Московский душегуб

Глава 2

В новом мире ее знали под именем Тани Француженки, хотя по паспорту она по-прежнему числилась Надеждой Примаковой, девицей двадцати трех лет от роду.

Часто меняя имена, она к каждому привязывалась, как мать прилипает сердцем к больному, недолговечному ребенку. В подпольных кругах Таня была уже достаточно известна, но такой крупный заказ получила впервые. Из ресторана "Балчуг" на восьмицилиндровой "тойоте" ее доставили на квартиру крутого барина, дяди Жоры из Свиблова. В апартаментах заставили ждать сорок минут, а потом дядя Жора вышел к ней, грузный, низкорослый, благоухающий, как проститутка, "Шанелью №5". Вид у него был спесивый, но доброжелательный. Не мешкая, выложил перед ней две цветные фотографии, но она на них даже не взглянула. Не мигая уставилась в тяжелую переносицу дяди Жоры.

– Ты чего, Француженка? В ступоре?

– Положено даме предложить выпить, – сказала она.

Дядя Жора, озадаченно крякнув, хлопнул в ладоши, и тут же шустрый мальчонка в спортивном костюме, получив распоряжение, поставил перед ними поднос – коньяк, пепси, тарелка с нарезанным лимоном.

– Прости, Танечка! Как-то все за делами иногда забываешь о хороших манерах. Может, сразу и в постельку? А уж утром все обсудим?

– Постельки не будет, дядя Жора, – любезно отозвалась Таня. – Просто в горле пересохло. На улице-то вон какая духота.

– Да уж, лето не приведи Господь. Пожары кругом.

Озлился кто-то сверху на Россию-матушку.

Вместе с ней, за компанию, дядя Жора отхлебнул глоток коньяку. Потом Таня внимательно разглядела фотографии. На них был изображен средних лет мужчина весьма выразительной внешности. Все в нем было как бы слегка выпячено, подчеркнуто: и смуглота, и озорная улыбка, и богатая черная шевелюра, обрамляющая лицо точно шлемом, – на том снимке, где он ласкал собачку.

– Не русский? – спросила Таня. – Нацмен?

– Это имеет какое-нибудь значение?

– Для меня – нет. И что я должна с ним сделать?

Дяде Жоре не понравился вопрос. Он даже огорчился:

– Солидные люди тебя рекомендовали. А ты вроде целку строишь. Нехорошо. Некультурно.

– Гонорар в баксах?

– Пять тысяч аванс, остальное по исполнении. Как обычно.

Таня согласно кивнула, отпила пепси.

– Как я с ним встречусь?

– Завтра вечером он ужинает в "Национале". С нашим человеком. Но в деле только ты и я. Усекла?

– Где он живет?

– В "России", восьмой этаж, номер "люкс". Что еще?

Дядя Жора демонстративно взглянул на часы. Таня закурила и дым пустила ему в нос.

– Он не пидер?

– Пока не замечали. На молоденьких блондинок клюет со вскидки. Тут трудностей не будет.

– Давайте аванс.

Дядя Жора поднялся, подошел к книжному шкафу и, сдвинув собрание сочинений Ф.М. Достоевского, достал плотный, перевязанный ленточкой пакет. Глядя в его грузную спину, Таня прощебетала:

– Чем же уж так вам насолил этот хачик?

Дядя Жора вернулся к столику, передал ей пакет, сел, поднял рюмку с коньяком, но пить не стал. Обмакнул в рюмку палец и зачем-то понюхал. Потом протянул мокрый палец Тане к губам:

– Ну-ка, полижи. Француженка!

Таня откинулась на спинку стула, глаза ее смеялись.

– Со мной дешевка не проходит, вы же знаете.

Я работаю чисто, но без накладных расходов.

– Зачем же такая любопытная?

– Набираюсь ума возле больших людей. Да вы не напрягайтесь, дядя Жора, у меня без промахов.

Тут случилась несуразица: он первый отвел взгляд.

И мгновенный гнев его как бы приостыл.

– Хочешь совет, Француженка?

– Конечно.

– Какой черт в тебе сидит, я вижу. Но ты ему воли без нужды не давай. В Москве всяких чертей в избытке.

Быстренько игруну-то твоему рожки отпилят. Жалко будет хоронить такую красивую девочку.

– Это весь совет?

– Чем же он плох?

Дяде Жоре было далеко за сорок, капиталец он начал сколачивать еще при "бровастом меченосце", по молодости да по дури успел пару небольших "ходок" совершить в места отдаленные, всего навидался и нахлебался, был нетороплив в решениях и скор на руку; но перед этой чудной девицей испытывал некую загадочную слабину, которая, возможно, охватывает Hopмального человека при явлениях ирреального мира. Это чувство было ему внове, он даже слегка растерялся.

– Я пойду, – сказала Таня, – а то ноги замерзли.

Где-то у вас тут сквозит. Готовьте расчет к послезавтра.

* * *

В "Националь" снарядилась, как в театр. Черное глухое платье в обтяжку с золотой застежкой у горла – и ничего лишнего. Только крохотные сережки с бирюзой в ушах. Миниатюрная кожаная сумочка на тонком ремешке. Трехчасовые страстные усилия знакомого мастера из салона на Петровке привели к потрясающему эффекту: мастер сам на несколько минут впал в творческую кому и отказался брать с нее деньги. Она ему сказала:

– Никакая прическа, Данилыч, не стоит того, чтобы сходить с ума. Но все равно – спасибо!

Ее пышные, с рыжим отливом, податливые волосы замерли в тугом своенравном полете, придав ее облику изысканную дремотную пикантность. Когда Француженка приблизилась к метрдотелю, тот поднялся навстречу почти в десантном броске. Эту даму он видел впервые, но опытным взглядом определил ее цену.

Штучный товар.

– Чего изволите, мадам?

Таня поощрительно улыбнулась:

– Посадите вон за тот столик у окна и хорошенько покормите. Только и всего.

Метрдотель проводил ее до указанного места и ловко убрал табличку со словом "Занято".

– Наилучшего аппетита, мадам!

– Спасибо, дорогой.

– Если что понадобится, прошу ко мне. Буду рад услужить.

– Это ух как водится.

Со своего места ей был виден стол в противоположном конце зала, где пировали двое мужчин, и один из них – Курдюмов Вениамин Шалвович – человек с дяди Жориной фотографии. Она его засекла, когда вошла в ресторан, да это было и несложно; зал заполнен едва ли на треть. Одет в элегантный серый костюм явно иноземного пошива и, насколько можно было угадать издали, уже слегка на бодуне. Для него она прошла через зал маняще-развратной походкой, крутя бедрами, точно в замедленном танго, и заметила, как он ошарашенно откинулся на стуле и потянулся к сигаретам. Если не заглотнул крючок, то губой-то уж точно к нему прикоснулся, и это ей польстило. Пока делала заказ, ни разу в ту сторону не взглянула, но чтобы клиент не задремал, нервно, громко окликнула уходившего со своим блокнотиком официанта:

– Шампанского полусладкого, дружок!

Официант оглянулся, весело кивнул. Минут через пятнадцать, выкуря в глубокой задумчивости сигарету и словно выходя из мистического транса, позволила себе рассеянным взглядом обвести зал и будто случайно столкнулась глазами с устремленными на нее черными, пылающими, пронизывающими гляделками чурека.

Клиент переставил стул таким образом, чтобы видеть ее в фас, а может быть, и стол ухитрился передвинуть, потому что оказался значительно ближе, чем она предполагала. Столкнувшись с ним взглядом, Таня Француженка изобразила на лице сложную гамму чувств, будто бежала куда-то, но споткнулась и теперь падает, но надеется зацепиться слабеющей ручонкой за какую-нибудь опору. Туманные очи ее прояснились при виде прекрасного мужчины, и, как бы смутясь, она отвернулась к окну. "Самец, – подумала она, – никаких проблем". От наплыва охотничьего нетерпения пальцы ее чуть дрогнули.

Официант принес шампанское в серебряном ведерке со льдом и поднос с холодными закусками:

– Можно открыть?

– Пожалуйста.

Слабо пискнула пробка, пенистая праздничная струйка наполнила хрустальный бокал. На столе появилась вазочка с черной икрой, фаянсовая тарелочка с нарезанными, политыми сиропом ананасными дольками, блюдечко с розочками сливочного масла. Официант крутился рядом уже без всякой надобности, ожидая какого-то знака, но у нее не было желания заводить с ним трали-вали, хотя он был симпатичным юношей в строгой униформе, с мускулистым телом, с услужливой повадкой, и обыкновенно Таня не упускала случая завести новое полезное знакомство.

– Ступайте с Богом, молодой человек, – сказала она покровительственно, – и распорядитесь, чтобы отбивная была немножко с кровью.

– Непременно распоряжусь, – со значением откликнулся официант.

Пригубив шампанское и положив в рот ананасную дольку, она вторично взглянула на клиента, на сей раз с откровенным любопытством. Чурек мгновенно вскочил, отвесил церемонный поклон, поднял фужер и махом опрокинул его в зубастую пасть. Таня дружески улыбнулась и поднесла бокал к губам. Теперь оставалось только ждать. И ждать пришлось недолго. Не успела дожевать бутерброд с икрой и допить бокал, как подвалил сотрапезник ее клиента, по уведомлению дяди Жоры, "наш человек", – лысоватый ханыга неопределенного возраста, судя по льстивой, подловатой ухмылке, упорно пьющий на халяву с младых ногтей. Самый тот тип, который Таня Француженка на дух не принимала. Хотя бы потому, что с дамами подобные типы тоже норовили спроворить всегда "полюбовно".

– Ничего, если присяду на минуточку? – спросил халявщик, добротно устраиваясь на стуле.

– Ну ты, гнилушка, – застенчиво сказала Француженка, – канай отсюда, а то череп проломлю.

Прилипала плотоядно хихикнул и игриво потер свои маленькие ручонки:

– Вы не так меня поняли, дорогая! Я не сам по себе, а по поручению известного гражданина.

Таня головы не повернула:

– Чем же известен гражданин?

– Он известен тем, дорогая, что у него денежек куры не клюют и он любит дарить их женщинам, которые соответствуют его представлениям об изящном. По призванию он художник, по духу – гедонист.

– Это вон та черная бандитская морда?

– Обижаете, девушка…

– А ты, значит, у него на посылках, золотая рыбка?

Халявщик хихикнул еще более отвратительно.

– Можно и так сказать. Мы люди не гордые.

– Чего ему надо?

– Вениамин Шалвович Курдюмов имеет честь пригласить вас за наш столик для взаимного приятного времяпровождения.

Таня потянулась рукой к бутылке с шампанским.

Халявщик резко отодвинулся, вдруг догадавшись, что сейчас с ним может произойти какое-то несчастье.

– Почему же твой хозяин сам не подошел?

– Он застенчивый. В случае отказа с ним бывает припадок.

– Слушай, гнилушка! – Таня улыбалась своей самой светлой беспорочной улыбкой, – Клянусь дьяволом, сейчас ты чудом уцелел. Передай своему припадочному, что я не проститутка. Пошел вон!

Как порывом ветра прилипалу сдуло со стула. И тут же приблизился официант, неся в отставленной руке поднос. Любовно уместил перед Таней тарелку с большим лоснящимся куском мяса, томящимся под грудой золотистой жареной картошки с луком.

– Помощь не требуется? – спросил озабоченно, скосив глазом на уходящего горемыку.

– Готовься, скоро позову.

Таня разгребла картофельную горку, отрезала ножом кусочек отбивной и положила в рот. Мясо было приготовлено так, как она любила: подпорченное, чуть-чуть недожаренное, с терпким привкусом чеснока. Курдюмов подсел к ней, когда она уже приканчивала порцию и наполовину осушила шампанское. У него было жесткое, волевое лицо торговца дынями на Центральном рынке. Француженка не стала с ним хитрить.

– Если хотите познакомиться, уважаемый господин, – сказала она, – зачем подсылать шпану?

– Он вас оскорбил?

– Еще чего не хватало! Но он принял меня за проститутку и сразу начал торговаться.

– Желаете, чтобы он извинился?

– Избави Бог!

– Вы позволите угостить вас бокалом шампанского?

Чурек начал ей нравиться: в его глубокомысленной, учтивой настырности было что-то мальчишеское. Она вообще относилась к среднеазиатским, а также кавказским кавалерам без всякого предубеждения. При умелом подходе из них легко вить веревки, но, разумеется, только до той минуты, пока ты одета. При виде обнаженного тела джигит, как правило, превращается в свирепое животное. Отнять у джигита раздетую, приготовленную для половой радости женщину было так же трудно, как вырвать у собаки кость. После того как он прикасался к женской коже, всякое промедление смертельно задевало его человеческое достоинство.

В безмятежной улыбке она продемонстрировала Курдюмову свои белопенные, ровненькие зубки.

– Забавное предложение. Шампанское – вот же оно.

Наливайте, пейте, если угодно.

Курдюмов наполнил бокалы и замогильным голосом произнес тост:

– Мне не надо ваше имя, я его знаю. Ваше имя – Красота! Я вас увидел, и болит мое сердце в груди. Говорил Вильям Шекспир: Бог создал женщину, чтобы мужчине было кому поклоняться. Пью за ваших дорогих родителей, да хранит их Аллах, и за вас. Пусть наша случайная встреча перейдет в добрую, хорошую человеческую дружбу. За вас, госпожа моей души!

Он опрокинул бокал целиком, а Таня только пригубила. Ей предстоял трудный вечер и следовало быть аккуратной со спиртным. Через десять минут они уже оживленно болтали, обсуждая превратности быстротекущей жизни.

– Вы учились в Кембридже? – спросила Француженка.

– Почему это? – удивился Курдюмов.

– У вас такие галантные манеры. В России это большая редкость. Если не секрет, кто вы по национальности?

– Русский, – сказал Курдюмов, – чистокровный.

– Но почему же у вас отчество Шалвович, имя Вениамин, а фамилия Курдюмов? Для конспирации, что ли?

– Нет, не для конспирации. Папа был грузин, а мама, кажется, узбечка.

Они оба удивились его странному признанию, и Таня даже выпила глоток коньяку, который успел заказать джигит.

– По-всякому бывает, – сказала Таня. – Я своих родителей не помню, воспитывалась в детском доме, но, наверное, во мне тоже есть капелька восточной крови, потому что я очень влюбчивая.

Курдюмов приободрился:

– Давайте поедем прямо к вам, если вы живете одна?

– Нагловато, – сказала Таня, напустив в глаза горестного тумана. – Даже не ожидала от вас. Такой деликатный, образованный человек, так славно разговаривали, – и вдруг!.. Вениамин Шалвович, вы за кого же меня принимаете?

Курдюмов окинул ее взглядом, в котором светилась привычка к спокойным оценкам:

– Честно говоря, не знаю. Но уж конечно, вы не из грязнуль с куриными мозгами, с ценником на лбу. Но кто вы? Что у вас на уме? Расскажите, я поверю. Поверю, если скажете правду. Чего вы ищете? Денег? Приключений?

– Не слишком ли торопишься, дорогой?

– Что-то мне чудится, ты не случайно здесь.

– Да, пришла познакомиться. По заданию КГБ.

Познакомиться, соблазнить и выведать все твои тайны.

– КГБ не самый страшный зверь по нынешним дням.

Танины щечки порозовели от внутреннего ликования. Перед ней была не овечка, покорно бредущая на заклание, а матерый зверюга, чующий опасность позвоночником. Тем приятнее будет смотреть, как он пускает кровавые пузыри у ее ног.

– Послушай, любезный! А не пошел бы ты.., к своей шестерке. Вон он зыркает, как сова из дупла. Убирайся! Ты мне надоел.

Курдюмов рассмеялся с облегчением:

– Грубость тебе не идет, красавица. Давай выпьем за нас с тобой. От всей души говорю.

Таня еще немного подулась, потом сочувственно спросила:

– Чего боишься, джигит? За тобой охотятся?

Курдюмов разгрыз лимон, как яблоко, не поморщился.

– Может быть, да, а может быть, нет. Но всегда лучше поостеречься.

– Ты богатый?

– Не очень бедный. Нам с тобой хватит, чтобы пировать и веселиться.

Вскоре между ними установилось полное, глубокое взаимопонимание, какое бывает между попутчиками в поезде, идущем на Дальний Восток. Таня доверительно рассказала, что гонит ее по свету горькое одиночество.

У нее недавно был любимый муж, известный кинорежиссер, фамилии лучше не называть, и она жила за ним как за каменной стеной; но между ними случилась страшная размолвка. Ее муж оказался педиком и, когда она бывала в отлучке, приводил в дом юных мальчиков и ласкал их на той же кровати, где они были счастливы вместе. Ее муж, на которого она три года молилась, как на икону, оказался фальшивой монетой. И все его фильмы, такие эффектные, психологические, получавшие призы за границей, были обманом, как золотые браслеты, сделанные из дутого крашеного стекла. Таня сказала, сдерживая слезы, что не знает, как дальше жить, и теперь ей все равно, умереть ли сегодня или завтра или немедленно лечь в постель с Курдюмовым, чтобы забыться в угаре страсти хоть на часок, если только он поклянется, что он не педик.

Курдюмов, малость озадаченный, поцеловал ее ухоженные, тонкие пальчики, и Таня на мгновение, словно в инстинктивном порыве, прижала его голову к груди.

Пульс ее гибкого тела отозвался маленьким динамитным взрывом в его печени.

– Горю поможем, – твердо пообещал он. – Поедем в гостиницу, я тебя утешу. Забудешь своего поганца, который прикидывался кинорежиссером.

– Правда? – с надеждой спросила Француженка.

– Я умею делать женщине красивую любовь.

Зал ресторана уже заполнился почти целиком, и некоторые пары танцевали меж столиков под звуки негромкого невидимого оркестра. Какой-то несмышленыш лет тридцати, налившись коньяком до бровей, осмелился пригласить Таню на тур медленного фокстрота.

Не поднимая головы, Курдюмов распорядился:

– Иди отсюда, фраер, и запрись в сортире. Чтобы я тебя больше никогда не видел.

Несмышленыш встретился с ним взглядом, что-то буркнул нечленораздельное и послушно исчез.

Таня поджала губки:

– Мой милый рыцарь, но я ведь хочу танцевать.

Курдюмов немедленно поднялся и вывел ее в круг, бережно поддерживая за кончики пальцев. Француженка закинула руки за его мускулистую шею, тесно приникла и закрыла глаза, отдавшись баюкающему ритму.

Она так искусно, как бы в забытьи, так безгрешно терлась об него бедрами и грудью, что через минуту он почувствовал, что ему невмоготу. Давным-давно ни одна женщина не вызывала в нем столь свирепого желания.

– Давай уйдем поскорее, – шепнул он в розовое теплое ушко. – Здесь слишком многолюдно.

– Подожди, милый, мне так хорошо!

Когда вернулись за столик, он был вынужден прикрывать ширинку.

– Хочу мороженого! – сказала Таня. Она видела: джигит спекся. У него было такое выражение лица, как при запоре. Ох уж этот южный темперамент. Теперь оставалось лишь вдеть ему кольцо в ноздрю и не спеша вести на убой.

– Милый, пожалуйста, не торопись. Я так не люблю делать это наспех. Ты ведь тоже, надеюсь, не животное, чтобы спариваться на бегу?

– Нет, не животное, – ответил Курдюмов, утерев слюну с губ.

По дороге в такси он все же сделал диковинную попытку овладеть ею. Как-то так ее перегнул на заднем сиденье, что одну ногу у нее заклинило между передними креслами, а вторую он попытался задрать себе на плечо. Таня успела нащупать впадинку у него под ухом и резко вдавила туда указательный палец. От боли они заверещали одновременно: джигит хриплым басом, а Таня жалобной птичьей трелью. Не оборачиваясь, таксист сказал:

– Будете безобразничать, высажу.

До "России" было рукой подать, они еле отдышались. Курдюмов сунул водителю сотенную:

– Не сердись, браток!

В фойе гостиницы, где было оживленно, как на вокзале, Таня уселась в кресло неподалеку от окошка администратора, поправила сбившуюся набок шикарную прическу, закурила и уныло уставилась в пол. Потоптавшись, Курдюмов опустился рядом:

– Ну чего ты, Танечка? Напугалась?

– Мне как-то расхотелось идти к тебе.

– А если я поклянусь?

– Насчет чего?

– Не трону, пока сама не захочешь.

– Я тебе не верю, ты дикарь. Чуть не разорвал напополам. Я слышала, вы там в степях лошадей трахаете, но я не лошадь.

Курдюмов проглотил оскорбление, хотя это было не в его привычках. Красивая московская стерва его заворожила, и все счеты с ней он оставил на потом.

– Клянусь мамой! – сказал он.

Француженка взглянула на него с деланным ужасом:

– А мама у тебя кто? Не степная кобылица?

Это было чересчур, но чудовищным усилием воли Курдюмов опять сдержался. У него возникло ощущение, что он летит в пропасть, где внизу натыканы копья. Ему хотелось положить руку на ее пухлый, яркий смеющийся рот и сжать так, чтобы вывалился наружу дерзкий язык.

Передохнув, он сказал:

– Еще никто не смел так со мной разговаривать.

– Подумаешь, – усмехнулась Таня. – Я тоже не привыкла, чтобы меня ломали, как матрешку. Испортил любимое платье. Знаешь, сколько оно стоит?

Молча, не обращая внимания на окружающих, Курдюмов достал из внутреннего кармана портмоне, покопался в нем и протянул ей внушительную пачку долларов:

– На, возьми! Купишь три таких.

Таня отстранила его руку:

– Чтобы меня купить, у тебя все равно денег не хватит. Все очень печально, дорогой! Ты понравился мне, ты первый мужчина, к которому меня потянуло после мужа, а что ты натворил? Я думала, у нас будет добрый вечер, полный любви, покоя, а тебе и надо-то всего-навсего… Уходи! На эти поганые деньги возьми себе десяток шлюх – они с радостью выполнят все твои пещерные прихоти.

– Я хочу тебя, – честно ответил Курдюмов.

Таня открыла сумочку, вынула пудреницу и подкрасила губы с таким видом, словно была одна в лесу. Она готовилась покинуть его. Более того, она уже его покинула, хотя была пока рядом. Копья на дне пропасти приблизились. Он почувствовал такую боль, как в давней ночной заварухе, когда пьяный ростовский ублюдок подло, сбоку вогнал ему под лопатку каленое "перо".

– Понимаю, – сказал смиренно, – такую девушку, как ты, можно встретить только раз. Если уйдешь, буду плакать всю ночь. Не уходи.

– На каком этаже твой номер?

– На восьмом. Восемь ноль двенадцать. "Люкс".

– Ступай к себе, я приду позже.

– Обманешь?

– Подумаю. Но сейчас тебе лучше слушаться. Закажи шампанского.

В ее глазах он ничего не сумел прочитать. Поднялся и, не оглядываясь, чуть сутулясь, пошел к лифту. Он был человеком судьбы и верил в свою удачу.

Подождав, пока он скрылся в лифте, Француженка подошла к навесным телефонам-автоматам и позвонила Витеньке Строгову, своему телохранителю. Трубку Витенька снял после первого гудка.

– Подъедешь к "России", к кинотеатру. Выход прямо около магазина. Дверь без всякой вывески. Представляешь, где это?

– Найду.

– Жди хоть всю ночь.

– Будет сделано.

На лифте она поднялась на десятый этаж и спустилась на восьмой по черной лестнице. Длинный коридор, устланный зеленым ковром, был пуст, никто не видел, как она подошла к номеру. Дверь не заперта.

Она нажала ручку и вошла. Курдюмов сидел на диване в гостиной под голубоватым торшером. Вид у него был сиротливый. Таня сбросила туфли, пересекла по упругому паласу комнату, склонилась над ним и поцеловала в губы. Курдюмов даже рук не поднял. Его усы пахли табаком.

– Не грусти, рыцарь! Начнем праздник заново.

Шампанское заказал?

Ответом ей был негромкий стук в дверь. Девушка в белоснежном переднике вкатила в номер тележку – бутылка "Советского" полусладкого, бутылка "Саперави", бутылка армянского коньяка и огромное фаянсовое блюдо с фруктами. Не вставая, Курдюмов бросил на тележку комок банкнот. Девушка пролепетала:

– Благодарю вас, – и удалилась.

Из серванта Таня достала бокалы, рюмки, уселась напротив Курдюмова, сама открыла коньяк, разлила по рюмкам:

– Очнись, герой! Рога трубят!

– А-а, – Курдюмов вяло почесал грудь через рубашку. – Чего-то душа ноет.

– He рад, что пришла?

– Как не рад, очень рад. Если бы не пришла, я бы вдох. Такая тоска. Все беру с бою или покупаю, а хочется по-другому. Мне ведь уже за сорок. Хочется тишины, уюта, как у всех добрых людей. Кто-то проклял мою жизнь, с детства проклял, а кто – не знаю.

– Будет тебе уют, – пообещала Француженка. – Встряхнись, расслабься. Иди умойся. Прекрасная дама больше не капризничает. Милый мой, я выпью тебя до донышка. Никогда не забудешь эту ночь.

Ее чуть осевший голос, потемневший взгляд подействовали на него, как удар тока. Тяжкий зной сковал виски. В пах вонзилась тысяча ласковых иголок. Господи, подумал он, ради таких минут стоит жить. Что значат деньги, власть в сравнении с экстазом любви?

Мужчина бывает самим собой только дважды: в смертельной схватке с врагом и в обладании женщиной. Когда враг повержен, а женщина корчится и вопит в изнеможении страсти. Смысл жизни становится очевидным, как таблица умножения. В ванной, торопясь, он сбрасывал с себя одежду, стоял, смежив веки, под горячим душевым ливнем, втирал в шею, подмышки, живот изумрудный французский лосьон. Колокольчик тревоги заглох в ушах.

Француженка опустила в рюмку большую белую таблетку и, склоня голову, наблюдала, как солнечный напиток на мгновение помутнел, покрылся плесенью, выпустил на поверхность несколько веселых пузырьков – и снова стал прозрачным, выстрелив в воздух солнечным бликом. Ей самой захотелось его выпить. Это чувство было ей не внове. Ее всегда тянуло, как истинного естествоиспытателя, изведать всю гамму ощущений, которую переживает подопытный кролик.

Из ванной Курдюмов появился в просторных шелковых штанах и яркой футболке с короткими рукавами, плотно охватывающей его мощный торс. На миг она пожалела, что не успеет узнать, каков он в постели. Впрочем, лекарство подействует через десять-пятнадцать минут, можно попытаться…

Зайдя со спины, он обхватил ее и с такой силой сжал груди, что она невольно утробно пискнула. Молча, пыхтя, он мял и тискал ее так, словно для начала решил изуродовать, сплющить.

– Сядь, – прохрипела она. – Выпьем. Все остальное потом. Я тоже схожу в ванную.

Порцию отравы он бросил в рот моментальным движением фокусника, у которого вот-вот из ушей должны посыпаться золотые монеты. Таня обернулась к нему спиной:

– Пожалуйста, расстегни "молнию"!

Через голову она стянула платье. Осталась в крохотных бежевых трусиках и черном ажурном поясе, поддерживающем черные чулки. Этого соблазна Курдюмов не выдержал. Глаза его заволокло кровавой мутью. Ничего больше не соображая, он подхватил ее на руки, уволок в спальню и шмякнул на розовое покрывало, на неразобранную широкую постель. С внезапным трепетом Француженка разглядела, какая мощь на нее надвигается, но не струсила, передвинулась к краю кровати, развела ноги и приподняла колени, чтобы ему удобнее было войти. Никаких прелюдий, никакого любовного колыхания…

Бедолага задремал, не успев закончить свою последнюю роковую работу. Разочарованная, Таня попыталась помочь ему, крепко сжав бедра, но он был слишком тяжел, лежал на ней, как колода, уткнувшись носом в плечо. С трудом спихнула его на бок.

Загоревав, вернулась в гостиную к пиршественному столу. Откупорила шампанское, налила себе полную чашку и выпила маленькими глоточками. Потом достала из сумочки миниатюрный шприц, наполненный зеленоватой жидкостью, и белые нитяные перчатки. Сходила в ванную и намочила под краном вафельное полотенце. Аккуратно, тщательно протерла рюмки, чашку, бутылки, столешницу и все места, куда могли прикоснуться ее пальцы. Делала это по привычке, на всякий случай. Уже наступали времена, когда убийства никто не расследовал, и лишь иногда по необходимости в органах сооружали из них "висяки". Тем более вряд ли кого-то заинтересует смерть одного бандита, который пьяный околел в гостинице от сердечного удара.

Курдюмов добродушно посапывал во сне и что-то нежное бормотал сквозь зубы. Может быть, продолжал любовную игру и надеялся на благополучное завершение. Ваткой с одеколоном Француженка заботливо протерла ему кожу на внутренней стороне бедра и легким толчком вогнала иглу. Часа через три на этом месте не останется даже точки. Присела на краешек кровати рядом с Курдюмовым. Это было великое мгновение. Внезапно он содрогнулся всем телом, из угла рта выдулся белый пупырышек, и ясные глаза отворились.

– Прощай, милый, – сказала Таня. – Видишь, я сделала, как обещала. Вот тебе и твой вечный уют.

Остекленелая благодарная улыбка растянула его поблекшие губы. Он был мертв.