Морями теплыми омытая

Поездка на Бали

В Сурабаю можно попасть из Джакарты и самолетом, и поездом, и автомобилем, и пароходом. Мы решили отправиться пароходом.

Вы прибываете в порт Танджунгприок. От дальних причалов в море идет длинный узкий рукав. У причалов корабли многих стран. Стоит и наш советский корабль «Партизан Бонивур»: новенький, чистый щеголь в белом костюме, совсем не похожий на обычный товаро-грузовой корабль. Только что встали на рейд три японских теплохода, а дальше — американские, польские, английские суда.

В море корабль выводил лоцман. Вот он уже явился на борт — невысокий индонезиец в форменной одежде. На нем белоснежный китель, фуражка, белые короткие штаны и белые гетры — общепринятая форма для лоцманов в портах тропических стран.

Лоцман спокойно и уверенно сделал свое дело, сказал на прощание «о’кей», по висячему трапу быстро и ловко спустился вниз и прыгнул в подошедший к борту корабля старенький, видавший виды катер.

Корабль «Партизан Бонивур» взял курс на Сурабаю. Перед нами раскинулось Яванское море. Сначала оно было синеватым, а затем ярко-зеленым. Солнце припекало очень сильно, но корабль шел быстро, и в открытом море жары не чувствовалось. Смеркаться стало около семи часов. И снова повторилась та волшебная картина, которую мы уже не раз видели в Индонезии: только здесь, на море, эта картина была еще ярче.

Солнце село. Горизонт стал нежно-розовым. А дальше небо окрасилось в палевые, нежно-голубые, бирюзовые тона. И рядом были подвешены темные, почти черные облачка, словно где-то курили сказочные великаны и пускали из своих трубок клубы черного дыма.

На бледном еще небе появилась первая звезда, потом зажглась вторая, третья… А затем уже все небо над нами было усеяно множеством ярких звезд.

Стояла безмолвная тишина. И в этой тишине было слышно, как, грудясь, дышала машина, и было заметно, как вздрагивало от движения все огромное стопятидесятиметровое тело корабля.

Вдали на встречных и параллельных курсах также шли корабли. Поздно ночью — это было примерно в двадцати пяти — тридцати километрах от маяка — с борта мы увидели малюсенький парусник. Чтобы дать о себе знать, какой-то лихой индонезиец — это был, видно, рыбак — зажег на лодчонке костер. Корабль прошел вблизи этой лодчонки, и она медленно скрылась, растворилась в темноте ночи.

Утро следующего дня снова встретило нас ослепительным солнцем. По-прежнему море было величаво спокойным. Небо стало синим-синим. Часам к десяти на нем появились легкие белые облака. К этому же времени на горизонте показались идущие навстречу кораблю десятки рыбачьих парусников. Когда мы приблизились, то на одной лодке отчетливо было видно и людей, и три старых заплатанных паруса. Для большей устойчивости параллельно бортам лодки во всю ее длину были укреплены бамбуковые шесты.

Нелегок труд рыбака. Каждый день с рассветом надо быть в море, а потом надо еще сбыть улов. Не экзотика и не романтика, а нужда гонит рыбака в море. Хорошо побывать в море ради удовольствия! Но когда надо идти каждый день в зной и в ветер, то такие походы становятся нелегким трудом.

«Партизан Бонивур» шел мимо небольших, прикрытых туманом гор. Иногда, приближаясь к кораблю, безмятежно резвились дельфины. Все ближе и ближе подходим к Сурабае. Все больше встречаем на пути рыбачьих лодок и кораблей, и, указывая на то или другое судно, наш гостеприимный капитан рассказывает интересные истории и легенды.

Вот, например, идет навстречу корабль с голубой трубой. Для нас, людей, не посвященных в тонкости морского дела, это ничего не означает. А между тем голубая труба — целая история.

Было так: официанты, которые работали на судах, собрали деньги, организовали компанию и приобрели первый корабль. Трубу его окрасили в голубой цвет. Тогда такой корабль был одиночкой. Потом дело разрослось, и английская компания «голуботрубых», как ее поначалу презрительно звали «Лакейская», стала крупнейшей.

Есть корабли, на трубах которых изображена отрубленная кисть руки. Их легенда такова. Отец-судовладелец обещал отдать наследство тому сыну, который первым коснется рукой борта корабля. Сыновья рванулись по сигналу к кораблю. И когда один из них увидел, что отстает, то отрубил себе кисть руки и бросил ее в борт. Так этот сын выиграл спор, а с ним и наследство.

Не будем раздумывать над тем, насколько эта история правдоподобна. Но она символизирует алчность, которой до краев пропитан мир капитализма.

Рассказали нам в Индонезии истории и про наших моряков. Вот одна из них.

В годы минувшей войны советский корабль был атакован с воздуха авиацией противника и погиб. Было это у берегов Индонезии. Прошло немало времени, и на островах стали распространяться слухи о том, что в партизанских отрядах индонезийцев, действующих против оккупантов, видели белых людей. Через некоторое время разнесся слух, что эти белые пытались на лодках перебраться с острова на остров, но были замечены противником и атакованы.

А затем появились новые вести о том, что какая-то группа русских добралась до Явы.

Что же было правдой?

Уже в Москве мы узнали, что японцы действительно потопили наш корабль. Считали, что весь его экипаж погиб. Однако часть моряков сумела спастись. О них-то и шли рассказы.

Сурабая, куда мы прибыли, должна быть предметом отдельного описания. Сейчас надо лишь сказать о том, что здесь мы сели на самолет, который через полтора часа доставит нас на остров Бали.

Если бросить взгляд на остров Бали сверху, то он будет напоминать бесхвостую рыбу. Остров этот небольшой: площадь его составляет менее шести тысяч квадратных километров.

…Посмотрим на наших спутников в самолете.

Большинство их — туристы из Соединенных Штатов Америки и из Европы. Вот благовоспитанный, аккуратно подстриженный мальчик в матроске, который отправился в путешествие, судя по всему, со своим дедушкой. Мальчик, конечно, думает, что Бали — сплошная экзотика. Это не так, но об этом мы расскажем позднее.

Вот группа женщин. Все они уже пожилые, достаточно худые; их не спасает ни модная прическа, ни применение косметики. Потом мы почти каждый вечер будем встречать их в ресторане, куда они будут приходить ужинать. Странно, но эти пожилые дамы к каждому ужину заказывают себе пиво и дважды на протяжении ужина — перед кофе и после кофе — с наслаждением, глубоко затягиваясь, курят крепкие сигареты.

В аэропорту нас ожидали друзья и знакомые. Предстоял путь на Кинтаман. Мы попрощались с тем, кто оставался в городе, и отправились дальше.

В темноте невозможно было разобрать, куда мы едем. Можно было лишь предполагать, что местами дорога очень трудная и справа и слева еле угадываются ущелья, — местами плохая, потому что машину бросало из стороны в сторону.

Мы едем, не обращая внимания на состояние дороги, потому, что увлечены рассказами наших спутников. Их трое — все они индонезийцы, участники борьбы против голландских колонизаторов. Один воевал с оружием в руках до последнего дня войны. Два других в боях были захвачены в плен и провели годы в лагерях и тюрьмах.

— Нас били, нам не давали есть, но мы не сдавались, потому что знали — народ победит!

Все трое ненавидят продажное, чужое.

В одном месте и без того на узкой дороге нам встретился грузовик с бамбуком. С трудом мы разъехались. И хотя было темно, шофер сумел разглядеть, что грузовик принадлежит полиции. Не успели мы отъехать, как наши спутники разразились крепкими словами по поводу того, что встретился нам наверняка казнокрад — в такой поздний час не возят бамбук, да к тому же на полицейском грузовике. Ясно, что шофер везет бамбук для себя.

Было очень поздно, когда мы прибыли в Кинтаман. Усталые после дороги, мы поужинали, а затем еще долго беседовали со своими новыми знакомыми.

На другой день проснулись около шести часов утра, отдернули легкую занавеску и замерли, пораженные панорамой, раскрывшейся из окна. Не теряя ни минуты вышли на улицу.

В воздухе еще чувствовалась ночная прохлада, и крестьяне зябко кутались в свои легкие одежды. Трава, кустарник — все было покрыто обильной росой. Где-то внизу под нами курился густой туман. А прямо перед нами, казалось, совсем близко, предстали три горы: Батур — с действующим вулканом, Абанг — старший брат и Асунг — величественный.

Но вот из-за гор, которые в туманной дымке казались одетыми в какие-то желтые и фиолетовые кольца, выглянуло солнце. Оно брызнуло своими яркими лучами по зеленым склонам и стало медленно подниматься над их вершинами. Из горных впадин неторопливо стал выплывать серый густой туман, словно пытаясь смыть нежнорозовые и розовые краски, полыхавшие над вершинами. Но сил не хватало, туман не смог предотвратить наступление этого нового, радостного солнечного дня и рассеялся.

Но это была какая-то фантастическая по своей яркости картина. Она и сейчас, словно живая, встает перед глазами.

Вспомнились полотна знаменитого художника Н. Рериха. Пожалуй, впервые подумали мы о том, что, несмотря на всю необычность и яркость этих полотен, они уступают тому, что мы увидели в этот момент в природе.

Путь наш идет дальше — в глубь острова Бали. «Последний рай на земле», — пишут о нем одни. «Прекрасны танцы этого острова», — пишут другие. «Бали — это экзотика», — пишут третьи.

Да, много на Бали прекрасного.

Но Бали — это не только экзотика!

Кругом, куда ни взглянешь, — пальмы.

Кругом, куда ни взглянешь, — террасы рисовых полей.

Словно статуэтка, стоит на зеленой скатерти поля белая цапля.

Утки, движущиеся цепочкой вдоль дороги, под присмотром мальчика с хлыстом.

Рощи кофейных деревьев. На ветках — зреющие зерна кофе.

Множество храмов — стены их позеленил мох.

Целый день навстречу нам идут люди.

Женщины, несущие на головах ношу.

Мужчины с тяжелыми корзинами травы, огромными связками бананов.

Мальчуган с вязанкой хвороста, быстро семенящий своими темно-коричневыми ножками.

Подростки, пасущие буйволов. Тела животных туго налиты, а кожа блестит, словно смазанная глицерином.

И зелень, бесконечная в своем многообразии и яркости зелень.

И воды океана — то подбегающие к дороге вплотную, то стыдливо прячущиеся за пальмовые рощи, то шумящие в седых, изъеденных морской водой рифах.

Бали — один из интереснейших островов Индонезии.

По утверждению историков, Бали много воспринял от индийской культуры и мало был затронут приходом в Индонезию ислама. На Бали индуизм дожил до наших дней.

История располагает небольшим количеством документов, рассказывающих о влиянии индийской цивилизации на жизнь Бали. Китайские источники упоминают об этом уже в VI веке, а индонезийские — несколько позднее.

Потом Бали испытал на себе влияние яванской культуры. Оно было особенно активным в XI веке. Скальные храмы Тампаксиринг — одно из доказательств такого влияния.

Многие ученые утверждают, что древняя яванская культура сохранилась на Бали даже ярче, чем на самой Яве. В чем здесь дело? В конце XII века Бали отделился от Явы, воспользовавшись политической смутой, которая вспыхнула на этом крупнейшем острове. В XIV веке Гаджа Мада — первый министр королевства Маджапахит — вновь покорил Бали и создал здесь яванские поселения. В то время Гаджа Мада и не думал о роли, которую сыграют эти поселения для развития культуры Индонезии.

Настало время, и королевство Маджапахит пало. Многие произведения яванской культуры оказались утерянными, и Бали вдруг явился их единственным хранителем.

В руки голландцев Бали попал поздней, чем другие острова. Многие балийцы с гордостью рассказывают о том, какое сопротивление оказывал Бали колонизаторам и как много голландских генералов и офицеров пало на острове от рук балийских повстанцев.

Поздняя колонизация также способствовала сохранению древнеяванской культуры на Бали в наиболее чистом виде. На Бали вы не можете не заметить того, что вся земля обработана. Высокая плотность населения и, следовательно, исключительное малоземелье привели к тому, что здесь дорожат каждым малюсеньким клочком земли. Всюду террасы рисовых полей. Они орошаются через целую систему ирригационных сооружений. Воду приходится делить между отдельными полями, между деревнями. Иногда деревни снабжаются водой из нескольких источников.

Здесь мы встречаемся с перенесенной на землю Бали идеей, заимствованной, очевидно, из индуизма. Если вы пойдете к кустарям, мастерам резьбы, то у многих из них увидите изображение Деви-Сри — жены бога Вишну. На Бали Деви-Сри олицетворяет богиню плодородия, символизированную в рисе.

Мистика переплетается здесь с реальностью — с борьбой за рис Забота о том, чтобы получить лишнюю горсть риса, переплетается с мистикой, рождающей богиню Деви-Сри.

На Бали много храмов. Они виднеются повсюду и бывают самого различного назначения: деревенские, домашние, посвященные ирригации, усопшим и другие. В горных районах есть храмы бога гор, а в районах, близких к океану, храмы бога моря.

В праздник Нового года, который, согласно балийскому летосчислению, проводится в январе, на берегу океана устраиваются большие народные гулянья с представлениями на религиозные темы. Во время таких гуляний много почета и внимания отдается богу моря — его надо уважать, его надо ублаготворять, чтобы он не принес несчастья, чтобы он дал людям добро.

По преданию, храм Тирта Эмпул около Тампакси-ринга имеет воду, которая якобы обладает свойством «живой воды».

Вот какую легенду услышали мы об этом.

Давно это было. Собрались однажды около источника воды боги и решили стать бессмертными. Но каким-то образом попала сюда, на это сборище богов, и Луна, хотя ее никто и не приглашал.

Известно, что Луна боится Солнца и она — враг Солнца.

Поэтому, когда кто-то вдруг заметил Луну, то воскликнул:

— Берегитесь, среди нас враг!

Но было уже поздно.

Бог Луны поднес к губам сосуд с омерой — живительной водой.

В этот момент кто-то из богов бросил в бога Луны свой нож и отрубил ему голову. Но оказалось, что капля живительной воды уже попала в рот Луны. И поэтому голова бога Луны хотя и была отрублена, но продол жала жить. Бог Луны негодовал. Он пользовался каждым мгновением, чтобы сделать неприятное Солнцу. Как только Солнце замешкается, бог Луны захватывает его и глотает. Но ведь голова бога отрублена и его рот не связан с желудком. Поэтому, когда бог Луны проглотит Солнце, оно мгновенно появляется снова.

Вот почему происходят в природе затмения.

Так объяснил нам рассказчик на Бали происхождение одного из явлений природы.

Часто можно встретить на дорогах девушек и женщин с ношей. Иногда они несут на голове корзины с цветами или фруктами. Для чего? Для того, чтобы принести жертвы богам, для того, чтобы боги были милостивы к людям.

Но Бали — не только экзотика!

И здесь мы снова вернемся к нашей первой ночи на Бали, проведенной в Кинтамане. Вы помните, мы приехали в домик у подножия трех гор. Здесь, хотя был и очень поздний час, нас ожидали сельские активисты различных организаций. Некоторые из них пришли сюда пешком или добрались на своих стареньких велосипедах через горы за много-много километров.

О эти милые радостные улыбки, восторженные лица!

Все трудности и невзгоды можно забыть ради таких встреч.

Индонезийцы многого ждут от Страны Советов. Они верят в советского гражданина. И разумом, и сердцем приняли они Ленина. В домике, где мы остановились, электричества не было. Комната освещалась обыкновенной керосиновой лампой, подвешенной под потолком. Свет был слабый, и поэтому в углах комнаты стояла темнота. Все мы расположились за длинным обеденным столом. Пожилой крестьянин в темной одежде, молодой человек в спортивной майке и служащий какой-то транспортной конторы с искренней сердечностью приветствовали нас, как дорогих гостей.

Но вот утихли первые радости встречи, на миг воцарилась тишина и потом полилась беседа.

— Аграрная реформа? Пока это еще только начало.

— Мы понимаем, конечно, что все сразу сделать нельзя, провести аграрную реформу не так-то просто.

Это говорит тот самый крестьянин в темной одежде, который нас приветствовал.

— Возьмите наш район, — говорит молодой энергичный крестьянин. — В нем сто двадцать тысяч батраков. А сколько еще крестьян не батраков, но не имеющих земли? Ведь в лучшем случае у многих балийских крестьян две-три сотых гектара. Вся земля пока что у помещиков.

В беседу вмешивается пожилой крестьянин с худым морщинистым лицом.

— Наш комитет, — рассказывает он, — предложил делить урожай пополам, то есть половину урожая должен получить помещик, а половину батрак, который на него работал. Но помещики даже и на такие условия не согласны.

Беседа идет непрерывно вот уже третий час и нет ей конца. Мы с удовольствием выпиваем по чашке горячего чая, а потом разговор продолжается еще более оживленно.

— Наш помещик, — говорит молодой человек в спортивной майке, — делает очень хитро. Он сам взялся разъяснять аграрный закон. Но ведь теперь в деревне немало людей, которые умеют читать. И когда мы послушали нашего помещика, то стали сомневаться, все ли он говорит правильно? Так ли написан закон, как разъясняет нам помещик?

— Поехали мы в город и в книжной лавке разыскали закон. Что же оказалось? Помещик сообщил нам только то из закона, что было ему выгодно. В законе сказано, что земля должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает, а помещик про это не говорил. В законе сказано, что нельзя заниматься эксплуатацией, а помещик об этом умолчал.

Было заметно, что все слушатели вдруг озадачены таким открытием. Удивление было и потому, насколько хитрым оказался помещик, и потому, насколько умна стала молодежь, которая отыскала закон и добралась до истины.

— Ну и как же быть? — после некоторого молчания спросил кто-то из темноты.

— Очень просто, — из такой же темноты, из другого угла, ответил другой, невидимый.

— Будем разъяснять закон сами, у нас ведь есть и женские, и молодежные, и другие организации. Может быть, за это одного-другого и побьют, но ведь всех-то побить не могут!

Стало шумно, все заговорили сразу.

Нет, Бали — не только экзотика!

Мы снова вспомнили об этом, когда попали на конференцию крестьянских организаций.

Конференция уже закончилась, и вечер, на котором мы были, посвящался ее итогам. Нельзя было не обратить внимания на лозунги, которыми крестьяне украсили зал.

«Землю — крестьянам», — требовал огромный лозунг.

«Последовательно проводить земельную реформу», — призывал второй лозунг.

Здесь требуется дать маленькое разъяснение.

Когда в стране опубликовали аграрный закон, то помещики, почуяв недоброе, стали применять, иногда с помощью местной администрации, всякие хитрые уловки. Одни устраивали фиктивные свадьбы, разделы семей. Другие также фиктивно свою землю кому-то передавали. Третьи наивно уверяли, что они даже не помнят, где расположены их земли.

О чем говорили ораторы на конференции?

Конечно, о земле, о помещиках, о недостатке риса, о крестьянской кооперации.

Нет, Бали — не только экзотика!

Женщина несет на голове кувшин воды за несколько километров не потому, что ей нравится такая экзотика.

Индонезиец не идет на берег океана нежиться на горячем балийском песке и купаться в океане не потому, что он не любит такую прелесть, а потому, что у него нет на это времени; ему надо думать не о морских купаниях, а о хлебе насущном.

Отсюда острая борьба. Множество замечательных людей целиком отдает себя этой борьбе. Вот стоит индонезиец Бандель Вирка — высокий, худой, тонкий, по-настоящему изящный. Его длинные пальцы — словно пальцы музыканта. Его черные волосы зачесаны назад, а под высоким лбом глубоко сидящие, задумчивые глаза.

На Вирке белая рубашка и серый старенький пиджак, под которым виден шарф. В горах прохладно.

Вирке около тридцати лет. С юношеских лет он ушел в революцию.

— Был момент, — говорит он, — когда мне надо было выбирать между школой и революционной работой. Я избрал революционную работу и потерял отца, потому что он не хотел мне этого простить.

Теперь нашего друга постигло новое несчастье. Он развелся с женой. У нее осталась их двухлетняя дочка. Такой человек, как Вирка, хотя он сам и не говорит об этом, не может не любить своего ребенка.

Многие месяцы Вирка работает, получая нищенскую зарплату, лишь сто пятьдесят — двести рупий в месяц.

— Это еще хорошо, — улыбаясь своими задумчивыми глазами, говорит он. — Хозяин, зная, в какой партии я состою, все-таки держит меня на работе. Другой мог бы и выгнать такого работника.

И вот недавно жена сказала Вирке, что она не в силах больше жить так, как они жили все эти годы: вечные скитания, вечная нужда, вечное недоедание. Они должны расстаться. Вирка ответил, что у него нет повода для развода, что он любит свою жену, горячо сочувствует ей и благодарит за поддержку.

— Так получилось, что снова я должен был выбирать между революцией и семьей и опять выбрал дорогу борьбы, — спокойно рассказывает Вирка.

На другой день, когда мы ехали в соседнюю деревню, он вдруг с грустью сказал:

— Да, теперь я уж, наверное, никогда не женюсь и никогда не будет у меня семьи.

На Калимантане

Мы отправляемся на остров Калимантан. Напомним, что при голландцах этот остров называли Борнео. Это один из крупнейших островов Индонезийского архипелага и третий по величине на всем земном шаре. В его рельефе преобладают сильно размытые горы, лишь в немногих местах сохранившие значительную высоту. Южную часть острова занимает обширная низменность с многочисленными реками и болотами — самая большая река острова Барито длиной более 600 километров.

На юге острова расположен центр этой части — город Банджермасин. На западе центром является город Понтианак. Внутри острова сеть дорог развита слабо. Западная и южная части практически между собой не связаны.

Сначала мы побывали на западе — в Понтианаке. Примерно в десять часов утра наш самолет приземлился недалеко от города. Так как ожидался приезд высоких гостей — руководителей республики, — на аэродроме было шумно и празднично. Стояли девушки в изумительно красивых, каких-то золотистых нарядах, мужчины — в темных и цветных костюмах. Отдельной группой в белых костюмах расположились представители гражданских властей. Вместе с ними — военные в обычной одежде защитного цвета.

— Подумать только: вот ведь куда занесло нас с Красной Пресни, — говорит наш спутник, — далековато!

Да, в самом деле далековато.

В школьные годы Борнео рисовался нам таинственным и заманчивым островом, заброшенным среди безбрежных просторов морей, куда и попасть-то невозможно. Но вот, оказывается, попали!

По дороге, проложенной в зарослях, мы прибыли в Понтианак. Здесь стояла неимоверная жара. Всем существом ощущаешь заболоченность, густые испарения, высокую влажность. Воздух словно не вдыхаешь, а откусываешь. Впечатление такое, что попал в парную баню, только у этой бани нет ни стен, ни крыши: куда ни пойдешь — жара. Пот льется действительно градом, рубашку хоть выжимай. Сказывается, что через центр острова, почти рядом с городом, проходит линия экватора.

Еще одна очень важная и интересная подробность. Калимантан — самый крупный остров Индонезии. На его долю приходится более одной четверти всей территории страны. Ява занимает одну пятнадцатую часть территории. Однако на Яве живет примерно 60 миллионов населения. На Калимантане лишь около 4 миллионов человек.

Мы уже сказали, что в Понтианаке ждут важных гостей. Поэтому весь город принаряжен, имеет праздничный вид. Всюду транспаранты с приветственными лозунгами.

Улицы застроены двухэтажными домами, защищенными от палящих лучей солнца зеленью и глубокими террасами.

Вдоль центральной улицы, пересекающей Понтианак, с обеих сторон тянутся длинные и узкие канавы с водой. Через них к домам проложены узенькие мостики. В утренние часы здесь особенно оживленно: люди умываются, стирают белье, моют посуду.

Всюду множество молодежи, детей.

Вот идут большой группой даяки — они составляют значительную часть населения острова. Среди даяков есть племя ибсал. Мужчины этого племени татуируют себе шею и вырезают мочки ушей. Чем замысловатей татуировка, тем выше дается оценка такому искусству.

Вот подросток даяк. Черные волосы, черные выразительные глаза. В оттянутых мочках ушей — множество тонких колец из золота. За спиной в плетенке — бамбуковые трубки, наполненные водой.

Деревушки даяков располагаются чаще всего по берегам рек. Вид их необычен. Это всего один длинный дом, состоящий как бы из множества пристроек с общей галереей. Каждая новая семья делает себе пристройку. Иногда можно видеть дом. где есть и 40 и 60 дверей — по числу живущих здесь семей.

Большая заболоченность заставляет строить дома иа сваях. Внизу, под домом, обычно размещается скот.

Идут малайцы со своим национальным оркестром. Одни из них в черных одеждах, другие — в ярких цветных костюмах. В давние времена малайцы с острова Суматра, бывшего центром, объединяющим почти всю Индонезию, вели активную торговлю, распространяя и свой язык. Так они проникли и на Калимантан.

Встречаем китайцев. Одна из китайских групп исполняет танец драконов — такой же танец приходилось нам видеть и в Пекине.

Находки китайских монет и фарфора позволяют утверждать, что китайцы бывали на Калимантане еще в давние времена. После даяков и малайцев по численности они занимают здесь третье место.

Понтианак основан давно, но город не имеет пока самого необходимого благоустройства. Да и было бы наивно ожидать этого. Сюда приходили чтобы не давать, а брать, чтобы не строить, а грабить.

Времена изменились только теперь.

С нами в машине едет врач индонезиец средних лет, в очках, одетый в военную форму.

— Голландцев с плантаций выгнали совсем недавно, — вытирая пот и расстегивая воротник, рассказывает он.

Врач уходит в далекую историю, он полон воспоминаний и ненависти к колонизаторам. В сороковых годах прошлого века пришел сюда англичанин Брук. Авантюрист явился вовремя: султан Брунея не мог справиться с даякскими племенами, не пожелавшими платить дань.

Но сыны туманного Альбиона знали толк в грабежах. Бруку не стоило трудов убедить султана в том, что он приведет в чувство непослушных даяков. И Брук сделал свое дело, разгромил непокорных, но уходить не пожелал. Через некоторое время он уже объявил себя независимым раджей.

Но разве могли упустить свою добычу и американцы? Конечно, нет.

Вслед за англичанами на острове появился и консул США. Этот оказался еще прожорливее. Чисто консульских дел на Калимантане было не так много. Консулу оставалось только как-то убить время. Так он и сделал, занявшись созданием «Американской торговой компании Борнео». Золотая глотка этого нового ребенка оказалась сильной. Во всяком случае султан вынужден был передать в полную собственность компании обширную часть княжества.

Колониализм!

Теперь очень часто употребляется это слово. Но мы даже не представляем себе полностью всю его страшную емкость: все ужасное и трагическое для многих народов определяется одним словом — колониализм. Постыдное прошлое умирает, оставляя после себя зловоние, грязь и кровь.

В Соло, городе на Яве, есть огромное медицинское учреждение. Здесь очень много людей со сложнейшими заболеваниями. Это обвинительный акт против империализма. Взрослые и дети, неспособные двигаться от момента рождения. Инвалиды, потерявшие руки и ноги в боях против колонизаторов.

Дети с пораженно?! нервной системой, неподвижно устремившие куда-то свой печальный взгляд, — в нем столько тоски, что нет слов описать.

Кто ответит за это?

Вы входите в парикмахерскую. Маленький, очевидно восьми-девяти лет, мальчик, худенький, в коротких штанишках подает мастерам горячую воду, подметает пол. Он кормилец целой семьи, потому что отец его умер.

Через звенящую, шумную улицу идет девочка лет десяти. На ее плече — сестренка; она так слаба и худа, что тельце висит, словно безжизненное.

В Индонезии благодатные земли, щедрое солнце, проливные дожди. «Тебе надо, человек, два, даже три урожая риса, возьми их и будь сыт и здоров», — говорит она, протягивая ему яркую зелень побегов риса. Но сегодня в этот благословенный край надо привозить ежегодно до одного миллиона тонн риса — своего урожая не хватает.

Колониализм — это чудовище, пожиратель людей, даже если он одет в ослепительную белую рубашку и самый изящный костюм, даже если на нем лучшие перчатки.

Многое надо теперь перепахивать в Индонезии; многое надо строить заново.

Не так давно в Понтианаке на специально расчищенной площадке происходила церемония символической забивки первых свай для новых сооружений: здания будущего университета, новых шоссейных дорог, рисоводческих хозяйств, водопровода.

Все эти стройки — лишь начало.

Калимантан обладает несметными богатствами.

Здесь расположены большие плантации каучука: под ними занято примерно 110 тысяч гектаров. Под плантации кокосовых пальм занято 70 тысяч гектаров. Здесь насчитывают более 15 миллионов кокосовых пальм. Западный Калимантан занимает второе место в стране по производству копры.

В Понтианаке была большая выставка. По ее экспонатам можно судить, что богатства острова действительно неисчислимы. Тем более обидно видеть картины, которые говорят о том, как задержал империализм экономическое и культурное развитие Индонезии. Вот ценнейшие ископаемые, а рядом с этим — кустарно сделанные вилы. В крае нет индустрии.

Так на каждом шагу.

Калимантан имеет огромные возможности для выращивания каучука, а статистическая таблица рассказывает о том, что производство каучука здесь в последние годы сократилось.

В чем же дело?

— Не налажена экономика, колеблются цены, много каучука вывозят контрабандой, — озабоченно говорит губернатор.

Сам он из даяков, и этим гордятся все на острове. Еще бы: когда это случалось, чтобы даяк был губернатором!

Демонстрируют древесину: образцы, имеющие в поперечнике почти метр, крепкие, как металл. Из них можно изготовить множество изделий. За лесными богатствами Калимантана охотятся японские предприниматели. Однажды ими был предложен проект соглашения, по которому японцы получали право беспрепятственной добычи леса. В оплату они передавали то оборудование, которое должно было быть завезено для лесоразработок. Проект предусматривал, что оборудование должно быть передано в собственность индонезийцам через пять лет с момента его доставки, то есть с начала эксплуатации.

Те, кто занимался проектом с индонезийской стороны, сделав экономические расчеты, пришли к выводу, что за пять лет японцы вывезут огромные богатства. И в этот же срок завезенное ими оборудование — оно ведь будет эксплуатироваться, — придет в такое состояние, что механизмы уже перестанут быть механизмами, а окажутся, как говорил наш собеседник, «консервными банками». Индонезийцы отказались от этого невыгодного соглашения.

…Рыбные богатства.

В десятках аквариумов представлено множество разновидностей их: рядом — разнообразные рыбные консервы; различные макеты, сети и другие рыболовные снасти. Сколько в Индонезии можно ловить и перерабатывать рыбы!

Известно, что в Индонезии на таких островах, как Ява, огромная плотность населения — от трехсот до восьмисот человек на квадратный километр. Возникает необходимость более разумно распределить площади. Это даст возможность лучше обеспечить людей землей.

На выставке показан типовой поселок для переселенцев. Поселок очень хорош, удобен и недорог. По намеченным планам, на Западный Калимантан в ближайшие восемь лет будет переселено до двухсот пятидесяти тысяч человек.

Ох, как далеко Понтианак!

А может быть, теперь уж и не так далеко?

— Зайдите к нам в дом, — просят пожилой индонезиец и его жена.

Мы воспользовались любезным предложением.

— Посмотрите эту фотографию. Видите этого мальчика с прической? Нет, не этого, а другого, повыше ростом, — вот он, рядом. Вы знаете, это наш сын. Его сейчас нет здесь.

Голосом, полным восторга, хозяин продолжает:

— Он в Москве, учится в Университете имени Лумумбы.

Утром проснулись рано, когда еще только начинало светать. До нашей комнаты доносилось осторожное шарканье босых ног, легкий стук ножа, еле слышный звон стаканов.

Ранним утром к хозяйке дома, матери шестерых детей, приходили соседки. Ей одной управиться было трудно. Нельзя было будить ни детей, ни гостей. А надо сделать так, чтобы стол был накрыт белой скатертью И приготовлен рис, чтобы были свежие ананасы и бананы.

Еще бы: не в каждом городе бывают люди из страны Ленина! И пусть знают в этой далекой стране, что любовь к ним поселилась в сердце каждого индонезийца на огромном острове Калимантане, который расположен среди трех теплых морей на самом экваторе.

Из Понтианака мы направились на юг Калимантана, чтобы навестить советских специалистов, работающих на прокладке новой трассы. Оказалось, что наши соотечественники живут не так уж далеко: в новом городе Банджермасине, и добраться до них нетрудно.

Быстро пообедав, мы отправились в путь. Только выехали на загородную дорогу — начался ливень. Машина сбавила ход. Дождь заливал все, стоял сплошной стеной. Ехать можно было действительно лишь по-черепашьи. К счастью, это продолжалось недолго. Ливень утих, и мы уже снова катили с приличной скоростью, разбрызгивая во все стороны красновато-желтые фонтаны воды.

Когда мы собрались ехать в Банджермасин, у нас были сомнения, отыщем ли мы наших строителей? Кто знает их адрес?

Но нам сказали:

— В Банджермасине вам любой покажет, где живут русские.

И вот мы уже въезжаем в город, и первый же встречный подробно указывает нам дорогу: прямо, потом у столба — налево, потом снова прямо, потом…

Мы подъехали к дому, который нам указали. Но вот беда — наши товарищи уже уехали отсюда. Не успел объявиться среди нас скептик, не успели мы даже и порассуждать о том, где нам теперь искать наших дорожников, как один из индонезийцев предложил:

— Позвольте, я сяду рядом с вами, и мы приедем к вашим русским — это нетрудно сделать.

Не прошло и десяти минут, как мы уже входили в дом, где расположились наши земляки.

Их было трое. Когда мы вошли, они заканчивали обед. Сначала они были удивлены, затем очень обрадовались. Вместе мы сели кушать компот из ананасов. Начались расспросы про Москву, какая там стоит погода, верно ли, что скоро будет прямое воздушное сообщение Москва — Джакарта, и т. д.

Один из наших собеседников — Васенко, голубоглазый, светловолосый украинец. Он одет в майку и синие брюки.

— Все бывает, — рассказывает он. — Иной раз в джунглях вот такой парнишка встретится, — улыбается он и, напрягая мускулы, сгибая руку, очень образно показывает, каким могучим представляется в тропиках орангутанг.

Другой собеседник — Коля Баринов. Он в очках, в клетчатой рубашке-ковбойке, очень расторопный — типичный студент москвич. Приехал работать переводчиком и с жадностью — это видно по всему — вбирает в себя новые впечатления, познает совершенно иной мир.

Как и другие, Баринов ни на что не жалуется. У него только одно горе.

— Все письма получают, — говорит он, — а для меня восьмой месяц ни одного конверта…

Коля переживает это потому, что в Москве осталась у него любимая девушка. Друзья успокаивают его.

— Не горюй, — говорят они, — если бы случилось что-нибудь серьезное, обязательно известили бы, даже не письмом, а телеграммой. Если она не пишет, потому что плохая, — тогда о чем жалеть? Л если она хорошая — все будет в порядке.

Есть свои трудности у Васенко. Когда он уезжал, жена была беременна. Родила сына, но ребенок умер. Отец его даже и не видел. Когда Васенко рассказывал об этом, веселье с его лица исчезло, и сразу стали заметны темные круги под глазами.

Еще один наш собеседник — Василий Тимофеевич Старков: худой, загорелый, жилистый, с маленькой щеточкой усов.

— Мы здесь — первые люди из Советского Союза, — рассказывает Василий Тимофеевич.

— На Первое мая собрали своих коллег. Позвали двадцать человек, а пришло вчетверо больше. Но все-таки мы справились, все было хорошо.

— Как живем? Как вам сказать? Трудности есть, но мы не унываем. С прокладкой трассы уложимся в срок. Заросли дремучие — иной раз в день не больше двухсот метров пробьем.

— Когда бываем свободны, прогуливаемся до причала, видели там, на реке? Дойдем, как говорим, до своей отметки, выкурим по сигарете — и обратно.

— Теперь стало веселей — получили проигрыватель, пластинки, с газетами дело налаживается.

Они скупо цедили слова о своей работе. А когда мы вернемся в Джакарту, индонезийцы скажут, что советские специалисты работают на Калимантане «до полусмерти». В устах индонезийцев — это высшая похвала.

Мы прощаемся.

Дорожники стоят на пороге дома и долго-долго машут руками.

Заодно надо рассказать и про советских агрономов. Они приехали на остров, чтобы отобрать подходящие земли для создания государственного рисоводческого хозяйства и составить необходимые расчеты.

В отдельных районах на Калимантане еще действовали мятежники. Власти, беспокоясь о советских людях, дали для них охрану. Прошло несколько дней — и охрану пришлось снять: узнав, что приехали советские агрономы, местные крестьяне стали сопровождать их чуть ли не толпами.

Потом наши агрономы стали замечать, что вокруг облюбованных для будущего хозяйства участков появляется все больше и больше колышков с дощечками, на которых написаны фамилии крестьян.

— В чем дело? — спросили у них.

— Мы знаем, — ответили крестьяне, — что советские люди будут строить здесь рисоводческое хозяйство. Но машины будут обрабатывать землю и для крестьян. Если будет помогать Россия, значит мы также получим хороший урожай риса. Вот поэтому мы и спешим занять участки около этого хозяйства.

Эти крестьяне еще далеки от пониманий идей социализма: они даже по-настоящему и не представляют себе, что такое социализм. Но они уже знают, если что-либо делают советские люди, значит, будет хорошее, доброе и полезное для них дело.

Возвращаясь обратно в Джакарту, мы проделали часть пути вверх по реке Барито. Река эта — могучая и широкая. По ее берегам теснятся пальмы. Иной раз деревья стоят около самой воды, и волны нежно обмывают их стволы. Тогда вспоминаешь наши раскидистые ивы где-нибудь в Подмосковье.

Гладь реки сверкает необычно. Пароходы на ней большие, белые, словно какие-то огромные птицы. Когда в одном месте оказалось сразу несколько пароходов, стало особенно заметно, как сильна и велика эта река. Всем пароходам хватило места.

Пароход плывет в джунглях мимо острова, где расположен огромный обезьяний заповедник. Над волнами старой и вечно молодой Барито летают быстрокрылые птицы. И здесь, в этой тишине, уже раздаются новые голоса, слышатся новые слова, новые песни.

Завтра мы окажемся на набережной Банджермасина. Соберется огромная толпа. Сначала это будут дети; потом станут подходить взрослые, чтобы узнать про Москву, про советскую страну. А на прощание старая женщина по-мусульмански благословит нас, а молодой индонезиец, застенчиво улыбаясь, приведет к нам своих четырех любимых сыновей, одетых в одинаковые красно-белые костюмы.

На Сулавеси

В первой половине дня на самолете индонезийской компании «Таруда» мы прилетели на остров Сулавеси.

Вечером во дворце губернатора был прием.

Во время торжественной церемонии к террасе вместе с другими индонезийцами подошел очень старый человек — отец Пакехсам. Лицо в морщинах, узкая и длинная борода седая. На голове традиционный индонезийский головной убор. Одет отец Пакехсам в старый темный мундир с блестящими пуговицами.

Подойдя к террасе, он без посторонней помощи поднялся вверх по ступенькам и передал президенту красно-белый национальный флаг республики — символ борьбы за свободу Западного Ириана.

После этого снова без посторонней помощи, лишь изредка придерживаясь за перила высохшей коричневой рукой, старик спустился вниз.

Все его шумно приветствовали.

Отцу Пакехсаму — 150 лет!

Во времена борьбы против голландских колонизаторов — это было давным-давно — Пакехсам был военачальником От тех времен и остался у него мундир, в котором он пришел сегодня на праздник. А пуговицы на мундире старика блестели, как новые, потому, что внук его, у которого уже был полон дом своих детей, целое утро чистил каждую пуговицу толченой красной черепицей.

Много знает отец Пакехсам — его и теперь иногда привозят в казармы, чтобы он рассказал истории, которыми набита его память.

…Аэродром, на котором сел наш самолет, носит имя Хасануддина. Университет в Максассаре тоже носит имя Хасануддина; студенты университета, также как и студенты других индонезийских университетов, носят белые костюмы и черные шапочки с цветным верхом. Каждый факультет имеет свой цвет.

Чем же прославил себя Хасануддин, если его именем называют и аэродром, и университет, и дивизию?

В далекие времена — это было в XVII веке — голландская Ост-Индская компания дралась за пряности сказочных Молуккских островов, а Молукки — соседи Сулавеси.

Голландцы запретили султану острова Хасануддину торговать с Молукками. Они пытались лишить его возможности развивать Сулавеси так же, как они хотели заставить жителей Молуккских островов отдавать пряности голландским купцам.

Но Хасануддин был человек с характером. Он не послушался голландцев, а сговорился с раджей Талло.

— Почему бы нам не выступить вместе, — говорил султан, — и не проучить этих господ? Пусть они боятся нас и дрожат перед нами, как лист на ветру.

Они создали вооруженный флот, в котором насчитывалось сто парусных лодок, и направили его к берегам Амбона на Молукки. В конце марта 1653 года — этот день отмечен в календаре индонезийцев — флот появился у берегов Амбона.

Произошло сражение двух флотов. Ни та, ни другая сторона не одержала победы в этой схватке. И все-таки можно было считать, что голландцы потерпели поражение; ведь прежде на Молукках не было такого, чтобы индонезийцы били колонизаторов. Землетрясения в Индонезии бывали, но чтобы индонезийцы подняли руку на колонизаторов — этого не было. Когда индонезиец встречал на дороге белого человека, он становился на краю дороги на колени и отворачивал лицо — в знак безмолвной покорности.

Даже голландцы вынуждены были назвать Хасануд-дина «боевой петух Востока».

Прошло более трех лет со дня памятного сражения. В конце 1666 года голландцы послали под командованием Спеелмана эскадру к берегам Южного Сулавеси.

Флот подошел к острову и встал в макассарской бухте. Спеелман потребовал извинений от султана и заявил, что Хасануддин должен просить прощения у голландского правительства. Но Хасануддин ответил, что никакого прощения просить не будет, что прощать его не за что, потому что он ни в чем не виноват.

Спеелман отплыл ни с чем.

Прошел еще год. Получив дополнительную помощь, Спеелман пошел вдоль берегов Сулавеси, истребляя все на своем пути, а в качестве опорного пункта построил форт.

Однако и это не остановило борьбу.

— Когда один падал, на его место вставал другой, — говорит отец Пакехсам окружившим его слушателям.

— Форт этот был где-то в тех местах, — показывает отец Пакехсам сухим коричневым пальцем в сторону моря.

— Позднее туда привезли и нашего Дипонегоро, — продолжает старик, вспоминая другого героя индонезийской борьбы, — там он и умер семидесятилетним стариком.

— А вот я задержался, уже две жизни прожил, — смеется он и вытирает слезящиеся от яркого солнца глаза.

Отец Пакехсам устал; он уходит в тень, под навес из циновок.

Рассказ продолжает молодой полковник в стальных очках с модными усиками под широким носом. Уже в наше время колонизаторы преследовали за малейшее непослушание. Они чинили на острове жестокую расправу и перебили больше сорока тысяч индонезийцев.

— Все было очень просто, — сурово говорит полковник, — человека убивали, чтобы не возиться с ним: с пленными для колонизаторов, по их мнению, было слишком много хлопот.

Сил народа оказалось больше, чем сил колонизаторов. Но как теперь, так и в те времена палачи и угнетатели, меняя один костюм на другой, пытались прятать свое подлинное лицо.

Когда нельзя было больше открыто выступать против народа самим, колонизаторы стали создавать отряды мятежников. Почти шесть лет, до 1946 года, здесь разжигал вражду чистенький и аккуратный, получивший европейское образование Вестерлинг. Это был ловкий шпион и провокатор. После неудач Вестерлинг исчез. Но через четыре года он вновь появился — уже на Яве, в Бандунге. Однако и отсюда ему пришлось бежать.

Где-то вы теперь, господин провокатор, каким воздухом дышите и в каких джунглях прячетесь?

Последний след Вестерлинга заметили в Соединенных Штатах Америки. Во всяком случае, когда Сукарно по приглашению Эйзенхауэра ездил в США, то там была распространена фотография Вестерлинга. Это было сделано для того, чтобы его могли опознать полиция и охрана. Фото было вроде удостоверения о том, что изображенного на снимке субъекта надо весьма остерегаться.

У каждого человека свой путь в жизни.

Древнейший старик отец Пакехсам идет в старом мундире с начищенными пуговицами к солнцу, к свету, а шпион и провокатор Вестерлинг прячется от дневного света — его можно разыскать только по фотографии.

…История перекликается с современностью.

В Покатто, небольшом городке Южного Сулавеси, есть кладбище Героев. Здесь господствует тишина. Кладбище окружено плотной серой стеной. На внутренней стороне стены — таблички с именами погибших.

Ида Багус Виену — родом с острова Бали, год рождения 1927. Погиб в борьбе против мятежников 23 мая 1961 года.

Аригад — солдат военной полиции, погиб 14 мая 1961 года.

Рой Барсони — погиб 20 мая 1961 года.

Каждая табличка имеет свой номер, а всех номеров — 95.

Но кладбище есть не только в Покатто. День героев 10 ноября отмечают по всей Индонезии. Минута молчания бывает на каждом собрании. Память о погибших живет в каждой деревне, в делах народа, руки которого освобождены от цепей.

…Аэродром, на котором сел наш самолет, расположен примерно в двадцати километрах от административного центра Южного Сулавеси — Макассара. Мы едем в город по черному, расплавившемуся от зноя асфальту. Справа и слева зеленые площадки рисовых полей; они здесь просторнее и шире, чем на Яве.

Ближе к Макассару появляется все больше новых домов. Вот здание, отмеченное военно-морским флагом Индонезии, — это госпиталь. Дальше мы видим здания табачной и спичечной фабрик.

Наш попутчик рассказывает, что в этих краях всего лишь полтора-два года назад не было ни дорог, ни рисовых полей, ни новых домов. Было много мятежников, и они не давали жителям покоя.

Теперь более восьми тысяч мятежников Южного Сулавеси прекратили борьбу. Среди них снискавший себе горькую славу большой отряд Кахара Музакара. Больше тысячи человек из этого отряда теперь работают шоферами, кондукторами, рабочими на автобусной станции в Макассаре.

Дома на Сулавеси разные. Чаще встречаются простые хижины бедняков — четыре столба со стенами из циновок. Впереди — нечто вроде узкой террасы. Внутри — скромная обстановка.

В доме полутемно: ведь его предпочитают строить среди деревьев, окружить бананами, чтобы таким образом защититься от зноя.

Иногда встречаются дома двухэтажные. Первый этаж предназначен для скота и домашней птицы. На второй этаж дома, где располагается жилая часть, ведет деревянная лестница Окна в доме небольшие, чаще всего незастекленные. На всякий случай они имеют мелкую решетку. Стеклить окна незачем — надо заботиться не о тепле, которого здесь больше чем достаточно, а о том, как бы избавиться от тепла.

В Финляндии, например, окна делают большими, стремятся избегать даже оконных переплетов, потому что там охотятся за каждым лучом солнца. А здесь окна нужны лишь для того, чтобы было светло, но не для того, чтобы ловить лучи солнца.

К концу 1961 года население Сулавеси составляло б миллионов человек. Люди занимаются здесь чаще всего крестьянским трудом. Но есть кустари и рыбаки. Проживающие здесь бугисы, как правило, занимаются рыбной ловлей. Они имеют небольшие легкие лодчонки, снабженные для большей устойчивости балансом, — обыкновенными бамбуковыми шестами, укрепленными по бортам лодки. Утверждают, что на этих лодочках можно переплыть океан, дойти даже до Африки. Что касается Филиппин, то для бугисов это не больше чем окрестность.

Макассар — крупнейший порт восточной части Индонезии. Сюда идет копра, различные специи, кожа, трепанги, панцири черепах. Из Макассара эти товары идут в другие районы Индонезии и в Сингапур.

Являясь административным центром, Макассар представляет как бы всю часть Южного Сулавеси. Но здесь можно найти и то, что характерно для некоторых других частей Индонезии.

В городе нет музеев, но можно пойти в большие магазины, в некоторой степени как бы заменяющие музеи.

Вот художественно выполненный, сплетенный из нитей серебра, миниатюрный корабль с мачтами и парусами.

Портсигар из конского волоса, раскрашенный в разные яркие цвета, твердый, словно фанера, портсигар из тончайших веток орхидей.

Вот пенал, искусно сделанный из бамбука, с изображением на нем сцен из народной жизни, украшенный красным и черным орнаментом. Это мастерство кустарей Макассара.

Желтыми, черными, оранжевыми шарфами ручной работы представлено искусство женщин Тораджо.

Миниатюрное изображение оленя из белого перламутра; олень пасется около зеленой пальмы. Это искусство мастеров Молуккских островов.

Музыкальные инструменты, характерные для Сулавеси, флейты, барабаны, погремушки из кокосовых орехов, огромные лампы-ночники из раковин — один из многочисленных даров моря, обработанный рукой неизвестного мастера-художника.

Но если рассказывать только о Макассаре, то не хватит места и времени для рассказов о других местах.

И вот мы едем по дорогам Южного Сулавеси.

А дорога — это нечто вроде визитной карточки рай она.

Идет с полей крестьянин. На плечах у него соха. Это кусок дерева с большим корнем. Корень — своего рода лемех, которым и пашут землю. Сзади крестьянина — мальчик лет десяти, его сынишка. Он гонит перед собой пару медлительно-спокойных буйволов. Мокрая кожа их сверкает на солнце.

Недалеко от дороги на поле — целые стаи черных цапель. Идет дождь, и цапли стоят под дождем, словно сгорбившиеся католические монахини.

Обгоняя крестьян, поднимая колесами целый фонтан воды, спешит куда-то на велосипеде солдат.

Два молодых человека в одинаковых коричневых кожаных куртках также едут на велосипедах. Они о чем-то так увлеченно разговаривают, что не обращают никакого внимания на дождь.

В одном месте проезжаем линию водоемов, примыкающих непосредственно к морю. Водоемы перекрыты земляными барьерами. Здесь разводят рыбу.

Дорога обсажена деревьями. На стволах некоторых деревьев широкие белые кольца — знак, предупреждающий шоферов об опасности.

Часто встречается нипа — один из многочисленных видов пальм. Нипа — высокое дерево, имеющее листву только на самой вершине. Она дает небольшие, но очень вкусные орехи.

Дорога продолжает жить своей жизнью.

Едет на велосипеде крестьянин. Он везет в корзине такое множество кур, что трудно даже себе представить, как он сумел их туда запихать. Навстречу едет другой крестьянин. Он везет на велосипеде длинные бамбуковые шесты.

Идет молодая женщина с густо намазанным лицом. Наш спутник поясняет:

— Она недавно вышла замуж. Никто, кроме мужа, не должен знать, как она красива. Поэтому женщина должна скрывать свое лицо. Таков местный обычай.

Так добираемся мы до города Парепаре, расположенного в 150 километрах к северу от Макассара. Мы попали сюда в дни, когда Индонезия жила борьбой за освобождение Западного Ириана.

Идем по улице маленького городка и непрерывно встречаем мужчин и женщин, одетых в одинаковую форму — гимнастерки и береты защитного цвета или в костюмы из синего легкого материала.

— Кто эти люди? — спрашиваем мы.

Оказывается, это добровольцы, которые в течение шести месяцев учились военному делу на случай отправки на Западный Ириан.

— Сколько же таких людей в городе? — спрашиваем мы.

— Свыше двадцати тысяч, — с гордостью отвечает наш попутчик.

Жителей в Парепаре — шестьдесят шесть тысяч.

На девять часов утра назначен митинг. Но как раз в это время пошел сильнейший дождь. Часть людей разбежалась со стадиона и укрылась под крышами ближайших строений. Но большая часть, вымокнув буквально до нитки, продолжала стоять. А дождь был такой, что мгновенно образовывались лужи. Окружающие стадион деревья исчезли, скрытые потоками воды. Дома расплылись, потеряли свою форму, — они были едва видны за стеной дождя.

И вдруг словно совершилось чудо. Дождь перестал лить, из-за туч выплыло солнце, и вымокшие до нитки люди радостно запели песни революции.

Куда бы вы ни попали в этот день, везде с вами будут говорить о вчерашнем и завтрашнем дне страны о старом и новом, об угнетении и свободе, о бесправии и праве, о несчастье и счастье.

— Мы не забудем о том, что голландцы называли индонезийцев нацией кули, — говорит, бледнея от ненависти, молодой офицер из дивизии Хасануддина. Он изящен, тонок; мускулы его лица нервно подергиваются.

— Если вспомнить, что при голландцах грамотные составляли лишь шесть процентов от всего состава населения Индонезии, а теперь их насчитывается свыше 70 процентов, то легко можно сказать, какая жизнь лучше.

Это говорит молодой учитель застенчивого вида, в больших очках, в белоснежной рубашке с выцветшим и потертым галстуком.

— Сейчас даже трудно представить, что во всей Индонезии прежде было только одиннадцать студентов индонезийцев. Теперь, когда мы изгнали голландцев, у нас в университетах больше ста тысяч студентов. И это сделали не «цивилизованные» голландцы, а свободные индонезийцы.

Это говорит декан медицинского факультета университета в Макассаре.

Старое не уходит сразу, на большие перемены в жизни народа требуются годы. В Индонезии старое еще нередко уживается с новым. Поэтому в стране говорят о борьбе не только с империализмом, но и с остатками феодализма.

В небольшом тихом городке Бонтайне, расположенном примерно в ста двадцати километрах к югу от Макассара, индонезийцы впервые видят советских людей.

— Скажите, — спрашивает молоденькая девушка, возможно, школьница, — как я могу поступить в Университет имени Лумумбы?

Мы рассказываем, как можно поступить в университет, и удивляемся, каким образом за десять с лишним тысяч километров от Москвы в небольшой городок на острове Сулавеси пришло сообщение о том, что в Москве есть Университет имени Патриса Лумумбы? Все объясняется просто. Молодежь, которая уехала учиться в Москву, пишет оттуда письма родным. А эти новости сразу становятся известными для всех.

Однажды нашим попутчиком был молодой врач индонезиец. Среди нас, советских людей, также оказался человек, знающий медицину. Он начал рассказывать своему коллеге о новых открытиях советской медицинской науки.

Индонезиец скромно и внимательно выслушал сказанное, а затем сам с огромным увлечением стал рассказывать многие подробности: и о последних операциях советских хирургов в области сердца, и о новых методах хранения и переливания крови, и о новых медицинских препаратах, созданных в Советском Союзе.

— Каким образом вы получаете сюда советские медицинские журналы? — спросили мы своего спутника, удивленные тем, насколько хорошо знает он многое о советской медицинской науке.

— К сожалению, — с горечью ответил он, — я не получаю ни одного советского журнала.

— Но откуда же вы знаете то, о чем так хорошо рассказали?

— О, это очень просто объяснить, — ответил он — Я подписываюсь на некоторые американские журналы Эти журналы стремятся узнавать то, что происходит у вас, и публикуют об этом статьи. Так я узнаю о медицинской науке в вашей стране.

В городах Сулавеси, в которых мы бывали, порой не оказывалось гостиниц. В таких случаях гостеприимные индонезийцы распределяли всю нашу компанию по частным домам.

Мы не забудем то радушие, гостеприимство и трогательную заботу, которую проявляли к нам наши хозяева. Если мы приходили поздно вечером, то нас ожидали, чтобы подать приготовленный ужин. А еще задолго до рассвета можно было услышать осторожный шорох босых ног по полу, легкий скрип дверей. Это женщины, встав до рассвета, старались приготовить своим гостям вкусный завтрак. На столе оказывались жаренная по-индонезийски с обильным количеством перца курица, свежий нежный крупук, приготовленный из мельчайших рачков, жареная и вареная рыба, овощи и многое другое.

Однажды хозяином нашего дома был ректор университета — старый, видавший виды, исколесивший много стран человек. Его жена — уже пожилая женщина — передвигалась с трудом и большую часть времени проводила в старинном удобном кресле, сидя на подушках. Но старая женщина не утратила интереса к жизни и всегда была окружена книгами и журналами.

Как-то мы задержались и возвратились домой очень поздно. Несмотря на это, большой дом ректора был весь освещен. На его карнизе в честь гостей были зажжены даже гирлянды разноцветных лампочек.

Когда мы тихо, боясь нарушить покой хозяев, приоткрыли дверь, чтобы войти в дом, то услышали знакомую музыку: звучали отрывки из «Лебединого озера» Чайковского.

— Это для вас, — улыбаясь сказал хозяин.

Полные чувства благодарности за уважение к советской стране, вошли мы в дом старого ректора. И здесь увидели, что жена ректора, одетая в платье с отделкой из богатых пожелтевших от времени кружев, сидит на подушках в своем старинном кресле и улыбается нам.

Был первый час ночи.

Обычно ректор и его жена шли отдыхать в половине десятого вечера. Такой режим они уже давно выработали для своих преклонных лет и всегда его соблюдали.

В эту ночь они решили его нарушить.

На Суматре

Суматра — огромный остров, протянувшийся с севера на юго-восток на 1750 километров. Узкий Зондский пролив отделяет Суматру от Явы, Малаккский — от Малайи и Сингапура.

Теперь, когда мы попали на Суматру, очень далекий Сингапур оказывается совсем рядом. И даже само это звонкое слово — Сингапур здесь начинает звучать почти обычно. К тому же рассказ губернатора Суматры в некоторой степени стирает с названия Сингапур его экзотику. Губернатор говорит о том, что близость этого города имеет свое неудобство для Суматры: много каучука уходит с острова в Сингапур контрабандными путями, а это, естественно, подрывает экономику.

Остров Суматра разделен пополам экватором.

Многим богат остров: нефтью, природным газом, углем, золотом, серебром, плантациями каучука, табака, масличной пальмой.

Здесь есть горы, сплошь покрытые джунглями, влажные тропические леса, бурные реки, прекрасные озера. Здесь сохранились слоны, тигры, носороги, лемуры.

Как описывали Суматру голландцы?

Одно из последних изданий энциклопедии Нидерландской Индии было завершено накануне второй мировой войны.

В нем читаем:

«В настоящее время малое число жителей на острове объясняется прежде всего такими серьезными заболеваниями, как натуральная оспа, малярия, брюшной тиф, проказа и туберкулез. Из-за отсутствия медицинской помощи многие люди погибают и от менее серьезных заболеваний».

Это то, что оставили Индонезии колонизаторы.

Как на Яве, так и на Суматре каждый клочок земли отвоеван у джунглей, полит потом индонезийского крестьянина.

Суматра покрыта рисовыми полями. Рис разделяется на затапливаемый (по-индонезийски — савах) и суходольный (того).

Если первый возделывается при искусственном орошении — в Индонезии, как правило, за счет собирания на полях дождевых вод, — то второй возделывается без искусственного орошения.

В Индонезии большинство полей затоплены водой. Здесь преобладает культура затапливаемого риса — саваха, которым занимают более трех четвертей всей площади посевов. Это ценнейшая продовольственная культура, главная пища многих народов Юго-Восточной Азии, в том числе и индонезийцев.

Вот они, эти террасы рисовых полей, — одна над другой. Узенькие тропки разделяют поле; тропки настолько малы, что на них еле уместится ступня, слышится шум бегущей воды, орошающей поля. Поля, покрытые темной водой, сменяет изумрудная, блестящая от яркого солнца зелень первых всходов; мощная желтоватая стена созревающего риса.

Чего стоит рис крестьянину и его семье?

Посмотрите на его руки! Вода промыла в них каждую морщинку, каждую складку. Солнце отполировало эту коричневую кожу до блеска. Сколько раз эти тонкие, коричневые руки держали самодельную соху на утренней заре! Сколько раз встречал этот крестьянин, как и миллионы подобных ему, розовый утренний рассвет! Идет в это утро крестьянин за парой буйволов, утопая по колени в жиже, с трудом вытаскивая из нее ноги и обливаясь потом. Позднее на поле придут женщины. Согнувшись, часами они будут ухаживать за рассадой, поправляя, окучивая каждое растение. И только, когда станет нестерпимо жарко, по узеньким тропинкам они отправятся домой.

Затем настанет пора созревания. Тогда надо смотреть в оба и оберегать зерно от птиц — они-то хорошо знают пору созревания. Вы видите, вокруг всего участка натянута старая проволока? На пей, словно украшения, навешаны консервные банки всех цветов — голубые, желтые, красные. Стоит показаться любителям рисовых зерен, как сидящий в тени караульщик дернет веревку — и начнется такой трезвон, что крылатый воришка со страху улетит в синие горы или в темные джунгли.

Наступает уборка. С утра желтое поле покрывается красными, синими, зелеными, розовыми пятнами. Это женщины вышли на уборку. Огромные, величиной с хороший зонт, соломенные шляпы укрывают их от жары.

Медленно, шаг за шагом, продвигаются труженицы по полю, собирая драгоценные растения в снопы; будет в доме рис, будет и все остальное.

Теперь надо перенести снопы домой. Чаще всего, вооружившись коромыслом, крестьянин несет тяжелые снопы на своих плечах. Он идет по узеньким, влажным и скользким от воды тропкам, ступая своими разбитыми, не знающими обуви, ногами.

Так по всей Индонезии.

Рис — радость крестьянина, счастье народа.

В честь риса в древние времена приносили жертвы. В честь риса поют песни. С древних времен индонезийцы сохранили множество танцев, прославляющих это маленькое зернышко, в котором заключено тепло и сила жизни, радость завтрашнего дня и спасение от многих болезней.

С 1945 года существует республика Индонезия. За эти годы сделано много. Но не все приходит сразу. Невозможно за короткие годы полностью изменить то, что колониализм насаждал столетиями.

— Посмотрите, пожалуйста, — говорит наш спутник индонезиец, когда автомобиль проезжает мимо окрашенной в красно-желтый цвет автозаправочной станции компании «Шелл».

— Такие картины можно видеть по всей Индонезии.

Едем дальше — и видим фирменные магазины обув ной компании «Батя», хозяин которой сбежал из Чехословакии. Таких иностранных компаний, фирм в Медане насчитывается более трехсот пятидесяти.

Медан расположен на реке Дели. Река глубокая, и в ее устье могут входить даже морские пароходы. К морю город выходит через порт Белован. Это достаточно большой порт. Около него — множество железнодорожных линий со снующими по ним грязными, старой окраски, товарными вагонами. Асфальт так нагрелся, что чувствуется, как во время тихого хода он липнет к баллонам автомашины. Все вокруг наполнено запахами масел, бензина, расплавленного асфальта, каких-то специй.

Вокруг порта много лавок и лавочек, дешевых ресторанов и закусочных. Приближается пора обеда, и летучие закусочные уже окружаются рабочим людом. Это главным образом грузчики, одетые в истрепанные трусы и рваные, вылинявшие рубахи.

В порту, в некотором роде неожиданно, мы встречаем несколько французов. Они гостеприимно приглашают нас выпить фруктовой воды. Откуда-то появляется проигрыватель, и вот уже Ив Монтан поет про французского солдата, про Париж, про несбыточные надежды.

Между прочим, впервые французы пришли на Суматру в 1529 году — вслед за португальцами. Тогда они были здесь на положении колонизаторов — богатство Суматры притягивало их к себе.

Французы, которых мы видим теперь, выступают здесь в новой роли — в качестве строителей, занятых расширением порта. Контракт, который предложила им фирма, выгоден, так почему же не поехать на Суматру?

Медан был основан в 1864 году. Первоначально здесь было лишь несколько кампунгов, то есть деревень, расположенных по берегам реки Дели.

Принято считать, что Медан вырос на табаке. Первая концессия под табачную плантацию была подписана в 1864 году. Вслед за этим появились другие табачные плантации, принадлежавшие голландцам. Меданский табак очень высокого качества. Теперь наш спутник кубинец, привыкший у себя на родине к сигарам, покупает здесь, в Медане, сигары коробку за коробкой — так они пришлись ему по вкусу.

Медан развивался медленно. Раньше других крупных строений здесь появилась мечеть. А первая больница была построена лишь через двадцать пять лет после основания города.

Во времена голландского господства возможности индонезийцев получить образование были более чем ограничены. В Медане было очень мало школ для индонезийских детей.

Теперь представитель мэра с восторгом говорит нам о том, что в городе появилось множество новых школ.

— Во всяком случае, как мы продвинулись вперед, вы можете судить по тому, что у нас сейчас учеников уже более пятидесяти тысяч, — рассказывает он.

Медан город очень чистый, в нем много зелени. Красивые дома с глубокими террасами, создающими тень, с замечательной зеленью перед этими террасами, с каннами, поражающими размером цветка и яркостью окраски, с миниатюрными водоемами, с могучими деревьями, под кроной которых можно разместить целую компанию. Особенно много маленьких парков, цветников, теннисных кортов, баскетбольных площадок, заросших плющом, защищенных естественной стеной насаждений. Этого, правда, не скажешь про старую часть. Здесь все серо: серая мостовая переходит в серые асфальтовые дорожки для пешеходов. Из этих серых дорожек словно вырастают серые стены домов, как правило, двухэтажных.

В первом этаже — лавочки, магазины, мастерские кустарей, на втором этаже — жилье. На террасах и балконах полно детей, женщин. Вся старая часть города словно большой беспорядочный универмаг, составленный из карликовых магазинчиков.

Встречают нас радушно. Охотно рассказывают об обстановке. С мятежниками на Суматре покончили недавно. В районах, которые долгое время находились в их руках, предстоит много работы.

— Многие мосты и дороги, — рассказывает высокий пожилой офицер с седеющими висками и острыми морщинами в уголках глаз, — разрушили мятежники. Наступает пора работы школ, а многие школьные здания разбиты.

— Но восстановить мосты и починить школы, — улыбается он, — все-таки легче, чем воевать против мятежников.

В Медане часто задают вопрос:

— А как дела с Асаханом?

В центральной части Суматры находится высокогорное озеро Тоба. Со всех сторон оно окружено живописными скалистыми горами, сквозь которые из озера по узкому ущелью пробивается река Асахан, впадающая в Малаккский пролив.

Суматра располагает большими запасами бокситов, но заводов, где можно было бы перерабатывать это ценное сырье, нет. По просьбе правительства молодой республики Советский Союз решил помочь Индонезии построить на Суматре Асаханский комбинат.

Асаханский комплекс — это гидроэлектростанция, линия электропередачи, железная дорога, алюминиевый комбинат. Электростанция рассчитана на мощность в 120 тысяч квт. Примерно половину этой энергии будет потреблять комбинат, другая часть ее пойдет для Медана и новых промышленных предприятий. Асаханский комбинат будет давать ежегодно десятки тысяч тонн алюминия. Индонезия станет хозяином своего богатства, сама будет производить алюминий и распоряжаться им.

Наступал вечер. Закрывались последние магазины. На улице уже не видно прохожих. Затихал шум моторчиков, которые в Медане в отличие от Джакарты широко применяют бечаки.

Разговор про Асахан, про государственные плантации, которые должны работать лучше, чем плантации частных предпринимателей, про дороговизну, когда рабочему трудно даже рис купить, продолжался, несмотря на поздний час.

— Дело пойдет лучше, мы в этом глубоко убеждены, — говорил один из местных профсоюзных работников, молодой человек с черными живыми глазами, невысокий, одетый в белую рубашку с расстегнутым воротом.

— Лишь бы нам не мешали новые колонизаторы, все эти господа советники, эксперты, пророки «свободного мира», — продолжал он.

— А какая река больше — Волга или Муси? — спрашивает нас юноша индонезиец.

Река притягивает к себе людей. Они хотят пользоваться ее щедрыми дарами, заставить ее работать на себя, двигать корабли, танкеры, баржи. Им хочется любоваться ее красотой, провожать взглядом убегающие в бесконечную даль желтые волны, встречать на реке рассвет и провожать порой розовый, порой полыхающий огнем или серый, в дождливых тучах, закат.

Мы плывем на пароходе, и вокруг нас толпы лодок и лодчонок с подвесными моторами. Одни из лодок — щеголихи с синими или красными бортами; другие — труженики, борта которых, словно руки рабочих, в ссадинах, трещинах, пропитанных маслом и бензином; третьи — шустрые ловкачи, готовые быстро доставить вас в какой-нибудь пункт на берег.

Оставляя позади пенистый белый хвост, несется глиссер.

Словно выпрыгивая из воды, летят скутера.

И вся эта трескотня моторов, и обилие судов и суденышек, и огромные белоснежные баки на берегу, и корпуса нефтепере! онных заводов — все это говорит о том, что Суматра одно из богатейших нефтяных месторождений в Индонезии.

Пароход плывет мимо мощных предприятий компаний «Станвак» и «Шелл». Они здесь — монополисты.

По-английски «Шелл» означает «ракушка».

Первоначально компания «Шелл» появилась как предприятие, занятое добычей жемчуга. Позднее компания превратилась в нефтяную. И теперь, лишь как память о днях ее рождения, всюду на рекламах, на автозаправочных станциях компании «Шелл» изображается ракушка.

Палембанг стоит на берегу Муси. Это большой и очень оживленный город. В лучших для жизни местах — прекрасные бассейны, водные станции, стадионы, удобные и уютные домики.

Но вот потянулись низкие хижины, появились скученность, бедность, тяжелые запахи, словно вы попали в другой мир. Здесь ютится трудовой люд.

Едва закончилась вторая мировая война, как уже через два месяца представители американских компаний принялись восстанавливать нефтяные предприятия на Суматре. К середине 1948 года эти предприятия достигли уровня довоенного производства.

Производство продолжало расти. И теперь компании США занимают в нефтяной промышленности страны господствующее положение.

Трудно бороться против колониализма.

Его гонят в дверь он лезет в окно.

Нас знакомят с бывшим директором голландской нефтяной компании. Он еще молод, в меру упитан; его пухлые розовые щечки выбриты, галстук тщательно подвязан, а костюм — образец аккуратности.

— Плохо теперь ваше дело, — подшучивают над ди ректором, намекая на то, что правительство Индонезии порвало отношения с Голландией, и теперь для голланд-80 ской нефтяной компании исключена экономическая деятельность на земле индонезийцев.

— Пустяки, — понимая, о чем идет речь, говорит директор, и его розовые щечки расползаются в улыбке.

— Какое, в конце концов, имеет значение, будет ли у нас голландская, или американская, или английская вывеска? Важно, чтобы не уменьшились доходы.

В один из дней часть пассажиров нашего корабля поднялась раньше обычного в состоянии некоторого возбуждения.

— Если они это сделают, кто будет управлять предприятием? — почему-то горячился облезлый джентльмен с явно покрашенными в темный цвет волосами.

— Да, да, кто будет управлять? — поддакивал ему другой, в темных очках.

— У них, — знающе продолжал он, — есть всего лишь одни инженер-нефтяник из индонезийцев.

— Ну и что же, — говорит человек с болгарским акцентом, высокий, стройный, горбоносый. — Индонезийцам могут помочь и Советский Союз, и Румыния.

— А куда индонезийцы будут девать нефть? — спрашивает пассажир в темных очках.

— Надо уйти отсюда, пусть индонезийцы сами попробуют управлять нефтью — веселая будет история, — добавляет он и хохочет.

— Мрачная будет история, — зло говорит облезлый.

— Не беспокойтесь, — с невеселым юмором откликается один из пассажиров, уже успевший основательно хлебнуть виски, — они только и ждут, когда мы отсюда двинемся. Без нас они превосходно справятся с этим делом.

Все это мы вспомнили в Джакарте, некоторое время спустя. Мартовским утром отправляли отсюда первую группу молодежи в Советский Союз для обучения нефтяному делу.

Молодежь чувствовала себя весьма возбужденно, хотя и старалась скрыть это. Все эти молодые люди — их было около 40 человек — ехали в Советский Союз впервые и не знали, что их там ожидает. Но все они были настроены замечательно. И, как торжественно говорил один из них, они готовы были служить своей родине!

Вернемся, однако, к путешествию по Суматре.

Спустя некоторое время после спора о нефти источник возбуждения был обнаружен.

У кого-то на корабле оказался портативный приемник. С помощью его ночью принимали последние известия австралийского радио. В них-то и сообщалось о том, что Индонезия якобы намеревается взять нефтяные богатства в свои руки и вытеснить концессии.

Индонезия якобы намеревается — и этого было достаточно, чтобы вспыхнула дьявольская работа. И вот уже индонезийцы атакованы.

Кто-то предлагает увеличить проценты за право получать нефтяные концессии от Индонезии. Кто-то обещает им оказать так называемую продовольственную помощь. Кто-то грозит, что Индонезия не получит ни мешка риса, если она будет сопротивляться.

Еще в давние времена прокатывались по Суматре крестьянские восстания. Тогда эти восстания не имели успеха.

В 1933 году голландцами были схвачены индонезийские патриоты и заточены на острове Флорес. Среди них был и нынешний президент Сукарно. В 1938 году Сукарно перевели на Южную Суматру и здесь держали в заключении до 1942 года.

В том же, 1942 году Суматра пережила японскую оккупацию.

И снова на острове шли восстания, и деревни были в огне пожарищ.

Наконец родилась республика — и Суматра стала ее составной частью Но и голландские колонизаторы предприняли еще одну попытку создать на острове марионеточное государство — независимую Суматру. Эта попытка провалилась. Новый хомут одеть не удалось.

Чудесна Южная Суматра, край каучука и кофе, нефти и бокситов, перца и кокосового ореха, гвоздики и ванили.

Западный Ириан

Много говорят о Западном Ириане. Однако для некоторых недостаточно ясно, что это за территория и где она расположена.

Если посмотреть на карту мира, то в юго-западной части Тихого океана можно увидеть остров Новая Гвинея. Западный Ириан занимает почти половину всей территории этого острова. Площадь Западного Ириана — 413 тысяч квадратных километров, то есть равна примерно территории всей Франции. А Голландия в двенадцать раз меньше Западного Ириана.

Первые колонизаторы появились в Индонезии еще в начале XVI века. Это были португальцы. За ними появились голландцы. Народ Индонезии много раз восставал против непрошеных гостей. В одном лишь XIX веке в стране было двадцать семь крупных восстаний. Долгая и упорная борьба против колониального гнета закончилась провозглашением независимой республики Индонезии.

Однако на Западном Ириане еще продолжали существовать колониальные порядки. Форма правления здесь ничем не отличалась от той, которая ранее была установлена колонизаторами для всей Индонезии. На Западном Ириане сохранялись в силе многие законы, которые были изданы еще во времена голландской Ост-Индской компании.

Во главе всей административной власти стоял губернатор. Он не нес никакой ответственности перед населением; не обязан был выслушивать чьи-либо советы, включая и так называемый Ново-Гвинейский Совет.

Этот «Совет» был создан в феврале 1961 года для того, чтобы убедить общественное мнение, будто жители Западного Ириана — папуасы — сами управляют своими делами.

На самом деле губернатор Западного Ириана, назначенный Голландией, ответствен был лишь перед короной. В официальных источниках подчеркивалось, что даже голландский парламент не может непосредственно руководить губернатором.

На Западном Ириане существовали две системы образования: западная — для белых и так называемая общая — для местного населения. В общих школах, уровень которых соответствовал трем классам обычной школы, едва насчитывалось пять тысяч детей ирианцев.

Представители капиталистических фирм предпочитали нанимать рабочих по контрактам в глубинных районах острова. Обычное явление, когда законтрактованные рабочие, приезжая в города, даже не знают заранее ни условий работы, ни оплаты своего труда.

За три года — с 1953 по 1956 — колониальные власти израсходовали на строительство административных зданий и жилых домов для голландских чиновников 32 миллиона 440 тысяч гульденов. За это же время на строительство домов для ирианцев было израсходовано всего 2 миллиона 575 тысяч гульденов — почти в тринадцать раз меньше.

Ирианцы получали нищенскую заработную плату. Они были бесправны с точки зрения самых элементарных требований охраны труда.

Голландские и другие империалисты рвались на Ири-ан потому, что страна эта богата сырьем, что сюда можно было с большой выгодой вкладывать капиталы. Дешевый труд, выгодные условия для торговли, низкие налоги, беспрепятственные возможности для перевода прибылей за границу — все это подогревало аппетиты империалистов.

«Поселился на берегу реки — не бойся наводнения», — говорят индонезийцы, а они-то хорошо знают, что происходит, когда река бушует. Индонезия ничего не боялась — вызов был сделан, оставалось готовиться к схватке с вооруженными силами Голландии.

Каждому — свое. Весна — время любви и счастья. Для народа Индонезии весна 1962 года была весной тренировки мускулов.

Волны народного гнева не знают границ. Когда наступает пора борьбы, у народа оказывается сил вдесятеро больше, чем в мирные дни.

И вот уже началась выброска парашютных и морских десантов. И все чаще движение на дорогах останавливали грузовики с людьми в зеленых гимнастерках. И все чаще видели мы то, что в сводках называют морским транспортом — безграничная синь моря, бегущие спокойные волны и уходящие вдаль корабли. На палубах у перил — фигуры индонезийских солдат. Один из них уселся на корме у самого флага, подпер рукой подбородок и о чем-то думает. Бежит из-под винта седая пена, чайки беспрерывно кружатся над ней — и все дальше уходит берег с красной черепицей крыш домов военного поселка, с зеленоватой линией гор на горизонте.

Наступал июль, в разгаре был сухой сезон. В руках партизан были уже десятки населенных пунктов Запад, ного Ириана.

Борьба стоит больших жертв. Не хватает риса; надо урезывать и без того недостаточные средства, отпущенные государством на капитальное строительство; надо нести дополнительные расходы на армию, вооружение, на обучение гражданского населения, на необходимую военную подготовку. Кто к этому вынуждает? Кто виновник того, что народ должен нести дополнительное бремя? Кто вынуждает индонезийца держать сегодня в одной руке мотыгу, а в другой винтовку?

В такой обстановке начались и проводились переговоры между Индонезией и Голландией о Западном Ириане.

Твердая и решительная политика индонезийского правительства, поддержанная Советским Союзом, странами народной демократии и всем прогрессивным человечеством, вынудила голландских колонизаторов отступить и передать республике Индонезии управление Западным Ирианом.

Известно, что северо-восточный берег Новой Гвинеи с некоторых пор называется берегом Маклая.

В 1870 году выходец из семьи инженера из Новгородской губернии молодой русский ученый Николай Николаевич Миклухо-Маклай на судне «Витязь» направился к берегам Новой Гвинеи. В наше время самолеты за несколько часов покрывают большие расстояния без посадок. Москва — Хабаровск, Москва — Гавана — это теперь обычные перелеты, совершаемые за десять-двенадцать часов. Военный корвет «Витязь», на борту которого отправился в Тихий океан Миклухо-Маклай, вышел из Кронштадтского порта 8 сентября 1870 года, долгие месяцы бороздил океан и только через триста сорок пять дней бросил якорь в заливе Астролябии на северном берегу Новой Гвинеи.

Много месяцев Миклухо-Маклай прожил среди местных жителей острова — папуасов. Только из уст этого русского ученого и из его Дневников в Москве, Париже, Лондоне и во всем мире узнали о далеком острове Новая Гвинея и его обитателях.

Жители залива Астролябии ранее никогда не общались с другими народами, и путешественник увидел здесь нетронутым первобытный образ жизни. В своих дневниках Миклухо-Маклай подробно и с большой теплотой рассказывает о быте и нравах обитателей острова, о том, как они обрабатывают землю, охотятся, как обучают своих детей, строят пироги, выделывают из коры материю.

Миклухо-Маклай с большим уважением относится к папуасам, называет их умными, добрыми и мягкими людьми, искренне любуется их стройностью, ловкостью движений, радуется их честности, понятливости и смышлености.

Папуасы залива Астролябии были людьми каменного века: они рубили деревья каменными топорами, не зная даже сохи, размельчали землю чуть ли не голыми руками.

Русский ученый, подробно описав физический тип папуасов, отверг распространенное в то время в науке мнение, будто папуасам присуши какие-то «особые» свойства, характерные для «низших рас». Миклухо-Маклай разоблачает бредовые расистские теории, которыми впоследствии пользовались оголтелые фашистские варвары.

Миклухо-Маклай, зная, что «просвещенные» белые еще занимаются работорговлей, решил предупредить своих друзей папуасов о грозящей им опасности, сказал, что эти люди могут увезти их в неволю.

«Я посоветовал им никогда не выходить навстречу белым вооруженными и никогда даже не пытаться убить пришельцев, объясняя им всю силу огнестрельного оружия сравнительно с их копьями и стрелами. Я посоветовал им для предупреждения бед при появлении судна сейчас же посылать женщин и детей в горы».

В 1887 году Миклухо-Маклай писал:

«Истребление темных рас есть не что иное, как применение грубой силы, и каждый честный человек должен осудить ее или, если может, восстать против злоупотребления ею».

Когда читаешь эти письма и дневники, то поражаешься тому, с какой страстностью Миклухо-Маклай боролся против намечавшейся колонизации Гвинеи, с каким жаром отстаивал независимость папуасов, с какой точностью описывал он то, что их ожидало в случае прихода колонизаторов.

Прошло три десятилетия, и весной 1910 года в заливе Астролябии появился другой белый человек. Это был 86 офицер голландской армии Заксе. Цели его были иные, чем цели нашего соотечественника.

Перед строем своего военного отряда Заксе поднял над Ирианом государственный флаг Голландии «на вечные времена».

Так на целые десятилетия остановилась здесь жизнь. И кто посчитает, сколько обманутых надежд, несбыв-шихся мечтаний погибло на Западном Ириане, какое море слез выплакали здесь женщины! Сколько тысяч жителей было истреблено кровавыми колонизаторами!

Теперь колониальному разбою, самоуправству и издевательству над жителями Западного Ириана пришел конец.

Последний голландский солдат в ноябре 1962 года покинул Западный Ириан. На рассвете 1 января 1963 года, раньше чем успел пропеть петух, как говорят в Индонезии, в Котабару, административном центре Западного Ириана, был снят трехцветный флаг голландских колонизаторов и на флагштоке был поднят ало-белый флаг республики Индонезии.