Московский упырь

Глава 7 Мятеж

Кромы – небольшой хорошо укрепленный город – воеводы царя Бориса так и не смогли взять, расположившись рядом обширным и беспокойным лагерем. Шатры, крытые повозки, просто накинутые на колья рогожки – вот и все обустройство, да еще выгребные ямы – по одной на каждый большой отряд. За тем, чтобы все справляли свои дела там, где надо, а не там, где придется, строго следили, опасаясь болезней.

А солнышко уже пригревало вовсю, топило снега, и поначалу только пригорки, а затем и низменности, исходя паром, зачернели землицей, быстро покрываясь молодой нежно-зеленой травкой с желтыми мохнатыми шариками мать-и-мачехи. Наросло свежей крапивы, из которой костровые варили вкуснейшие щи, иногда шли дожди, но большей частью стояло ведро, и небо было таким пронзительно голубым, а воздух – теплым и словно бы каким-то летним, что многих – очень многих – тянуло к земле: пахать, боронить, сеять.

Дворяне-ополченцы, опьяненные запахом весны, собирались кучками, зло критикуя указ царя Бориса, строго-настрого запрещавший воеводам отпускать ратных людей на отдых. Многие мелкие землевладельцы не без оснований опасались за судьбу своих земель – как там, без хозяйского-то пригляду? А никак, скорее всего – мужики все поразбежались, новых нету, пахать да сеять некому. Как жить? На царские подачки? И без того еще не оправились от трехлетнего голода, и вот сейчас на тебе, воюй – а землица как же? Кто за людишками-пахарями присмотрит? Жены? За ними бы кто присмотрел… Заскучали уж, поди, без мужской ласки… а может, кого и нашли?

– Ты смотри, Микита, – горько жаловался немолодой уже ратник в серой поддеве со ржавыми пятнами от доспехов. – Пять десятков тыщ народу пригнали! Пять десятков тыщ! А крепость-то крепость… Тьфу! Для осады и тыщи хватит. И посошников зачем-то пригнали… Понимаю, конечно: пушки, ядра да зелье на чем-то возить надо. Однако наступать-то никто не торопится?

– А зачем, дядько Лявон? – смачно зевнул Микитка – вихрастый парень с круглым веснушчатым лицом. – Чего нам, тут плохо?

– Да затянулось все слишком, вон что! Тсс! – Дядько Лявон поднял с земли короткую, с блестящим широким лезвием пику – совню, – прислушался. – Вроде идет кто-то?

Микитка тоже насторожился, услыхав чьи-то приближающиеся шаги:

– А ведь и верно – идет! Похоже, проверка!

– А может, хрестьяне здешние чего продать привезли? – Ратники обрадованно переглянулись. – Мы бы первые у них и купили б…

– Эй, стой, кто идет!

– Не идет, а едет, – продравшись сквозь кусты, уже тронутые маленькими клейкими листиками, перед воинами возник хитроглазый мужичонка в распахнутом ввиду тепла армячке. Кивнув, ухмыльнулся:

– Здорово, дядько Лявон, и ты будь здоров, Микита. Я смотрю, вы снова на страже. Что, больше ставить некого?

– Не, это ты, Макарий, все в нашу стражу приходишь, – засмеялся Лявон.

– Не прихожу, а приезжаю, – поправил Макарий. – Два воза у меня в грязи застряли, у балки. Помогли б вытащить…

Лявон махнул рукой:

– Поможем, ништо… Верно, Микита?

– Конечно, поможем, дядько Лявон. Макарий, ты чего в этот раз привез-то?

– Квасу две корчаги, да мучицы чуть, да рыбы… рыбы много.

– А пирогов, пирогов не напекла твоя баба? Я бы полдюжины взял.

Макарий засмеялся:

– Напекла, а как же! Еще теплые. Ну, пирогами я вас и так угощу, забесплатно, коли уж поможете возы вытолкать. Я-то, ишь, думал, подсохнет, ан нет – сыровато. Да и рано еще… Думаю, поеду-ка сегодня поране других – скорей расторгуюсь да за дела.

– Это ты правильно решил.

Бережно припрятав совни в березняке, ратники, прибавив шагу, пошли вслед за Макарием.

Утреннее апрельское солнышко еще таилось за деревьями, за ближним лесом, но первые – самые проворные – лучи его уже золотили вершины берез. Благостно было кругом, лишь парила на опушке земля, да радостно пели птицы.

– Жаворонок, – спрыгнув с воза, улыбнулся Митрий. – Ей-богу, жаворонок!

Прохор скептически покачал головой:

– Какой же это жаворонок? Жаворонок вовсе и не так поет. Это малиновка.

– Да рано еще малиновке.

– Ладно вам спорить, – передернув плечами, Иван поплотнее запахнул армяк. – Что-то озяб, скорей бы солнышко вышло.

– Ничо! – расхохотался Прохор. – Сейчас вернется хозяин, начнем возы из грязищи вытаскивать – ужо, согреешься!

– Да уж…

– Чего-то Макария нашего долгонько нет, – окропив мочою березу, забеспокоился Митрий. – Не попался ли?

– Не попадется, – отмахнулся Иван. – Тут таких, как он, мужиков, знаешь сколько?

И, словно в ответ на его слова, из ближней рощицы донеслись голоса. Парни насторожились, готовые к любым неожиданностям. Впрочем, судя по беспечности говоривших, все было в полном порядке. Ага, вот на опушке показался Макарий, а с ним двое мужиков, вернее, ратников, судя по ржавым пятам на поддевках. Видать, часовые, кто же еще-то? Макарий сказывал – как раз где-то здесь пост должен быть.

Иван усмехнулся: вот раздолбаи – даже поленились брони одеть. Правда, оба при саблях… но, похоже, настроены вполне добродушно – ишь, улыбаются.

– Это наши, деревенские, – Макарий кивнул на парней. – Ну что, робяты, вот нам подмога! Взялись?

– Взялись, – решительно кивнув, Прохор сбросил наземь сермягу и закатал рукава.

– Силен, парнище! – кивнув на него, подмигнул Макарию один из ратников, тот, что постарше, его называли «дядько Лявон». – Такой и один справится.

Шутил, конечно, возы-то увязли основательно – по самые оси.

– Хорошо б хворосту подложить под колеса, – предложил Митрий. – Или веток нарубить…

– Во-во, нарубите, – Макарий одобрительно кивнул. – Сходите вон, с Микитой, а мы пока прикинем, с чего начать.

Веток нарубили быстро, сноровисто – вот и пригодилась сабля, Микита ее не жалел, рубил с плеча – только свист стоял, а Митька едва успевал подбирать ветки. Кинув их под колеса, навалились… стегнули лошадь…

– И-и – раз… И-и – два…

С третьей попытки вытолкали. Посидели немного, вытирая пот, да пошли ко второму возу – с этим уже возились недолго, там и место было посуше, да и телега не так перегружена.

– Ну, благодарствую всем! – обрадованно приговаривал Макарий, доставая из-под рогожки увесистую баклажку. – Инда теперь и выпить не грех. Вы как, ратнички?

– А наливай!

Сели под куст, выпили. И за знакомство, и так, с устатку – попробуй-ко, возы потягай, чай, не лошади!

– Ну что, как у вас тут? – протягивая часовым кусок пирога, поинтересовался Макарий.

– Да как и всегда, – дядько Лявон вяло махнул рукою. – Одна тягомотина. Воеводы, Голицыны-князюшки, незнамо что думают. Сидят под этакой крепостицей, высиживают, – нет, чтоб единым махом прихлопнуть. Тогда уж и самозванец бы задергался, а так… А вообще, надоело все. Весна ить пришла – пахать скоро. А кому? Мы вон с Микиткой, не смотри, что пищальники, а все ж из дворян. Крестьяне поразбежались все, Микитка во прошлое лето в холопи запродаться хотел, с голодухи, так какая-то собака выдала – чуть головы не лишился, царский-то ведь указ запрещает служилым людишкам в холопи верстаться – ктой тогда за царя-батюшку воевать будет?!

– Воевать? – Макарий усмехнулся. – А стрельцы на что?

– Ага, они навоюют… Не о том у стрельцов башка болит, а о том, как торговлишку свою мелкую, ремеслишко наладить – с того ведь, считай, и кормятся. Почти у всех ведь семьи. Думали – отпустит по весне государь на роздых – так ведь нет, не отпускает. Народ недоволен зело, да и так – от безделья мается. – Дядько Лявон допил баклажку и, блаженно улыбнувшись, поднялся на ноги. – Ну, мы пошли, пожалуй. Отхожее место постережем – кабы кто мимо, в кусты не пошел.

– Пирогов-то возьмите, – напомнил Макарий.

Лявон улыбнулся:

– И то правда, возьмем.

Проводив ушедших ратников взглядом, Макарий обернулся к парням:

– Ну что, слыхали, как тут дела идут? Недоволен народ Борисом, ох недоволен. То-то рвутся все подметные письма читать – от нового царя милостей ждут, от Димитрия.

– Да уж, – согласно кивнул Иван. – Говоря немецкими словами – дисциплины в армии никакой. Часовые вражьим лазутчикам телеги вытаскивают – это ж где такое видано?

– Да не знают они, что я лазутчик, – Макарий покривился. – Хотя, может, и догадываются.

– Уборные зато сторожат строго! – хохотнул Митрий. – Лучше б дороги так сторожили, а то, я чую, тут все кому не лень шастают.

– А вот насчет уборных ты не прав, Митя, – вскользь заметил Иван. – Это они правильно делают. От пули да от сабли четверть войска погибнет, много – треть, а вот мор свободно может и все войско выкосить. Да и не только войско – все окрестные земли. А уж коли мор начался, так остановить его трудно. Сами знаете, как король Анри во Франции в таких случаях делает…

– Как? – живо заинтересовался Макарий. – Любопытственно будет послушать.

– А так, – Иван изобразил целящегося из ружья человека. – Ежели в каком граде болезнь объявилась, ежели народишко там помирать начал, король сей же час посылает туда не лекарей – войско. Окружают город, и кто осмелится из ворот высунуться – пулю промеж глаз!

– Промеж глаз? Лихо!

– Вот так городишко и вымрет. Зато и болезни там же конец придет – и вся страна в целости.

Так, под разговоры, неспешно поехали дальше. Парни шагали рядом с возами, а Макарий и еще один мужик – второй возница – сидели на облучках, время от времени натягивая вожжи. Дорога постепенно расширялась, становилась тверже, и вскоре за холмом показался лагерь – палатки, шатры, повозки и многочисленные дымы костров. Макарий показал плетью чуть в сторону:

– Вон там, где телеги, наши торговцы. Туда и едем.

– А не страшно? – поинтересовался Прохор. – Вдруг схватят?

– Не страшно, – Макарий сжал губы. – Не первый раз езжу.

Макарий был шпионом, лазутчиком самозванца. Собирал сведения о перемещениях царских войск, о настроениях, в них царивших, распространял подметные письма и прелестные грамоты – и ничуть этого не стеснялся. Наоборот, считал себя героем. Впрочем, если признавать самозванца истинным государем, то так оно и выходило.

Ивану же чем дальше, тем становилось грустнее, уж больно сильно было похоже на то, что Борис Годунов всем – ну, буквально всем – до чертиков надоел. Аристократам – арестами и ссылками, дворянам и детям боярским – полным разорением, торговцам – войною и высокими пошлинами, крестьянам – заповедными да урочными летами, запрещавшими уходить от хозяев и устанавливавшими срок сыска беглых, а таких было множество. К тому же именно с Борисом многие связывали выпавшие на долю России невзгоды – три неурожая подряд, недород, голод. И все больше и больше людей надеялись на «истинного царя» – самозванца! Впрочем – самозванца ли? Несмотря на, казалось бы, убийственные доказательства, парни начинали в этом сомневаться, уж больно уверенно вел себя Дмитрий. Явиться завоевывать трон со столь малыми силами, практически без поддержки сильных мира сего (король Речи Посполитой Сигизмунд вовсе не торопился хоть как-то помогать «царевичу», иное дело – магнаты) мог только самый забубенный авантюрист… либо человек, полностью уверенный в том, что «подданные» его поддержат. Хотя, конечно, по внешним ухваткам Дмитрий никак не походил на царя: больно уж прост. Любил пошутить, посмеяться, со всеми держался запросто – вообще-то, не самые плохие качества, но – не царские, не царские… Царь должен быть – ухх! Чтобы все боялись. А этот, видать, рассчитывал не на страх. На что-то другое.

Удивительное дело, он отпустил парней с миром, даже не потребовав присягнуть, и Иван понимал – зачем. Во-первых – грамоты. Во-вторых – Гришка Отрепьев. Дмитрий ясно показывал, что не боится ни того, ни другого, что грамоты – подделка, а с Отрепьевым он не имеет ничего общего. Ну и, конечно, было еще третье – заступничество Михайлы Пахомова, коему явно благоволил само… «царевич». Иван который раз хвалил себя за то, что не побоялся тогда исправить явную подлость – отпустил-таки Михайлу в побег. Ну, правда, ведь к Чертольскому упырю – ошкую – он явно не имел никакого отношения. А ведь именно поэтому его и схватили, не потому, что лазутчик – как вот выяснилось. Благодаря целой кипе причин Дмитрий и отпустил их – имея в виду, конечно, в первую очередь собственные цели. И вот теперь парни вместе с торговцем-шпионом Макарием въехали в лагерь царевых войск, прямо-таки пузырившийся недовольством, умело подогреваемым многочисленными лазутчиками Дмитрия. Впрочем, особо-то и не надо было подогревать – весна, весна! А как же землица? Кому приглядеть за мужичками? У кого, правда, они еще были.

Торжище примыкало к самому лагерю, можно сказать – прямо срослось с ним. С самого утра там уже ошивались ратники, большая часть которых была посошными людьми – крестьянами с северных земель, искренне недоумевавших: а чего это их сюда пригнали? Бить самозванца? Так где он? А сидеть тут, под Кромами, когда весна, когда скоро пахота, сев… Господи, да что ж это такое? Что, государь опять голода хочет?

Установив возы, натянули рогожку на случай дождя. Макарий ушел куда-то по своим делам, а парни, усевшись невдалеке, за возом, принялись совещаться. Вообще-то, им бы нужно было в Москву… Но с чем возвращаться? Можно ли было считать задание выполненным? Да-да, именно так стоял вопрос, и никак иначе, ведь парни присягали Борису Годунову и, естественно, не могли нарушить присягу. Даже и мысли подобной не возникало. Зато возникали другие: если действовать строго по присяге, то они должны немедленно явиться к кому-нибудь из воевод – к Милославскому или к Голицыным – и немедленно доложить о том же Макарии. Чего друзья никак не могли сделать, ибо дали слово не причинять мужику вреда. Но ведь тогда они не знали, что он шпион, лазутчик! Теперь-то ситуация изменилась, и…

– Боюсь, это будет выглядеть как предательство, – покривился Митрий. – Да-да, как предательство, ведь мы предадим помогавшего нам человека – Макария.

– Но он лазутчик!

– Но мы дали слово!

– А присяга? Ведь мы же на государевой службе!

Торжище, да и весь лагерь, вдруг заволновались, словно бурное море. Засновали туда-сюда группы возбужденных людей, появились конники в блестящих латах, в затейливых узорчатых шлемах – мисюрках, где-то громко затрубили трубы.

– Что такое? – удивленно привстал Иван. – Неужели наконец началось наступление?

Прохор пожал плечами:

– Пойдем глянем.

А к возам уже бежал Макарий, в распахнутом зипуне, с топорщившейся косой бородой.

– Все! – радостно закричал он. – Умер царь Борис, прибрал Господь!

Опустившись на колени, Макарий размашисто перекрестился.

– Как – умер? – не поверил Иван.

– А так, насовсем. Воевода Петр Федорович Басманов прибыл в войско с подмогой, сейчас будет приводить люд к присяге новому царю – Федору Годунову! Мнози – за Дмитрия. Князья Голицыны – наши!

Вот так да-а! Голицыны – воеводы – поддерживают самозванца!

– Ну дела-а-а! – задумчиво протянул Митрий. – Это что же мы делать-то теперь будем? Нешто новую присягу принимать?

– Побегу. – Макарий вскочил с колен. – Знакомцев обрадую!

Иван проводил его взглядом и обернулся к своим.

– Вот что, – твердым голосом произнес он. – Я так мыслю: кто на Москве сидит – тот и истинный государь, ему и присягнуть.

Переглянувшись, парни согласно кивнули:

– Пойдем… Эвон, уже народишко собирается.

Ратники и впрямь собирались в центре разбитого лагеря, где уже реяли стяги с изображением Георгия Победоносца. Парни вместе с остальными торговцами и вооруженными людьми, ускоряя шаг, отправились туда же.

– Басманов, Басманов! – кричали воины, указывая на воеводу на белом коне.

Ратники споро выстраивались по отрядам. Побежали с докладами сотники. Воевода Басманов поднял затянутую в латную перчатку руку. Все затихли.

– Вои росские! – Военачальник, герой битвы под Новгородом-Северским, где был разбит самозванец, приподнялся в седле. – Горе, горе великое постигло землю нашу – умер государь и защитник Борис Федорович!

Басманов помолчал, слегка наклонив голову. Он был бледен, видать, еще не совсем отошел от ран; все в войске хорошо знали о личной храбрости воеводы: в боях он не щадил себя.

– Новый государь, сын покойного царя Бориса Федор вступил на российский престол, – помолчав, продолжал Басманов. – Москва присягнула государю. Так присягнем и мы, и с новыми силами, воодушевлясь, разгромим самозванца и его приспешников, как сделали это не так давно под Новгородом-Северским!

Ивану хорошо было видно, что находившиеся по обеим сторонам от Басманова конь в конь богато одетые всадники – князья Голицыны – вовсе не разделяли воодушевления воеводы. Можно даже сказать – кривились. Выходит, что ж, прав был Макарий? Но тогда… тогда страшно подумать: в войске – заговор! И во главе его не кто-нибудь – воеводы, князья! Кстати – ближайшие родственники Петра Басманова. Даже лучше сказать – старшие родственники. К тому же, как вскоре выяснилось, Басманов вовсе не считался в войске главным – был еще князь Андрей Телятевский, может, не такой знающий воевода, зато куда как более родовитый, а это очень много значило. Конечно, можно себе представить, как было обидно Басманову!

– Пойдем к воеводе, – после присяги решительно объявил Иван. – Он нас должен помнить, не раз видел у Семена Никитича.

– Интересно, – Митрий задумчиво почесал за ухом. – Могли б Семена Никитича царем выбрать?

– Не могли, – отрицательно мотнул головой Иван. – Жесток больно и мало кому люб.

Прохор кивнул:

– Это уж точно. А к Басманову пойдем, объявимся – это ты, Иван, верно придумал. А то, не дай Бог, примут еще за лазутчиков… Да, вот еще что… Макарий.

Вместо ответа Иван подошел к дереву и оторвал ветку. Разломил на три части, протянул друзьям:

– Кто за то, чтоб выдать – кидай в шапку. Кто не хочет – ничего не кидай. Шапку за кустом положу – и все по очереди пройдемся, лады?

Парни кивнули, прошлись один за другим. Иван поднял шапку, показал – пусто!

– Ну, значит, будем считать – не было никакого Макария!

Митрий посмотрел в небо:

– Однако, вот… ежели Басманов помощи против изменщиков попросит, что делать будем?

– Там посмотрим, – уклончиво отозвался Иван и махнул рукой. – Пошли, что ли?

Воевода принял их с ласкою – узнал доверенных людей Семена Годунова, вспомнил и покойного Ртищева, с которым был когда-то дружен, покивал.

– Жаль, жаль Андрея Петровича, дельный был человече. В Москву, говорите, собрались? – Басманов прищурился. – А ежели не отпущу?

– Тогда здесь послужим.

– Вот! – обрадовался воевода. – Золотые слова – узнаю людей Ртищева! Что ж, за работу, за работу… Коль вы уж из сыскного, так живо сыщете мне заговорщиков. Ну, идите покуда, велю вас накормить да переодеть, а то срам в этаких-то армячишках шастать. Будто шпыни какие ненадобные, а не государевы люди.

Из запасов воеводы каждому выдали по кафтану и паре сапог, сабли.

– Лепо, лепо, – оглядывая парней, шутил Басманов, – ужо Семен Никитич потом вычтет из вашего жалованья.

Впрочем, князю быстро стало не до шуток. Прискакавший вестник вручил ему грамоту от царя Федора и боярина Семена Годунова. В грамоте сией, как краем уха услышал нарочно задержавшийся Иван, Петр Басманов во всех делах своих прямо и неоднозначно подчинялся думному боярину Андрею Телятевскому. По требованию воеводы, бывший при нем дьяк громко прочел грамоту прибывшим военачальникам.

– Слыхали? – с досадой переспросил Басманов. – Семен Годунов грамотицей сиею срамной выдает меня зятю своему в холопи – Андрею Телятевскому – да я и жить не хочу, лучше смерть, чем позор этакий!

Воевода еще долго разорялся, плакал да жаловался, что в те времена было в порядке вещей даже у вполне мужественных и бесстрашных людей. Иван же, немного послушав, в задумчивости пошел к своим. Одна мысль терзала его сейчас: будет ли воевода Басманов теперь так же милостив к людям Семена Никитича Годунова? И будет ли он с прежней прытью сыскивать заговорщиков?

Впрочем, оба вопроса вроде бы разрешились сами собою – ближе к вечеру посыльный от воеводы зашел в палатку к парням:

– Князь-воевода батюшка сей же час вас видеть желает!

Иван пожал плечами:

– Желает так желает – идем.

А сердце все же нехорошо заныло… И, как оказалось, зря. Никаких необоснованных репрессивных мер Петр Басманов в отношении людишек разобидевшего его боярина не начал, хотя и мог бы, а, наоборот, представил им кряжистого и, как видно, чрезвычайно сильного человека с несколько угрюмым волевым лицом, черной окладистой бородою и пронзительным взглядом.

– Вот ваш начальник и верный мне человек Артемий Овдеев сын, стряпчий.

Стряпчий… Иван чуть скривил губы, но быстро прогнал улыбку. Стряпчий – не великий чин. Ну, постарше, конечно, чем дворянин московский, но куда ниже стольника, не говоря уже о чинах думных. Вообще же, Овдеев фигурой напоминал самозванца, только более, так сказать, матерого, много чего повидавшего. На вид стряпчему лет сорок – сорок пять, одет без особых изысков, типа там канители иль бити, но – прилично, в дорогого сукна кафтан, подстрижен коротко, аккуратно, лоб высокий, с большими залысинами. Вообще, запоминающееся лицо.

– Что ж, – Овдеев осмотрел ребят и кивнул. – Прошу в мой шатер, молодые люди.

– Вот-вот, – засмеялся воевода. – Идите-ка, займитеся делом.

Шатер стряпчего располагался довольно далеко, у заросшего березняком лога, и не особо выделялся среди прочих походных кибиток. Подойдя к шатру, Овдеев самолично откинул полог и гостеприимно пригласил внутрь:

– Присаживайтесь, в ногах правды нет. Так вот, значит, какие вы есть…

Парни удивленно переглянулись.

– Андрей Петрович когда-то рассказывал мне о вас, – с улыбкой пояснил стряпчий.

– Ртищев? – обрадованно переспросил Иван. – Так вы его знали?

– Знавал когда-то… – Махнув рукой, новый начальник сразу же перешел к делу. – Итак, парни, перво-наперво нам здесь нужно что?

– Выискать изменщиков, – пожал плечами Митрий. – А что же еще-то?

– Э, нет… – Овдеев вздохнул. – Этого мало. Скажу даже больше – это совсем сейчас не главное. А главное – как поведет себя воевода Басманов? Ну, как думаете? – Он хитро прищурился.

– Да как поведет… – Иван счел за лучшее прикинуться простачком. – Ясно как, раз уж дал приказ измены выискивать.

– А вот тут ты не прав, любезнейший вьюнош! – Овдеев рубанул воздух ребром ладони и понизил голос. – Что главные изменщики – князья Голицыны, об этом все знают, в том числе и сам воевода. Другой вопрос – что ему с этим знаньем делать? Не понятно?

– Пока не очень, – честно признался Иван.

– Поясню. – Стряпчий задумчиво сгреб в кулак бороду. – Голицыны батюшке воеводе сродственники, причем – старшие, и он с ними не в ссоре, а, наоборот, в уважении. А кто Басмановых казнил в опричнине? Кто много зла им сделал? Малюта Скуратов, отец нынешней царицы Марьи и дед царя Федора Годунова. Есть за что нашему воеводе семейство Годуновых любить? Нет! А вот ненавидеть – есть за что. Спору нет, покойный царь Борис Федорович много почета Петру Басманову оказал, но вот Семен Годунов его оскорбил прежестоко, Андрею Телятевскому подчинив. Так что смекайте, куда ветер подуть может.

– Так что же нам делать-то? – негромко спросил Иван. – Измену искать или не надо? Или лучше вообще на Москву податься?

– То-то было бы хорошо бы! – поддакнул Митрий.

А Прохор ничего не говорил, только внимательно слушал.

– Эк, – Овдеев хохотнул. – Гляди, какие прыткие – на Москву им! На Москву многие хотят – почти все войско. Ла-адно, ла-дно, шучу. А делать вам вот чего, – стряпчий внезапно стал очень серьезен. – Никого не ловить, не высматривать, в пыточную не приводить. Просто пошатайтесь по лагерю, послушайте, кто что говорит, и составьте список: в случае чего, какой полк за кого будет стоять – за Федора или за самозванца? С тем списком жду вас у себя завтра к вечеру. Быстро? Так, чай, не на отдыхе у себя в вотчинах.

– Да нет у нас вотчин, – развел руками Иван.

Стряпчий неожиданно громко расхохотался:

– И у меня нет, парни, у меня нет… Только вот у кого-то их слишком много! – голос Овдеева на миг стал злым, впрочем, новый начальник тут же взял себя в руки. – Значит, завтра жду. Да, чуть не забыл! – Он нагнулся к небольшому, стоящему в ногах сундучку и достал оттуда узкий бумажный свиток. – Вот список полков. К завтрашнему вечеру около каждого из них должно стоять имя. Одно из двух. Ясно?

– Вполне.

– Ну, тогда вперед, соколики. Удачи!

Отойдя на значительное расстояние от палатки, парни переглянулись.

– Ну, как вам стряпчий? – поинтересовался Иван.

– По-моему, ничего себе, ушлый, – негромко хихикнул Митрий. – С таким не пропадешь. И заданье поставил дельно – все понятно и четко.

А Прохор ничего не сказал, промолчал. Да и что говорить-то? Дела делать надобно.

Разделившись – а куда деваться? – парни разбрелись по всему лагерю, послушать, о чем говорят-судачат. Можно, конечно, было и спросить кой о чем Макария… но ведь договорились уже, что его вроде бы как не было. Так что разошлись, уговорившись встретиться вечером.

Прохор с Митькою отправились в расположение большого полка, полка правой руки и так называемых «посошников», Иван же взял на себя полк левой руки, сторожевой полк Андрея Телятевского и немцев-наемников под командованием Вальтера фон Розена.

В сторожевом полку, насколько мог судить Иван, почти безоговорочно поддерживали Федора, полк левой руки, дислоцировавшийся за балкой, юноша решил оставить на завтра, сам же направился к немцам… куда его вообще не пустили – похоже, у наемников, в отличие от всего лагеря, царил твердый порядок. Между тем уже начинало темнеть, а оставлять немцев на следующий день не хотелось.

Походив между постами, Иван вдруг услыхал за кустами явственный женский смех. Насторожился, а затем и зашагал в ту сторону, увидав целый обоз из нескольких крытых сукном и рогожей телег-кибиток. Маркитанты! Торговцы, скупщики добычи, развлекатели… ну и, само собой, гулящие девки – как же без них-то? А ведь немцы-то наверняка сюда ходят… и не только немцы. Вот и узнать у девок, про что тут они судачат. Кого хвалят, кого ругают? Лишь бы не схватили, за шпиона приняв, да не вздернули тут же – у немцев это быстро. Ну, помоги, Пресвятая Богородица Тихвинская!

Перекрестившись, Иван решительно шагнул к костру, вокруг которого сидели разбитные девицы:

– Вечер добрый, девы!

– Ой, какой красавчик! Гарпя, никак к тебе! Это и есть тот самый русский, которым ты так хвастала? Ничего не скажешь, хорош. Может, поделишься?

Все это было сказано по-немецки и частью по-польски с изрядной примесью мадьярской речи, так что Иван ни черта не понял, но тем не менее не перестал улыбаться:

– По-русски тут кто-нибудь говорит?

– О, да, да, розумем трошки. Гарпя, эй, Гарпя!

– Кой черт вы орете, дуры? Мой русский только что ушел.

– О, так этот парень не твой?

– Какой еще парень? Ах, этот… Конечно же, мой. Не вздумайте к нему лезть, пожалеете!

– Да мы ж ведь помним уговор!

– Вот и я его всегда соблюдаю… Прошу пана! – выскочившая откуда-то из кибитки девчонка лет шестнадцати ухватила Ивана за руку. – Зараз идем, пан. Скорее, скорее…

Ошеломленный неожиданным натиском, юноша не упирался, живо оказавшись внутри просторной кибитки, тускло освещенной зеленоватым пламенем масляной лампы.

– Как звать тебя?

– Иван.

– Я – Гарпя. – Девчонка откинула назад длинные темные волосы и, притянув парня за шею, с жаром впилась в губы. Потом откинулась, улыбнулась. – Ты ничего, красивый. Раздевайся!

Сама же быстро стянула юбку, оставшись в белой короткой рубашке с большим разрезом.

– Может, для начала поговорим? – усмехнулся Иван.

Гарпя сверкнула очами:

– Разговоры потом. Сначала – деньги. Десять копеек.

– У меня только пять.

– Хорошо. Давай пять.

Проворно убрав деньги, Гарпя скинула рубашку и уперлась Ивану в грудь твердыми коричневатыми сосками:

– Возьми же меня, воин… Возьми!

Почувствовав губами соленый вкус поцелуя, Иван привлек к себе трепетное тело девчонки, надо сказать, довольно стройное и упругое. Цепкие девичьи пальцы уже расстегивали кафтан…

– Ох… – выгнувшись, застонала Гарпя. – Ты такой славный… такой…

Потом она откинулась, засмеялась, показав белые зубы. Кивнула назад:

– А полог-то мы не закрыли, да! Сейчас…

Она бросилась к выходу из кибитки, запахнула полог, и в этот момент Иван явственно разглядел на ее спине кровавые, чуть подсохшие полосы, видать, не так давно жрицу продажной любви от души чехвостили плеткой. Юноше внезапно стало жаль девушку, он привлек ее к себе, обнял и, погладив по плечу, спросил:

– Тебя били? Кто?

Гарпя дернулась, красивое бледное лицо ее на миг исказилось:

– Не спрашивай. За все уже заплатили.

– Но ведь, наверное, больно же!

– Зато – хорошие деньги. Очень хорошие, поверь мне. Еще немного потерплю – куплю дом и лавку.

– Ну, если так… А ты откуда сама?

– Слуцкая.

– Никогда не был. Бедно живете?

– Кто как… Католики – побогаче, православные – разно. Дмитрий-царевич обещал помочь.

– Дмитрий? А немцы за него?

– Немцам платил царь Борис. Они все будут верны Федору. Жаль.

– Ты хорошая девушка, Гарпя.

– Спасибо, молодой господин.

– Нет, правда… Интересный у тебя гребешок, – Иван поднял с пола резной гребень с изображением белого медведя – ошкуя. – Давно он у тебя?

– Это не мой, – Гарпя пожала плечами. – Потерял кто-то. Хочешь, возьми себе. Подаришь жене. Ты ведь женат?

Иван не стал врать:

– Помолвлен.

– Вот видишь… Здесь почти все женаты. А мы – походные жены.

– Красивый гребешок… благодарствую.

– Теперь уходи… Нет, постой – еще один поцелуй.

Гарпя вновь поцеловала Ивана, но тут же отпрянула:

– Прощай… У меня еще много… много работы.

Юноша улыбнулся:

– Прощай.

Ночь опускалась на лагерь, темная и непроглядная, в затянутом облаками небе сверкали редкие звезды и, словно их отражения, там и сям горели костры.

«Славный гребешок, – еще раз почему-то подумалось Ивану. – И девушка славная».

Поутру приятели уже составили большую часть списка, получалось, что царя Федора поддерживали полки правой руки и большой полк, главнокомандующий князь Катырев-Ростовский, немцы фон Розена и новгородцы со псковичами. Все или почти все остальные: казаки, мелкопоместное, точнее даже будет сказать, мельчайшепоместное дворянство, дети боярские, вновь прибывшие в подкрепление «даточные и посошные люди», полки южных городов, а также служилые люди из Тотьмы, Устюга, Вычегды – больше склонялись к Дмитрию. Вообще же, заговорщиков было гораздо меньше.

Что ж, нужно было выяснить – сколько. Руководствуясь подобными соображениями, парни и покинули свой небольшой шатер. Настроение было прекрасное, – судя по светлому утру, день обещал быть солнечным, славным, до вечера было еще далеко, а задание стряпчего приятели уже почти выполнили. Улыбаясь в душе, Иван, махнув рукою друзьям, неспешно свернул к рязанцам, с удивлением оглядев выстроившиеся в полной боевой готовности ряды. В свете восходящего солнца блестели доспехи и шлемы дворян, угрожающе дымились фитиля «посохи» пищальников, – впрочем, не только «посошники», но многие дворяне и дети боярские, особенно из южных земель, так и не оправились от разорения и голода и вынуждены были сменить коней на дешевые фитильные ружья. И в своем разорении они, естественно, винили Годуновых. Ну, а кого же еще-то?

Иван вздрогнул: где-то совсем рядом неожиданно ударила пушка. Взвились вверх рязанские стяги.

– Да здравствует истинный царь Дмитрий! – зычным голосом выкрикнул кто-то. – Долой Федора! Долой Годуновых!

И тут началось!

Брошенный рязанцами клич тут же подхватили остальные. Кто-то уже валил шатры, поджигал возы и временные амбары, к мосту через реку Крому проскакал большой отряд, где-то уже стреляли, где-то слышались крики.

Иван похолодел – вот он, мятеж! Не успели! Не успели передать Овдееву списки… Но тот ведь сам велел составить их лишь к вечеру… Бежать к нему! Срочно бежать… А потом найти своих.

Иван со всех ног бросился к шатру стряпчего. В лагере уже поднялась суматоха. Началось самое настоящее столпотворение. Кто-то кричал за Дмитрия, кто-то за Годунова, блестели панцири и сабли… Но, странное дело, никакого столкновения в войске не происходило. Кричали, но не сходились друг с другом в неистовой сече, не стреляли – Иван услыхал лишь несколько разрозненных выстрелов, да и те быстро затихли. И это означало одно – еще большую измену! Выходит, обе стороны – верные царю Федору и мятежники – ухитрились как-то договориться между собой.

Подбежав к знакомому шатру, Иван заглянул внутрь – пусто.

– Слава царю Федору! – вдруг произнесли сзади.

– Слава! – Иван обернулся, увидев перед собой двух латников в высоких, с наносниками-стрелками, шлемах. Оба при саблях, с пистолями.

– Стряпчего не видали? – поинтересовался юноша. – Овдеева.

– Предал твой стряпчий, – грустно усмехнулся один из ратников. – Вору предался… Как и наш воевода Басманов.

– Басманов – заговорщик?! – Иван недоверчиво округлил глаза. – Ну и дела пошли, прости Господи!

– Ты, я вижу, из наших, – улыбнулся ратник.

– Так ведь присягал Федору!

– И мы… Что делать будем, братцы? Кажется, наши с мятежниками договорились. Эвон, взгляните-ка на мост!

Нестройные толпы мятежников, что-то радостно вопя, переправлялись на противоположный берег, в Кромы. Блестели кирасы и латы.

– Фон Розен, – присмотревшись, тихо произнес латник. – Видать, и немцев уговорили.

– Сколько же наших осталось? – Иван повернул голову. – Давайте-ка к ним… Мятежники ушли, но ведь осада-то, наверное, не закончится?

– Эй, гляньте-ка!

Второй латник, до этого молчавший, с тревогой показал на реку. Иван, присмотревшись, увидел, как выехавший из ворот крепости конный отряд, пропустив радостно орущих мятежников, наметом бросился к мосту. Блеснули сабли и пики.

– Казаки! – не сговариваясь, ахнули латники. – Так вот, значит, как!

Иван тоже быстро уразумел, что к чему, – воспользовавшись суматохой, осажденные сторонники самозванца решились на рейд.

– Йэх! Йэх! – с криками и молодецким посвистом казаки лавой врезались в нестройную, деморализованную изменой и непонятностью – кому верить? – толпу, в которую быстро превратилось верное царю Федору войско. Толпа эта какое-то мгновение колыхалась, а затем дрогнула и побежала, сметая на своем пути остатки лагерных построек и возов.

– Они сейчас будут здесь, – меланхолически заметил кто-то из ратников. – Бежим! Не то затопчут!

И в самом деле, бегущая паникующая толпа быстро приближалась, она вдруг представилась Ивану неистово летящей с горы селью, гигантским оползнем, сбивающим на своем пути все. Противостоять этому нарастающему движению было невозможно. Оставалось одно – бежать.

Юноша так и сделал, лелея в душе одну надежду – отыскать средь всего этого ужаса своих, Прохора и Митьку. Где-то они сейчас? Прохор отправился в сторожевой полк, а Митрий… Митрий к нижегородцам. А где сейчас эти полки, вернее, их остатки? Ушли через мост в Кромы? Или бегут сейчас, полностью потеряв разум? Да-да, потеряв… Иван хорошо видел, что казаков было не так и много, уж, по крайней мере, куда меньше, чем оставшихся верными правительству войск… впрочем, каких там войск? Толпы бегущих неведомо куда баранов.

Далеко обогнав латников, Иван обогнул холм. В висках стучала одна мысль – что же делать, как отыскать ребят? Как? Они ведь не погибли – мятеж оказался бескровным, стало быть, бегут сейчас где-то в толпе, вернее, с толпою, не в силах остановиться, вырваться… Да и к чему им останавливаться? Чтобы быть зарубленными казаками? К чему… Ивана вдруг пронзила, обожгла одна мысль, мысль о друзьях. А к чему их искать? В этакой толпе не найти все равно… Так пусть они сами найдутся! Пусть увидят…

Недолго думая, Иван свернул и побежал на ближайший холм, поросший кустами и редколесьем, по пути наклонился, подобрав валявшуюся в траве пищаль и берендейку с пулями и порохом-зельем. Взобравшись на холм, он остановился, оглядывая с высоты быстро приближающуюся толпу. Следовало поторопиться.

Рванув зубами зарядец, Иван высыпал порох в ствол, туда же отправил пулю, залудил шомполом, натряс затравочный порох… улыбнулся – пищаль оказалась хорошей, с кремневым замком – не надо было возиться с фитилем. Дождался, когда у бегущих впереди людей стали хорошо видны белки глаз, и с хохотом выстрелил в сторону. Не дожидаясь, пока развеется дым, замахал руками, закричал, привлекая внимание.

И привлек.

Двое казаков, повернув коней, помчались прямо к нему. И было не убежать – куда там, пешему против конных. Иван живо подхватил пищаль… И тут же бросил, уяснив, что зарядить ее все равно уже не успеет. Что ж… Юноша выхватил саблю…

А казаки мчались на него галопом, не обращая внимания на кусты, ловко огибая редкие деревья. Развевались на ветру широкие штаны-шаровары, зло храпели кони. Вот сейчас наскочат, рубанут… Иван подставил под удар саблю…

И что-то гибкое вдруг ожгло руку, обвилось вокруг перекрестья, утаскивая саблю из рук. Плети! Казаки действовали плетьми, не саблями, не палашами… Что же, они никого не рубили? Просто гнали? Или это только Ивану так повезло?

– Беги! – завертев над головой плеткой, громко заорал казак. – Беги, московитская рожа, да не вздумай потом воевать против нас! Беги! Сейчас мы тебя подгоним, чтоб быстрее бежалось.

– Я бы побежал, – нагло улыбнулся юноша. – Только вот как раз сейчас не могу, у меня несколько иные планы.

С этими словами он резко отпрыгнул в сторону и, ухватив за ствол брошенную на землю пищаль, ударил ближайшего казака прикладом. Всадник захрипел, ухватившись за бок – удар оказался действенен, Иван вложил в него всю свою силу. И, не останавливаясь, швырнул пищаль во второго казака, выхватив у первого из-за пояса длинный пистоль. Вздернул курок… Выстрела не последовало. Ну да, конечно же, не заряжен.

– Ах ты, годуновская сволочь! – Придя в себя, казаки выхватили сабли.

Иван их не дожидался: живенько подхватил пищаль с берендейкой да юркнул в кусты, надеясь спрятаться в рощице и как-нибудь ухитриться зарядить ружье. Казаки не отставали! Были все ближе, ближе… Кони грудью раздвигали кусты…

– Братцы! Князь Телятевский опомнился – наступает! – внезапно заорал кто-то.

Казаки тут же повернули коней:

– Наступает? Где?

– К мосту! Как бы не пришлось нам туго.

– Вот, гад! Едем, Микола… Вы откель, парни?

– Рязанцы.

– Хорошо, что предупредили. Сами-то – с нами? А то сидайте сзади.

– Нет уж, мы лучше пешочком.

Пока вражины переговаривались, Иван перезарядил пищаль, высунулся из-за малинового куста, высматривая цель. Ага, вот они! Двое – в кургузых кафтанах, в круглых касках-мисюрках. Один здоровенный, другой маленький…

– Во, ты только глянь, Митька, – здоровяк погрозил Ивану пальцем. – Этак он ведь нас и пристрелит.

– Пусть только попробует, – засмеялся маленький… Митька? – Останется тогда без друзей, вражина. С кем будет тогда вино-брагу пить?

– Ой, братцы! – Захохотав, Иван бережно положил пищаль в траву. – Вовремя вы объявились.

– Так ведь давно тебя заметили – с первого выстрела, – подкрутил усы Прохор. – Митька сказал – ты должен был что-то такое придумать, ну, чтоб мы тебя заметили, отыскали.

– Да, так я и сказал, – Митрий довольно кивнул. – Иван, дескать, умный – придумает что-нибудь.

– Ну, вот и придумал…

Юноша, не стесняясь слез, обнял друзей.

– Ну, куда теперь? – глухо спросил Прохор.

– А все равно, – Митрий прищурился от яркого солнца и махнул рукой. – Мы ж теперь вместе.

– Думаю, на Москву подадимся, – решительно заметил Иван. – Там нас есть кому ждать.

– Да уж, – Прохор вздохнул и неожиданно улыбнулся, вспомнив ясноглазую кузнецкую дочку – Марьюшку.