нужно увидеть то, что увидит Мейньель... Я должен посмотреть на все его глазами. Я переступал с ноги на ногу, высматривая на ступеньках сверкание их зрачков Но видел только почерневшие камни. Они покинули дом, как, по преданию, покидают корабли, обреченные на гибель. Я обогнул угол и осветил сразу весь подвал

Он был пуст, совершенно пуст. Ни единой крысы. Ни останков, ни костей.

Я присел на последнюю ступеньку, почувствовал себя плохо. Совершенно пустой подвал. Может, там еще и витал затхлый запах крыс, их шерсти... какой-то резкий и в то же время пресный запах. Но трупный смрад, наверное исходил от меня. Отдать борьбе столько сил и ничего не добиться... Мне следовало бы решительнее действовать раньше. Я слишком долго ждал... Я с трудом поднялся. Будто на мои плечи давил весь этот дом. Я обошел подвал, тщетно ища хоть след, хоть намек... ботинки, например, они-то прочные — ботинки... А пряжка от ремня! Крысы же не могли... И вдруг я отчетливо увидел правду. Или скорее я увидел образ, возникший внезапно, как призрак. Симон!.. Накануне пришел Симон... И очистил помещение. У меня не хватило мужества все довести до конца, а он попытался и преуспел. И теперь останки Сен-Тьерри покоились в каком-нибудь укромном уголке парка, в стороне, вне досягаемости. Я понял, почему перед похоронами Симон показался мне уставшим и почему он написал мне, чтобы я приступил к строительным работам. Он действовал по тщательно разработанному плану. Этот план развязывал ему руки. Из Милана он будет вести двойную игру столько времени, сколько сочтет необходимым. Затем Сен-Тьерри должен исчезнуть окончательно. А я больше ничего не смогу сделать. Ничего!..

Я поднимался наверх, размышляя над случившимся. Если я открою рот, то тем самым признаю, что убил Сен-Тьерри. От этого никуда не денешься. Я оставил двери открытыми. Не было смысла принимать меры предосторожности. Особнячок больше ничего не значил. Безусловно, если я приду с повинной, то дело получит новый импульс, но Симон лишь слегка встревожится, ведь он не убивал. Мне оставалось только молчать. И пить, чтобы забыться!

Я выехал на дорогу, ведущую в Клермон, переживая обиду. До чего же все несправедливо! А если я заговорю с Симоном?.. Если я ему скажу: «Убил его я, но ты — негодяй, и я даю тебе двадцать четыре часа, чтобы исчезнуть, убраться куда угодно»?

Вновь начинается. Безумные мысли!.. Абсурдные проекты!.. Хотя, в конце концов, не такие уж и абсурдные. Я вполне мог заставить Симона выложить все начистоту, сказать наконец, чего он хочет добиться. Но он предложит мне деньги, как какому-нибудь шантажисту. Мы не сможем донести друг на друга, ни тот ни другой, но передо мной у него есть преимущество: он оповестит Марселину, скажет ей, кто я есть на самом деле... Я пил до дна чашу унижений и отвращения. Это преступление, которое я совершил... Вдруг я захотел рассказать о нем кому угодно потому, что оно слишком хорошо удалось, потому, что последняя ниточка, связывавшая меня с ним, только что оборвалась, наконец, потому, что в него уже нельзя было поверить... Настоящий рассказ пьяницы о крысах, о таинственно исчезнувшем трупе... О ничьем трупе! Я плакал в одиночестве, ведя машину по пустынному шоссе. То, что со мной сделал Симон, было хуже всего. Я предпочел бы, чтобы мне нанесли оскорбление, предпочел бы получить пощечину. Мне хотелось его убить.

Я припарковал машину во второй ряд, наверное, нарочно, для того чтобы бросить вызов полиции, и поднялся к себе. Коньяку оставалось на донышке. Я выпил залпом. Так больше не может продолжаться. Если я позволю Симону уехать, все будет кончено. Больше я его не увижу. Пока же он здесь, нужно этим воспользоваться. Предположим, скажу ему: «Я видел тебя позавчера вечером в парке... Я пришел уточнить некоторые замеры (пришел за этим, за тем или просто так, незачем оправдываться). Ты что-то нес... а по дороге кое-что потерял, а я подобрал...» И я покажу ему портсигар, зажигалку... Что он ответит? Здесь-то он и влипнет. Попробует отрицать, разумеется, обвинит меня, но доказательств у него никаких. Я выступлю как свидетель. Ситуация изменится в мою пользу. И тогда я буду вправе требовать: «Если ты не хочешь, чтобы я рассказал все Марселине, то объясни, что ты замышляешь... немедленно!..» Денег не возьму. И даже на правду мне наплевать, в конце концов. Но он дрогнет, сознается. Я чувствовал, что потом обрету душевный покой.

Я заснул, наглотавшись снотворного. Когда проснулся, то гнев вспыхнул с новой силой, внутри все накалилось, запылало. Я позвонил в замок.

— Это вы, Фермен?.. Говорит мсье Шармон... Я хотел бы поговорить с мсье Лефевром.

— Сожалею, мсье. Он уехал.

— Уже?

— Да, вечерним поездом, он спешил вернуться к мсье.

— А мадам Сен-Тьерри?

— Она приболела, мсье. Мне велено не беспокоить ее. Хотите что-то передать, мсье?

— Нет, спасибо.

В ярости я бросил трубку на рычаг. Я все больше и больше выходил из себя. Я опаздывал в погоне за истиной, упускал инициативу. Он ускользнул от меня. Пока я метался по особнячку, он уже мчался в Милан. И сейчас, пока я ходил кругами, он успеет ободрать как липку патрона, разорить сестру. А затем?..

Ведь он способен на все. Человек, который прошлой ночью осмелился вытащить то, что находилось в подвале, не остановится ни перед чем. Не исключено, что, покончив с Сен-Тьерри, он возьмется и за Марселину, чтобы завладеть ее состоянием. Сомнений нет, Симон — крупный авантюрист, которому все по плечу. А если я встану на его пути?.. Я вытащил из кармана зажигалку и бумажник. На бумажнике в уголке переплетались инициалы «Э. С». И на портсигаре был выгравирован его вензель, поэтому никакого удостоверения личности и не потребуется. Я положил эти предметы в ящик стола, закрыл его на ключ, затем из нижней полки книжного шкафа вытащил карты и путеводители. Самая короткая дорога на Милан лежала через Лион, Шамбери и перевал Мон-Сени. Оттуда я попаду на автостраду, ведущую в Турин... Дорога предстояла тяжелая, но горы не пугали меня. Впрочем, с некоторых пор все перевалы стали доступны для проезда. Я уселся за стол и стал подсчитывать расстояние, но вскоре послал это занятие к черту. Опять мечтания вместо конкретных действий. Я намеревался ехать в Милан? Прекрасно. Нужно ехать... немедленно... или, по крайней мере, как можно раньше. Да. А что я буду делать в Милане?.. Во Франции я мог пригрозить Симону полицией, а в Италии?.. Все не так просто, как кажется. Я схватился за бутылку. Она оказалась пуста. Вечно все против меня. И все же нужно шевелиться. Я должен почувствовать, что дело сдвинулось с мертвой точки.

Я вышел на улицу. Машина стояла на прежнем месте, мешая движению, но под «дворниками» я не увидел никакого уведомления о штрафе, лишнее доказательство того, что нахальство — второе счастье. Это подбодрило меня. Я отправился в гараж, чтобы смазать детали машины и заменить масло в двигателе. Затем заскочил выпить немного разбавленного коньяка. Облокотившись о стойку бара, я раздумывал, как бы заманить Симона во Францию, но в голову мне так ничего и не пришло. Одной рюмки оказалось мало, я выпил еще, уже неразбавленного, чтобы заставить заработать воображение. После третьей рюмки я набросал в общих чертах кое-какой план. Возможно, мне удастся это сделать с помощью Марселины... Она плохо себя чувствует. Со стороны Сен-Тьерри — Симона будет жестоко оставаться в Милане слишком долго. Значит, надо увидеться с Марселиной и уговорить ее написать мужу, чтобы он возвращался. Гордый собой, уже ради собственного удовольствия, я выпил виски. Этот идиот Клавьер хотел лишить меня спиртного! Спиртное — это мой талант, мои мысли, это искры моего воображения. Я подождал, пока наступит день, пошел в гараж и отправился в замок.

Мне пришлось долго уговаривать Фермена. Он согласился доложить Марселине, которая наконец меня приняла в гостиной. Ее вид меня встревожил.

— Что с тобой? — спросил я чуть слышно.

— Простудилась на кладбище... Наверное, грипп.

— Почему же ты не возвращаешься в Париж?

— Меня здесь удерживают дела. В любом случае мне придется вернуться сюда... Нотариус назначил встречу на конец следующей недели.

— Твой муж в курсе?

— Я ему только что написала. Мы оба хороши. Он начинает выздоравливать после бронхита, а я только что подхватила его.

— Ты вызывала врача?

— О! В этом нет необходимости.

— И все же!.. Береги себя, дорогая.

Она грустно улыбнулась, и слезы выступили у нее на глазах.

— Ну... ну... Успокойся, Марселина!

— Не обращай внимания. Я очень устала... Это пройдет.

Я внимательно смотрел на нее. Может, такой вид ей придавал слишком просторный халат? Она мне казалась похудевшей, осунувшейся, еще сильнее больной, чем думала сама.

— Когда мы увидимся? — прошептал я. — Наедине!

— Не сейчас. Через некоторое время. В Париже.

— Обещаешь?

— Обещаю. Я пойду лягу. Я правда очень плохо себя чувствую.

Она протянула мне руку. Сухую, горячую руку. Мы простились у входа в вестибюль, и я услышал, как она кашляет на лестнице. Подумаешь! Грипп. Не так уж и опасно. Главное, чтобы Симон вернулся. Но до чего я глуп! Симон не мог вернуться и отправиться к нотариусу вместо Сен-Тьерри. Это ни в какие ворота не лезет.

Симон просто-напросто объяснит, что Сен-Тьерри уехал в Рим или в какой-нибудь другой город, а затем, чуть позже, заявит о его исчезновении.

И снова я бродил в потемках, метался между «за» и «против». Чтобы не сидеть сложа руки, я сделал вид, что готовлюсь к поездке. Вытащил из шкафа теплый свитер — на перевале Мон-Сени, несомненно, будет морозно, пошел купить бутылку арманьяка. На всякий случай приготовил цепи на колеса, если придется ехать по снегу или в гололед, положил карты и путеводители в «бардачок». Словно готовился участвовать в ралли. И в то же время я испытывал жалость к самому себе. Комедиант! Петрушка! Но небольшой стаканчик, наполненный до краев, заставил замолчать этот голос. Я отправлюсь в путь на рассвете. Если очень устану, остановлюсь на границе. В любом случае завтра я приеду в Милан.

Проснувшись, я передумал. Во-первых, густая пелена тумана накрыла весь город. А во-вторых, что, если позвонит Марселина?.. Разве я мог уехать, не предупредив ее?.. Что я скажу в свое оправдание, когда вернусь? А уж мои немногочисленные клиенты наверняка разорутся, узнав о моем отъезде. А если я пошлю Симону письмо? «Продолжать бесполезно. Я обо всем знаю. Мне понадобилось осмотреть особнячок, прежде чем приступить к строительным работам. Если я и молчал, то только для того, чтобы избежать скандала, жертвой которого могла бы стать ваша сестра...»

Фразы выстраивались в голове. На словах я никого не боялся. К несчастью, все сводилось к дрянной мелодраме, к туманным угрозам. Истина постепенно открывалась предо мной. Хочу я того или нет, но в конце концов я буду вынужден заключить нечто вроде соглашения с Симоном. Я ему пообещаю свое молчание в обмен на его. Я ничего не предприму против него, а он ничего не предпримет против Марселины и меня. Хорошенько все взвесив, я остановился на этом решении. Никакого насилия. Откровенный разговор. Еще минуту назад я решил никуда не ехать. Теперь я снова спрашивал себя: может, это лучший выход из положения? Лучшее средство доказать Симону, что я пришел с мирными намерениями?

Так я пребывал в нерешительности два-три дня. За это время, уже и сам точно не знаю почему, я не смог выбрать ни одного варианта, не смог составить никакого плана. Кончилось тем, что у меня голова пошла кругом. Я старался не смотреть на свое отражение в зеркале, опустился до животного состояния, даже хуже, потому что животные наделены по крайней мере инстинктом самосохранения. Они твердо знают, в чем заключается их спасение, где они обретут спокойствие.

Наконец позвонила Марселина. У нее грипп, но у меня нет повода для беспокойства. Что касается Сен-Тьерри... он возвращается. Симон звонил, чтобы предупредить ее. Сен-Тьерри поставили на ноги. На совещании с промышленниками он поручил Симону кое-что сделать. Ближе к полудню он рассчитывал отправиться на «мерседесе». Он переночует в Шамбери и завтра приедет в замок, ближе к обеду... Эти подробности я уже слушал вполуха. Шамбери! Вот что меня заинтересовало. Я перехвачу Симона в Шамбери! Я не дам ему опомниться, и он расколется. Марселине я сказал, что отлучусь, пока она болеет. У меня как раз есть дело в Пюи. Так что не падай духом и до скорого...

На этот раз я загорелся. На ходу поставив в известность секретаршу — она привыкла к моим причудам, — я прыгнул в машину. Пока прогревался мотор, я пробежал глазами статью из путеводителя Мишлена. Гостиниц много, но я знал, что Симон выберет лучшую, а именно Гранд-отель герцогов Савойских. Когда я выехал, стоял сильный туман. Однако небо стало проясняться. И все же я ехал не слишком быстро: дороги были мокрыми. Утомившись, я слишком долго задержался в придорожной гостинице, где подавали вкусные блюда. В пригороде Лиона возникли пробки. Когда я добрался до Шамбери, пробило почти десять. Чтобы не путаться на дорогах с односторонним движением, я поставил машину на стоянке у вокзала. Впрочем, отель герцогов Савойских возвышался в двух шагах.

— Мсье Эммануэль Сен-Тьерри?.. Нет. Он здесь не останавливался...

— У него «мерседес» с откидным верхом.

— Мы его не видели, мсье... Очень сожалеем.

— А мсье Симон Лефевр?

— Сомневаюсь, мсье.

Администратор справился по регистрационной книге.

— Нет. Он здесь не останавливался.

Вот так номер! Надо непременно пропустить рюмочку в привокзальном буфете. Я поступил, конечно, глупо. С какой стати Симон будет останавливаться в городе, где Сен-Тьерри знали в лицо?! Что за чушь! Сен-Тьерри приезжал сюда не раз, вот почему Симон и говорил Марселине о Шамбери. И все же не стоит уезжать, не попытавшись все разузнать. Я поискал улицу Соммейе, где находилась гостиница «Турин». Никакого Сен-Тьерри. Никакого Лефевра. Никакого «мерседеса». Я отправился в «Отель князей». Никого. Я чувствовал, как росла усталость. Заглянул еще в «Золотой лев» и в «Савояр». Разумеется, безрезультатно. Все стало ясно. Осторожный Симон выбрал другое место для ночевки. Отчаявшись, я решил было снять номер в «Савояре», но испугался, что бессонной ночью все новые и новые версии будут лезть мне в голову, ведь я мог вообразить все что угодно. Кто знает, а может, Симон все еще находится в Милане! Лучше вернуться назад. Что делать! Когда ведешь машину, то ни о чем не думаешь. Я дал маху — вот и все.

На выезде из Шамбери я остановился, чтобы заправиться. Я машинально выбрал самую симпатичную заправочную станцию, самую освещенную. А вдруг... Я спросил заправщика:

— Вы не видели белый «мерседес» с откидным верхом... с номером департамента Пюи-де-Дом?

— «Мерседесы» часто подъезжают. А какой номер у департамента?

— 63.

— Нет. Не замечал.

Я вновь тронулся в путь. Я вполне мог упустить Симона в Шамбери, пока метался от гостиницы к гостинице! В таком случае я ехал по его следам. Но его машина намного мощнее моей, и у меня нет никаких шансов догнать его. До Лиона я так ничего и не придумал. Но когда увидел первые бензоколонки, то вышел из оцепенения. Почему не повторить попытку? Я обращался в «Тоталь» и в «БП», в «Эссо» и «Эльф». Безуспешно. Потом поехал в «Антар».

— Постойте-ка... Белый «мерседес»... Кажется, я видел. И не так давно. Внутри сидели двое... да, точно.

— Тогда это не тот. Мой друг путешествует один.

Я вновь выехал на трассу, и потекли мрачные, однообразные ночные часы, фары выхватывали из темноты те же самые деревья, те же самые дома, те же самые перекрестки. Время от времени, когда мои веки вот-вот готовы были сомкнуться, я останавливался, чтобы немного покурить, немного пройтись. Я взял курс на Фер, поскольку хотел попасть в Тьер. Симон вполне мог ехать через Тьер. Сквозь тучки, зацепившиеся за склоны гор, проглядывало утро. Я навел справки еще на двух бензоколонках, чтобы довести до конца начатое дело... дело чести. В Тьере я осмотрел стоянку около гостиницы «Золотой орел». Но что Симону делать в городе, где Сен-Тьерри знают как облупленного? Еще одно усилие — и я смогу отоспаться всласть. К черту Симона!.. Я с облегчением увидел впереди пригороды Клермона, посмотрел на часы и понял, что несся как сумасшедший, но абсолютно не помнил, давил ли я изо всех сил на газ. Силы совершенно оставили меня, я пребывал в состоянии отрешенности, у которого тоже есть своя прелесть. Как лунатик, я поставил машину рядом с собором и устремился прямо в постель. Я умирал, так хотелось спать. Провалиться... С трудом сняв обувь, я канул в небытие.

...Мне снилось, что звонил телефон. Я метался из стороны в сторону, чтобы заглушить этот звук. А потом я открыл глаза. Действительно, звонил телефон. Половина десятого. Ничего не соображая, я снял трубку, узнал голос Фермена.

— Прошу прощения, мсье... я по просьбе мадам.

— Да... слушаю.

— Не может ли мсье приехать... произошло несчастье.

— Несчастье?

— Большое несчастье... Мсье Сен-Тьерри погиб.

— Что?

— Мсье Сен-Тьерри погиб.

— Как?.. Что случилось?

Это событие застало меня врасплох, и я попеременно испытывал то облегчение, то крайнее изумление.

— Авария, мсье, нам сообщили из жандармерии сегодня утром.

— Сейчас приеду.

Я повесил трубку и стал одеваться. Вне всякого сомнения, что-то перепутали. Симон ехал в машине Сен-Тьерри, с документами на имя Сен-Тьерри... Теперь я окончательно проснулся, и радость пронизывала каждое мое движение. Наконец-то забрезжил свет в конце туннеля. Все-таки справедливость существует. И нет больше никаких препятствий между мной и Марселиной. Только без спешки. Я всего лишь сострадательный и преданный друг. Я постарался войти в роль, как только Фермен открыл мне дверь.

— Какая страшная трагедия! — сказал я. — Только что умер отец, и вот на тебе. Это ужасно!

Марселина уже спускалась по лестнице. Она была смертельно бледной. Я церемонно пожал ей руку.

— Поверьте, я разделяю ваше горе. Даю вам слово! Мы с вашим мужем — старые друзья.

— Спасибо, — прошептала она. — Я знаю, что могу рассчитывать на вас.

Она отпустила Фермена и провела меня в гостиную. Мы вдруг почувствовали себя стесненно. Даже оставшись одни, мы не могли себе позволить обрадоваться встрече.

— Он умер мучительной смертью, — сказала она. — Машина загорелась... Именно это меня и потрясло. Он был тем, кем был, но такого конца не заслуживал.

— Где произошла авария?

— Совсем недалеко отсюда. Около Республиканского перевала, немного не доезжая до Сент-Этьена.

— Почему, черт возьми, он ехал этой дорогой? Так намного дальше.

— И почему не ночевал в Шамбери, как говорил? Авария произошла рано утром... Он поступает так, как взбредет ему в голову, тебе хорошо это известно... Судьба... Он не вписался в поворот. Машина упала в овраг и загорелась. Как сообщили жандармы, осталась груда металла, и он...

Она поднесла ладонь ко рту.

— Марселина... Не нужно представлять себе всю эту картину... Зачем?

— Ты прав, — произнесла она и схватилась за платок. — Мне нужно идти.

— Куда его отвезли?

— В морг... ты можешь поехать со мной?

— Конечно, о чем речь!

— Спасибо. Я боялась, что ты не успеешь вернуться.

— Я приехал вечером.

— Ты выглядишь измученным, мой бедный Ален. А у меня подкашиваются ноги, к тому же лихорадит.

— Когда ты собираешься ехать?

— Как можно быстрее... ты думаешь... мне придется опознавать тело?

— Не знаю.

— Я думаю, что мне никогда не хватит мужества...

Она уткнулась мне в плечо и расплакалась. Я прижал ее к груди. Мне было жалко нас обоих. Теперь, избавившись от Симона, я ощутил в себе чудесный запах нежности.

— Поехали, Марселина... Это последнее испытание. Слышишь? Последнее...

Я вытер ей глаза, быстро чмокнул ее в губы.

— Иди собирайся. Я тебя подожду здесь.

Я рухнул в кресло. У меня не было времени отдохнуть, и теперь я чувствовал ломоту, тяжесть во всем теле. Малейшее движение причиняло мне боль, но душой я отдыхал.

Марселина отказалась обедать в Сент-Этьене. Я проглотил два бутерброда и позвонил в жандармерию. Мне ответили, что кто-то там отправился в морг, чтобы нас встретить. Нам представился лейтенант. Он объяснил, что начато следствие. Может, кто-нибудь из проезжавших мимо автомобилистов что-то и видел, хотя маловероятно. Авария произошла около пяти часов. Шофер грузовой машины заметил вдалеке зарево... но поскольку он ехал очень медленно, то прибыл на место трагедии минут через двадцать. Он не остановился, хотел как можно скорее предупредить жандармов, поэтому те сразу выехали на место происшествия. Предварительный осмотр показал, что машина не тормозила и ее не занесло. Она переехала через небольшое заграждение и рухнула в пустоту. Вполне вероятно, что водитель заснул.

— Мсье Сен-Тьерри, — сказал я, — ехал из Милана.

— Это все объясняет, — сделал вывод лейтенант.

Он открыл ящик и выложил на стол то, что осталось от паспорта, авторучку, запонки, обуглившуюся папку, но огонь не уничтожил инициалы «Э. С».

— Этот автомобиль с жестким верхом, — сказал он. — Мсье Сен-Тьерри зажало, как в клетке. Последствия пожара ужасны... Приношу извинения, мадам, за подробности, но вы должны быть готовы к суровому испытанию... чрезвычайно суровому... Труп, сказать по правде, находится в кошмарном состоянии.

Я поддерживал Марселину. Я понимал, что она вот-вот упадет в обморок.

— Будьте добры, следуйте за мной, — сказал лейтенант.

— Я не могу, — пролепетала Марселина, — пожалуйста...

Простыня, прикрывавшая останки, казалось, была натянута на тело ребенка. Лейтенант повернулся ко мне:

— Вы выдержите?

Он откинул простыню, и меня словно оттолкнули назад. То, что я увидел, было не просто ужасным... Это... было нечто иное. Когда он положил саван на место, я дрожал с головы до ног.

— Все это бесполезно, — заметил он, — но показать нужно. Вы были другом мсье Сен-Тьерри?

— Да. Школьным товарищем.

— Понимаю.

— В отношении похорон... Что нам следует делать?

— Когда следствие будет закончено, вы сможете забрать труп. Оно продлится недолго. Мадам Сен-Тьерри сможет также забрать вещи, которые я вам показал. Формальности простые.

Лейтенант повернулся к Марселине.

— Сожалею, мадам, что пришлось подвергнуть вас такому испытанию. Теперь все кончено. Еще раз примите мои соболезнования.

Он пожал мне руку.

— Ведите машину поосторожнее, мсье Шармон. Вы видите, к чему приводит скорость!

Дневной свет нас ослепил. Марселина повисла у меня на руке.

— Ален, я никогда не смогу забыть.

Бедняга, ей предстояло свыкнуться еще и с исчезновением брата. И я напрасно старался что-то придумать. Как ее к этому подготовить?.. Но... Ее брат мог и не погибнуть в «мерседесе»! То, что я увидел под простыней, эти жуткие обуглившиеся останки... никогда мне их не забыть... представляли собой безымянную вещь... Как я мог подумать хоть на минуту, что Симон погиб?.. Ему нужно было заставить других поверить, что Сен-Тьерри находился за рулем собственного автомобиля где-нибудь... Возможно, подобрал одного из тех, кто ездит автостопом... или, скорее всего, итальянского рабочего, ищущего работу. Он вез его оттуда... Кого угодно, лишь бы заполучить обуглившиеся останки... Ну конечно же, Симон не из тех, кто по глупости прозевает поворот. И, напротив, ему ничего не стоит отправить на тот свет невиновного человека и тем самым окончательно избавиться от Сен-Тьерри, когда тот начал создавать ему трудности!..

Я понимал истинное положение. Сейчас Симон был живее и опаснее, чем когда-либо. Он возьмет меня измором, и у меня сдадут нервы. Я схватился за руль и заглушил двигатель.

— Бедный Ален, — сказала Марселина, — ты доведен до крайности. Я тоже... Может, остановимся и что-нибудь выпьем?

— Нет. Только не это. Тогда я не смогу вести машину. А ведь мы должны вернуться!

Хорошо, что дорога мне знакома. Я снова стал думать о Симоне. Он выбрал самый трудный маршрут, чтобы лучше замаскировать преступление под аварию. Он прикончил своего попутчика во время остановки. Затем, используя автоматическую коробку передач, включил первую скорость и выкатил машину на обочину. Проще простого! А что касается пожара, то вполне вероятно, что он его и устроил. Вряд ли разбившийся «мерседес» загорелся. Но Симону ничего не стоило спуститься в овраг и спокойно довершить начатое дело.

Марселина дремала. Я ей завидовал. Все эти бесконечные тайны в конце концов меня доконают. Я больше никогда не осмелюсь провести с ней ночь, потому что боюсь проговориться во сне. Что же делать? Я по-прежнему обладал оружием против Симона, но официально констатированная смерть Сен-Тьерри делала его неэффективным. Волей-неволей, покрывая Симона, я становился его сообщником. Но как разоблачить его, не разоблачая самого себя? Так с самого начала я добросовестно и ловко создавал по частям ловушку, в которую теперь и угодил, ловушку, из которой не было выхода. Бесполезно что-либо придумывать. Я рассчитывал загнать туда Симона, а попался сам. Я уже давно попал в ловушку, словно крыса! Картина вдруг предстала перед моими глазами с такой жестокой очевидностью, что пришлось затормозить. Голова Марселины скользнула мне на плечо. Как крыса!.. Как крыса!.. Левой рукой я вытер лицо, протер глаза... Я так и предполагал! Так и предполагал! Дьявол! А если Симон действительно умер? А я его обвинял, не имея ни малейшего доказательства. Я просто знал, что он подлец и что подлецам легко живется. Другой на моем месте, наоборот, обрадовался бы. Сен-Тьерри устранен, Симон погиб. Остался один победитель — я. И никто никогда не заставит меня отчитываться. Ах! Если бы это было так!

Подъезжая к Клермону, я разбудил Марселину, отвез ее в замок. Она затащила меня всеми правдами и неправдами на чашку кофе. Мы оказались в столовой вдвоем. Через полгода, через год, возможно, мы будем здесь обедать. Никогда! Симон, сам того не предполагая, показал мне дорогу. Я уеду в Италию. Там наживу себе состояние. В конце-то концов прошлое должно забыться! Раздался телефонный звонок.

Я подошел, снял трубку. Звонил Симон. Я сел, голова пошла кругом.

— Шармон?.. Ну и ну! И что ты поделываешь в замке?

Радостный голос человека с чистой совестью. Откуда он звонит? Может, из Сент-Этьена. Почему бы и нет?

— Ты все еще в Милане? — спросил я.

— Конечно. Решу пару-тройку вопросов и возвращаюсь. Передай, пожалуйста, трубку патрону, мне нужно ему кое-что сказать.

— Патрону?

— Да, Эммануэлю... Он доехал благополучно?

— Как?.. Ты хочешь поговорить с Сен-Тьерри?

Значит, к тому же мне предстояло... ему сообщить? Какой-то жуткий смех застрял у меня в горле. Я прокашлялся.

— Алло... Шармон?

— Я нахожусь в замке, потому что, возвращаясь, Сен-Тьерри попал в аварию. Он погиб.

— Что?

— Он погиб. Мы только что вернулись из морга в Сент-Этьене, твоя сестра и я. Машина свалилась с обрыва в верхней точке Республиканского перевала. Она сгорела.

Подошла Марселина, протянула руку, я дал ей трубку.

— Симон! — сказала она. — Ну да. Он разбился насмерть, сгорел. Из-за всего этого я совершенно больна. Что?.. О нет! Я не захотела смотреть... Шармон все взял на себя... Когда похороны, еще не знаю... После следствия. Как будто в этом есть какая-то необходимость!.. Итак все ясно. Эммануэль поступил необдуманно... Послушай, какие доказательства! Если бы он еще немного полежал, если бы подождал до полного выздоровления... Вот так, Симон. Не будешь же ты утверждать, что он поступил благоразумно, решив ехать без остановок?! Если бы он переночевал в Шамбери, как обещал... Я хотела бы, чтобы ты присутствовал здесь... Да, благодарю тебя. Это очень мило с твоей стороны... Да, передаю ему.

Она протянула мне трубку.

— Я просто убит, — сказал Симон. — Когда мы расстались, уверяю, он был в полном порядке. Иначе, подумай сам, разве я позволил бы ему уехать... Должно быть, он уснул за рулем.

А какой искренний тон! Как может он сохранять такое хладнокровие? Он продолжал тепло, по-дружески:

— Ты очень великодушен, Шармон, знаешь, я никогда этого не забуду.

Потеряв терпение, я сухо прервал его:

— Куда тебе можно позвонить в случае необходимости?

— Не волнуйся. Я собираю свой чемодан и возвращаюсь... поездом или самолетом. Смотря, что прибывает раньше. Я сейчас выясню... Ни о чем не беспокойся. Тебе и так досталось, старина... Еще раз спасибо. До скорого!

Да он смеется!

— Иди перекуси, выпей кофе, — сказала Марселина. — А то он остынет.

Кофе был теплым, противным. И масло было противным. И хлеб. И воздух, которым я дышал.

Я схватил плащ, перчатки.

— Извини меня, Марселина. Не могу больше задерживаться. Но я остаюсь в твоем распоряжении. Звони... не стесняйся.

— Как подумаешь, что все начинается сначала, — прошептала она. — Уведомления, соболезнования, вереница людей... Покоя, Боже мой, как хочется покоя!

Я то же самое повторял себе в машине: «Покоя!». Быть похожим на тех, кто бродит по улицам, разглядывая витрины, кто шатается без дела, кто беззаботно гуляет. Быть похожим на этих мужчин и женщин, которые безбоязненно думают о завтрашнем дне. Я чувствовал, что внутри у меня что-то сломалось. Я направился прямо к себе в комнату. Постель смята еще с прошлой ночи. Я даже не разделся, словно какой-то бездомный бродяга. Я с тем же успехом мог спокойно переночевать где-нибудь под мостом. Я заснул сразу, как убитый.

Затем?.. Затем я куда-то провалился... и, уж конечно, не на один день. Все вновь началось с повестки, которую принес полицейский. В ней сообщалось, что я должен проследовать за ним в уголовную полицию по касающемуся меня делу. Безусловно, требовались мои свидетельские показания. Однако сказать мне больше нечего.

Я отправился в уголовную полицию, где меня ждали. Меня сразу провели в довольно уютный кабинет. За столом сидел молодой человек.

— Старший комиссар Базей... Садитесь, пожалуйста... Итак, мсье Шармон, мне хотелось бы уточнить некоторые не совсем ясные детали того, что я называю «делом Сен-Тьерри».

Он изучал меня, скрестив руки. У него были голубые глаза, волосы подстрижены бобриком. Он не произвел на меня приятного впечатления. Уж слишком уверен в себе.

— Мы внимательно изучили следы, оставленные автомобилем на обочине. Мсье Сен-Тьерри обычно ездил быстро?

— Очень быстро, — сказал я. — По крайней мере, он хвастался этим. Он любил мощные машины.

— Само собой разумеется, что определить скорость на момент аварии невозможно. Но дорога была свободна... возможно, немного мокрая... Как вы думаете, на какой скорости вы могли бы спускаться с перевала, при условии, что колеса не скользили бы?

- 70... 80...

— И я придерживаюсь того же мнения. Машина съехала на обочину по диагонали. След очень хорошо виден. Но если бы она ехала даже со скоростью 60 километров, то земля была бы сильно вдавлена. Понимаете?.. Колеса проделали бы настоящую колею. Между тем что вы видите на фотографиях? Посмотрите!

Он протянул мне увеличенные снимки. Я с любопытством стал разглядывать. Шины оставили такие четкие отпечатки, что они походили на слепки.

— Земля, — продолжал он, — просто продавлена под тяжестью автомобиля. Когда машина полетела под откос, ее скорость не превышала скорость идущего человека.

Симон все предусмотрел, кроме этой детали. И эта деталь его погубит.

— Действительно, — сказал я. — В этом нет сомнения.

— Вот видите... Вывод напрашивается сам. Машину столкнули. Вы несомненно также знаете, что машина снабжена автоматической коробкой передач. Поэтому для того, чтобы направить ее под откос, достаточно было включить первую скорость и крутить рулем, идя рядом с машиной. Требовалось лишь опустить стекло.

— Но тогда?

— Вот именно. Что тогда?

— Сен-Тьерри! — воскликнул я. — Что тогда в это время делал Сен-Тьерри?

— Ничего. Потому что его уже не было в живых.

— Как это?

— Вот заключение судмедэксперта. Сен-Тьерри умер потому, что ему проломили череп. Его ударили спереди тупым предметом.

Пресс-папье!.. Я вдруг увидел фиолетовый камень, его бесчисленные резцы... Но это произошло гораздо раньше! У меня все перепуталось... Этот человек, говоря со мной о Сен-Тьерри, вызвал у меня приступ безумия. Он по-прежнему не сводил с меня глаз, точно так же наблюдал за мной, как и Клавьер.

— Кто-то, — медленно произнес он, — поджидал Сен-Тьерри... Несчастный остановился. Вы догадываетесь почему?

— Нет.

— Потому что он знал того, кто делал ему знаки... Предлагаю вам найти другое объяснение... Произошло убийство... Умышленное убийство. Это написано на земле... И возможно, сам убийца затем поджег автомобиль, чтобы окончательно скрыть следы преступления... Мы провели замеры. «Мерседес» упал с высоты семнадцати метров. Машина ударилась о выступ, который смял багажник, и перевернулась на крышу. При ударе Сен-Тьерри сильно стукнулся затылком. Затылком. А не лбом! Если бы автомобиль не загорелся, преступление стало бы еще более очевидным.

Я чуть было не крикнул: «Нет же, идиот! Если машина сгорела, то только для того, чтобы никто не смог опознать труп... ведь погиб неизвестно кто». Но мне следовало молчать, любой ценой. Симон допустил ошибку. Симон и заплатит.

Комиссар перебирал бумаги. Вдруг он пристально посмотрел мне в глаза.

— Где вы находились, мсье Шармон, в ночь преступления?

Если бы он всадил мне в живот нож, я бы и то не почувствовал столь острой боли.

— Я? — вскрикнул я. — Я? Почему я?

— Отвечайте.

— Я спал. Я ничего не знаю.

— Вы были дома?.. Вы в этом уверены?

— Да... да... Я в этом уверен.

— Я задаю вам этот вопрос, потому что имею довольно любопытное сообщение. Даже несколько сообщений... Между нами говоря, должен признать, что, если бы не эти заявления, которые открыли нам глаза, мы бы и не догадались, что речь идет о преступлении. Наша служба даже не была бы задействована. Расследование, проведенное жандармерией, выглядело убедительным. Но представьте себе, что некто, прочитав в газете о дорожно-транспортном происшествии, вспомнил, что около десяти вечера неизвестный искал в Шамбери именно мсье Сен-Тьерри... Он нам позвонил. С нами связались, и мы начали поиски... Мы установили, что действительно неизвестный обошел несколько гостиниц. Мы располагаем его точным словесным портретом. Он выглядел чрезвычайно нервозным, обеспокоенным... Мы расширили круг поисков, опросили служащих заправочных станций. Этот человек появлялся на нескольких из них. Он сидел за рулем «Симки-1500» темно-синего цвета. Заправщик даже вспомнил, что номер машины заканчивался цифрой 63... 63 — номер департамента Пюи-де-Дом... У вас машина какой марки?

— «Симка».

— Какого она цвета?

— Темно-синего.

Воцарилось молчание. Затем комиссар продолжил:

— Мне остается только устроить вам очную ставку со служащими гостиниц в Шамбери или с...

— Ни к чему, — сказал я. — Вы правы. Я ездил в Шамбери.

Я не мог больше отрицать. У меня пропало желание защищаться. Мне казалось, что Сен-Тьерри издевается надо мной. С самого начала. Он не переставал вести свою игру. Он использовал своего отца, свою жену, Симона... чтобы добить меня... меня одного. А сейчас он использует комиссара: он подсказывает ему вопросы. Он шепнул ему на ухо: «Спросите у Шармона, не он ли убил меня?.. Вы увидите... Он не посмеет отпираться, потому что это правда. Меня убил он».

— Вы убили Сен-Тьерри, — сказал комиссар.

Весь в поту, я расстегнул воротничок, вцепился в стол.

— Клянусь, я не имею никакого отношения к этому делу с машиной... мне только нужно было увидеться с Сен-Тьерри...

— Почему?

— Потому что он поручил мне выполнить некоторые работы в парке замка.

— Когда он поручил?

— Несколько дней назад...

— И неожиданно возникла такая срочная потребность его видеть, что вы ночью отправились к нему навстречу?.. Давайте, мсье Шармон... говорите серьезно. Почему вы его убили?

Я молчал. Отвечать больше не буду. Никогда Сен-Тьерри не заставит меня сознаться, что его убил я... Это слишком несправедливо... Я, конечно, убил его, но не сейчас, а гораздо раньше!

— Вы неважно себя чувствуете? — сказал комиссар.

— Мне... мне не хватает воздуха.

— Что ж, мы сейчас выйдем. Я даже отвезу вас домой... У меня есть ордер на обыск.

Дальше я не слышал. Опять начался этот кошмар. Сопротивляться бесполезно. Я пропал. Хотелось пить. Так хотелось пить! Они усадили меня в машину. Комиссар сел рядом. Следователь занял место с шофером. Затем... они потребовали у меня ключи. Они командовали, могли делать все, что хотели. Сен-Тьерри подсказывал им, направлял их... иначе они не устремились бы сразу к ящику стола... К ящику стола! Я-то про него забыл! Но не Сен-Тьерри!.. Комиссар вытащил из него бумажник, зажигалку, портсигар и с кровожадным вожделением посмотрел на них. Затем положил их рядышком на мой письменный стол, словно иллюзионист, готовящий свой фокус... Я рухнул как подкошенный.

...Все немного растерялись.

— Держите его! — крикнул Базей.

— Здоровый, дьявол! — сопел следователь. — Постарайтесь схватить его за ноги.

— Осторожно! — завопил Шармон. — Крысы... Крысы... Они сейчас прыгнут на меня... В углу, там, в углу...

— Нужно вызвать «скорую», — задыхался следователь.

— Жирная! — рыдал Шармон. — Жирная, вся серая... Она меня душит... Ко мне, Сен-Тьерри... Ко мне... Помоги мне, Сен-Тьерри, прогони их... Тебя-то они послушают!

Следователю пришлось его оглушить. Он вытер лоб, вконец измотанный. Комиссар показал ему бутылку, которую он только что обнаружил в стенном сейфе.

— А вот и разгадка, — произнес он.

Нотариус закончил читать завещание. Размеренным жестом убрал его в большой конверт, поправил манжеты, скрестил руки.

— Из этого следует, — бормотал он, — что вы наследуете все, дорогая мадам. Небольшие пожертвования, которые я перечислил, весьма ничтожны... Позвольте мне сказать вам, что, несмотря на постигшее вас горе, вам повезло. Если бы ваш муж умер раньше своего отца — а ведь еще немного, и это бы могло произойти, — все состояние семьи Сен-Тьерри перешло бы дальним родственникам и, фактически, государству.

Симон уронил шляпу, подобрал ее, погладил кончиками пальцев. Нотариус встал и проводил посетителей до двери.