Мошенники

Глава 1

Каждой имеет право зарабатывать себе на жизнь. Так принято в Америке. Пойдешь куда-то, попотеешь и заработаешь свой первый доллар. А потом вкладываешь этот свой заработанный доллар, например, в лимоны и сахар. Вода и лед достаются тебе бесплатно. А потом устанавливаешь у дороги маленький прилавок с лимонадом, и оглянуться не успеешь, как уже получаешь с этого пять долларов в неделю. Потом берешь эти пять долларов и покупаешь на них уже больше сахара и лимонов и расставляешь такие прилавки вдоль дороги на приличном расстоянии друг от друга и вскоре ты оказываешься во главе дела. Затем ты нанимаешь людей, которые работают на тебя. И вскоре ты уже занят разливкой лимонада по бутылкам, а чуть позднее — раскладываешь эти лимоны с сахаром по консервным банкам, а там смотришь — ты уже и замораживаешь все это и в замороженном виде снабжаешь своим товаром все магазины штата. И тут ты покупаешь себе большой дом где-нибудь за городом, а там у тебя есть уже плавательный бассейн и машина для переработки мусора, ты ходишь себе на вечера с коктейлями, где тебя угощают твоим же собственным лимонадом с небольшой добавкой джина. На руках у тебя сплошные козыри.

Так принято в Америке и каждый тут имеет право зарабатывать себе на жизнь.

И закон не имеет ничего против неотъемлемого права человека зарабатывать себе на жизнь. Пусть каждый охотится за долларом. Закон может только оспаривать способы и средства, с помощью которых ты пытаешься добыть эти вечно ускользающие зелененькие бумажки.

Если, скажем к примеру, вы вдруг проявляете на этом пути склонность к взламыванию сейфов, то закон может косо поглядеть на это.

Если же, например, вам больше нравится колотить своих сограждан по голове с целью отобрать их кошелек, то вы не должны иметь потом претензии к закону за то, что он смотрит на вас уже с явной неприязнью.

Если же вы, доводя данный вопрос до логического завершения, зарабатываете себе на жизнь с помощью револьвера, вашего револьвера, если вы нажимаете на его спусковой крючок с тем, чтобы лишать жизни ваших сограждан, то тогда уж — извините!

Однако, занимаясь всем этим, вы можете оставаться и джентльменом. И если вы приходите к выводу о том, что преступление является самым быстрым, самым безопасным и при этом самым увлекательным способом добыть наибольшую сумму денег в самое кратчайшее время, то и к преступлению, несомненно, можно найти чисто джентльменский подход.

Вы можете заняться одурачиванием людей. Тут совсем необязательно прибегать к насилию. Для этого вам нет необходимости покупать себе дорогостоящие инструменты взломщика. Вам нет нужды в пистолете. У вас нет нужды составлять сложные планы для того, чтобы незаметно пробраться в банк и так же незаметно покинуть его. Вам не нужно устраивать у себя в подвале дорогостоящее оборудование для печатания фальшивых денег. Вы можете оставаться джентльменом и вести жизнь, полную риска и романтических приключений с криминальным оттенком, при этом посмотреть мир, встретиться с массой приятных людей и выпить с ними множество отлично охлажденных коктейлей и вдобавок к этому добыть немало денег путем одурачивания этих людей.

Короче говоря, вы можете стать мошенником.

Девушка-негритянка очень волновалась. Волновалась она потому, что находилась сейчас в полицейском участке и разговаривала там с двумя детективами. Один из этих детективов, правда, тоже был негром; но это нисколько не отражалось на её самочувствии. Оба детектива слушали её с сочувствующим выражением на лицах, но было совершенно понятно, что в их представлении она выглядит полнейшей дурой. Осознание этого факта и было, в основном, причиной её волнения.

В городе она успела уже прожить около двух лет. Прибыла она сюда из Северной Каролины, как ей казалось, уже давно, но она понимала, что выглядит по-прежнему, желторотым птенцом, да ещё и не избавившимся от Южного акцента. А ведь пробыла она здесь уже достаточно долго, уже давно считала себя космополиткой и настоящей горожанкой. Стоит только раз споткнуться и куда потом девается вся твоя гордость, думала она, сидя, раздавленная собственной глупостью. Нервозность её находила выход в постоянном пощипывании маленького черного кошелька, который она держала в руках.

Этим теплым апрельским днем сидела она в дежурной комнате 87-го полицейского участка.

За окнами только что прошел короткий весенний дождь и зелень Гровер-парка, раскинувшегося по другую сторону улицы, наполняла воздух ароматом чистоты и свежести, который каким-то образом пересекал улицу и проникал сквозь зарешеченные окна в дежурную комнату. Дежурная комната участка очень редко имела такой чистый воздух. В дежурной комнате размещаются шестнадцать детективов участка, и хотя они не находятся здесь одновременно, все-таки можно сказать, что их упорный труд проходит именно в этом, явно тесном для них помещении. Детективы при этом потеют в самом прямом смысле этого слова. Звучит это почти святотатственно, поскольку каждому известно, что потеть могут только живые люди. Однако даже признавая то, что некоторых детективов действительно трудно назвать людьми, будем великодушны и оставим хотя бы за частью из них право снитаться почти нормальными людьми. Поэтому-то запах свежести и чистоты, доносящийся сюда из парка, воспринимался ими с благодарностью и приносил некоторую радость, как и сам этот апрельский день, который, начавшись довольно уныло и мрачно, вдруг совершенно необъяснимо превратился в теплый и солнечный.

— Я чувствую себя ужасно глупо из-за всего этого, — сказала девушка.

— Так как, вы говорите, зовут вас, мисс? — спросил Клинг.

Клинг был детективом третьего класса. Он был высок, белокур и выглядел очень молодо, главным образом потому, что и в самом деле был ещё очень молод. Он был последним пополнением детективов, участка и иногда, задавая вопросы, попадал, что называется, пальцем в небо, но это было вполне простительно, так как он все ещё только постигал искусство ведения допроса. А иногда из-за этих своих вопросов он чувствовал себя довольно глупо. Именно поэтому Берт Клинг в известной степени лучше других понимал, что должна чувствовать эта молоденькая негритянка, которая сидела сейчас перед ним на стуле с прямой спинкой.

— Меня зовут Бетти, — сказала она. — Бетти Прескотт.

— И где вы живете, Бетти? — спросил Клинг.

— Понимаете ли, я работаю у одних людей в соседнем штате. Я у них домработница, понимаете? Я работаю у них уже шесть месяцев. Мистер и миссис Хейнес? — последнюю фразу она произнесла с вопрошающей интонацией и, приподняв брови, взглянула на Клинга, как бы ожидая того, что он должен знать, кто такие эти мистер и миссис Хейнес. Но Клинг не знал этого. — И я сейчас должна вернуться к ним, — сказала Бетти. — Четверг — это мой свободный день, понимаете? Четверг и каждое второе воскресенье. Обычно я приезжаю в город по четвергам. Мистер Хейнес отвозит меня на машине на станцию, а миссис Хейнес подбирает меня по пути, когда я возвращаюсь. Я уже должна была бы вернуться, но я решила, что мне нужно сообщить вам об этом. Я звонила миссис Хейнес, и она сказала, чтобы я обязательно заявила об этом. Понимаете?

— Понимаю, — сказал Клинг. — А здесь в городе вы снимаете где-нибудь квартиру?

— Я живу здесь с моей кузиной. С Айсабель Джонсон? — и опять она произнесла фамилию кузины с вопросительной интонацией. Но Клинг не знал и Айсабель Джонсон.

— Ну хорошо, так что же все-таки случилось, Бетти? — спросил Браун.

Вплоть до этого момента он хранил молчание, предоставив Клингу вести дело. Но Артур Браун был детективом второго класса и в работе своей проявлял явную склонность к нетерпению. Может быть, он был таким нетерпеливым из-за того, что фамилия его Браун (Коричневый) по непонятным причинам полностью совпадала с цветом его кожи. В прошлом он вытерпел по этому поводу немало подначек со стороны своих американских соотечественников и было время, когда он даже решил было сменить свою фамилию на Липшиц. И пусть себе радуются. Нетерпение его иногда мешало ему в избранной им профессии, но оно не представляло серьезной помехи, если учесть вторую присущую ему черту характера — необычайное упорство. Если уж Браун вцепился зубами в какое-то дело, то он не разожмет челюстей, пока орешек не окажется расколотым. Его нетерпеливость была особого свойства. Вот взять, например, Мейера Мейера, который тоже работает детективом в их же участке. Детектива по фамилии Мейер наградили также и именем Мейер. Так он на всю жизнь и остался Мейером Мейером. И если уж вам захотелось увидеть человека, который натерпелся сполна из-за своего имени, то Мейер Мейер как никто другой подходит для этой цели. Но в случае с Мейером годы насмешек привели к тому, что у него выработалась почти неестественная терпимость ко всему. Но тут, правда, не выдержала сама природа и с явным нетерпением и поспешностью принялась обрабатывать внешность Мейера, в результате чего он стал лысым, как бильярдный шар, хотя ему не было и сорока. Но вот так это получается: два разных человека, две разные фамилии, две крайности характера.

— Что же произошло? — спросил нетерпеливый Браун.

— Вчера утром я сошла с поезда, — сказала Бетти. — Я села на поезд в восемь семнадцать вместе с мистером Хейнесом. Но я не сидела в вагоне рядом с ним, потому что в дороге он обычно разговаривает о делах со своими друзьями. Он работает по связи с прессой? — и снова она произнесла это с допросительной интонацией. Клинг кивнул.

— Продолжайте, — сказал Браун.

— Ну и вот, когда мы приехали сюда, в город, я вышла из вагона и уже шла, когда этот человек догнал меня.

— Где это было? — спросил Браун.

— Все ещё на вокзале, — сказала Бетти.

— Продолжайте.

— Он сказал мне: “Хелло” и спросил, не новенькая ли я в этом городе. Я ответила, что нет, что я живу на Севере уже два года, но что работаю я в другом штате. Он показался мне приятным человеком, очень хорошо одетым, понимаете? Солидным.

— Да, — сказал Клинг.

— Во всяком случае, он сам сказал, что он проповедник. И он похож был на проповедника. И он начал благословлять меня. Он сказал, благослови вас господь, и все такое прочее, а ещё он сказал, что мне нужно очень осторожно вести себя в таком большом городе, полном всяческих соблазнов для юной и невинной девушки. Здесь много людей, которые могут обидеть меня?

И снова знак вопроса в конце фразы, и сынова Клинг сказал “Да” и сразу же вслед за этим выругал себя за то, что поддался соблазну отвечать на эти вопросительные интонации девушки.

— Он сказал, что мне нужно особенную осторожность проявлять в отношении денег, потому что здесь есть множество людей, которые готовы пойти на что угодно, только бы заполучить их в свои руки. И он спросил меня, есть ли у меня при себе какие-нибудь деньги.

— Он был белый или негр? — спросил Браун.

Бетти быстро глянула в сторону Клинга как бы извиняющимся взглядом.

— Он был белым, — сказала она.

— Продолжайте, — сказал ей Браун.

— Ну вот. Я сказала ему, что у меня есть при себе немного денег, и он спросил меня, не хотела бы я, чтобы он благословил их. Он сказал: “Есть у вас при себе бумажка в десять долларов?” Я ответила, что у меня нет такой бумажки. Тогда он, спросил, есть ли у меня при себе бумажка в пять долларов, и я сказала, что есть. После этого он вынул свои пять долларов и положил их в маленький белый конвертик. Такой, знаете, с крестом на нем, с распятием?

На этот раз Клинг не сказал “Да” и даже не кивнул.

— Потом он сказал что-то вроде “Да благословит господь эти деньги и да убережет их от всех тех, кто…”, ну и все такое прочее. Он все продолжал говорить и сунул этот конверт обратно в карман, а потом сказал мне: “Ну вот, дитя мое, возьми эти пять благословенных долларов и отдай мне свою бумажку”. Я отдала ему свои пять долларов, а он достал из кармана и отдал мне конверт с нарисованным на нем крестом, тот, в котором лежали благословенные им пять долларов.

— И что сегодня утром? — нетерпеливо спросил Браун.

— Ну вот. Сегодня утром я собиралась на станцию и вспомнила об этом конверте, который был в моей сумке, и раскрыла его?

— Да, — сказал Клинг.

— И приятная неожиданность… — сказал Браун. — Денег там не оказалось.

— Правильно, понимаете? — сказала Бетти. — Там лежала просто сложенная бумажная салфетка, в этом конверте. Должно быть, он подменил конверт, разговаривая со мной, после того, как благословил эти деньги. Я просто не знаю, что мне теперь делать. Мне так нужны были эти пять долларов. Сможете вы поймать его?

— Мы постараемся, — сказал Клинг. — А не могли бы вы описать нам внешность этого человека?

— Ну, видите ли, я не очень-то присматривалась к нему. Выглядел он очень симпатично и одет был очень хорошо?

— Что было на нем надето?

— Темно-синий костюм. А может быть, и черный. Во всяком случае, темный.

— А галстук?

— Галстук-бабочка, как мне кажется.

— В руках у него был портфель или что-нибудь еще?

— Нет, ничего.

— Откуда он вытащил этот свой конверт?

— Из внутреннего кармана.

— Он назвал вам свое имя?

— Если и назвал, то я не запомнила.

— Ну, хорошо, мисс Прескотт, — сказал Браун. — Если что-нибудь у нас получится, мы обязательно позвоним вам. А пока что, как я полагаю, вам лучше будет просто забыть навсегда об этих ваших пяти долларах.

— Забыть? — воскликнула она, на этот раз с огромным вопросительным знаком, однако никто не ответил на её вопрос.

Ее проводили до дощатой перегородки, отделявшей основную часть дежурной комнаты от ведущей в коридор двери, и некоторое время глядели ей вслед, пока она шла по коридору, а потом свернула на лестничную клетку, которая вела на первый этаж к выходу из здания участка.

— Что ты думаешь обо всем этом? — спросил Клинг Брауна.

— Старый как мир фокус с подменой, — сказал Браун. — Тут у них имеются сотни отработанных приемов. По-видимому, нам придется послать пару человек на этот вокзал, чтобы они попытались прищучить там этого проповедника.

— Думаешь, его удастся поймать?

— Не знаю. Скорее всего, он не станет работать там на следующий же день. Но должен сказать тебе, Берт, что в последнее время мошенники явно оживились, а что ты думаешь по этому поводу?

— А я считал, что профессия эта постепенно вымирает.

— Да, они затихли на время. Но вот вдруг старые приемы совершенно неожиданно замелькали вновь. Все эти приемы настолько стары, что можно сказать, что все они с бородой, это верно. Но сейчас, несомненно, наблюдается новый всплеск деятельности среди мошенников, — Браун задумчиво покачал головой. — Просто не знаю, что и сказать.

— Ну, в конце концов, ничего страшного не произошло. Всего лишь пятерка, совсем несерьезно.

— Несерьезных преступлений в природе не существует, — мрачно возразил Браун.

— Конечно, так, — сказал Клинг. — Просто я имел в виду то, что если не считать потери этой пятерки, девчонка эта особо не пострадала.

Что же касается девушки, выловленной из реки Харб, то она, вне всяких сомнений, пострадала здорово. Тело её вынесло на прибрежные камни возле Хамильтон-Бридж, где трое игравших там детишек сначала даже не поняли, что это такое, а, сообразив, ребята сразу же помчались к ближайшему полицейскому.

Девушка лежала на прибрежных камнях, когда сюда прибежал полицейский.

Полицейский этот вообще терпеть не мог смотреть на мертвые тела, а особенно на тела, которые пробыли в воде довольно продолжительное время. Раздувшееся и страшное тело её совсем не походило на тело девушки. Волосы на её голове повыпадали. Тело почти разложилось и волокнистые клочки мяса сохранились возле бюстгальтера, который был растянут до предела накопившимися газами, но каким-то чудом продолжал держаться на теле в то время, как вся остальная одежда исчезла. Повыпадали также передние зубы в её нижней челюсти.

Полицейскому лишь большим усилием воли удалось сдержать подступившую к горлу тошноту. Он тут же направился к ближайшему телефону-автомату и позвонил в 87-й полицейский участок полиций, в котором он, как оказалось, работал.

Сержант Салливан, дежуривший в этот день на телефоне, снял трубку.

— Восемьдесят седьмой полицейский участок полиции, доброе утро, — проговорил он.

— Докладывает Ди-Анджело, — сказал полицейский.

— Слушаю!

— У меня тут утопленник возле моста…

Он сообщил Салливану точный адрес и остальные подробности, а потом пошел обратно к залитому нежным апрельским солнцем каменистому мелководью, на которое оказалось вынесенным тело девушки.

Глава 2

Детектив Стив Карелла радовался ясному солнечному деньку.

Это отнюдь не означало, будто Карелла не любил дождливых дней. В конце концов, каким-нибудь фермерам сейчас наверняка куда нужнее дождь. И пусть это звучит уж слишком поэтично, но разгуливать под весенним дождем с непокрытой головой было одним из любимейших времяпрепровождении Кареллы вплоть до того идиотского дня.

День, когда он вел себя столь по-идиотски, был пятницей, двадцать второго декабря.

Впоследствии он всегда будет вспоминать об этом дне исключительно как о дне, когда он допустил совершенно необъяснимую оплошность, позволив какому-то сопливому толкачу наркотиков отнять у него служебный револьвер, а затем ещё и всадить три пули ему в грудь. Да, хорошенькое тогда у него получилось Рождество, ничего не скажешь. В то Рождество он, можно сказать, слышал пение ангелов, поддавшись праздничному настроению. В то Рождество он уже считал, что ему так и не удастся выкарабкаться, и был готов к смерти. Но потом сгущавшиеся над его головой тучи каким-то образом рассеялись. И там, где прежде был пропитанный болью туман, постепенно возникло лицо Тедди, залитое слезами. Он сначала узнал жену свою, Тедди, и только потом разглядел обстановку больничной палаты и все прочее.

Его Тедди наклонилась над больничной койкой, припала щекой к его щеке, и он, почувствовав, как её слезы катятся по его щекам, хрипло прошептал: “Отмени заказ на похоронный венок”, пытаясь неловко пошутить. Она горячо прижалась к нему и поцеловала его в губы, которые произнесли эту невеселую шутку. Она её прекрасно поняла, хотя и не слышала его слов, так как была лишена возможности слышать. А потом она покрыла поцелуями все его лицо, не выпуская его руку из своих и одновременно стараясь не причинить боль, не нажать случайно на его забинтованную грудь.

Раны у него зажили. Как говорят умные люди, время излечивает любые раны.

Конечно, мудрые люди при этом явно никак не связывают старые пулевые ранения с дождливой погодой. Потому что теперь, когда идёт дождь, эти давным-давно зажившие раны каждый раз дают о себе знать. Раньше он считал просто трепом все эти утверждения о том, что во время дождя болят старые раны. Так вот, оказалось, что это никакой не треп. Раны у него действительно болели во время дождя, и поэтому он был рад тому, что дождь прекратился, и засияло солнце.

Солнце это освещало в данный момент то, что когда-то было девушкой. Сарелла смотрел на разрушительную работу смерти, и в глазах у него на мгновение отразилась боль, потом боль уступила место злости, а потом и это прошло.

— Фред, это ты обнаружил здесь тело? — спросил он у Ди-Анджело.

— Нет, какие-то детишки, — сказал Ди-Анджело. — Они сразу же прибежали ко мне. Господи, как её изуродовало, правда?

— Это всегда так получается, — сказал Карелла. Он снова бросил взгляд на тело, а потом, поскольку ему предстояло выполнить ряд предусмотренных процедурой формальностей, которые неизменно выполняются при обнаружении неопознанного трупа, достал из кармана небольшую записную книжку в черном переплете. Затем, раскрыв книжечку и вынув из гнезда карандаш, он записал:

1. Место обнаружения тела: прибито течением реки на каменистую отмель реки Харб.

2. Время обнаружения тела.

Он глянул в сторону Ди-Анджело.

— Ты, Фред, когда пришел сюда? — Ди-Анджело сверился со своими часами.

— Я бы сказал, что где-то около тринадцати часов пятнадцати минут, Стив. Я находился почти рядом с Силвермайн, а я туда прихожу обычно около…

— Значит, записываем: тринадцать пятнадцать, — и он занес эти данные в книжечку. Затем он пропустил третью графу, озаглавленную Причина смерти, а также четвертую — Время смерти. Эти графы ему предстоит заполнить после получения судебно-медицинской экспертизы. Поэтому он сразу же перешел к дальнейшему.

5. Предполагаемый возраст: двадцать пять — тридцать пять лет.

6. Предполагаемая профессия:?

7. Описание тела: а) Пол: женский, б) Цвет кожи (раса): белый, в) Национальная принадлежность:? г) Рост:? д) Вес:?

Вообще в его анкете набралось довольно много вопросительных знаков. Имелся ещё целый ряд параметров, по которым полагалось описывать состояние и внешний вид тела, такие, как комплекция, цвет глаз, волос, бровей, форма носа, форма челюсти, овал лица, форма шеи, губы и форма рта и многое другое. И здесь детектив, описывая труп, может подобрать определения, варьирующиеся от сухощавого до приземистого или, если речь идет о глазах, от маленьких до больших и выпученных, от светлых до темных и даже черных, и все это в самых различных комбинациях.

Горе было в том, что в данном случае приходилось иметь дело с так называемым “всплывшим трупом”, а это почти всегда означало, что он находится в той или иной степени разложения. Когда обнаруживают неопознанный труп, обычно сразу же принимаются описывать глаза, их цвет, форму и так далее. Но Карелла не мог сделать этого, поскольку глаза как таковые уже разложились. Если бы он решил, например, дать определение цвета волос этой девушки, то ему пришлось бы констатировать лишь тот непреложный факт, что волосы у неё выпали. Однако вместо этого он просто отметил крупными буквами “ВСПЛЫВШИЙ ТРУП”. А для людей, знающих, что это означает, это, по существу, позволяло представить себе общую картину. После этого он перешел к другим графам.

8. Описание одежды: единственным предметом одежды является бюстгальтер. Следует направить его на экспертизу для обнаружения меток прачечных и химчисток.

9. Украшения и прочие ювелирные изделия, обнаруженные на трупе: не обнаружено.

Карелла со вздохом захлопнул свою книжку.

— И что ты думаешь обо всем этом? — спросил Ди-Анджело.

— Тебя интересует статистика или то, что я сам об этом думаю? — спросил Карелла.

— Да я и сам не знаю. Я просто так спрашиваю.

— Согласно статистике эта девушка вообще не должна была умереть, — сказал Карелла. — Все это — самая настоящая ошибка.

— То есть как это?

— Судя по внешним признакам, я сказал бы, что пробыла она в воде месяца три-четыре. А за это время кто-то наверняка объявил её без вести пропавшей, если, конечно, предположить, что у неё есть родственники или друзья, и, таким образом, она должна считаться без вести пропавшей.

— Да-а? — протянул Ди-Анджело, на которого слова Кареллы произвели большое впечатление.

Ди-Анджело очень уважал Кареллу. Частично этому уважению способствовал тот факт, что оба они по происхождению были итальянцами, и Ди-Анджеле приятно было видеть, до каких высот может дойти простой итальянский парень. И к Карелле он относился примерно так, как к Фрэнку Синатре. Но, в основном, ему нравилось то, каким Карелла был полицейским — хитрым прекрасно осведомленным и жестким в выполнении своего служебного долга. А это, по мнению Ди-Анджело, было несравненным набором качеств.

— А теперь обратимся к статистике пропавших без вести, — сказал Карелла. — Перед нами сейчас девушка. Так вот, обычно среди пропавших без вести число лиц мужского пола на двадцать пять процентов выше, чем женского.

— Да-а? — протянул Ди-Анджело.

— Второе. На вид ей лет двадцать пять — тридцать. А наиболее частый возраст для пропавших без вести является пятнадцать лет.

— Да-а? — не переставал удивляться Ди-Анджело.

— Третье. Сейчас у нас апрель на дворе. А самым урожайным месяцем для исчезновения является май, чуть меньше — сентябрь.

— Ты только подумай, — сказал Ди-Анджело.

— Итак, со статистической точки зрения, все это не укладывается в схему, — Карелла вздохнул и в глазах у него снова промелькнуло выражение боли — И все же в результате этих выкладок она ничуть не становится менее мертвой, — добавил он.

— Да уж, конечно, — сказал Ди-Анджело, кивая.

— И ещё одна догадка, наполовину технического характера, — сказал Карелла. — Ставлю, два к одному на “то, что она не горожанка.

Ди-Анджело кивнул и поглядел на дорогу, по которой к ним приближались две полицейские машины.

— А вот приехали ребята из лаборатории и фотографы, — сказал он, а затем, как бы будучи уверенным в том, что позже, когда вновь прибывшие специалисты окажутся здесь, это будет неудобно, он поглядел ещё раз на девушку и сказал: — Мир праху твоему.

Если на данной стадии развития событий Карелла мог ограничиться самым поверхностным интересом к всплывшему трупу, то теперь в работу вступали люди, которые должны были обратить более пристальное внимание и на тело, и на единственный наполовину сохранившийся предмет туалета на этом теле, чтобы подвергнуть его самому тщательному исследованию.

Бюстгальтер девушки был отправлен в полицейскую лабораторию. Само же тело было отправлено в морг.

Сэм Гроссман, помимо того, что носил чин лейтенанта полиции, был ещё и весьма опытным лабораторным работником. Это был рослый человек с грубыми чертами лица и большущими руками. Он носил очки, потому что зрение у него было неважным. И все же, несмотря на резкость черт, в нем была какая-то мягкость, которая, казалось, не вязалась с тем обстоятельством, что по работе ему приходилось иметь дело с суровыми фактами, которые зачастую оказывались напрямую связанными со смертью. Он возглавлял отлично налаженную лабораторию и подчиненные его неизменно добивались в своей работе высоких результатов. Лаборатория его подразделялась на семь секторов и занимала почти целиком весь первый этаж здания Управления полиции в центре города на Хай-стрит. Эти семь секторов были распределены следующим образом:

1. Химический и физический сектор.

2. Биологический сектор.

3. Общий сектор.

4. Сектор огнестрельного оружия.

5. Сектор исследования документации.

6. Фотографический сектор.

7. Механический сектор.

Бюстгальтер был направлен в физический сектор. И джентльмены, которым пришлось заниматься исследованием этого предмета, вовсе не обращали внимания на то, что эта часть дамского туалета разрекламирована в Америке самым широким и беззастенчивым образом. Единственное, что интересовало их, было то, насколько эта часть туалета может помочь в установлении личности утопленницы.

Дело в том, что в подавляющем большинстве случаев на белье бывают метки прачечных или химчисток. Сэм Гроссман чрезвычайно гордился тем, что его лаборатория имеет наиболее полную коллекцию образцов этих меток со всех районов страны. Дайте ему любую метку и он в течение нескольких минут сможет назвать вам прачечную, в которой поставили эту метку.

На бюстгальтере не сохранилось заметных меток. Было бы, конечно, значительно проще, если бы таковые имелись. Куда проще работать, если перед тобой есть что-то ясно различимое невооруженным глазом. Но, с другой стороны, не так-то уж и трудно уложить его на специальную белую полку и осветить ультрафиолетовыми лучами.

Щелкнули выключателем, и белая полка вместе с бюстгальтером сразу же приобрела пурпурный оттенок, а сотрудники Сэма принялись вертеть интересующий их предмет, осматривая со всех сторон и пытаясь обнаружить невидимую при обычном свете метку, которую в последнее время стали ставить на белье многие прачечные. Она называется “фантом-фест” и многие сочли её удачной идеей, поскольку она не оставляет никаких видимых следов на оборотной стороне рубашки или набора цифр на ваших трусах. Полиции, правда, придется попотеть, чтобы составить картотеку и этих образцов, но что это может значить, если белье, ваше при этом выглядит значительно привлекательнее. А чтобы разглядеть эту метку, достаточно поместить её под ультрафиолетовые лучи, и уж что-что, а эту операцию освоили в полицейских лабораториях.

Только вот, к сожалению, с бюстгальтером этой девушки вышла маленькая заковырка: на нем не оказалось и метки “фантом-фест”.

Столкнувшись с тем фактом, что эта девушка, скорее всего, обходилась собственными силами при стирке своего белья, люди из лаборатории Сэма подвергли бюстгальтер целому ряду химических проб с целью установить, не имелось ли на нем каких-либо характерных пятен.

Но вернемся пока что в морг…

Младшим медицинским экспертом там работал человек по имени Пол Блейни. Он уже много лет занимался вскрытием и изучением попавших к нему трупов, но даже и он так и не смог привыкнуть к так называемым “всплывшим” утопленникам. Поступившим трупом он занимался уже более двух часов подряд, и ему хотелось как можно скорее закончить эту работу. Он уже успел установить, что женщине, чей труп он сейчас обследовал, было примерно тридцать пять лет, что вес её при жизни (учитывая то, что рост её составлял пять футов и три с половиной дюйма и что обладала она ширококостным скелетом) должен был составлять что-то около ста двадцати пяти фунтов и что волосы у неё (судя по частично сохранившимся на теле волосяным покровам) были скорее всего светлыми.

Передние зубы нижней челюсти оказались вымытыми водой, но верхние были в хорошем состоянии, хотя и имели множество пломб, впрочем, как и сохранившиеся нижние. Второй правый коренной зуб был удален в далеком прошлом и никогда не заменялся протезом. Блейни составил схему расположения её зубов, пометив пломбы в них, чтобы сравнить её впоследствии со стоматологическими карточками других разыскиваемых лиц.

Он также самым тщательным образом произвел внешний осмотр тела с тем, чтобы выявить родимые пятна или шрамы, и пришел к выводу, что ей в прошлом делали операцию аппендицита, установив, что прививку от оспы ей делали не на предплечье, а на левом бедре, и что у утопленницы была целая группа родинок у основания позвоночника, а кроме того — что было несколько необычно для женщины, — у неё имелась маленькая татуировка на правой руке между большим и указательным пальцами. Татуировка эта представляла собой небольшое сердечко, острым концом направленное в сторону запястья. Внутри его были вытатуированы буквы “МИК”.

Блейни пришел к выводу, что тело пробыло в погруженном состоянии в течение трех-четырех месяцев.

Эпидермис на руках был уже утрачен, и он посочувствовал своим собратьям по труду из полицейской лаборатории, поскольку понимал, что это обстоятельство потребует от них немалых усилий. Затем он отделил от каждой руки все сохранившиеся пальцы и поместил их в специальный пакет, чтобы направить его в распоряжение Сэма Гроссмана.

И только завершив все эти действия, он занялся наконец сердцем девушки.

Требуется немалое искусство и запас терпения для того, чтобы снять отпечатки пальцев, когда пальцы отделены от уже начинающего разлагаться трупа.

Если бы труп этой девушки пробыл в воде сравнительно короткое время, люди Сэма Гроссмана просто обсушили бы их мягкой тканью, затем, чтобы избавиться от так называемого “эффекта прачки”, ввели бы под кожу глицерин, а затем они просто сняли бы нужные им отпечатки.

Но, к сожалению, тело пробыло в воде слишком долго. И опять-таки, труп может пробыть в воде достаточно долго, и, тем не менее, смытыми окажутся только те части кожи, которые наиболее часто подвержены трению. Это, как правило, бывает кожа на суставах. В этом случае парни из лаборатории сняли бы осторожно кожу с подушечек пальцев и поместили эти срезы в пробирки с раствором формальдегида. И поскольку рубчики папиллярных линий долго сохраняются на внешней поверхности кожи, лаборанту остается натянуть на себя тонкие резиновые перчатки, осторожно поместить на конец защищенного резиновой перчаткой пальца кусочек кожи, а потом прижать этот палец вместе с кожей, прилипшей к резиновой перчатке, к подушечке с красящей пастой, после чего сделать отпечатки.

Но даже в тех случаях, когда внешние бугорки папиллярных линий оказываются разрушенными, можно все-таки установить рисунок этих линий по следам на внутренней поверхности кожи и получить довольно четкую фотографию его. Для этого требуется снятую кожу прикрепить к картону и снимать под определенным углом и при особом освещении.

Однако труп неопознанной девушки, как оказалось, пробыл в воде около четырех месяцев и техникам из лаборатории пришлось прибегнуть к самому неприятному и наиболее трудоемкому процессу получения нужных отпечатков пальцев.

И все эти высококвалифицированные специалисты принялись колдовать над доставленными в лабораторию пальцами. Каждый палец исследовался в отдельности. Стоя у бунзеновских горелок, лаборанты принялись медленно и методично сушить эти пальцы, пронося их над пламенем то в одну, то в другую сторону, пока каждый из этих пальцев, не был окончательно высушен. И только после этого они смогли наконец коснуться их краской и снять с них отпечатки.

Однако сами отпечатки ещё не могли сказать им, кто была эта девушка.

Одна копия этих отпечатков была направлена в Криминальное бюро идентификации. Другая копия — в ФБР. Третья была направлена в Бюро по розыску без вести пропавших. Четвертая — в городское Управление по расследованию убийств, поскольку все самоубийства или предполагаемые самоубийства расследуются первоначально наравне с убийствами.

И, наконец, ещё одна копия была направлена в подразделение детективов 87-го полицейского участка, поскольку на территории этого участка был обнаружен труп.

И только после этого люди Сэма Гроссмана могли, как говорится, умыть руки.

Было во внешности Пола Блейни нечто такое, что просто вызывало мурашки на теле Кареллы. Может быть, все дело было в том, что Блейни давно и профессионально занимался трупами. Однако Карелла подозревал, что суть дела заключалась не столько в профессии, сколько в самой его личности. В конце концов, Карелле приходилось часто сталкиваться с людьми, профессия которых так или иначе была связана со смертью. Но в случае с Блейни все сводилось, скорее, к его отношению к своему делу, чем к самому делу, и поэтому, стоя сейчас перед ним и глядя на него с высоты своего роста, Карелла испытывал такое чувство, будто у него в желудке копошится клубок мохнатых пауков. Тело его начинало чесаться и больше всего ему хотелось сейчас бежать отсюда как можно скорее и принять хороший освежающий душ.

Сейчас они стояли один напротив другого в сверкающем безупречной белизной анатомическом кабинете морга рядом со столом, оснащенным какими-то сосудами из нержавеющей стали и желобками для стока крови.

Блейни был приземистым человеком с изрядной лысиной на голове и торчащими черными усами. Это был единственный человек, у которого Карелла обнаружил сиреневатый оттенок глаз.

Карелла стоял напротив него — крупный мужчина, но не производящий впечатления грузного. Он походил, скорее, на атлета, отлично тренированного и находящегося в пике формы.

— И что же вы можете сказать по поводу всего этого? — спросил он у Блейни.

— Ненавижу иметь дело с этими всплывшими трупами, — ответил Блейни. — Видеть их не могу. Меня тошнит от одного их вида.

— А кому они могут нравиться? — сказал Карелла.

— Но я их особенно ненавижу, — горячо объявил Блейни. — И прошу заметить, как только у нас появляется такой плывунчик, его обязательно направляют ко мне. Тут у нас ведь как заведено: если ты старше других по выслуге, то можешь устроить себе все что угодно, любые поблажки. А я тут им всём уступаю в этом смысле. И вот как только появляется такой утопленник, он неизменно попадает ко мне, а остальные работают себе спокойно с трупами из “Сибири” — так мы называем здесь морозильную камеру. Ну скажите, разве это честно? Вы считаете, что это справедливо — именно ко мне направлять всех этих утопленников?

— Но ведь кто-то должен и ими заниматься.

— Конечно, должен, но почему обязательно я? Послушайте, я не жалуюсь на свою работу, я делаю все, что мне поручают. У нас тут попадаются трупы, обгоревшие настолько, что даже трудно понять, что это человек. Вы имели хоть когда-нибудь дело с обуглившимися трупами? Вот то-то и оно, но разве я жалуюсь? К нам попадают жертвы автомобильных катастроф, у которых голова висит на клочке кожи. Я и ими занимаюсь. Я медицинский эксперт, а медицинскому эксперту не приходится выбирать и делить трупы на такие, которые ему нравятся, и те, которые не нравятся. Но почему именно ко мне направляют всех — этих утопленников? Почему их никогда не дают кому-нибудь другому?

— Послушайте, — попытался было вставить Карелла, но Блейни уже взял разгон и остановить его было невозможно.

— И должен вам сказать, что со своей работой я справляюсь лучше любого во всем этом чертовом Управлении. Все дело лишь в том, что я уступаю им в выслуге лет. Это у них тут такая политика. Теперь догадываетесь, кому здесь достается самая непыльная работенка? Этим старым маразматикам, которые режут трупы уже по сорок лет. Но настоящую тонкую работу за них приходится выполнять мне. Тонкую работу, которая требует настоящего мастерства. Я смело могу считаться мастером своего дела. Я никогда не упускаю даже самой мельчайшей детали. Ни малейшей подробности. И вот в результате этой своей добросовестности я должен возиться со всеми этими утопленниками!

— Но, может быть, все дело как раз в том, что вас считают настолько квалифицированным экспертом, что просто не решаются доверить такую сложную работу кому-либо иному, — удалось вставить Карелле.

— Считают экспертом, да, — Блейни задумался. — Крупным специалистом?

— Ну, естественно. Ведь вы же сами только что сказали, что вы отличный специалист. Вы прекрасно знаете свое дело. Что же касается этих утопленников, то работать с ними может далеко не каждый. Их просто нельзя поручить какому-нибудь грубому мяснику, черт побери.

Сиреневые глаза Блейни немного смягчились.

— Знаете, я как-то никогда не рассматривал этот вопрос с этой точки зрения, — сказал он.

Тень улыбки проскользнула по его лицу, но тут же он мрачно нахмурил брови, сосредоточенно обдумывая новую проблему.

— А что вы могли бы сказать относительно этого тела? — поторопился спросить Карелла, не желая позволить Блейни слишком погружаться в свои мысли.

— Ах, это? — сказал Блейни. — Так я ведь уже все высказал в своем заключении, там все изложено достаточно подробно. Тело пробыло в воде, я беру на себя смелость утверждать это вполне определенно, примерно четыре месяца. А сейчас я только что завершил обследование сердца.

— Ну и?..

— Вы хоть что-нибудь знаете о сердце?

— Вообще-то, не очень.

— Ну, надеюсь, вы знаете хотя бы то, что существуют правое и левое предсердия? Кровь для того, чтобы пройти по кровеносным сосудам… Господи, да не могу же я читать лекции по анатомии каждый раз….

— Да я и не прошу вас читать лекцию.

— Во всяком-случае, я провел так называемый тест Геттлера. Смысл его в основном сводится к тому, что при утоплении вода через легкие попадает в кровь. И благодаря определенным тестам мы можем сказать довольно точно, утонул ли человек в пресной воде или в соленой.

— Но поскольку нашу утопленницу выловили в реке Харб, — сказал Карелла, — то это само по себе означает, что утонула она в пресной воде, не так ли?

— Конечно. Но Смит, помимо этого, утверждает… вы знаете работы Смита, Глейстера и фон Нойрайтера, посвященные этому вопросу?

— Продолжайте, продолжайте, — покорно сказал Карелла.

— Так вот Смит утверждает, что если человек, уже будучи мертвым, попадает в воду, то совершенно исключено, чтобы в его левую часть сердца попала вода. — Блейни сделал многозначительную паузу. — Иными словами, если мы не обнаруживаем воду в сердце при вскрытии, то можно с полной уверенностью утверждать, что человек этот умер не в результате утопления. Он был уже мертв к тому моменту, как соприкоснулся с водой.

— Да? — произнес Карелла с явным интересом.

— В сердце этой девушки не обнаружено ни капли воды, Карелла. А это означает, что она не утонула.

Карелла внимательно вглядывался в сиреневые глаза Блейни.

— В таком случае от чего же она умерла? — спросил он.

— Острое отравление мышьяком, — уверенно сказал Блейни. — Очень большое количество его было обнаружено и в её желудке, и в кишечнике. Однако в остальных частях организма заметного избытка мышьяка не наблюдалось, следовательно, приходится исключить возможность хронического отравления, то есть отравления путем введения в организм мышьяка малыми дозами. Здесь имел место ярко выраженный случай острого отравления. Фактически она должна была умереть не позднее чем через несколько часов после приема его внутрь.

Блейни задумчиво почесал лысину.

— Фактически, — добавил он, — можно утверждать, что мы имеем дело с убийством…

Глава 3

Жизнь, если рассматривать её со здоровой толикой цинизма, представляет собой нечто вроде огромной мошеннической операции.

Поглядите-ка вокруг, друзья мои, и вы увидите множество мошенников:

“Леди и джентльмены, я держу прямо перед вами кусок необычного мыла. Из всех поступающих в продажу только это мыло имеет в своем составе неоценефрта-нецитин, который мы для простоты называем нео номер семь. Нео номер семь формирует невидимую глазом пленку, которая защищает эпидермис одновременно…”

“Друзья мои, если вы окажете мне честь и изберете меня, то я могу обещать вам безупречное и справедливое правление. Вы спросите, почему я беру на себя смелость обещать вам такое правление? Потому что я человек искренний и не очень считаюсь со всякими там правами. Я человек честный и прямой и намерен править твердой рукой. Мне нелегко запудрить мозги всякими там правами человека, и если эти права человека противоречат вашим интересам, интересам избирателей, которые избрали меня на этот пост, то меня не остановят какие-то там мифические права…”

“Посуди сам, Джордж, где ещё ты можешь заключить сделку на столь выгодных для себя условиях? Мы хотим сконструировать всю эту штуковину, взяв на себя полную ответственность за качество производимых работ; и все это обойдется тебе всего-то в один-единственный миллион долларов. Я гарантирую тебе это. Тут ты можешь полностью положиться на мою личную ответственность…”

“Детка, должен тебе сказать, что подобного я ещё никогда не испытывал в жизни. Стоит только тебе появиться в комнате и, Господи, комната просто озаряется, способна ли ты понять это? Мое сердце сжимается как на качелях, дух захватывает! От тебя, детка, исходит какой-то божественный свет, сияние, как проблеск солнца, пробившийся сквозь тучи. Если уж это не любовь, то я просто не знаю, что же тогда зовется любовью. Поверь мне, детка, в жизни своей я не испытывал ничего подобного. У меня постоянно такое ощущение, будто я хожу, касаясь головой облаков, мне хочется петь от переполняющих меня чувств. Милая, я люблю тебя, я просто с ума схожу от любви. Так будь же хорошей девочкой и сними с себя, наконец, это платье, детка!..”

“Я буду с вами предельно откровенен. Эта машина имела на спидометре семьдесят пять тысяч миль, пока мы не перевели этот спидометр назад. А кроме того, мы ещё и перекрасили её. А никогда не стоит доверять перекрашенной машине. Никогда не знаешь, что там может оказаться под краской, мой друг. И я не продал бы эту развалину вам, даже если бы вы сами умоляли меня об этом. Но не пожалейте ещё минутки вашего времени и подойдите вот к этой лилово-красной красотке, которая принадлежала до этого старой деве, тетушке нашего протестантского проповедника. Она раз в неделю выводила её из гаража только для того, чтобы отправиться за покупками в ближайший магазин. Машина эта в отличнейшем состоянии…”

“ТОЛЬКО СЕГОДНЯ ВПЕРВЫЕ В ИСТОРИИ ИЗДАТЕЛЬСКОГО ДЕЛА:

Мы имеем честь объявить о выходе в свет самого читаемого романа со времен “Унесенных ветром”

“РАЗБИТАЯ ФЛЕЙТА”

Книга эта

Вошла в состав Лучших Книг Месяца!

Вошла в число книг, отобранных Литературной Гильдией!

Отобрана Клубом читателей!

Права на её экранизацию приобретены одной из крупнейших кинокомпаний для съемок фильма с Тэбом Хантером, в главной роли!

Шесть миллионов экземпляров уже разошлось!

Срочно бегите к ближайшему книжному магазину и, возможно, Вы ещё успеете её заказать!”

“Единственный недостаток званых обедов у этого парня состоит в том, что он не умеет составлять мартини. Сами понимаете, что занятие это требует определенной тонкости. Попробуйте воспользоваться моим рецептом. Берете чайный стакан джина…”

“Привет, друзья, меня зовут Джордж Гросник. А это мой брат, Луи Гросник. Мы производим “Пиво Гросника”… Ну, ладно, Лу, скажи-ка им…”

Примерно так вам пытаются навязать свой товар, куда бы вы ни сунулись, и буквально на каждом шагу. А поскольку это происходит ежечасно и ежеминутно, то можно, пожалуй, сказать, что буквально каждый человек пытается завоевать ваше доверие, а если удастся, то и обмануть его, а значит, буквально каждый является в известной степени мошенником где-то в глубине души. Однако будем соблюдать осторожность, друзья, — телевизор включен и человек на экране указывает прямо на вас.

Человек в темно-синем костюме был мошенником. Он сидел сейчас в фойе отеля и поджидал человека по фамилии Джемисон. Впервые он увидел этого Джемисона на перроне вокзала, когда прибыл поезд из Бостона. Потом он следовал за Джемисоном до самого отеля, а теперь, сидя здесь, в фойе, он терпеливо дожидался его появления, поскольку у человека в синем костюме были вполне определенные планы относительно Джемисона.

Человек в синем костюме обладал располагающей внешностью: высокий, с правильными чертами лица, приветливым взглядом и добродушней улыбкой. Одет он был безукоризненно. Сорочка его сияла снежной белизной, костюм был тщательно отутюжен. Он был в начищенных до блеска черных ботинках и в шелковых носках, которые явно удерживались на месте несколько старомодными подвязками.

В руках он держал путеводитель по городу. Он поглядел на свои часы. Почти половина седьмого. Джемисон, если он вообще собирается сегодня обедать, должен был появиться с минуты на минуту. В фойе кипела бурная жизнь. Какая-то пивная компания собиралась проводить здесь конкурс красавиц года, и манекенщицы расхаживали по толстому ковру холла во всех направлениях, преследуемые журналистами и фоторепортерами. Все кандидатки на первое место выглядели почти одинаково. Различались они разве что цветом волос, однако, все остальное выглядело совершенно идентично. По существу, ени тоже были воплощенными символами, созданными фантазией мошенников. Да и сами они в немалой степени были тоже мошенницами.

Он заметил Джемисона, когда тот выходил из лифта. Он быстро поднялся со своего места и, продолжая держать путеводитель в руках, остановился на верхней ступеньке лестницы, ведущей на улицу. Краешком глаза он следил за Джемисоном, который сейчас направлялся к лестнице. Казалось, что все свое внимание он сосредоточил на книге, но когда Джемисон поравнялся с ним, он резко обернулся налево и столкнулся с ним.

Джемисон растерянно остановился.

Это был довольно толстый человек в коричневом костюме в полоску. Мошенник тем временем неловко пытался поднять с пола выпавший у него из рук путеводитель и заговорил, ещё не поднявшись с колен.

— О Господи, простите ради всего святого. Извините, пожалуйста, — сказал он.

— Да нет, ничего страшного, — сказал Джемисон. Мошенник поднялся и выпрямился во весь рост.

— Я так увлекся этой книжицей, что, по-видимому, перестал соображать, что я… но с вами все-таки все в порядке, я не — причинил вам особенного беспокойства?

— Нет, нет, ничего, — сказал Джемисон.

— Ну, я рад, что все так обошлось. Честно говоря, никак не могу разобраться в этом чертовом путеводителе, это просто какая-то китайская грамота, должен признаться. Я-то, видите ли, собственно, из Бостона и пытался разыскать по этой книжке нужную мне улицу…

— Вы из Бостона? — с интересом спросил Джемисон. — Неужели?

— Ну, собственно, не из самого Бостона, а из его пригорода. Из Западного Ньютона. А вы знаете Бостон?

— Конечно же, знаю, — сказал Джемисон. — Я прожил в Бостоне всю свою жизнь.

Лицо мошенника расплылось в радостной улыбке.

— Да неужели? Надо же… нет, подумать только, как вам нравится такое совпадение, а?

— Тесен мир, не правда ли? — сказал Джемисон, улыбаясь.

— Нет, такого случая упускать не следует, — сказал мошенник. — Я, можно сказать, даже суеверен в этом отношении. Такие совпадения следует обязательно отметить. Может, вы согласитесь выпить со мной по маленькой?

— Видите ли, я, собственно, собирался сейчас пообедать, — сказал Джемисон.

— Вот и отлично, можно будет сейчас выпить по маленькой, а потом уж отправляться по своим делам. Аппетиту это никак не повредит. Честно говоря, я очень рад, что вот так вот буквально натолкнулся на вас. Я ведь тут не знаю ни одной живой души.

— Да, пожалуй, можно и выпить немного, — сказал Джемисон. — Вы приехали сюда по делам?

— По делам, — ответил мошенник, — Я от “Мальборо Трактор Корпорейшн”, знаете такую?

— Нет. Я-то сам занимаюсь текстилем, — сказал Джемисон.

— Ну, это не важно. Так нам зайти в бар отеля или вы предпочли бы поискать что-нибудь более подходящее? Эти бары при отелях слишком торжественны. Как вы считаете? — Он уже успел взять Джемисона под руку и направлял его к выходу.

— Собственно, я никогда…

— И совершенно справедливо. Помнится мне, что на соседней улице я заметил множество довольно симпатичных баров. Почему бы нам не попытать счастья в одном из них? — Он провел Джемисона через вертящуюся дверь и, оказавшись на улице, оглянулся на здание отеля в явной растерянности. — Погодите-ка, дайте-ка мне разобраться, — сказал он. — В какую сторону здесь запад, а в какую восток?

— Восток в эту сторону, — сказал Джемисон, указывая ему направление.

— Вот и отлично.

Мошенник представился ему как Чарли Парсонс, а Джемисон сказал, что его зовут Эллиотом. Они шагали рука об руку вдоль по улице, разглядывая вывески баров и бракуя их один за другим, причем основания для этой выбраковки чаще всего подсказывал Парсонс.

Когда же они добрались до заведения под вывеской “Красный Какаду”, Парсонс придержал Джемисона за локоть.

— По-моему, этот вот выглядит очень недурно, — сказал он. — Как вы считаете?

— Можно и сюда зайти, — сказал Джемисон. — Собственно, по мне, так все бары одинаковы.

Они направлялись уже к входной двери, как тут же дверь распахнулась, и из неё вышел человек в сером костюме. Ему было лет тридцать с небольшим и был он вполне приятной внешности, с ярко-рыжей шевелюрой. Он, по-видимому, очень торопился.

— Простите, пожалуйста, — сказал Парсонс, — можно вас задержать на минутку.

Человек с рыжей шевелюрой остановился.

— Да? — отозвался он, готовый тут же двинуться дальше.

— Как вам понравился этот бар? — спросил Парсонс.

— Что?

— Я о баре спрашиваю. Вы ведь только что вышли из него. Это хороший бар?

— Ах, бар, — сказал рыжий. — По правде говоря, я и сам не знаю. Я заходил туда только затем, чтобы позвонить по телефону-автомату.

— А, понятно, — сказал Парсонс. — Тогда — спасибо и извините. — И он отвернулся от рыжеволосого, собираясь вместе с Джемисоном войти в бар.

— Надо же так влипнуть, представляете? — проговорил, однако, рыжий. — Я почти пять лет не был в этом городе. А теперь, когда решил наконец сюда приехать, то обзвонил всех своих старых друзей, и у всех вечер уже занят.

Парсонс снова обернулся к нему с улыбкой.

— Да? — сказал он. — А откуда вы приехали?

— Из Уилмингтона, — сказал тот.

— Мы ведь тоже приезжие, — пояснил Парсонс. — Послушайте, если вам и в самом деле нечего делать, то почему бы вам не присоединиться к нам и не выпить по маленькой?

— Ну, это было бы просто отлично и очень мило с вашей стороны, — сказал рыжий. — Но мне как-то неудобно навязываться.

— Какой может быть разговор, — сказал Парсонс. Он обернулся к Джемисону. — Вы ведь, надеюсь, не будете возражать, Эллиот?

— Ничуть, — сказал Джемисон. — В компании веселее.

— В таком случае я с радостью присоединяюсь к вам, — сказал рыжий.

Войдя в бар, все трое заняли места за столиком.

— Разрешите представиться, — сказал Парсонс. — Меня зовут Чарли Парсонс, а это мой друг — Эллиот Джемисон.

— Очень рад познакомиться, — сказал рыжий. — Фрэнк О’Нейл. Я приехал сюда исключительно ради удовольствия. Понимаете, часть тех акций, держателем которых я являюсь, внезапно резко подскочила в цене, вот я и решил воспользоваться выплачиваемыми дивидендами и весело провести время. — Он пригнулся над столом, понижая голос. — У меня сейчас при себе более трех тысяч долларов. Думаю, что на них можно отлично гульнуть и заработать недурное похмелье, а? — Он расхохотался. Парсонс с Джемисоном тоже рассмеялись, а потом они заказали по коктейлю. — Заказывайте что угодно и сколько угодно, — сказал О’Нейл. — Я плачу за все.

— О нет, — сказал Парсонс. — Ведь это мы пригласили вас присоединиться к нам.

— Ерунда все это, — настаивал на своем О’Нейл. — Если бы не вы, ребята, мне пришлось бы сидеть в полном одиночестве. А это в чужом городе совсем не весело.

— Видите ли, — сказал Джемисон, — я, собственно, считаю, что это было бы несправедливо по отношению к вам…

— Конечно, Эллиот, это будет нечестно. Просто каждый из нас расплатится по разу за всех, правда?

— Нет, сэр! — возразил О’Нейл.

Похоже было, что он довольно горячий парень, и вопрос о том, кто будет платить за выпивку, настраивал его на решительный лад. Он сразу повысил голос:

— Я буду платить за все. У меня сейчас при себе три тысячи долларов, и если уж из этих денег я не в состоянии уплатить за несколько паршивых коктейлей, то я хотел бы знать, сколько же за них нужно платить?

— Дело совсем не в этом, Фрэнк, — сказал Парсонс. — На самом деле. Мне просто неловко как-то.

— Да и мне тоже, — сказал Джемисон. — Я полагаю, что Чарли прав. Каждый заплатит по разу за всех.

— Нет, знаете, что мы сделаем, — сказал О’Нейл. — Мы разыграем, кому из нас придется платить. Что вы на это скажете?

— Разыграем? — спросил Парсонс. — Каким же это образом?

— А мы станем бросать монетки. Вот так, — он вынул из кармана двадцатипятицентовик.

Им уже успели подать выпивку и мужчины принялись потягивать свои коктейли. Парсонс тоже достал из кармана такую же монетку, а потом и Джемисон вынул такую же.

— Давайте установим такой порядок, — предложил О’Нейл. — Все мы бросим наши монетки. Лишний выбывает, то есть тот парень, у которого выпадет решка, когда у двух остальных будет орел или наоборот, если у него будет орел, а у остальных решка, он не платит. А потом оставшиеся двое бросят монетку, чтобы определить, кому из них платить.

— Ну что ж, это справедливо, — сказал Парсонс.

— Итак, поехали, — сказал О’Нейл.

Все трое щелчком заставили вертеться монетки по столу, а потом накрыли их руками. Затем открыли. У Парсонса с О’Нейлом выпали орлы, у Джемисона — решка.

— Ну вот, он выпадает, — сказал О’Нейл. — Теперь нам между собой нужно решить, кому платить, Чарли.

Они снова завертели монетки.

— А как теперь? — спросил Парсонс.

— Теперь вы угадывайте, одинаково у нас упали монетки или нет, — сказал О’Нейл.

— Ну, пусть будет одинаково.

Они открыли монетки. У обоих выпали орлы.

— Вы проиграли, — сказал Парсонс.

— Я всегда проигрываю, — сказал О’Нейл. Казалось, что, несмотря на проявленную им готовность заплатить по общему счету; он выглядел весьма расстроенным тем, что ему и в самом деле придется платить. — Нет, просто я ужасно невезучий, — продолжал он. — Бывает, что кто-то там западет случайно на карнавал и стоит ему бросить пару мячей, он тут же уходит, выиграв электрическую газонокосилку. Или на лотерее купит, к примеру, один-единственный билет и сразу же выигрывает автомобиль. А я покупаю эти билеты просто пачками, но за всю свою жизнь так ни разу ничего и не выиграл. Ничего не поделаешь, таким я уродился.

— Не стоит расстраиваться, — попытался успокоить его Парсонс. — Просто я заплачу за следующую порцию.

— А вот это вы зря, — возразил О’Нейл. — Просто давайте разыграем следующий заказ.

— Но мы же ещё не успели выпить этот, — мягко возразил Джемисон.

— Это ничего не значит, — сказал О’Нейл. — Впрочем, и следующий я наверняка проиграю. Давайте вертеть монетки.

— Вам не следовало бы так относиться к игре, — сказал Парсонс. — Я вот, например, уверен, что, если вы играете в орлянку, в карты и вообще во что угодно, можно в какой-то степени влиять на удачу. Честное слово, это так. Все дело в том, что у вас на уме. Стоит только вам все время думать о том, что вы проиграете, и тогда проигрыш вам обеспечен.

— О чем бы я там ни думал, я все равно проигрываю, — сказал О’Нейл. — Ладно, давайте метнем наши монетки.

Они метнули монетки и прикрыли их ладонями. У Парсонса выпал орел. У О’Нейла — тоже орел. У Джемисона выпала решка.

— Нет, вы только поглядите на этого везунчика, — сказал раздраженно О’Нейл. — Вы наверняка можете прыгнуть в чан с дерьмом и вылезете из него пахнущим лавандой.

— Вообще-то в жизни мне не так уж и везет, — извиняющимся тоном проговорил Джемисон.

Он бросил взгляд на Парсонса, который только движением бровей выразил ему сочувствие в том, что в лице О’Нейла они выбрали себе весьма странного собутыльника.

— Ну что ж, — сказал О’Нейл, — давайте доведем это дело до конца. На этот раз я буду угадывать, — они с Парсонсом метнули монетки и накрыли их руками. — Одинаково, — сказал О’Нейл.

Парсонс открыл свою монетку. Выдал орел. У О’Нейла выпала решка.

— Вот сволочь! Ну, убедились? Мне никогда не выиграть! Ладно, давайте сыграем ещё разок на следующую выпивку.

— Так ведь у нас и без того есть уже одна выпивка в запасе, — мягко сказал Парсонс.

— Так что — вы хотите, чтобы я обязательно платил за вашу выпивку, так что ли? — выкрикнул О’Нейл.

— Нет, что вы, дело совсем не в этом.

— Так почему же в таком случае вы не хотите дать мне шанс отыграться?

Парсонс мягко улыбнулся и поглядел на Джемисона, как бы прося у того поддержки. Джемисон откашлялся.

— Вы неправильно нас поняли, Фрэнк, — сказал он. — Мы ведь совсем не собирались пьянствовать всю ночь. Кстати, я ведь ещё и пообедать не успел.

— Неужели каких-то три жалких коктейля вы называете загулом на всю ночь? — раздражение сказал О’Нейл — Давайте сыграем ещё на одну выпивку.

Парсонс мягко улыбнулся.

— Фрэнк, разговор этот имеет чисто теоретический интерес. Мы можем просто не досидеть тут до этой третьей порции. Послушайте, разрешите мне просто оплатить два прошлых заказа, ладно? Вообще-то, идея прийти сюда целиком моя и мне немного неловко, что…

— Я проиграл, и расплачиваться буду я! — твердо объявил О’Нейл. — А теперь давайте сыграем на третью порцию.

Парсонс тяжело вздохнул. Джемисон пожал плечами и переглянулся с Парсонсом. Все метнули монеты.

— Орел, — сказал Джемисон.

— Решка, — сказал Парсонс.

— Решка, — мрачно объявил О’Нейл. — Нет, этот Джемисон никогда не проигрывает, правда? Ей-богу, он может только выигрывать. Ну что ж, Чарли, давайте теперь сразимся и мы.

— Теперь моя очередь угадывать, да? — спросил Парсонс.

— Да, да, — нетерпеливо подтвердил О’Нейл. — Теперь, черт возьми, ты должен угадывать, — он щелчком заставил вертеться монету и прихлопнул её ладонью. Парсонс поступил так же.

— На этот раз они не должны совпасть. — Парсонс поднял руку — выпала решка. О’Нейл открыл свою. — Орел! Можно было и не смотреть, я мог бы сказать вам заранее, что получится. Черт побери, я никогда не выигрываю. Ни-ког-да! — Он сердито поднялся. — А где тут мужской туалет? Я схожу в туалет! — и он сердито отошел от стола, сопровождаемый пристальным взглядом Парсонса.

— Я вынужден извиниться перед вами, — сказал Парсонс. — Когда я пригласил этого типа, мне и в голову не могло прийти, что он такой азартный и к тому же невезучий игрок.

— Ну, что вы, собственно, играть-то он сам предложил, — сказал Джемисон.

— Господи, он уже и впрямь распсиховался не на шутку.

— Да, странный тип, — сказал Джемисон, покачивая головой.

И тут Парсонса внезапно озарила новая идея.

— Послушайте, — сказал он, — а давайте разыграем его.

— Как разыграем?

— Видите ли, он совершенно не умеет с достоинством проигрывать, такого мрачного игрока мне ещё ни разу не приходилось встречать.

— Признаться, мне тоже, — сказал Джемисон.

— Он сказал, что у него сейчас при себе три тысячи. Вот давайте и освободим его от них.

— Что? — Джемисон был явно оскорблен таким предложением.

— Да не всерьез же. Мы их у него отберем, а потом спокойно вернем обратно.

— Но вы говорите — отберем. А как? Я что-то не совсем вас понимаю, как это сделать.

— Мы несколько изменим правила игры, когда он вернется. Сделаем так, что проигрывает тот, кто окажется в меньшинстве. А играть будем так, чтобы наши с вами монеты всегда совпадали. И тогда в девяти из десяти случаев он будет оказываться в меньшинстве и, естественно, будет проигрывать.

— Но каким же образом мы будем достигать этого — спросил Джемйсон, начиная проявлять явный интерес.

— Очень просто. Вы будете ставить свою монету на ребро, а значит, всегда сможете опустить её по своему выбору на орел или решку. Если я трону пальцем нос, вы опускаете её на орел, если не коснусь носа, пусть будете решка.

— Понятно, — сказал Джемйсон, улыбаясь.

— Ставки постепенно будем увеличивать. Так мы вытрясем из него все до цента. А потом возвратим ему и это послужит ему хорошим уроком. Договорились?

Джемйсон не мог сдержать улыбку.

— Господи, — сказал он, — да этот парень просто лопнет от злости.

— Пока не поймет, что все это шутка, — сказал Пар-сонс. Он похлопал Джемисона по плечу. — Он уже направляется сюда. Предоставьте мне вести весь разговор.

— Хорошо, — сказал Джемйсон, начиная находить забавной создавшуюся ситуацию.

О’Нейл вернулся к столику и сел на свое место. Он явно был зол, как черт.

— Нам что, до сих пор не принесли по второй? — спросил он.

— Нет еще, — сказал Парсонс. — А знаете, Фрэнк, тут все дело именно в вашем отношении к игре. Именно поэтому вы и проигрываете. Я как раз говорил об этом Эллиоту.

— Какое там, к черту, отношение, — сказал О’Нейл. — Просто я невезучий.

— Берусь доказать вам это, — сказал Парсонс. — Давайте для пробы сыграем ещё разок-другой.

— А мне казалось, что кто-то здесь возражал против загула на всю ночь, — сказал О’Нейл с явным подозрением в голосе.

— А мы на кон поставим по нескольку долларов, ладно?

— Я и так проиграю, — сказал О’Нейл.

— А почему бы нам и в самом деле не проверить теорию Чарли? — вставил свое Джемйсон.

— Конечно, — сказал Парсонс. — У меня тут при себе есть некоторая толика денег. Давайте теперь проверим, насколько быстро вы успеете вытрясти их из меня, если будете пользоваться моей теорией. — Он обернулся в сторону Джемисона. — У вас ведь тоже найдутся какие-нибудь деньги, правда, Эллиот?

— У меня примерно двести пятьдесят долларов, — сказал Джемйсон. — Я вообще не люблю носить при себе крупные суммы. Мало ли что может случиться.

— Это разумно, — сказал, кивая, Парсонс. — Ну, и что вы на это скажете, Фрэнк?

— Ладно, ладно, так в чем же состоит эта ваша теория?

— Просто сконцентрируйтесь на том, что вы должны выиграть, вот и все. Думайте изо всех сил. Говорите себе: “Я обязательно выиграю, я выиграю”, вот, собственно, и все.

— Ничего из этого не получится, но я не отказываюсь. Так по сколько мы поставим?

— Давайте для начала по пятерке, — предложил Парсонс. — А для быстроты мы можем установить, такие правила. Проигрывает тот, кто будет в одиночестве. Он-то и отдаст остальным по пять долларов. Ну как, пойдет?

— Получается, по-моему, немного накладно… — начал было Джемисон.

— А по-моему, просто отлично, — сказал О’Нейл.

Парсонс подмигнул Джемисону, тот ответил ему незаметным кивком.

— Ну что ж, можно и рискнуть, — сказал Джемйсон. И игра началась.

О’Нейл проигрывал с завидным постоянством. Потом, по-видимому, для того, что бы игра не выглядела слишком уж подозрительной, начал понемногу проигрывать и Джемисон. Игра велась молча. Их столик находился в углу, и к тому же от зала их прикрывала стена из волнистого стекла. Да и в любом случае, едва ли кто-нибудь мог здесь потребовать, чтобы трое мужчин прекратили эту довольно невинную забаву.

Они подбрасывали монетки, ловили их и хлопали об стол, прикрывая ладонью, потом открывали и передавали друг другу деньги. О’Нейл успел уже проиграть около четырехсот долларов. Проигрыш Джемисона составлял около двухсот. Парсонс часто подмигивал Джемисону, давая понять, что все идет по плану. О’Нейл продолжал жаловаться на невезение, обращаясь теперь все чаще к Джемисону, который проигрывал теперь почти наравне с ним.

— Эта его чертова теория, похоже, помогает исключительно ему, — говорил он.

Игра продолжалась.

Теперь Джемисон почти вовсе не проигрывал. Проигрывал один только О’Нейл, который мрачнел все больше и больше. Наконец он прекратил игру и злобно уставился на своих партнеров.

— Ну-ка, выкладывайте, что здесь происходит? — сказал он.

— А в чем дело? — невинно поинтересовался Парсонс.

— Я спустил уже около шестисот долларов. — Повернувшись к Джемисону он спросил. — А вы сколько проперли?

Джемисон прикинул в уме примерную сумму.

— Долларов двести тридцать — тридцать пять, что-то в этих пределах.

— А вы? — спросил О’Нейл у Парсонса.

— Так я же выигрываю, — сказал Парсонс.

О’Нейл уставился на своих двух партнеров не предвещающим ничего хорошего взглядом.

— Послушайте, а не сговорились ли вы тут вытрясти из меня мои денежки? — спросил он.

— Вытрясти? — переспросил Парсонс.

— А откуда мне знать, может, вы давно сработавшаяся пара, которая занимается шулерством. Что вы на это скажете? — спросил О’Нейл.

Джемисон с трудом удерживался от того, чтобы не расхохотаться прямо ему в лицо. Парсонс снова незаметно подмигнул ему.

— С чего это вы такое решили? — спросил Парсонс.

О’Нейл резко поднялся.

— Я пойду за полицейским, — сказал он.

Улыбка тут же слетела с лица Джемисона.

— Послушайте, — сказал он, — не кипятитесь. Мы ведь, собственно…

Парсонс, наслаждаясь тем, что у него в кармане лежат двести тридцать пять долларов Джемисона и шестьсот — О’Нейла, чувствовал себя уверенно.

— Не стоит лезть в бутылку, Фрэнк. Игра есть игра.

— А к тому же, — сказал Джемисон, — мы всего лишь… — Парсонс предупреждающе положил руку ему на рукав и снова подмигнул. — В игре, Фрэнк, нужно все-таки иметь везение, — сказал он О’Нейлу.

— Везение везением, а жульничество это и есть жульничество, — сказал тот. — Я иду за полицейским. — И он пошел прочь от стола.

Джемисон побледнел.

— Чарли, — сказал он, — нужно его остановить. Шутки шутками, но это заходит…

— Сейчас я его верну, — сказал Парсонс, добродушно посмеиваясь и вставая. — Господи, ну и подонок же нам попался, не правда ли? Сейчас я приведу его обратно. Подождите меня здесь.

О’Нейл тем временем был уже у двери.

В тот момент, когда он сердито толкнул дверь, Парсонс успел выкрикнуть ему вслед: “Эй, Фрэнк! Погоди минутку!” — и выбежал на улицу вслед за ним.

Оставшись в одиночестве за столиком и все еще не оправившись от страха, Джемисон дал себе слово никогда больше не участвовать в подобных розыгрышах.

Прошло не менее получаса, пока до его сознания дошло, что жертвой розыгрыша сделался он сам.

Правда, он еще долго твердил себе, что этого не может быть.

Так он просидел в баре еще с полчаса.

А потом он отправился в ближайший полицейский участок и рассказал все детективу по имени Артур Браун. Браун терпеливо выслушал его, а затем попросил описать внешность этих двух профессиональных игроков в орлянку, которым удалось вытрясти обманом из Джемисона двести тридцать пять кровных его долларов.

Глава 4

Бюро по учету пропавших без вести лиц относится к розыскному управлению и поэтому те двое людей, с которыми пришлось разговаривать Берту Клингу, были тоже детективами.

Одного из них звали Амброузом, второго — Бартольди.

— Вполне естественно, — сказал Бартольди, — что нам здесь абсолютно нечем больше заняться, кроме как проявлять интерес к утопленникам.

— Естественно, — подтвердил Амброуз.

— У нас тут только на сегодняшний день поступило шестнадцать заявлений о пропаже детей, не достигших десятилетнего возраста, но нам, конечно, следует бросить все это и немедленно заняться трупом, который спокойно пролежал в воде шесть месяцев.

— Четыре месяца, — поправил его Клинг.

— Ах, простите, — сказал Бартольди.

— Да, с этими детективами из восемьдесят седьмого участка, — сказал Амброуз, — нужно держать ухо востро. Стоит только ошибиться на пару месяцев и они уже готовы глотку тебе перервать. Они там все помешаны на технических деталях и проявляют к ним огромный интерес.

— Да уж, стараемся, — сухо отозвался Клинг.

— Напротив, они там все гуманитарии, — сказал Бартольди. — На сегодняшний день их очень волнует проблема утопленников. Они заботятся, там о судьбах человечества.

— А нам только и достается, — сказал Амброуз, — что выяснить, куда мог запропаститься какой-то, трехлетний мальчишка, который вдруг взял да и исчез прямо со ступенек родного дома. Где уж нам до судеб человечества.

— Можно подумать, что я попросил у вас разрешения провести ночь с вашей родной сестрой, — сказал Клинг. — Единственное, о чем я прошу, так это разрешить ознакомиться с вашей картотекой.

— А я, может, предпочел бы, чтобы вы провели ночь с моей сестрой, — сказал Бартольди. — Правда, боюсь, что вы разочаровались бы довольно скоро, потому что ей пока всего восемь лет, но, несмотря на это, таков мой выбор.

— И дело здесь не в том, что мы не верим в сотрудничество между различными управлениями, — сказал Амброуз. — Мы и сами готовы прийти в любой момент на выручку нашим день и ночь топающим по улицам коллегам. Разве это не так, Ромео?

Ромео Бартольди утвердительно кивнул.

— А ты порассказал бы им о наших боевых характеристиках, Майк.

— Это именно мы вышли на просторы Тихого океана, — сказал Амброуз, — сразу же после второй мировой войны, чтобы помочь решить проблему безымянных утопленников.

— Но уж если вам удалось расчистить весь тихоокеанский театр военных действий, то, может, вы сможете и мне помочь с одним-единственным утопленником, — сказал Клинг.

— Что самое трудное с этими топтунами, — сказал Бартольди, — так это то, что головы у них никак не приспособлены к канцелярской работе. У нас тут заведена отлично упорядоченная картотека, видите? Но если мы станем пускать к ней всех этих торопыг со всего города, чтобы те рылись в ней, то после этого нам уже просто невозможно будет разыскать в ней хоть кого-нибудь.

— Я просто в восторге, что у вас здесь такая великолепно налаженная система, — сказал Клинг. — Вот только мне не совсем ясно — планируете ли вы держать все эти данные в секрете от всех остальных служб департамента или откроете массовый доступ к этим карточкам, наподобие дня открытых дверей в высшей школе?

— За что я особенно люблю этих “быков” из восемьдесят седьмого, — сказал Амброуз, — так это за то, что там собрались сплошные комики. Если появляется хотя бы один из них, просто очень трудно бывает удержаться от того, чтобы не промочить штаны со смеху.

— От радости тоже, — сказал Бартольди.

— Именно это и свидетельствует о качествах хорошего полицейского, — продолжал Амброуз. — Юмор, человечность и любовь к незначительным, казалось бы, деталям.

— Вы забыли ещё о терпении, — сказал Клинг. — Так будет мне дозволено заглянуть в эти ваши чертовы карточки или нет?

— Ах, горячность, горячность и нетерпение юности, — сказал Бартольди.

— И какой же период вы намерены охватить? — спросил Амброуз.

— Последние примерно шесть месяцев.

— А мне показались, что речь шла о том, что утопленница пробыла в воде только четыре месяца.

— Но о её пропаже могло быть заявлено несколько раньше.

— И умен вдобавок ко всему, — сказал Бартольди. — Господи, да этот город давно обратился бы в груду дымящихся развалин, если бы не ребята из восемьдесят седьмого.

— Ну ладно, пошли вы все знаете куда, — сказал Клинг, поворачиваясь к двери. — Я сейчас пойду и скажу лейтенанту, что вы отказываете нам в допуске к этой своей картотеке. Всего, ребята.

— И он с плачем убежал к своей мамочке, — сказал Бартольди, ничуть не обеспокоенный.

— Можете быть уверены, что эта мамочка очень расстроится, — сказал Клинг. — Мамочка, как правило, совсем не против хорошей шутки, но она не любит, когда спектакль устраивается за счет оплачиваемого городом рабочего времени.

— Делу время, потехе час… — начал было Бартольди, но тут же оборвал себя, увидев, что Клинг всерьез уходит. — Ну, ладно, торопыга, — произнес он, — идите и смотрите себе на здоровье. У нас тут хватит этих карточек не менее чем на год работы, так что можете считать себя отныне нашим постоянным сотрудником.

— Премного благодарен, — ехидно проговорил Клинг и пошел вслед за детективом по коридору.

— Наша картотека составлена по разным параметрам, — говорил по пути Амброуз. — Конечно, назвать это полным банком данных трудно, но здесь сделано все для облегчения поисков. Прежде всего карточки расставлены по алфавиту, но имеется картотека, расположенная и в хронологическом порядке — в соответствии с датой поступления заявления об исчезновении данного лица. А кроме того, мы разделили их также на мужчин и женщин.

— Чтобы не было неприятностей и баловства, мы помещаем мальчиков к мальчикам, а девочек к девочкам, — пояснил Бартольди.

— По папкам разложено все, что может вам понадобиться. Там и медицинские карточки с историями болезней, если нам удалось раздобыть их, и карточки дантистов, и даже личные письма и разные документы.

— Только вы уж постарайтесь не перепутать все эти папки, иначе здесь снова появится красавица-стенографистка из Главного управления и, в который раз будет пытаться расставить все по местам.

— А мы здесь терпеть не можем красавиц-стенографисток, особенно длинноногих блондинок, — сказал Амброуз.

— Мы просто выталкиваем их в шею всякий раз, когда они пытаются проникнуть на нашу территорию.

— И все это потому, что мы солидные и женатые мужчины.

— Которые героически не поддаются никаким соблазнам, — подвел черту Бартольди. — А вот и ваши любимые карточки. — И он величественным жестом указал на полки с бесчисленным множеством зеленых папок, расставленных вдоль стен. — Сейчас у нас апрель, а вам нужны сведения за последние шесть месяцев. Значит, вам придется начать с ноябрьских поступлений, — он снова неопределенно повел рукой. — Это где-то в том направлении. — Потом он подмигнул Амброузу. — Ну, значит, будем считать, что отныне мы сотрудничаем с вами и оказываем вам всяческое содействие, не так ли?

— Вы оказываете мне неоценимую поддержку, — сказал Клинг.

— Надеюсь, что вам удастся разыскать здесь все необходимое, — сказал Амброуз, открывая дверь. — Пошли отсюда, Ромео.

Бартольди вышел вслед за ним.

Клинг тяжело вздохнул, оглядел ряды полок с папками и закурил. На стене у полок висела табличка с надписью:

МОЖЕТЕ БРОСАТЬ ИХ, ТРЯСТИ ИХ, ТОПТАТЬ НОГАМИ, МОЖЕТЕ ОБНИМАТЬ ИХ — ТОЛЬКО НЕПРЕМЕННО СТАВЬТЕ ИХ ПОТОМ НА ТО МЕСТО, С КОТОРОГО ВЫ ИХ ВЗЯЛИ!!!

Он прошелся по комнате и иаконец высмотрел ту полку, на которой размещены были папки с заявлениями об исчезновении людей, датированные ноябрем прошлого года. Чтобы дотянуться до них, ему пришлось придвинуть стул и встать на него. Достав нужную папку, он принялся перелистывать её, так и не слезая со стула.

Если вам приходится рассматривать одно за другим заявления о пропавших без вести, то очень скоро у вас возникает желание самому поскорее куда-нибудь исчезнуть, пропасть без вести. Вскоре все они стали путаться и превратились в какую-то безликую массу, единственной целью которой было занудить вас до смерти. Вскоре вы уже не могли вспомнить, кто именно из них имеет родинку на левой груди, а кто — татуировку на большом пальце. А спустя ещё некоторое время вам уже было наплевать на все эти детали.

Встречались тут, правда, и отдельные забавные случаи, которые хоть как-то прерывали монотонность этого неблагодарного труда, но встречались они довольно редко. Как например, заявления со стороны мужа и жены, которые умудрились вдруг исчезнуть в один и тот же день, а потом одновременно подали заявления об исчезновении друг друга. Клинг не мог без смеха читать эти заявления, помеченные одной и той же датой. Он представил себе этого мужа, пишущего заявление где-нибудь в Бразилии, лежа в объятиях жгучей брюнетки. Он попытался представить себе также и супругу, но не сумел подыскать для неё подходящей ситуации.

Закурив новую сигарету, он снова углубился в поиски карточки, данные которой примерно совпадали бы с приметами утопленницы, являющейся предметом забот детективов 87-го участка.

Занимаясь этими розысками, Клинг выкурил две пачки сигарет. Первую из них он прикончил ещё до ленча. Потом он вышел в буфет и взял сэндвич с ветчиной, чашку кофе и, новую пачку сигарет, успев при этом подумать о том, что, выкуривая их с такой скоростью, можно легко вогнать себя в гроб. К концу рабочего дня он докурил все-таки и вторую пачку, однако, сумел отобрать довольно приличную стопку папок с заявлениями о пропаже людей, содержавшими данные, довольно близко совпадавшие с описанием внешности их утопленницы.

Одно из этих заявлений казалось Клингу особенно перспективным. Он раскрыл папку и снова принялся просматривать содержащиеся в ней документы.

Изучая отчет о произведенном расследовании, подписанный детективом Филлипсом из отдела по розыску пропавших без вести Глазного управления полиции, Клинг обнаружил в нем некоторые разночтения. Так, например, вначале там было указано, что девушку в последний раз видели по её домашнему адресу 31 октября в двадцать три сорок пять. Но ниже, в графе “Примечания”, указывалось, что девушку в последний раз видели на железнодорожном вокзале в Скрантоне утром следующего дня. Клинг пришел к выводу, что причиной этого разночтения явилось дальнейшее расследование заявления уже со стороны полиции. Заявление было написано неким Генри Прошеком, который просил разыскать его дочь. И он-то, скорее всего, видел её в последний раз дома поздним вечером 31 октября. Но, по-видимому, был ещё кто-то, кто видел её на железнодорожном вокзале наутро и сумел при этом разглядеть её достаточно хорошо, поскольку успел заметить даже, в чем она была одета. Но это лицо было не тем, от имени кого было составлено заявление, отсюда и разночтение. Кроме того, Клинг обратил внимание на знак вопроса, поставленный в графе “Багаж”. Он пришел к выводу, что либо у пропавшей без вести действительно не было с собой багажа, либо это должно было означать, что лицо, видевшее разыскиваемую на станции, просто не обратило на багаж внимания..

Было там ещё несколько пометок типа “см. письмо в конверте”. Означало ли это, что имелось ещё какое-то письмо, но без конверта? Может, в таком случае была и прощальная записка, оставленная родителям? Следовало поискать все это в приложениях.

Клинг снова раскрыл папку. В ней оказалось Одно-единственное письмо. По-видимому, второе, более длинное письмо, так никогда и не было отправлено. И скорее всего, отсутствие этого письма, способного разъяснить положение дел, и заставило Генри Прошека обратиться в ближайший полицейский участок.

Испытывая некоторую неловкость, Клинг принялся читать письмо, которое Мэри-Луиза Прошек написала своим родителям.

“1 ноября. Дорогие мамочка и папочка!

Я знаю, вы не боитесь, что меня кто-то похитил, или что-нибудь еще, потому что Бетти Андерс выследила меня на станции этим утром, и сейчас уже наверняка весь город знает об этом. Поэтому я понимаю, что вы не волнуетесь, но я думаю, что вы можете интересоваться насчет того, почему я уехала и когда вернусь.

Наверное, мне не стоило удирать так, без объяснений, но я не рассчитывала на то, что вы поймете меня или одобрите то, что я собиралась сделать. Я уже давно запланировала это и все равно я должна была это сделать, и ради этого я оставалась у Джонсонов, потому что так я экономила деньги все эти годы. Сейчас у меня скопилось более четырех тысяч долларов и я получила их у вас только благодаря своей настойчивости. Ха-ха!

Я напишу вам более подробное письмо, как только лее здесь утрясется. Я начинаю здесь совершенно новую жизнь, папочка, и, пожалуйста, не очень сердись на меня. И вообще, попробуйте меня понять. Люблю u целую.

Ваша любящая дочка Мэри-Луиза”.

Кем бы ни был этот детектив Филлипс из отдела пропавших без вести, он весьма добросовестно провел работу по розыску пропавшей Прошек. Он дозвонился в полицию города Скрантона и с её помощью выяснил, что с банковского счета девушки были сняты четыре тысячи триста семьдесят пять долларов, и сделано это было 31 октября, то есть накануне того дня, когда она покинула город навсегда. На заявлении о закрытии счета стояла её личная подпись и к заявлению этому была приложена погашеная чековая книжка. Затем Филлипс проверил в каждом из банков города, не открывала ли в них Мэри-Луиза Прошек нового счета. Из всех банков пришел отрицательный ответ. Филлипс также попытался проверить, откуда было отправлено её единственное письмо, которое было написано на поставляемой гостиницей почтовой бумаге, и установил, что это была, по существу, дешевая ночлежка. Письмо было отправлено заказным из одного из почтовых отделений, расположенных в самом центре города. Кроме того; Филлипс раздобыл копию зубоврачебной карточки Прошек, на которой были отмечены все пломбы, коронки и удаленные зубы. Клинг извлек эту карточку из папки и бегло ознакомился с ней.

Он помнил, что у утопленницы оказались выпавшими за время пребывания в воде передние зубы нижней челюсти, но он никак не мог припомнить, какие из сохранившихся её зубов оказались запломбированными, а какие и вовсе удалены. Он тяжело вздохнул и попытался выяснить, какая ещё полезная информация содержится в папке.

Следует сказать, что предварительное расследование было проведено ещё до того, как дело о пропавшей Прошек было передано в отдел по розыску пропавших без вести. Когда Генри Прошек обратился с заявлением об исчезновении своей дочери в 14-й участок, детектив, который беседовал с ним, немедленно проверил, не числится ли Мэри-Луиза в списках задержанных или попавших в больницу в своем участке. Потом он связался с Главным управлением, чтобы выяснить, не попадал ли кто-нибудь, сходный по внешности, в какие-либо больницы или морги. Когда же все эти поиски не принесли результатов, он связался с отделом по розыску пропавших без вести и заполнил требуемые официальные формы в трех экземплярах. И потом в подтверждение своего запроса он выслал на следующий же день один из этих экземпляров в отдел по розыску пропавших без вести.

Отдел, получив эту бумагу, тут же телетайпом известил о пропаже все полицейские участки города, а также известил об этом ближайшие города. Таким образом имя Мэри-Луизы Прошек оказалось в списке пропавших без вести, который ежедневно рассылается по автобусным и железнодорожным станциям, больницам и прочим местам, где беглец может искать пристанища или помощи.

И все же, несмотря на всю проделанную работу, обнаружить девушку так и не удалось.

Очень может быть, что именно её труп был выловлен в реке.

Но если Клинг не мог припомнить какие-то подробности, связанные с зубами утопленницы, то он прекрасно помнил об одной примечательной подробности — на правой её руке между большим и указательным пальцами было вытатуировано сердечко с буквами “МИК”.

Однако в графе анкеты Мэри-Луизы Прошек, озаглавленной “Особые приметы”, против слова “ТАТУИРОВКА” было записано: “Не имеется”.

Глава 5

Генри Прошек оказался человеком маленького роста с глубоко посаженными карими глазами и совершенно лысой головой. Работал он забойщиком на угольной шахте, и угольная пыль навечно въелась в морщины его лица, не говоря уже о черноте под ногтями.

Готовясь к отъезду из Скрантона, он вымылся самым тщательным образом и вырядился в лучший свой воскресный костюм, но если бы не знать о том, что он честно добывает уголь где-то глубоко под землей, его можно было бы, несмотря на все его старания, принять за грязного и неряшливо одетого старикашку.

Он сидел сейчас в дежурной комнате 87-го участка и Карелла внимательно приглядывался к нему. В глазах у Прошена застыло выражение высокомерного презрения, высокомерие это было настолько яростным, что Карелла никак не ожидал встретить его в глазах обычного шахтера.

Прошек только что выслушал краткие пояснения Клинга, и сразу же после этого в глазах у него появилось это высокомерное выражение. Карелла даже подумал, не обидело ли его что-нибудь в словах Клинга. Он пришел к выводу, что причиной здесь мог быть только Клинг. Он был новичком здесь и при этом довольно молодым парнем и, видимо, ещё не успел понять того, что существует множество способов, чтобы известить человека о том, что дочь его умерла, и что нужно очень старательно выбрать наилучший способ. Ну что ж, у Клинга ещё все впереди. Научится.

Прошек молча сидел с высокомерным выражением на лице, но наконец обуревавший его гнев нашел свое выражение в словах.

— Она не могла умереть, — произнес он.

— Тем не менее она умерла, мистер Прошек, — сказал Клинг. — Видите ли, сэр, я весьма сожалею, но…

— Она не умерла, — твердо стоял на своем Прошек.

— Сэр…

— Она не умерла! — снова сказал он. Клинг бросил на Кареллу умоляющий взгляд и тот с необычайной легкостью поднялся из-за стола.

— Мистер Прошек, — сказал он, — мы сверили зубы утопленницы с карточкой, присланной нам зубным врачом вашей дочери, которая хранилась в отделе по розыску пропавших без вести. Они совпадают, сэр. Поверьте, сэр, мы ли в коем случае не допустили бы…

— Произошла ошибка, — сказал Прошек.

— Ошибка, к сожалению, исключена, сэр.

— Да как она могла умереть? — спросил Прошек. — Она приехала сюда, чтобы начать новую жизнь. Она сама так говорила. Она даже написала мне письмо об этом. Так с чего бы это ей вдруг умереть?

— Ее тело…

— А кроме того, если уж кто и утонул здесь у вас, так это не моя дочь. Моя дочь прекрасно плавает. Она даже получила медаль на школьных спортивных соревнованиях именно за плавание. Не знаю, что это у вас там за утопленница, но это никак не Мэри-Луиза.

— Сэр…

— Да я бы ей шею свернул, если бы у неё оказалась татуировка на руке. Моя Мэри-Луиза и подумать бы не посмела о такой наглости.

— Именно это мы и хотели выяснить у вас, сэр, — сказал Карелла. — Вы заверили нас в том, что у неё не было никаких татуировок. Следовательно, ей сделали татуировку уже где-то в этом городе. А кроме того, мы и сами знаем, что она не утонула. Видите ли, в воду она попала уже мертвой. Поэтому если нам удастся связать эту татуировку с…

— Эта мертвая девушка никакая не моя дочь, — твердил Прошек. — Вы заставили меня приехать сюда из самой Пенсильвании, а тут эта девушка оказалась совсем не моей дочерью. Да как вы могли так распоряжаться моим временем? Я потерял целый день на то, чтобы добраться до вас.

— Сэр, — проговорил Карелла самым решительным тоном, — эта девушка несомненно является вашей дочерью. Пожалуйста, попытайтесь понять это.

Прошек ответил на эту тираду взглядом, полным ненависти.

— Был ли в числе её друзей человек по имени Мик? — спросил Карелла.

— Не было у неё таких друзей, — сказал Прошек.

— А может, Майк или Майкл или ещё как-нибудь?

— Не было. У моей дочки было не очень-то много ухажеров, — пояснил Прошек. — Она… она была не очень красивой девушкой. У неё были хорошие волосы и цвет лица, как у её матери, — знаете, голубые глаза и белокурые волосы считаются хорошей комбинацией, но она не была… Ну, в общем, хорошенькой её трудно было назвать. Я… я даже жалел её за это. Мужчина… ну для мужчины не так-то уж важно, красив он или нет. Но с девушкой, с девушкой совсем другое, — для девушки внешность — это все, и поэтому мне всегда было жалко её. — Он умолк, поглядел на Кареллу, а потом решительно повторил, как бы в пояснение всего сказанного раньше: — Она была не слишком-то красива, моя дочь.

Карелла с высоты своего роста поглядел на Прошека, отлично отдавая себе отчет в том, что, говоря о своей дочери, шахтер употреблял прошедшее время, и, понимая, что в душе Прошек уже считал её мертвой. Он никак не мог понять, почему человек этот так яростно противится осознанию этого факта, прекрасно понимая, что дочь его мертва и что умерла она, по меньшей мере, три месяца назад.

— Очень прошу вас подумать, мистер Прошек, — сказал он. — Мог ли быть у неё хоть кто-нибудь, кого называли Миком?

— Нет, — сказал Прошек. — При чем тут моя Мэри-Луиза и какой-то там Мик? Ведь эта ваша девушка совсем не Мэри-Луиза, — Он помолчал, а потом вдруг ему пришла новая идея. — Я хочу поглядеть на эту вашу девушку.

— Нам бы не хотелось подвергать вас такому испытанию, — сказал Карелла.

— Я должен видеть её. Вы тут говорите, что это моя дочь, вы показываете мне какую-то там карточку дантиста и всякое прочее дерьмо. Я хочу посмотреть на эту утопленницу. Уж я-то смогу сказать вам, является она или нет моей Мэри-Луизой.

— Вы так и называли ее? — спросил Карелла. — Мэри-Луиза?

— Именно этим именем я окрестил её. Мэри-Луиза. Все называли её просто Мэри, но это совсем не то, чего я хотел. Я выбрал для неё имя Мэри-Луиза. Это же очень красивое имя, правда? Мэри-Луиза. А Мэри — это как-то… слишком просто. — Он растерянно пожал плечами. — Слишком просто. — Он снова пожал плечами. — Я хочу видеть эту утопленницу. Где она тут у вас?

— Она находится в морге больницы, — сказал Клинг.

Так вот и отвезите меня туда. Считается, что родственник должен опознать… тело, так ведь? Разве вы не за этим меня сюда привезли?

Клинг вопросительно поглядел на Кареллу.

— Мы сейчас закажем машину и отвезем мистера Прошека в больницу, — сказал Карелла устало.

Они почти не разговаривали по пути в больницу. Все трое мужчин сидели на заднем сиденье “Форда-меркюри”, а вокруг них город сиял свежей зеленью, однако, настроение в машине было мрачным. Они въехали на больничную автомобильную стоянку, и Карелла поставил полицейскую машину на место, отведенное для стоянки машин больничного персонала! Мистер Прошек, выйдя из машины, растерянно замигал из-за ослепившего его яркого солнечного света. А потом он решительным шагом последовал вслед за Кареллой и Клингом к моргу.

Детективам не пришлось предъявлять свои удостоверения работнику морга. Они бывали здесь неоднократно.

Они ограничились тем, что назвали работнику номер тела, которое им нужно для осмотра, а затем пошли за ним мимо ряда дверей, часто расположенных по обеим сторонам коридора. Это были маленькие двери холодильников, и за каждой из них хранилось чье-то тело.

— Мы все же не советовали бы вам, мистер Прошек, настаивать на осмотре, — сказал Карелла. — Тело вашей дочери пробыло в воде довольно продолжительное время и я думаю, что…

Не Прошек не обращал внимания на его слова. Они остановились перед дверью, помеченной табличкой с номером 28, и Прошек уставился выжидающе на работника морга.

— Ну как, Став, да или нет? — спросил санитар, берясь за ручку двери.

Карелла тяжело вздохнул.

— Ну что ж, покажите ему, что там у вас, — сказал он, и санитар открыл дверь и выкатил носилки.

Прошек поглядел полуразложившееся безволосое тело девушки на носилках. Карелла внимательно следил за выражением его лица и увидел, как в глазах шахтера на какое-то мгновение промелькнуло узнавание, внезапное, страшное узнавание, сразу же уступившее место мучительной боли. Часть боли этого несчастного старика, каким-то образом передалась и Карелле.

Потом Прошек обернулся в сторону Кареллы, глаза его превратились в маленькие угольки, а рот сжался в узкую, словно прорезанную ножом линию.

— Нет, — сказал он. — Это — не моя дочь!

Слова его глухим эхом прокатились по коридору. Санитар снова вкатил носилки в морозильную камеру, и колеса носилок пронзительно скрипнули.

— Он потребует выдачи тела? — спросил санитар.

— Мистер Прошек? — окликнул старика Карелла.

— Что? — спросил Прошек.

— Вы потребуете тело для похорон?

— Что?

— Вы хотите?..

— Нет, — сказал Прошек. — Это не моя дочка.

Он повернулся к ним спиной и зашагал по коридору по направлению к выходу. Каблуки его застучали по бетонному полу.

— Это не моя дочка, это не моя дочка, это не моя дочка!

Выкрикивая эту фразу, он дошел до выходной двери в конце коридора и там мягко свалился на колени, ухватившись рукой за ручку двери. Держась за нее, он привалился к двери и горько заплакал. Карелла бегом бросился к нему и, склонившись над ним, обнял старика одной рукой. Прошек уткнулся лицом в его грудь и, всхлипывая, заговорил.

— О Господи, она умерла. Моя Мэри-Луиза, моя дочь мертва, моя дочь… — продолжать он немог. Его сотрясали рыдания, слезы душили его.

“Как все-таки хорошо, например, сапожникам, — думала Тедди Карелла. — Ведь им не приходится приносить свою работу домой. Делают себе там какое-то количество туфель, потом как ни в чем не бывало возвращаются домой к жене и вплоть до следующего дня не думают ни о каблуках, ни о каких-нибудь там подметках. А вот полицейский — так он обязательно будет думать об этих своих подметках постоянно”.

Что же касается такого полицейского, как Стив Карелла, то он будет думать не только о подметках, но ещё и о душах.

Она, конечно же, ни за что не вышла бы замуж за кого-нибудь другого, но от этого ничуть не легче наблюдать за тем, как он сидит у окна, погруженный в мрачные мысли.

Его поза сейчас была, ну в точности, классической позой мыслителя, охваченного глубокими размышлениями, и была почти копией скульптуры Родена.

Он сидел на стуле, слегка согнувшись и опираясь подбородком на сильную и большую руку, скрестив при этом ноги. Сидел он босой, и ей нравились его ноги. Это может показаться странным, но ей в самом деле нравились его ноги. “Считается, что мужские ноги не могут нравиться, — подумалось Тедди, — но, черт побери, я просто в восторге от них!”

Она подошла к нему. Ее трудно было назвать высокой, но как-то так получалось, что она умудрялась выглядеть значительно выше своего роста. Она очень высоко несла свою голову, плечи её никогда не сутулились, а походка у неё была величественная, истинно царская, и это, по-видимому, добавляло несколько дюймов к её фигурке. Волосы у неё были черными, глаза карими, и сейчас у неё были не накрашенные губы, хотя нужно сказать, что губы её вообще едва ли нуждались в помаде. У Тедди Кареллы губы были чуть полноватые и великолепного рисунка, а кроме того, часто привлекали внимание ещё и потому, что были лишены способности произнбсить слова. Она была глухонемой от рождения и по этой причине лицо её, как, впрочем, и остальное тело, использовалось ею как средство общения и, может быть, в силу этого отличалось особой выразительностью.

Они продолжали хранить молчание. Тедди — потому что не могла говорить, Карелла — просто потому, что ему говорить не хотелось. Но тем не менее между ними происходила молчаливая схватка. Наконец Карелла вынужден был уступить.

— Ну ладно, ладно, — ворчливо проговорил он. — Я уже снова с тобой.

Она вытянула указательный палец в его сторону, а потом согнула его, как бы нажимая на спусковой крючок.

— Да, дорогая, — признался он. — Я снова убиваюсь по своей работе.

Внезапно без всякого предупреждения она уселась к нему на колени. Руки его нежно обхватили её, и она сразу же сжалась теплым комочком, подтянув кверху колени и прижимаясь лицом к его Груди. Потом она заглянула ему в лицо и одними глазами сказала: “Расскажи”.

— Да все об этой утопленнице, — сказал он. — О Мэри-Луизе Прошек.

Тедди понимающе кивнула.

— Посуди сама: ей тридцать три года, она приезжает в этот город с намерением начать новую жизнь. А потом труп её всплывает на поверхность реки Харб. Письмо, которое она отправила своим родителям, было полно самых радужных надежд. Даже если бы мы и подозревали здесь самоубийство, то содержание письма должно было бы вызвать у нас сомнение. А по данным судебно-медицинской экспертизы, смерть наступила в результате острого отравления мышьяком и в воду она попала уже мертвой. Ты успеваешь следить за тем, что я говорю?

Тедди в ответ только кивнула, не сводя с него широко раскрытых глаз.

— А тут ещё у неё оказалась; татуировка вот здесь… — и он показал место между большим и указательным пальцами на правой руке. — Там были сердечки и слово МИК. Татуировки этой у неё не было, когда она покидала свой родной Скрантон. Ну, и как по-твоему, сколько может быть этих МИКов в нашем городе?

Тедди красноречиво закатила глаза.

— Вот видишь. Специально ли она приехала сюда, чтобы встретиться с этим Миком? Случайно ли она встретилась с ним? Был ли он тем, кто бросил её в реку, предварительно отравив мышьяком? Да и как вообще разыскивать какого-то типа, о котором только и знаешь, что зовут его Миком?

Тедди потыкала себя пальцем в то место на руке, где у утопленницы была татуировка.

— Осмотреть те места, где делают татуировки? Я уже начал проверять все эти заведения. Надеюсь, что нам там удастся хоть что-то выяснить, потому что не так-то уж много бывает женщин, которые пользуются их услугами. — Он помолчал, а потом, как бы решив, что хватит разговаривать на производственные темы, спросил: — А чем ты здесь занималась целый день?

Тедди сложила ладони, а потом раскрыла их как книгу.

— И что же ты читала?

Тедди отошла и тут же вернулась с журналом в красочной обложке, раскрыла его и положила на колени Карелле.

— Господи! Неужели ты читала объявления о желании завести знакомство при помощи переписки? Зачем?

Тедди высоко подняла плечи, улыбнулась, а потом торопливо прикрыла ладонью рот.

— Просто так, для смеха?

Тедди улыбнулась и, снова раскрыв журнал, присела на подлокотничек кресла. При этом движении юбка её слегка задралась Карелла принялся было перелистывать страницы. Потом он посмотрел на жену, снова перевел взгляд на журнал, а потом со словами: “Да ну её к черту, всю эту муру!” отшвырнул журнал и усадил Тедди к себе на колени.

Журнал упал на пол, раскрывшись на разделе под рубрикой “Личное”.

Он так и остался лежать на полу, когда Стив Карелла поцеловал жену в молчаливые её уста, а потом в шею, взял её на руки и унес в другую комнату.

В рубрике “Личное” было одно небольшое объявление, в котором говорилось:

ВДОВЕЦ. СОЛИДНЫЙ. ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОЙ ВНЕШНОСТИ. ТРИДЦАТИ ПЯТИ ЛЕТ. ХОЧЕТ НАЙТИ ПОНИМАНИЕ И ЗАКЛЮЧИТЬ СОЮЗ С ЖЕНЩИНОЙ ИЗ ПРИЛИЧНОЙ СЕМЬИ. ОТВЕТ НАПРАВЛЯТЬ ПО АДРЕСУ: ЦЕНТР. АБ/ЯЩ. 137.

Глава 6

Девушка перечитала это объявление по меньшей мере раз шесть и сейчас она уже, наверное, в пятый раз переписывала письмо, которое собиралась отправить по указанному в объявлении адресу. Глупой её никак нельзя было назвать, поэтому она не особенно верила в то, что послание её приведет к каким-то романтическим или хотя бы интересным последствиям. В конце концов ей уже исполнилось тридцать семь, а лет примерно с тридцати пяти она разуверилась во всем и решила, что романтика и интересная жизнь ей, как видно, просто не уготованы судьбой.

К жизненным проблемам она теперь относилась со здоровой толикой цинизма. Естественно, что кое-кто мог бы сказать, что в этом, её цинизме скрывалось немало того, что принято определять формулировкой “зелен виноград”, но она искренне считала, что деление только в этом. Она была взращена на легенде о Большой Любви, насмотрелась за свою жизнь телефильмов на эту тему, а разговоры о ней слышала с тех самых пор, как научилась понимать английский язык. Она поддалась очарованию этой легенды потому, что была девушкой строгих нравов и к тому же наделенной богатым воображением. И где-то в глубине души считала, что блестящий рыцарь в сияющих доспехах все-таки существует — и она терпеливо дожидалась его появления.

Но если ты не отличаешься особой красотой, то ожидание это грозит затянуться надолго.

В романах все это выглядит достаточно мило, но в этом мире девушек значительно больше, чем мужчин, а мужчины нашего столь неромантического мира мало интересуются тем, можешь ли ты решать дифференциальные уравнения или нет, — им куда важнее смазливая мордашка. К тому же она, собственно, никогда и не считала себя какой-то особенной там интеллектуалкой. Она успела закончить школу бизнеса и, работая теперь в одном из небольших концернов, считалась вполне знающей секретаршей. Однако, достигнув возраста тридцати семи лет, она пришла к выводу, что вся эта легенда о Большой Любви, — которой размахивали перед её носом все эти литературные жулики, была не более чем симфонией лягушек в пруду.

Она ничего не имела против того, что все это оказалось на деле пускай и милым, но не более чем кваканьем.

И тем не менее она, скорее всего, просто убеждала себя, будто она ничего не имеет против этого.

С девичеством своим она рассталась на двадцать девятом году. Связь эта разочаровала её. Ни тебе звуков труб, ни развевающихся флагов, ни торжественного колокольного звона. Была просто боль.

С той поры она изредка позволяла себе подобные связи. У неё выработался свой взгляд на секс и это была странная смесь недоверчивости дикого лесного зверя с равнодушной покорностью квакерской невесты. К сексу она относилась примерно так же, как ко сну. Необходимо и то, и другое, но ведь никто не проводит свою жизнь в постели.

И вот теперь, когда ей исполнилось тридцать семь лет, когда её родители уже утратили всякую надежду на её замужество, когда она сама давно уже распростилась с мечтами и легендами, она вдруг почувствовала себя ужасно одинокой.

Она давно снимала себе отдельную от родителей квартиру и делала это главным образом потому, что родители её никогда не одобрили бы случайных связей, а отчасти и потому, что просто хотела полной независимости. И теперь, сидя одна в этой своей квартире, вслушиваясь в потрескивание пола и в звуки постоянно капающей из крана воды, она вдруг осознала свое полное одиночество.

Ну что ж, мир достаточно широк. И вот где-то в этом широком мире солидный мужчина привлекательной внешности тридцати пяти лет желает найти понимание и заключить союз с женщиной из приличной семьи.

Деловое, сухое, холодное и, можно сказать, сдержанное, лишенное всякой романтической болтовни предложение. В таких же тонах могло быть составлено объявление о намерении продать подержанный автомобиль или электрическую газонокосилку. Но скорее всего именно эта неприкрытая прямота и привлекла её к нему.

Понимание. Способна ли она понять его призыв? Способна ли она понять его одиночество, способна ли оценить эти позывные в безбрежном мире несостоявшихся супружеских пар? Она считала, что, пожалуй, сможет. Она уже сумела оценить по достоинству его честность и прямоту.

А оценив по достоинству его честность, она почувствовала некоторое чувство вины за свою собственную нечестность. Это был уже пятый вариант её письма, и возраст её менялся с каждой новой страницей. А в первом письме она назвала себя тридцатилетней. Во втором она накинула ещё два года, в третьем она снова остановилась на тридцати. В четвертом ей уже был тридцать один год. И принимаясь за пятый вариант, ей пришлось проделать немалую внутреннюю борьбу.

Ему ведь было, что там ни говори, тридцать пять лет. Но при этом он отрекомендовался зрелым человеком. А зрелый тридцатипятилетний мужчина — это ведь не какой-нибудь мальчишка с сигаретой в зубах, едва успевший закончить колледж. А зрелому мужчине тридцати пяти лет как раз и нужна женщина, способная понять его. А не может ли это означать, что ему как раз и требуется женщина чуточку постарше его, женщина, которая… которая смогла бы стать ему немного и матерью? Что-то примерно такое, правда? А кроме того, нужна, по-видимому, полная правдивость с самого начала этих отношений, неужели не так? А особенно, в отношениях с человеком, который чужд всех этих романтических ухищрений. Но, с другой стороны, тридцать семь — это уже почти что сорок.

Кому нужна сорокалетняя дева? (А может, все-таки сказать ему, что и я кое-что знаю о том, как все делается в нормальной жизни?)

А с другой стороны, тридцать три года как-то уж очень смахивают на такую домашнюю хозяйку из пригорода — блузка с юбкой, нейлон, туфли на высоченных каблуках, — которая дожидается твоего прихода в десять минут седьмого. Неужели ему нужно именно это?

А может, он мечтает об изысканно тощей манекенщице? Выкрашенные в серебряный цвет волосы, красавица в роскошной спортивной машине, мчащаяся по живописной сельской дороге. Она жмет обутой в специальные туфельки ногой на педаль газа, алый шарф развевается на ветру за её спиной, она небрежно болтает с ним по телефону прямо из машины. “Дорогой мой, мы жутко опаздываем на званый вечер к Самуэльсонам. И не забудь, пожалуйста, повязать галстук”.

Нет, тут нужна полная искренность.

“Мне тридцать шесть лет”, — написала она.

Но и это — только наполовину правда. Она решительно зачеркнула написанное. Этот человек явно заслуживает самой настоящей правды. Она разорвала и пятый вариант письма, потом снова взялась за ручку и четким аккуратным почерком принялась писать все заново.

“Дорогой сэр!

Мне тридцать семь лет. Письмо свое я начинаю именно с этого факта, потому что мне вовсе не хочется зря отнимать у Вас время. Ваше обращение показалось мне достаточно честным и откровенным, поэтому и я буду полностью откровенна с Вами. Мне тридцать семь лет. Вот в этом-то все и дело. И если Вы сейчас сразу же порвете это письмо и выбросите его в корзину для бумаг, то тут уж ничего не поделаешь.

Вы пишете, что Вам хотелось бы найти понимающую женщину. Я же хочу найти понимающего мужчину. Мне нелегко писать это письмо. Поэтому я понимаю и то, как Вам было нелегко поместить свое объявление, и я могу понять, что заставило Вас это сделать. И единственное, о чем я прошу, так это, чтобы и вы так же поняли меня.

Меня преследует ощущение, как будто я нанимаюсь на какую-то работу, и чувство это мне крайне неприятно, но я просто не вижу иного способа известить Вас о том, какова я, и я хотела бы (если только Вы решите ответить на мое письмо), чтобы и Вы поступили примерно так же. Я хочу описать Вам все так, чтобы у Вас составилось некоторое представление о том, что я собой представляю и как выгляжу.

Сначала о чисто физических данных: рост у меня пять футов и четыре дюйма. Вес — сто десять фунтов, не прибегая при этом ни к каким диетам. Я упоминаю об этом для того, чтобы Вы поняли, что я не отношусь к числу тех женщин, которые должны пристально следить за каждым съеденным куском. Я постоянно остаюсь довольно стройной и сохраняю этот вес с отклонениями в несколько фунтов в ту или иную сторону уже с очень давних пор. На меня до сих пор налезают юбки, которые я покупала, начиная с двадцати одного года.

Волосы у меня каштановые, а глаза карие. Я ношу очки. Я начала носить их с двенадцати лет, потому что испортила тогда себе зрение, много читая. Теперь я не слишком увлекаюсь чтением. Я, можно сказать, разочаровалась в художественной литературе, а что касается научно-популярной, то там вечно пишут либо о научных подвигах, либо об альпинизме, а меня как-то не тянет совершать научные подвиги, не собираюсь я также и штурмовать Эверест. Некоторое время мне казалось, что в зарубежных романах я смогу найти что-нибудь такое, чего не смогла найти в американских, но в наши дни все они всучивают один и тот же товар, а кроме того, в переводе наверняка многое теряется. Может быть. Вам удалось наткнуться на такие книги, которые не попадались мне и которые могли бы доставить то же удовольствие, которое я испытала, читая книги ещё девочкой. Если это так, то мне очень хотелось бы узнать об этом.

Одеваюсь я, стараясь избегать крикливых тонов. Мое самое яркое платье — желтое, и я не надевала его уже Бог знает сколько времени. Обычно я предпочитаю костюмы. Работаю я в солидном офисе, и это требует строгого стиля. Тряпок у меня сейчас довольно много, но скопились они у меня за последние годы.

Нельзя сказать также, что я сижу совершенно без средств. Работаю я секретарем, и это приносит мне около девяноста долларов в неделю, и так длится уже много лет. Двадцать из них я посылаю родителям, однако остающихся семидесяти долларов мне вполне хватает на жизнь. Может быть, это звучит странно, но у меня к настоящему времени накопилось на банковском счету почти пять тысяч долларов и, честно говоря, мне хотелось бы иметь какое-нибудь представление о Вашем финансовом положении.

У меня довольно простые вкусы. Я люблю хорошую музыку. Под этим я не подразумеваю все эти новые течения — рок-н-ролл и прочее — и вообще, засаленные джинсы и хождение босиком мне кажутся мальчишеством. Я люблю Брамса и, конечно, Вагнера, особенно, Вагнера. Музыка его насыщена какой-то дикой силой и именно этим, она мне и нравится. Люблю я и поп-музыку, но, так сказать, сентиментального толка, а не эти современные хит-парады. Предпочитаю вещи вроде:

“Соринка в глазу”, “Звездная пыль” или “Моя любовь”. Ну, надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю. Очень люблю Фрэнка Синатру — он мне всегда нравился и мне совсем неинтересно, что там у него было с Эвой Гарднер. Я часто слушаю пластинки. Когда живешь одна, трудно бывает выносить тишину. По вечерам я ставлю свои любимые пластинки, и это помогает мне убить время.

Слушая музыку, я обычно шью. Я довольно приличная портниха и многие свои платья сшила сама. Но я ненавижу штопать носки и полагаю, что должна честно предупредить Вас об этом заранее. Наверное, мне также нужно сразу же сказать Вам, что мои домашние занятия отнюдь не сводятся к прослушиванию пластинок в полном одиночестве…”

Тут она приостановилась и задумалась. Не слишком ли она разболталась и разоткровенничалась. Способен ли он понять, почему она обо всем этом так откровенно рассказывает? Вдовцу, наверное, совсем не захочется иметь дело с перезрелой девицей, лишенной всякого опыта совместной жизни! Ну что ж, пускай…

“…Я сама делаю почти все по дому. Люблю, например, готовить, как, впрочем, и многое другое. Можно сказать, что я — хороший повар. Я знаю рецепты приготовления сорока двух различных блюд из одного только картофеля. И, поверьте, я ничуть не преувеличиваю, но моим фирменным блюдом является курица, зажаренная “по-южному”, хотя я никогда не бывала на Юге. Я все собираюсь пуститься когда-нибудь в путешествие по всем Соединенным Штатам. В глубине души я подозреваю, что именно с этой целью я и коплю деньги с какой-то просто религиозной настойчивостью.

Да, кстати, о религии. По вероисповеданию я протестантка. Надеюсь, что Вы тоже протестантского вероисповедания, хотя для меня это не так-то уж и важно. Надеюсь также, что белой расы, потому что я белая и для меня это может иметь значение — и дело здесь вовсе не в том, что у меня какие-то расовые предрассудки. Честно говоря, у меня их нет. Просто я уже слишком взрослая для того, чтобы совершать вызывающие поступки и таким образом бороться за демократию, что для меня, пожалуй, уже поздновато. Надеюсь, что Вы поймете, что дело тут не в ханжестве. Скорее, здесь имеет место простая осторожность, страх, даже, возможно, желание оставаться в своем кругу — можете назвать это как угодно. Но все-таки ханжества здесь нет.

Я немного езжу верхом, обычно весной и осенью. Я вообще люблю упражнения на свежем воздухе, хотя и не могу считать себя спортсменкой. Плаваю я вполне прилично, особенно кролем. Однажды я даже работала инструктором по плаванию в детском лагере и с того лета недолюбливаю детей. Естественно, своих детей у меня не было, поэтому мне трудно судить, как получилось бы в этом случае. Полагаю, что у вас все не так. О Вас я знаю, что Вы вдовец. Значит ли это, что у Вас есть дети?

Пока что Вы для меня просто номер почтового ящика в одном из почтовых отделений, а я тут выложила Вам буквально все о себе и не знаю, что ещё могло бы Вас интересовать. Я ещё люблю кино. Мой любимый актер Джон Уэйн. Он не слишком-то красив, но у него мужественная внешность, а это, по-моему, самое главное.

Вот, собственно, и все. Надеюсь, что Вы ответите мне на это письмо. Если Вы захотите, я пошлю Вам свою карточку, но только после того, как снова услышу о Вас.

Я пишу здесь “снова”, потому что у меня такое чувство, будто читая Ваше объявление, я слушала Вас. И если говорить откровенно, то мне кажется, что я “услышала” Вас. Надеюсь, что Вы поймете это правильно.

С искренним уважением Приссила Эймс.

41, Ла-Месса-стрит, Феникс, Аризона”.

Приссила Эймс перечитала письмо.

На этот раз она сочла его честным и вполне искренним. Ей не хотелось, чтобы в этом письме она выглядела более привлекательно, чем в жизни. Не стоит начинать отношения со лжи, в которой потом легко будет запутаться. Нет, пусть все будет так, как есть.

Приссила Эймс сложила вчетверо свое послание, а заняло оно целых шесть страниц, и аккуратно вложила в конверт. Потом она переписала на конверт адрес, указанный в журнальном объявлении, заклеила его и вышла из дома, чтобы отправить его заказным с ближайшей почты.

Приссила Эймс и не подозревала, во что она впутывается этим поступком.

Глава 7

Человека всегда подводят мелочи.

Почему-то всегда получается так, что легче всего решаются именно большие проблемы. Большие проблемы решают многое и, может быть, именно поэтому их и решают в первую очередь. А вот что касается мелочей, то они проявляют тенденцию как-то незаметно накапливаться. Например, стоит ли побриться сегодня вечером перед встречей с Очаровательной Блондинкой или лучше будет отложить это дело до завтра, чтобы посвежее выглядеть на собрании акционеров “Элюминием Эмалгамейтэд”? Господи, решая эти мелкие проблемы, можно просто сойти с ума!

Большой проблемой 87-го участка была в настоящее время проблема утопленницы. Ведь не так-то часто вылавливают из реки трупы.

А вот проблема поимки мошенника, действовавшего на территории 87-го участка, считалась почему-то мелочью.

Но вот именно эта мелочь и сводила с ума детектива Артура Брауна.

Браун и сам терпеть не мог, когда его обжуливали, но он не любил также, когда обжуливали и других людей. Человек этот, а вернее, люди, потому что так будет точнее, которые всяческими ухищрениями выманивают деньги из карманов честных граждан честного города, на службе у которого состоял Браун, доводили его до бешенства. Они не давали ему спокойно спать по ночам. Это даже некоторым образом отражалось на, его семейной жизни, потому что из-за этого он стал мрачным и раздражительным. С ним даже работать стало труднее. Правда, дело тут ещё и в том, что люди, которые работали с ним рука об руку, как правило, довольно приятные в общении, внимательные и даже чуткие полицейские, казалось, делали все от них зависящее, чтобы испортить ему настроение. Буквально и минуты не проходило без того, чтобы кто-либо из них, появившись на работе в 87-м участке, так просто мимоходом не подшутил над Брауном и над теми трудностями, которые возникли у него в связи с попытками изловить этих мошенников.

— Ну как, Арти, ты уже наконец поймал его? — спрашивал один.

— Послушай-ка, вчера какой-то малый выманил у моей бабки её вставную челюсть, — говорил другой. — Как ты думаешь, Браун, это случайно не твой подопечный?

И все эти милые шуточки Браун воспринимал на редкость болезненно, проявляя при этом удивительное отсутствие вежливости и сдержанности при наличии при этом крайней горячности. Обычно он отвечал на такие вопросы весьма кратко, всего лишь несколькими словами, причем каждое второе из них было явно нецензурным.

У Брауна не было сейчас времени на шутки. Все свое время он посвящал работе с картотекой.

Он знал, что в какой-то из этих многочисленных карточек должно быть имя человека, которого он разыскивает.

Берт Клинг тем временем был занят совсем иными материалами.

Берт Клинг стоял в настоящий момент перед доской объявлений, помещенной на стене дежурной комнаты детективов. За окном снова моросил мелкий дождик. Капли дождя медленно стекали по оконным стеклам, и поэтому все помещение казалось каким-то расплывчатым и растекающимся.

На доске объявлений был вывешен график отпусков. Клинг внимательно изучал его. Рядом с ним стояли два детектива и тоже внимательно изучали график. Одним из этих детективов был Мейер Мейер. Вторым был Роджер Хэвиленд.

— Ну, и что ты тут высмотрел, сынок? — спросил Хэвиленд.

— С десятого июня, — ответил Клинг.

— Десятое июня? Так, так, так, да это же просто великолепное время для отпуска, правда? — сказал Хэвиленд, подмигивая Мейеру.

— Да уж, куда как прекрасное, — мрачно ответил Клинг.

Честно говоря, он и не рассчитывал на что-нибудь приличное. Он в отделе детективов был новичком, произведенным совсем недавно из обычных патрульных полицейских, и поэтому даже не надеялся на то, что самое удобное время для отпуска может достаться ему в обход детективов с более серьезным стажем. И все-таки он был явно разочарован. Надо же — десятое июня! Это даже нельзя назвать летом!

— А мне нравятся отпуска в первой декаде июня, — продолжал свое Хэвиленд. — Прекрасное время для отпуска. Я, правда, всегда, стараюсь сбежать отсюда в конце апреля. Но это потому, что я более предпочитаю прохладу. Я, например, ни за что не согласился бы покинуть эти уютные и гостеприимные стены нашего участка на период удушающей жары в июле и августе. Я просто обожаю жару, а ты как, Мейер?

Голубые глаза Мейера лукаво заблестели. Он всегда готов был поддержать дружескую шутку или розыгрыш, даже если шутка эта исходила от человека вроде Хэвиленда, которого Мейер вообще-то недолюбливал.

— Да, жара, это прекрасно, — сказал Мейер. — Прошлый год был просто великолепен в этом смысле. Можно сказать, незабываемый выдался год. Какой-то тип носится по улицам, стреляя в полицейских, а тут ещё термометр не падает ниже тридцати пяти градусов. Да, такое лето не скоро забудется.

— Нет, ты только, сам подумай, сынок, — сказал Хэвиленд. — Ведь не исключено, что и это лето будет таким же жарким. И ты тогда будешь себе сидеть здесь, у окна, и наслаждаться прохладным ветерком, дующим из парка. И как тогда тебе будет приятно вспоминать о своем отпуске, который ты провел в прохладе июня.

— Не трави душу, Хэвиленд, — сказал Клинг.

Он отвернулся от доски и хотел направиться на свое место, но Хэвиленд удержал его, опустив свою мясистую лапу ему на плечо.

У Хэвиленда были очень сильные пальцы. И сам он был огромным полицейским с ангельским лицом. На лице этом сейчас блуждала нехорошая ухмылка. Клингу не нравился Хэвиленд. Он не нравился ему ещё тогда, когда Клинг работал патрульным полицейским и достаточно наслышался о тех методах допроса, которые позволяет себе Хэвиленд. А с тех пор, как он и сам стал детективом третьего класса, ему не раз предоставлялась возможность наблюдать Хэвиленда в действии. И надо сказать, что неприязнь эта возрастала пропорционально количеству случаев, когда он видел, как Хэвиленд пускает у ход свои огромные кулаки, расправляясь с беззащитными задержанными.

Дело в том, что если вообще детективов на уличном жаргоне называют “быками”, то Хэвиленд как никто другой соответствовал этому прозвищу — был он самым настоящим быком. Честно говоря, когда-то он был весьма мягким полицейским. Но потом он как-то вмешался в уличную драку, пытаясь разнять дерущихся, однако те, оставив на время свои счеты, общими силами напали на него, отобрали его служебный револьвер, а потом перебили ему руку свинцовой дубинкой. Сложный этот перелом измучил его вконец, когда в больнице его не раз снова ломали и заново сращивали. Рука заживала долго и мучительно. Именно за это время успела выработаться главная, жизненная теория Хэвиленда: сразу бей, поговорить успеешь потом.

Однако, с точки зрения Клинга, сломанная рука не может служить Хэвиленду ни оправданием, ни отпущением грехов. Все равно он не мог его понять. Когда он впервые услышал эту историю, это, конечно, помогло как-то разгадать его натуру, но и тогда он пришел к заключению, что по сути своей Хэвиленд всегда был порядочным подонком.

Клинг был далек от разных там психологических выкладок. Вот и сейчас он просто знал, что ему не нравится эта ухмылка на роже Хэвиленда, да и руку, которая совсем не была дружеской, ему не мешало бы снять с плеча.

— И куда же ты собираешься поехать в отпуск, сынок? — спросил Хэвиленд. — Ведь тебе обязательно следует воспользоваться прохладой июньских деньков, не так ли? И помни, что примерно двадцать первого июня официально наступит лето. Так где же ты собираешься его провести?

— Мы ещё пока не решили, — сказал Клинг.

— Мы? Ты сказал “мы”? Значит, ты собираешься провести его вместе с кем-то?

— Я собираюсь поехать куда-нибудь вместе с моей невестой, — сухо ответил Клинг.

— Значит с девушкой, да? — сказал Хэвиленд. Он заговорщически подмигнул Мейеру, как бы давая тому возможность присоединиться к дружескому розыгрышу, хотя сам Мейер предпочел бы на этот раз воздержаться.

— Да, — ответил Клинг. — Я поеду вместе со своей девушкой.

— Но смотри, что бы вы там ни делали, — сказал Хэвиленд, на этот раз подмигивая уже самому Клингу, — ни в коем случае не пересекай с ней границ штата.

— Почему это? — спросил утративший на мгновение бдительность Клинг.

Спросил и тут же пожалел, об этом, не успел ещё Хэвиленд раскрыть рот для ответа.

— Ну, что ты, не забывай о законе Манна, сынок! — сказал Хэвиленд. — Старайся не пересекать границ своего штата. Помнишь? “Пересечение границ штата с целью вступления во внебрачные связи, предпринятое совместно…”

Клинг яростно уставился на Хэвиленда.

— А не хотелось бы тебе схлопотать по морде, Хэвиленд? — выдавил он из себя.

— О Господи! — заржал Хэвиленд. — Этот мальчишка решил совсем уморить меня. Что ты, дорогой, я ведь совсем не против твоего приобщения к сексуальной жизни. Валяй себе на здоровье, давно пора. Просто я предупреждаю тебя, чтобы ты не пересекал для этого границу штата!

— Отстань от него, Род, — сказал Мейер.

— А в чем дело? — спросил Хэвиленд. — Да я просто завидую мальчишке. Ему и отпуск в июне, и хорошенькая бабенка, с которой…

— Отстань от него! — сказал на этот раз довольно резко Мейер.

Он успел заметить, как сердито сверкнули глаза Клинга и как сжались его кулаки.

Хэвиленд был значительно выше и тяжелее Клинга, а кроме того, в драках Хэвиленд отнюдь не отличался честностью и чистотой приемов. И Мейеру совсем не хотелось пролития крови в помещении участка. И уж во всяком случае ему не хотелось, чтобы это была кровь Клинга.

— Нет, в этой дыре уже ни у кого не сохранилось ни капельки чувства юмора, — мрачно изрек Хэвиленд. — Здесь просто необходимо чувство юмора, иначе мы тут все передохнем.

— Сходи-ка ты лучше в картотеку и помоги Брауну с работой. Он там разбирает карточки мошенников, — сказал Мейер.

— А у вашего Брауна тоже отсутствует чувство юмора, просто начисто отсутствует, — сказал Хэвиленд и направился к выходу.

— Ну что за дубина, — сказал Клинг. — Он когда-нибудь…

— Ну что же — заговорил Мейер, а глаза его при этом подозрительно поблескивали, — в известном смысле он не так-то уж и не прав. Нарушение закона Манна считается серьезным преступлением. И даже очень серьезным.

Клинг внимательно посмотрел на него. Мейер говорил сейчас о том же самом и почти теми же самыми словами, что и Хэвиленд, но звучало это у него как-то совсем по-другому.

— Я понимаю, что это очень серьезно, — сказал он. — И я буду соблюдать предельную осторожность, Мейер.

— Осторожность — это для вас ключевое слово, — сказал, улыбаясь, Мейер.

— Да, собственно, если говорить по правде, — сказал Клинг, — так этот чертов срок — с десятого июня — может вообще все испортить. Клер, как вы, конечно, знаете, учится в колледже. И может оказаться, что на эти дни придется самый разгар её выпускных экзаменов.

— А вы, небось, уже давно планировали эту поездку? — спросил Мейер.

— Да-а, — неуверенно протянул Клинг, все ещё обдумывая эту чертову дату — десятое июня, которая может войти в столкновение с расписанием Клер, и пытался найти хоть какой-нибудь выход, учитывая при этом и тот случай, если такого столкновения не произойдет.

Мейер с сочувствием покивал головой.

— Наверное, для вас это будет целое событие? — спросил он. — Это первая совместная поездка, я так понимаю.

Погруженный в свои размышления и связанные с этим расчеты, Клинг совершенно машинально ответил, правду, снова не думая о том, что разговаривает сейчас с одним из своих коллег — с полицейским.

— Да, — сказал он. — Мы ведь влюблены друг в друга.

— Самое паршивое в тебе — это то, — сказал Хэвиленд, наблюдая, как Браун сосредоточенно изучает карточки, — так это то, что ты просто влюблен в свою работу.

— Если не считать сна, то большую часть своей жизни я провожу в этом помещении, — сказал Браун. — Черт возьми, было бы, по-видимому, просто ужасно, если бы при этом я не любил того дела, которым занимаюсь.

— Ничего подобного, ничего страшного не было бы, — сказал Хэвиленд. — Я, например, просто ненавижу работу полицейского.

— Так почему же ты в таком случае не уходишь с этой — работы? — прямо спросил Браун.

— Просто я им необходим, — сказал Хэвиленд.

— Это уж точно.

— Конечно, точно. Да ведь наш отдел и недели бы не просуществовал, если бы я не вел его за руку.

— В таком случае не отпускай эту руку, — сказал Браун.

— Преступность сразу же расцвела бы пышным цветом, — невозмутимо продолжал Хэвиленд. — Город целиком оказался бы во власти мелких жуликов и всякого ворья.

— Роджер Хэвиленд — Защитник Народа, — сказал торжественно Браун.

— Да, я таков, — скромно признался Хэвиленд.

— Послушай-ка, Защитник Народа, — сказал Браун. — Погляди-ка вот на эту анкету.

— А что это?

— Карточка жителя района с уголовным прошлым. — Перед ним на столе лежала картонная карточка, на лицевой стороне которой значилось:

ИМЯ: Фредерик Дойч (клички: Фритци, Датч, Голландец).

АДРЕС: д. 67, 4-я Саут-стрит.

ЭТАЖ: 2-й.

КВАРТИРА: 1”С”.

ИЗМЕНЕНИЕ АДРЕСА: Переехал в отель “Картер”, угол Калвер и 11-й Саут-стрит.

СПЕЦИАЛИЗИРУЕТСЯ: В мошенничестве.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК: 87-й.

НАЗВАНИЕ ТЮРЬМЫ: Находится на свободе.

— Ну, как ты смотришь на такого кандидата?

— А что тут смотреть? — спросил Хэвиленд.

— Это профессиональный мошенник, — сказал Браун.

Он подал Хэвиленду картонный квадратик. По старой полицейской привычке тот тщательно осмотрел карточку.

— Она мне ни о чем не говорит, — изрек он наконец.

— А ты переверни и посмотри с обратной стороны.

На оборотной стороне была приклеена фотография довольно молодого сухощавого мужчины, кроме того, был указан его возраст (тридцать один год), рост, вес и особые приметы. В графе “Примечания” было впечатано:

“Молод, но довольно искусен в азартных играх и шулерстве. Приемы меняются в зависимости от обстановки. Работает в одиночку или с напарником, однако, напарника ни разу не удалось задержать. Отсидел по приговору суда 18 месяцев. По отбытии срока выпущен и в настоящее время находится на свободе”.

— Подходит, — сказал Хэвиленд.

— Почему он меня особенно заинтересовал — дело в том, что он, так сказать, мастер на все руки, — сказал Браун. — Вот, возьми, например, обычного мошенника, так тот чаще всего придерживается какого-то одного, хорошо отработанного приема. А этот парень меняет и приемы, и игры. Точно так же, как тот, которым занимается сейчас наш восемьдесят седьмой участок. И должно быть, он очень осторожен — промышляет этим чуть ли не с детства, а влип только один раз. Браун ещё раз внимательно оглядел карточку. — И какой только болван составляет их? Ведь тут нужно было бы по крайней мере указать, где он “ломал” свой срок и на чем именно попался.

— А какая тебе разница? — безразлично поинтересовался Хэвиленд.

— Так должен же я знать, с кем имею дело, — сказал Браун.

— Зачем?

— А затем, что я сейчас собираюсь в отель “Картер”, где, надеюсь, и заберу его.

Глава 8

Отель “Картер” оказался на поверку довольно грязной дырой.

Однако, с другой стороны, для тех его обитателей, которые только недавно перебрались сюда со Скид-Роу, он наверняка казался величавым и роскошным, не уступая в блеске “Уолдорф-Астории”.

Все зависит от того, с какой позиции вы его рассматриваете.

То есть, если вы стоите на тротуаре перекрестка Калвер-авеню и 11-й Южной и, если к тому же идет дождь, а вы к тому же полицейский, которому предстоит произвести арест преступника, то отель “Картер” вполне может показаться вам грязной дырой.

Браун тяжело вздохнул, поднял воротник своего плаща, заметив про себя, что сейчас он наверняка смахивает на частного детектива, и только после этого всего вошел в вестибюль отеля.

Там сидел какой-то старик в потертом и засаленном кресле, отрешенно глядя на идущий за окном дождь и, наверное, вспоминая, как целовался он когда-то с какой-нибудь Марджори Морнигстар под кустом сирени. В вестибюле стоял тяжелый неприятный запах и Браун подозревал, что и этот старик внес немалый вклад в атмосферу вестибюля.

Он постарался не замечать этого запаха, как он уже давно перестал ощущать скрытую под пиджаком кобуру своего револьвера, и направился к дежурному.

Дежурный смерил его равнодушным взглядом и следил теперь за тем, как к нему приближается посетитель, пересекая вестибюль по диагонали. Ранняя апрельская муха, не вполне оправившись от зимней спячки, делала нерешительные круги над столом. Рядом со столом на полу стояла медная плевательница, сплошь покрытая неловкими плевками. Запах, стоявший в вестибюле, был запахом хронической неряшливости и общего разложения. Браун подошел к столу, и уже раскрыл было рот.

— Я прямо скажу тебе, парень, — не дал заговорить ему дежурный. — Черномазых мы тут у себя не принимаем.

Браун и бровью не повел.

— Значит, нельзя, да? — переспросил он.

— Не допускаем.

Дежурный этот был довольно молодым человеком, но явно уже начинал лысеть, несмотря на свои двадцать с чем-то лет. Лицо у него было прыщавым.

— Нет, не подумайте, лично против вас я ничего не имею, — сказал он. — Просто я работаю здесь, и таковы у нас правила.

— Очень приятно, что вы лично против меня ничего не имеете, — сказал с улыбкой Браун. — Да все дело в том, что я и не прошу ни о чем.

— Что? — сказал дежурный.

— Нет, конечно же, вы и сами должны понять, что я мог бы только мечтать о том, чтобы снять комнату в вашем отеле. Я ведь только что прибыл с хлопковых плантаций Юга, где мы там удобряем поля человеческим дерьмом. А жил я там в протекающей фанерной конуре, и сами понимаете, каким дворцом должен показаться этот ваш великолепный отель такому человеку, как я. Думаю, что я просто не перенес бы такой роскоши, разреши вы мне поселиться в одном из ваших апартаментов. Да что там — даже просто постоять тут в вашем холле для меня все равно что побывать чуть ли не в раю.

— Ладно, ладно, — сказал дежурный, — знаю я ваши шуточки. Все равно никакого номера ты тут не получишь. И скажи ещё спасибо, что я так тебе открыто говорю.

— Конечно, спасибо, — сказал Браун. — Примите покорнейшую благодарность, идущую из самой глубины сердца жалкого сборщика хлопка. У вас живет человек по имени Фредерик Дойч?

— А кому это нужно знать? — спросил дежурный.

— Мне это нужно знать. Мне, жалкому сборщику хлопка, — сказал самым униженным тоном Браун, заискивающе улыбаясь.

Потом он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, раскрыл его и предъявил жетон детектива.

Дежурный растерянно замигал. Браун продолжал улыбаться.

— Я просто пошутил насчет снятия номера, — сказал дежурный. — У нас тут сколько угодно негров.

— Да, я готов держать пари, что их тут у вас просто битком набито, — сказал Браун. — Так числится здесь у вас в журнале человек по имени Дойч или нет?

— Что-то не припоминаю такого, — сказал дежурный. — Он здесь проездом?

— Он постоянный жилец, — сказал Браун.

— Среди наших постоянных жильцов нет никаких Дойчей.

— Покажи-ка мне список жильцов.

— С удовольствием, но там нет никого с фамилией Дойч, Своих постоянных жильцов я всех помню.

— Все равно покажи список, ладно? — сказал Браун. Дежурный вздохнул и достал из-под полки журнал регистрации постояльцев. Он повернул его так, чтобы Брауну было удобнее читать фамилии. Браун бегло провел пальцем по списку.

— А кто такой Фрэнк Даррен? — опросил он.

— Что?

— Фрэнк Даррен, — Браун ткнул пальцем в заинтересовавшую его фамилию. — Вот этот.

— Этот, — дежурный пожал плечами. — Нормальный парень. Один из наших постояльцев.

— И давно он тут у вас?

— Уже года два, пожалуй. Даже, наверное, немного побольше.

— И он, снимая тут номер, записался как Даррен?

— Конечно.

— А как он выглядит?

— Довольно высокий парень, немного сухощавый. Голубые глаза, длинные волосы. А в чем дело?

— Он сейчас у себя?

— Думаю, что да. А в чем дело?

— В каком номере?

— В триста двенадцатом, — сказал дежурный. — А разве вы не спрашивали о человеке по фамилии Дойч?

— Спрашивал, — сказал Браун. — Дайте-ка мне ключ от триста двенадцатого.

— Зачем это? Для того чтобы ворваться в номер, вам сначала нужно будет получить ордер на…

— Если вы вынудите меня тащиться сейчас к себе за этим ордером, — очень мягко сказал Браун, — то по пути туда я прихвачу с собой ещё кое-кого, задержанного мной за нарушение статьи 514 Закона штата, которая гласит, что “воспрепятствование гражданину равноправно пользоваться услугами любых учреждений и предприятий сферы обслуживания по расовым мотивам, то есть из-за различия в цвете кожи…”

Не дослушав до конца, дежурный поспешно выложил перед Брауном ключ.

Браун кивнул, взял ключ и направился к лифту. Там он нажал на кнопку вызова и принялся ждать, пока кабина его доползет до первого этажа. Когда, наконец, её двери раскрылись, из кабинки выпорхнула горничная, которая, обернувшись, игриво подмигнула лифтеру.

— Третий, — сказал Браун.

Лифтер молча уставился на него.

— А вы уже видели дежурного?

— Да, я уже видел дежурного и дежурный видел меня. А теперь кончай трепаться и запускай свою колымагу.

Лифтер сделал шаг в сторону, пропуская в кабину Брауна.

“Конечно, Даррен может вполне спокойно оказаться именно Дарреном, а никаким не Дойчем”, — думал он. Но элементарная логика полицейского подсказала, что если человек регистрируется в гостинице под чужим именем, то чаще всего он выбирает себе имя и фамилию с инициалами, которые соответствовали бы настоящим, особенно, если белье, чемодан или носовые платки могут быть с монограммами.

Фредерик Дойч, Фрэнк Даррен — попытка не пытка, стоит проверить. А кроме того, и в карточке у него указан этот адрес. Конечно, может оказаться, что в карточке что-то напутано. А если внесенные в неё данные верные то почему бы этому гению, который придумал все эти карточки, а потом и заполнял их, не упомянуть о таком мелком факте, как-то, что зарегистрирован он там под чужим именем и под каким именно?

Браун терпеть не мог небрежной работы, а особенно небрежной полицейской работы. Небрежность всегда крайне раздражали его. Раздражали его и медленно ползущие лифты.

Когда они добрались кое-как до третьего этажа, он не сдержался.

— А это не отражается вредно на ваших барабанных перепонках? — спросил он лифтера.

— А что должно вредно отражаться на моих барабанных перепонках, — переспросил тот.

— То, что вам тут так часто приходится преодолевать звуковой барьер, — сказал Браун и вышел из лифта.

Он выждал, пока двери лифта снова закроются за ним. Глянув на две ближайшие к лифту двери, он сориентировался, в какую сторону ему нужно идти к нужному номеру.

302, 304, 306, 308, 310…

Он остановился перед дверью под номером триста двенадцать и сунул руку за отворот плаща. Вынул он её оттуда уже вооруженную служебным револьвером. Потом он левой рукой достал из кармана полученный у клерка ключ и осторожно вставил его в замочную скважину.

За дверью он уловил какое-то движение. Тогда он быстро повернул ключ и резко толкнул дверь. В номере на постели лежал мужчина, и рука этого мужчины как раз тянулась к револьверу на ночном столике.

— Советую оставить его в покое, — сказал Браун.

— А в чем дело? — спросил мужчина. Он выглядел несколько приятнее, чем на фотографии, но изменения были незначительными. Выглядел он чуть старше, скорее всего потому, что фотографировали его несколько лет назад перед отправкой в тюрьму. На нем была белая рубашка со слегка закатанными рукавами, так что были видны не снятые им запонки. Маленькая монограмма виднелась над нагрудным карманом, и можно было разглядеть, что составляли её буквы “Ф” и “Д”.

— Одевайтесь, — сказал Браун. — Нам с вами предстоит разговор в участке.

— И о чем же это нам предстоит разговаривать?

— О мошенничестве, — сказал Браун.

— Об этом вы можете забыть, — сказал мужчина.

— Вы так считаете?

— Именно так! Сейчас я чист, как сама Пресвятая дева Мария.

— И именно поэтому вы таскаете за собой револьвер? — спросил Браун.

— У меня имеется разрешение на него, — сказал мужчина.

— Вот это мы, кстати, проверим там, в участке.

— Вам для этого понадобится ордер на арест, — оказал мужчина.

— Не нужно мне никаких дурацких ордеров! — резко бросил Браун. — А теперь подымайся с этой чертовой кровати и одевайся. Да поживее, иначе я сам помогу тебе одеться. И поверь, тебе эта помощь не понравится.

— Послушайте, да какого черта…

— Подымайся, Фритци, — сказал Браун.

Мужчина испуганно посмотрел на него.

— Ведь ты Фритци, так ведь? — спросил Браун. — Или ты считаешь, что кличка “Датч” тебе больше подходит?

— Меня зовут Фрэнк Даррен, — сказал мужчина.

— А меня — Джордж Вашингтон. Ладно, надевай свое пальто.

— Послушайте, вы, приятель, совершаете ошибку, — сказал мужчина. — У меня найдутся друзья.

— И кто же они — судьи? — спросил Браун. — Или сенаторы? Кто?

— Неважно кто, — сказал мужчина.

— У меня тоже есть друзья, — сказал Браун. — Один из моих хороших друзей даже держит мясную лавку на Даймондбек. Но что из этого, даже он не сможет помочь тебе. А теперь пошли, не стоит зря терять время.

Мужчина слез с постели.

— Мне нечего скрывать, — сказал он. — Вы ни в чем не можете меня обвинять.

— Надеюсь, что это так, — сказал Браун. — Надеюсь, что ты чист перед законом, надеюсь, что у тебя и в самом деле есть разрешение на этот револьвер, и надеюсь, что на прошлой неделе ты ходил на исповедь. Но, несмотря на все это, мы сейчас отправимся с тобой в участок.

— Господи, неужели нельзя тут поговорить? — спросил мужчина.

— Нет, — сказал Браун. Он усмехнулся: — Видишь ли, они не принимают черномазых в этом отеле.

Разрешение на ношение оружия у него и в самом деле было, но выписано оно было на имя Фредерика Дойча.

Браун внимательно изучил его.

— Ну ладно, а почему ты тогда зарегистрировался здесь под чужим именем?

— Вам этого не понять, — сказал Дойч.

— А ты все-таки попробуй, вдруг пойму.

— А на кой черт? Я ведь все равно считаюсь ни в чем не виноватым, пока вы не доказали обратного. Разве есть какой-нибудь закон, который запрещает регистрироваться в отеле под чужим именем?

— Ну, если уж на то пошло, — сказал Браун, — то это можно рассматривать и как правонарушение. Согласно статье девятьсот шестьдесят четвертой использование чужого имени или адреса с целью введения в заблуждение…

— Я никого не собирался вводить в заблуждение, — сказал Дойч.

— Но я без представления каких-либо доказательств, что ты вводил в заблуждение кого угодно, могу получить вердикт…

— Ну, вот и получите, — сказал Дойч.

— А зачем? Мне, например, абсолютно наплевать на то, что ты будешь проживать под чужим именем хоть до конца жизни. Мне просто хотелось бы выяснить, почему это ты решил, что тебе следует скрываться под чужим именем.

— Вот тут-то вы и попали в самую точку, — сказал Дойч.

— Может, и попал, да только сам я как-то не заметил этого, — ответил Браун. — Так что давай, выкладывай.

— Я решил вести честную жизнь, — сказал Дойч.

— Погоди-ка минутку, — сказал Браун. — Мне, пожалуй, следует пригласить скрипичный квартет. Такие задушевные излияния требуют лирического аккомпанемента.

— Я же говорил, что вам этого не понять, — сказал Дойч, сокрушенно качая головой.

Браун вполне серьезно пригляделся к нему.

— Ладно, продолжай, — сказал он. — Я тебя слушаю.

— Я засыпался один-единственный раз, — сказал Дойч, — и было мне к тому времени двадцать четыре года. А занимался я самыми различными играми лет с шестнадцати. И тут я вдруг попался. Я отделался тогда восемнадцатью месяцами. И сидел я на Уокер-Айленде. — Дойч пожал плечами и замолчал.

— Ну и…

— Ну и мне там совсем не понравилось. Неужели это так трудно понять? Мне не понравилось сидеть в тюрьме. Провести восемнадцать месяцев среди всех этих подонков — педерасты, алкаши, наркоманы, типы, которым ничего не стоит зарубить топором собственную мать. И целых восемнадцать месяцев просидеть рядом с ними. Когда я вышел на свободу, то сразу же твердо решил, что с меня достаточно. Я сыт этим по горло и не хочу повторения всего этого.

— Ну и?

— Ну и я решил окончательно завязать. Я понимал, что если попадусь вторично, то восемнадцатью месяцами мне уже не отделаться. А третий раз — кто знает? Очень может быть, что за мной запрут дверь камеры и попросту выбросят ключи. Может, они не без основания решат, что Фритци Дойч решительно ничем не отличается от всех этих педерастов, алкашей и наркоманов.

— А ты отличаешься от них, да? — сказал Браун, и чуть заметная усмешка тронула его губы.

— Да, отличаюсь. Я с помощью жульничества обыграл очень многих, но вел себя как джентльмен, и если вы не верите этому, то и черт с вами. Занимаясь своим делом, я “передергивал” и все такое прочее, но на игру я смотрел как на самую обычную работу. И именно поэтому в игре я достиг немалых результатов.

— Наверное, и доход эта работа приносила немалый, — сказал Браун.

— Я до сих пор ношу вещи, купленные в то время, когда дела у меня шли хорошо, — сказал Дойч. — Но прикинем все остальное, и станет понятно, что это не окупается. Может, мне и удалось бы богато прожить несколько лет, но стоит ли это того, чтобы всю остальную жизнь провести среди подонков? Неужели я так хотел бы устроить свою жизнь? Вот какой вопрос я задал сам себе. Вот тогда-то я и решил завязать.

— Я тебя внимательно слушаю.

— Оказалось, что все не так-то просто, — сказал Дойч со вздохом. — Люди не очень-то любят принимать на работу выпущенных из тюрьмы парней. Вроде бы тут и удивляться нечему. Я уже достаточно насмотрелся фильмов на эту тему. Там все выглядит оптимистически, особенно, если роль этого бедолаги, который не может устроиться на работу, играет Роберт Тейлор или кто-то там еще. Он не может найти работу, потому что он только что вышел из тюрьмы на свободу. Да только у него всегда как-то так получается, что и в тюрьму-то он попал по ошибке. Преступление совершил кто-то другой, а он просто влип или даже взял чью-то вину на себя. А правда тут состоит лишь в том, что если у тебя имеется судимость, то работу найти очень трудно. Вот приходишь ты к ним, а они позвонят в одно-другое место, а там им любезно сообщают, что Фритци Дойч отбывал свое. Тут-то они и говорят тебе, мол, привет, Фритци, очень мило было с тобой познакомиться.

— И поэтому ты решил взять себе имя Фрэнка Даррена, так?

— Так, — сказал Дойч.

— И в результате этого тебе удалось найти работу?

— Я сейчас работаю в банке.

— И кем же ты там работаешь?

— Работаю охранником, — Дойч вскинул голову, чтобы увидеть, смеется ли Браун.

Браун не смеялся.

— Вот поэтому-то у меня и имеется разрешение на револьвер, — сказал Дойч. — И это никакой не треп. Уж это вы можете очень легко проверить.

— Проверить мы можем многое, — сказал Браун. — И в каком же банке ты работаешь?

— Вы что, собираетесь сообщить им мое настоящее имя? — спросил Дойч. На его лице впервые появилось выражение страха.

— Нет, — сказал Браун.

— В Первом национальном. В их филиале на Мэйзон-авеню.

— Я обязательно проверю это и проверю также разрешение на право ношения оружия, — сказал Браун. — Но тут есть ещё одна вещь.

— Что именно?

— Я хочу, чтобы кое-кто все же повидал тебя.

— Зачем это? Я ведь не обжулил ни одного человека с тех пор…

— Но кое-кто может считать иначе. Если ты и в самом деле чист, то ничего страшного не будет в том, что кто-то посмотрит на тебя.

— И это что — вы собираетесь выставлять меня где-то, для опознания? Господи, неужели мне снова придется переносить это?

— Нет, я просто попрошу потерпевших приехать сюда или ещё куда-нибудь.

— Я чист, — сказал Дойч. — Бояться мне нечего. Просто мне не хочется снова иметь дело с полицией.

— Почему?

Дойч очень внимательно пригляделся к выражению лица Брауна.

— Там всегда полно всяких подонков. — Он помолчал и с тяжелым вздохом добавил: — А я уже давно решил перестать быть подонком.

Убийство проявляет склонность вырываться на свободу, а сегодняшний день был очень хорош для убийства.

Писатели, которые пишут детективные истории, обязательно приурочили бы убийство именно к такому дню, когда с самого утра льет нудный дождь, небо окрашено в самые мрачные краски. Буксиры на реке Харб издавали какие-то особенно заунывные вопли, а обычно веселые детские площадки на противоположном берегу реки были пусты и неприветливы, да и сама река в обрамлении черного от дождя асфальта выглядела достаточно мрачно.

Драматурги, которые сочиняют сценарии детективных фильмов, обязательно удержали бы камеру на этих пустых детских площадках, на набережных, на мокрых ступеньках, спускающихся к самой воде. А нас звуковых дорожках пленки обязательно запечатлелись бы долгие гудки буксиров, шум дождя и монотонный звук ударов волн о прогнившие сваи набережных.

Камера не удержалась бы и от крупных планов и уж обязательно в одном из этих крупных планов внезапно появилась бы рука с растопыренными пальцами, внезапно возникающая из глубины.

А вслед за рукой появилось бы и все тело, а вода тихонько колыхала бы его, пока оно безжизненно не замерло бы на мелководье вместе с другим городским мусором. Набившие руку писатели описывали бы все это или снимали с размахом и всякими стилистическими ухищрениями; а день сегодня выдался просто как специально созданный для людей их профессии.

Люди из 87-го полицейского участка писателями не были. Просто они поняли, что у них на руках ещё одно дело о всплывшем утопленнике.

Глава 9

Татуировка была явной ошибкой.

Мэри-Луиза Прошек имела почти точно такую, же татуировку. И она тоже размещалась на тыльной стороне ладони, между большим и указательным пальцами. В тот раз татуировка представляла собой сердечко, внутри которого было вытатуировано “МИК”.

“МИК” и сердце. Мужчина и любовь.

Дело в том, что ещё одна категория писателей на протяжении веков создавала легенду о, сердце, легенду, превратившую этот добропорядочный насос, перегоняющий кровь, в некое средоточие эмоций, отделив таким образом любовь от ума и приписав массу благороднейших качеств этому комку мышц.

Правда, могло бы получиться и кое-что похуже. Они, например, вполне могли сосредоточить свои усилия и на печени. В конце концов, с таким же успехом они могли бы превратить в цитадель любви любой другой внутренний орган. Писатели ведь отлично знают свое дело.

Форма сердца легко изображается графически, символ этот легко узнаваем, и его легко навязать в качестве предмета восхищения. Глаза, уши, нос и, наконец, мозг — все эти органы и части тела, с помощью которых мы видим, слышим, принюхиваемся и познаем другого человека, то есть все органы, с помощью которых другой человек становится неотъемлемой частью вашей личности, такой же важной, как, например, сама ваша способность мыслить, — все это отбрасывается в сторону и не принимается во внимание. Да, у святого Валентина совсем неплохой специалист по рекламе.

Второй утопленник также оказался лицом женского пола.

У неё также была обнаружена татуировка на коже руки между большим и указательным пальцами. Татуировка эта изображала сердечко. И внутри этого сердечка было вытатуировано слово. И слово это тоже состояло из трех букв “НИК”.

Да, совершенно очевидно, что татуировка эта была ошибкой. Несомненно, что тот мужчина или женщина, которому было уплачено за это украшение на коже, допустил ошибку. Наверняка, ему было поручено выколоть внутри сердечка слово “МИК” и таким образом как бы впечатать мужское имя в саму плоть девушки. А он напортачил. Наверное, он был в тот-момент пьян, а может быть, устал, а скорее всего, просто наплевательски отнесся к своей работе — вы ведь и сами знаете, что бывают такие люди — они не гордятся своим трудом.

Но как бы там ни было, а имя получилось не то. На этот раз вышло не “МИК”, а “НИК”. Должно быть, мужчина, который бросил после этого девушку в реку, был просто вне себя от злости.

Да и кому может нравиться, если знак его фирмы пишут с ошибкой.

По замыслу это было соединение приятного с полезным.

Сама идея не очень-то нравилась Ставу Карелле. Он уже успел пообещать Тедди встретить её в центре ровно в восемь часов вечера, а звонок из ателье, в котором делали татуировки, раздался за пятнадцать минут до назначенного часа свидания, и не оставалось никакой возможности, чтобы предупредить её. Позвонить он ей, естественно, не мог, потому что телефоном жена Кареллы никогда не пользовалась. В таких случаях он обычно, вопреки существующим правилам, нередко направлял к дому патрульную машину, поддерживающую радиосвязь с участком, только для того, чтобы вручить Тедди записочку.

Комиссар полиции, хотя и считал Кареллу очень хорошим полицейским, наверняка не одобрил бы эту сверхплановую деятельность патрульных машин. И поэтому Карелла, несмотря на всю свою открытость, никогда о ней не говорил.

Сейчас он стоял на углу под часами на здании банка, стараясь укрыться от дождя под парусиновым тентом над входом в банк.

Он надеялся, что на этот раз дело обойдется без попыток ограбления банка. Уж чего ему меньше всего хотелось на свете, так это заниматься предотвращением попытки ограбления банка во внерабочее время, да ещё в тот момент, когда он ждет свидания с самой прекрасной женщиной в мире.

Естественно, свободным от службы он мог считать себя чисто условно. Полицейский — и он прекрасно знал это — считается занятым на службе все двадцать четыре часа в сутки всех трехсот шестидесяти пяти дней обычного года и трехсот шестидесяти шести високосного.

Именно поэтому ему и предстояло навестить сейчас ателье татуировщика и, следовательно, он не мог считать свой рабочий день завершенным, пока он не сходит туда, а потом ещё предстояло сообщить по телефону дежурному в участок о результатах своего визита.

Итак, он надеялся на то, что в эти минуты не будет предпринята попытка ограбить банк, а также на то, что дождь, в конце концов, прекратится, потому что эта промозглая сырость пронизывала до костей и вызывала боль в давно заживших ранах. Подумать только, у него уже есть старые раны.

Мысли о боли в ранах он попытался отодвинуть подальше и сосредоточиться на чем-нибудь приятном. А самое приятное для Кареллы было думать о своей жене. Он понимал, что в этом было что-то безнадежно мальчишеское. Но он любил, любил её всегда, и это было раз и навсегда установленным фактом, и он совсем не собирался что-нибудь предпринимать с целью изменения существующего положения. Вполне возможно, что были где-то на свете женщины красивее её, но такие женщины что-то не попадались ему на жизненном пути. Возможно, что они могли быть нежнее, утонченней, а возможно, и более страстными. Но, честно говоря, он сомневался в этом. А простая истина заключалась в том, что она была приятна ему во всех отношениях. Черт побери, до чего же ему бывает приятно с ней! Он никогда не уставал любоваться её лицом, которое умело превращаться в тысячи самых различных лиц, и каждое из них при этом было по-своему прекрасно.

При полном параде, сияя великолепными карими глазами, с удлиненными и накрашенными ресницами, с этими полными губами, четкие линии которых подчеркивались помадой, она была одним существом — и он любил эту старательно подчеркнутую красоту, тщательно уложенные волосы и чуть тронутое пудрой лицо.

А по утрам она могла быть совершенно иной. Теплая ото сна, она открывала вдруг глаза и улыбалась ему. Лицо её, лишенное всякой косметики, было в этот момент таким доверчивым, губы её были чуть припухшими, а пряди иссиня-черных волос черными змеями растекались по подушке, а тело было желанным и податливым. Он любил её и в этом состоянии, любил её легкую улыбку, блуждающую на губах, любил и внезапную настороженность во взгляде.

Да, лицо её было тысячей самых различных лиц. Спокойное и задумчивое, когда они шли вдвоем по пустынному берегу босиком, когда только мерный гул разбивающихся, о дальние рифы океанских волн доносился со стороны моря — звук, который она не могла услышать, погруженная в свой безмолвный мир. В приливе гнева её лицо могло моментально перемениться. Черные брови хмурились, глаза становились матовыми, губы обнажали ровные белые ряды зубов, а тело напрягалось подобно туго натянутой струне, как бы красноречиво повествуя о тех гневных тирадах, которые она не могла швырнуть в лицо собеседнику, поскольку не могла говорить, кулаки судорожно сжимались. Или взять, например, слезы, которые тоже совершенно изменяли её лицо. Плакала она не часто, но если уж плакала, то всегда самозабвенно. Казалось, что будучи уверенной в своей красоте, она не боялась того, что лицо её вдруг окажется искаженным горем.

Многие мужчины мечтают о том дне, когда корабль их причалит в родной гавани.

Корабль Кареллы уже оказался в такой гавани — и гавань эта сияла тысячей различных лиц.

Случались, конечно, моменты, как, например, сейчас, когда он подумывал о том, что крейсерская скорость его корабля заметно упала и неплохо, если бы она была побольше на пару узлов. На часах уже было двадцать минут девятого, а она пообещала прийти ровно в восемь и, хотя ему никогда не надоедало мысленно любоваться её образом, он все-таки предпочел бы материальное его воплощение…

Он заметил её сразу же. И на этот раз он ничуть не удивился тому, что с ним способно сделать одно только её появление. Он уже успел привыкнуть к тому, что сердце начинало биться в учащенном ритме, а на лице совершенно автоматически появлялась улыбка. Она его ещё не успела разглядеть и он следил за ней из своего укрытия и даже испытывал некоторую неловкость от того, что наблюдает за ней как бы исподтишка. Надо же!

На ней была черная юбка с красным свитером, поверх которого было накинуто вязаное полупальто, черное с красной оторочкой. Полупальто это было распахнуто и едва достигало колен. У неё была очень женственная походка, в которой не было ничего наигранного. Она шагала очень быстро, потому что опаздывала и до него доносился стук каблуков её черных лакированных туфель. С некоторым чувством затаенного превосходства он наблюдал за тем, как даже под дождем мужчины приостанавливались и провожали взглядами его жену.

Заметив его, она сразу же перешла на бег. Он никак не мог понять, почему у них получалось так, что даже самая короткая разлука казалась им страшнее долгих лет в какой-нибудь строгой тюрьме. Как тут ни поворачивай, отрицать этого было нельзя. Она бросилась в его распахнутые объятья и он не смог удержаться, чтобы не поцеловать её, и плевать ему на всех прохожих. Пусть снимают с них сейчас какую-нибудь трогательную сцену для фильма под названием “Любовь в джунглях”.

— Ты опоздала, — сказал он. — Но только не нужно оправдываться. Выглядишь ты так великолепно, что и говорить не о чем. Нам только придется ещё заглянуть в одно местечко на несколько минут, надеюсь, ты не против?

Она вопросительно глянула на него.

— Мы зайдем тут в одно ателье, где людям делают татуировки. Парень, работающий там, говорит, будто к нему заходила женщина, похожая на Мэри-Луизу Прошек. Поскольку это можно считать служебным заданием, мы сможем поехать туда на служебной машине. А заодно это означает, что сегодня вечером тебе не придется доставлять меня домой. Умеет устраиваться твой муженек, согласись.

Тедди улыбнулась и теснее прижалась к нему.

— Машина стоит здесь прямо за углом. Нет, выглядишь ты просто великолепно. Да и пахнешь очень приятно. Что это у тебя за духи сегодня?

Тедди в ответ потерла ладонью о ладонь, как бы изображая мытье рук.

— Неужели только вода да мыло? Нет, просто невероятно! Подумать только: ты и мыло — и эта комбинация заставляет источать такой аромат. Понимаешь, дорогая, я должен забежать туда минут на пять. У меня тут в машине есть несколько фотографий этой Прошек и, может быть, этот парень узнает на них свою клиентку. А уж после этого мы наказываем в каком-нибудь уютном кабачке всякой всячины по твоему выбору. Я мог бы себе позволить и выпить чего-нибудь, а как ты на этот счет?

Тедди согласно кивнула.

— И почему это люди говорят: “Позволить себе выпить”? Если человек свободен и хочет выпить, то, что же тут позволять или не позволять? — он ещё раз пригляделся к ней. — Что-то я сегодня разболтался. Наверное потому, что безумно рад. Мы ведь уже Бог знает сколько времени не выбирались вот так куда-нибудь. Да и выглядишь ты сегодня особенно хорошо. Ты ещё не устала от этих моих восторгов?

Тедди отрицательно покачала головой и даже в этом движении таилась какая-то скрытая нежность. Он уже успел привыкнуть к её глазам и, может быть, поэтому не замечал, как этими глазами она все время посылает какой-то сигнал.

Они подошли к машине, он открыл для неё дверцу, а потом зашел с другой стороны, уселся и запустил мотор. Тут же замелькал красный огонек полицейской рации и мужской голос заполнил все тесное пространство в машине.

“Двадцать первая, двадцать первая. Сигнал номер один. На углу Силвермайн и Сороковой Северной…”

— Я проявляю сознательность и не стану его отключать, — сказал Карелла, указывая на рацию. — Может быть, какая-нибудь рыженькая красавица пытается сейчас выйти на связь со мной.

Тедди притворно нахмурилась, изображая гнев.

— По поводу расследуемого мной дела, — пояснил он.

Разумеется, подтвердила глазами она.

— Господи, до чего же я люблю тебя, — сказал он, на минутку опустив руку на её колено. Он чуть сжал пальцы, а потом снова взялся за руль.

Они медленно продвигались в потоке городского транспорта. При одной из остановок постовой наорал на Кареллу, когда тот тронулся с места, не дождавшись переключения с красного света на зеленый. Дождевик полицейского оплывал водой. Сидевший в полицейской машине Карелла внезапно почувствовал себя обманщиком.

“Дворники” на переднем ветровом стекле, поскрипывая, стирали капли дождя. Покрышки мягко шелестели по асфальту городских улиц. Весь город был затянут плотной пеленой дождя. Люди неуверенно ёжились, выходя из парадных, и торопились раскрыть зонтики. Город погрузился в какую-то серую апатию, как будто дождь вдруг положил конец всякой активности и отменил все назначенные игры жизни.

Постепенно дома с престижными квартирами оставались позади вместе с дорогими модными магазинами и возвышающимися башнями рекламных агентств, редакциями влиятельных газет и шумным весельем района, развлечений. Они въезжали сейчас в запутанный лабиринт узеньких улочек, забитых уставленными вдоль тротуаров тележками мелких маленьких торговцев, полными фруктов и овощей, а в витринах маленьких лавочек за ними виднелись связки колбас и острая итальянская снедь.

Глава 10

Ателье, в котором делали желающим татуировки, расположилось на одной из таких боковых улочек на самой границе китайского квартала, зажатое между баром и прачечной. Такая комбинация заведений выглядела довольно абсурдной. Район этот уже давно пережил период своего расцвета и если он и знавал дни славы, то они явно остались в далеком прошлом. В очень далеком. Подобно старику, больному раком, район этот привычно терпел боль и дожидался неизбежного конца — этим его неизбежным концом был проект архитектурной реконструкции города. А пока что все как-то забывали сменить ему вовремя грязные простыни. Да и чего тут особенно беспокоиться, если он все равно умрет?

Хозяином ателье оказался китаец. На вывеске значилось: “Чарли Чжен”.

— Все меня зовут тут Чарли Ченом, — пояснил он. — Знаете, знаменитый детектив Чарли Чен, как Шелока Хомса. А Чжен, Чжен. Кто такая Чжен? Вы знаете Чарли Чена, да?

— Знаю, — сказал, улыбаясь, Карелла.

— Я читай Чарли Чена. Большая детектива, — сказал Чжен. — Сам умный, а сыновья глупые. — Чжен расхохотался. — Моя сыновья тоже глупые, но я не детектива.

Это был кругленький толстый человек и, когда он смеялся, все его тело сотрясалось от смеха. У него были маленькие усики на верхней губе, толстые подвижные пальцы. Кольцо с овальным нефритом украшало указательный палец на левой руке.

— Вы детектива, да? — спросил он.

— Да, — сказал Карелла.

— Эта леди тоже полицейская детектива? — спросил Чжен.

— Нет. Эта леди — моя жена.

— О! Это очень хорошо. Очень хорошо, — сказал Чжен. — Очень красивая. А может, она хочет татуировку? Я ей на плече сделаю очень красивую бабочку. Очень красиво, когда открытая платья. Очень красивая. Очень украшает.

Тедди отрицательно покачала головой, улыбаясь.

— Очень красивая леди. Вы очень счастливый детектив, — сказал Чжен. И он снова обратился к Тедди: — Можно и желтую бабочку. Очень красиво. — Он широко раскрыл свои глаза и застыл перед ней с миной искусителя. — Каждый будет говорить: “Очень красиво”.

Но Тедди снова покачала головой.

— А может, леди нравится красная бабочка? Красное вам хорошо, да? Красивая красная бабочка, да?

Тедди не могла удержаться от улыбки.

Она продолжала, улыбаясь, отрицательно качать головой, чувствуя себя приобщенной к работе мужа, радуясь случаю, позволившему ей вместе в ним нанести визит сюда. Странно, но она совсем не представляла себе его в роли полицейского. Вся его работа, связанная с осуществлением полицейских функций, проходила как-то помимо нее, хотя он и говорил дома о своих служебных делах. Она знала, что ему там приходится сталкиваться с преступлениями и с теми, кто совершает преступления, и она часто задумывалась над тем, как он держится при исполнении этих своих служебных обязанностей. Какой он? Равнодушный? Нет, она не могла себе представить своего мужа в роли равнодушного человека. Жестокий? Нет, и этого не может быть. Строгий, суровый? Это возможно.

— Так вот — насчет той девушки? — заговорил Карелла, обращаясь к Чжену. — Когда она обратилась к вам, чтобы вы сделали ей эту татуировку?

— О, очень давно, — сказал Чжен. — Может, пять, может, шесть месяцев назад. Хорошая леди. Не такая красивая, как ваша леди, но очень хорошая.

— Она пришла одна?

— Нет. Она пришла с высоким мужчиной. — Чжен внимательно оглядел Кареллу. — Мужчина красивее вас, детектив.

Карелла улыбнулся.

— А как этот мужчина выглядел?

— Высокий. Кинозвезда. Очень красивый. Много мускулов.

— Какого цвета у него волосы?

— Желтые, — ответил Чжен.

— Глаза?

Чжен пожал печами.

— Еще что-нибудь вы запомнили?

— Все время улыбаться, — сказал Чжен. — Очень красивые зубы. Очень красивый мужчина. Кинозвезда.

— Расскажите, как это было?

— Они приходить вместе. Она держать его под руку. Она смотрела на него и у неё в глазах — звезды. — Чжен помолчал. — Совсем как ваша леди. Только не такая красивая.

— Они женаты? — Чжен пожал плечами. — А не было у неё обручального кольца на пальце?

— Я не видеть, — сказал Чжен и улыбнулся Тедди. Тедди улыбнулась в ответ. — Леди любит бабочки? Красивые черные крылья. Идемте, я покажу вам.

Он ввел их внутрь. Занавеска из разноцветных бусинок закрывала вход в заднюю комнату. Все стены были увешаны образцами татуировок. Настенный календарь с изображением голой девицы висел на стене рядом с занавешанной дверью. Кто-то из посетителей в шутку разукрасил все её тело татуировками. Чжен показал на изображение бабочки, висящее на одной из стен.

— Вот бабочка. Нравится? Выберите цвет. Любой цвет. Чжен все сделает. Я сделаю её вам на плече. Очень красиво.

— Расскажите мне все-таки, как было с этой девушкой, — сказал с мягкой настойчивостью Карелла.

Тедди с любопытством глянула на него. Ее мужу явно нравился тот шутливый разговор, который происходил между ней и Чженом, но он не забывал при этом о цели их прихода сюда. Он пришел сюда с намерением отыскать след, который мог бы навести его впоследствии на человека, который убил Мэри-Луизу Прошек. И она вдруг поняла, что если этот шумливый диалог станет уводить его в сторону от цели, муж её способен в довольно резкой форме положить ему конец.

— Они пришли сюда вместе. Он сказал, что девушка хочет татуировку. Я показал им образцы на стенах. Я хотел продать им бабочку. Но они не захотели. Бабочку я сам нарисовал. Очень красивая. Я сделал бабочку одной леди. Но на спине, у самого копчика. Очень красиво. Но никто не видит. А на плече хорошо. Я предлагал им бабочку, но мужчина сказал, что он хочет сердце. Она сразу сказала, что хочет сердце тоже. Звезды в глазах, понимаете? Большая любовь — великое дело, в комнате светлеет. Я показал им оольшое сердце. У меня есть очень красивые сердца, очень сложные, разные цвета.

— Но большого сердца они не захотели?

— Мужчина хотел маленькое сердце. И показал где. — Чжен развел большой и указательный пальцы. — Здесь. Очень трудно. Кожа трудная. Иголка может попасть глубже, чем нужно. И очень болезненно. Чувствительное место. Он сказал, что хочет здесь. Она сказала, что если он хочет здесь, то и она тоже хочет здесь. Глупо.

— А кто сказал, какие буквы нужно вытатуировать внутри?

— Мужчина. Он сказал вытатуировать внутри сердца буквы МИК.

— Он попросил написать внутри имя Мик?

— Он не сказал имя Мик. Он сказал буквы М, И и К.

— А что она сказала?

— Она сказала: “Да, хочу буквы М, И и К”.

— Так, продолжайте.

— Я сделал. Очень больно. Девушка стонала, он держать её за плечи. Очень больно. Чувствительное место, — Чжен пожал плечами. — Бабочка на плече хорошо, не больно.

— Называла она его по имени, пока они здесь были?

— Нет.

— А называла она его Миком?

— Она никак не называла его, — Чжен на какое-то время задумался. — Да, она говорить ему “милый”, “дорогой”… Это слова любви. Это не имя.

Карелла вздохнул. Он раскрыл плотный конверт и вытащил из него несколько блестящих фотографических карточек.

— Это та девушка? — спросил он у Чжена.

Тот внимательно пригляделся к фотографиям.

— Это она, — сказал он. — Она умерла, да?

— Да, она умерла.

— Он убил ее?

— Этого мы не знаем.

— Она любила его, — сказал Чжен, кивая головой. — Любовь — это очень хорошо. Никто не должен убивать любовь.

Тедди посмотрела на маленького круглого китайца и внезапно ей очень захотелось разрешить ему вытатуировать у неё на плече его любимую бабочку.

Карелла собрал фотографии и снова уложил их в конверт.

— А заходил ли этот мужчина ещё когда-нибудь в ваше ателье? — спросил Карелла. — Может быть, с какой-нибудь другой женщиной?

— Нет, никогда, — сказал Чжен.

— Ну, что ж, — сказал Карелла, — огромное вам спасибо, мистер Чжен. Если вам удастся ещё припомнить что-нибудь об этом деле, обязательно позвоните мне, хорошо? — Он раскрыл бумажник. — Вот вам моя визитная карточка. Просто спросите детектива Кареллу.

— Приходите ещё раз, — сказал Чжен, — спросите Чарли Чена — великого детектива с глупыми сыновьями. И приводите жену. Я ей сделаю очень красивую бабочку на плече. — Он приветливо протянул руку на прощанье, и Карелла пожал её. На какое-то мгновение глаза Чжена стали серьезными. — Вы очень счастливый, — сказал он. — Вы не очень красивый, а леди очень красивая. Любовь — это очень хорошо, — и он обернулся к Тедди. — Однажды вы захотите бабочку и придете ко мне. Я сделаю очень красиво. — Он подмигнул. — Муж-детектив будет очень рад. Обещаю. Любой цвет. Спросите Чарли Чена. Это я.

Он усмехнулся и склонил в прощальном поклоне голову. Карелла с Тедди вышли из ателье и направились к служебной машине, стоявшей у обочины тротуара.

— Приятный человек, правда? — спросил Карелла. Тедди кивнула. — Хотелось бы, чтобы все вели себя так. Но многие ведут себя совсем иначе. Очень многие в присутствии полицейского сразу же чувствуют себя как бы виноватыми в чем-то. Честное слово, это так, Тедди. Они сразу же начинают считать, будто их в чем-то подозревают, и поэтому они немедленно переходят к обороне. По-видимому, это происходит потому, что у каждого из них есть что-нибудь на совести. Ты проголодалась?

Тедди тут же изобразила на лице выражение умирающего от голода.

— Поищем что-нибудь здесь рядом или ты предпочла бы добраться до центра?

Тедди указала на землю под ногами.

— Значит, здесь?

Она кивнула.

— Китайский ресторанчик?

“Нет”.

— Итальянский?

“Да”.

— Не следовало бы тебе выходить замуж на парня итальянского происхождения, — изрек философски Карелла, — каждый раз, когда такой парень есть что-нибудь в итальянском ресторане, он никак не может удержаться от того, чтобы не сравнивать подаваемые ему спагетти с теми, которые готовила ему его мамаша. И ему тут же начинает не нравиться то, что он ест в данный момент, а потом недовольство это автоматически распространяется и на его собственную жену. А там, и оглянуться не успеешь, как он уже возбуждает дело о разводе.

Тедди пальцами растянула глаза так, что они превратились в узенькие щелочки.

— Совершенно верно, — сказал Карелла. — Тебе следовало бы выйти замуж за китайца. Правда, в этом случае тебе пришлось бы воздерживаться от посещения китайских ресторанов. — Он улыбнулся. — Все эти разговоры о еде только разжигают во мне аппетит. Что ты скажешь об этом местечке, которое мы только что прошли?

Они быстрым шагом вернулись назад, и Карелла заглянул внутрь сквозь стекло витрины.

— Народу вроде немного, — сказал он, — да и выглядит довольно чисто. Ну как, решимся?

Тедди взяла его под руку и они торжественно вошли в ресторанчик.

Что касается чистоты, то это, может, и не было самым ухоженным местом на всем белом свете. Несмотря на свой наметанный взгляд, Карелле трудно было, заглянув в запотевшее оконное стекло, сразу определить, насколько чисто в помещении. И очень может быть, что народу здесь было маловато как раз потому, что кормили здесь не очень-то изысканно. Но для них сейчас это уже не играло особой роли, потому что к этому моменту и Карелла, и Тедди проголодались до такой степени, что, пожалуй, съели бы даже и саранчу, если бы только им её подали.

Столики здесь были застелены приятными клетчатыми скатертями и на них горели свечи, вставленные вместо подсвечников в старые винные бутылки, на которых образовались живописные подтеки из стеарина. В зале имелся длинный бар, расположенный вдоль одной из стен зала. Зеркальная стена за ним была заставлена разнообразными бутылками с янтарной жидкостью.

В ресторане имелась телефонная будка и Карелла, которому предстояло ещё позвонить в участок и сообщить о результатах посещения ателье, сразу заметил это.

Официант, который подошел к их столику, казалось, был искренне рад их приходу.

— Выпьете что-нибудь перед тем, как сделать заказ? — спросил он.

— Два мартини, — сказал Карелла. — С маслинами.

— Хотите сейчас ознакомиться с меню или позже, сэр?

— Пожалуй, можно и сразу посмотреть, — сказал Карелла.

Официант подал каждому по меню. Карелла бегло просмотрел его и отложил в сторону.

— Боюсь, что я делаю первый шаг на пути к разводу, — сказал он. — Я выбираю спагетти.

Пока Тедди рассматривала меню, Карелла оглядел зал. Какая-то пожилая пара спокойно обедала за столиком подле телефонной будки. В обеденном зале больше никого не было. У бара сидел мужчина в кожаном пиджаке. Перед ним стояла наполненная до краев рюмка и стакан воды. Мужчина этот смотрел, не отрываясь, на зеркальную стену бара. Взгляд его был прикован к Тедди. Бармен за стойкой смешивал заказанные Кареллой мартини.

— Я так голоден, черт побери, что готов сожрать даже бармена, — сказал Карелла.

Когда официант вернулся и поставил перед ними стаканы, Карелла заказал себе спагетти и спросил Тедди, что она выбрала. Та показала пальцем на строчку в меню и это оказались тоже спагетти. Карелла заказал две порции спагетти. Когда официант скрылся, они подняли стаканы, с улыбкой глядя друг на друга.

— Пью за корабли, причаливающие к нашей гавани, — сказал Карелла.

Тедди удивленно вскинула брови.

— За корабли, груженные всеми богатствами Востока, — продолжал он, — пахнущие восточными пряностями и плывущие под шелковыми парусами, расшитыми золотом.

Она продолжала следить за ним с выражением изумления на лице.

— Это означает, что я пью за тебя, дорогая, — пояснил наконец он и лицо её моментально просияло улыбкой. — Честно говоря, если уж от чего и мог бы отказаться этот город без всякого для себя ущерба, так это от романтически настроенных полицейских, — проговорил он и, отпив немного мартини, поставил стакан на стол. — Мне, дорогая, нужно срочно позвонить в участок. Это займет, буквально одну минуту. — Он нежно прикоснулся к её руке и направился к телефонной будке, шаря на ходу в кармане в поисках мелочи.

Она глядела ему вслед.

Она любовалась его походкой, этими широкими и легкими шагами, любовалась его атлетической фигурой, с удовольствием следила за тем, как он нетерпеливо шарит в кармане, ищя мелочь, любовалась гордой посадкой его головы. Она вдруг с изумлением поняла, что даже при их первой встрече самым привлекательным в нем показалось ей именно эта его манера передвигаться. У него была удивительная четкость движений, экономная и целенаправленная. Создавалось впечатление, что он никогда не делает ненужных, лишних жестов. Он всегда точно знал, куда он движется и зачем, поэтому пребывание рядом с ним всегда вызывало в ней чувство уверенности и защищенности.

Тедди понемногу потягивала мартини, а потом вдруг сделала большой глоток.

Она не ела с самого полудня и поэтому вовсе не удивилась тому, как быстро начинает оказывать на неё свое воздействие алкоголь. Она наблюдала за тем, как муж её вошел в телефонную будку и тут же принялся быстро набирать номер. Она подумала о том, как воспримут его сообщение сначала дежурный сержант, а потом и детектив, принимающий звонки в дежурной части. Догадаются ли они, что всего несколько мгновений назад он говорил здесь о кораблях, нагруженных сокровищами? Интересно, каков он в роли полицейского? Что думают о нем другие полицейские? Она вдруг ощутила себя как бы изолированной от этой его жизни. Столкнувшись с непроницаемой стеной, окружающей, пожалуй, любую мужскую работу, она вдруг почувствовала себя одинокой и покинутой. Под нахлынувшим на неё чувством она осушила стакан.

На стол её упала чья-то тень.

Сначала она подумала, что это просто ей показалось, но, подняв глаза, она увидела, что перед ней стоит мужчина в кожаном пиджаке, тот, что ранее сидел у стойки бара. Мужчина, склонившись к ней, ухмылялся.

— Приветик, — сказал он.

Она бросила быстрый взгляд в сторону телефонной будки. Карелла стоял в ней спиной к залу.

— Чего тебе делать с этим занудой? — спросил мужчина.

Тедди отвела он него глаза и принялась рассматривать лежащую на коленях салфетку.

— Ты самая хорошенькая бабенка из всех, которые когда-либо заглядывали в эту дыру, — сказал мужчина в кожаном пиджаке. — Послушай, сплавь поскорее куда-нибудь этого своего зануду, а потом поскорее возвращайся сюда ко мне. Ну, что ты на это скажешь?

Она чувствовала, что от него несет виски. Было что-то пугающее в выражении его глаз, что-то оскорбительное в том, каким жадным взглядом oбшаривал он её тело, нисколько не скрывая этого. Она пожалела, что на ней такой облегающий свитер. Машинально она попыталась поплотнее запахнуть воротник полупальто.

— Ладно, ладно, — сказал мужчина, — тебе незачем их прикрывать.

Она снова посмотрела на него и отрицательно покачала головой, взглядом умоляя его, чтобы он ушел. Она снова глянула в сторону телефонной будки. Карелла продолжал оживленно разговаривать с кем-то.

— Меня зовут Дейвом, — сказал мужчина. — Приятное имя, не так ли? Дейв. А как тебя зовут?

Она не могла ответить ему. Но она и не стала бы отвечать, даже если бы и могла.

— Ну ладно, расслабься немного, — сказал Дейв. Он посмотрел на неё пристальней, и выражение его глаз переменилось. — Господи, до чего же ты хороша, ты хоть сама понимаешь это? Так что давай, сплавь его куда-нибудь. Избавься от него и живее возвращайся ко мне.

Тедди могла только молча покачать головой.

— Ну чего ты и словечка не выдавишь, — сказал Дейв.

Она снова покачала головой, умоляюще глядя на него.

— Я хочу услышать твой голос. Наверняка и голосок у тебя соблазнительный. Ну-ка, послушаем.

Тедди плотно зажмурила глаза. Руки её заметно дрожали. Она хотела всей душой, чтобы человек этот ушел, чтобы он оставил её в покое, чтобы он ушел до того, как Стив выйдет из телефонной будки и вернется к столу. Выпитое мартини путало её мысли и она в состоянии была думать только о том, что Стиву это не понравится, что он может подумать, будто она сама виновата в происходящем.

— Послушай, нечего корчить из себя недотрогу, можно подумать, будто ты ледышка какая-то. Уверен, что ты совсем не ледышка. Готов поспорить, что бабенка ты горячая. Так скажешь ты мне хоть что-нибудь или нет?

Она снова в отчаянии покачала толковой и тут она увидела, что Карелла повесил рубку и распахивает дверцу кабины. По лицу его блуждала улыбка, но тут он посмотрел в направлении стола, и улыбка моментально исчезла с его лица, а Тедди вдруг ощутила под ложечкой холодок страха. Карелла быстрым шагом направился к ним. Глаза его были прикованы к человеку, в кожаном пиджаке.

— Ну, не ломайся, — сказал Дейв, — чего это ты играешь в молчанку? Я ведь только…

— В чем дело, мистер? — внезапно раздался голос Кареллы.

Тедди не сводила глаз с мужа, пытаясь взглядом сказать ему, что она совсем не виновата, и надеясь, что он поймет это по выражению её лица. Но Карелла не смотрел в её сторону. Его глаза пристально следили за Дейвом.

— В чем дело? А ни в чем, — сказал Дейв, поворачиваясь к Карелле с наглой ухмылкой.

— Вы надоедаете моей жене, — сказал Карелла. — Проваливайте.

— Да? Значит, я надоедаю ей? Значит, эта маленькая леди приходится вам женой? — Он расставил шире ноги, а руки расслабленно спустил вдоль тела.

Карелла сразу понял, что человек этот нарывается на скандал и теперь не успокоится, пока не затеет его.

— Да, надоедаете, и это так же верно, как и то, что она моя жена. А теперь уползайте-ка поживей на свое место. Приятно было познакомиться.

Дейв продолжал улыбаться.

— Никуда я отсюда не уползу, — сказал он. — У нас свободная страна и я желаю остаться здесь.

Карелла пожал плечами и, отодвинув стул, сел за стол.

Дейв продолжал возвышаться над столом. Карелла положил руку на руку Тедди.

— С тобой все в порядке? — спросил он. Тедди кивнула.

— Нет, вы только полюбуйтесь на эту картинку, — сказал Дейв. — Большой, сильный и красивый муженек возвращается к…

Карелла отпустил руку Тедди и резко поднялся. На другом конце зала пожилая супружеская пара оставила свои тарелки и испуганно уставилась на них.

— Мистер, — четко выговаривая каждый слог, заговорил Карелла, — теперь вы уже начинаете чертовски надоедать и мне. Так что уж лучше…

— Я надоедаю? — сказал Дейв. — А в чем дело, я всего только стою тут и любуюсь кусочком. — И тут Карелла его ударил.

Удар получился резкий и довольно тяжелый, поскольку Карелла вложил в него всю тяжесть корпуса. Он пришелся по губам и Дейв, отлетев, попал на соседний столик. Благодаря этому он не грохнулся на пол, но бутылка со вставленной в неё свечой опрокинулась и скатилась со стола. Какое-то мгновение он приходил в себя, придерживаясь рукой на стол. Когда он выпрямился, разбитые губы у него кровоточили, но тем не менее он улыбался.

— Я очень рассчитывал, что ты именно это и сделаешь, дружок, — сказал он.

Он некоторое время молча рассматривал Кареллу, а потом резко бросился на него.

Тедди сидела, судорожно сжав на коленях руки и без кровинки в лице. Она смотрела сейчас на лицо своего мужа, и лицо это совсем не было похоже на лицо человека, которого она знала и любила. Лицо Кареллы сейчас не отражало никаких человеческих чувств, рот его превратился в горизонтальную, как бы прорезанную ножом полоску, а глаза сузились до того, что невозможно было в них разглядеть зрачки, раздутые ноздри мерно пропускали воздух в легкие. Он твердо стоял на слегка расставленных ногах. Она взглянула на его руки и они ей показались намного больше тех, к которым она так привыкла, теперь это были солидные и мощные орудия смерти, казалось, только и ждавшие своего часа. Да и все тело его изготовилось в ожидании. Она чувствовала это напряжение туго натянутой пружины. В ожидании атаки Дейва Карелла словно превратился в великолепно отлаженную и заблаговременно смазанную машину, которая только в том и нуждается, чтобы включили нужную кнопку или перевели нужный рычаг. Казалось, что все человеческие чувства покинули Стива Кареллу с того самого момента, как кулак его метнулся в сторону Дейва. Сейчас перед Тедди был отлично обученный специалист высочайшей квалификации, прекрасно знающий, что ему предстоит делать, и только ждущий того момента, когда сработает одному ему ведомый сигнал включения.

Однако Дейв не подозревал, что он будет иметь дело с машиной, и в неведении своем принялся нажимать на кнопки.

Левый кулак Кареллы попал ему в солнечное сплетение, и как только он согнулся от боли, правая рука Кареллы сокрушительным апперкотом в челюсть отбросила его на тот же стол.

С необычайной легкостью, подобно опытному бильярдисту, который только что послал шар в лузу и изготавливается для нового удара, Карелла сблизился с ним и, едва Дейв поднялся со стола, то был уже рядом с ним в выжидающей позиции.

Когда Тедди увидела, как, подымаясь с пола, Дейв схватил валявшуюся там винную бутылку, рот её беззвучно раскрылся от ужаса. Но каким-то внутренним чутьем она понимала, что это отнюдь не явилось неожиданностью для её мужа. Лицо его не изменилось ни на йоту. Он спокойно смотрел на то, как Дейв ударил бутылкой об стол. Бутылка разлетелась.

Когда Тедди увидела, что в руках у Дейва осталось горлышко с торчащими острыми осколками стекла, это напугало её до такой степени, что ей захотелось закричать, ей впервые захотелось иметь голос только для того, чтобы кричать от ужаса. Ей казалось, что муж её теперь наверняка будет изрезан, изуродован этим кошмарным оружием, она была уверена, что Дейв настолько пьян, что пойдет на все. Оцепенев от ужаса, она следила за тем, как Дейв пошел на её мужа, держа бутылочное горлышко наготове.

Однако Карелла не отступил ни на дюйм, но продолжал стоять совершенно неподвижно, выставив вперед правую руку с, растопыренными пальцами, а левая, согнутая в локте, прикрывала его бок. Дейв бросился на него, орудуя рукой, вооруженной бутылочным горлышком. На этот раз он действовал пригнувшись, метя Карелле куда-то ниже пояса. На какой-то момент на лице его отразилось крайнее изумление, когда он почувствовал, как правая рука Кареллы сжалась у него на запястье. Потом он почувствовал, что проваливается куда-то вперед и вниз.

Карелла же, рванув его на себя, одновременно уклонился от удара, перенеся корпус на правую, чуть согнутую в колене ногу и занеся над ним левую руку.

И тут левая рука Кареллы опустилась как топор. Лезвием этого топора было твердое как доска ребро ладони. Удар обрушился на плечо у самого основания шеи. Дейв взревел от боли, но Карелла снова занес руку и рубанул по другую сторону шеи. Дейв рухнул на пол ничком, руки его оказались парализованными и сам он не мог и даже не испытывал желания пошевелиться. Карелла невозмутимо стоял над ним, выжидая.

— От… отвали от меня, — с трудом проговорил Дейв. У входа в зал замер официант с вытаращенными от страха глазами.

— Позовите патрульного полицейского, — сказал ему Карелла каким-то удивительно бесцветным голосом.

— Но… — начал было официант.

— Я являюсь полицейским детективом, — сказал Карелла. — Вызовите полицейского, который патрулирует ваш район. И побыстрее.

— Хорошо, — сказал официант. — Как прикажете, сэр.

Карелла не тронулся с места, где он стоял над Дейвом. На Тедди он даже не глянул ни разу.

Когда пришел патрульный, он предъявил ему свой жетон полицейского детектива и приказал арестовать Дейва за неприличное поведение в общественном месте, не упоминая об имевшем место хулиганском нападении на полицейского детектива. Он изложил патрульному всю необходимую тому информацию и вместе с ним вышел к полицейской машине, где пробыл примерно пять минут. Когда он вернулся, пожилая супружеская пара уже успела уйти из ресторана. Тедди безмолвно поджидала его, теребя лежащую на коленях салфетку.

— Ну, как ты? — сказал он и улыбнулся.

Она все ещё испуганно поглядела на него через стол.

— Прости, пожалуйста, — сказал он. — Ей-богу, я не хотел этой заварушки.

Она понимающе кивнула.

— Да и для него самого будет лучше, если эту ночь он проведет взаперти. В противном случае он обязательно заведет драку ещё с кем-нибудь. Видишь ли, дорогая, он явно нарывался на драку. — Он немного помолчал. — А кто-то, другой мог бы оказаться изрезанным этой бутылкой.

Тедди кивнула с тяжелым вздохом.

Только что она как бы побывала на работе своего мужа и увидела его в деле. Она ещё слишком хорошо помнила эти пугающие точные движения его рук, рук, которые она до сих пор знала как очень нежные и ласковые руки.

И может быть, этот её тяжелый вздох объясняется тем, что перед ней впервые приоткрылся иной мир — мир, населенный отнюдь не милыми и воспитанными молодыми людьми, которые играют в спокойные, и приятные игры. И тогда она потянулась через стол, взяла его правую руку и поднесла её к губам. Она стала покрывать мелкими поцелуями сначала костяшки пальцев, а потом и ладонь, и Карелла вдруг с удивлением ощутил, как на руку ему капают теплые слезы.

Глава 11

Так неудачно все сложилось только потому, что Артур Браун вкладывал слишком уж немало усердия и дотошности в дело поимки своего мошенника. Не будь он таким старательным, то наверняка не напросился бы на то, чтобы подменить Кареллу, когда тот должен был присутствовать на перекличке на этой неделе.

Перекличка означала для него поездку в центр, в Главное управление полиции на Хай-стрит, а потом ещё сидение в зале с целой кучей других детективов, собранных сюда со всех полицейских участков города с тем только, чтобы смотреть на парад задержанных прохвостов всех мастей, которым предъявляются самые различные обвинения. Перекличка не представляет собой ничего интересного и обычно присутствие на ней считается нудным и бесполезным делом.

Браун же умудрился кроме того провести и свою собственную перекличку в дежурной комнате 87-го участка, куда он вызвал маленькую негритяночку по имени Бетти Прескотт и довольно громоздкого бизнесмена по имени Эллиот Джемисон. Он поочередно предъявлял им для обозрения Фредерика (“Фритци”) Дойча. Обе жертвы мошенничества с ходу сняли с Дойча все подозрения. Он не был тем человеком (а в случае с Джемисоном не был одним из тех людей), который жульническим путем выманил у них деньги. В глубине души Браун только порадовался этому. Он вежливо поблагодарил мисс Прескотт и мистера Джемисона, а потом дружески похлопал Дойча по спине и ворчливо сказал:

— Держись и дальше того же курса.

И после этого он вдруг предложил Карелле подменить его на перекличке, куда Карелла должен был ехать на следующий день.

Карелла, который относился к перекличкам как к неизбежному злу, примерно, как к той многим знакомой ситуации, когда теща вдруг объявляет, что намерена проживать вместе с вами, с превеликим удовольствием уступил ему эту честь. Так вот, если бы Карелла оказался полицейским, который любит ездить на переклички, если бы Карелла проявил большую сознательность и старание или дотошность, если бы Карелла хоть капельку верил в то, что его появление в Главном управлении полиции в эту среду может помочь делу у возможно, всё сложилось бы совсем по-иному.

Собственно говоря, Карелла на самом-то деле был вполне сознательным и весьма дотошным полицейским, но он к этому времени по уши увяз в материалах об этих всплывших трупах, а на перекличках очень редко представляют людей, разыскиваемых по обвинению в убийстве. Поэтому-то он и решил, что время его будет потрачено куда с большей пользой, если он в среду объедет побольше ателье, где делают татуировки, и поищет там человека, который поможет ему выйти на след того или тех, кто причастен к появлению этой злосчастной татуировки “НИК” на руке второго выловленного в реке трупа.

Исходя именно из этих причин, он и позволил Брау занять свое место, и это было достойно сожаления.

Это было достойно сожаления уже потому, что в среду на перекличке полицейским были представлены два высоких и очень красивых блондина.

И один из этих блондинов был как раз убийцей Мэри-Луизы Прошек и второй, пока ещё не опознанной девушки.

Однако Брауна в тот момент интересовали мошенники, а никак не убийцы.

Кареллу же привлекали ателье, где делают татуировки. Что касается Клинга, то он считался новичком среди детективов. Поэтому-то он и поехал в управление в среду вместе с Брауном.

Город снова был затянут мелким моросящим дождем и это не располагало к разговорам. Поэтому полицейские почти всю дорогу промолчали. Клинг, в основном, раздумывал о том, как бы половчее поставить в известность Клер о времени своего отпуска, а также о том, как Клер воспримет это известие. Браун же размышлял о своем мошеннике, который в одном случае работал в одиночестве, а во втором прибегнул к помощи соообщника. При этом Браун пытался предугадать, не удастся ли что-нибудь выяснить на предстоящей перекличке. Браун не гнал машину из-за мокрого скользкого асфальта и к Главному управлению они добрались только к пяти минутам десятого, поэтому к тому времени, когда лифт доставил их на девятый этаж, перекличка шла уже минут десять. Они пришпилили свои жетоны к пиджакам и беспрепятственно прошли мимо дежурного, сидевшего за маленьким столиком у входа. Дежурный ничего им не сказал. Он просто с осуждающим видом глянул на свои часы.

Когда они вошли в огромный, похожий на гимнастический, зал, где проводилась перекличка он был весь погружен в темноту. Единственным освещенным местом была возвышающаяся у дальнего конца зала эстрада.

— …третье ограбление было совершено в 1949 году, — говорил с эстрады начальник детективной службы города, поворачиваясь к теряющимся в темноте рядам стульев, на которых сидели детективы из всех участков города. — А я уж думал, что на этот раз нам удалось вылечить тебя. Альфонс, но, видимо, ты не воспринимаешь уроков жизни, — продолжал он, обращаясь на этот раз к стоявшему рядом с ним. — Так что же все-таки произошло там, на бензозаправочной станции прошлой ночью?

Мужчина, стоявший на подиуме перед микрофоном, хранил молчание. Микрофон этот был подвешен прямо перед его лицом на толстом металлическом шнуре, а полоски с отметками роста в футах и дюймах были нанесены на белой стене за его спиной. И они свидетельствовали о том, что ростом он был пяти футов и восьми дюймов.

Клинг и Браун попытались незаметно пробраться на свои места мимо возвышение с микрофоном, стараясь сделать это как можно быстрее и тише.

— Я обращаюсь к тебе. Альфонс, — сказал начальник службы. — И не обращай, пожалуйста, внимания на этих опоздавших, — добавил он саркастическим тоном, от которого Клинг занялся румянцем стыда.

— Я прекрасно слышу, — сказал Альфонс.

— Ну, так в чем же дело?

— Я не обязан отвечать вам на этих перекличках и вы прекрасно это знаете.

— Ты побывал уже на многих таких перекличках, да?

— Пару раз бывал.

— По поводу других своих ограблений?

— Ага.

— И уж наверняка надеялся, что не попадешь сюда снова из-за ограбления, так ведь?

— Мне нечего вам сказать, — сказал Альфонс. — И вам ещё предстоит доказать, что имело место ограбление и то, что совершено оно было именно мной.

— Ну, у нас с этим особых трудностей не предвидится, — сказал начальник службы. — А вот ты мог бы несколько облегчить свою участь, если бы ответил на интересующие нас вопросы.

— Без чего я всегда легко обхожусь по утрам, так это без бессмысленной болтовни, — сказал Альфонс. — Я отлично знаю свои права, так что можете воздержаться от своих вопросов, потому что я на них отвечать не собираюсь.

— Ну что ж, ладно, — уступил, наконец, шеф детективов. — Следующее дело.

Альфонс неторопливо сошел с возвышения под пристальным взглядом всех присутствующих.

Дело в том, что главная цель, которую преследовали переклички, устраиваемые в Главном управлении ежедневно с понедельника по четверг, состояла в том, чтобы дать возможность каждому детективу города хотя бы внешне ознакомиться с теми, кто совершает преступления в этом городе. Иногда на такие переклички приглашались и потерпевшие в надежде, что им удастся опознать среди задержанных того, от кого они пострадали. Однако такие удачи случались редко и чаще всего приглашения не давали никаких результатов. Бывали они редкими прежде всего потому, что пострадавший находил обычно тысячи причин, чтобы отказаться от участия в перекличке, а также и потому, что у пострадавшего находились тысячи причин не желать опознавать подозреваемого. Наименее уважаемой из этих причин, но буквально всеми признанной достаточно основательной, был страх перед местью. В общем, как бы там ни было, не очень то многие из подозреваемых оказывались здесь опознанными. Но если бы переклички проводились единственно с этой целью, то вся эта затея уже давно выдохлась бы сама собой. Но, с другой стороны, сюда собирались детективы из всех полицейских участков города, а делалось это каждое утро с понедельника по четверг включительно, следовательно, они, несмотря на крайне отрицательное отношение к этому мероприятию, получали возможность лично ознакомиться со всеми теми, кто совершил преступление всего лишь накануне. И очень многие из собравшихся внимательно приглядывались к ним. Во-первых, никогда нельзя с полной определенностью сказать, когда тебе удастся выйти на ниточку, способную привести к распутыванию дела, которым ты в настоящий момент занят. А, во-вторых, трудно заранее сказать, когда тебе может понадобиться с ходу распознать на улице преступника. А ведь такое узнавание в известных случаях может спасти тебе жизнь.

И поэтому шеф детективной службы невозмутимо продолжал свое дело, а собранные в зале детективы внимательно вслушивались в показания и ещё более внимательно приглядывались к задержанным.

— Риверхед, первое, — сказал шеф детективов, называя район города, в котором был произведен арест задержанного, и номер дела по этому району. — Риверхед, первое. Хантер Карл, тридцати пяти лет. В состоянии сильного опьянения находился в баре на Шелтер-Плейс. Вступил в ссору с барменом и швырнул стулом в зеркало. Никаких заявлений в оправдание своего поступка при задержании не сделал. Так что же там произошло. Карл?

Хантера ввели по боковым ступенькам сцены в сопровождении офицера, производившего задержание, довольно плотного и мрачного полицейского. Собственно, для того, чтобы задержать Хантера, и требовалось быть достаточно плотным, поскольку Хантер ростом превышал шесть футов и весил наверняка никак не меньше двухсот фунтов. У него были могучие широкие плечи и узкая талия. Он решительным шагом подошел к тому месту, где болтался на проводе микрофон. У него были белокурые волосы, небрежно отброшенные назад с высокого лба, резко очерченный прямой нос и глаза серо-стального цвета. Казалось, что он вышел на сцену с тем, чтобы выслушать замечания режиссера, а не каверзные вопросы офицера полиции.

— А что такого могло произойти? — ответил он вопросом на вопрос.

— Из-за чего вы поссорились? — спросил шеф.

Хантер примерился к микрофону.

— Эта тюрьма, куда мы меня прошлой ночью посадили, самый настоящий свинарник, — заявил он. — Там кто-то весь пол заблевал.

— Мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать…

— А я, черт побери, вам не какой-нибудь преступник, — выкрикнул Хантер. — Ну, поддал немного и погорячился, все верно. Но это ещё не дает вам права заталкивать меня в камеру, которая воняет чьей-то блевотиной!

— Об этом тебе следовало бы подумать до того, как совершить правонарушение, — заметил шеф детективов.

— Правонарушение? — выкрикнул Хантер. — С каких это пор выпивка считается правонарушением?

— Выпивка не считается, а вот нападение на гражданина считается таковым. Ты же ведь нанес удар бармену, так ведь?

— Ну, ладно, я и в самом деле врезал ему, — сказал Хантер.

— Это уже и есть правонарушение.

— Так я же ударил его просто кулаком, голой рукой!

— Это и есть нанесение побоев.

— Да ведь кругом сколько угодно парней, которые лупят друг друга на каждом шагу, — сказал Хантер. — И никакого преступления я тут не вижу.

— Это у тебя первый привод, так ведь? — спросил шеф детективов.

— Первый, первый, — сказал Хантер.

— Ну, значит, ничего страшного, ты скорее всего отделаешься просто штрафом. Ну, а теперь расскажи-ка нам, что там между вами произошло.

— Этот бармен назвал меня красавчиком, — сказал Хантер.

— И ты ударил его?

— Нет, тогда ещё не ударил. Ударил я позже.

— А почему?

— Он сказал что-то насчет того, что мол мы, такие рослые красавчики, обычно слабы бываем с женщинами. Он ещё сказал, что о книге нельзя судить по обложке. Вот тогда я и врезал ему.

— А зачем это тебе понадобилось швырять стул в зеркало?

— Ну, когда я ударил его, так он потом ещё и обругал меня.

— Как обругал?

— Обругал и все тут.

— Ну, нечего стесняться, мы тут наслушались всяких ругательств, — сказал шеф. — Выкладывай.

— То, чем он меня назвал, может относиться только к мужчинам с отклонениями, — пояснил Хантер. — Вот тогда-то я и бросил в него стул. Но я совсем не старался попасть в зеркало. Я хотел в него попасть. Вот сволочь! Да я могу иметь любую бабу, какую только захочу!

— И ты всегда так быстро выходишь из себя? — спросил шеф детективов.

— Обычно нет, — сказал Хантер.

— При аресте у вас была обнаружена в кармане тысяча долларов мелкими купюрами: Что вы на это скажете?

— А что вы сами на это скажете? — выкрикнул Хантер. — И когда вы собираетесь их мне вернуть? Я ударил какого-то подонка и тут же на меня набросились, ограбили, да ещё бросили в заблеванную кем-то камеру.

— А где вы взяли эту тысячу долларов? В каком банке?

— В моем банке. В том, в котором у меня открыт счет.

— И когда вы сняли их со счета?

— Вчера вечером.

— А зачем?

Хантер не торопился с ответом.

— Ну?

— Я решил предпринять небольшое путешествие, — сказал он.

Сейчас он говорил довольно тихо. Прищурившись от яркого света, Хантер пытался разглядеть лицо спрашивающего.

— И что же это за путешествие?

— Решил поразвлечься.

— Где?

— В центре.

— В одиночку?

Хантер снова задумчиво замолчал.

— Так как же. Карл? Ты собирался совершить эту вылазку один или с кем-нибудь?

— Вместе с одним человеком, — тихо сказал Хантер.

— С кем?

— С девушкой.

— И кто эта девушка?

— Ну, это уж мое дело.

— Скорее не дело, а удовольствие, — поправил его шеф детективов и все присутствующие в зале, включая Брауна с Клингом, захохотали. — И произошло что-нибудь такое, что нарушило ваши планы?

— Ничего не произошло, — сказал Хантер, раздраженный этим хохотом, недоверчиво ожидая подвоха в следующем вопросе.

— Значит вчера вечером ты снял со своего счета в банке тысячу долларов, это так?

— Да.

— И сделал ты это потому, что решил совершить небольшую прогулку со своей девушкой. И тем не менее ты вчера вечером выпивал в одиночестве в баре с тысячей долларов в кармане. А тут ещё бармен стал прохаживаться насчет того, что ты не способен удовлетворить женщину, и тогда ты сорвался и решил набить ему морду. Правильно?

— Да, совершенно верно.

— Ну, ладно. Так что же все-таки произошло? Девушка дала тебе отставку?

— Это уж мое личное дело, — сердито сказал Хантер.

— Тебе девушки нравятся? — спросил шеф детективов.

Хантер вновь прищурился и изучающе посмотрел в лицо полицейскому сквозь потоки падающего на него света.

— А вам? — спросил он.

— Я-то люблю их, но сейчас спрашиваю я.

— Я тоже люблю их, — сказал Хантер.

— А та девушка, с которой ты собирался предпринять эту свою вылазку… Вы с ней дружите?

— Она красотка, — сказал Хантер с ничего не выражающим лицом.

— Но вы дружите?

— Она красотка, — повторил Хантер, и шеф детективов понял, что больше он ничего от него не добьется. Красивый высокий блондин терпеливо ждал. Клинг глядел на него и ему даже в голову не приходило связать этого человека с тем блондином, который привел Мэри-Луизу Прошек в ателье Чарли Чжена. Клинг читал отчет об этом деле, написанный Кареллой, но ум его просто не связал эти два факта.

— Следующее дело, — сказал шеф детективов и Хантер отошел от микрофона.

Уже подходя к ступенькам, ведущим со сцены, он обернулся.

— Город должен услышать об этих ваших заблеванных камерах! — выкрикнул он и спустился по ступенькам.

— Риверхед, второе, — объявил шеф детективов. — Дональдсон Крис, тридцати “пяти лет. Задержан полицейским случайно на месте преступления. При задержании Дональдсон заявил, что имеет место ошибка. Ну, как было дело, Крис?

Крис Дональдсон мог бы сойти за двойника Карла Хантера.

Когда он поднялся на сцену, даже шеф детективов изумленно пробормотал: “Да что это? Неужели близнецы?”

Дональдсон тоже был высоким белокурым красавцем. Если бы среди сидящих в зале детективов был бы кто-нибудь, страдающий комплексом неполноценности по поводу своей внешности, такая комбинация Хантера с Дональдсоном способна была бы довести его до нервного срыва. Вряд ли кто-нибудь мог припомнить, чтобы за все время перекличек, с самого момента возникновения этих мероприятий, хотя бы раз перед аудиторией демонстрировали себя два таких красавца, да ещё один за другим.

Дональдсон казался внешне таким же невозмутимым и уверенным в своей правоте, как и Хантер. Он сразу же направился к микрофону. По шкале роста за его спиной можно было определить, что рост его достигает шести футов и трех дюймов.

— Произошла ошибка, — сказал Дональдсон.

— В самом деле?

— Да, — спокойно ответил он. — Ни в чей карман я не залезал и даже не пытался этого сделать. Я являюсь честно зарабатывающим на жизнь гражданином. Человек, у которого был вытащен кошелек, явно указал не на виновника случившегося.

— Тогда каким же образом бумажник его оказался в кармане твоего пиджака?

— Не имею ни малейшего понятия, — сказал Дональдсон. — Разве что настоящий вор засунул его туда, когда понял, что ему угрожает раскрытие.

— Расскажи нам, что произошло, — сказал шеф детективов и добавил в сторону собравшихся: — У этого человека до сих пор приводов не имелось.

— Я ехал в метро с работы домой, — сказал Дональдсон. — Работаю я в Айсоле, а живу в Риверхеде. Я стоял, читал газету, как это делаю обычно. Человек, стоявший до этого впереди меня, вдруг неожиданно обернулся и сказал: “Где мой кошелек? Кто-то вытащил мой кошелек!”

— И что тогда?

— Вагон был набит битком. Какой-то человек, стоявший рядом с нами, сказал, что он является полицейским, и прежде чем я сообразил, что к чему, он вцепился в меня и ещё в одного мужчину. Потом он обыскал нас и нашел кошелек в моем кармане.

— А куда делся второй задержанный?

— Понятия не имею. Когда этот наш попутчик-полицейский нашел у меня кошелек, он сразу же утратил всякий интерес ко второму пассажиру.

— А ты утверждаешь, что именно второй и был карманным вором?

— Я не знаю, кто вытащил этот кошелек и кто был карманным вором. Единственное, что я знаю, так это то, что я не карманный вор. Как я уже сказал вам, я честно зарабатываю себе на жизнь.

— И кем ты работаешь?

— Я работаю бухгалтером-экспертом.

— И где?

— В фирме “Бинкс и Ледерле”. Это одна из старейших фирм в нашем городе, специализирующихся на бухгалтерской экспертизе. Я проработал в ней уже много лет.

— Ну что ж, Крис, — сказал шеф, — рассказ твой звучит довольно убедительно. Но последнее слово в этом деле остается за судьей.

— А знаете, есть на свете люди, — сказал Дональдсон, — которые не прочь возбудить дело о возмещении ущерба, причиненного неоправданным арестом.

— Но мы ведь пока не знаем, так ли уж неоправдан был твой арест, не так ли?

— Для меня это было ясно с самого начала, — сказал Дональдсон. — Я честно работаю и совершенно не желаю связываться с полицией.

— Никто не хочет с ней связываться, — философски заметил шеф детективов. — Следующее дело.

Дональдсон спустился со сцены.

Клинг смотрел на него и раздумывал над тем, можно ли верить его словам, но он опять-таки не увидел никакой связи между белокурым спутником Мэри-Луизы Прошек и человеком, который утверждал, что его ложно обвинили в карманной краже.

— Даймондбек, первое, — объявил шеф детективов. — Перейра Дженевьева, сорока семи лет, обвиняется в нанесении резаной раны своему мужу ножом для резки хлеба. Никаких заявлений при задержании не сделано. Так что же случилось, Дженни?

Дженевьева Перейра оказалась женщиной маленького роста с хитрыми голубыми глазками. Стояла она, поджав губы и сложив руки на животе. Одета она была очень аккуратно и без крикливости, единственное, что нарушало стиль её одежды, было довольно большое кровавое пятно на платье спереди.

— Я обнаружила ошибку в приводимых вами сведениях, — сказала она.

— В самом деле?

— Вы ошиблись в определении моих хронологических данных на два года. Возраст мой составляет всего сорок пять лет.

— В таком случае, простите меня, Дженни, — сказал шеф.

— А кроме того, у меня создается впечатление, что подобная фамильярность с вашей стороны в данных условиях является неуместной. Только самые близкие мои знакомые называют меня Дженни. Вам же я предложила бы пользоваться моим полным именем Дженевьева.

— Благодарю вас, — сказал шеф детективов со смешком в голосе. — Следовательно, именно так мне и следует вас именовать?

— Да, в случае необходимости обращения ко мне, — сказала Дженевьева.

— Так почему же это вы пырнули своего супруга ножом, Дженевьева?

— Я его не пыряла, — ответила Дженевьева. — Если ему причинено какое-либо ранение, то в любом случае это всего лишь небольшой поверхностный порез. Я уверена, что он очень скоро полностью восстановит свое здоровье.

— А вы отлично говорите по-английски, — сказал шеф.

— Ваша похвала, возможно, и не вполне обоснованная, — сказала Дженевьева, — воспринимается мною с благодарностью. Я всегда стараюсь избегать в разговорах заезженных клише и вульгарных выражений.

— Должен сказать, что получается это у вас отлично.

Клинг уловил и здесь нотку сарказма.

— Любой человек, проявив должную настойчивость, способен овладеть английской разговорной речью, — сказала Дженевьева. — Единственное, что для этого нужно, это прилежание. И, естественно, высокий уровень природного ума, а также ненависть к тривиальности.

— Это, например, к какой?

— Я не уверена, что так сразу смогла бы подыскать примеры. — Она помолчала. — Мне необходимо бы поразмышлять над этим некоторое время. Но взамен могу порекомендовать целый ряд популярных изданий по проблемам лингвистики, которыми я пользовалась в свое время с большой пользой для себя.

— И что же это за книги? — спросил шеф, и на этот раз не скрывая насмешки в голосе. — Английский для марсиан? Или, может, английский язык как смертоносное оружие?

— Мужчин с потугами на сарказм я нахожу вульгарными.

— А ударить собственного мужа ножом вы вульгарным не считаете?

— Я не наносила ему удара ножом. Я его всего лишь оцарапала. И я просто не понимаю, почему вы решили придать этому делу федеральные масштабы.

— А за что вы все-таки пырнули его?

— А также я не вижу, — невозмутимо продолжала Дженевьева, — достаточно основательных причин, чтобы обсуждать свои семейные дела перед сборищем необразованных варваров. — Она замолчала и потом, откашлявшись, продолжила. — И если вы соблаговолите прекратить копаться в наших семенных проблемах, я с удовольствием покину эту…

— Да, да, конечно, — сказал шеф. — Следующее дело…

Так это и продолжалось.

Когда перекличка наконец-то закончилась, Клинг с Брауном спустились вниз и закурили.

— Так тут и не оказалось нашего жулика, — сказал Браун.

— Эти переклички — вообще пустая трата времени, — изрек Клинг. Он выпустил длинную струю дыма. — А как тебе понравилась эта пара красивых подонков?

Браун пожал плечами.

— Давай побыстрее сматываться отсюда, — сказал он, — нам же ещё нужно попасть в участок.

А двое красивых подонков отделались на этот раз довольно легко, если учесть то обстоятельство, что один из них был убийцей.

Карл Хантер был признан виновным в предъявленном ему обвинении с уплатой штрафа в пятьсот долларов плюс возмещение убытков.

Крис Дональдсон был оправдан. И оба снова были выпущены на улицы города.

Глава 12

Берт Клинг ожидал неприятностей и получив их. Обычно у них с Клер Таунсенд дела шли как надо. Правда, и у них бывали ссоры, но кто посмеет утверждать, что пути настоящей любви, должны быть всегда гладкими? Фактически, особенно, если учесть нескладное начало их романа, можно просто удивляться, что любовь у них развивалась так спокойно. Самое трудное время пришлось на самый первый период, когда Клинг пытался вырвать светоч, который она держала в своих удивительно сильных пальцах. Это ему удалось. Как-то благополучно они прошли стадию спорадических встреч первого периода и быстро перешли к той стадии, которая у жуликов от литературы, занятых описанием таких вещей, называется устойчивой и прочной связью, а потом пошли ещё дальше, к так называемой стадии обручения, и теперь, если они не опомнятся, то в скором времени перейдут к супружеской жизни, а значит, и к тому кошмарному итогу, который у упомянутых выше писателей определен словами: “А потом они завели детей”.

И все это ставилось в зависимости от того, удастся ли им преодолеть тот сложный барьер, который поставил на их пути сегодняшний вечер.

И нужно сказать, что барьер этот оказался очень высоким.

Клинг постепенно познавал, может, и с некоторым запозданием, которое мешало ему хоть как-то предварительно обезопасить себя, что женский гнев страшнее адского огня.

Следует отметить, что разгневанная женщина в данном случае была ещё и довольно высока по американским стандартам. Если она и не была слишком высока для Клинга, то прочих молодых американцев не наделенных столь героической внешностью, она приводила в немалое смущение, пока в один прекрасный день не догадалась приходить хотя бы на первое свидание в туфлях на низком каблуке. Разгневанная эта женщина носила коротко подстриженные черные волосы, у неё были карие глаза, пылающие в настоящий момент от гнева, а её очень красивые, яркие губы в этот драматический момент были искривлены саркастической усмешкой. К этому следует добавить, что разгневанная женщина была обладательницей стройной, хотя отнюдь не костлявой фигуры и, честно говоря, была чертовски хорошенькой, даже несмотря на её гнев.

— Ты же знаешь, — говорила она, — что это означает, что никакого твоего обещанного отпуска у нас просто не будет и, значит, никуда мы не поедем, так ведь?

— Ничего этого я не знаю, — ответил Клинг. — И более того, я в это не верю.

— Послушай, позволь тебе заметить, что с таким безразличным видом можно разве что выписывать штраф за превышение скорости. Мы же говорим всерьез.

— Я совсем не хотел бы, чтобы все получилось именно так, как ты говоришь, — сказал Клинг, несколько удивленный тем, что спор их становится таким горячим, и одновременно думая о том, что Клер умудряется выглядеть так здорово даже в гневе, при этом он даже был бы не прочь запечатать этот прекрасный рот, чтобы у неё исчезла эта саркастическая усмешка с губ.

— Я, конечно, понимаю, что ваш восемьдесят седьмой участок просто кишмя кишит всякими там гениями, которые к тому же и по выслуге имеют превосходство над глупеньким полицейским, который только что был произведен в детективы. Но ради всего святого, Берт… Ведь ты все-таки действительно раскрыл дело об убийстве, это уж ты никак не можешь отрицать! И комиссар полиции лично выразил тебе благодарность за это, а потом своим личным приказом произвел тебя в детективы! Так что же ещё должен ты совершить только ради того, чтобы отпуск твой не совпал с экзаменационной сессией твоей невесты? Прекратить какую-нибудь братоубийственную войну? Излечить эпидемию гриппа?

— Клер, ведь вопрос не в том, что…

— Все, что ты должен был совершить, ты уже совершил, — резко бросила Клер. — Из всех идиотских дат для начала отпуска ты умудрился выбрать самую идиотскую! Из всех самых нелепых…

— Но, Клер, поверь, я тут никак уж не виноват. Понимаешь, Клер, график отпусков у нас составляет лейтенант и…

— …дату для отпуска ты выбираешь десятое июня, да это же все равно, что выбрать ванну на меху!

— Ну, хорошо, — сказал Клинг.

— Хорошо, — повторила она. — А что, интересно, ты видишь тут хорошего? Это просто безобразие! Это бюрократический произвол! Это тоталитаризм!

— Ну, хорошо, действительно, получилось чертовски неудобно, — согласился с ней Клинг. — Ну, чего ты сейчас хочешь, чтобы я бросил работу? Может, мне и в самом деле найти себе местечко где-нибудь, где заведены более демократические порядки: я мог бы стать сапожником или, например, мясником, или…

— О, да прекрати ты…

— Будь я каким-нибудь карликом, — сказал Клинг, — я мог бы, например, устроиться на работу, начиняя венские сосиски. Все дело в том…

— Прекрати, — снова сказала она, но на этот раз она уже улыбалась.

— Ну, чувствуешь себя немножечко получше? — спросил он с надеждой в голосе.

— Да меня просто тошнит, — ответила она.

— Приятная новость.

— Давай чего-нибудь выпьем.

— Предлагаю чистого рома, — сказал он. Клер внимательно посмотрела на него.

— Я вижу, ты разнервничался, шеф, — сказала Клер. — Успокойся. В конце концов, это ещё не конец света. Если уж все пойдет наперекосяк, ты, в крайнем случае, сможешь отправиться в отпуск с другой девушкой.

— Звучит очень заманчиво, — сказал Клинг, прищелкнув пальцами.

— Но в этом случае я переломаю тебе ноги, — сказала Клер.

Она наполнила два низеньких стаканчика ромом и поставила один из них перед Клингом.

— Выпьем за благополучное разрешение нашей проблемы.

— А ты уже нашла самое удачное решение проблемы, — сказал Клинг, поднося стаканчик к губам. — Другая девушка.

— Ты и думать об этом не смей! — сказала Клер.

— Скажи, пожалуйста, это верно, что экзаменационная сессия начнется не раньше семнадцатого июня?

— Это совершенно точно.

— А нельзя как-нибудь сдвинуть что-либо?

— Что, например?

— Не знаю.

Клинг вперился в донышко стакана.

— О, черт, — сказал он. — Ну что ж, выпьем за удачное решение, — и он залпом допил остатки.

Клер тоже допила ром и глазом не моргнув.

— Нам нужно хорошенько обдумать все, — сказала она.

— Сколько тебе предстоит сдать экзаменов? — спросил Клинг.

— Пять.

— И когда кончаются занятия?

— Аудиторные кончаются седьмого июня. Потом у нас будет неделя на подготовку. И только после этого, семнадцатого июня, начнутся экзамены.

— И когда же они закончатся?

— Ровно через две недели. Это будет официальным завершением семестра.

— Значит, двадцать восьмого июня?

— Да.

— Да уж, действительно, ничего не скажешь. Я, пожалуй, выпью еще.

— Выпивку пока прекратим. Нам нужны трезвые головы.

— А что, если тебе сдать экзамены в ходе последней недели аудиторных занятий?

— Это невозможно.

— Почему?

— Просто потому, что у нас это не принято.

— Но бывали в прошлом году такие случаи?

— Очень сомневаюсь.

— Черт побери, но у тебя же особые обстоятельства.

— Ты так считаешь? Берт, Женский университет означает, что это — чисто женское высшее учебное заведение. И ты считаешь, что в этом заведении можно запросто явиться в деканат и объявить им, что я прошу разрешения сдавать экзамены, начиная с третьего июня, потому что парень, который ухаживает за мной, уходит в отпуск на следующей неделе и хочет, чтобы я провела этот отпуск с ним?

— А почему бы и нет?

— Да они просто выгонят меня. У нас исключали девчонок и за меньшее нахальство.

— А я, черт побери, ничего плохого здесь не вижу. Клинг задумался, взвешивая все “за” и “против”, а затем решительно заговорил.

— Ничего не может быть плохого в том, что ты собираешься провести отпуск вместе со своим женихом, — учти, что не просто с парнем, который ухаживает за тобой, а именно с женихом, — особенно, если ты и впрямь собираешься выйти за него замуж в самое ближайшее время.

— У тебя это звучит ещё более подозрительно, чем у меня.

— В таком случае это означает только то, что у тебя на уме ещё более грязные мысли, чем у этого твоего деканата.

— Можно подумать, что твои мысли просто сверкают белизной и непорочностью.

Клинг рассмеялся.

— Это бесспорно, — сказал он.

— Все равно это не сработает.

— В таком случае налей-ка мне ещё стаканчик и мы потом погрузимся в обдумывание всяких военных хитростей.

Клер снова наполнила стаканчики.

— Итак, за военные хитрости, — произнесла она краткий тост.

Оба они опрокинули стаканчики и она снова наполнила их.

— Само собой разумеется, мы могли бы сказать им, что ты ждешь ребенка.

— В самом деле?

— Конечно. И что тебе во время сессии придется лечь в. больницу на обследование и поэтому ты вынуждена попросить у них разрешения сдать экзамены досрочно. Ну как, убедительно?

— Да уж, ничего не скажешь, — сказала Клер. — Деканат будет просто в восторге от такого известия. — Она залпом выпила содержимое стаканчика и тут же наполнила его снова.

— Не очень-то нажимай на спиртное, — посоветовал ей Клинг.

Он выпил свою порцию и знаком попросил наполнить стакан снова.

— Нам нужна сейчас ясная голова. Вернее, головы.

— А что если… — начала задумчиво Клер.

— Да?

— Нет, это тоже не годится.

— Да ты хоть скажи, а потом вместе решим.

— Нет, нет, это не сработает.

— А что именно?

— Ну, просто мне пришло в голову — а что, если бы нам и в самом деле пожениться, а потом сказать им, что мне придется пропустить экзамены, потому что я уезжаю в свадебное путешествие. Ну, как ты думаешь?

— Если ты говоришь это с целью напугать меня, — сказал Клинг, — то ничего у тебя не выйдет.

— Но я все время считала, что ты хотел дать мне возможность закончить образование.

— Именно этого я и хочу. Так что не искушай меня другими возможностями.

— О’кей, — согласилась Клер, — Ух ты, я чувствую, что ром уже ударил мне в голову.

— Покрепче держи себя в руках, — сказал Клинг.

Он некоторое время молча обдумывал что-то, потом изрек:

— Принеси-ка мне ручку и листок бумаги.

— Зачем?

— Будем составлять письмо к декану, — сказал Клинг.

— Ну, хорошо, — согласилась Клер и направилась через комнату к стоявшему у стены секретеру. Клинг проводил её взглядом.

— И, пожалуйста, не верти так задницей, — сказал он.

— А ты старайся сосредоточиться на предстоящем труде и не отвлекайся на постороннее, — сказала Клер.

— Ты не посторонняя. А кроме того, ты — труд всей моей жизни.

Клер рассмеялась и снова вернулась к нему. Она опустила ему руки на плечи, а потом неожиданно поцеловала в губы.

— Нет, знаешь, ты лучше принеси все-таки бумагу а и ручку — на всякий случай, — сказал он.

— Ладно, принесу, на всякий случай, — ответила она.

Она снова направилась к секретеру и он снова проводил её взглядом.

На этот раз она возвратилась с двумя листками почтовой бумаги и авторучкой.

Клинг положил листки на кофейный столик и задумался, вертя ручку в руках.

— А как зовут вашего декана? — спросил он.

— Какого? У нас их несколько.

— Ну того, который ведает каникулами.

— Такого у нас нет.

— А всякими разрешениями, касающимися ваших занятий?

— Энн Кейл.

— Она мисс или миссис?

— Мисс, конечно, — сказала Клер, — замужних деканов не существует в природе.

– “Дорогая мисс Кейл”, — проговорил вслух Клинг, начиная писмо. — Ну, как тебе нравится такое начало?

— Начало просто блестящее, — подтвердила Клер.

– “Дорогая мисс Кейл! Я пишу Вам по поводу моей дочери и Вашей студентки Клер Таунсенд. Мы обращаемся к Вам с просьбой разрешить ей начать сдачу экзаменов не в предусмотренное экзаменационной сессией время, а досрочно. Она могла бы приступить к сдаче экзаменов уже третьего июня и в течение недели завершить их”.

— Тебе нужно было сделаться писателем, — сказала Клер. — У тебя просто врожденный талант. Кстати, а какое у вас там предусмотрено наказание за подделку?

— Не будем сейчас об этом, — сказал Клинг и продолжил свое сочинительство. — “Как Вам, несомненно, известно, Клер — добросовестная и старательная студентка…” — Он приостановился — Это и в самом деле так?

— Да, я с первого же курса участвовала в самых различных конкурсах, причем не только спортивных, и почти всегда занимала призовые места, — сказала Клер.

— Надо же, не разглядел такого гения, — сказал Клинг и вернулся к письму. — Так, значит, “…Клер — добросовестная и старательная студентка и я полагаю, что на неё можно положиться в том смысле, что она не станет передавать содержание экзаменационных билетов другим студенткам, если получит к ним доступ досрочно. — Я никогда не посмел бы обращаться к Вам с подобной просьбой, если бы не стечение обстоятельств. Дело в том, что моя сестра собралась в турне по Западу с познавательными целями и турне это должно начаться с десятого июня…”

Турне по Западу! — восхитилась Клер.

“…десятого июня, — продолжал Клинг, — и она предложила взять с собой и племянницу. Полагаю, что подобную возможность упускать не следовало бы, поскольку тут представляется случай значительно расширить — я глубоко уверен в этом — культурный и общеобразовательный — диапазон девушки, и именно это соображение позволяет мне обратиться к Вам с просьбой несколько изменить сроки сдачи экзаменов. Надеюсь, что Вы согласитесь с тем, что полученные в этом путешествии знания, причем полученные под руководством старшей особы, могут оказаться для девочки очень полезными. Надеюсь также, что Вы не наложите запрет на это путешествие, которое так обогатит знания Вашей студентки. Глубоко уверен в том, что Вы решите вопрос положительно. Искренне уважающий Вас, Ральф Таунсенд”.

Клинг отвел руку с письмом в сторону, любуясь своим шедевром.

— Ну, что ты на это скажешь? — обратился он к Клер.

— Уверена, что ты занял бы с ним первое место в штате, — сказала Клер.

— Плевать мне на штат, — сказал Клинг. — Письмо тебе понравилось или нет?

— У моего отца нет, сестер, — сказала Клер.

— Подумаешь — легкое преувеличение, — небрежно бросил Клинг. — Но просьба изложена достаточно драматично? Берет за душу?

— Сработано просто отлично, — сказала Клер.

— Как думаешь, она попадется на крючок?

— А что нам терять?

— Терять нам нечего. Мне ещё нужен конверт.

Клер встала и снова направилась к секретеру.

— Сказано же тебе — не виляй, — крикнул он ей вслед.

— Так я же не нарочно, — сказала она, оправдываясь.

— В том-то и дело, что получается это у тебя более чем естественно, — сказал Клинг. — В том-то и вся беда.

Он принялся выводить какие-то узоры на чистом листе бумаги. Клер тем временем разыскала конверт и, возвращаясь к нему, изо всех сил старалась держать тело прямо, особенно следя за тем, чтобы не качать бедрами.

— Вот, так-то лучше, — одобрил Клинг.

— Но я чувствую себя как робот. — Она подала ему конверт, он быстро надписал на нем “Мисс Энн Кейл”. Потом он сложил письмо, вложил его в конверт, заклеил его и подал Клер.

— Ты должна вручить его завтра же, — сказал он. — И не напутай там чего-нибудь. Помни, что судьбы родины зависят от успеха твоей миссии.

— Меня сейчас больше интересует то, что ты тут намалевал, — сказала Клер, рассматривая рисунок, сделанный Клингом на чистом листке бумаги.

— Ах, это? — сказал Клинг и выпятил грудь колесом. — Я мог бы спокойно выставить это на любой художественной выставке.

На листке бумаги он нарисовал сердечко я сделал внутри него весьма незамысловатую надпись. В сердечке было написано: “КЛЕР И БЕРТ”.

— А пока будем считать, что ты заслужил поцелуй, — сказала Клер.

Награда была вручена безотлагательно. Скорее всего она поцеловала бы его и безо всякого рисунка. Однако Клинг был одновременно и обрадован, и приятно польщен. Он горячо ответил на поцелуй, и поцелуй этот окончательно лишил его возможности хоть как-то связать свои художественные упражнения с татуировкой, обнаруженной на утопленницах, выловленных из реки Харб.

Он так никогда и не понял, насколько близок он был тогда к разрешению их загадки или — по крайней мере — существенной составной части её.

Глава 13

Оказалось, что всплывший труп второй утопленницы принадлежал девушке по имени Нэнси Мортимер.

Тело её было опознано её родителями, которые по приглашению полиции приехали с этой целью из Огайо. Она была довольно простенькой девушкой тридцати трех лет, с простыми вкусами и привычками. Дом она покинула два месяца назад, уехав жить в город. При отъезде у неё было с собой две тысячи долларов наличными. Родителям она при прощании сказала, что уезжает, чтобы встретиться с другом. Если встреча эта приведет к благополучному исходу, она обязательно привезет этого друга к ним и познакомит.

Однако было совершенно очевидно, что к благополучному исходу эта встреча не привела.

Судя по заключению судебио-медицинской экспертизы, тело девушки пробыло в воде реки Харб не менее месяца.

И согласно показаниям той же экспертизы, причиной смерти девушки явилось отравление мышьяком.

В древности у арабов была такая поговорка: “Покажи и смерть и они примирятся с лихорадкой”. Собственно, и в наше время она имеет довольно широкое хождение среди арабов. Поговорка эта подходит ко множеству жизненных ситуаций и, наверное, поэтому она оказалась особенно живучей.

Приссиле Эймс доводилось видеть смерть, поэтому она, безусловно, была готова примириться с лихорадкой. В своем родном Фениксе Приссила Эймс имела удовольствие встречаться со многими мужчинами и эти встречи заставили её весьма снизить свои представления об этой половине человечества. Да, она уже повидала смерть и теперь, после довольно длительной переписки с мужчиной, адрес которого она нашла в журнальном объявлений, она чувствовала себя достаточно подготовленной к встрече с лихорадкой. И здесь её ожидал приятный сюрприз — лихорадка оказалась сладостным головокружением.

Ведь свидание с человеком, знакомым только по переписке, естественно, и должно настраивать на некоторую сдержанность и осторожность. И если вы решаетесь бросить, наконец, к чертовой матери, свой родной Феникс ради того, чтобы встретиться с мужчиной — и неважно, что вы уже видели его фотографию и что фотография эта выглядела довольно привлекательно, впрочем, она тоже выслала ему свою фотографию, сознавая, что та несколько льстит её внешности, — трудно рассчитывать на то, что вам встретится рыцарь в сияющих доспехах. Нет, к такой встрече вы просто обязаны подходить с определенной осторожностью.

А особенно это верно, если вы обладаете опытом Приссилы Эймс, которая давно уже убедилась в том, что все рыцари — ни что иное, как пустая игра романтического воображения.

И тут, Бог свидетель, пред ней предстал самый настоящий рыцарь в сияющих доспехах.

Пред ней в полном блеске предстал великолепнейший представитель мужской половины рода человеческого, добродушный белокурый гигант с широкой и открытой улыбкой, веселыми глазами и приятным голосом и при этом — сложенный как Аполлон!

В нем она встретила живое воплощение девических грез, предмет самых сокровенных своих мечтаний!

Одним словом, это был Мужчина — мужчина с большой буквы! Впечатление было такое, будто Приссилу сшибло налетевшим неизвестно откуда грузовиком.

Она спускалась по трапу самолета и тут он предстал перед ней. Он шел навстречу, широко улыбаясь, и она сразу же почувствовала, как учащенно забилось сердце, однако, в голове промелькнула мысль: “Нет, тут какая-то ошибка, это совсем не он”, хотя почти сразу же поняла, что это — он, тот самый мужчина, которого она, возможно, дожидалась всю свою жизнь.

Первый день прошел как песня — песня души. Пребывание в этом волшебном и прекрасном городе, знакомство с его улицами, непрерывным их шумом, заставило вновь ощутить необыкновенный прилив жизненных сил. Но главным образом было то, что она постоянно ощущала его близость, нежное прикосновение его пальцев к руке осторожное, но властное. Он пригласил её на ленч, а потом они пошли в её отель. А дальше он уже не выпускал её из своего поля зрения. И вот, прошло уже две недели с того первого дня, а она все ещё не могла освоиться с этой воплощенной мечтой, с магической прелестью его постоянного присутствия. Переполненная чувствами, она иногда задумывалась о том, неужели и всегда будет так, неужели всегда она будет чувствовать это легкое головокружение. Господи, да ведь она просто пьяна им!

Она стояла сейчас перед зеркалом в своем гостиничном номере, поджидая его прихода. Она сознавала, что явно похорошела за эти два дня. Волосы как будто немного потемнели, а глаза приобрели несвойственный им прежде блеск, грудь стала полней и выше, а губы приобрели более женственные очертания — и все это, благодаря ему, благодаря тому, что он сделал с ней. Она несла его любовь как доспехи, как щит с выставленным напоказ гербом.

Услышав его деликатный стук, она сразу же бросилась к двери.

Он стоял перед ней в своем темно-синем плаще, намокшая под дождем прядь волос по-мальчишески свисала ему на лоб. Она тесно прижалась к нему, и губы её потянулись для поцелуя.

— Милый, милый, — говорила она, а он нежно прижимал её к себе.

Она с восторгом ощущала запах его табака, крема для бритья и все это смешивалось с запахами промокшей под дождем одежды.

— Присс, — проговорил он, и само это слово прозвучало как ласка.

Нет, ни один человек на всем белом свете не умел произнести её имя так, как это делал он. Никто ещё никогда не произносил имя так, чтобы сразу было понятно, что это её и только её имя. Сейчас он отодвинул её на длину вытянутых рук и любовался ею.

— Ты просто восхитительна, — сказал он. — И за что только мне привалила такая удача?

Она так и не знала, как отвечать на его комплименты. Поначалу она считала, что он просто льстит ей. Но в этом мужчине чувствовалась какая-то поразительная искренность и честность, она просто по глазам его видела, что он говорит правду, и какие бы ни были у неё недостатки, она чувствовала, что мужчина этот совершенно искренне убежден в том, что она красива, умна и весьма привлекательна.

— Я, пожалуй, прихвачу с собой зонтик, — сказала она.

— Не нужно нам никакого зонтика, — отозвался он. — Такой приятный дождик, Прис, теплый дождик. Ты не против? Люблю бродить под дождем. А тем более мне будет приятно побродить под дождем с тобой.

— Как тебе угодно, — тут же ответила она, с любовью глядя на него. “Наверное, я выгляжу полной идиоткой, — подумалось ей. — Он наверняка видит это бездумное восхищение в моих глазах и, наверное, считает меня маленькой дурочкой, а не взрослой женщиной…”

— А куда… куда мы сегодня пойдем? — спросила она вслух.

— Мы отправимся в одно местечко, где можно от лично пообедать, — сказал он. — Нам предстоит сегодня длинный разговор.

— Разговор?

— Да, — подтвердил он. И, заметив, как настороженно напряглось её лицо, чуть заметно улыбнулся. Пальцы его нежно коснулись её лба и настороженность сразу же улетучилась. — И не воспринимай, пожалуйста, это чересчур серьезно, — с мягкой улыбкой сказал он. — Неужели ты не знаешь, как я люблю тебя?

— Правда? — спросила она, и в глазах её промелькнул испуг, но он тут же притянул её к себе.

— Конечно, я люблю тебя. Прис, милая Прис, если бы ты знала, как я люблю тебя! — Страх её немедленно пропал и она уткнулась лицом ему в плечо, может быть, только для того, чтобы он не разглядел блаженную улыбку счастья на её лице.

А потом они бродили под дождем. Дождь действительно оказался теплым. Он как-то мягко и незаметно завладел городом. Вода легонько всхлипывала у бетонных обочин тротуаров как девица, оплакивающая так и не появившегося любовника. Он тихо струился по стенам домов и стеклам окон, мягко прикасаясь к тротуарам, к скамейкам в парке, сейчас таким одиноким и покинутым, к едва пробившейся нежной листве деревьев, поливая живительной влагой все то, что прорастало из теплой и темной земли и с непреодолимой силой рвалось вверх, к небу. Казалось, сама природа разговаривала с Приссилой и её мужчиной на языке, древнем как само время. Дождь нашептывал что-то двум возлюбленным, которые наперекор всему шагали по улицам города, убаюканные его теплой ласковой песней.

Когда они вошли в ресторан, он снял свой плащ и стряхнул с него дождевые капли. К ним уже спешила очень хорошенькая рыжеволосая гардеробщица, и, когда он подал ей свой плащ, она приветливо улыбнулась, по-видимому, ослепленная его внешностью. Он, однако, отвернулся от неё без ответной улыбки и помог Приссиле снять пальто, а потом, перекинув его через руку, принялся озираться в поисках метрдотеля.

Метрдотель провел их в угол ресторана, где было несколько свободных столиков.

Пол зала представлял собой огромную шахматную доску из белых и черных квадратов. Стены были покрыты богатой итальянской мозаикой, через узкие высокие окна проникал слабый свет вечерних сумерек. В самом центре мраморного столика горела яркая свеча. Откуда-то со стороны бара до Приссилы доносился резкий крик попугая. Она напрягала шею, пытаясь заглянуть за огромные, тускло мерцающие сферы, похожие на аптекарские стеклянные шары, наполненные разноцветной жидкостью — пурпурной, красной, оранжевой, желтой и ярко-зеленой.

— Вам угодно будет заказать сразу, сэр? — деликатно осведомился официант.

— Принесите нам сначала чего-нибудь выпить, — ответил он. — Мне, пожалуйста, реми-мартин. А тебе, Прис? — осведомился он, обращаясь к ней.

Она была настолько поражена тем, как он небрежно, на истинно французский манер, произнес название вина, что не сразу сообразила, что он обращается и к ней.

— Что? — спросила она.

— Выпьешь что-нибудь? — повторил он с улыбкой.

— А мне просто виски, — сказала она.

— Слушаюсь, мисс, — сказал официант, — Виски для леди, и как вы сказали, что для вас, сэр?

Он глянул на официанта и она заметила, что во взгляде его промелькнуло неприкрытое раздражение. И с каким-то близким к жестокости выражением он проговорил, растягивая слова по слогам: “Р-е-м-и м-а-р-тин”, как произнес бы это человек с перехваченным горлом.

— Слушаюсь, сэр. Само собой разумеется, сэр, — поспешно проговорил официант и с поклоном попятился от стола.

Приссила не могла налюбоваться на своего мужчину, восхищаясь его смелостью, быстротой и уверенностью в себе.

— Так о чем же ты хотел, чтобы мы поговорили? — спросила она наконец.

— Сначала мы выпьем, — ответил он с улыбкой. — Нравится тебе здесь?

— Да, здесь просто великолепно. Все так непривычно. В Фениксе наверняка нет ничего и похожего.

— Это — самый замечательный город в мире, — сказал он, наклоняясь к ней. — Это — единственный город, где можно жить по-настоящему. А если ты к тому же ещё и влюблен, то никакие остальные города недостойны с ним и рядом стоять. Даже Париж. Париж всеми признан как самый подходящий город для влюбленных, но он все равно уступает этому городу.

— А ты бывал в Париже?

— Я был там во время войны, — сказал он. — Меня тогда забросили к немцам в тыл.

— Но это было, наверное, очень опасно, — проговорила она, чувствуя глупый прилив страха и одновременно понимая, что пугаться задним числом — полный идиотизм.

Он равнодушно пожал плечами.

— А вот и наше пойло, — сказал он. Официант принес заказанное ими спиртное и осторожно поставил перед каждым из них.

— Угодно вам сейчас ознакомиться с меню? — спросил он.

— Да, пожалуйста.

Официант оставил меню и на цыпочках удалился. Приссила подняла свой стакан, он — свой.

— За нас с тобой, — сказал он.

— И только?

— А это, собственно, и все, Прис, — сказал он, и снова она встретилась с его прямым и искренним взглядом. — Мы — это все, что мне нужно. — Он выпил. — Отлично.

Она выпила одновременно с ним, чувствуя, что просто по-идиотски пялится на него.

— А о чем, о чем ты хотел поговорить?

— О дате, — просто ответил он.

— О… о дате?

— Ты же знаешь, что я хочу, чтобы мы поженились, — сказал он и, внезапно потянувшись над столом, прикрыл своей рукой её руку. — Прис, ты слышала мой крик о помощи и ты откликнулась на этот зов. О, Прис, поверь мне, были буквально десятки писем, адресованных мне после этого объявления. Честное слово, я никогда раньше и не предполагал, что на свете столько одиноких жен… одиноких людей. Но из всех этих писем, да будь их даже не десятки, а тысячи, миллионы, я выбрал одно-единственное. И вот мы с тобой нашли друг друга. Да, это было нечто вроде столкновения в космосе. Прис, представь, летели себе в окружающей пустоте и мраке — и вдруг, на тебе, — столкнулись. — Он неожиданно снял свою руку с её руки и резко ударил кулаком в раскрытую ладонь левой. Этот резкий звук заставил её вздрогнуть, но — одновременно как бы и заворожил её. Он динамичен и непредсказуем, и кроме того он, несомненно, склонен к драматизации. — Вот так вот, — продолжал он, — и сразу словно что-то взорвалось, во все стороны полетели брызги огня, а потом в одно мгновение ты вдруг стала неотъемлемой частью моей жизни, и как-то сразу мне стало даже трудно представить себе, что мы можем существовать раздельно, как-то сразу мне захотелось, чтобы ты стала моей, причем сразу же и навечно. У меня есть приличная работа и ты прекрасно знаешь об этом. Можно даже сказать — хорошая работа. Может, я и не самый приятный человек в мире, но…

— Прошу тебя, — сказала она, — пожалуйста…

— …но работаю я хорошо и я смогу позаботиться о тебе и обеспечить тебе безбедное существование. Прис, ты ведь и приехала сюда, в этот город, лишь ради того, чтобы отыскать меня. И благодаря этому мы нашли друг друга, Прис. И я не хочу мучиться ожиданием дальше. Просто не желаю ждать ни минуты.

— К чему… к чему ты клонишь? — спросила она.

— Я хочу прямо сейчас же услышать собственными ушами, что ты согласна выйти за меня замуж.

— Ты же и сам знаешь, что я согласна, — ответила она и, потянувшись через стол, взяла его руку.

— Значит, завтра же, — сказал он.

— Что…

— Завтра. — Она пристально вгляделась в его глаза.

Глаза у него сияли. Рот его казался сейчас нежным и ласковым.

— Хорошо, — тихо сказала она.

— Вот и прекрасно. — Он радостно усмехнулся. — Черт побери, — сказал он, — я чувствую, что просто должен сейчас же расцеловать тебя. — Он рывком поднялся со своего места, обошел вокруг стола и поцеловал её как раз в тот момент, когда к столу направлялся официант, чтобы принять у них заказ. Официант не решился даже предупредительно кашлянуть. Он просто стоял и глядел на то, как они целуются. Как только они перестали целоваться, он задал свой вопрос.

— Угодно ли… э-э-э… угодно ли вам ещё чего-нибудь? — спросил он.

Они дружелюбно рассмеялись и сделали заказ.

— Я чувствую себя просто великолепно, — сказала она.

— А я — на верху блаженства, — признался он. — Мне кажется, что я сейчас справился бы со всем городом голыми руками. Знаешь, Прис, когда ты рядом, у меня такое чувство, будто мне все подвластно. Все на свете!

— Мне… мне очень приятно, что ты именно так чувствуешь.

— И знаешь почему это так? Потому что ты любишь меня, и эта любовь придает мне силы.

— Я… я тоже чувствую себя сильнее, — сказала она.

— А сильно ты меня любишь? — спросил он.

— Неужели ты этого не видишь?

— А как сильно? — настаивал он.

— Кроме тебя… ты… кроме тебя для меня ничто не существует, — сказала она.

— Прис, — сказал он с сияющими от счастья глазами. — У меня накопилось что-то там вроде десяти тысяч долларов в банке. Я намерен сразу же попроситься в отпуск, клянусь Богом! Я попрошу месячный отпуск и мы с тобой махнем на Бермуды или ещё куда-нибудь, что ты на это скажешь? А может, махнем и в Европу. Ну как, Прис?

— Мне не следовало бы тебе позволять такое, — ответила она.

— А почему?

— Мне не следовало бы разрешать тебе так глупо тратить твои деньги.

— Мои деньги? — спросил он. Недоуменное выражение появилось на его лице. — Мои деньги? Мои? Прис, дорогая, но ведь как только мы поженимся, так сразу же все мое автоматически станет твоим. Все, буквально все.

— Ну, и все-таки…

— А разве ты смотришь на это как-то иначе? Неужели ты не считаешь все, что у нас есть, нашим общим достоянием?

— Нет, естественно, это так. Но…

— Тогда ни слова об этом. Вопрос решен. Мы отправляемся на Бермуды.

— Но я предпочла бы… Я в самом деле больше хотела бы, чтобы мы начали сразу подыскивать какую-нибудь квартиру… а потом… понемногу стали бы обставлять её. Мы могли бы, например, поехать в небольшое свадебное путешествие, дорогой, но не следовало бы нам…

— О Господи, какой же я идиот! Конечно же, нам нужно найти какое-нибудь подходящее жилье в этом городе. Моя квартира для этого слишком мала, особенно, если мы планируем дальнейшее увеличение семьи, — он глянул на неё так, как будто сказал какую-то бестактность — Я… я помню содержание твоего письма… твоего первого письма. Ты ведь не любишь детей.

— Ну что ты? Я обожаю детей, если они твои, — сказала она.

Он звонко расхохотался.

— Ну, видишь ли… я просто не был уверен. Я… — и он качнул головой как бы от переполнявших его чувств, как будто охватившие его эмоции обрушились на него так, как бьет приливная волна, заставляя прыгать буек. — Во всяком случае, у нас есть эти мои десять тысяч. А этого должно хватить и на квартиру, и на мебель.

— У нас есть ещё и мои деньги, — тихо вставила она.

— Что у тебя есть?

— Я говорю о тех деньгах, которые я привезла с собой, — сказала она.

— Ах, да. Я совсем как-то забыл о них. — Он покровительственно улыбнулся. — Так сколько же их там у тебя, дорогая, по-моему, что-то около пятисот долларов?

Она широко раскрыла глаза от изумления. — Разве ты не помнишь, я ведь говорила, кажется, что их у меня около пяти тысяч, — сказала она.

— Ты шутишь!

— Ничуть не шучу, я говорю совершенно серьезно, — она усмехнулась, радуясь чисто мальчишескому чувству изумления, которое появилось у него на лице, и тому, что она как бы преподнесла ему сюрприз.

— Ты взяла… и ты носишь такую сумму денег при себе?

— Конечно, нет. Неужели ты забыл это, дорогой? В одном из моих писем я писала тебе, что сниму деньги и закрою счет в банке, а ты посоветовал мне перевести их в чеки для путешественников.

— Да, припоминаю, но я и понятия не имел… пять тысяч долларов.

— Ну, честно говоря, их примерно четыре тысячи семьсот, — сказала она.

— И все-таки, дорогая… тебе нужно будет их сразу же положить в банк.

— А зачем?

— Как зачем? Чтобы на них сразу же стали копиться проценты. Ну, скажи, ради всего святого, зачем тебе таскать за собой около пяти тысяч долларов в чеках?

— Да, ты прав, — сказала она.

— Завтра прямо с утра, — сказал он, — прямо перед тем, как мы отправимся в мэрию. Мы откроем для тебя отдельный счет в моем банке.

— Ты хочешь сказать, что у меня будет отдельный счет? — спросила она.

— Естественно. Это же твои деньги, разве не так?

— Несколько минут назад ты говорил… ты сказал, что как только мы поженимся, все, что у тебя есть, сразу же станет моим.

— Правильно. И ты прекрасно понимаешь, что это именно так.

— А тебе не кажется, что это будет нечестно? — спросила она.

— Нечестно? Что именно? — он был явно озабочен. — Прости, Прис, но в чем моя вина? Может, я что-нибудь не так сказал?

— Ты сказал “отдельный счет”.

— Нет, я все-таки не понимаю. — Она перегнулась через стол и, положив руку на его руку, строгим взглядом заглянула в его глаза.

— Завтра, — сказала она, — мы станем мужем и женой. И я пойду за тобой, куда бы ты ни пошел, и я буду делать все, что ты пожелаешь. Я стану твоей навеки. И это значит, что я принадлежу тебе целиком. И это серьезно, без шуток. Навеки. Я ждала тебя очень долго, милый, и я считаю, что это навсегда. Завтра утром мы пойдем в твой банк. Я обменяю там эти чеки и положу четыре тысячи семьсот долларов на твой счет.

Он уже давно начал отрицательно качать головой.

— Да, — сказала она. — Да.

— Я не могу позволить тебе это сделать, — сказал он. — Прости, Прис, но это так. Я ведь хочу тебя, а не твое приданое.

— А это вовсе и не приданое, — сказала она. — Это просто ставка на наше совместное будущее. Неужели ты считаешь, что я не могу поставить на наше общее будущее?

— Ну, видишь ли…

— И ты, пожалуйста, не упрямься в этом вопросе, милый, прошу тебя. А кроме того, у меня такое чувство, что все эти долгие годы, когда я тяжело работала и копила, эти деньги были бы вроде и ни к чему. Должны же они как-то быть оправданы, будем считать, что они копились в предвидении твоего и моего счастья.

— Мы успеем поговорить на эту тему завтра утром, — сказал он.

— Что касается меня, то вопрос решен. Это и будет то дело, которым мы займемся прежде, чем перейдем к другим.

Он казался очень обеспокоенным чем-то. Она снова положила свою руку на его.

— Что с тобой, милый? — спросила она.

— Я чувствую себя сейчас… как самый настоящий, не знаю… ростовщик что ли? — раздраженно сказал он.

— Какой же ты у меня глупенький, — мягко укорила она его.

— Нет, честное слово, идти с тобой в банк, стоять рядом, пока ты обмениваешь эти чеки, а потом ещё и дожидаться, как бы следить за тем, как ты кладешь их тут же на мой счет. — Он покачал головой. — Да я себя буду чувствовать как… как сутенёр. Нет! Нет, я не могу пойти на это, Прис.

— Ты будешь чувствовать себя неловко?

— Конечно.

— Ну, тогда я обменяю их на наличные прямо у себя в гостинице.

— Я вообще не хотел бы, чтобы ты обменивала их, — сказал он. — Но во всяком случае мне было бы намного легче, если бы ты действительно обменяла их в гостинице.

— Вот и прекрасно, я обменяю их прямо там. И когда ты заедешь за мной, у меня уже будут лежать в кармане нормальные и законные американские доллары. С ними мы и отправимся в мэрию.

Он улыбнулся.

— Наверное, я веду себя глупо, затевая эту бурю в стакане воды. Ну, хорошо, обменяй их в гостинице. А потом мы пойдем в банк, положим деньги на счет и покончим с этим делом. И сразу же едем в мэрию.

— Но в этом штате установлен какой-то срок между подачей заявления и оформлением брака, правда? — спросила она.

— Да. Но мы поедем в другой штат. Послушай, давай окончательно договоримся. Я заеду за тобой примерно в десять утра. К этому времени ты уже успеешь обратить чеки в наличные?

— Безусловно.

— Прекрасно. Значит, мы заезжаем в банк, ты там положишь их на мой счет, если ты уж так на этом настаиваешь, а потом весь день будет принадлежать нам. Сначала мы сходим на ленч куда-нибудь в центре города — я там знаю множество отличных местечек, а потом мы сразу же направимся куда-нибудь за границу штата. Это, по существу, и будет началом нашего свадебного путешествия, правда? Мы будем останавливаться в тех местах, где нам заблагорассудится, правда?

— Великолепный план, — сказала она.

— Вот и прекрасно! А теперь давай выпьем за успех нашего предприятия!

Щелчком пальцев он подозвал официанта, сделал заказ и, когда тот ушел, она наклонилась над столом и произнесла три самых великолепных слова во всем человеческом языке:

— Я люблю тебя.

Он поглядел на неё затуманившимися от нежности глазами и произнес в ответ три самых расхожих слова в человеческом языке:

— Я люблю тебя.

Тедди Кареллу постоянно преследовал страх, что она недостаточно хороша для своего мужа. Происходило это, вероятно, потому, что она лишена была возможности разговаривать. Она не способна была нашептывать ему на ухо слова, ни самые интимные, ни самые обыденные, она вообще не могла произнести вслух ни одного слова. Она могла изъясняться только знаками и успела придумать тысячу и один способ показать ему, что целиком принадлежит ему. И все же она испытывала чувство, что ему, может, скучно с ней. Она все время боялась, что ему может недоставать женщины, которая сумеет сказать ему те слова, которые он, несомненно, хотел бы услышать. Однако она ошиблась здесь самым жестоким образом. Ее лицо говорило ему буквально все, что он мог бы или хотел от неё услышать.

Тем более, что её изобретательность помогла ей стать великолепной женой, женой, которая полна сюрпризов, женой, которая постоянно умеет порадовать мужа, отвлечь его от мрачных мыслей. Этим она превращала его жизнь в сплошной праздник, в сплошной день рождения. Честно говоря, Тедди Карелла была бы точно такой же женой и в том случае, если бы она могла говорить. Просто такова была её натура. По происхождению она была частично ирландкой, а частично шотландкой, но в ней проявились какие-то чисто восточные элементы, когда дело касалось её отношения к мужу. Ей хотелось любой ценой доставить ему удовольствие. И если что-то было ему приятно, это автоматически означало, что именно это приятно и ей. И ей не требовалось читать какие-то там книжки, чтобы понять истину, что любовь многогранна.

А поскольку её мировоззрение носило явный налет Востока, не было ничего удивительного в том, что мыслями она постоянно возвращалась к милому Чарли Чжену и к прелестному изображению бабочки, которое она видела у него на стене.

Интересно, какова была бы реакция Стива, если бы однажды, вернувшись ночью с работы и посмотрев на неё в её полупрозрачной ночной рубашке, он сдвинул бы как обычно в сторону воротничок её рубашки, чтобы поцеловать её в плечо, и обнаружил бы вдруг там великолепную черную бабочку? Такая перспектива показалась ей весьма заманчивой. И чем больше она думала на эту тему, тем более соблазнительной казалось ей эта-затея. Она была уверена, что Стив будет приятно удивлен. А кроме того, она была уверена и в том, что это очень обрадует Чарли Чжена. И уж, что вне всяких сомнений, это доставит и ей немалую радость. Но было все-таки что-то весьма рискованное и сомнительное в тому что стоит вот просто так взять да и вытатуировать бабочку на плече. Рискованно, но тем не менее очень приятно. Даже мысли об этом доставляли ей радость.

А что, если ей будет очень больно? Да, почти наверняка будет очень больно. Но с другой стороны Чжен казался ей таким человеком, на слово которого можно положиться. Нет, не похоже на то, что Чжен способен причинить ей боль. А кроме того, Чжен понял, как сильно она любит своего мужа. Это обстоятельство почему-то казалось ей особенно важным. Бабочка эта задумана как подарок Стиву и ей казалось, что вытатуировать её должен человек, который очень хорошо понимает, что означает любовь женщины к её мужу.

“И черт с ней, с болью, — подумала она, — я просто должна это сделать!”

Сейчас же. Она бросила взгляд на часы.

“Нет, сейчас же не получится. Став скоро приедет обедать, значит, придется повременить”. Она подошла к настольному календарю и перелистала несколько страниц. На послезавтра у неё назначен визит к зубному врачу, но завтрашний день она имеет полностью в своем распоряжении.

А действительно ли это будет красиво выглядеть, когда на ней будет открытое платье?

Наверняка, если Чжен и в самом деле очень аккуратно посадит ей на плечо маленькую черную бабочку, изготовившуюся к полету.

Мысленно она определила срок — завтра, сразу же после ленча, она отправится в ателье Чарли Чжена.

После этого она, как самая настоящая черная бабочка, запорхала по квартире, полная радостного ожидания.

Глава 14

У молодого человека явно были свои проблемы. Он шагал сейчас по улицам города, обдумывая эти проблемы, и считал, что все случившееся было результатом удивительно удачно сложившихся для него обстоятельств.

Молодой человек был одет очень прилично, даже с некоторым налетом консервативности. Похоже было, что у него наверняка имеется солидный счет в банке. При этом он не производил впечатление человека, перегруженного знаниями. Он просто расхаживал себе по улицам города и сейчас, когда дождь, наконец, прекратился, занятие это он явно находил приятным. На улицах стали появляться люди, подобно жителям осажденного города, пытающимся воспользоваться перерывом в бомбардировке. Небо по-прежнему оставалось серым, но в тучах возникли светлые разрывы, сквозь которые прорвались первые, ещё робкие солнечные лучи.

Мимо проехал мальчишка на велосипеде. Шины его с легким шипением рассекали воду, скопившуюся у обочин тротуаров.

Молодой человек поглядел вслед мальчишке и тяжело вздохнул. Двое мужчин стояли на тротуаре у перекрестка. Один из них был рыжеволосым. Второй мужчина, высокий и темноволосый, был одет в темно-синий костюм.

Молодой человек окинул их беглым взглядом. Когда он подошел к ним достаточно близко, человек в синем костюме шагнул ему навстречу.

— Извините, пожалуйста, — сказал он.

Молодой человек поднял голову и поглядел на него.

— Разрешите обратиться — Чарли Парсонс. Я хотел бы попросить вас о небольшой услуге.

— А в чем дело? — спросил молодой человек.

— Вот этот парень, — сказал Парсонс, указывая на рыжеволосого, — имеет золотую монету, и я, пожалуй, был бы не прочь купить её у него. Но я, к сожалению, оставил свои очки дома и никак не могу разглядеть дату её выпуска. Вот я и подумал, не согласитесь ли вы помочь мне?

Молодой человек пожал плечами.

— Видите ли, я, собственно, тороплюсь по делу, — сказал он. — Это займет у вас не более минуты и, право, вы очень обяжете меня этим.

— Ну ладно, — согласился молодой человек, — где же эта ваша монета?

Рыжий подал ему довольно крупную золотую монету.

— Я купил её в Японии, — пояснил он. — Я только что оттуда. Служил в армии вплоть до прошлой недели. Только что демобилизовался, — рыжий улыбнулся обезоруживающей улыбкой. Он имел вид простого провинциального парня. — Зовут меня Фрэнк О’Нейл.

Молодой человек только кивнул в ответ и взял монету.

— А на что я должен тут смотреть? — спросил он.

— Дату, — сказал ему Парсонс. — Она должна находиться внизу или же вдоль ободка.

— Обод?.. А, верно, вот она. 1801 год.

— Тысяча восемьсот первый? — сказал Парсонс. — Вы уверены в этом?

— Вот тут стоит цифра 1801.

— Так это значит… — Парсонс оборвал себя. О’Нейл пристально следил за выражением его лица.

— Это значит, что монета, можно сказать, древняя? — с самым невинным видом осведомился О’Нейл.

Парсонс откашлялся. Было совершенно очевидно, что он наткнулся на нечто весьма ценное и не хочет показать этого.

— Нет, древней её считать нельзя. Фактически я бы даже сказал, что это довольно часто встречающийся экземпляр. Единственное, что меня удивляет в ней, так это то, что на русскую монету вы наткнулись в Японии.

Молодой человек посмотрел сначала на Парсонса, а потом перевел взгляд на О’Нейла.

— Россия, кажется, воевала когда-то с Японией, — сказал он.

— Да, совершенно верно, — сказал О’Нейл. — Тогда, видимо, она и попала туда. Господа там можно найти самые разные ценности, особенно, во внутренних районах.

— Пожалуй, я по-прежнему не прочь купить у вас эту монету, — осторожно проговорил Парсонс. — Просто как забавную вещицу, понимаете? Любопытно все-таки — русская монета и вдруг в Японии.

— А что, я тоже не прочь, — сказал О’Нейл. — Она мне досталась там за пачку сигарет. — Он все-таки был наивен до крайности. — Вот и все мои траты на нее.

— Но больше десяти долларов я не могу вам предложить за нее, — сказал осторожно Парсонс. Он исподтишка подмигнул молодому человеку. Молодой человек молча глядел на него, удивляясь странному выражению его лица.

— В таком случае можете себя считать владельцем золотой монеты, — сказал О’Нейл, широко улыбаясь.

Парсонс полез за бумажником, стараясь ни чем не выдать своей торопливости. Он вытащил из бумажника двадцатидолларовую купюру и подал её О’Нейлу.

— Сдача у вас найдется? — спросил он.

— Нет, у меня ничего нет, — сказал О’Нейл. — Давайте-ка сюда вашу бумажку и я тут же разменяю её в табачной лавке.

Парсонс подал ему двадцать долларов и О’Нейл пошел к табачной лавке, рядом на углу. Как только он исчез, Парсонс сразу же повернулся в сторону молодого человека.

— Господи, — сказал он, — вы знаете, сколько стоит эта монета?

— Нет, — сказал молодой человек.

— По меньшей мере двести долларов! А он отдает мне её за десятку!

— Да, вам здорово повезло, — сказал молодой человек.

— Да при чем тут везение! Я понял, что его можно выдоить, как — только глянул на него. А сейчас я прикидываю, что там у него может быть ещё на продажу.

— Сомневаюсь, чтобы у него ещё что-нибудь было, — сказал молодой человек.

— А я ни капельки не сомневаюсь. Он же ведь только что вернулся из Японии. Кто знает, что он мог ещё оттуда привезти? Я намерен выудить у него все, как только он вернется из лавки.

— Ну, я, пожалуй, пошел, — сказал молодой человек.

— Нет, постойте немного, хорошо? Может быть, мне снова понадобятся ваши глаза. Надо же так случиться, что именно сегодня я оставил очки дома, вот ведь незадача!

О’Нейл уже выходил из табачной лавки. В руках у него было две десятки, одну из которых он отдал Парсонсу вместе с золотой монетой, а вторую тут же опустил в карман.

— Ну вот, — сказал он, — премного вам благода рен. — Он повернулся и собрался было уходить, но Парсонс, положив руку ему на плечо, удержал его.

— Вы вот тут говорили… гм… что там можно приобрести множество всяких вещиц во внутренних областях. Что… что вы подразумевали под этим?

— Да разные там побрякушки, — ответил О’Нейл.

— Например, какие?

— Ну, я, например, купил там немного жемчуга, — сказал О’Нейл. — И, кстати, очень жалею, что сделал это.

— Почему?

— Да потому, что мне пришлось выложить за него огромную сумму, которая очень пригодилась бы мне сейчас.

— И во что же вам обошлась покупка? — спросил Парсонс.

— В пятьсот долларов. — О’Нейл проговорил это так, будто речь шла о золотом запасе страны.

— А жемчуг настоящий?

— Конечно. И притом черный.

— Черный жемчуг? — спросил Парсонс.

— Ага. Вот, пожалуйста, можете посмотреть. — Он сунул руку в карман и вытащил оттуда небольшой кожаный мешочек. Он развязал стягивавшую его тесемку и вытряхнул часть содержимого на ладонь. Собственно, жемчужины не были черными. Они только отсвечивали дымчатым цветом.

— Вот, пожалуйста, — сказал О’Нейл.

— И что — у вас их целый мешочек? — спросил Парсонс, взяв одну жемчужину и внимательно разглядывая её.

— Ага. Их там около сотни. Парень, у которого я купил их, был старым японцем, совсем старым.

— А вы уверены, дто они настоящие?

— О, ещё бы, — сказал О’Нейл.

— Не искусственные?

— Разве я похож на человека, который выложил бы пять сотен за искусственные?

— Нет, конечно. Я полагаю, что вы не сделали бы этого, — Парсонс бросил торопливый взгляд на молодого человека, а потом снова обернулся к О’Нейлу. — И вы… вы хотите… Вы хотели бы продать и их?

— Так я же уже рассказывал вам, — сказал О’Нейл, — что из армии меня демобилизовали прямо здесь, а живу я на Юге. Все свои денежки я спустил в карты, ещё тогда, когда нас везли сюда из Японии на пароходе, и теперь черт побери, я просто понятия не имею, как мне добираться домой.

— Ну я… я с удовольствием готов уплатить вам за них пятьсот долларов, — сказал Парсонс. Он торопливо облизал губы. Казалось, что у него внезапно пересохло во рту. — Естественно, при условии, что они окажутся настоящими.

— В том, что они настоящие, можете не сомневаться. Но за пятьсот долларов я их не отдам.

— Но они обошлись вам именно в пятьсот, — заметил Парсонс.

— Правильно, но их же там нужно было найти, торговаться с этим старым японцем, а потом ещё везти сюда, в Штаты. Нет, меньше чем за тысячу я их не отдам.

— Ну, знаете, это дороговато, — сказал Парсонс. — Мы ведь к тому же не знаем; настоящие они или нет. Они ведь могут оказаться и искусственными. Кое-кому удавалось всучить мне и не такое, — сказал Парсонс. — В конце концов я же вас совершенно не знаю.

— Верно, — сказал О’Нейл, — но, надеюсь, что вы не думаете, что я возьму у вас деньги, не дав вам возможности осведомиться у ювелира.

Парсонс уставился на него подозрительным взглядом.

— А откуда мне знать, что ювелир этот не окажется вашим другом?

— А вы можете выбрать любого ювелира, который только понравится вам. Я даже не буду вместе с вами входить в ювелирную лавку. Я дам вам этот жемчуг, а сам останусь на улице. Послушайте, уверяю вас, это самые настоящие жемчужины. И единственная причина, побуждающая меня продать их, в том, что мне уже порядком надоело болтаться здесь. Я хочу, наконец, поскорее добраться до дома.

— Ну, как вы думаете? — спросил Парсонс, обращаясь к молодому человеку.

— Не знаю, — сказал молодой человек.

— Вы согласитесь зайти со мной к ювелиру?

— А зачем?

— Зайдемте со мной, — сказал Парсонс. — Я вас очень прошу.

Молодой человек пожал плечами.

— Ну что ж, ладно, — сказал он.

Они все вместе двинулись по улице и скоро подошли к ювелирной лавке. На вывеске значилось: “ПОЧИНКА, ОЦЕНКА”.

— Давайте-ка заглянем в эту, — сказал Парсонс. — Давайте ваши жемчужины.

О’Нейл протянул ему мешочек.

— Ну, вы идете? — спросил Парсонс молодого человека.

— Иду, иду, — сказал молодой человек.

— Вот вы сейчас сами увидите, — сказал О’Нейл. — Вам там наверняка скажут, что они стоят не меньше тысячи.

Парсонс вместе с молодым человеком вошел в ювелирную лавку. О’Нейл остался подождать их на улице.

Ювелиром оказался сухонький старичок, который сидел, склонившись над часовым механизмом. На них он даже не глянул. Голову его опоясывал полуобруч с прикрепленным к нему окуляром из черной пластмассы и он что-то извлекал из часов со старанием человека, вытаскивающего мясо из клешни омара. Парсонс откашлялся, чтобы привлечь его внимание. Но ювелир не оторвался от своей работы. Они молча ждали. Часы с кукушкой пробили два часа пополудни.

Наконец ювелир соизволил заметить их.

— Да? — спросил он.

— Я хотел бы, чтобы вы оценили несколько жемчужин, — сказал Парсонс.

— Где они?

— Они у нас с собой, — ответил Парсонс, протягивая ему мешочек.

Ювелир развязал и растянул тесемки. Потом он вытряхнул несколько сияющих дымчатым светом серых шариков на ладонь.

— Форма хорошая, — сказал он. — Приличный размер, достаточно мягкие. Так что бы вам хотелось узнать?

— Они настоящие?

— То, что они не искусственные, я могу вам сказать прямо сейчас. — Он удовлетворенно кивнул. — Но вот выращенные они или естественно выросшие жемчужины с Востока без рентгена сказать трудно. Для этого мне пришлось бы отправить их в специальную лабораторию.

— А сколько они могли бы стоить? — спросил Парсонс. Ювелир пожал плечами. — Если они выращены на плантации, вы смогли бы получить от десяти до двадцати пяти долларов за каждую. Но если это настоящий восточный жемчуг, то цена будет намного выше.

— А насколько выше?

— Судя вот по этим, я сказал бы, что за них можно заплатить от ста до двухсот долларов за штуку. Но никак не меньше сотни. — Он помолчал. — А сколько вы хотите за них?

— Тысячу, — сказал Парсонс.

— Беру, — сказал ювелир.

— Но дело в том, что я не продаю их, — сказал Парсонс. — Я их как раз покупаю.

— А сколько жемчужин там? — спросил ювелир. — Штук семьдесят пять?

— Сотня, — ответил Парсонс.

— Ну, в таком случае промахнуться вы не можете. Если они выращены, вы получите за них не менее десяти долларов за штуку и, следовательно, вернете свою тысячу. А если же это натуральный жемчуг, то вы получаете феноменальный доход. Если они натуральные, вы получите за них минимум в десять раз больше. На вашем месте я сразу же отправил бы их на рентген.

Парсонс улыбнулся.

— Спасибо, — сказал он. — Огромное вам спасибо.

— Не за что, — отозвался ювелир и снова взялся за лупу.

Парсонс взял молодого человека под локоть и отвел его в угол лавки.

— Ну и что вы думаете обо всем этом? — спросил он.

— Похоже, что вам подворачивается очень выгодная сделка.

— Я и сам вижу. Послушайте, мне никак не хотелось бы выпускать из рук этого лопуха.

— Так он же сам хочет продать. Так что же заставляет вас думать, что он вдруг передумает?

— Вот в том-то и заковырка. Ведь если эти жемчужины окажутся натуральными — это настоящее сокровище. Мне следует срочно покупать их, пока он не проверил их под рентгеном.

— Это понятно, — сказал молодой человек.

— Но все дело в том, что я живу по ту сторону реки, в другом штате. И к тому времени, когда я доберусь из кармана кожаный мешочек и вручая его молодому человеку. — А знаете, ребята, вы меня здорово выручили. Благодаря вам я сумею добраться домой, — добавил он, укладывая деньги в бумажник.

— Ну, домой-то вы попадете ещё не скоро, — сказал молодой человек.

О’Нейл поднял голову — в глаза ему смотрел ствол револьвера тридцать восьмого калибра, весьма распространенного среди полицейских.

— Что такое? — только и мог сказать он.

Молодой человек рассмеялся.

— Старый как мир трюк с подменой бриллиантов, — сказал он. — Только на этот раз вы решили проделать его с жемчугом. Вы уже получили у меня тысячу долларов, а жемчуг, который находится в мешочке, наверняка фальшивый. Только куда же делись настоящие жемчужины, которые вы давали ювелиру для оценки?

— Послушайте, — начал Парсонс, — вы совершаете ужасную ошибку. Вы…

— Вы так думаете? — молодой человек уже умело обыскивал О’Нейла. Вскоре он обнаружил и мешочек с настоящим жемчугом. — Завтра утром мне предстояло сидеть в своей квартире и терпеливо дожидаться своего напарничка с полтысячей долларов. Да только партнер этот никогда не появился бы. Он был бы слишком занят мыслями о том, на что ему употребить свою долю в пятьсот долларов, которые он обманным путем выманил у меня.

— Мы впервые в жизни решились на такую вещь, — проговорил О’Нейл, который заметно струхнул и переменился в лице.

— Неужели? А у меня имеется несколько желающих опознать вас, — сказал молодой человек. — Ну ладно, хватит нам тут болтать, нам предстоит небольшая прогулка.

— Какая прогулка? Куда? — спросил Парсонс.

— В восемьдесят седьмой участок полиции, — ответил молодой человек.

Молодого человека звали Артур Браун.

Глава 15

Ателье татуировщика было расположено рядом с причалом военно-морского флота и поэтому “фирменным блюдом” здесь являлись якоря, русалки и рыбы. Имелись также в немалом количестве изображения кинжалов, военных кораблей и сердец с надписью “Мама” в них.

Хозяином этого заведения был человек, известный под прозвищем “Кривой”. Кличку эту он заработал после того, как в один прекрасный день пьяный матрос ткнул его в левый глаз иглой для татуировок. Судя по его теперешнему состоянию, вполне могло случиться так, что в тот день, когда в результате ссоры он лишился глаза, хозяин заведения был ничуть не менее пьян, чем и его клиент-матрос. В данный момент он был явно навеселе. Карелла подумал, что при такой профессии следовало бы быть более воздержанным и что он, например, не доверил бы Кривому даже вытащить прокаленной на огне иголкой мелкую занозу, а не то что украшение собственного тела различными узорами.

— Приходят сюда, а потом уходят, приходят и уходят, — говорил тем временем Кривой. — И так все время. То приходят, то уходят. Они сюда со всего белого света съезжаются. А я даю им красоту. Я. Я украшаю — их тела.

Кареллу не интересовали пришельцы со всего белого света. Его интересовало то, что Кривой успел сообщить ему всего несколько минут назад.

— Так как насчет этой пары? — спросил он. — Расскажите мне о них поподробней.

— Красавец мужик, — сказал Кривой. — Очень красивый — ничего не скажешь. Рослый белокурый парень. И ходит как король. Богатый. Богатого сразу узнаешь. Да, деньжата у него водятся, у этого парня.

— А татуировку вы делали девушке?

— Да, Нэнси. Так её звали — Нэнси.

— А это вы откуда знаете?

— Он называл её так. Я сам слышал.

— Расскажите, пожалуйста, как это было?

— А у неё неприятности? У Нэнси этой?

— Да, неприятности у неё самые серьезные, какие только могут быть, — сказал Карелла. — Она мертва.

— Ух ты, — Кривой поднял к нему лицо с одним уцелевшим пока глазом. — Какая жалость, — сказал он. — Значит, бежняжка Нэнси умерла. Попала под машину?

— Нет, — ответил Карелла. — Умерла от дозы мышьяка.

— А что это такое? — спросил Кривой. — Сильный яд.

— Да, не повезло. Девушки не должны травиться. А знаете, она тут у меня плакала. Это когда я делал ей наколку. Плакала как ребенок. А этот подонок, красавчик этот, стоял себе в сторонке и посмеивался. Можно было подумать, что она скотина, на которую я ставлю клеймо. Можно было подумать, что я ставлю на неё товарный знак или ещё там что-то. И мутило её как проклятую, эту Нэнси.

— Как это мутило?

— Ну, мутило.

— Каким образом?

— Блевала она, — сказал Кривой.

— Девушку рвало? — спросил Карелла.

— Она облевалась прямо здесь, — сказал Кривой. — А потом мне пришлось давать ей ведро.

— А в какое время, это происходило?

— Они пришли ко мне сразу после ленча, — сказал Кривой. — Она как раз говорила о ленче, когда они входили в ателье. Она ещё сказала, что у неё в городе нет китайских ресторанов.

— А есть тут где-нибудь поблизости китайский ресторан?

— Да тут, прямо за углом. Выглядит он, правда, как грязная дыра, но кормят там вполне прилично. Кантонская кухня. Понимаете, что значит кантонская?

— А что она говорила?

— Говорила, что там явно перекладывают специй. Это кое-что значит, не так ли?

— Продолжайте.

— Этот красавчик сказал, что он хочет сделать ей татуировку на руке. Маленькое сердечко, а внутри него буквы Н, И и К.

— Это он так сказал?

— Да.

— А почему именно эти буквы? — Кривой склонил голову набок таким образом, что пустой глазницей глядел теперь прямо в лицо Карелле.

— Да потому, что это же их имена.

— Как это?

— Ну, инициалы, я хочу сказать. “Н” — её инициал. “Н” — это Нэнси. — Карелла слушал как громом пораженный. — “И” просто значит “и”. Нэнси и Крис. Крисом его звали. Крис. А все вместе получается “НИК”.

— Черт побери! — воскликнул Карелла. — Значит, в случае с Прошек “МИК” означало Мэри и Крис. Надо же, так влипнуть.

— Что? — спросил Кривой.

— А откуда вы знаете, что его звали Крисом? — спросил Карелла.

— Она говорила. Это когда он сказал, что хочет “НИК”, она и говорит ему, а почему бы нам не поставить наши имена полностью — “Нэнси и Крис”? Вот как я узнал его имя.

— А что он на это ответил?

— Он сказал, что внутри сердечка не хватит места. Сказал, что это будет просто маленькое сердечко. Господи, да эта девочка была послушна как овечка. Захоти он сердце побольше, она наверняка тут же в лавке спустила бы штаны и разрешила колоть прямо на заднице.

— Вы говорили, что она плакала, когда вы работали?

— Да. Ревела белугой. Это очень больно.

— Вы были тогда пьяны?

— Я? Пьян? Нет, конечно, черт побери. А почему вы решили, что я мог быть пьян?

— Нет, ничего, это я просто так сказал. И что же было после этого?

— Ну я был занят своей работой, а она плакала, а потом вдруг ни с того, ни с сего её стало тошнить. Красавчик даже встревожился. Он все пытался поскорее увести её отсюда, но девчонке, видимо, нужно было проблеваться, понимаете? Поэтому я сводил её в заднее помещение. Там она навалила почти полное ведро.

— А потом?

— Он хотел сразу же увести её. Все уговаривал её пойти к нему на квартиру. Но она не хотела уходить. Она хотела, чтобы я закончил эту татуировку. Отчаянная девчонка, правда?

— И вы закончили свою работу?

— Да, хотя и мутило её непрерывно. Видно было, что она изо всех сил старается сдерживаться. — Кривой задумался, припоминая. — Ну, одним словом, работу свою я все же закончил. Отлично получилось. Красавчик расплатился со мной и они ушли.

— Они потом сели в машину?

— Ага.

— Какой модели?

— Я не заметил, — сказал Кривой.

— Вот черт, — сказал Карелла.

— Ну, что поделаешь, — сказал Кривой. — Марку машины я как-то не заметил.

— А фамилии его она не упоминала? Фамилии этого Криса?

Кривой задумался.

— Кажется, упоминала, — сказал он. — Она точно называла какую-то фамилию. Она что-то говорила о том, что скоро будет называться “миссис такая-то”.

— Постарайтесь припомнить фамилию, — попросил Карелла.

— Забыл.

— Черт побери, — снова не сдержался Карелла. Он раздраженно фыркнул, но тут же прикусил нижнюю губу. — А не можете ли вы поподробней описать его внешность? — снова попросил он, стараясь говорить как можно мягче.

— Ну, конечно, опишу все, что помню, — сказал Кривой.

— Волосы белокурые, — сказал Карелла. — Так?

— Ага.

— Прическа длинная или короткая?

— Средняя.

— Никакой особой стрижки, какие сейчас в моде?

— Нет.

— Ну, ладно, а как насчет глаз? Какого они у него цвета?

— Голубые, кажись. А может быть, и серые. Что-то вроде этого.

— А нос какой формы?

— Нормальный нос. Не слишком длинный и не курносый. Красивый нос. Он вообще очень красивый парень.

— А рот?

— Рот тоже нормальный.

— Он курил здесь?

— Нет.

— Не заметили у него каких-нибудь шрамов или родимых пятен на лице?

— Нет:

— А на теле?

— Я его не раздевал, — сказал Кривой.

— Я имел в виду заметные пятна. Может, на руках. Татуировки. У него были какие-нибудь татуировки на руках?

— Не было.

— А в чем он был одет?

— Он пришел в пальто. Дело-то происходило в феврале, сами понимаете. На нем было черное пальто. А подкладка у пальто была вроде бы красная. Да, красная и шелковая.

— А что за костюм был на нем?

— Костюм? Костюм был твидовый. Из серого твида.

— Рубашка?

— Белая.

— Галстук?

— Галстук был черным. Я ещё спросил у него, не носит ли он по кому-нибудь траур. Но в ответ он только лыбился.

— Ладно, ему было чему улыбаться, скотине. Послушайте, а вы и в самом деле не можете припомнить модель его машины? Это нам очень помогло бы.

— Я вообще плохо разбираюсь в машинах.

— А вы случайно не обратили внимание на номер?

— Нет.

— Но готов держать пари, что вы запомнили заколку на его галстуке, — сказал Карелла, тяжело вздыхая.

— Верно. Серебряная такая палочка, а на ней конская голова. Я решил даже, что тип этот наверняка играет на скачках.

— А что вы ещё о нем запомнили?

— Да я, пожалуй, уже все рассказал.

— А не говорили они, куда собираются направиться после вас?

— Говорили. Они собирались поехать к нему. Он сказал, что даст ей там полежать и положит что-нибудь холодное ей на голову.

— А куда? Они говорили, где это?

— Нет. Он просто уговаривал её поехать к нему. А это могло быть в любом из районов города.

— Да уж, могли поехать куда угодно. Только где его искать теперь? — спросил Карелла.

— А мне-то к чему все это было знать? — сказал Кривой. — Парень хочет чем-то помочь девчонке, у которой разболелся живот, пусть себе помогает. Хочет он приложить ей что-нибудь к голове или ещё к чему, пускай себе кладет, что хочет, мне-то какое может быть до этого дело?

— Вот он и приложил кое-что, вернее, привязал, только не к голове, а к ногам, — сказал Карелла.

— Что?

— Я говорю, что он привязал ей к ногам груз весом фунтов в сто, чтобы она подольше не всплывала на поверхность.

— Он утопил ее? — спросил Кривой. — Вы хотите сказать, что он утопил эту девушку?

— Нет, он…

— Такая смелая девчонка. Как она здесь держалась. Даже матросы и те у меня дергаются. Она, правда, ревела, а потом и заблевала тут все, но все-таки дотерпела до конца. Это же надо, её мутит от страха, а она все равно возвращается. Нет, для этого нужна смелость.

— Вы даже и не представляете себе, какая смелость нужна для этого, — сказал Карелла.

— А он потом взял да и утопил её, ну, как вам это нравится? Подумать только!

— Я не сказал, что он ее…

— Ужасная смерть, — сказал Кривой, покачивая головой. Нос у него был красный и набрякший. На лбу вздулись вены. Единственный глаз тоже налился кровью, От него несло дешевым вином. — Надо же. Утонуть. Ужасная смерть, — повторил он. — Утонуть.

Глава 16

Крис Дональдсон уже успел накормить её мышьяком. Он добавил мышьяк в полдюжину самых различных блюд — в чай, в отварной рис, в закуски, словом, в каждое из блюд, которые стояли на столе. Он проделал это когда она была в дамской комнате. Как только им подали заказ, он просто сказал ей: “Пойдем помоем руки”. Он взял Приссилу под руку и увел от столика. Потом он сразу же вернулся и проделал все необходимое. Она принялась за еду с явным аппетитом, так и не заметив подсыпанного в пищу мышьяка, не обладающего запахом и почти безвкусного.

Они отправились в этот китайский ресторанчик сразу после того, как вышли из банка. Там они положили деньги Приссилы на его счет, а теперь, когда она уже успела наглотаться мышьяка, завершение дела было вопросом времени.

Он следил теперь за ней взглядом удава, предвкушающего легкую добычу. Улыбка блуждала по его лицу. Он надеялся, что она не слишком скоро почувствует тошноту и что с ними не произойдет повторения прошлого раза. Да, тогда получилось довольно неприятно. Даже внешне красивые женщины утрачивают свою привлекательность при приступах рвоты, а женщины, которых он убивал раньше, и та, которую он убивал сейчас, особой привлекательностью не отличались и в нормальном состоянии.

— Здорово-то как, — сказала Приссила.

— Еще чаю, дорогая? — осведомился он.

— Да, пожалуйста. — И он налил ей из маленького пузатого чайника. — А ты что, не любишь разве чай? — спросила она. — Ты к нему даже не прикоснулся.

— Нет, недолюбливаю его, — сказал он. — Я поклонник кофе.

Она приняла у него налитую чашку.

— Ты уже положил сахар? — спросила она.

— Да, — сказал он. — Я уже все в него положил. — И он улыбнулся своей мрачной шутке.

— Из тебя получится просто великолепный муж, — она плотно наелась, теплота её убаюкивала, её даже чуть клонило ко сну. Сегодня они будут мужем и женой. У неё было ленивое и благодушное настроение, она чувствовала полную гармонию с миром и с собой. — Да, ты будешь просто великолепным мужем.

— Да уж, постараюсь, — сказал он. — Мне хотелось бы сделать тебя самой счастливой женщиной в мире.

— А я уже самая счастливая женщина в мире.

— Я хотел бы, чтобы все знали, что ты моя, — сказал Дональдсон. — Чтобы каждый, увидев тебя, знал это. Мне хочется кричать об этом каждому встречному, писать на стенах метровыми буквами.

Приссила улыбнулась. Глядя на эту её улыбку, он думал: “Ну, знаешь ли ты, дорогая, что ты уже отравлена? Ты хоть понимаешь, что это такое — отравление мышьяком?” Он пристально наблюдал за ней и не было в нем ни жалости, ни сочувствия. Теперь уже недолго осталось. Всего каких-то несколько часов в крайнем случае. Сегодня же ночью он избавится от неё точно таким же образом, каким он избавлялся от остальных. Теперь ему оставалась одна-единственная задача — некая уступка его эгоистической фантазии. Подобно великому художнику, он должен поставить свою подпись на своей работе. И ему сейчас предстояло подвести её к тому, чтобы она сама помогла ему поставить эту подпись.

— Мне иногда приходят в голову совершенно безумные идеи, — сказал он.

— Ах, вот как! — отозвалась она со смехом. — Теперь самое время признаться, наконец, в том, что в семье дурная наследственность. И это всего только за несколько часов до венчания. Интересно, какие ещё секреты имеются у нас?

— Нет, у меня и в самом деле возникают безумные идеи, — настаивал он, повторяя эти хорошо отрепетированные слова, слова, которые безошибочно срабатывали ранее, и которые, он был уверен в этом, должны сработать и в данном случае. Говорил он с некоторым оттенком раздражения из-за того, что она прервала его гладко отрепетированную речь своими глупыми замечаниями с потугами на остроумие. — Мне хотелось бы, мне хотелось бы поставить на тебе свое клеймо. Мне хотелось бы поставить на тебе свое имя, впечатать его навечно, чтобы люди видели, что ты принадлежишь мне и только мне.

— Люди все равно это поймут. Они увидят это по моим глазам.

— Да, но… нет, это, конечно, глупость чистейшей воды, я и сам признаю это. Разве я не сказал тебе, что это безумная идея? Разве я не предупредил тебя заранее?

— Будь я коровой, милый, я была бы не прочь носить твое клеймо, — сказала она.

— Но ведь должен же найтись какой-нибудь иной способ, — сказал он, как бы мучительно подыскивая выход из положения. Он повернулся к её руке через стол и принялся нежно перебирать её пальцы. — О, нет, я совсем не думаю о клеймении раскаленным железом. Одна мысль об этом наверное убила бы меня, Прис. Но… — Он вдруг прервал себя, задумчиво глядя на её руку. — Послушай, — сказал он. — Послушай-ка, а что…

— Что?

— Татуировка. Что ты на это скажешь?

Приссила улыбнулась:

— Что?

— Татуировка.

— Ну… — Приссила замолчала с выражением крайнего изумления на лице. — А причем тут татуировка?

— Не хотелось бы тебе вытатуировать что-нибудь?

— Нет, не хотелось бы, — твердо ответила она.

— Ox, — проговорил он упавшим голосом.

— А с какой стати мне вдруг захотелось бы делать татуировку?

— Да нет, я просто так, — сказал он. — Забудем про это.

Она посмотрела на него совершенно сбитая с толку.

— В чем дело, милый?

— Нет, ничего.

— Ты рассердился?

— Нет.

— Рассердился, это же видно. Неужели тебе… тебе хотелось бы, чтобы я и впрямь сделала себе… татуировку?

— Хотелось бы, — тихо признался он.

— Я не совсем понимаю тебя.

— Маленькую татуировку. Символическую. Где-нибудь на руке. — Он взял её руку в свою. — Вот, может быть, на этом месте, между большим и указательным пальцами.

— Я… я так боюсь уколов и вообще иголок, — сказала Приссила.

— Ну, тогда забудем об этом, — он уставился взглядом в покрытую скатертью поверхность стола. — Ты уже выпила чай? Допивай его, пожалуйста, — сказал он и улыбнулся грустной улыбкой мальчишки, признавшего собственное поражение.

— Если бы я… — она не договорила и задумалась. — Дело в том, что я ужасно боюсь иголок.

— А знаешь, это же совсем не больно, — сказал он. — А я уже придумал: это может быть крохотное сердечко. А внутри него наши инициалы. Приссила и Крис. “ПИК”. И тогда все смогут увидеть. Все будут сразу знать, что эта женщина моя.

— Я боюсь иголок, — сказала она.

— Это совсем не больно, — заверил он её.

— Крис, я… я готова сделать все, чего ты только пожелаешь. Честное слово. Дело тут просто в том, что я всегда испытывала панический ужас перед иголками. Даже когда школьный доктор делал нам уколы или прививки.

— Значит, забудем об этом, — сказал он ласково.

Она посмотрела ему в глаза.

— Ты рассердился, правда?

— Нет, что ты, я совсем не сержусь.

— Сердишься.

— Прис, я не сержусь. Честно. Просто я… я вроде бы немного разочарован, что ли.

— Ты разочаровался во мне?

— Нет, что ты, конечно, не в тебе. Да и как я мог бы разочароваться в тебе?

— А в чем же тогда?

— Ну, просто мне подумалось, что эта идея тебе тоже понравится.

— Да она мне и понравилась, Крис. Мне тоже хотелось бы, чтобы люди знали, что я принадлежу тебе. Но…

— Да, я уже слышал.

— Ей-богу, я веду себя как девчонка, совсем по-детски.

— Да нет, ты совершенно права. Раз ты испытываешь такой страх перед…

— Прошу тебя, Крис, не нужно… Я чувствую, что это глупо. И скорее всего, это будет… — она прикусила губу, — это будет совсем не больно.

— Это совсем не больно, — сказал он.

— Нет, на самом деле… я веду себя по-детски.

— Не будем больше об этом говорить, — сказал он. Но в нем оставалась какая-то напряженность, которая пугала её. В отчаянии она потянулась было к его руке, ей хотелось, чтобы вернулось это чувство полной защищенности и надежности, чтобы он снова относился к ней с теплом и любовью.

— Я… я сделаю все, что ты пожелаешь, — сказала она.

— Нет, не стоит, это выглядит смешно, — сказал он. Щелкнув пальцами, он крикнул: — Официант! — и тут же добавил, обращаясь к ней: — Пойдем отсюда.

— Крис, я сделаю это… я сделаю татуировку и вообще все, чего ты только пожелаешь.

Он с нежностью поглядел на неё и взял обе её руки в свои.

— В самом деле, Прис? Ей-богу, я буду чувствовать себя на вершине счастья.

— А я только и стремлюсь к тому, чтобы ты чувствовал себя счастливым, — проговорила она.

— Я верю тебе, милая. Тут на самом въезде в китайскую часть города есть, мне помнится, маленькое ателье, где делают татуировки. Это совсем не больно, Прис. Это я тебе твердо обещаю.

Она кивнула.

— И все равно я жутко боюсь, — сказала она.

— Не бойся, милая. Я буду рядом с тобой.

Она прикрыла рот рукой и сделала глотательное движение.

— Еда здесь какая-то очень тяжелая, — сказала она и тут же виновато улыбнулась. — Очень вкусная, но тяжелая. Должно быть, с непривычки. Меня даже слегка подташнивает.

Он пристально глянул на нее, и во взгляде этом она уловила тревогу за её здоровье. В это время к столику приблизился официант и быстро положил на стол счет лицом вниз. Дональдсон взял чек, бегло глянул на него, оставил чаевые на столе и, поднявшись, взял Приссилу под руку. Быстро направившись к кассе, он уплатил по счету.

Когда они вышли из ресторана, он спросил у нее, слышала ли она анекдот о мужчине, который пришел в китайский бордель.

Приссила рассмеялась, но тут же лицо её приняло серьезное выражение.

— Знаешь, меня все ещё подташнивает, — сказала она.

Он крепче прижал к себе её локоть и окинул её быстрым оценивающим взглядом.

— Нам лучше поторопиться, — заботливо заметил он и ускорил шаг.

Сказать, что Чарли Чжен был удивлен, увидев Тедди Кареллу в своем ателье, значит не сказать ничего.

Дверь в его заведение была плотно прикрыта и он услышал звук маленького колокольчика, звонившего каждый раз, когда она открывалась. Он глянул в сторону, тут же поднял свое грузное тело со стула, на котором он предавался размышлениям, и живо устремился навстречу клиенту.

— О! — только и мог он сказать, и тут лицо его озарилось радостной улыбкой. — Красивая леди детектив вернулась, — сказал он. — Чарли Чжен большая честь. Чарли Чжен польщен. Входите, входите и садитесь, миссис… — Он приостановился. — Чарли Чжен забыл имя.

Тедди прикоснулась кончиками своих пальцев к своим губам и покачала головой. Чжен сморел на нее, явно не понимая. Она повторила свой жест.

— Вы наверное не можете говорить? Да? — спросил он. — Ларингит?

Тедди улыбнулась, покачала головой, а потом её пальцы соскользнули с губ и показали на уши, и тут только Чжену все стало ясно.

— О! — сказал он. — О! — улыбка исчезла с его лица, — Очень сожалею, очень сожалею.

Тедди чуть заметно качнула головой, слегка приподняла плечи и чуть развела руками, как бы давая понять Чжену, что сожалеть тут особенно не о чем.

— Но меня вы понимаете? — спросил он. — Знаете, что я говорить?

“Да”, — подтвердила она кивком.

— Хорошо. Вы — самая красивая женщина из всех, кто приходил в жалкую лавку Чарли Чжена. Я говорить это от сердца. Красоты не очень много в этом мире. Красоты мало. Видеть настоящую красоту радует Чарли. Делает его счастливым, очень счастливым. Я не очень быстро для вас говорю?

“Нет”, — Тедди покачала головой.

— Вы читаете мои губы? — Он восхищенно покивал головой. — Это очень умно. И зачем вы пришли к Чарли Чжену?

Тедди сцепила большие пальцы рук, а ладонями изобразила движения крыльев бабочки.

— Бабочка, да? — спросил пораженный Чжен. — Вы хотите бабочку?

“Да”, — кивнула она, радуясь его восторженной реакции.

— Ох, — сказал он. — О-о-о-х, — это прозвучало та будто выраженное ею желание явилось для него во лощением самой сокровенной мечты. — Я делать очень красиво. Я делать очень красиво большую бабочку.

Тедди отрицательно покачала головой.

— Небольшую бабочку? Маленькую бабочку?

“Да”.

— Ох, умная, очень умная. Маленькая красивая бабочка для красивой леди. Большая бабочка не хорошо. Маленькая красивая бабочка очень хорошо. Вы очень умная. Вы очень красивая и очень умная. Идемте. Идемте внутрь, входите.

Он раздвинул занавеску в проходе, ведущем в заднее помещение, и с галантным поклоном пропустил Тедди вперед. Она направилась сразу же к вывешенному на стене образцу с изображением бабочки. Чжен улыбнулся и вдруг, может быть, впервые, обратил внимание на настенный календарь с изображением голой женщины, висевший на противоположной стене.

— Не сердитесь на другую красивую леди, пожалуйста, — сказал он. — Это все мои глупые сыновья.

Тедди мельком глянула на настенный календарь и улыбнулась.

— А цвет вы решили? — спросил Чжен.

Она кивнула.

— Какой цвет?

Тедди прикоснулась к своим волосам.

— Черный? Ох, это хорошо. Черный очень хорошо. Маленькая чёрная бабочка. Идемте, садитесь Я делать. Не больно. Чжен будет работать очень осторожно.

Он усадил её и она следила за его действиями, чувствуя, что страх понемногу возвращается к ней. Решить сделать себе татуировку на плече это было одно, а вот привести в исполнение это желание было совсем другое. Она следила за его передвижениями, а он ходил себе по комнате, подготавливая все необходимое. Расширенными от ужаса глазами она наблюдала за ним, следя, как перебирает он свои инструменты.

— Вы боитесь? — спросил он.

Она чуть заметно кивнула.

— Не надо. Все будет очень хорошо. Я обещаю. Очень чисто, очень гигиенично, невредно, — он улыбнулся. — И очень небольно.

Тедди все равно следила за ним, затаив дыхание.

— Я беру очень сильное черное. Черное плохо, если оно не совсем черное. Тогда только серое. Вся жизнь полна серого, вот ведь как, красивая леди. Нет белого, нет черного. Все серое. Очень печально. — Чжен положил бумагу и карандаш на стол. Он начертил несколько кружочков. Какой размер вы хотите для бабочки? — спросил он.

Тедди молча рассматривала кружки.

— Самый большой есть слишком большой, да? — сказал Чжен.

Тедди кивнула.

— Хорошо. Большой не будем. — Он перечеркнул самый большой кружок.

— А самый маленький — слишком маленький, да? — спросил он.

И снова Тедди кивнула.

— Вот! — сказал Чжен и зачеркнул самый маленький кружок.

Остались два кружка.

— А какой здесь? — спросил он.

Тедди пожала плечами.

— Я думаю, тот, что больше, да? Тогда Чарли сможет сделать красиво на крыльях. Маленький очень трудно. Можно, но трудно. Большой прекрасно. Очень красиво. — Он задумчиво склонил голову набок. — Очень большой не хорошо. Не надо слишком большой. — Он покивал головой. — Все вещи в жизни слишком большие вещи. Серые и слишком большие. Люди забывают черное и белое, люди забывают маленькие вещи. Я расскажу вам.

Тедди следила за ним и пыталась определить, а не затем ли он разговаривает с ней, чтобы просто успокоить её немного, и вдруг сообразила, что это ему в определенной степени удается. То паническое состояние, в которое она чуть было не впала всего несколько мгновений назад, постепенно рассеялось.

— Хотите слушать? — спросил Чжен.

Тедди кивнула.

— Я был женат на очень красивой леди. В Шанхае. Вы знаете Шанхай?

Тедди снова кивнула.

— Очень красивый город — Шанхай. Я и там делать татуировки. Татуировки — очень большое искусство в Китае. Я делать татуировки многим людям. А потом я женился на очень красивой леди. Самой красивой леди в Шанхае. Самой красивой в Китае! Она дала мне три сына. Она делать меня счастливый. Жизнь с ней была — черное и белое. Контрасты — это резко, это хорошо. Все ясно и ярко. Все чисто. Серого не было. Очень много думать о маленьких вещах. Очень весело, много счастья. — Чжен слегка покачивал головой, погрузившись в воспоминания. Глаза его были устремлены вдаль и Тедди, внимательно наблюдавшая за ним, ощутила глубокую печаль, поселившуюся в этом человеке. — Она умерла, — снова заговорил он. — Жизнь — странная вещь. Хорошее умирает рано, плохое никогда не умирает. Она умерла и жизнь опять серая. Есть три сына, а веселья нет. И в Шанхае нет ярких красок. Люди не разговаривают. Счастья нет. Есть только пустой Чжен. Пустой.

Он умолк, и ей захотелось погладить его по руке и утешить его.

— Я приехал в Америка. Очень хорошая страна. У меня есть профессия — татуировки. — Он склонил голову набок. — Я работать, зарабатывать на жизнь. Старший сын ходит в колледж. Он совсем не глупый, как я говорю. Младшие учатся в школе тоже. Я научился жить. Но одного нет. Красоты. Очень трудно найти красивое. — Чжен улыбнулся. — Вы принесли красоту в ателье. Я очень вам благодарен за это. Я сделаю вам красивую бабочку. У меня пальцы скрючатся и отсохнут, если я не сделаю красивую бабочку. Это обещание. И ещё обещание — не будет боли. Это тоже обещание. Больше не боишься, да? Теперь расстегни блузку и открой плечо. Какое плечо? Левое или правое? Это очень важное решение.

Тедди указала на левое плечо.

— Ох, нет, бабочка на левом плече — дурной знак. Мы сделаем на правом, хорошо? Нe возражаете? Мы посадим маленькую черную кружевную бабочку на правое плечо, хорошо?

Тедди кивнула. Она расстегнула верхнюю пуговицу блузки и спустила блузку с плеча.

Внезапно Чжен поднял голову от своих иголок. Колокольчик над дверью легонько звякнул. Кто-то вошел в его ателье.

Глава 17

Чжен, возможно, просто не узнал бы этого высокого блондина, если бы не то обстоятельство, что в задней комнате сидела Тедди Карелла, дожидаясь, когда он примется за работу.

Потому что как бы ни была привлекательна внешность этого блондина, Чжен видел его один-единственный раз, да и было это довольно давно. Однако в данной обстановке, когда Тедди сидела у него в задней комнате, он сразу же припомнил, что она была женой полицейского. Именно это обстоятельство и привело к тому, что он сразу же узнал стоявшего на пороге блондина, как только глянул на него, раздвинув занавеску.

— Да? — спросил он. Едва разглядев лицо этого человека, он сразу стал думать по-китайски. “Это тот самый человек, которого разыскивал детектив, — думал он. — Детектив, который является мужем этой красавицы, которая сидит у меня в задней комнате и дожидается, пока я освобожусь и сделаю ей татуировку. Да, это именно тот человек”.

— Привет, — сказал Дональдсон. — А мы тут решили подбросить вам небольшую работенку.

Чжен перевел взгляд на спутницу Дональдсона. Она отнюдь не была красивой. Волосы её были какого-то мышинного оттенка, глаза блеклые, а кроме того, она носила очки. Нет, красивой её никак не назовешь. Да и чувствовалось, что она явно нездорова.

— Какую работу вы хотите, пожалуйста? — спросил Чжен.

— Татуировку, — сказал, улыбаясь, Дональдсон.

Чжен покивал головой.

— Слушаюсь, сэр, татуировку джентльмену, сэр, — сказал он.

— Нет, — поправил его Дональдсон, — татуировка нужна леди.

И тут у Чжена окончательно рассеялись последние сомнения.

Это был именно тот мужчина. Та девушка умерла, видимо, по вине этого мужчины. Чжен внимательно пригляделся к нему. Человек этот явно опасен.

— Садитесь, пожалуйста, неугодно ли вам немножко подождать? — спросил он. — Я буду свободен через минуту.

— Только поторапливайтесь, ладно? — сказал Дональдсон. — У нас не очень-то много времени.

— Я приду через пару минут, — сказал Чжен и, раздвинув занавеску проскользнул в заднее помещение. Там он подошел прямо к Тедди.

Она сразу же заметила тревогу на его лице и тут же стала внимательно глядеть на его губы. Что-то явно произошло, и Чжен был очень встревожен.

— Пришел мужчина, — беззвучно прошептал, шевеля одними только губами, Чжен. — Тот мужчина, которого хочет видеть ваш муж. Вы поняли?

Какое-то мгновение она с недоумением смотрела на него. Пришел какой-то мужчина, который нужен моему мужу… И вдруг ей все стало ясно. Внезапно она почувствовала под ложечкой неприятный холодок страха.

— Он тут с девушкой, — беззвучно продолжал Чжен. — Он хочет ей татуировку, понимаете?

Тедди с трудом проглотила набежавшую в рот слюну, потом кивнула, давая знать, что поняла.

— Что я должен делать? — спросил Чжен.

— Я… я чувствую себя очень неважно, — сказала Приссила Эймс.

— Мы здесь ненадолго задержимся, — заверил её Дональдсон.

— Крис, я в самом деле чувствую себя нехорошо. В желудке у меня… — она покачала головой. — Как ты думаешь, не могло ли быть чего-нибудь с нашей едой?

— Уверен, что с едой все было в порядке, дорогая. Послушай, как только сделаем эту татуировку, так сразу же возьмем тебе какие-нибудь порошки или ещё что-нибудь, ладно? Нам ведь ещё предстоит долгая поездка и я не хотел бы, чтобы ты окончательно расклеилась в пути.

— Крис, а мы… а мы обязательно должны делать именно сейчас эту татуировку? Я чувствую себя просто ужасно. В жизни со мной не бывало ничего подобного.

— Пройдет, дорогая. По-видимому, пища и в самом деле тяжеловата для тебя, это с непривычки.

— Да, а может, она к тому же и не совсем свежая. Крис, я не могу понять, что со мной творится, но чувствую я себя просто ужасно.

Карелла повернул ключ и распахнул дверь своей квартиры.

— Тедди?! — окликнул он и тут же понял, что окликать её бессмысленно, раз она не может видеть его губ.

Он закрыл за собой дверь и прошел в гостиную. Там он снял пиджак и повесил его на спинку стула, а затем направился на кухню. В кухне тоже никого не было.

Он пожал плечами, вернулся в гостиную и оттуда заглянул в спальню. Тедди не было и там.

Он постоял немного у двери, вздохнул, затем снова вернулся в гостиную и распахнул окно. Потом он взял газету, сбросил ботинки, немного распустил галстук и поудобнее уселся в кресло, намереваясь терпеливо дожидаться свою внезапно исчезнувшую жену, коротая время за чтением газеты.

Устал он просто чертовски. Десять минут спустя он уже мирно спал в: удобном кресле.

Берт Клинг разговаривал по служебному телефону за счет управления полиции.

— Ну как — прошло? — спросил он Клер.

— Пока ещё рано судить, — сказала она.

— Но она прочла его?

— Я полагаю, что прочла.

— Ну и?

— Никакого выражения на лице.

— Неужели?

— Никакого. Она прочла его и сказала, что известит отца о принятом решении. И все. Точка.

— А что ты сама думаешь?

— Я думаю о том, что люблю тебя, — сказала Клер.

— Не увиливай, — сказал ей Клинг. — Как ты думаешь, письмо сработает?

— Время покажет, — ответила Клер. — Я тебя просто обожаю.

— Я обожаю тебя, Крис, — сказала Приссила, — и я сделаю это ради тебя, но сейчас… сейчас я… я чувствую себя отвратительно.

— Уверяю тебя, скоро ты почувствуешь себя лучше, — сказал Дональдсон. Он минутку помолчал. — Послушай, а не поможет ли тебе жевательная резинка? — с милой улыбкой осведомился он.

— Позови его, пожалуйста, Крис, хорошо? Прошу тебя, позови его. Давай побыстрее покончим с этим!

“Позвоните…” — написала Тедди на листке бумаги, на котором Чжен рисовал кружочки. — “Позвоните моему мужу — детективу Карелле. Позвоните по телефону Ф 7-8024. Скажите ему…”

— А как? — беззвучно спросил Чжен.

Но Тедди только настойчиво кивала головой. Взяв бумагу, она написала: “Вы должны задержать здесь этого человека. Не дайте ему уйти отсюда”.

— Телефон, — прошептал Чжен. — Телефон в передней комнате. Как я смогу позвонить?

— Эй, хозяин! — позвал Дональдсон, — Вы куда пропали?

Занавеска раздвинулась, и в просвете появился Чжен.

— Извините, сэр, — сказал он. — Маленькая неприятность. Сидите, пожалуйста. Одну минутку. Должен позвонить другу.

— А нельзя с этим подождать? — нетерпеливо спросил Дональдсон. — Мы очень торопимся.

— Нельзя, нельзя подождать, сэр, извините. Одну минутку. Обещал дорогому другу позвонить. Я должен, — Он быстро подошел к телефону и набрал номер. В трубке послышались протяжные гудки. А потом…

— Восемьдесят седьмой участок полиции, сержант Марчисон.

— Я говорить мистер Карелла, пожалуйста? — сказал Чжен в трубку.

Дональдсон стоял в каком-нибудь метре от него и нетерпеливо постукивал носком ботинка по полу. Девушка сидела в кресле у противоположной стороны, опустив голову на руки.

— Одну секунду, — сказал дежурный сержант. — Я соединяю вас с отделом детективов.

В трубке раздался легкий щелчок и Чжен услышал мужской голос.

— Восемьдесят седьмой. Хэвиленд слушает.

— Мистер Карелла, пожалуйста, — сказал. Чжен.

— Кареллы нет сейчас здесь, — сказал Хэвиленд. — А что вам угодно?

Чжен глянул на Дональдсона. Дональдсон выразительно глянул на часы.

— Моя… татуировка… у меня есть сейчас образец, который он хотел, — сказал Чжен. — Сейчас у меня в ателье.

— Минуточку, — сказал Хэвиленд. — Записываю. “Образец татуировки, который он хотел, сейчас у вас в ателье”. Порядок. А как сказать — кто звонил?

— Чарли Чжен.

— Чарли Чен? Это что — детектив из книжки? Это что — хохма?

— Нет. Нет. Скажите мистер Карелла. Скажите ему звонить мне, когда придет сразу. Скажите ему, я буду держать образец.

— Да кто его знает, может, он вообще не вернется в участок, — сказал Хэвиленд. — Он ведь…

— Скажите ему, — сказал Чжен. — Пожалуйста!

— Ладно, — сказал Хэвиленд. — Скажу.

— Спасибо, — сказал Чжен и повесил трубку.

Берт Клинг подошел к столу Хэвиленда.

— Кто это звонил? — спросил он.

— Чарли Чен, — ответил тот. — Остряк-самоучка.

— А-а-а, — огорченно протянул Клинг. В глубине души он надеялся, что звонила Клер, хотя он говорил с ней всего пять минут назад.

— Нечего людям делать, как только звонить по телефонам в полицию, — сказал Хэвиленд. — Нужно издать закон, по которому можно было бы привлекать к суду за такие звонки.

— Не застали своего друга? — спросил Дональдсон.

— Да. Он мне звонить… Какую татуировку вы хотите?

— Маленькое сердечко и внутри него инициалы, — сказал Дональдсон.

— Какие инициалы?

— Буквы П, И и К.

— А где сердечко?

— На руке у этой молодой леди, — с улыбкой сказал Дональдсон. — Прямо вот здесь — между большим и указательным пальцами.

— Очень трудно делать, — сказал Чжен. — Больно для леди.

Приссила Эймс подняла голову.

— Крис, — сказала она. — Я… я очень плохо себя чувствую. Честное слово, Крис. Нельзя ли было бы… Нельзя ли с этим подождать?

Дональдсон быстро глянул на нее, и лицо его внезапно приняло суровое выражение.

— Да, — сказал он, — с этим и в самом деле придется подождать. До следующего раза. Пойдем-ка, Прис. — Он подхватил её под локоть и помог ей подняться на ноги, потом он обернулся к Чжену. — Извините за беспокойство и спасибо, — сказал он. — Мы должны идти.

— Можно делать, — с отчаянием в голосе проговорил Чжен. — Пусть леди сидит, я делать татуировку. Делать маленькое красивое сердечко с инициалами. Очень красивое.

— Нет, — сказал Дональдсон. — Как-нибудь в другой раз.

Чжен вцепился ему в рукав:

— Очень быстро. Очень хорошо делать.

— Убери-ка руку, — сказал Дональдсон и распахнул дверь.

Нежный звон наполнил комнату. Дверь захлопнулась, и Чжен бросился за перегородку.

— Они уходить! — воскликнул он. — Не мог задержать. Они идут.

Тедди уже застегивала блузку. Она взяла карандаш и бумагу и быстро сунула их в сумочку.

— Его зовут Крис, — сказал Чжен. — Она говорила ему — Крис.

Тедди кивнула и направилась к двери.

— Куда вы идете? — крикнул Чжен. — Куда вы идете?

Она обернулась и с улыбкой кивнула ему. А потом хлопнула дверь, мелодично звякнул звонок, и она исчезла. Чжен стоял посреди комнаты, вслушиваясь в затихающий звон колокольчика.

— Что я делай, что? — проговорил он вслух.

Тедди старалась двигаться за ними буквально вплотную. Впрочем, потерять их на улице было почти невозможно, учитывая гигантский его рост и белокурую гриву волос, ярко блестевшую на солнце. Женщина шла нетвердой походкой, поддерживаемая его рукой, обвившейся вокруг талии. Тедди шла прямо за ними, чувствуя, как судорожно колотится у неё сердце.

“Что же мне теперь делать?” — думала она. Решение не приходило, но она продолжала следовать за ними, потому что перед ней сейчас шагал человек, которого разыскивал её муж.

Когда она увидела, что они остановились рядом с автомобилем, сердце у неё упало. Все её старания, видимо, пошли насмарку. Он открыл дверцу и помог ей забраться внутрь. Тедди безнадежно смотрела на то, как он обходит машину с другой стороны, и в этот момент на улице появилось такси. Тедди тут же поняла, что слежка не кончилась, а только начинается. Она махнула рукой и такси остановилось у обочины тротуара. Шофер перегнулся через спинку сиденья и открыл для неё заднюю дверцу.

Тедди скользнула на сиденье. Он снова обернулся к ней и она быстрым жестом указала на свои уши и губы, и каким-то непонятным образом он сразу все понял. Она сделала знак в сторону лобового стекла, за которым было видно, как Дональдсон садится за руль своей машины. Одновременно она пристально всматривалась в багажник его машины, в то место, где виднелся номер.

— Куда вам, леди? — спросил таксист.

И снова она ответила жестом.

— Вы хотели бы, чтобы я следовал за ними? — Таксист дождался утвердительного кивка Тедди, подождал, пока дверца машины Дональдсона захлопнется за ним, и дал его машине тронуться с места. Таксист не смог удержаться от шутки. — В чем дело, леди? — спросил он. — Что, этот парень украл ваш голос?

Он газанул прямо с ходу, следуя за Дональдсоном, а потом бросил взгляд на нее, надеясь увидеть, достаточно ли она оценила его шутку.

Но Тедди даже взгляда на него не перевела. Она достала из сумочки карандаш и бумагу, взятые ею со стола Чжена, и что-то там торопливо писала.

Он надеялся, что она все-таки не умрет у него в машине. Правда, похоже было, что она все-таки дотянет, ведь он так тщательно все спланировал и любая неожиданность не должна была застать его врасплох… Трудно будет только высадить её из машины. Такого с ним ещё не случалось и руки его, сжимавшие руль, непроизвольно напряглись. Только не поддаваться панике. Пока все шло как нельзя лучше. И что бы теперь ни случилось, он не должен поддаваться панике. Паника могла испортить все. Что бы ни произошло, он должен сохранить, ясную голову. Что бы ни случилось, но игра сейчас шла у него по-крупному, и теперь ему было, что терять. Все нужно обдумать на свежую голову и спокойно. Все возникающие проблемы он должен решать по мере их возникновения. Он должен достойно встретить их и найти правильное решение.

— Меня тошнит, Крис, — сказала Приссила. — Боюсь, что я серьезно заболела.

“Ты даже и не подозреваешь, насколько серьезно”, — подумал он.

Дональдсон не отрывал глаз от дороги, а руки не снимал с баранки. Вслух он ничего не сказал.

— Крис, я… меня сейчас вырвет.

— А не могла бы ты…

— Прошу тебя, немедленно останови машину, Крис. Меня сейчас вырвет.

— Я не могу остановить машину, — сказал он. Он быстро глянул на неё и успел только заметить смертельную бледность и полные слез глаза. Он резким движением вытащил из кармана аккуратно сложенный белоснежный платок и бросил его ей. — Воспользуйся вот этим, — сказал он.

— Крис, неужели нельзя остановиться? Господи, прошу тебя…

— Воспользуйся платком, — сказал он.

Что-то странное и новое было в его голосе и это её как-то сразу перепугало. Но она не смела и не могла раздумывать сейчас над своими страхами. В следующую секунду она уже сотрясалась от судорожных приступов рвоты.

— Ваш парень направляется в Риверхед, — сказал таксист, поворачиваясь к Тедди. — Видите? Он направляется на мост. Вы и в самом деле хотите, чтобы я ехал за ним?

Тедди кивнула.

Риверхед. Она тоже живет в Риверхеде. Они со Стивом живут в Риверхеде, но Риверхед — довольно большой район города и ещё неизвестно, в какую часть Риверхеда везет этот мужчина женщину. И где может сейчас быть Стив? Сидит ли он сейчас у себя в участке? А может, дома? А может быть, он по-прежнему обходит все ателье, где делают татуировки? Может ли так случиться, что он сегодня снова заглянет к Чарли Чжену? Она оторвала кусочек бумаги и положила его на сиденье рядом с собой на уже набравшуюся там пачечку таких же исписанных листков. И тут же вновь принялась писать что-то.

А потом, как бы желая убедиться в своем предыдущем наблюдении, снова поглядела на номер идущей впереди них машины Дональдсона.

— Вы что там, стихи какие-то пишете, что ли? — спросил таксист.

И все-таки что-то беспокоило Клинга. Он поднялся со своего места и подошел к Хэвиленду, который, положив ноги на стол, пытался читать детективный журнал.

— Как ты сказал, как звали того парня?

— Что? — спросил Хэвиленд, глядя на него поверх журнала. — Тут у меня рассказ об одном парне, который расчленял тела своих жертв, а потом укладывал их в чемоданы.

— Я говорю о том, который, звонил Стиву, — сказал Клинг. — Как, ты сказал, его звали?

— Это какой-то остряк-самоучка. Черная рука или ещё как-то.

— А случайно, не Чарли Чен?

— Во-во, Чарли Чен. Надо же, псих.

— И что он сказал тебе?

— Он сказал, что образец татуировки для Кареллы есть у него в ателье. Сказал, что он попробует удержать его там.

— Чарли Чен, — задумчиво повторил Клинг. — Карелла допрашивал как-то его. Это тот самый парень, который сделал татуировку Мэри Прошек. — Он опять задумался, а потом сказал: — Какой у него номер телефона?

— Он не оставил своего номера, — сказал Хэвиленд.

— Наверное, он есть в каком-нибудь нашем справочнике, — сказал Клинг и направился к своему столу.

— А самое интересное, что тут в рассказе полицейские три года не могли до него добраться, — сказал Хэвиленд, качая головой. — Он три года разрезал женщин на куски, а они так все и не могли выйти на него. — Он снова покачал головой. — Господи, и как только этих дураков держали на службе!

— Похоже, что он собирается припарковаться, — сказал таксист. — Хотите, чтобы я остановился сразу за ним?

Тедди отрицательно покачала головой. Таксист вздохнул.

— Так где же? Прямо здесь, ладно?

Тедди кивнула.

Таксист притормозил и выключил счетчик. Впереди Дональдсон тоже остановился и теперь помогал Приссиле выбраться из машины. Не сводя с них глаз, Тедди шарила в сумке, чтобы расплатиться. Вручив деньги таксисту, она быстро взяла с сиденья стопочку исписанных ранее листков. Сунув один из этих листков в руки таксисту, она выскочила из машины и сразу же перешла на бег, потому что Дональдсон с Приссилой уже успели завернуть за угол.

— Что это?.. — выкрикнул ей вслед таксист, но его пассажирка уже исчезла.

Он поглядел на узенькую полоску бумаги. На ней рукой Тедди было торопливо написано:

“Позвоните детективу Стиву, Карелле. Телефон Ф 7-8024. Скажите ему, что номерной знак ДН 1556. Пожалуйста, поторопитесь!”

Таксист недоуменно глядел на записку какое-то время. Потом он тяжело вздохнул.

— Ох, уж эти бабские штучки. Тоже мне — писательница! — сказал он наконец, решительно смял бумажку и выбросил её в окошко.

После этого он включил скорость и отъехал.

Глава 18

Клинг разыскал наконец нужный номер в телефонном справочнике. Он попросил дежурного сержанта соединить его с городом и набрал нужный номер. Он слышал протяжные гудки на линии. Трубку не снимали, и он даже принялся считать эти гудки.

Третий… четвертый… пятый… Клинг ждал. Шестой-седьмой… восьмой… “Ну, Чжен, — думал он. — Возьми же наконец эту трубку”. А потом ему припомнилось то, что Чжен велел передать Карелле. “Он попытается удержать образец татуировки у себя в ателье”. Господи, не случилось ли чего и с самим Чженом?

Он повесил трубку на десятом гудке.

— Я возьму машину, — крикнул он Хэвиленду. — Скоро вернусь.

Хэвиленд оторвался от своего журнала.

— Что ты сказал? — спросил он. Но Клинг уже выскочил за перегородку и, перепрыгивая через ступеньки, бежал вниз по лестнице к выходу. К тому же на столе Хэвиленда резко зазвонил телефон.

Чжен уже успел отойти от своего ателье, когда до него донесся телефонный звонок изнутри. Из ателье он вышел охваченный стремлением добраться как можно скорее до 87-го участка, разыскать там Кареллу и рассказать ему все, что произошло. Он запер за собой дверь и шел уже по направлению к своему автомобилю, когда в ателье зазвонил телефон.

Досадно, что телефонные звонки не отличаются друг от друга. Телефон совершенно одинаково звонит и когда на другом конце провода влюбленный, и когда хотят сообщить неприятное известие, точно так же он будет звучать и при завершении крупной сделки.

Чжен очень торопился, ему нужно было срочно повидать Кареллу и поговорить с ним. Может быть, ему особенно неуместным показался этот звонок, прозвучавший за уже запертой дверью. Он хотел было даже отмахнуться от него. В конце концов, это просто обычный телефонный звонок. И все-таки Чжен вернулся и отпер дверь. Все это время телефон звонил. А вот когда он вошел и снял трубку, телефон перестал звонить и в трубке послышался унылый протяжный гудок.

Вот тогда-то он и набрал номер Ф 7-8024:

— Восемьдесят седьмой полицейский участок. Сержант Марчисон у телефона, — услышал он голос в трубке.

— Детектив Карелла, пожалуйста, — сказал Чжен.

— Секундочку, — ответил дежурный. Чжен ждал. Значит, он был прав. Карелла вернулся в участок. Он вслушивался в пощелкивание в трубке.

— Восемьдесят седьмой, детектив Хэвиленд.

— Я говорить детектив Карелла, пожалуйста.

— Его нет здесь, — сказал Хэвиленд. — А кто говорит? — Краешком глаза он видел, как Клинг спускался по лестнице, ведущей на первый этаж.

— Чарли Чжен. Когда он будет обратно тут?

— Погодите минутку, — сказал Хэвиленд. Он прикрыл рукой трубку. — Эй, Берт! — крикнул он. — Берт! — Но Клинга уже не было на лестнице. Тогда Хэвиленд проговорил в трубку: — Я тоже полицейский, мистер. Чего вы хотите?

— Человек, который делал татуировку девушке, — сказал Чжен. — Он был тут, в ателье. Вместе с миссис Карелла.

— Погодите, не так быстро, — сказал Хэвиленд. — Какой человек? Какая девушка?

— Карелла знает, — сказал Чжен. — Скажите ему, человека имя Крис. Большой мужчина, блондин. Скажите ему, жена пошла за ним. Когда он обратно будет?

— Послушайте, — начал было Хэвиленд, но Чжен не дал ему договорить.

— Я приходить. Я приходить и говорить с ним. Вы скажите ему ждать.

— Но он, может, даже… — проговорил Хэвиленд, но на другом конце провода повесили трубку.

Девушка прижимала платок ко рту и сгибалась чуть ли не вдвое. Высокий светловолосый мужчина продолжал поддерживать её, обнимая рукой за талию, и трудно было сказать, вел он её или тащил за собой по улице.

Тедди Карелла упорно следовала за ними. Тедди очень мало знала о мошенниках или брачных авантюристах.

Но она прекрасно знала, что можно часами стоять на перекрестке улиц, предлагая купить золотые пятидолларовые монеты по десяти центов каждая, и за целый день не найти ни одного желающего совершить подобную сделку. Она отлично знала, что недоверие впитано здесь с молоком матери. В этом городе на улицах не заговаривают с незнакомыми, знала она и то, что не-знакомые не разговаривают здесь даже в ресторанах, и все это потому, что люди в этом городе не доверяют друг другу.

Поэтому ей необходимо было подстраховаться. Если бы она могла говорить, все было бы значительно проще. Но говорить она не могла, поэтому-то она и пыталась подстраховать себя, написав примерно дюжину записок следующего содержания: “Позвоните детективу Карелле по телефону Ф 7-8024. Скажите ему, что номер машины ДН 1556. Пожалуйста, поторопитесь”

И сейчас, следуя за Дональдсоном и девушкой, она сделала единственное, что было ей доступно, — она принялась раздавать эти записки прохожим. Она не могла надолго задерживаться возле них, чтобы попытаться что-то объяснить им знаками, потому что ей нельзя было выпускать из виду идущую впереди пару. Она могла только прикоснуться к рукаву какого-нибудь старика и, вручив ему обрывок бумаги, идти дальше. Она могла лишь мягко и настойчиво вложить его в руку какой-нибудь седоволосой дамы, спокойно идущей по своим делам, а потом повторить ту же операцию с подростком, уставившимся на неё восхищенным взглядом. Она оставляла за собой множество людей с обрывками бумаги в руках. Она могла только надеяться на то, что хоть кто-нибудь из них позвонит в 87-й участок полиции. Она надеялась, что регистрационный номер машины окажется, наконец, в руках её мужа. А пока что она шла по следу убийцы и его жертвы, боясь даже думать о том, что произойдет, если её муж не придет ей на помощь.

— Мне… мне плохо, — Приссила Эймс уже почти не в состоянии была и говорить.

Она изо всех сил цеплялась за эту спасительную руку, которая обвивала её талию, и тащилась по улице, с трудом переставляя ноги, думая только о том, куда он ведет её, и почему это она вдруг так серьезно заболела.

— Слушай меня внимательно, — сказал он. Голос его звучал сурово. Он тоже тяжело дышал, и она почти не узнавала его голос. У неё горело и першило в горле, но самая мучительная боль сосредоточилась в желудке. — Я с тобой разговариваю, ты слышишь?

Нет, ничего подобного с ней никогда не случалось, она вообще никогда серьезно не болела.

— Черт побери! — донесся откуда-то издалека его голос. — Ты будешь слушать или нет? Если ты опять начнешь блевать, то, клянусь Богом, я просто брошу тебя здесь в канаве!

— Извини… я…

Она пыталась сдерживаться, изо всех сил. Ей было стыдно за себя. Должно быть, еда была не в порядке, а тут ещё её страх перед иголками. Не следовало ему просить её сделать татуировку, ведь она так боится игл…

— Это в следующем доме, — сказал он. — Видишь, такой большой жилой дом. Я проведу тебя с черного хода. Мы воспользуемся грузовым лифтом. Мне не хочется, чтобы тебя кто-нибудь видел в таком состоянии. Ты слушаешь меня? Понимаешь, что я тебе говорю?

Она ответила слабым кивком и судорожно сглотнула. “Господи, что же это со мной? — лихорадочно думала она. — Зачем он мне все это говорит?” — Она плотно зажмурилась, чувствуя мучительную боль, чувствуя непреодолимую слабость. “Сумочка — я уронила сумочку…Крис…”

Она остановилась и слабым жестом повела рукой назад.

— Что еще? — злобно спросил он. — Что?.. — Глаза его проследили направление её жеста. Он увидел лежащую на тротуаре сумочку. — А, черт, — выругался он и остановился, пытаясь одновременно поддерживать её и дотянуться до сумки. Ему пришлось для этого обернуться.

И тут он увидел хорошенькую брюнетку. Она находилась не более чем в пятнадцати метрах от них, а когда он остановился, чтобы поднять сумочку, брюнетка тоже остановилась, какое-то мгновение вглядывалась в него, а потом быстро отвернулась и принялась рассматривать витрину.

Он медленно поднял сумочку, явно обдумывая что-то. А потом они пошли дальше.

Позади явственно раздавался четкий стук каблуков брюнетки по плитам тротуара.

— Восемьдесят седьмой участок полиции. Сержант Марчисон слушает.

— Попросите, пожалуйста, детектива Кареллу, — произнес, юный голос.

— Его сейчас нет в участке, — сказал Марчисон. — Хотите поговорить с кем-нибудь другим?

— Но в записке назван Карелла, — сказал этот мальчишеский голос.

— В какой записке, сынок?

— Да это, наверное, кто-то подшутил, — сказал парнишка. — Не стоит беспокоиться.

— Ну, а все-таки…

В трубке послышались короткие гудки.

Назойливая муха жужжала прямо над самым носом Стива Кареллы. Сонный Карелла отмахнулся от нее. Муха взлетела к самому потолку, а потом снова спикировала на него. С жужжанием она уселась ему на ухо.

По-прежнему не просыпаясь, Карелла смахнул её.

— Восемьдесят седьмой участок полиции. Сержант Марчисон слушает.

— У вас там есть детектив Карелла? — спросил голос.

— Одну минутую-сказал Марчисон и соединился с отделом детективов.

— Восемьдесят седьмой. Детектив Хэвиленд у телефона.

— Род, это Дейв Марчисон, — сказал сержант. — Карелла там не вернулся у вас?

— Нет, — сказал Хэвиленд.

— Тут снова ему дозваниваются. Может, ты поговоришь вместо него?

— Я занят.

— Чем же это ты занят? Ковыряешь в носу?

— Ладно, давай поговорю, — милостиво согласился Хэвиленд, откладывая в сторону рассказ об убийце с чемоданами.

— Соединяю с отделом детективной службы, — услышал он голос Марчисона.

— У телефона детектив Хэвиленд, — сказали в трубку. — Что вам угодно?

— Какая-то дама вручила мне записку, — сказал мужской голос.

— Да?

— В ней сказано, что следует позвонить детективу Карелле и сказать ему, что номер машины ДН 1556. Вы что-нибудь понимаете в этом? И вообще, служит у вас такой детектив Карелла?

— Да, — сказал Хэвиленд. — Погодите, как, вы сказали, номер машины?

— Что?

— Ну, номерной знак машины?

— А, номер ДН 1556. Вы что-нибудь понимаете?

— Мистер, — сказал Хэвиленд. — А сами вы что-нибудь понимаете? Тут можно только гадать. Вы ведь знаете то же, что и я.

Клинг уселся на сиденье служебной машины рядом с водителем.

— Постарайтесь как можно быстрее добраться до китайского района, — сказал он сидевшему за рулем патрульному.

— Простите, сэр, — патрульный произнес это “сэр” с нескрываемым сарказмом, как бы давая этим понять, что он прекрасно знает, что детективом Клинга сделали совсем недавно, а до этого он был простым патрульным. — Я не хотел бы, чтобы меня из-за вас оштрафовали за превышение скорости.

Клинг окинул его холодным взглядом.

— Ну-ка, включай сирену и жми на газ, — не терпящим возражения голосом рявкнул он. — Не ищи неприятностей на собственную задницу.

Патрульный растерянно замигал глазами. Потом он включил сирену и машина рванулась с места.

Пригнувшись к лобовому стеклу, Клинг внимательно следил за дорогой.

Чарли Чжен вел машину как всегда осторожно, старательно пригибаясь к лобовому стеклу. Он вообще не любил ездить по городу в такое время.

И все-таки он упорно пробирался в потоке транспорта по направлению к центру.

Услышав сирену, он подумал, что едет пожарная машина, и, принял вправо, но потом разглядел, что это мчится полицейская машина и при этом в обратную от него сторону. Патрульная машина пронеслась мимо, сирена её не умолкала ни на минуту.

Этот эпизод прибавил Чжену уверенности. Он поплотнее сжал зубы, пригнулся ещё ближе к рулю и решительно нажал на педаль газа.

Карелла прихлопнул надоедливую муху, а потом приподнялся в кресле, как-то сразу проснувшись. Он недовольно поморщился.

В квартире по-прежнему царила абсолютная тишина. Он встал с кресла, потянулся и зевнул. Который, интересно, сейчас час все-таки? И куда, черт возьми, подевалась Тедди? Он глянул на часы. Обычно к этому времени она всегда бывала дома и занималась приготовлением обеда. Неужели она и записки не оставила? Он снова зевнул и стал осматриваться кругом в поисках оставленной на видном месте записки.

Записки явно не было. Он снова посмотрел на часы, а потом подошел к висевшему на спинке стула пиджаку в надежде найти там сигареты. Нашарив в кармане пачку, он убедился, что она пуста. Он безнадежно провел пальцем по её внутренней поверхности, но сигарет, конечно, не обнаружил. С усталым вздохом он опустился в кресло и надел ботинки. Вытащив из внутреннего кармана блокнот, он взял карандаш и написал: “Дорогая Тедди! Я спустился вниз за сигаретами. Сейчас же вернусь. Стив”.

Записку эту он положил на кухонном столике. После этого он зашел в ванную, чтобы сполоснуть лицо.

— Восемьдесят седьмой участок, детектив Хэвиленд.

— Нельзя ли попросить к телефону Кареллу, — проговорил женский голос.

— Его сейчас нет здесь, — сказал Хэвиленд.

— Видите ли, какая-то молодая леди остановила меня на улице и подала мне записку, — сказала женщина. — Я даже не знаю, серьезно это или нет, но считаю, что просто должна позвонить вам. Позвольте, я зачитаю эту записку?

— Да, пожалуйста, — сказал Хэвиленд.

— В ней говорится: “Позвоните детективу Карелле по телефону Ф 78024. Скажите ему, что регистрационный номер машины ДН 1556. Пожалуйста, поторопитесь”. Как вы считаете, это имеет какой-то смысл?

— И вы говорите, что записку эту вручила вам молодая женщина? — спросил Хэвиленд.

— Да, и при этом очень красивая юная леди. Темные волосы, темные глаза. Причем было видно, что она явно куда-то торопилась.

Впервые за этот день Хэвиленд забыл про детективную повесть и про убийцу с пристрастием к чемоданам, На память ему немедленно пришел китаец, который звонил ему и что-то там говорил о мужчине, который хотел, чтобы сделали татуировку, девушке. Да, он говорил, что тот находится в его ателье и что там почему-то находится миссис Карелла.

А теперь какая-то женщина, внешность которой, по описанию, соответствует жене Стива, вручает на улице записки. И это тоже похоже было на правду, потому что жена Кареллы глухонемая.

— Я сейчас же займусь этим делом, — сказал Хэвиленд. — Огромное спасибо за содействие.

Повесив трубку, он разыскал отдел автомобильного транспорта городской полиции и, позвонив туда, попросил подготовить данные по машине с регистрационным номером ДН 1556. Едва закончив разговор, он сразу же принялся искать другой номер. Он как раз набирал номер телефона квартиры Стива Кареллы, когда Чарли Чжен появился перед разделяющей комнату перегородкой и, тяжело отдуваясь, остановился, не смея без приглашения зайти внутрь.

Стив Карелла натянул пиджак. Он снова направился на кухню, чтобы убедиться, что написанная им записка лежит на видном месте, а кроме того, чтобы проверить, выключен ли газ.

Из кухни через гостиную он направился к выходу. Он уже запирал за собой дверь, когда услышал звонок телефона. Ругнувшись про себя, он вернулся и снял телефонную трубку.

— Алло?

— Став?

— Ага.

— Это я, Род Хэвиленд.

— Что там у тебя, Род?

— Здесь у меня человек, который называет себя Чарли Чженом. Он тут говорит, что твой убийца заходил сегодня в его ателье. Тедди как раз была там у него и…

— Что?!.

— Тедди. Твоя жена. Она пошла выслеживать этого типа, когда тот вышел из ателье. Чжен говорит, что девушка была явно не в себе, её тошнило. Мне тут было уже с полдюжины звонков за последние полчаса. Девушка, похожая по описанию на твою Тедди, дает прохожим записки, в которых просит сообщить тебе регистрационный номер машины. Я позвонил в транспортный отдел и сейчас там выясняют данные по этому регистрационному номеру. Что ты думаешь обо всем этом?

— Тедди! — только и мог сказать Карелла. Ни о ком другом он в этот момент не в состоянии был думать. Он услышал, как в дежурном помещении зазвонил другой телефонный аппарат и голос Хэвиленда зазвучал в трубке: “Сейчас сюда звонят по другой линии. Может быть, они уже отыскали нужные сведения. Не вешай трубку, Стив”.

Трубка замолчала, а он продолжал стоять, плотно прижимая сразу же запотевшую эбонитовую трубку к уху. В голове его металось одно: “Тедди. Тедди, Тедди”.

Через несколько секунд Хэвиленд снова взял трубку.

— Это черный “кадиллак” выпуска 1955 года, — сказал Хэвиленд, — Зарегистрирован на владельца по имени Крис Дональдсон.

— Это явно тот самый, — сказал Карелла, как бы приходя в чувство. — А адрес его тебе сказали?

— Ранье, 41–18. Это в Риверхеде.

— Да это же примерно в десяти минутах от меня, — сказал Карелла. — Я сейчас же выезжаю туда. Позвони обязательно в участок, в который входит эта улица. Пусть сразу же высылают туда ещё и “Скорую помощь”. Если эту девушку тошнит, то очень может быть, что она отравлена мышьяком.

— Хорошо, — сказал Хэвиленд. — Могу ли я тебе чем-нибудь помочь, Стив?

— Можешь — моли Бога, чтобы с Тедди ничего не случилось!

Он повесил трубку, хлопнул себя по боку, чтобы убедиться, что револьвер на месте, и бросился бегом из квартиры, не захлопнув даже дверь за собой.

Глава 19

Стоя в выбеленном, бетонном помещении подвала дома, Тедди Карелла следила за тем, как загораются огоньки на индикаторе этажей грузового лифта. Лифт остановился на четвертом этаже. Цифра потухла, и Тедди нажала кнопку вызова.

Она видела, как Дональдсон вместе с девушкой вошли в здание с черного входа, вошли в грузовой лифт, а теперь она знала, что вышли они на четвертом этаже. Пока лифт спускался к ней, она раздумывала над тем, что же ей делать дальше в том случае, если ей удастся выяснить, в какой именно квартире они находятся. Кроме того, она думала о том, в каком ужасном состоянии эта девушка и сколько ещё ей осталось времени. Лифт наконец опустился и двери его раздвинулись.

Тедди вошла в лифт и нажала кнопку четвертого этажа. Двери лифта сдвинулись и он стал подниматься. Странно, но она совсем не испытывала страха, не было даже тревоги. Ей только очень хотелось, чтобы Стив сейчас был рядом с ней, уж он-то знал бы, что следует предпринять. Кабинка лифта, подрагивая, медленно ползла, потом остановилась. Дверцы её снова бесстрастно раздвинулись, и Тедди спокойно шагнула к выходу. И сразу же перед ней возник Дональдсон.

Он стоял прямо перед лифтом, по-видимому, ожидая, когда его дверцы раскроются. Он явно поджидал её. В панике она попыталась нажать кнопку подвала, но пальцы Дональдсона уже успели сомкнуться на её запястье, и он рывком выдернул её из кабины.

— Почему ты следишь за мной? — спросил он. Она только бессмысленно покачала головой. Дональдсон оттащил её подальше от лифта, а потом поволок по коридору. Скоро они остановились у квартиры “40”.

Он открыл дверь и протолкнул её внутрь. Приссила Эймс лежала на кушетке лицом вниз. В квартире явно стоял запах рвоты.

— Вот, пожалуйста, любуйся ею, — сказал Дональдсон. — Ты ведь её разыскивала?

Он вырвал из рук Тедди её сумочку и принялся обшаривать содержимое её. На пол полетели губная помада, монетки, тушь для ресниц, записная книжка. Когда он наткнулся на кошелек, то тут же раскрыл его и просмотрел содержимое.

— Так, миссис Стивен Карелла, — читал он вытащенное из кошелька удостоверение. — Проживает в Риверхеде… Оказывается, мы ещё и соседи, да? Можете заодно познакомиться с мисс Эймс, миссис Карелла. Или вы уже знакомы? — Он снова заглянул в удостоверение. — В случае срочной необходимости позвоните… — тут он замолчал. А когда вновь заговорил, игривое выражение исчезло с его лица. — …Позвоните детективу Стиву Карелле в восемьдесят седьмой участок полиции по телефону Ф 7-8024… — Он снова внимательно поглядел на Тедди. — Значит, твой муж — полицейский, так?

Тедди кивнула.

— Что это с тобой? Перепугалась так, что и говорить не можешь? — Он снова пристально вгляделся в нее. — Я же сказал… — Он снова замолчал. — У тебя что-нибудь не в порядке с голосом?

Тедди кивнула.

— А в чем дело? Ты что, не можешь говорить?

Тедди снова кивнула. Ее глаза были прикованы к его губам, и по этому взгляду он внезапно понял все.

— Глухонемая, да? — спросил, он.

Тедди подтвердила это кивком.

— Вот и хорошо, — объявил Дональдсон. Он помолчал некоторое время, не сводя с неё глаз. — Это твой муж поручил тебе следить за мной?

Тедди стояла совершенно неподвижно.

— Он знает обо мне?

И снова никакого ответа.

— Зачем ты следила за мной? — спросил Дональдсон, подходя к ней вплотную. — Кто навел тебя на меня? Где я допустил ошибку? — Он взял её за руку. — Да отвечай же ты, черт побери!

Пальцы его просто впились в её руку. Лежавшая на кушетке Приссила Эймс слабо застонала. Он резко обернулся в её сторону.

— Она отравлена и ты об этом знаешь, так или не так? — сказал он, снова, повернувшись к Тедди. — Это я отравил её. Она скоро умрет и этой же ночью окажется в реке. — Он почувствовал, как вздрогнула невольно Тедди. — В чем дело? Тебя пугает это? Не нужно пугаться. Сейчас ей очень больно, но она уже не соображает, что с ней происходит. Единственное, о чем она сейчас способна думать, так это о том, почему это её все время выворачивает наизнанку. Видишь, какая вонь тут стоит. А ты-то как её выносишь? — Он хохотнул. Но тут же снова помрачнел. Он явно не склонен был идти на какие-то компромиссы. — Что именно известно твоему мужу? — спросил он. — Что знает об этом твой муж?

Тедди стояла совершенно неподвижно. Лицо её оставалось непроницаемым. Дональдсон пристально вглядывался в него.

— Ну, ладно, — сказал он. — Будем исходить из самого худшего. Предположим, что в данный момент он мчится сюда во главе целого батальона полицейских. Так?

И опять на лице Тедди не дрогнул ни один мускул.

— Но он ничего не найдет, когда заявится сюда. Ни меня, ни мисс Эймс, ни тебя. Он застанет здесь одни голые стены. Пойдем-ка со мной, — сказал он и, подталкивая впереди себя Тедди, вошел в спальню. — Садись, — приказал он. — Сюда, на кровать. Ну, пошевеливайся.

Тедди села. Дональдсон выдвинул верхний ящик комода и принялся складывать вещи в чемодан.

— А ты хорошенькая, — сказал он. — Попадись мне кто-нибудь вроде тебя, то… — он не договорил. — Вся беда в таком деле, как мое, это то, что тут невозможно получать удовольствие, — сказал он с ноткой обиды в голосе. — Дурнушки чем хороши? Тем, что они идут на любую приманку. А стоит только связаться с красивой и сразу же все окажется под угрозой. А убийство — это такая вещь, которая не терпит огласки, правильно я говорю? Правда, и оплачивается оно неплохо. И не верь болтовне о том, что преступление не окупается. Окупается и ещё как. Если, конечно, ты не попадешься. — Он усмехнулся. — Но я не дам себя поймать. — Он снова посмотрел на нее. — Ты вот — очень хорошенькая. А кроме того, ты и говорить не можешь. Поэтому перед тобой и можно говорить о любых секретах. — Он сокрушенно покачал головой. — Жаль только, что у нас с тобой не так-то много времени в запасе. — Он снова качнул головой. — А ты все-таки очень хорошенькая, — повторил он.

Тедди продолжала неподвижно сидеть на постели.

— Ты наверняка знаешь, что это значит, — сказал он. — Я говорю сейчас о том, каково приходится тем, у кого красивая внешность. Иногда бывает очень обидно, правда ведь? Мужчины терпеть тебя не могут, не доверяют тебе. Это я сейчас себя имею в виду. Не любят они мужиков со слишком приятной внешностью. В их присутствии они сами испытывают неловкость. Они считают, что уж больно ты привлекателен. Это как бы напоминает им обо всех мелких неладах с миром и с собой. Одним словом, комплексу ют. — Он сделал паузу, а потом продолжил. — Да я могу обработать в два счета любую девчонку, веришь? Любую. Стоит мне только поглядеть на неё чуть повнимательней — и она просто помирает от счастья. — Он хихикнул. — Помирает. Забавно. Улавливаешь? Да ты наверняка и сама это знаешь, я думаю. Мужчины тоже увиваются вокруг тебя, так ведь? — Он вопросительно посмотрел на нее. — Ладно, можешь себе сидеть так, упрятавшись в свою раковину. Ты ведь тоже поедешь сейчас со мной, ты же сама знаешь, так ведь? Ты для меня что-то вроде гарантии. — Он снова хохотнул. — Из нас с тобой вышла бы великолепная пара. Да, было бы на что любоваться. Мы бы работали на контрасте. Блондин и брюнетка. Очень хорошо смотрится. А к тому же для разнообразия и мне неплохо бы показаться рядом с красивой девушкой. Мне до смерти надоели все эти образины. Но доход они приносят совсем неплохой. У меня уже набежал приличный счет в банке.

В соседней комнате застонала лежавшая на кушетке Приссила Эймс. Дональдсон подошел к двери и заглянул туда.

— Успокойся, милая, — крикнул он. — Еще немного и ты освежишься, поплавав в речной воде. — Он снова со смехом обернулся в сторону Тедди. — Очень милая девушка, — сказал он. — Но страшна как смертный грех. Но хорошая. — И он снова принялся за укладку вещей, действуя молча и быстро. Тедди следила за ним. Она не заметила среди вещей пистолета, значит, возможно, что у него его просто нет.

— Ты должна будешь помочь мне спустить её вниз, — внезапно объявил он. — Мы снова воспользуемся грузовым лифтом. Быстренько прошмыгнем коридором, спустимся и уже на улице. Тебе придется некоторое время побыть со мной. Ты не можешь говорить и это прекрасно. Значит, мне нечего опасаться телефонных разговоров, не станешь ты болтать и с сотрудниками гостиниц. Все сложилось как нельзя лучше. Мне просто придется держать от тебя подальше карандаши и бумагу, я правильно говорю? — Он поглядел на нее, и выражение его глаз внезапно изменилось. — Можно будет и неплохо поразвлечься между делом, — сказал он. — Мне чертовски надоели все эти страшилища, но, с другой стороны, на красавиц нельзя полагаться. Вокруг одни сплошной жулики. Но мы все-таки прекрасно проведем время. — Он бросил внимательный взгляд на её лицо. — Тебе не улыбается эта идея, так что ли? Ничего не поделаешь. Ты даже можешь считать, что тебе ещё здорово повезло. Ведь ты могла бы отправиться в совместное плавание с мисс Эймс, не так ли? Так что считай, что тебе повезло. Большинство женщин теряют голову, как только я появляюсь в комнате. Да, тебе повезло. Я парень компанейский и очень хорошо знаю самые приятные заведения в этом городе. Я же их должен просто профессионально хорошо знать. Здесь я следую своему служебному долгу, призванию, можно сказать. Собственно по профессии я счетовод, бухгалтер. И бухгалтерия, по существу, и является моим призванием. А поскольку к убийству у меня тоже профессиональный подход, к и тут я веду строгий, учет. Преимущественно одиноким дурнушками, махнувшими на себя рукой. А ты свалилась на меня как неожиданный подарок судьбы. Честно говоря, я даже рад, что ты решила выследить меня. — Он совсем по-мальчишески улыбнулся. — Приятно, знаешь, иметь кого-нибудь, с кем можно откровенно поговорить, зная при этом, что сам-то он говорить не может. В этом-то и заключается тайна и смысл католического вероисповедания, а заодно — и психоанализа. Ты спокойно можешь с полной откровенностью рассказать о себе все, и самое страшное, что тебе может грозить, так это то, что тебе придется раз двенадцать прочитать на память “Отче наш”, или вдруг тебе скажут на все твои излияния, что все объясняется тем, что ты не любил свою мамашу. Вот и с тобой меня не ждет никакая кара, Я могу говорить о чем угодно, ты можешь это слушать, я мне при этом не придется плести всякие идиотские басенки о бессмертной любви. А кроме того, ты наверняка отлично выглядишь в постели. В тихом омуте черти водятся, так ведь?

Неожиданно до него донесся щелчок замка. Он тут же развернулся и выбежал в гостиную.

Карелла увидел, как в дверном проеме возник белокурый гигант. Глаза его были расширены, кулаки сжаты. Этот гигант, безусловно, сразу же разглядел револьвер в руках Кареллы, но в его широко распахнутых глазах не было и тени страха. Он бросился к нему через гостиную.

Карелла моментально оценил ситуацию. Этот громила способен был разорвать его пополам.

Он спокойно направил на гиганта свой револьвер и хладнокровно выстрелил.

Глава 20

Апрель явно сходил на нет. Весенние дожди пришли и прошли, а потом самый неприятный по погодным условиям месяц постепенно совсем угомонился. Скоро и май придет и разукрасит все своими яркими, многоцветными красками весенних цветов.

Приссила Эймс сидела в дежурной комнате детективов в восемьдесят седьмом участке. Напротив неё сидел Стив Карелла.

— Он будет жить? — спросила она.

— Да, — сказал Карелла.

— Очень жаль, — отозвалась она.

— Ну, видите ли, это как смотреть на данную проблему, — сказал Карелла, — Его будут судить и вынесут приговор. В любом случае его ждет смерть.

— Наверное, я была абсолютной дурой. Пора бы уже научиться понимать, как все происходит в нашей реальной жизни. Пора бы уже знать, что никакой любви не существует.

— А вот если вы поверите в это, то вы ив самом деле можете считать себя дурой, — сказал Карелла.

— Нет, мне следовало бы знать об этом, — сказала Приссила, упрямо кивая. — Так нет же. Понадобилось многократное промывание желудка, чтобы помочь мне понять эту простую истину.

— Любовь — это детские сказки, так вы теперь считаете? — спросил Карелла.

— Да, — ответила она и гордо вскинула голову. Глаза её вызывающе сверкнули из-за стекол очков. Но кроме вызова в них таилась и какая-то скрытая мольба.

— Я очень люблю свою жену, — просто сказал он. — Может, все это и детские сказки, но они, право, прекрасно подходят и для взрослых. Не дайте Дональдсону ещё раз обвести себя вокруг пальца. Любовь, поверьте, самое процветающее предприятие Америки. Уж я-то знаю это. — Он улыбнулся. — Я ведь один из держателей акций этой фирмы.

— А я считаю… — глубоко вздохнув, Приссила не договорила. — Во всяком случае, огромное вам спасибо за все. Собственно, именно ради этого я и пришла сюда. Огромное вам спасибо.

— А куда теперь? — спросил Карелла.

— Вернусь домой, — сказала Приссила. — В родной Феникс. — Она немного помолчала, а потом вдруг впервые улыбнулась за все время своего визита. — Там очень много детей, которые продолжают упрямо верить сказкам.

Артур Браун подводил итоги.

— Я просто никак не могу понять, почему столь квалифицированный мошенник, который, работая в паре со своим дружком, за одну операцию добывает от двухсот до тысячи долларов, решил вдруг ни с того ни с сего попробовать свои силы на молоденькой негритянке. Ведь он надул-то её всего на пять жалких долларов. Причем работал он в одиночку, без партнера, рисковал, а выманил у неё всего-то пять долларов!

— Ну? — сказал Хэвиленд.

— Ну это просто выводит меня из себя. Черт побери, даже полицейский имеет право рассчитывать на то, что должна же быть во всем этом хоть какая-то логика, правда? Я прямо так и спросил у Парсонса. Я спросил его, какого черта ему понадобилось обжуливать эту девочку и отбирать у неё её несчастную пятерку. И знаете, что он мне на это сказал?

— Не знаю. И что же он тебе сказал? — спросил Хэвиленд.

— Он сказал, что просто должен был преподать ей урок. Ну, как вам нравится такая скотина? Он, видите ли, счел необходимым дать ей урок!

— Значит, мы теряем в нем великого педагога, — сказал Хэвиленд. — Человечество теряет великого педагога.

— Ну, на это можно смотреть, и по-иному, — сказал Браун. — Я предпочитаю надеяться на то, что тюрьма штата в данный момент приобретает в его лице великого педагога.

— Ну и как? — спросил Клинг в телефонную трубку. — Сработало!

— Да что ты!

— Сработало. Она клюнула на это. Она отпускает меня в образовательный тур вместе с тетушкой, — сказала Клер.

— Шутишь!

— Я говорю совершенно серьезно.

— Значит, мы выезжаем десятого июня.

— Конечно, — сказала Клер.

— У-р-р-а-а! — завопил Клинг.

Хэвиленд резко повернулся в его сторону:

— Да заткнись ты, ради всего святого! Неужели ты не видишь, что человек работает!

Рабочий день, наконец, кончился. Воздух был наполнен смешанным ароматом мая и апреля. Он легонько ласкал щеки, скользил по губам. Карелла шагал по ночному городу, жадно глотая этот веселый опьяняющий напиток.

Когда он отпер дверь своей квартиры, его встретила полная тишина. Он включил свет в гостиной и прямиком направился в спальню.

Тедди уже спала. Он потихоньку разделся и улегся в постель рядом с ней. На ней была пышная рубашка и он, отодвинув в сторону плечико её, мягко коснулся губами теплой кожи. В этот момент луна за окном вышла из облаков и залила всю комнату мягким желтоватым светом. Карелла чуть отодвинулся от жены и недоуменно заморгал глазами. А потом он снова уставился на плечо, все так же недоуменно моргая.

— Черт побери! — пробормотал он. Лунный свет высветил на плече Тедди крохотную черную бабочку.

— Черт побери! — снова прошептал Карелла и крепко поцеловал её, заставив, наконец, проснуться.

Здесь следует заметить, что этот знаменитый детектив так ни на секунду и не заподозрил, что она и не думала спать.