Московские загадки

Его родное Подмосковье

«Прекрасная креолка» недоумевала; Александр собрался в Захарово! В канун свадьбы! В то самое Захарово, в котором никто из семьи не был уже двадцать лет. Откуда сын уехал мальчишкой. И где нет никого близких. «Сентиментальное путешествие», – не сможет удержаться Надежда Осиповна от иронии в письме дочери.

И она права о сумятице чувств, вызванной предстоящей переменой в жизни – желанной и… нежеланной. Чего стоит одна мысль поэта о том, что ему не хватало счастья на одного – откуда же возьмется оно на двоих! Во всех сложностях материальных расчетов и взаимоотношений с будущими родственниками. Кажется, Захарово – страна детства возникает как вымечтанная пристань простых человеческих радостей, беззаботности, семейного тепла. Не был ли захаровский дом единственным настоящим домом по сравнению с вихрем постоянно сменявшихся московских квартир? И не случайно хочет поэт найти здесь и свое последнее пристанище – лечь в эту землю.

Пусть «сентиментальное путешествие» не удалось: слишком многое изменилось в усадьбе, слишком постарели былые сверстники из числа деревенских мальчишек и девчонок, нашедшие и самого поэта куда как постаревшим – «нехорошим» – и не ставшие обрывать сочувствия. Зато сколько тепла подарила ему приветившая гостя дочка няни Марьюшка, наспех спроворившая яишенку, сердцем отозвавшаяся на сетования поэта. А былые захаровские впечатления – они все равно останутся на всю жизнь, пронижут все пушкинское творчество. Природа, усадебный обиход, близость исторических событий и – люди. Те самые соседи, которые «шумной толпой» входят в захаровский дом в «Послании к Юдину». Спешат к обеду, толкуют между собой.

И кстати – кто они?

Конечно, большинство из них составляли московские знакомые. Но в деревне круг знакомых неизбежно сужался, теснее сходился, а деревенская скука заставляла чаще ездить в гости и принимать соседей у себя. Оказывается, захаровское окружение – это литературные мостки старой столицы, перекинутые из Огородной слободы и Лефортова.

В год появления Пушкиных в Захарове соседнее Таганьково составляло собственность семейства Бекетовых. По документам владелицей числилась Ирина Ивановна Бекетова, одна из четырех дочерей и наследниц сказочных богатств Мясниковых-Твердышевых на Урале. Десятки душ крепостных, заводы, несчитаные капиталы – все это стерло всякие преграды на пути появления невест-миллионщиц при екатерининском дворе, где они получают полную свободу действий. По словам современника, «состояние сестриц было таково, что перед его лицом естественно забывалось и незнатное происхождение, и недостаточное воспитание, любой промах вчерашних девиц рассматривался как милая странность, проявление оригинальности и никогда не подвергался порицанию».

Между тем Ирина Ивановна становится супругой полковника Петра Афанасьевича Бекетова, родного брата неудавшегося фаворита императрицы Елизаветы Петровны, Никиты Афанасьевича, и Екатерины Афанасьевны, матери поэта и баснописца Ивана Ивановича Дмитриева, долголетнего покровителя и юного Пушкина, и Гоголя.

Увидев заснувшего за кулисами придворного театра дежурного корнета Никиту Бекетова, Елизавета Петровна пришла в такой восторг, что тут же вызвала музыкантов и распорядилась, чтобы они «самой сладостной мелодией» хранили его сон. Никита Бекетов проснулся без пяти минут фаворитом и грозным соперником графа Алексея Григорьевича Разумовского, долгие годы занимавшего это место. В партии старого фаворита начался отчаянный переполох, и любимая подруга императрицы графиня Мавра Шувалова нашла способ «уладить недоразумение». Она посоветовала молодому претенденту мазь, чтобы сохранить так понравившийся государыне цвет лица. Бекетов последовал совету почтенной дамы и на следующее утро проснулся с лицом, покрытым ярко-красной сыпью, которая была немедленно истолкована как признак «дурной болезни». И тем не менее императрица продолжала колебаться. Только дружный хор ближайшего окружения вынудил ее отправить Бекетова в ссылку – на должность губернатора Астрахани, где Никита Афанасьевич, несмотря на молодость, сумел завоевать всеобщую любовь и уважение. Он прославился не только редким хлебосольством, но и изобретенным лично им рецептом приготовления знаменитой «бекетовской» икры.

Рассказам о Никите Афанасьевиче в московском доме Петра Бекетова не было конца. И это с его внуками Всеволожскими – Никитой, Александром и Марией, в замужестве Сипягиной, близко сойдется Пушкин. Их дом он собирался изобразить в своем оставшемся неоконченным романе «Русский Пелам». В октябре 1824 года поэт напишет Никите Всеволожскому: «Ты помнишь Пушкина, проведшего с тобой столько веселых часов – Пушкина, которого ты видел и пьяного, и влюбленного, но всегда верного твоим Субботам».

Никите Афанасьевичу Бекетову напишет эпитафию его племянник Иван Иванович Дмитриев:

Но главный гость в Семенкове – любимец Ирины Ивановны, убежденный холостяк Платон Петрович Бекетов, издатель-меценат, коллекционер, воспитывавшийся в пансионе Шед Шадена вместе с Н.М. Карамзиным. С 1776 года он служил в Петербурге, а с 1789-го вышел в отставку и поселился на Кузнецком мосту в Москве, где в 1801 году во флигеле своего дома открыл типографию и книжную лавку. Типография очень скоро признается лучшей в старой столице. Бекетовские издания отличались совершенством оформления, красотой шрифтов и конечно же подбором авторов, среди которых находятся И.И. Дмитриев, Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский. Сама же лавка становится первым московским писательским клубом. Платон Бекетов выпускает в общей сложности около ста названий. В 1807–1811 годах он издает «Собрание оставшихся сочинений» А.Н. Радищева в шести частях.

На его средства выходят журналы «Друг просвещения» и «Русский вестник». Круг интересов Бекетова отличается исключительной широтой. Он состоит членом обществ: любителей российской словесности, испытателей природы, в 1811–1823 годах председательствует в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. Его отца Пушкины в свои захаровские годы уже не застали: он умер в июле 1796 года, Ирина Ивановна до конца оставалась их соседкой – она скончалась в 1812 году. Семейное захоронение Бекетовых находилось в Новоспасском монастыре, где над могилой отца установлен превосходный памятник работы И.П. Витали.

Таким же небольшим, как Таганьково, было и соседнее Семенково: двенадцать дворов, около сотни крепостных. Зато оно имело хороший барский дом со службами, большой сад с «плодовитыми деревьями», по определению современных документов. Сюда не могло не тянуть прежде всего Василия Львовича Пушкина. Владелец Семенкова – «в бригадирском чине» Алексей Иванович Кокошкин – был родственником сенатора Федора Федоровича Кокошкина, завзятого театрала, способного актера-любителя, да еще и режиссера, выступавшего вместе с Василием Львовичем. Ф.Ф. Кокошкину Москва будет обязана устройством казенной сцены – Большого и Малого театров, приглашением лучших актеров тех лет и самого М.С. Щепкина. В захаровские края сенатор приезжал вместе с первой своей женой Марией Ивановной, урожденной Архаровой, к ее родителям. Архаровым принадлежали поместья нынешние Горки-10, Иславское и Горышкино. Как раз в 1606 году Ф.Ф. Кокошкин впервые выступил на литературном поприще с комедией «Перегородка», переведенной им с французского. Сын же хозяина Иван Алексеевич Кокошкин уже пользовался славой «забавного» драматурга. Его изданная в 1790 году в Петербурге комедия «Поход под шведа» с успехом шла на петербургской сцене и часто повторялась в Эрмитаже, забавляя Екатерину изображением трусости изнеженных гвардейцев. В том же году Иван Кокошкин опубликовал «Стансы: Екатерина II».

История Семенкова нашла интереснейшее продолжение и во второй половине XIX века. Его владелицей становится первая русская женщина-химик Юлия Всеволодовна Лермонтова, дочь начальника Московского кадетского корпуса. Попытка поступить в Петровскую сельскохозяйственную академию не увенчалась для Юлии Всеволодовны успехом. О ее неудаче узнает математик Софья Васильевна Ковалевская и вступает с ней в переписку. Переписка перешла в тесную дружбу. В 1869 году супруги Ковалевские вместе с Юлией Всеволодовной уезжают за границу, где в 1874 году обе получают ученые степени, Лермонтова – доктора химических наук. По возвращении в Россию она работает в лабораториях A.M. Бутлерова в Петербурге и В.В. Марковникова в Москве.

Однако попытки продолжения научных занятий в России оказываются для обеих подруг безрезультатными. В одном из писем С.В. Ковалевская пишет: «…обращались к министру, но министр решительно отказал и даже одному моему знакомому… выразил так, что и я, и дочка моя успеем состариться прежде, чем женщин будут допускать к университету. Каково?» Весной 1881 года Ковалевская уезжает из России, Лермонтова прекращает занятия химией и наглухо закрывается в своем Семенкове. Здесь она начинает заниматься разведением высокопродуктивных пород крупного рогатого скота и рыбы, используя в своем рыбхозяйстве, в частности, опыт, имевшийся еще в Древней Руси. До сих пор в Семенкове существуют так называемые «Лермонтовские пруды». Октябрьские события расстроили хозяйство Лермонтовой, попыток помощи со стороны А.В. Луначарского было недостаточно. Имение стало «бывшим», а в 1919 году не стало и его давней владелицы.

Ближайшими друзьями владельцев Семенкова Кокошкиных были, помимо Василия Львовича Пушкина, Жуковский, Батюшков, один из основателей литературного общества «Арзамас» Д.В. Дашков. Талантливый актер-любитель, Ф.Ф. Кокошкин «игрывал» и с очень способным актером по душевному влечению князем С.Ф. Голицыным.

Кстати сказать, у Голицыных в округе были немалые владения. Княгиня Варвара Васильевна, родная племянница Г.А. Потемкина-Таврического, была редкой хозяйкой, сама, и притом очень успешно, вела дела в своих поместьях. А это и нынешнее Богачево, называвшееся на рубеже XVIII–XIX веков деревней Ешманкой, с четырнадцатью дворами и неизменной сотней крестьян, и, на первый взгляд, совсем скромное Аляухово с семью крестьянскими дворами при шестидесяти крепостных. Зато по другую сторону речки Нахабни стоял рядом двухэтажный господский дом со службами, и бок о бок с ним «куренной заводик о трех кубах». Бабы местные занимались прядением льна и ткачеством.

К Голицыным охотно приезжали литераторы – в Москве, в своем дворце на Никитском бульваре, Варвара имела литературный салон, где впервые выступил с чтением своих од К.Ф. Рылеев, постоянно бывал И.А. Крылов. Те же порядки сохранялись и в аляуховском поместье. Недаром «златовласой Пленирой» назвал хозяйку Державин.

Литературные чтения были знакомы и соседнему поместью в Матвейкове-Сергиевском, принадлежавшем Варваре Андреевне Обресковой. Вдова известного русского дипломата, оставившего к тому же интереснейшую переписку с автором «Недоросля» Д.И. Фонвизиным, Обрескова была племянницей супруги знаменитого князя Я.П. Шаховского. От дяди и тетки она получила в наследство московский «Соловьиный дом» (на углу Арбатской площади и Никитского бульвара) и записки князя – интереснейшие мемуары, отличавшиеся редкой объективностью и точностью в изложении исторических фактов и человеческих характеристик. Известно, что в Матвейкове устраивались чтения мемуаров.

Садово-триумфальная пл. (ресторан «София»).

Немало памяток должно было сохраниться и от самого Обрескова, прожившего очень бурную жизнь. Алексей Михайлович окончил в 1740 году Сухопутный шляхетный корпус, но начал настоящую служебную карьеру, только попав в составе посольства А.И. Румянцева в Константинополь. В 1751–1753 годах он оставался там в качестве поверенного в делах, а последующие пятнадцать лет – в должности резидента. С началом русско-турецкой войны Обресков был заключен в Семибашенный замок, где провел в темнице три года. В дальнейшем ему довелось принимать участие в Фокшанском и Будапештском конгрессах.

К числу местных литературных гнезд относится и село Сидоровское, которое в приданое за княжной Натальей Ивановной Щербатовой перешло к ее мужу, однофамильцу и дальнему родственнику, князю Михаилу Михайловичу Щербатову. Талантливый историк, он получил в свое время указание от Екатерины II разобрать материалы Кабинета Петра I, что давало возможность работать в богатейших и недоступных для исследователей Патриаршьей и Типографской библиотеках.

Воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, М.М. Щербатов начинает писать собственную «Историю» в 15 томах (до низложения Василия Шуйского). Одновременно он издает такие исторические памятники, как «Царственная книга», «Царственный летописец», «Летопись о многих мятежах» и «Историю Свейской (Шведской) войны» с собственноручными пометками Петра I.

В начале XIX века обитателей Захарова, как и их соседей, вряд ли меньше занимала громкая история унаследовавшего поместье князя Александра Федоровича Щербатова. После недолгого расположения Павла I, которое позволило ему в течение двух лет получить чины генерал-майора, генерал-адъютанта и орден Иоанна Иерусалимского, но главное – вопреки воле собственной матери жениться на красавице княжне Варваре Петровне Оболенской (только личное вмешательство императора позволило восстановить мир в семье), – последовала опала. Князю пришлось большую часть времени проводить в своем поместье. В дальнейшем он приобрел известность тем, что сформировал в годы Отечественной войны два конных полка по 1200 человек каждый. В Сидоровском бывал у любимой сестры и будущий декабрист Евгений Петрович Оболенский.

Но особенно сказались павловские годы на истории Скоротова, которое вместе с селом Введенским принадлежало в начале XIX века действительной тайной советнице, как ее называли документы, Екатерине Николаевне Лопухиной, пользовавшейся в Москве скандальной славой. Когда Пушкин начнет интересоваться былой придворной жизнью, дворцовыми тайнами, Лопухина станет одной из его героинь.

Все началось с супруга Лопухиной, Петра Васильевича, петербургского обер-полицмейстера, сумевшего заслужить расположение императрицы Екатерины. В результате следует назначение губернатором в Тверь, затем в Москву и генерал-губернатором в Ярославль. Лопухин имел поддержку в лице всесильного павловского «брадобрея» Кутайсова и открытого врага в лице Аракчеева, которого он с удивительной ловкостью сумел переиграть.

С помощью Аракчеева по доносу Лопухина Кутайсов был приговорен к ссылке в Сибирь. Но тот же Лопухин на коленях вымолил у императора прощение врагу. В результате Павел был доволен – ему не хотелось расставаться с Кутайсовым, но и Кутайсов постарался отблагодарить неожиданного благодетеля. Именно он порекомендовал императору дочь Лопухина Екатерину на роль фаворитки.

Отец был в восторге от открывшихся перед ним возможностей. Как напишет о нем поэт и писатель И.И. Долгоруков, «эгоист по характеру и чувствам, равнодушный к родине, престолу и ближнему, он и добро и зло делал только по встрече, без умысла и намерения, кроме себя, ничего не любит, кроме своего удовольствия, ничем не дорожит, но покупает оное всеми средствами…»

А.И. Тургенев также резко рисует портрет его супруги, которая, по слухам, еще до замужества пользовалась симпатией одного из самых влиятельных екатерининских вельмож графа А.А. Безбородко: «Вместе со своей благоговейной набожностью она служила богине любви; у нее, по пословице, был муж наружу и пять в сундуке; постоянно, всегда готовый к услугам, был Федор Петрович Уваров, подполковник Екатеринославского гусарского полка. Он получал от нее по 100 рублей ассигнациями в месяц, да кроме того, она ему нанимала карету с четырьмя лошадьми за 35 рублей в месяц ассигнациями».

Переговоры о переезде Лопухиных в Петербург Кутайсов вел именно с ней. В результате будущая фаворитка получила чин камер-фрейлины, сама Лопухина-старшая назначена статс-дамой, отец семейства – генерал-прокурором. Лопухина заручилась и обещанием о переводе в Петербург Уварова. Когда это последнее условие не было выполнено, она инсценировала попытку самоубийства, чем вынудила императора уступить и не только перевести Уварова в столицу, но еще и дать ему Аннинскую ленту.

А.И. Тургенев рассказывает, как отъезд Лопухиных на берега Невы поднял на ноги всю Москву: «…к ним возили со всех сторон чудотворные иконы: Тверскую, Всех Скорбящих, Утоления печали, Взыскания погибших; да, прости Господи, всех не перечтешь; служили напутственные молебны, святили воду, окропляли Анну Петровну, заставляли ее ложиться на пол и через нее переносили святые иконы». И все эти события с хозяевами Скоротова происходили всего за пару лет до приобретения Захарова. Павла уже не было в живых, Анна Петровна превратилась в экс-фаворитку, а ее мачеха пыталась сохранить в своих владениях порядки большого Двора.

В период самых радужных надежд на будущее отец фаворитки П.В. Лопухин с супругой строят в Введенском великолепный усадебный ансамбль по проекту архитектора Николая Александровича Львова. Львов писал своему заказчику: «Введенское ваше таково, что я замерз было на возвышении, где вы дом строить назначаете, от удовольствия, смотря на окрестности… Каково же должно быть летом. Приложа, как говорят, руки к делу, место сие выйдет, мало есть ли сказать, лучшее в Подмосковных. Натура в нем все свое дело сделала, но оставила еще и для художества урок изрядный». Шел 1797 год. Ансамбль был задуман из главного дома и двух образующих парадный двор флигелей, соединенных с ним открытыми колоннадами. Наружные углы флигелей скошены и украшены колонными портиками.

Широкий зеленый парк, распланированный тем же Н.А. Львовым, спускается к Нахабно.

Скорее всего, Львовым спроектирована и усадебная Введенская церковь, построенная в 1812 году. Первоначально она имела отдельно стоящую колокольню, нижний ярус которой был окружен белокаменной колоннадой тосканского ордера, а ярус звона завершен высоким шпилем. Но как церковь в дальнейшем была соединена с колокольней крытой трапезной, так существенным переделкам подвергся и весь ансамбль. В 1912 году деревянный главный дом разобрали и заменили кирпичным, имитирующим старые формы. В 1928 году были надстроены кирпичные крылья, а галереи превращены в двухъярусные переходы.

На рубеже XIX–XX веков усадьба принадлежала предпринимателю и заводчику В.М. Якунчикову. В 1890-х годах здесь подолгу жила его дочь – художница М.В. Якунчикова. Тогда же в гости к хозяевам приезжали В.Э. Борисов-Мусатов, И.И. Левитан, бывали П.И. Чайковский А.П. Чехов, Сергей Глаголь (Голоушев).

Трудно себе представить, чтобы не были знакомы родители поэта с владелицей сельца Петелино, Преображенское тож, Акулиной Матвеевной Нестеровой, прямой родственницей и Гончаровых, и Грибоедова. Брат ее, надворный советник Александр Матвеевич, имел дом в приходе церкви Богоявления в Елохове. Две его дочери Александра и Варвара часто гостили у тетки. Обе они запечатлены на портретах кисти художника Михаила Шибанова, автора портрета Екатерины II, написанного во время знаменитого путешествия в Тавриду.

Варвара умерла, не дожив до тридцати лет, «девицею», и погребена в московском Донском монастыре. Александра скончалась незадолго до свадьбы поэта и была похоронена в Спасо-Андроньевском монастыре. Тетка обычно разъезжала по гостям в сопровождении племянниц. Владения ее рядом с Захаровым были «средней руки»: одиннадцать дворов с семьюдесятью пятью крестьянами и деревянный барский дом.

Но одной из самых интересных и общительных соседок была Екатерина Александровна Архарова. 10 сентября 1831 года сестра поэта напишет мужу: «Александр приехал ко мне вчера, в среду, из Царского; весел, как медный грош, забавлял меня остротами, уморительно передразнивал Архарову, Ноденов, причем не забыл представить и „дражайшего“ (отца – Н.М.)».

Не считавшаяся родовитой, но древняя семья Архаровых связывала свое начало с неким выходцем из Литвы, последовавшим на переломе XIV–XV веков в Россию вместе с князьями Патрикеевыми, потомками Гедемина. Служившие затем в дворянах, Архаровы ни служебными успехами, ни богатством не отличались. Два сына, теперь уже каширского дворянина Петра Ивановича Архарова – Николай и Иван – к тому же не получили и настоящего образования. Николай Петрович начал службу шестнадцати лет в Преображенском полку и счастливо сумел обратить на себя внимание графа Григория Орлова, присланного в 1771 году в Москву на эпидемию «моровой язвы». По докладу императрице Николай Архаров сразу получил чин полковника и назначение московским обер-полицмейстером.

Доверие Екатерины II деятельному администратору так велико, что императрица поручает ему участвовать вместе с Алексеем Орловым-Чесменским в похищении так называемой княжны Таракановой, в дальнейшем же – в деле о Пугачевском бунте. Ловкость и служебная изворотливость Николая Архарова входят в поговорку. О его умении раскрывать самые сложные и запутанные преступления узнают в Европе. Знаменитый парижский полицмейстер времен Людовика XV Сартин пишет московскому коллеге: «…уведомясь о некоторых его действиях, не может довольно надивиться ему».

Иван Петрович – лишь бледная тень старшего брата. Только благодаря его поддержке он, скромный армейский подполковник, производится Павлом I в генералы от инфантерии, получает Александровскую ленту, тысячу душ крепостных и назначение командиром московского восьмибатальонного гарнизона, то есть военным губернатором старой столицы. И хотя остается он в этой должности всего около года, зато оставляет заметный след в истории Москвы. Набранные им полицейские драгуны были такими головорезами и так плохо ладили с законом, что в московском быту утвердилось понятие «архаровцев».

За быстрым возвышением братьев последовало такое же быстрое их падение. Оба они отправляются в 1797 году на «ссыльное жительство» в Рассказово – богатейшее поместье Николая Петровича на Тамбовщине. Братья были очень дружны и даже в ссылке сумели не расставаться. В 1800 году они вместе получают «прощение» и разрешение поселиться в Москве, но только как частные лица. Теперь дом Ивана Петровича (ныне Дом ученых на Пречистенке) становится одним из самых гостеприимных и хлебосольных в старой столице. В нем бывает в полном смысле слова вся Москва. «Стол накрыт для званых и незваных», по выражению Грибоедова.

И.А. Пыляев приводит два особенно любимых в Москве анекдота о Иване Архарове. «Встретив на старости лет товарища юности, много десятков лет им не виданного, он, всплеснув руками, покачал головой и воскликнул невольно: „Скажи мне, друг любезный, – так ли я тебе гадок, как ты мне?“

Второй анекдот связан со слабостью Архарова к французскому языку, которого он никогда толком не знал. «Приезжает к нему однажды старый приятель с двумя взрослыми сыновьями, для образования коих денег не щадил. „Я, – говорит, – Иван Петрович, к тебе с просьбой: проэкзаменуй-ка моих парней во французском языке. Ты ведь дока…“ Иван Петрович подумал, что молодых людей кстати спросить об их удовольствиях, и попытался перевести на французский язык фразу: „Милостивые господа, как вы развлекаетесь?“ Однако языковые тонкости были ему недоступны: сказанное им имело совсем иной смысл: „Милостивые господа, хоть вы предупреждены…“

Юноши, по словам Пыляева, остолбенели. Отец стал их бранить за то, что они ничего не знают, даже такой безделицы, что он обманут и деньги его пропали, но Иван Петрович утешил его заявлением, что сам виноват, обратившись к молодым людям с вопросом, еще слишком мудреным для их лет».

Но настоящей любимицей Москвы была супруга Ивана Петровича Екатерина Александровна, урожденная Римская-Корсакова, о которой с такой сердечностью отзывается Н.М. Карамзин. Высокая, стройная, до глубокой старости сохранявшая следы былой красоты и яркий цвет лица, она поздно вышла замуж за овдовевшего Архарова, без малого под сорок лет родила двух дочерей и очень заботилась об устройстве их судьбы. Софья становится графиней Соллогуб за несколько месяцев до Отечественной войны 1812 года.

Деревенька была небольшой и на первый взгляд ничем не приметной – Щедрино с его двенадцатью дворами, незадолго до появления в Захарове Пушкиных перешедшее от княгини Марьи Аврамовны Черкасской к брату ее Василию Абрамовичу Лопухину. Гвардии поручик Василий Аврамович Лопухин оказался владельцем сотни с лишним крепостных. Его появление в округе не могло остаться незамеченным, тем более для дяди и отца поэта: постоянным гостем хозяина стал его кузен – модный поэт Авраам Лопухин.

Авраам Лопухин выпускает несколько заинтересовавших читателей переводов вроде «Письма к двум девицам». Его имя постоянно присутствует на страницах литературного приложения к «Московским ведомостям» – «Чтения для вкуса, разума и чувствований», в котором сотрудничали А. Мерзляков, П. Петров, Н.Муравьев, Ю. Нелединский-Мелецкий, А. Лабзин, П. Гагарин. Здесь публикуются лопухинские «Изображение потопа», «Жизнь Заилова», «Десерт Сократов», популярный «Мадригал Петру Великому», «Африканская повесть „Селико“, „Абенаки“, пример чувствительных индейцев». И все это за недолгий период 1791–1793 годов.

Это первое литературное приложение к «Московским ведомостям» сменяется гораздо более популярным и притом выходившим два раза в неделю «Приятным и полезным препровождением времени» под редакцией В.С. Подшивалова и П.А. Сохацкого. Журнал собирает таких авторов, как А. Воейков, И. Дмитриев, В. Измайлов, И. Крылов, А. Мерзляков, Василий Львович Пушкин. Для современников особенный интерес представляло появление многочисленных женщин-писательниц вроде княгини А. Шаликовой, княгини А. Щербатовой, княгини Н.Оболенской. Лопухинская песня «Нет мне нужды, что природа…», «Мечтающий» соседствуют со строками Пушкина-старшего «Любовь, что в сердце…», «Тоска по милой», «К Хлое», «Письмо к И.И. Дмитриеву».

Лопухина приглашает к сотрудничеству Н.М. Карамзин, начавший издавать в Москве в течение 1796–1799 годов тома своих «Аонид, или Собрания разных новых стихотворений». Здесь появляется повторявшееся в салонах лопухинское «Весеннее утро». А рядом печатались сочинения Державина, Дмитриева, Хераскова, Капниста, Кострова и самого Карамзина.

Но не только литературные интересы привлекали современников к владельцу Щедрина; слишком значительна была роль его прямых родственников в русской истории.

Василий Львович Пушкин посмеивался, что «от матушки Москвы не укроешься – она все вызнает». Его собственные письма, в частности к П.А. Вяземскому, лучшее тому доказательство. Не было такой семейной подробности или жизненного обстоятельства, которые бы тотчас не становились достоянием стоустой молвы.

Достаточно сказать, что дед Василия Аврамовича был родным братом несчастной царицы Евдокии Лопухиной, незадачливой первой супруги Петра I. В недолгий и относительно счастливый период их брака царская чета любила приезжать в подаренное отцу царицы московское Ясенево. Когда Евдокия Федоровна оказалась в монастыре, Ясенево перешло к ее единственному брату, который терять своего былого влияния не захотел, а было оно среди старого боярства немалым. Как сообщалось Петру в подметном письме 1708 года, его царских указов бояре «так не слушают, как Абрама Лопухина, а в него веруют и боятся его. Он всем завладел: кого велит обвинить – того обвинят; кого велит оправить – того оправят; кого велит от службы отставить – отставят, и кого захочет послать – того пошлют». Как никто знал Лопухин настроения своего племянника – царевича Алексея, собирал вокруг себя наиболее ярых его сторонников. Это он подсказал царевичу идею бегства за рубеж, никому не выдал, где Алексей скрывался. Со временем на следствии всплыли его слова: «Дай, Господи, хотя б после смерти государевой она (Евдокия Федоровна – Н.М.) царицей была и с сыном вместе».

Возвращение царевича в Россию стало настоящим ударом для Лопухина. В начавшемся следствии он один из главных обвиняемых. Следствие велось с редкой даже по тем временам жестокостью, под бесконечными специально разрешенными Синодом пытками. Приговор Лопухину последовал 19 ноября 1718 года: «…за то, что он, Авраам, по злонамерению желал смерти его царскому величеству», что радовался побегу царевича, а «также имел тайную подозрительную корреспонденцию с сестрою своею, бывшею царицею, и с царевной Марьей Алексеевной, рассуждая противно власти монаршеской и делам его величества, и за другие его вины, которые всенародно публикованы манифестом, казнить смертию, а движимое и недвижимое имение его все взять на государя».

Казнь состоялась в декабре того же года «у Троицы», при въезде во Дворянскую слободу. Отрубленная голова А.Ф. Лопухина на железном шесте была водружена у Съестного рынка Сергиева посада. Тело пролежало на месте казни до конца марта.

Оставшиеся после казненного два его сына – Авраам (иначе называвшийся, подобно своему деду, другим именем – Федора) и Василий – были восстановлены в правах владения конфискованными поместьями только после появления на престоле их двоюродного племянника, сына царевича Алексея – Петра II.

Авраам-Федор женился на дочери прославленного маршала петровских лет Б.П. Шереметева – Вере Борисовне. Тем самым их сын Василий Аврамович приходился родным племянником Наталье Борисовне Шереметевой, вышедшей замуж за экс-фаворита Петра II – князя Ивана Алексеевича Долгорукова, – разделившей с ним страшную сибирскую ссылку и пережившей наступившую через десять лет ссылки казнь мужа. Двоюродному брату В.А. Лопухина и единственному здоровому сыну несчастной княжеской четы князю Михаилу Ивановичу Долгорукову принадлежало соседнее с Щедрином Новоивановское.

И снова появлялись литературные интересы все того же круга Василия Львовича Пушкина. Сын и наследник М.И. Долгорукова, князь Иван Михайлович был достаточно известным поэтом. Все в том же «Приятном и полезном препровождении времени» появляются его стихи «В последнем вкусе человек», «Параша», в «Аонидах» – «Глафире». И.М. Долгоруков печатается и в сменившем этот журнал издании «Иппокрена, или Утехи любословия», выходившем в Москве в течение 1799–1801 годов, в который переходят А. Воейков, Г. Державин и куда отдают свои сочинения В. Жуковский, А. Аргамаков, П. Кайсаров.

Никто из исследователей не сомневается в том, что окружение Захарова породило интерес Пушкина к Смутному времени и образам эпохи Бориса Годунова. Но так же живо он мог здесь почувствовать и дыхание петровского времени. Наряду с Лопухиными оно воплощалось и в других не менее колоритных именах.

Еще одно село – Яскино, сегодня вошедшее в черту города Одинцово. Его получает в качестве приданого своей жены младший сын казненного Авраама Федоровича Лопухина – Василий Абрамович, один из заслуженных русских военачальников. В свое время он был выпущен из Кадетского корпуса прапорщиком, в годы правления Анны Иоанновны сражался под командованием Миниха, в частности с турками. При Елизавете Петровне в чине генерал-майора воевал со шведами. Семилетнюю войну провел в армии Апраксина, в битве при Гросс-Егерсдорфе командовал левым крылом, получил три пули, от которых и скончался. Через несколько лет его тело было перевезено в Андреевский московский монастырь, родовую усыпальницу Лопухиных начиная с родителей царицы Евдокии Федоровны.

Но совершенно особый интерес представляет рано скончавшаяся супруга генерала – Екатерина Павловна, урожденная Ягужинская. Внучка органиста лютеранской церкви в Москве, дочь сановника петровских времен, она в детстве пережила тяжелую семейную трагедию. Вновь открытые архивные материалы рассказывают о том, как П.И. Ягужинский пытался избавиться от ее матери, дочери почт-директора Федора Аша. Сначала Анна Федоровна была удалена в монастырь под предлогом душевного расстройства. С согласия Петра I Синод оформил развод супругов в 1722 году с условием содержания Анны Федоровны за счет бывшего мужа. Ягужинский спустя полгода женился на богатейшей невесте – Анне Гавриловне Головкиной. Сразу после смерти Петра I он стал добиваться отправки Анны Федоровны в один из северных монастырей. И тогда ее защитником выступил член Синода, хранитель тайны завещания Петра Феодосий Яновский. Он добился, чтобы все расходы и заботы были по-прежнему делом Ягужинского. Пересуды о Ягужинских и нравах петровского двора долго сохранялись в московском обществе.

Материалы Синода и так называемого «Дела Маркела Родышевского» в архиве Тайной канцелярии позволяют уточнить распространенную ошибку о том, что разведенная супруга Ягужинского носила фамилию Хитрово. Другую ошибку позволяют исправить земельные ведомости, связанные с деревней Подушкино. Речь идет о родных жены Василия Аврамовича Лопухина – княжны Александры Петровны Гагариной. Благодаря ее брату Гавриилу Петровичу, женатому на сестре писателя А.Ф. Воейкова, круг друзей Воейкова бывал у них в доме, как и они сами в Подушкине. Хотя многие авторы называют жену Гаврилы Петровича урожденной княжной Щербатовой, земельные документы опровергают эту версию, как, впрочем, и… надгробная надпись на ее могиле в Новоспасском монастыре Москвы.

Воейковы связаны с Подушкиным со второй половины 1760-х годов. Они ставят здесь каменную церковь Рождества Христова. Одноэтажный деревянный барский дом имел регулярный парк и хороший плодовый сад. Поместье располагало мельницей «о двух поставах» на речке Семынке. Числилось в нем больше полутораста крепостных.

В Подушкино приезжает Прасковья Федоровна Гагарина, урожденная Воейкова, а также будущий писатель Александр Федорович Воейков, сначала учившийся в московском университетском благородном пансионе, кстати сказать, вместе с В.А. Жуковским. В захаровские годы Пушкиных он приобретает известность как литератор: в 1806 году в «Вестнике Европы» выходит его нашумевшее «Послание к Сперанскому об истинном благоденстве». В 1809 году выходит его перевод труда Вольтера «История царствования Людовика XIV и Людовика XV», спустя два года – «Образцовые сочинения в прозе знаменитых древних и новых писателей». В 1815 году он становится мужем племянницы Жуковского, Александры Андреевны Протасовой, и принесет много зла и ей самой, и особенно Жуковскому.

Кажется, трудно найти хоть одного в «шумной толпе соседей» Захарова, который бы не имел отношения к литературе. С родным домом жены в известной мере связана литературная деятельность Гаврилы Петровича Гагарина, сенатора (с 1786), члена Государственного совета, директора Заемного и Вспомогательного банка, министра коммерции во времена Александра I. Он умеет сочетать ловкость чиновника и царедворца с религиозным фанатизмом и… редкой фривольностью. Если в энциклопедических словарях с его именем связываются вышедшие в Москве в 1809 году такие сочинения, как «Акафист апостолу и евангелисту Иоанну», «Акафист с службою и житием Дмитрия Ростовского» или «Служба преподобному Феодосию Тотемскому», то библиографические справочники указывают и вышедшие в Петербурге в 1811 году «Эротические стихотворения», и изданные там же двумя годами позже «Забавы уединения моего в селе Богословском».

Своеобразную широту взглядов заимствовал у родителей и единственный сын Гагариных – Павел Гаврилович. Боевой офицер Суворовской армии, он соглашается прикрыть своим именем связь Павла I с Анной Петровной Лопухиной. Несмотря на предельную покладистость супруга, Павел испытывал к нему приступы бешеной ревности, от последствий которой чету молодых Гагариных спасла только скорая кончина императора. Гагарин немедленно получил назначение к одному из европейских дворов в качестве посланника. Но семейная жизнь его оказалась недолгой. В 1605 году экс-фаворитки не стало, а законный супруг поместил на ее надгробии в Александро-Невской лавре благодарственную надпись, называя жену своей «благодетельницей». В тяжелейшем душевном состоянии он заканчивает свою книгу «Тринадцать дней, или Финляндия» – описание путешествия в свите Александра I из Петербурга в Або. Изданная в Москве в 1809 году, а затем на французском языке в Петербурге, это была одна из книг, которые, по выражению Н.И. Новикова, «весьма похвалялись современниками».

И небольшая бытовая подробность. П.Г. Гагарин после смерти своей близкой к императору супруги почти тридцать лет вдовел, опустился, перестал за собой следить. Но уже в преклонных летах он неожиданно женился на балерине казенной сцены М.И. Спиридоновой.

В Москве «считались родством», не обходили стороной родных и уж непременно навещали и опекали тех, у кого не складывалась личная жизнь. Такими неустроенными в жизни оказались «девицы» Спиридовы, как их называли документы тех лет, дочери прославленного адмирала Спиридова Дарья и Александра. О них заботился родной брат Матвей Григорьевич. Поручик в 1772 году, через 7 лет он уже был камергером. Так же быстро стал членом Военной коллегии и сенатором. Но настоящую славу ему приносит не военная и придворная служба, а занятия генеалогией.

Став мужем дочери известного историка М.М. Щербатова, Спиридов при его помощи начинает составлять генеалогию русского дворянства и становится едва ли не первым по времени профессиональным специалистом в этой области. Он издает «Родословный российский словарь» (1793–1794), «Краткий опыт исторических известий о российском дворянстве, извлеченный из степенных, чиновных и других разных российско-исторических книг» (1804) и «Сокращенное описание служб благородных российских дворян – расположенных по родам их» (1810).

Село Козино, где жили сестры, было настоящим семейным гнездом Спиридовых. Козино явно выделялось среди соседних деревень множеством жителей – за ним числилось 583 человека при сорока дворах. Впрочем, собственно поместье богатством не блистало. В селе находилась деревянная церковь Николая Чудотворца. Господский дом – деревянный, одноэтажный со службами – соседствовал с фабрикой, производившей скатерти, салфетки и русский канифас. Крестьяне подрабатывали рубкой леса. Со смертью теток им наследовал племянник от брата Алексея Григорьевича, адмирала, служившего архангельским военным губернатором и главным командиром над Ревельским портом, – камер-юнкер Алексей Алексеевич Спиридов. Другой племянник, владелец Козина, оказался декабристом первого разряда.

Большинство из шумной толпы соседей можно увидеть собственными глазами: их портреты написаны лучшими русскими портретистами второй половины XVIII – начала XIX века. Они встают на полотнах Федора Рокотова и Владимира Боровиковского. Тем любопытнее, что Рокотов со своими родными был ближайшим соседом обитателей Захарова: Рокотовым принадлежала деревенька Аниково с ее девятью дворами и сотней крепостных. Формально его владельцами были воспитанные живописцем его племянники – поручик артиллерии Иван Большой и подпоручик Иван Меньшой Никитичи. Художник приобрел для них эту недвижимость – сами они никакими средствами не располагали, – а в дальнейшем именно они станут его единственными наследниками. Старший достигнет чина артиллерии майора, младший – штабс-капитана.

Одна из наиболее стойких, связанных с замечательным портретистом легенд утверждала его происхождение из крепостных. Такая версия представлялась наиболее удобной в советские годы. В действительности документы позволяют сделать вывод, что Рокотов был безусловно свободнорожденным – иначе он не мог бы подписать устав московского Английского клуба, основателем которого был. Более того – несомненна его связь с семьей Репниных, причем связь родственная. В репнинской семье существовала своеобразная традиция опеки многочисленных побочных детей. У Аникиты Ивановича Репнина это многочисленные сыновья, для которых он добивается фамилии Репнинских и дворянства. У двоюродного брата Петра Ивановича Репнина, фельдмаршала Н.З. Репнина, это знаменитый Адам Чарторыжский. К числу таких родственников относится и И.Н. Пнин.

Судя по его связям, Рокотов мог заниматься в Сухопутном шляхетном корпусе, мог быть выпущен из него в военную службу, иметь военный чин (в отдельных документах он назван «капитаном»). Прожив в Москве долгие годы, не нуждаясь в средствах, Рокотов тем не менее только в начале 1780-х годов покупает участок на углу Старой Басманной и Токмакова переулка, в приходе церкви Никиты Мученика. Он обращается в Управу благочиния с просьбой разрешить ему возведение сразу шести (и каких!) построек. В их число вошли двухэтажный каменный дом, большой жилой деревянный флигель размером в плане 224 кв. метра, вытянутые вдоль переулка конюшня, сарай и две хозяйственные постройки.

Невольно напрашивается вопрос об источнике материальных возможностей художника. Заработать необходимую сумму портретами, за которые художник брал по 50 рублей, не представлялось возможным.

Тем более что Рокотову приходилось постоянно содержать в эти годы больше десяти человек, имея в виду дворовых и многочисленных учеников. По существовавшим правилам ученичество тогда не оплачивалось. Мастер полностью содержал своих питомцев, расплачивавшихся с учителем только работой. Рокотов должен был располагать определенным капиталом, который появляется у него со смертью П.И. Репнина, в 1778 году. Завещание вступило в силу в 1787 году, когда Рокотов и приобретает свой первый московский участок земли за 2600 рублей, а затем и второй, который ему приглянулся для строительства усадьбы, – за 1400 рублей.

И еще одна нить, протянувшаяся от художника к дому Репниных. В 1793 году, прожив в новой своей едва отстроенной усадьбе всего семь лет, Рокотов продает ее. По времени решение художника совпадает с гонениями, которым подвергся Н.В. Репнин в связи с делом Н.И. Новикова. Герой Мячина попадает в опалу. На те же месяцы репнинских гонений приходится и продажа рокотовской усадьбы. Художник приобретает скромное владение на Воронцовской улице, а оставшуюся часть средств тратит на покупку сельца близ Захарова. Иным способом он, по всей вероятности, не мог обеспечить будущее своих лишавшихся всякого высокого покровительства племянников. Среда пушкинского детства в Подмосковье – сколько еще предстоит о ней узнать и как может она сама пополнить наше представление о культурной жизни старой столицы.

Театр – Пушкин должен был познакомиться с ним еще в детстве. В первую очередь – дома. Знаменитая актриса А.М. Колосова, то ссорившаяся, то мирившаяся с поэтом, раздраженная его эпиграммами в свой адрес, напишет о Сергее Львовиче: «В одну из моих с ним встреч он рассказывал мне о своем участии в любительских спектаклях в Москве. Он отличался во французских пьесах, а Федор Федорович Кокошкин (по его словам) был его несчастным соперником в русских». Другой современник свидетельствует, что никто удачнее его в Москве «не умел устроить любительский спектакль, и никто не исполнял своей роли с таким успехом, как он». Во всяком случае, в доме Пушкиных чтение и декламация не умолкали едва ли не все время, пока хозяин был дома. Театр был «воздухом Москвы тех лет», и Вяземский, отличавшийся декламацией в салоне Василия Львовича, – его особенно привлекали монологи и сцены из трагедий Расина и Вольтера, – рассказывал, к восторгу слушателей, как однажды буквально ворвался в квартиру к гастролировавшей тогда в Москве и обожаемой им «девице Жорж и, к великому своему разочарованию, застал ее, потрясающую Федору и Семирамиду, держащей в руке не классический мельпоменовский кинжал, а простой большой кухонный нож, которым скоблит она кухонный стол». В доме Пушкиных не могли не обсуждать того поединка между двумя трагическими актрисами – француженкой Жорж и россиянкой Семеновой, который разделил московских театралов на два враждующих лагеря.

Не зная обстоятельств первоначального обучения поэта, ни даже с уверенностью имен его воспитателей и педагогов, можно тем не менее констатировать его широчайшую образованность и в области литературы, и в области театра. По словам Я.К. Грота, лично знакомого со многими товарищами Пушкина по лицею, «Пушкин, вступая в лицей двенадцати лет от роду, по своим занятиям и связям уже был литератором с девятилетнего возраста он зачитывался в библиотеке отца французскими поэтами и лично познакомился с известнейшими русскими писателями – Карамзиным, Дмитриевым, Батюшковым, Жуковским». Скорее всего, ему все же удалось побывать и в профессиональном театре. Детство Пушкина – это время становления императорской казенной сцены в Москве. В 1806 году здесь начались спектакли казенной сцены, образовавшейся из артистов сгоревшего театра Мадокса и крепостных актеров, купленных у А.Е. Столыпина и князя М.П. Волконского. Первое представление состоялось в театре Пашкова на Моховой (ныне церковь Татьяны). Отзвуки этого репертуара будут давать о себе знать в творчестве поэта. Это балет «Дон Жуан» Стелято. С 1801 года в Москве шла «Волшебная флейта» Моцарта, с 1806-го – его же «Дон Жуан», с 1810-го – «Похищение из сераля». Тогда же должно было возникнуть материализовавшееся через годы в маленькой трагедии противостояние Моцарта и Сальери.

В 1806 году в двух шедших в Москве трагедиях Княжнина – «Дидона» и «Титово милосердие» – использовались музыкально-вокальные номера Сальери. В 1809 году была поставлена его опера «Училище ревнивых».

«Русалка» – еще одно из детских впечатлений. Начиная с 1806 года опера Н.С. Краснопольского «Днепровская русалка» не сходит с московской сцены, имея оглушительный успех. Во всех московских гостиных распевали отдельные мотивы из нее, особенно арии «Приди в чертог ко мне златой…» Пушкин вспоминает о ней в «Евгении Онегине»: «Мужчины на свете, как мухи, к нам льнут». Строки из II главы:

Как установлено исследователями, Пушкин в работе над своей «Русалкой» исходил из известной ему русской редакции этой оперы Генслера.

В московские долицейские годы Пушкин должен был столкнуться и с постановкой шекспировского «Отелло» в прозаическом переводе Вельяминова и знаменитым трагиком Яковлевым в заглавной роли, о котором поэт будет писать как о «диком, но пламенном» исполнителе. «Ромео и Джульетта» была представлена одноименной оперой Стейнбельта. Шиллера можно было узнать по постановкам «Разбойников» в сокращенном переводе Иванова и «Коварства и любви» в переводе Смирнова. Что же говорить о вольтеровских пьесах, особенно любимых отцом и дядей. 31 декабря 1808 года поэт мог видеть «Магомета». 18 сентября 1811 «Альвиру, или Американцев» ему уже увидеть не удалось, но несомненно о подготовке ее он знал.

А так любимый Пушкиным сам Мольер, в недостаточном знании которого он упрекал Гоголя! Здесь и «Мещанин во дворянстве» (1808), и «Скопиновы обманы» («Проделки Скапена» – 1809), и «Ханжаиев, или Лицемер» (1810).

Действовал театр в дома Пашкова, но был выстроен и превосходный, окруженный колоннадой театр на месте нынешнего памятника Гоголю на Арбатской площади. «Сражение» Жорж и Семеновой разыгрывалось именно на его подмостках. Но увидеть это поражавшее воображение москвичей здание поэту больше не пришлось: театр сгорел в пожар 1812 года.

После Огородной слободы достоверные сведения о местопребывании Пушкиных исследователям пока выявить не удалось. Можно предполагать, что очередная семейная ссора разделила семью зимой 1808 года, когда имя Сергея Львовича фигурирует в доме на Поварской без семьи, но с четырнадцатью дворовыми. Но, с другой стороны, почти невозможно представить себе «Прекрасную креолку» вдали от жизни высшего света, в деревенской глуши, которой она тяготилась нисколько не меньше мужа.

Дальше возникают предположения о лефортовских адресах. Пушкины безусловно переехали в тот район, но куда именно, остается неизвестным. Есть много позднейших сведений, что семья устроилась «подле самого Яузского моста, т. е. не переезжая его к Головинскому дворцу, почти на самой Яузе, в каком-то полукирпичном и полудеревянном доме» или же «где-то за Разгуляем, у Елохова моста, нанимали там просторный и поместительный дом», имя владельца которого забылось. Попытки связать эти дома с графами Бутурлиными, родственниками «Прекрасной креолки», бесполезны. Другое дело, что Пушкины постоянно бывали в графском доме, библиотеке, в великолепном саду. И это гувернер Бутурлиных, некий ученый француз Жилле, якобы предугадывал талант и славу поэта: «Дай Бог, чтобы этот ребенок жил и жил; вы увидите, что из него будет!» Реми Жилле в дальнейшем во время Отечественной войны 1812 года командовал одним из калмыцких отрядов и умер в 1840 году в чине статского советника.

Июнь 1811 года становится переломным в жизни Пушкина. Его собирают в лицей, куда сопровождать племянника направляется Василий Львович, и без того ездивший в столицу на Неве почти каждый год навещать своих приятелей. Для отца поэта такое путешествие, скорее всего, было слишком обременительным в материальном отношении. Все, чем могут наградить мальчика в путь родные, – сто рублей, которые в складчину дают ему тетушка Анна Львовна и сестра бабушки Ольги Васильевны Пушкиной-Чичериной, Варвара Васильевна. Но, как напишет со временем с горечью Пушкин в письме Вяземскому: «Дядя Василий Львович по благорасположению своему ко мне и ко всей моей семье во время путешествия из Москвы в С.-Петербург взял у меня взаймы сто рублей», так и не вернув их племяннику. Как иронически заметил поэт, с процентами эта сумма успела вырасти до двухсот рублей, но только в мечтах.

Во второй половине июля 1811 года путешественники выехали из Москвы по Тверской дороге. Им предстояло провести четыре-пять дней в пути. Никто не знал, что Пушкин расставался с Москвой на пятнадцать лет.