Московский душегуб

Глава 26

К середине сентября установилось бабье лето, и Алешу из больницы перевезли на дачу. Дехтярь на прощание надавал кучу рекомендаций, обязался навещать больного, но сказал, что физическое состояние Алеши, как ни чудно, не внушает никаких опасений. Конечно, понадобится полгодика, не меньше, на реабилитацию, на расхаживание, но хороший уход, усиленное питание, строгий режим и гимнастика довершат благополучный перелом в организме.

Режим, про который говорил доктор, был такой.

Около восьми утра Настя поднимала мужа и помогала ему доковылять до ванной, где он с ее помощью умывался и приводил себя в порядок. К девяти Ваня-ключник подавал завтрак в гостиной: овсяная каша, свежий творог, мед, орехи, апельсиновый сок. Алеша меланхолично съедал все, что ему подкладывали на тарелку.

Еще с первого своего нормального пробуждения в больнице он ни разу ничего не попросил, но и ни разу ничему не воспротивился. После завтрака Настя укладывала его отдохнуть на часик-полтора и, пока он дремал, читала ему какую-нибудь книгу по своему выбору. Все ее попытки узнать, нравится ли ему то, что она читает, не увенчались успехом. Алеша лучезарно улыбался и говорил извиняющимся тоном:

– Мне все равно, дорогая.

Настя взялась читать ему "Историю" Карамзина прямо с первого тома. После отдыха и дремы, если позволяла погода, Настя вывозила его на коляске погулять в сад. Здесь в течение часа, но с перерывами, вместе с ним проделывала многочисленные упражнения. Охранники, прячась в разных местах, с изумлением наблюдали, как хозяйка бросает мужу мяч, а он его ловит, радостно вскрикивая. Или заставляет дотянуться руками до земли, а потом никак не может разогнуть.

Перед обедом приходила медсестра, которую порекомендовал Дехтярь, и делала Алеше массаж и перевязку. Но уже на третий день Настя отправила медсестру домой и со всеми процедурами справлялась сама, потому что заметила, что появление любого чужого человека сильно раздражает Алешу: он вздрагивал, закрывал глаза и несколько минут боролся с собой, преодолевая страх. Обедали они, если не было гостей, вдвоем, прислуживал Ваня-ключник, который старательно избегал смотреть на хозяина и поэтому частенько опрокидывал на скатерть какое-нибудь блюдо. Меню составлялось и пища готовилась под неусыпным Настиным контролем.

Опять же трудно бывало понять, какая еда нравится больному, а какая нет. Если Настя говорила: "Не добавить ли щец, Алешенька?" – он оживленно кивал, делая вид, что способен съесть хоть всю кастрюлю, но если отбирала у него недоеденную тарелку, он так же блаженно хлопал глазами. Как-то она провела эксперимент: вместо обеда сразу уложила его в постель. Алеша даже глазом не моргнул.

После дневной сиесты Настя угощала его фруктами и снова вывозила на прогулку. Постепенно она увеличивала нагрузки и заставляла его растягивать резиновый эспандер, а также по много раз поднимать и опускать полуторакилограммовые гантели. Алеша слушался ее беспрекословно, но когда уставал, то начинал плакать.

Слезы крупными градинами стекали по его худым, бледным щекам и катились за воротник. Это так поражало Настю, что она опускалась на колени и подолгу молилась, прося у Спасителя помилования для своего несчастного мужа. Алеша переставал плакать и глядел на нее с детским любопытством.

– Алеша, родной, ну скажи мне, ну скажи, что ты чувствуешь? Где тебе больно?

– Нигде не больно, – удивленно отвечал Алеша. – Почему мне должно быть больно? Мне хорошо!

Вечером, накормив Алешу, она снова ему читала или включала телевизор. Пока экран светился, Алеша не отрывал от него неподвижного взгляда, иногда вздрагивая, но с губ не сходила легкая усмешка. Когда экран гас, он еще некоторое время что-то высматривал, а потом со вздохом облегчения переводил взгляд на жену.

– Еще что-нибудь хочешь посмотреть? – спрашивала она.

– Да нет, мне все равно.

– Но чего-то ты все-таки хочешь?

– Нет, ничего не хочу. Спасибо.

– О чем ты думаешь, Алеша?

– Ни о чем. Почему я должен думать?

– У тебя что-то болит?

– Нет, ничего не болит.

Перед сном она снова отводила его в ванную, и он опирался на нее легкой рукой, как на костыль. Он испытывал трудности с тем, чтобы усесться на толчок, и терпеливо ждал, пока Настя ему поможет, косясь на нее настороженным глазом, даже с некоторой обидой. Но когда, наконец, у него все получалось и кишечник опорожнялся, он глядел на нее снизу с такой благодарной миной, словно достиг конца долгого, утомительного путешествия.

Засыпал он сразу, едва коснувшись щекой подушки.

Настя лежала рядом и пыталась разгадать в его спящем, чистом, прекрасном лице их общее будущее. Если он стал идиотом, думала она, то это слишком большое наказание даже для него. Впрочем, Настя не роптала на судьбу, напротив, все эти осенние дни, текущие безукоризненно ровной чередой, она была спокойна и счастлива, как может быть счастлива молодая женщина, которая ожидает ребенка от любимого человека и не сомневается в том, что этот человек никогда ее больше не покинет.

Местопребывание Алеши по возможности держалось в тайне, и редкие гости вносили разнообразие в их безмятежное бытование. Приезжал Губин, проверил, все ли у них в порядке, но недолго пообщавшись с Алешей, в дальнейшем предпочитал все переговоры вести с Настей по телефону. Как и обещал, через пару дней наведался доктор Георгий Степанович, отобедал с ними, внимательно осмотрел больного и нашел, что его состояние даже лучше, чем он мог надеяться.

Настя отвела доктора в сад и прямо спросила:

– Скажите откровенно, Георгий Степанович, он что же, таким и останется навсегда?

– Каким – таким? – не понял Дехтярь, уже привычно млея под Настиным взглядом.

– Вот таким, какой он сейчас?

Доктор не знал, каким Михайлов был прежде.

– А чем он вам не нравится? Да я бы дочери своей не пожелал другого мужа. Корректный, предупредительный молодой человек. Вполне разумный. Уверяю вас, в сравнении с другими… Если вас волнует, прошу прощения, сексуальная сторона, то тут нужно время, голубушка, нужно время… Уж вы потерпите…

– Господи, да он же совершенно впал в детство, – вырвалось у Насти. – Он же лунатик, доктор. Разве вы не видите?

– Нет, не вижу. Алексей Петрович вполне контактен – рассуждает здраво, адекватен своему состоянию…

Не гневите судьбу, Настя. Однако если вас что-то смущает в этом ключе, могу порекомендовать прекрасного специалиста. Психиатр с мировым именем. Пускай проконсультирует, вреда не будет.

– Пожалуйста, порекомендуйте, – дрожащей рукой Настя записала телефон и фамилию.

* * *

За кофе, дабы развеять Настины страхи, доктор с заговорщицкой улыбкой обратился к Михайлову:

– А что, батенька, не опрокинуть ли нам по чарке?

Пора, пожалуй, начинать нормальную жизнь.

Алеша засиял самой своей восторженной улыбкой, какая была у него теперь только на толчке.

– Конечно, доктор! Еще бы!

– Ему разве можно? – усомнилась Настя.

– Теперь ему все можно, – многозначительно ответил врач.

После одной рюмки Алеша уснул прямо за столом, и чтобы дотащить его до постели, пришлось звать Ванюключника.

Вечером приехал Вдовкин, и они с Настей устроили маленький консилиум. Решили все же действительно пригласить психиатра, хотя у Вдовкина были большие сомнения: он ни в каких психиатров не верил.

– В сущности, кто такой психиатр? Это человек, который заявляет, что изучил законы человеческой психики. Но это же вранье. Это большое вранье. Я психиатров не осуждаю, каждый зарабатывает чем может. Я в другом не уверен: стоит ли понапрасну тревожить Алешу. Ты погляди на него. Был ли он когда-нибудь таким удовлетворенным? Зачем же пытаться вернуть его в эту грязь, которую мы по заблуждению называем разумным существованием?

– Не надо умствовать, – сказала Настя. – Ему очень плохо.

– А тебе или мне хорошо? Человек так или иначе всегда несчастен. Если хочешь знать, я бы с удовольствием с ним поменялся.

– Я с тобой поссорюсь, Женечка, если будешь так говорить.

Ссориться с Настей Вдовкин не хотел. У него так жизнь повернулась к пятидесяти годам, что никого вокруг не осталось из близких, кроме Насти и этого чокнутого бандита.

Психиатр приехал через день, за ним послали машину. Его звали Валерий Яковлевич Сушко. Он был шупл, высок, опирался на палочку и поминутно странно, погусиному вскрикивал – кхе-е-к! – радуясь, что живой.

За период перестройки Валерий Яковлевич достиг высоких степеней в своем врачебном искусстве, и поговаривали, что был вхож в правительство наравне с легендарной Джуной, причем ходили они к одним и тем же пациентам. Прежде чем познакомиться с больным, он присел на крылечке отдохнуть, внимательно изучая пейзаж. Вдовкин любезно предложил ему сигарету.

– Какая тут у вас благодать, однако, – заметил Валерий Яковлевич, от сигареты брезгливо отказавшись. – Что за прелесть эти подмосковные делянки. И какие забавные поселяне. Но почему они прячутся?

Как раз двое охранников с рациями и с автоматами нырнули за деревья.

– Приезжих избегают, – пояснил Вдовкин. – Много обид им приезжие чинят.

– Вы сами местный или как?

– Я тут вроде бедного родственника. На подхвате.

– Раньше у меня не лечились?

– Нет, не приходилось. Хотя много раз собирался.

Психиатр Вдовкину понравился, видно было, что вреда от него особого не будет – слишком стар.

– Ну что ж, – вздохнул Валерий Яковлевич, – давайте сюда больного.

– Именно прямо сюда его вынести?

– Зачем же, – Валерий Яковлевич вскрикнул – кхее-к! – прикрыв рот ладошкой. – А вы, я вижу, насмешливый юноша. Но пьете много, это нехорошо…

– Неужели так заметно?

– Еще бы незаметно. Вы ведь, друг мой, водку с пивом смешиваете, оттого залах ядреный, устоявшийся.

Я бы вам посоветовал закусывать лимонной корочкой.

Исключительно отбивает сивушный аромат.

На крылечко вышла Настя. Валерий Яковлевич, кряхтя, поднялся и поцеловал ей руку. Галантно заметил:

– Мечтаю, чтобы все мои пациенты выглядели именно так, сударыня!

– Спасибо, доктор! Где бы вы хотели осмотреть мужа?

– Лучше всего там, где он чувствует себя в безопасности.

Настя вопросительно глянула на Вдовкина:

– Такого места больше нет.

– Да и раньше не было, – добавил Вдовкин. Старичок, который поначалу показался ему безобидным шарлатаном, все больше его занимал. Это было ему чудно хотя бы потому, что в последнее время встречи с новыми людьми вообще не вызывали у него никаких эмоций. Он привык к мысли, что запас его любопытства к миру, слава Богу, исчерпан окончательно. Сумрачный сон наяву, в терпких парах винного спирта его вполне устраивал. В сегодняшнем госте была какая-то симпатичная бодрость, соотносимая, может быть, с задержкой земного пребывания. В его старческом взгляде посверкивала зоркость, которая дается человеку лишь за пределом бытия.

Алеша отдыхал после завтрака, но не спал, а глядел любимый мультик про черепашек ниндзя. Увидя незнакомого человека, которого привела Настя, он попытался укрыться одеялом с головой, но не успел. Настя села рядом, поймала его руки и мягко укорила:

– Ну не ребячься, милый. Это же к тебе пришли.

– Ко мне? А кто это?

Вдовкин выключил телевизор, а Валерий Яковлевич представился:

– Я врач. Зовут меня Валерий Яковлевич. Хочу вас осмотреть, если не возражаете.

– Даже не знаю, – усомнился Алеша. – У меня ведь уже есть врач. Он меня оперировал. Очень хороший.

Его все уважают. Настя, ты разве не помнишь Георгия Степановича? Он ведь вчера приходил.

– Не волнуйся, милый! Это я пригласила Валерия Яковлевича. Он с тобой поговорит, и все.

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться Алеша. – Я просто подумал, что если я здоров, то зачем тратиться на новых врачей. Извините меня, доктор, но сейчас такое дорогое лечение, не всем по карману.

Валерий Яковлевич, пару раз вскрикнув, благополучно устроился в кресле напротив кровати.

– Какие деньги, юноша! Просто визит дружбы. Не беспокойтесь ни о чем.

Алеша вытянулся под одеялом поудобнее. С хитрой улыбкой покосился на Вдовкина:

– Денег не жалко, доктор. Но пока я на иждивении у жены, поневоле приходится учитывать каждую копеечку.

– Похвальное здравомыслие, – одобрил Валерий Яковлевич. – Копеечка, известно, рубль бережет.

Настя испытывала неодолимое желание бухнуться на колени и немедленно воззвать к Спасителю. Полтора месяца она не слышала от мужа столь долгих и проникновенных речей, и уж лучше бы не слышала вовсе.

– Сегодня воскресенье, – невозмутимо продолжал Валерий Яковлевич, – вот я и решил прогуляться за город, заодно и к вам завернул. – – Сегодня не воскресенье, – поправил его Михайлов. – Сегодня пятница. В воскресенье по утрам не показывают черепашек. "Зов джунглей" – это да. Вы ошиблись, доктор. Как бы вас не хватились на работе.

– Ничего, я предупредил. Скажите, пожалуйста, Алеша, по ночам вам что-нибудь снится?

Алеша сделал слабую попытку вырваться из ласковых рук жены.

– Если вам неудобно при посторонних, – сказал доктор, – попросим их выйти.

– Не надо, – испугался Михайлов. – Какие же это посторонние? Настя моя жена, а это Вдовкин. Женя, хочешь выпить? Позови Ваню-ключника, от тебе нальет.

– Потерплю, – у Вдовкина вся эта нелепая сцена вызывала что-то вроде изжоги.

– Я не случайно спросил про сны, – пояснил Валерий Яковлевич. – В наших снах множество отгадок к физическому и душевному состоянию. Уверяю вас, это не бабушкины сказки.

– А где ваша бабушка? – спросил Алеша.

– Померла, голубчик, давно померла… Так что же вас беспокоит по ночам?

– Вы не будете смеяться?

– Нет, голубчик, не будем.

– Во сне приходит Елизар Суренович, и мы с ним летаем.

– На чем летаете? На самолете?

– Нет, просто так, как будто на крыльях. Смешно, да?

– Каждую ночь? , – Почти каждую. Но иногда и днем.

– И всегда только с ним?

– Не всегда. Черепашки тоже летают. Ну, и еще всякие существа.

– А кто такой Елизар Суренович?

Алеша посмотрел на жену, ища у нее поддержки:

– Будто вы не знаете?

– Честное слово, не знаю.

Алеша капризно скривил губы:

– Я вам не верю, доктор. Его все знают. Вы надо мной смеетесь, а обещали не смеяться.

Валерий Яковлевич полез в карман пиджака и достал кожаный очешник. Водрузил на нос очки с какими-то особыми стеклами, отчего глаза у него сделались на пол-лица. У Алеши от изумления отвалилась челюсть.

– Можно и мне потом померить? – спросил он робко.

– Конечно, но сперва еще несколько вопросов. Заранее прошу прощения, если они вам не понравятся, но это необходимо. Друг мой, вы импотент?

Вдовкин закурил. Настя бросила на доктора недружелюбный взгляд. Алеша раскраснелся.

– Не знаю, – сказал он.

– Как то есть не знаете? Вы спите со своей женой иди нет?

– Конечно, спим. Только я рано ложусь, а она обычно попозже. Правда, Настя?

– Валерий Яковлевич, – не выдержала Настя. – Нельзя ли обойтись без этих новомодных штучек?

– Никак нельзя, голубушка. Это очень важно.

– Вы разве не видите, в каком я положении?

– Вы примерно на седьмом месяце, с чем вас и поздравляю. Полагаю, вашего мужа это не должно слишком смущать. Верно, Алексей Петрович?

Алеша к этому моменту стал красный как рак. Он заподозрил неладное.

– Доктор, – протянул он плаксиво. – Вы хотите забрать Настеньку, да? Но как же я останусь без нее?

Вдовкин почти всегда пьяный. Кто меня вывезет погулять в садик?

– И все же, – Валерий Яковлевич заговорил властно и вкрадчиво, – надеюсь получить определенный ответ на свой вопрос.

Вдовкин решил, что пора и ему немного поучаствовать в медицинской процедуре:

– Доктор, а вы в курсе, что его недавно искромсали вдоль и поперек?

Валерий Яковлевич недобро запыхтел, вскрикнул – юсе-е-к! – точно прочищая горло, и очки убрал в карман.

– Чем встревать со своими глупостями, молодой человек, вам бы, может быть, действительно лучше пойти опохмелиться.

От его грозного тона Алеша окончательно сник.

– Я все скажу, только не сердитесь, пожалуйста.

Настя пулей вылетела из комнаты. Правда, через минуту вернулась и как ни в чем не бывало объяснила, что распорядилась насчет завтрака.

– Импотенция у меня в порядке, – вдруг насупясь сказал Алеша, – Это все знают. Хоть у Вдовкина спросите. Он сейчас трезвый.

Вдовкин на всякий случай подтвердил:

– Он в больнице всех медсестер загонял. Прямо с операционного стола срывался. Хотя был в наркозе.

– Хорошо, хорошо, – ухмыльнулся Валерий Яковлевич, – Мне по душе остроумные молодые люди. Но я что-то слышал о завтраке. Не продолжить ли нам беседу за столом?

Ваня-ключник накрыл чай на веранде. Алеша, чтобы показать доктору, какой он крепкий, решил добраться до стола самостоятельно, опираясь на костыли. В дверях веранды наткнулся на Ваню-ключника, они чуть не столкнулись. Алеша жалобно пролепетал;

– Извини, пожалуйста, Ванюша! Видишь, колупаюсь с костыльками, всем только мешаю.

Ваня-ключник в оторопи неловко наклонил поднос, и тарелки с чашками посыпались на пол. Алеша, растерянно бормоча: "Ах, беда-то какая!" – потянулся их подбирать, не устоял на ногах и загремел следом за посудой. Пока Настя со Вдовкиным его поднимали и усаживали за стол, с Ваней-ключником случилась истерика. Он прислонился к косяку, набычился, закрыл лицо руками.

– Не могу больше! Увольняюсь! Хоть убейте?

Настя прошептала ему что-то успокоительное, погладила по стриженой голове, и Ваня, пошатываясь, ушел в дом.

Алеша виновато улыбался:

– Я не нарочно, честное слово! Он сам споткнулся.

У Насти и для муха нашлось доброе слово:

– Никто тебя не винит, милый. Подумаешь, чашка разбилась. Это же на счастье.

Валерий Яковлевич, никого не дожидаясь, намазывал гренку маслом. Вдовкин, приметя графинчик с коньяком, быстренько наполнил фужер и, тоже ни с кем не сообразуясь, моментально его опрокинул. Зажевал лимонной долькой. Настя разлила чай, мужу наложила тарелку овсяной каши, добавив туда смородинового желе и меду. Алеша с завистью следил за Вдовкиным.

– Может быть, и мне рюмочку? – спросил у Насти. – Помнишь, мне же разрешили.

– Но не за завтраком, – сказала Настя. Алеша покорно взялся за кашу и тут же вымазал себе подбородок и щеки. Настя заботливо утерла ему лицо салфеткой.

Вскоре вернулся Ваня-ключник с новым подносом, на котором дымилось блюдо гречишных оладьев.

– Ванюша! – окликнул его Михайлов. – Ты прости меня, если сможешь. Я ведь не нарочно тебя толкнул.

– Наше дело холопское, мы не в обиде, – ответил Ваня, бросив затравленный взгляд на хозяйку. Та ему ободряюще подмигнула, – Любопытно узнать, – Валерий Яковлевич добавил в чай душистых деревенских сливок. – Как вы относитесь, Алексей Петрович, к нынешней гайдаровской реформе?

– Реформа хорошая, – быстро ответил Алеша, очередной раз промахнувшись мимо рта ложкой с кашей. – Все довольны, и я тоже.

– Что же именно вы находите в ней хорошего? – не отставал доктор.

Алеша наморщил лоб: ясная улыбка, каша на бороде, ложка на весу. Было видно, как он изо всех сил старается угодить навязчивому собеседнику.

– Что хорошего? – повторил туповато. – Ну как же: свобода – и вот кушаем сидим. Разве плохо?

– Верно! – обрадовался Валерий Яковлевич. – Совершенно верно. Свобода и еда. Умнейшее заключение.

Но теперь скажите: когда вы летаете с вашим Елизаром Суреновичем, вы о чем-то беседуете? Или так – свободный полет без всяких затей?

– Иногда разговариваем, – Алеша скромно потупился, опустив ложку в тарелку.

– О чем же?

– О разном. Он ведь умер, да там ему скучно, куда он попал. Вот он и тянется обратно, ловит попутчиков.

Но он людям не всем доверяет, опасается их. А от меня какой вред, от безногого, безрукого. Беседуем, конечно.

Он хочет, чтобы я с ним с мертвым, как с живым, соприкасался. От этого ему теплее.

– Он на самом деле мертвый? Или это так – аллегория?

– Мертвее не бывает. Пуля в сердце. Это вам не шутка, доктор.

Алеша победно оглядел присутствующих, зачерпнул кашу. Настя сидела смурная, а Вдовкин машинально налил второй фужер. Прихромал Ваня-ключник, на сей раз принес тарелку с пирожными и новый чайник с кипятком. Алеша ринулся ему помочь, хотел чайник поставить, но закачался вместе со стулом, а Ваня отшатнулся и слегка ошпарил себе ногу.

– Ничего, мы привыкшие, – сказал отрешенно. – Ежели чего еще понадобится, покличьте тогда.

– Покличем, Ванечка. Конечно, покличем, – отозвалась Настя.

После каши и бутербродов с сыром Алеша начал клевать носом – привык отдыхать после завтрака по режиму. Валерий Яковлевич это заметил.

– Ну хорошо, последний вопросец, и баиньки. Чего вы боитесь, Алексей Петрович? Вы же чего-то все время боитесь, верно?

Алеша уставился на него в недоумении:

– Нет, чего мне бояться? Мы же с Елизаром Суреновичем оба мертвые. Бояться поздно.

– Как же так, друг мой. Только что вы нам объясняли, что ваш, так сказать, усопший коллега тянется к вам за живым теплом, а теперь что же получается? Какая-то неувязка.

– Никакой неувязки, – в Алешиной улыбке просквозила снисходительность. – Вам ли этого не знать.

Вы же сами в прошлом году усопли.

– Да, – без всякого удивления согласился доктор, – В прошлом году я перенес второй инфаркт. Что было, то было. Но нельзя сказать, чтобы совсем так уж и усоп.

Ведь сидим же с вами, чаек попиваем.

– Это видимость, – с какой-то знобящей уверенностью возразил Алеша. – Одна только видимость.

Настя увела его в спальню, уложила, поцеловала влажный лоб. Потом вместе с Вдовкиным они проводили Валерия Яковлевича к машине. Старый кудесник подхватил Настю под руку и тихонько ей наговаривал в розовое ушко, как заклинал:

– Что ж, милая девушка, вам выпало трудное испытание… Но у всего свои причины. По роду занятий я лечил тысячи людей или, если угодно, внушал им, что лечу. Могу вас уверить, люди устроены просто, куда проще, чем цветы на ваших клумбах. К каждому можно подобрать ключик. Подбери ключик – и человек твой.

Человек отпирается точно так же, как шкатулка. Щелк, щелк – и никаких секретов. Но бывают исключения, увы! Ваш муж как раз такое исключение.

– Что вы хотите этим сказать?

– Хочу сказать, что ключика у меня нет. Я же не Бог, всего лишь любознательный наблюдатель. Говорю с вами откровенно, потому что вы тоже исключение и поймете меня.

– Что с ним, доктор?

– Не знаю, – Валерий Яковлевич вспомнил, что давно не вскрикивал, и самозабвенно кхехекнул, отчего две вороны в испуге сорвались с березы. – Он наглухо закрыт. Полагаю, это от переутомления. Сильные люди, обладающие мощным энергетическим запасом, и устают сильнее обыкновенного. Что он не слабоумный – это точно. Могу даже предположить, что он обманывает нас. Затаился и подсмеивается над нашими потугами пробиться к его душе.

Настя так разволновалась, что ухватила доктора за плечо. Валерий Яковлевич высказал то, о чем она сама догадывалась. Она так и думала, что Алеша затеял большой гнусный обман. Он прикидывается идиотом, а на самом деле внимательно за ней подглядывает. Он всегда был обманщиком и хитрецом и теперь от скуки разыгрывает кошмарный спектакль, где все они статисты, а он – режиссер.

– Значит, он нормален?

– Нормальнее нас с вами.

На прощание Валерий Яковлевич поцеловал ее по-отечески в щеку, ущипнул за бок и укатил, увозя в кармане пятьсот долларов.

На веранде Настя застала Вдовкина, который успокаивал хнычущего Ваню-ключника.

– Все равно уволюсь, – причитал строптивый филолог. – Он меня достал. Я же вижу, чего он добивается.

Марионетку из меня делает.

– Он же болен, Ванечка, – вмешалась Настя. – На больных разве обижаются.

– Да, как же, болен! – дерзко возразил Ваня-ключник. – Ему главное, чтобы последние нервы мне истрепать.

– Хорошо, ступай к себе, Ванечка. Нам с Евгением Петровичем надо поговорить.

Ваня гордо удалился, роняя на ходу остатки посуды.

Вдовкин к этому времени уже почти опорожнил графинчик с коньяком и был настроен благодушно. Настя отпила глоток остывшего чая.

– Не кажется ли тебе, что Алеша водит нас всех за нос?

– Еще как водит! Это тебе доктор сказал?

– Представь себе. Он не находит у него никаких психических нарушений.

Вдовкин доцедил последние капли из графинчика в фужер.

– Конечно, что он может найти. Для него шизик – это тот, кто лает и кусается. Да в принципе Алеша ему просто не по зубам. Он никому из нас не по зубам.

Чересчур суверенен. Вот милейший старичок и споткнулся.

– Он сам это понимает.

– Понимает, а денежки за визит небось взял, да?

– Но он же потратил время.

Вдовкин закурил, окутался дымом и чихнул. Вид у него был поблекший, синюшный. Он и пил-то последнее время без удовольствия.

– Скажи-ка, Настя, по совести. Ты действительно хочешь, чтобы Алеша стал таким, как прежде?

– Мне его очень жалко, – ответила Настя.

К вечеру подскочил Миша Губин. Заехал на полчасика, но остался ночевать. В Москве дела складывались не то чтобы тревожно, но как-то непонятно. Из регионов понаехала масса народу, шли бесконечные сборы то у Грума, то у Серго, то на нейтральной полосе, но толку пока было чуть. Настроение у главарей корпораций было скорее мирное, чем воинственное, казалось, все вопросы можно решить полюбовно, запал у невидимой пушки еле тлел, но не гас. Всем было очевидно, что пока не будет обозначен единый лидер, а проще говоря, новый непререкаемый пахан, бесконечные протоколы о намерениях и даже клятвенные уверения в честном сотрудничестве останутся пустым сотрясением воздуха и не застрахуют огромную финансовую империю покойного Елизара Суреновича от очередного, еще более мощного взрыва.

Губин, осунувшийся, дочерна загоревший, был настроен решительно и признался Вдовкину, что готов все бросить и слинять куда-нибудь в Австралию для продолжительного отдыха. Ему не хватало воздуха в России, чтобы дышать полной грудью. На месте его удерживал лишь некий Суржиков, которого он вскорости должен был якобы изловить. Кто такой Суржиков, он не говорил, но при упоминании этого имени взгляд его наливался кровавой мутью. Вдовкин не завидовал неведомому Суржикову, но и Губина не одобрял.

– Тебе ли заикаться о какой-то Австралии, – заметал он скептически. – Мы с тобой, Мишенька, как два деревца. Где нас сломали, там и сгнием.

Еще удерживала Губина болезнь друга.

Алеша, как всегда, обрадовался его приезду, но выказал это своеобразно. Потянулся из кровати, точно хотел обняться, застенчиво прогугукал:

– Привез, Миша, да, привез?!

– Что?

От его строгости Алеша враз опамятовался:

– Да ладно, это я так, прости, пожалуйста!

– Алеша, скажи толком, что я должен был привезти?

– Не должен, что ты! Упаси Бог! Просто вроде разговор был…

– Это он про черепашек, – догадалась Настя.

– Про каких черепашек?

– В прошлый раз, когда ты был, в рекламе показывали, таких зелененьких, на велосипедах. А ты сказал: куплю.

– Я обещал купить черепашек?

Алеша закрылся одеялом, только один глаз загадочно пылал.

– Хорошо, – сказал Губин. – Если обещал, то куплю.

– Совсем не обязательно, – с надеждой гукнул Алеша.

Губин начал проверять посты, за ним увязался Вдовкин, хотя ноги его еле держали. Сегодня он с опережением покрыл дневную норму. Вечер был прохладный, с черными осенними мушками. Через поле вышли к дальнему ухорону, откуда подъездное шоссе просматривалось до самого горизонта.

– Надо бы Алешку пристрелить, – меланхолично заметил Губин, – чтобы не мучался.

– Озверел ты, Миша, совсем… Или завидуешь ему, как и я?

– Чему завидовать-то?

– Ну как же, есть чему. Алеша превратился в растение и живет теперь в полном соответствии с природой.

Он прозрел, а мы слепые.

– Пьяный интеллигентский бред. Ты умный человек, Вдовкин, но мозг пропил. Алешка рожден хищником, а теперь от него осталась одна оболочка. Ткни пальцем – весь воздух выйдет. Ты ему завидуешь? Да ты сам такой же ползунок, как он. Только из него норов вышибли пулей, а из тебя спиртом.

– По-твоему, и меня следует пристрелить?

Вдовкин споткнулся на травяной кочке и чуть не упал. Губин поддержал его за плечо.

– Конечно, надо бы. Вы оба дезертиры.

– Дезертировали из банды?

– Из жизни, Женя, из жизни. Не хитри сам с собой.

Я вас не осуждаю. От такого рода дезертирства никто не застрахован. Мне Настю жалко. Ей за что такая доля?

– Настя в банде никогда не была.

Губин не захотел продолжать пустой разговор, тем более что они уже подошли к сосновой рощице, где меж двух деревьев был устроен помост, наподобие охотничьей засады, с которой сверху бьют кабанов. На помосте, метрах в трех от земли, нахохлясь, сидел человек с биноклем.

– Спускайся, – окликнул Губин. – Покурим.

Охотник спрыгнул вниз, ловко спружиня на полусогнутых ногах. По виду ему было лет тридцать, лицо неприметное, но злое. Вдовкин его раньше не видел.

– Ночью по двое дежурите? – спросил Губин.

– Так точно, шеф.

– Не холодно?

– Костерок жжем. Не сомневайтесь, шеф, муха не проскочит.

– Проскочит – ответишь башкой.

– Это мы понимаем, – дозорный дружелюбно ухмыльнулся. Губин угостил его "Мальборо". Сам он не курил, но всегда носил с собой сигареты.

Обратно брели по полю уже в сумерках. Вдовкин зябко ежился в своей кожаной куртке, трезвел на ходу.

Ему хотелось лечь на подсыревшую землю и отдохнуть.

Поле казалось бесконечным. Ощущение близкой смерти было так очевидно, как смутное губинское лицо. Он вспомнил, как Михайлов говорил врачу, что все они уже умерли. В этом тоже он был прав. Пулей ли, спиртом, грабежом им сняли головы – какая разница. Третий год все они, граждане некогда великой страны, бредут по черному полю уже после смерти. Зато, как ни чудно, деньжат в карманах прибавилось. Вдовкин грустно улыбнулся в темноте, а Губин словно услышал его мысли.

– Легче всего, – буркнул себе под нос, – уснуть и не проснуться.

– Смешной ты человек, Губин, – Вдовкину не хотелось спорить, но молчание пуще угнетало. – Пытаешься построить какую-то философию, когда в нас ничего человеческого не осталось.

– Не суди по себе обо всех, – посоветовал Губин. – Мечту твою не разделяю.

– Какую мечту?

– Превратиться в растение.

– Ах, вот ты о чем.

К ужину, желая, возможно, угодить Губину, Ваняключник расстарался: наготовил пирожков с капустой и свиные отбивные запек в тесте. Но радовался застольному изобилию один Алеша. Остальные сидели за столом как на принудиловке. Вдовкин обнялся со своим графинчиком, Губин уткнулся в тарелку, а Настя привычно ухаживала за мужем, который пожирал пирожки, точно семечки лузгал. Потом съел две отбивных, восторженно улыбаясь, обратился к Вдовкину:

– Женя, ты не позволишь мне тоже глоточек наливочки? Свинина очень жирная, хотя и вкусная. Мне доктор разрешил, правда, Настенька?

Ваня-ключник, прибиравший пустые тарелки, как-то странно хрюкнул и выскочил вон. Но ничего не разбил.

Настя налила в чайную чашку вина на донышке, подала мужу:

– Пей, милый, если хочется.

– Не то чтобы хочется, – смущенно оправдывался Алеша, – просто жирно очень во рту.

Губин поднял голову от тарелки, зло спросил у Вдовкина:

– Ну что, завидуешь, да?

– Не заводись, Мишель.

Алеша, осушив вино, блаженно потянулся:

– Вот как хорошо-то! Славно покушали, спасибо Ванечке. Знаешь, Миша, я его утром случайно обидел.

Я на костыльках-то шлендал, ну и подвернулся ему под ноги. Он все тарелки разбил. Но я сразу извинился! Он меня простил, правда, Настенька?

– Пойдем спать, милый, поздно уже.

– А чай не будем пить?

– Я тебе в постельку принесу.

Губин и Вдовкин остались одни за столом.

– Психиатр приезжал, – сообщил Вдовкин. – Он думает, что Алеша притворяется.

Губин никак не отреагировал. Тут вернулся Ваняключник.

– Разрешите к вам обратиться? – отнесся он к Губину по всей форме, хотя в армии никогда не служил.

– Обращайся.

– Хочу просить об увольнении. Мочи нет все это наблюдать. Нервы на пределе. Разрешите подать рапорт?

Губин окинул его ледяным взглядом:

– Ты всерьез?

Ваня-ключник обиженно хлюпнул носом:

– В этом доме давно никто не шутит, кроме самого хозяина.

– Я тебе такое устрою увольнение, – сказал Губин, – что у тебя одна нога останется здесь, а вторую будешь искать в Шереметьево. Уловил?

Ваня-ключник козырнул, хотя был без головного убора, и отправился на кухню…

* * *

С утра прикатили неожиданные гости: Филипп Филиппович с Ваней и с ними девица Нина Зайцева. Ваня-ключник собрался готовить большой воскресный обед и попросил у Губина разрешения привести на подмогу деревенскую девку Галину, которая по загадочному стечению обстоятельств оказалась студенткой-заочницей того самого филологического факультета, где когда-то учился Ваня-ключник. Губин не придал этому значения, но ему не понравилось, как девка Галина при разговоре то и дело прислоняется к нему грудью или боком. Так ловко у нее выходило, что уберечься не было никакой возможности. Губин предупредил:

– У нас тут, девушка, не дом свиданий. Здесь больной человек помирает. Никакого шума, никаких громких песен не может быть. Впрочем, ваш кавалер все это понимает. В случае чего он за вас и ответит.

Ваня-ключник после вчерашнего неудачного увольнения был предельно собран.

– Не извольте сомневаться, господин начальник.

Ежели она только пикнет, я сам ее придушу.

И увел хохочущую подругу на кухню, откуда сразу же понеслись истошные женские вопли.

С приездом гостей двухэтажный загородный дом ожил, распахнул окна и зазвенел человеческими голосами. Настя была этому рада, потому что возня с гостями, хлопоты по их устройству отвлекали от грустных мыслей. Особенно ей интересно было познакомиться с Ваней, о котором она много слышала, но увидела впервые.

Он напомнил ей того Алешу, с каким она встретилась несколько лет назад. Не такой красивый, но стройный, подвижный и с внимательным, властным взглядом. Не по годам на чем-то сосредоточенный, на том, что внутри, а не вне. Она показала Ване комнату с балкончиком на втором этаже и сказала, что отныне эта комната принадлежит ему и он может жить здесь сколько пожелает.

– Отчего такая привилегия? – насмешливо спросил Иван.

– Вы – сын Федора Кузьмича. У моего мужа не было ближе человека.

Иван сразу почувствовал, какое грозное обаяние от нее исходит, и попытался воспротивиться:

– Меня вообще-то мать уговорила поехать. Вот, послала Алексею образок.

Настя чинно приняла иконку с позолоченным ободком, посмотрела на юношу так, словно заглянула ему в душу.

– Вам нет нужды, Ванечка, придумывать какие-то тайные колкости. Мы с вами поладим без всяких затей.

Алеша всегда говорит о вас, как о сыне.

– Значит, у меня уже трое отцов, – усмехнулся Иван.

Филипп Филиппович отправился в спальню к Алеше и провел с ним полчаса. Вышел удрученный. Встретил Вдовкина, который с четырьмя пивными банками направлялся на веранду.

Сели рядком на диване, Вдовкин поделился пивом.

Спросил:

– Как впечатления?

– Да что тут скажешь. Видно, какая-то важная пружина в нем перебита. По-человечески жалко, конечно.

Но с другой стороны…

– Что с другой стороны?

После шестидесяти лет Филипп Филиппович заметно погрузнел, отяжелел и приобрел неспешную повадку сановитого ученого. Род занятий, о котором школьный математик пять лет назад и помыслить не мог, наложил на него своеобразный отпечаток. Он часто теперь задумывался посередине какой-нибудь незамысловатой фразы. Вдобавок взял привычку стряхивать пепел сигареты в ладонь, а после сдувал его на пол.

– Видите ли, я вот так иногда прикидываю: зачем мы, ну вот вы, Евгений Петрович, да и я тоже, зачем во все это втянулись? Ну, то есть в то, что у нас сейчас принято называть бизнесом, предпринимательством и так далее… И прихожу к выводу, что главным образом от страха остаться на обочине жизни, а проще говоря, подохнуть с голоду под забором. Михайлов – совсем иное дело. Он в броне родился – и с бивнями. Сколько я его 311:110, ему все было нипочем. Зверюга – и только. Как говорится: не стой на дороге, сомнет, но вот броня малость подоржавела, бивни притупились и проклюнулось из самого нутра нечто мягонькое, деликатное, то, что от матушки с батюшкой перекачано в генах. Я больше того скажу вам, Евгений Петрович, В нем сейчас его истинное, натуральное естество наружу пробилось. А могло ведь и не пробиться. Так что же, жалеть бедолагу? Или радоваться за него?

– Любопытно другое, – заметил Вдовкин, которого утренние порции спиртного всегда настраивали на философский лад. – От этого, как вы изволили выразиться, зверюги, оказывается, зависят сотни человеческих судеб, в том числе отчасти и наши с вами. Отсюда забавный вопрос: если в Михайлове пробудился, по вашим словам, человек, то нам, следовательно, по теории равновесия предстоит, напротив, дальнейшее озверение.

– Нехорошо шутите, – надулся Филипп Филиппович и банку с пивом отставил. – За свою особу вам, полагаю, опасаться нечего. Денежками-то вас Михайлов снабдил на десять жизней.

– Денежками – да. Но не в них счастье, профессор.

Опять вам ведь придется приноравливаться к новым обстоятельствам. А я уж, по совести сказать, как-то пригрелся возле Алеши со своей бутылкой. Нынче пахана менять, как новую семью заводить.

Содержательную беседу нарушила Нина Зайцева.

Она уже давно бродила в одиночестве по дому, приглядывалась. При этом старалась казаться незаметной.

Иван всего три дня, как вернулся домой, насупленный и раздраженный, и все три дня она с него пылинки сдувала; а когда собрался на дачу к Михайлову, с воплями билась у его ног, лишь бы не бросил, лишь бы взял с собой. Ваня смилостивился, взял, но предупредил: если как-нибудь она себя неприлично проявит, то больше с ней возиться не будет, а передаст с рук на руки Губину. Нина поверила. Самолюбивый мальчик-несмышленыш, которому запудрить мозги все равно что конфетку съесть, на ее глазах превратился в мужчину, от которого веяло сладким могильным холодом. Он и в постели теперь брал ее как-то настырно, с хриплым смешком, отчего девичье сердечко закатывалось к небесам. Нина лишь уточнила: "Что значит, любимый, проявить себя скромно?" На что Иван коротко ответил: "Не наглей!"

На страшного Губина она уже наткнулась в гостиной во время своей экскурсии по дому. Он сидел в кресле с газетой в руках, и когда она сунулась в дверь, тут же поманил ее пальчиком. Нина подошла цыплячьей походкой, скромно скрестила руки на животе.

– Вынюхиваешь? – спросил Губин. Вот тут с ней чуть не случился малый грех, но привычная в ларечном обществе к побоям, она себя превозмогла.

– Я с Иваном приехала, – сказала она. – Хотите, у него спросите.

Губин несколько секунд внимательно ее разглядывал поверх газеты.

– Это было его ошибкой, – заметил Губин. – Но ее нетрудно поправить.

– Я преданная, – неизвестно для чего призналась Нина. – Я при нем, как собака.

Губин отпустил ее небрежным жестом руки. На веранде, увидев добродушного Филиппа Филипповича и Вдовкина, Нина так обрадовалась, что без разрешения бухнулась на стул, с опозданием сообразив, что, возможно, именно этот ее поступок Иван посчитал бы неприличным.

– Мужчины! – сказала неожиданным басом. – Спасите несчастную девицу, дайте ей тоже пива. Ой, тут все так непривычно, я тут как в лесу.

Вдовкин протянул ей банку, которая была у него захоронена в кармане.

– Давайте у девушки поинтересуемся, – весело обернулся к Филиппу Филипповичу. – Она нас рассудит.

Скажи, красавица, тебе какие мужчины по душе? Крутые, как Михайлов, или вот такие, как мы, застенчивые и незлобивые?

– Я Ваню люблю, Полищука. Он меня сюда и пригласил. Здравствуйте, Филипп Филиппович. Вы меня узнали? Я ведь Ванина невеста.

Ближе к вечеру прорвалась гроза. Эпицентр ее сгустился над дачным поселком, и минут сорок подряд, без устали по дому колотили молнии, но ни разу точно не попали. Зато у двух сосен за оградой верхушки срезало, как лазером.

В гостиной было шумно, чадно, оживленно. Ужин удался на славу. Ваня-ключник запек в духовке гуся и подал его с яблоками и с острой приправой из зеленых слив. Приготовил по рецепту из кулинарной книги Дюма-отца. Деревенская девка Галина, наряженная в расписной сарафан и с белой наколкой на черных волосах, прислуживала за столом с какими-то затейливыми шутками-прибаутками, и даже суровый Филипп Филиппович не удержался от того, чтобы не ущипнуть ее за бочок.

Больше всех радовался застолью Алеша. Ему нравилось, что собралось много народу, все добрые знакомые, и он то и дело к кому-нибудь обращался с радостным возгласом, но не все ему отвечали.

– Мишенька! – окликнул он Губина. – Ты что же мало кушаешь? Положи салатика. Вкусный салатик-то.

Его Настя сама готовила. Правда, Настенька?

Вместо того чтобы отозваться на дружеский привет, Губин как-то чудно нахохлился, что стал совершенно похож на черную сову.

– Эй, Ванюша, – веселился дальше Алеша. – А ты почему не выпьешь водочки? Тебе можно с устатку, ты же взрослый мужчина, правда, Настенька?

Иван ходил с Ниной на дальнюю лесную прогулку, недавно только вернулся, промокший, выпачканный в глине, и, видно, до сих пор не пришел в себя, был в каком-то глубоком оцепенении. Подобно Губину, он ничего не ответил, и это было даже неучтиво, но Алеша ничего не замечал. Вдруг посреди трапезы он решил продемонстрировать гостям, какой он атлет, отодвинулся от стола и начал отжиматься на руках, упираясь в подлокотники кресла. Лицо его мгновенно побагровело, посинело, но он пыжился, тужился, и светлая улыбка едва проскальзывала сквозь набрякшие веки. Кончилось богатырское упражнение плохо. Не внимая Настиным мольбам, где-то на пятом отжиме он потерял равновесие и вместе с креслом обрушился на пол, да так хряснулся головой об паркет, что слышно было, пожалуй, на дальних постах. Губин в одиночку поднял его на руки, как младенца, и смущенно похохатывающего отнес в спальню.

Собственно, на этом ужин и закончился. Над домом, как над всем российским миром, нависла густая, дурная, свинцовая оторопь.