Москва-матушка

— Дело, которое привело меня в ваш дом, очень деликатного свойства, и я не знаю, с чего начинать.

— Начинай с дела,— посоветовал купец. — Я пойму.

— У вас есть прекрасная дочь, синьорина Ольга.

— С ней что-нибудь случилось? — тревожно спросил Никита.

— Я, право, не знаю. А разве она еще не приехала?

— Откуда ты знаешь, что она в отъезде?

— Я видел ее в Карасубазаре. Мало того — мы туда ехали вместе.

— Ну и что она?

— По-моему, она там купила какого-то особенного невольни­ка, потом хотела купить еще одного. Но это… это ей, кажется, не удалось... Теперь о деле,— Теодоро замялся, потом решительно проговорил: — Я люблю вашу дочь, синьор Никита. Очень люблю. Хочу ее взять в жены. Вот и все мое дело.

— Без венца?

— Зачем же? Мы обвенчаемся.

— Где?

— В православной церкви.

— Но ты, я знаю, католик.

— Да, но я приму вашу веру. Я уже договорился с православ­ной церковью.

— А твой отец, братья, ваша церковь? Как они посмотрят на

это?

— Сначала, синьор Никита, я хотел бы иметь ваше согласие и согласие синьорины Ольги. Что толку от того, что я заручусь сог­ласием своей семьи, если вы будете против.

— Сие верно,— сказал Никита и долго молчал, обдумывая не­ожиданное предложение. Отдать Ольгу в семью с чужой, ненавист­ной верой было немыслимо. Нет слов — дом ди Гуаскс богат и знатен, но разве обретет его дочь счастье среди людей бесчестных, злобных и коварных. Но отказать — значит обидеть, озлобить са­молюбивых генуэзцев. Тут надо ответить подумавши.

— А она тебя любит?

— Я не говорил с ней... Но вы старый человек и знаете, что сердце девичье — воск. Стерпится — слюбится.

— Нет, Теодоро. Неволить дочь я не буду. Если она пожелает быть твоей женой — я не откажу. А если нет — извини. Все зави­сит от ее воли.

... Вечером того же дня вернулась домой Ольга. Отец и мать вышли на крыльцо встретить ее.

— Уж и не чаяла тебя живую видеть, кровинушка моя. Поди, намаялась, желанная, истомилась вся. А страху и горя натерпе­лась и подавно,— причитала Кирилловна, обнимая Ольгу.

— С благополучным возвращением, доченька, рад видеть тебя живой и невредимой. А мы со старухой искручинились вовсе —» задержалась ты, да и, вижу, напрасно. Одна ведь приехала. Не нашли, поди, Ивашку-го?

— Ой, нашли, тятенька,— сказала Ольга. — Нашли и выку­пили.

— А где же он?

— Среди добрых людей. Я потом все-все тебе расскажу.

і 1 Арк. Крупняков

Глава двенадцатая

КРЕПОСТЬ СВЯТОГО КРЕСТА

Здесь генуэзец крепость эту На страх врагам своим воздвиг. Он был на страже каждый миг С рукой, протянутой к стилету.

В. Шуф, «Баклан».

№

й§?

::ор:;:;о идет в санта-кристо

репость Санта-Кристо! Она царствует над Сурожем, над морем. Расположенная на горе, она далеко видна как с моря, так и с суши.

'

Тяжело припадая на клюку, Норихо остано­вился на опушке леса и взглянул вдаль. Город еще не был виден, но над холмами на фоне ясного безоблачного неба вырисовывались кон­туры Девичьей башни. Иорихо перекрестился и, с опаской глядя на дорогу, которая вилась вни­зу между холмов, двинулся в сторону кре­пости.

Что привело в город наказанного слугу в это весеннее утро? Страх. Отлежавшись на площади в Скути после ста ударов, полученных по при­говору суда, Иорихо приплелся в Тасили и лег под широким навесом летнего двора. Мучитель­но ныло тело, было трудно дышать, болела из­битая спина. Под утро ему стало легче, и он уснул. Разбудили Иорихо ударом ноги в бок. Застонав от нестерпимой боли, он открыл глаза и увидел над собой лицо Теодоро. Глаза его глядели недобро, жестко.

— Не умеешь держать язык за зубами, скотина,— процедил сквозь зубы Теодоро.— От меня все равно не уйдешь.

И тогда Дорихо понял: за то, что он рассказал на суде, госпо­дин непременно убьет его. Сила, власть —все на стороне господи­на. Надо пойти к консулу! Только он может защитить его. Как уто­пающий хватается за соломинку, так и Иорихо уцепился за эту мысль.

Весь день он обдумывал план побега, а ночью незаметно для всех спустился в долину.

Сейчас, когда до крепости Санта-Кристо было уже недалеко, Иорихо решил отдохнуть. Он отыскал удобное место й кустарнике. Пахло прелыми листьями, увядшей от летнего зноя травой, земля дышала приятным теплом. Иорихо долго глядел в бездонную глу­бину небес и незаметно заснул.

Разбудила его громкая брань. Открыв глаза, Иорихо увидел хорошо одетого синьора.

— Какого дьявола ты развалился на самой дороге? — кричал господин.

— Помилуйте, синьор, какая же здесь дорога? Здесь кусты.

— Раз я здесь иду, значит, это моя дорога.

— Я не знал, мой господин,— виновато сказал Иорихо. заме­тив, что синьор пьян.

— Прошу впредь знать! Синьор Гондольфо ди Портуфино — старший нотариус курии — всегда ходит по этой дороге в гости к настоятелю монастыря. Он хоть и нечистый грек, но вина для меня не жалеет. Клянусь богом! А ты чего разлегся здесь? Откуда ты, куда идешь?

— Это долго рассказывать, господин. Я жалею ваше драгоцен­ное время.

— К черту время, я сейчас свободен, клянусь честью! Говори! — приказал Гондольфо и уселся против Иорихо. Рассказывать о своей беде первому встречному не хотелось, но Гондольфо держал его за пояс и упрямо твердил: «Говори».

Поразмыслив, Иорихо решил, что беседа с нотариусом курии может быть ему полезной. Кто знает, можно ли попасть к консулу, а этот человек вдруг его поймет, захочет ему помочь. И он начал говорить.

Пока Иорихо вел рассказ о поездке в Карасубазар и о стычке с татарами, Гондольфо вяло кивал головой и даже аппетитно зев­нул раза два или три. Но когда речь зашла о виселице и позорных столбах, глаза Гондольфо стали более осмысленными. Дело в том, что он был не только старшим нотариусом курии, но своим чело­веком в семье консула Христофора ди Негро. Он хорошо знал, ка­кую ненависть питает комендант крепости к семье ди Д'уаско, и поэтому все, что касалось богачей-феодалов, глубоко интересовало

Гондольфо. То, что узнал он сейчас от слуги, было настолько важ­ным, что Гондольфо даже протрезвел немного. «Если слуга не врет, то это же для господина консула ценная находка,— подумал он.— Самосуд, виселица, позорные столбы, боже мой,— такими фактами можно свалить не только ди Гуаско, а и поважнее кого- нибудь».

Подробно расспросив обо всем, он сказал:

— Пойдем, парень, к консулу. Благодари мадонну, что ты встретил меня на своем пути.

Консула в цитадели Гондольфо не застал. Оказалось, что Хрис- тофоро уехал по делам в Кафу и вернется только к вечеру.

— Ну, ничего, дождемся,—успокоил Иорихо Гондольфо.— У меня дела, я пойду в курию. А ты можешь выбрать местечко по­уютнее и поспать. Ведь ты всю ночь шагал, бедняга. Вечером жди меня здесь, у консульской башни.

У КОНСУЛА

Когда, проснувшись под вечер, Иорихо подошел к консульской башне, здесь его уже ждал Гондольфо.

Он подвел Иорихо к перекидному мосту и трижды хлопнул в ладоши. Мостик опустился, и в двери показалось лицо стражника. Гондольфо кивнул головой на Иорихо и произнес:

— По приказу господина консула.

Вход вел прямо на второй этаж. Гондольфо пропустил Иорихо в комнату, открыл люк. Спустившись по лестнице, Иорихо оказал­ся в комнате первого этажа. За ним сошел и Гондольфо.

Не останавливаясь тут ни на минуту, нотариус толкнул дверь следующей комнаты. Это был кабинет консула.

Христофоро ди Негро, сидевший в кресле, слегка повернув го­лову, обшарил Иорихо единственным глазом. Тот низко покло­нился.

— Достопочтенный синьор консул! — начал Гондольфо.— Сей человек принес нам слезную жалобу на господ из Скути. Они воз­двигли виселицы, творят самосуд...

— Знаю. Говорил уже,— оборвал его консул.— За что судили тебя синьоры? — обратился он к осужденному.

Тот рассказал все, что было на суде.

— Каков приговор?

— Сто палок, господин мой.

— Покажи.

Иорихо сначала не понял, что он должен показать, ко Гондоль­фо подошел к нему, повернул спиной к консулу и поднял рубаху. Ди Негро поднес свечу к спине и отшатнулся. Все тело было в баг­ровых следах палок.

— Закрой! — консул помолчал.— Ты говоришь, что не слуги по­винны в дорожном несчастье, а беспечность синьора?

— Да, господин мой. Синьор Теодоро в пути встретил синьори­ну, дочь русского купца, и всю дорогу ехал с ней. Он и на рынке....

— Синьорина красива?

— Я ее плохо разглядел, господин мой. Но говорят, она первая красавица Сурожа.

— Как ее зовут, не знаешь?

— Я слышал, как синьор Теодоро называл ее Ольгой.

— Обратно он ехал с ней же?

— Нет, господин мой.

— Можешь идти. Пока тебя зачислим в стражу крепости, а там посмотрим. К ди Гуаско не возвращайся, ибо ты мне будешь нужен.

Иорихо упал на колени, в знак горячей благодарности поцело­вал край одежды господина консула.

— Допроси его подробно и запиши,— приказал консул, обра­щаясь к Гондольфо.— А сейчас уведи и передай Микаэле.

— Слушаюсь, синьор,— Гондольфо поклонился и вывел Иорихо> через другую дверь.

Пройдя капеллу, они очутились снова перед подъемным мости­ком, но уже с другой стороны замка. Слуги опустили мост, и Гон­дольфо повел Иорихо по узкой тропинке над самым обрывом вдоль верхней крепостной стены. У Георгиевской башни (здесь молились стражники, заступая в дозор) в стене крепости Иорихо увидел вход, через который они вошли в помещение для стражи.

— Кавалерий Микаэле ди Сазели,— обратился Гондольфо к расфранченному офицеру, лежавшему на нарах.— По приказу гос­подина консула прошу принять в ваш отряд сего воина и взять с него присягу.

— Мне что — пусть остается,— проговорил офицер.— Тут и эти воины пухнут от скуки.

— Скоро будут боевые дела,— заметил Гондольфо.

— Ну? — воскликнул офицер.— Турки или татары?

— Не то и не другое.

— Тогда я знаю. Мы с отважным и храбрейшим нотариусом Гондольфо ди Портуфино пойдем штурмовать винные подвалы христианского монастыря.

— Пусть будет так,— загадочно ответил Гондольфо и вышел.

— Пошли принимать присягу,— коротко бросил офицер.

Иорихо отправился за ним; через минуту они вошли в капеллу

башни святого Георгия. На стене абсиды распростер свои крылья ангел-хранитель; у его ног мизерным, как мелкая монета, круглым пламенем светилась коротко привешенная лампадка. Под ней сто­ил аналой, покрытый стертым малиновым бархатом. На столике — иконка, изображающая коронование девы Марии.

— Как тебя зовут? — спросил Микаэле.

— Иорихо.

— Повторяй за мной, Иорихо.

Положив правую руку на край иконы, Иорихо повторял велел! за Микаэле:

— Я, Иорихо, перед ликами святой мадонны и покровителя на! ще го Санта-Джорджио¹ клянусь, что не изменю ни помыслом, ни деянием матери-республике, светлейшему Совету и отчизне моей! Я клянусь беспрекословно исполнять все, что мне повелят достой почтенные консулы Хазарин, у коих я стою на службе. Я клянусМ защищать крепость Санта-Крпсто, не щадя живота своего.

Присяга была короткой. Офицер, торопливо перекрестившись! сказал: ]

— Иди на службу —там получишь одежду.

.* * * }

Христофоре ли Негро, отпустив Гондольфо и Иорихо, поднялся на второй этаж. Здесь никого не было, и консул, усевшись прогни камина, стал ожидать прихода сына и служанки. Но Геба и Якоб! где-то задерживались, и консул, не дождавшись их, вышел из кош налы. Поднявшись на площадку башки, он облокотился на выступ бойницы, задумчиво вглядываясь вдаль. Алая шаль вечерней заря обняла утихшую гавань. По всему берегу, словно кружевной ворот ник, трепетала белая полоска пены. Под башней у скалы лежал! каменные островки, сверху они казались маленькими, и только шум волн, которые разбивались о них, говорил, что камни велики и прочны. На небе кое-где загорались крупные звезды, совсем такие« как в родной Италии.

Тяжелые мысли теснились в голове консула. То, что рассказа! Иорихо, было очень важно, и над этим следовало хорошо подумать. Консул ненавидел ди Гуаско, но, ненавидя, боялся их. Ея предшественник — консул Батисто Джустикнани — жил со знатными феодалами в большом мире и дружбе. Неспроста заигрывая Батисто с богачами —для этих людей все способы были хорош« запугивание, подкуп, доносы. Вступать ли с ними в борьбу? - вот что следовало решить. Конечно, если взглянуть в прошлое, то выходит, что трогать богачей не надо, трудно вести борьбу против богатства и силы ди Гуаско. Но у тех консулов не было в руках даже и десятой доли фактов нарушения закона республики, которые совершили сейчас ди Гуаско и которые известны Христофоре ди Негро.

В конце концов в те времена в Кафе сидели консулами друзья

старого Антонио, а сейчас только недавно вступил в должность і- псу л Кафы Антониото ди Ка бел а, и сн должен встать на защиту : конов и прав консульства, которые так нагло попирают братья ди Гувско

Да что законы! Кто только не нарушает их на той земле. Дело не в том, сколько человек повесили ди Гуаско без суда. В конце концов УТИХ ьошочих рабов следует держать в страх. .

Главное —надо показать братцам-разбоннпкам и их отцу свою власть. Пусть знают, что ли Негре для них начальник и с ним сле­дует считаться. •

И еще одна мысль не давала покоя .консулу.' Недавно Геба — старая служанка — рассказала ему о том, что Якобо очень сильно увлекся красивой девушкой из города Геба не знала, кто она та­кая. Эта весть встревожила консула.

«Парень весь в мать,— думал Хрнстофоро.—- Если он полюбит, і і будет любить пылко и самозабвенно и бог знает, что может на­сорить. К тому же у красавицы, наверное, много поклонников, а зная вспыльчивого Якобо это может кончиться дуэлью».

Хрнстофоро очень любил своего единственного сына. Особенно силилась его любовь к Якобо, когда татары украли Дючию. Отец рался заменить ему мать и был всегда нежен с ним и ласков.

' беспокойная жизнь Хрнстофоро не давала возможности уде- :ь сыну много внимания, и поэтому ребенок большую часть *вре- ' ^,;и находился на попечении Гебы и Гондольфо. Особенно редки ^{1 ;ля} встречи с Якобо, когда ди Негро сделался консулом. Он поч- | " совсем не видел сына.

«Я частло бываю в поездках,— думал Хрнстофоро, спускаясь с с пони. Надо брать Якобо с собой, приучать к делам. А те вырастет на сказках Гебы и пропадет в этой жестокой жизни».

В раскрытые окна консульской башни тянет солеными морски- " запахами южной ночи. В полутемной комнате второго этажа л >е — Якобо и старая служанка Геба.

Единственная свеча едва освещает их лица, желтое пламя, кэ- л лемое ветром, трепещет, тени, как живые, мечутся по стенам.

Якобо, зачарованный, слушает плавкую певччую сказку Гебы, | юа его широко открыты, кольца темных курчавых волос упала II лоб, он дышит взволнованно, он живет в том мире, о котором и 4-г рассказ.

— ...А великая Юнона была так прекрасна, что повелитель бо­гов полюбил ее бесконечно. Но Юнона не пожелала стать женой Юпитера, и все уговоры его были тщетны. Однажды Юнона сидела в своем доме одна. На воле шумела буря, лил сильный дождь, хо­лодный и сырой ветер метал в окна мокрую листву. Вдруг в рас­крытое окно влетела кукушка и опустилась у ног богини. Юнона пожалела бедную продрогшую птицу, подняла и согрела на своей груди. И поверь, мой мальчик, как только кукушка отогрелась и ■обсохла, она вылетела на середину комнаты... и исчезла. На ее месте вдруг предстал повелитель богов Юпитер в своем могучем и прекрасном виде. И тогда — ты не знаешь, мой мальчик, женского сердца — Юнона полюбила Юпитера и стала его женой. Да и что же ей оставалось делать, если она прижимала его к своей груди, хотя бы в виде кукушки...

Вдруг в пол снизу раздался сильный стук. Якобо выругался и, открыв створку, через которую спускались на лестницу на первый этаж, крикнул:

— Чего тебе, Гондольфо?

— Молодому господину пора начинать ученье. Спускайся вниз, и я стану тебе показывать математику.

— Ах, оставь, Гондольфо! Подожди часок-другой, пока Геба расскажет мне о прекрасной жизни прекрасных богов.

— Якобо, ты совсем не желаешь учиться! Я скажу отцу.

— Ну и пусть! — Якобо с сердцем захлопнул створку, снова сел на лежанку и приготовился слушать.

— ...Но не была счастлива Юнона с Юпитером. Вся ее супру­жеская жизнь проходила в постоянных спорах и неладах с вели­ким мужем. Да и то надо знать, мой Якобо, очень неверен был своей жене Юпитер. Много было на Олимпе и вокруг молодых бо­гинь. Какая из них откажется принять ласки повелителя! Могучий часто отлучался и на землю, к простым смертным. Тогда Юнона ■начала следить за мужем. Однажды, разыскивая Юпитера, она за­метила на земле неладное. За большим темным облаком на берегу реки Инах кто-то скрывался. Богиня спустилась на землю, рассе­яла облако и увидела своего мужа рядом с прекрасной Но — доче­рью реки Инах. О, великий боже, что бы тут было, если бы не хит­рость всемогущего Юпитера! На глазах богини он превратил Но в корову и сделал вид, что любуется этим прекрасным творением земли. «Подари мне эту корову»,— сказала Юнона мужу, и тот не имел причины ей отказать. Тогда ревнивая богиня приставила к корове стоглазое чудовище по имени Аргус, которое закрывало на отдых лишь два глаза, а остальные следили за бедной Но, не давая ей превратиться снова в девушку...

Тяжелая створка в полу поднялась, и в отверстии показалась голова Гондольфо:

— Остановись, старая,— обратился он к Гебе с усмешкой,— может, твоя Но походит пару часов телкой, а мы, глядишь, поу­чили бы с молодым господином математику за это время. А?

— Подожди, мой учитель,— умоляюще сказал Якобо.— Уже не­много осталось. Сегодня я буду хорошо учиться.

— Будь по-вашему,— Гондольфо поднялся в комнату и сел против Гебы.— Только объясни мне, почему твой Юпитер соблаз­нить девочку сумел, а помочь ей не хочет?

Геба, не обращая внимания на выпад Гондольфо, ведет рассказ:

— Юпитер, возмущенный таким надзором, решил убить Аргу­са. Но это было нелегко сделать — за повелителем зорко следила его жена. Тогда Меркурий...

— Это бог, который служил у Юпитера на побегушках,— вста­вил свое объяснение Гондольфо.

— ...Тогда Меркурий решил выручить своего повелителя. Он сел недалеко от Аргуса и звуками своей флейты усыпил его, а усы­пив, отрубил ему голову. Корова превратилась в девушку Но, а Юноне пришлось оплакивать своего верного слугу — от него ей ос­тались только сто глаз, часть которых богиня прикрепила на хвост своей любимой птице.

— Это ты павлина имеешь в виду, старая? — спросил Гон- дольфо.

— Ну, а дальше что? — с нетерпением спросил Якобо.

— Хватит, хватит. Идем, нас ждет математика,— Гондольфо- взял Якобо за руку и повел по лестнице вниз.

Спустившись в нижнюю комнату, Якобо сел за стол отца, Гон­дольфо извлек из узкой бойницы две книги. Бойница снаружи была* закрыта и служила местом для более чем малой консульской биб­лиотеки и для хранения деловых бумаг.

— Прежде чем начать ученье, я вот что хочу тебе сказать, Яко- бо,— заговорил Гондольфо, перелистывая страницы рукописной книги.—Ты наплюй на выдумки этой греческой старухи и не верь, ничему. Все это было не так, как она тебе рассказывает. Вот вчера слушал ты легенду о Гилласе. «Гиллас был так прекрасен, что ним­фы похитили его и увлекли за собой на дно реки». Все это враки, мой милый, и было все очень просто. Этот олух и бездельник Гил­лас не умел плавать, а полез в глубокое место реки и просто-на­просто утонул, пошел ко дну, словно камень. Ха, да разве я не знаю этих греков! Они, бесы, умеют по всякому пустяшному делу завер­нуть такую легенду, что диву даешься, откуда что взялось. Я знаю, сколько ночей плела тебе Геба рассказы о Троянской войне. Уж такая там была битва и ох, и ах! А мне известно точно, что, кроме мелких стычек, там ничего не было. Плюнь ты на ее сказки и слу­шай только меня. Я завтра принесу тебе такую рукопись, лопни мои глаза, если она тебе не понравится. Написал ее венецианский монах Боккаччио, «Десятидневник» называется. Вот там все, что написано, правда. А сейчас давай наляжем на математику.

Сегодня у консула дорогой гость.

Капитан Ачедлпио Лёркари этой лесной в Сурож приезжае второй раз. Купив у Чурилова по сходной цене вино, он выдал его за критское и перепродал с большой выгодой. Сейчас он снова при­обрел большую партию и, довольный покупкой, заехал к старому другу Христофоро погостить.

— Скажи, ты не думаешь мириться с кафинским консулом? — спросил Леркари у Христофоро.

— Мы помиримся с ним на кладбище!

— И верно! Если бы ты знал, какие камни бросает этот про­клятый суконщик под кол сел моей торговли! Не далее, чем вчера, он не принял меня по очень важному делу. Всех, кто стоит за партию гибеллинов, он презирает. Давно ли сам торчал в своем вонючем л а „'азе, а теперь — благородный ди Кабела!

— Бесчестный человек! — воскликнул Гондольф >. — Лихоимец!

— Сын пирата Гуаско, этот скуластый Андреоло, днюет и но­чует у него во дворце,— продолжал Ачеллино. — Мне кажется, что эти разбойники не признают тебя за консула.

— Теперь они в моих руках!—сжав кулаки, сказал ди Нег- ро. — Ты знаешь—они самовольно творят суд и казни на своей земле, и это их погубит. Я напишу в Геную.

— Пока твое письмо дойдет до места, от виселиц и позорных столбов не останется и следа, а ты окажешься клеветником. Надо сделать не так. Пошли своих аргузиев в Скути, пусть они поло­мают и виселицы и столбы и запишут слова свидетелей о суде. Тогда кафинскому консулу придется наказать своих друзей.

— Ты прав, Ачеллино. Я так и сделаю. Мы сначала повалим этих мерзавцев, а потом найдем управу и на ди Кабела.

— Я так и знал, что мой друг по-прежнему верен нашей пар­тии,— сказал Леркари.—. Хочешь, чтобы консулом Кафы стал я? А тебя — первым масарием?^[24]

— Каким образом? Разве протекторы банка...

— На них надежды нет. Они все как один наши враги и нам должность консула не дадут. Надо место взять силой!

— Повторить 54-й год?'

— Да! Если я подниму в Кафе мятеж, ты меня поддержишь?

— Надо подумать. Теперь времена не те, что двадцать лет назад. Плебеи уж больше тебе не поверят.

— Народ в Кафе сменился. Старых, которые помнят прош­лое,— мало, а нужда великая. Вся чернь пойдет за мной, и я столкну ди Кабелу.

— Я ничего пока тебе не могу обещать, но помни одно — я всегда остаюсь верным твоим другом.

— И на этом спасибо.

Консул сам проводил Леркари за ворота крепости.

На обратном пути, проходя через подъемный мостик, он сказал слуге:

— Позови ко мне Микаэле.

Кавалерий Микаэле ди Сазели считал себя самым доблестным воином во всем городе, потому одевался крикливо, ярко и роскош­но. Кавалерий не имел семьи и все жалованье тратил на наряды.

Когда Микаэле явился к консулу, тот иронически оглядел его с ног до головы, недовольно хмыкнул, потом сказал Гондольфо:

— Прочти приказ.

Гондольфо подвинул ближе подсвечник и гнусавым голосом, не спеша, стараясь придать своим словам торжественность и силу, прочел:

— «Во имя Христа! 1474 года 27 майя утром в доме консульства. ^!По приказу достопочтенного господина Христофоро ди Негро, дос­тойного консула Солдайи, идите вы, Микаэле ди Сазели, кавалерий нашего города, и вы, Константино, Мавродио, Якобо, Кароци, Ско- лари, Иорихо и Даниэле, аргузии нашего города, ступайте все до »единого и направляйтесь в деревню Скути. Повалите, порубите, Сожгите и бесследно уничтожьте виселицы и позорный столб, ко­торые велели поставить в том месте Андреоло, Теодоро, Демет- >рио — братья ди Гуаско. А если кто-либо из братьев станет ме­шать вам исполнить этот приказ, вступать в пререкания или соп­ротивляться силой, то именем господина консула объявите ему о наложении на него штрафа в размере тысячи сонмов в пользу со­вета святого Георгия, в случае, если он не допустит полного осу­ществления указанной экзекуции. Больше ничего».

— Ты понял, что надо делать, Микаэле?

— Будет исполнено, синьор комендант! — бодро ответил тот.

— Только вооружитесь как следует. Все эти перья и ремни сними, помни — вы идете в логово ди Гуаско. К тому же не забудь: обо всем, что будет вами сделано, подробно доложи мне, а Гон­дольфо запишет в акты курии. Знайте, что это я повелеваю вам сделать не ради моей нелюбви к ди Гуаско, а по долгу службы своей и ради пользы и чести светлейшего совета Санта-Джорджия, ибо те ди Гуаско посягнули и продолжают посягать на права, ко-

'торые им не принадлежат. Они нарушают честь и выгоды общины сгенуэзской! Иди!

■Всю ночь аргузии под руководством Микаэле готовились в по­ход. Особенно большую надежду возлагали на Иорихо. Он знал короткие пути в Скути через горы и обещал провести отряд неза­метно. В поход решено было выступить на рассвете.

Глава тринадцатая

МЕЧИ ИЗ ЦЕПЕЙ

Свобода, раскинешь ты крылья свои

Над нами в тот час, когда грянут

бои.

Когда нападут легионы врагов,—

В мечи превратишь ты оковы рабов!

Джованьоли, «Спартак». (Из песни рабов.)

У ЧЕРНОГО КАМНЯ

ще одни сутки прожила ватага у Черного камня. Люди отдыхали, набирались сил. Даже нелегкий труд — охота на зверя и птицу — приносил ватажникам радость. Они наслажда­лись свободой и хотя за день проходили много верст — усталости не чувствовали. Под вечер со­бирались у большого костра, куда сваливали добычу. Олени, козы, зайчишки — мяса хватало всем вдоволь. Из лагеря, кроме как на охоту, не уходили никуда. Атаман выбрал из ватаги ко­валей и плотников и велел им сооружать кузню. Место для кузни отыскали в боковой пещере и приволокли туда огромный гранитный валун. Он на первое время должен служить наковальней. Вместо молотов — татарские топоры. А железо? Кандалы и цепи — вот и железо.

Ковали сложили из ровных камней горн, плотники соорудили теми же топорами и ножа­ми меха для дутья, обшив вытесанные планки двумя оленьими шкурами. Меха получились на славу — со свистом и шумом гнали они воздух в узкое горло горна.

Пока шла работа в кузне, Кирилл с Митькой

и Микешкой обжигали за скалой уголь. Только они трое в ватаге знали, как это делать. А дело было не простое. Собрали друзья в лесу достаточно сухих стволов и поставили их стоймя в «костер», похожий на шалаш. В середине костра — сухие сучья. Потом ко­стер вокруг обложили землей и дерном наплотно. Когда от сучьев хлестко разгорелись и стволы, было заложено и нижнее отверстие, откуда поступал воздух. Теперь стволы, разгоревшись, погаснуть уже не могли, но не могли гореть и пламенем. Они просто тлели. Через сутки костер открывался — вместо стволов здесь были круп­ные куски древесного угля. Этого момента ватажники ждали с любопытством. Несмотря на позднее время, никто не спал—всем хотелось посмотреть, не пропустить волнующий момент. Неостыв­шие угольные куски потащили в кузню. Кто-то принес из костра горящую головню и бросил ее в горн. Сверху насыпали углей, и Сокол первый качнул меха. Высокий и шумный сноп искр выр­вался из горна и осветил мятежным светом лица ватажников. Ва- силько все качал и качал меха, а из горна с завыванием летели трепещущие языки белого пламени. Угли все больше к больше разгорались. Ковали закатывали рукава рубах. Один из ковалей поднял тяжелый моток цепей и положил на пламя. Сверху засы­пали углем. Неумолчно гудели меха, коваль мечом (клещей не было) шевелил цепь.

Когда звенья цепи нагрелись добела, коваль мечом выдернул один конец из горна и перенес на каменную наковальню. Другой коваль поставил на звено острие топора, третий, широко размах­нувшись, ударил обухом по обуху. Перерубленное звено цепи вы­пало, шипя, на влажную землю. Цепь снова бросили в огонь, и опять рубили, таким образом разъединили всю.

Наступал момент, которого ватажники ждали с нетерпением.

Мечи из цепей! Осязаемая граница между рабством и свобо­дой!

Кузнец сварил выпрямленные звенья цепи в один брусок, ох­ладил его в воде и снова сунул в угли.

Монотонно вздыхают меха, гудит огонь в горне. С треском сыплет белыми искрами выхваченный из горна кусок металла. Послышался звон ударов о железо. Брусок стал вытягиваться в длину и раздаваться в ширину. Звенят топоры, снопы искр летят во все стороны.

И вот кузнец, вытянув из горна нагретый еще раз меч, сунул его в воду и коротким рывком выдернул обратно вместе с белыми облаками пара. Потом поднес к горну, повернул перед огнем (лад­но ли сделан?) и передал атаману.

Василько, прежде чем взять меч, чисто сполоснул в воде руки, вытер их о рубаху и бережно принял клинок на ладони. Ивашка по­дал сделанную заранее дубовую рукоятку, атаман тремя сильными ударами насадил ее на хвостовик и передал меч стоявшему рядом.

ватажнику. Около горна стало шумно. Освещенные красным пла­менем лица ватажников казались еще торжественнее. Они пере­давали меч из рук в руки под возгласы одобрения.

— Помните, друзья,— сказал Сокол,— насквозь пропитано на­шей кровью железо, из коего сделан этот меч. Недаром татары назвали цепи эти кандалами. Кан и дал — татарские слова и обоз­начают они — омоченный кровью. Не забывайте этого никогда. Пусть не поднимется этот меч для грабежа и разбоя, пусть не дрогнет рука, владеющая им. Помните это.

— Будем помнить, атаман!

— Не забудем!

— А сейчас, кто хочет помогать ковалям, оставайтесь, осталь­ные — ка покой.

— В кузне остались все, у кого не было оружия.

...Перед самым рассветом Василька разбудили сторожевые. В пещеру втолкнули женщину.

— Вот, батько, стоял в дозоре, а она была тут, в кустах,— про­говорил Грицко и подвел женщину к Соколу.

— Кто ты: татарка, фрязинка, а может, гречанка? — спросил атаман.

— Русская я,— тихо ответила женщина.

— Русская! — удивленно воскликнул Сокол и встал. — И давно ходишь около лагеря.

— Вчерась утром пришла.

— Зачем?

— Послали меня. Русская госпожа сюда дорогу указала.

— Ольга?!

— Да, так ее зовут. Она сказала: поварихой у добрых людей будешь.

— Чего ты сразу не пришла к нам, а целые сутки ходила во­круг?

— Смотрела я...

— Чего смотрела?

— Взаправду ли вы добрые люди.

— Ну и как? — рассмеялся атаман.

— Увидела, что уголь жжете, кузню сделали — подумала: тру­дом живут. Вот и решилась. — И рассказала все о себе и о брате.

Атаман разбудил Ивашку, сказал:

— Пойдем, поговорить надо.

На берегу речушки они сели под кустом.

— Задумал чего? — спросил Ивашка.

— Да. Посоветоваться с тобой хочу, прежде чем ватаге гово­рить. Прибежала к нам девка одна, Полихой звать. Утекла от фряжского владетеля. Сей зверь повесил ее брата, рабов и слуг своих бьет смертным боем, жёнок на позор выставляет нагих. Владетель тот богат — множество людей работает на него по най­му, а в неволю купленных и того больше. Стража у фряга сильная, сброи боевой много. Оружия у нас все одно мало — сходить бы к этому фрягу, призанять. Взять взаем — не в отдачу. Да и припуг­нуть не мешало бы кровопивца. Заодно проверим, какова ватага в боевых делах. Как ты на это смотришь?

— Греха в этом не вижу,— подумав, ответил Булаев. — Однако сперва пути разведать надо.

— Подождем, пока девка окрепнет. А там сведет она тебя тайно ночью в те места, ты все и разузнаешь. Вернетесь — тогда и решим, что делать далее.

Зашуршали, посыпались вниз мелкие камни. По дорожке кто- то бежал. Сокол и Ивашка поднялись. На берегу показалась бо­соногая Полиха с кожаным ведром. Увидев атамана, она неизвест­но отчего застыдилась и, опустив голову, тихо сказала:

— По воду... бегу... вот.

— Пойди сюда, Полиха,— сказал Ивашка и тихо добавил: — Мы надумали твоего бывшего господина попугать. Отдыхай пару ден, ночью поведешь нас и покажешь, что там и где.

— Да я уже отдохнула. Ежели будет надобно, я хоть сейчас...

— Вот и добро,— сказал Сокол. — Готовься к ночи. С Иваном двое тайно и пойдете.

Девушка зачерпнула ведро воды и стала подниматься в гору по узкой тропинке. Ивашка задумчиво глядел ей вслед. Потом сказал:

— Бабу в ватаге держать надо с опаской. Пусть на всех гля­дит ровным глазом. Иначе ссоры не миновать.

— Вот пойдете — поговори с ней об этом.

— Скажу.

* * *

Ивашка с Полихой вернулись только к полудню. Атамана с самого утра грызло беспокойство. Он был уверен, что случилось недоброе. Давно минуло время возвращения, а посланных все не было. И вдруг сторожевые сообщили: «Идут!»

Василько выбежал из пещеры, бросился навстречу Ивашке и Полихе.

— А мы с прибылью! — весело сказал Ивашка и указал на кусты. Приглядевшись внимательно, Сокол сквозь ветви и листву разглядел совершенно нагую женщину. Пока Полиха бегала в пе­щеру за одеждой, Ивашка рассказал о причине задержки.

Возвращаясь назад на заре через Тасили, на площади они ус­лышали тяжелые стоны. Стонала привязанная к столбу обнажен­

ная женщина. Ивашка долго стоял, бормоча себе в бороду прок­лятия, потом вдруг, не стерпев, махнул рукой — эх, будь что будет — пошел к столбу. Женщина назвала себя Ялитой и попро­сила пить. Ее отвязали, перенесли к роднику, напоили. Когда силы возвратились к ней, она заявила, что обратно не вернется ни за что, лучше погибнет в горах. Оставить ее одну они не могли: жен­щина была беременна. Она не обращала внимания на свою наготу и даже не попросила прикрыть себя — день, проведенный у позор­ного столба, сделал Ялиту равнодушной ко всему. Разведчики ре­шили взять ее с собой. На полпути Ялите сделалось плохо, она упала—начались преждевременные роды. Ребеночек родился мерт- веньким, его похоронили у ручья, а ее вот привели сюда — пусть ватага решит, как поступить. Полиха разыскала в пещере старень­кую рубаху и портки и принесла Ялите. Одевшись, та вышла и встала перед атаманом. Василько взглянул в ее изможденное ли­цо, в большие карие глаза, в которых не было ничего, кроме стра­дания и боли, махнул рукой в сторону пещеры:

— Иди туда. Отдыхай.

ПО ПРАВУ СТОНА

Ватага быстро собралась около зеленого дуба. Василько вни­мательно разглядывал своих товарищей. Свобода распрямила их плечи, держатся прямо, вольно; у каждого в руках оружие: у кого меч, у кого копье, а то и просто палица. Стоят люди, ждут, что скажет им атаман.

— Спросить хочу вас, ватажники,— заговорил Василько,— что мне делать, как поступить? Сейчас мы с вами вольготные люди, но много ли минуло с тех пор, как влачили мы цепи, терпели горе, муки страшные. А не подумали ли вы, братья, о том — может, не одна православная душа вокруг нас терпит лихо и молит спаси­теля, чтобы послал он ей свободу. Вы мне, как атаману, первое слово дали. В эту пору не мне его говорить. Пусть вот эти две несчастные скажут,— и атаман махнул рукой.

Из кустов на поляну вышли Полиха и Ялита. Они встали ря­дом, худые, бледные.

— Говори ты, Полиха,— приказал атаман. — Расскажи, как живут простые люди у твоего хозяина бывшего.

— Чем так жить, лучше смерть,— тихо произнесла Полиха,— Да и умереть Гуаски проклятые не дадут, раньше времени на ра­боте сгноят. Тяжко, муку великую переносит народ. Вот упа­дешь на свою охапку соломы вниз лицом и думаешь: «Господи боже мой, только на тебя одно упование, больше надеяться не на кого». Однажды прошел слух, будто в горах разбойник появился. Хозяева забеспокоились, а мы все были рады. Хоть говорили, что

нехристь ся, татарин, а все равно ждали. Налетит, думаем, осло- бонит. Да не дождались... Видно, молва напрасной была...

Ватага молчала.

Все ждали, что скажет атаман.

— Слышали, братья? — взволнованно молвил Сокол. — Там такие же, как мы, несчастные ждут свободы. От кого ждут? Даже разбойнику-басурману рады. Неужели мы, родные по крови и вере, оставим их в беде? Неужто не придем на помощь? Говорите! Ну?

Из рядов вышел бородатый человек, снял с головы шапчонку, смял ее в кулаке.

— Слово свое, атаман, забывать не след. Давно ли ты горорцл нам другое: наберемся сил, отдохнем да и двинемся через Корчев на Русь. Так ли? «Нам ли чинить разбой»,— говорил ты, и мы со­гласились с тобой. А сам теперь куда зовешь?

— Мыслимо ли дело бабу слушать! — закричал другой му­жик. — Кто она, мы не знаем. По какому праву она в бой нас зо­вет? Ловушка, может, уготовлена!

— Спрашиваете, по какому праву? — Полиха вдруг выпрями­лась, глаза ее заблестели, она сдернула с головы платок, короткие волосы рассыпались по плечам. Они были совсем седые. — А мне всего двадцать первый годок пошел... Таких, как я, много. О них подумай, атаман.

— Братья, всю ночь я думал, как быть, и наперед знал, что вы напомните мне первое слово. Потому и собрал вас. Без вашего согласия ничего делать не стану. Решайте.

— Дозволь, атаман, слово вымолвить? — проталкиваясь из задних рядов, спросил худощавый, пожилой человек.

— Говори.

— Трудно, братцы, атаману будет ватагу вести, ежели он на каждый шаг будет совета выспрашивать да каждого человека уго­варивать. Пошто доверие ему дали, зачем старшим выбрали, еже­ли перечить ему будем? Неладно так, братцы. По-моему, если че­ловека атаманом над собой поставили — слушаться его надо! Идти, куда поведет. Веры атаману больше! Понимать надо — твер­дой властью жизнь свою спасаем, а не смутой да раздорами. До­сель довел нас Сокол больно ладно: место выбрано, дай бог вся­кому. Немного дней минуло, а мы уж и оделись, и сыты, и мечи из цепей наковали. Только с разумным атаманом бог привел так по-доброму устроиться. Правду я молвлю, братцы?

— Истинно так! Правда твоя! Верно! — раздалось из толпы.

— А коли истинно так, слушать нам Сокола во всем. На святое дело зозет нас атаман. Я первый пойду с тобой, Василько. Веди! — и человек встал рядом с атаманом.

К нему без слов примкнули Кирилл с Днепра, Митька с Ми- кешкоп, Грпцько-черкасшт. За ними и другие.

Стало быть, идем на фряга? — еще раз спросил Василько.

— Идем! — неслось по рядам.

— Тогда после ужина быть готовыми.

МОЖНО ЛИ В ПУТИ СУШИТЬ БЕЛЬЕ?

— Ты знаешь, Иорихо, господин консул намекнул мне, что он не верит в то, что ты наплел ему о суде и виселице." И если это не подтвердится — я выдам тебя владетелю Скутої как лжеца и об­манщика.

— Господин кавалерий напрасно обижает бедного Иорихо. Бог свидетель, что я рассказал всю правду.

Так разговаривали между собой кавалерий Микаэле и новоис­печенный аргузий Иорихо, следуя верхом по горной дороге в Ску­ти. За ними, поднимая клубы пыли, ехали по два в ряду шестеро аргузиев на заморенных лошаденках. Было решено, не заезжая в Тасили (оно остается в стороне), проехать, минуя Капсихору, прямо в Скути и там спалить виселицу, узнать о суде, что творили ди Гуаско, а оттуда уже проехать по долине в Тасили и сжечь позорные столбы.

Дорога была трудная, как и всякая горная дорога. Ока прохо­дила по склонам гор, местами огибая глубокие овраги. Казалось, стоит перешагнуть через впадину — и ты на другой стороне. Но пока всадник достигал желаемого места, приходилось пройти пять, а то и десять стадий^[25]. Иногда путь раздваивался. Широкие колеи, обычно, шли в обход горы, а тропинка, протоптанная верховыми и пешеходами, перекидывалась через вершину, сокращая путь в пять, а то и в шесть раз. Иорихо, ведя воинов, выбирал именно такие трудные, утомительные, но кратчайшие пути.

Больше всех страдал кавалерий Микаэле. Пот катился по его телу ручьями. Тяжелые одежды взмокли. Под лучами жгучего солнца пот высыхал, оставляя на дорогом сукне белые полосы соли. Наколенники до крови растерли ноги кавалерия, раны, за­литые потом и засыпанные дорожной пылью, причиняли жестокую боль. Кольчуга, надетая под мундир, становилась час от часу тя­желее, и скоро кавалерий почувствовал, как у него качала кру­житься голова.

В это время всадники, миновав Тасили, поднимались на самую большую гору, за которой находилось селение Скути,— конечный пункт пути.

— Здесь будет наш отдых! — воскликнул Микаэле, когда всад­ники достигли вершины горы. Кавалерий мешком свалился с коня и без промедления стал сдирать с себя доспехи.

— Иорихо, скажи, чтобы мне принесли воды! — воскликнул •он, разглядывая свои раны. Одно дело—блистать в доспехах в крепости и совсем иное — совершать в них далекие походы. Меч­та о торжественном въезде в Скути рассеивалась, как дым. При­дется скромно подъехать к дому Гуаско и вручить приказ консула. «Ах, это совсем не то, совсем не то»,— ворчал про себя кавалерий.

Скоро вернулись два аргузия, посланные за водой. Иорихо ос­торожно лил на раны Микаэле воду, смывая с них пыль и пот, кавалерий лежал на пригорке и изредка охал. Холодная вода приносила успокоение, зато батистовое белье оказалось замочен­ным. Очень пострадал прекрасный и дорогой командирский кос­тюм. В таком виде Микаэле, конечно, не мог прибыть в селение.

— Иорихо, мне кажется, моя одежда очень плоха? Можно ли в ней показаться людям? Ведь я все-таки посол господина консула!

— Ваша одежда, господин кавалерий, прекрасна. Только она попортилась в пути. Ее надо привести в прежний вид — пятна замыть водой, высушить на солнце и...

— Но сушить придется не только верхнюю одежду, а и белье!

— Ну и что же? Давайте высушим и белье. Вот вам плащ, набросьте его на плечи и раздевайтесь. Женщин, слава богу, здесь нет. Не так ли?

— Ты находчив, Иорихо,— похвалил аргузия Микаэле и начал снимать одежду.

Иорихо приказал аргузиям составить в козлы свои арбалеты, а затем развесил на них вымытое белье и костюм кавалерия. Ми­каэле повелел аргузиям привести и себя в порядок, почиститься, помыться, покормить лошадей.

Скоро походный бивак являл самую мирную картину. Кони не спеша жевали овес, аргузии, раздевшись, чистили свои мундиры, Микаэле, завернувшись в плащ, лежал в тени старого грушевого дерева. На арбалетах сохло белье. Ветер надувал тонкую рубаху кавалерия, и она, словно парус, похлопывала по ложам боевого оружия. Микаэле задремал.

— Господин кавалерий! Господин кавалерий!—пробудили его встревоженные голоса.

Микаэле все еще под впечатлением сна, но уже в его сознание проникает суровый вопрос:

— Кто вы такие и зачем вы здесь?!

Микаэле вскакивает и, увидев на лице стоящего перед ним че­ловека презрительную улыбку, торопливо запахивает плащ.

— Я повторяю: кто вы такой?

— По какому праву вы кричите на представителя республи­ки? — Микаэле наконец пришел в себя. — Кто вы сами?

— Я хозяин этих земель, и зовут меня Теодоро.

— Я кавалерий крепости, посол господина консула! Зовут ме­ня Микаэле ди Сазели! Мы следуем во владения братьев ди Гуас- ко с приказом консула Солдайи господина ди Негро.

— Вы уже во владениях. Читайте приказ.

Кавалерий быстро подошел к седлу, вытащил из переметной сумы свернутый в трубку лист бумаги, благоговейно поцеловал свиток и направился к ди Гуаско. О, Микаэле знал, каким тор­жественным должен быть момент вручения приказа. Придерживая одной рукой кромки плаща, он высоко поднял голову и крупными шагами подошел к Теодоро. Затем сделал грациозный поклон, вы­прямился и, взяв приказ двумя руками, протянул его феодалу. А дальше случилось ужасное! Плащ, не придерживаемый руками, соскользнул с плеч и упал на дорогу, подняв облако пыли; кава­лерий предстал перед Гуаско с вытянутыми руками и в совершен­но голом виде. Теодоро громко захохотал, а растерянный кавале­рий, красный как рак, стоял и не знал, что предпринять.

— Эй вы, олухи! — крикнул Теодоро. — Прикройте грешное тело вашего командира. Подайте ему плащ. Господин кавалерий, пощадите мою скромность, оденьтесь.

Подбежавший аргузий набросил на плечи Микаэле плащ, а Теодоро шагнул ему навстречу и, выдернув из его рук бумагу, начал читать. Он читал долго, и лицо его делалось все свирепее и свирепее. Наконец, он в гневе швырнул приказ в лицо Микаэле и коротко произнес:

— Я этого не желаю!

Кавалерий поднял скомканный свиток и, возмущенный подоб­ным кощунством, заикаясь, сказал:

— Вы будете сурово наказаны. Консул Солдайи поставлен великим Советом республики, и его приказы священны!

— Что? Да знаешь ли ты, что этот длинношеий гусак строчит по десятку приказов в день, и я плевать хотел на их священность.

— Я повинен выполнить приказ и сделаю, что мне велено. Разрушу и сожгу виселицы и позорные столбы. Если же ты попы­таешься воспротивиться этому, то я именем консула наложу на тебя штраф в тысячу сонмов.

— Посмотрите, как он грозен!—закричал Теодоро.— Пугает меня именем консула! Да что мне твой консул! Если даже он сам приедет сюда, я и его вышвырну вон из своих владений!

— Одумайтесь, синьор ди Гуаско. Восставать против консула, поставленного матерью республикой, бросать в пыль его приказы...

Теодоро усмехнулся и уже спокойно сказал:

— Приказ консула Солдайи для меня ничто. Благородные ди Гуаско владеют землями, данными нам по мандату светлейшего консула Кафы, и только он имеет право приказывать нам что-либо. Если господин Антониото ди Кабела, светлейший консул Кафы, прикажет разрушить и сжечь виселицы и столбы — они будут сож­

жены. Для этого совсем не надо будет посылать к нам какого-то голопупого кавалерия.

— Я на государственной службе, синьор, и оскорблять меня вы не в праве! Я...

— Ты же действительно без штанов. Я говорю правду.

Микаэле кивнул своим аргузиям, которые стояли полукругом

сзади, и приказал:

— За оскорбление господина консула и его священного приказа Теодоро ди Гуаско арестовать и связать. Выполняйте!

Пока аргузии медленно подступали к Теодоро, тот вложил в рог два пальца и пронзительно засвистел. Из-за поворота дороги выскочило около сорока человек, вооруженных мечами, длинными палками и тяжелыми ременными кнутами. Сам Теодоро мгновенно выхватил кинжал и крикнул:

— Кто приблизится — смерть!

— К оружию! — завопил Микаэле. Аргузии бросились к арба­летам и никак не могли их разобрать: оружие цеплялось за белье и одежду кавалерия. Аргузиям пришлось порвать батистовую ткань и сукно мундира, но пустить в ход арбалеты воины уже не успели — на их спины посыпались удары палок. Микаэле пытался было призвать аргузиев к отпору, но после того, как с него сбили плащ и протянули по обнаженной спине и несколько ниже ремен­ными хлыстами, бросился бежать.

Теодоро торжествующе глядел на поле битвы. По горной доро­ге, поднимая тучи пыли, мчались лошади аргузиев. За ними, подго­няемые палками и ремнями, неслись шестеро аргузиев. Кавалерий Микаэле, спасаясь от здоровенного детины, вооруженного кнутом, бросился в сторону от дороги, оступился и полетел, цепляясь за кусты терна, на дно оврага.

— Передай поклон господину ди Негро! — кричал Теодоро вслед кавалерию.— Если он сам пожалует сюда, встретит такой же прием. Только пусть не забудет взять запасные штаны!

КОНСУЛ ГНЕВАЕТСЯ

Торжественный звон колокола всколыхнул вечернюю тишину, окутавшую Сурож. Звонарь храма святой Марии призывал като­ликов города к вечерней молитве.

Большие песочные часы, стоявшие в кабинете консула, Геба перевернула девятый раз после полудня. Христофоро ди Негро, сотворив молитву, поднялся на третий этаж консульской башни и вышел на смотровую площадку. Консула волновала задержка от­ряда Микаэле. С момента выхода из крепости отряд отсутствовал уже около восемнадцати часов. По самым неточным расчетам, ар­гузии должны были давно вернуться.

Консул решил послать на поиски Микаэле еще трех аргузиев и направился в казарму.

Не успел он сделать несколько шагов по лестнице, как в люке второго этажа появилась голова Гондольфо. Старший нотариус был верен себе — после вечерней молитвы он, как всегда, был пьян.

— Господин ко-ко-нсул! — проговорил он, заикаясь.— Наши д-доблестные к-каратели вер-нулись.

— Где они?

— Сидят в курии все как один.

— А ну-ка, пойдем узнаем, что с ними стряслось.

Когда Гондольфо и консул вошли в здание курии, здесь были только одни аргузии.

— Где кавалерий Микаэле? — грозно спросил консул.

— Пошел переодеться,— ответил Иорихо.

— Что там с вами случилось? Где ваши кони?! Где оружие?!

— Мы ничего не знаем, — ответил Иорихо.— С Теодоро ди Гу­аско говорил господин кавалерий, он все и расскажет.

Через несколько минут вошел Микаэле.

— Достопочтенный господин консул!—заговорил он.— Наше решительное намерение выполнить ваш приказ привело нас во вла­дение ди Гуаско. На горе, возвышающейся над Тасили, мы встре­тили Теодоро ди Гуаско и с ним сорок человек людей, вооружен­ных палками. Я зачитал ему приказ, который он вырвал у меня из рук и бросил на дорогу. Вышеупомянутый ди Гуаско сказал, что он подчиняется только консулу Кафы и не позволит никому разру­шить виселицы и позорные столбы —даже и самому консулу, если бы он явился сюда лично. Затем Теодоро совершил преступление и оскорбил магистратскую власть, подняв оружие и палки против нас — представителей господина консула. Поэтому мы вернулись, не выполнив приказа.

— Повтори еще раз — что Гуаско сделал с приказом?

— Он вырвал его из моих рук, смял и бросил на дорогу.

— А ты?

— Я?.. Я поднял приказ и...

— Тебя спрашивают, как ты позволил надругаться над госу­дарственным документом? Почему ты не арестовал преступника а связанного не привез ко мне?

— У Гуаско было сорок вооруженных людей... Мы отдыхали на горе... был привал... Все случилось неожиданно, господин консул.

— Разве у тебя не было аргузиев, вооруженных арбалетами? Они пустили их в ход?

— Никак нет. Люди Гуаско наскочили на нас так неожиданно, что аргузиям пришлось отступить. Арбалеты остались на дороге.

— Стало быть, Гуаско сказал, что если к нему с этим приказом пришел бы я сам, то он...

— ...Послал бы вас ко всем чертям. Он так и сказал.

— Проклятье! Они за это заплатят!

— Простите, господин консул, я должен сообщить: Гуаско во всеуслышание оскорбил вашу особу.

— Каким образом?

— Неудобно говорить...

— Давай, давай повтори из слова в слово.

— Он сказал, что плюет на длинношеего гусака и на его приказы.

— Так, так! Эти прохвосты забыли главную заповедь Совета дожей: «Каждый должен знать свое место». Ну, так я покажу им место, не будь я Христофоро ди Негро. Гондольфо!

— Я тут, достопочтенный.

— Заготовьте постановление. Я подпишу.

— Что вы соизволите постановить?

— Пусть ди Гуаско в течение трех дней предъявит все грамо­ты, которые, по его словам, у них есть от высокой общины Генуэз­ской. Если таких грамот нет, он обязан подчиняться закону и толь­ко закону. Если же тот Теодоро не выполнит этого в три дня, при­судить его к уплате штрафа в три тысячи сонмов. Иди.

— Мы тоже свободны? — спросил Микаэле.

— Да. Гондольфо, подожди. Передай мой приказ старшему ка­валерию: аргузиев Константино, Мавродио, Якобо, Кароци, Скола- ри, Иорихо и Даниэле взять под стражу и передать суду синдиков. Судить за трусость и потерю оружия. Кавалерия Микаэле ди Са- зели моей властью разжаловать в аргузии на один год. Все. Идите.

После того как все вышли, консул долго ходил по комнате, про­клиная ди Гуаско, трусов аргузиев и глупого Микаэле.

В это же самое время не менее, чем консул, был разгневан ста­рый ди Гуаско. Было от чего гневаться. Вчера вечером, когда он с Тео и Андреоло веселился, радуясь тому, как ловко удалось им посрамить ди Негро, вдруг распахнулись двери, и на пороге зала появился Деметрио. Все лицо его было залито крозью, одежда пре­вратилась в лохмотья.

— Отец! Все на коней и — в Скути. Там беда,— проговорил Де­метрио и упал,потеряв сознание.

Антонио быстрее всех подскочил к сыну, взял его, как ребенка, на руки и перенес к окну на тахту. На крик хозяина прибежали слуги, промыли и перевязали раны. Раны оказались легкими, и Деметрио скоро очнулся.

— Говори, кто тебя? Аргузии консула? — спросил отец.

— Нет, нет...— Деметрио приподнялся, схватил отца за руку.— Надо немедля садиться на коней и мчаться в погоню. На Скути на­летели разбойники и увели у нас всех рабов. С ними ушли и некото­рые слуги. Хозяйство было в их руках три часа, и все разграблено.

— Кто у них атаман? —спросил Теодоро.

— Твой знакомый. Сокол его зовут.

— Не знаю такого,— удивился Теодоро.

— А он тебя знает. «Передай твоему братцу Теодоро поклон,— сказал он.— Скажи, что дешево оценил меня в Карасубазаре. Ес­ли б знал, что буду у него в гостях,— дал бы дороже».

— Ты говорил с ним? — спросил Андреоло.— Каким образом?

— Я прискакал в Скути тогда, когда там уже хозяйничали эти люди. Я бросился на первого встречного, убил его, но потом на меня наскочили со всех сторон мои же рабы и привели к этому Со­колу. С ним девушка — сестра того росса, что повесили мы по суду, и Ялита — гречанка. Это они привели их в Скути. Россиянка сразу узнала меня и сказала атаману, кто я. Она же и переводила наш разговор. «Вы разбойники?» — спросил я. «Какие же мы разбойни­ки,— ответил Сокол,— меня совсем недавно купил твой брат на рынке рабов вместе с моими друзьями. Нашлись добрые люди — выручили нас, а теперь вот мы выручаем таких же несчастных».

«Для нас вы — враги»,— сказал я. «Да, насильникам и бога­тым — мы враги. Если пожалуются на вас ваши люди, придем сно­ва в гости и тогда уже не отпустим тебя. А сейчас иди в свой дом и скажи, чтобы нас не искали — худо будет». И вот я, раненый и из­битый, примчался сюда.

— На коней,— сказал Андреоло.— Мы догоним их и изрубим на куски. Кто со мной?

— Кто угодно, только не я,— гневно произнес Теодоро.— Ты проспал свое Скути — ты и расхлебывай эту кашу!

— Ах ты, оборванец!—закричал Андреоло.—Ведь если гово­рить прямо, Скути погибло по твоей вине. Разве не ты проспал и выпустил этих разбойников, разве не тебе шлет поклоны их ата­ман! Вот подожди, отец, этот Сокол доберется до нас, всех повесит, а братца Теодоро сделает своим помощником. Рыбак рыбака видит издалека.

— Цыц, вы! — крикнул Антонио.— Слушайте, что я буду гово­рить! Садитесь верхом и все трое — в Скути. Все, что можно, при­ведите в порядок. В погоню ехать не сметь. Я еще не знаю, что это за Сокол, но думаю, что для нас он страшнее консула во сто крат. Кто знает, что будет впереди. Может, вместе с Христофоро придет­ся ловить эту птичку. Так или не так, а донесение консулу об этом надо послать. Не завтра, а позднее. А сейчас — в путь!

Все это припоминает сейчас ди Гуаско, не в силах подавить гнев и досаду.

Глава четырнадцатая

НУРСАЛТАК — ЦАРИЦА КРЫМСКАЯ

...Нурсалтан... по происхождению и бракам, по потомству и родству, она была самая знатная женщина в тог даашем татарском Мире­лл. Бережков, «Нурсалтан».

РЕВНОСТЬ

ятежная Казань вроде бы притихла.

Хан Ибрагим живет со своей женой Нур­салтан душа в душу, сын Магмет-Аминь растет, как в сказке, не по дням, а по часам, пасынок царицы в Казани почти не живет. То в Орде у Ахмата ошивается, то у ногайского мурзы.

А раз Алихана в царстве нет, то и Суртайшз присмирела.

Противная хану партия приникла к земле — ниже травы, тише воды. Да и как по-иному быть, если на подворье у хана стоит русский посол, а с ним воевода Иван Рун с трехсотенной ратью. Противникам хана огрызаться можно, а ку­сать — попробуй укуси. Сразу зубы выбьют.

Тугейкиной сотне теперь совсем нечего де­лать— Ивашка бережет хана крепко. Теперь Тугейка больше охотой занят. То с ханом на охо­ту едет, то сына его Магметку стрельбе из лука учит, то у царицы на гуслях играет.

Ие жизнь пошла, а малина. Даже по родному илему тосковать стал редко. А если к затоскует, идет к Рунке в дом, а там Пампа п? с сыном.' Сядут у светильника, о прошлой жизнь погово-

рят, лесную жизнь вспомнят. Недавно сидели они вечером тихо, мирно, ждали Ивашку со службы. Тот пришел угрюмый, усталый.

— Что-нибудь случилось? — спросила Пампалче.

— Худые вести из Москвы.

— Снова война? —Туга отложил гусли в сторону.

— Да как тебе сказать... Пришли слухи, что государя нашего под Новгородом побили и убег он от новгородцев сам-четверт, да еще и раненый. Хан Ибрагим сразу с послом по-другому начал раз­говаривать и будто бы дал приказ войску идти на Вятку и Устюг и города эти у нас отнять. Если сие случится — миру конец, а нас тут запросто придушат.

На второй вечер Тугейка в покоях у царицы был, гусельной иг­рой ее тешил. Потом доложили, что пришел мурза Мингалей, Ту­гейка было начал в чехол гусли класть, чтобы уйти, но царица ве­лела ему остаться. Она так часто делала. С русским послом цари­це сноситься не положено, а бывает, надо ему что-то передать. Вот она и говорит это при Тугейке. Знает, что он ходит к Руну и через него все, что нужно послу, перескажет.

— Ты бы парня отослала,—сказал мурза,—Разговор тайный будет.

— Хан ревнив, ты знаешь, мурза. Кто-то должен при наших встречах быть. А вернее Туги у меня слуг нет. Говори.

— Слышал я, хан войско собирает, на Вятку его бросить хочет?

— Да. Злые и неумные люди подбивают его на это. И кто эти люди, ты знаешь'.

— Передай хану, что его обманывают. Кто и для чего, я еще не знаю, но вести ему передают лживые. Князь Иван Новгород поко­рил и легко может перекинуть рати под Вятку. И тогда хану при­дется туго. И еще скажи — король Казимир посылал к хану Золо­той Орды Ахмату человека по имени Кирей, и тот человек передал совет Казимира идти хану на Москву, а он-де, король, Ахмату по­может. Может, прежде чем идти на Вятку, хану надо с Золотой Ордой связаться, с королем литовским.

— Хорошо, Мингалей. Ты хану настоящий друг. Я ему твои слова передам. Да ты и сам мог бы это сделать.

— Нет. В твоих устах эти речи прозвучат правдивее.

Прошла неделя, а может, больше.

От русского посла ушел в Москву гонец. И в тот же день в Ка­зань прибежал человек из Сарай-Берке, столицы хана Ахмата. Зашел он сразу не к Ибрагиму, а к Суртайше. На следующие сутки Алихан объявился в Казани. И закипел, забурлил город. Подняли головы противники Москвы. Хана Ибрагима то эмиры грызут, то Суртайша попреками изводит, то сын Алихан угрозами забрасыва­ет. И поддержки ему искать негде. Царица Нурсалтан готовится рожать и из женской половины дворца не выходит. Да и сам хан ее от всяких волнений бережет — один от своих противников отби­вается. Он еще не знает, что все его терзания и мучения впереди. В один из вечеров Тугейка пошел проверить своих сторожевых. Те­перь его охранная сотня на ноги поднята, Хан теперь настороже. Вдруг из женской половины дворца служанка выскочила, увидела Тугейку и крикнула:

— Беги к старой царице. Скажи — молодая рожать собралась!

Тугейка — сразу к Суртайше. Та уж наготове была, знала, что

царица вот-вот от бремени разрешится.

Прибежала к ней, а в покоях уже крик младенческий слышен. Роды прошли легко, второй сын родился крепким и здоровым. Но как глянула на него Суртайша — ахнула! Хан Ибрагим волосом черен, у Нурсалтан косы черные с отливом, а ребенок лицом бел. Не то русоволосый, не то рыжий.

Суртайша даже не притронулась к нему, брезгливо сморщила свое и без того морщинистое лицо, вышла. Сразу нашла в покоях хана, сказала мрачно:

— Иди, посмотри —у тебя еще один наследник родился. Теперь уж чисто русский. В нашем колене таких не бывало.

Хан матери не поверил, злобно матюкнулся по-русски и побе­жал смотреть новорожденного сам.

— Ты никому не верь, великий,— успокаивала его Нурсалтан,— ты мне верь.

— Я глазам своим верю!

— Тогда гляди лучше. И нос твой, с горбинкой, и губы твои. А масть он сменит еще. Аминь без тебя родился, он тоже сначала светлый был, потом потемнел.

Успокоился хан, но ненадолго. Пошли по двору разговоры не­хорошие и нашелся один стервец из охранной сотни — выслужить­ся захотел. Пришел к Суртайше и сказал, что видел, как в Москве от царицы тайно выходил князь Иван ночью. Об этом сразу стало известно всей Казани.

Напрасно царица доказывала хану, что после Москвы прошло более десяти месяцев — Ибрагим и слушать ее не стал. Ревность жгучая поселилась в его душе, опалила разум, и впервые он под­нял на жену руку.

А когда человек ослеплен ревностью, то сбить его с толку со­всем легко. Жену его перестали пускать в дворцовую мечеть, и он согласился. Всех сторонников своих, которые царице радели, он от себя отогнал и тем самым себя ослабил. Охранную сотню, царицей созданную, велели распустить, как, якобы, всю русским послом под­купленную, и он согласился. Мурзу Мингалея Суртайша любов­ником царицы сочла, и хан за верного слугу своего не заступился. Горный черемисский край у него отнял, а самого мурзу выслал на реку Абигель. Тугейку Изимова чуть было в постели не зарезали, хорошо что настороже был и успел выскочить в окно и скрыться у Ивана Руна в посольской избе.

Наконец и самого хана чуть не силой затащили в дворцовую мечеть, где сеит', Суртайша, Алихан и их подручные заставляли клятву перед аллахом дать.

— Клянись, что изгонишь греховодную жену из Казани,— по­требовал святой сеит.

— Но она мать детей моих, наследников моих,— сопротивлял­ся хан.

— Кто наследники? — гремела Суртайша.— Эти русские уб­людки наследники?

— Но они внуки твои...

— Вот мой внук! — Суртайша встала позади Алихана.— Толь­ко он достоин святого казанского трона.

— Нет,— стоял на своем хан.— Магмет-Аминь будет после ме­ня править Казанью.

— Не будет! — кричал Алихан.— Я старший в роде, мое право!

— Чем ты подкрепишь свои права? — спрашивает хан.

— Ногайский посол, скажи хану слово свое.

— Властитель Орды ногайской Мурза Юсуф велел передать тебе, хан, слово: если ты сыну Нурсалтан трон отдашь, быть меж ним и тобой войне.

— Ты, посол Золотой Орды, скажи?

— Великий хан Ахмат на Русь собирается войной идти и хочет он, чтобы ты послал сына своего Алихана со всем войском на мос­ковскую землю.

Видит хан, ни изнутри, ни с наружи у него подпоры нет, однако, клятву аллаху дать не просто. Взмолился хан:

— Пусть Нурсалтан из Казани уйдет, пусть Латифа с собой берет, но Магмет-Аминя со мной оставьте.

— Клянись на Коране.

Хан, скрепя сердце, положил руку на Коран...

ЧЕТВЕРТАЯ ВАЛ И ДЭ

Хан Менгли-Гирей, могучий повелитель Крыма, сегодня прос­нулся в скверном расположении духа. Ночью ему снилось, что вновь выстроенное здание гарема рухнуло и все обитательницы его погибли. И только комната для четвертой жены осталась целой. Это встревожило хана. Дело в том, что по шариату^[26] у хана должно быть четыре жены — валидэ. Это законные жены, дети, рожденные от них, пользуются всем« правами. Менгли-Гирей новый дворец в

Солхате построил, новый гарем построил, даже Соколиную башню возвел, а вот женами похвалиться хан не может. Покойный отец его Хаджи-Гирей поучал: первую жену должен взять красивую, вторую — богатую, третью — умную, четвертую — знатную. Хан Менгли не то чтобы этот совет забыл, просто жизнь складывалась так, что было не до жен. Сперва воевал с братьями за престол, по­том воевал с беями за земли, а сколько сил и времени ушло на то, чтобы Крымский Юрт от Золотой Орды отколоть, самостоятельным ханством сделать. И женился Менгли наспех, и получилось так, что первая жена была взята из самого захудалого рода Яшлэеов, старше его на целых семь лет, некрасива и молчалива. Вторая же­на, правда, богата, но глупа, спесива, от нее всему гарему житья нет. Третья жена все время болеет, а четвертую жену хан до сих -пор подобрать не может. Он вспомнил совет отца и сказал себе, что четвертая валидэ должна быть непременно из знатного рода. А где такую взять? Знатные женщины на дороге не валяются. Вспомнив все это, хан'велел позвать толкователя снов и звездоче­та Хайдара, рассказал ему про сон и спросил, что бы это значило? Хайдар хотя и стар, но подвижен, вездесущ и умен. Хан только еще встал с постели, еще не умылся, а звездочет побывал во всех угол­ках Сблхата, все разнюхал, все разузнал.

— О могучий и мудрый. Сон этот к добру, ибо не далее как се­годня ты узнаешь имя самой знатнейшей женщины во всем под­лунном мире и захочешь взять ее в жены. И сон твой говорит об этом, и расположение звезд.

Менгли отпустил звездочета, совершил омовение, позавтракал я пошел в посольский двор. Там его должен ждать Ази-баба — гонец из Казани. Три дня его держит хан в столице и никак не найдет времени, чтобы выслушать.

— Какие вести ты привез мне из Казани? — сразу спросил хан, усаживаясь на подушки.

— Хан Казани, несравненный Ибрагим, умер,— Ази-баба при­ложил ладонь к груди, поклонился.

— Разве он стар был?

— Не стар. Но никто не вечен под луной и...

— Ты не хитри. Говори правду.

— Говорят, хан Ибрагим отравлен. Кем — неизвестно?

— «Неизвестно»,— хан сплюнул в сторону фонтанчика.— Кто встал на его место, тот и отравил.

— На его место встал сын его Алихан. И он шлет тебе брат­ский поклон и дорогие подарки. Хан Алихан надеется на твое высо­чайшее расположение.

— С чего он думает начинать свое правление?

— Алихан в союзе с великим властителем Золотой Орды хочет идти на Москву. Ногайская сторона тоже обещала послать на Мос­кву войско, круль Хазиэмир — тоже. Было бы хорошо, сказал Али­хан, если бы и ты...

— Я подумаю об этом,— хан вскочил с подушек, обошел фон­тан, журчащий посреди комнаты, снова сел. Весть о смерти Ибра­гима он принял спокойно, но то, что задумал Алихан, взволновало его. Менгли последнее время ждал войны с Ахматом. Он знал, что хан Золотой Орды попытается силой вернуть себе власть над Кры­мом. И знал, что силы у него на это не хватит. Но если Ахмат ско­лотит союз Орды, Казани, ногаев и Литвы, да пограбит Русь, сила у него утроится. Тогда он может с той же Казанью двинуть войска на Крымский Юрт. Этого допустить нельзя и союз, задуманный Ахматом, надо разрушить. Новый хан Казани думает делать вред­ное для Менгли дело, он верный пес Золотой Орды. А если Алиха­ну помешать? Ведь у Ибрагима есть и другие сыны.

— Скажи, Ази-баба, у Ибрагима есть еще наследники?

— Двое. Могмет-Аминь и Абдыл-Латиф.

— Алихан их не придушил еще?

— Мать их, царица Нурсалтан, скрылась с детьми у русского- посла в избе и теперь, я думаю, она в Москве.

— Почему в Москве?

А где же еще? И Ахмат, и Юсуф-ногаец с Алиханом заодно.

— Нурсалтан? Я где-то слышал это имя. Чья она дочь?

— Нурсалтан из знатнейшего рода Мангитов. Она дочь вели­кого Темира, да будет вечна память о нем в обоих мирах. Я беско­нечно уважаю ту женщину за мудрость и доброту.

— Сколько лет ей?

— Двадцать восемь, пресветлый хан.

— Красива ли?

— Как гурия рая.

— Хорошо. Иди. Как надумаешь обратно ехать — приходи.

Спустя три дня Ази-баба снова пришел к хану. Менгли-Гирей

велел передать Алихану, что он жалует его братством, но войско на Москву послать не может.

— А теперь скажи мне, Ази-баба, как ты к моему Юрту шел?

— Водой, великий хан. По Волге, потом волоком до Дона.

— А через Москву теперь не пройдешь ли?

— Лошадей нет, прещедрый...

— Лошадей я тебе дам. Зайди к московскому царю — пусть он за меня Нурсалтан посватает.

— Это будет достойный брзк! ~ радостно воскликнул Ази-ба­ба.— Но как дети? Возьмешь ли ты их?

— Я бы взял, но им здесь опаснее будет жить, чем в Казани,. У меня тоже свои алиханы есть.

— Без детей, я думаю, она в Крым не пойдет.

— Ты скажи. Может, и пойдет.

Все три дня до встречи с Ази-бабой хан свой брачный шаг обду­мывал. И понял: шаг этот верный. «Даже если Нурсалтан за ме­ня не пойдет,— думал хан,— все равно польза от сватовства будет. Московиту Ивану этот брак нужнее, чем мне, и он уговорит Нур­салтан. А если она станет моей женой — сына ее Магмет-Аминя на казанский трон посадить можно, с русским князем дружбу заиметь можно, вот тогда хан Ахмат мне будет не страшен».

Не прошло и двух недель — на дворе у Менгли-Гирея человек от Нурсалтан. Молодой совсем парень, а с ним здоровенный рус­ский воин с десятком джигитов. Посмотрел на них хан через решет­ку с Соколиной башни, велел хорошо накормить, пусть отдыхают, сразу к себе не позвал — пусть поймут, что к властителю Крыма попасть не так легко. Целую неделю Тугейку и Ивана Руна вози­ли по ханству — мощь и богатство хана показывали. Потом приве­ли к Менгли-Гирею. После взаимных приветствий начался раз­говор:

— Недавно на подворье у великого князя Ивана твой человек был,— начал говорить Иван Рун.— И сказывал он, что ты хочешь в жены взять царицу Нурсалтан. Правда ли это?

— Правда.

— Великий князь царицу сватал, и она согласие свое на то да­ла. Детей своих она оставит у великого князя на воспитании и готова ехать в твою столицу, когда ты пожелаешь.

Разговор этот был летом, а осенью, по первым заморозкам из Москвы вышел поезд. Впереди шли две сотни крымских всадников, за ними — телеги с приданым царицы. Сама она ехала в мягком, на ременных подвесах, возке. Сзади скакали русские всадники. Они провожали Нурсалтан до Рязани.

А зимой пришла Ивану Васильевичу с оказией ласковая гра­мотка от Нурсалтан. И начиналась она так:

«Лал ты мой бесценный, брат мой единственный...» Далее Нур­салтан писала, что тут ей хорошо, хан ее слушает и любит, а во дворце зовут ее великая царица Крымская, а первых жен так не зовут. Если бы с ней были ее любимые Аминь и Латиф, то лучшего бы и желать не надо. И еще писала валидэ, что хан жалуется на то, что хороших и верных друзей у него мало, а может, и нет совсем.

А подписана грамотка так:

«Остаюсь верная твоя сестра Ази».

Царевичи Аминь и Латиф остались на попечении великого кня­зя. Первым и верным слугой у них, как и раньше, стал Туга сын Изимов.

Для Ивана Васильевича все складывалось так, как он задумал. В Крыму теперь у него сильная рука будет, а из царевичей хоро­ших ханов для Казани воспитать можно. Верных Москве.

Глава пятнадцатая

КАК ЖИТЬ ВАТАГЕ ДАЛЬШЕ?

Мужчины! Я могу законно Принять участье в вашем сходе...

!

Лопе де Вега, «Овечий источник».

СНОВА В ХАТЫРШЕ-САРАЕ

Первая победа окрылила Сокола. Правда, схватка была пустяшной, так как большая часть вооруженных слуг оказалась вне Скути. Но радовало Сокола поведение ватаги. Люди слушались атамана во всем. Сказал Сокол вин­ные погреба не трогать — не тронули. А искуше­ние попробовать винца было ой как велико!

Как ни торопились ватажники вовремя уб­раться из Скути, однако виселицу успели сжечь. Позорные столбы вырвали из земли, приволокли к виселице и тоже бросили в огонь.

На площади собрались все рабы, размещен­ные в Скути, и много слуг. Люди смотрели на огонь со страхом и радостью. У каждого в гла­зах немой вопрос: а что будет завтра? На кого падет гнев хозяев, когда ватажники уйдут в лес?

Василько хорошо понимал думы невольников. Он подошел к ним и крикнул:

— Кому мила свобода, айда с нами в лес. Места всем хватит! Берите у хозяина все, что ва­шим потом и кровью нажито. А кому с нами не по пути — его воля. Пошли!

Наутро подошли к Черному камню. Сокол со-

>считал людей—ватага увеличилась почти в три раза. Никто не при­шел пустым — каждый что-нибудь складывал на поляну: кто ме­шок муки, кто окорок, а кто подводил лошадь или приносил ору­жие. А братья Митька и Микешка приволокли огромный закопчен­ный чугунный котел.

Весь день только и было разговоров о походе в Скути. Вспоми­нали, как жгли виселицу, как выпускали из подвалов невольников, как атаман говорил с молодым хозяином — фрягом.

— Напрасно ты его отпустил,— сказал Ивашка Соколу,— вот помяни мое слово — устроит нам пакость какую-нибудь. Приду­шить бы, как щенка, и все тут!

— Пленного убить — доблесть невелика. Мы, чай, не татаре — лежачего не бьем. Пусть расскажет, что простому народу мы за­щитники. Может, братья-лиходеи образумятся.

— Жди, как же. Больше лютовать начнут!

— А мы тоди ще раз пугнем! — воскликнул Грицько.— Пугнем, батько?

— Теперь силу свою почуяли. Подожди, Грицько, придет час — не только до фрягов, а и до басурманов доберемся.

...А через день случилось вот что: Митька и Микешка, опреде­ленные атаманом к уходу за табуном, пасли в лесу коней. Теперь ватага разбогатела, имела около трех десятков верховых лошадей под седлами. Одна молодая кобылица особенно полюбилась бра­тьям— она была красива, резва и непослушна. Убежала резвушка в тот день, отбилась от табуна, и пустился Микешка на ее поиски. Любимицу нашел только к ночи. На обратном пути, перебираясь через дорогу, услышал стон. Подошел, видит — человек в беспамят­стве. По растертым в кровь рукам понял, что перед ним невольник. Осторожно перенес его вглубь леса, обмыл лицо прохладной во­дой, напоил. Всю ночь хлопотал Микешка около больного. К утру услышал от него первые слова: «Хлебца бы». Понял, что это рус­ский человек. Взвалил его на лошадь, привязал кушаком и вскоро­сти добрался с ним до ватаги.

Здесь невольник заговорил. Рассказ его был обычен: на родную деревеньку наскочили татары, все пожгли и пограбили, людей всех до одного захватили в неволю. В пути он занемог и упал, нехристи решили, видно, что не жилец он более, и бросили у дороги...

Узнали ватажники, что был он в руках у Мубарека, и теперь тот Мубарек погнал на продажу в Кафу более сотни пленников. А в подвалах в Хатырше осталось невольников еще больше.

Василько ясно представил себе несчастных, томящихся в тес­ных норах Хатырши. Сам немало перетерпел в том страшном мес­те. Взглянул на Ивашку и сказал:

— Вот — сижу и думаю...

— Ия думаю,— перебил Ивашка.— О том же самом.

— Не побывать ли нам в Хатырше, а?

— Сам это же хотел тебе сказать, да не успел. А хорошо бы с косоглазыми посчитаться!

— Это дело десятое. Земляков наших выручить надо — вот о чем забота. Сумеем ли?

— Сумеем, атаман! И ватага поддержит тебя.

Ивашка не ошибся. Когда атаман предложил ватажникам схо­дить на Хатыршу, ни один не отказался. Каждый хотел помочь невольникам вырваться из рук татар. Самых ловких посадили на лошадей, оружие им выбрали получше. На рассвете подошли к Хатырше совсем близко, расположились на склоне горы в густом дубняке. Василько, поднявшись на стременах, ухватился за ниж­ний сук дерева, влез на дуб, раздвинул ветви. Отсюда Хатырша была видна хорошо. Около дворца суетились слуги, на улицах се­ления играли маленькие татарчата. У подвалов, расположенных н виде подковы, ходили сторожевые.

От всадников отделился Грицько-черкасин. Василько махнул ему рукой и быстро спустился вниз.

— Все пешие остаются здесь. Ты, Кирилл, за старшего. Взбе­рись на дуб и следи. Как только мы начнем сечу, выбегайте к нам на помощь. Все ли ясно?

— Сделаем все как следует, атаман.

Грицько рванул поводья и пустил коня во всю прыть. Татары, не ожидавшие нападения днем, оставили ворота селения не запер­тыми. Да они и не понадобились всаднику — его конь легко пере­скочил глинобитный забор и, как стрела, помчался по улице. Про- < їжая мимо стайки ребятишек, Грицько пригнулся и, на ходу ух- плтив за рубашку самого рослого татарчонка, вскинул его на седло. Мальчишка завизжал на все селение. Размахивая руками и голо- | и, забегали по улице татарки. Не прошло и десяти минут, как три всадника ринулись в погоню. Скоро вся Хатырша зашумела, как улей. Всадники, не успев оседлать лошадей, один за другим выска­кивали на дорогу. Грицько мчался на восток, а в полуверсте за ним

с криками и завываниями скакали татары. Все ближе и ближе погоня. И когда косматые татарские лошаденки оказались совсем близко, Грицько ловко опустил татарчонка на траву. Всадники на мгновенье приостановились, потом снова бросились догонять дерзкого похитителя. В это время Грицько, оглянувшись, увидел над Хатыр- пый высокий столб дыма. Он махнул рукой по направлению пожа- 1> с и татары увидели беду. Только тут они поняли, что их обману- т. в, круто повернув лошадей, поскакали обратно.

А в Хатырше в это время шел бой. Василько ворвался в селение

Со своими конниками и начал зорить бейское гнездо. В первую очередь, как и было условлено, подпалили дворец. Потом сбили замки

С подвалов, выпустили невольников. Люди, почувствовав свободу» сами помогали друг другу срывать кандалы, выдирали из плетней колья и бросались на татар. Слуги бейского дворца разбежались, однако охранники из татар дрались рьяно. Из леса по склону горы бежали пешие ватажники с Кириллом во главе. Татары отчаянно защищали родное селенье, но силы были неравны.

И скоро Хатырша была во власти Сокола. Люди собрались на берегу реки, ожидая приказа атамана. Василько подъехал к вата­ге, осадил разгоряченного коня, крикнул:

— ‘Брать лошадей, еду и оружие! Женщин и детей не трогать! Помните —люди мы крещеные и не разбойники. Пусть это знают и те, кто только ныне свободу обрел. Не наживы ради пришли мы сюда, а ради вашей воли. И тот, кто хочет идти с нами, становись в ряды — и в путь.

По дороге к Черному камню Сокол сказал Ивашке:

— Что, если Мубарек за Хатыршу всех своих воинов на нас двинет? Не устоим?

— Понятно, не устоим. Только татарин на ровном поле силен. В лесу он — тьфу! И это Мубарек хорошо знает.

— А ты на ватажников посмотри,— улыбаясь, сказал Сокол, рады, будто дети. Незаметно, что час назад в кровавой сече были.

— Силу в себе почувствовали — вот и рады. И воля опять же молодит человека.

— Глянь-ка, идут, словно домой, без заботушки.

— Поверили они тебе — вот и не заботятся. Знают, что атаман у них — и хозяин, и воевода, и душою чист. Теперь пойдут за тебя в огонь и в воду.

ГДЕ ПРАВДА?

До самого утра бушевала в горах гроза. До самого утра не спал Сокол. Слушал бурю, думал.

Вскоре после боя в Хатырше ватажники узнали, что в Кафу идет еще один невольничий караван. Снарядил Сокол Ивашку с молодцами, невольников отбили. Думали, дадут им свободу, раз­летятся вольными птахами полоняники по земле, а что вышло? Все как один пришли в ватагу. Мало того —и днем, и ночью бро­дят по лесам и горам простые людишки, ищут Сокола. Словно ветер разнес славу о вольной ватаге, и нет того дня, чтобы не при­ходили к Черному камню по два, по три человека. Люд идет раз­ный — и по наречью, и по вере, и по крови.

Все дальше и дальше отодвигается мечта вести ватагу на Русь. Другие заботы беспокоят ватажников. Все чаще и чаще на разных языках слышит Сокол речи о правде. Где она, эта правда, как ее искать-добывать? Иные говорят: правда на конце меча. П тре­буют: «Смерть знатным!», «Жирные люди заперли правду, надо перебить всех богачей». Ну, а дальше как жить, как свободу свою защитить?

А тут еще от Ольги долго нет вестей. Может, забыла его —ма­ло ли в городе знатных, богатых и красивых парней. Недаром го­ворят: девичья память коротка. Пока была—любила, ушла — забыла.

...Одна за другой бегут тревожные мысли. Только на заре утом­ленный Василько забылся в неспокойном сне. И когда он вышел утром на поляну, ватажников уже не было. Как всегда, люди спо­заранок ушли за дичью да за зверьем. Такую великую ораву надо чем-то кормить.

Не узнать теперь поляну у Черного камня. Все теснее и теснее становится здесь. Один к одному лепятся зеленые шалаши, в них в хорошую погоду живут ватажники. Прямо против входа в пещеру расположились кашевары. Три больших котла кипят под огромным навесом. И людей атаман разбил на три большие группы. У тех, кто питается у первого котла, старшим Кирилл с Днепра, люди второго «котла» под началом Грицька-черкасина, третий «котел»— Ивашкин. Внизу у ручья пасутся кони. После налета на караван у ватажников табун вырос до полусотни коней, и теперь не страш­ны далекие переходы. Кузница расширилась, из нее с раннего утра слышится перезвон. Ковали куют наконечники для стрел.

Полиха и Ялита живут отдельно от ватаги в самом дальнем краю пещеры, в отгороженном куточке. Днем они выходят на волю п забираются на скалу шить. Шитья девкам много — до сих пор не все ватажники имеют хорошие порты, рубахи да зипуны.

Пока все идет хорошо. Ватага живет дружно, по-хозяйски. Ва­силько все опасался, чтобы люди не превратились из невольников и разбойников. Нет, пока нельзя сказать, что ватажники тянутся к разбою. Наоборот, всю свою жизнь они строят как хозяева, тру­женики. Оружие делают сами, еду добывают честно.

Атаман обошел все хозяйство, проверил дозоры, поговорил с кашеварами, с ковалями. Вышел из кузницы, встретил братьев — Митьку и Микешку. Братья оказались заядлыми лошадниками — день и ночь не отходят от коней, чистят, поят их и пасут, в свобод­ные часы ладят седла, шлеи, переметные сумы.

— За лошадьми следите, но и людей не забывайте,— посовето- ннл атаман,— люди к нам кажинный день идут новые, знать друг друга надо всем.

— Мы людей не чураемся,— медленно проговорил Митька.

- И прямо смех и грех, атаман,—-затараторил Микешка.— Сколько разных людей повидал я здесь — страсть. Сколько людей— столько речей. Я уж постиг немало слов грецких, армян- I кнх, черкесских и гуторить могу чуть ни со всеми. Только беда — все словеса спутались, кому с каким подходить, забываю. И смех, и грехі

Сокол рассмеялся. Он хорошо понимал Микешку. Ему и само­му приходится одолевать все языки, какие есть в ватаге. С толма­чом много не наговоришь, да и не всегда есть он под рукой. Вот найти бы такого, который все речи сразу знал. Где уж тут!

До вечера атаман ходил по лесу. Не то чтобы за добычей, так просто — побыть наедине. Когда вернулся в ватагу, все уже поужи­нали. Люди сбились в круг, шумят. Сокол подошел, глянул — по­среди круга двое, ухватившись за кушаки, борются. В одном из них атаман узнал Митьку. Кряжистый Митька положил на лопатки уже троих и сейчас схватился с Грицьком-черкасином.

Облапили друг друга накрепко, топчутся, взметая из-под ног пыль, кряхтят, у обоих от натуги вздулись на шеях жилы — ни то­му, ни этому не одолеть. Ватажники разделились. Те, что родиной ближе к Москве, радеют за Митьку, а которые с украинских зе­мель— за Грицька-черкасина. И те и другие кричат:

— Митяха! Держись, ядрена корень. На хребет дави, на хребет!

— Не поддавайся, Грицько, сто чортив тоби в печенку!

— Догоры ногами его!

— Секи под корень!

— Так его, так! Эх, да не туда тянешь...

— Выпусти хохол, бо не по закону! Отчепись от волосьев, тю!

Грицько изловчился, дернул Митьку за кушак на себя, чуть-

чуть приподнял, опустил и с силой даванул набок. Правая нога Митьки не выдержала тяжести, подвернулась, и рухнул Митька на траву. Черкасин будто бугай навалился на него всей грудью и, упершись ногами в корневище, придавил Митьку к земле.

— Знай наших! — крикнули те, что радели за Грицько.

— Митька усталый был, потому Гришкина перемога не в за­чет!— орали московиты.

Митька уселся на траву и, забыв про поражение, улыбался во весь широкий рот.

— Силен, будто медведь,— сказал он,— одолел правильно.

— Не в зачет! — упрямо твердили Митькины сторонники.

— Он до этого троих на лопатки поклал!

— Все одно — перемога наша!

— Не гомоните, хлопцы! — крикнул Грицько.—Сказать по правде,— если бы не свежие руки, то мне Митьку не побороть.— Он подошел к Митьке, подал ему руку и поднял с травы.— Отдох­ни, а перед сном еще раз схватимся.

— И то верно,— качнув головой, промолвил Митька и обнял коренастого Грицька за плечи.

— Любо на них смотреть! — восхищенно крикнул кто-то.— Ка­кие богатыри!

На следующий день Грицько-черкасин с охоты вернулся поздно и пришел не один. За ним не спеша двигался мальчуган, ведя за руку слепого старца. Все трое прошли к атаману.

— Посмотри, атаман, кого я нашел. Встретил на дороге —взял да и привел сюда. Они сами об том просили.

Атаман подошел к старику, посадил его на скамью.

— Куда, отец, путь держишь? Какая беда занесла вас в этот страшный край?

— Скажи, как тебя зовут? — тихо произнес старик.

— Васильком родители нарекли.

— Васильком, говоришь. А тот, что привел нас сюда, баял — Соколом.

— Сокол — это прозвище мое.

— Слава богу! Уж сколько дней мы ищем тебя. Люди говорят, в горы Сокол прилетел. Говорят, людей подневольных выручает, из цепей кует мечи, чтобы иродов сей земли наказать. И захотелось мне найти тебя.

— Неужели, дед, о нас добрая слава идет?

— В этой злой земле добрые дела люди творят редко. Здесь все больше в цепи куют. А ты свободу несешь человеку. Оттого и слава про тебя, как ветер, разлетелась.

— Где вы были, откуда пришли? — еще раз спросил Сокол.

— Мне трудно говорить. Андрейка, расскажи.

Черноглазый мальчуган стал рассказывать о том, как он встре­тил деда Славко, как пробирались они в Сурож к купцу Никите Чурилову.

Вокруг Сокола собрались постепенно все ватажники. С интере­сом слушали они рассказ Андрейки. Подошел вместе со всеми и Ивашка Булаев. Он неотрывно смотрел на мальчика, несколько раз порывался сказать что-то, но, видно, не решался. И только когда поводырь кончил рассказ, Ивашка спросил:

— Родился ты где? — голос его дрогнул, выдавая глубокое волнение.

— Под Москвой. Углы деревня наша зовется.

И вдруг Ивашка рванулся к мальчику, схватил его своими боль­шими руками, прижал к груди:

— Андрейка! Сын!

Глава шестнадцатая

ДВА ВСАДНИКА ВЫЕХАЛИ В КАФУ

Кафа — знатнейший город примор­ский, крымский.

М. Ломоносов, «Темира и Селим».

ПЕРВЫЙ ПОЕХАЛ КРУГОМ...

розно шумит море. Волны, одна выше дру­гой, с рокотом несутся к берегу и разбива­ются о прибрежные камни, сотрясая землю. Мрачен горизонт, клубятся над ним черные об­лака. Тонко и протяжно звенят расставленные на сушку рыбацкие сети, ветер обрушивается на огромную скалу и со свистом взмывает вверх, к окнам консульской башни.

В верхней комнате башни трое: консул, Гон- дольфо и Якобо. Якобо сидит у окна и смотрит на море. Юноша слушает штормовое пение вет­ра и не обращает никакого внимания на разго­воры отца и Гондольфо. Гондольфо, низко скло­нив голову, пишет.

Христофоро ди Негро ходит по комнате и дик­тует письмо консулу Кафы Антониото ди Кабела.

— О суде, виселицах и позорных столбах на­писал?— спросил он Гондольфо.

— Написал,— угрюмо ответил гот.

— А о том, как они встретили мой приказ, написал?

— Как же я мог не написать, если вы дик­товали!

— Ну хорошо. Далее будет так: «И еще прошу вас, светлейший! и вельможный господин, достойные господа провизоры и масарии и почтенные господа старейшины, прислать мне копии тех грамот, которые выданы общиной тем ди Гуаско, дабы мы могли уразу­меть, чем руководствоваться нам. Кроме того, просим вас при рас­смотрении...»

— Господин консул, после слов «просим вас» надо бы поста­вить «если вам будет угодно»,— посоветовал Гондольфо.

— Да, ты прав. Поставь и продолжай... «при рассмотрении прав тех ди Гуаско не пренебрегать достоинством и выгодами светлей­шего Совета святого Георгия, а также и нашим достоинством». Последние два слова подчеркни.

— Хорошо, господин консул.

— Пиши дальше: «Я уверен, что вы поступите именно гак, да­бы Устав был соблюден и правосудие заняло подобающее место, чтобы братья ди Гуаско, считающие из-за чрезмерного богатства своего, что над ними нет нигде власти, что они одни владыки, по­няли бы, что над ними есть вышепоставленные лица, что господа­ми над ними являются консулы»’. Точка. А теперь оставь место для подписи и напиши постскриптум.

— Написал. Что дальше?

— Далее вот что: «Еще хочу сообщить вам неофициально о Тсодоро ди Гуаско. В Суроже проживает известный вам русский купец Чурилов. Единственная дочь того гражданина города почи­тается первой красавицей Солдайи. Доношу светлейшему и вель­можному, что Теодоро решил взять ту русскую в жены. Не хочу сказать ничего плохого о купце и его дочери, наоборот, я знаю его как самого благородного жителя города, а дочь его действительно красива и умна необычайно, однако вы, я думаю, поняли, что они другой веры и тот Теодоро хочет совершить невиданное кощун­ство — уйти из лона католической церкви и принять веру право­славную. Мы все как истинные католики не должны допустить это­го, а того Теодоро жестоко наказать. Более ничего. Готов к выпол­нению ваших приказов. Будьте здоровы во Христе.

Из Солдайи.

Подпись: Христофоро ди Иегро, с почтением».

Гондольфо подвинул письмо к консулу, тот поставил свою пе­чаті) и, сложив лист вчетверо, завернул его в кусок шелковой тка­ни Нотариус растопил воск, и шелковый пакет был запечатан че­тырьмя печатями.

Пойти сказать, чтоб на фелуке поднимали паруса?—спро­сил Гондольфо.

¹ Здесь и в ряде случаев в дальнейшем даны подлинные выдержки из писем ИнЖ'уля Солдайи Христофоро ди Негро.

— Ты, Гондольфо, видно, до сих пор не можешь протрезвить­ся,— сказал с упреком консул.— На море шторм. Письмо придется отправлять с всадником. Ты сам понимаешь — письмо важное. Ко­го бы нам послать в Кафу. А?

— Позволь, отец, мне! — Якобо вскочил и подошел к столу.

— Нет, сынок, мы с тобой скоро и так съездим в Кафу. А с па­кетом тебя посылать нельзя. Я даже аргузию это письмо не доверю.

— Кто же его повезет? — спросил Гондольфо.

— Ты. Может быть, консул Кафы пожелает еще что-нибудь ^узнать — кто лучше тебя рассказать может?

— Гондольфо ди Портуфино — посол Солдайи. Хм, неплохо...

Спустя час из северных ворот Сурожа выехал всадник. Его не­трудно было узнать —это Гондольфо. Сейчас у него бравый вид: на голове зеленая шляпа с двумя перьями, под коричневым огром­ным плащом на широком кожаном ремне подвешена сабля, за рем­нем— кинжал. Через правое плечо перекинут ремень, к которому кольцами прикреплена сафьяновая сумка. В сумке — письмо кон­сулу Кафы.

Два пути есть из Сурожа в Кафу. Самый удобный и скорый — морем. Но не всегда открыт этот путь. В дни весенних и осенних штормов ходить под парусами рискованно, и тогда в Кафу едут другой дорогой. Она далекая, трудная и опасная. От северных во­рот через Тарактаси на Салы по горам, заросшим густым лесом. Из Салы по такому же лесу до армянского монастыря Суб-Харч, да­лее до Кафы — степью. Влево внизу остается город Солхат, но путники стараются миновать его — здесь латинян не любят.

Вот по этому, второму пути и направился Гондольфо. Для себя и коня никаких запасов не взял. Хоть и лесная дорога, а проторе­на. Были бы деньги: в корчме у Геворока можно коня покормить и самому подкрепиться, да армянские монахи за деньгу дадут и ячменя и хлеба. Не поскупился господин консул, и потому Гон­дольфо едет по лесу и напевает веселую песенку.

Все дальше в горы уходит дорога. Все гуще и гуще становится лес. Лошадь шагает крупным шагом, ветки деревьев хлещут всад­ника по лицу.

Безлюдно. Скучная дорога, и, кажется, нет ей конца. Уже пере­петы все песни, старому нотариусу очень хочется поговорить с кем- нибудь. Гондольфо терпит час, два, а молчанию, как и дороге, нет конца. Наконец, душа его не выдерживает и Гондольфо начинает читать подряд все молитвы, которые он знает.

Высокая буланая лошадь покачивает головой в такт словам своего всадника, и Гондольфо кажется, что она слушает его. Уто­мительно однообразно идет время. Консул Солдайи, конечно, не­плохой человек для Портуфино, но кое-что он делает во вред сво­

ему верному другу. Разве не он, отправляя своего посла в путь, самолично осмотрел переметные сумы и выбросил две фляги с ви­ном? А как бы украсили, укоротили дорогу эти милые сердцу сосуды...

Гондольфо вспомнил о вине, и в груди у него заныло, защемило в горле, мучительно захотелось выпить. В муках Портуфино про­ехал несколько стадий и тут вспомнил о корчме в Салах. На душе потеплело, и он, пришпорив коня, пустился в дальнейший путь.

Корчма Геворока с утра пуста. Дом разделяется на три части: первая, самая большая, комната служит для приема путников. Здесь стоят два длинных стола и четыре скамейки. Во второй по­ловине находится очаг с огромным закопченным сводом, как в мо­настырских кухнях, стоит рундук с вином и яствами. Возле рун­дука нары, сплетенные из лозняка, на них спит недавно нанятый работник и повар хозяина корчмы грек Ионаша. В третьей, высо­кой и чистой пристройке, живет сам старый Геворок со своей моло­дой женой. Обязанности троих распределены просто: Геворок по­купает вино, продукты, его жена принимает гостей, наливает им выпивку, выносит еду, получает плату. Ионаша возится у очага, стряпает, варит, жарит—выполняет всю черную хозяйственную работу.

Сегодня еще до рассвета хозяин уехал за вином и в корчме ос­тались только Ионаша да молодая хозяйка. Ионаша возится у оча- | а, Тора лежит на нарах у рундука и читает священную книгу. Она красива, полногруда и весела. Отложив книгу, она поглядела в сторону Ионаши и смеясь сказала:

— Скажи мне, Иона, почему мой муж не боится нас оставлять двоих? Он, верно, не считает тебя за мужчину.

— Быть может, дело проще — он тебя. Тора, считает верной женой,— ответил Ионаша и тряхнул своей лохматой головой, от­чего серьги, вдетые в его уши, заблестели, отражая свет огня и очаге.

Тора захохотала звонким переливчатым смехом — уж кто-кто, а Ионаша успел узнать все ее шашни.

Гондольфо открыл двери корчмы и шагнул в полутемный зал. Постоял малое время, глаза после дневного света освоились, он обшарил взглядом помещение — было пусто и тихо.

— Живые тут есть? — громко крикнул нотариус, садясь на скамью.

Из кухни выскочила женщина. Поправляя одежду и растрепан­ные волосы, она взглянула на гостя и, поклонившись, произнесла:

— Милости прошу. Что угодно синьору?

— Мне —вина, коню — ячменя,—коротко приказал Гондольфо. Заметив пристальный и довольно нескромный взгляд гостя, Тора улыбнулась ему и направилась в кухню. Гондольфо невольно, словно улыбка женщины притягивала его, вскочил со скамьи и двинулся за ней. В дверях он встретился с Ионашей, посмотрел на его могучую фигуру и попятился назад.

— Мы просим извинения, достопочтенный господин,— по-ита­льянски заговорил Ионаша,— но ячменя у нас сегодня нет. Есть хорошее, душистое сено.

— Хорошо, дайте скотинке сена,— согласился путник,— и как только принесут вина, я прошу вас, дорогой корчмарь, вместе с же­ной к моему столу. Я не люблю пить один.

— Спасибо, синьор, но я не корчмарь, а работник. Хозяин будет в отъезде три дня.

— А скажи, милейший, с хозяйкой я могу поболтать о том, -о сем?

— Моя хозяйка добрая, но беда в том, что она по-итальянски знает лишь несколько слов. Как вы будете говорить с ней?

В это время вошла Тора. Она поставила на стол большой гли­няный кувшин, кружку и широкую чашу, наполненную мочеными ^фруктами.

— Скажи, милейший, своей хозяйке, что я ей предлагаю свою дружбу. Я, главный помощник консула Солдайи Гондольфо ди Портуфино.

Ионаша перевел просьбу нотариуса хозяйке. Тора, лукаво блес­нув глазами, сказала Ионаше по-армняски:

— Зачем мне нужен его титул. Если б он был помоложе и по­красивее...

— Молодая хозяйка хочет знать, куда едет высокопоставлен­ный синьор?— спросил Ионаша.

— Скажи ей, что я еду в Кафу послом к вельможному Антонио- то ди Кабела по очень важному делу. Неужели красавица не выпьет со мной за успех моего посольства!

— Тора,—тихо сказал Ионаша,—Я советую тебе выпить с этим человеком. Будет хорошо, если ты впустишь его к себе. Выго­да нам от этого будет немалая. Надо, чтобы гость уснул...

— Передай, что я рада выпить с высоким господином.

Ионаша подошел к Гондольфо и тихо сказал:

— Тора рада выпить с вами, но она говорит, что здесь нельзя. Могут зайти гости, пойдет тогда молва. Она приглашает вас в ее горницу.

...Не скоро вернулась Тора в комнату, где с нетерпением ожи­дал ее Ионаша.

— Спит? — спросил он.— Что-то долго не выходила ты. Я ду­мал, что он заворожил тебя своей говорливостью.

— Ты не поверишь, Иона, этот сморчок выпил пять кувшинов вина. И куда только вместилась такая уйма влаги. Я думала, он опустошит все наши запасы и вовсе не уснет.

— Принеси сумку, что висит у его пояса.

— Что ты задумал, Иона?

— Принеси, принеси. Узнаешь потом.

Через минуту Тора вернулась с сумкой Гондольфо и передала ее Ионаше. Он осторожно вынул пакет и, осмотрев его со всех сто­рон, поднес к пылающему очагу. Ловко подогрев воск снизу, откре­пил две печати; развернув шелк, увидел письмо. Ушел на кухню и, присев к рундуку, тщательно переписал его от первого до послед­него слова.

Спустя полчаса пакет снова лежал в сумке посла, и никто не мог подумать, что восковые печати консула кем-то были потрево­жены. Шпион Ионаша свое дело знал хорошо.

— Зачем ты это сделал, Ионаша? — спросила Тора.

Ионаша вместо ответа расстегнул свой широкий пояс и вынул из него продолговатый мешочек. Перед удивленной Торой блеснули золотые монеты. Одна, вторая, третья... Много-много золота сыпа­лось из холщового мешочка. Ионаша отделил небольшую кучку, пододвинул монеты Торе.

— Это тебе. Ты помогла мне сегодня, а за помощь надо платить.

— Зачем ты служишь у нас? Разве такому богачу, как ты, мес­то повара в нашей харчевне? — спросила Тора.— Ты сам можешь купить такую же, и даже лучше.

— Так нужно, Тора. Не любопытствуй только. Будь послушна, не пожалеешь.

...А ВТОРОЙ ВСАДНИК ПОЕХАЛ НАПРЯМИК

В тяжелом хмелю спит посол Солдайи. Он проснется не скоро и в путь двинется не спеша. В это время из северных ворот выехал и Кафу второй всадник. Он то и дело подхлестывал коня. Его плащ стелется по ветру, как крыло летящей птицы. Спешит всадник. У селения Тарактаси он натянул поводья и перевел лошадь с рыси на крупный шаг. В том месте, где долина сворачивает вправо от доро- I н, человек остановил коня, задумался о чем-то. Потом натянул повод, и конь сошел на еле заметную тропинку, идущую через холм. О, это смелый путник. Редко кто рискует выбрать-этот путь. Гропинка пешая, проложили ее охотники на диких коз да смелые люди, которым нет времени ходить из Сурожа в Кафу кругом че­рез Салы.

Идет тропинка через дикие горы-, вьется по краям пропастей, кружит вокруг гор, проходит через густые заросли колючего кус- I арника, срывается с крутых откосов.

Грудная, дикая, опасная дорога. Но есть у нее одно достоин- сию -она почти вдвое короче окружной.

/

Отъехав от большой дороги несколько стадий, всадник снял плащ и открыл лицо. Да это же наш знакомый Деметрио ди Гуас- ко! У него тоже, как и у Гондольфо, на ремне сумка. Дій не удивим­ся, если узнаем, что в сумке этой, так же, как и у Гондольфо, пись­мо к консулу Кафы Антониото ди Кабела.

Несколько часов назад в дом Антонио ди Гуаско в Тасили на взмыленном коне прискакал Андреоло и сообщил братьям и отцу о новости, которую он узнал в курии. «Христофоро шлет гонца с жалобой на братьев ди Гуаско к консулу Кафы». Об этом стоило поразмыслить.

Старый ди Гуаско долго думал, что предпринять, наконец за­говорил:

— Я думал, что Негро сам будет тягаться с нами, а выходит, он запросил помощи из Кафы. Это дело скверно пахнет, сынки. Консул ди Кабела сильно боится синдиков и вряд ли станет на на­шу сторону. И кто знает, как обернется эта штука с судом и висе­лицей... Скажи, Андреоло, он уже послал гонца?

— При мне только шли сборы, но сейчас, я думаю, гонец уже в пути.

— Его надо опередить. Но как это сделать?

— Может, морем, отец,—сказал Теодоро.— Я попытаюсь прой­ти под парусами.

— Нет. Даже я, старый морской волк, не высуну свой нос в мо­ре в такой ветер. Ты пойдешь ко дну на первой же миле, как соро­кафунтовый баллистер*.

— Надо попытаться обогнать его, взяв запасную лошадь,— по­советовал Андреоло.

— Пустое говоришь, сын мой. Ты не забудь, что нам еще до Солдайи надо ехать не меньше трех часов.

— Выслушай меня, отец. Я часто бываю в Кафе и знаю, что ту­да из Солдайи через горы есть прямой путь. Правда, это очень опасный путь, но зато он в два раза короче.

— Вот это другое дело. Готовься, Демо, в путь сейчас же. Возь­ми пару лучших лошадей. А мы с Андреоло напишем консулу письмо.

Через полчаса отец созвал сыновей и сказал:

— Послушайте, что мы написали к Кафу. Надо, чтобы вы все знали об этом. Читай, Андреоло.

Андреоло развернул лист и начал читать:

«Консулу Кафы Антониото ди Кабела.

Светлейший и вельможный господин!

Ищем защиты у вас от консула Солдайи Христофоро ди Негро. В пору властвования консула Батисто Джустиниани, который ува-

1 Снаряд из баллисты — метательного орудия.

жал нас за деяния в пользу общины и светлейшего Совета, мы по­лучили от последнего ходатайство перед консулом Кафы на разре­шение владеть нам селениями Карагай и Скути, которые милости­во нам консулом Кафы были даны. О грамотах, полученных на владения, расскажет вам подноситель сего. Вышепоименованный Христофоро ди Негро владение наше двумя указанными селениями оспоряет и дает приказы жителям их не признавать нас законны­ми хозяевами. Вместо того, чтобы законной властью помогать по­мещикам держать в повиновении людей наших, консул Солдайи недавно выслал в селение Скути отряд аргузиев, дабы отторгнуть от нас наше владение. Аргузии применили против Теодоро ди Гуаско силу, отчего последний вынужден был для защиты поднять оружие.

Как комендант солдайского консульства ди Негро повинен обес­печить нашу безопасность, а он занят делами прямо противными, и оттого в наших краях завелись разбойники, которые недавно хо­зяйство наше Скути разграбили, имущество унесли, да и людей на­ших увели немало.

Молим простить нас за письмо, все прочее расскажет вам пос­ланный с сим Деметрио ди Гуаско. Более ничего. Будьте здоровы во Христе.

Подписали Антонио, Андреоло, Теодоро, Деметрио ди Гуаско».

— Бери это письмо, сынок, и поезжай. Я думаю, ты одолеешь грудную дорогу и приедешь раньше гонца. На это у тебя хватит и силы, и уменья. Но это не самое трудное. Письмо сие без подарка не стоит дырявого аспра, и поэтому ты повезешь консулу подарок, достойный его и нас. Вот, держи кошелек, здесь три тысячи сон­мов. Это почти что годичное жалованье ди Кабелы, которое он по­лучает от светлейшего Совета. Если ты сумеешь сунуть ему этот кошелек, я буду плевать на все приказы ди Негро целый год и не пущу его не только в Скути, но и в Карагай, хотя тот и находится у него под носом. Но мы не знаем, каков ди Кабела, и ты будь ос­торожен, сынок. Учти, что по Уставу за предложение взятки кон­сулу тебе могут вкатить сотню-другую палок. Будь умен и не про­махнись.

* * *

Кончета сбросила с себя тяжелое атласное одеяло и легко прыгнула на ковер. На носках подошла к окну, открыла набран­ную из разноцветных стекол створку.

Скоро год, как Кончета живет в этом уютном домике рядом с крепостью. Ей все нравится в Кафе, и если бы Антониото по-преж-

нему любил ее, все было бы хорошо. Но Кончета замечает, как день ото дня остывает к ней сердце консула. Правда, она не очень печа­лится этим. Ее окружают поклонники, пусть не знатные, не вель­можные, но зато стройные и красивые, не то что толстяк Антониото...

Чуть слышно постучали в дверь, вошла служанка.

— Госпожа,—зашептала она,— у порога гость, тот, что из Та- сили... молодой.

— Впусти его, Никия. Скажи, чтобы порождал, пока я оде­нусь. — Кончета довольно улыбнулась: он очень хорош, этот Деметрио из Тасили, черноволосый, черноглазый, пылкий...

К Деметрио Кончета вышла сияющая, радостная и нарядная. Нежно поцеловала, спросила, заглядывая в глаза:

— Любишь меня, скажи, любишь, Деметрио?

— Конечно. — Деметрио сказал это холодно. Видно было — совсем другим заняты его мысли. — Кончета, ты должна помочь мне. Большое и важное дело ждет меня здесь.

— Помочь? Но что может сделать слабая женщина? Я могу тебя горячо обнять, могу спеть, станцевать. Что же еще?

— Я слыхал, что синьор ди Кабела твой друг.

— Да, мы с ним земляки.

— Так помоги мне передать ему письмо!

— Ты смешной, мой мальчик. И это ты называешь большим делом?

— Да, Кончета. Видишь ли, с письмом нужно передать еще и это,— и Деметрио бросил на стол мешочек из сиреневого бар­хата— Здесь три тысячи сонмов. Передать нужно сегодня же. Если можно — сейчас. Иначе будет поздно.

Глава семнадцатая

С ВЕЛИКОЙ ЦЕЛЬЮ

В тамошнее море впадают русские реки, по берегам коих живет русский народ

Юрий Крижанич.

А|>»с. Крупняков

Кремле, в княжеских хоромах, печи пышут жаром. А рядом, в палатах, где скребут бумагу гусиными перьями дьяки, писцы и раз­ные мелкие людишки,— собачий холод. Приказ­ной дьяк в книжице, называемой «тепломер», записал: «30 января, пяток. День до обеда хо­лоден и ведрен, а после обеда было буранно. В ночи был мороз непомерно лют».

Молодой боярин Никита Васильевич Беклеми­шев ныне позван к великому князю. С самого утра ждет он государя, но идут часы, а о Ники­те словно забыли. Беклемишев вспоминает ми­нувший разговор -- боярин просился воевать, а великий князь не отпустил. Он посмотрел тогда на Беклемишева ласково и произнес: «Молод ты, боярин, ловок и силен. Умен и грамотен к тому же. Дело тебе дам такое — все твои доблести враз сгодятся».

Радуется Никита. Может, как раз про обе­щанное дело и пойдет разговор. Догадывается боярин — наверное, опять поездка в чужие края. Три года тому, Никита Беклемишев с боярами творил посольство в Рим. Отбирали для посоль-

209

К МОРЮ РУССКОМУ

ства людей не только знатных, но и статных, молодых и лицом пригожих. Никита кроме этих достоинств, имел еще и другие не­маловажные. Прожив немало до сего среди греков и фрягов, неплохо научился говорить по-итальянски, а греческой речью владел и совсем бойко.

Вот открылась тяжелая дверь, дьяк Курицын высунул большую лысую голову, махнул Беклемишеву рукой. Боярин молча двинул­ся за дьяком. Прошли приемные покои великого князя, минули зал, где он собирал Совет, а дьяк все шел да шел, мягко ступая по каменным плитам. Наконец открылась йизкая дверь, и дьяк перстом указал Никите: «Иди туда». Боярин вошел, а Курицын остался, захлопнув дверь. Комната, в которой очутился Беклеми­шев, вся заполнена большими переплетенными в желтую кожу книгами. Они расставлены по полкам вдоль всех четырех стен. Комната была пуста. Никита побоялся сесть — ждал стоя, огля­дывался. Задумавшись, не заметил, как вошел в комнату государь всея Руси Иван Васильевич. Боярин встрепенулся, когда князь почти вплотную подошел к нему, отвесил земной поклон и сказал:

— Рад видеть тебя, государь. Спасибо, что не забыл слугу свово.

Иван Васильевич не произнес в ответ ни слова, только слегка улыбнулся и кивнул головой. Вошел дьяк Курицын. Пока он раз­вертывал карту, князь стоял, скрестив руки на груди, и ждал. На голове его простая, из темной кожи шапка, похожая на монашес­кую, с острым верхом, только весь низ ее усыпан драгоценными каменьями. Глаза острые, умные, брови густые, черные. Нос с горбинкой, словно у ястреба.

Одет Иван Васильевич по-домашнему и смахивает сейчас бо­лее на богатого купца, нежели на государя. На нем белый атлас­ный кафтан с низко вырезанным воротом, из-под которого синеет отделанная жемчугом рубаха, широкие рукава кафтана плотно схвачены у запястья и оторочены легким мехом. Коричневый ку­шак затянут туго.

На ногах желтые сафьяновые сапоги, тоже шитые сверху жем­чугом, отороченные соболем.

Карта у великого князя особенная. Каждый кусочек пергамен­та натянут на квадратную рамку, которые составляются рядом. На пергаменте голландской сажей нарисованы реки, города, соседние да заморские страны.

Великий князь подошел к карте, подозвал к себе Никиту.

— Смотри, боярин, вот море. Называется Поньтское, а ранее именовалось морем Русским. Почему сие? — и, не ожидая ответа, продолжил:—А потому, что берег моря сего естеством содеянная граница государства русского. Испокон веков люди русские тя­нулись к морю сему, и придет время, когда Русь встанет на же-