Мошенники

Глава 1

В винном магазине запах стоял — будь здоров.

Весь пол был усыпан бутылочными осколками, сверкавшими весело, словно трубы духового оркестра. Под ногами, напоминая тонкий прозрачный ледок, позвякивали стекляшки помельче и покрупней, круглые плоские донышки и бутылочные горла с зазубренными краями. Казалось, что по витринам и полкам пронесся разрушительный ураган. Восьмидолларовое виски и дешевое красное вино по двадцать пять центов за бутылку соединились на полу в демократическом коктейле. На того, кто решался переступить порог, обрушивался крепкий запах спиртного, растекавшегося по деревянному полу ручейками; они замедляли свой бег, наталкиваясь на запруды из битого стекла, и разливались в маленькие пахучие озерца.

Среди бутылочных осколков и луж из вина и виски лежала девушка с полуоткрытым ртом. У неё были рыжие волосы и огромные, расширенные смертью глаза. В неё выстрелили четыре раза, и кровь все ещё текла на пол, смешиваясь с вином. Ее длинные мокрые волосы разметались по полу. Тело и одежда как будто пропитались алкоголем.

Находиться в магазине было не так-то просто. Прибывшие на место происшествия полицейские в иных обстоятельствах не отказались бы опрокинуть стаканчик-другой, но сейчас алкогольные пары били в нос, обжигали горло и легкие, кружили голову, несмотря на то, что входная дверь была распахнута, а на улице дул легкий июньский ветерок.

Стив Карелла с облегчением выскочил на улицу. Он любил посидеть за бутылкой виски с приятелями, но терпеть не мог, когда ему в лицо дышали перегаром, а в магазине воняло так, словно компания алкоголиков, гогоча и перебивая друг друга, рассказывала скверный анекдот.

Скверный анекдот заключался в том, что на полу лежала убитая рыжеволосая девушка. Это скверно в любое время года, но сейчас особенно — в июне, в этом месяце свадеб, когда все пробуждается к жизни и когда весенняя свежесть встречается с летним теплом. Стиву Карелле очень нравилось жить на белом свете, и он, как человек великодушный, был готов делить эту радость с другими людьми. По роду занятий ему часто приходилось иметь дело со смертью, чаще всего внезапной, но он так и не научился, в отличие от многих своих товарищей по работе, относиться к ней с холодным равнодушием. Карелла ценил в человеке достоинство. Люди дрались, напивались, блевали и сквернословили, но все же оставались людьми, пока держались на ногах.

Из давно забытого курса антропологии, прослушанного когда-то в колледже, в голове у Кареллы вдруг всплыла фраза: «Человек стоит особняком, ибо только он стоит на двух ногах». Наверное, у этой сентенции могут быть разные толкования, но Карелле было важно одно: человек тогда человек, когда он на своих двоих. Смерть сбивает его с ног и лишает чувства собственного достоинства. Мертвецу наплевать, в каком виде у него пробор. Мертвую девушку в магазине не волновало, что у неё из-под юбки торчит комбинация. Смерть превращает человека в бесформенную груду плоти. Еще недавно это была женщина, которая смеялась, целовала любимого, поправляла сбившийся чулок и красила губы с той сосредоточенностью, которая присуща только женщинам. Глядя на то, чем она стала, Карелла чувствовал, как его охватывают печаль и ощущение какой-то трагедии, смысла которой он ещё не осознал.

Он был рад снова оказаться на улице.

Тем временем у входа в магазин полиция проводила симпозиум. Нечто вроде приема для блюстителей порядка. Правда, здесь не подавали напитков, и собирались эти джентльмены не для того, чтобы обсудить последний роман 12-летней девочки-француженки; зато каждый ощущал тут удивительное чувство товарищества, ту непринужденность в отношениях, которая возникает между собратьями по ремеслу.

Двух верзил из отдела по расследованию убийств Главного управления звали Моноган и Монро. Оба были одеты в серые фланелевые брюки и твидовые пиджаки спортивного покроя.

— Обычно мы такими делами не занимаемся, — сообщил Карелле Моноган.

— Только в виде исключения, — сказал Монро.

— Шеф приберегает нас для дел посерьезнее, — продолжал Моноган.

— Для трудных случаев, — добавил Монро.

— Нас не волнуют преступления на любовной почве.

— Месть, ревность и все такое прочее, — объяснил Монро.

— Нам подавай предумышленные убийства.

— Спланированные заранее, — уточнил Монро.

— Мы профессионалы экстра-класса, — скромно заметил Моноган.

— С нами шутки плохи, — сказал Монро.

— Это большая честь для восемьдесят седьмого участка, — с усмешкой сказал Карелла. С самоуверенными здоровяками из Главного управления он говорил спокойно; чувствовалось, что Карелла прекрасно владеет собой. Одет он был в синий шерстяной костюм с белым платочком в нагрудном кармане и в белую рубашку с синим в золотую полоску галстуком. В его чисто выбритом лице с заметными скулами было что-то восточное, и это стало особенно заметным, когда он прищурил карие глаза, глядя на Монро и Моногана. Он явно получал удовольствие от пикировки.

— Ваш восемьдесят седьмой участок должен быть польщен, — сказал Моноган.

— В высшей степени, — добавил Монро.

— Мы в восторге, — признал Карелла.

— Все хотят примазаться, — сказал Моноган.

— Не сочтите за лесть, — сказал Карелла, — но мы действительно рады, что к нам прибыли лучшие представители отдела по расследованию убийств.

— Валяет дурака, — заметил Моноган.

— Издевается, — согласился Монро.

— Считает, будто их участок сможет обойтись без нашей помощи.

— Ему кажется, что мы им не нужны.

— А кому-нибудь мы нужны?

— Не больше чем дырка в черепе.

— Он намекает, что нам лучше, убираться подобру-поздорову.

— Он вежливо советует нам отправляться к чертовой бабушке.

— Ну и пес с ним, — сказал Моноган. Карелла снова улыбнулся, но затем принял серьезный вид и заглянул в магазин.

— Что вы на это скажете? — осведомился он. Моноган и Монро как по команде повернулись к двери и заглянули в магазин. Полицейский фотограф склонился над убитой, распростертой на стеклянном крошеве. Сверкнула вспышка.

— У меня такое впечатление, — задумчиво сказал Моноган, — что кто-то тут слетел с катушек.

Глава 2

Мейер Мейер явно не успевал на бар-мицву[1]. Это было как дважды два.

Жаловаться было не на кого. Он давно уже договорился с лейтенантом, что в день бар-мицвы его не поставят на дежурство, но лейтенант не мог знать, что накануне произойдет убийство. Впрочем, на территории 87-го полицейского участка убийство может случиться в любой день и час, а потому планировать бар-мицвы надо так, чтобы они не совпадали по времени с убийствами.

Сам Мейер Мейер не особенно печалился по этому поводу. Праздновалось тринадцатилетие маленького разбойника Билли, которого родные любовно называли Билли-Колотилли. К несчастью, он был сыном родной сестры Мейера Мейера, и дяде следовало бы испытывать теплые родственные чувства по отношению к прелестному крошке. Кроме того, его собственна? супруга успела прожужжать ему все уши о грядущем великом событии. Теперь же она будет целую неделю плакать и рыдать. Не попала на бар-мицву! И всю эту неделю он будет питаться консервами, и в супружеской спальне долго не будет раздаваться скрипа пружин. Такие вот дела…

Человек, сидевший напротив Мейера Мейера в дежурной комнате 87-го участка, и не подозревал, что его собеседник может не попасть на праздник в честь очаровательного Билли-Колотилли. Ему было на это плевать. В его винном магазин произошло убийство, и теперь только одно занимало все его мысли и чувства.

— Погибло товару на четыре тысячи! — выкрикивал он. — Кто мне заплатит за это? Я сам? Кто возместит мне убытки?

— Вы полагаете, мистер Фелпс, что это должен сделать восемьдесят седьмой участок? — осведомился Мейер. Вопрос он задал спокойным, ровным голосом, простодушно глядя на своего собеседника голубыми глазами. Мейер Мейер был очень спокойным человеком. В свое время его отец, считавший себя неоцененным юмористом, решил, что сыграет отменную шутку, если даст своему сыну имя, в точности совпадающее с фамилией. Мейер Мейер, шедевр остроумия, образец благозвучия…

Случилось так, что семья Мейеров, ортодоксальных евреев жила в квартале, где, кроме них, евреев было раз-два и обчелся. И если уличные мальчишки не могли найти никакого другого предлога, чтобы отлупить Мейера Мейера, им достаточно было упомянуть вслух его двуствольное имя. Узнав, благодаря отцовской причуде, почем фунт лиха, Мейер обрел и сверхъестественное терпение. Оно не оставило никаких физических следов — если не считать ранней лысины. К тридцати годам голова Мейера стала голой, как бильярдный шар. Теперь ему шел тридцать восьмой год, и он был вынужден пропустить семейное торжество, и вот сейчас, облокотившись на стол, Мейер с присущим ему терпением ждал, что же ответит ему мистер Фелпс.

— Ну, а кто, по-вашему, должен за все это платить? — гнул свое Фелпс. — Я? Хватит с меня того, что из моих денег в этом городе полиции платят жалованье. А что я имею взамен? Меня защищают от бандитов? Погибло товару на четыре тысячи долларов, а тем временем…

— Погибла девушка, — спокойно поправил его Мейер.

— Все это так, конечно, — отозвался Фелпс. — Но известно ли вам, сколько времени мне понадобилось, чтобы поставить заведение на ноги? Магазин, между прочим, не на главной улице, не где-нибудь в самом центре, в огнях рекламы. Но люди идут сюда, потому что у магазина есть репутация — вот в чем дело. В этом районе, да будет вам известно, есть и другие магазины, однако…

— Когда вы ушли из магазина вчера вечером, мистер Фелпс? — спросил Мейер.

— Не все ли равно когда? Вы видели, что там творится? Вы видели перебитые бутылки? Уничтожено почти все, что было в наличии! Где же был ваш патруль? Перебить столько стекла и не привлечь внимания…

— И ещё четыре раза выстрелить, мистер Фелпс. Тот, кто бил бутылки, выстрелил четырежды.

— Да, я знаю. Ну, хорошо, поблизости не так много жилых домов, люди могли не услышать звон и выстрелы. Но полицейский — он что, оглох? Куда он вообще подевался? Небось зашел в бар и надрался как свинья!

— В тот момент он пошел на другой вызов.

— Так что важнее — мой товар или какой-то дурацкий другой вызов?

— Ваш товар, вне всякого сомнения, очень важен, мистер Фелпс, — сказал Мейер. — Без него жители нашего участка просто поумирали бы от жажды. Мы, полицейские, никогда не преуменьшали важности винных магазинов. Но в это время за несколько кварталов от вашего заведения одного человека пытались ограбить. Патрульный не в состоянии заниматься двумя преступлениями одновременно.

— А разве мой магазин не ограбили?

— Судя по всему, нет. Насколько я понимаю, деньги из кассы не пропали.

— Слава Богу, я оставил Анни только пятьдесят долларов, чтобы ей хватило до закрытия.

— Анни работала у вас давно?

— Около года.

— А что бы вы могли рассказать про…

— Господи, весь мой товар! Сколько же это надо денег, чтобы все восстановить!

— Так что бы вы могли рассказать про Анни? — продолжал свое Мейер. Его терпение, казалось, вот-вот лопнет.

— Про Анни?

— Да. Про убитую. Про ту самую девушку, которую мы нашли мертвой на полу магазина в лужах вашего бесценного товара.

— Ах, Анни…

— Давайте немного поговорим о ней. Если, конечно, вы ничего не имеете против, мистер Фелпс.

— Нет, пожалуйста.

— Итак, Анни Бун. Вы знали её под этим именем?

— Да.

— Она работала у вас около года, верно?

— Да, около года.

— Она была замужем?

— Да.

— Вы уверены?

— Да.

— По нашим сведениям, она в разводе.

— Ах да. Конечно, в разводе.

— У неё один ребенок, так? Когда она работала, ребенок оставался с её матерью?

— Да, вроде так. Кажется, у неё мальчик.

— Нет, — сказал Мейер. — Девочка.

— Девочка? Да, действительно, — девочка.

— Анни было тридцать два года, не так ли, мистер Фелпс?

— Да. Тридцать два или тридцать три.

— А вы женаты, мистер Фелпс.

— Я?

— Вы.

— Я думал, мы говорим об Анни.

— Сначала мы говорили об Анни. Теперь говорим о вас.

— Да, женат.

— И давно?

— Четырнадцать лет.

— Дети есть?

— Нет.

— Сколько вам лет, мистер Фелпс?

— Сорок один.

— Ладите?

— Не понял.

— Я говорю, с женой ладите? — повторил Мейер.

— Разумеется. Что за вопрос!

— Не надо так раздражаться, мистер Фелпс. Далеко не все мужья ладят со своими женами.

— Лично у меня с женой прекрасные отношения. И я не понимаю, зачем вам это надо знать? Какое отношение это все имеет к погрому?

— В первую очередь нас интересует убийца, мистер Фелпс.

— В таком случае я должен быть на седьмом небе от счастья, что Анни погибла. Иначе полиция вообще не обратила бы внимания на разгромленный магазин — мол, совершенные пустяки, стечение обстоятельств.

— Не следует так упрощать, мистер Фелпс, — сказал Мейер. И вдруг спросил: — У вас есть револьвер?

— Что?

— Револьвер. Пистолет. Оружие.

— Нет.

— Вы уверены в этом?

— Конечно.

— Учтите, мы можем проверить.

— Я понимаю, что вы можете проверить… — Фелпс вдруг осекся, как человек, внезапно осознавший, что угодил впросак. Он ошалело уставился на Мейера и скривил лицо, отчего брови его поползли вверх. — Что вы сказали?

Мейер только хмыкнул в ответ.

— Вы случайно не меня подозреваете? По-вашему, я мог совершить убийство?

Мейер грустно кивнул головой.

— Вы попали в точку, мистер Фелпс.

В кабинете лейтенанта Бирнса стоял человек ростом под метр девяносто и весом около девяносто килограммов. У него были голубые глаза, тяжелый квадратный подбородок с ямочкой посередине и рыжие волосы, только над левым виском, куда его однажды ударили ножом, виднелась седая прядь — она появилась после того, как рана зарубцевалась. Нос абсолютно прямой, рот красиво очерчен. Была в его облике какая-то надменность, словно он не одобрял ни лейтенанта Бирнса, ни его кабинета, ни Стива Кареллу, стоявшего рядом.

— Стив, — начал Бирнс, — это… это… — Лейтенант загляну в листок, который он держал в правой руке. — Это Коттон Хейз. — Он вопросительно взглянул на рыжеволосого. — Я не ошибся, Коттон Хейз?

— Да, сэр, Коттон.

Бирнс откашлялся.

— Коттон Хейз, — ещё раз повторил он и украдкой взглянул на Кареллу, после чего замолчал, может быть, для того, чтобы имя и фамилия запомнились получше. — Детектив второго класса, — произнес наконец Бирнс. — Будет работать вместе с вами. Переведен из тридцатого участка.

Карелла кивнул.

— Это Стив Карелла, — представил его лейтенант Бирнс.

— Рад познакомиться, — сказал Карелла и шагнул навстречу рыжему.

— Карелла, — повторил Хейз и крепко пожал протянутую ему руку. Руки у него были большие, на тыльной стороне курчавились рыжие волосы. Карелла заметил, что Хейз не пытался стиснуть ему ладонь, как это порой делают крупные мужчины, чтобы произвести впечатление. Он коротко и крепко пожал руку Карелле и тотчас отпустил её.

— Я думаю, Стив покажет вам наше хозяйство, — сказал лейтенант Бирнс.

— В каком смысле? — не понял Хейз.

— А?

— В каком смысле хозяйство, сэр?

— В обыкновенном, — сказал Бирнс. — Следственный отдел, участок, улицы. Полезно знать, где у нас что.

— Ясно, сэр.

— Ну, а пока, Коттон… — Бирнс запнулся. — Я правильно говорю — Коттон?

— Да, сэр, Коттон.

— Значит… в общем, Хейз, мы рады, что вы будете работать у нас. Конечно, после тридцатого участка наш восемьдесят седьмой вряд ли покажется вам райским уголком, но это и не помойка.

— Хорошего мало, — сказал Стив Карелла.

— Чего там говорить, хорошего действительно мало, но вы к нашему участку привыкнете. Или он к вам привыкнет. Трудно сказать, кто у нас к кому привыкает.

— Думаю, я разберусь, что к чему, сэр, — отозвался Хейз.

— Ну, если больше вопросов нет, то… — Бирнс снова замолчал. В присутствии Хейза ой чувствовал себя на удивление неуютно, однако не мог взять в толк, в чем тут дело. — Ты покажешь ему все, Стив! — наконец произнес он.

— Да, сэр, — ответил Стив и подвел Коттона Хейза к двери, ведущей в комнату следственного отдела. — Вообще-то у нас тут все, как и в других участках, — сказал он, когда они вышли из кабинета Бирнса.

— Более или менее, — отозвался Коттон Хейз.

— Коттон — редкое имя, — сказал Карелла.

— Мой отец был без ума от одного пуританского проповедника. — Интересно, кто бы это мог быть…

— Коттон Мэзер. Отец считал его одним из величайших людей Америки. Но могло случиться и хуже.

— В каком смысле?

— С него бы стало назвать меня Инкризом[2].

— Запросто, — согласился Карелла и улыбнулся. — Вот наш отдел. Столы, окна, доска объявлений — кто в розыске, всякие гам приказы и инструкции, которые больше некуда девать. Справа картотека со всеми нашими делами. Досье на местную шпану, списки разыскиваемых преступников, сведения о задержаниях и кражах. Черт побери, да у вас в тридцатом участке наверняка все то же самое.

— Конечно, — сказал Хейз.

— У нас есть ещё картотека пропавших велосипедов, — сообщил Карелла. — Может быть, хоть этого у вас нет?

— Этого нет.

— Может пригодиться. В нашем районе полным-полно подростков.

— Угу.

— Единственный свободный стол — у окна. Мы на него сваливаем всякий хлам. Там ты найдешь все, кроме разве что собственной тещи.

— Я не женат, — сказал Хейз.

— Понятно. Мы сейчас все уберем, и можешь считать его своим. И не горюй, что не женат!

Карелла улыбнулся, но Хейз не ответил на его улыбку. Карелла замолчал в раздумье, и тут его взгляд упал на Мейера Мейера.

— Мейер! — окликнул его Карелла, и тот оторвался от пишущей машинки. — Мейер, познакомься с Коттоном Хейзом. Его перевели в наш участок. Коттон, это Мейер Мейер.

Мейер протянул руку и начал было: «Рад позна…» — потом осекся и переспросил:

— Как вас звать?

— Коттон Хейз.

— Рад познакомиться, — и пожал руку Коттона.

— Мейер — единственный человек на свете, у которого целых два имени, — пояснил Карелла. — Или целых две фамилии, в зависимости от того, как на это смотреть.

— Не считая Генри Джеймса, — сказал Хейз.

— Почему Генри Джеймса? А, тоже два имени. Это точно, — согласился Карелла и откашлялся. — А над чем ты трудишься, Генри… тьфу, Мейер?

— Убийство в винном магазине, — сказал Мейер. — Только что закончил допрос владельца. Похоже, я не попаду на бар-мицву.

— Почему?

— Никак не управлюсь с отчетом, — ответил Мейер и поглядел на часы.

— Что это ты так расписался? — удивился Карелла. — Закругляйся поскорее.

— Не торопи меня. А вдруг мне не так уж хочется на эту паршивую бар-мицву?

— Теперь ты будешь часто видеть Коттона, — сказал Карелла. — Надеюсь, вы сработаетесь.

— А то как же, — равнодушно отозвался Мейер и вернулся к своей пишущей машинке.

— Там, за перегородкой, коридор. Он ведет в раздевалку. Слева канцелярия, справа сортир… Ты в армии служил?

— Во флоте, — отозвался Хейз.

— Понятно. Там вас учили дзюдо?

— Немножко.

— С нами работает великий дзюдоист, Хэл Уиллис. Он творит чудеса. Тебе с ним будет интересно пообщаться. Главное — не здороваться с ним за руку. Сразу бросит тебя через плечо.

— Правда? — сухо произнес Хейз.

— Хэл — лихой малый… — Карелла снова откашлялся. — Дальше по коридору комната для допросов. Можешь ею пользоваться, если тебе понадобится уединение. Вообще-то мы допрашиваем в отделе. Шеф не любит грубого обращения.

— В тридцатом участке с задержанными грубо не обращались, — сказал Хейз.

— У вас там приличный район, — заметил Карелла.

— Но преступления тоже случаются, — сказал Хейз.

— Я и не сомневаюсь, что… — начал было Карелла, но не окончил фразы. — Справа, в конце коридора, раздевалка, вниз по ступенькам — дежурный пост, а с той стороны — гостиница «Уолдорф-Астория».

— Что?

— Камеры предварительного заключения.

— А-а!

— Пошли, познакомлю тебя с дежурным сержантом. Потом можно прогуляться по району, если есть охота.

— Как скажешь.

— Буду счастлив составить компанию. — Впервые в голосе Кареллы прозвучала ирония, но Хейз пропустил это мимо ушей. В молчании они спустились по металлической лестнице на первый этаж.

Глава 3

Женщине в маленькой гостиной было пятьдесят четыре года. Когда-то у неё были такие же огненно-рыжие волосы, её дочери, но теперь в них проступила седина, причем, казалось, что не рыжие волосы поседели, а в седине появилась ржавчина.

Женщина сидела с заплаканным лицом. Слезы портил макияж, краска текла по щекам, размазывая румяна. Женщина выглядела уродливо: горе сначала затопило глаза, а потом выплеснулось на лицо, смывая маску красоты, которую она носила на людях.

Напротив неё сидел детектив Берт Клинг и молчал. Он терпеть не мог допрашивать женщин, особенно плачущих. А когда дело касалось убийств и самоубийств, они всегда лили слезы. В присутствии плачущей женщины Клингу становилось не по себе. Он был молод и среди детективов считался новичком; выдержке и сноровке таких профессионалов, как Стив Карелла, он мог пока только завидовать. Слезы женщины смыли не только её макияж — они растворили непроницаемую маску на лице Берта Клинга, и он сидел теперь, как смущенный школьник, не в силах произнести ни слова.

Гостиная была обставлена удобно и со вкусом. Не особенно дорогая мебель радовала глаз простотой совершенных линий, что нечасто увидишь в небольших квартирах, где обстановка кажется порой слишком громоздкой. Обивка мебели выглядела очень весело, чего никак нельзя было сказать о хозяйке, сидевшей на тахте и промокавшей платочком глаза и щеки. На стене над тахтой висела огромная фотография улыбающейся рыжеволосой девушки. Она была снята на фоне поля с пшеницы, голова запрокинута, рыжие волосы рассыпаны по плечам. Ее лицо светилось таким безудержным ликованием, что детектив Клинг невольно вспомнил, как эта же девушка лежала на полу винного магазина, прижавшись к доскам щекой, и задумался о бренности земного существования, о скоротечной радости и неминуемой смерти.

— Это Анни, — произнесла женщина, поймав его взгляд.

— Понятно, — отозвался Клинг.

— Эта фотография сделана несколько лет назад. Во время их медового месяца. Они поехали в Индиану, на ферму его отца. Провели там месяц. Она была на седьмом небе от счастья.

— Ее бывшего мужа зовут, если не ошибаюсь, Тед Бун? — спросил Клинг.

— Да, Теодор Бун. Я всегда называла его Теодором. Симпатичный юноша. Фотограф. Это его работа. Увеличил маленький снимок. Талантливый парень.

— Вы знаете, почему они разошлись?

— Да.

— Почему же?

— Он перерос мою дочь. — Женщина сказала это просто, без надрыва, словно констатировала факт.

— Как вас понимать, миссис Травайл?

— Так, как я сказала. Анни не отличалась большим интеллектом. Она… да, она моя дочь, но надо признать, что умом она не блистала. Всегда веселая, жизнерадостная, задорная… Вы знаете такой тип девушек? Любила смеяться, танцевать… Теодору она сразу приглянулась. Она вообще нравилась молодым людям. Только потом вот…

Миссис Травайл замолчала, и хотя её лицо оставалось печальным, она, похоже, не думала уже о смерти. Она пыталась выразить то, о чем, возможно, никогда никому не говорила. О чем мать не говорит даже родной дочери, но потом вторгается смерть, и не остается больше ни секретов, ни чувств, которые боязно задеть, ни самолюбия, которое надо щадить.

— А Теодор рос, — продолжала она. — Не только в своей профессии. С профессией все было ясно с самого начала. Совершенствовался он вот здесь. — Она постучала пальцем по виску. — Ему хотелось достичь большего, чем он имел. Новый опыт, знания, стимулы — вот чего он искал. Анни не могла дать ему всего этого. И он решил с ней развестись.

— Она согласилась на развод?

— Да. Хотя и не пришла от этого в восторг. К тому времени у них уже родилась Моника — дочь, моя внучка, — а в подобных ситуациях, мистер Клинг, женщине становится страшно. Она перестает понимать… как бы это сказать… правила игры. А новых правил, где каждый играет сам за себя, она не знает. — Миссис Травайл вздохнула. — И все же она отпустила его на все четыре стороны. Если ты синица, тебе не удержать орла, мистер Клинг. Как бы сильно этого не хотелось.

— Они расстались мирно?

— А разве бывает так, что расстаются мирно?

— Не знаю…

— Нет, нет, они, конечно, современные люди. Остались, как говорится, друзьями. Разумеется, он навещал Монику. Но, верьте, мистер Клинг, если два человека долгое время жили вместе, понимали друг друга с полуслова, каждый знал, что хочет другой и о чем мечтает, им не просто вот так взять и сделаться чужими. Вы… вы начинаете испытывать неприязнь к тому, кто так хорошо знал вас. Вы говорите: между нами все кончено, но вам не уйти от того, что когда-то этот человек знал о вас все.

— Наверное, вы правы. Вы не замечали, потом, после развода, когда он приходил к своей дочери, они с Анни не спорили, не ссорились?

— Теодор не убивал, — коротко сказала миссис Травайл.

— Мы обязаны изучить все варианты, миссис Травайл.

— Я понимаю. Убили мою дочь, мистер Клинг. Она, быть может, и не отличалась интеллектом, но не думайте, будто я не любила её всем сердцем. Я обожала Анни. И я очень хочу, чтобы полиция, как вы выражаетесь, мистер Клинг, изучи все варианты. Но Теодор не убивал. Он творческий человек. Такие люди не убивают.

— Понятно, — вздохнул Клинг. Кто бы ни был этот Бун — творческая личность, убийца или то и другое вместе, — придется допрашивать и его. Технику уголовного расследования, как уже заметил Клинг, людям несведущим можно объяснить только в общих чертах, да и то, если ты в ударе. А лучше всего об этой самой технике просто помалкивать. Задача сыщика — слушать, наблюдать, запоминать, строить предположения. А затем делать то, что положено.

— Когда они развелись?

— Два года назад.

— В этом городе?

— Нет. Здесь бы их не развели, ведь супружеской неверности не было. Теодор вел себя как примерный муж, во всяком случае, пока они жили вместе.

— Ясно… Значит, ваша дочь отправилась в Рино?

— Нет, в Лас-Вегас. — Миссис Травайл помолчала и добавила: — Платил за все Теодор.

— А ребенок?

— Когда Анни уехала, Моника жила со мной.

— У вас есть ещё дети, миссис Травайл?

— Сын…

— Я хотел бы с ним поговорить, миссис Травайл.

— Он умер.

— Прошу прощения…

— Он погиб во вторую мировую войну. Служил в морской авиации стрелком.

— Извините меня…

— Когда он погиб, ему было девятнадцать. Сначала я потеряла мужа, затем сына. Ну, а потом… Потом у меня осталась только Анни. Позже, правда, появился Теодор. Но Теодор нас покинул, а теперь я осталась совсем одна. С ребенком. С моей внучкой.

— Понимаю, — произнес Клинг.

— Женщине трудно, когда рядом нет мужчины, мистер Клинг. Женщине нельзя без мужчины.

— Конечно.

— Теодор хороший человек…

— Я хотел спросить ещё кое-что о вашей дочери, миссис Травайл, — сказал Клинг.

— Слушаю вас.

— После развода она встречалась с мужчинами?

— Встречалась.

— С кем?

— Их было несколько.

— Вы бы не могли их назвать?

— Да, конечно. Одного из них звали Артур Кордис. Они встречались… так… примерно раз в две недели.

— Он заходил сюда?

— Да.

— Вы не знаете, где он живет?

— Где-то в Айсоле. Точного адреса не знаю. Он работает в банке кассиром.

— Кто еще?

— Фрэнк Абельсон.

— Ас ним она часто встречалась?

— Когда как. Никто из них ничего особенного для неё не значил. Они были просто… Знакомые. Кажется, теперь это называется так.

— Где живет Абельсон?

— Тоже в Айсоле.

— Кто еще?

— Молодой человек по имени Джейми.

— А фамилия?

— Не знаю. Я говорила с ним только по телефону. Почему-то он никогда здесь не появлялся.

— Но ваша дочь с ним виделась?

— Да, они где-то встречались. Не знаю, почему он сюда не заглядывал.

— Вы уверены, что он здесь не бывал?

— Уверена. Но он ей часто звонил. Она не раз упоминала о нем. Говорила, что он очень симпатичный.

— А что бы вы могли сказать о её подругах?

— У Анни их было много. Хотите, чтобы я назвала их всех? Проще было бы посмотреть её записную книжку.

— Она здесь?

— Да.

— Захвачу с собой, когда буду уходить.

— Хорошо.

— Значит, так, — сказал Клинг, просматривая свои записи. — В этом винном магазине она проработала около года, верно?

— Да. Сразу после развода она устроилась на работу, не на эту, на другую, но потом ушла оттуда и нанялась к мистеру Фелпсу.

— С мистером Фелпсом у неё были хорошие отношения?

— Да, мистер Фелпс проявлял такт.

— В каком смысле?

— Как хозяин он был очень тактичен.

— М-да, — отозвался Клинг, вспомнив, какую характеристику Мейер дал Фелпсу. — И все-таки, как он к ней относился?

— Она всегда тепло говорила о нем. А однажды, когда она болела гриппом, он прислал ей цветы.

— Правда?

— Да. Дюжину алых роз.

— Это несколько необычно, не так ли?

— Женщины любят цветы, — сказала миссис Травайл. — Анни была хорошим работником.

— А где она работала до винного магазина?

— В мебельном салоне «Герман Додсон».

— Вы случайно не знаете, что она там делала?

— Работала продавщицей.

— Почему она оттуда ушла?

— Не знаю. Мы никогда об этом не говорили. Думаю, что ей там мало платили.

— Как она оказалась в винном магазине?

— Не знаю, кажется, где-то прочитала объявление.

— Ясно.

— Как, по-вашему, мистер Клинг, кто мог это сделать?

— Пока не представляю себе. Мы ведь только-только начали расследование, миссис Травайл. Иногда на это уходит довольно много времени.

— Да, я понимаю.

— Не могли бы вы дать мне её записную книжку?

— Конечно. Анни держала её у себя в комнате, на письменном столе. Сейчас принесу.

Миссис Травайл ещё раз промокнула свои разрисованные щеки и вышла из комнаты. Клинг сидел и ждал. Когда отворилась входная дверь, он машинально повернулся к ней, а рука его потянулась к револьверу 38-го калибра — детективы обычно носят оружие на ремне под мышкой. Увидев, кто вошел, он тут же опустил руку.

— Здрасьте, — сказала девочка с рыжими косичками.

— Здравствуй, Моника, — с улыбкой ответил Клинг.

Девочка явно смутилась, она была славная: стройные прямые ножки, ровные зубки, одета в клетчатую юбочку и белую кофточку. Уставившись на Клинга с наивным любопытством, она спросила:

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Это тайна, — сказал Клинг.

— А бабуля дома?

— Да, она пошла взять кое-что для меня из мамочкиной комнаты.

— Я не зову её мамочкой, — поправила его девочка. — Бабуле это не нравится. Я зову её мамой.

— А почему тогда ты не зовешь бабулю бабушкой?

— Зову, но только при ней. — Девочка хихикнула, прикрыла рот ладошкой и спросила: — А вас как зовут?

— Берт.

— Вы мамин знакомый?

— Нет, — сказал Клинг.

— А кто вы?

— Полицейский.

— Как в кино?

— Гораздо лучше, — скромно ответил Клинг.

— А оружие у вас есть?

— Еще бы.

— Можно посмотреть?

Клинг вытащил револьвер и проверил, поставлен ли он на предохранитель. Моника подошла к нему поближе.

— Настоящий?

— А то нет!

— А где вы его взяли?

— Нашел в коробке с конфетами.

— Неправда!

— Я пошутил. Сколько тебе лет, Моника?

— Пять. А скоро будет шесть.

Клинг спрятал револьвер.

— Ты пришла из школы?

— Да. Я хожу в школу на полдня, а вообще-то я ещё в садике. Но на следующий год пойду в первый класс. Тогда я буду ходить уже на целый день, и у меня будут книжки. Я в первый раз познакомилась с полицейским.

— А я в первый раз познакомился с молодой особой, которая ходит в детский сад.

— Во мне нет ничего особенного.

— В каждом из нас, Моника, есть что-то особенное.

— А зачем вы пришли?

— Делаю обход. Проверка.

— В фильме тоже так говорили. А кого вы проверяете?

— Пятилетних малышек, которые ходят в детский сад.

— Зачем? — серьезно осведомилась Моника. — Кто-то плохо себя ведет?

Клинг расхохотался.

— Нет, милая, — сказал он. — Я просто пошутил.

— Тогда зачем вы пришли?

— Так надо, — сказал он.

Нет, это совершенно не входило в его обязанности. Не для того он пошел в детективы, чтобы сообщать пятилетним девочкам, что их мать застрелил неизвестный. Поступая в полицию, он принял присягу, он служил честно и вроде бы неплохо, но такое он делать не обязан. Может быть, Стив Карелла посадил бы малышку к себе на колени и мягко объяснил ей, что кто-то выстрелил четыре раза в её маму. Клинг знал, что ему это не под силу. Не исключено, что когда-нибудь в другой раз, через несколько лет. Но только не сейчас!

— А почему так надо? — продолжала допрос Моника. Клинг несказанно обрадовался, когда увидел, что в комнату входит миссис Травайл.

— Вот вам её записная… — Она увидела Монику и тревожно взглянула на Клинга. — Девочка ещё не…

— Нет, нет, — поспешил успокоить её Клинг.

— Чего «еще не»? — заинтересовалась Моника.

— Ничего, дорогая. Ты иознакомилась с детективом Клингом?

— Его зовут Берт.

— Значит, вы уже подружились?

— Да, он совершает обход. Проверка.

— Разумеется, — подтвердила миссис Травайл. — А что было в школе?

— Бредятина.

— Моника!

Клинг с трудом подавил улыбку.

— Почему бы тебе не пойти в свою комнату, Моника? — предложила миссис Травайл. — Нам с мистером Клингом необходимо кое-что обсудить.

— Ладно, — сказала Моника. И, повернувшись к Берту Клингу, спросила: — А где Фрэнк Смит?

— В квадрате триста шестьдесят пять, — ответил он, и Моника залилась смехом.

— Ты мне скажешь, когда вы закончите, бабушка? — вежливо поинтересовалась девочка.

— Конечно, моя хорошая.

— Тогда до свидания, мистер Клинг. Надеюсь, что вы его найдете.

— Я тоже надеюсь.

Моника вышла из комнаты. Миссис Травайл подождала, пока за ней закроется дверь, и тревожно спросила:

— Полагаю, она не имела в виду…

— Нет, нет. Это такая шутка. Она видела фильм про полицию.

— Как, по-вашему, какая-нибудь женщина могла убить мою дочь?

— Вполне возможно.

— Вот записная книжка. Здесь все её подруги. — Она передала блокнотик Клингу.

— Спасибо, миссис Травайл, — сказал он. — Я вам очень благодарен за содействие.

Когда Клинг был уже в дверях, миссис Травайл спросила:

— Вы собираетесь говорить с Теодором?

— Обязательно.

— Он не мог этого сделать, — ровным голосом проговорила женщина. — Всего доброго, мистер Клинг.

Глава 4

Компания «ГЕРМАН ДОДСОН» Мебель высшего качества

12 июня 1957 г. Детективу Бертраму Клингу 87-й полицейский участок 457 Парк-сайд

Уважаемый детектив Клинг!

Получив от вас запрос по телефону, я попросил нашего начальника отдела кадров подобрать документы, связанные с работой у нас Анни Каролины Бун. Он подготовил для меня полный отчет, каковой я переправляю вам в надежде, что он окажется для вас полезным.

Миссис Бун откликнулась на объявление, напечатанное в Цветной ежедневной газете в воскресенье 13 марта 1955 года. Привожу текст объявления:

Требуется опытная продавщица для работы в мебельном салоне.

Оплата труда: жалованье плюс премиальные.

Телефон: Патрик 3-7021.

Миссис Бун позвонила нам и была приглашена на собеседование. Как оказалось, до этого она никогда не работала в мебельных магазинах, и наш начальник отдела кадров выразил сомнение, следует ли нам нанимать её. Однако, как вы, вероятно, знаете, незадолго до этого миссис Бун развелась с мужем и ей нужно было зарабатывать на жизнь. Кроме того, её привлекательная наружность, открытый общительный характер и приятная манера держаться говорили в её пользу. Поэтому мы предложили ей работу в отделе современной мебели, где она отработала шестимесячный испытательный срок. Ее начальное жалованье составляло 45 долларов в неделю, не считая, естественно, премиальных. Мы дали ей понять, что если её отношение к работе нас устроит, то к концу испытательного срока она получит прибавку — 5 долларов в неделю.

Как оказалось, мы не ошиблись в отношении миссис Бун. Она зарекомендовала себя с наилучшей стороны и вполне освоила специфику нашей работы. У неё установились хорошие отношения с сотрудниками отдела современной мебели и электротоваров на шестом этаже, она получила самые лестные характеристики от заведующего отделом.

Когда в прошлом году она приняла решение уйти из нашей фирмы, мы были в высшей степени огорчены. Понимая, однако, что ей предложили работу, более оплачиваемую, мы не препятствовали её выбору.

Могу уверить вас, мистер Клинг, что известие о её смерти было воспринято сотрудниками компании «Герман Додсон» с глубочайшим прискорбием. Миссис Бун была замечательной женщиной, работа с которой доставляла нам удовольствие. На её долю выпало суровое испытание в семейной жизни, но она никогда не позволяла личным переживаниям отражаться на взаимоотношениях как с товарищами по работе, так и с клиентами.

Желаю успеха в вашем расследовании. Если в дальнейшем я могу быть вам полезен, дайте мне знать.

С наилучшими пожеланиями

Искренне ваш

Ральф Додсон.

Прочитав послание Ральфа Додсона, Клинг удивленно подумал: кому же понадобилось убивать Анни Каролину Бун и вдобавок учинять дебош в винном магазине? Какой во всем этом смысл? Пожав плечами, Клинг пододвинул к себе телефонный справочник Айсолы и начал проглядывать фамилии на букву "Б". Теодор Бун, фотограф, Холл-авеню, 495. Он попросил дежурного сержанта соединить его с городом и набрал номер. Тотчас же на том конце провода взяли трубку.

— Доброе утро, это студия Теодора Буна, — услышал Клинг жизнерадостное чириканье.

— Позовите, пожалуйста, мистера Буна, — попросил Клинг.

— Кто его спрашивает?

— Детектив Берт Клинг из восемьдесят седьмого полицейского участка.

Голос прощебетал что-то неопределенное.

— Он у себя?

— Не знаю, сэр. Минуточку.

Клинг погрузился в ожидание. Потянулось время, он нарисовал на листочке бородатого человека, затем пририсовал ему очки и спортивную рубашку в горошек. Он уже собирался нажать на рычаг и ещё раз набрать номер, когда в трубке снова раздался голос — на сей раз глубокий, приятный, настоящий.

— Я слушаю.

— Мистер Бун?

— Да.

— Говорит детектив Клинг из восемьдесят седьмого полицейского участка.

— Я ждал вашего звонка, — сказал Бун. — Вы насчет Анни?

— Именно так.

— Чем могу помочь? — осведомился Бун.

— Я бы хотел поговорить с вами, мистер Бун. Могли бы мы увидеться сегодня днем?

— Минуточку, я посмотрю свое расписание. В три часа вас устроит?

— Вполне.

— Надеюсь, мы уложимся в полчаса, мистер Клинг? Вы только правильно меня поймите: у меня на три тридцать назначена съемка.

— Не беспокойтесь, — заверил его Клинг. — Я приду ровно в три.

— Отлично. Буду рад вас видеть, — сказал Бун, и на этом разговор окончился.

Некоторое время Клинг задумчиво держал трубку в руках, затем положил её на рычаг. Он посмотрел на часы, подошел к столу, где стучал на машинке Мейер, и сказал:

— Послушай, не пора ли обедать?

— Уже? — удивился Мейер и взглянул на стенные часы. — Господи! — заворчал он. — Мы только и знаем, что лопать, лопать, лопать!

Тем не менее он надел пиджак и в одной из забегаловок в соседнем переулке наголову разгромил Клинга в соревновании обжор — а это нелегко было сделать.

Как и Коттон Хейз, Питер Крониг тоже недавно был переведен в управление, но в отличие от Хейза не из другого участка. Когда-то Питер был полицейским фотографом, а потом он перешел под начало Сэма Гроссмана, который возглавлял, пожалуй, одну из лучших лабораторий криминалистики во всей Америке. Впрочем, и раньше, работая фотографом, Питер Крониг проявлял интерес к криминалистике — из-за этого, собственно, его и перевели в лабораторию. Хорошие лаборанты на дороге не валяются, и, когда Сэм Гроссман понял, что Питера Кронига и впрямь интересует эта работа, он, не долго думая, взял его к ceбe.

Угодив в лапы Сэма Гроссмана, Питер Крониг быстро понял, что криминалистика — это не совсем то же, что проявлять пленки и печатать фотокарточки. В сияющем белизной огромном помещении, занимающем первый этаж здания Главного управления на Хай-стрит, Крониг не раз встречал детективов, которые расследуют особо тяжкие преступления. С Кареллой он познакомился раньше, когда в его обязанности входило фотографировать покойников. Детектив Карелла нравился Питеру — всегда готов посмеяться, хорошо знал свое дело, не задавал дурацких вопросов и умел осадить когда надо очередного высокомерного олуха. Но с этим Коттоном Хейзом — надо же проидумать такое имя! — судя по всему, не так-то просто поладить. Крониг не любил состязаний в интеллекте, да к тому же тепла в Хейзе было примерно столько же, сколько внутри холодильника.

Этот ледяной холод выводил Кронига из себя. Хоть он и был детективом третьего класса, ему не хотелось бы встретиться с Хейзом в темном переулке.

— Вам, надо полагать, известно, что по пуле можно определить марку и калибр оружия? — спросил Крониг.

— За этим мы и пришли, — сухо отозвался Хейз.

— Разумеется, — согласился Крониг. — Прежде всего надо изучить бороздки на пуле — их количество, ширину, направление и шаг спирали. Этим мы и занимаемся.

— Из какого же оружия убита Анни Бун? — спросил Хейз.

— Я как раз и собирался перейти к этому.

— Мы вас внимательно слушаем, — буркнул Хейз.

Карелла удивленно посмотрел на него, но тот и бровью не повел.

— Поле нареза, — говорил между тем слегка уязвленный Крониг, — это гладкая поверхность между нарезами в стволе оружия. В большинстве пистолетов четное число спиралей. Существует только восемь видов автоматического оружия…

— С пятью нарезами, — продолжил за него Хейз. — Из какого оружия стрелял убийца?

— Сейчас я к этому перейду, — произнес Крониг. — У большинства пистолетов двадцать пятого калибра — шесть нарезов. Два пистолета с одинаковым числом полей можно различить по направлению нареза. Вправо или влево. Вы меня понимаете?

— Вполне, — сказал Хейз.

— У автоматических пистолетов практически не бывает правосторонней нарезки…

— Бывает, — сказал Хейз. — Например, у испанских пистолетов «каморе» двадцать пятого и тридцать второго калибров левосторонняя нарезка.

— Да, вы правы. А также у «баярда» и кольта двадцать пятого калибра.

— Почему ты все время упоминаешь этот калибр? — заинтересовался Карелла.

— Потому что у исследованной нами пули шесть полей, шаг спирали шестнадцать дюймов влево, диаметр двадцать пять сотых дюйма.

— Вот, вот, оно самое, — сказал Хейз.

— Мы просмотрели таблицы, — продолжал Крониг, — изучили бороздки, направление нареза, шаг спирали, диаметр и определили калибр и марку оружия, которым пользовался убийца.

— А именно?

— Кольт 25-го калибра.

— Давай немного подробнее. Пит, — попросил Карелла.

— Тут мало что можно добавить. Вы сами знаете, что это за штука. Пистолет-малютка, весит всего триста семьдесят граммов, длина около десяти сантиметров. Шесть патронов в обойме. Вороненая сталь или никелировка. Рукоятка перламутровая, слоновой кости или орехового дерева. Но бьет наповал. Отправить из него на тот свет можно не хуже, чем из сорокапятки.

— Пистолет-малютка, — повторил Карелла.

— Легкий, как пушинка, — добавил Хейз. — Можно носить в кармане пиджака. Или в дамской сумочке.

— Разве это не женский пистолет, Пит? — спросил Карелла.

— Совсем не обязательно, Стив, — отозвался Крониг. — Конечно, женщины им пользуются. Но и мужчины тоже. Примерно пятьдесят на пятьдесят. Зато уж кольт сорок пятого калибра точно не для женщин.

— Значит, либо женщина, либо мужчина? — мрачно произнес Карелла.

— М-да, — протянул Крониг и, взглянув на Кареллу, добавил с улыбкой: — Другие варианты мы решительно отметаем.

Когда детективы вышли из Главного управления, Карелла обратился к напарнику:

— Тебе раньше приходилось иметь дело с криминалистами?

— Случалось, — сказал Хейз.

— Тогда почему ты был так суров с Питом?

— Разве? Я и не заметил.

— И все-таки тебя что-то рассердило.

— Ученая лекция о баллистике, — сказал Хейз.

— Это его работа.

— Его работа — сообщить нам марку и калибр оружия, из которого застрелили Анни Бун. Меня не интересует, каким образом он пришел к своим выводам. А наша работа — искать убийцу, а не слушать, развесив уши, лекции о том, как работают криминалисты.

— Иногда и лекции бывает полезно послушать, — сказал Карелла.

— Ты собираешься податься в криминалисты?

— Нет, но если ты точно представляешь себе, что делает профессионал, ты не станешь требовать от него невозможного.

— Благородная позиция, — сказал Хейз. — Но я не люблю тратить время попусту.

— Иногда, чтобы раскрыть убийство, приходится тратить время. Теперь мы знаем, что стреляли из кольта двадцать пятого калибра. Не самый распространенный калибр. А воры и грабители, с которыми мы имеем дело, предпочитают тридцать второй или тридцать восьмой. У вас в тридцатом участке было по-другому?

— Да нет, примерно то же самое.

— Стало быть, надо покопаться в картотеке оружия. Пит прочитал нам лекцию, но я не в претензии, слушал с удовольствием.

— Каждому свое, — обронил Хейз.

— Правильно. Там, в тридцатом, тебе часто приходилось расследовать убийства?

— Не очень.

— Не очень?

— Там вообще редко случались убийства.

— Серьезно?

— Серьезно.

— И все-таки как часто?

— Ну что ты пристал, Карелла?

— Мне просто интересно.

— По части убийств я вам в подметки не гожусь.

— Почему?

— Ты не хуже моего знаешь, что такое тридцатый участок. Там живут богачи. Большие шикарные дома со швейцарами. Типичное преступление — квартирная кража. Ну, и уличное ограбление. Бывают попытки самоубийства, иногда удачные, проституция — на высоком уровне. Но с убийствами туговато.

— Сколько их через тебя прошло?

— Вряд ли можно считать те случаи, когда грабитель запсиховал и убил хозяина квартиры, а мы его застукали на месте преступления. Если же говорить о настоящих убийствах…

— Конечно, о настоящих. И сколько их было?

— Шесть.

— В неделю?

— Нет.

— В месяц, что ли?

— Да нет же. Я проработал в тридцатом участке четыре года. За это время у нас было шесть таких убийств.

— Ты шутишь?

— Нет.

— И сколько из них ты расследовал?

— Ни одного.

— Ясно, — сказал Карелла и улыбнулся.

— Ты доволен?

— Чем?

— Тем, что доказал.

— Что доказал?

— То, что я в этом ни черта не смыслю.

— Ничего я не собирался доказывать.

— Насчет убийств у меня опыта маловато, это верно. Почему-то мне всегда казалось, что убивают только в северном и южном районах.

— Если бы мы все убийства, что происходят в нашем восемьдесят седьмом участке, подарили ребятам из Главного управления, им пришлось бы объявлять дополнительный набор.

— Ладно. В убийствах я профан. Договорились?

— Договорились. Чего ещё ты не знаешь?

— Восемьдесят седьмого участка.

— Понятно.

— И тебя тоже.

— Стивен Луис Карелла. Детектив второго класса, тридцать четыре года, работаю в полиции тринадцать лет. Женат на Тедди, она глухонемая. Мы очень счастливы. Я люблю свою работу. Принимал участие в расследовании сорока одного убийства и прочих преступлений, которые совершаются в этом городе. За свою жизнь я совершил две грубейшие ошибки: наступил на гранату в Италии и позволил подстрелить себя в прошлое Рождество. Оба раза я выжил, но впредь таких глупостей не совершу. Рапорт окончен.

— Да ты молодец!

— Среди овец.

— Учился в колледже?

— Два с половиной года. Но Шекспир с Чосером меня доконали.

— Из армии тебя уволили по состоянию здоровья?

— Да. А как ты догадался?

— Если человек работает в полиции тринадцать лет и два с половиной года он проучился в колледже, на армию у него остается немного времени. В семнадцать ты окончил школу, год проучился в колледже, был призван в армию, получил ранение, был комиссован, затем ещё полтора года в колледже, потом поступил в полицию. Верно?

— Ты прямо читаешь мою анкету, — не без удивления сказал Карелла.

— Ну что ж, теперь я знаю, кто такой детектив Стив Карелла.

— Пожалуй. А кто такой детектив Коттон Хейз?

— Интересного мало, — сказал Хейз.

— Но все-таки?

— Скучно рассказывать.

— Так же скучно, как и слушать Пита Кронига?

— Примерно.

— Я хочу дать тебе один совет, Хейз.

— Какой совет?

— Я, наверное, не самый лучший полицейский в мире, — сказал Карелла. — Просто я стараюсь делать свое дело, вот и все. Но мне доводилось расследовать убийства, и Сэм Гроссман с лаборантами очень часто мне помогали, хотя иногда их помощь ни к чему. Случается, что все зависит от твоих ног, от осведомителей, от своих арифметических способностей. Но бывает и так, что все делают криминалисты, а тебе только остается пойти и арестовать убийцу. Поэтому, когда говорит специалист, я слушаю и слушаю внимательно.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Хейз.

— То, что уши есть и у тебя. А теперь не выпить ли нам по чашке кофе?

Глава 5

Дом 495 по Холл-авеню представлял собой роскошное здание с огромным вестибюлем и четырнадцатью лифтами. Он расположился в самом сердце издательского мира, между двумя огромными универмагами.

У Клинга было такое ощущение, будто он умер и вознесся на небеса.

Он был счастлив выбраться из 87-го участка. Оказавшись в центре Айсолы, он испытывал почти забытое радостное чувство. Правда, перед Рождеством он приезжал сюда за покупками со своей невестой Клер; но сейчас стоял июнь, и казалось, что Рождество было сто лет назад. Приятно было вновь оказаться на Холл-авеню, смотреть на деловых мужчин с портфелями, на спешащих в конторы симпатичных аккуратных мс лодых женщин в хорошо сшитых костюмах. Это была прек раснейшая часть города, и каждый, оказавшись здесь, понимал, что находится в центре огромного совершенного города.

Погода стояла идеальная. Лето ещё толком не началось, и воздух был по-весеннему свеж. Так и хотелось снять туфли и пошлепать босиком по мокрой траве. Клинг с сожалением вспомнил, что пришел сюда по делу. Но так или иначе он был рад оказаться на Холл-авеню.

Он вошел в дом под номером 495 и подошел к указателю Теодор Бун, комната 1804. Клинг взглянул на часы. Было два часа пятьдесят минут. Он двинулся к лифту. Клинг совершенно не был похож на полицейского. Одетый в серые брюки И легкий пиджак в полоску, светловолосый и широкоплечий, с уверенной и размашистой походкой, он напоминал скорее молодого скандинава, приехавшего в Америку изучать банковское дело.

Он подошел к лифтам. Миновав те, которые везли до 12-го этажа, он подошел к скоростной секции, откуда можно было добраться на этажи с 14-го по 22-й. Клинг усмехнулся: в современном деловом здании в центре современного города суеверно отсутствует тринадцатый этаж.

Он вошел в ближайший лифт и сказал:

— Восемнадцатый, пожалуйста.

Лифтер нажал кнопку и спросил:

— Как там погодка?

— Просто блеск.

— Я никогда не бываю на свежем воздухе. Сижу день-деньской взаперти. С восьми утра до пяти вечера. Как в тюрьме: света белого не вижу. Я и обедаю здесь же. Приношу еду с собой и съедаю в нашей каморке. Я крот.

Клинг сочувственно покивал головой.

— Это город кротов, да будет вам известно. Я знаю людей, которые приезжают на работу подземкой и через подземный переход попадают к себе. Я-то по меньшей мере дважды в день, утром и вечером, прохожу два квартала. А они вообще никогда не ходят. В любую погоду — хоть тебе солнце, хоть дождь — идут подземным переходом, потому что так быстрее. Обедают в кафе под землей, а потом кончают работу и опять шагают подземным переходом к поезду. Они вообще не бывают в городе. Я хоть прохожу два квартала. Ну, как там на улице?

— Отлично, — сказал Клинг.

— Значит, на восемнадцатый?

— Именно.

— И вот так день-деньской, — сказал лифтер. — Вверх-вниз, вверх-вниз. Только вверх и вниз и больше никуда. Я крот. Вертикальный крот. Лучше уж быть кондуктором на подземке. Тогда бы я стал горизонтальным кротом. Они хоть изредка видят белый свет. В Калм-Пойнте или в Риверхеде поезд выходит на поверхность. Я же только и знаю, что катаюсь вверх и вниз. Значит, на улице хорошо?

— Очень хорошо, — сказал Клинг.

— Когда я шел на работу, тоже было неплохо. Вы работаете на свежем воздухе?

— Время от времени.

— Это здорово, — сказал лифтер. — Непременно подыщу себе такую работу, чтоб не взаперти. Например, дворником. Все на свежем воздухе.

— Зимой холодновато, — сказал Клинг. Это прозвучало для лифтера откровением.

— Вообще-то верно, ничего не скажешь. — Лифт плавно остановился. — Восемнадцатый этаж! — возвестил лифтер. Дверь распахнулась.

— Благодарю вас, — сказал Клинг и вышел из лифта.

— Не за что, — крикнул ему вдогонку лифтер. Дверь снова закрылась, и лифт двинулся вниз.

Клинг улыбнулся и отправился на поиски комнаты 1804. Он прошел по коридору и остановился перед двустворчатой застекленной дверью. Открыв одну из створок, он вошел в приемную, маленькую, но изысканно обставленную. За столом в углу сидела секретарша.

— Мне к мистеру Буну, — сказал ей Клинг.

— Как доложить?

— Скажите, что пришел детектив Клинг. Девушка вскинула на него глаза:

— Вы действительно детектив?

— Да.

— Одну минутку.

Нажимая на кнопку на переговорном устройстве, она по-прежнему не спускала с Клинга глаз.

— Я слушаю, — раздался голос, по которому Клинг сразу узнал Теодора Буна.

— К вам детектив Клинг, сэр, — сообщила секретарша, по-прежнему поедая его взглядом.

— Скажите, что я жду его в студии.

— Слушаю, сэр. — Она выключила переговорное устройство и сказала: — Пожалуйста, мистер Клинг. Вот сюда и прямо по коридору, последняя дверь.

— Благодарю вас, — отозвался Клинг. — Направо или налево?

— Что?

— Я говорю: направо или налево по коридору?

— А! — улыбнулась девушка. — По коридору налево.

— Благодарю, — ещё раз повторил Клинг.

Он вышел из приемной, повернул налево и прошел по коридору до самого конца. Там он открыл дверь и оказался в большой комнате. У дальней её стены было возвышение, задрапированное черным бархатом. На бархате возлежала девушка в леопардовой шкуре. На неё были направлены шесть прожекторов и камера. С камерой возился человек. Другой человек расдравлял? бархатные складки. Слева от камеры, скрестив руки на груди, стоял третий.

— Хорошо бы снять её снизу, Тед, — сказал тот, что стоял скрестив руки.

— Я сделаю так, как ты мне скажешь, — ответил Тед. — Это же твоя реклама.

— Да, снизу будет лучше. Пусть у читателя создастся впечатление, будто она глядит на него сверху.

— Зачем?

— Мне так больше нравится.

— Но в рекламе сказано: "Смотрит с обожанием на тех, кто после бритья пользуется лосьоном «Леопард», — сказал Бун. — Стало быть, надо снимать сверху.

— Пожалуй, ты прав, — согласился человек со скрещенными руками.

— А почему бы мне не смотреть снизу вверх? — подала голос девица в леопардовой шкуре. — Я так лучше получаюсь.

— А я хочу, чтобы ты смотрела сверху вниз.

— Но это же глупо! — возразила девица.

— Прелесть моя, — сказал человек со скрещенными руками. — Тебе платят сорок долларов в час, чтобы ты позировала, а не занималась художественным руководством. Когда я сочту, что тебе лучше смотреть снизу вверх, я тебе об этом скажу, а пока я хочу, чтобы ты смотрела сверху вниз на того, кто откроет журнал, и мой друг мистер Бун снимает тебя снизу, чтобы подчеркнуть это впечатление.

— Для меня это какая-то загадка, — не унималась девица. — В рекламе же ясно сказано: «Смотрит с обожанием». Значит, снизу вверх.

Клинг кашлянул.

Бун повернул голову.

Никто не назвал бы его красавцем, но все же лицо у него было привлекательным. Ростом он, скорей всего, не вышел, волосы слишком темные и густые, а черты лица неправильные, как у боксера. Но повернулся он с такой удивительной легкостью, что Клинг понял: у этого гибкого и широкоплечего человека отличная координация движений и, надо полагать, хорошо тренированное тело десантника. Глядя прямо на Клинга блестящими карими глазами, Бун быстро направился к нему, протягивая руку.

— Детектив Клинг? — осведомился он.

— Да, — сказал Клинг. — Надеюсь, я не помешал?

— Ни в коем случае! — сказал Бун и, обернувшись, спросил: — Карл, ты не против, если мы сделаем маленький перерыв?

— Я плачу королеве джунглей всего-навсего сорок долларов в час, — заметил тот, что стоял, скрестив руки на груди.

— А я бы с удовольствием сделала перерыв, — откликнулась девица. — Это очень утомительно — все время таращиться в пол.

— Давайте, валяйте, — сказал Карл, опуская руки. — Делайте перерывы. Учитесь смотреть сверху вниз. Учитесь смотреть сверху вниз, создавая впечатление, будто вы смотрите снизу вверх.

— Для этого надо быть циркачом, — вставила девица.

— Порой мне кажется, что я и есть циркач, — сказал Карл. Клинг с Буном отошли в сторону. Бун вытащил из кармана пачку сигарет и протянул Клингу.

— Хотите?

— Спасибо, нет.

Бун вытряс из пачки сигарету и закурил. Он выпустил кольцо дыма, вздохнул и сказал:

— Кто её убил?

— Мы не знаем? — признался Клинг.

— Чем я могу помочь?

— Вы можете помочь, ответив на кое-какие вопросы, если, конечно, ничего не имеете против.

— Нет, отчего же, — сказал Бун и затянулся. — Начинайте.

— Сколько времени вы были женаты?

Бун не стал долго подсчитывать и тотчас ответил:

— Пять лет, два месяца и одиннадцать дней.

— Вы все так точно помните?

— Это было самое счастливое время в моей ждзни.

— Правда?

Лицо Клинга оставалось непроницаемым. Он вспомнил, что говорила ему миссис Травайл, но и бровью не повел.

— Совершенная правда, — сказал Бун.

— Почему же вы развелись?

— Я ей надоел.

— Разрешите уточнить, — сказал Клинг. — Это она попросила развод?

— Да.

— Почему?

— Не знаю. Я очень удивился. Мне казалось, что мы прекрасно ладим. Я любил её, видит Бог!

— Начнем-ка сначала, — предложил Клинг.

— Ладно. С какого места?

— Где вы познакомились?

— В библиотеке.

— Когда?

— Восемь лет назад, в сорок девятом году.

— Ясно. В каком месяце?

— В июне.

— Что вы делали в библиотеке?

— В то время я был на вольных хлебах. Как раз тогда мне предложили постоянную работу в одной промышленной фирме, и мне понадобились образцы моих работ. Кое-что было напечатано в журнале по фотографии, вот я и пришел в библиотеку, чтобы найти нужный номер.

— Нашли?

— Да. И заодно познакомился с Анни.

— Как это случилось?

— Довольно странно. Я вообще-то человек нервный. Сидел и барабанил пальцами по столу. Я взял… как это у них называется… журнальный указатель, потому что не мог вспомнить, в каком номере были мои фотографии, сидел за столом, листал его и барабанил пальцами по столу. Так уж я устроен. Много нервной энергии. Я всегда либо постукиваю пальцами, либо притопываю ногой. Вот…

— Пожалуйста, продолжайте.

— Анни сидела рядом и читала. Она попросила меня прекратить барабанить. Мы даже слегка поцапались из-за этого. Но я не сердился. Она была чертовски привлекательна, и я, признаться, затеял перепалку только для того, чтобы потом извиниться.

— Вам это удалось?

— Да. Я принес извинения и пригласил её пообедать. Она согласилась. С этого все и началось.

— Какая она была — Анни?

— Анни? — В глазах Буна появилась печальная задумчивость. — Это самая удивительная девушка из всех, что я когда-либо встречал. Она была сама жизнь, мистер Клинг. Сама жизнь! Есть немало людей с огненными волосами, но это их единственный огонь. Все остальное — тускло и безжизненно. Вы обращали внимание, что у большинства рыжих очень бледная кожа? Когда они оказываются на солнце, то сразу краснеют, как омары. Анни не из их числа. Она была полна огня. Пламенные волосы только подчеркивали её огненную натуру. Она не любила сидеть сложа руки, обожала плавать, ходить на лыжах, ездить верхом. Это был праздник, честное слово. На солнце она не обгорала, а бронзовела. Она была красавицей. Я её просто обожал и отдал ей все, что у меня было. Я любил ее!

— Что же между вами произошло?

— Понятия не имею.

— Но у вас есть какие-то догадки? Бун беспомощно пожал плечами.

— У нас родилась Моника, — сказал он. — Вы её видели?

— Да.

— Правда, прелесть?

— Правда.

— И с каргой тоже виделись?

— Простите, не понял.

— С моей бывшей тещей, миссис Травайл.

— Да, я её видел.

— Стерва! — выругался Бун. — Я подаю на неё в суд, вы об этом слышали?

— Нет.

— Потому что она не отдает мне дочь.

— У меня создалось впечатление, что она к вам хорошо относится, — сказал Клинг.

— Серьезно? Она великая актриса. Боюсь, что из-за нее-то и развалился наш брак.

— Почему вы так думаете?

— Она ненавидела Анни. Карга потеряла всех своих мужиков. И ей не нравилось, что у её дочери есть муж. И ещё карга потеряла свою красоту, а Анни была красавицей. Карга — дура, Анни — умница.

— Вы сказали — умница?

— Да, очень сообразительная. И что бы она ни делала, все у неё получалось. Схватывала все на лету, мистер Клинг. Моментально. Мне с ней было нелегко тягаться.

— Она… Значит, она не из тех, кого считают тупицами?

— Анни — тупица? Что вы! Напротив, в ней было редкое сочетание быстрого ума и красоты. И она не любила этим бравировать. Не старалась показать тебе, какой ты олух. О Господи, мистер Клинг, как бы мне вам объяснить, что такое Анни! Встреча с ней — лучшее, что было в моей жизни. Если бы не она, я не стал бы тем, кто есть. Когда мы познакомились, я был туповатым малым с фотоаппаратом в руках. Теперь я понимаю, чего хочу от жизни, соображаю, что в жизни важно, а что нет. И все благодаря ей. День, когда мы расстались, — самый черный в моей жизни!

— Вы пытались объяснить, почему вы все-таки развелись…

— Ах да. Так вот, у нас родилась Моника. Разумеется, когда у вас ребенок, приходится многим поступаться. Жизнь перестает быть сплошным праздником. Как бы вы ни любили ребенка, он вас связывает. Но Анни и слышать не хотела, чтобы с Моникой сидел кто-то, кроме неё и карги. Она вообще хотела, чтобы карга переехала к нам, а я был решительно против. Я не мог взять в толк, почему бы нам не пригласить няню. Так делают многие молодые пары, но Анни этого не хотела. Ни за что! Она любила Монику, как… В общем, очень любила и в то же время в глубине души ненавидела — за то, что она нам мешала. В выходные дни, например, мы уже не могли отправиться в поход. Не могли взять и поехать на недельку к морю…

— Что еще? — спросил Клинг.

— Мне не хотелось бы говорить об этом…

— И все же?

— Она, что называется, начала меня перерастать, — объяснил Бун.

— В каком смысле?

— В интеллектуальном. Я ведь кто? Человек-фотоаппарат! Фотография — моя профессия. Я смотрю на мир, словно в видоискатель. Так я воспринимаю окружающую жизнь. Я умею чувствовать, мистер Клинг, но я не из интеллектуалов, что правда, то правда.

— Понимаю, — сказал Клинг.

— Анни развивалась интеллектуально — в отличие от меня. А фотоаппараты не развиваются, мистер Клинг, они только фиксируют жизнь.

— Значит, Анни стала вас перерастать?

— Именно.

— Не наоборот?

— Не смешите меня! У неё мозг как машина! Щелк! Щелк! Мозг-хищник. Ему только подавай пищу! Он пожирал мир! Удивительная девушка!

— Почему после развода она пошла работать в винный магазин?

— Не знаю. Такой девушке, как Анни, насколько я понимаю, в жизни иногда бывает нужна крутая перемена. Реклама, радио, телевидение — что-то такое, где надо работать головой. Но она почему-то пошла сначала в мебельный салон, потом в винный магазин. Мне это было непонятно. Как-то раз я спросил её об этом, когда пришел к Монике.

— Что же она сказала?

— Она сказала, что ей хочется передохнуть. «Время от времени каждому из нас нужно передохнуть, Тед». Теперь-то она будет отдыхать долго…

— Но, судя по вашему рассказу, у неё и без того была возможность передохнуть — когда сидела с ребенком.

— Пожалуй, — сказал Бун. — Мне, собственно, тоже так казалось.

Он бросил сигарету на пол и затоптал каблуком.

— Зачем же ей понадобилось идти работать продавщицей?

— Понятия не имею.

— Вы часто ссорились, мистер Бун? Когда были женаты.

— Не чаще, чем другие.

— Раз в неделю? Два раза?

— Не могу сказать, не подсчитывал. Знаете, как бывает у супругов? Время от времени кто-то кому-то начинает действовать на нервы. Я не вел статистики…

— Вы могли бы назвать ваш брак счастливым?

Бун задумался и наконец выдавил из себя:

— Нет.

— Почему?

— Дело в том, что я… я был Анни не пара.

— У неё были другие мужчины?

— Нет. Иначе бы ей не отдали ребенка.

— А у вас были другие женщины?

— Нет. Мне вполне хватало Анни.

— Но не наоборот?

— Пожалуй.

— И тем не менее других мужчин у неё не было?

— Нет. По крайней мере, мне об этом ничего не известно…

В этом штате мы не смогли бы развестись, даже если бы очень захотели.

— Вы намеревались взять дочь к себе?

— Нет. Во всяком случае, когда мы разводились. Мне не хотелось, чтобы что-то напоминало мне об Анни.

— Это потому, что вы так сильно её любили?

— Да. Потом, через некоторое время, я понял, что все это ерунда. Мне стало их не хватать, её и Моники. Я их навещал. Дочь меня любит, мистер Клинг, у меня с ней хорошие отношения. Теперь я хочу, чтобы она жила со мной. Я смогу дать ей то, чего не может карга. Она не имеет права держать у себя девочку, ведь суд отдал её Анни, а не теще. Карга нарушает закон, и, если бы в суде не тянули волынку, Моника давно жила бы со мной.

— Но вы сказали, что сначала не хотели брать Монику.

— Да.

— И очень любили Анни.

— Очень.

— Скажите, мистер Бун, когда вы разводились, надеялись ли когда-нибудь помириться с Анни?

— Вначале надеялся.

— И как долго не теряли надежды?

— Примерно с полгода. Я все ждал, что она мне позвонит. Особенно когда узнал, что она поступила в мебельный салон продавщицей. Я думал, что она мне позвонит и попытается вернуть прошлое.

— Она так и не позвонила?

— Нет.

— За это время вы не пытались увидеться с ней или Моникой, так?

— Так.

— Когда вы впервые увидели Монику? Впервые после развода?

— Через шесть или семь месяцев.

— Вы когда-нибудь говорили с Анни о своем желании, чтобы девочка жила с вами?

— Да…

— И что?

— Она мне отказала. Утверждала, что дочь должна жить с матерью.

— Ясно. Вы пытались что-то предпринять?

— Я советовался с юристом. Он сказал: если суд решил, что девочка должна оставаться с матерью, ничего изменить нельзя.

— Стало быть, у вас не было возможности вернуть девочку законным путем?

— Теперв появилась. Карга не имеет на неё никаких прав. Это моя дочь.

— Я не совсем это имел в виду. Была ли у вас такая возможность при жизни Анни?

— О нет. Нет. При жизни Анни такой возможности у меня не было. Конечно, я мог приходить к Монике в гости, а она могла бывать у меня. Она жила у меня — иногда даже по месяцу. Но она не могла оставаться со мной все время. Нет, пока Анни была жива, Моника принадлежала ей. Теперь все изменилось. Я отберу Монику, даже если придется потратить все, что у меня есть, до последнего цента.

Клинг вздохнул и спросил:

— Когда вы в последний раз виделись с Анни?

— Недели три назад.

— По какому случаю?

— Я пришел навестить Монику. Анни была дома. Обычно я старался приходить так, чтобы не встречаться с ней.

— В тот раз вы встретились по-дружески?

— Мы всегда встречались по-дружески.

— Никаких ссор?

— Нет.

— Не поднимался вопрос о том, с кем жить Монике?

— Нет. Все было решено раз и навсегда. Я убедился, что по-моему не выйдет, и примирился с этим. Теперь, когда умерла Анни, все изменилось. Я навел справки — у карги нет никаких прав на Монику. Я уже предпринял кое-какие шаги.

— Когда вы стали этим заниматься?

— Как только узнал о смерти Анни.

— В тот же день?

— Нет, на следующий.

— У вас есть оружие, мистер Бун?

— Да.

— Марка и калибр?

— "Айвер Джонсон", двадцать второго калибра.

— Разрешение на пистолет имеется?

— Да.

— На постоянное ношение?

— Нет, только для дома. Это маленький пистолетик, держу его на всякий случай. Я живу на Южной стороне, в Стюарт-Сити.

Это дорогой район. Там часто бывают квартирные кражи и приходится держать оружие.

— А другие пистолеты? Скажем, двадцать пятого калибра?

— Нет.

— Итак, только один пистолет, «Айвер Джонсон»?

— Совершенно верно.

— У Анни были враги?

— Нет, к ней все хорошо относились.

— Кто ваш адвокат?

— Мой адвокат?

— Да.

— Зачем вам это?

— Хочу с ним поговорить.

— Зачем?

— Таков порядок.

Некоторое время Бун молча смотрел на Клинга. Затем произнес:

— Джефферсон Добберли.

— Где я могу его найти?

— Его контора в центре. Маргарет-плейс, четыреста тринадцать, в районе Мередит-стрит. Телефон нужен?

— Если он у вас под рукой.

— Кук четыре восемь три десять.

Клинг записал номер в блокнот.

— Спасибо, мистер Бун. Надеюсь, вы не откажетесь ответить на другие вопросы, если они возникнут. — Он извлек из бумажника визитную карточку. — Если вы вспомните что-то важное, на ваш взгляд, позвоните мне. Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг.

Бун взял визитную карточку и стал её изучать. С другого конца комнаты Карл, снова скрестивший руки на груди, крикнул:

— Эй, Тед! Не пора ли нам продолжить? А то королева джунглей чудовищно разбогатеет!

— Я готов, — сказал Бун.

— Спасибо, что уделили мне время, — поблагодарил Клинг.

— Один вопрос, мистер Клинг.

— Слушаю.

— Вы случайно не меня подозреваете?

— Вы сами знаете ответ, мистер Бун, — сказал Клинг.

— Эй, Тед, — снова подал голос Карл. — Давай немножко поработаем!

— Иду, иду. Желаю удачи, мистер Клинг.

Бун повернулся к детективу спиной и направился к фотокамере.

— Хватит прохлаждаться, — сказал он девице в леопардовой шкуре.

Глава 6

В том, как погиб детектив Роджер Хэвиленд, было что-то несерьезное.

Разумеется, большинство из нас не видит ничего смешного в убийстве, независимо от обстоятельств. И в гибели детектива Роджера Хэвиленда, конечно же, ничего забавного тоже не было. Хотя определенная ирония судьбы имела место. Всякий, кто знал Хэвиленда, согласился бы, что это действительно так.

Хэвиленду пришлось нелегко.

Это был крупный мужчина, если, конечно, рост два метра и вес сто килограммов вам что-нибудь говорят. Впрочем, кого-то из вас такие габариты, возможно, не впечатляют. Кому-то они могут показаться вполне заурядными. Есть женщины, которые видят свой идеал в Примо Карнера[3]. Не исключено, что вы разделяете их точку зрения. Тогда такие, как Хэвиленд, для вас — лилипуты.

Но полицейские 87-го участка считали, что Хэвиленд производит сильное впечатление. Наверное, потому, что видели его в деле. В такие моменты его трудно было не заметить. Хэвиленд любил дать волю рукам. Любил съездить по морде. А впрочем, может, и не любил, но исправно этим занимался, и со стороны могло показаться, что он получает от рукоприкладства истинное удовольствие.

Стива Кареллу, Берта Клинга и ещё кое-кого из детективов это совсем не удивляло. Они знали, в чем тут дело. Они не одобряли рукоприкладства, но понимали, почему Хэвилейд дает волю рукам, — и все-таки не любили Хэвиленда. Впрочем, в 87-м полицейском участке не было ни одного сотрудника, будь то патрульный или детектив, кто любил бы Хэвиленда. Но когда он погиб, все огорчились. Не потому, что он был «всеобщим любимцем»: им не нравилось, что полицейских убивают. В такие моменты они начинали подумывать, не податься ли им, пока не поздно, в слесари-сантехники или официанты.

Когда-то Хэвиленд был весьма обходительным, полицейским. Это сущая правда. И Карелла, и Мейер, и лейтенант Бирнс, и другие старожилы 87-го участка хорошо помнили времена, когда Хэвиленд ещё держал себя в руках.

Он был профессионалом, хотя совершенно не таким, как Карелла или Клинг. Это был разъяренный буйвол, который кричал, рычал, сопел, хрипел, бодался и раздавал удары направо и налево.

А зверем он стал потому, что в один прекрасный день пришел к выводу: нет никакого резона оставаться милым, улыбчивым, добродушным полицейским. Произошло это так.

Как-то раз Хэвиленд шел по улице, думая о своем, и вдруг увидел драку. Ему показалось, что шайка подростков напала на милого, улыбчивого, добродушного юношу, и он решил проявить героизм. К тому времени подростки вдоволь натешились потасовкой, перспектива выбить барабанную дробь на голове полицейского показалась им заманчивой. Хэвиленд вынул револьвер и очень тактично выстрелил в воздух раз-другой, давая понять молодежи, что на сцену выступил Закон, с которым шутки плохи. Но один из юнцов, вместо того чтобы преисполниться почтения к Закону, ударил Хэвиленда куском свинцовой трубы по руке и вышиб из неё револьвер, а его приятели превратились в юных барабанщиков.

К тому времени, когда они исполнили несколько популярных мелодий, рука Хэвиленда была сломана в четырех местах, а его физиономия напоминала мясной фарш, дважды пропущенный через мясорубку.

Сломанная рука болела адски. Но самое печальное было в другом: врачи, опасаясь, что кости срастаются неверно, решили снова сломать руку. Хэвиленд только-только дослужился до детектива третьего класса и боялся, что сломанная рука помешает его дальнейшей карьере. Но боялся он напрасно. Рука срослась правильно. Роджер Хэвиленд снова стал нормальным человеком, если не считать едва заметного сдвига в его психике после неудачной попытки сделать людям добро. Хэвиленду и прежде случалось вступать в диалог со свинцовой трубой. У сотрудника 87-го участка немного шансов выжить, если он не знает, как возражать свинцовой трубе, бейсбольной бите, монтировке или иным веским доводам своих оппонентов. Но впервые за время работы в полиции Хэвиленда избили те, кому он пытался помочь. Он начал подозревать, что и симпатичный юноша, которого он пытался защищать, не только был среди тех, кто потащил его, уже безоружного, добивать в закоулок, но и нанес ему несколько очень ощутимых ударов. Так не поступают с добрым самаритянином. Так не поступают даже с недобрым самаритянином.

На больничной койке Хэвиленд принял важное решение. Отныне, решил он, пусть все эти мерзавцы идут туда-то и туда-то, а также их отцы и матери. Сволочи все до одного! Провались они все сквозь землю! Пусть весь мир катится туда же. Отныне Роджер Хэвиленд будет печься лишь о Единственном и Неповторимом. О себе самом! Все остальные пусть идут туда-то и туда-то.

Это был черный день для человечества. И в первую очередь для всех тех, кому пришлось расхлебывать кашу, которую заварила шайка подростков, избившая когда-то Роджера Хэвиленда.

С другой стороны, если бы Роджер Хэвиленд придерживался однажды избранного курса, он был бы жив и сейчас. Но так уж устроен человек. О, губительная снисходительность к ближнему! Если бы Хэвиленд всегда и во всем оставался тем негодяем, которым он решил стать, все шло бы отлично. Но его погубило благородство.

Потому-то в его гибели и впрямь есть что-то несерьезное.

В тот вечер Хэвиленд ушел из участка в десять тридцать пять. Он сказал Карелле и Хейзу, дежурившим вместе с ним, что собирается сделать обход. На самом деле он решил выпить чашку кофе и отправиться домой. Из дому он позвонил бы Карелле и сказал, что все нормально и он едет домой. Любой мало-мальски опытный полицейский знает такие маленькие хитрости.

Вечер выдался приятный, и Хэвиленд решил немного подышать свежим воздухом. А потому, прежде чем сесть в метро, он устроил себе небольшую прогулку. Хэвиленд не искал приключений на свою голову. Напротив, он был из тех, кто умело избегал ненужных осложнений. Конечно, если его припирали к стенке, он не праздновал труса. Но напрашиваться самому? Нет уж, спасибо! Хэвиленд оставлял этот героизм! В мире ведь полным-полно героев.

Иногда бывает приятно пройтись даже по территории восемьдесят седьмого участка. Но местные жители тут ни при чем. Что касалось Хэвиленда, то все эти жиды, пуэрторикашки, макаронники и чернокожие могли идти туда-то и туда-то. И вообще, все люди на свете могли убираться к чертовой матери! Кроме Единственного и Неповторимого.

Бывают минуты, когда улицы Айсолы вдруг замирают и в наступившей тишине можно услышать, как бьется пульс большого города. Такое случается весенним вечером, когда небо черное-пречерное, а в нем луна, круглая, как пупок проститутки, и когда все вокруг благоухает.

В такие минуты Хэвиленд отдыхал душой. Он вспоминал, что родился и вырос на этих улицах, гонял жестянку с приятелями, а потом влюбился в ирландскую девчонку Пегги Мал-дун. Сегодняшний вечер располагал к воспоминаниям.

Хэвиленд шествовал по улицам 87-го участка и ни с кем не здоровался. Велика честь! Он шел, выпрямив спину, с высоко поднятой головой, и на его губах играла кривая усмешка. Хэиленду было хорошо, хотя он ни за что не признался бы в этом.

В конце улицы был бакалейный магазинчик, его хозяина звали Тони Ригатони, а кличка у него была Тони-Тони. Хэвиленд вдруг решил заглянуть к Тони-Тони и поздороваться с ним, хотя особенно его не жаловал. Однако каждый человек, возвращаясь с работы, имеет право заглянуть к кому-то из знакомых и поздороваться.

Тут-то и началось самое интересное.

Подойдя к магазину Тони-Тони, Хэвиленд увидел, что перед входом на тротуаре сидит хорошо одетый человек. Не похож на хулигана или алкоголика. Впрочем, не исключено, что сам Хэвиленд, опьяненный вечерней свежестью, стал хуже соображать. Обычно он подходил к таким типам и рычал: «А ну-ка, поднимайся, подонок!» Но сейчас он поступил иначе — не спеша приблизился к человеку и, остановившись у витрины, вежливо осведомился:

— Вы плохо себя чувствуете, мистер?

И тут, можно сказать, повторился тот самый давний эпизод, когда Хэвиленд неудачно выступил на защиту симпатичного юноши. Похоже, и сам Хэвиленд это понял: во всяком случае, где-то в голове у него раздался предупреждающий сигнал, потому что он потянулся за револьвером, но было уже поздно.

Прилично одетый молодой человек стремительно вскочил на ноги и плечом толкнул Хэвиленда в грудь с такой силой, что тот врезался в витрину. Негодяй же бросился наутек.

Хэвиленд не знал, что Тони-Тони валяется в магазине под прилавком, избитый до полусмерти. Он не знал, что молодой человек совершил налет на магазин и, когда он сматывал удочки, Тони-Тони выстрелил ему вдогонку из пистолета, который держал у кассы. Хэвиленд не знал, что сразу после выстрела Тони упал и потерял сознание, а молодой человек сидел на тротуаре, потому что пуля Тони угодила ему в плечо. Хэвиленд не знал ровным счетом ничего.

Он успел понять лишь одно, что, потеряв равновесие, падает в витрину. Стекло разлетелось на множество осколков, Хэвиленд почувствовал острую боль и закричал со слезами в голосе: «Ах ты, сволочь, гад поганый, да я тебя…» — но больше ничего сказать не успел. Это были его последние слова.

Один осколок перерезал ему яремную вену, другой впился в горло, и на свете не стало детектива Роджера Хэвиленда.

Тем временем молодой человек добежал до угла, плюхнулся в «Додж» выпуска 1947 года и укатил. Старуха из местных видела, как автомобиль рванул с места и исчез, но не заметила номера. После того как машина скрылась, она наклонилась к тротуару и стала шарить рукой в потемках, а потом испуганно заморгала, потому что обнаружила на руке кровь.

Когда на место происшествия прибыл детектив Коттон Хейз, у бакалейной лавки собралась уже толпа старух. Карелла остался в участке, а Хейз, едва поступил вызов, сел в патрульную машину и поехал разбираться. Старушки почтительно расступились перед ним, потому что прибыл Закон. Надо сказать, что Коттон Хейз неплохо воплощал собой Закон. Его рыжая голова с седым прочерком-молнией возвышалась над толпой, как если бы ей явился капитан Ахав в исполнении Грегори Пека[4].

Патрульный, стоявший на пороге магазина, не узнал Хейза и, когда тот подошел вплотную, удивленно на него посмотрел.

— Я детектив Хейз, — пояснил капитан Ахав. — Карелла остался в участке на телефоне, а меня послал сюда.

— Плохо дело, — сказал полицейский.

— Что плохо?

— Хозяин магазина сильно избит. Касса очищена. Вы знали Хэвиленда?

— Какого Хэвиленда?

— Роджера. Детектива из нашего участка.

— Да, нас знакомили, — кивнул головой Хейз. — А что с ним случилось?

— Он сидит в витрине.

— То есть как?

— Он помер, — сказал полицейский и вдруг ухмыльнулся. — Смех, да и только. Кто бы мог подумать, что Роджера Хэвиленда убьют вот так!

— Не вижу здесь ничего смешного, — отрезал Хейз. — Уберите зевак. Хозяин внутри?

— Так точно, сэр, — сказал полицейский.

— Я иду к нему. А вы запишите имена и адреса свидетелей. Писать умеете?

— Что? Конечно, умею.

— Вот и пишите, — сказал Хейз и вошел в магазин. Тони Ригатони сидел на стуле, возле него хлопотал второй полицейский. К нему и обратился Хейз.

— Позвоните Карелле, — сказал он. — Сообщите, что тут убийство, а не просто налет, как у нас значится. Скажите ему, что убит Роджер Хэвиленд. И поторопитесь.

— Слушаю, сэр, — сказал полицейский и выбежал из магазина.

— Я детектив Хейз, — сказал Хейз бакалейщику. — А как вас зовут?

— Ригатони.

— Что произошло, мистер Ригатони?

Он взглянул на лицо Ригатони. Тот, кто избил его, не отличался мягкосердечием.

— Этот тип вошел в магазин, — начал Ригатони. — Он велел мне вынуть из кассы все наличные. Я послал его к черту. Тогда он меня ударил.

— Чем?

— Кулаком. Он был в перчатках. Это в июне! Он ударил меня изо всех сил. И стал избивать. Да, когда он вошел в магазин, то сразу опустил на дверях шторы.

— И что было дальше?

— Он зашел за прилавок и выгреб все из кассы. У меня там была выручка за день.

— Сколько?

— Долларов двести, а то и триста. Этот сукин сын забрал все.

— А где были вы?

— На полу лежал. Он страшно избил меня. Когда он рванул к выходу, я встал на ноги. Еле-еле поднялся. В ящике кассы я держу пистолет. Разрешение у меня есть, тут все в ажуре. Я выстрелил ему вдогонку.

— И попали?

— Думаю, да. По-моему, он упал. Потом у меня в голове все помутилось, и я потерял сознание.

— Как Хэвиленд угодил в витрину?

— Какой ещё Хэвиленд?

— Детектив, который разбил стекло.

— Не знаю, я не видел, как это случилось, я был без сознания.

— Когда вы пришли в себя?

— Минут пять назад.

— Сколько ему было лет? Я имею в виду налетчика.

— Двадцать три или двадцать четыре. Не больше.

— Белый или цветной?

— Белый.

— Какие волосы?

— Светлые.

— Глаза?

— Не знаю.

— Не заметили?

— Нет.

— Как он был одет?

— В спортивную куртку. Рубашка тоже спортивная. Без галстука. И в перчатках. Я уже говорил. В черных перчатках.

— Оружие у него было?

— Если и было, он его не доставал.

— Усы?

— Нет. Совсем ещё мальчишка.

— Шрамы, родинки, особые приметы?

— Ничего такого я не заметил.

— Он был один?

— Да, один.

— Ушел пешком или уехал на машине?

— Не знаю. Говорю же вам, я был без сознания. Сукин сын! Едва не сломал мне челюсть…

— Простите, сэр, — сказал один из патрульных, появившись в дверях.

— В чем дело? — обернулся к нему Хейз.

— Тут есть одна старушенция…

— Ну?

— Утверждает, что видела, как этот тип сел в машину и укатил.

— Сейчас я с ней разберусь, — сказал Хейз и вышел из магазина.

На первый взгляд казалось, что старуха выжила из ума. У неё были длинные седые космы, к которым, похоже, никогда не прикасалась расческа. Она, надо полагать, ни разу не умывалась с той далекой поры, когда в городе произошла последняя авария водопровода. На ногах у неё были ботинки, которые, по всей видимости, достались от внука, служившего летчиком на Аляске. К потрепанной зеленой шали пришпилена увядшая алая роза. Словно подтверждая впечатление, что старуха рехнулась, одна из женщин в толпе заявила: «А вот и чокнутая Конни!»

Словом, все говорило о том, что старуха и впрямь не в себе.

Но даже работая в тридцатом участке, Хейз твердо усвоил: те, кто выглядят психами, сплошь и рядом оказываются толковыми и надежными свидетелями. И наоборот, случается, что нормальные с виду люди на поверку оказываются сумасшедшими. Поэтому он бережно взял старуху под локоток и повел её в магазин так, словно это была его родная бабушка. Чокнутая Конни, похоже, наслаждалась тем, что стала знаменитостью. Она с гордостью взирала на Хейза. Ни дать ни взять, прибыл её возлюбленный, с которым она познакомилась по переписке. Галантно улыбаясь, Хейз усадил её на стул.

— Прошу вас, мадам, — сказал он.

— Не мадам, а мисс, — поправила его старуха.

— Ах да, простите. Как же вас зовут, мисс?

— Конни, — сообщила та. — Конни Фицгенри.

Она говорила четко и уверенно. Психи так "не говорят.

— Мисс Фицгенри, — приятным голосом начал Хейз, — один из патрульных говорит, что вы видели, как грабитель сел в машину и уехал. Это так?

— А как вас зовут? — поинтересовалась Конни.

— Детектив Хейз.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Так вы действительно его видели?

— Кого?

— Человека, который сел в машину и уехал.

— Конечно, — сказала она. — Вы знаете, сколько мне лет?

— Сколько?

— Семьдесят четыре. Вы бы дали мне семьдесят четыре?

— Я не дал бы вам больше шестидесяти.

— Серьезно?

— Вполне.

— Спасибо.

— Значит, этот человек…

— Завернул за угол, сел в машину и уехал. Я видела это собственными глазами.

— У него был пистолет?

— Нет.

— Какое-то другое оружие?

— Нет, сэр.

— Почему вы думаете, что это был тот самый человек, который ограбил мистера Ригатони?

— Я не говорила, что он кого-то ограбил. Я только сказала, что видела, как он сел в машину и уехал.

— Понятно, — сказал Хейз и засомневался в справедливости своего первоначального предположения. Судя по всему, Конни Фицгенри все-таки была чокнутой. — Я хотел спросить, мисс Фицгенри, — уточнил он, — почему вы решили, что в этом человеке есть что-то подозрительное?

— У меня есть на то причины, — ответила Конни.

— Какие же?

— Серьезные.

— И все-таки…

— Вы считаете, что этот человек ограбил мистера Ригатони? — спросила Конни.

— Скажем, у нас есть основания подозревать его.

— Как он выглядел? — продолжала допрос старуха.

— Как вам сказать?

— Волосы?

— Светлые.

— Так, а глаза?

— Мы не знаем.

— Как он был одет?

— Спортивная рубашка, без галстука. Спортивная куртка. И ещё черные перчатки.

Хейз отвечал и удивлялся, как ловко старухе удалось поменяться с ним ролями и превратиться из свидетельницы в сыщика. Он пристально посмотрел на Конни. Она безмолвствовала.

— Итак? — спросил он.

— Итак, что?

— Этого человека вы и видели?

— Да, его-то я и видела.

— Что ж, — сказал Хейз. — Теперь кое-что начинает проясняться.

— Когда он так быстро укатил, я сразу смекнула, что дело нечисто, — сказала Конни.

— Почему?

— Потому что он был весь в крови. На тротуаре за углом натекла целая лужа.

Хейз сделал знак патрульному, и тот вышел из магазина проверить показания старухи.

— Вы случайно не заметили номер?

— Заметила.

— Какой же?

— Я не обратила внимания на цифры. Я заметила только, что на машине был номер.

— А может быть, вы знаете, какого года выпуска машина, какой марки? — спросил Хейз.

— Конечно. Не верите? Вы, наверное, считаете, что женщина в семьдесят четыре года ничего не смыслит в таких вещах? Ничего подобного! Я могу назвать год выпуска и марку любой машины на улице. У меня хорошее зрение. Двадцать процентов в обоих глазах, хотя мне и стукнуло семьдесят четыре!

— Так какая же…

— Машина на той стороне улицы — «Бьюик» пятьдесят четвертого года, за ней фургон, «Форд» пятьдесят второго, а там вон…

— А что вы скажете насчет машины, в которой уехал тот тип? — спросил Хейз.

— По-вашему, я не знаю, что это была за машина?

— Ничего подобного, я уверен, что вы знаете. И жду, когда вы мне об этом расскажете.

— "Додж" сорок седьмого года, — хитро прищурясь, сказала старуха.

— Седан?

— Да.

— Четырехдверный или двухдверный?

— Четырех.

— А цвет?

— Зеленый, но не фабричный. Фирма «Крайслер» никогда не выпускала машины такого цвета.

— Что же это за цвет?

— Ну, такой темно-зеленый. Машина перекрашена, можете не сомневаться. Это не фабричная окраска.

— Вы уверены?

— В машинах я кое-что смыслю. Спросите про какую хотите. Никогда не видела, чтобы «Крайслер» красил машины в такой цвет. Даже теперь, когда одна расцветка безумнее другой.

— Огромное спасибо, мисс Фицгенри, — сказал Хейз. — Вы нам очень помогли.

Он проводил её до порога. Там старуха остановилась и чарующе улыбнулась, показав редкие кривые зубы.

— Разве вам не нужен мой адрес? — спросила она.

— Зачем, мисс Фицгенри?

— Чтобы знать, куда прислать мне чек, — ответила старуха.

Глава 7

Берт Клинг сидел в дежурке и беседовал по телефону со своей невестой Клер Таунсенд.

— Я сейчас не могу говорить, — объяснял он.

— Даже не можешь сказать, что любишь меня?

— Нет.

— Почему?

— А потому!

— Кто-то рядом?

— Да.

— Кто же?

— Мейер.

— Ты меня звал? — повернулся к нему Мейер.

— Нет, нет.

— Ты меня любишь? — спросила Клер.

— Да, — ответил Клинг и украдкой посмотрел на Мейера.

Мейер был весьма неглуп. Наверняка он понял, что спросила Клер, потому что пришел в восторг от замешательства Клинга, который не переставал удивляться женщинам. Клер, красивая и умная девушка, почему-то никак не могла взять в толк, что дежурная комната следственного отдела — не самое подходящее место для разговоров о любви. Он представил себе Клер — копна черных волос, бездонные карие глаза, узкий нос, высокие скулы…

— Скажи, что любишь меня, — не унималась Клер.

— Что ты делаешь? — спросил Клинг.

— Готовлюсь к экзамену.

— К какому?

— По социологии.

— Вот и хорошо. Иди и занимайся. Если ты хочешь в этом семестре получить диплом…

— А если я получу диплом, ты на мне женишься?

— Женюсь, когда ты найдешь работу.

— Если бы ты стал лейтенантом, мне не пришлось бы искать работу.

— Само собой. Но пока я всего-навсего детектив третьего класса.

— Это мой последний экзамен.

— А другие ты сдала?

— А то нет!

— Умница. Ну так иди и учись.

— Лучше я немного поговорю с тобой.

— Я занят. Ты пускаешь на ветер деньги налогоплательщиков.

— Какой ты совестливый…

— Честь и совесть восемьдесят седьмого участка, — сказал Клинг, и Клер расхохоталась.

— Ладно, хорошенького понемножку. Вечером позвонишь?

— Да.

— Я люблю тебя, полицейский! — сказала она и повесила трубку.

— Подруга? — поинтересовался Мейер.

— Угу, — пробормотал Клинг.

— L'amour[5], — сказал Мейер. — Это прекрасно.

— Иди к черту.

— Я серьезно. Июнь, июнь, пора любви! Признавайся, когда свадьба.

— Во всяком случае, не в этом июне.

— Значит, в следующем?

— Может быть и раньше.

— Вот и хорошо, — сказал Мейер. — Для нас, полицейских, женитьба — великое дело. Воспитывает чувство справедливости. Узнав на деле, каково быть узником, ты не будешь торопиться арестовывать других.

— Ерунда, — ответил Клинг. — Ты ведь любишь свою тюрьму.

— Разве я говорил, что не люблю? — удивился Мейер. — Вот уже тринадцать лет я женат на этой женщине, благослови её Господь. — В его голубых глазах мелькнул огонек. — Я привык к моей камере. И если в один прекрасный день я обнаружу, что она не закрыта, я даже не попытаюсь бежать.

— Крепко же ты увяз, — заметил Клинг.

— Я люблю свою жену, — философски изрек Мейер. — Что правда, то правда.

— Когда ты женился, то уже работал в полиции?

— Да. Мы познакомились в колледже.

— А я и не знал, что ты учился в колледже.

— Я большой интеллектуал, — сказал Мейер. — Разве по мне не видно? У меня в роду все сплошь ученые. В том городишке в Европе, откуда прибыл мой дед, кроме него, никто не умел читать и писать. Он был уважаемым человеком.

— Готов поверить, — согласился Клинг.

— И правильно сделаешь. Разве я хоть раз в жизни сказал неправду? Никогда! Недаром меня зовут честный Мейер. В колледже я изучал право, я тебе не говорил?

— Нет.

— Правда, когда я окончил колледж, юристов вокруг развелось как собак нерезаных. Это было в сороковом году. Ты знаешь, кто тогда был нужен стране? Вовсе не юристы.

— А кто?

— Солдаты. Дядя Сэм поманил меня пальцем, и я пошел в армию. У меня не было выбора. А когда я в сорок четвертом демобилизовался, мне расхотелось идти в законники. Я вдруг почувствовал отвращение к кабинетной работе. И поступил в полицию. Тогда-то я женился на Саре.

— Мазлтов![6]— улыбаясь, произнес Клинг.

— Гезундхайт![7]— отозвался Мейер.

И в этот самый момент зазвонил телефон.

— Восемьдесят седьмой участок, детектив Мейер. Да, он здесь. Кто говорит? Хорошо, сейчас позову. — Он прикрыл трубку ладонью. — Тебя спрашивает какой-то Тед Бун. Родственник убитой, что ли?

— Бывший муж, — пояснил Клинг. — Сейчас подойду.

Мейер передал ему трубку.

— Детектив Клинг? Это Тед Бун.

— Как поживаете, мистер Бун?

— Спасибо, все в порядке.

— У вас какие-то новости?

— Я только что заглянул в почтовый ящик. Там было письмо. От Анни. Это может вам пригодиться?

— Письмо от Анни?

— Да. Отправлено на прошлой неделе, но адрес указан неточно. Поэтому и шло так долго. В общем, все это довольно странно.

— В письме что-нибудь важное?

— Я думаю, вы сами разберетесь, когда прочтете. Не могли бы вы приехать ко мне?

— Вы дома?

— Да.

— Ваш адрес? — спросил Клинг и стал записывать. — Сейчас приеду. — И повесил трубку.

— Какой-то след? — спросил Мейер.

— Не исключено.

— Но пока ничего определенного?

— Пожалуй.

— Почему бы тебе не обратиться к детективу Хейзу, — сказал Мейер, и в его глазах снова вспыхнули огоньки. — Говорят, он великий волшебник.

— Желаю всего наилучшего, — отчеканил Клинг и направился к выходу из дежурки.

Стюарт-Сити — небольшой компактный район Айсолы. Каких-то три квартала в излучине реки Дике. Район назвали в честь британской королевской династии, и жилые дома, что расположились у реки террасами, были построены с королевской роскошью. Когда-то фешенебельной считалась северная часть Айсолы, но постепенно она утратила свой блеск, и высший свет перебрался оттуда в другие места. Часть кварталов из этого района принадлежала восемьдесят седьмому участку, а там, как известно, сливки общества нынче не проживают.

Теперь модным сделался Стюарт-Сити. Южную часть города в целом фешенебельной не назовешь, но Стюарт-Сити считался шикарным районом.

Берг Клинг чувствовал себя примерно так, как деревенская мышь, приехавшая в гости к городской мыши. Он внезапно увидел, до чего немодно одет. Собственная походка казалась ему неуклюжей. Ему захотелось проверить, не запуталась ли а его волосах солома.

Швейцар дома, где жил Бун, взглянул на Клинга так, словно тот был рассыльным из бакалейной лавки, который посмел воспользоваться парадным входом. Тем не менее он распахнул перед ним дверь, и Клинг вошел в ультрасовременный вестибюль, как будто из реального мира перенесся в картину Пикассо. Ему казалось, что ещё немножко — и потекут часы, изображенные Дали. Ускорив шаг, Клинг подошел к списку жильцов, нашел фамилию Буна и направился к лифтам.

— Вы к кому, сэр? — спросил лифтер.

— К Теду Буну.

— Шестой этаж, — доложил лифтер.

— Я знаю, — сказал Клинг.

Двери захлопнулись, и лифт двинулся вверх. Лифтер неприязненно оглядел Клинга.

— Он вас фотографирует?

— Нет, — ответил Клинг.

— Я так и подумал, — сказал лифтер таким тоном, словно выиграл пари.

— А что, к мистеру Буну часто приходят натурщики?

— Только натурщицы, — брезгливо произнес лифтер. — А вы случаем не из полиции?

— Из полиции.

— Сразу узнаю полицейских, — сказал лифтер. — У них какой-то особый запах.

— Я разоблачен! — воскликнул Клинг. — Вы сорвали с меня маску.

Лифтер только хмыкнул.

— На самом деле я старик с бородой. Кто бы мог предположить, что вы так быстро меня раскусите! Похоже, и впрямь все дело в особом запахе.

— Вы насчет бывшей жены Буна? — спросил лифтер, проявляя удивительную осведомленность.

— А вы часом не детектив! — в свою очередь спросил Клинг.

— Ладно уж вам, — обиженно пробормотал лифтер.

— А что? Вы прекрасно ведете допрос. Заходите к нам в участок. Может, найдем для вас работу. Лифтер снова хмыкнул.

— Я не шучу, — продолжал Клинг. — Ваш рост больше, чем сто семьдесят пять?

— Сто восемьдесят пять, — сказал лифтер и распрямил плечи.

— Отлично. Вам уже есть двадцать один год?

— Двадцать четыре.

— Просто превосходно, а как со зрением?

— Сто процентов.

— Судимости были?

— Конечно, нет, — вознегодовал лифтер.

— Значит, у вас есть шанс сделать блестящую карьеру в полиции, — сообщил Клинг. — Вы можете начать с баснословного жалованья в три тысячи восемьсот долларов в год. Это, надо полагать, примерно половина того, что вам платят здесь. Но не забывайте и о преимуществах. У вас всегда будет возможность пообщаться с гражданами и узнать, что они о вас думают. Очень полезно. Воспитывает истинно мужской характер.

— Не надо мне этого.

— Почему? Разве вы не хотите стать настоящим мужчиной?

— Шестой! — сказал лифтер и, выпуская Клинга, ещё раз окинул его презрительным взглядом, а потом с грохотом захлопнул дверь.

Клинг прошел по коридору, отыскал квартиру Буна и нажал кнопку звонка. Из-за двери донесся мелодичный перезвон. Сначала Клинг не узнал мелодию, потому что никогда не слышал, чтобы дверной звонок издавал такие затейливые рулады. Он нажал кнопку ещё раз.

Это был «Пасхальный марш» Ирвинга Берлина. «Фотографы нынче неплохо зарабатывают, — подумал Клинг, — если могут позволить себе такие игрушки. Что бы сказал Бун, если бы ему предложили пойти работать в полицию? Хорошее начальное жалованье, перспективы роста, отличные условия работы…»

Дверь отворилась.

На пороге стоял Бун. На нем был китайский халат размеров на семь больше, чем следовало. Похоже, у него был пунктик насчет Востока: в комнате, обставленной в китайском стиле, стояла старинная мебель из тикового дерева и тяжелые яшмовые скульптуры. Шторы были из китайского ситца. За старым китайским письменным столом стояла ширма из рисовой бумаги. На стенах висели китайские картины. Клингу показалось, что из кухни доносится запах какого-то китайского кушанья.

Заметив его любопытство, Бун пояснил:

— Во время войны я был в Китае. А вы там бывали?

— Нет.

— Я влюбился в эту страну. Чудесный народ, лучший в мире. Советую вам когда-нибудь туда съездить.

— Сейчас там кое-что изменилось, — сказал Клинг.

— Вы про коммунистов? Это, конечно, ужасно. Однако рано или поздно все проходит, все меняется. Хотите взглянуть на письмо?

— За этим я и пришел.

— Сейчас принесу. Пока вы будете читать, я переоденусь, если вы не возражаете. Мне надо ехать в студию.

— Разумеется, — отозвался Клинг.

— Садитесь. Устраивайтесь поудобнее. Выпить не желаете?

— Нет, спасибо.

— Сигареты на кофейном столике. Эта медная сигаретница из Гонконга, — пояснил Бун и вышел.

— Благодарю, — вдогонку сказал Клинг. Он сел, поднял крышку сигаретницы, достал сигарету, закурил. Вкус у сигареты был какой-то странный. Либо табак слишком старый, либо она тоже из Гонконга. Клинг затушил сигарету и закурил свою. Вскоре вернулся Бун — в брюках и расстегнутой белой рубашке, плохо заправленной.

— Вот письмо, — сказал он. — Читайте, а я сейчас. — И снова вышел из комнаты.

В руках у Клинга оказался голубой конверт. Адрес был написан синими чернилами: «Мистеру Теду Буну, Тарлтон-плейс, 585». Средняя цифра была неправильной. По всей вероятности, Анни перепутала адрес. Почтовые служащие разрисовали конверт карандашными каракулями, и последняя надпись вопрошала: «Может быть, 565?» — и в конце концов письмо попало в нужные руки.

Клинг извлек из конверта листок.

У Анни Бун был мелкий аккуратный почерк. Опрятное письмо, ни пятен, ни загнутых уголков, написано явно не второпях. На письме стояла дата: пятница, 7 июня. Анни была убита три дня спустя. Сегодня четырнадцатое. Значит, Анни Бун уже четыре дня как мертва. Вчера погиб Роджер Хэвиленд. Письмо гласило:

Тед, дорогой!

Я знаю, как ты относишься к Монике и что собираешься предпринять. По идее, я должна на тебя злиться, но случилось кое-что важное, и мне хотелось бы посоветоваться с тобой. В конце концов, ты единственный человек, с которым я всегда могла быть откровенной.

Вчера я получила письмо, Тед, и оно меня страшно напугало. Я не знаю, надо ли обращаться в полицию. Пыталась дозвониться до тебя, но дома к телефону никто не подходил, а на работе мне сказали, что ты уехал в Коннектикут и будешь только в понедельник. Значит, придется подождать. Когда вернешься, сразу же позвони мне — домой или в магазин. Мой рабочий телефон: Кембридж 7-6200. Позвони, пожалуйста.

С наилучшими пожеланиями. Анни.

Клинг прочитал и перечитал письмо. Он читал его в третий раз, когда вернулся Бун, уже при галстуке и в спортивной куртке. Стопроцентный американец в стопроцентной китайской комнате.

— Вы не пробовали эти сигареты? — спросил Бун, вынимая одну из медной шкатулки. — Английские!

— Пробовал, — сказал Клинг. — Давайте поговорим об этом письме.

Бун закурил и взглянул на часы.

— У меня ещё есть несколько минут, — сказал он. — Что вы обо всем этом думаете?

— Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Валяйте.

— Во-первых, почему «Тед, дорогой», а не «дорогой Тед»? В таком обращении гораздо больше интимности. Ваши отношения позволяли это?

— Интимность тут ни при чем, — сказал Бун. — Анни писала так всем, поверьте мне. Такая уж у неё была манера.

— А что значит вот это? — спросил Клинг и прочитал: — «Я знаю, как ты относишься к Монике и что собираешься предпринять».

— Ничего особенного…

— А все-таки?

— Она знала, что я люблю дочь и что я…

— Продолжайте.

— Что я… что я люблю её, вот и все.

— Все, да не совсем. Что вы собирались предпринять такое, о чем знала Анни?

— Затрудняюсь ответить. Наверное, она имела в виду мое желание видеть Монику чаще.

— И поэтому написала, что должна на вас злиться?

— Разве она так написала?

— Прочтите сами, — сказал Клинг, протягивая письмо.

— Зачем, я вам верю, — сказал Бун, пожимая плечами. — Я не знаю, что она имела в виду.

— И не догадываетесь?

— Нет.

— Допустим. А что за письмо она получила? Вам что-нибудь об этом известно?

— Ничего.

— Когда вы уехали в Коннектикут?

— В пятницу, седьмого. Утром.

— А точнее?

— Я ушел из дома часов в восемь.

— С какой целью вы туда отправились?

— Клиент заказал мне портрет.

— Вы полагали, что это займет два выходных дня?

— Да.

— Когда планировали вернуться?

— Хотел попасть к себе в студию в понедельник с утра.

— Попали?

— Нет.

— Когда же вы вернулись?

— В понедельник, в одиннадцать часов вечера.

— В тот самый вечер, когда была убита Анни?

— Да.

— И вы сразу позвонили ей на работу?

— В одиннадцать-то вечера?

— Пожалуй, вы правы. Вы справились у телефонистки, звонил ли вам кто-нибудь?

— Да. Звонила Анни.

— Вы ей не перезвонили?

— Нет.

— Почему же?

— Я думал, ничего срочного, подождет до утра. Я тогда ужасно устал, мистер Клинг.

— А наутро вы не пытались до неё дозвониться?

— Утром я прочел в газете, что её убили.

— Ладно. Если вы не против, я захвачу с собой письмо. Оно может нам пригодиться.

— Разумеется. — Бун пристально поглядел на Клинга. — Вы по-прежнему считаете, что я имею к убийству какое-то отношение?

— Я бы сказал так: в том, что вы рассказали, есть некоторые противоречия.

— Когда именно была убита Анни?

— Коронер считает, что в десять тридцать.

— Тогда я вне подозрений.

— Почему? Только потому, что вы утверждаете, будто приехали в город в одиннадцать вечера?

— Нет. Потому что с десяти до половины одиннадцатого я был в одном ресторанчике. Оказалось, что его владелец очень интересуется фотографией, и мы с ним разговорились.

— Что за ресторанчик?

— Называется «Колесо». В сорока милях от города. Я просто не мог её убить. Проверьте. Владелец меня должен был запомнить. Я ещё дал ему свою визитную карточку.

— Говорите, в сорока милях от города?

— Именно так. По тридцать восьмому шоссе. Можете проверить.

— Проверим, — пообещал Клинг. Он встал, направился к двери, но у порога обернулся. — Мистер Бун! — сказал он.

— Слушаю?

— Пока мы выясняем, что к чему, не ездите в Коннектикут на выходные.

Юридическая контора Джефферсона Добберли словно сошла со страниц «Больших надежд» Диккенса. Комнаты были маленькие и какие-то заплесневелые, в косых лучах солнца плавали пылинки. Полки в приемной, коридоре и кабинете были уставлены увесистыми юридическими справочниками.

Сам Джефферсон Добберли сидел у окна. Как раз над его лысиной в комнату врывался солнечный луч, и пылинки устроили себе танцплощадку на адвокатской плеши. Книги, сваленные на столе, образовали бастион между ним и Клингом. Берт изучающе поглядывал на адвоката. Высокий худой человек с водянистыми бледно-голубыми глазами, от уголков рта разбегаются морщинки. Добберли постоянно шевелил губами, словно хотел сплюнуть, но не знал куда. Бреясь сегодня утром, он сильно порезался: через всю щеку тянулась красная полоса. Единственное, что росло на голове Добберли — это бакенбарды, да и те какие-то белесые, как будто они завяли, прежде чем опасть. Джефферсону Добберли было пятьдесят три года, но выглядел он на все семьдесят.

— Теодор Бун предпринимал что-либо для получения опеки над дочерью? — задал первый вопрос Клинг.

— Не понимаю, какое это имеет отношение к вашему расследованию, мистер Клинг, — сказал Добберли. Его голос звучал на удивление мощно, что никак не вязалось с анемичной внешностью. Адвокат говорил так, словно обращался к присяжным; казалось, каждое его слово было исполнено особого смысла.

— Вряд ли вам надо отыскивать связь, мистер Добберли, — возразил Берт Клинг. — Это как раз наша задача.

Добберли только улыбнулся.

— Итак, что бы вы могли сказать по этому поводу, сэр? — тросил Клинг.

— А что вам рассказал мистер Бун?

— Послушайте, адвокат, — мягко сказал Клинг. — Не будем яграть в кошки-мышки. Мы расследуем убийство.

— Разумеется, мистер Клинг, — снова улыбнулся Добберли.

— Мы расследуем убийство, — с нажимом повторил Клинг.

Улыбка исчезла с лица адвоката.

— И что же вас интересует? — спросил он.

— Что он предпринимал, чтобы получить дочь?

— В последнее время?

— Да.

— Видите ли, миссис Травайл отказывалась отдавать девочку.

По закону Тед… мистер Бун может отобрать у неё ребенка. Но ради девочки он предпочитает обойтись без этого. Мы попросили вынести судебное решение заочно. Судебное заседание должно состояться в течение недели-другой. Вот и все.

— Когда вы подали заявление в суд?

— На следующий день после убийства.

— А прежде мистер Бун пытался получить опеку над дочерью?

Добберли заколебался.

— Пытался или нет? — спросил ещё раз Клинг.

— Они, если вам известно, в разводе почти два года…

— Известно.

— Я и раньше вел дела Теда. Когда они решили развестись, то, естественно, обратились ко мне. Я пытался отговорить их, но… У них уже все было решено. И Анни отправилась в Лас-Вегас…

— Продолжайте.

— Примерно через полгода ко мне обратился Тед. Сказал, что хочет взять Монику к себе.

— А вы ответили ему, что если суд отдал ребенка Анни, то сделать ничего нельзя, верно?

— Не совсем. Я сообщил ему кое-что другое.

— Что же?

— Что суд может отменить свое решение по поводу опеки только в том случае, если выяснится, что мать не заслуживает доверия.

— Что это значит?

— Например, если она воспитывает ребенка в публичном доме. Или если будет доказано, что она наркоманка или алкоголичка.

— Какое это имеет отношение к Анни?

— Видите ли… — замялся Добберли.

— Я вас слушаю.

— Мне всегда нравилась Анни, мистер Клинг. Мне не хотелось бы сообщать вам сведения, которые могут бросить на неё тень. Я рассказываю все это только по той причине, что мой клиент счел для себя возможным заявить о пересмотре дела.

— Вы подали апелляцию?

— Да. Мы надеялись, что суд изменит решение.

— Когда это было?

— Почти год назад. Но суды перегружены, мистер Клинг. Мы все ещё ждали ответа, когда Анни погибла. Я взял прошение назад. Теперь в нем нет необходимости. У Буна все права на ребенка.

— А на чем была основана апелляция? — спросил Клинг.

— Мы пытались доказать, что Анни как мать не заслуживает доверия. Вы, должно быть, понимаете, мистер Клинг, что, если бы она плохо одевала ребенка, или если бы они жили в нищем районе, или у неё было слишком много… как бы сказать… приятелей, все это далеко не достаточные поводы для апелляции.

— Понимаю, — сказал Клинг. — В чем же тогда был повод?

— Она была безнадежной алкоголичкой, — ответил Добберли и тяжело вздохнул.

— Но Бун и словом об этом не обмолвился, — заметил Клинг. — И миссис Травайл тоже. Клинг ненадолго задумался.

— Это как-то связано с её работой в винном магазине? — спросил он.

— Может быть. Я не видел Анни со дня развода. Тогда она не была алкоголичкой.

— Вы хотите сказать, что она стала пить уже после развода?

— Похоже, что так. Если, конечно, её склонность к алкоголю не держалась в глубокой тайне. Мне, во всяком случае, об этом ничего не было известно.

— Насколько я понимаю, вы хорошо знаете Буна?

— Неплохо.

— Он говорил мне, что полгода не предпринимал попыток увидеть Анни и Монику. И тем не менее утверждал, будто очень их любил. Как бы вы это объяснили?

— Он надеялся вернуть её, — сказал Добберли. — Я имею в виду — вернуть Анни. Если они не будут видеться, считал он, Анни начнет скучать по нему, почувствует, как он ей необходим. Он надеялся, что она придет в себя. Так он сам говорил. — Добберли пожал плечами. — Увы, из этого ничего не вышло. В конце концов Тед понял, что ничего не выйдет. Тогда-то он и решил заполучить Монику. Если нельзя вернуть Анни, то пусть у него будет хотя бы дочь. Вот как он рассуждал, мистер Клинг.

— Ясно. А вы встречались когда-нибудь с миссис Травайл?

— С тещей Теда? Никогда. Судя по тому, что он о ней рассказывает, это типичная теща из анекдота. Из плохого анекдота.

— А вот она о нем хорошо отзывается.

— Правда? — Добберли удивленно вскинул брови. — Это меня удивляет.

— Почему?

— Видите ли, я уже говорил, что Тед, похоже, терпеть её не может. — Адвокат помолчал и добавил: — Вы, надеюсь, не подозреваете его в убийстве Анни?

— Пока я вообще никого не подозреваю, — сказал Клинг.

— Поверьте мне, мистер Клинг, он её не убивал. Готов поклясться собственной жизнью. Тед никому не может причинить вреда. С уходом Анни его жизнь лишилась радости. Вернуть себе хотя бы немножечко счастья — вот чего он хотел, когда пытался забрать дочь. Он способен убить человека не больше, чем вы или я.

— Лично я способен убить человека, — сказал Клинг.

— По долгу службы, конечно. На законном основании. Когда диктует необходимость. Однако у Теда такой необходимости не было.

— Но как же иначе он мог получить дочь?

— Я уже рассказывал вам, мистер Клинг. Анни была алкоголичкой.

— Пока у меня нет никаких доказательств, только ваши слова. А вы говорите, что не видели Анни со дня развода. Вряд ли суд примет всерьез такие свидетельские показания.

— Тогда спросите Теда, — предложил Добберли.

— Если Тед — убийца, он может сказать все что угодно, лишь бы выкрутиться.

— Он не из тех, кто способен на преступление. Когда-то, давным-давно, в начале моей карьеры, я занимался уголовными делами. Тогда были золотые денечки для преступников. Я не знал ни дня передышки, и у меня была возможность изучить разные типы преступников. Да вы и сами, мистер Клинг, в них разбираетесь.

— В таком случае, мистер Добберли, вам должно быть известно, что большинство убийств совершают люди, ранее ни в чем таком не замеченные.

— Это так. И все же я уверен, что Тед Бун не способен на убийство.

— Надеюсь, вы не ошибаетесь. Что собой представляла Анни?

— Хорошенькая, жизнерадостная.

— Интеллект?

— Средний, я сказал бы.

— Способности?

— Тоже средние.

— Можно ли утверждать, что она переросла мистера Буна интеллектуально или как-то еще?

— Нет, не думаю. За годы женитьбы они оба заметно повзрослели, набрались жизненного опыта. Конечно, я не очень часто с ними общался, так, от случая к случаю. Когда Теду требовались услуги юриста. Развода хотела, собственно, Анни, а Тед был против. Я пытался помирить их. Я всегда отговариваю своих клиентов от развода. Но она настаивала. Это казалось не странным. Вроде бы они подходили друг другу.

— Однако вы видели их довольно редко?

— Да, нечасто.

— А точнее?

— За те два года, что знал их до развода? — Добберли задумался. — Наверное, раз десять. И знаете, они вполне подходили друг другу. Я ничего не мог понять. Я делал все, чтобы сохранить зрак. Но она хотела развода, и все тут. А в чем причина — не возьму в толк.

— Только один человек мог бы назвать нам причину, мистер Добберли, — сказал Клинг.

— Кто же?

— Анни Бун.

Глава 8

Компания «Ригал Олдсмобил» размещалась в той части города, которая называлась Риверхед[8]. Впрочем, там не то что пристани, но даже и реки не было. В старые времена, когда здесь жили голландские поселенцы, участок выше Айсолы принадлежал землевладельцу по имени Риерхерт. Земли там были отменные, хотя и встречались каменистые пустоши. Город по-немногу рос, и Риерхерт то продавал, то просто дарил городу землю, пока в один прекрасный день все его владения не перешли в городскую собственность.

Вот только произносить слово «Риерхерт» оказалось непросто, и ещё до первой мировой войны, когда из моды вышло все, что имело отношение к германскому, Риерхерт переиначили в Риверхед.

Нельзя сказать, чтобы в Риверхеде вовсе не было воды. Протекал там ручеек, который почему-то назывался прудом Пяти Миль. В нем не было ни пяти миль в длину, ни пяти миль в ширину, и даже на расстоянии пяти миль от него не было ничего достопримечательного. Просто ручеек в районе, именуемом Риверхедом, однако без реки и без пристани. Все это могло сбить с толку кого угодно.

Детективов Коттона Хейза и Стива Кареллу интересовала служба автосервиса компании «Ригал Олдсмобил». Они отыскали там человека по имени Бак Мосли. Бак был весь в машинном масле. Когда прибыли полицейские, он как раз менял дифференциал. Бак не отличался разговорчивостью. У него были золотые руки, и товарищи шутили, что Бак разговаривает только с автомобилями. Но они не завидовали ему, потому что Бак и в самом деле был лучшим механиком фирмы. Далеко не каждый умеет разговаривать с автомобилем. И уж совсем немногие способны заставить автомобиль отвечать. Баку удавалось и то и другое. Но с людьми было не так, с людьми Бак замыкался. С людьми из полиции он замкнулся, как моллюск в раковине.

— Это вы нам позвонили? — спросил Хейз.

— Угу, — буркнул Бак.

— Вы утверждаете, что «Додж» был покрашен у вас?

— Угу.

— В какой цвет вы его красили?

— В зеленый.

— Темно-зеленый?

— Угу.

— Когда это было?

— Три недели назад. — Произнеся столь длинную фразу, Бак рисковал получить репутацию болтуна.

— Кто был заказчиком?

— Один парень.

— Вы знаете его имя?

— Там, — сказал Бак и кивнул головой в направлении конторы. Когда они втроем двинулись туда, Карелла шепнул Хейзу:

— Не заставляй его говорить слишком много, а то он совсем выдохнется, бедняга.

— Угу, — отозвался Хейз.

В конторе Бак не проронил ни слова, пока не нашел нужную квитанцию. Он протянул её Карелле и вымолвил:

— Вот!

Карелла взглянул на бумагу.

— Чарлз Феттерик, — прочитал он. — Вы его прежде когда-нибудь встречали?

— Нет, — сказал Бак.

— Он пришел прямо с улицы?

— Да.

— Машина побывала в аварии?

— Нет.

— Краденая?

— Проверял, все в порядке, — вновь последовал пространный ответ.

— Значит, просто хотел её перекрасить, — подвел итог Хейз. — Странно.

— Машину могли засечь при его предыдущем налете, — предположил Карелла. Он снова взглянул на бумагу. — Значит, его адрес Боксер-лейн, сто двадцать семь. Это недалеко отсюда. Давай-ка навестим его.

— Может, сначала пропустим данные через компьютер?

— Зачем?

Всегда полезно знать, с кем имеешь дело, — заметил Хейз.

— Пока мы установим, вступал ли этот парень в конфликт с законом, он уже будет гулять где-нибудь в Калифорнии, — сказал Карелла. — Давай-ка познакомимся с ним, и поскорее. Если, конечно, это его настоящий адрес.

— Как скажешь, — согласился Хейз и добавил, повернувшись к Баку: — Премного благодарны.

— Не за что, — сказал Бак.

В тот день Стив Карелла остался в живых по чистейшей случайности. Когда все уже осталось позади, он мог бы сказать спасибо Коттону Хейзу за мимолетное свидание с черным ангелом. Впрочем, когда все осталось позади, ему было не до благодарностей. Он только сказал: «Сукин ты сын!», хотя и сам Хейз получил изрядную порцию синяков и шишек и валялся на полу в коридоре жилого дома.

Они вышли из здания фирмы «Ригал Олдсмобил» без десяти двенадцать. Хейз предложил сделать перерыв и перекусить, но Карелле не терпелось поскорее увидеть Феттерика, и Хейз уступил.

Многоэтажные здания по Боксер-лейн выглядели, пожалуй, лучше домов, расположенных на территории 87-го участка. В многоэтажках восемьдесят седьмого нет горячей воды и обогреваются квартиры керосиновыми печками. Из-за этих самых печек пожарная команда здесь получает в год по две с половиной тысячи вызовов, по большей части в зимнее время. На Боксер-лейн есть паровое отопление. Во всем остальном разница невелика. Многоэтажки — они и есть многоэтажки.

Ну, а полицейские — это полицейские. Они привыкли к многоэтажкам. Привыкли к полутемным подъездам и поломанным почтовым ящикам. К мусорным бакам на первом этаже и узким лестницам. Многоэтажный дом, в котором жил преступник Чарлз Феттерик, как две капли воды был похож на любую другую многоэтажку.

Отыскав фамилию преступника на помятом почтовом ящике и выяснив, что он живет в 34-й квартире, детективы Хейз и Карелла двинулись по узкой лестнице на третий этаж в надежде арестовать негодяя.

На втором этаже они повстречали старика. Тот сразу сообразил, что за птицы к ним пожаловали. Даже беглого взгляда хватило ему, чтобы понять: это сыщики. Он долго смотрел им вслед, размышляя, что же привело их сюда.

На площадке третьего этажа Карелла вынул из кобуры свой револьвер. Увидев это, Хейз с каменным выражением лица сделал то же самое. Карелла снял револьвер с предохранителя. Хейз поступил точно так же. В полумраке они отыскали квартиру № 34. Карелла приложил ухо к замочной скважине. В квартире стояла тишина. Тогда Карелла отошел от двери и прислонился спиной к противоположной стене, намереваясь левым каблуком выбить замок. Он помнил, что Чарлз Феттерик толкнул Хэвиленда в витрину, став его вольным или невольным убийцей. А Хэвиленд не отличался хрупкостью сложения, и нужно немного напрячься, чтобы сбить его с ног. Карелла, наконец, помнил, что дома у него жена Тедди, которую он не хотел бы оставить молодой вдовой. Поэтому-то Карелла зажал в правой руке револьвер со взведенным курком и прислонился к стене, готовясь ударом каблука высадить дверь, — операция, которую за годы работы в полиции он проделывал шестьдесят тысяч, а может, и шестьдесят миллионов раз, и проделать её казалось ему ничуть не сложней, чем снять телефонную трубку и сказать: «Восемьдесят седьмой участок, детектив Карелла слушает».

Когда Хейз постучал в дверь, Карелла досадливо поморщился. А когда Хейз, не дожидаясь ответа, крикнул; «Феттерик, это полиция, откройте!» — Карелла просто остолбенел. И тем не менее он уже занес ногу, чтобы вышибить дверь, но в этот момент в квартире загрохотали выстрелы. Дверь покрылась отверстиями, рядом с Кареллой засвистели пули, и со стены, к которой он прислонился, полетели куски штукатурки. «Падай!» — мелькнуло у Кареллы в голове, и он бросился на пол, по-прежнему сжимая в руке револьвер. В этот момент дверь распахнулась, и в проеме возник Чарлз Феттерик — или кто-то другой. Человек ещё раз выстрелил, а Хейз, широко разинув рот, стоял столбом. Увидев Хейза, Феттерик без лишних слов двинул его пистолетом по голове. Из раны хлынула кровь, заливая глаза. Не успел Хейз поднять руку, чтобы вытереть кровь, как Феттерик (или кто-то другой) снова ударил его пистолетом, на сей раз разбив ему нос. От удара Хейз грохнулся на пол и зацепился за распростертого на полу Кареллу, который тщетно пытался поймать на мушку преступника. Куда там! Хейз придавил Карелле правую руку. Не теряя времени даром, Феттерик (или кто-то другой) съездил здоровенным ботинком по лицу Хейза, разбив ему губы, и опрометью ринулся вниз. Когда Карелле удалось наконец выбраться из-под Хейза, встать на ноги и броситься вдогонку, Феттерика и след простыл: он уже успел, наверное, пробежать добрую милю. Преследовать его было бессмысленно, и Карелла вернулся. В стене, у которой он стоял несколько минут назад, как раз на уровне головы, остались четыре пулевых отверстия. Хейз лежал на полу, лицо его было залито кровью.

— Сукин ты сын, — только и сказал ему Карелла. — Ты хоть живой?

Глава 9

Когда в конторе появляется новый сотрудник, ему обязательно перемоют косточки, обсудят его привычки и вынесут приговор. А если новичок вносит разнообразие в размеренное течение будней, то сослуживцы и дома продолжают обсуждать его личность, привлекая к дискуссии родных и близких. Анализ продолжается у семейного очага.

Полицейские мало чем отличаются от других людей. Появление Коттона Хейза всколыхнуло жизнь 87-го полицейского участка, и потому вечером этого дня…

— Он хорошо воспитан, тут ничего не скажешь, — говорил Мейер Мейер своей жене, разрезая запеченное мясо. — Что есть, то есть. Если ты вежлив, то это надолго. Нельзя отделить человека от его манер. Это уже в крови, верно я говорю?

Сара Мейер кивнула и стала накладывать детям на тарелки картофельное пюре. У неё были каштановые волосы и такие же, как у мужа, голубые глаза. Сидевшие за столом Алан, Сузи и Джефф являли собой сильно уменьшенные голубоглазые копии родителей.

— Но не будем забывать, что вежливость, — продолжал Мейер, перекладывая первый кусок на тарелку жены, — вещь опасная.

После этого Мейер положил второй кусок дочери, затем настала очередь мальчишек, а себе он взял мясо последним. Дети сложили руки и склонили головы. Мейер тоже склонил голову и произнес:

— Благодарю тебя, Господи, за хлеб насущный! — и продолжил, держа вилку зубцами вверх: — Может, это и вежливо стучаться в дверь и говорить: «Прошу прощения, сэр, но мы из полиции, не будете ли вы так любезны открыть нам?» Может, в тридцатом участке все такие вежливые. Может, у тамошних бандитов есть дворецкие, которые отворяют двери полицейским. Может, у них это так принято…

— Стива не ранило? — перебила его Сара.

— Слава Богу, нет. Но этот Коттон Хейз как раз сделал все, чтобы Стива подстрелили. Можете мне поверить!

И Мейер энергично закивал головой.

— Какое глупое имя — Коттон! — фыркнул восьмилетний Джефф.

— Тебя никто не спрашивает, — осадил его отец. — Как это Стив уцелел, уму непостижимо. Ему просто повезло. Сара, передай мне, пожалуйста, зеленую фасоль.

— Постучал в дверь! — не унимался Мейер. — Подумать только — постучал в дверь!

— А чего тут плохого — стучаться? — поинтересовался Алан, которому было одиннадцать.

— Если ты подходишь к нашей с мамой спальне, а дверь закрыта, ты обязательно должен постучаться, — нравоучительно произнес Мейер. — Так поступают все воспитанные люди. И если ты приходишь в чужой дом, тоже надо постучать в дверь. Но сейчас мы обсуждаем не твои манеры, Алан. И не манеры Сузи и Джеффа.

— А чьи же тогда? — спросила десятилетняя Сузи.

— Сотрудника полиции, — пояснил Мейер. — А самыми лучшими сотрудниками в полиции считаются те, у которых вообще нет манер.

— Мейер! — предупредила его Сара. — Тут дети!

— Мы уже провели границу между детьми и полицейскими, — сказал Мейер. — Будь добра, передай мне хлеб. Кроме того, дети прекрасно знают: все, что говорится за этим столом, — семейная тайна и она должна умереть в четырех стенах. Верно, дети?

— Да, папа, — ответил Джозеф.

Сузи и Алан закивали с таким видом, словно им были доверены секретные чертежи новой атомной подводной лодки. Мейер оглядел стол в надежде обнаружить масло.

— Ох уж эта кошерная пища! — сказал он. — Будь добра, дорогая, дай мне масла.

— Язычник! — усмехнулась Сара и встала из-за стола.

— Язычник! — повторил Мейер, пожав плечами. — Я прежде всего полицейский. Мне надо быть в хорошей форме. Кто знает, вдруг когда-нибудь мы окажемся на дежурстве с мистером Коттоном и встретим того самого преступника, которого разыскивают в двадцати штатах, и вдруг Коттон протянет ему свой револьвер и попросит: «Будьте так любезны, подержите его минуточку!» Вот тогда мне очень даже потребуется сила!

— Он не должен был стучать, папочка? — спросила Сузи.

— Радость моя, — сказал Мейер, — человека, который жил в той квартире, разыскивали за убийство. Когда человека разыскивают за убийство, стучать надо исключительно ему по башке.

Сузи захихикала, а Сара крикнула из кухни:

— Мейер!

— А что, я должен учить их миндальничать с убийцами?

Сара вошла с столовую.

— Не в этом дело, — возразила она. — Но лучше не шутить, что кого-то надо стучать по голове.

— Ладно, больше никаких шуток на эту тему, — согласился Мейер. — Но этот Хейз просто ходячий анекдот. Видели бы вы его! Сотня царапин, и из каждой течет кровь…

— Мейер! — резко оборвала его Сара.

— Но так оно и было на самом деле! Почему я не имею права сказать, что у него текла кровь?

— Потому что мы едим.

— Это точно. Отличное мясо. Хейза пришлось отправить в больницу. Ничего серьезного. Но его всего обмотали бинтами, и он стал похож на человека-невидимку. Псих. Придумал приключение на свою голову. Стучать в дверь!

— Стив очень сердился?

— Не знаю. Он особо не распространялся. Этот самый мистер Коттон должен завести визитные карточки и на каждой напечатать: «К вам пришел в гости мистер Коттон Хейз». Постучит и просунет карточку под дверь. Если он и дальше будет действовать в том же духе, то больше трех дней не протянет. Потом мы с трудом опознаем его в одном из утопленников, что находят в реке Дике.

— Мейер!

— Все, все, не буду! — сказал Мейер и примирительно улыбнулся. — Будь так добра, Сара, милая, передай соль!

Лейтенант Бирнс обедал вместе с женой Харриет и сыном Ларри. Бирнс был плотным человеком с плотной круглой головой. На его обветренном, морщинистом лице, совсем рядом с крючковатым носом, притаились крошечные голубые глазки. Верхняя губа казалась чуть безвольной, зато в нижней чувствовалась сила: слегка выдаваясь вперед, она придавала лицу сердитое выражение. Подбородок напоминал камень с ямочкой посередине. На короткой толстой шее аккуратно сидела голова. Казалось, если надо, он может втянуть её, как черепаха. У него были тяжелые мозолистые руки человека, честно трудившегося всю жизнь.

Присутствие Бирнса за столом не располагало к разговору, и Харриет молча наблюдала за ним. Тишину нарушало только чавканье восемнадцатилетнего Ларри, уплетавшего обед за обе щеки.

— Ну, ладно, — наконец сказала Харриет. — Выкладывай, что у вас стряслось.

— Я люблю Стива Кареллу, — заговорил Бирнс. — Честное слово, люблю. В прошлое Рождество его чуть было не подстрелили, и я был огорчен.

— Он что-то натворил? — спросила Харриет.

— Он-то как раз не натворил, — ответив Бирнс, покачав головой. — К нему нет претензий. Повторяю, я очень люблю Стива и его жену тоже. Она мне все равно что родная дочь. Конечно, если ты начальник, то не должен иметь любимчиков, но Стив Карелла мне нравится.

Ларри Бирнс не проронил ни слова. Он, казалось, был полностью поглощен трапезой. Еще недавно Ларри питал страсть к совсем иным утехам. Он-то помнил прекрасно, что в прошлое Рождество Карелла чуть не погиб, распутывая дело о наркотиках, в котором он, Ларри, тоже был замешан. Сейчас в семье Бирнсов старались не вспоминать об этом, но Ларри ничего не забыл и прекрасно понимал, отчего любимым полицейским его отца был Стив Карелла. А любимым полицейским Ларри с прошлого Рождества стал лейтенант Питер Бирнс. Вот почему он самым внимательным образом слушал отца, ухитряясь в то же время с упоением поглощать еду.

— Мне тоже нравится Стив, — сказала Харриет. — Что же с ним произошло?

— Сегодня его чуть было не отправили на тот свет, — объявил Бирнс.

— Что?

— То, что сказал, — четыре выстрела, и все в каких-то сантиметрах от его головы.

— Как же это получилось?

— Это все Хейз, — сказал Бирнс. — Коттон Хейз. Им, видите ли, понадобилось прислать его ко мне. Из всех полицейских участков города они выбрали мой. Его забирают из института благородных девиц, иначе именуемого тридцатым участком, и посылают в восемьдесят седьмой. Подумать только! За что мне такое наказание? Что я такого сделал, чтобы послать мне человека, который стучится в дверь к убийце и сообщает, что к нему пришла полиция?

— Он действительно постучался в дверь к убийце? — изумилась Харриет.

— Конечно!

— И что было дальше?

— Этот тип сразу открыл огонь. Чуть не снес Стиву башку. А потом избил Хейза, живого места на нем не оставил. Что мне с ним теперь делать? Бросить на розыск пропавших велосипедов? Мне ведь позарез нужны люди, и чем больше, тем лучше. Хэвиленд как человек был, честно говоря, так себе, но свое дело он знал, тут сомнений быть не может. Случалось, конечно, что и рукам волю давал, я этого никогда не одобрял, но все равно он был неплохим полицейским. Не совершал дурацких ошибок. Я не могу позволить себе роскошь терять таких ребят, как Карелла, из-за болванов вроде Коттона Хейза.

— Это он убил Хэвиленда? Тот, кто стрелял?

— Скорее всего, он.

— А Коттон Хейз, значит, постучался в дверь?

— Да! Уму непостижимо. Скажи мне, Харриет, скажи положа руку на сердце, — ты бы постучалась на его месте?

— Я выбила бы дверь, — спокойно ответила Харриет, — и потом палила бы по всему, что шевелится.

— Молодец! — похвалил её Бирнс. — Может, ты поступишь на работу в полицию?

— Я уже однажды поступила в полицию — в тот самый день, когда вышла за тебя замуж, — сказала Харриет с улыбкой.

Бирнс тоже улыбнулся. Потом взглянул на Ларри и тяжело вздохнул:

— Сын, я тоже слышал, что в этом году ожидается голод. Но все-таки попробуй немного полегче. У нас в подвале большие запасы съестного.

Клер Таунсенд, хозяйка квартиры, и детектив Берт Клинг обнимались в гостиной.

Обниматься в гостиной оказалось куда приятнее, чем на заднем сиденье автомобиля. Ральф Таунсенд, отец Клер, отправился спать в половине одиннадцатого, предоставив гостиную «детям». С теми, кто помолвлен, считал он, ничего предосудительного случиться не может. В тот вечер родителям Клер и впрямь нечего было опасаться, потому что Берт Клинг не был особенно расположен к флирту. Приятный полумрак в гостиной и тихая музыка проигрывателя никак не могли отвлечь Берта Клинга от сегодняшнего подвига Коттона Хейза.

— Стучит в дверь, — говорит он. — Это я. Блюститель Закона. Бах, бах! Бах, бах! Четыре выстрела, дверь в дырках. Еще чуть-чуть и родственники Стива могли бы обращаться за страховкой.

— Мы весь вечер будем говорить об этом твоем Коттоне Хейзе?

— Этот человек опасен, — продолжал Берт Клинг. — Дьявольски опасен. Я очень надеюсь, что его не поставят со мной в пару.

— Он новенький. Еще научится.

— Когда? Когда перебьют всех ребят в отделе? Нет, Клер этот человек опасен.

— Жаль, что ты сегодня совсем не опасен.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А ты подумай.

— Вот оно что! — сказал Клинг и небрежно поцеловал свою невесту. — Но разве можно быть таким бестолковым? Разве можно всерьез…

— А что тут плохого, если полицейские стучатся в дверь?

— Это чудесно, когда полицейские стучатся в дверь, — сказ, Клинг. — Но не тогда, когда в квартире живет человек, которого подозревают в убийстве.

— А того человека подозревали в убийстве?

— Он толкнул Роджера Хэвиленда в витрину.

— Вот оно что…

— Скажи, а ты бы постучала? — спросил Берт.

— Я бы сказала: «Поцелуй меня, любимый!»

— Что?

— Поцелуй меня, любимый! — повторила Клер.

И Берт поцеловал её.

В тот вечер на Коттона Хейза не жаловался только Стив Карелла. Когда он оказывался рядом с Тедди, все остальное для него не имело значения. Он не любил приносить домой служебные заботы. За часы дежурства ему приходилось виде такое, от чего воротило с души. Но, подобно многим другим полицейским, он привык вытирать ноги у порога своей квартиры, оставляя уголовную грязь на коврике. Тедди была прелесть. Тедди была его женой. Карелла рассказывал ей о своих дела только когда попадался слишком крепкий орешек. Кроме того сегодняшнее происшествие успело стать для него седым прошлым. Да, он угодил в переплет, но теперь все уже позади, он цел и невредим. Вдобавок он надеялся, что это послужит Хейзу хорошим уроком. Конечно, урок получился бы ещё нагляднее, если бы он, Карелла, получил пулю в лоб, но на нет и суда нет. Придется Коттону Хейзу усваивать науку без такси наглядного пособия.

Стив Карелла поцеловал жену. Целоваться с ней было одно удовольствие. В комнате было совсем темно, и только через открытые окна проникал свет фонарей. Стив Карелла не стал ничего рассказывать Тедди.

Его занимали вещи поважнее…

Глава 10

По Боксер-лейн шел человек, который чувствовал себя полным идиотом.

Полоски пластыря почти полностью закрывали его лицо. Ростом человек был без малого метр девяносто, весил восемьдесят пять килограммов. У него были голубые глаза, тяжелая нижняя челюсть и подбородок с ямочкой. В рыжих волосах бросалась в глаза седая прядь — над левым виском, куда однажды его ранили ножом.

Человека звали Коттон Хейз.

Он уже отдежурил свое и мог бы уйти домой, однако пришел на Боксер-лейн, потому что хотел побольше узнать о типе, который четырежды выстрелил в дверь, а потом так отделал его. Этот человек нанес чувствительный удар по самолюбию Хейза, разбил ему все лицо, но главное — заставил почувствовать себя круглым идиотом. А это хуже смерти. Даже если бы Стив Карелла был убит на месте, Хейз не чувствовал бы себя так глупо. Он снова и снова прокручивал в голове недавние события: постучал в дверь, болван несчастный, после чего раздались четыре выстрела, и хорошо еще, что Карелла сообразил упасть на пол. Карелла мог сегодня погибнуть, думал Хейз. Погибнуть из-за меня.

Мысли были не из приятных. Да, Хейз был слишком самонадеянным, да, он набирался опыта в участке, где убийства случались редко, да, он проявлял порой заносчивость и высокомерие — но он очень любил свою профессию, и сердце у него было огромным, как Большой Каньон. Мысль о том, что из-за него мог погибнуть Карелла, сводила его с ума, словно мысль о собственной смерти. Какую идиотскую ошибку он сегодня совершил! Зачем он так поторопился, почему сначала не пораскинул мозгами? Неумение быстро принимать решение до добра не доведет, особенно если работаешь в таком участке, как восемьдесят седьмой. Только теперь он начал понимать, насколько этот район отличается от прежнего. И, как ни странно, он уже видел что-то привлекательное в таком вызове судьбы. В конце концов, он стал полицейским, потому что хотел бороться с преступностью. В тридцатом участке, конечно, тоже случались преступления, но по сравнению с тем, что творилось в восемьдесят седьмом, они были как стакан лимонада и двойная порция виски.

Хейз понимал, что в восемьдесят седьмом участке он может многому научиться и лучшего учителя, чем Стив Карелла, ему не найти. Конечно, он не собирался признаваться в этом Карелле. Сегодняшний его подвиг был не из тех, что укрепляют дружбу, — по крайней мере, так считал сам Хейз. Он и не подозревал, что Карелла уже выкинул это происшествие из головы. Если бы Хейз был знаком с Кареллой получше, то знал бы, что тот не злопамятен и никогда не держит камня за пазухой. Сам же он пребывал пока на той ступени возмущения, когда камень за пазухой воспринимался вполне естественно. Подходя к окружающим со своей меркой, Хейз полагал, что Карелла ещё долго будет помнить сегодняшний случай.

А между тем Хейзу очень хотелось работать с Кареллой. Постигать под его руководством тонкости ремесла и заслужить его расположение. Но об этом нечего и мечтать, пока он, Хейз, будет выглядеть в глазах Кареллы полным идиотом.

Примерно такие соображения и привели Хейза на Боксер-лейн вечером пятнадцатого июня. Была суббота, и молодой человек тридцати двух лет вполне мог бы найти себе более приятное занятие, но Хейз твердо вознамерился хотя бы отчасти исправить совершенные днем ошибки. Да уж, сегодня наломал он дров! Карелла предложил отвезти Хейза в больницу, но тот отказался наотрез. Теперь-то он понимал, что это было очередной глупостью. При обыске квартиры Феттерика от Хейза было мало толку, и он не сомневался, что Карелла считает его ослом. Не прошло и десяти минут с начала обыска, как Карелла подошел к нему и сказал:

— Слушай, Хейз, ты весь в крови, и без доктора тебе не обойтись. Если будешь упрямиться, придется тебя оглушить и отправить в больницу в бессознательном состоянии. Ну что, применить крайние меры?

Хейз кротко покачал головой, и Карелла отвез его в больницу. Из-за этого они не успели допросить жильцов, и теперь Хейз решил восполнить досадное упущение.

В комнатке подвального этажа он отыскал техника-смотрителя. Тот валялся на кровати, уткнувшись носом в подушку. В комнате воняло перегаром. Хейз подошел к кровати и потряс старика за плечо. Тот перевернулся на спину.

— Ч-что такое? — пробормотал он. — Ч-чего нужно?

— Полиция, — тормошил его Хейз. — Проснись.

Старик сел, протирая заспанные глаза.

— Н-ну, что там стряслось? — наконец сказал он. — Чего тебе нужно?

— Задать несколько вопросов.

— А который час?

— Половина девятого.

— Какая рань. Можно бы ещё поспать.

— Сейчас не утро, а вечер. Чарлз Феттерик давно здесь живет? — спросил Хейз.

— Покажи значок, — потребовал старик.

— Я уже был здесь днем, — сказал Хейз, но тем не менее приоткрыл бумажник и показал пришпиленный внутри значок детектива. — Ты что — пьян?

— Я трезв, как судья, — обиделся старик.

— И можешь отвечать на мои вопросы?

— Запросто.

— Давно здесь живет Феттерик?

— Месяц, может, два. Не больше. А что он натворил такого? А, понимаю!

— Что ты понимаешь?

Старик ткнул костлявым пальцем чуть не в глаз Хейза.

— Ты тот самый полицейский, которого он сегодня отколошматил, правильно?

— Тот самый, — признался Хейз.

— Значит, вы хотите его за это привлечь?

— За ним числится кое-что похуже.

— А что?

— Не важно. У него в доме есть друзья?

— Не знаю. Я в дела жильцов не лезу. Мое дело — отопление, сантехника, электричество и все такое прочее. Я в приятели им не набиваюсь. Не желаю ни с кем корешиться.

— Феттерик женат?

— Нет.

— Видел его с девицами?

— С девицами?

— Да, да, с девицами.

Старик пожал плечами.

— Не обращал внимания. Пока жилец не начинает колотить по батареям отопления, я в его жизнь не вмешиваюсь. Я тут не хозяин. Мое дело следить за трубами, за отоплением, санузлами…

— Это я уже понял.

— Ты бы спросил жильцов с его этажа. Вдруг они чего-то знают. Я в дела жильцов не лезу. Мое дело — трубы…

— Все ясно, — сказал Хейз. — Большое спасибо.

— Рад был помочь, — буркнул старик и, не успел Хейз выйти из комнаты, снова плюхнулся на кровать.

Хейз поднялся на третий этаж и постучал в квартиру № 31. Потом ещё раз, сильнее. Никто не отозвался. Он продолжал стучать. Отворилась дверь, но не та, в которую он стучал, а соседней квартиры № 32. На пороге стояла девушка.

— Там никого нет, — сказала она.

На ней были черные брюки и черный свитер, светлые волосы собраны в конский хвост. На первый взгляд она казалась здесь посторонней. Ее легко было представить в зимнем саду элегантного особняка с бокалом мартини.

— Я из полиции, — представился Хейз. — Могу я задать вам несколько вопросов?

— Вы же стучались в тридцать первую квартиру, — сказала девушка. — А я из тридцать второй.

— Вообще-то мне нужна тридцать четвертая, — уточнил Хейз.

Девушка мрачно посмотрела на него.

— Насчет Феттерика, что ли? — спросила она.

— Да.

— Проходите.

Хейз вошел за ней в квартиру. Только теперь он заметил, что свитер бь1л протерт на локтях. Девушка зажгла свет.

— Выпить не хотите? — спросила она.

— Нет, спасибо.

— Скучно живете. Суббота, вечер, люди на свидания ходят.

— Да… — пробормотал Хейз. — Так я насчет Феттерика.

— Ничтожество, — отрезала девушка и передернула плечами.

— Вы его знали?

— Так, разговаривала. — Она опять передернула плечами. — Мы вместе брали молоко. Оно, во всяком случае, было не краденое.

— Так что он собой представлял?

— Говорю вам, ничтожество, — сказала девушка. — К тому же страдает комплексом неполноценности. Похоже, мечтал спать с мамочкой, когда был подростком. Или что-то в этом духе.

— То есть? — не понял Хейз.

— Эдипов комплекс, — пояснила девушка. — Причем в тяжелой форме. Чувствовал свою неполноценность. Отец его был здоровенным детиной. Видать, на сынка это плохо подействовало.

— Это он вам рассказал?

— Нет, я сама вычислила. Путем умозаключений. А что он натворил?

— Думаем, что убил полицейского.

— Тогда плохи его дела. Если он вам попадется, вы же на нем живого места не оставите.

— Откуда вы знаете?

— Все так говорят. «Так, значит, убил одного из наших? Ах ты, гад!» — и раз в морду. А вам сколько лет?

— Тридцать два.

— Хороший возраст. Женаты?

— Нет.

— М-да, — произнесла девица и задумчиво посмотрела на Хейза.

— Значит, эдипов комплекс, — сказал Хейз. — В тяжелой форме.

— Ага, — ответила она и вдруг улыбнулась. — Что я вижу? Полицейский с чувством юмора. Вот чудеса! Вы уверены, что не хотите выпить?

— Уверен, — ответил Хейз.

— А я немножко выпью, — сказала девушка. — Меня зовут Дженни. Дженни Пеленко.

— Очень приятно.

— Субботний вечер, у всех свидания. Какая скука… — она подошла к столу и налила себе виски. — Пожалуй, надерусь-ка я сегодня. Не желаете составить компанию?

— Спасибо, но не могу.

— А чего вы боитесь? — удивилась девушка. — Мужа сейчас дома нет.

— Где же он?

— Далеко-далеко. На Тихом океане. Служит во флоте.

— Так что же насчет Феттерика?

— С ним мне надираться никогда не хотелось.

— Я не о том. Что вы о нем знаете?

— А что вас интересует? Спросите Дженни Пеленко. Я как жена парикмахера. Это итальянское выражение. Смысл его такой: жена парикмахера знает все, что происходит в городе, потому что узнает новости от мужа. Улавливаете?

— С трудом. Вы знаете, чем занимался Феттерик?

— Нет, он не рассказывал.

— Когда-нибудь он уходил из дома в перчатках?

— Вроде бы. Да, уходил. Это важно?

— Не очень. Он никогда не говорил, где работает?

— Нет. Он либо просто мошенник, либо чернорабочий. Копает канавы. Или кирпичи кладет.

— Значит, он не говорил, где работает?

— Нет.

— Вы не замечали, когда он утром идет на работу?

— Замечала.

— Когда же?

— В восемь — полдевятого.

— Он работает в Риверхеде?

— Понятия не имею. Я ещё себе налью, ладно?

— Пожалуйста. А друзья у него есть? Кто-нибудь заходил к нему в квартиру?

— Он одинокий волк, — изрекла девушка и выпила стакан залпом. — Пожалуй, надо немного полегче, — сказала она с улыбкой. — А то я делаюсь буйной, когда напиваюсь.

Хейз пробормотал что-то невнятное.

— Когда я напиваюсь, меня начинают обуревать желания, — пояснила она с той же улыбкой.

— Тогда вам и впрямь надо полегче, — согласился Хейз. — Можете ещё что-нибудь сказать о Феттерике?

— Нет. Вульгарное ничтожество. Мошенник. Копатель канав. Как-то раз я пригласила его зайти выпить. Отказался. Самое настоящее ничтожество.

— У него есть знакомые женщины?

— Никогда не видела. Ничтожество. Красивая молодая женщина приглашает его к себе выпить, а он отказывается. Чего, спрашивается, он испугался?

— Понятия не имею, — сказал Хейз. — Значит, женщины к нему не приходят?

— Нет. Кому нужен чернорабочий? Пожалуй, налью-ка я себе еще. Не желаете?

— Нет.

— Располагайтесь поудобнее, — предложила девушка.

— Мне ещё надо кое-кого опросить…

— Какая скука! Это надо же, работать в субботу вечером. А вы что, вообще не пьете?

— Почему же, пью…

— Так давайте я вам налью.

— Только не сейчас, спасибо.

— Послушайте, сейчас никого из жильцов на нашем этаже нет дома. Как-никак субботний вечер, все разбежались веселиться. Суббота, понимаете? Неужели вы не знаете, что такое суббота?

— Знаю, конечно, — успокоил её Хейз.

— А вы знаете, как можно повеселиться?

— Конечно.

— Ну так давайте выпьем. Все равно допрашивать вам сейчас некого. Кроме меня. А я одна-одинешенька. Вот и допрашивайте. Задавайте вопросы. А я буду отвечать. У Дженни Пеленко есть ответы на любые вопросы.

— Кроме тех, которые меня интересуют, — сказал Хейз.

— То есть?

— Вы же ничего не знаете о Феттерике, верно?

— Я вам уже сказала: ничтожество. Мошенник. Канавокопатель. Ничтожество. Человек, который кладет кирпичи.

— Огромное спасибо, — сказал Хейз. Дженни Пеленко допила виски и уставилась на Хейза долгим взглядом.

— Боишься? — спросила она. Хейз сделал шаг к двери.

— Спокойной ночи, миссис Пеленко, — сказал он. — Будете писать мужу, сообщите ему, что полиция весьма признательна вам за оказанную помощь. Это доставит ему удовольствие.

Он открыл дверь. Дженни Пеленко по-прежнему не сводила него глаз.

— Боишься женщин, сыщик? — крикнула она.

— Только вооруженных, — вежливо ответил Хейз и вышел на площадку.

Он уже спускался по лестнице, когда услышал крик Дженни:

— Чем вооруженных?

Те, кто работал вместе с ним, шли теперь по обе стороны черного гроба. Они шли торжественно, шаг в шаг. Гроб не казался тяжелым — наверное, потому, что его тяжесть приходилась на много плечей.

Гроб поставили на катафалк, и он отправился в путь на кладбище Санд Спит, а черные машины двинулись вслед. На кладбище пришли немногочисленные родственники Хэвиленда, он был одиноким человеком. Священник сказал несколько слов, и гроб стали опускать на холщовых ремнях. Полицейские, склонив головы, смотрели, как их товарищ уходит в землю. Стоял прекрасный июньский день. Лучшей погоды Хэвиленд не мог бы и пожелать.

Могильщики забросали яму землей, и люди начали расходиться.

Черные машины словно растворились в солнечном июньском дне. Полицейских ждала работа. Нужно было разобраться с двумя убийствами.

Роджер Хэвиленд лежал в земле, не ведая их забот. Недели через две над его могилой поставят каменную плиту, и раз в год родственники будут возлагать к ней цветы. Потом визиты прекратятся и цветы исчезнут.

Но Роджеру Хэвиленду на все это наплевать.

Роджеру Хэвиленду теперь все равно.

Роджер Хэвиленд — покойник.

Глава 11

Что может быть хуже, чем попасть на допрос к полицейскому? Известно что — попасть на допрос к двум полицейским. Необходимость отвечать на вопросы, которые тебе задают поочередно два субъекта с непроницаемыми физиономиями, кого угодно выведет из себя. Наверное, детективы потому-то и работают на пару, что так легче давить на психику.

Патрицию Колуорти допрашивал детективный дуэт в составе: Мейер Мейер и Берт Клинг. Патриция в жизни не видела, чтобы у двух человек сразу были такие каменные лица. Когда сыщики переступили её порог, она почему-то решила, что к ней пожаловали представители похоронного бюро, чтобы сообщить о кончине давно хворавшей тетки. Но оказалось, что это детективы. У них не было ничего общего с обаятельными сыщиками из кино, и Патриция даже огорчилась. Блондин, правда, мог сойти за симпатичного парня, если бы не выражение лица — ещё более непроницаемое, чем у его напарника. Патриции казалось, будто два отбойных молотка вдруг ожили и, приняв обличье сыщиков, явились её допрашивать.

— Мы нашли ваше имя в записной книжке Анни Бун, — начал лысый. — Вы с ней дружили?

— Дружила, — сказала Патриция Колуорти.

— Она была вашей близкой подругой? — спросил блондин.

— Довольно близкой.

— Как вы давно знакомы?

— Года два, не меньше.

— Вы знали о её разводе?

— Да.

— Вы были знакомы с её бывшим мужем? — поинтересовался лысый.

— Нет.

— Вы не знали Теда Буна?

— Нет.

— Когда вы виделись с Анни в последний раз?

— В позапрошлую субботу. Мы были в компании.

— С кем?

— С двумя людьми.

— Это понятно. С кем именно?

— Моего знакомого зовут Стив Брезил. И ещё там был приятель Анни.

— Как его имя?

— Фрэнк. Франк Абельсон.

— До этого вы знали Абельсона?

— Да, он приходил с Анни несколько раз.

— Между ними было что-то серьезное?

— Нет, пожалуй. Почему бы вам не допросить её бывшего мужа? Судя по тому, что рассказывала мне Анни, он собирался отобрать у неё дочь. У него был повод убить Анни. В отличие от Франка. Он очень симпатичный молодой человек.

— У мистера Буна мог быть повод, но не было возможности, — сказал блондин. — Когда его бывшую жену застрелили, он был в сорока милях от города. Владелец ресторана подтвердил это. Бун просто не мог совершить убийство.

— Значит, он ни при чем, так?

— Так.

— Но и Фрэнк Абельсон тоже не мог этого сделать. Готова биться об заклад, у него алиби. Вы собираетесь его допрашивать?

— Очень может быть.

— Почему бы вам не допросить тех, кого следовало бы?

— Например? — осведомился блондин.

— Тех, кто имеет к этому отношение, — сказала Патриция.

— Анни была алкоголичкой? — спросил лысый.

— Кем, кем?

— Она выпивала?

— Вы шутите?

— Нет, я говорю совершенно серьезно.

— Кто вам сказал такое?

— Это наше дело.

— Ну вы даете!

— Значит, она не пила?

— Если человек иногда сделает глоток шерри, это ещё не значит, что он пьет. Нет, это же надо придумать такое! Она не пила.

— Вы в этом уверены?

— Еще бы, мы ведь часто бывали вместе. Рюмку шерри, от силы — две. Или чуточку ликера. Но только не виски. Анни — алкоголичка! Кошмар!

Лысый взглянул на блондина.

— Вам кто-то сказал, что она выпивала? — спросила Патриция.

— Да.

— Будьте внимательны. Есть люди, которые ради своих интересов готовы на все. Им ничего не стоит опорочить даже мертвых.

— Кого именно вы имеете в виду, мисс? — осведомился лысый.

— У каждого человека есть свои интересы. Разве вы этого не знаете?

— Вам нравилась Анни?

— Я любила её как сестру. Мне далеко не все нравилось в ней, в её поступках и знакомствах, но это её личное дело. Я не задаю лишних вопросов. И не сую свой нос куда не следует.

— Вы сказали, что вам не все нравилось в её поступках и знакомствах. Что же именно?

— Меня это не касается.

— Зато касается нас, — возразил лысый. Вообще-то он был не так уж и плох, если немного привыкнуть. Приятные голубые глаза, спокойные манеры…

— Ох, не нравится мне плохо говорить о покойниках…

— Это поможет нам отыскать убийцу.

— Понимаю. Но мне бы не хотелось, чтобы вот так судачили обо мне, когда я умру. — Патриция вздрогнула. — Бр-р! У меня от этого просто мурашки ползают. Не переношу разговоров о смерти. Я не смогла заставить себя пойти на похороны собственной матери, вот до чего дошло! На Западе у меня есть тетка, которая вот-вот помрет. Стоит мне только об этом подумать, как становится не по себе.

Блондин взглянул на лысого.

— Вы только не обижайтесь, — сказала Патриция, — но сначала, когда вы вошли, я подумала, что вы из похоронного бюро. Вы были такие угрюмые…

Лысый посмотрел на блондина.

— Анни Бун была в чем-то замешана? — спросил блондин.

— Ни в чем.

— Что-то противозаконное?

— Нет.

— Подпольная торговля?

— Чего?

— Сокрытие доходов?

— Чего?

— Что же тогда?

— Ничего.

— Ничего противозаконного?

— Нет. Не знаю. Откуда мне знать, законно это или нет.

— Что — это?

— То, что она делала.

— Что же она делала?

— Не знаю. Она была моей подругой. Слушайте, я не могу говорить о мертвых. Неужели нельзя переменить тему? Давайте поговорим о ком-нибудь другом.

— Она выпивала? — спросил лысый.

— Нет.

— Кололась? — спросил блондин.

— Что?

— Ну, принимала наркотики?

— Нет.

— Что же тогда? Что она делала незаконного?

— Ничего.

— За что же её убили?

— Не знаю. Почему бы вам не спросить… — Она осеклась.

— Кого?

— Спросите… других.

— Например?

— Например, тех, кто знает её лучше, чем я. Спросите Фрэнка Абельсона. Он был с ней близко знаком. Или другого её приятеля — Арти Кордиса. Спросите у них.

— У неё был роман с кем-то из них?

— Нет.

— Тогда с какой стати нам обращаться к ним?

— Не знаю. Но это лучше, чем задавать вопросы мне. Я мало что могу сказать о ней или о её делах.

— Кто мог желать её смерти, мисс Колуорти?

— Откуда мне знать? Мне тяжело об этом говорить. Мне тяжело даже думать об этом?

— У неё были враги?

— Нет.

— Близкие друзья? Патриция ничего не ответила.

— Были или нет? Патриция молчала.

— Ну, ладно, — сказал лысый и вздохнул. — С кем она спала?

Патриция тоже вздохнула.

— С владельцем винного магазина, где она работала. С мистером Фелпсом.

На территории 87-го полицейского участка Франклин Фелпс не проживал.

Там находился его магазин, но сам он жил в фешенебельном районе Нозерн Кресчен, в доме, который десять лет назад купил за 35 тысяч долларов, а теперь мог продать при желании за 49 500. В доме не было ничего особенного, просто за эти годы район стал престижным, и цены подскочили.

Фелпсу принадлежал небольшой участок на улице, которая называлась Пала-Виста-драйв. Мейер с Клингом медленно ехали по извилистой дороге, вглядываясь в номера особняков. Остановились около таблички с номером 35. Оставив машину у обочины, они направились к дому по мощенной плиткой дорожке. Дом был двухэтажный, крытый кедром, с кедровыми ставнями. Крыша покрашена голубым, ставни белым. Дверь тоже была белой, и на ней висел большой медный молоток. Мейер постучал.

— Десять против одного, что откроет прислуга, — сказал он Клингу.

— И спорить не буду, — отозвался тот. Дверь открылась. Юная негритянка в розовом платье уставилась на них.

— Я вас слушаю, — сказала она.

— Мы к мистеру Фелпсу.

— Как прикажете доложить?

— Полиция, — сообщил Мейер и показал значок.

— Минуточку, — сказала девушка и прикрыла дверь.

— Она не даст стрекоча через черный ход? — с деланным испугом спросил Мейер.

— Запросто, — в тон ему отозвался Клинг. — Не взять ли мне из машины баллон со слезоточивым газом?

— И ручные гранаты, — добавил Мейер. — Жаль, с нами нет мистера Коттона. Давненько в меня никто не стрелял.

Дверь снова отворилась. На пороге стояла миловидная кареглазая женщина лет сорока с небольшим. Когда-то она была блондинкой, но теперь в её волосах просвечивала седина. С приятной улыбкой женщина проговорила:

— Входите, пожалуйста. Франклин принимает душ.

Детективы вошли в холл. Серое туманное зеркало отразило их физиономии.

— Проходите в гостиную, — пригласила женщина. — Меня зовут Марна Фелпс.

— Я детектив Мейер, — представился Мейер. — А это мой коллега, детектив Клинг.

— Очень приятно, — сказала миссис Фелпс. — Не желаете ли кофе? Или чего-нибудь еще? Франклин сейчас придет.

Они проследовали за хозяйкой в гостиную. Мебель была прямо-таки из Версальского дворца. У стены между окон — бювар в стиле Людовика XVI, украшенный фарфоровыми медальонами, тремя круглыми и тремя прямоугольными. У противоположной стены стоял столик для книг красного дерева времен Регентства, а возле него — пара позолоченных стульев, опять же эпохи Людовика XVI, обитых гобеленовой тканью. Комната была уставлена старинным фарфором. Мейеру почудилось, что ещё мгновение — и в гостиную войдет с чаем и пирожными на подносе Мария Антуанетта. С некоторой опаской детективы уселись.

— Не хотите ли кофе? — ещё раз спросила миссис Фелпс.

— Нет, спасибо, — сказал Клинг.

Мейер откашлялся и с досадой посмотрел на Клинга. Он-то как раз с удовольствием выпил бы чашечку. Но шанс был упущен. Миссис Фелпс заговорила о другом.

— Вы по поводу Анни, не так ли? — спросила она.

— Да, — сказал Клинг.

— Значит, вы все знаете?

— Что?

— Насчет неё и Франклина?

— Что вы имеете в виду, миссис Фелпс? — спросил Мейер.

— То, что у них был роман, — сказала миссис Фелпс.

Клинг смутился. Мейер, который был старше, не смутился ничуть.

— Это нам известно, — кивнул он.

— Он не убивал, — заявила миссис Фелпс. — Я в этом абсолютно уверена.

— Давно ли вы узнали об этом?

— О романе? Конечно, давно.

— А точнее?

— Примерно с год. — Миссис Фелпс покачала головой. — Франклин не из весенних петушков, поэтому я не очень-то беспокоилась. Такое часто бывает, мне ли этого не знать. Вот если бы я подняла скандал, то могла бы его потерять. Слишком много я в него вложила, чтобы в одночасье всего лишиться. Если бы ничего не случилось, все кончилось бы через полгода, но, к несчастью, Анни погибла.

— Вы её знали, миссис Фелпс?

— Встречала раз-другой. В магазине.

— Что вы могли бы о ней сказать?

— Она была очень хороша собой. Это делает честь вкусу Франклина.

— Вы проявляете удивительную широту взглядов, миссис Фелпс.

— Вы женаты, детектив… Мейер, так вас, кажется, зовут?

— Женат.

— В таком случае спросите вашу жену. Задайте вопрос, сколько времени ей потребовалось, чтобы сделать вас настоящим мужчиной. Это способ помещения капитала, детектив Мейер, только и всего. У женщин есть лишь один способ поместить капитал — вложить его в своего мужа. Ну и, конечно, в детей, если вам посчастливилось их иметь. Но у меня нет детей. А у вас, детектив Мейер?

— Трое…

— Значит, вашей жене повезло гораздо больше, чем мне. У меня есть лишь Франклин. Ему я посвятила себя целиком. Он — труд моей жизни. У мужчины множество дел, у женщины — одно. Я потратила на своего мужа много сил. Я дала ему все, что могла дать. Я была хорошей женой, и в результате он стал настоящим мужчиной. Когда мы встретились, он был весьма далек от совершенства, но я разглядела в нем большие возможности. Я вложила в него средства. Те средства, какими располагала, — самое себя.

— Понимаю, — сказал Мейер.

— А когда появилась красивая молодая женщина и мой капитал оказался под угрозой, я сделала то, что подсказал мне здравый смысл. Надо ли закрывать дело из-за небольшого пожара на складе? — Миссис Фелпс снова одарила гостей приятной улыбкой. — Еще полгода, и все встало бы на свои места. Все пошло бы по-прежнему.

— Анни Бун догадывалась, что вы все знаете?

— Нет.

— А ваш муж?

— Не знал и не знает. Зачем ему об этом говорить? Жена не должна быть слишком проницательной. — Миссис Фелпс в очередной раз улыбнулась. — Но я выдаю вам профессиональные тайны, детектив Мейер. И тем самым осложняю жизнь вашей супруге.

— Ей ни к чему подсказки, — отозвался Мейер и тоже улыбнулся. — Она поместила свой капитал в собственное дело.

— Вы собираетесь рассказать моему мужу все, что вам известно?

— Да.

— Зря. Вряд ли это поможет расследованию. Он ведь не убивал…

— А кто убивал? — спросил Мейер.

— Откуда же мне знать? — С лица миссис Фелпс не сходила улыбка. — Можно, я скажу жестокие слова?

— Давайте, — разрешил Мейер.

— Поверьте, что мне на все это наплевать, — произнесла она, не переставая улыбаться.

— Наплевать? На что же, дорогая? — раздался голос Франклина Фелпса.

— Показывать или не показывать на выставке наших собак, — не растерялась миссис Фелпс.

— А! — протянул Фелпс, входя в комнату. — У нас тройка ирландцев. Я люблю их выставлять, а Марне это не нравится. Красивые животные. — Он взглянул на Мейера. — Да это же детектив Мейер! Я сразу и не узнал.

— Здравствуйте, мистер Фелпс, — сказал Мейер, вставая и пожимая ему руку. — Это Берт Клинг.

— Детектив Клинг, — уточнил мистер Фелпс и пожал руку Клингу.

На первом допросе Фелпс не произвел на Мейера особого впечатления, но когда выясняется, что у человека был роман с рыжеволосой красавицей лет на десять его моложе, он предстает в несколько ином свете. Мейер всмотрелся в него. Высокий, с седеющими волосами, пронзительные серые глаза, прямой нос, жесткий рот. Его челюстью можно заколачивать костыли в железнодорожные шпалы.

— Извините, что вытащили вас из душа, мистер Фелпс, — сказал Мейер. — Нам нужно задать вам ещё несколько вопросов.

— Признаться, в прошлый раз я вел себя как сущий осел, — сообщил Фелпс.

— Ну что вы… — неопределенно отозвался Мейер.

— Зря я начал все эти разговоры насчет товара, честное слово, зря.

— Но вы действительно заплатили за него деньги.

— Верно, но потом я навел справки, и оказалось, что страховка покрывает все убытки.

— Вот и хорошо, — сказал Мейер без всякого выражения.

— Рад, что мне представился случай ещё раз с вами увидеться. Не хотелось бы оставлять дурного впечатления.

— А его и не осталось, — покривил душой Мейер. — Могли бы мы с вами поговорить, мистер Фелпс?

— Конечно, давайте поговорим.

Фелпс подошел к столику в стиле Людовика XVI, снял крышку с фаянсовой шкатулки и достал сигарету. Он как раз собирался её закурить, когда Мейер произнес:

— Без свидетелей.

Спичка чуть дрогнула в руке Фелпса, но он снова поднес её к сигарете и сказал:

— Разумеется. Марна, ты бы не смогла…

— У меня и без вас тысячи дел, — отозвалась миссис Фелпс. — Рада была познакомиться, джентльмены. — Она снова улыбнулась и вышла из комнаты.

— Что вам угодно? — спросил Фелпс.

— Мы хотели бы ещё раз вернуться к сведениям, полученным от вас, мистер Фелпс.

— Прошу вас. — Фелпс затянулся сигаретой. Одну руку он держал в кармане халата.

— Как давно вы знаете Анни Бун?

— Она работала у меня около года, — сказал Фелпс.

— Хорошо. Вы были знакомы с ней до этого?

— Я впервые увидел её, когда она пришла по моему объявлению в газете.

— В каких вы были с ней отношениях?

— Она у меня работала.

— Сколько вы ей платили?

— Сто двадцать пять долларов в неделю.

— Кажется, вы посылали ей розы, когда она однажды заболела? — спросил Клинг.

— Не помню.

— Посылали, — уверил его Клинг.

— Может быть.

— Не кажется ли вам это несколько необычным?

— Если такое и было, не вижу здесь ничего необычного.

Анни была надежным помощником. Без неё мне бы не уп раниться с этим магазином.

— Когда вы впервые встретились, мистер Фелпс?

— Я уже сказал — когда она пришла по объявлению.

— Где вы поместили объявление?

— В местных газетах.

— Почему вы наняли именно ее?

— Она уже до этого работала продавщицей.

— Она продавала виски?

— Мебель.

— Где?

— У Германа Додсона.

— Она говорила вам об этом?

— Да.

— И вы запомнили?

— Запомнил.

— Она была алкоголичкой?

— Кем, кем?

— Алкоголичкой.

— Какой абсурд! Нет, конечно!

— Откуда вы знаете?

— Я не видел, чтобы она выпивала больше бокала… — Фелш: осекся.

— Бокала чего?

— Вина, — договорил он.

— Где вы это видели, мистер Фелпс?

— Не помню.

— Вы встречались с ней где-то помимо работы?

— Помимо работы? Нет, конечно. Не помню, где я видел, что она пила вино. Кажется, в магазине.

— Она пила ваше вино?

— Да, мое.

— По какому поводу?

— Без повода. Мы… мы просто решили открыть бутылочку…

— Это был единственный случай, когда она пила при вас?

— Да.

— Тогда откуда вы знаете, что она не была алкоголичкой?

— Ну, это сразу можно сказать. Она ведь у меня работала. Я много раз бывал в магазине, но пьяной её не видел ни разу.

— Сколько вы платили ей, мистер Фелпс?

— Я уже говорил. Сто двадцать пять долларов в неделю. Скажите, это допрос третьей степени? В таком случае я бы, пожалуй, позвонил своему адвокату.

— Если вам очень хочется, мистер Фелпс. Никаких препятствий с нашей стороны не будет. Но если вы спросите мое мнение, я бы посоветовал вам не дергаться и честно отвечать на вопросы.

— Я и так отвечаю честно. Между прочим, я имею право не отвечать на те вопросы, которые мне не нравятся.

— Вам придется ответить и на них, если мы вас арестуем.

— На каком основании?

— По подозрению в убийстве, — ответил Клинг. Фелпс помолчал.

— Я все-таки позвоню моему адвокату, — сказал он наконец.

— Если это вам так необходимо, — сказал Мейер, — то вы позвоните ему прямо из восемьдесят седьмого участка. Фелпс растерянно заморгал.

— Не хотите говорить здесь, можно поговорить и в участке, — уточнил Мейер. — Если вы не убивали её, то вам нечего бояться.

— Я её действительно не убивал.

— Прекрасно. Так почему же тогда вы говорили неправду?

— Не говорил я неправды.

— У вас был роман с Анни Бун?

Фелпс молчал.

— Был или нет?

— Был, — сказал Фелпс.

— Почему же вы нам сразу этого не сказали?

— По разным причинам.

— Например?

— Во-первых, мне не хотелось, чтобы меня заподозрили в убийстве.

— Эту возможность пока исключить нельзя, мистер Фелпс.

— Во-вторых, история могла попасть в газеты, и я не хотел бы, чтобы Марна… В общем, вы меня понимаете.

— Вполне, — сказал Мейер. — Ну, а теперь выкладывайте все начистоту.

— С чего начать?

— Когда вы познакомились с Анни?

Фелпс тяжело вздохнул.

— В мебельном салоне фирмы «Герман Додсон». В отделе современной мебели. Я туда забрел по ошибке. Вообще-то мы с Марной предпочитаем антиквариат.

— Продолжайте.

— Я назначил ей свидание… Ну, не сразу, конечно. Мы сначала поболтали. Короче, вы знаете, как это обычно бывает.

— Нет, не знаю, — отрезал Мейер. — Я женат. Так что расскажите мне, как это у вас вышло, мистер Фелпс.

— Вот уж не знал, что полицейские у нас такие высоко — нравственные, — сказал Фелпс. — Я и не подозревал, что любовь в нашем штате считается правонарушением.

— Не любовь, — поправил его Мейер. — Супружеская измена.

— Анни была в разводе, — возразил Фелпс.

— Но вы-то женаты. Закон считает изменой такую связь, когда хотя бы один из партнеров состоит в браке. Однако не будем отвлекаться, мистер Фелпс. Преступление, которое нас интересует, — это убийство.

— Я не убивал ее…

— Мы вас слушаем. Продолжайте, пожалуйста.

— Я любил её. С какой стати мне было её убивать?

— Когда мы с вами говорили в первый раз, её гибель вроде бы не произвела на вас особого впечатления. Гибель товара вас огорчила куда больше.

— Да, огорчила. Но и гибель Анни меня потрясла. Разве могло быть иначе? Я ведь знал её больше года.

— Почему вы взяли её на работу в свой магазин? Чтобы она была ближе к вам?

— Не совсем так… В магазине я бывал очень редко. Анни управлялась там одна. Я обычно заезжал к концу дня забрать выручку.

— Вы заезжали и в тот день, когда её убили?

— Да, я уже вам говорил. Я оставил ей немного денег, чтобы хватило до закрытия. Я всегда так делал: вечером выписывал документы для банка, а утром вносил деньги.

— В какой банк?

— В местный, Первый национальный.

— Зачем же вы все-таки взяли её на работу?

— Чтобы помочь.

— Каким образом?

— Как вам известно, она была в разводе. У Додсона ей платили гроши. После того, как… По мере того как наше знакомство крепло, я решил, что для неё будет гораздо разумнее перейти в мой магазин. Собственно, я платил ей больше, чем сто двадцать пять долларов в неделю.

— Сколько же?

— Двести двадцать.

— Миссис Фелпс об этом знала?

— Нет, конечно. Я никому не платил больше ста двадцати пяти.

— Другими словами, мистер Фелпс, — сказал Мейер, — вы решили сочетать приятное с полезным, я вас правильно понял?

— Это очень вульгарная формулировка, детектив Мейер.

— Правда? А как бы вы это назвали?

— Я пытался помочь девушке. Она должна была содержать мать и дочь. Это было самое малое, что я мог для неё сделать.

— Ну да. А почему в первый раз вы притворились, будто понятия не имеете о её дочери?

— Я не притворялся…

— Вы сказали, что у неё сын.

— Только потому, что не хотел, чтобы вы догадались о нашей связи. Не хотел, чтобы это убийство как-то на мне отразилось.

— Когда именно вы заехали за деньгами в тот день, мистер Фелпс?

— Около восьми. Я всегда заезжал в это время.

— По нашим сведениям, её убили в половине одиннадцатого или около того. Где вы находились между восемью и половиной одиннадцатого?

— Не помню, — быстро ответил Фелпс.

Мейер посмотрел на него с крайним удивлением.

— Мистер Фелпс, — сказал он. — По-моему, вы не поняли вопроса. Где вы находились в тот вечер, когда была убита Анни Бун, с восьми до половины одиннадцатого?

— Не помню, — повторил Фелпс.

— Может быть, вы все-таки попытаетесь припомнить, мистер Фелпс? — сказал Мейер. — И я бы советовал сделать это побыстрее.

— Если я не помню, так и не вспомню.

— Где вы были? — спросил Клинг. — Дома?

— Нет.

— Где же тогда?

— Не помню.

— Но вы помните, что дома не были, так?

— Да, это я помню.

— Может быть, вы были в вашем магазине? Сначала застрелили Анни Бун, а потом стали бить бутылки?

— Не говорите глупостей.

— Так где же, черт возьми, вы были, мистер Фелпс? Подумайте хорошенько. Очень вам советую.

— Послушайте…

— Мы вас все время внимательно слушаем.

— Послушайте, я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление… — Фелпс никак не мог довести фразу до конца. — Понимаете, я же…

— Давайте, мистер Фелпс. Выкладывайте начистоту.

— Вы уже допрашивали Теда Буна? Ее бывшего мужа?

— В половине одиннадцатого его не было в городе. Его алиби подтверждено. Он вне подозрения, мистер Фелпс.

— Я тоже.

— Насчет вашего алиби нам пока ничего не известно.

— Я не понимаю, где был тогда. Но вблизи магазина меня точно не было.

Мейер тяжело вздохнул.

— Мистер Фелпс, — сказал он. — Одевайтесь.

— Это ещё зачем?

— А затем, что вы ничего не хотите нам рассказать. Затем, что вы были в близких отношениях с Анни Бун. И ещё затем, что в участке нам проще будет задавать вам вопросы. Много вопросов, мистер Фелпс.

— Я… в тот вечер я был в Айсоле, — выдавил из себя Фелпс.

— Где именно?

— На Эндикотт-авеню.

— Что вы там делали?

— Я… я был не один.

— С кем же?

Фелпс промолчал, и Мейер повторил вопрос:

— С кем вы там были?

— Это не важно, — ответил Фелпс.

— Очень важно, — сказал Клинг.

— С женщиной? — спросил Мейер.

— Да.

Некоторое время спустя Мейер произнес:

— Вы очаровательный человек, мистер Фелпс. Отличный объект для помещения капиталов.

— Каких капиталов?

— Тот, кто вкладывает в вас средства, должен как можно скорее изъять их. Как зовут вашу девку?

— Она не девка.

— Как её имя?

— Лидия. Лидия Форрестер.

— Адрес?

— Эндикотт-авеню, 730. Неужели нужно впутывать и её в все это?

— Вы знаете, как иначе проверить ваше алиби?

— Не знаю.

— Там, где она живет, есть швейцар? Или лифтер?

— Есть. Это имеет значение?

— В свете того, что вы нам только что сообщили, мисте Фелпс, у вас вполне могли быть серьезные причины, чтобы убрать Анни Бун со своей дороги. Я сильно сомневаюсь, что вашего утверждения, будто тот вечер вы провели в чьем-то обществе, будет достаточно. Молите Бога, мистер Фелпс…

— О чем?

— Чтобы кто-то смог подтвердить, что видел вас в доме 730 по Эндикотт-авеню в то самое время, когда убили Анни, — сказал Мейер. — Мы ещё увидимся, мистер Фелпс. Мы дадим вам знать о себе.

Мейер помолчал немного и энергично кивнул.

— Можете быть уверены, что мы ещё увидимся.

Глава 12

До чего же обидно, когда узнаешь, что у подозреваемого в убийстве нашлось железное алиби! Обидно было узнать это про Теда Буна и ещё обиднее — про Франклина Фелпса. Но факты не перестают быть фактами: тот вечер, когда погибла Анни Бун, Франклин Фелпс действительно провел у некоей Лидии Форрестер. Лифтер припомнил, что отвозил его наверх в девять, а вниз — в одиннадцать. Из этого, конечно, ещё не следовало, что между девятью и одиннадцатью он не мог спуститься по черному ходу, убить Анни Бун, а затем вернуться тем же путем. Из черного хода, однако, можно было попасть только в вестибюль или в подвал. В вестибюле весь вечер дежурил швейцар, который и сообщил, что Фелпс появился там ровно в одиннадцать. В подвале же, у самых дверей, сантехник и дворник всю ночь напролет резались в карты. Фелпса они не видели. Значит, Фелпс никого не убивал. В тот вечер у него были другие заботы. Это означало, что сыщикам из 87-го полицейского участка придется ещё побегать, а беготня рано или поздно сводит полицейского в могилу.

По причинам, им самим непонятным, почти все детективы 87-го участка поочередно пытались раскусить этот крепкий орешек — убийство Анни Бун. Все, кроме Коттона Хейза. Ему было не до этого. Он затеял маленький личный крестовый поход против убийцы Роджера Хэвиленда. Итак, все оказались при деле, и это вселяло надежду. У каждого сыщика появилась личная заинтересованность. У них было теперь о чем поговорить, когда кончался запас анекдотов. Обсуждая убийство в винном магазине, они чувствовали себя одной семьей.

— Беготня меня доконает, — жаловался Карелла Берту Клингу. — Доживешь до моих лет, тогда поймешь, что это верный путь в могилу. Конечно, юнцам вроде тебя это нипочем. Сколько тебе, кстати, Берт? Семнадцать?

— Шестнадцать, — отвечал Клинг.

— Оно и видно. Скачешь по ступенькам, как молодой кузнечик.

— Я их глотаю, — сказал Клинг. — Раз — и нет ступеньки.

— Это точно.

— Я пожиратель тротуаров.

— Вот-вот.

Они как раз поднимались по лестнице, ведущей в бильярдную под названием «Райский уголок». Аромат на лестнице стоял отнюдь не райский. Клинг не знал, как именно пахнет в раю, но готов был поручиться, Что, во всяком случае, не так.

— Когда я был мальчишкой, — говорил между тем Карелла, — я тоже глотал ступеньки. Я тоже был пожирателем тротуаров.

— Но нынче из тебя сыплется песок, — продолжил Клинг. — Пора на пенсию, верно?

— Пора.

— А сколько тебе лет, Стив? — полюбопытствовал Клинг. — Шестьдесят восемь?

— Шестьдесят девять, — поправил его Карелла.

— Немало. Но ты неплохо сохранился, Стив, ничего не скажешь. Ты отлично выглядишь.

— Веду здоровый образ жизни, — пояснил Карелла.

Наконец они добрались до «Райского уголка». Их встретил характерный для всех бильярдных шум — стук шаров, катящихся по зеленому сукну. Они подошли к будочке у входа. Это был самый обычный сигаретный киоск. Внутри, перед набором выключателей для освещения столов, сидел лысый человек. Он даже не взглянул на пришедших. Выдвинув ящик кассы, он сосредоточенно считал деньги.

Когда лысый человек сосчитал последний цент, Карелла обратился к нему:

— Удачный день?

— Соmmе ci, comme ca[9], — сказал лысый. — Если вам нужен стол, придется подождать. Все занято.

— Стол нам не нужен, — успокоил его Карелла.

— А что вам нужно?

— Человек по имени Фрэнк Абельсон.

— Зачем?

— Мы из полиции, — сказал Карелла и показал свой значок.

— Что он натворил?

— Хотим задать ему несколько вопросов, — уклончиво ответил Карелла.

— Насчет чего?

— Так, одно дело.

— Какое?

— Самое обыкновенное.

— Это не по поводу…

— По поводу чего?

Лысый вдруг встревожился.

— Так, пустяки.

— Что все-таки у вас произошло?

— Да ничего. Меня зовут Финк. Лысый Финк. Смешное имя, да?

— В высшей степени, — сказал Карелла.

— Оно что-нибудь говорит вам?

— Что?

— Да имя мое! Лысый Финк, слыхали о таком?

— Нет.

— Разве вы не знаете этого парня из восемьдесят седьмого участка? Вроде бы вы оттуда.

— Оттуда. Какого парня?

— Роджера Хэвиленда. Знаете его? Клинг бросил взгляд на Кареллу.

— А как же, знаем.

— Ну и… Неужели вы ничего друг другу не говорите? Я хочу сказать, у вас это не заведено?

— Не понимаю, — отрезал Карелла.

— Вы как… делитесь или нет?

— Делимся чем?

— Наваром.

— Каким наваром?

— Кончайте меня разыгрывать, — сказал Финк. — Вы что, первый день в полиции?

— Ты платил Хэвиленду? — спросил Карелла.

— А как же!

— За что?

— Азартные игры. Кости.

— Держишь притон?

— Что-то вроде этого. Хэвиленд разрешил. Он сказал, что с полицией неприятностей не будет.

— Хэвиленда больше нет, — сказал Клинг.

— Серьезно? — Финк обалдело разинул рот.

— Вполне.

— Понимаю. Значит, вы теперь вместо него. — Финк передернул плечами. — Я не против. Мне все равно, лишь бы меня оставили в покое. Условия те же?

— Не совсем, — сказал Карелла.

— Мы что, мало платим?

— Не в этом дело.

— А в чем?

— Азартных игр больше не будет.

— Чего, чего?

— Не будет азартных игр.

— Это в честь чего же?

— Новая администрация!

— А, вот оно что! Некрасиво получается. Вы сами затеяли разговор, а потом в кусты.

— Говорил ты, Финк, — напомнил Карелла, — а мы внимательно слушали.

— Какая разница! Деловые люди так не поступают. Вам что, не нужна доля Хэвиленда?

— Нет.

— Кончайте шутить, ребята.

— Какие тут шутки! — сказал Карелла. — Азартным играм конец и точка. Ищи себе другую дыру.

— Чтоб вас всех… — с отвращением произнес Финк.

— Где Абельсон?

— За третьим столом. Только он не любит, когда ему мешают.

— Значит, нам сильно не повезло, — сказал Карелла, и они с Клингом двинулись к третьему столу. Там в гордом одиночестве катал шары человек в белой рубашке и голубой куртке с закатанными рукавами. У него была темная шевелюра с залысинами и пронзительные карие глаза. Хотя он играл, сам с собой, шары он закатывал вслух.

— Шестого в угол! — возвестил он и ударил. Шестой полетел в угловую лузу, а шар-биток остановился в дюйме от тринадцатого шара.

— Тринадцатого в середину, — снова возвестил Фрэнк.

— Фрэнк Абельсон? — осведомился Клинг.

— Он самый. Не говорите под руку! Тринадцатого в середину! Абельсон, взмахнув кием, уложил в лузу тринадцатый шар. Шар, которым он бил, ударился о борт и подкатился к восьмому.

— Восьмой в…

— Прервитесь-ка на минутку, Абельсон, — сказал Клинг.

Абельсон оторвал взгляд от стола:

— Это кто тут распоряжается?

— Полиция.

Абельсон подошел к стойке. Взял мел и стал мелить конец кия.

— А я-то все жду, когда вы ко мне подойдете, — сказал он. — Я все слышу, даже когда играю.

Он подошел к столу, присел, от борта прикидывая линию удара.

— Восьмого в угол, — наконец сказал он. Прицелился и ударил. Восьмой полетел в дальнюю лузу.

— Почему вы решили, что мы пришли именно к вам?

— Из-за Анни. Угадал?

— Да.

— Нетрудно угадать. Я ведь гулял с ней, вот вы ко мне и пришли. Что вы хотите узнать?

— Для начала — где вы находились в тот вечер, когда её убили?

— А когда это случилось? — спросил Абельсон. — Одиннадцатого в угол. — Прицелился и ударил.

— Вечером десятого июня.

— Это какой день? Понедельник, вторник?

— Понедельник.

— Черт, так сразу и не вспомнишь. Четвертого в середину! — Он ударил и снова стал мелить кий.

— На прошлой неделе, — уточнил Клинг.

— На прошлой? Сейчас, сейчас. Пятого туда же. — Он ещё раз окинул взглядом позицию. — Нет, в угол. А впрочем, в середину.

— Ставлю доллар, не попадете, — сказал Карелла.

— С младенцами не спорим, — огрызнулся Абельсон и ударил. Пятый шар исчез в боковой лузе. — Видали?

— Вы часто играете?

— Случается.

— Неплохо у вас выходит.

— Не жалуемся. Дуплет в середину.

— Так как насчет вечера десятого июня?

— Думаю, — сообщил Абельсон. Он ударил, но шар не попал в лузу. — Черт! — сказал он. — Портите мне игру!

— Виноват, — сказал Карелла. — Однако же, расскажите, где вы были десятого июня.

— Я был занят.

— Чем?

— Сейчас вспомню. Вспомнил.

— И что вы делали?

— Не все ли равно? Я был далеко от этого магазина.

— Так что же вы делали? Абельсон понизил голос.

— Вам тоже перепадает?

— Вы про долю Хэвиленда?

— Да.

— Ни цента!

— А! — сказал Абельсон. — Дела!

— В тот вечер у вас шла игра?

— Это в каком смысле?

— Нам все известно, не бойтесь, — сказал Клинг.

— Ну, если так… Да, играли по маленькой. Я даже немножко выиграл.

— Сколько же?

— Да сотен пять. Неплохо, верно? Я имею в виду — когда играешь по маленькой.

— Неплохо. Не забудьте только включить выигрыш в декларацию о доходах.

— Обязательно. Я человек честный и с законом не спорю.

— Когда вы пришли сюда в тот вечер?

— Около восьми.

— А ушли?

— Часа в два ночи.

— И все время пробыли здесь?

— Да, я очень азартный.

— Значит, вас здесь видели?

— Конечно.

— И Финк видел?

— И Финк, и другие ребята.

— Вы хорошо знали Анни?

— Неплохо. Мы с ней встречались, было дело. — Абельсон растерянно заморгал. — Алиби-то проверять будете?

— Всему свое время. А что значит — неплохо знали?

— Да как вам сказать…

— Спали с ней?

— Ну и вопросики вы задаете!

— Хотелось бы получить ответ, — сказал Карелла.

— Зачем это вам?

— Мы очень любопытные. Вас не затруднит ответить — да или нет?

— Да! — Фрэнк Абельсон кивнул головой. — Но знайте, ребята, для вас нет ничего святого, включая чужую личную жизнь.

— Анни была у кого-нибудь на содержании?

— Вы шутите?

— Нет, серьезно.

— Ничего об этом не знаю. Она мне нравилась. Симпатяга.

— Где вы познакомились?

— В бильярдной. Здорово, да? Она играла в бильярд. Лихая была девица. Отчаянная. Приходит она как-то в бильярдную, но не в эту, а к Микки. Микки знаете? Ну вот, приходит туда как-то вечером в платье с вот таким вырезом, берет себе стол и начинает сажать шар за шаром, словно всю жизнь только этим и занималась. Всякий, раз, когда она наклонялась, чтобы ударить, у ребят в комнате глаза на лоб лезли. Было на что смотреть. Мне она нравилась.

— Она никогда не рассказывала вам о человеке по фамилии Фелпс?

— Нет, а кто это?

— Вы знали, что она в разводе?

— Да. Я часто заходил за ней и видел её дочку, Монику. Симпатичная малышка. Я ей приносил то одно, то другое. Шоколад там, как-то раз куклу… Моника прелесть.

— Жениться на Анни не думали?

— Она мне нравилась, но не настолько! — сказал Абельсон.

— Анни когда-нибудь говорила, что у неё есть враги?

— Нет.

— Что она кого-то боится?

— Нет.

— Когда вы видели её в последний раз?

— На похоронах. Я не мог не пойти…

— Живую когда в последний раз видели?

— Недели две назад. Погодите, это было первого июня. Кто-то ещё сказал — вот, мол, уже июнь наступил. В субботу вечером.

— Она упоминала о каком-то письме?

— Нет.

— Вы после этого ей звонили?

— Да, раза два или три.

— В этих разговорах она тоже не упоминала о письме?

— Вроде нет.

— После шестого июня вы говорили с ней по телефону? — спросил Клинг.

— Кажется, говорил.

— О письме речи не было?

— Нет.

— Вы знаете человека по имени Артур Кордис?

— Нет.

— А человека по имени Джейми?

— Тоже нет. Погодите, Джейми, а фамилия как?

— Фамилии не знаем.

— Я знаю нескольких Джимми, но Джейми никто из них себя не называет. Нет, Джейми не знаю. Так вы будете проверять мое алиби?

— Обязательно, — сказал Карелла. — Когда вы виделись в последний раз, Анни не выглядела напуганной? Никто не угрожал ей, не приставал ни с чем?

— Она мне ничего такого не говорила. И выглядела как обычно. Мы неплохо повеселились. Потрясающая была девица, доложу я вам. Если бы вы только видели, как она играла в бильярд. Нет, серьезно — лучше любого мужчины! Кроме меня, конечно. Первоклассно играла. От такой с ума сойти можно, запросто.

— У вас нет никаких предположений, кто бы мог убить её, мистер Абельсон?

— Нет. Поднять руку на такую бабу! Кто мог решиться на такое? Жуткое дело. А мне она нравилась. Очень даже нравилась.

— Большое спасибо, Абельсон, — в один голос произнесли Карелла и Клинг и направились к будке, где лысый Финн считал деньги.

— Абельсон играл здесь в прошлый понедельник? — спросил Клинг.

— Играл. В кости.

— С какого времени и до какого?

— Пришел, кажется, в половине девятого, а ушел сильно за полночь.

— А точнее?

— Часа в два, может, в три.

— И все это время он отсюда не выходил?

— Нет. Он же азартный, как не знаю кто. Выиграл чуть не полтыщи. Когда вы спросили про него, я решил, что вас интересуют кости. Он проторчал тут весь вечер. Слушайте, а может, вы ещё передумаете?

— Кто-нибудь может подтвердить, что он пробыл здесь весь вечер?

— Сто человек.

— Кто именно?

— Спросите там, за четвертым столом. Клинг отправился к четвертому столу.

— Может, мы договоримся? — предложил Финк Карелле. — Я понимаю, что надо быть честным, но не настолько же!

— Буду с вами совершенно откровенным, — сказал Карелла. — Я такой же мошенник, как и все другие полицейские. Но меня ждут барыши покрупнее. Мне некогда размениваться по мелочам.

— Вот оно что! — удовлетворенно произнес Финк. — Сразу бы так и сказали. А то я было заподозрил неладное. Полицейский — и не требует свою долю. Тут что-то не так. Послушайте, почему бы вам не прислать сюда парня, которому бешеные деньги ни к чему? А то очень хлопотно перевопить игру в другое место.

— И правда хлопотно.

— Хорошо, что вы меня понимаете. Надо мной тоже кое-кто есть. Серьезные люди. Подыскали бы мне полицейского без больших амбиций, а?

— Я подумаю, — сказал Карелла. — Но пока никаких игр.

— Спасибо. — Голос Финка звучал вполне искренне. — Огромное вам спасибо.

К будочке подошел Клинг.

— Все совпадает, — сказал он. — Абельсон чист, как стеклышко.

Глава 13

Убийца Анни Бун начал проявлять беспокойство.

Причин для беспокойства у него вроде бы и не было, потому что полиция никак не могла напасть на его след. Но убийца кое-что вспомнил и решил опередить полицию. Он позвонил по телефону. Наверное, это было роковой ошибкой.

Убийца позвонил девочке.

Монике.

Убийца попросил её не говорить об этом разговоре бабушке, но девочка обещания не сдержала, и поэтому вскоре в дом пожаловали детективы Клинг и Карелла.

Девочка сразу же узнала Клинга.

— Приветик, — сказала она. — Вы нашли ее?

— Пока нет, — ответил Клинг. Он был уверен, что девочка ещё ничего не знает о смерти матери. А если и знает, то успела к этому привыкнуть. — Моника, это детектив Карелла.

— Здравствуйте, — сказала Моника.

— Надеюсь, вы помните, что перед вами ребенок, — заметила миссис Травайл. — Девочку нельзя травмировать.

— Мы только хотим задать ей несколько вопросов, миссис Травайл, — пояснил Клинг. — Вместе с детективом Кареллой.

— Хорошо, — согласилась миссис Травайл и кивнула Карелле. — Вы разрешите мне присутствовать?

— Разумеется, — сказал Карелла и улыбнулся миссис Травайл. Клинг заметил, что и она, в свою очередь, ответила приветливой улыбкой. Почему это, ревниво подумал Клинг, женщины всегда так тепло отвечают на улыбку Кареллы? Его несколько утешило, что он, по крайней мере, пользуется расположением Моники.

— Насколько мы могли понять, миссис Травайл, девочка сегодня утром говорила по телефону, верно? — спросил Клинг.

— Да. Так она мне сказала.

— Мне позвонили, — подтвердила Моника.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, милая, — сказала ей миссис Травайл и обернулась к детективам: — Просто Моника может и напутать.

— Что значит напутать? — спросила Моника.

— Ты говорила утром по телефону? — улыбаясь, спросил её Клинг.

— Говорила.

— А когда это было?

— Не знаю.

— Она ещё не умеет определять время, — вмешалась миссис Травайл. — Это было сегодня утром. Я оставила её дома, потому что она чихала. Кроме того… я не очень-то доверяю её папаше.

— П-а-п-а-ш-е, — произнесла по буквам Моника.

— После всего, что случилось, с него вполне станет забрать её силком. Пусть лучше сидит дома.

— Тот, кто звонил, знал, что девочка дома?

— Понятия не имею, — сказала миссис Травайл.

— Тот, кто звонил, хотел поговорить именно с тобой, Моника? — задал вопрос Клинг.

— Да, я услышала: «Это Моника Бун?» — и ответила: «Да, это Моника Бун». И мы начали разговаривать.

— А где была в это время бабушка? — спросил Карелла.

— Ходила в магазин, — откликнулась миссис Травайл.

— А кто звонил, мужчина или женщина? — спросил Клинг.

— Не знаю, — сказала Моника.

— Но ты говорила по телефону?

— Да.

— И не поняла, мужчина или женщина?

— Нет.

— Вот я и говорю, что она может что-нибудь напутать, — сказала миссис Травайл.

— Что значит напутать? — снова спросила Моника.

— Это значит ответить не совсем правильно, — объяснил Клинг.

— Ага! — понимающе кивнула Моника.

— Ты слышала этот голос раньше?

— Нет.

— А какой он, этот голос?

— Не знаю.

— Значит, ты говоришь, что не поняла, мужчина это или женщина. Голос был низкий?

— Вроде бы низкий.

— Похож на мужской?

— Вроде бы похож.

— Но ты не уверена?

— Нет. А вдруг женский? Так трудно было разобрать! Как будто… Как будто тот человек говорил в какую-то трубу или коробку. Чудной такой голос.

— Через платок? — предположил Клинг, обращаясь к Карелле.

— Не исключено. Так что же этот голос сказал тебе, Моника?

— Сейчас вспомню. Сначала он спросил: «Это Моника Бун?» Я сказала: «Да, это Моника Бун». Потом голос спросил: «Как ты поживаешь, Моника?», а я ответила: «Хорошо, а вы как поживаете?» Бабушка учила меня, как надо вежливо говорить по телефону.

— А потом?

— А потом он…

— Этот человек?

— Голос. Я не знаю, как правильно, он или она.

— Говори «он», голос, — посоветовал Клинг.

— Ладно. Потом голос сказал: «Ты хочешь быть хорошей девочкой?» Я ответила, что хочу. Тогда он спросил: «Ты умная девочка?» Я не люблю хвастаться, но сказала: "Да, умная.

— Что потом?

— Потом голос спросил: «Неделю назад твоя мама получила письмо в голубом конверте. Ты его видела где-нибудь в доме?» Я не помнила, видела я этот конверт или нет, но сказала:

«Может быть, а кто это говорит?»

— И что ты услышала в ответ?

— Голос сказал: «Не важно кто, Моника. Мамин друг». Тогда я спросила: «А как вас зовут?»

— И он назвал себя?

— Нет. Он только повторил: «Это мамин друг. Ты видела письмо?» И тут я вспомнила, что видела. Мама ещё очень расстроилась, когда его получила. Я вспомнила, как она его открывала и потом ходила грустная-грустная. Знаете, как мамы расстраиваются из-за разных там писем и вообще.

— Конечно, — сказал Клинг. — Значит, ты сказала, что видела письмо?

— Ну да.

— И что было дальше?

Сидя на диване, Карелла записывал содержание телефонного разговора. Буквой М он обозначил Монику, буквой П. — подозреваемого в убийстве. Вопросы Клинга он не записывал. Вот как выглядел в его записи тот телефонный разговор.

П. Где ты видела письмо, Моника?

М. Не знаю. Видела, когда мама его получила.

П. Она говорила тебе о письме?

М. Нет, я видела, как она его читала.

П. А что там в письме, она тебе не рассказала?

М. Нет, она мне про свои письма никогда не рассказывает.

П. Письмо было в голубом конверте?

М. Да.

П. Ты уверена, Моника?

М. Да. Я ещё сказала маме: «Какой красивый голубой конвертик».

П. И что мама ответила?

М. Ничего. Она очень расстроилась, когда прочитала письмо.

П. Она сказала, от кого письмо?

М. Нет.

П. И не пыталась угадать?

М. Я не понимаю.

П. Она не сказала, например: «Как странно, пришло письмо, но без подписи»?

М. Нет.

П. Но она поняла, от кого письмо?

М. Нет. А кто вы?

П. Мамин друг. Теперь подумай хорошенько, Моника. Что мама сделала с письмом, когда прочитала его?

М. Не помню.

П. А ты постарайся вспомнить.

М. Я вспоминаю. Но ничего не припоминается. Мне надо идти одевать куклу.

П. Подожди, Моника. Она положила письмо в сумочку?

М. Нет, она тогда была без сумочки.

П. Куда же она его положила?

М. Не знаю. По-моему, она пошла звонить по телефону.

П. Кому?

М. Не знаю.

П. В полицию?

М. Не знаю. Я знаю одного полицейского, а вы? Он детектив, у него есть пистолет и все такое.

П. Ты ему рассказала о письме?

М. Нет. Зачем ему какое-то старое письмо? Он искал пропавшую маленькую девочку.

П. Ты кому-нибудь рассказывала о письме?

М. Нет. Кому нужно старое письмо?

П. Теперь постарайся подумать хорошенько…

М. Думаю. А о чем?

П. О том, где может быть письмо сейчас.

М. Не знаю.

П. Оно ещё в доме?

М. Наверно.

П. Откуда ты знаешь?

М. Я где-то его видела.

П. А где?

М. Где-то.

П. Где именно, Моника?

М. Не помню. Мне уже пора идти. Я не хочу, чтобы Долли простудилась.

П. Она не простудится. Где письмо?

М. Я уже говорила. Не знаю. А у вас есть куклы?

П. Нет. Подумай, Моника…

М. Господи, я и так все время думаю! Изо всех сил. Но моя кукла Долли…

П. Может, письмо в гостиной?

М. Не знаю.

П. Или в столовой?

М. У нас нет столовой.

П. В маминой спальне?

М. Может быть. Она могла положить его в стол.

П. В стол?

М. Господи, ну откуда я знаю! Вы задаете столько всяких вопросов…

П. Просто я хочу помочь твоей маме. Это очень важное письмо. Значит, она положила его в письменный стол?

М. Может быть.

П. Или в шкаф?

М. Или в шкаф.

П. Ты не посмотришь?

M. Прямо сейчас?

П. Конечно.

М. А где посмотреть?

П. В столе и в шкафу.

М. Не хочу. Когда-нибудь потом, ладно? Сейчас мне надо одевать Долли.

П. А когда ты посмотришь?

М. Да не хочу я ничего искать! Мама не разрешает мне лазить в её ящики. Она говорит, что это посягательство на её частную жизнь, если вы, конечно, понимаете, что это означает.

П. А мы ей ничего не скажем.

М. Она все равно узнает. Вернется и сразу узнает. Она сейчас уехала в отпуск.

П. Вот оно что…

М. Ага! Так мне сказала бабушка. Мама уехала и вернется не скоро.

П. А если она вернется не скоро, то как она узнает, что ты залезала в её ящики?

М. Обязательно узнает. От неё ничего не скроешь. Она всегда догадывается, когда я говорю неправду. Она очень умная. Разве вы об этом не знаете?

П. Но если ты сделаешь все аккуратно, она ни о чем не догадается. А когда ты найдешь письмо, то получишь от меня хороший подарок.

М. И что вы мне подарите?

П. Если хочешь, то куклу.

М. У меня уже есть кукла.

П. Вторая кукла не помешает.

М. Нет, у меня есть Долли, других кукол мне не надо.

П. А что бы ты хотела?

М. Ничего.

П. Тебе совсем ничего не хотелось бы иметь?

М. Вообще-то есть одна вещь.

П. Какая?

М. Норковая шуба. Мама много раз говорила, что хотела бы иметь норковую шубу.

П. Ладно, так и быть, куплю тебе норковую шубу. Договорились?.

М. Договорились.

П. Ну, поищешь письмо сейчас?

М. Нет.

П. Но почему, Господи Боже мой!

М. Потому что, если честно, мне не нужна норковая шуба. Мне вообще ничего не нужно. И я очень занята, разве я вам не говорила? Мне нужно одевать Долли.

П. Моника!

М. И пожалуйста, не кричите. Мама говорит, что невежливо кричать, даже по телефону.

П. Моника, прошу тебя…

М. Все, мне пора. До свиданья. Было очень приятно с вами поговорить.

П. Моника!

М. Чего?

П. Может, письмо все-таки в столе?

М. Не знаю.

П. Может, оно в её комнате?

М. Не знаю. До свиданья.

Карелла оторвал взгляд от своих записей.

— Все? — спросил он.

— Да, — сказала Моника. — Я повесила трубку. Мне и правда надо было одевать Долли. И еще, я очень устаю от телефона, особенно когда говорю со взрослыми. Честное слово! Они вечно пристают с вопросами, как я поживаю и хорошо ли себя веду. Они не знают, как надо разговаривать по телефону. А вот мои подруги знают. Я сама могу набрать номер Марджори, правда, здорово? Хотите, наберу?

— Только не сейчас! — вмешалась миссис Травайл.

— Этот человек не говорил, что позвонит еще? — спросил Клинг.

— Я даже не знаю, он это или она, — сказала Моника.

— Кто бы он ни был, он не говорил, что позвонит?

— Нет, я же повесила трубку.

— И он больше не звонил?

— Нет.

— А где письмо, Моника?

— Не знаю. Наверное, мама его выбросила.

— А почему же ты сказала ему, что…

— Этот человек столько говорил о письме, что я не хотела бы огорчать его. А вдруг мама его и не выбросила?

— Не могли бы мы заглянуть в её комнату? — обратился Карелла к миссис Травайл.

— Пожалуйста.

— Маме это может не понравиться, — предположила Моника.

— Мы осторожно, — сказал Карелла.

— Ну и что? Все равно она будет недовольна. Она всегда следит, чтобы никто не трогал её одежду. Когда я играю в Красный Крест, я беру её шарфы на бинты. Она потом так ругается, просто ужас! Она терпеть не может, когда в её ящиках все перевернуто. Так что смотрите!

— Мы будем очень осторожны, — пообещал Клинг.

— Вы думаете, в этом письме что-то важное? — спросила его миссис Травайл.

— Тот, кто звонил Монике, полагает, что это так, — ответил Клинг. — Да и ваша дочь, насколько я понимаю, тоже так считала. Она сообщила об этом письме Теду Буну — сначала написала ему, потом позвонила.

— Она написала Теодору? — удивленно переспросила миссис Травайл.

— Да, — сказал Клинг. — Кажется, он вам нравился, миссис Травайл?

— Очень.

— Почему же вы не отдадите ему Монику?

— Что, что? — заинтересовалась девочка.

— Мне кажется, ребенка должна воспитывать женщина, — сказала миссис Травайл. — Если бы он согласился забрать нас обеих, я готова хоть завтра.

— Но вы, кажется, говорили, что не доверяете ему.

— В том, что касается Моники, — конечно, нет.

— Анни много пила, миссис Травайл?

— Нет, что вы.

— Вам известно, что мистер Бун хотел вернуть себе дочь из-за того, что Анни была алкоголичкой?

— Впервые слышу. Хотя это меня, признаться, не удивляет. Мне нравится Теодор, но он ни перед чем не остановится, чтобы заполучить Монику.

— Даже перед убийством? — спросил Карелла.

Женщина быстро взглянула на Монику.

— Мы проверяли его алиби, — сказал Клинг. — К вашему сведению, Теодор Бун вне подозрений.

— Я вам сразу это сказала.

— О ком вы говорите? — спросила Моника. — О папочке?

— Да, — ответила миссис Травайл. — Мне нравится этот молодой человек. Я была бы рада, если бы он взял опеку над нами обеими. А иначе — судебные тяжбы, склоки… Если бы вы знали, как это противно! Но как иначе дать Теодору понять, что правильно, а что нет.

— Однако в отношении Моники закон на его стороне.

— Наверное, — сказала миссис Травайл, пожав плечами. — Ну, а как насчет того человека, который звонил Монике?

— В каком смысле?

— Это он совершил…

— Очень может быть.

— Что совершил? — спросила Моника.

— Ничего, — ответил Клинг.

— Можно ли узнать, откуда был звонок? — поинтересовалась миссис Травайл.

— Теперь уже нет. И вообще, это непросто, даже если абонент ещё не повесил трубку. Сейчас ведь на телефонных станциях в основном автоматика. И даже когда вас соединяют через оператора, которому вы сообщите номер, это сделать не очень просто, потому что ваш звонок все равно попадает в систему автоматической связи, и тогда ищи иголку в стоге сена. Полиция тут мало чем может похвастаться. В реальной жизни все не так, как в детективных романах.

— Я понимаю, — отозвалась миссис Травайл.

— Если вы не возражаете, мы хотели бы посмотреть комнату Анни, — вежливо напомнил Карелла.

— Разумеется, — вежливо улыбнулась миссис Травайл.

— На это уйдет кое-какое время, — сказал Карелла. — Мы не хотели бы торопиться.

Пока убийце везло.

Клинг и Карелла очень тщательно обыскали комнату, но письма не нашли.

Глава 14

Из центральной уголовной картотеки в 87-й полицейский участок были присланы с курьером материалы на Чарлза Феттерика. Коттон Хейз сидел за своим столом и сосредоточенно изучал досье.

Прочитав материалы по второму разу, Хейз перелистал бумаги, чтобы взглянуть на отпечатки пальцев Феттерика, и снова принялся за чтение. Феттерик отсидел год. Его последнее местожительство — Боксер-лейн, 127, где они тогда нашли его и тотчас же потеряли. В свое время Феттерик пытался взломать сейф в конторе своего хозяина. Впрочем, это было слишком сильно сказано — он просто хотел залезть в сейф, выяснив сначала шифр.

Хейз снова посмотрел на карточку, выданную компьютером:

«Фотограверные работы. Актон-драйв, Риверхед».

Он пожал плечами, сказал Мейеру Мейеру, что ненадолго отлучится, и вышел из дежурной комнаты.

Владельца граверной мастерской на Актон-драйв звали Сэм Каплович. Это был гигант с грудью колесом и огромными черными усами, которые топорщились, словно малярские кисти.

— Конечно, я помню Чарли, — сказал он. — Как не помнить! Я стреляный воробей и вдруг с ним так прокололся! Это была моя первая ошибка! И, поверьте мне, последняя.

— Сколько времени он у вас проработал, мистер Каплович? — спросил Хейз.

— Зовите меня Сэм.

— Договорились, — сказал Хейз. — Так сколько же, Сэм?

— Давно хочу переменить фамилию. Но не потому, что я еврей, не в этом дело. Но Каплович! Слишком длинно. И некрасиво. Противно слышать. Надо бы сократить до Каплана. Тогда всем станет ясно: человек хочет изменить фамилию не для того, чтобы скрыть, что он еврей. Если ты еврей, то фамилия у тебя должна быть еврейская, но не дурацкая. Вот так! Как вам нравится фамилия Каплан?

— Отличная фамилия, — одобрил Хейз.

— Каплан! — ещё раз произнес Каплович, смакуя сочетание звуков. — А что, возьму и сменю фамилию, почему бы нет? Сначала, конечно, надо будет обсудить это с сыновьями. Название мастерской мы оставим прежним. «Актон-драйв». Так называется наша улица. Но фотограверные работы Капловича! Звучит жутко. Черт знает что. Всякий раз, когда я отвечаю на телефонные звонки, я буквально давлюсь: «Каплович!»

— Так что бы вы могли рассказать об этом молодом человеке, мистер Каплович?

— Сэм, умоляю вас, не Каплович, а просто Сэм!

— Хорошо, Сэм.

— То-то же. Взял я, значит, его к себе в мастерскую. Тогда ему, кажется, было девятнадцать. Ничего-то он не знал и не умел. Я его всему научил. Ох уж этот Чарли Феттерик! У нас его прозвали Зябликом. Так, в шутку, никакого издевательства. За год он выучился у нас на хорошего гравера. Очень даже хорошего.

— А что потом?

— А потом он решил залезть в мой сейф. Не зная шифра, представляете? Полицейские нашли у него клочок бумажки с цифрами. Там было все неправильно. Адвокат пытался на этом сыграть. Хотел доказать, будто Чарли и не думал залезать в сейф. Комедия! Еще как думал. В хорошенькое положение он меня поставил. Я парню доверял. Он мне нравился. И вдруг лезет в мой сейф. Тут мое терпение лопнуло. Знаете, я даже обрадовался, когда его посадили, честное благородное слово, обрадовался!

— Я вас понимаю, — сказал Хейз.

— С малых лет я сам зарабатывал себе на хлеб, мистер Хейз, — сказал Каплович. — У меня все руки сожжены кислотой. До сих пор следы остались. Хотя с тех пор много воды утекло. Теперь у меня собственная мастерская, но в жизни ничего не достается даром. У парня были отличные перспективы. У нас он выучился настоящему ремеслу. Но он решил пойти по легкой дорожке. И оказался за решеткой. Каким местом думают эти люди, ума не приложу. — Каплович шумно высморкался. — Значит, у него опять неприятности, у Чарли?

— Да.

— Что он натворил? В прошлом году, говорят, его выпустили из тюрьмы. Я, признаться, слегка перетрухнул. Вдруг он затаил на меня злобу и захочет отомстить. Мало ли на что способны типы, которым ничего не стоит залезть в чужой сейф?

— Но он у вас так и не появился?

— Нет.

— И не пришел просить работы?

— Не пришел. Хотите, я вам кое-что скажу? Я бы ни за что не взял его обратно. Кто-нибудь скажет, что это жестоко. Зато честно. Обжегшись на молоке, мы дуем на воду. Конечно, каждый из нас должен сознавать свой долг перед обществом, и все такое, но я не дал бы ему работы, даже если бы он приполз ко мне на брюхе. Я обращался с ним как с родным сыном. Слава Богу, мои собственные сыновья не пытались залезть в мой сейф. Так что же он отмочил на этот раз?

— Ограбил магазин и убил полицейского.

— Плохо. Очень плохо. — Каплович печально закивал головой. — Такого и врагу не пожелаешь. Скверное дело.

— Да, хорошего мало.

— Тут надо ещё подумать, случилось бы с ним такое, не попади он тогда в тюрьму. Надо ещё подумать…

— Не о чем тут думать, мистер Каплович.

— Сэм, умоляю вас.

— Сэм.

— И все-таки надо поразмыслить. Главное, понимаете, если бы у него был серьезный повод лезть в мой сейф. Ну, к примеру, заболела мать или позарез понадобились деньги. Но он у нас неплохо зарабатывал, да и на Рождество получил приличную премию. Не было у него повода. Никакого! Таких типов нечего и жалеть. Но мне все равно его жаль. Плохо, что парень опять натворил дел. Обидно! Теперь ему не позавидуешь.

— Как вы думаете, мистер Каплович, он мог вернуться к своему старому ремеслу, когда вышел из тюрьмы?

— Не знаю. Но могу проверить, если хотите. Все граверные мастерские мне известны, я могу навести справки незаметно, чтобы его не спугнуть в случае чего. Вы только скажите, я проверю.

— Был бы вам очень признателен.

— Будет сделано. Не люблю воров, мистер Хейз. Я за честность. На честности держится мир.

— Вот моя карточка, — сказал Хейз. — Если что-нибудь узнаете, пожалуйста, позвоните.

Каплович взял карточку и стал читать.

— Коттон, да? — спросил он. — Послушайте, мистер Хейз, когда я надумаю менять фамилию, я вам позвоню. Может, захотите составить мне компанию.

— Всегда готов, мистер Каплович, — сказал Хейз, широко улыбаясь.

— Сэм, — отозвался тот. — Умоляю вас.

Человек, вошедший в дежурную комнату, прижимал шляпу к груди. Глаза у него были красными, как у кролика, из носа текло, и вообще вид он имел тот еще, будто с похмелья. Человек стоял у перегородки и шмыгал носом. Он ждал, когда на него обратят внимание. Первым заметил его Мисколо, который шел по коридору из канцелярии с кофейником в руках.

— Чем могу помочь, приятель? — осведомился он.

— Мне бы, значит… это… Где тут у вас сыщики? Тут, что ли?

— Тут, — сказал Мисколо. — А что стряслось?

Подойдя ближе к неопрятному типу, он почувствовал сильный запах дешевого вина и слегка отодвинулся.

— В чем дело, приятель?

— Мне бы это… поговорить с ребятами, которые расследуют это… как его… убийство в винном магазине.

— Мейер! — крикнул Мисколо. — К тебе! Принимай гостей!

— У тебя что, кофе? — крикнул в ответ Мейер.

— Кофе.

— Тащи сюда.

Мейер встал из-за стола и подошел к перегородке. Он тоже почувствовал перегар, повел ноздрями и, поморщившись, сказал:

— Слушаю.

— Значит, вы расследуете это… про ту дамочку, которую убили в винном магазине, верно?

— Расследуем, отчего же не расследовать, — сказал Мейер. — А ты зачем пожаловал? Хочешь признаться в убийстве, да? Это ты её убил?

— Кто, я? Э, нет, что вы… Не я…

Пришелец не знал уже, как убраться подобру-поздорову. Нахлобучив шляпу, он быстро повернулся, чтобы уйти, но голос Мейера остановил его:

— Я пошутил, приятель. Что там у тебя, рассказывай.

— Джордж… Меня, значит, зовут Джордж… Не называйте меня приятелем. Лучше Джордж.

— Буть по-твоему, Джордж. Что там у тебя?

— Можно это… присесть?

— Конечно. Присаживайся. Кофе хочешь?

— Еще чего? — подал голос Мисколо. — У нас тут не Армия Спасения.

— Налей ему чашечку, — велел Мейер. — Не будь жестокосердным, Мисколо.

— Тут не Армия Спасения, — снова пробурчал Мисколо, но кофе налил. Алкоголик полез в карман, извлек бутылку дешевого вина, откупорил и плеснул немного в кофе.

— Сегодня ни капли во рту не было, — пояснил он. И поднял чашку.

— Значит, ты насчет винного? — напомнил Мейер.

— Вот, вот. Насчет него.

— Тогда выкладывай.

— Я все видел, — сказал Джордж. Мейер поставил чашку на стол.

— Прямо-таки все? — переспросил он.

— Ага!

— Как её убили?

— Нет… Потом… Все остальное.

— А что остальное?

— Как уехала машина.

— Все почему-то видят, как уехала машина, — сказал Мейер. — Как ты это увидел?

— Я… Значит… в общем, лежал на улице у стенки. Не в себе был… выпимши.

— Неужели ты выпиваешь? — удивился Мейер.

— Это… Бывает… Словом, случается.

— И что же там произошло?

— Там стреляли. Жуткое дело. И бутылки — дзынь! Ужас. Чистый ужас.

— Так, давай дальше.

— Я… это… приподнялся слегка. Гляжу, из магазина выбежал кто-то и… значит… в машину. Фьюить! И укатил.

— Мужчина или женщина?

— Леший его знает. Не разобрал.

— Значит, ты видел, как кто-то сел в машину и уехал, но не понял, мужчина это или женщина, так?

— Ага. Я, значит… плохо, значит, соображал. Обалдевши был малость…

— А номер, часом, не запомнил?

— Нет… не запомнил.

— Год выпуска машины?

— Нет.

— Марку?

— Нет.

— Значит, ты видел только, как из магазина кто-то вышел, то ли мужчина, то ли женщина, сел в машину и уехал, верно?

— Ага.

— И все?

— Ага.

— Ты очень нам помог, Джордж. Огромное спасибо, что пришел.

— Чего там, — сказал Джордж.

Он допил кофе, нахлобучил шляпу и вышел из комнаты.

Мейер тяжело вздохнул. Потом, немного поразмыслив, он решил, что даже из такой информации можно кое-что извлечь. У человека, отъехавшего от магазина, по всей вероятности, были водительские права. Его автомобиль где-то зарегистрирован. А если он украл машину и катался на ней без прав?

К столу Мейера подошел Мисколо.

— Как это тебя разыскал твой папаша? — спросил он. Мейер и не подумал обижаться.

— Ума не приложу, — в тон ему сказал Мейер. — Я велел старику держаться отсюда подальше, но он не послушался. Часу без меня прожить не может.

— Ты заметил, как он благоухал? — спросил Мисколо.

— Мой папаша-то?

— Он самый.

— Еще бы не заметить!

— Приятный запах, верно?

— Изумительный. Это его любимый одеколон.

— Он у тебя щеголь, — заметил Мисколо.

— Это за ним всегда водилось. Однажды на конкурсе красоты он чуть было не победил самого Адольфа Менжу[10]. Самую малость не дотянул до победы. Хочешь верь, хочешь не верь.

— Как тут не поверить! — воскликнул Мисколо. И, внезапно став серьезным, спросил: — Ты от него что-нибудь получил?

Головную боль, — ответил Мейер.

Глава 15

Они перебрали всех подозреваемых и поняли, что зашли в тупик.

У подозреваемых были железные алиби, у детективов — сплошные расстройства.

Они гнались за убийцей, которого, похоже, не существовало в природе.

Они гонялись за ним по кругу.

Артур Кордис работал кассиром в банке. Он был знаком с Анни Бун, несколько раз они встречались. Когда появились сыщики и сказали, что хотели бы побеседовать с ним, Кордис слегка занервничал. Он слыл безукоризненно честным человеком, однако и ему стало не по себе, когда в банк, где он работал, заявились сыщики и сообщили, что им нужно с ним побеседовать. Это может бросить тень на репутацию человека, который в жизни не присвоил и десяти центов.

Детективы выглядели уставшими. Одного звали Карелла, другого — Клинг. Карелла был дружелюбен, как кобра. Клинг был не старше Элвиса Пресли. Детективы и Кордис уселись за столом администратора. Все это было крайне неприятно. Неприятно и унизительно. Кордис, не укравший в жизни и десяти центов, чувствовал себя изобличенным преступником. С ним часто случалось такое. Он чувствовал себя кругом виноватым, даже если пропадала скрепка, которую он в глаза не видел.

Такой уж это был человек. Его выводили из равновесия совершеннейшие пустяки.

— Мистер Кордис, — начал Карелла, — насколько мы знаем, вы были знакомы с Анни Бун.

— Да, — сказал Кордис. — Я был с ней знаком. Неужели они считают, что я её убил, пронеслось у него в голове. Разве одного взгляда на него не достаточно, чтобы понять, что он не способен на злодейство? Разве убийцы носят очки?

— Когда вы встречались с ней в последний раз?

— Примерно месяц тому назад. Да, месяц. Вы не меня подозреваете в убийстве?

— Мы просто задаем вопросы, мистер Кордис, — сказал Карелла. — Обычные вопросы.

Он не улыбался. Он выглядел как настоящая змея. Самый отвратительный тип из всех, кого Кордис встречал когда-либо. Интересно, женат ли он, подумал Кордис, и если женат, то какая извращенная психика должна быть у женщины, которая выбрала в мужья такого негодяя!

— Где вы виделись с Анни в последний раз? — спросил Клинг.

— Мы вместе ходили на балет, — сказал Кордис. — Смотрели «Лебединое озеро»…

— Где?

— В нашем культурном центре.

— Понравилось?

— Очень.

— Она была тихой скромной девушкой, так, мистер Кордис?

— Очень интеллигентной.

— Вы когда-нибудь видели, как она играет в бильярд? — спросил Карелла.

— Простите?

— В бильярд.

— Мне так и послышалось… Это в каком смысле? Чтобы Анни Бун…

— Именно. Анни Бун.

— Играла в бильярд? Думаю, что это исключено. Не могу себе даже представить такое.

— Вам известно, мистер Кордис, что она была в разводе?

— Да.

— Вы когда-нибудь видели её дочь?

— Монику? Да.

— Говорили с ней по телефону?

— С кем? С Моникой?

— Да.

— Вроде говорил. Раз или два. А что?

— Вы не говорили с ней на днях?

— Нет, нет. С тех пор, как мы виделись с Анни последний раз, я с Моникой не говорил.

— Где вы были, мистер Кордис, в тот вечер, когда убили Анни Бун?

— Если я не ошибаюсь, это случилось десятого июня, в понедельник, — сказал Кордис. — Да, именно десятого. На следующее утро я прочитал об этом в газете. Это ужасно. Очень тихая, скромная девушка и на удивление интеллигентная. Таких теперь почти не встретишь. Она много читала — Драйзера, Тек-керея, Бальзака, Достоевского. Обожала книги. На Рождество я подарил ей «Притчу».

— Какую такую притчу?

— Это роман Фолкнера, «Притча», — пояснил Кордис.

— Ей понравилось?

— Не сомневаюсь, что понравилось. Очаровательная девушка, замечательная, просто замечательная. По отношению к ней у меня были самые серьезные намерения.

— Но вы не виделись с ней около месяца, верно?

— Да. Совершенно верно. Именно поэтому я до поры до времени и перестал с ней встречаться. Из-за того, что стал относиться к ней самым серьезным образом.

— Вот как?

— У вас, наверное, возникли сомнения, джентльмены? Знакомлюсь с очаровательной девушкой, потом перестаю с ней встречаться, а потом её находят убитой…

— Вы так и не сказали, где были вечером десятого июня, — напомнил Карелла.

— Вы считаете, что я убил ее?

— Просто нам хотелось бы знать, где вы тогда были, мистер Кордис.

— Я был дома.

— Один?

— Нет.

— С кем?

— С матерью.

— Вы живете с ней вместе?

— Да.

— Значит, в тот вечер вы были дома вдвоем?

— Нет. Еще зашла соседка. Мы играли в джин. Моя мать обожает карты.

— Анни тоже любила играть в карты?

— Не знаю. Я её об этом никогда не спрашивал.

— Вы были с ней близки, мистер Кордис?

— В каком смысле?

— В самом, так сказать…

— А! Нет, нет… Почему это вас интересует?

— Нам просто хотелось бы знать.

— Нет, нет. Мы целовались несколько раз. Да, целовались. Она была не из таких… Позволить себе с ней какие-нибудь вольности? Трудно представить.

— Когда-нибудь она упоминала человека по имени Джейми?

— Джейми? Не припоминаю. Это сокращение от Джеймса?

— Мы не знаем.

— Джейми… Джейми… Подождите! Да, упоминала. Было такое. Я тогда рассердился. Ну, не то чтобы очень рассердился, "о все же…

— Так вы рассердились или нет, мистер Кордис?

— Честно говоря, рассердился. Она пришла на свидание и вдруг стала рассказывать о другом мужчине. Мне это не понравилось. Все же есть какие-то правила поведения. Я не могу сказать, чтобы Анни была плохо воспитана. Напротив, она не допускала бестактностей…

— Кроме одного раза, — подсказал Карелла.

— Да, это был единственный случай. Я тогда и впрямь рассердился. Мне показалось, что ей очень… очень нравится этот Джейми, уж не знаю, право, кто он такой.

— Что же она о нем сказала?

— Только то, что была у него дома и он оказался очень славным.

— Она не упоминала, где он живет?

— Где-то в Айсоле.

— А точнее?

— Она не сказала.

— Что ещё она говорила о Джейми?

— Больше ничего припомнить не могу. Я намекнул ей, что молодой и привлекательной женщине не подобает ходить в гости к мужчине, но она только засмеялась.

— И ничего не ответила?

— Она сказала: «Джейми прелесть, я его обожаю». Что-то в этом роде. Может быть, я не совсем верно передал слова, но смысл примерно таков. Я очень огорчился и повторил, что это неприлично.

— Что она на это сказала?

— Сказала: «Артур, не говори глупостей. Я с ним в такой же безопасности, как и с тобой». Вот что она мне ответила. — Кордис взглянул на Кареллу. — Вам, наверное, смешно?

— Ничуть, — возразил Карелла. — Продолжайте.

— А это, пожалуй, все, — сказал Кордис. — Больше она о нем не упоминала. Я с ней перестал видеться, потому что начал в неё влюбляться. А потом… потом её не стало.

— Если мы правильно вас поняли, в тот вечер, когда её убили, ваша мать и соседка играли в карты?

— Да.

— Как долго?

— Примерно с половины восьмого и до полуночи.

— В это время вы никуда не уходили?

— Нет.

— Как фамилия вашей соседки?

— Миссис Александер.

— Спасибо, мистер Кордис, — сказал Карелла и встал. Поднялся и Клинг, а Кордис остался сидеть.

— Я могу продолжить работу? — спросил он.

— Естественно, — ответил Карелла. — Если мы не дадим о себе знать в ближайшее время, можете вообще забыть о нашем существовании.

Артур Кордис отправился назад в свою клетку. Больше он не встречался с Кареллой и Клингом, поскольку было точно установлено, что вечером десятого июня он действительно играл в карты со своей матерью и миссис Александер.

Миссис Франклин Фелпс ничуть не удивилась, когда снова увидела Мейера и Клинга. Она открыла дверь, улыбнулась и сказала:

— Джентльмены, я ждала, что вы придете. Входите. Через прихожую с тусклым зеркалом детективы проследовали в антикварную гостиную и расположились в креслах.

— Почему вы ждали нас, миссис Франклин? — задушевным голосом осведомился Мейер.

— Потому что рано или поздно вас должно было осенить, что среди подозреваемых в убийстве я на первом месте.

— Видите ли, — спокойно отозвался Мейер, — мы работаем не торопясь. Бредем себе и бредем потихонечку.

— Я рада, что вы зашли, — сказала миссис Фелпс. — Когда Франклина долго нет, мне делается как-то тоскливо.

— Мы бы хотели кое-что проверить, миссис Фелпс, — сказал Мейер.

— Что именно?

— Вы знали, что у вашего мужа был роман с Анни Бун, не так ли?

— Да. И я знала, что он платил ей гораздо больше, чем положено продавщице. Я все это знала и радости, как вы понимаете, не испытывала, но решила подождать, пока увлечение не пройдет само собой. Я уже рассказывала вам об этом, но могу повторить ещё раз. Я не убивала Анни Бун. Поймите раз и навсегда — не убивала.

— Но согласитесь, у вас были достаточно серьезные мотивы делать её смерти.

— Верно, — ответила миссис Фелпс с улыбкой. — Но двух других составных частей явно не хватало.

— Каких же, миссис Фелпс?

— Орудия убийства и возможности убийства.

— Вы хотите сказать, что у вас нет пистолета?

— Нет и никогда не было. Ненавижу огнестрельное оружие и держать его в своем доме не стану.

— Однако, миссис Фелпс, в наши дни достать пистолет совсем несложно.

— Не стану спорить. Наверно, я могла бы тайком купить пистолет, не предъявляя разрешения, которого у меня, кстати, все равно нет. Полагаю, что мне это удалось бы, особенно если заплатить втридорога. Допустим, я раздобыла орудие убийства. Но как насчет возможности, мистер Мейер? Это ведь ключевой момент.

— А почему у вас не было возможности, миссис Фелпс? — спросил Мейер. — Расскажите нам, пожалуйста.

— Анни Бун убили в винном магазине. Это очень далеко от того места, где я была.

— Но ведь вы водите машину, миссис Фелпс?

— Да, вожу, — ответила она, чуть скривив губы, — однако…

— Что в таком случае могло вам тогда помешать?

— Те несколько тысяч миль, которые отделяли меня от винного магазина. В тот вечер, когда погибла Анни Бун, я была в Майами. На машине оттуда так быстро не добраться.

Мейер пробормотал что-то неопределенное.

— При желании вы можете позвонить в отель «Шалимар» и поговорить с управляющим. Он расскажет, сколько я там прожила, и подтвердит, что именно в тот вечер я была на приеме, который по традиции устраивают для гостей отеля. Он меня сразу вспомнит. Свяжитесь с ним.

Миссис Фелпс одарила их очаровательной улыбкой.

— У вас все, джентльмены?

Управляющему отелем «Шалимар» позвонили из полиции за казенный счет. Говорил с ним Мейер Мейер.

— Когда к вам приехала миссис Фелпс? — спросил он.

— Пятого июня.

— А выехала?

— Четырнадцатого.

— Правда ли, что вечером десятого июня для гостей в отеле был устроен прием?

— Десятого? Минуточку. — Наступившая пауза влетела налогоплательщикам в копеечку. — Совершенно верно. Это было десятого.

— Миссис Фелпс там присутствовала?

— Да. Она была в ярко-красном платье, выглядела очень привлекательно.

— Когда она пришла?

— Прием начался днем. Мы пригласили всех гостей отеля. Наш отель, позволю себе сказать, славится приемами. У нас великолепные коктейли.

— Когда собрались гости?

— Около половины пятого.

— И миссис Фелпс была там с самого начала.

— Да.

— А когда она ушла?

— Ушла? По-моему, она пробыла там до самого конца.

— Вы уверены в этом?

— Не могу сказать на все сто процентов: там были и другие женщины в красных платьях… Но, скорее, все же уверен. Да, она была до конца.

— Когда кончился прием?

— Он, по правде говоря, несколько затянулся. Мы подали завтрак в половине шестого.

— Когда?

— В половине шестого утра.

— А начали накануне днем, в половине пятого?

— Именно так.

— Значит, вы веселились всю ночь до завтрака?

— Да. У нас дело поставлено на широкую ногу.

— Разумеется. Миссис Фелпс была на завтраке?

— Да. Я хорошо помню, как подавал ей яичницу.

— Она была в том же красном платье?

— Да.

— И вы считаете, что она провела там всю ночь?

— У нас тысячи гостей, — сказал управляющий. — Кто-то приезжает, кто-то уезжает. На таких вечерах много пьют, и администрация, признаться вам, не очень-то следит за тем, что делает каждый из приглашенных.

— Понятно, — сказал Мейер. — Значит, миссис Фелпс приехала пятого июня, уехала четырнадцатого, а прием был десятого, так? Ну что ж, большое спасибо.

— Не за что, — ответил управляющий и повесил трубку. Некоторое время Мейер сидел, мрачно уставясь в стол, а потом решил разыграть последнюю карту. Он позвонил во все авиакомпании и попросил выяснить, не продавал ли кто-нибудь билет на имя миссис Франклин Фелпс с обратным вылетом из Майами вечером десятого июня — тем вечером, когда была убита Анни Бун. А на тот случай, если билет был выписан на чужое имя, он поинтересовался заодно, не покупала ли такой билет какая-нибудь другая женщина.

В одной из авиакомпаний ему ответили, что на имя миссис Франклин Фелпс был продан билет до Майами на ранний утренний рейс пятого июня и обратный билет — на четырнадцатое. В ночь на десятое никаких полетов туда и обратно ни она, ни другие женщины не совершали. Мейер поблагодарил и положил трубку.

К горлу подкатил противный комок. Последняя карта была бита.

Монике Бун тоже позвонили по телефону. Говорил с ней Берт Клинг.

— Привет, золотце, — сказал он. — Знаешь, кто с тобой говорит?

— Нет, а кто?

— Угадай.

— Тэб Хантер?

— Нет.

— Роберт Вагнер?

— Нет.

— Больше не хочу угадывать, — сказала Моника.

— Детектив Клинг, — сказал он. — Берт.

— Привет, Берт! — обрадовалась Моника. — Как поживаешь?

— Отлично, а ты?

— И я отлично. Сегодня в школе получила второй приз.

— По какому предмету?

— По рисованию.

— Молодец. Могу я задать тебе один вопрос?

— Конечно.

— Мы спрашивали уже твою бабушку, но она не смогла ответить. Может, ты сумеешь.

— Попробую.

— Твоя мама встречалась с человеком по имени Джейми. Она не говорила тебе о нем?

— О Джейми?

— Да.

— Это, наверное, Джеймисон Грей.

— Как ты говоришь, Моника?

— Джеймисон Грей. Мне мама о нем рассказывала. Она говорила, что лучше и несчастней его нет человека на белом свете. И что он очень добрый, ласковый и что как-нибудь мы вместе сходим к нему в гости.

— Ты не обманываешь меня, Моника?

— Нет, нет. Она называла его Джеймисон Грей. Вам этот Джейми нужен?

— Надеюсь, что этот, золотце, — скачал Клинг. — Очень надеюсь. Спасибо тебе огромное.

— Берт!

— Да?

— Ты не знаешь, когда мама вернется из отпуска?

Берт Клинг замешкался:

— Я… ты понимаешь… пока не знаю…

— Хорошо бы она приехала поскорей, — сказала Моника.

— Конечно.

— Ладно, не буду тебя задерживать. Тебе надо ловить жуликов.

— Пока, Моника. Спасибо тебе.

Он повесил трубку и достал из нижнего ящика стола телефонный справочник Айсолы.

— Есть новости? — осведомился Мейер.

— Будем надеяться, — сказал Клинг. — Постучи по дереву. Грей, Джейк… Грей Джеймс… Еще один… Еще Грей Джеймс… Господи, их тут шестеро! Так, минуточку… Мейер, вот он! Грей Джеймисон. Северная Тридцатая, двенадцать — двадцать. Надевай шляпу и пошли!

— Шляпу? — переспросил Мейер, проведя рукой по лысой макушке. — Я не ношу шляпу. От шляп люди лысеют.

В доме на Северной 30-й улице — четырехэтажном аккуратном здании из коричневого камня — Мейер и Клинг поднялись на четвертый этаж и постучали в дверь квартиры 44, где, согласно надписи на почтовом ящике, проживал Джеймисон Грей.

— Кто там? — раздался молодой голос.

— Откройте! — сказал Мейер.

— Открыто, — сообщил голос.

Клинг, помня о роковой оплошности Хейза, сжал в руке свой револьвер. Мейер распахнул дверь и отпрянул в сторону. Из квартиры не доносилось ни звука.

— Входите же! — наконец услышали они.

Все ещё держа в руке револьвер, Клинг быстро оглядел квартиру. В дальнем конце темной комнаты лицом к окну сидел юноша лет двадцати.

Не переступая порога, Клинг спросил:

— Вы Джейми Грей?

— Да, — сказал юноша. На нем были черные брюки и белая рубашка — ворот расстегнут, рукава закатаны. Юноша по-прежнему смотрел прямо перед собой, как будто, кроме него, никого в квартире не было.

— Вы знаете Анни Бун? — спросил Клинг.

— Да, — сказал юноша. Он слегка повернулся, но посмотрел почему-то на Мейера, как будто тот задал вопрос. — Вас прислала Анни?

— Нет, — ответил Клинг. Он пытался разглядеть лицо молодого человека, но в комнате было очень темно.

— Значит, она вас не посылала? — спросил Грей.

— Нет.

— А я-то думал, она наконец вспомнила обо мне. Она давно у меня не была, вот я и решил, что она что-то хочет передать через вас.

Он снова повернулся к окну. Клинг и Мейер подошли поближе, но юноша не обратил на это никакого внимания.

— Она часто у вас бывала? — спросил Мейер.

— Да. Раз в неделю, а то и чаще. Это мне очень помогало. Она удивительный человек.

— Вы никуда не ходили вместе?

— Только один раз немного прошлись. По мне, чем меньше ходить, тем лучше.

— Где вы познакомились?

— В баре. Совершенно случайно. Как-то днем я решил выйти в бар. Захотелось выпить кружку пива. С вами такого не бывало? Вдруг страшно захотелось пива. Нет ничего лучше кружки пива, когда давно его не пил. Анни подсела ко мне за стол. Вот и все.

— И что она сказала?

— Спросила, как меня зовут. Я сказал: Джейми Грей. Она была заметно выпивши.

— Анни Бун? — удивленно воскликнул Клинг.

— Да.

— Вы уверены?

— Абсолютно. От неё сильно пахло спиртным, да и говорила она как-то странно. Она явно напилась, потому-то и подошла ко мне. Я спросил, не желает ли она выпить чашку кофе. Она сказала: «С удовольствием» — и мы пошли ко мне.

— И после этого она стала к вам заходить, так?

— Да. Приходила поболтать. Говорила, что у неё от этого становится легче на душе.

— Вы живете здесь один, Грей?

— Да.

— Чем зарабатываете на жизнь?

— Раньше я был неплохим пианистом. Играл в оркестре.

— Что значит «раньше»? Теперь вы не играете?

— Играть-то я могу и теперь, не разучился. То, что со мной случилось, не мешает играть на пианино. Но сейчас с работой становится труднее. Надо ходить, искать, обивать пороги. А у меня на это нет ни сил, ни желания.

— Нельзя ли пояснее?

— Ну, после того, что произошло…

— С кем произошло — с Анни?

— С Анни? — удивленно переспросил Грей и поднял голову.

— У вас есть пистолет, Грей?

— Вы что-то сказали насчет Анни…

— Пистолет у вас есть или нет?

— Пистолет? Нет, конечно. Зачем мне пистолет? Вы что-то сказали про Анни. Она…

— Что вы делали вечером десятого июня?

— Не помню. Какая, собственно, разница. Вы сказали, что с Анни…

— Вы что, газет не читаете, Грей? Хватит прикидываться.

— Газеты? Как же я могу читать газеты? Послушайте, на что вы там намекаете?

— Вечером десятого июня вы не выходили из своей квартиры?

— Я редко выхожу вечерами. Да и днем тоже. После того, как кислота…

— Где же вы были вечером десятого июня? — резко спросил Мейер. — Где вы были в тот вечер, когда была убита Анни Бун?

— Убита! — воскликнул Джейми. Он вскочил со стула и оказался лицом к лицу с детективами. — Убита! — Он смотрел на них невидящим взглядом. — Анни убита!

В руке у Клинга оказался револьвер. Но Мейер, взглянув в лицо Грея и увидев пустые глаза на старческом лице юноши, тихо сказал ему:

— Убери пушку, Клинг. Он же слепой.

Глава 16

Коттон Хейз полностью реабилитировал себя в тот день, когда был пойман Чарлз Феттерик.

В восемь двадцать семь утра позвонил Сэм Каплович. К телефону подозвали Хейза.

— Детектив Хейз слушает, — сказал он.

— Мистер Хейз, говорит Сэм… Каплович.

— Как поживаете, мистер Каплович?

— Спасибо, все в порядке. Я отыскал Чарлза Феттерика.

— Где он? — быстро спросил Хейз.

— Он работает в граверной мастерской Симпсона. Это в Риверхеде.

— Вы уверены?

— Да. Судя по тому, что сказал мне мистер Симпсон, его вот-вот уволят. Он уже неделю не был на работе.

— Спасибо! — сказал Хейз. — Немедленно этим займусь. Большое спасибо, мистер Каплович, что позвонили.

— Не за что. Рад хоть чем-то быть полезным.

Хейз отыскал номер мастерской Симпсона и позвонил. Никто не ответил. Хейз выпил чашку кофе и позвонил ещё раз. К телефону подошел человек, назвавшийся Алеком Симпсоном. Он сказал, что Чарлз Феттерик работает у него примерно полгода и до недавних пор все шло нормально. Но однажды, никого не предупредив, Феттерик не явился на работу. Хейз прикинул, что это произошло на следующий день после того, как Хэвиленд был убит, а Феттерик ранен. Он спросил Симпсона, не знает ли он, где живет Феттерик, и Симпсон сообщил ему два адреса. Один уже известный, на Боксер-лейн, а другой — на Брегин-стрит, дом 312-там была квартира его матери. Хейз записал второй адрес, поблагодарил Симпсона и, положив трубку, вынул из верхнего ящика свой револьвер. Потом он подошел к Карелле, который трудился за пишущей машинкой.

— Я вроде бы нашел Феттерика, — сказал ему Хейз. — Поедешь со мной его брать?

— А меня не подстрелят?

Хейз улыбнулся.

— Есть такой шанс, — сказал он. — Помощник у тебя не из бывалых.

— Все лучше, чем в одиночку, — отозвался Карелла и сунул в задний карман револьвер. — Пошли.

В Риверхед они ехали в полном молчании. Если кто-то из них и волновался, то виду не подавал. Подъехав к дому № 312 по Брегин-стрит, детективы молча вылезли из машины и отыскали почтовый ящик с фамилией Феттерика. Тот жил на втором этаже. Они бесшумно поднялись наверх. На сей раз Хейз вытащил револьвер и снял его с предохранителя раньше Кареллы. Когда они подошли к двери, Карелла встал сбоку, а Хейз отошел к противоположной стене, чтобы вышибить замок. Он ударил каблуком, и дверь распахнулась.

В комнате стояла мертвая тишина. Из прихожей они видели лишь кресло-качалку и краешек кровати.

— Никого нет? — прошептал Хейз.

— Похоже на то, — сказал Карелла.

— Прикрой меня.

Бесшумно ступая, Хейз вошел в комнату.

Из-за приоткрытой двери высунулась рука и сжала ему горло. Хейз настолько оторопел, что не сумел вовремя среагировать и перебросить Феттерика через плечо. Он лишь успел крикнуть: «Стив, беги!» — и почувствовал, как в спину ему уткнулось острое рьшо автоматического пистолета.

— А ну-ка, двигай в комнату, легавый, — сказал Феттерик. — Если сбежишь, твоему приятелю крышка.

— Беги, Стив! — ещё раз крикнул Хейз.

Карелла вошел в комнату.

— Бросайте свои железки! Оба! Живо! — заорал Феттерик.

Хейз бросил пистолет.

— Стреляй, Стив, — сказал он. — Уложи его.

— Только попробуй, — рявкнул Феттерик. — Бросай дуру, не то прикончу твоего дружка!

Карелла бросил оружие на пол.

— В комнату! — приказал Феттерик.

Карелла сделал несколько шагов, и Феттерик ногой захлопнул дверь.

— Тоже мне, великие сыщики! — хмыкнул он. — Да я увидел вас, как только вы подъехали. Профессионалы хреновы!

— А что дальше, Феттерик? — спросил Карелла.

— Сволочи! — крикнул Феттерик. — Из-за вас, гадов, я даже не могу пойти к врачу. Так и хожу с пулей в плече.

Он встал позади Хейза, приставив к его позвоночнику пистолет. Карелла сделал шаг вперед.

— Без фокусов! — предупредил его Феттерик. — Один легавый уже на небесах. Если за ним отправится ещё парочка, разница невелика. Семь бед — один ответ.

— Это ты зря, — сказал Карелла. — Пока ты ещё можешь спасти себе жизнь.

— Это называется жизнь? Я уже сидел в тюряге, хватит с меня! Теперь я либо смоюсь, и с концами, либо загремлю на электрический стул. Только так. — Лицо его исказила гримаса. Он держал Хейза за горло, и боль в раненом плече становилась все сильнее. — Сволочи поганые! — выкрикивал он. — Даже к врачу не могу сходить!

— Где твоя мать, Феттерик?

— Пошла купить чего-нибудь поесть. Вы ей дело не шейте, слышите?

— Она укрывает преступника.

— Так она же ничего не знает.

— Не знает, что ты ранен?

— Не знает, что в меня стреляли. Руки у вас коротки её заграбастать. Интересно, как это вы в первый раз выщили на меня. Из-за перекрашенной машины?

— Верно. Из-за нее.

— А что мне ещё было делать? Я думал, что её засекли, вот и перекрасил. А сейчас как разыскали?

— Не надо было опять идти в граверы.

— Но это же моя профессия, — сказал Феттерик.

— А мы думали, что твоя профессия — грабеж и разбой, — вставил Хейз.

— Заткнись, ты! — рявкнул Феттерик и с силой ткнул стволом Хейза. Тому показалось, что в спину вонзился нож.

— Вы небось хотите повесить на меня эту самую Анни Бун, о которой писали в газетах?

— А разве это не твоя работа? — спросил Карелла.

— Черта с два! Тут уж у меня алиби длиной с милю. Тут я чист, как стеклышко.

— Почему бы тебе не стать хорошим мальчиком и не бросить свою игрушку? — спросил Карелла.

— Зачем? Чтобы провести в тюряге всю оставшуюся жизнь? Большое счастье! Нет, ребята, считайте, что вы одной ногой в гробу.

— Кретин сопливый, — начал Хейз. — Ты даже не понимаешь, в какое положение…

Феттерик отвел руку, чтобы ткнуть Хейза пистолетом ещё раз, но Хейз только этого и ждал. Он изогнулся всем телом, отбросил руку с пистолетом в сторону и схватил Феттерика за другую руку — ту, что держала его за горло. Раздался выстрел, однако Феттерик уже потерял равновесие и полетел через плечо Хейза. Карелла кинулся на подмогу. Феттерик рухнул, как куль с мукой, но тотчас же сел и вскинул пистолет. Карелла успел ударить его по руке, и пуля снова полетела в сторону. В ту же секунду Хейз обрушил на Феттерика все свои килограммы и принялся колошматить его, пока не выбился из сил. Феттерик выронил пистолет. Он лежал на полу и тяжело Дышал.

— Ну, мы с тобой в рубашке родились, — сказал Карелла.

— Он мог бы нас запросто перестрелять, — поежился Хейз.

— Похоже на то. Я не сказал тебе спасибо?

— Нет.

— Тогда спасибо, — сказал Карелла. — А теперь потащим этот мешок с дерьмом в машину.

Чарлз Феттерик не убивал Анни Бун. У него было железное алиби на вечер десятого июня. Правда, для него это было слабым утешением: на нем висела смерть Хэвиленда. Но Анни Буи он не убивал.

Глава 17

«Кто же убил Анни Бун?» — спрашивали они друг друга. Потом они стали задавать себе другой вопрос: «А кого же, собственно, убили?» Полицейские старались узнать как можно больше про молодую женщину, которую звали Анни Бун, но оказалось, что за этим именем скрывалось много женщин и, чтобы найти убийцу, нужно было сперва выяснить, какая именно Анни Бун была убита. Жизнерадостная рыжеволосая красавица? Интеллектуалка, любительница книг и балета? Бильярдистка? Алкоголичка? Разведенная жена? Любовница? Мать? Дочь? Девушка, навещавшая слепого юношу? Кто из них настоящая Анни Бун? На какую из всех этих Анни Бун убийца поднял руку? Кто убит?

Преступник убил одну-единственную, вполне определенную Анни Бун. И теперь у него была тоже вполне определенная цель — заполучить свое письмо обратно.

Спрятавшись в подъезде напротив дома Анни Бун, убийца видел всех, кто входит и выходит. Когда из дома вышли миссис Травайл и Моника, он быстро перешел улицу и бросился наверх по лестнице. Проникнуть в квартиру оказалось непросто. Любой резкий звук, скрежет, треск мог привлечь к нему внимание. В щель между дверью и косяком была вставлена стамеска, и рука с силой надавливала на нее, пока дверь не открылась. Убийца сразу направился в комнату Анни Бун.

Там он устроил настоящий погром. Книги были сброшены с полок, шкафы перерыты, одеяло и матрас валялись на полу. Но письмо как сквозь землю провалилось. Так ничего и не обнаружив, пришелец крушил все, что попадалось ему под руку, с той же бессмысленной злобой, с которой бил бутылки в винном магазине. Убийца ломал, разорял, неистовствовал.

Но письма не было и в помине.

Убийца совершил двойную ошибку. Во-первых, этот дикий погром заставил полицейских опять заняться квартирой. Они ясно поняли, какую ценность представляет это письмо, и на сей раз его искал добрый десяток сотрудников. Как только двое заканчивали обыск, им на смену приходил новый дуэт, и все начиналось сначала.

Письмо они нашли в столе Анни.

И письмо, и конверт она засунула в конверт побольше между листами рекламного проспекта одного из универмагов. Поэтому-то оно ускользнуло от внимания убийцы. Впрочем, у него не было возможности привлечь к поиску дюжину сыщиков.

Письмо оказалось кратким. Оно не отличалось стилистическими красотами, однако содержало в себе ровно столько, сколько хотел сказать его автор. Написанное в спешке, но не в припадке ярости, оно сообщало о предумышленном убийстве. В холодных бесстрастных выражениях оно сулило смерть.

Анни Бун!

Очень скоро ты заплатишь за все. За что именно? Узнаешь. Да ты и сейчас знаешь. Ты умрешь. И очень скоро.

Убийца не поставил в конце письма подпись, но тем не менее он подписал сразу два смертных приговора — Анни Бун и самому себе.

Это и было его второй ошибкой. На конверте стоял штемпель международного аэропорта с датой и временем отправления: пятое июня, восемь часов утра.

Остальное уже было делом техники.

Когда регистрируют автомобиль, то заполняют квитанцию, корешок которой хранится в автоинспекции штата.

Если вы когда-нибудь покупали автомобиль, то обязательно заполняли такую квитанцию. На ней надо расписаться. Собственноручно.

А ещё вам надо расписаться на оборотной стороне заявления о получении водительских прав. Это заявление пишется, когда вы впервые получаете права. В архивах автоинспекции хранятся кипы таких квитанций и заявлений.

Несколько дней назад в дежурную комнату 87-го участка забрел один пьяница по имени Джордж и сказал, что хочет поговорить с кем-нибудь, кто расследует убийство в винном магазине.

Он поговорил с Мейером Мейером, а потом Альф Мисколо валял дурака, делая вид, будто принял старого алкоголика за Мейерова папашу. Но Джордж сообщил Мейеру одну важную вещь. Может, ему это почудилось, а может, он и впрямь все видел, но, так или иначе, он утверждал, что от магазина отъехала машина — сразу после того, как он слышал стрельбу и звон бьющихся бутылок. Если пьянчуга Джордж не выдумывал, если не произошло маловероятное — человек без водительских прав ехал на незарегистрированной машине, — то убийце недолго осталось разгуливать на свободе.

Письмо Анни Бун убийца написал от руки. В автоинспекции Штата хранились тысячи квитанций с подписью владельцев машин. Осталась, можно сказать, сущая ерунда — сличить почерки.

Пьянчуга по имени Джордж сказал правду, а времена невероятных событии ушли безвозвратно.

На стуле с прямой спинкой в дежурной комнате следственного отдела сидела с королевской невозмутимостью миссис Франклин Фелпс. Допрашивать её было поручено Стиву Карелле, так как считалось, что перед Кареллой, хотя он и слыл примерным семьянином, женщинам не устоять. Впрочем, эта женщина понимала, что её песня спета. Это было написано у неё на лице. Сейчас её мог допрашивать кто угодно. Даже регулировщик уличного движения.

— Миссис Фелпс, — говорил Карелла, — правильно ли я понимаю, что вы улетели во Флориду рано утром пятого июня?

— Правильно, — сказала миссис Фелпс.

— Прежде чем улететь, вы отправили из международного аэропорта вот это письмо?

Он показал ей голубой конверт.

— Да, — ответила она.

— Вы задумали убить Анни Бун ещё до отлета?

— Да.

— Вы убили Анни Бун вечером десятого июня?

Миссис Фелпс промолчала.

— Да или нет?

— Да.

— Вы не хотите нам рассказать об этом?

— Зачем? — безучастно произнесла она.

— Нам нужно знать.

— Идите к черту, — сказала миссис Фелпс. — Я убила женщину, которая пыталась украсть у меня мужа. Я убила любовницу Франклина. Вот и все. Больше мне вам нечего сказать.

— Вы убили не только любовницу, — сказал Карелла. — Вы убили человека. Вы, наверное, не отдаете себе отчета, но вы убили множество женщин.

— Я убила только любовницу своего мужа. Я решила её убить — и убила. И больше не убивала никого. Она смотрела на Кареллу не моргая.

— Вы не хотите нам рассказать, как это произошло? — ещё раз спросил Карелла.

И снова услышал в ответ:

— Идите к черту!

На процессе окружной прокурор убедительно показал, с каким дьявольским хладнокровием миссис Франклин Фелпс задумала и осуществила свой злодейский замысел. Ничего не скрывая, обвиняемая рассказала суду, как ей пришло в голову убить Анни и ещё — съездить на курорт, и как эти две идеи вступили в роковой союз. Пятого июня она вылетела в Майами. Она не смогла удержаться от искушения и отправила из аэропортаписьмо, которое в конце концов её изобличило.

План миссис Фелпс был прост. Направляясь в Майами, она уже запаслась билетами на два других рейса — один из Майами на имя Фриды Нельсон, другой в Майами на имя Джун Арбетнот.

Десятого июня в отеле «Шалимар» состоялся грандиозный прием с коктейлями. На такое удачное стечение обстоятельств миссис Фелпс и не рассчитывала. Она предполагала осуществить свой замысел без всяких подстраховок, считая, что факт её отъезда в Майами, за много тысяч миль, избавит её от всяких подозрений. Но коль скоро судьба преподнесла ей подарок, она решила им воспользоваться.

Миссис Фелпс явилась на прием в самом ярком платье. Позже она незаметно удалилась, взяла такси и направилась в аэропорт Майами, где под именем Фриды Нельсон села в самолет, вылетевший на север в 6.30. Самолет приземлился в международном аэропорту в 10.15.

Миссис Фелпс села в свою машину, которую она оставила на стоянке в аэропорту пять дней назад. Она подъехала к винному магазину, убила Анни Бун из пистолета 25-го калибра, купленного ею незаконно в комиссионном магазине за две недели до этого, а затем устроила в винном магазине погром, чтобы снять с себя подозрения.

Через сорок минут после убийства она снова была в аэропорту. Под именем Джун Арбетнот она вылетела в Майами в 12.30 ночи. Погода была хорошая, и в 4.00 самолет благополучно приземлился. Она доехала на такси до побережья и успела как раз к завтраку.

Несмотря на то, что подсудимая признала себя виновной, окружной прокурор назвал её «хладнокровной убийцей» и «развратной преступницей».

На суде миссис Фелпс наотрез отказалась назвать магазин, где купила пистолет.

Прокурор с пеной у рта требовал смертной казни, но миссис Франклин приговорили к пожизненному заключению.

Из суда, где они выступали свидетелями, детективы возвращались к себе в 87-й участок. Был уже август, погода стояла теплая, и они были в рубашках с короткими рукавами.

Машину вел Клинг. Рядом с ним сидел Мейер, сзади — Хейз и Карелла.

— Знаете, кто расколол этот орешек? — говорил Мейер. — Думаете, мы с вами? Ничего подобного.

— Коттон Хейз, — предположил Клинг и глянул в зеркало. Заметив его улыбку, Хейз тоже улыбнулся.

— Это точно, — сказал он.

— Нет, — продолжал Мейер. — Мы тут ни при чем. Миссис Фелпс расколола орешек сама. С помощью одного алкоголика по имени Джордж, который оказался главным героем этой пьесы.

Карелла внезапно будто окаменел. На мгновение оторвав взгляд от дороги, забитой машинами, Клинг спросил у него:

— В чем дело, Стив? Что-то случилось?

— А? — очнулся Карелла. — Нет, ничего не случилось. Все в порядке.

— Он думает о своей жене, — предположил Мейер. — Он никак не может примириться с печальной мыслью, что наши жены способны на убийство. Верно, Стив?

Карелла улыбнулся:

— Что-то в этом роде.

— Боишься, что Тедди погонится за кем-нибудь с револьвером? — спросил Клинг. — Может, мне не стоит торопиться с женитьбой?

— Не в том дело. Я все думаю над тем, что сказала мне тогда миссис Фелпс. Что она убила только одного человека. Черт возьми, а может она вообще никого не убивала?

— У окружного прокурора на этот счет были свои соображения.

— Правильно. Но вдруг настоящий виновник, истинный убийца ушел от наказания? Что, если кто-то другой отнял жизнь у Анни Бун и заодно сломал жизнь миссис Фелпс? Тогда, выходит, главный убийца остался на свободе.

— Кто он, Стив? — спросил Клинг.

— Франклин Фелпс, — ответил Карелла. — Если Джордж — герой этой пьесы, то Франклин Фелпс — главный злодей. Урод в благородном семействе.

— Ты перепутал пословицы, — сказал Хейз.

Потом до самого участка они ехали молча.