Морской волчонок

Глава V Первая экспедиция

Это было чудесное майское утро. Солнце заливало землю светлыми лучами, птицы наполняли воздух своим веселым пением.

Как хорошо было в полях! Зеленые изгороди стояли в полном цвету; пшеница еще зеленела; покрытые сочной травой луга пестрели алыми и золотистыми цветами. А над ними, вверху, купаясь в лучах восходящего солнца, заливались жаворонки, гнезда которых скрыты были тут же под ногами прохожего.

Какая это была приманка для большинства детей моего возраста! Но другое поле – огромное, жидкое, темно-синего цвета, спокойные и прозрачные воды которого, как гигантское зеркало, далеко отражали солнечные лучи, неотвратимо влекло меня к себе.

А потому, когда, выходя из своей комнаты, я увидел вдали море, гладкое как стекло, я вдруг почувствовал сильное желание тотчас же пуститься по его волнам.

Впрочем, на всякий случай я принял некоторые меры предосторожности, чтобы мне не помешали в исполнении моего намерения. Дядя мог догадаться, куда я иду, и вернуть меня, приказав не уходить далеко от дома; хоть он и не имел ничего против того, чтобы я сколько угодно бегал по полям, но был решительно против моих водных экскурсий и строго-настрого запретил мне без его позволения ходить к морю. Вот почему я был должен применить маленькую военную хитрость и вместо того, чтобы идти по аллее, которая вела к большой дороге, пошел окольной тропинкой. Таким образом мне удалось добраться до берега, не встретив никого из жителей фермы.

Дойдя до бухточки, где обычно стояли лодки моего друга Гарри Блю, я увидел, что ботика нет на месте, зато гичка была тут – к моим услугам. Это-то мне и нужно было, потому что я решил совершить в этот день большую прогулку.

Спрыгнув в гичку, я увидел, что там много воды, – значит, ей уже давно никто не пользовался. Но, по счастью, на дне отыскалась старая кастрюля, исполнявшая роль черпака. Минут десять или пятнадцать ушло на вычерпывание воды, после чего я решил, что теперь можно смело пускаться в путь. Весла, как я знал, всегда хранились в хижине, расположенной на некотором расстоянии позади дома Гарри; я пошел за ними, как делал это уже не раз и раньше, не имея надобности спрашивать у кого-либо позволения.

Укрепив уключины, я продел в них весла и отчалил от пристани. Утлый челнок скользил по воде как рыба; сам я был весел и доволен как никогда.

Синяя блестящая поверхность моря напоминала зеркало; вода была так прозрачна, что я видел, как в глубине разгуливают рыбы. Песок на дне нашей бухты отливал серебром, и я даже различал на нем самых маленьких крабов. Я видел маленьких селедок, широких палтусов, макрелей роскошно-зеленого цвета, морских угрей, толстых, как удавы… Все они преследовали добычу или резвились в родной стихии.

Это было такое утро, какие редко случаются на нашем побережье; лучшего дня я не мог выбрать для намеченной экспедиции.

Вы хотите знать, куда именно я собирался, – а вот сейчас и узнаете.

Приблизительно в трех милях от берега виднелся очень маленький островок; собственно говоря, его не следовало бы даже и называть островком, так как это была просто вершина утесистого рифа, всего на несколько дюймов поднимавшаяся над поверхностью воды во время отлива. А во время прилива волны совершенно закрывали его и над водой виднелась только тонкая веха, поднимавшаяся всего на несколько футов[7] над морем; на ее конце было укреплено что-то вроде буйка. Веха, разумеется, была установлена здесь для того, чтобы предупреждать о подводном рифе плавающие возле наших берегов шлюпы и другие суда, которые иначе могли бы натолкнуться на утес и потерпеть крушение.

Как я уже говорил, островок было видно с берега только во время отлива; обычно он казался черным, как уголь, но иногда бывал так же бел, как если бы на целый фут был покрыт снегом. Я знал, чем объясняется эта перемена цвета; я знал, что этот белый «плащ» – не что иное, как бесчисленная стая роскошных морских птиц, садившихся на утесы, чтобы отдохнуть и полакомиться раковинами или мелкой рыбешкой, иногда остающимися здесь после отлива.

Вот этот-то островок давно интересовал меня; мне хотелось побывать там, осмотреть его, полюбоваться на птиц, которые собирались на нем в гораздо большем количестве, чем в другом месте. По-видимому, птицы особенно любили эти утесы, и едва только море начинало отступать, как они слетались со всех сторон, парили над вехой, а потом садились на черные утесы, совершенно исчезавшие под их белыми перьями.

Это были чайки, но самых разнообразных пород: тут были и маленькие, и большие, к которым иногда присоединялись гагары и морские ласточки. С берега, конечно, трудно было определить, какие именно птицы сидели на островке; все они на таком расстоянии казались не больше воробья, и если бы случайно на островок попала не целая стая, а только одна птица, то ее просто не было бы видно с берега.

Я с самого раннего детства любил животных, а особенно птиц, причем главным образом диких, изучение жизни которых доставляло мне большое удовольствие. Похоже, вместе со страстью к морю во мне таились задатки натуралиста-орнитолога.

Не помню уже теперь, зачем именно мне хотелось попасть на островок: может быть, для того, чтобы поближе посмотреть на чаек, а может быть, и просто побывать в незнакомом местечке. Но только я страстно желал попасть туда, и это желание возрастало все больше и больше с каждым разом, как я обращал свой взор на островок. Я так хорошо знал форму островка во время отлива, что мог бы даже нарисовать его по памяти. Едва появляясь из воды по краям окружности, он постепенно поднимался таким образом, что посередине представлял собой криволинейную выпуклость; это был как будто огромный кит, а веха, помещенная на самой верхней точке, походила на острогу, вонзенную в его спину.

Мне очень хотелось дотронуться до вехи, посмотреть, из чего она сделана и какой она величины, потому что с берега она казалась высотой не больше метра. Хотелось мне также узнать, из чего сделан этот шарообразный буек, укрепленный наверху вехи, и, наконец, узнать, каким способом сама веха прикреплена к скале. А она, должно быть, была прикреплена прочно, потому что я видел, как в самые страшные бури она сопротивлялась ярости бушующих волн.

Я только и думал последнее время о том, как бы посетить это заманчивое местечко, но случая все не представлялось. Отправляться туда одному в гичке было слишком далеко и слишком опасно, а из взрослых никто и не думал предложить мне съездить с ним на островок. Правда, Гарри Блю обещал как-то свозить меня туда, при этом подсмеиваясь над моим непреодолимым желанием посетить риф. Его это, само собой разумеется, не могло интересовать. Во время своих поездок он не раз проплывал мимо островка и, наверное, даже останавливался на нем. Кто знает, может быть, ему случалось привязывать свою лодку к вехе во время охоты на морских птиц или ловли рыбы, которая, по рассказам, около островка просто кишела. Но мне, к несчастью, ни разу не посчастливилось сопровождать Гарри в такие дни, а теперь я уже и рассчитывать на него больше не мог, потому что в воскресенье, единственный мой свободный день, он обычно был занят еще больше, чем в будни.

Я долго и напрасно ждал, но теперь твердо решился воспользоваться таким удобным случаем и одному отправиться в гичке на осмотр каменного рифа. И вот я приступил к осуществлению этого великого предприятия: я отвязал лодку и, гребя изо всех сил, заставил ее скользить по поверхности моря.

Совершенно безопасная для взрослого, эта экскурсия была очень рискованной для ребенка моих лет. Надо было проплыть целых три мили над бездонной пропастью, а я никогда еще не отплывал и на половину этого расстояния, по крайней мере один. Вместе с Гарри мы много раз бороздили бухту по всем направлениям, но тогда не я управлял лодкой, и, учитывая опыт молодого перевозчика, у меня не было причин для страха. А теперь – какая разница! Я был один, совершенно один, и в случае несчастья мне уже никто не смог бы помочь.

Сказать по правде, я не отплыл еще и на милю от берега, как стал находить свое предприятие не только дерзким, но просто безумным и уже почти готов был отказаться от него. К несчастью, я подумал, что кто-нибудь из деревенских мальчиков, завидующих моей репутации морского волка, может быть, видел, как я направился к островку, и, угадав причину моего поспешного возвращения, может назвать меня трусом. Эта мысль, вместе с желанием достигнуть цели, удержала меня; я собрал все свое мужество и продолжал путь.