Морями теплыми омытая

*

Республика Индонезия — государство, расположенное в Юго-Восточной Азии на Малайском (Индонезийском) архипелаге. Оно раскинулось по обе стороны экватора между азиатским и австралийским материками на протяжении примерно пяти тысяч километров с запада на восток и почти на две тысячи километров с севера на юг.

Индонезия занимает территорию 1904 тысячи квадратных километров и превышает Великобританию, Францию, Италию, Испанию, Португалию, Ирландию и Грецию, вместе взятые. В составе республики около трех тысяч островов.

Государственные границы республики преимущественно морские.

В связи с тем что Индонезия расположена в районе пересечения двух зон подвижности земной коры, здесь довольно часто наблюдается активная сейсмическая деятельность — извержения вулканов и землетрясения. В стране насчитывается до четырехсот вулканов (главным образом на Яве), в том числе около восьмидесяти действующих. Извержения вулканов приносят большие бедствия индонезийскому народу, сопровождаются гибелью людей, разрушением городов, сел, дорог, уничтожением посевов, лесов.

Индонезия не знает характерной для более высоких широт смены времен года. Здесь всегда солнце, продолжительность дня почти не изменяется. Разница между самым коротким и самым длинным днем в году составляет всего сорок восемь минут, а среднемесячная температура воздуха на протяжении года остается по стоянной, колеблясь в пределах 25,2—26,5 градуса. В столице республики — Джакарте — самая низкая среднемесячная температура бывает в январе и равняется 25,4 градуса, а самая высокая 26,5 градуса — в октябре.

Под знойными лучами тропического солнца происходит интенсивное испарение воды в морях и внутренних водоемах, поэтому в стране очень высокая влажность воздуха. На побережье после полудня жара становится просто невыносимой, давит духота, влажная одежда липнет к телу. Создается впечатление, будто человек в течение нескольких часов буквально парится в открытой бане. Если не принимать необходимых мер, то от такого чрезмерного обилия влаги сахар и соль растекаются, железные изделия ржавеют, а кожаные вещи быстро перепревают и гибнут.

Но такие климатические условия очень благоприятно сказываются на флоре и фауне страны. Европейского путешественника и туриста при посещении островов Индонезии поражает огромное разнообразие ее растительного мира, особенно в тропических лесах.

Древесных пород здесь насчитывается свыше двух тысяч, а различных цветковых растений известно около двадцати пяти тысяч видов. Под густыми сводами тропических лесов царствуют вечный полумрак и таинственное безмолвие.

В нашем понимании лес — это сплошные массы крон, которые высоко взлетели на стройных стволах вверх, а под ними — мшистая почва. В тропических лесах совсем другое. Здесь наряду с высокими деревьями растут и невысокие деревца с пышными кронами. А между ними лианы. Немецкий ботаник, проникший в дебри яванского леса, был так поражен и изумлен богатством растительного мира, что не знал с чего начинать изучение этого многообразия. Каждый шаг его сопровождался новыми открытиями, новыми видами. У деревьев-великанов путешественник видел лишь стволы, а кроны их терялись высоко вверху. Снизу деревья были перевиты лианами, стебли которых свисали, подобно канатам, или, образуя гирлянды, перебрасывались с дерева на дерево. В зарослях из ветвей, лиан и канатообразных воздушных корней устроились всевозможные растения-эпифиты, которые обладают способностью получать питательные вещества и необходимую им влагу, не соприкасаясь с почвой.

Каждый вершок земли между стволами деревьев занят мелкими растениями. Для того чтобы продвигаться вперед, путешественник прибегал к помощи огромного ножа, предназначенного для рубки кустарника. Под сильными ударами валились срубленные кусты, но когда, спустя несколько дней после этого, он снова пришел в те места, то с большим трудом нашел тропу, которую проложил своим ножом. Все уже снова буйно заросло и приняло прежний вечнозеленый вид.

Поражают высота и мощь тропических лесов. Если в наших лесах высота деревьев достигает в среднем пятнадцати-двадцати метров, а самые высокие деревья не превышают 30–35 метров, то в тропических лесах Индонезии многие деревья имеют высоту шестьдесят и даже восемьдесят метров, а самые высокие деревья, например гигантские эвкалипты, достигают высоты ста пятидесяти метров. Крупнейший экземпляр этой породы, измеренный учеными, имел высоту сто пятьдесят два, а в обхвате — сорок три метра.

Вегетативный период не прекращается круглый год. Здесь произрастают крупнейшие в мире цветы, а некоторые сорта бамбука ежедневно вырастают в длину более чем на четверть метра, пальмовые листья достигают длины двенадцати метров, а некоторые кустарники вырастают до высоты одноэтажного дома.

Животный мир Индонезии также очень многобразен. Однако крупные животные сравнительно немногочисленны. Так, например, тигры встречаются только на Суматре и значительно реже на Яве, слоны и малайские медведи водятся на Суматре и на Борнео. В западной части Индонезии обитают буйволы, олени, тапиры и крайне редко — носороги.

Наиболее распространены обезьяны, среди которых особенно интересен человекообразный орангутанг, что в переводе значит: «лесной человек», «человек дикого леса». На Суматре местные жители утверждают, что орангутанг — настоящий человек, владеющий речью, но он не говорит потому, что боится, как бы его колонизаторы не заставили работать. Рост орангутанга — полтора метра, вес — до ста килограммов. Могучее тело, лишенное хвоста, покрывает жесткая темно-рыжая шерсть. Орангутанг редко спускается на землю, но в отличие от многих обезьян, которые большими стаями стремительно прыгают с ветки на ветку, он передвигается по деревьям, не торопясь, спокойно и весьма осмотрительно.

Живут орангутанги в одиночку или маленькими семьями, ночуя высоко над землей в гнездах из веток и листьев. Как-то один ученый-ботаник проник в дебри тропического леса на Яве. Стояла удивительная тишина, и вдруг он услышал звук, очень напомнивший ему чиханье. Не удержавшись, добродушный ученый крикнул:

— На здоровье!

Эффект от этого проявления вежливости был очень неожиданный. Огромный перепуганный орангутанг, ломая сучья и испуская жалобные крики, быстро метнулся вверх. Ученый был явно смущен, что назойливой вежливостью так перепугал своего дальнего родича. Характерно, что еще десятки тысяч лет назад в Индонезии на острове Ява обитало первое из известных человеческих существ, так называемый питекантроп — обезьяночеловек, останки которого обнаружил на Яве в 1891 году известный голландский ученый Дюбуа.

В реках Индонезии часто встречаются крокодилы и кайманы. Водится невероятное количество змей. Гигантские питоны, достигающие восьми метров в длину, королевская кобра и другие.

Джакарта

Далеко на экваторе, на тысячах островов, среди просторов морей и океанов, раскинулась молодая республика Индонезия.

Триста пятьдесят лет колонизаторы жестоко эксплуатировали, терзали индонезийский народ, грабили и расхищали его богатства. Но настал двадцатый век. И на далекие острова на экваторе долетел яркий свет Великого Октября. Разбуженный этим светом, поднялся стомиллионный индонезийский народ, и под его могучим напором рухнули крепости голландских колонизаторов.

Освобожденная Индонезия стала независимой республикой.

Колониализм оставил после себя море крови и грязи, нищету и невежество. Настала пора освободить землю от этой скверны, сделать ее раем.

В наш век достижения науки и техники изменили представление о расстояниях. Вчера в Москве вы переживали прелесть погожего зимнего дня, а сегодня вы ощущаете здесь, за экватором, дыхание тропиков.

Индонезия, расположенная за двенадцать тысяч километров от Москвы, стала рядом с нами.

Вне зависимости от времени года рассвет здесь наступает примерно в шесть часов.

Картина рассвета не бывает одинаковой.

Иногда, после ночной тьмы, небо открывается в сероватых тучах, сквозь которые блестит солнце. Но чаще оно бывает чистым.

Порой все оно в каких-то розовых полосах, словно волшебник раскинул по нему длинные нежно-розовые шарфы. Иногда эти шарфы волшебник расстилает на светло-сиреневом, иногда — на синеватом фоне. Потом приходит другой волшебник и мгновенно свертывает все эти прекрасные шарфы, откуда-то прибавляет света. На горизонте медленно начинает подниматься солнце. И тогда все становится видимым ясно и отчетливо.

Ночь наступает так же быстро, как утром приходит рассвет. Горизонт начинает темнеть. Темнота надвигается сразу, словно опять появился волшебник, один за другим выключил рубильники и все погрузил в черноту.

Проходит немного времени — и небо превращается в бездонное и бесконечное. Все ярче мерцают на нем звезды. Луна заливает парк, и ее свет выхватывает красные и белые головки канн, розовые цветы олеандра и ставшие теперь густо-зелеными спокойные, неподвижные кроны деревьев.

Каждый день приходит к людям солнце и сразу начинает работать. Своими добрыми руками оно словно обнимает всю Индонезию, согревая растения, прибавляя тепла и без того теплой воде, высушивая дороги и влажные после ночных рос крыши. Оно убивает микробов, заботясь о том, чтобы люди не болели, были здоровыми.

Но солнце бывает и безжалостным. И тогда оно плавит асфальт на дорогах, обжигает шею, спину и плечи бечаков. Пот заливает им глаза, лицо, заставляет медленней двигаться и искать спасения под тенью дерева.

Среди шума улиц и площадей, в сутолоке машин бечаки встречаются здесь на каждом шагу. Представьте себе подобие велосипеда. Впереди — два колеса, на которых укреплена легкая коляска с тентом наверху. Сзади — третье колесо; над ним — седло; внизу — обычные велосипедные педали, шестерни, цепь. Человек, работающий на таком экипаже, — и есть бечак. Таким видом транспорта перевозятся грузы и пассажиры.

Бечак может доставить пассажира в любой пункт. Днем и ночью крутит он педали; его поливает дождь и обжигают лучи солнца, ему сопротивляется ветер и мешают ухабы на дорогах, а он словно не знает ни усталости, ни уныния. Тяжелый, изнурительный труд. Но попробуйте завтра отменить его. Что будут делать тысячи бечаков? Где найдут они средства, чтобы жить? Все в свое время.

Бечаков нельзя не любить — это мужественное, замечательное сословие. Вот катит щеголь. Он в красной рубашке, с воткнутым в шляпу пером. Его рот, полный белых зубов, — в улыбке всем знакомым и незнакомым. Вот другой — в мятой, но лихо, по-щегольски надетой фуражке. Или вот этот, в белой майке, состоящей сплошь из заплат, с маленьким красным флажком, прикрепленным к щитку коляски.

Среди бечаков мало людей пожилых: трудно долго выдержать эту изнурительную работу. Но деревня непрерывно пополняет ряды городской бедноты: находится пополнение и для бечаков. По чьей вине несут бечаки свой тяжкий труд? Чье это наследство?

Среди городской бедноты есть и те, кто стоит на более высокой лестнице, чем бечаки. Это различные мелкие торговцы, кустари, все имущество и богатство которых переносится с помощью приспособления, напоминающего коромысло.

Идут с утра продавцы зелени, фруктов.

Спешит с маленькими корзинами свежих орхидей, лиловых и желтых, огненных и коричневых, индонезиец-подросток.

А этому продавцу мало даже тротуара — такое несет он множество громоздких плетеных изделий: корзин, шляп, циновок и прочего добра.

Сколько зарабатывают эти люди? Ничтожно мало.

Двенадцать часов дня. Возле станции железной дороги, в тени строения, раскинут походный «ресторан». Бечаки, мелкие торговцы, продавцы газет расположились здесь, за длинным столом. Хозяин отпускает им скудный обед. Кое-кто выкурит после этого дешевую сигарету, посидит, вытянув ноги и полузакрыв глаза, в блаженном безмолвии — и снова за работу.

Если поехать на базар, то можно увидеть самую разнообразную живность. Ранним утром здесь раздаются шум крыльев и пение птиц, воркованье голубей, крики попугаев. Вот попугаи — красные и белые, крупные, важные, словно чиновники, величественно взирающие на шум толпы. Вот разноцветные попугайчики, маленькие И юркие, они постоянно в движении.

Птицы биу — совершенно черные в своих атласных костюмах.

Маленькие и малюсенькие обезьянки, привязанные легкой цепочкой или томящиеся в клетках.

И, конечно, горластые куры, гуси, утки.

Под навесами, где идет этот торг, — специфический запах, неумолчный шум, теснота.

Можно отправиться на летучие базары, где продают декоративных рыбок. В обычных стеклянных банках из-под консервов собраны здесь жители подводных царств и Явы, и Суматры, и других мест. Так же, как и где нибудь в Москве, Праге или Париже, стоят около этих сказочных богатств, широко раскрыв глаза, закусив палец, мальчуганы. Они не сводят глаз с обитателей банок.

Здесь и светящиеся, словно неоновые, рыбки, и важные медлительные вуалехвостки, и рыбки черные, как уголь, и рыбки красные, словно рубины, и совершенно прозрачные и бесцветные, и рыбки-петухи, мгновенно меняющие окраску и воинственно распускающие свои плавники и хвост.

Вооруженный маленьким сачком из марли, тонкими темными руками, продавец вылавливает облюбованных рыбок — и новый владелец, окруженный любопытными детьми, бережно идет со своей баночкой. Еще бы: в руках у него частица моря. Ах море, море! Сколько счастья и сколько несчастья принесло ты на своей могучей спине на землю Индонезии!

Джакарта!

Город не всегда носил это название.

Раньше чем сюда пришли голландцы, на месте, где теперь Джакарта, был большой порт Сунданезского княжества — Паджаджары.

Пришел сюда султан княжества Бант, захватил город и порт. В честь своей победы султан и назвал город Джакартой, что в переводе означает «великолепная крепость» или «счастливое место». Днем основания Джакарты принято считать 22 июня 1527 года.

Проходит около семидесяти лет. В 1596 году в порту Джакарты бросили якорь первые голландские корабли. Понадобилось всего шесть лет для того, чтобы родилось чудовище, принесшее на благодатные острова колониализм. В 1602 году появилась на свет голландская Ост-Индская компания. Отцом ее был грабеж, матерью — жестокость. Компании принадлежала главная роль во всем, что касалось колонизации Индонезии.

Появились новые слова, новые понятия. Среди них было и такое слово, как фактория. Голландцы и англичане начали создавать первые фактории. Первый шаг белых здесь был первым шагом индонезийцев в кабалу. Не надо объяснять, почему здесь так ненавидели европейцев. Когда мы заплутались в районе Мадиуна — это было в прошлом году — и хотели узнать у индонезийцев дорогу, они отворачивались, не отвечая на вопрос переводчика. Не каждая рана зарастает быстро, не всякая обида быстро забывается.

Здесь сознательно упомянуты фактории английские и голландские; между англичанами и голландцами шла настоящая война — те и другие рвались «помочь» стране.

Война кончилась тяжким происшествием. Голландский генерал-губернатор сжег Джакарту. На ее пепле была построена новая крепость. Сначала крепость называлась Якарта. Позднее ее переименовали в Батавию.

История города в годы колониализма полна темных мрачных страниц. В 1832 году в город непрошеной гостьей пришла страшная эпидемия малярии. Множество людей малярия унесла в могилу.

Упоминание об этом — не только дань истории. Даже и теперь, хотя страна уже сбросила оковы колониализма, в ней имеется еще крайне мало врачей.

Джакарта строилась по голландскому образцу. Город только располагался на земле Индонезии, но он не принадлежал индонезийцам.

Площадь Свободы. В тени парка за красивой железной решеткой стоит большое белое здание с колоннами и просторной каменной террасой. Прежде в нем жил некоронованный король — голландский генерал-губернатор. Теперь здесь резиденция президента республики.

На площади Свободы собираются массовые митинги. Ежегодно 17 августа, в День провозглашения независимости Индонезии, здесь бывают парады и демонстрации.

Заглянем в здание, занятое штабом военно-морских сил Индонезии. Оно также построено на голландский манер. Это можно прочесть по архитектуре, по важному виду главных кабинетов и зала совещаний, по массивной отделке дома деревом, по высоким спинкам стульев, предназначавшихся для вельмож.

Индонезийцы ранее не имели права служить во флоте даже в качестве младших офицеров; им лишь предоставлялось право мыть добела палубу. Сегодня и в морском, и в воздушном флоте молодые индонезийские кадры. Они водят корабли и управляют самолетами. Они сами командуют своими вооруженными силами. Вчера не было даже младших офицеров индонезийцев: сегодня из их среды есть маршалы и адмиралы.

В Джакарте мы встретили англичан, добропорядочных и очень вежливых, которые терпеливо и убежденно, как имеющие большой опыт жизни в колониях, как знатоки, разъясняли нам свои взгляды по колониальным вопросам. Оказывается, в Англии прекрасно понимают, что надо уйти из колонии. Но вот вопрос: как это сделать?

По мнению этих англичан, многие народы колоний еще не научились и не умеют управлять своими странами, поэтому ими приходится управлять. Как только они поймут премудрость управления, тогда можно будет оставить колонии.

— Но когда? — спрашиваем мы.

— Ну об этом сказать сейчас трудно.

— Но ведь есть опыт Индии и самой Индонезии?

— Да, конечно, это верно, но вы сами понимаете, что с другой стороны нас, англичан, это даже обижает. Почему мы должны уйти? Кто же будет заботиться здесь о порядке?

Было что-то упрямо-безнадежное в этих рассуждениях, которые монотонно и бесстрастно лились из-под кажущегося массивным, как чугун, тропического шлема.

А жизнь делает свое дело. И Джакарта — столица независимого государства Индонезии — идет своей новой дорогой. Рано утром на велосипедах и пешком — общественный транспорт развит слабо, да и проезд еще дорог — отправляются на работу железнодорожники, портовики, обувщики, мыловары, рабочие фабрик искусственного льда и других предприятий.

Оживает район Кота — деловая часть города. Здесь расположены банки — массивные серые здания, почему-то напоминающие сундуки. Когда днем банки закрываются, весь район словно замирает — идут лишь одинокие прохожие, появляются отдельные машины.

Здание университета, старейшего на Востоке медицинского института, можно легко определить по тому, что утром сюда стекается на велосипедах и мотороллерах множество юношей и девушек. Они в белых легких костюмах, с портфелями для книг и тетрадей, с торчащими из верхнего бокового кармана авторучками.

В центре города с участием советских специалистов — инженеров, техников, рабочих высшей квалификации — сооружен стадион. Футбольное поле с трибунами на сто тысяч зрителей; крытый зал на десять тысяч мест; бассейн и множество различных площадок для игр. К стадиону примыкает огромный парк.

«Монумент дружбы народов Советского Союза и Индонезии», — говорят в Джакарте о новом стадионе.

А кажется совсем недавно Никита Сергеевич Хрущев и президент Сукарно торжественно забивали здесь первые сваи. Никита Сергеевич надел тогда брезентовую куртку и рукавицы строителя. А президент Сукарно шутил и говорил, что можно будет по окончании стройки обоим руководителям принять участие в спортивных соревнованиях.

Для кого трудились наши соотечественники? Какая идея, какая сила привела их сюда? Почему многие из них оставили семьи, покинули родной кров и переживали то чувство неизлечимой тоски по родине, которое заслоняет свет и волшебную красоту океана, заставляет проснуться вдруг среди ночи, лежать и часами думать о своей земле, вспоминать мельчайшие в обычной жизни, казалось бы, незначительные и неприметные детали? Сюда их привлекла великая сила идей интернационализма, высокой сознательности советского человека.

Наступает вечер. Фары автомашин прорезают темноту.

Осторожней стараются ехать велосипедисты, потому что у многих из них нет фонарей, а без света в потемках могут и сбить. Бечаки зажгли карбидные фонари, подвешенные к оси.

Покачиваясь, медленно движется навстречу чуть мерцающий желтый огонек: идет торговец со своим летучим рестораном. Зажглись лампы около лотков уличных торговцев.

Толпы людей, главным образом молодежи, около кинотеатра. А там, где нет ни ламп, ни света фар, — сплошная чернота. Очень многолюдно около городского клуба. Одна за другой подходят сюда машины. Немало людей в праздничной одежде идет пешком.

Зайдем и мы в клуб.

Вместительный зрительный зал — пожалуй, на тысячу человек. Скромное оборудование — деревянные скамьи и стулья. Все пространство вокруг сцены в цветах. Много огромных букетов: цветы в корзинах, гирлянды из цветов.

Проигрыватель в темно-коричневом чехле передает «Интернационал» — все в зале знают эту мелодию, она звучит в наступившей тишине торжественно и победно. И никто не обращает внимания на то, что проигрыватель иногда спотыкается. Все сосредоточено на том, что есть коллектив, единая воля и единое чувство.

К микрофону, головка которого на металлическом стержне поднимается над островком цветов, подходит председательствующий. Как бы проверяя микрофон, он два-три раза щелкает по нему и смотрит через поблескивающие очки в зал.

Тихим и спокойным голосом, каким говорят про человека, находящегося здесь, рядом с нами в этом зале, председательствующий произнес:

— Наше Общество дружбы пригласило вас на этот вечер, чтобы отметить день рождения Владимира Ильича Ленина.

Этим было сказано все: и любовь к Ленину, и вера в будущее, и призыв к борьбе.

Портрет

Бесцветные свинцовые глаза. Точный пробор светлых, почти рыжих волос; лысина тщательно скрыта. Он в безукоризненном костюме и белоснежной рубашке. Под воротничком тоненький черный шнурочек от монокля.

Он невысок ростом. Когда встает со стула, разгибается медленно: возраст и радикулит дают себя знать. Поднявшись, сразу старается принять стройный, подтянутый вид: сказывается долгий, более чем двадцатилетний срок службы в экспедиционных войсках в Индии.

Его жена высокая, густо напудренная дама с острыми бегающими глазками. Она обожает своего мужа и при всяком случае убежденно повторяет его мысль о том, что есть народы, которые еще нуждаются, чтобы ими управляли белые.

Жарко, и наш собеседник снял пиджак.

— Вы, то есть западные державы, получали за год в Индонезии прибыли почти столько же, сколько составлял весь ее национальный доход.

— О нет, — говорит человек в белоснежной сорочке, — это, очевидно, какая-то ошибка.

— Почему ошибка?

Мы протягиваем собеседнику тоненькую книжечку в светло-коричневом переплете, густо заполненную цифрами.

— Вы хотите сказать, цифры упрямая вещь? — улыбается собеседник собственной находчивости и добавляет:

— По если рассуждать о Великобритании, то она далека от таких доходов. У моих соотечественников есть здесь плантации каучука. Но представьте себе — плантации еле дают семь процентов в год. Ужасно!

— Но, может быть, плантации еще молодые и Не набрали силы?

— Да, конечно. Лучшие сборы плантация дает в 25–30 лет. Тогда и доходы наших людей повысятся. Но…

— Вы хотели что-то сказать?

Позвольте, я хотел лишь спросить: кто теперь может сказать, что будет не через двадцать лет, а через два года? Ужасно!

Пауза. Затем снова тянется нить разговора. Фразы кажутся ножнами, в которых скрыты клинки.

— Много ли здесь ваших соотечественников? Как они живут?

— Думаю, что более тысячи человек.

— Может быть, им уже нет смысла оставаться здесь, в изнурительной жаре? Тем более что доходы от плантации стали такими ничтожными.

— Затрудняюсь ответить вам, — говорит собеседник. — Многие из наших людей живут здесь не потому, что им нужны доходы; они так любят эту страну, так любят ее народ! Им очень трудно с ней расстаться.

Жарко, и собеседник вытирает платком крупные капли пота на лысеющем лбу.

Настала пора закончить визит. Мы прощаемся. Наш собеседник стоит на лестнице и машет рукой вслед машине, отъезжающей от старинного, построенного в голландском стиле белого особняка.

Случай на улице

В Индонезию регулярно ходят советские корабли, чаще всего из Одессы. Многие из кораблей заходят в Тунджунг-Приокпорт, расположенный в 30 км от Джакарты.

Если вы окажетесь в порту вечером, то увидите множество огней на кораблях. В темную ночь, когда трудно различить воду, кажется, что эти огни не на кораблях, а где-то на улицах города. Создается впечатление, что перед вами не море, а продолжение города с его огнями.

Каждому моряку интересно посмотреть новый город да к тому же после долгого путешествия почувствовать под ногами землю. Но при всем этом моряк должен и на корабль возвращаться вовремя: служба есть служба.

И вот случилось однажды, что моряк замешкался на берегу, а когда посмотрел на часы, времени оставалось так немного, что попасть в срок на корабль можно было только с помощью транспорта.

Но где его взять?

В городе много бечаков.

Наш моряк подбежал к стоянке. Как он объяснялся, не в том суть. Важно лишь, что через мгновение бечак сидел в качестве пассажира, а моряк, заняв его место, вовсю крутил педали, чтобы вовремя попасть на корабль.

Ведь моряк не мог опоздать. Но он не мог и позволить эксплуатировать индонезийца.

Когда нам рассказали эту историю, один товарищ усомнился в ней и посоветовал проверить.

История эта была.

Но даже если допустить на мгновение, что этой истории и не было, то не говорит ли этот рассказ, переданный нам индонезийцами о том, каким представляет себе этого человека индонезийский труженик?

Цветок красной орхидеи

Мы были в гостях у страстного любителя природы.

Весь его дом окружен орхидеями. Орхидеи встречают вас у порога; они размещены в банках, стоящих у входа в дом; они словно улыбаются вам нежно и приветливо.

Орхидеи встречают вас в доме. Орхидеями заполнен и весь маленький сад, примыкающий к строению. Тонкие изящные стебли, украшенные цветами самых необычайных расцветок, тянутся вверх. Чуть дальше от цветника, на том же самом участке, множество птиц.

Красный попугай с гордым видом, похожий чем-то на священника из Ватикана, который в часы официальных дипломатических встреч на аэродроме, где-либо в посольстве, на различных церемониях появляется в розовой шапочке, в белой сутане, перетянутой таким же розовым поясом.

Белый попугай с хохолком, напоминающим мягкий шарик на детской вязаной шапочке, хлопотливо бегал по двору среди множества клеток, загончиков, скакал через черное упругое тело шланга, что-то бормотал, вертелся под ногами хозяина, поглядывая на него.

Хозяин невысокого роста, крепкий, с гладко зачесанными назад волосами. Военный летчик, он совсем не похож на военного человека среди таких мирных картин.

— Почему птица не улетает? — спрашивали мы хо-< зяина.

— Сам не знаю, — лукаво говорил офицер, хотя он прекрасно знал, в чем дело. Попугай не улетал потому, что добрый человек полюбил птицу, ухаживал за ней и приручил ее.

В клетке сидели, словно одетые в черные шелковые платья, птицы биу с ярко-желтым клювом, величиной с маленького голубя. Они очень способны и быстро обучаются говорить. Словно подчеркивая это, в ответ на приветствие хозяина одна из птиц отчетливо начала выговаривать:

— Биу! Биу!

Когда были осмотрены все эти маленькие владения, хозяин пригласил гостей к столу. Чуть наклонившись, мягким жестом рук указывая нам путь, хозяин настойчиво призывал гостей первыми переступить порог дома.

На маленьком низком столике были расставлены индонезийские блюда: курица в остром соусе; крабы в своем красном панцире; крупук — нежный, хрустящий, чуть розоватый, приготовленный из сушеных рачков. Было и сатэ — мясо, напоминающее шашлык, только оно приготовляется здесь не на металлических шампурах, как это делается у нас, а на деревянных палочках. Был, конечно, и рис — национальное блюдо, обязательная пища и бедных, и богатых.

За столом мы услышали много поучительного.

— Вы спрашиваете, — говорил хозяин, — почему мы так настойчиво зовем вас войти в дом первыми? Это мы делаем потому, что вы — наши братья. «Далеко от глаз — близко к сердцу», — говорит наша пословица.

— Но голландцев, — в глазах хозяина вспыхнул огонек, — мы пропускали в дом первыми для того, чтобы спасти себя и свою семью, свой дом и свои посевы.

Он подошел к стене и снял черную рамку с выцветшим изображением. Приглядевшись, мы могли рассмотреть портрет уже немолодого индонезийца в типичной яванской шапочке и длинной одежде.

— Это наш далекий прадед, — сказал хозяин. — Видели в саду красную орхидею, около маленького водоема? Вы еще сказали, что ее цвет словно цвет моркови. На том месте, где растет орхидея, был убит мой прадед.

— А почему все-таки вы звали колонизатора войти в дом первым? — спросил один из гостей.

Хозяин решил закурить. Вспыхнул огонек зажигалки и осветил лицо его в горькой усмешке. Он встал, вышел на террасу и нагнулся над деревянным ящиком, в котором мирно спали пестрые щенки. Их мать мгновенно в несколько прыжков очутилась около ящика. Она опрокинулась на спину, но шерсть на ее шее сердито поднялась.

— Защищает детей, — ласково улыбнулся хозяин, — даже мне не доверяет.

Потом он продолжал:

— Перец — это золото. А земля — это сто раз золото. Мы не звали голландцев в свою страну. Они сами пришли к нам. Зачем? Чтобы ограбить нас. Когда индонезиец шел в свой дом первым, то нередко грабитель всаживал ему нож в спину. Индонезиец умирал, семью его выбрасывали; грабитель забирал имущество хозяина. Так было во времена голландцев. Тогда у индонезийцев выработалась привычка — идти в дом после колонизатора, чтобы не подвергать себя смертельной опасности.

Хозяин подошел к другому простенку. Здесь в простой раме был портрет Патриса Лумумбы, вырезанный из какого-то журнала. Лумумба был запечатлен со своей милой улыбкой. Почему-то казалось, что он деликатен и говорит тихо, не повышая голоса.

— Вот Лумумба, — говорит хозяин, — был очень доверчив и поплатился за это. Я сказал своему сыну: если тебе представится случай, брось камень в тех, кто убил этого человека. Ты должен мстить за него.

Когда мы уходили, была поздняя ночь. Все в садике слилось. Только цветок красной орхидеи, словно маленький маяк, сверкал в темноте.

Пропасть

Это было днем после обеда.

Как всегда, щедро грело индонезийское солнце. За окном стоял шум улицы. Началось с разговора о танцах.

— Я хочу сказать откровенно, — начал индонезиец Азиз, — что индонезийские танцы для меня не интересны. Подумайте, что это такое, — и он сделал жест пальцами, повторяющий движение танцовщиц: медленные, словно застывающие.

— Это дело вкуса, — заметил другой собеседник. — Но даже рождение нового искусства не будет означать отказа от лучших традиций, от культурного наследия, которым располагает народ.

— У народа есть свои заветные кладовые. Он собирает туда по крупице самые дорогие сокровища. И то, что попадает в копилку народа, — хранится веками.

Кто-то вмешался в разговор и спросил:

— А какой будет новая культура Индонезии?

— Очевидно, она будет развиваться как культура различных частей Индонезии. Из этой культуры будет создаваться новый сплав. Но теперь, может быть, легче будет выплавлять такой сплав. Даже в века колонизаторов не замолкли песня и гамеланг и не умерли танцы на Яве и Бали. Вам не приходилось видеть, как растение, развиваясь, пробивается даже сквозь трещину в асфальте? Так велика сила жизни! А народ — это не маленькое хрупкое растение.

Этот спор и эти слова затронули Азиза. Он курил непрерывно и забывал стряхивать пепел в пепельницу.

— Пожалуй, — после раздумья сказал он, — нам очень трудно будет совершать путь к новому.

Обращаясь к советским гостям, Азиз продолжал:

— Возьмите меня или подобных мне, я ведь не одинок! Я не помню, где я родился, но я знаю, что меня кормили голландским молоком. Я окончил голландскую среднюю и высшую школу. День за днем во мне уничтожали индонезийца. Вам это странно слышать, но до двадцати трех лет я был убежден, что обязательно женюсь на женщине только голландского происхождения. Я считал низким жениться на девушке индонезийке.

Он долго молчал, а потом продолжал:

— Стыдно сознаться, но я должен сказать вам об этом: даже и теперь, когда остаемся вдвоем с женой, мы разговариваем только по-голландски.

Мне вспомнился другой эпизод.

Видный ученый-индонезиец приехал в Москву. Здесь он встретился со студентами индонезийцами и был очень обрадован их успехами в учебе.

— Советский Союз обладает передовой наукой — познавайте эту науку и вы, — призывал он студентов. — Но не забывайте свою мать Индонезию, не изменяйте пере наших отцов.

Колонизаторы воспитывали в своих школах и университетах молодых индонезийцев так, чтобы убить в них любовь к Индонезии, к традициям и обычаям народа. Вот почему ученый-индонезиец так болел за национальные традиции. Но он еще не понял великого гуманизма советской школы, воспитывающей молодежь любой страны в духе любви к своей родине.

Ученый-индонезиец не успел ясно увидеть пропасть, разделяющую две школы.

Идут дожди

Когда беседуют об Индонезии, то говорят о солнце, о том, как жарко в этой стране. Но в Индонезии бывают не только солнечные дни. Здесь есть и сезон дождей, который тянется четыре-пять месяцев — примерно с октября до апреля.

Дождь имеет свои прелести.

В ночной тишине шумят струи воды, ударяя по крыше. На темном небе — ни одной звезды. Все улицы затихают. Только неугомонные бечаки иногда нарушают молчание своими звонками или какой-то одинокий уличный торговец начнет предлагать неизвестно кому свой товар.

У дождей есть свои голоса.

То вдруг начнется такой ливень, который заглушает и шум улицы, и вой вентилятора. То вдруг закапают с крыш такие звонкие и отчетливые капли, словно поет множество флейт, и каждая из них исполняет свою особую мелодию.

А порой дождь идет почти бесшумно. Если выглянуть в окно, то можно увидеть, как прыгают капли и как каждая капля, падая в лужицу, вызывает крохотный фонтанчик.

На острове Бали нам привелось послушать игру оркестра гамеланг[1].

Музыканты — их было около двадцати человек — сидели со своими инструментами, как здесь и принято, на полу, поджав под себя ноги. Все они были одеты в одинаковые национальные костюмы. Оркестр исполнял народную мелодию «Золотой дождь». В ней можно было слышать и раскаты грома, и шум водопада, и песню дождевых струй.

Но это не была чисто описательная музыка. Своим творчеством народ опоэтизировал природу и нашел для этого прекрасные музыкальные краски. В оркестре особенно выделялся флейтист. Люди замирали от восторга, когда этот пожилой индонезиец с улыбающимися глазами начинал мелодию, полную удивительной нежности и чистоты.

Капля сама по себе ничтожна. Но когда капля соединяется в сплошной ливень, тогда на улицах появляются целые озерки и бегут ручьи. В сильный ливень в городе образуются целые реки, через которые с трудом пробираются автомобили.

Не раз дождь застигал нас на дорогах за городом. Струи воды вставали, словно стена. Под их ударами останавливались стеклоочистители. Нельзя было что-либо рассмотреть впереди, и нередко водитель вынужден был пережидать.

Если человек не вооружен наукой и нет у него в руках сильных машин, созданных индустрией, природа порой начинает издеваться над ним, показывать свою грозную силу и могущество.

Однажды на Восточной Яве мы переезжали через маленькую речку. Сезон дождей кончился — наступил сухой период. И без того маленькая речонка теперь и вовсе обмелела. Струйка воды еле тащилась по каменистому дну. Ребятишки не могли здесь не только искупаться — они с трудом набирали воды в ладошки, чтобы смочить лицо и голову.

Но здесь же можно было ясно прочесть и следы разгула слепой стихии. От старого моста уцелело лишь немного обломанных бревен. Террасы рисовых полей опустели, от деревни на берегу остались только кучи мусора. Кое-где можно было лишь угадать места, когда-то занятые жилищами крестьян.

В другой раз мы поднимались над районом наводнения на самолете. Лишь кое-где, на возвышенностях, виднелись кроны деревьев, крыши домов.

В сезон дождей проводятся сборы в пользу пострадавших от наводнения. Где-нибудь, часто поблизости от большого города, на шоссе появляются своего рода заслоны. Молодые люди, юноши и девушки, как правило, в белых костюмах с металлическими кружками через плечо, останавливают машины. Они получают ту или другую сумму, опускают ее через отверстие в наглухо запечатанную кружку и наклеивают бумажку на ветровое стекло — знак того, что вы свой долг выполнили.

Все это, конечно, полезно. Но разве этих небольших средств достаточно для того, чтобы обуздать слепого и безжалостного хищника, способного мгновенно разметать мост, разрушить плотину и растерзать деревню, ставшую у него на пути? Нет, здесь нужны другие, более сильные меры. И правительство молодой республики принимает эти меры.

В Джакарту прилетели советские эксперты-инженеры. Теперь они вместе с индонезийцами готовят узду и упряжку на этого дикого богатыря. На могучей горной реке Асахан на острове Суматра строятся крупнейшая в стране гидроэлектростанция, плотина и алюминиевый завод. И тогда заставят эту бурную реку не растрачивать свою энергию на разрушение мостов и деревень, а давать ток предприятиям и жилищам, плавить металл.

И когда Асахан и другие реки индонезийцы заставят трудиться на благо человека, тогда жители знойной и прекрасной Индонезии с еще большей радостью будут слушать красивую мелодию «Золотой дождь», и не страшны им будут дикие разгулы стихии.

Встреча с молодежью

Отправляйтесь в утренние часы на улицу Саммба к дому № 4 в Джакарте. Вот какую картину вы здесь увидите.

Из многих концов города подъезжают сюда молодые люди. Одни идут пешком, другие едут на велосипедах, третьи — на мотороллерах. Это студенты. Иногда на мотороллере едут вдвоем и оживленно беседуют. О чем? Может быть, о вчерашней встрече с ней, может, о фильме или спортивных соревнованиях — в конце концов между друзьями всегда найдется много тем.

Водители мотороллеров имеют свой почерк.

Иногда двое молодых людей виртуозно проскакивают в потоке транспорта, обгоняя старенькие, задыхающиеся, словно от астмы, такси; неожиданно появляются перед самым радиатором комфортабельного мерседеса или шевроле, вызывая ругань шоферов.

Девушки порой едут, непринужденно усевшись боком, заложив ногу на ногу так, чтобы туфелька свешивалась, рискуя вот-вот свалиться с ноги. Молодые люди из среды учащихся или служащих любят носить в верхнем кармане авторучку или карандаш. Еще лучше, если можно иметь две или даже три авторучки, в таком случае владелец их выглядит особенно солидно.

Как и все высшие учебные заведения Индонезии, университет в Джакарте за последние годы значительно вырос. В нем обучается около пятнадцати тысяч студентов.

Вы входите во внутренний двор. Здесь — учебные здания в строгом чередовании с небольшими зелеными площадками. Чтобы укрыться от солнца, некоторые скамьи с легкими навесами.

По просьбе студентов и профессоров в университете был прочитан цикл лекций о советской культуре.

Подведен итог, сказана последняя фраза. Теперь можно задавать вопросы — выйти на трибуну и сказать, что тебя интересует, с чем ты не согласен, что тебе неясно. Конечно, для этого нужны смелость, уверенность — ведь трудно заранее сказать, как встретят твои рассуждения, твой вопрос. А неясного и неизвестного все-таки много: все о чем-то спорят, что-то обсуждают, и каждый день со всех концов мира летят разные сообщения — трудно во всем этом разобраться, но разобраться нужно.

К трибуне быстро идет молодой человек в очках, со взглядом, выражающим непреклонную решимость. То, что он хотел сказать, написано у него на листочке бумаги. Но сейчас он оставляет листочек свернутым в трубочку, которую нервно мнет:

— Индонезия — мусульманская страна, вы это знаете. Мусульмане, как и коммунисты, желают мира. Но не притесняют ли у вас мусульман? Правда ли, что в Советском Союзе все должны быть неверующими?

Мертвая тишина. Слышно, как по центру зала, провожаемый взглядами, возвращается на свое место студент. Сидящий в первом ряду профессор устремил взгляд на лектора. Его сосед сосредоточенно смотрит в пол, ожидая ответа.

Нужно иметь в виду, что индонезийцы в подавляющем большинстве мусульмане, и только лишь около десяти процентов населения исповедует другие религии. Христиан — католиков и протестантов, проживающих преимущественно за пределами Явы, — насчитывается около трех миллионов, индуистов — свыше миллиона, буддистов — около миллиона. Кроме того, среди отдельных народностей распространены примитивные религии, обожествляющие силы природы. Поэтому ответ на заданный вопрос должен быть полным и исчерпывающе ясным.

— Когда в Ленинграде были президент Сукарно и министр Насутион, они ходили молиться в мечеть. Но в Ленинграде мусульман мало. Их больше на востоке СССР — в Узбекистане, Таджикистане, Туркмении, отчасти в Киргизии, Казахстане. Живут они также в Татарии и в Башкирии.

В Узбекистане, особенно в Самарканде, Бухаре, сохранилось до наших дней много замечательных памятников старой мусульманской культуры.

Никто в СССР не может притеснять верующих — будь то православные, католики, мусульмане. Бессмысленно бороться против религии каким-либо принуждением.

— Но я бы попросил вас, уважаемые студенты и профессора, помочь мне найти ответ на вопрос. Наш друг правильно сказал, что мусульмане хотят мира. К несчастью, несправедливые, захватнические войны бывали много раз. И они — страшное горе. Почему же всесильные боги не могут спасти людей от этого зла?

Когда идет война, каждый верующий просит пощады своей родине. Но кому должно помочь небо, если мусульмане выступят против мусульман?

Ответов не нашлось.

На трибуне появился застенчивый молодой человек и робко спросил:

— Правда ли, что в СССР рабочие и крестьяне не имеют никакой домашней обстановки, что в СССР нельзя иметь личную собственность?

Ответ лектора:

— Коммунизм выступает против той личной собственности, которая помогает эксплуатации человека человеком, которая делит людей на эксплуататоров и эксплуатируемых. Но коммунизм выступает за хорошую, обеспеченную и культурную жизнь для всех тружеников — и для рабочих, и для крестьян, и для интеллигенции. Если в СССР нет личной собственности, то куда же там деваются выпускаемые каждый день в огромном количестве автомобили, мотоциклы, велосипеды, приемники, телевизоры, холодильники и другое добро?

Выражение напряженности на лицах студентов исчезло. Вот это здорово! В самом деле, куда же девается все это богатство?! И студенты аплодируют: становится так шумно, что председатель вынужден стучать карандашом по стакану, призывая к тишине и порядку.

Тем временем из задних рядов, от двери, не ожидая приглашения, торопливо шагает резкий в движениях какой-то взвинченный молодой человек. Он сразу, как иногда говорят, наскакивает на своего оппонента.

— Скажите, — говорит он задиристо, — почему у вас не издали роман Пастернака «Доктор Живаго?»

Он быстро убегает с трибуны под дружный одобрительный шум в задних рядах.

«Что-то теперь скажет лектор», — думают студенты, предвкушая интересное.

А лектор начинает откуда-то издалека.

Он рассказывает про отца Бориса Пастернака, известного русского художника, одного из первых иллюстраторов произведений Льва Толстого. Он говорит про первые стихи поэта Пастернака, полные веры в революцию и силы народа. Он называет Пастернака одним из лучших переводчиков стихов.

— Теперь про другую сторону жизни, — говорит оратор. — Вы знаете, сколько крови пролил ваш народ за вашу свободу, сколько жизней унесла борьба. Вы здесь потому, что многие из тех, кто сражался против колониализма, уже никогда не встанут. Как бы вы отнеслись к вашему писателю, если бы он стал глумиться над гибелью людей и стал бы рисовать картины борьбы, войны неправдиво, фальшиво?

Кто то начинает аплодировать.

— Кого вы знаете из лучших писателей Советского Союза?

Откликаются быстро: Пушкин, Лермонтов, Лев Толстой, Чехов, Достоевский.

— А кто вам известен из современников?

Пауза.

— Горький! — кричит кто-то.

— Шолохов, — называют в другом ряду.

— Остановимся на минуту, уважаемые слушатели. Вы называли Михаила Шолохова. Вы ведь слышали о нем раньше, чем о Пастернаке?

— Да, конечно, — соглашается аудитория.

— А кто лучше пишет?

— Шолохов! — кричат студенты.

— А почему же Шолохова не называют кандидатом на получение Нобелевской премии? Как вы думаете — почему?

— Над этим надо подумать! — кричит кто-то.

В аудитории становится шумно, раздаются аплодисменты, слышен смех.

А тем временем во многих местах поднимаются руки желающих сказать, и к трибуне идет новый оратор. Он благодарит за лекции. Но он хочет узнать, почему же всегда надо все связывать с политикой?

— Ах, опять эта идея искусства для искусства, — безнадежно машет рукой руководитель кафедры литературы.

Ответ лектора:

— А как вы сами думаете, желание присудить премию Борису Пастернаку — искусство или политика?

Снова возникает шум, и снова надо стучать карандашом по стакану.

— Представим себе, — продолжает лектор, — что здесь происходит собрание, посвященное освобождению Западного Ириана от колонизаторов. Ведь это исконная территория Индонезии. Народ возмущен тем, что голландцы не уходят оттуда. И вот на таком собрании просит слова поэт и начинает читать про красивое небо, райских птиц и прочее. Как вы к нему отнесетесь? Конечно, нужна и лирика, но нельзя в поэзии жить вне времени и пространства.

— Хорош будет поэт, если, глядя на то, как борется народ, он будет говорить: «Меня политика не интересует. Вы боритесь, а я тем временем полюбуюсь на звезды, на луну, на орхидеи».

Кажется, найден общий язык — в аудитории слышны гул одобрения, аплодисменты.

Студенты шумно выходят на улицу. На какое-то мгновение можно увидеть улыбающиеся глаза, прощальный взмах рукой.

Да, трудно разобраться в этом беспокойном мире. Но разобраться можно и нужно.

И друзья едут, забыв в этот час про футбол, про последний фильм-боевик, и продолжают о чем-то спорить, может быть, о трудном положении богов, которые иногда не знают — кому же надо помочь и кого надо наказать.

А может быть, и про то, какая это удивительная, манящая чем-то к себе страна — Советский Союз.

Бандунг

Из Джакарты вы долго выбираетесь по шумным, забитым до крайности автомашинами, бечаками улицам на магистраль, ведущую за город.

Один за другим остаются позади населенные пункты, каучуковая роща, и машину начинают обступать небольшие горы.

Сейчас они в тумане. Это смягчает очертания, и от этого горы кажутся голубоватыми, особенно привлекательными и спокойными. Где-то по дороге на фоне горного пейзажа вы встретите одинокую пальму.

На полях занятые работой крестьяне. Идет сбор урожая, и люди работают со всем старанием. Соломенные шляпы с огромными полями помогают крестьянам спасаться от зноя.

Издалека видна женщина, неторопливо, размеренным шагом идущая по сухой бровке, среди полей, затопленных водой. Она в красном шарфе, с ребенком на руках и с пищей в узелке. Женщина несет обед хозяину дома, работающему, как и другие, в поле.

Дорога в Бандунг ведет через многие интересные места.

Вот город Богор, который находится невдалеке от Джакарты. Климат здесь прохладнее, чем в Джакарте или в других районах. В праздничные дни город очень оживлен. Посетителей привлекает ботанический сад — краса всей Юго-Восточной Азии. Сад был заложен в 1817 году. Теперь в нем собраны тысячи пород деревьев. Гербарий располагает многими тысячами видов растений.

Кажется странным, стоит неимоверная жара, а В парке вы можете найти такие аллеи, где и в полдень царят сырость и полумрак.

Королевский цветок — орхидея — представлен здесь в таком изобилии, какое, может быть, не снилось ни одной королеве. В многочисленных, хорошо оборудованных оранжереях собрано множество видов орхидей. Здесь царство красоты и изящества, грации и красок нежнейших тонов. Специалисты уверяют, что богорская коллекция — одна из ценнейших в мире.

Шумно у входа в парк в воскресный день. Здесь полно уличных торговцев: у них можно купить дешевые леденцы и воздушные шары для малышей, изделия кустарей из кости, дерева, металла, коллекцию бабочек. Если бы такие рисунки и расцветки, какими обладают бабочки, можно было воспроизвести на тканях!

На улицах неумолчный звон бубенчиков. Ими украшены маленькие, напоминающие пони, лошадки. Запряженная в крытую яванскую двуколку — сидо, лошадка бодро бежит по извилистым улицам.

После гулянья в парке пора подкрепить свои силы. Целая семья — отец, мать, шестеро детей мал мала меньше — расположилась в тени деревьев на зеленой траве. Молодая парочка устроилась на скамейке. Салфеткой служит газета. Вот другая многочисленная семья устроилась около маленького пруда. Папаша уже мирно дремлет, закинув руки за голову, а мамаша хлопотливо кормит малышей.

Люди более состоятельные отправляются в рестораны и кафе.

Остановимся на Пунчаке. Здесь высшая точка горного перевала. С высоты прекрасно видно всю долину, возделанную рукой великого труженика — индонезийского крестьянина. Это он проложил своей мотыгой убегающую вдаль дорогу. Его многовековым трудом созданы плантации каучука и эта роща кокосовых пальм, эти террасы рисовых полей и ирригационные сооружения.

На Пунчаке стоит благословенная для этих краев прохлада. Ночью даже приходится укрываться легким одеялом. Здесь невольно вспоминается прелесть жизни в среднерусской полосе.

От Пунчака идет длинный спуск. Проходит около двух часов — и вы в Бандунге. Этот город — центр Западной Явы. В нем примерно миллион жителей. Весь город разместился на плато, на высоте свыше 600 метров над уровнем моря.

Если выехать на окраину и подняться к чайному домику, то перед вами предстанет весь Бандунг в его замечательном зеленом наряде, окруженный цепью гор. На север от Бандунга виднеется вулкан Тангкубан Прац (Перевернутая лодка). Чем-то притягивает к себе это серое от пепла место, где можно своими глазами увидеть застывшую лаву, ее изгибы и трещины.

Бандунгскую котловину со всех сторон окружают высокие горные цепи, склоны которых заняты под плантации чайного Листа и хинного дерева. Чудесные пейзажи и живительный горный климат всегда привлекали в Бандунг и окрестные города многочисленных туристов и отдыхающих.

В окрестностях Бандунга находится знаменитая Лембангская обсерватория — единственная обсерватория в мире, расположенная на экваторе.

В Бандунге есть университет, Академия пластического искусства, текстильный и технологический институты.

В апреле 1955 года в Бандунге состоялась историческая конференция двадцати девяти стран Азии и Африки.

Бандунгская конференция проходила в здании Мер-дека, которое расположено на одной из центральных улиц города. Зал обычный для заседаний, с трибуной для выступлений, местами для президиума, ложами для дипломатов и прессы. С этим залом связано много важных для индонезийского народа событий.

Политическая свобода без мощной экономики не может быть настоящей свободой.

— Если мы хотим строить новое общество, — рассуждают передовые индонезийцы, — нам надо поднимать экономику, развивать хозяйство, создавать индустрию.

И вот в Комитете национального планирования нам показывают две стопы одинаково переплетенных книг в мягких обложках. Это восьмилетний план развития экономики Индонезии — многомесячный труд армии экономистов.

В Бандунге на заседании Народного консультативного Совета происходило подробное обсуждение плана. Раздавались голоса в пользу концессий; были предложения использовать так называемый аргентинский способ — отдать нефтяные источники в эксплуатацию иностранцам и доход в этом случае делить пополам.

В здании отеля, где остановились члены Совета, в те дни было особенно оживленно. Люди уходили и приходили с ворохом бумаг, ожесточенно спорили за чашкой кофе, пристраивались на низеньких диванчиках и на ходу делали всякие расчеты и подсчеты, вели до глубокой ночи неторопливые беседы — светились огоньки сигарет. Уже готовили зал для утренних посетителей, а люди продолжали свои споры, высказывали сомнения, выясняли плюсы и минусы.

Совет пошел своей дорогой — важно не сбиться, важно теперь удержаться на ней. Было решено искать средства для выполнения восьмилетки так, чтобы сохранить самостоятельность и независимость страны. Метод делить доходы пополам от новых концессий был отвергнут.

В том же зале, где была конференция 1955 года, состоялось заседание Комитета солидарности стран Азии и Африки. Когда делегаты вошли в зал, они увидели на сцене портрет Лумумбы. Он был изображен во весь рост, словно двигался навстречу делегатам в зал, сжимая кулаки, призывая к борьбе за землю своих предков, за свободу и счастье новых поколений.

А через несколько дней на рабочем собрании маленькая худенькая девочка в белом платьице с распущенными волосами читала стихи о Лумумбе:

Девочка поднимала лицо вверх, к небу. Ее глаза были широко открыты. Ее ручонки были подняты, сжаты в кулаки.

И когда она закончила читать стихи и побежала бегом за сцену, текстильщики, химики, железнодорожники поднялись со своих мест, возгласами приветствуя борьбу за победу, до полного разгрома угнетателей-колонизаторов.

В конце февраля

Календарь стоит на коричневом, отполированном до блеска столе. На листке его — 28 февраля — последний день зимнего месяца.

Сегодня у нас свободное время. Лучше всего в такой день поехать в Богор, насладиться видом ботанического сада, подышать свежим воздухом, полюбоваться причудливыми очертаниями гор.

Через час с небольшим мы уже в Богоре. Нас окружают вековые деревья. Мощные кроны дают надежный приют маленьким косулям, спасают их от палящих лучей солнца и от проливных дождей. Косуль, изящных, одетых в светло-коричневый с белыми пятнышками мех, развелось здесь множество. Не обращая внимания на пешеходов и даже на автомобили, мирно пасутся в парке олени. С вершины огромного дерева одна за другой взлетают летучие мыши.

Все кругом цветет. Стоят изящные, с самыми причудливыми очертаниями и нежной окраской розовые, красные, как кровь, сиреневые, голубые и коричневые орхидеи. Высоко поднимаются зеленые стрелы бамбука. Водоемы украшены плотными листьями, несущими на себе белые, желтые, фиолетовые цветы. Это лотосы. Здесь же крупные листья виктории-регии.

На террасу дома, где мы расположились, входит гость, только что прибывший из Москвы. Желая порадовать нас — а это действительно доставляет нам радость, — он достает последний номер «Правды». С понятным волнением хотим мы узнать, что происходит в Москве, что нового в нашей далекой стране.

Ha одной из страниц заголовок: «Начались полевые работы». Заметка сообщает о том, что на юге приступили к пахоте.

Мы смотрим на окружающую нас природу и улыбаемся: как трудно представить, что где-то сейчас еще бушует вьюга и поля спят под снежным покровом. И в то же время тоска щемит сердце, потому что нет рядом белых берез и не видно могучих елей, надвинувших на себя по самые брови шапки и закутавших свои плечи плотными снежными шалями.

Сердце у человека одно. Но сколько настоящей и большой любви к людям оно вместит теперь, когда весь народ великой Страны Советов стал интернационалистом и когда свой долг он видит в том, чтобы помогать всем народам мира, которые двинулись в трудный путь свободы!

Чимлати

На острове Ява есть местечко, которое носит название Чимлати… Это название идет от протекающей здесь речки. Чи — по-индонезийски — река; млати — жасмин, то есть — река-жасмин.

В самом деле, Чимлати очень поэтическое место. Дорога к нему проходит через небольшой населенный пункт. Обычные для Индонезии, побеленные снаружи, одноэтажные домики с глубокими, защищающими от солнца террасами. Такие же, как где-нибудь под Курском, озабоченные наседки около домов, только здесь они длинноногие и с длинными шеями. Пожилой крестьянин в майке, выцветшей добела, пристроился за домом жарить сатэ.

Миновав селение, вы делаете поворот и оказываетесь около бассейна. Вокруг него — несколько домиков, цветущие деревья, террасы рисовых полей. В некотором отдалении — покрытые зеленью горы, сейчас они словно задернуты легкой голубоватой дымкой.

В бассейне — чистая вода. Опа бежит сюда из Чимлати. В знойный день нет ничего приятней, чем купание в этой свежей воде, из которой вы словно вбираете в себя всю силу и прелесть жизни.

С нами сегодня путешествует целая компания малышей. Узнав, что рядом есть маленькое озерко, ребятишки отправляются на разведку. Через некоторое время они приходят с добычей. В стеклянных банках из-под консервов у них полно рыбок — и мальков, и взрослых. В нашей стране таких рыбок называют гуппи. Самочка гуппи — небольшая, серенькая, а самец еще меньше, с красивым ярким петушиным хвостом и такими же цветными плавниками. Рыбки, которых мы наблюдаем в Москве только в аквариуме, здесь живут в обычном водоеме. Много здесь и золотых рыбок величиной, пожалуй, с маленькое блюдце. Дети бросали им кусочки хлеба, рыбы с азартом толкались и стремились вырвать добычу друг у друга.