Московский упырь

Глава 11 Путь

Иван выехал из Москвы еще засветло, когда хмурившееся дождевыми тучами небо выглядело еще ночным, темным, а таившееся за горизонтом солнышко лишь робко выпускало первые желтовато-оранжевые лучи, окрашивая густые облака в самые причудливые цвета – палево-золотой, густо-розовый, карминно-красный. Судя по тому, что лучи все же пробивались, можно было надеяться, что поднявшийся ветерок разнесет-таки тучи, очистив небо для хорошего летнего дня. Ну, а пока так, серенько. Слава Господу, не дождило, не капало, но в воздухе ощутимо висела нехорошая промозглая сырость.

Охранявшие ворота поляки, поставленные по личному приказанию Дмитрия, окинули разбудившего их всадника злыми недовольными взглядами. Однако, увидев приказную подорожную, тут же подобрели и проворно бросились открывать тяжелые створки. Даже пожелали удачи в пути, вот бы всегда были такими вежливыми.

Широкая, укатанная возами дорога вилась меж покрытых лесами холмов, уходя на далекий север – к Угличу, Устюжне, Белоозеру. Именно оттуда, из Белоозера, и должна была приехать инокиня Марфа, Марфа Нагая – матушка государя. Иван усмехнулся, – интересно, признает мать сына? Наверное, признает – раз уж сам Дмитрий послал за ней людей. Был бы не уверен – не послал бы. На чем вот только основана эта уверенность? На запугивании или посулах? Или – на том, что Дмитрий вовсе не самозванец, а истинный государь? А как же тогда документы? Фальшивка? Ой, сомнительно… С чего бы тогда эту фальшивку так тщательно прятали иезуиты, да еще где прятали-то! – на краю света, в монастыре Мон-Сен-Мишель!

Стало быть, скорее всего, Дмитрий – самозванец. И вместе с тем законный русский царь, возведенный на престол волею большинства народа, связывающего именно с Дмитрием все свои надежды и чаяния. Совсем скоро будет коронация – и тогда уже все, тогда уже Дмитрий Иоаннович – совершенно законный государь… И что с того, что самозванец? Правитель он, кажется, неплохой – ишь, как унял чиновную сволочь! Ну, это, конечно, только начало – посмотрим, как дальше будет. Ходят по Москве слухи, будто Дмитрий – так его и называют, Расстрига – вот-вот начнет католические костелы строить, все города русские иноземцам раздаст, а народ приведет к католической вере. Слухам этим Иван, как и любой здравомыслящий человек, не верил. Дмитрий приведет всех к католической вере? Ага, попробуй-ка! Он и Шуйского-то казнить не сумел, а тут… Нет, царь вовсе не дурак, понимает, чем это пахнет.

Остановившись на развилке, Иван сориентировался по нарисованному плану: ага, повертка направо – вот она. Крест в деревянной нише, с иконой… Значит, правильно едет – повертка сия в Троице-Сергиеву обитель. А вон и паломники.

Перекрестившись, Иван напоил коня в ближайшем ручье и, никуда не сворачивая, поехал дальше. Погода постепенно становилась лучше: ветер усилился, посвежел, быстро разгоняя тучи, и вот уже над дальним лесом, над березовой рощей, над гречишным полем, над лугами с васильками, одуванчиками и клевером вовсю засияло солнце!

Иван повеселел, расстегнул широкий казакин – жарко. Одет юноша был неброско: серенькая рубаха, короткий зипун, казакин темного цвета, все безо всяких украшений, простое, работавшее на образ разорившегося служилого человека, какие во множестве шастали по всем российским дорожкам, сбиваясь в воинские отряды и откровенно разбойничьи шайки. Собственно, во многом именно эти люди и привели Дмитрия на московский трон. Образ дополняли привешенные к седлу колонтарь из железных пластинок с кольчугою да островерхий стрельчатый шлем – ерихонка. Ну, само собой – сабля в красных сафьяновых ножнах да длинный кавалерийский пистоль с кремневым замком, простой – гладкое ложе да трубка-ствол. Через плечо перекинута берендейка с пулями и тщательно отмеренными на пистоль дозами пороха-зелья в небольших мешочках-зарядцах. Вообще, экипирован Иван был очень даже прилично, правда, все неброское, даже чуток поржавленное, особенно колонтарь, который юноша специально подержал пару дней в сырости.

Конь – вороной жеребец сутулой монгольской породы – тоже был неказист, зато чрезвычайно вынослив. А что от него еще надо было? Да, конечно, хорошо бы, чтобы при хозяине имелся еще и слуга – боевой холоп, – а то и двое. Овдеев как раз и советовал взять Прохора с Митькой, Иван так и поступил бы, ежели бы парни не подставились князю Михайле, он ведь их наверняка смог бы опознать и что-нибудь неладное заподозрил бы.

Эх, Михайла, Михайла… Молодой князь Михаил Скопин-Шуйский, племянник опального Василия, член столь не любимого царем Дмитрием рода. Из донесений Митьки и Прохора в голове Ивана вырисовывался вполне симпатичный образ. Князь не дурак, не кичится своим происхождением, к людям любого звания относится вполне дружелюбно и даже приятельски – нечасто встречающееся качество средь высших бояр. К тому же, говорят, Михаил Скопин-Шуйский – хороший воин. И молод! Они ведь все ровесники – Иван, Прохор, Михайла… Ну, Митька чуток помладше…

Несмотря на ясное солнышко, на синее высокое небо и птичьи трели, настроение Ивана упало. Ну, хоть бы молодой князь был каким-нибудь подлецом, что ли… Или чванливым неумехой аристократом, не представляющим из себя абсолютно ничего, полным ничтожеством, умеющим только, распушив хвост, швырять родительские денежки… Так ведь нет! Судя по всему, князь был человеком достойным, и как-то не очень верилось в то, что он может возглавить какой-нибудь заговор.

Вот потому-то и мучился сейчас Иван, чувствуя себя самым последним козлищем. Нехорошее, что и сказать, чувство. Наверное, лучше было бы совсем отказаться от задания… Ну, да что говорить – теперь уж поздно. И потом… Что, среди заговорщиков не бывает людей достойных и честных? Да сплошь и рядом. И все же… все же лучше бы князь Михайла оказался ничтожеством, подлецом… Впрочем, ведь он, Иван, не от себя работает, служит… даже не царю – государству Российскому. И точно так же – Овдеев, он ведь не из личной ненависти приказал вывести из игры молодого князя, а именно что в государственных интересах, которые большей частью идут в полнейший разрез со всяким понятием о совести и чести. Так что задание, несомненно, нужно добросовестно исполнять, каким бы хорошим человеком ни был молодой Скопин-Шуйский. Рассудив таким образом, Иван немного повеселел, правда, ненадолго – все ж оставался в душе какой-то неприятный осадок.

После полудня, когда солнце стало явно клониться к закату, путник принялся подыскивать место для ночлега. Заранее, чтоб не бегать потом в темноте как ошпаренный. Выбрать где-нибудь в лесу, неподалеку от дороги, укромную полянку, привязать коня, развести костер… Нет, костер все ж таки лучше – пока не стемнело. Набрать сухого хвороста, и дыма почти не будет видно, тем более – ветер. А вот пламя костра в темноте как раз очень далеко видать. Зачем привлекать к себе излишнее внимание лихих людишек? По этой причине Иван и не хотел останавливаться в деревнях и на ямских станциях, знал – разбойники с местными явно повязаны, иначе и быть не может. Кто-то ведь их кормит, кто-то укрывает, лечит, предупреждает о появлении правительственных войск или воеводы. Убить Ивана, конечно, сразу не убьют – вряд ли польстятся на зазубренную саблю да ржавые доспехи, но все же – к чему лишние проблемы? Могут ведь и предложить вступить в шайку – как тогда отвертишься? Ведь если откажешься – смерть.

Юноша несколько раз сворачивал с дороги, выбирал местечко. Хорошо было бы, конечно, прибиться к каким-нибудь купцам, да только те, наверняка, ночевали на постоялых дворах. Разве что паломники… да и те что-то больше не встречались. Ну и черт с ними, прости Господи! Во-он – удобная балка, густо поросшая старым орешником. Внизу ручеек, песочек и места вполне достаточно для Ивана и его коня. Волков бы только не принесло ночью – потому огниво надо при себе держать… нет, уж лучше пусть костерок… нет, не горит, а так, шает. В случае чего – взять головню; волки сейчас не голодные, оттого и зимней наглости в них нет, вряд ли нападут на человека, даже близко, скорее всего, не подойдут – в лесу сейчас дичи полно.

Юноша пожалел, что не взял с собой саадак – лук и стрелы, – один пистоль, а тратить пули на тетеревов или зайцев было жалко. Честно говоря, с луком он и не очень-то умел управляться, иное дело – холодное оружие иль огнестрелы. Что касаемо последних – уж тут-то Иван мог дать фору любому стрельцу, да и саблей владел неплохо.

Быстро насобирав хворосту, Иван наколол ножом лучин и, подложив сухой мох, запалил костер, постучав огнивом. Пламя занялось быстро, легкое, почти что невидимое, и голубой полупрозрачный дымок поплыл над ручьем, медленно улетая в конец балки. Натянув меж ореховыми кустами вынутую из переметной сумы рогожку – вдруг дождь? – юноша замаскировал ее листьями, нарубил в ближнем ельнике мягких веток, положил на них казакин и, устроив таким образом лежбище, пошел к ручью. Ручеек был неглубок, прозрачен, студен, по песчаным берегам его во множестве валялись камни. Внимательно осмотрев балку, Иван обнаружил еще одну тропу, не ту, по которой спустился. Неприятно поразило то, что тропинка сия оказалась куда как шире, нахоженней, – видать, именно по ней к ручью часто спускались люди… Да не только люди – и лошади: нагнувшись, юноша хорошо рассмотрел следы копыт. Место, конечно же, посещалось и теперь в глазах путника вовсе не выглядело таким уж укромным. Впрочем, искать другое было некогда, а честнее сказать – неохота. Да и где гарантия, что оно будет лучше?

Зачерпнув котелком воды, Иван повесил его над костром кипятить и, поглядев в небо, неожиданно для себя улыбнулся. Хорошо было, покойно, тепло, даже как-то душновато, ветер здесь, в балке, почти не дул, лишь от ручья веяло прохладой. Юноша потрогал воду рукой – а не так уж и холодно, вполне можно и искупаться, смыть дорожную пыль. Найти вот только местечко поглубже… Да вот там, у тропы, вроде бы омуток, вон как играет рыба!

Иван огляделся по сторонам – на миг вдруг кольнуло под ложечкой, показалось, что за ним кто-то следит, смотрит… И вроде бы где-то рядом заржала лошадь. Наклонившись, юноша подобрал камень, швырнул прямо в тот куст, из-за которого, казалось, смотрели… Уфф! Затрещали ветки, и неведомый соглядатай с шумом кинулся бежать… нет, взлетел! Тьфу ты, Господи! Тетерев.

Путник мысленно посмеялся сам над собой: ну вот, уже от каждого куста шарахается. Скинув одежду, Иван аккуратно разложил ее на камнях и зашагал к омутку. Вода и в самом деле оказалось не такой уж студеной, юноша нырнул, сразу же достав руками дно, – все же мелко было. Вынырнув, несколько раз энергично взмахнул руками, еще раз нырнул и, посчитав процедуру законченной, выбрался на берег.

Что за черт? У горящего костерка расселась какая-то нахальная девица и деловито помешивала в котелке большой деревянной ложкой.

– Соли маловато, – обернувшись к Ивану, улыбнулась она. – Нет у тебя соли-то?

Юноша не знал, что и сказать. Соль, конечно, была, но… Господи, он же голый! Иван стыдливо прикрыл руками срам, чем вызвал у девчонки приступ хохота.

– А то я голых парней не видала! Ишь, закрывается… А ты вообще ничего, красавчик. Так соль есть ли?

– Эвон, в переметной суме посмотри.

Отбросив всякий стыд – «а то я голых парней не видала!» – Иван подошел к костру, быстро натянул на себя штаны и рубаху и уж потом пристально осмотрел незнакомку. Была она немного суховата, но с большой грудью и, кажется, бойкая. Лицо пухлощекое, круглое, голубые глаза, маленький, нахально вздернутый нос, белые, словно лен, волосы стянуты тоненьким ремешком, – девушка, с виду вполне даже приятная, только вот кто она? Откуда взялася? Одета в длинное сермяжное платье с красным шитьем по рукавам и подолу, с воротом, завязанным тесемками. Бедновато – но на нищенку-попрошайку вроде бы не похожа. На паломницу тоже – слишком уж наглая, ишь, как глазищами-то стреляет. Поясок наборный, кожаный, на ногах тоже не лапти – постолы с ремешками.

Отыскав соль, девчонка меж тем посолила варево, попробовала… Иван тоже принюхался: пахло вкусно! Рыбой, что ли…

– Чего варишь-то?

– Ушицу стерляжью! – похвалилась девка. – Ох, и вкуснотища же.

– А стерлядь, что, в ручье наловила?

– Зачем в ручье? – Незнакомка стрельнула глазами. – На постоялом дворе сперла.

– Вот славно! Сперла! – Иван покачал головой и наконец спросил: – А ты вообще кто?

– Я-то? Настька Игла.

– А почему – Игла?

– Острая потому что… Ты, чем болтать, подкинул бы хворосту.

Пожав плечами, юноша потянулся за ветками.

– Шла мимо, – помешивая булькавшую уху, пояснила Настька. – Чую – костром пахнет. Я в балку – смотрю, ты тут один. Вот, думаю, повезло – стерлядку сварить, не то ведь протухнет.

– «Стерлядку сварить», – передразнил Иван, решивший не особенно-то церемониться с гостьей: в конце концов, он ведь ее сюда не звал. – А вдруг я бы тебя – ножиком? Иль снасильничал бы?

– Ну, кто кого быстрее зарезал бы – это еще как сказать! – Игла усмехнулась, и взгляд ее голубых глаз на миг стал жестоким, острым. – Я ведь тоже не лыком шита и не в камышах найдена. И ножик у меня имеется, и кистень. Так что не зарезал бы… А вот насчет снасильничать… – Девчонка пристально осмотрела парня. – Парень ты ничего… так я и сама, может, не отказалась бы. Впрочем, там видно будет.

Иван только голову почесал озадаченно – не знал: то ли приветить девицу, то ли поскорее прогнать. Ну, коли уж приветил – чего теперь прогонять? Да и прогони такую, попробуй.

– Все! – Высоко подняв подол платья, девчонка сняла котелок с огня. – Давай трапезничать.

– Давай, – улыбнулся юноша. – Меня, между прочим, Иваном звать.

– Что ж, – Игла вытащила из котомки ложку, – будем знакомы.

– Будем.

Уха вышла наваристой, вкусной, оба и глазом не успели моргнуть, как у котелка показалось днище.

– У меня извар есть, – девушка потянулась к котомке. – Ты котелок вымой, а я заварю.

– Может, лучше вина?

– А у тебя есть?

– Найдем.

Глотнув из баклаги, Иван протянул ее Настьке. Та выпила, улыбнулась – видать, понравилось. Так и сидели, передавая друг другу баклагу, пока та совсем не опустела. Подумав, Иван спустился к ручью – набрать в баклагу водицы. Уже стемнело, хотя, конечно, еще была не ночь. Но все же вился уже над ручьем синий вечерний туман, к тому же похолодало, как бывает иногда у воды даже в самое жаркое лето. Темноту внезапно разорвало яркое желто-оранжевое пламя. Видать, гостья швырнула в кострище весь оставшийся хворост.

– Что ж ты творишь-то?! – Шлепая по воде, юноша побежал к костру. – А ну как заметит кто? Какие-нибудь лихие людишки.

– А, – отмахнулась Настька. – Нету тут никого, и не было никогда. Ты сам ведь не здешний?

– Не здешний, – Иван не стал скрывать.

– Ну вот, а говоришь… У тебя кошмы никакой нету, а то на землице-то жестковато сидеть.

– Кошмы? Ну, разве что казакин подстелить.

– Вот-вот, давай…

Где-то совсем рядом вдруг гулко закуковала кукушка. И так же резко стихла.

– Кукушечка, кукушечка, – протянула Игла. – Плохие ты песни поешь, короткие… А я ведь не хуже тебя куковать умею… – Девушка поднесла ладони к губам. – Ку-ку, ку-ку, ку-ку…

Потом обернулась к Ивану:

– Ну что? Не отличишь?

И тут же снова закуковала кукушка, словно бы откликалась… Странно.

– Пойду коня отвяжу да стреножу. – Иван отошел в темноту и, обернувшись на сидящую у костра девушку, осторожно нырнул под рогожку, вытащив пистоль и пару веревочек. Научили его в лагере под Кромами одной неплохой задумке с пистолем. Задумка эта, в случае неотложной нужды, хорошо прикрывала внезапный отход, а заодно и вводила в заблуждение преследователей, буде таковые оказались бы. Правда, Иван поначалу не собирался ничего устраивать, да вот кукушка его почему-то насторожила. Странным показалось: сначала кукушка кукует, потом – девчонка, затем – опять кукушка. Словно бы переговаривались. Но тогда зачем незваная гостья куковала открыто? Могла бы ведь и уйти в кусты, якобы по нужде… Может, и впрямь зря все опасения? Ну, раз уж начал…

Когда Иван вернулся к костру, на плечи девчонки уже был накинут его казакин. Замерзла?

– Вон там, в котелке – извар.

– Хорошо, – Иван наклонился. – Попью…

– Стой! – внезапно воскликнула девушка. – После попьешь.

– Почему – после? – Иван обернулся… и застыл.

Под казакином у гостьи ничего не было! Ну да, вон оно, платье-то – висит на ветвях.

– Кажется, кто-то меня собирался снасильничать? – Игла сбросила с плеч казакин…

Обнаженная грудь ее восхитительно покачивалась – большая, с розовыми пупырышками сосков. Делая шаг вперед, Иван машинально отметил и тонкий стан, и стройные бедра, и темную ямочку пупка…

Они повалились прямо на ветки, Игла с жаром принялась целовать юношу, срывая с него одежду, прижимаясь со всем жаром молодого и гибкого тела…

– А теперь – пей! – Когда Иван утомленно раскинулся на ветвях, девушка принесла котелок поближе, зачерпнула березовым туесом приятно пахнущий ягодами извар, погладила юношу по груди. – Пей…

Иван приподнялся на локте, выпил и снова лег, быстро проваливаясь в глубокий и крепкий сон.

А когда проснулся… Когда проснулся, увидел над собой страшную толстогубую морду! Дернулся – и не смог шевельнуть ни рукой, ни ногой – они были крепко привязаны к вбитым в землю колышкам.

– И впрямь красавчик, – обернувшись, ухмыльнулась морда.

Господи! Это была женщина! Огромная дебелая баба с морщинистым страшным лицом и властным взором. Под мужским кафтаном явственно угадывалась огромная грудь, за поясом торчал узкий кинжал в затейливо украшенных ножнах.

Разбойница! Лиходейка! А Настька-то, Игла, какова? Ведь подсыпала ж таки зелье, заразища! Нет, это не Настька заразища, это он сам хорош, ворона. Прельстился девкой – вот тебе результат. Интересно, чего этой бабище от него надо? Зачем связали-то?

– Сейчас пытать тебя буду, соколик, – буднично, как ни в чем не бывало, пояснила разбойница, похотливо погладив голую грудь юноши сильной шершавой рукою.

– Пытать? Но зачем? – удивился Иван.

– А ни за чем, – бабища засмеялась. – Просто так, для души. Верно, Настька?

– Верно, бабуся! – Игла – вон она, тут как тут, змеища – нехорошо засмеялась.

– Ты не ори, – вытащив из ножен кинжал, посоветовала лиходейка. – Иначе первым делом язык отрежу. И не дергайся – узлы крепкие, а место глухое, да и у ручья – наши. Ну, с чего начнем, Иголка? Кожу снимать иль вены потянем? Иль – кое-что отрежем?

– Хм… – Девчонка с хищным прищуром оглядела беспомощного парня. – Давай-ко, бабушка, не торопясь подумаем.

– Хорошо, – неожиданно покладисто согласилась бабка. – Думай. А я пока посплю – ночка-то, чай, бессонной была… никакого теперь довольства. Да, а ты пошто мешкала-то? Я когда куковала?

– Да он ведь, ирод, никак не хотел отвар пить! Уж как уговаривала… почти до утра…

– Смотри у меня, живо плети отведаешь! – погрозила старуха и, грузно поднявшись, отошла.

Иван повернул голову и увидел, как к разбойнице тут же подбежали несколько татей в армяках на голое тело, с рогатинами.

– Матушка атаманша, дозорные говорят – люди какие-то скачут!

– Что за люди? Обоз?

– Не… вроде без телег. И все оружны.

– Оружны, говоришь? И далеко скачут?

– У Лютова…

– Ну, и пущай себе скачут, – подумав, заключила разбойница. – От нас – пять верст, дорога там прямая, не помешают. А нападать на них не будем. Раз уж они оружны да, может, и пусты, эвон, как этот. Подождем обоза.

Иван даже не ругал себя – зачем? Некогда ругать, поругать и потом можно, а сейчас надо думать, как выбраться. Старуха-то, похоже, упырь, не хуже чертольского ошкуя! Ишь – пытать!

– Что зенки вылупил? – подойдя ближе, нагло осведомилась Настька Игла.

– Красивая ты дева, – через силу улыбнулся пленник. – Нет, ей-богу, красивая… И ночь мне чертовски понравилась… жаль, маловато.

– Ишь, – девчонка ухмыльнулась, видно было, что слова Ивана ей пришлись по душе. На то и расчет был! И еще кое на что…

– А пытать вы меня не сможете. – Юноша широко улыбнулся.

Настька насторожилась:

– Это еще почему?

– Слово я тайное знаю… Заговор. Вот скажу его – и умру тут же!

– Врешь!

– Ей-богу! – шмыгнул носом Иван. – Вот перекрестился бы, да никак – руки связаны.

– Не развяжу, и не думай даже!

Но Иван не о том сейчас думал, а о страстной любви, точнее даже сказать, похоти, коей предалась вчера разбойная девчонка. Со слов атаманши ясно следовало, что Настька Игла должна была опоить Ивана зельем в первый же попавшийся момент, безо всяких там разговоров и уж тем более без всего, что за этим последовало. А ведь девка не дала сразу зелье, хотя возможность такая у нее была! Почему? Хм… Понятно почему… Вот на это сейчас и давить, пока не проснулась старуха!

– Посиди со мной перед смертушкой, Настька, – жалобно попросил Иван.

– Зачем это?

– Так… уж больно мне с тобой хорошо было.

Разбойница усмехнулась:

– Ин ладно, так и быть, посижу.

Подобрав подол, присела рядом, вытянув ноги – и в самом деле красивые, длинные, стройные.

– Хороши у тебя ноженьки, – негромко промолвил Иван. – Хороши…

– Что с того? – с лукавством обернулась Настька.

– Да так… Эх, сейчас бы стащил с тебя платье, медленно так, осторожно… Н-нет, сначала бы развязал ворот… во-он у тебя какие завязки… вот их и развязал бы, обнажил бы плечо, поцеловал, потом – в другое… Тут и грудь бы показалась – эх, так бы и сдавил рукою, а сосок – меж пальцами – твердый, трепещущий, приятный…

Юноша сладострастно шептал, а юная разбойница слушала сии слова с большим интересом… и не только с интересом… закусила губу, задышала тяжко.

– А потом бы я их губами – умм – соски-то… – не унимался Иван. – Ах, сладки, так прямо и съел бы… Целовал бы с жаром, долго-долго, одной рукой гладил бы шею, а другой – под подол, поднял бы платье выше, выше, ладонью бы нежной провел по бедру…

– Ну, хватит! – беспокойно оглядевшись по сторонам, девчонка сверкнула глазами.

Хватит? Ага, как же! Сама ведь не уходила, слушала… видать, приятно было… даже словесно. Ну, ну, похотливая вьюница, давай! Делай что-нибудь, пока атаманша не проснулась!

– Вот бы хоть разок, перед смертью, с тобою намиловаться-натешиться, – страстно шептал Иван, все еще на что-то надеясь…

Зря надеялся: Настька Игла вдруг, вскочив на ноги, убежала, умчалась, незнамо куда. Вообще, куда тут можно было умчаться?

Иван приуныл, но не сдался, стал продумывать иные способы возможного освобождения, одновременно пытаясь освободить руку… хотя бы одну… Кажется, один из ремешков, тот, что слева, был не так сильно натянут. По крайней мере, слабее других. Это хорошо, хорошо… потянуть руку… еще… так… Что такое? Кажется, там, слева в кустах, какое-то шевеление? Рысь пришла на водопой? Или, может быть, лось, косуля?

Приглушенные, быстро удаляющиеся голоса… Средь них и женский… Разбойники? Они, что, уходят? А как же атаманша, Игла, он сам, наконец?

Загадка быстро разъяснилась: из лесу показалась Настька.

– Ху-у-у, – она перевела дух. – Еле выгнала всех… Сказала, чтобы шли к шляху. Эх, бабуся проснется – вернет всех… Ничего, скажу – ошиблась, крестьянские телеги с купеческими возами спутала. Ошибиться – долго ли? Тем более скоро уж вечер.

Вечер… Однако, время летит – не успел и оглянуться. А вообще, как-то не очень-то приятно здесь лежать – голым, хорошо хоть рогожкой накрыли…

Рогожка живо отлетела в сторону. Быстро сбросив с себя платье, обнаженная Настька бросилась на Ивана с грацией изголодавшейся тигрицы.

– Ну, вот… – с жаром шептала она между поцелуями. – Наконец-то… Иван, Иван… ах, какой ты сладкий…

– Руки-то развяжи… Обниму, приголублю.

– Э… нет. Для этого-то дела руки – не главное…

Она уселась на юношу сверху, задергалась, застонала… Иван прикрыл глаза… Нельзя сказать, что все происходящее было ему неприятно, но… ох! Но все же… все же следовало подумать и об освобождении.

Девчонка как раз улеглась Ивану на грудь, прижалась…

– Хочу… – зашептал тот. – Хочу обнять тебя… крепко-крепко… А потом пальцами… Помнишь, я говорил?

– Да-а, да-а…

Откинувшись, Настька схватила брошенный на землю кинжал и, пылая от страсти, перерезала ремни… Иван приподнялся, обхватил девчонку за талию, прижал крепко… Та застонала, задергалась… наконец, откинулась назад, закатив очи…

Придушить? О нет… Сердце юноши дрогнуло, а руки словно сами собой нащупали в траве ремни… Связать руки! Так… Кусок травы в рот, чтоб не орала… Прижать… теперь уже не к груди, к землице… Да не трепыхайся ты, дева! Не так-то ты и сильна, чтоб с мужиком сладить. Ага! Вот сюда ее и привязать… Левую руку… Тсс! Правую… Ох ты, как лягнула, змеища! Теперь ноги… Ну, вот…

Поднявшись на ноги, Иван с удовлетворением полюбовался на получившийся результат. Теперь вместо него на земле была распята Настька Игла. Извивалась, заразюка, мычала – ничего, колья были вбиты крепко!

Теперь побыстрее отсюда!

Заботливо укрыв плененную разбойницу рогожкой, молодой человек едва успел натянуть штаны и рубаху, как рядом, в лесу, послышались гулкие раздраженные голоса. Кажется, ругались, и Иван догадывался – кто и почему. Однако следовало спешить.

Юноша юркнул в кусты, пробираясь к тропинке. Хорошо бы, конечно, сыскать и коня…

– Вон он! Туда побежал!

Девичий крик! Ага, значит, они уже освободили Настьку. Быстро… Иван резко свернул в сторону, к чаще и, пробежав несколько десятков шагов, затаился за буреломом. Насколько он мог судить, собак у разбойников не было, хотя, конечно, сообразив, могли потом и привести из ближайшей деревни. Немного пересидеть, перевести дух… Ага – вон они, разбойнички – разошлись по всему лесу. А сколько их много-то! Пожалуй, даже слишком много…

Где-то за оврагом, в противоположной стороне, глухо громыхнул выстрел. Ага! Сработал-таки привязанный к дереву пистоль! Интересно, кого-нибудь уложил?

– Эй, робяты! – закричал кто-то. – Айда в обрат, там он!

И вся толпа споро побежала к оврагу.

Дождавшись, когда несколько стихнут вопли, Иван выбрался на тропинку и, оглядываясь, зашагал куда глядели глаза, лишь бы подальше от оврага. Он вовсе не рассчитывал, что хитрость с пистолем задержит вражин надолго. Ну, хоть на сколько-нибудь. Юноша перешел на бег, пожалев, что не нашел в разбойничьем лагере обувь. Впрочем, усыпанная хвоей тропинка была достаточно мягкой. А вот позади вновь послышались крики: разбойники все ж таки разобрались с пистолем и теперь уверенно преследовали убегавшую жертву. Где-то заржали кони. Иван резко метнулся в сторону – на тропе-то нагонят враз. Побежал, чувствуя, как зачавкала под ногами вязкая болотная жижа. Ну вот, болота только не хватало для полного счастья! Беглец остановился, прислушался: крики погони раздавались уже и позади, и слева, и справа… Похоже, его и гнали в болото! Вот, собачины… Что ж делать-то, однако? Что ж делать?

Иван посмотрел в небо – эх, жаль, светло еще. Но уже скоро должны быть и сумерки, а там и совсем стемнеет. Продержаться бы до того времени, продержаться… Иван осмотрелся вокруг и, увидев невдалеке высокие сосны, быстро полез на одну из них. Били в глаза колючие ветки, шершавая кора обдирала ладони в кровь, и смола хватала одежду сильными пахучими лапами. Затаившись меж ветками, Иван осторожно посмотрел вниз. К болоту уже подбегали разбойники. Кто-то из лиходеев задрал голову вверх и вдруг оглушительно захохотал:

– Да вон же он, вон! Ну-ка, дайте стрелу, братцы!