Моссад: путем обмана (разоблачения израильского разведчика)

Глава 1 Вербовка

В конце апреля 1979 года (я как раз вернулся в Тель-Авив из двухдневной служебной командировки на подводную лодку) мой флотский командир вручил мне приказ прибыть на встречу на военную базу Шалишут на окраине Рамт-Гана, пригорода Тель-Авива.

В то время я был капитаном третьего ранга и руководил отделом испытаний военно-морских вооружений в штабе ВМС в Тель-Авиве.

я родился 28 ноября 1949 года в канадском Эдмонтоне, провинция Альберта. Родители развелись, когда я был еще совсем ребенком. Во время войны мой отец служил в Королевских канадских ВВС и на бомбардировщике «Ланкастер» совершил множество боевых вылетов для бомбардировки Германии. После войны он добровольцем участвовал в израильской Войне за независимость: он был командиром авиабазы Седе-Дов на северной окраине Тель-Авива.

Моя мать тоже послужила своей стране во время войны. Она была водителем грузовика и доставляла грузы для англичан из Тель-Авива в Каир. Затем принимала участие в израильском движении сопротивления «Хагана». По профессии учительница, она позднее переехала со мной в канадский город Лондон в провинции Онтарио, затем ненадолго в Монреаль, и, наконец, когда мне исполнилось шесть лет, выехала в Израиль и поселилась в Холоне, городе близ Тель-Авива. А отец переехал из Канады в США.

Мать снова на некоторое время выехала в Канаду, но, когда мне было уже 13 лет, в очередной раз вернулась в Холон. Но там она снова не усидела и возвратилась в Канаду, а я остался в Холоне с ее родителями. Мои бабушка и дедушка по материнской линии Эстер и Хайм Марголины в 1912 году со своим сыном Рафой выехали из России, опасаясь погромов. Их второй сын погиб во время погрома. В Израиле у них родилось еще двое детей: сын Маза и дочь Мира. Дедушка и бабушка были настоящими израильскими пионерами. Дедушка был бухгалтером, но пока его дипломы не прислали из России, мыл полы в UJA (Объединенном Еврейском Агентстве). Затем он стал главным ревизором и пользовался всеобщим уважением.

Меня воспитали истинным сионистом. Мой дядя Маза во время Войны за независимость служил в элитном подразделении подпольной армии — «Волки Самсона».

Дедушка и бабушка были идеалистами. Подростком я представлял себе Израиль страной, где течет молоко и мед. Страной, ради которой можно пожертвовать всем. Я верил, что эта страна не может совершить ни одного несправедливого поступка, не причинит никому зла и служит примером всем остальным народам. Если в стране возникали политические или финансовые трудности, я всегда полагал, что проблемы возникают лишь на нижних этажах правительства — из-за бюрократов, но и они, в конце концов, все исправят. Я верил, что есть люди, защищающие наши права, великие политики, как Бен-Гурион, которым я просто восхищался. Бегин был для меня тогда воинственным экстремистом, которого я терпеть не мог. Там, где я вырос, царила политическая терпимость. Арабы для нас ничем не отличались от других людей. Мы ведь жили раньше в мире с ними и, в конце концов, придем вновь к такому миру. Таким было мое представление об Израиле.

Незадолго до моего восемнадцатилетия я пошел в армию, где мне предстояло отслужить три года. Через девять месяцев я стал лейтенантом — самым молодым офицером ЦАХАЛ того времени.

Во время моей службы я служил на Суэцком канале и на границе с Иорданией. Я видел, как иорданцы изгнали сторонников Организации Освобождения Палестины, а мы позволили иорданским танкам проехать по нашей территории, чтобы окружить палестинцев. Это было странно. Иорданцы были нашими врагами, но ООП была намного опаснее.

Моя военная служба закончилась в ноябре 1971 года, и я на пять лет уехал в Канаду. В Эдмонтоне я занимался самыми разными делами: от рекламы до работы управляющим обойного отдела в универмаге. Война Судного дня в 1973 году прошла без меня. Но я знал, что война для меня не закончится, пока я сам не приму в ней участия. В мае 1977 года я вернулся в Израиль и поступил во флот.

Прибыв на встречу на базу Шалишут, я оказался в маленьком бюро, где за столом сидел незнакомый мне человек, разложив перед собой несколько бумаг.

— Мы нашли твое имя в компьютере, — сказал он. — Ты соответствуешь нашим критериям. Мы знаем, что ты уже служишь нашей стране, но есть возможность послужить ей еще лучше. Тебе интересно?

— Ну да. Интересно. Так о чем речь?

— Сначала несколько тестов, чтобы мы увидели, подойдешь ли ты нам. Мы тебе позвоним.

Через два дня в восемь вечера меня пригласили в одну квартиру в Херцлии. Меня удивило, что психиатр с нашей военно-морской базы открыл мне дверь. Это была их ошибка. Доктор сказал, что делает это для службы безопасности и что я никому не должен рассказывать об этом на базе. Я ответил, что все в порядке.

Следующие четыре часа меня подвергли самым разным психиатрическим тестам: от теста Роршаха до детальных вопросов обо всем, что только можно придумать.

Через неделю меня пригласили на следующую встречу в северной части Тель-Авива возле Байт-Хахаял. Я уже рассказал об этом жене. Мы чувствовали, что за всем этим кроется Моссад. Кто же еще это мог быть?

Это была первая из многих встреч с человеком, представившемся мне как Игаль. За ней последовали долгие посиделки в кафе «Скала» в Тель-Авиве. Игаль всегда повторял, насколько это важно и ободрял меня. Я заполнял сотни формуляров с вопросами: «Как ты отреагируешь, если тебе придется убить человека ради своей страны? Важна ли для тебя свобода? Есть ли вещи важнее свободы?» Такие дела. Так как я был почти абсолютно уверен, что за всем этим стоит Моссад, мне было понятно, какие ответы им нужны. А я обязательно хотел вступить в эту организацию.

Подобные встречи проходили каждые три дня. Процесс затянулся на четыре месяца. Однажды на одной военной базе меня подвергли серьезному медицинскому обследованию. При обычном армейском медосмотре 150 парней одновременно стоят в очереди. Как на фабрике. А тут было подготовлено 10 помещений для обследований, в каждом сидели врач и медсестра, и все они ждали только одного меня. Каждому доктору понадобилось потратить на меня примерно полчаса. Они провели самые разные обследования. Даже дантист был. Я как-то почувствовал себя чуть ли не важным лицом.

Но и после всего этого у меня не было точной информации о работе, которую они обязательно хотели мне предоставить. Но я, со своей стороны, хотел принять ее любой ценой, какой бы она ни была.

В конце концов, Игаль сообщил мне, что тренировка для работы большей частью пройдет в Израиле, но я не смогу жить дома. Мне будет разрешено встречаться с семьей каждые 2–3 недели. Затем меня пошлют за границу, потому я смогу видеть жену и детей только раз в месяц. Я ответил, что для меня это слишком редко. Мне такое не подходит. Но когда он попросил меня подумать, я все же согласился. Затем они позвонили моей жене Белле. Следующие восемь месяцев они постоянно нервировали нас по телефону.

Так как я уже служил в армии, у меня не было чувства, что я не сослужил службу своей стране. Это было нечто вроде компенсации. В то время я стоял на довольно правых позициях — в политическом смысле, не в социальном. В то время я думал, что это две разные вещи, по крайней мере, в Израиле. Все равно, я хотел эту работу, но не хотел на такое долгое время разлучаться с семьей.

Тогда мне не сказали точно, для какой работы меня собирались использовать. Но позже, вступив все-таки в Моссад, я узнал, что меня готовили для отдела «Кидон» («Штык»), подразделение профессиональных убийц отдела «Метсада». («Метсада», сейчас называется «Комемиуте», отвечает за боевые подразделения и нелегальную, в том числе силовую разведку.)

В 1981 году я ушел с флота. Как дипломированный художник, я решил открыть свое дело и стал делать росписи на стекле. Я сделал несколько и попытался продать, но вскоре понял, что в Израиле такое искусство не особо популярно, видимо, потому что оно напоминало людям о христианских церквях. Правда, некоторые заинтересовались процессом их создания, потому я преобразовал лавку в школу-студию, где учил людей подобным росписям.

В октябре 1982 года я получил телеграмму с номером телефона, по которому я должен был позвонить в следующий четверг между 9 и 19 часами. Я должен был спросить Дебору. Я позвонил. Мне назвали адрес на первом этаже «Хадар-Дафна-Сентер», офисного центра на бульваре Царя Саула в Тель-Авиве. Позже я узнал, что это штаб-квартира Моссад — одно из тех серых, безыскусных бетонных сооружений, которые так любят строить в Израиле.

Я вошел в приемную. Справа стояла скамейка, а слева на стенке висела маленькая неприметная табличка: «Прием на работу. Служба безопасности». Мой прошлый опыт все еще преследовал меня. Я на самом деле чувствовал, что тогда я упустил что-то важное.

Я был так взволнован, что пришел на час раньше. Потому я поднялся в кафетерий на второй этаж, доступный всем посетителям. Сбоку от здания размещены частные магазины, что придает всему комплексу вид обычного торгового центра. Но штаб-квартира Моссад спрятана — здание внутри здания. Я купил себе сэндвич — никогда этого не забуду. Пока я ел, я оглядывался по сторонам и спрашивал себя, пригласили ли еще кого-то, кроме меня.

Когда пришло время, я спустился по лестнице к комнате с табличкой и оказался в маленьком бюро с большим светлым столом. Другой мебели было мало. Стояла урна с крышкой, телефон, на стене висели зеркало и фотография мужчины, показавшегося мне знакомым. Но я так и не вспомнил, кто он.

Хорошо выглядевший человек за столом открыл тонкую папку, взглянул в нее и сказал: «Мы ищем людей. Наша основная задача — спасение евреев во всем мире. Это трудная работа, и она может быть опасной. Больше я пока ничего не могу сказать, пока ты не пройдешь кое-какие тесты». Потом он объяснил, что мне будут звонить по окончании каждой серии тестов. Если я провалюсь хотя бы на одном испытании, то мне придется все забыть. Если выдержу, то получу инструкции на следующий тест

— Если ты провалишься или выбудешь, ты не можешь больше выходить на контакт с нами. Пересмотра решения быть не может. Решаем мы, вот и все. Понятно?

— Да.

— Хорошо. Ровно через две недели приходи сюда в 9.00, чтобы мы начали тесты.

— Означает ли это, что с того момента я редко смогу видеться с семьей?

— Нет.

— Хорошо, я приду сюда через две недели.

Когда пришел этот день, меня привели в большое помещение. Там за школьными партами сидели девять человек. Каждому выдали анкету на 30 страницах — с персональными вопросами и разными тестами. Все было направлено на выяснение, кто такой этот человек, что и как он думает. Когда мы эти анкеты заполнили и сдали, нам было сказано: «Мы вам позвоним».

Через неделю мне приказали встретиться с человеком, который проверил, насколько хорошо я знаю английский язык, на котором я говорю без всякого израильского акцента. Он спрашивал у меня значение всевозможных сленговых выражений, но он и сам поотстал в некоторых понятиях, как, например, «far out» (очень необычно, экстремально). Он спрашивал меня о многих городах в Канаде и в Америке, об американском президенте и тому подобных вещах.

Встречи тянулись более трех месяцев, но, в отличие от первого раза, все они проходили в бюро в центре города. Меня снова проверяли медики, но в этот раз я не был один. Дважды меня проверяли на «детекторе лжи». И еще нам постоянно говорили, чтобы мы ничего не рассказывали другим рекрутам о себе: «Храните все при себе».

С каждой новой встречей я все более беспокоился. Человек, интервьюировавший меня, назвался Узи, позднее я познакомился с ним поближе. Это был Узи Накдимон, начальник вербовочного отдела. Перед последним тестом они захотели вдруг поговорить и с Беллой.

Встреча с ней продлилась шесть часов. Узи спрашивал ее обо всем, не только обо мне, но и об ее политическом прошлом, ее родителях, ее сильных и слабых сторонах, и очень подробно — об ее отношении к государству Израиль и его положению в мире. В качестве молчаливого наблюдателя присутствовал и психиатр.

Затем Узи позвонил мне и приказал прибыть в понедельник в семь часов утра. Мне нужно было взять два чемодана с разной одеждой — от джинсов до костюмов. Это будет мой завершающий трех — четырехдневный тест. Затем он пояснил, что в программу обучения включена двухлетняя тренировка, и что моя зарплата будет повышена по сравнению с моим нынешним воинским званием. Неплохо, подумал я. Сейчас я капитан третьего ранга, а стану полковником. Я на самом деле был взволнован. Наконец-то! Я чувствовал — происходит что-то особенное, но позже я узнал, что так же расспрашивали тысячи других людей. Они проводят курс примерно каждые три года, когда соберут достаточно людей. В конце остается 15, иногда проходят все, иногда никто. Заранее определенного результата нет. Они говорят, что для отбора 15 человек тестируют пять тысяч. Они ищут правильных людей, не обязательно лучших. Это большая разница. Большинство экзаменаторов — люди из внешней службы (field people) и ищут они совершенно специфические таланты. Но не показывают этого. Они просто дают тебе почувствовать, что ты особенный и именно потому избран для тестов.

Незадолго до назначенного дня курьер принес мне домой письмо, еще раз подтверждавшее дату и место и напоминавшее о необходимости прихватить с собой одежду на разные случаи жизни. Там было еще сказано, что я не должен пользоваться своим настоящим именем. Мне нужно самому выбрать себе псевдоним и написать его на прилагающейся бумажке вместе с короткой биографической историей — «легендой» для создания моей новой личности. Я назвался Симон Лахав. Симон — имя моего отца, а «лахав» на иврите означает «лезвие». Что-то похожее на мою настоящую фамилию, в которой на русском или на польском языке тоже присутствует нечто острое.

В качестве профессии я выбрал ремесло свободного художника, я знал это дело и мог воспользоваться своим опытом, подробностей я не называл. Я назвал адрес в Холоне, потому что знал, что там находится лишь пустырь.

Дождливым январским днем 1983 года я прибыл точно в назначенное место в 7 часов утра. В группе я встретил двух женщин и восемь мужчин и еще трех или четырех инструкторов. Сначала нам дали конверты с нашими «легендами», а затем на автобусе привезли к знаменитому отелю «Кантри-Клаб» на окраине Тель-Авива по дороге на Хайфу. Отель этот известен своими самыми лучшими в Израиле возможностями для отдыха.

Нас по парам распределили по двухместным номерам, чтобы мы разместили там свои вещи. Затем мы должны были собраться в Подразделении 1.

На холме выше «Кантри-Клаба» расположена так называемая летняя резиденция премьер-министра. На самом деле это «Мидраша», Академия Моссад. В тот первый день я взглянул вверх на холм. Каждый израильтянин знает, что это место как-то связано с Моссад, и я спросил себя, не попаду ли я, в конце концов, туда, если выдержу испытания здесь внизу. Мне тогда казалось, что все здесь собрались, чтобы экзаменовать меня. Это походило на паранойю, но ведь паранойя — это «плюс» в нашем деле.

Подразделение 1 занимало большое приемное помещение с длинным столом посередине, где уже был накрыт прекрасный завтрак. Там был невероятный буфет с таким количеством блюд, какого я себе раньше не мог и представить. Еще там был метрдотель для исполнения наших особых пожеланий.

Кроме десяти курсантов там завтракали еще с дюжину человек. В 10.30 мы прошли в соседнюю комнату, где в центре тоже стоял длинный стол. За него уселись курсанты, а остальные разместились за столиками у стены. Нас никто не торопил. Мы хорошо позавтракали, в конференц-зале можно было выпить кофе, и каждый, как обычно, курил одну сигарету за другой.

Узи Накдимон обратился к группе: «Добро пожаловать на серию тестов. Мы проведем здесь три дня. Не делайте ничего того, что, как вам кажется, от вас ждут. Во всех ситуациях пользуйтесь своей головой. Мы ищем людей, которые нам нужны. Вы уже прошли через многие испытания. Теперь мы хотим быть совершенно уверены, что вы — правильные люди. У каждого из вас будет свой инструктор. Каждый из вас получил для конспирации имя и профессию. Постарайтесь сохранить эту „легенду“, но одновременно вы должны постараться разоблачить любого другого за этим столом».

В то время я еще этого не знал, но мы были первой тест-группой, в которой были женщины. Под политическим давлением было решено подготовить в Моссад и женщин-»катса». Тогда решили взять нескольких, просто чтобы проверить, что из этого выйдет. Понятно, никто не рассчитывал, что эти женщины выдержат тест. Это был лишь политический жест. Конечно, в Моссад есть агенты-женщины, но ни одна из них не стала «катса» — оперативным офицером. С одной стороны, женщины более уязвимы, но главная причина в другом. Основной целью Моссад являются мужчины. Арабские мужчины. Их, естественно, может водить за нос женщина. Но ни один араб на женщину работать не станет. Потому женщина не сможет завербовать араба.

Мы, десять рекрутов, начали представляться со своими «легендами». Пока один рассказывал, другие задавали ему вопросы. Время от времени что-то спрашивали и руководители тестов, сидевшие за нами.

Моя история была достаточно неопределенной. Я не хотел говорить, что работал-де в такой-то фирме — вдруг эту фирму кто-то знает. Я сказал, что у меня двое детей, но превратил дочерей в мальчиков — пользоваться реальными фактами не разрешалось. Но я хотел в своей «легенде» быть максимально близко к действительности. Это было просто. Я не чувствовал никакого давления. Скорее это была игра, доставлявшая мне удовольствие.

Упражнение длилось около трех часов. Однажды, я как раз задавал вопрос, один из экзаменаторов с блокнотом наклонился ко мне: «Простите, как вас зовут?» Мелочи, для проверки бдительности. Расслабляться нельзя.

Когда заседание завершилось, нам приказали вернуться в номера и переодеться в уличную одежду. «Вы пойдете в город».

Нас разбили на группы по три «студента». Каждая группа с двумя инструкторами села в машину. Приехав в Тель-Авив, мы встретили на углу бульвара Царя Саула и Ибн-Гевироль еще двух инструкторов. Было примерно 16.30. Один из инструкторов обратился ко мне: «Видишь балкон на третьем этаже? Постой здесь и подумай три минуты. Потом я хочу, чтобы ты вошел в дом, а через шесть минут я хочу увидеть тебя с владельцем или жильцом этой квартиры на вон том балконе со стаканом воды в руке».

Я испугался. У нас не было удостоверений личности, а в Израиле за отсутствие документов грозит наказание. Нам сказали, что мы всегда должны пользоваться псевдонимами, что бы ни произошло. В Израиле не разрешается даже гулять по улице без документов. А нас инструктировали, что мы должны придерживаться «легенды», даже если возникнет конфликт с полицией.

Так что же делать? Первая проблема — точно узнать, к какой квартире относится указанный балкон. После короткой паузы, показавшейся мне вечностью, я сказал инструктору, что готов.

— Как в принципе ты решишь проблему?

— В принципе, я снимаю фильм, — ответил я.

Хотя инструкторы ожидали от нас быстрых спонтанных действий, они, тем не менее, хотели, чтобы мы действовали по какому-то, пусть грубому плану, а не по арабскому принципу «Ала баб Аллах», то есть: «Будь что будет, на все воля Аллаха».

Я быстро вошел в дом и поднялся по лестнице, считая этажи, чтобы попасть в нужную квартиру. Женщина лет шестидесяти пяти открыла мне дверь.

— Здравствуйте, — сказал я на иврите. — Меня зовут Симон. Я работаю в отделе общественного транспорта. Вы ведь знаете, тут на перекрестке всегда происходят аварии. Я помолчал, чтобы проверить ее реакцию.

— Да, да, я знаю, — ответила она. (Если вспомнить, как ездят израильтяне, то можно с уверенностью сказать, что на большинстве перекрестков происходит много аварий, так что мое утверждение не было слишком уж рискованным.)

— Мы охотно бы арендовали ваш балкон, если можно.

— Арендовали мой балкон?

— Да. Мы хотим снять на кинопленку этот перекресток внизу. Наши люди не будут вам мешать. Мы просто поставим камеру на балконе. Можно мне взглянуть, устроит ли нас вид отсюда? Если получится, устроят вас тогда пятьсот фунтов?

— Да, конечно, — ответила женщина и провела меня на балкон.

— О, извините, еще раз простите за беспокойство, но не дадите ли Вы стакан воды? Сегодня так жарко.

Вскоре мы вдвоем стояли на балконе и смотрели вниз.

Я чувствовал себя превосходно. Я видел, как все наблюдают за нами. Когда женщина отвернулась, я поприветствовал их своим стаканом. Я записал имя и телефон старушки, сказал, что мы проверим еще несколько точек, и, если ее балкон нас устроит, сообщим ей.

Пока я спускался, другой «студент» пошел выполнять свое задание. Он подошел к банкомату, где ему нужно было одолжить сумму, соответствующую десяти долларам у любого человека, который пользовался бы этим банкоматом. Он сказал, что ему нужно такси, чтобы отвезти жену в больницу — она рожает, а у него сейчас нет при себе денег. Ему дали деньги, он записал имя и адрес, чтобы вернуть их.

Третьему «студенту» не повезло. Ему тоже нужно было попасть на балкон одного из домов. Сначала ему удалось проникнуть на крышу под предлогом проверки телевизионной антенны. Когда же он пришел в нужную квартиру и спросил владельца, может ли он с его балкона взглянуть на антенну, то оказалось, что именно этот человек работает в фирме, устанавливающей антенны.

— О чем это вы, — спросил хозяин. — С антенной все в порядке. «Студенту» пришлось быстро сбежать — хозяин грозился вызвать полицию.

После этого упражнения мы приехали на Хаяркон-Стрит, большую улицу вдоль моря, где находятся все большие гостиницы. Меня завели в холл отеля «Шератон» и попросили подождать.

— Видишь гостиницу напротив — «Базель-Отель»? — спросил инструктор. — Я хочу, чтобы ты зашел туда и принес мне имя третьего постояльца сверху в их регистрационном списке.

В Израиле регистрационные книги отелей лежат под столиком, а не сверху. Как и многое другое в нашей стране, они считаются документом для служебного пользования, который не показывают всем желающим. Уже темнело, когда я переходил улицу, без малейшей идеи решения вопроса. Я знал, что у меня есть поддержка. Я знал, что это лишь игра. Но я волновался. Я хотел успеха, хотя, по здравому размышлению, задание было весьма глупым.

Я решил говорить по-английски — тогда с тобой лучше обращаются. Они подумают, что я турист. Входя в приемную, чтобы спросить, не было ли для меня сообщений, я вспомнил старую шутку. Человек звонит кому-то по телефону и спрашивает Дэйва. — Дэйва нет, Вы ошиблись, отвечают ему. Но человек звонит снова и снова, пока тот на другом конце провода не впадает в дикую ярость. А затем звонят еще раз: «Алло, здравствуйте. Я Дэйв. Мне тут ничего не передавали?»

Служащий взглянул на меня: «Вы тут проживаете?»

— Нет, не я, — ответил я. — Но я тут жду одного человека.

Служащий ответил, что сообщений для меня нет. Я сел в холл и ждал, постоянно поглядывая на часы. Через полчаса я снова подошел к нему.

— Может он уже здесь, а я его не заметил?

— А как его зовут? — спросил служащий. Я промычал какое-то имя, похожее на «Камалунке». Тут служащий достал регистрационную книгу и посмотрел в нее.

— Вы могли бы продиктовать по буквам?

— Я не уверен. Начинается с «С», а может — с «К», — ответил я и склонился над столом, якобы чтобы помочь ему найти имя, а на самом деле, чтобы прочесть в списке третье имя сверху.

Затем, будто только что заметил свою ошибку, я сказал: «О, да я же в „Базель-Отеле“. А я думал, это „Сити-Отель“. Извините, я ошибся».

Я снова чувствовал себя превосходно. Потом я спросил себя: как, черт побери, мои инструкторы проверят, правильное ли имя я им назвал. Но в Израиле у них есть доступ ко всему.

За это время холл отеля наполнилось людьми, и оба инструктора вышли вместе со мной на улицу. Теперь пришло время последнего теста, сказали они, передавая мне телефонный микрофон с двумя проводами, на котором висела бумажка для идентификации. Мне нужно было подойти к телефону-автомату в приемной гостиницы «Таль-Отель», разобрать трубку, вынуть из нее микрофон, поставить тот, который дали мне, и уйти, оставив все в рабочем состоянии.

Перед телефоном стояла очередь, но я сказал себе, что я должен справиться с задачей. Когда подошла моя очередь, я бросил монетку, набрал какой-то номер и прижал трубку к щеке. У меня затряслись колени. За мной было полно людей. Я выкрутил микрофон из трубки, вынул из кармана записную книжку и дико жестикулировал, делая вид, будто хочу что-то записать. Я зажал трубку между подбородком и плечом и говорил в нее на английском.

Какой-то тип стоял так близко за мной, что я почти чувствовал спиной его дыхание. Я положил записную книжку, обернулся к нему и сказал: «Извините». И как только он отступил на шаг, быстро ввернул в трубку новый микрофон. За это время кто-то принял мой звонок и спросил: «Алло, кто это?» Но тут я завинтил на место пластиковую часть и положил трубку.

Меня трясло, пока я засовывал в сумку микрофон. Я никогда ничего подобного не делал — ни разу в жизни ничего не крал. Я ощущал слабость, подойдя к инструктору и передав ему замененную деталь.

Вскоре после этого мы впятером вернулись в «Кантри-Клаб». Разговаривали мы мало. После ужина нам приказали написать детальный отчет обо всем, что произошло за этот день, не упуская ничего, как бы не показались нам маловажными эти детали.

В полночь, мой сосед и я, уставшие, сидели перед телевизором, в нашу дверь постучал один из инструкторов. Мне сказали надеть джинсы и пойти с ним. Он подвел меня к какому-то саду и объявил, что здесь некие люди могут организовать встречу. Вдали выли шакалы, непрестанно пели цикады.

— Я покажу тебе, где именно, — сказал он. — Я хочу узнать, сколько людей тут соберутся, и о чем они будут говорить. А через два или три часа я тебя заберу.

— О?кей, — согласился я.

По засыпанной галькой тропинке он провел меня вниз к «вади» (высохшему руслу речки, наполняющемуся водой только в сезон дождей). Видно было только маленькую струйку воды и бетонную трубу коллектора диаметром где-то в 50 сантиметров, уходящую под улицу.

— Вот тут, — указал он на трубу, хорошее укрытие. Там лежит пара старых газет, расстели их и ложись.

Вот это было для меня серьезным испытанием. Я склонен к клаустрофобии — они узнали это из психологических тестов. И еще я терпеть не могу насекомых — тараканов, червей, и крыс. Я не люблю купаться в озерах из-за всей этой противной живности на дне. Заглянув в трубу, я не увидел ее конца. Это оказались самые длинные три часа моей жизни. Конечно же, никто не пришел. Не было никакой встречи. Я старался не уснуть, постоянно напоминая себе, где я, и это заставляло меня бодрствовать.

Наконец вернулся один из инструкторов — Мне нужен полный отчет о встрече, — сказал он.

— Здесь никого не было, — ответил я.

— Ты уверен?

— Да.

— Может быть, ты уснул?

— Нет, я не спал.

— Итак, я проходил здесь, — сказал инструктор.

— Ты проходил не здесь, а где-то в другом месте. Здесь никого не было.

На обратном пути мне приказали никому об этом не рассказывать.

Следующим вечером всей группе приказали легко одеться. Нас повезут в Тель-Авив, и каждый получит по дому, за которым нужно будет следить. Все увиденное нужно записывать в блокнот. И нам нужно придумать «легенду», чтобы объяснить, что мы тут делаем.

В восемь вечера два человека на маленькой машине вывезли меня в город. Один из них был Шаи Каули, ветеран «катса», с именем которого связано много успехов нашей разведки (см. главу 9 «Стрела»). Меня высадили за квартал до Дицингофф-Стрит, центральной улицы Тель-Авива. Следить нужно было за пятиэтажным домом, записывая любого, кто заходил в него: когда зашел, когда вышел, как выглядел, какие окна загорались или гасли и в какое время. Они пообещали забрать меня немного позже, просигналив фарами.

Моей первой мыслью было где-то спрятаться. Но где? Мне сказали, что меня должно было быть видно. Я не знал, что меня ожидало. Тут мне пришла в голову идея — просто сесть и рисовать здание. Пока я рисовал, я мог делать все заметки на английском языке на обратной стороне листа. Если бы меня спросили, чего это я рисую ночью, то я сказал бы, что ночью меня меньше отвлекают, а так как я все равно рисую в черно-белых цветах, то много света мне не нужно.

Через полчаса спокойствие и тишина были нарушены автомобилем, с визгом шин остановившемся передо мной. Из него выпрыгнул мужчина.

— Кто вы, — спросил он.

— Симон Лахав.

— Что вы здесь делаете?

— Рисую.

— Поступила жалоба одного из жильцов. Он предполагает, что вы следите за банком. (На первом этаже здания действительно размещался банк.)

— Нет, я рисую. Посмотрите. Я показал полицейскому свой рисунок.

— Не хочу и смотреть на это дерьмо. Давай, садись в машину.

В машине без номеров сидели водитель и еще один человек на переднем сидении. По радио они передали, что поймали кого-то, а тот, кто впихнул меня в машину, сел рядом со мной. Сидевший на переднем сидении спросил мое имя. Я ответил: «Симон».

Он спросил еще раз, и как только я собрался ответить, парень рядом со мной ударил меня в лицо и прорычал: «Заткнись!». — Он задал мне вопрос, — сказал я. — Он тебя ни о чем не спрашивал, — последовал ответ.

Я был в шоке. Я спросил себя, где же мои коллеги. Тут сидевший со мной спросил, откуда я. Я сказал, что из Холона. Тогда меня ударил по голове полицейский с переднего сидения и сказал: «Я ведь спрашивал, как тебя зовут!»

Тут я ответил, что я Симон из Холона, тогда тот, кто сидел рядом со мной и заорал: «Ты кто? Ясновидящий?» Он согнул мне вниз голову, выкрутил руки за спину и нацепил наручники. Полицейский ругался как сумасшедший, называя меня вонючим жалким наркодилером.

Я сказал, что просто рисовал, но тот хотел узнать, кто я по профессии. Я ответил, что я художник.

Мы уже отъехали, когда сидевший спереди заявил: «Мы вывезем тебя в город. Там мы тебе покажем». Он взял мои рисунки, порвал их и бросил на пол. Потом приказал мне снять обувь — нелегкое дело для человека в наручниках.

— Где ты спрятал наркотики? — спросил один.

— О чем это ты? У меня нет наркотиков. Я художник.

— Не расскажешь сейчас, так заговоришь потом. В это время они постоянно избивали меня. Один из полицейских так ударил в челюсть, что, как мне показалось, выбил зуб.

Человек с переднего сидения подтащил меня вперед, орал мне в лицо, угрожал и все время спрашивал, где наркотики, а водитель бесцельно разъезжал по городу.

Я думал, они просто хотят кого-то помучить. Нашли парня на улице и вымещают на нем свою злость. Я о таком читал. Потому я потребовал отвезти меня в полицейский участок, где я мог бы получить адвоката. Где-то через час они спросили меня о галереях в Тель-Авиве, где выставлены мои работы. Я знал все галереи города — и знал, что в это время они все закрыты, потому назвал просто одну из них. Когда мы подъехали к ней, я, все еще в наручниках, кивнул головой в ее сторону: «Вон там мои картины».

Моей следующей проблемой было отсутствие удостоверения личности. Я сказал, что забыл его дома. Тогда они сняли с меня брюки, якобы, чтобы найти наркотики. Я чувствовал себя неуверенно, но вдруг в конце они смягчились, и, кажется, поверили мне. Я сказал, что хочу попасть туда, откуда они меня забрали, но не знал, как попасть туда. Я утверждал, что у меня нет денег, и мой друг заберет меня оттуда.

Так мы снова вернулись в тот же район и остановились у автобусной остановки. Один полицейский поднял мои разорванные рисунки с пола машины и выбросил их в окно. Они сняли с меня наручники, но не выпустили из машины. Один из полицейских писал протокол. Затем появился автобус. Парень возле меня вытолкнул меня на дорогу. Затем он выбросил вслед за мной брюки и ботинки и приказал исчезнуть, пока они не вернулись.

Так я лежал голым на дороге, в то время как из автобуса выходили пассажиры. Но я нашел свои бумаги и тут почувствовал себя как альпинист, покоривший Эверест. Воодушевление после прекрасно сделанной работы!

Через тридцать минут, когда я оделся и занял свое место у дома, вблизи мигнули фары. Я подошел к машине и вернулся в «Кантри-Клаб» для написания отчета. Очень много позже я снова встретил этих «полицейских».

Конечно, никакие это были не полицейские. Оказалось, что все участники тестов встретились в эту ночь с такими полицейскими. Это входило в программу испытаний.

Одного из «студентов» арестовали на площади Кикер Хамдина. Говорят, что эта площадь — символ жизни Израиля. Летом там размещается цирк, а зимой там полно непролазной вязкой грязи. Вот так и весь Израиль. Полгода грязь и полгода цирк. А этот парень оказался идиотом. Он сказал «полицейским», что выполняет спецзадание, он-де завербован Моссад и это его экзамен. Конечно, этот экзамен он провалил.

Из десяти человек, прошедших тест, я позднее встретил только одну из женщин — в должности «спасателя» бассейна в штабе Моссад по уик-эндам, когда туда могут попасть члены семей сотрудников.

На третий день после завтрака нас вернули в Тель-Авив. Моим первым заданием было войти в ресторан, завязать разговор с описанным мне человеком и договориться с ним о встрече на вечер. Перед тем как зайти, я осмотрел ресторан и заметил, что официант буквально пляшет перед этим мужчиной, из чего сделал вывод, что он, возможно, управляющий ресторана. Когда я сел за столик рядом с ним, то увидел, что он читает газету о кино.

Я подумал, что раз однажды мне помог фокус с кино проникнуть на балкон, почему бы не воспользоваться чем-то подобным и в этот раз? Я спросил официанта, могу ли я поговорить с менеджером, потому что я тут собрался снимать фильм и ищу для этого подходящее место. Я даже не закончил фразу, как появился менеджер и сел рядом со мной. Я сказал ему, что мне нужно осмотреть еще пару мест, и, если получится, то встречусь с ним сегодня вечером. Мы пожали друг другу руки, и я ушел.

Позднее всех десятерых «студентов» привезли в парк близ бульвара Ротшильда. Им сказали, что мимо пройдет высокий человек в рубашке в черно-белую клетку. Нам нужно незаметно проследить за ним. Трудно было пройти незаметным, нас было десять, и за нами шли еще двадцать человек. Это длилось два часа. Тут были типы, следившие за нами с балконов и из-за деревьев, повсюду люди. Но наблюдатели хотели только посмотреть, как мы реагируем, как функционирует наш инстинкт.

Когда учения завершились, и наши отчеты были готовы, нас снова разделили. Меня отвезли назад на улицу Ибн Гевироль, но сейчас машина остановилась перед банком «Хапоалим». Мне поручили узнать там имя управляющего, его домашний адрес и как можно больше другой информации о нем.

Нужно иметь в виду, что в Израиле никто, никогда и никому не доверяет. Я вошел в банк и спросил служащего, как зовут управляющего. Служащий назвал имя и попросил подняться на второй этаж. Я поднялся и снова спросил, как найти мне управляющего. Я рассказал, что я долго жил в Соединенных Штатах, теперь хочу вернуться и перевезти большую сумму денег на новый счет. Потому я попросил поговорить с управляющим лично.

Когда я вошел в бюро, то заметил на его столе наклейку еврейского масонского ордена «Б?най Брит». Поэтому мы немного поговорили об этом, и он, даже раньше, чем я ожидал, пригласил меня к себе домой. Его тоже собирались перевести в Нью-Йорк на должность заместителя директора тамошнего филиала. Я рассказал, что я тут только проездом и поэтому у меня пока нет телефона, но я смогу сам позвонить ему, если тот даст мне номер. Он даже предложил мне кофе.

Я говорил с ним о 150 тысячах долларов, якобы чтобы остаться здесь. Но как только я увидел бы, что это все продлится очень долго, я спросил бы его, сколько еще можно перевести денег. Финансовые вопросы мы решили минут за 15, потом беседа перешла на совсем дружеские рельсы. Через час я знал о человеке почти все.

После этого теста меня и еще двух «студентов» вернули в гостиницу «Таль-Отель» и ждали, пока придут другие. Не прошло и десяти минут, как вошли шестеро. Один указал на меня: «Вот он».

— Пойдем с нами, — сказал другой. — Вы же не собираетесь устроить цирк тут в отеле?

— А в чем дело? — удивился я. — Я же ничего не делал.

— Пойдем, пойдем, — ответил один из них и показал свой полицейский жетон.

Нас троих засунули в фургон, завязали глаза и возили взад-вперед по городу. В конце нас завели в какое-то здание, все еще с завязанными глазами, и развели поодиночке. Я мог слышать шаги входивших и выходивших людей. Затем меня привели в маленькую комнатку, похожую на туалет, где я мог сесть.

Через два — три часа меня вывели. Очевидно, я действительно сидел в какой-то ванной комнате на стульчаке унитаза. Происходило это на первом этаже «Мидраши» — Академии Моссад, но я тогда этого и не подозревал. Меня привели в другую небольшую комнату с замазанным черной краской окном. Передо мной сидел здоровенный человек, похожий на быка. В глазу его было какое-то черное пятнышко, казалось, что у него два зрачка. В начале он расспрашивал меня мягко. Мое имя. Почему я недавно был в гостинице и раскручивал там телефонную трубку? Не планирую ли я теракт? Где я живу?

Как-то он сказал, что отвезет меня по моему адресу. Я знал, что это пустырь и рассмеялся. Он спросил, что тут такого смешного, а я представил себе комическую ситуацию. Ну, привезли бы меня туда, что дальше? Мой дом? Куда подевался мой дом? Я никак не мог остановить смех.

— Это какая-то шутка, — сказал я. — Что вы от меня хотите?

Он ответил, что хочет мою куртку. Это была модная спортивная куртка от Пьера Бальмэна. Он взял ее, потом снял всю мою одежду. Меня голого снова впихнули в ванную и перед тем, как закрыть дверь, кто-то вылил на меня ведро воды.

20 минут я сидел голый в одиночестве, стуча зубами. Затем они вернули меня в бюро к тому самому крепкому мужику.

— Тебе все еще хочется смеяться? — спросил он.

Так меня водили из кабинета в ванную раза четыре или пять. Как только кто-то стучал в дверь кабинета, меня заставляли прятаться под столом. Так было раза три. В конце человек обратился ко мне: «Не обижайтесь. Это оказалось недоразумением».

Он вернул мне вещи и сказал, что меня вернуть туда, откуда забрали. Мне снова завязали глаза, впихнули в машину, но как только водитель включил мотор, кто-то закричал: «Стойте! Верните его! Мы проверили его адрес — там ничего нет».

— Я не знаю, о чем вы говорите, — сказал я, но они опять вернули меня в ванную.

Прошло еще минут двадцать, пока они не привели меня в бюро и заявили: «Простите, это была ошибка». Они завезли меня в «Кантри-Клаб», извинились еще раз и уехали.

На четвертое утро этой первой недели нас всех пригласили на беседу в комнату, одного за другим.

Они спросили: «Что ты думаешь? Все ли тебе удалось?»

Я ответил: «Не знаю. Я ведь не знаю, что вы хотите от меня. Вы сказали, что я должен постараться, и я старался».

Некоторых расспрашивали минут двадцать, а меня 4–5 минут. В заключение они сказали: «Спасибо. Мы позвоним тебе».

Через две недели они позвонили. Мне нужно было явиться в бюро на следующее утро.

Мне удалось попасть вовнутрь. Но только теперь начинался настоящий экзамен.

Глава 2 На школьной скамье

В Израиле многие думают, что их стране угрожает постоянная опасность. Сильная армия не гарантирует еще безопасности, как я тогда считал.

Известно, что существует огромная потребность в безопасности. И известно, что есть организация под названием Моссад. Официально она не существует, но о ней все знают. Но это только верхушка айсберга. Ты узнаешь, что это сверхсекретная организация, а когда тебя отбирают для службы в ней, то кажется, что за всем этим стоит действительно какая-то волшебная сила.

Тому, кто вырос в Израиле, это чувство прививается с детства. Сначала подросток вступает в молодежные бригады, где его учат стрелять. Мне исполнилось 14, а я уже был вторым из лучших израильских стрелков. Я пользовался снайперской винтовкой «Штуцер» и выбивал 192 очка из 200, только на четыре пункта отстав от победителя.

Затем я прослужил несколько лет в армии. Итак, я знал — или, по меньшей мере, думал, что знал, на что иду.

Конечно, не каждый израильтянин слепо марширует строем, но вербовщики Моссад, выискивая новых рекрутов, подбирают именно таких людей, в том числе и с помощью психологических тестов. На такой стадии главная предпосылка — найти тех, кто делает все, что им скажут. Тот, кто задает вопросы, может провалить к чертям всю операцию.

Я тогда был членом Партии труда в Херцлии и достаточно активен в этом городе. Я мыслил довольно либерально, так что все время чувствовал внутренний конфликт между моими убеждениями и служебным долгом. Вся система стоит на том, чтобы в самом начале выбрать правильных кандидатов, которых затем подвергнут со временем промывке мозгов и сделают из них идеальных служак. Как гласит пословица — хочешь раздавить помидоры — выбирай зрелые. Можно помять и зеленые, но зачем? Они ведь твердые…

За первые шесть недель не происходило ничего. Я работал в бюро в городе, «девочкой на все случаи жизни» и курьером. Но однажды холодным февральским днем 1984 года меня и еще 14 других посадили в микроавтобус. Никого из этих людей я раньше не видел. Все мы порядком волновались, когда автобусик поднялся на вершину холма и, проехав через охраняемые ворота, остановился у двухэтажного здания Академии.

Мы, 15 кадетов, вошли в низкий дом, в большом приемном зале на его первом этаже стоял теннисный стол. На стенках висели аэрофотоснимки Тель-Авива. Через стеклянную стену виден был сад во внутреннем дворе, окруженном двумя крыльями здания. Лестница вела на второй этаж. Сам дом был из белого кирпича, пол из светлого мрамора, внутренние стены тоже кирпичные.

Я сразу догадался, что тут мне уже однажды пришлось побывать. Когда меня таскали из крохотной ванной на допрос во время предварительного теста, я сквозь повязку увидел эту лестницу.

Затем появился смуглый седой человек и провел нас через заднюю дверь в одну из четырех классных комнат. — Директор сейчас придет, — сказал он.

Этот класс тоже был большим, с окнами по обеим сторонам, спереди классная доска, а в центре Т-образный стол с диапроектором. Наш курс назывался «Кадет-16», потому что он был шестнадцатым по счету учебным курсом Академии.

Вскоре мы услышали быстрые шаги по посыпанной щебнем парковке, и в комнату вошли трое мужчин. Первый был невысоким, хорошо одетым смуглым человеком, второй, которого я сразу узнал, выглядел старше и был похож на ученого, а третий — высокий блондин лет пятидесяти, в рубашке с расстегнутым воротником и в пуловере, в очках с прямоугольной позолоченной оправой. Он решительно подошел к доске, пока два других уселись сзади.

— Меня зовут Аарон Шерф, — представился он. — Я директор Академии. Добро пожаловать в Моссад. Полностью мы называемся «Ха Моссад, ле Модиин ве ле Тафкидим Майюхадим», то есть Институт разведки и специальных операций. Наш девиз: «Вести войну путем обмана».

У меня перехватило дыхание. Мы знали, что это Моссад, но когда тебе, наконец, говорят, что ты прав, о, Боже, мне нужен был воздух. Шерф, более известный под именем Аралех, сокращенно от Аарон, стоял, прислонившись к столу, и раскачивался вперед и назад. Он производил впечатление сильного и строгого человека.

— Вы команда, — продолжал он. — Вас избрали из тысяч других претендентов. Мы просеяли бесчисленное множество людей, и в результате остались именно вы. У вас есть все возможности стать теми, какими мы хотим вас видеть. Вы сможете послужить своей стране так, как удается лишь немногим. Я должен пояснить вам, что в нашей организации нет никаких квот. Мы будем рады, когда вы все достигнете цели и возьмете на себя очень важную работу. Но с другой стороны мы не хотим получить ни одного человека, который не квалифицирован на все 100 %. Потому если даже никто из вас не достигнет цели, то так и будет. В прошлом так уже бывало. У нас уникальное учебное заведение. Вы сами внесете свой вклад в учебный процесс, реформируя его и изменяясь сами. Пока вы лишь сырье для службы безопасности. А, закончив учебу, станете самыми квалифицированными разведчиками в мире.

На нашем курсе не будет учителей в обычном смысле слова. У нас только практики, люди, занимающиеся разведкой на месте, уделяя часть времени Академии в качестве инструкторов. Потом они возвращаются на свое место службы. И вас они рассматривают не как студентов, а как будущих партнеров и коллег.

Ничто из того, что мы говорим вам, верно всегда и во всех обстоятельствах. Все проверяется на практике и различается в зависимости от конкретного лица и его опыта. Но их знания основываются на опыте, и мы хотим передать их вам. Другими словами, они поделятся с вами коллективным опытом и знаниями Моссад, приобретенными ими на практике методом проб и ошибок.

Игра, на которую вы решились, опасна. Учиться нужно многому. Но это не просто игра. И жизнь отдельно взятого человека не всегда последняя ставка в нашей игре. Вам всегда придется иметь в виду, что в нашем деле мы зависим друг от друга, иначе нас повесят вместе.

Я директор Академии и учебного отдела. Я здесь всегда, моя дверь открыта. Желаю удачи. А сейчас я оставлю вас наедине с вашими инструкторами.

Он покинул комнату.

Лишь позже я понял иронию, скрытую в надписи на табличке, висевшей над дверью Шерфа. Там была написана цитата бывшего президента США Уоррена Хардинга: «Не делай ничего аморального из моральных побуждений» — послание, которое находилось в вопиющем противоречии с тем, чему учат в Академии.

Пока Шерф говорил, в комнату зашел еще один человек. После ухода директора этот невысокий мужчина с североафриканским акцентом быстро вышел на середину и представился:

«Меня зовут Эйтен. Я отвечаю за международную безопасность. Здесь я чтобы рассказать вам пару вещей, но я не займу много вашего времени. Если у вас появятся вопросы, спокойно прерывайте меня в любой момент». Вскоре мы узнали, что такое пожелание высказывал любой преподаватель в Академии.

— Прежде всего, помните, что у стен есть уши. Техника прослушивания постоянно развивается, и достигла таких возможностей, о которых вы еще услышите. Но есть и совсем новые разработки, с которыми мы и сами не знакомы. Будьте скрытными. Мы знаем, что все вы прошли военное обучение. Но те тайны, с которыми вы столкнетесь здесь, намного важнее. Пожалуйста, всегда помните об этом.

Затем — забудьте само слово «Моссад». Забудьте! Я не хочу его больше слышать. С этого момента говорите не Моссад, а «Бюро». В любой беседе — Бюро. Никогда, слышите — никогда, больше не хочу слышать слово «Моссад».

Вашим друзьям вы можете рассказать, что работаете в министерстве обороны и не можете об этом говорить. Они узнают, что вы работаете не на заводе и не в банке. Придумайте для них ответы, иначе их любопытство сможет вам мешать. А что касается новых знакомств — заводите их только с нашего разрешения. Понятно?

И по телефону говорить о вашей работе тоже нельзя. Если я узнаю, что кто-то о своей работе говорит из дому по телефону, его строго накажут. Не спрашивайте меня, откуда я узнаю, кто и кому звонит по телефону из дому и о чем разговаривает. Я отвечаю за безопасность в бюро, и я знаю все.

Если есть что-то, о чем я должен знать, я приложу все средства, чтобы узнать это. И знайте, что история о моей работе в контрразведке Шабак — якобы я случайно оторвал одному типу яйца во время допроса — неправда.

Каждые три месяца вашу команду будут проверять на детекторе лжи. А позднее такой тест вам придется проходить перед каждой поездкой заграницу.

У вас есть право отказаться от теста, но это даст мне право вас расстрелять.

В будущем мы будем встречаться чаще, и обсуждать и другие вопросы. Через несколько дней вам выдадут удостоверения. Фотограф сделает ваши снимки. Затем придется принести все документы, связанные с вашим пребыванием за рубежом, загранпаспорта ваши, ваших жен и детей и так далее. Так как в ближайшее время вы заграницу не поедете, мы будем хранить эти документы у себя.

Затем Эйтен кивнул нам и вышел из комнаты. Каждый из нас был будто оглушен. В нем было что-то грубое, примитивное. Неприятный тип. Месяца через два он уехал, и я больше его никогда не видел.

Затем вперед вышел смуглый человек и сказал, что зовут его Орен Рифф и он комендант курса:

«Ребята, я отвечаю за всех вас. Я сделаю все возможное, чтобы ваше пребывание здесь было приятным». Затем он представил нам самого маленького человека в группе как Рана С. (он же «Донован» из операции «Сфинкс») в качестве свого ассистента на этом курсе. Похожий на ученого хорошо одетый мужчина представился как Шаи Каули, заместитель директора Академии, один из моих прошлых экзаменаторов.

Перед лекцией Рифф рассказал нам немного о своей карьере. В Бюро он проработал много лет. Одним из его первых заданий было помочь курдам в их борьбе против Ирака за независимость Курдистана. Он был еще офицером связи Бюро у премьер-министра Гольды Меир, «катса» в Париже и офицером связи в разных странах мира. — В данный момент, — сказал он нам, — есть очень немного мест в Европе, где я чувствовал бы себя в безопасности. (см. главу 10 «Карлос»)

Затем Рифф объяснил, что обучение начнется с двух предметов, которые в основном и будем заниматься следующие 2–3 месяца. Сначала это задачи службы безопасности, о которых вам расскажут инструкторы из Шабак, а затем — НАКА, сокращение от „Единой системы составления письменной документации». — Это означает, что все документы нужно составлять особым образом и только так. Если вы что-то делаете, но не сообщаете об этом, считайте, что вы ничего не делаете. Но зато, если вы ничего не сделали, но сообщили, что сделали, будет считаться, что вы сделали, — засмеялся он.

— Итак, начнем с изучения системы НАКА.

При передаче донесений не разрешаются никакие отклонения от предписанной формы. Бумага белая, лист квадратный или четырехугольный. Гриф секретности пишут сверху и подчеркивают специальным образом, чтобы сразу понять, идет ли речь о секретных, совершенно секретных или не секретных делах.

На правой стороне листа пишут имя получателя и того, кто должен отреагировать на сообщение: это может быть один человек, или два, или три. Но в любом случае каждое имя подчеркивается. Ниже стоят имена всех других получателей, которым отсылается копия лишь для информации, но не для действий. Отправителем обычно значится отдел, а не конкретное лицо.

Дату пишут слева вместе с указанием срочности передачи донесения — телекс, срочный телекс, нормальная срочность, не срочно — и с номером письма. Под этой «шапкой» посередине листа одним предложением как заголовок кратко поясняется содержание письма. Предложение подчеркивается, в конце его ставится двоеточие.

Потом пишется ссылка, например, «на письмо 3J» и соответствующая дата. Если речь идет о людях, не получивших документ, на который делается ссылка, то им тоже отсылается копия.

Если речь идет не об одной, а о нескольких темах, то они перечисляются по пунктам, обозначенными цифрами, обязательно в ясных и четких выражениях. Каждый раз, когда пишется какое-либо число, оно всегда повторяется. Например, «Я заказал 35 рулонов туалетной бумаги», надо писать так: «Я заказал 35 Х 35 рулонов…» Если компьютер сделает ошибку, то хоть одну цифру из двух можно будет прочесть. В конце все подписывается личным кодовым псевдонимом.

Мы провели много часов за изучением НАКА, ведь основная задача организации состоит в сбое и передаче информации.

На второй день у нас не было урока на тему безопасности. Вместо этого нам принесли пачки газет, в которых уже были отмечены определенные статьи. Каждому дали тему, и нам нужно было, опираясь на газеты в качестве источника, собрать крупицы информации и написать сообщение. Если все сведения были исчерпаны, то на донесении нужно было написать «дальнейшей информации нет», что означало, что донесение исчерпывающе полное. Нас еще научили писать тематический «заголовок» уже после завершения написания всего донесения.

Мы перешли в другую аудиторию. За это время нам уже выдали пропуска, представлявшие собой просто фотографии со штрих-кодом под ними.

В конце первой недели Рифф пояснил, что теперь мы выучим кое-что из вопросов личной безопасности. Он едва начал лекцию, как в комнату ворвались два парня. У одного был большой пистолет марки «Игл», а у другого пистолет-пулемет, оба сразу же открыли стрельбу. Кадеты упали на пол, но Рифф и Ран С. как мешки свалились у стенки, истекая кровью.

Мы не успели издать ни звука, как оба парня выбежали во двор, сели в машину и укатили. Мы были в шоке. Но пока мы не успели отреагировать, Рифф вдруг встал, указал на Джерри С., одного из кадетов, и сказал: «О?кей. Меня только что застрелили. Опиши преступников, скажи, сколько выстрелов они сделали, короче, мне нужна любая информация, благодаря которой мы вышли бы на след убийц».

Пока Джерри описывал, Ран С. записывал все на доске. Затем он расспросил остальных кадетов. Потом вышел из класса и позвал обоих «киллеров». Они вовсе не походили на людей, описанных нами. Мы их даже не узнали.

На самом деле это были Муса М., шеф учебного отдела оперативной безопасности, сокращенно АПАМ, и его помощник Дов Л. Муса был сильно похож на Телли Саваласа.

— Мы хотим пояснить, зачем тут устроили этот спектакль, — сказал Муса. — Наши задачи мы решаем в основном в иностранных государствах. Для нас все — либо враг, либо цель. Друзей нет. Я ничего не говорю и я ничего не думаю.

Но мы все равно не должны стать параноиками. Нельзя все время думать об опасности, в которой находишься, или все время бояться, что тебя преследуют или за тобой наблюдают.

АПАМ — это инструмент. Это сокращение от «Автахат Пайлут Модиенит», то есть «обеспечение оперативных разведывательных действий». Оно существует для создания для вас островков мира и безопасности, чтобы вы могли правильно делать свою работу и не теряли контроля. В АПАМ нет места для ошибок. У архангела Гавриила вы, может быть, получите свой второй шанс, но ошибки смертельны.

Мы снова и снова будет учить вас, что такое безопасность. Все равно, насколько вы хороши, все равно, по какому предмету, насколько вы умны и способны, но если вы не сдадите экзаменов по программе АПАМ, чтобы я был вами доволен, то вылетите отсюда. Здесь не нужен особый талант, нужно просто уметь учиться. Вы познакомитесь со страхом и научитесь справляться с ним. Вам нужно будет всегда думать о своей работе.

Система, которой я научу вас за два или три ближайших года, безупречна. Она проверена. Она постоянно развивается и расширяется. Она настолько логична, что даже если ваши враги ее знают так же хорошо, как вы, они все равно вас не поймают.

Муса объяснил, что хотя нашим инструктором будет Дов, но и он сам прочтет несколько лекций, и поможет нам при выполнении заданий. Затем он взял копию учебного плана, показал на него и сказал: «Видите пространство между последним уроком одного дня и первым уроком следующего? Это время, когда вы принадлежите мне.

Наслаждайтесь вашим последним уик-эндом как слепые. За следующую неделю мы постепенно начнем отрывать вам глаза. Моя дверь всегда для вас открыта. Если у вас возникнут проблемы, заходите ко мне без боязни. Но если уж вы попросите у меня совета, то я потребую, чтобы и вы вели себя соответственно».

Муса (когда я в последний раз услышал о нем, он был начальником отдела безопасности в Европе), как и Эйтен, перешел в Моссад из Шабак. Некоторое время он служил в Подразделении 504, которое работает за рубежом для военной разведки. Он был грубым и жестким. Но при этом приятным парнем. Очень идейный и энтузиаст. И всегда любил пошутить.

Перед выходными кадеты познакомились и с Рути Кимхи, секретаршей Академии. Ее муж одно время был шефом вербовочного отдела, затем сыграл важную роль в качестве заместителя министра иностранных дел во время израильского вмешательства в конфликт в Ливане. Позднее он был замешан и в скандале «Иран — контрас».

Учебный день обычно разбивался на пять блоков: с 8 до 10, с 11 до 13, с 14 до 15 и с 15 до 20 часов. У нас были регулярные перемены по 20 минут и обед между 13 и 14 часами в другом здании ниже на холме. По дороге туда мы проходили мимо киоска, где могли купить по низким ценам продукты, сладости и сигареты. В то время я курил по две-три пачки сигарет в день. Как почти все в Академии.

Занятия проводились по четырем основным темам: НАКА, АПАМ, общее военное дело и конспирация.

На занятиях по военному делу мы учили все о танках, авиации, флоте, военных базах, соседних странах, их политических, религиозных и социальных структурах. На последние темы нам обычно читали блоки лекций университетские профессора.

Со временем улучшалась наша уверенность в себе, мы рассказывали в классе анекдоты и пребывали в хорошем настроении. Через три недели к нам присоединился новичок, Йоси С., 24 лет. Он был другом другого кадета, Хайма М. Хайм был уже тридцатипятилетним мужчиной, высоким, лысым с большим носом картошкой. Он говорил по-арабски и всегда стеснительно улыбался. Хайм был женат, у него было двое детей. Йоси служил с ним вместе в Ливане в боевом Подразделении 504 военной разведки и как раз вернулся из Иерусалима, где окончил шестимесячный курс арабского языка. Он бегло говорил по-арабски, но английский его был ужасен. Он был женат, его жена ждала ребенка. Йоси был ортодоксальным иудеем, всегда носил вязаную ермолку, но главную известность принесли ему его подвиги на любовном фронте. Он был очень сексапилен. И страстно пользовался этим.

После занятий, если у нас не было других заданий или тренировок, я обычно проводил по дороге домой в Херцлию некоторое время за кофе и пирожными в кафе «Капульски» в Рамат-Хашарон. Потом возникла классная компания, в которую вошли Йоси, Хайм, я и Мишель М. Мишель был специалистом по связи, родом из Франции. Он переехал в Израиль перед Войной Судного дня и служил в Подразделении 8200 (радиоперехват). Он уже выполнял разные задания для Моссад в Европе. Благодаря своему прекрасному французскому языку он рассматривался как многообещающий кандидат. Но на курс Мишель попал с черного хода.

Во время посиделок в кафе мы строили разные планы и дискутировали о стратегиях. Йоси всегда говорил: «Подождите меня». Затем он заказывал кофе и пирожные и исчезал. Через тридцать минут он возвращался и говорил, что ее зовут так-то и так-то. — Мне нужно ей помочь, — заявлял он. И постоянно оказывал подобную «помощь». Мы предупреждали его, что он допрыгается, но Йоси отвечал: «Я молод, и Бог на моей стороне». Его хобби приняло такие масштабы, что мы часто подначивали его, мол, это твоя вторая работа.

Конспиративную технику и оперативную маскировку нам, в основном, преподавали «катса» Шаи Каули и Ран С. Каули говорил: «Когда вы собираете информацию, то вы не Виктор, Хайм или Йоси, а „катса“. Если мы вербуем, то обычно делаем это скрытно. Вы же не подойдете к какому-то типу со словами: „Привет, я из израильской разведки и хочу, чтобы ты предоставил мне информацию, за которую я тебе заплачу“.

Это делается тайно. То есть ты не тот, за кого себя выдаешь. «Катса» должен уметь перевоплощаться. Это ключевое слово — умение перевоплощаться. У вас может быть три встречи за день, и на каждой вы будете совсем разными, подчеркиваю, совершенно разными людьми.

Что такое хорошая «легенда»? Ее можно объяснить одним словом. То, что дает вам максимально большое пространство для игры. Если вас спросят, чем вы занимаетесь, и вы скажете: «Я дантист», то это очень хорошая маскировка. Каждый знает, что делает дантист. Но если после этого, кто-то откроет свой рот с просьбой помочь, то вы попались».

Мы потратили очень много времени на практическое изучение конспирации. С помощью обширных библиотечных запасов мы изучали много разных городов и учились рассказывать о каком-то городе так, будто провели в нем всю жизнь. Мы учились «создавать» личность и привыкать к избранной для маскировки профессии. Это проигрывалось в сотрудничестве с бывалыми «катса», проверявшими наши «легенды», причем просто по ходу обычной беседы.

Занятия проходили в аудитории, оснащенной телекамерами, чтобы другие кадеты в своих классах могли наблюдать за нами по телевизору.

Сперва нас научили никогда не выкладывать слишком быстро и слишком много информации. Это совершенно неестественно. Этот урок вскоре пришлось усвоить Цви Г., 42-летнему психологу. Он был первым кадетом, которого подвергли проверке по этому предмету. Цви стоял напротив одного из «катса» и беспрерывно в течение получаса изливал со всем красноречием все, что знал о городе и о профессии, выбранной им для конспирации. «Катса» не проронил ни слова. Как только мы вернулись в класс, то чуть не умерли со смеху. Закончив, он вошел и гордо сказал: «Я выдержал экзамен», очень счастливо.

Мы все служили в армии, а она развивает чувство лояльности к своим друзьям. Когда Каули спросил нас, как мы оцениваем беседу, я сказал, что, по моему мнению, Цви хорошо выучил материал и очень хорошо знает город. Другой сказал, что он говорил четко, и его история была понятна.

Тут встал Ран С. и сказал: «Да прекратите вы! Не хотите ли вы мне сказать, что согласны со всем этим бредом, который выслушали в этой комнате? Что вы не заметили ошибок, которые допустил этот поц? А он ведь психолог. Вы вообще-то думаете головой, ребята? Что вы вынесли из курса? Я хочу знать, что вы думаете. На самом деле думаете. Начнем прямо с Цви Г.»

Цви признал, что он говорил слишком много и слишком оживленно, что был напуган. Эта самокритика как бы открыла нам рты. Ран сказал, что мы должны высказывать все, что думаем, потому что, в конце концов, это коснется каждого. И может кончиться плохо, если мы не научимся вести себя правильно. Он еще сказал: «Возможно, это однажды спасет вам жизнь».

За 90 минут мы опустили Цви до полного нуля. Любая ящерица, случайно забредшая в класс, показалась бы нам более умным существом, чем он. Дошло до того, что мы после повторения потребовали видеосъемку, чтобы доказать его глупое поведение. И это доставляло нам удовольствие.

Так всегда бывает в группе из сильно конкурирующих между собою людей, где все правила цивилизованного поведения выброшены за борт. Многие удивились бы, увидев, как безудержно мы «топим» друг друга. Оглядываясь назад, теперь это кажется шокирующим. Злоупотребления были со всех сторон. Получилось соревнование, в котором выигрывает тот, кто ударит посильнее, по возможности — в самое беззащитное место. Каждый раз, когда борьба всех против всех постепенно затихала, Ран и Каули снова разжигали огонь, задавая новые и новые вопросы. Такие упражнения проходили два или три раза в неделю. Это было жестоко, но мы действительно учились, как создают «легенду» и умело ей пользуются.

Уже прошло 11 недель курса. На практических занятиях мы рассматривали даже тему «Вино». По каким признакам определяют хорошее вино, как о нем говорят, откуда оно происходит. В столовой премьер-министра в Академии мы практиковались правильно кушать. Доставлялись меню из больших ресторанов всего мира, чтобы научить нас правильно заказывать блюда и культурно их есть.

В углу зала для настольного тенниса в Академии 24 часа в сутки работал телевизор. Там показывали видео канадских, американских, британских и европейских телеканалов, даже сериалы вроде «Я люблю Люси» и разные мыльные оперы, чтобы познакомить нас с американскими шоу. Когда, к примеру, мы слышали титульную музыку, мы могли определить из какого она фильма или телепрограммы и об этом поговорить. Это примерно как с новой канадской монетой в один доллар. В Канаде такие монеты все называют в обиходе «loonies». Если кто-то заговорит с человеком, выдающим себя за канадца, на эту тему, а тот не знает этого слова, то вся маскировка летит к черту.

На курсе АПАМ мы изучали наружное наблюдение, сначала по группам, затем по одиночке. Как смешаться с толпой, как выбрать стратегические точки, как «скрыться с лица земли», чем различаются слежка за человеком в «быстром» районе (оживленные улицы, где нужно следовать близко за объектом, чтобы не потерять его) и слежка в районе «медленном». Изучали концепцию «пространства и времени», смысл которой в быстром определении времени, нужного для прохождения определенной дистанции. Предположим, кто-то свернул за угол, а пока ты сам дошел до этого угла, он уже исчез. Нужно быстро оценить, успел ли объект дойти за это время до следующего угла. Если нет, то можно сделать вывод, что он спрятался в одном из зданий, и нужно просто подождать.

Узнав, как правильно следить за другими, мы должны были научиться определять, следят ли другие за нами или нет — с помощью процедуры, названной «проверочный маршрут».

Нас привели в новое помещение в главном здании. Оно было на втором этаже, очень большое, и в нем стояло около двадцати стульев — самолетных сидений со складными столиками и пепельницами в подлокотниках. Спереди разместился небольшой помост со столом и стулом, за ним висел плексигласовый лист с экраном, на который проецировались карты районов Тель-Авива. Каждый из нас должен был на карте обозначить «проверочный маршрут», который выбрал после занятия. Маршрут — базис любой работы, без него ничего не сделаешь.

Кадетам указывались определенные пункты, которые они должны были покинуть в определенное время, чтобы пройти определенный путь. После прохождения маршрута им следовало сообщить, был за ними «хвост» или нет. Если был, то нужно доложить, кого они видели, сколько человек, и как они выглядели. Кадеты, сообщавшие, что за ними никто не следил, должны были, в свою очередь, рассказать, когда и где им стало понятно, что они «чистые», как они это проверили и почему они уверены в отсутствии за ними слежки.

Отчет кадеты обычно сдавали на следующее утро, а когда все заканчивали, нам сообщали, за кем была слежка, а за кем нет.

Знать, что за тобой не следят, не менее важно, чем знать о наличии слежки. Если разведчик думает, что за ним следят, то он не может продолжать работу, даже если на самом деле слежки нет. Например, если «катса» в Европе сообщает о «хвосте», идущем за ним, то его резидентура останавливает все операции на один или два месяца, пока проводится проверка. Опасно говорить, что за тобой следят, потому что сразу возникает естественный вопрос, кто следит и почему.

Еще нам объяснили, что дома, в которых мы живем, «безопасные дома». Каждое утро, выходя из дому, нам следовало убедиться в отсутствии слежки, так же и вечером, при возвращении. Для всех операций и заданий во время обучения Академия играет роль резидентуры, а наши личные жилища становятся конспиративными квартирами.

Маршрут делится на две главные части. Обычно его планируют на карте. Нужно выйти из определенного места и вести себя совершенно естественно. Следует подыскать на маршруте «стратегические пункты», т. е. места, где можно, не вызывая подозрений, остановиться и спокойно понаблюдать за только что пройденным участком, оставаясь при этом невидимым. Например, приемная дантиста находится на третьем этаже какого-то дома. На этом этаже есть окно, из которого прекрасно виден только что пройденный отрезок улицы. Если пройти коротким зигзагообразным курсом, чтобы попасть туда, то теперь можно определить, есть «хвост» или нет. Из окна хорошо видно следящего, как он осматривается, а потом ждет.

Если за мной, когда я выйду из гостиницы, будет следить целая группа «наружки», то они меня окружат. Тогда мне нужно быстро пробежать минут пять, чтобы прорвать их кольцо. Потом я, петляя, войду в одно из зданий, подыщу себе наблюдательный пункт и пронаблюдаю, как они снова соберутся вместе. Затем я должен исключить любую случайность. Я сяду на автобус, поеду в другую часть города и повторю это снова. И медленно, чтобы дать им шанс последовать за мной.

Что нельзя делать ни в коем случае, если заметишь слежку? Нельзя потерять преследователя. Если потеряешь, то как это проверить? Предположим, они снова появятся, и я буду потому уверен, что за мной следят, тогда я, прежде всего, отменю все запланированные операции. Я могу пойти в кино — но, учитывая состояние нашего обучения на этой стадии, тогда мне конец.

У каждого из нас в кармане лежит маленькая шапочка, которую мы надеваем, если уверены, что за нами «хвост». Затем нужно зайти в телефонную будку и, набрав определенный номер, сказать, что за мной следят — или нет — и идти домой. Часто мы потом встречались в доме одного из кадетов, чтобы обсудить ситуацию.

За все время учебы я ошибся лишь один раз. Я однажды сказал, что за мной следили, хотя слежки не было. Это произошло из-за того, что другой кадет скопировал мой маршрут и прошел по моим стопам спустя пять минут после меня. Я видел команду, следившую за ним, а решил, что следят за мной. Но зато он не заметил, что за ним следят.

Постепенно наш класс разделился на несколько компаний. Во время учебы ты постоянно уязвим. По тебе все время наносятся удары, и в аудитории это касалось каждого. Но после занятий мы собирались группами по трое или четверо, давали друг другу советы и даже начали «вербовать» преподавателей в наши клики. Мы практиковали то, чему нас учили, на людях, которые нас готовили.

В это время и инструкторы начали объяснять нам, как пользоваться изученными нами методами.

— Теперь, научившись защищать сами себя, вы начнете изучать искусство вербовки, — говорили они нам. — Вы пойдете куда-то, убедитесь, что «чистые» и начнете вербовку. Затем вы напишете донесение в НАКА, как мы вас учили. И вы знаете, как пользоваться сведениями, выколачивая информацию.

Я вспомнил слова Мусы: «В этот момент, друзья, вы начинаете пробивать яичную скорлупу».

До желтка было рукой подать.

Глава 3 Новички

В ходе обучения кадеты постепенно набрались многих технических знаний, которые пришла пора испытать в настоящей жизни. Это началось с серии упражнений, иногда дважды в день, которые назвались «бутики». Целью упражнения было научиться правильно организовать агентурную встречу после успешного установления контакта с потенциальным объектом вербовки.

Снова все наблюдали по телевизору появление каждого агента в обособленном помещении. Его старания анализировались очень интенсивно, иногда даже агрессивно. Каждое упражнение длилось около 90 минут, и они были действительно ужасны и противны.

Каждое наше слово подробно разбиралось, анализировалось и критиковалось. Каждое движение, каждый жест. «Ты достаточно ли много выложил наживки? Что ты имел в виду, сказав, что у него красивый костюм. Почему ты задал ему этот вопрос? Именно этот вопрос?»

Ошибка в «бутике», как бы ни была она неприятна, не смертельна. Ошибка в реальном мире борьбы секретных служб может оказаться роковой.

Мы хотели получить как можно больше очков, чтобы скомпенсировать возможные будущие ошибки. Страх провалиться был огромен. Из-за работы в Моссад мы, в какой-то степени, чувствовали себя в ловушке. Нам казалось, что за стенами бюро нет больше другой жизни. Да и чем можно было бы еще заняться? Разве после Моссад какое-то другое занятие может так поднять уровень адреналина?

Следующий большой доклад нам читал Ами Йаар, руководитель дальневосточного и африканского подразделения «Тевель» (отдела связи, базирующегося в израильских посольствах за рубежом). Его история была настолько удивительна, что после его рассказа каждый спрашивал себя: «Сможем ли мы когда-нибудь достичь чего-то подобного?»

Подразделения Йаара разместило в разных пунктах по всему Дальнему Востоку своих людей, которые мало были связаны с разведывательной деятельностью; в большей степени они должны были создать условия для будущего установления дипломатических и экономических отношений. У них, например, был человек с британским паспортом в Джакарте, работавший под прикрытием. То есть, индонезийское правительство знало, что он из Моссад. Для него был разработан маршрут побега и на всякий случай — помимо других вспомогательных средств — пояс с золотыми монетами. Его главным заданием было способствовать продаже израильского оружия в регионе. У них были еще люди: по одному в Японии, в Индии и в Малайзии. Йаар ежегодно проводил встречи со своими сотрудниками на Сейшельских островах. Работа приносила ему наслаждение и мало риска.

В Африке люди Йаара тоже занимались продажами оружия на миллионные суммы. Эти связники делали свою работу в три этапа. Сначала они устанавливали контакты, чтобы узнать, что нужно стране, чего она боится, кого считает своим противником. Такие сведения собирались еще до начала активных действий на месте. За этим стояло намерение установить более тесные взаимоотношения, основываясь на потребностях данной страны, а затем дать понять ее правительству, что именно Израиль может поставить ей оружие, проводить обучение военных и т. п. Последний шаг в этом процессе — после того, как руководство страны уже висело на крючке израильских военных поставок, человек Моссад должен сообщить правительству данной страны, что Израиль может, к примеру, поставлять и сельскохозяйственную технику. Таким образом, правительство оказывалось в таком положении, что оно просто обязано было расширять отношения с Израилем, вплоть до формального установления дипломатических отношений. В сущности, этот метод служит именно для установления таких отношений с черного хода. Но с другой стороны, сама торговля оружием часто приносила такие прибыли, что занимавшиеся ею люди Моссад иногда и не думали переходить к следующему шагу.

Но в Шри-Ланке они этот шаг сделали. Ами Йаар установил там связь, пообещав снабдить страну важным военным оснащением, включая торпедные катера. Но одновременно Йаар и его товарищи вооружали тамильских сепаратистов для борьбы со шри-ланкийским правительством, продав им даже противокорабельные ракеты. Израильтяне обучали элитные подразделения обеих конфликтующих сторон, причем другая сторона не имела об этом ни малейшего представления (см. главу 6 «Бельгийский стол»). Офицеры связи Израиля помогли правительству Шри-Ланки обмануть Мировой банк и других инвесторов на миллионы долларов, подбрасывая им лживые сведения. Деньги эти пошли на оплату оружия.

Правительство Шри-Ланки было обеспокоено крестьянскими волнениями и хотело разрушить крестьянскую солидарность. Крестьян нужно было переселить с одного края острова на другой, а для этого необходимо было приемлемое объяснение. Тут на сцене и появился Ами Йаар. Он придумал грандиозный «Махавели-проект», гигантское предприятие по изменению русла реки Махавели для орошения засушливых районов на другом конце острова. Утверждалось, что благодаря использованию гидроэнергии реки, производство электричества в Шри-Ланке удвоится, а мелиорация затронет 300 тысяч гектаров. Кроме Мирового банка проект решили инвестировать Швеция, Канада, Япония, ФРГ, ЕЭС и США, общая сумма инвестиций составила 2,5 миллиарда долларов.

С самого начала этот проект был слишком амбициозен, но Мировой банк и прочие инвесторы не хотели понять это, а если они в чем-то убеждены, то это будет делаться. Рассчитанное изначально на 30 лет, в 1977 году осуществление «Махавели-проекта» было внезапно ускорено, как только президент Шри-Ланки Джулиус Джайаварден заметил, что с небольшой помощью Моссад проект может приобрести для него намного большее значение.

Чтобы убедить, прежде всего, Мировой банк, который один только инвестировал 250 миллионов долларов, в возможности осуществления проекта, что одновременно послужило бы хорошим объяснением намерения переселить крестьян, Моссад поручил двум израильским специалистам: одному экономисту из Иерусалимского университета и одному профессору сельскохозяйственных наук подготовить две экспертные оценки, обосновывающие важность проекта и подчеркивающие необходимость больших средств для его осуществления. Самое большое строительное предприятие в Израиле фирма «Солель Бонах» подписало крупномасштабный договор на осуществление части работ по проекту.

Снова и снова представители Мирового банка проверяли достижения по воплощению в жизнь шри-ланкийского проекта, но власти на местах были хорошо проинструктированы, как водить инспекторов за нос. Их возили вокруг да около (эти окольные переезды легко объяснялись риском для жизни) и снова возвращали в один и тот же район, где специально для показухи проводились небольшие строительные работы.

Позже, когда я работал в отделе Йаара в штабе Моссад, я однажды получил задание сопровождать невестку президента Джайавардена — женщину, которую все называли Пенни — во время ее тайного визита в Израиль. Для нее я был «Симон».

Мы возили ее повсюду, куда она хотела. Мы говорили обо всем, но она все время пыталась рассказать мне, как они деньгами, полученными для осуществления проекта, оплачивают оружие. И еще она жаловалась, что само строительство застопорилось. Но ирония была в том, что сам проект был выдуман только, чтобы выманить деньги у Мирового банка для покупки оружия.

В то время у Израиля не было дипломатических отношений со Шри-Ланкой. Собственно, Шри-Ланка даже поддерживала антиизраильское эмбарго. Но Пенни рассказала мне о секретных политических встречах. Смешно, но когда газеты все же написали об этих встречах, то они утверждали, что в Шри-Ланку Израиль направил 150 своих разведчиков —»катса». Это чепуха, столько «катса» у нас нет во всем мире. На самом деле у нас туда приезжали только Йаар и его помощник, причем оба на очень короткое время.

Другой совсем новый мир открылся для нас, когда в штаб-квартире Моссад нам прочли лекцию о ПАХА, отделе «Пайлут Хабланит Ойенет», т. е. «диверсионные действия противника», который занимается в основном саботажем со стороны Организации Освобождения Палестины. Этот отдел еще иногда называют «ПАХА-заграница». Его сотрудники главным образом работают внутри Израиля. У них лучший аналитический отдел во всей организации. Их анализ затрагивает, прежде всего, оперативную работу.

Для нас это было подобно удару грома. Нас провели в зал на шестом этаже. Когда мы уселись, нам сказали, что сюда ежедневно стекается информация о действиях ООП и других террористических организаций. Инструктор открыл тридцатиметровую сдвижную стену, на которой висела гигантская карта мира — без Северного и Южного полюсов. Под нею разместились разные компьютеры. Стена с картой разделена на крошечные квадратики с лампочками за ними. Если на клавиатуре нажать клавишу «Арафат», то на карте загорится лампочка, указывающая его место нахождение в данный момент. Если ввести вопрос: «Арафат, три дня», то высветятся все места, где лидер ООП побывал за последние три дня. Самый актуальный квадратик горит ярче всего, а чем слабее горит лампочка, тем раньше Арафат покинул показываемое ею место.

Карта приносит пользу многим людям. Если, к примеру, нужны данные о действиях десяти ключевых фигур ООП, то нужно ввести их имена, и пребывание каждого будет показано особым цветом. Всегда можно получить и распечатку. Карта особенно ценна для быстрой перепроверки. Предположим, восемь из десяти этих лиц в один и тот же день появились в Париже. Это может означать, что они что-то замышляют. Потому должны быть проведены соответствующие мероприятия.

В центральный компьютер Моссад введено более полутора миллионов имен. Любой, кто известен Моссад как член ООП или другой противник, именуется «паха», по имени отдела. У отдела есть своя компьютерная программа, но она подключена к центральному компьютеру. Моссад использует компьютер фирмы «Бэрроуз», а другие секретные службы и армия пользуется «Ай-Би-Эм».

Компьютерные дисплеи по бокам карты могут показать самые маленькие участки, например, города. Если какая-то резидентура передает сообщение с ключевым словом «ООП», то компьютер все покажет на экране. Дежурный офицер сможет это прочесть и сделать распечатку. На дисплее видно, что делалась распечатка и в какое время. Каждый шаг ООП во всем мире отмечается на гигантской карте Моссад.

В начале смены каждый дежурный офицер требует от своего предшественника предоставить все передвижения за последние сутки: это дает ему представление о действиях ООП за последние 24 часа. Например, если в лагерь ООП на севере Ливана по сообщению агента прибыли два грузовика, эту информацию сообщают дежурному. Следующий шаг — выяснить, что находилось в грузовиках. На связь с таким агентом выходят ежедневно, а иногда и каждый час, в зависимости от места его нахождения и степени опасности для Израиля.

Опыт показывает, что за, казалось бы, безобидными вещами могут последовать крупномасштабные и опасные действия. Однажды, после Ливанской войны, агент сообщил, что в лагерь ООП в Ливане прибыла партия хорошей говядины, в таких лагерях это редкий случай. Моссад знал, что ООП планирует атаку или теракт, но не имел понятия, где именно. Мясо все пояснило. Оно было закуплено для праздничного обеда. Исходя из этого, израильские «коммандос» на штурмовых лодках нанесли превентивный удар, перестреляли одиннадцать боевиков ООП, когда те садились в резиновые лодки.

Это только один пример того, насколько важными могут оказаться даже самые незначительные сведения. И как необходимо сообщать обо всем максимально точно.

В начале второго месяца обучения кадеты получили свое личное оружие — «Берету» 22-го калибра, официальный пистолет «катса» Моссад. Правда, при работе «в поле» его носят с собой очень редко. Само ношение оружия может привести к серьезным проблемам. В Великобритании закон запрещает ношение оружия, риск быть пойманным с пистолетом слишком велик. Если правильно делать свою работу, пистолет не понадобится. Если нужно убежать или отговориться — тем более.

Но нам все же внушали, что мы, если уж наш мозг приказывает руке вынуть оружие, должны сразу убивать. Мозг должен приказать, что парень напротив тебя — мертвец. Он или ты.

Но использование оружия требует практики. Как в балете — умения делать правильное движение в нужное время.

Оружие носят в брюках на ремне. Некоторые «катса» пользуются кобурой, но большинство нет. «Беретта» идеальна, потому что она маленькая. Нам показали, как зашить в нижний край пиджака парочку маленьких свинцовых грузиков, благодаря ним полы пиджака легко качнутся вперед, открывая легкий доступ к оружию. Нужно одновременно повернуться и нагнуться, чтобы быть наименьшей целью для противника. Если тебе сначала нужно расстегнуть пиджак, это может стоить тебе жизни.

Если уж стреляешь, выпускай как можно больше пуль. Если цель лежит на полу, подойди, приставь ствол к виску и выстрели еще раз. Так надежнее.

«Катса» обычно используют пули с тупым концом или пули «дум-дум», пустые внутри, с тупым или заостренным концом. Разрываясь в теле, такие пули наносят самые страшные ранения. Наше обучение стрельбе проходило на военной базе близ Петах-Тиква, где израильская армия тренирует спецназ иностранных правительств. Мы часами стреляли по неподвижным целям, а затем обучались в стрелковых галереях, паля на ходу по картонным фигурам, внезапно появлявшимся в коридоре.

Обучение включало модель гостиничного коридора. Мы шли по нему, поворачивали сначала направо, потом еще раз направо, с «дипломатом» в одной руке и «ключом от номера» в другой. Иногда мы входили в наш «номер» без приключений. Потом внезапно открывалась дверь и появлялась картонная фигура. Нас учили немедленно бросить все на пол и сразу стрелять.

Мы учились вытаскивать оружие, сидя в ресторане, если возникают проблемы. Тогда нужно либо упасть со стулом назад и стрелять из-под стола, или перевернуть стол — последнее у меня так и не получилось, в отличие от других — и стрелять. Все — одним движением.

Что случится с невинным зрителем? Нам внушили, что в ситуации, когда дойдет до перестрелки, таких нет. Зритель станет свидетелем смерти — твоей или твоего противника. Если умрешь ты, то не все ли равно тебе, ранят зрителя или нет? Речь идет о выживании. Твоем выживании. Нужно забыть о честности. В такой ситуации можно либо убить, либо погибнуть. Твоя обязанность — беречь и защищать имущество Моссад. А это имущество — ты. Однажды уяснив себе это, ты теряешь стыд выглядеть эгоистом. Эгоизм воспринимается даже как хорошее качество, от чего трудно избавиться, возвратившись домой после рабочего дня.

Когда после наших долгих занятий по стрельбе мы вернулись в аудиторию, Рифф сказал нам: «Теперь вы умеете обращаться с оружием. Теперь забудьте об этом. Вам оружие не понадобится». Мы стояли, самые быстрые стрелки на всем Западе, а тут вдруг оказалось, что это все — ничто, что оружие нам не нужно. Но втайне каждый говорил тогда сам себе: «Ну да, это он просто так сказал, но я знаю, что оно мне пригодится».

Последовали вновь длинные доклады с последующими практическими занятиями в Тель-Авиве, на которых мы оттачивали искусство наружного наблюдения и контрнаблюдения.

Самую скучную лекцию прочел нам самый старый майор в израильской армии. Тихим монотонным голосом шесть часов подряд он говорил о маскировке и определении больших и маленьких видов вооружений, сопровождая лекцию показом сотен диафильмов. Он повторял всю лекцию одно единственное движение — менял диафильмы и объяснял: «Вот египетский танк». Затем: «А вот аэрофотосъемка четырех хорошо замаскированных египетских танков». На фото ничего не было видно, кроме пустыни, где, возможно, действительно спряталось четыре хорошо замаскированных египетских танка. Мы смотрели на изображения сирийских джипов, американских джипов, египетских джипов, замаскированных и не замаскированных. Это была самая нудная лекция в моей жизни. Позже я узнал, что все прошли через нее.

Следующее занятие было поинтересней. Его вел Пинхас Адерет, и посвящено оно было документам: паспортам, удостоверениям личности, кредитным карточкам, водительским правам. Самым важным документом для Моссад являются загранпаспорта. Они делятся на четыре категории: первая категория, вторая категория, паспорта для «работы в поле» и одноразовые паспорта.

Одноразовые паспорта либо найдены, либо украдены и используются лишь в тех обстоятельствах, когда их показывают на короткое время. Их не считают «настоящими» документами. Переклеена фотография, иногда изменено имя, но в принципе такой паспорт стараются изменить как можно меньше. Но такой документ не выдержит правильной проверки. Офицеры «Невиот» (которые взламывают двери, проникают в квартиры и т. п.) пользуются этими паспортами. Их используют и для тренировки в пределах Израиля или для вербовок в самом Израиле.

К каждому выдаваемому паспорту прилагается листок с именем и адресом, затем фотокопия карты района города с этим адресом. Сам дом отмечен на карте, приложена его фотография и описание домов по соседству. Если случайно встретишься с человеком, знающим это место, то его простой вопрос не поставит тебя в тупик.

Если получаешь на операцию одноразовый паспорт, то тебе объяснят, где этим паспортом пользовались раньше. Например, его нельзя показывать в отеле «Хилтон, потому что там его недавно предъявлял другой человек. Кроме того, на каждый штемпель в паспорте нужно подготовить историю.

Паспортом для «работы в поле» пользуются для быстрых операций в чужой стране. Но его не показывают при пересечении границы». Катса» редко используют фальшивые документы, переезжая из одной страны в другую, кроме тех случаев, когда путешествуют вместе с агентом, но этого они всегда стараются избегать. Фальшивый паспорт пересылается диппочтой, запечатанной «бордеро» — специальным восковым штемпелем с нитями. Сам его вид показывает, что незаметно вскрыть такой пакет нельзя. Дипломатическая почта применяется для пересылки корреспонденции между посольствами. Согласно общепринятой практике диппочту при пересечении границы не вскрывают для проверки. Дипкурьер, перевозящий почту, пользуется иммунитетом. (Конечно, паспорта для «катса» в другой стране могут доставляться и «боделем», т. е. курьером.) Восковые печати сделаны так, что конверты можно легко открыть и снова закрыть, при этом, например, на таможне не возникнет ни малейшего подозрения, ведь восковый штемпель внешне не поврежден.

Паспорта второй категории, собственно безупречные паспорта, подбираются в соответствии с «легендой» «катса». Живых людей с указанными в них именами не существует.

А для паспорта первой категории существует как «легенда», так и указанное в нем реальное лицо. Такой паспорт выдержит любую официальную проверку, даже в той стране, которая его выдала.

Паспорта делаются из разной бумаги. Канада, например, никогда не продаст другой стране бумагу, из которой изготавливаются канадские паспорта. (Моссад очень высоко ценит канадские документы.) Но фальшивый паспорт не может быть сделан из фальшивой бумаги. Потому в подвале Академии Моссад содержит маленькую фабрику и химическую лабораторию, где производятся разнообразные сорта бумаги. Химики анализируют состав оригинальных документов и создают точную смесь для изготовления необходимых бланков.

Бумага хранится в большом складе при определенной температуре и влажности. На полках лежат паспорта большинства стран мира. Одним из иных занятий этой «фабрики» было производство фальшивых иорданских динаров. Их вполне успешно меняли на настоящие американские доллары и наполняли Иорданию фальшивками, усиливая хроническую инфляцию в этой стране.

Когда я, будучи кадетом, посетил фабрику, то увидел большую стопку чистых формуляров канадских паспортов. Их, скорее всего, украли. Настоящая большая поставка, более тысячи штук. Я не думаю, что о похищении этой партии когда-либо сообщалось. В прессе точно нет.

Многих иммигрантов после переселения в Израиль просят сдать свои паспорта во имя спасения евреев. Каждый только что переселившийся из Аргентины в Израиль еврей без возражений отдаст свой аргентинский паспорт. Он попадет в огромный зал, похожий на библиотеку, где хранятся тысячи паспортов, распределенных по странам, городам, даже районам, с еврейскими и нееврейскими именами, рассортированные по возрастам — и все данные введены в компьютер.

Еще у Моссад есть большая коллекция паспортных штемпелей и подписей, которые он впечатывает в свои собственные паспорта. Все они содержатся в книге образцов. Многие из этих образцов собрано полицией. Останавливая кого-либо, они могут попридержать его паспорт и сфотографировать разнообразные печати.

Чтобы поставить штемпель в фальшивый паспорт нужно провести особую процедуру проверки. Если в моем паспорте стоит штемпель из Афин за определенный день, то отдел до этого покопался в своих досье и тщательно подобрал печать и подпись пограничного чиновника за этот день, подходящие по времени к моменту полета. Если кто-то свяжется с Афинами, чтобы узнать, кто из чиновников дежурил в этот день и в этот час, то в моем паспорте все будет соответствовать действительности. Люди в этом отделе очень гордятся своей работой, подчеркивая, что еще ни одна операция не сорвалась из-за плохого документа.

Кроме того, я в вышеприведенном примере кроме паспорта получил бы еще и досье, которое мне следовало бы выучить наизусть, а потом выбросить. В этом досье содержатся общие сведения о дне, когда я якобы пребывал в Афинах: погода, заголовки газет, актуальные темы дня, где я ночевал, чем занимался и т. п.

Для каждого нового задания «катса» получает маленькую памятку об его предыдущей работе. Например: помни, что в такой-то день ты был в таком-то отеле под таким-то именем. В этом листочке упомянуты и все люди, с которыми «катса» встречался или их видел. Это еще одна причина для максимально подробного написания отчетов, не упуская ни одной мелочи.

Когда я хочу завербовать кого-нибудь, то компьютер сначала отыщет всех, с кем я в любой форме контактировал. Так же проверят и потенциальный объект моей вербовки. Если потом я отправлюсь с вербуемым лицом на вечеринку, не опасаясь столкнуться с другом, которого я уже завербовал под другим именем.

Следующие шесть недель профессор Арнон ежедневно один — два часа читал лекцию на тему ислам в ежедневной жизни: анализ разнообразных сект ислама, их история и нравы, их праздники и обычаи, что разрешено членам этих сект — и что они делают на самом деле, их табу. В общем, все возможное, чтобы составить себе образ врага и уяснить его мотивы. В конце мы получили целый день для самостоятельного написания работы о конфликте на Ближнем Востоке.

Нашей новой темой были «Бодлим» (в единственном числе «бодель»). Это люди, работающие курьерами между конспиративными квартирами и посольствами или между несколькими конспиративными квартирами. Учеба «боделя» состоит обычно из методов АПАМ, т. е. он должен уметь определять слежку. «Бодель» носит все в конвертах или мешках для диппочты. Дипломатические курьеры обычно пользуются дипломатическим иммунитетом и располагают соответствующим документом. Их главная функция состоит в том, чтобы доставлять «катса» паспорта и другие документы и забирать от них для передачи в посольства отчеты и донесения». Катса», в зависимости от их задания, далеко не всегда разрешается появляться в израильском посольстве.

«Бодлим» обычно молодые люди, лет за двадцать, делающие эту работу один — два года. Часто это израильские студенты, отслужившие в войсках спецназначения армии и считающиеся надежными. Хотя важно научить их распознавать слежку, они вполне могут делать свою работу без отрыва от обычной учебы. Они относятся к самому низкому уровню в резидентуре, но для студента это вполне приличная работа.

В большинстве резидентур два или три «боделя». В их задачи входит и забота о «безопасных домах» (конспиративных квартирах). «Бодель» одной резидентуры может содержать в жилом состоянии, скажем, шесть квартир. Соседи при этом не будут любопытствовать из-за нежилой квартиры, под дверью которой штабелями накапливается почта. Эти «бодели» живут бесплатно в таких квартирах и стараются, чтобы холодильник был полон, чтобы оплачивались все счета и т. д. Если возникает необходимость в конспиративной квартире, то «бодель — владелец» переезжает в другую, или живет в гостинице, пока квартира не освободится. Но приводить в «безопасный дом» друзей или подруг «боделям» запрещено. Зарплата их составляет от 1000 до 1500 долларов, в зависимости от того, сколько квартир они обслуживают. Так как им не нужно платить за квартиру, еду, питье и даже за учебу — все оплачивает Моссад, то этого вполне достаточно.

Затем последовала тема «Мишлашим», на разведывательном жаргоне «мертвые почтовые ящики», т. е. тайники для связи. Первое правило: у Моссад тайники функционируют только в одном направлении — от нас к ним. Никогда агент не оставляет для нас сообщения в тайнике, потому что так можно легко попасться в ловушку.

Группа людей из отдела Моссад, занимающегося тайниками так объясняла нам основные принципы этого искусства:

Если ясно, что будет в тайнике, то нужно следовать четырем главным правилам для успешной тайниковой связи: на закладку тайника должно уйти как можно меньше времени; тайник должен быть незаметен и не вызывать подозрений; он должен быть максимально прост; и агент, забирая тайник, тоже не должен вызывать подозрений.

Я смастерил контейнер из пластиковой мыльницы, покрасил его серой краской из спрэя, такой же, какой красят опоры линий электропередач, и нарисовал на нем красную молнию — символ высокого напряжения. Затем я взял четыре винта и гайки, тоже серых, наклеил их на пластик и прикрепил на дне коробочки магнит. Этим магнитом я прикрепил ее с внутренней стороны капота. Затем я остановился у вышки ЛЭП, изобразил поломку двигателя, осторожно прикрепил коробочку с внутренней стороны опоры и уехал. Такую «закладку» никто не найдет. А даже если найдет, то не возьмет — испугается удара током.

А агент, забрав коробочку, тоже сможет легко прикрепить ее в подходящем месте в машине и уехать.

Нас также научили делать «сликс» — особые тайники в квартире или в доме, чтобы к нему был легкий доступ, но чтобы постороннему трудно было его обнаружить. Это даже надежнее сейфа. Если где-то нужно что-то спрятать, то такой тайник очень легко смастерить, используя самые простые предметы, которые легко купить в скобяной лавке или в универмаге, в отделе, где продают товары для любителей мастерить.

Одним из самых простых тайников может стать дверь из листов ДСП с обеих сторон и с рамой посередине. На верхней планке рамы двери просверливается дырка и вовнутрь — т. е. в пустоту между листами ДСП подвешивается предмет, который нужно спрятать. Затем вешалка для одежды в шкафу. Внутри нее полно места. Те, кто проводит обыск, скорее всего, перетряхнут всю одежду в шкафу, но вряд ли догадаются заглянуть внутрь вешалки, на которой она висит.

Для секретной перевозки документов или денег через таможню удобно воспользоваться таким методом. Нужно купить две одинаковых газеты, из одной вырезают кусок и делают, таким образом, маленький кармашек. Затем вырезают такой же кусок из другой газеты и заклеивают им дыру в первой газете. Это просто старый фокус. Мы изучали много книг о фокусах. С такой газетой под мышкой можно спокойно пройти таможню. Можно даже дать ее подержат чиновнику, пока проходишь контроль.

Следующий блок упражнений, под названием «кофе», рассчитан на совместную работу трех человек. Йоси, Арик Ф., набожный великан за 1,80 м и я пошли с инструктором Шаи Каули на улицу Хаяркон-Стрит с ее многочисленными отелями, посидели немного в кафе, затем Каули по одному провел нас в холл гостиницы. У каждого из нас был фальшивый паспорт и соответствующая «легенда». Заведя одного из нас в отель, Каули осматривался по сторонам, выбирал кого-то, и мы должны были установить с этим лицом контакт. Иногда это были агенты, иногда нет. Но мы в любом случае должны были выудить из них как можно больше информации и договориться с ними о встрече.

Я подошел к человеку, который был репортером журнала «Afrique-Asie», и попросил дать прикурить. Завязалась беседа, и я хорошо выполнил задание. Оказалось, что он «катса», который под «легендой» репортера принял участие в конгрессе ООП в Тунисе. Для своего журнала он даже написал ряд статей.

Как и всегда, после каждого такого упражнения нам нужно было написать отчет. Как был установлен контакт, о чем разговаривали, все, что происходило. На следующий день в классе проходил «разбор полетов». Особенно удивительно было внезапно встретить в аудитории того, с кем вчера устанавливал контакт.

Как и все прочие упражнения, такие тренировки постоянно повторялись. Наш учебный план, уже и без того полный, доходил до спешки. Хотя мы все еще учились, мы уже научились связывать одно обстоятельство с другим, вплоть до того, что искали людей, по которым могли бы ударить. Мы больше не могли вести разговор, не разбрасывая «приманки». Обычно при вербовке выдают себя за обеспеченного человека, но нельзя слишком углубляться в детали. C другой стороны, слишком расплывчато говорить тоже нельзя, а то тебя примут за мошенника.

Наши курсы на самом деле были великой школой жульничества — школой, в которой прививают умение обманывать в интересах твоей страны.

Одной из проблем после учений, на которых я, к примеру, выдавал себя за богатого коммерсанта, было вернуться на почву реальности. В одно мгновение я переставал быть богачом; я становился служащим или чиновником, пусть в интересном отделе, и пришло время писать отчет.

Первые полчаса каждого дня были отведены упражнению, которое по очереди проделывал каждый кадет. Оно называлось «Д?a», что на иврите означает «нужно знать». Нужно было анализировать и реферировать самую важную новость данного дня. Это было дополнительной нагрузкой, но от нас ожидали, чтобы мы всегда следили за актуальной политической обстановкой. Зарывшись в учебу можно легко потерять представление о меняющемся внешнем мире, а это могло быть смертельным — в буквальном смысле. Для этого нас учили выступать перед публикой и требовали постоянно читать газеты. Если кто-то затрагивал какую-то тему, мы могли показать, что следим за происходящим, и, если повезет, доказать, что он неправ.

Вскоре после этого мы занимались так называемой «зеленой» тренировкой. Речь шла об отработанной процедуре в сфере связи с иностранными организациями при решении возникающих проблем. Предположим, стало известно об опасности, угрожающей некоему учреждению в некоей стране, например об угрозе ПАХА (вражеском саботаже). Анализ и оценка такой угрозы требует серьезных дискуссий. Если опасность грозит учреждению, не связанному никоим образом с Израилем, и сообщить о ней можно, не подвергая опасности свой источник, то обычно информацию об угрозе передают компетентным органам данной страны. Чаще всего с помощью анонимного телефонного звонка или прямого контакта нашего офицера связи со связником иностранного ведомства.

Итак, если подобным образом можно передать информацию, не раскрывая источник, то можно представить это своим иностранным партнерам так, что они будут чувствовать себя в долгу перед нами. Это при случае может пригодиться.

Если целью является израильский объект, нужно приложить все усилия во избежание трагедии, даже если придется раскрыть источник. Если для защиты израильского объекта в стране-базе нужно «засветить» агента в стране-цели, то так и сделают. Такие жертвы считаются оправданными. (Любая арабская страна называется в Моссад «страна-цель», а «страна-база» — та, в которой Моссад располагает своей резидентурой.)

Если целью вражеских действий не является своя страна, а передача информации может каким-то образом угрожать источнику, то следует просто ничего не делать. Моссад это не касается. В лучшем случае предложат предупреждение самого общего характера, вроде «будьте внимательны, вдруг что-то произойдет». Конечно, такое предупреждение затеряется в море других (см. главу 16 «Бейрут»).

Такой подход крепко вбивали в наши головы. Мы должны делать то, что хорошо для нас, и обманывать всех остальных, если нам от них нет толку. Чем правее стоят люди в Израиле, тем чаще слышишь такое. Если в политическом отношении оставаться в Израиле на одном месте, то автоматически «полевеешь», потому что вся страна быстро дрейфует вправо. Известно, что израильтяне часто говорят: «Если они не сожгли нас во Второй мировой войне, то помогли нам, а если они нам не помогли, то проигнорировали все другое». Я не припоминаю, чтобы в Израиле была хоть какая-то демонстрация протеста против геноцида в Камбодже. Почему мы ждем, что кто-то заступится за нас? Дают ли нам прошлые страдания евреев право готовить боль и несчастье для других?

На тренировке по линии «Цомет» (вербовочная деятельность и поддержка „катса») нам вкушали, какие указания следует давать агенту, направляемому в страну-цель. Базовый агент — таких много — называется еще „предупреждающий агент». Такой агент может, например, работать санитаром в больнице. Его задача сообщать Моссад, если в больнице готовят дополнительные койки, освобождают под них помещение, завозят лекарства и т. д. — все, что похоже на подготовку к войне. Есть „предупреждающие агенты» в портах, доносящие об увеличении числа заходящих в порт кораблей, агенты в пожарной охране, информирующие об особах мероприятиях, агенты в библиотеках, сообщающие о внезапном сокращении персонала наполовину, потому что их деятельность не важна во время войны.

Война приводит многое в движение, потому нужно быть очень точным, когда инструктируешь агента для его работы за рубежом. Если сирийский президент угрожает войной — а он делал это уже много раз — но ничего затем не происходит, то не нужно сильно переживать. А если после его угрозы внезапно происходят важные изменения в области тылового обеспечения войск, тогда нужно считаться с возможностью, что в этот раз у него серьезные намерения.

От Дэвида Даймонда, шефа «Кашет» (позднее переименован в «Невиот» — отдел, занимающийся взломами и т. п.) мы узнали, как нужно анализировать и обрабатывать «мертвый» объект или здание. Это была чистая теория. Он описывал конкретный случай. Предположим, ваш человек находится на шестом этаже дома и при нем документ, который мы обязательно должны увидеть. Как подойти к делу? Он объяснял нам, как следует наблюдать за домом и проверять его, как нужно оценивать движение вблизи дома, перемещения полиции, опасные места (например, нельзя долго стоять возле банка), общественный транспорт, определять все особенности ситуации и спланировать маршрут для бегства.

Затем снова последовали лекции о передаче секретных сообщений, разделенные на обучение их приему и отправке. Моссад передает сообщения агентам по радио, телефону, письмом, через «закладки» в «мертвые почтовые ящики» или при встрече. Каждому агенту с радио сообщается определенное время, когда для него передают сообщения. Передатчик Моссад, управляемый компьютером, ведет передачи для разных агентов круглые сутки, например: «Это для Чарли», затем следует шифрованное сообщение группами по пять цифр. Сообщение меняется только раз в неделю, чтобы дать агенту полную возможность его принять. У агентов есть радиоприемник и антенна, обычно дома или на рабочем месте.

Другим особым методом коммуникации является так называемый «floater». Это крошечный микрофильм, прикрепленный на внутренней стороне почтового конверта. Агент открывает конверт и кладет микрофильм в стакан с водой. Затем он приклеивает микрофильм на стенку стакана снаружи и читает текст с помощью лупы.

Агенты, в свою очередь, связываются со своими «катса» по телефону, телексу, обычным письмом или письмом, написанным невидимыми чернилами, на встречах («явках») или с помощью системы импульсной радиопередачи «burst» («Вспышка»). Эта система позволяет на определенной частоте «выстреливать», подобно вспышкам, мгновенные сигналы с крошечными кусочками информации. Запеленговать такой передатчик очень сложно. К тому же агент, каждый раз выходя на связь, пользуется другим передатчиком и не повторяет частоту. Изменения частот следуют заранее установленному плану.

Основная идея — связь должна быть максимально простой. Но чем дольше находится агент во враждебной стране и чем больше у него информации, тем лучше должно быть его оснащение. Проблема в том, что такая аппаратура, если агента поймают с ней, представляет для него серьезную опасность. Агента нужно хорошо обучить пользоваться такой техникой, но чем больше он учится, тем больше нервничает.

Чтобы подстегнуть наши сионистские убеждения, весь класс провел целый день на экскурсии в «Доме диаспоры» при Тель-Авивском университете. Это музей, в котором показаны модели синагог во всем мире, рассказывающий об истории еврейской нации.

Затем мы прослушали важный доклад женщины по фамилии Ганит об иорданском вопросе, о короле Иордании Хуссейне и о палестинской проблеме. Потом лекция об египетской армии и ее десятилетнем плане развития. Два дня с контрразведчиками из Шабак, рассказавшими нам о методах ПАХА и об операциях в самом Израиле. Первую часть нашей учебной программы завершила двухчасовая лекция Липеана, официального историка Моссад.

Это было в июне 1984 года.

Много времени нашей учебы занимало установление отношений с непричастными, совсем посторонними людьми. Стоит увидеть потенциального рекрута, как говоришь сам себе: «Мне нужно подойти к нему и договориться о встрече. Он может быть полезен». Так возникало неожиданное чувство уверенности в себе. Внезапно каждого прохожего на улице начинаешь рассматривать как инструмент. Думаешь, да, этого я смог бы включить. Мы вдруг привыкли в основном лгать, говорить правду — дело десятое. И в отношении ко всем значение имел лишь такой подход: «Да, это хорошее вспомогательное средство. Как бы его „завести“? И как я смог бы использовать его для себя, я имею в виду, для моей страны».

Я всегда знал, что на самом деле находится на холме. Мы все это знали. Иногда это действительно летняя резиденция премьер-министра, иногда ее используют для пребывания государственных гостей. Голда Меир пользовалась ею часто в этих целях. Но мы знали, что там помимо этого. Каждый выросший в Израиле рано или поздно услышит об этом — что она относится к Моссад.

Израиль — нация солдат, это значит, что прямое столкновение с врагом рассматривается как самое почетное задание. Потому Моссад стал наивысшим символом израильского статуса. И теперь я стал его частью. Это придавало мне чувство силы и власти, которое трудно описать. Это стоило того, чтобы выдержать все, все, через что я прошел, чтобы попасть туда. Я знаю, что в Израиле очень мало людей, которые не хотели бы оказаться на моем месте.

Глава 4 «Продвинутые»

Кадетам все время вбивали в голову, что они должны быть гибкими, уметь приспосабливаться и использовать все свои способности. Все, что мы когда-то сделали, может пригодиться; потому нам нужно изучать все и как можно больше. Мишель М. и Хайм М., оба члены моей маленькой прочной компании, попали на курс с черного хода. Оба любили поболтать. Они знали почти всех преподавателей и любили постоянно расписывать нам, как они однажды станут с легкостью вербовать генералов и других высокопоставленных персон. На курсе я знал английский лучше всех, за исключением Джерри С… и я был лучший по оперативному мышлению, т. е. по умению анализировать обстановку и предугадывать возможные проблемы.

Так как Хайм и Мишель были для меня людьми, лучше знавшими окружающий мир, я относился к ним с уважением, и они взяли меня под свое крылышко. Мы жили недалеко друг от друга и ездили обычно в Академию и домой вместе, обычно с вечерними посиделками в кафе «Капульски», за кофе, пирожными и разговорами. Кстати, только там я ел самый вкусный в моей жизни Шварцвальдский вишневый торт.

Мы стали действительно близкими друзьями. Мы вместе рассуждали, строили планы, нападали на предполагаемых противников. Мы всегда старались на тренировках вместе решать задания, потому что могли положиться друг на друга — или, по крайней мере, думали так. И никто нам в этом не препятствовал.

Орен Рифф, наш старший инструктор, работавший раньше для «Тевель», всегда уделял большое внимание теме официальной связи (Liaison). Изо всей собираемой информации 60–65 % получают из средств массовой информации — радио, газет, телевидения, около 25 % — с помощью спутников, контроля над телефонными переговорами и радиоэлектронного перехвата, 5–10 % — через офицеров связи (Liaison) и только от 2 до 4 % от «Humant», т. е. от собственно агентов, а также через прямое получение сведений для отдела «Цомет» (позднее переименован в «Мелуха»). Но этот маленький процент самый важный из всей получаемой информации.

Занятия во второй части курса включали двухчасовый научный доклад Зейва Алана, знаменитого офицера связи Моссад при ЦРУ. Он рассказывал о Соединенных Штатах и о Латинской Америке. Алан объяснил, что, имея дело с офицером связи иностранной разведслужбы, он рассматривает его как звено цепи, и его самого рассматривают как звено цепи и источник. Ты передаешь ему информацию, а он тебе. Ты только соединяющее звено. Но так как вы оба люди, все должно быть в ажуре.

По этой причине люди Liaison, если необходимо, меняются. Если ты в хорошем контакте со своим партнером, то есть шанс установить личные отношения с другой стороной. Если отношения развиваются хорошо, то у твоего контакта возникает к тебе чувство симпатии. Он понимает опасности, которым подвергается твоя страна. Цель состоит в том, чтобы поднять чисто разведывательную активность на такой личный уровень, как будто имеешь дело с настоящим другом. Но при этом никогда нельзя упускать из виду, что он и тогда остается честью большой организации. И он знает намного больше, чем имеет право тебе рассказать.

Но иногда складывается такая ситуация, когда тебе нужны сведения, которые он дает тебе «бесплатно», просто как другу, если знает, что это не нанесет ему вреда, и еще знает, что ты будешь держать язык за зубами. Такие сведения очень ценны, и, когда пишешь донесение, проходят по степени важности «Джамбо». Алан взглянул на нас через очки, как у Джона Леннона, и похвастался, что у него больше опыта с донесениями уровня «Джамбо», чем у любого другого в Моссад.

Но мы сами — офицеры Моссад — не будем снабжать кого-либо чужого информацией «Джамбо». Мы будем готовить «как-бы-Джамбо» — сведения, которые будут передаваться другой стороне в качестве ответной услуги за полученные оттуда благодаря личным контактам сведения. Передача настоящих «Джамбо» рассматривалась бы как настоящее предательство.

Алан рассказал нам, что у него много друзей в американской разведке. — Но я всегда думаю о самом важном, — сказал он и сделал эффектную паузу. — Когда я сижу рядом со своим другом, это не значит, что он сидит со своим другом.

С этими словами он нас оставил.

За лекцией Алана последовал доклад о техническом сотрудничестве разведслужб. Тогда мы узнали, что Моссад обладает самым богатым в мире опытом взламывания замков. Различные британские производители ключей и замков направляют свои новые разработки британской Секретной службе для проверки их надежности, а она пересылает их на анализ в Моссад. Нашим людям приходится проанализировать замок, выяснить, как его можно открыть и послать назад вместе с «сертификатом», где значится, что его — сообразно случаю — «взломать нельзя».

Однажды после обеда Дов Л. забрал нас на автостоянку, где стояли семь белых машин типа «Форд-Эскорт». (В Израиле автомобили Моссад, Шабак и полиции обычно белого цвета. Только шеф Моссад использовал в те времена темно-вишневый «Линкольн-Таункар».) Нас следовало научить определять, не следят ли за нами из машины. Эту тренировку тоже пришлось повторять снова и снова. Все выглядит совсем не так, как рассказывается в фильмах и книгах — внезапно встают волосы на затылке и чувствуешь, что тебя преследуют. Этому учатся на практике и исключительно на практике.

На следующий день Ран С. читал лекцию о «сайаним», важном и уникальном элементе операций Моссад. «Сайаним», т. е. «помощники» это всегда евреи. Они живут заграницей и не имеют израильского гражданства. Контакт с ними обычно устанавливается через их родственников в Израиле. Например, израильтянина, у которого родственник проживает в Англии, могут попросить написать ему письмо. В письме будет написано, что человек, передавший это письмо, представляет организацию, основной задачей которой является защита и спасение евреев диаспоры. Не может ли родственник в Великобритании ему каким-то образом оказать содействие?

Во всем мире тысячи «сайанов». Только в Лондоне их 2000 активных и еще 5000 в резервном списке. Они решают самые разные задачи. «Сайан с автомобилем» может сдать в аренду Моссад автомобиль безо всяких документов, «сайан с квартирой» может снять жилье, не вызывая подозрений, «банковский сайан» может достать деньги даже в полночь, «врач-сайан» вылечит огнестрельную рану, не сказав ни слова полиции. Так создается резерв людей, на которых всегда можно опереться в случае необходимости. Это люди, оказывающие услуги и хранящие молчание из чувства лояльности. Им лишь компенсируются их расходы. Часто доверием «сайанов» пользуются «катса», используя их помощь в своих личных целях. «Сайаним» никак не смогут это проконтролировать.

Но в любом случае всегда можно быть уверенным, что еврей или еврейка, узнавшие, что речь идет о Моссад и не готовые к сотрудничеству, все равно никого не выдадут. Так создается совершенно безопасная система вербовки, охватывающая миллионы евреев за пределами страны. Намного легче оперировать людьми на месте, и «сайаны» повсюду оказывают неоценимую практическую пользу. Но их никогда не подвергают риску — и никогда не предоставляют им секретных данных.

Предположим, «катса» для маскировки нуждается в складе радиоэлектроники. Достаточно позвонить «сайану», работающему в этой сфере, и он быстро поставит 50 телевизоров, 200 видеомагнитофонов и все остальное со своего склада. И вот ты уже «владелец» склада товаров стоимостью в 3–4 миллиона долларов.

Так как большую часть своих действий Моссад проводит в Европе, очень полезно заиметь адрес фирмы в Северной Америке. Потому есть «сайаны с адресами» и «сайаны с телефонами». Если «катса» требуется адрес и номер телефона, он может использовать адрес и номер телефона одного из таких «сайаним». Получив письмо или приняв телефонный звонок, «сайан» сразу знает, что ему делать. Некоторые «сайаны с фирмой» наняли на работу до 20 человек, отвечавших на телефонные звонки, печатавших письма, отправлявших факсы, все для Моссад. Шутка в том, что 60 % услуг служб автоответчиков в Европе оказывается для Моссад. Без него эти службы обанкротились бы.

Но проблемой остается, что Моссад совершенно не заботит то, какие ужасные последствия для положения евреев по всему миру принесет разоблачение этой системы добровольных помощников. Если спросить об этом, ответ прост: «Ну что, в самом худшем случае, случится с этими евреями? Они тогда все приедут в Израиль. Прекрасно».

«Катса» в некоторых резидентурах должны заботиться о «сайаним». Большинство активных «сайанов» посещается «катса» примерно раз в три месяца, что для данного «катса» означает от двух до четырех личных бесед с «сайаним» в день и многочисленные телефонные переговоры. Такая система позволяет Моссад обходиться минимальными кадрами. Например, если в резидентуре КГБ работает 100 человек, то сравнимая резидентура Моссад обходится шестью — семью.

Люди ошибаются, полагая, что Моссад вредит то обстоятельство, что он не располагает резидентурами в однозначно враждебных «странах-целях». У Соединенных Штатов есть резидентура в Москве, у русских — резидентуры в Вашингтоне и Нью-Йорке. А у Израиля нет резидентуры в Дамаске. Но они не понимают, что Моссад рассматривает в качестве цели весь мир за пределами Израиля, включая Европу и США. Большинство арабских стран не располагает заводами по производству вооружений. У большинства их нет и элитных военных академий. Если нужно завербовать сирийского дипломата, не обязательно делать это в Дамаске. Если нужно получить сведения о ракетах некоего арабского государства, то их следует собирать в Париже, Лондоне или в США, где эти ракеты производятся. Что есть у саудовцев? «АВАКС». Это «Боинг». А «Боинг» — фирма американская. Зачем тогда нужны саудовцы? Все вербовочные результаты Моссад в Саудовской Аравии ограничивались в период моей службы одним атташе японского посольства. Этого хватало.

А если нужно выйти на высокопоставленных офицеров, то и они учились в Англии или в США. Летчики обучались в Англии, Франции или в Америке, «коммандос» тренировались во Франции или Италии. Их можно завербовать там. Это просто и в большинстве случаев безопасно.

Ран С. рассказывал на своих занятиях все о «белых агентах», людях, которых завербовали тайно или открыто, но они, разве что за очень малым исключением, не знают, что работают на Израиль. Это всегда не арабы и у них хорошие технические знания. В Израиле царствует предубеждение, что арабы ничего не понимают в технике. Это выражается в анекдотах, например о человеке, продававшем арабские мозги за 150 долларов, а еврейские только за два доллара. Когда его спросили, почему арабский мозг такой дорогой, он ответил: «Потому что им почти не пользовались». Так в общих чертах израильтяне представляют себе арабов.

Работать с «белыми агентами» обычно менее рискованно, чем с «черными» (т. е. арабами). С одной стороны, работающие за границей арабы, вероятно, находятся под постоянным контролем арабских секретных служб — и они, узнав, что ты работаешь с «черным агентом», могут попытаться тебя убить. Самое плохое, что могут сделать во Франции с разоблаченным «катса» Моссад, работавшим там с «белым агентом» — выслать из страны. Но самого «белого агента» ожидает судебный процесс за государственную измену. Его стараются защитить всеми средствами, но основному риску, в конечном счете, подвергается он. А при работе с арабским агентом опасность угрожает обоим партнерам.

Одновременно с продолжавшимися занятиями в аудиториях Академии не останавливались и тренировки с автомобилями на местности. Мы изучали технику, называемую «maulter», это означает незапланированное заранее использование машины для определения слежки или для импровизированного собственного наблюдения. Если нужно ехать через незнакомый район без заранее запланированного проверочного маршрута, есть порядок, которого нужно придерживаться — свернуть налево, затем направо, проехать, остановиться и т. д., для того чтобы, прежде всего, исключить случайности и удостовериться, что «хвоста» за тобой нет. Нам постоянно напоминали, что мы не «прикованы» к машине. Если кажется, что за тобой следят, но уверенности нет, возможно, разумнее всего выйти из машины и пройти пешком, чтобы провериться.

На другой лекции, которую читал «катса» по фамилии Рабитц, нам описали израильскую резидентуру, «резидентуру на месте», которая из штаба Моссад ведет разведку против Кипра, Египта, Греции и Турции. Ее «катса» называют «прыгунами», потому что, работая основное время в штаб-квартире в Тель-Авиве, они на пару дней «прыгают» в эти страны и инструктируют там агентов и «сайанов». Во всех этих странах работать опасно, потому что их правительства ориентированы на ООП.

Работу в израильской резидентуре «катса» не любят. В своей лекции Ран С. достаточно открыто дал это понять. По иронии судьбы позднее именно он стал ее руководителем.

Для развлечения мы начали соревноваться с 25 студентами другого курса Академии — курса для офисных служащих, специалистов по компьютерам, секретарей и другого персонала. Они посещали базовый курс, посвященный основам работы организации, и были намного более серьезными учениками, чем мы.

Чтобы не допускать их к желанному теннисному столу, мы постоянно прятали ракетки и мячи, но на баскетбольном поле они сами выступили против нас. Мы, кадеты, играли в баскетбол со всем напряжением сил. У нас был парень, «обслуживающий» табло, и мы всегда выигрывали. Другая команда долго возмущалась этим, тем не менее, мы играли с ними раз в неделю по вторникам с 12.00 до 13.00.

Наш учебный план становился все плотнее. Научив нас обращаться с человеком в период между первым контактом с ним и его вербовкой, нам стали объяснять основные финансовые правила. Например, прежде чем договариваться с кем-то, нужно проверить состояние его финансов. Конечно, нельзя внезапно заваливать деньгами бедняка, ведь это сразу же вызовет подозрения.

Предположим, если агент возвращается в свою страну-цель, тогда его нужно обеспечить деньгами. К примеру, у него двухлетний договор и его месячная зарплата в Моссад составляет 4000 долларов. Если агенту требуется тысяча долларов в месяц без изменения его стиля жизни, то «катса» открывает для него счет в банке, возможно в Англии, и переводит туда его годовой заработок. Итак, агент получит сразу 12000 долларов, а остальные 36000 ему перечислят на счет. На второй год, если он остается «в деле» на два года, ему снова дают 12000 долларов как «предоплату», и еще 36000 кладут на его счет. Тогда он не только обеспечен деньгами для ежедневных потребностей, но и будущее его гарантировано. Так бюро крепче привязывает агента к себе. Этим оно защищает свои собственные интересы.

Есть еще система выплаты бонусов — дополнительно, денежным переводом в письме, например, в зависимости от полученной информации или от положения агента. Размеры таких премий колеблются в среднем от 100 до 1000 долларов, но важный агент, например сирийский министр, может, исходя из качества его донесений, получить и от десяти до двадцати тысяч долларов.

Из 30–35 «катса», которые постоянно используются, каждый ведет не менее 20 агентов. Каждый из этих приблизительно 600 агентов получает в среднем 3000 долларов плюс 3000 долларов бонус. Многие зарабатывают значительно больше. Таким образом, бюро только на зарплату агентам выделяет в месяц не менее 15 миллионов долларов. К этой сумме нужно добавить расходы на вербовку, конспиративные квартиры, операции, автомобили и многое другое; всего в месяц набираются сотни миллионов. «Катса» может без проблем заплатить только за еду и выпивку 200–300 долларов в день, а его общие ежедневные расходы достигают тысячи долларов. Это еще 30–35 тысяч долларов в день. И это еще без зарплаты самого «катса», которая составляет от 500 до 1500 долларов в месяц.

Никогда не говорите, что разведка стоит дешево.

Затем Дов учил нас планировать «безопасный маршрут». Это маршрут, безопасность которого кто-то уже обеспечил.

Мы ознакомились с согласованием действий с «Йарид», отделом оперативной безопасности в Европе, и посмотрели длинный фильм на эту тему.

Команды «Йарид» состоят из 5–7 человек. В то время было всего три такие команды. Пока они находились в Европе, их начальником был шеф по безопасности в Европе.

На этой лекции в основном рассказывалось о поддержке, которую «Йарид» оказывает «катса», но и о том, как и сами «катса» могут обеспечить себе безопасный маршрут, если «Йарид» не может помочь. Изучив это, я стал смотреть на мир другими глазами. Регулярно посещая кафе в Тель-Авиве, я вдруг начал замечать на улице то, чего раньше просто не видел — полицейских, следящих за людьми. Это происходит постоянно, но если тебя этому не научили, то ты ничего не заметишь.

Следующей была лекция Йегуды Гила о тонкостях вербовки. Гил был легендарным «катса», которого Рифф представил как «мастера». (См. пролог «Операция „Сфинкс“, главу 12 „Шах и мат“, главу 14 „Операция „Моисей“.) Он начал с высказывания, что для вербовки существует три «приманки“: деньги, чувства — все равно, месть или политические убеждения, и секс.

— Всегда подходите к делу медленно и осторожно, — объяснял Гил. — Будьте сдержанны. Например, у вас есть член национального меньшинства в стране, с которым поступили плохо. Его можно завербовать. И если вы даете ему деньги, и он берет их, то вы знаете, что он завербован. И он тоже знает, что завербован. Каждый понимает, что деньги просто так не дают, и никто не ожидает получать деньги, не делая ничего взамен.

И потом еще вопрос секса. Очень полезная штука, но не средство оплаты, ведь большинство людей, которых мы вербуем, мужчины. Есть пословица: «Женщины дают и прощают, мужчины берут и забывают». Поэтому сексом не платят. Вот деньги, этого люди не забывают.

Даже если что-то сработало, говорил Гил, это не значит, что был выбран именно правильный метод. Правильный метод функционирует всегда, неправильный — от случая к случаю. Он рассказал историю об одном арабском рабочем, «отере» (или «наводчике»), который должен был организовать встречу с лицом, которого хотели завербовать. Гил ждал в машине, пока «отер» привел этого человека. Гил работал под «легендой» знакомого коммерсанта. «Отер» уже давно работал на Моссад. Приведя потенциального агента, он представил Гила в автомобиле как Альберта, а вербуемого как Ахмеда. Потом он обратился к Ахмеду со словами: «Это тип из израильской разведки, о котором я тебе рассказывал. Альберт, Ахмед готов работать на вас за 250 долларов в месяц. Он сделает все, что вы хотите».

«Отер» — всегда араб — используется по той причине, потому что очень мало «катса» говорят на арабском. И для араба легче установить первый контакт именно с другим арабом». Отер» в некотором смысле растапливает лед. Через какое-то время «катса» выясняет, будет ли толк с этого потенциального арабского рекрута.

В истории Гила сработало прямое обращение. Ахмеда завербовали, но он действовал не по правилам. Гил внушал нам, что нужно плыть по течению жизни и никогда не забывать об этом при вербовке. Все должно проходить совершенно естественным путем. Предположим известно, что человек, которого собираются завербовать, определенным вечером будет в одном бистро в Париже. Известно и то, что он говорит по-арабски. Тогда Гил подсядет к нему за стойкой бара, а чуть дальше разместится «отер». Внезапно «отер» сделает вид, что только что узнал Гила, поздоровается с ним и заведет с ним беседу на арабском. Пройдет совсем немного времени, как тип рядом с ними включится в разговор. Конечно, они должны заранее быть проинформированы об его прошлом, чтобы разговор затронул интересующие его темы.

Затем Гил скажет «отеру»: «Ты встретишься со своей подружкой?» «Отер» ответит: «Да, но она приведет с собой подругу, и мы, конечно, не сможем заниматься этим перед ее глазами. Почему бы тебе к нам не присоединиться?» Тогда Гил скажет, что у него нет времени, ему, к сожалению, нужно еще кое-что сделать. В этот момент с большой долей вероятности можно предположить, что вербуемое лицо заявит, что он-де свободен — и это будет первый шаг к его вербовке.

— Вот так вам следует на это смотреть, — продолжил Гил. — И если с вами в Париже произойдет что-то подобное при участии людей, говорящих на иврите, вас возможно тоже вербуют. Ведь люди всегда чувствуют близость друг к другу, встретив в чужой стране кого-то, говорящего на их языке.

При установлении первого контакта очень важно, чтобы все выглядело как можно естественнее, чтобы обрабатываемому лицу ничего не показалось странным или смешным, когда он еще раз проанализирует то, что с ним произошло. Если так не получилось, то ты его не «завел». У него не должно возникнуть и мысли, что он мог быть целью. И перед тем, как подойти к кому-то в баре, следует очень тщательно изучить его досье, выяснить все об его симпатиях и антипатиях, даже о его планах на эту ночь — все, что помогло бы исключить риск и случайности.

Следующую большую лекцию читал Итцак Кнафи, который принес с собой целую пачку таблиц для объяснения инфраструктурной поддержки, в которой нуждается отдел «Цомет» (вербовочная работа и поддержка «катса») во время своих операций. Такая поддержка громадна. Начинается все с «сайанов» и включает приобретение денег, машин, квартир и т. п. Но основную помощь оказывают документы и бумаги». Катса» может выдать себя за владельца предприятия, выпускающего бутылки или начальника отдела в иностранном представительстве «Ай-Би-Эм». «Ай-Би-Эм» такое предприятие, которым очень легко воспользоваться. Оно настолько большое и разветвленное, что в нем можно годами прятать «начальника отдела». У нас были склады от «Ай-Би-Эм», сервисные службы и т. д. У нас были «их» рабочие и их офисы, а концерн ничего об этом не знал.

Но создать фирму, пусть даже «поддельную» — дело не простое. Нужны визитки, формуляры писем с соответствующими данными, телефон, телекс и многое другое.

В своих архивах Моссад располагает прекрасно подготовленными законсервированными фирмами, «кирпичиками» для создания полноценных фирм с адресами, регистрационными номерами, которые только и ждут, когда их вызовут к жизни. В эти предприятия даже вкладывают немного денег, чтобы заполнять налоговые декларации не вызывать подозрений. Во всем мире у бюро сотни таких предприятий.

В штаб-квартире Моссад есть пять залов, полных всем необходимым для «липовых» фирм. Эта документация размещается по алфавиту в выдвижных ящичках — в каждом из пяти помещений по восемь рядов полок, по 60 ящичков на полке. Информация содержит сведения об истории каждой фирмы, все финансовые и прочие документы, история всех ее регистраций и перерегистраций, в общем, все, что может понадобиться «катса» знать о «своей фирме».

* * *

Через шесть месяцев, посередине курса, у нас состоялась общая встреча («Баблат»), на которой мы говорили обо всем. Она продлилась пять часов.

За два дня до нее у нас была тренировка, во время которой мой коллега Арик Ф. и я сидели в кафе на Генриетта-Зольд-Стрит близ Кикер Хамдина. Я спросил Арика, не было ли за ним «хвоста». Он сказал, что пришел «чистым». Я тоже. — О?кей, я знаю, что пришел „чистым», и ты говоришь, что «чистый», но почему тот парень так на нас уставился? Что касается меня, с меня довольно. Я ухожу.

Арик сказал, что мы не можем уйти, нам следует подождать, пока нас заберут. Но я ответил: «Хочешь остаться — оставайся. А я уйду».

Арик утверждал, что я ошибаюсь, но я лишь сказал, что подожду его на Кикер Хамдина.

Я дал ему тридцать минут. После ухода я решил понаблюдать за кафе. У меня хватало времени, так что я разработал проверочный маршрут и проверил, нет ли слежки за мной.

Затем я вернулся, поднялся на крышу дома, с которой можно было легко наблюдать за рестораном. Через десять минут в него вошел человек, которого мы там ждали, а еще через две минуты ресторан окружили полицейские машины. Они вытащили обоих из ресторана и избили до полусмерти. Я вызвал «Скорую помощь». Потом я узнал, что все это было совместным учением Академии Моссад и отдела «наружки» полиции Тель-Авива. Мы были наживкой.

Арику было тогда 28 лет, и он очень походил на похищенного в Ливане пастора англиканской церкви Терри Уэйта. Перед нашим курсом он служил в военной разведке. Он был самым великим лгуном в мире. Когда он говорил: «Доброе утро!», то для проверки нужно было выглянуть в окно. Арика не так сильно избили полицейские, потому что он постоянно говорил, конечно, лгал, но говорил. Арик знал, что пока ты говоришь, тебя не бьют.

Но Якоб, другой парень, только повторял: «Я не знаю, чего вы хотите». Здоровенный полицейский его ударил так, что он ударился головой о стену. У него был перелом основания черепа, два дня он пролежал без сознания, потом еще шесть недель в больнице. Он получал еще целый год зарплату, но с курса ему пришлось уйти.

Когда нас избивали, это было своего рода соревнованием. Эти «копы» хотели доказать, что они лучше нас. Это было хуже, чем быть пойманным на самом деле. Командиры обеих сторон, видимо, сговаривались между собой. — Я держу пари, что ты не расколешь моих ребят. — Думаешь? Насколько далеко я могу зайти?

На «Баблате» мы пожаловались, что не видим никакого смысла в том, что нас так жестоко избивают. Но нам сказали, что когда нас поймают, нам следует не оказывать сопротивления, а говорить». Пока вы говорите, ничего вам ваши охранники не сделают». Во время учений всегда есть опасность попасться в руки полиции. На этом мы учились принимать меры предосторожности.

Как-то в нашем учебном плане значилась лекция Марка Хесснера (см. главу 9 «Стрела»). Она посвящалась совместным операциям (речь шла об операции «Бен Бейкер», которую Моссад провел вместе с французской разведкой). Мы с друзьями решили подготовиться к занятию заранее, изучив материал по этому делу за ночь до лекции. Потому после занятий мы вернулись в Академию и поднялись в Комнату 6, где под замком хранятся архивные дела. Был август 1964 года, чудесная пятничная ночь, и мы совсем утратили чувство времени. Лишь после полуночи мы покинули комнату, заперев ее за собой. Машину мы запарковали возле столовой и как раз шли туда, как услышали шум, долетавший из бассейна.

— Что там, черт побери, происходит? — спросил я Мишеля.

— Давай посмотрим, — сказал он.

— Погоди, погоди, — засуетился Хайм. — Тише, тише.

— Я придумал кое-что получше, — сказал я. — Давайте вернемся наверх и посмотрим, в чем там дело.

Шум продолжался, пока мы проскользнули наверх по лестнице через окно в той маленькой ванной комнате, где меня однажды заперли во время вступительных тестов.

То, что я увидел, я не забуду никогда. В бассейне и вокруг него было около 25 человек, и все в чем мать родила. Заместитель шефа Моссад был тут. Хесснер. Много секретарш. Невероятно. Многие мужчины не производили особо приятного впечатления, но большинство девушек были великолепны. Должен признаться, так они выглядели намного лучше, чем в форме. Многие из этих женщин не старше 18–20 лет были солдатами, прикомандированными к бюро.

Некоторые из участников мероприятия плескались в воде, некоторые танцевали, а другие лежали справа и слева на простынях и трахались старым добрым образом. Ничего подобного я еще никогда до этого не видел.

— Давайте сделаем список присутствующих, — предложил я.

Хайм выдвинул идею принести фотоаппарат, но Мишель сказал: «Я ухожу. Не хочу терять работу». Йоси придерживался того же мнения, и Хайм согласился, что сделать тут снимки — не самая лучшая мысль.

Мы пробыли там около 20 минут. Это все были высокопоставленные шишки, и они обменивались партнерами. Меня это действительно шокировало, такого ведь не ожидаешь. В этих людях видишь героев, ими восхищаешься, а потом застигаешь их на сексуальной оргии у бассейна. А Хайм и Мишель, казалось, совсем не удивились.

Мы тихо выскользнули наружу, подошли к машине и вручную подтолкнули ее до ворот. Завели мы ее, только выехав за ворота и оказавшись у подножия холма.

Позже мы проверили еще раз и убедились, что такие вечеринки проходят регулярно. Место у этого бассейна самое безопасное во всем Израиле. Попасть туда может только тот, кто служит в Моссад. Что может произойти в наихудшем случае? Кадет увидит? Ну и что? Солгать можно всегда.

На следующий день в классе странно было сидеть и слушать лекцию Хесснера, после всего увиденного прошлой ночью. Я помню, что я что-то у него спросил. Я просто обязан был это сделать. — Как чувствует себя ваша спина, — спросил я. — А в чем дело? — спросил он. — Вы ходите так, будто вы ее перенапрягли, — сказал я. Хайм взглянул на меня, и у него отвисла челюсть.

После длинной и скучной лекции Хесснера мы выслушали еще одну — о структуре сирийских вооруженных сил. На такой лекции тяжело не уснуть. Если бы ее прочли на Голанских высотах, то это было бы интересно. Но здесь в аудитории рассказы о том, где расположены позиции сирийцев и т. п., навевали скуку. Правда, мы получили общее представление, что, похоже, и было целью занятия.

Следующий блок занятий касался обеспечения безопасности агентурных встреч в стране-базе. Первый час мы просмотрели снятый Моссад фильм по этой теме. Но фильм нас особо не впечатлил. В нем все время сидели люди в ресторанах. Самое важное здесь — научиться подобрать ресторан и провести явку. Перед каждой встречей с агентом нужно проверить, нет ли слежки. Встречаясь с агентом, сначала следует пропустить его и дать ему сесть. Тогда можно проверить, «чист» ли он. Каждое движение на этой работе подчиняется своим особым правилам. Если ждешь агента в ресторане — ты неподвижная мишень. Даже если во время встречи он встает и выходит в туалет, лучше ожидать его, не сидя на одном месте.

Так случилось однажды в Бельгии, когда «катса» по имени Цадок Оффир встречался с арабским агентом. Посидев несколько минут, араб вдруг захотел что-то принести. Когда он вернулся, Оффир все еще ждал его. Агент вытащил пистолет и разрядил его в разведчика. Оффир чудом выжил, агента потом убили в Ливане. Оффир охотно рассказывал всем эту историю, чтобы показать, как опасна может быть малейшая ошибка.

Нам регулярно напоминали, насколько важно уметь защитить самого себя. Они всегда говорили: «Сейчас вы учитесь как ездить на велосипеде, чтобы потом, когда окажетесь „снаружи“ вам и в мыслях не понадобится раздумывать об этом».

Правильная вербовка походит на камень, катящийся с горы. Мы пользуемся словом «ледардер», что означает: стать на вершине горы и столкнуть вниз кошачью голову. Так нужно вербовать. Выбрать кого-то и постепенно заставить сделать что-то незаконное или аморальное. Его, как камешек, сталкивают с горы вниз. Но если он сидит на площадке, то тебе он в этом не поможет. Тогда его нельзя использовать. Цель состоит в использовании людей. Но чтобы суметь ими пользоваться, их нужно изменить. Если человек не пьет, не хочет секса, ему не нужны деньги, у него нет политических проблем, и он доволен жизнью, то завербовать такого человека нельзя. Собственно, мы всегда работаем с предателями. Агент — всегда предатель, как бы он ни пытался объяснить свои действия. Мы работаем с людьми наихудшего сорта. И всегда говорим, что не шантажируем этих людей. Но нам это и не нужно. Мы просто ими манипулируем.

Никто не может сказать, что это приятное занятие.

Глава 5 Первая практика

В начале марта 1984 года, наконец, пришло время покинуть классы.

Нас осталось только 13 кадетов. Нас разделили на три команды и разместили в разных квартирах в Тель-Авиве и в его окрестностях.

Каждая квартира играла роль одновременно и «безопасного дома» и резидентуры. Моя квартира была на четвертом этаже; с одним балконом на гостиную и кухню, еще там были две спальни, ванная и отдельно туалет. Скупо меблированное жилище принадлежало одному «катса», который в это время работал заграницей.

За нашу резидентуру или конспиративную квартиру отвечал наш инструктор Шаи Каули. Другими практикантами в ней были Цви Г., психолог, Арик Ф., мой приятель Авигдор А. и еще некий Ами, красавчик-лингвист. Ами, помимо своих очевидных недостатков, еще и не переносил табачный дым — и это в окружении, где непрестанное курение чуть ли не было частью ритуала посвящения.

Амии, холостяк из Хайфы, был похож на кинозвезду и страшно боялся, как бы его не побили. Мы вообще удивлялись, как он выдержал первые тесты.

Мы впятером с чемоданами въехали в квартиру в девять утра. У нас было 300 долларов наличными — куча денег, если учесть, что месячная зарплата у новичка составляет 500 долларов.

Мы были недовольны тем, что Ами в нашей группе, потому что он был очень скучным. Тогда мы начали при нем рассуждать, что делать, если придет полиция, как лучше всего подготовиться к боли при побоях, все это только чтобы еще больше напугать Ами. Хитрые псы, какими мы стали, получали от этого наслаждение.

Когда в дверь постучали, Ами подпрыгнул и не смог скрыть напряжения. Но это был Каули, который принес каждому по конверту. Ами накинулся на него: «Ну, все, мне это надоело!» Каули ответил, что он должен подойти к Аралеху Шерфу, шефу Академии.

Ами перевели в группу на Диценгофф-Стрит, но когда однажды в комнату вломилась полиция, он встал и со словами: «Ну, теперь с меня точно хватит», просто вышел и уже не вернулся.

Так нас осталось двенадцать.

В конвертах Каули лежали инструкции для наших заданий. Моей задачей было установить контакт с человеком по имени Майк Харари. Его имя мне тогда ничего не говорило. Затем я должен был собрать сведения о человеке, которого его друзья знали под именем «Майки» — в конце 40-х он был летчиком-добровольцем в Войне за независимость.

Каули пояснил, что мы должны помогать друг другу при выполнении заданий. Потому мы разработали оперативный план и продумали проверочный маршрут для поддержания безопасности жилища. Еще Каули дал каждому документы — я снова стал «Симоном» — и бланки отчетов.

Сначала нам нужно было смастерить тайник для документов, затем разработать «легенду» для объяснения нашего нахождения в квартире на случай полицейской облавы. Лучший метод для этого — «цепочка пояснений». Я скажу, что приехал из Холона в Тель-Авив и встретил в кафе Джека, владельца квартиры. Дальше я объясню, что Джек разрешил мне воспользоваться его жильем, потому что он на два месяца уедет заграницу». Потом я встретил в ресторане Арика. Мы с ним познакомились в армии в Хайфе. Потому он здесь». А Авигдор — друг Арика, и у них тоже готова история. Все звучит вполне приемлемо. Каули мы сказали, чтобы он придумал собственную историю.

Из стола в гостиной мы соорудили тайник. Это была рама со стеклянным листом поверх деревянной пластины, на которую мы осторожно положили еще одну «фальшивую» пластину. Нужно было только снять стеклянный лист и верхнюю деревяшку. Доступ к нему удобен, но никто чужой не догадается туда заглянуть.

Мы договорились о специальном стуке в дверь — сначала стукнуть два раза, потом один раз, два раза и еще один раз — сигнал, что пришел кто-то из своих. Перед тем, как вернуться в квартиру, мы решили звонить и передавать по телефону кодированное сообщение. Если никого дома не оставалось, то на веревке на балконе вывешивалось желтое полотенце.

Мы были в ужасном напряжении. Нам казалось, что нам предстоит переход реки вброд, хотя это были собственно лишь учения.

Перед тем, как Каули продолжил, мы уже разработали свои планы подхода к «объектам разработки» и получения от них информации. Так как они жили по постоянным адресам, первым шагом стало наружное наблюдение. Авигдор решил для меня проследить за домом Харари, а я присматривал за объектом Арика — человеком, владевшим фирмой игрушек «Букис Тойс».

О Харари я знал только имя и адрес. В телефонной книге его имя не значилось. Но в библиотеке я нашел его в справочнике «Кто есть кто». Данные о нем не отличались полнотой. Там было лишь сказано, что Харари президент страхового общества «Мигдал», одного из наибольших в стране, его центральное бюро находилось возле района Хакирия. Там находятся многие правительственные здания. Кроме того, было отмечено, что жена Харари работает библиотекарем в Тель-Авивском университете.

Я решил попытаться устроиться на работу в страховой компании «Мигдал». Меня послали в отдел кадров. Став в очередь, я заметил человека примерно моего возраста, работавшего в бюро по соседству. Я услышал, как кто-то назвал его «Яковом».

Я вошел в его бюро и спросил: «Яков?»

— Да, кто ты?

— Я Симон. Я тебя помню. Мы оба были в Тель-Хашомер. (Это самая большая база для новобранцев, через нее проходит любой израильтянин.)

— В каком году ты был там? — спросил он.

Вместо того чтобы ответить прямо, я сказал: «Я был двести третьим». Это первые цифры номера серии, но они означают скорее временной интервал для призывников, а не конкретный год или месяц.

— Я тоже 203-й, — сказал Яков.

— Авиация?

— Нет, танки.

— А, понгос, — засмеялся я. («Понгос» (искаженное «гриб») — так на иврите в шутку называют танкистов, потому что в танке всегда жарко, душно и часто влажно.)

Я сказал, что немного знаком с Харари и спросил Якова, нет ли в их фирме свободных вакансий.

— О, да, нам нужны представители.

— А Харари все еще президент?

— Нет, нет, — ответил Яков и назвал другую фамилию.

— О, а что же теперь он делает?

— Он теперь дипломат, — сказал Яков. — И, кроме того, у него импортно-экспортная фирма в здании «Кур».

Тут у меня в голове щелкнуло — Авигдор рассказывал, что видел перед домом Харари «Мерседес» с белым дипломатическим номером. Меня сбило с толку, когда я это услышал. Человек с еврейским именем, поддерживающий контакты с иностранными дипломатами, в Израиле всегда под большим подозрением. В нашей стране всех дипломатов считают шпионами. Потому израильский солдат, путешествуя автостопом, не может садиться в автомобиль с дипломатическими номерами — за это ему «светит» военный трибунал. Когда Авигдор увидел «Мерседес» перед домом Харари, мы еще не знали, что это его машина. Мы подумали, что к нему кто-то приехал в гости.

Я еще немного побеседовал с Яковом, пока ко мне не подошла женщина, сказав, что пришла моя очередь. Я не хотел вызывать подозрений, потому последовал за ней в отдел кадров, но при разговоре не проявил ни малейшего желания действительно получить работу.

Теперь я уже знал, где работает жена Харари — в университете Тель-Авива, и что сам Харари дипломат. Но где? И для кого? Конечно, я мог бы последить за его машиной. Но ведь раз Харари дипломат, можно предположить, что он прошел разведывательную подготовку. А я не хотел провалить свое первое задание.

На второй день я сообщил Каули, что буду решать задания по очереди. Сначала я установлю контакт с Харари, а потом выясню, кто такой Майки.

Каждый раз, выходя из квартиры, мы предполагали, что за нами могут следить. Если так случится, то нужно сообщить другим в квартире, что она уже не безопасна. Конечно, каждый из нас знал, где остальные, ведь мы согласовывали наши отчеты для Каули.

Тогда я помнил методы АПАМ даже во сне. На четвертый день, двинувшись к зданию «Кур», я заметил за собой «хвост» близ района Хакирия.

Мой обычный безопасный маршрут был таков: сесть на автобус в Гиватайме, доехать до Дерах Петах-Тиква, и выйти на углу Каплан-Стрит, улицы идущей прямо в Хакирию.

В тот день я тоже вышел из автобуса, описал круг, как всегда делал перед тем как сесть на следующий автобус до Гиватайма, посмотрел направо и ничего не увидел. Но взглянув налево, я засек нескольких мужчин в припаркованной машине на стоянке. Было видно, что они не отсюда. Я подумал, ладно, я с вами поиграю в маленькую игру и оставлю с носом.

Я подошел к месту, где мост пересекает Петах-Тиква в направлении здания «Калка», было примерно 11.45. Движение на улице было ужасное. Я поднялся к мосту, остановился и увидел, как водитель запаркованной машины ищет меня взглядом, потому что он, очевидно, не предполагал, что я могу наблюдать за ним сверху. За мной стоял еще один мужчина, но он не мог незаметно для меня подойти ближе. На другом конце моста стоял еще один тип, очевидно готовый преследовать меня, если бы я пошел на север, затем еще и третий человек на случай, если бы я пошел на юг. С моего наблюдательного пункта на мосту я держал все в поле зрения.

Под мостом развернуться машине было нельзя. Вместо того чтобы перейти мост, я устроил маленькое шоу. Я приложил ладонь ко лбу, будто что-то забыл, быстро повернулся и пошел назад к Каплан-Стрит, медленно, чтобы они могли последовать за мной. Меня разбирал смех, когда я услышал под мостом гудки, потому что их машина безуспешно пыталась развернуться в плотном потоке автомобилей.

По Каплан-Стрит они все могли идти за мной только гуськом. Я поднялся до половины улицы к армейскому посту перед воротами Виктор-гейт (названными так в честь моего бывшего ротного старшины), перешел улицу через застопорившийся поток машин в направлении киоска, где купил печенье и лимонад.

Стоя там, я увидел, что машина медленно приближается. Тут я заметил, что водителем в ней был Дов Л. Я быстро перекусил, спустился к их машине, совершенно застрявшей в пробке, оперся на ее капот, чтобы проскользнуть перед бампером, и пошел дальше. За спиной я слышал, как Дов Л. говорил в свою мини-рацию что-то вроде: «О?кей. Один — ноль в твою пользу. Тут ты меня обставил».

Я был на самом деле горд. Это оказалось забавным. Дов потом сказал мне, что его еще никто так ловко не смог перехитрить, он действительно был сбит мною с толку.

Удостоверившись, что «чист», я взял такси и поехал в совсем другой район Тель-Авива, где еще раз провел проверку на маршруте, чтобы быть совершенно уверенным, что все это не их фокус для того, чтобы я считал себя в безопасности. Затем я вернулся к зданию «Кур» и сказал на входе, что у меня назначена встреча с господином Харари. Мне сказали подняться на четвертый этаж, где на маленькой табличке было написано что-то вроде импортно-экспортной экспедиции.

Я решил зайти в обеденный перерыв, потому что в это время высшие менеджеры редко остаются на работе. Сперва я хотел только поговорить с секретаршей и получить номер телефона и немного информации. А если Харари окажется на месте, то придется импровизировать.

К счастью, на месте была лишь секретарша. Она сказала, что фирма перевозит по морю свои собственные товары, в основном, в Южную Америку, и очень редко берет каботажные или попутные грузы у других фирм, лишь чтобы заполнить корабль полностью.

Я сказал ей, что слышал в страховой компании, что Харари работает здесь.

— Нет, нет, — ответила она. — Он партнер фирмы, но он здесь не работает. Он посол Панамы.

— Простите, — сказал я (плохой ответ, но это оказалось для меня полнейшим сюрпризом), — я думал, что он израильтянин.

— Так и есть. Он почетный посол Панамы.

Выйдя из здания, я проделал проверочный маршрут и написал полный отчет обо всех моих действиях в этот день.

Когда пришел Каули, он спросил меня, насколько далеко я продвинулся и как я собираюсь установить контакт.

— Я пойду в панамское посольство.

— Почему? — спросил Каули.

Я уже успел разработать план. У побережья Панамы есть группа маленьких островов, где процветает разведение жемчужин. В Израиле Красное море тоже очень хорошо подходит для разведения жемчужин. Оно спокойное, в нем достаточно соли, а на другой стороне в Персидском заливе полно жемчужных раковин. Я специально прочел об этом в библиотеке — особенно о жемчужной индустрии. Я пойду в посольство и представлюсь партнером богатого американского коммерсанта, который хочет заняться разведением жемчужин в Эйлате. Ввиду высокого качества панамских жемчужин ему нужно привезти один контейнер жемчужных ракушек из Панамы в Израиль для развития этой индустрии. План должен намекать на то, что у задействованных людей много денег, и что они не ищут быстрой прибыли, ведь первые три года, пока не появятся жемчужины, никаких прибылей ожидать не приходится. Каули согласился с планом.

Теперь мне следовало договориться о встрече с Харари, а не с официальным дипломатическим представителем Панамы. Позвонив в посольство и представившись как Симон Лахав, я сказал, что хотел бы предложить инвестиции в экономику Панамы. Секретарша посоветовала обратиться к атташе. Но я ответил: «Нет, мне нужен кто-то с опытом в бизнесе». Тогда она сказала: «Возможно, вам следовало бы поговорить с господином Харари» Мы договорились о встрече с ним на следующий день.

Я сказал ей, что меня можно застать в отеле «Шератон», если потребуются дополнительные детали. Я был зарегистрирован там в рамках соглашения Моссад со службами безопасности различных гостиниц. Офицерам предоставляется в них комната для приема сообщений.

В ходе дня мне пришло сообщение, что г-н Харари может принять меня в 18. 00 в посольстве. Это показалось мне странным, потому что посольство закрывалось уже в пять часов вечера.

Посольство Панамы расположено на первом этаже жилого дома на набережной южнее аэропорта Сед-Дов. Мне потребовался паспорт, потому что я хотел выступать не как израильтянин, а как бизнесмен из Британской Колумбии, Канада. Я уже связался по телефону с мэром Эйлата Рафи Хохманом, которого знал еще с тех времен, когда один год прожил Эйлате. мы вместе ходили в одну гимназию. Я, конечно, не сказал Хохману, кем я стал сейчас, но обсудил с ним проект, на всякий случай, если вдруг Харари захочет что-то перепроверить.

К несчастью Каули не смог получить нужный мне паспорт, потому я пошел без него, подумал, что если он спросит, скажу, что я канадец, поэтому не привык обычно носить с собой паспорт и оставил его в гостинице.

Я вошел в посольство и нашел Харари совсем одного. Мы сели напротив друг друга в шикарном офисе. Харари сидел за большим письменным столом, а я излагал ему свой план.

Его первым вопросом было: «Стоит ли за вами банк или это частные инвестиции?»

Я сказал, что это спекулятивный капитал, считающийся очень рискованным. Харари улыбнулся. Я как раз собирался углубиться в детали разведения жемчужных раковин, как Харари спросил: «О какой сумме идет речь?»

— Столько, сколько потребуется, до 15 миллионов долларов. Но у нас очень большое поле для игры. Мы рассчитываем, что производственные расходы за три года не превысят 3–5 миллионов.

— Зачем тогда такое большое вложение капитала, при столь небольших расходах? — спросил Харари.

— Потому что потенциальные прибыли очень высоки, а мой партнер умеет делать деньги.

Тут я снова захотел вернуться к техническим деталям, попытаться ввернуть в беседу имя мэра Эйлата. Но Харари прервал меня, нагнулся через стол и сказал: «За хорошую цену вы можете в Панаме получить все, что захотите».

Тут у меня возникла настоящая проблема. Я вышел на этого типа и хотел спихнуть его с горы, медленно вываляв его в грязи. Я хотел играть роль чистенького парня, но не успел открыть рот, как он уже столкнул с горы вниз меня самого. Я находился в посольстве и разговаривал с почетным послом. Он меня никогда раньше не видел, но сразу же заговорил о взятках.

— Панама удивительная страна, — заметил Харари. — Собственно говоря, это даже не страна. Скорее это коммерческое предприятие. Я знаю там нужных людей или, другими словами, владельцев предприятия. В Панаме одна рука моет другую. Сейчас вы, возможно, хотите договориться о жемчужном бизнесе. Завтра, может быть, мы захотим что-то от вас. Это обычаи и нравы бизнеса, и мы охотно работаем с дальним прицелом.

Харари помолчал и вдруг спросил: «Но перед тем как двинуться дальше, могу я увидеть ваше удостоверение личности?»

— Какое еще удостоверение?

— Ну, ваш канадский паспорт.

— Я никогда не ношу с собой паспорт.

— В Израиле вы всегда обязаны иметь паспорт при себе. Позвоните мне, когда он будет при вас, и мы продолжим разговор, — сказал он. — Сейчас, как вы видите, посольство уже закрыто.

Он встал и молча проводил меня к двери.

Я неумело отреагировал на вопрос Харари о паспорте. Я медлил, едва ли не заикался. Тут, видимо, насторожился его инстинкт разведчика и он заосторожничал. Внезапно он стал очень опасен.

Я вернулся в квартиру после обычной проверочной процедуры и к десяти вечера закончил свой отчет. Зашел Каули, чтобы прочесть его.

Каули ушел, и вскоре после этого вломилась полиция, выбив дверь. Нас всех отвезли в участок в Рамат-Гане и поместили в разные камеры перед допросом. Это должно было еще раз напомнить нам, что при работе в резидентуре заграницей нашим главнейшим врагом остается местная полиция. Если, к примеру, в отчете пишешь, что за тобой была слежка, нужно уточнять, были это, по твоему мнению, полицейские или нет.

Нас продержали всю ночь. Когда мы вернулись в квартиру, дверь уже почти отремонтировали. Через 10 минут зазвонил телефон. Это был Аралех Шерф, директор Академии. Он сказал: «Виктор? Бросай все и приезжай сюда. Я хочу тебя видеть. Немедленно».

Я взял такси до угла близ «Кантри-Клаба», потом пошел пешком к школе. Что-то было не так, я чувствовал это. Возможно, они уже выяснили, что, к примеру, производитель игрушек был раньше человеком Моссад, как у контакта Авигдора, владельца ликероводочного завода.

Шерф сказал: «Скажу тебе прямо. Майк Харари был шефом „Метсады“. Единственным темным пятном в его карьере был Лиллехаммер, где он руководил операцией. Шаи Каули так гордился тобой. Он дал мне твой отчет. Но, по твоим данным Харари выглядит не особо хорошо. Вроде мошенника. Потому я позвонил ему прошлой ночью и спросил об его версии. Прочел ему твой отчет. Он сказал, что все, написанное тобой, ложь». Затем Шерф рассказал мне версию Харари.

Согласно ей, я пришел, прождал 20 минут, пока он освободился, и начал говорить по-английски с ужасным акцентом. Он заявил, что разглядел во мне жулика и прогнал. Он сказал, что ничего не знает ни о каких жемчужинах, и обвинил меня в том, что я полностью выдумал историю.

Шерф добавил: «Харари был моим шефом. Ты хочешь, чтобы я поверил тебе, новичку, а не ему?»

Я почувствовал, как кровь ударила мне в голову. Меня охватила ярость. Пусть у меня не самая лучшая память на имена, однако, мои отчеты всегда были почти безупречны. Но перед тем как встретиться с Харари, я включил спрятанный в моем «дипломате» диктофон, и теперь смог дать Шерфу пленку. — Вот наша беседа. Делайте с ней все, что хотите. Потом вы сможете сказать, кому вы верите. Я записал на пленку каждое слово.

Шерф взял пленку и вышел из кабинета. Через 15 минут он вернулся.

— Хочешь, чтобы тебя отвезли в твою квартиру? — спросил он. — Видимо, тут какое-то недоразумение. Вот в конвертах деньги для вашей команды.

— Можете вы вернуть мне пленку? — спросил я. — На ней есть еще материалы с другой операции.

— Какую пленку?

— Ту, что я вам только что дал.

— Послушай, — сказал Шерф. — Я знаю, у тебя была тяжелая ночь в полицейском участке. Я прошу прощения, что мне пришлось после всего вызвать тебя сюда только чтобы дать денег для твоей группы. Но так иногда получается.

Позднее во время моей беседы с Каули, тот сказал мне, что был очень рад, узнав, что я записал разговор на пленку. — Иначе, — сказал Каули, — тебе пришлось бы худо, тебя могли даже выгнать с курса.

Я никогда ничего больше не видел и не слышал об этой пленке, но я усвоил урок. Так в моем представлении о Моссад возникла первая трещина. Ведь это же великий герой. Я много слышал о делах Харари, правда, под его тогдашним кодовым именем «Кобра». Потом я выяснил, кем он был.

Когда Соединенные Штаты сразу после полуночи 20 декабря 1989 года высадились в Панаме, чтобы свергнуть генерала Мануэля Норьегу, в первых сообщениях рассказывалось, что Харари был взят там в плен. В радионовостях его описывали как «таинственного бывшего офицера разведки Моссад, ставшего одним из самых влиятельных советников Норьеги». Полицейский чиновник нового поставленного американцами у власти правительства выразил свое удовлетворение и заявил, что Харари был вторым после Норьеги «по важности лицом в Панаме». Но эта радость оказалась преждевременной. Американцы поймали Норьегу, но Харари исчез. Вскоре после этого он снова вынырнул в Израиле, где ему и место.

Мне нужно было решить еще вторую задачу — собрать информацию о бывшем летчике «Майки». Мой отец Сид Остен (он изменил свою фамилию на «Островский»), который сейчас живет в Омахе, штат Небраска, был командиром в израильской авиации. Поэтому мне были знакомы блистательные операции и подвиги времен Войны за независимость. Это были в основном пилоты американских, британских и канадских ВВС Второй мировой войны, позднее добровольно дравшиеся за Израиль.

Многие из них размещались на авиабазе Седе-Дов, которой командовал мой отец. В архивах я нашел много имен, но ни малейшего указания на человека по имени Майки.

Моим следующим шагом был звонок Мусе М., начальнику службы безопасности с просьбой о регистрации в отеле «Хилтон». Затем я добыл немного картона и стойки для вывесок. Затем я позвонил в бюро связи ВВС и сказал, что я канадский режиссер и хочу снять документальный фильм о добровольцах, сражавшихся за создание Государства Израиль. Я сказал, что следующие два дня меня можно застать в «Хилтоне» и с удовольствием встретился бы со всеми людьми, с кем только возможно.

Только месяц назад в ВВС прошло торжественное награждение ветеранов орденами, потому их список адресов был на актуальнейшем уровне. Офицер связи сообщил, что он сам связался с 23 из них, и 15 выразили желание встретиться со мной в отеле. Если мне что-то еще понадобится, мне следует только позвонить.

Я взял картон и нарисовал таблички с надписью «Небо в огне. История Войны за независимость», а внизу приписал: «Canadian Documentary Film Board».

В пятницу в десять утра в сопровождении Авигдора я вошел в «Хилтон». Авигдор был в американской куртке и нес таблички. На мне был дорогой костюм. Авигдор поставил у входа одну табличку, на которой была указана комната, где состоится встреча и еще одну — в холле. Никто из работников отеля не спросил нас, что мы тут делаем.

Около пяти часов я разговаривал с этими людьми, поставив на стол магнитофон. Один из них, ничего не подозревая, рассказывал мне истории о моем отце.

Однажды, когда несколько ветеранов заговорили одновременно, я сказал: «Майки? Кто такой этот Майки?», хотя это имя никто не упоминал.

— О. это Джейк Коен, — сказал один из присутствующих. — Он раньше был врачом в Южной Африке.

Затем они довольно долго говорили о Майки, который теперь полгода живет в Израиле и полгода в США. Вскоре после этого я поблагодарил всех и сказал, что мне пора уходить.

Я никому не давал визитку. Я никому ничего не обещал. Но я получил имена всех. Все они пригласили меня на обед. Они были как пудинг в миске. Из них можно было слепить все, что угодно.

Затем я вернулся в квартиру, написал отчет и сказал Каули: «Если на пленке есть что-то, чего я не должен писать, скажите это мне прямо сейчас».

Каули засмеялся.

* * *

Когда в марте 1984 года эта часть нашего курса подходила к концу, Аралех Шерф предложил знаменитому израильскому кинопродюсеру Амосу Этингеру нашу добровольную помощь. Он должен был в концертном зале Музея человека в Тель-Авиве поставить шоу для ежегодного конгресса Моссад, который длится полтора дня. Жена Этингера Тамар Авидар — известная журналистка, которая одно время даже была атташе по культуре в посольстве Израиля в Вашингтоне.

Это событие — один из редчайших случаев, когда Моссад устраивает что-то открытое для публики. Хотя эта общественность в основном состоит из расширенной «семьи» Моссад — в основном, политиков, военных разведчиков, ветеранов и издателей разных газет.

Нас замучили. Нужно было еще писать отчеты для Каули, а мы предыдущей ночью почти не спали, потому что репетировали большое шоу. Тут Йоси предложил пойти к нему домой, потому что нам на всякий случай все равно приходилось держаться вместе. Тут Йоси вспомнил, что на улице его ждет женщина, с которой он договорился. Так что поспать ему так и не удалось.

Я упрекал его: «Ты же только что женился. Скоро у тебя будет ребенок. Зачем тогда ты вообще вступил в брак? Ты никак не можешь успокоиться. Как рыба в воде. По крайней мере, одна часть тебя все время в плавании».

Он объяснил мне, что родители его жены владельцы лавки на площади Кикер Хамдина (что-то вроде шикарной Пятой авеню в Нью-Йорке), потому деньги не играли роли. К тому же он ортодокс, поэтому его родители так ждали внука. — Я ответил на твой вопрос? — сказал Йоси.

— Частично, — ответил я. — Ты не любишь свою жену?

— Люблю. Как минимум два раза в неделю.

Единственным человеком, кто мог бы посоревноваться на равных с Йоси в сфере сексуальных авантюр, был Хайм. Парень был просто чудом. Йоси был очень рассудителен, Хайм вовсе нет. Я никак не мог понять, почему Моссад принял на службу такого глуповатого парня, как Хайм. Он был не лишен некоторого ординарного шарма, но не более того. Все, что его интересовало — перегнать Йоси в сексе. При этом даже Джимми Дюранте опередил бы Хайма на конкурсе красоты. Один здоровенный нос чего стоил! Но для него важно было не качество, а количество.

На многих людей производит сильное впечатление информация, что ты работаешь на Моссад. Ты считаешься в их глазах обладающим силой и властью. Такие парни могут только импонировать женщинам, прозрачно намекая на свои связи с Моссад. Это опасно. Это против всех правил. Но это их игра. И они все время хвастались своими достижениями.

Хайм был женат и часто приходил на наши вечеринки вместе с женой. Его жена рассказывала Белле, моей жене, что у нее нет никаких проблем с Хаймом, потому что он «самый верный муж на Земле». Я был страшно поражен этими словами. Но больше всего меня шокировала победа Йоси, которую он одержал на 14-м этаже штаб-квартиры в Тель-Авиве, в «тихой комнате», из которой звонят агентам. Телефонная система располагает прибором под условным названием «Bypass», т. е. «обводной канал». С помощью этой системы обводной перекоммутации «катса» например, может позвонить своему агенту в Ливане, чтобы у всех, кому удастся подслушать этот разговор, возникло впечатление, что звонили из Лондона, Парижа или другой европейской столицы

Когда комната использовалась, на входе загоралась красная лампочка, чтобы никто не мог зайти. Оказалось, что красный свет подходил и для других целей. Йоси брал с собой в комнату секретаршу — ужасное нарушение правил безопасности — и соблазнял ее, пока переговаривался со своим агентом в Ливане. Чтобы доказать, что это действительно ему удалось, он рассказал Хайму, что спрятал трусики женщины под монитором. Потом Хайм вошел в комнату и действительно нашел трусики. Он принес их этой женщине и спросил: «Это твои?»

Обескуражено она ответила, что нет, но Хайм бросил их ей на стол и сказал: «Смотри, не простудись».

Все в доме об этом знали. Так как я человек честный и достаточно прямой, то разрушил некоторые такие связи. Между мужчинами, трахающими всех вокруг, возникали своего рода компашки. Я-то думал, что взошел на Олимп Израиля, а оказалось, что очутился в Содоме и Гоморре, и это меня разочаровало. Это пронизывало всю работу. Каждый был связан с кем-то через секс. Возникла целая система взаимного фаворитизма. Ты — мне, а я — тебе. Ты поможешь мне. Я помогу тебе. Таки продвигались вперед «катса» вверх через секс. Большинство секретарш в бюро были довольно красивы. Их выбирали по этому признаку. Но дошло до того, что они стали в чистом виде товаром для потребления: это просто стало частью их работы. Были шпионы, которые по два, три, четыре года не бывали в Израиле. «Катса» отвечавшие за них в отделе «Метсада» были единственными связующими звеньями между ними и их семьями. Еженедельно эти «катса» контактировали с женами шпионов. И через некоторое время эти контакты выходили за рамки разговоров, а в конце они уже спали с чужими женами.

Такому человеку ты доверяешь свою жизнь; но жену ему лучше не доверять. Ты работаешь во враждебной арабской стране, а он в это время соблазняет твою супругу. Это было настолько обычное явления, что на просьбу перейти в отдел «Метсада» задают вопрос: «Зачем, ты что — такой бабник?»

Упомянутое мною выше шоу новичков называлось «Тени». Это была шпионская история, разыгрываемая полностью за тремя огромными простынями в роли экранов. На них так падал свет, что возникала игра теней. Так как мы были будущими «катса», наши лица не должны были быть известны широкой публике.

Спектакль начинался с танца живота и соответствующей турецкой музыки. Человек с «дипломатом» в руке проходил за экраном. Этим обыгрывалась популярная внутри Моссад шутка, что настоящего «катса» легко узнать по трем «С» — чемодану «Самсонайт». дневнику в кожаном переплете «Севен Стар» и часам «Сейко».

Следующая сцена показывала вербовку. За экраном едко намекнули на вскрытие мешка с диппочтой, затем действие переместилось в Лондон. В квартире один человек говорил по телефону, а в соседней комнате (т. е. за соседним экраном) другой в наушниках подслушивал первого.

Затем показали вечеринку в Лондоне, где возникали тени арабов в их национальных головных уборах. Они напивались и становились, расслабившись, все более открытыми. За следующим экраном «катса» встречался с арабом, обмениваясь с ним чемоданами «Самсонайт».

В конце все собрались за экранами, и, взявшись за руки, запели на иврите песню «Дождись другого дня», музыкальное выражение старой поговорки «в следующем году в Иерусалиме», традиционного пожелания евреев до основания Израиля.

Через два дня состоялась завершающая вечеринка с барбекю во внутреннем дворе Академии, рядом с залом для настольного тенниса. Наши жены, наши инструкторы, все, с которыми мы имели дело, были тут.

Наконец-то нам это удалось.

Был март 1984 года. Мы закончили один курс, но нас ожидали еще два.