Морское притяжение

ТРЮМНЫЙ Рассказ

Они сидели на баке, каждый примостился где мог: кто на крышке трюма, кто на бухте тросов, кто просто так, на палубе. Это было на второй день после отхода, они еще не успели перезнакомиться друг с другом и смотрели выжидающе, настороженно.

Волны накатывались от горизонта до горизонта. Белые усы брызг расходились от форштевня, взлетали высоко вверх и падали на палубу, и, хотя в этих широтах стояло лето, на баке было прохладно. Тралмастер и технолог распределяли матросов по бригадам: самых сильных брали в добычу, остальных — на рыбфабрику.

Матвею Тимчуку едва исполнилось восемнадцать лет, он шел в свой первый рейс. Его сосед по каюте, Чернучис, пожилой литовец, ходивший в море уже не первый год, говорил:

— Ну, брат, и вымахал ты, с версту. Тебе только в добычу идти, там такие парни нужны. А мне не везет — столько лет, и все в цеху. На палубе хорошо — солнце, море вокруг, простор, отдали трал — и лежи себе, загорай или дель плети, на свежем воздухе без работы нельзя, сразу сдашься качке. Хорошо на палубе! А в цеху вонь, грязь, рыбий дух из мукомолки прет. Повезло тебе, парень.

Матвей слушал, смущенно улыбался. Все интересовало Матвея, все ему было в новинку, вопросы он задавал один за другим.

— Вот заладил, почему да почему, — остановил его сосед.

И Матвей замолчал.

Он был уверен, что его возьмут в добытчики. Но тралмастер почему-то не позвал его. Опустив голову, Матвей побрел в цех. А там уже показывали, кому и где работать. Сухощавый и подвижный рыбмастер водил новичков по цеху, останавливал у морозилки, где рыбу закладывают в противни, включал транспортеры, учил, как упаковывать брикеты. Рыбмастер ловко перепрыгивал через трубы, протискивался между аппаратами морозилки, и за ним едва поспевали.

После знакомства с оборудованием рыбмастер оглядел всех и сказал:

— Надо, ребята, трюмного нам. — И почему-то остановил взгляд на Матвее.

— А что такое трюмный? — не выдержал Матвей.

— Ну село, — сказал стоящий рядом матрос, — соглашайся, узнаешь.

— Давай соглашайся, корешок, ты здоровый, выдюжишь, — сказал другой матрос.

— Да, паря, надо бы тебе, — сказал рыбмастер, — в цеху с тебя толку все равно не будет. Транспортеры, видишь, под твой рост не рассчитаны, нагибаться все время надо, а в трюме, паря, простор, есть где развернуться.

Так Тимчук стал трюмным. Узнав об этом, его сосед по каюте сказал:

— Ну и баран ты, сказал бы, что грыжа у тебя или что-нибудь другое придумал.

Траулер спешил на промысел, шли ходко, с ветерком. Чужие транспорты с голубыми и желтыми трубами таяли вдали, не в силах обогнать. Пересекли тропики, и здесь на горизонте показались рыболовные суда, их было так много, что Матвей сбился со счета.

Посмотреть, как отдают первый трал, высыпала вся команда; чтобы не мешать, стояли на шлюпочной палубе. А через два часа загудели лебедки, потянулись ваера, загрохотали по палубе кухтыли, и выполз по слипу мешок, туго набитый блестящей скумбрией с синеватой спинкой. В трале было тонн двадцать.

— Вот это почин, — сказал рыбмастер Васильевич. — Ну, ребята, засучай рукава, все, как учили, нечего на палубе торчать. А ты, Матвей, одевайся теплее, в трюма холод пошел.

На палубе добытчики мелькали смуглыми спинами. Неловко было появиться здесь закутанному по-зимнему. Матвей в телогрейке, в резиновых сапогах, в берете (шапку-ушанку он надеть постеснялся) бочком прошел по коридору, быстро спустился к лазу и по длинному трапу полез в трюм, закрыв за собой обитую войлоком лючину.

Сначала после жары, царившей на палубе, здесь было даже приятно, от дыхания, тел парок, температура — минус двадцать четыре.

Трюм состоял из двух отделений, верхнее называлось твиндеком. У переборки были выгородки, которые назывались курятниками, от них-то и шел холод, там в батареях испарялся аммиак, и вентиляторы несли холодный воздух по трюму. Трюм был огромный, высокий, и слова здесь звучали гулко. Матвей побегал, чтобы согреться, покричал в черное отверстие люка, из которого свисал лоток:

— Эге-гей, даешь рыбу! Эге-гей!

Через полчаса у Матвея стали замерзать кончики ушей, и ногам в сапогах, несмотря на толстые суконные портянки, было холодно. Пришлось идти искать валенки и шапку-ушанку. Под фуфайку он натянул вязаный свитер, который почти насильно заставила взять с собой мать. Шею обмотал шарфом. Когда он шел по коридору в таком облачении, буфетчица Тоня прыснула и крикнула вдогонку:

— Дед Мороз — синий нос!

Скоро по лотку загрохотал первый короб с рыбой. Матвей прозевал его, и он чуть не развалился, упав с лотка. Когда коробов набралось много, он сделал из них нечто вроде стола, на который съезжали по лотку новые ящики. Короб вмещал три брикета и весил тридцать килограмм. Носить их сначала было легко, можно одной рукой, можно бегом, даже лучше, когда есть работа. Матвей согрелся, вспотел. Короба выстраивались рядами вдоль переборки, этикетки на них были ярко-красные с надписью: «Скумбрия», а потом пошли с зеленой этикеткой — «Карась потрошеный без головы». Каждый сорт Матвей укладывал отдельно, как велел рыбмастер.

В этот день рыба шла хорошо, и Матвей сосчитал, что за смену он перенес пятнадцать тонн. Он так устал, что не пошел на обед, а сразу забрался на койку и заснул.

И потянулись дни на промысле. Трудно было отличить один день от другого и еще труднее понять, когда день, а когда ночь. Работали в бригадах посменно, восемь через восемь. Заступаешь в четыре часа утра и работаешь до обеда, потом спишь до восьми вечера, а потом до четырех утра работаешь. За это платили переработку, вообще заработок ожидали большой… Сосед-литовец, что-то подсчитав, сказал Матвею:

— Ну, Матвей, мы уже с тобой по пятьсот рублей заработали. — Матвей только рот раскрыл. Пятьсот рублей за полтора месяца. И он вспомнил, как в их село приезжал дядя Саша, который выучился на штурмана и плавал на судах. Как угощал он всю деревню и сколько подарков он родным привез.

— Как, трюмный, дела, — сказал сосед, — не надоело короба швырять?

— Нет, скучновато только одному.

— Скучно, — засмеялся сосед, — трюмные весь рейс не выдерживают, замену просят.

— Зато силу накачаю — будь здоров, — сказал Матвей и согнул руку в локте.

— И грыжу тоже можно накачать, — сказал сосед, посмотрев на Матвея, но тот уже спал. Засыпал Матвей сразу, стоило только на койку залезть. Часто снилось родное село, будто лежал он в клевере, смотрел на ясное голубое небо, а рядом Наташка из их класса, мурлыкала что-то себе под нос. Вот он протянул к ней руку, а она как закричит: «Ой, Мотя, щекотно, ой, щекотки боюсь». Или виделась школа на взгорье за рекой, винтовая лестница, ведущая в спортзал, и учитель физкультуры Михал Михалыч. А Наташка идет по бревну, как будто парит, и улыбается ему, Матвею.

И по утрам, ожидая команду о начале вахты, Матвей в полудреме возвращался домой, плыл по узкой прозрачной речке, вдоль которой тянулись белые хаты села. Тело его отдыхало и забывало усталость вчерашнего дня.

«Если рассказать, где я сейчас и что со мной происходит, — думал Матвей, — ведь никто не поверит».

Казалось, совсем недавно был выпускной вечер, совсем недавно надумали с другом поступать в мореходку. Виктор первым так решил, был он всегда заводилой. Первым еще в седьмом классе смастерил детекторный приемник. Учился будь здоров, любую задачу — с ходу, не то что Матвей, который был рассеян, надоедал учителям вопросами. В восьмом классе сообща накопили денег и купили настоящий приемник. Слушали по ночам и мечтали поймать сигнал бедствия, чтобы помочь кому-нибудь в беде. Мечтали стать радистами. Но получилось иначе. Матвей один поехал к дяде Саше в Клайпеду. Но как ни велик был авторитет дяди Саши, в отделе кадров сказали: «У нас радистов достаточно».

— Да, брат, не выходит ничего, — посетовал дядя Саша, — сходи в рейс матросом, надо тебе с морем познакомиться. Все мы матросами начинали. Нет такого капитана, чтобы матросом в море не ходил. Море сначала человека на прочность должно испытать.

В начале второго месяца море устроило испытание. Подули сильные ветры, и началась беспрестанная, утомительная качка. Горизонт то взлетал вверх, то опускался. Белые буруны дыбились по свинцовой поверхности.

Судно шлепало носом по волне, гудело. Стонали переборки. Видно было, как соседние суда проваливались и вдруг возникали из воды, как поплавки. Спать было тяжело, койку наклоняло, болела голова. Ходить с непривычки по судну тоже было нелегко, приходилось все время цепляться за поручни. Наверху, на палубе, было не так утомительно, видно, куда кренится судно, можно приготовиться, а в трюме становилось туго, только по времени можно было определить, к какой переборке бросит. Когда швыряло вниз, короб становился легкий, как пушинка, вверх — и надо было цепко удерживать его. Матвей часто падал, набил синяки. Хотелось бросить все к чертовой матери, выбраться наверх, подышать свежим воздухом. Все внутри переворачивало, и подступала тошнота.

Но надо было просто выдержать… Матвей дождался того утра, когда проснулся в тишине, койку не качало, было так непривычно. Он вскочил, умылся и выбежал на палубу.

Величественный простор океана окружил траулер, медленно всплывало солнце, сонная зеркальная поверхность воды была залита красными бликами. Судно лежало в дрейфе, не стучали главные двигатели, не визжали лебедки. И Матвей понял: наступил отдых. Вчера он заложил последний короб, в трюме места больше не было. Накрытая желтым брезентом рыба серебристой грудой лежала прямо на палубе.

Отдых, которому так обрадовался Матвей, ни у кого оживления не вызвал. Соседние суда проходили мимо с тралами, а им нужно было ждать базу, чтобы выгрузить рыбу. Базы не было, и никто не знал, когда она подойдет.

— Так мы и на пиво не заработаем, — сказал технолог.

Матвей за эти дни облазил все судно, но чаще всего его тянуло к радиорубке, на двери которой было написано: «Посторонним вход воспрещен».

Матвей подружился с гидроакустиком Димой, толстым неуклюжим парнем. Другие обработчики отсыпались или смотрели в салоне фильмы, а Матвей все бродил, все выспрашивал. Сначала Дима отвечал охотно, а потом сказал:

— Ты, парень, своими вопросами можешь человека психом сделать.

Но прогонять Матвея не стал. Дима не любил чинить антенны на мачте, у него кружилась голова, а Матвей охотно делал это за него.

Капитан увидел его в рубке, сказал недовольно:

— Это что у нас, новый навигатор?

— Это трюмный, Виктор Евстигнеевич, — сказал Дима, — в ученики записался, хочет радистом стать.

— Понятно, — сказал капитан, — это тот самый простачок, что лазит за вас на мачту? Прекращайте, Воронков, эту эксплуатацию.

— Никто меня не эксплуатирует, — вмешался Матвей.

— Слышу чей-то незнакомый голос, — сказал капитан и вышел из рубки.

— Ты его не бойся, — сказал Дима, — он пошутить любит, а так мужик ничего. У него даже орден есть, в прошлом году он так молотил, что будь здоров!

Днем после обеда гидроакустик спал, и Матвей уходил в цех, в машину. Он помогал второму механику делать замеры зазоров, таскал ведрами масло для гидравлики наладчику, возился с настройкой весов. Скоро он перезнакомился со всеми.

— Помощничек, привет! — кричали ему.

— Заходи, друг, работа есть!

— Матвей, пошли лебедку разбирать.

Счастливые дни Матвея и несчастливые дни всей команды длились недолго, подошла из Риги быстроходная база «Буря» и начала принимать рыбу. Все, что уложил в трюме Матвей со своим сменщиком за месяц, надо было перегрузить за два дня. Трюмы открыли, туда полезли матросы, кидали коробки, укладывали на площадку, кричали лебедчику:

— Вира, ты что, заснул там, начальник?

На плавбазе «Буря» привезли письма и газеты. Матвей тоже получил письмо, писала младшая сестра Ольга:

После дней, проведенных в ожидании базы, работа в трюме показалась Матвею бессмысленной. Он ходил с коробами нехотя, швырял их как попало и злился сам на себя за то, что согласился пойти в трюмные. «Здесь хоть помри, — думал он, — никто не узнает, пока короба не завалят лоток. Все время один, что я, не человек, что ли? За месяц только Васильевич ко мне спустился и то поговорил пять минут и бежать — холодно».

Вспомнилась песня, которую он слышал по судовой трансляции. «Надоел мороз одиночества…» — пела тонким голосом певица. Как будто про него — «мороз одиночества»! Хоть бы трансляцию сюда провели. В век электроники таскать короба?

Хорошо бы трюмного роботом заменить, только управляй из рубки, нажал на кнопку — лапа ящик схватила, подняла на транспортер-укладчик.

Впрочем, черт с ним, ящики не тяжелые Только почему один, все время один? Ни у кого ничего не спросишь, ничего не узнаешь, рейс пройдет, а чему научился? Десять шагов с ящиком, десять бегом назад, карася — налево, зубана — направо, филе — в самый угол. Матвей не замечал, как начинал разговаривать сам с собой, потом с рыбой, замороженной в брикетах. Часов у него не было, и он не знал, когда кончится смена, угадать редко удавалось. В трюме время застывало.

Восемь часов — смена могла тянуться утомительно долго. Сменщик Матвея, матрос Власов, часто опаздывал, он был опытный старый рыбак.

— Матрос Тимчук, — кричал он в лаз, — на прогревание!

Когда Матвей вылезал, Власов не сразу спускался в трюм, полчаса он сидел у лючины, пока ящики не образовывали затор.

Матвей переодевался, а Власов говорил:

— Благодарить ты меня должен, Мотя, ежедневно, потому что, если я не захочу тебя сменить, не приду, — и все! Замерзнешь ты. Я твой спаситель.

— А если я тебя не приду сменить? — ответил Матвей. — Что, дядя Леня, будешь делать?

— Я, брат, уже двадцать лет в море, время чую, сам вылезу, у меня внутри хронометр.

Матвей с трудом стаскивал валенки, сворачивал одежду в узел и не спеша брел наверх. Ему было приятно ступать босиком по теплым доскам палубного настила, и он с завистью смотрел на добытчиков, которые чинили трал и громко переговаривались.

Как-то после ужина Матвей не выдержал, пришел в каюту к рыбмастеру.

— Не могу я больше в трюме, Васильевич, тоска меня съела.

— Вы что же это? Сговорились? Не могу… а кого я, милый человек, в трюм поставлю. Ты в бригаде самый сильный. Брось, Тимчук, баловать, взялся за гуж — не говори, что не дюж. Запарился, что ли?

— Да нет, Васильевич, — сказал Матвей, — сила во мне есть, я не устаю, просто тоскливо, тошно одному целый день в трюме.

— Распустил сопли. Наше дело — работать. За работу деньги платят, а не за общение. Иди, нечего хныкать, мне еще поспать надо. Выкинь, Тимчук, дурь из головы. Осталось всего четыре месяца!

Рыбмастер лег на койку, натянул одеяло до самого носа и закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.

Судно двинулось к югу, стало жарче, духота размаривала, в каютах до предела включили кондиционирование, наслаждались холодом, по вечерам в томительные тропические ночи выходили на бак, смотрели на яркие и крупные незнакомые звезды.

— Ну вот, Тимчук, — сказал рыбмастер, когда вечером после ужина они стояли на баке. — Ты бежать хочешь из трюма, а тебе все завидуют, курорт там у тебя.

— Не в этом дело, Васильевич, с ума я сойду один, — сказал Матвей.

— Ну опять ты за свое, ты же комсомолец?

— Комсомолец.

— А порученное дело бросить хочешь.

Матвей решил потерпеть. Таская ящики, думал о локаторах, вспоминал стихи, брал с собой в трюм инструкции и радиосхемы, чтобы читать в свободные минуты. Он еще больше сдружился с гидроакустиком Димой. Дима приглашал его к себе в каюту и даже читал письма от жены, она была геологом. Но главное, Дима научил его настраивать эхолоты и обнадежил, что если не гидроакустик, то уж радист из него выйдет знатный.

Однажды Матвей увидел, что в трюм, осторожно переставляя ноги, спускается толстый закутанный человек. Матвей бросил короб и подошел к трапу. Это был инженер из лаборатории по научной организации труда.

Он появился на судне недавно, привезли его на шлюпке с другого траулера. Увидеть его можно было везде.

— Приветствую вас, молодой человек, в царстве холода! — произнес толстяк и протянул Матвею руку. Это было что-то новое, за руку на судне не здоровались, если восемьдесят раз в день руку подавать — надоест.

— Что, пришли посмотреть? — спросил Матвей.

— Да, молодой человек, надо познакомиться с вашей работой.

Инженер говорил долго, на вопросы отвечал охотно, от него Матвей узнал, что хочет инженер: попробовать уложить в трюме больше рыбы.

— Понимаете, — сказал гость, — если коробку укладывать на ребро или на основание — большая разница, вы имеете какую-то высоту трюма, положим, три метра, коробка по ширине — двести восемьдесят миллиметров, а по высоте — двести шестьдесят, поделите три метра на эти размеры — и вы узнаете, как вам лучше класть коробку, чтобы по высоте было больше рядов, а если вы сэкономите ряд по всему судну — это тонн пятнадцать.

Инженер вынул метр и стал мерить коробки, Матвей сосчитал ряды. «Как это мне в голову не пришло, — подумал он, — сколько времени базу ждали, а если бы раскладывать с толком, то еще место было и можно б работать».

— Если бы в углу кницы убрать, еще ряд, — сказал Матвей.

Инженер уже начал замерзать и топал ногами.

— Послушайте, а если рыбинсы убрать, смотрите, — сказал Матвей.

— Холодновато, — сказал инженер.

Матвею не хотелось, чтобы он уходил.

— Руки очень мерзнут, — сказал инженер.

— Так вот перчатки мои возьмите, я привык.

Но инженер уже пятился к трапу и плохо слышал, что говорил Матвей.

— Вы оденьтесь потеплее и приходите, — сказал Матвей.

— Обязательно, молодой человек, — сказал инженер уже у трапа.

Но ни в этот день, ни в другой он не пришел. Матвей взял у механиков рулетку, промерил все высоты, делил в уме четырехзначные цифры. И все ждал, когда же снова придет инженер, чтобы показать ему, как в трюме уложить короба, чтобы вошло как можно больше.

Через десять дней, так и не дождавшись инженера, Матвей нашел его в каюте.

Он приоткрыл глаза, увидел Матвея, привстал и сказал:

— Проходите, молодой человек. А я вот приболел, чертова печень, врачей обманул на отходе. Захотелось все своими руками пощупать, а сам вторую неделю мучаюсь.

— Что же вы так, — сказал Матвей, — у нас доктор толковый, враз вылечил бы!

Инженер вздохнул, накинул рубашку и спросил:

— Ну, а у тебя как?

Матвей показал ему свои расчеты, инженер оживился, взял карандаш, логарифмическую линейку, проверил, похлопал Матвея по плечу:

— Друг, дерзай, это знаешь как пригодится, это тысячи рублей экономии. Ты и в других трюмах промерь. Молодец, умеет, значит мой друг научно организовать труд!

Теперь Матвей спускался в трюм с блокнотом, рулеткой и логарифмической линейкой. Он рассказал о расчетах Васильевичу.

— Это правильно, — ответил Васильевич, — теперь не будешь проситься из трюма. А вообще-то ты поосторожней с инженером, знаю я их, намерят, а потом бах — нормы увеличат. У нас, помню, лет пять назад, тоже один такой с хронометром все бегал. А потом радиограмма пришла — по «разделанной» рыбе увеличить план. Когда его на базу переправляли в сетке, лебедчик сетку поднял, а назад не опускает:

— Нормы восстановишь, старые? А то за борт смайнаю. — Минут десять он его в воздухе держал. Тот кричит: «Жаловаться буду!»

— Не понимаю я, Васильевич, — сказал Матвей, — это же для пользы дела все.

— Верно, для пользы, но и свой карман беречь надо.

Вечером Матвей пошел к инженеру и сказал:

— Давайте мои записи, ребята говорят, что потом нормы измените, не хочу.

Инженер усадил его в кресло, стал объяснять:

— Ну пойми, какие здесь нормы, это вам выгодно же. Больше груз возьмете, больше заработаете. А тебе премию дадут за эти расчеты, на техническом совете в управлении выступишь. Я уже в себя прихожу, у доктора аллохол достал — помогает, так что скоро вместе будем замерять.

До конца рейса остался месяц, время шло рывками, от груза до груза, от дней удачи, когда трал вытягивался вдоль всей палубы и свисал со слипа тугой, набитый рыбой, до дней пролова, когда вытаскивали почти пустой мешок.

— Заработали мы уже по две тысячи, Мотя, пора нам и домой, — говорил сосед по каюте. — Загуляешь, наверное, на берегу, все девки на селе твои будут.

— Я мамаше хату куплю, — сказал Матвей, — мне деньги сейчас не особо и нужны. После рейса мне в армию, там на радиста выучусь, вернусь — пойду в море радистом.

— Твой-то инженер уже удрал на базу. Надоело ему. В трюм небось не спускался, а твоими руками все делал. Не пойму я тебя, Матвей, чего ты за других все делаешь? Отмолотил свое — и на койку, каждому своя работа дана, а ты суетишься. Молодой еще!

Матвею расхотелось говорить с соседом, он смотрел на волны, на проходящие суда и думал о том, как будет радистом.

Остался месяц до конца рейса, а скоро предстояло сниматься с промысла. Добивали последний груз, когда на судно пришла радиограмма: «Капитану Кригеру предложению инженера НОТ Мурашова зпт трюмного Тимчука обязываю уложить последний груз трюма шестьсот тонн двтчк принцип рядов в первом семь на ребро три на основание…» Дальше в радиограмме давались все расчеты, которые делал Матвей.

Эту радиограмму показал Матвею технолог. Он пригласил Матвея к себе в каюту и долго молча рассматривал его. Потом выпил стакан сока, пригладил редкие волосы на затылке и сказал:

— Ну, ну, Тимчук! Даешь ты, парень. Только на глаза капитану не попадайся. Он с меня сейчас такую стружку снял! И правильно, раньше надо было думать! Не стояли бы тогда в прогаре, когда баз не было. А теперь где столько рыбы возьмешь? Как людям задержку объяснишь — домой все рвутся. Так-то, Тимчук. А вообще-то ты парень с головой, хочешь учиться на рыбмастера, рекомендовать буду по приходе!

После разговора с технологом Матвей вышел на палубу, ему не хотелось спускаться к себе в каюту. Небо темнело, и редкие крупные звезды вздрагивали в чем.

Белая бурлящая тропа, оставленная винтом, терялась в темноте, и море методично стирало ее, и волны не были видны, они сливались друг с другом и уходили за горизонт.