Мой адрес - Советский Союз!

Глава 6

Я сразу решил, что о драке Полине не буду говорить. Рассказал о ней только Вадиму, зная, что он умеет держать язык за зубами. Наш комсорг после этого рассказа долго себе места не находил: обещал набить морду Язовскому, уговаривал меня идти в милицию, в общем, сыпал идеями, ни одна из которых в ближайшем будущем, надеюсь, не будет реализована. Избить мажора — это самому подставиться под карающий меч правосудия, а в милиции ещё поди докажи, что ты с кем-то дрался, и что эти люди были подосланы твоим недругом. К тому же я этой троице не сказать, что сильно, но всё же накостылял, и в ближайшем будущем, надеюсь, они не станут устраивать на меня сафари.

С проводами Полины и Насти из училища домой я немного поторопился, так как занятия в институте и училище заканчивались практически в одно время, и я физически не успевал бы добраться до «кулька». Если только на такси, но такой роскоши я не мог себе позволить.

Опять же, хотелось верить, что до этих обалдуев дойдёт моё вчерашнее внушение, да и вряд ли они рискнут приставать к девчонкам средь бела дня. Но первым делом, естественно, надо бы провести политинформацию с самим Язовским, чтобы в его тупой голове больше не возникало мыслей угрожать Полине.

Его ещё поймать надо, он же типа на больничном. Стоп! А может, действеннее будет, если я пообщаюсь с его папашей? Ведь сто процентов, что сынок и пытался купить Полину, и подговаривал этих дуболомов запугать её, не посвящая в это своего родителя. А тот, если я его просвещу, возможно, задаст своему нерадивому отпрыску люлей. Либо пошлёт меня куда подальше, заявив, что я всё выдумал, дабы опорочить его честного и благородного сына.

Нет, пожалуй, я этот вариант оставлю на крайний случай. Нужно всё же поговорить с Язовским-младшим. Только как его подловить? Понятно, что он не сидит целыми днями дома на своём больничном, более чем уверен, что парень чувствует себя вполне нормально, на машине раскатывает, Полина не даст соврать. Возможно, об этом даже папаша его не знает, так как, если мне не изменяет память, чуть ли не с первого курса Алексей жил в доставшейся вроде как от бабушки однушке то ли в центре города, то ли недалеко от него. Не исключено, что в связи с мнимой болезнью студент обитал сейчас у родителей. Хотя где-то в глубине души я допускал мысль, что парень был, например, хроником с почечной патологией, и удар дал обострение, но это один шанс из тысячи. Скорее всего отдыхает от учёбы в своей квартире, и не исключено, что вечерами тусит с друзьями в каком-нибудь кабаке, коих даже в современном Свердловске было с избытком.

Вот бы узнать адресок, я бы наведался, поговорил с Лёшей по душам. Адрес может быть в деканате — наверняка Язовский прописан в этой однушке. Можно заявиться к секретарше декана со словами: «Дайте мне адрес Алексея Язовского, я хочу его навестить, фруктов передать, варенья от мамы», но такой вариант казался не слишком реальным. Нина — так звали моложавую и совсем не привлекательную секретаршу — по-любому в курсе той истории с рукоприкладством, секретарши — они всё про всех знают.

Хотя чего я огород горожу? Есть же адресно-справочные бюро, в каждом крупном городе они имеются. Вот только где оно находится в Свердловске… Помог постовой милиционер, подсказал, мол, прямо по 8 марта, потом направо и через квартал на перекрёстке. Нашёл. И адресок мне выдали, после чего я мысленно начал прокручивать в голове, как наведаюсь к Язовскому и прочитаю ему лекцию, что такое хорошо, и что такое плохо.

Правда, как это будет выглядеть на самом деле, я не очень ясно представлял. Подловить его утром или вечером у подъезда? А если бабки, соседи увидят? Вдруг шум поднимет? Или по стучаться к нему в дверь… А он в глазок — раз! Или, если даже глазка нет, спросит, кого это там принесло, а я что? Представляюсь почтальоном с телеграммой, изменив голос? Детский сад какой-то.

Но всё разрешилось само собой. После первой пары Вадим пол своим комсомольским делам отправился в деканат, а я остался ждать его в аудитории, где должна была пройти следующая лекция. Когда Вадим появился, то выглядел каким-то взволнованным.

— Он там! — чуть ли не в ухо громко прошептал мне дружбан.

— Кто? — не понял я. — И где?

На лице Вадима отобразилась досада, словно я должен был сразу же сообразить, что он имел ввиду.

— Язовский в деканате! В приёмной какую-то бумажку оформляет.

— Та-ак, — протянул я. — Вадик, пригляди за портфелем.

— Ты куда? — встревоженно спросил он.

— Я быстро.

Через полминуты, подскочив к двери приёмной, замер. Осторожно, без стука, приоткрыл её, и в образовавшуюся щёлку увидел спину Язовского. Фух, успел!

Теперь оставалось только дождаться, когда он выйдет из приёмной. В этот момент раздался звонок на занятия, и коридор весьма кстати опустел. Я к тому времени успел переместиться в дальний конец коридора, готовый в случае чего спрятаться за угол лестничной площадки. А ещё минуту спустя дверь приёмной открылась, и показался Язовский с чёрной папкой на молнии в руке. Лицо его выглядело озабоченным, он бросил взгляд на часы, и скорым шагом направился в мою сторону. Я стоял, прислушиваясь к его шагам, а про себя молился, чтобы никто не помешал нашему разговору.

Едва он показался из-за угла, как я тут же схватил его за грудки и прижал спиной к стене. Обычно узенькие глаза Язовского от удивления и испуга, казалось, сейчас выскочат из орбит, а рот приоткрылся, обнажая здоровые, крепкие зубы.

— Слушай сюда, мразь! — прошипел я ему в лицо. — Ещё раз попробуешь кого-нибудь из своих тупых дружков подослать к Полине, или сам приблизишься к ней ближе, чем на три метра — пеняй на себя. Я найду способ тебя уничтожить! Понял? Понял, я спрашиваю?

— П-п-понял, — промямлил Язовский, после чего сглотнул слюну, отчего его кадык вздёрнулся вверх и снова опал.

— Ну раз понял — молодец.

Я покровительственно похлопал его по щеке, хотя изначально не собирался этого делать. Но спонтанно мелькнуло в голове, что пара таких унизительных для этого мажорчика шлепков поможет окончательно деморализовать его психику.

— А теперь чеши отсюда, чтобы духа твоего здесь не было… болезный.

Глядя Язовскому в спину, я подумал, что могу и впрямь больше его не увидеть, учитывая, что сегодня — последний учебный день. Для кого-то летняя сессия, а для кого-то выпускные экзамены и дипломы. А вообще интересно, как себя поведёт этот оболтус после моего наезда… Нажалуется папочке и всё закончится заявлением в милицию? Так пусть ещё докажут, что я вообще приближался к Язовскому-младшему, свидетелей-то не было. Натравит на меня своих дружков? Хм, пусть в следующий раз сразу человек десять присылает. Или будет тише воды, ниже травы, ни словом никому не обмолвившись о произошедшем? Что толку гадать, недаром говорится: чужая душа — потёмки.

Это было первым происшествием, так удачно изменившем мои планы. Второе началось с того, что после первой пары меня поймал Борисов.

— Покровский, у тебя какие планы на вечер?

— Тренировка вообще-то… А что, Юрий Борисович, случилось?

— Пока не случилось, — хмыкнул тот. — Можешь разочек пропустить свою тренировку? Хочу познакомить тебя с одним человеком, чтобы ты из первых уст рассказал ему про свои проблемы с семейством Язовских. Во всяком случае, он может что-то сделать, попытаться чем-то помочь.

— Хм, и кто же это, если не секрет?

— Секрет, — загадочно улыбнулся Борисов. — Ты волейбол любишь?

— Да так, — пождал я плечами.

— Подтягивайся к семи часам к спортзалу «Ласточка» на Фурманова. Спортзал небольшой, не потеряемся. Посмотрим волейбол, а потом поговоришь с человеком.

Спортзал действительно был небольшой, и со стороны больше походил на кирпичный барак или склад с большими, зарешечёнными изнутри окнами. Решётки, как я логично предположил, защищали не от воров, а от мячей, которые могли разбить стёкла.

В прежней жизни здесь бывать не довелось, но внутри спортзал ничем не отличался от тысяч таких же, раскиданных по необъятному СССР. Сначала я услышал стук мячей, затем увидел разминавшихся участников предстоящего волейбольного матча. М-да, это всё были дядьки лет от тридцати и, пожалуй, даже до пятидесяти.

— Евгений!

Я обернулся на окрик. Трибуна тут была скромная, с одной стороны в пять рядов, и заполнена от силы на треть. На ближнем краю пятого ряда сидел и призывно махал мне рукой Борисов. Я сел рядом.

— Это сборная Свердловского обкома КПСС играет сегодня с командой «Горводоканала». А нас интересует вон тот высокий товарищ, который как раз что-то наставительно выговаривает партнёрам. Мы с ним когда-то в институтской волейбольной команде играли, сейчас редко видимся, но не забываем друг друга. Звать его Борис Николаевич.

А я уже и сам понял, что это не кто иной, как первый Президент России. Будущий Президент. И не факт, что он им станет, зло подумал я, глядя, как Ельцин, держа в правой руке мяч, машет левой, на которой не хватает двух пальцев и фаланги третьего. Уж я-то сделаю всё, что в моих силах, чтобы этого не произошло.

Все час с небольшим, пока продолжался матч, в котором обкомовцы уверенно обыгрывали своих горводоканальных соперников, я думал о том, как так могло случиться, что именно эта беспалая сволочь может стать моим соратником в борьбе с зарвавшимся чинушей из горкома партии? Ирония судьбы!

Наконец игра завершилась, с сухим счётом — 3:0 по партиям. Довольный Ельцин вытирал вспотевшее лицо полотенцем. Помахал рукой Борисову, тот, сцепив пальцы в замок, потряс ими в воздухе, мол, салют, поздравляю! Потом Ельцин что-то сказал партнёрам, и направился к нам.

— Поздравляю!

Юрий Борисович потряс руку своему давнему товарищу, от которого пахло кисловатым потом и чем-то звериным, затем представил меня:

— А это вот тот самый Евгений Покровский, о котором я тебе говорил.

Мы обменялись рукопожатием. Ладонь у меня не маленькая, но у Ельцина оказалась ещё больше. И крепкая, в чём я почти и не сомневался.

— Спортом занимаешься? — спросил Ельцин.

Впервые я услышал вживую его голос, а не по телевизору. Сделав над собой усилие, я выдавил из себя слабую улыбку.

— Да, боксом.

— И как успехи?

— Недавно победил на всесоюзном турнире у нас, в Свердловске, приуроченном к Дню Победы.

— А, да, слышал что-то про этот турнир… Молодец! Давай-ка присядем, и расскажешь мне, что у тебя с этим Язовским произошло.

— Со старшим или младшим?

— С обоими.

На рассказ ушло не больше десяти минут. Я старался обходиться без лишних подробностей, но не удержался, упомянул и про тех троих, что пытались разобраться со мной вечером прошлого воскресенья, о чём не рассказывал даже Полине. Вкратце, мол, хотели проучить, а я им сам накостылял.

— Так вот прямо в одиночку троих уложил? — вскинул брови Ельцин и бесцеремонно поинтересовался. — Не врёшь?

Юрий Борисович, также внимательно меня слушавший, сидел с другого боку, и я не мог видеть его реакцию, однако услышал, как тот аж прямо заёрзал.

— Зачем же мне врать? — пожал я плечами. — Один вообще с ножом пошёл, пришлось его булыжником в грудь приголубить, а потом в нокаут отправить.

— Силён, — протянул Ельцин, выпятив нижнюю губу.

Он слегка отстранился, словно бы желая разглядеть меня получше, а я почувствовал, как у меня начинают краснеть уши. Твою ж мать, как не вовремя. И почему-то злость на него пропала… С другой стороны, пока и злиться нет причины, этот вот Ельцин, что передо мной сейчас, ещё ничего такого не сделал, чтобы его ненавидеть. Просто я знал, на что он способен. И смогу ли я что-то изменить в этой истории, дабы не допустить этого человека к власти?

— А сам-то ты откуда, не свердловский? — вывел меня из тяжких раздумий голос Ельцина.

— Из Асбеста.

— Бывал, по работе приходится по всей области колесить, понимаешь, — сказал он своё знаменитое в моём будущем словечко. — Ладно, пойду душ приму, да домой. Наина обещала сегодня пирог с земляникой испечь. А то ведь дочки всё съедят, ничего папке не оставят. А с этим Язовским мы разберёмся. Если что — комитет партийного контроля подключим.

В общагу я вернулся в разобранных чувствах. Конечно, приятно, что за меня хочет заступиться серьёзный чиновник из обкома партии, а с другой — этого человека я ненавидел всеми фибрами своей души. Никогда не прощу ему Беловежскую пущу и заискивания перед западными хозяевами.

Память продолжала безжалостно давить прыщи моих воспоминаний, выдавливая из них гной вперемешку с сукровицей. Если верить жене человека, с которым мы только что жали друг другу руки, нас ждут «святые 90-е». Да, я сумел создать свой небольшой бизнес, но кто бы знал, чего мне это стоило и чего стоило удержать этот бизнес на плаву, когда крышевать меня приходили то «центровые», то «уралмашевские», то «синие»… В итоге два года платил дань «уралмашевским», пока наконец ими вплотную не занялся УБОП. А с нормальной «крышей» помог тот самый начальник охраны банка, с чей помощью впоследствии я приобрёл «Макаров», из которого и произвёл роковой выстрел.

Помню, как в мой магазин пришёл приглядеть ноутбук молодой парень на костылях, с обрубком ноги и белеющим шрамом у виска. Разговорились, оказалось, ногу потерял в Чечне (впоследствии я проверил, это оказалось правдой), а сейчас, после того как его комиссовали с копеечной пенсией по инвалидности, осваивает компьютер, учится на дизайнера. Вот только денег на хороший ноут не хватает, а слабенький брать не хочется. Я тогда просто подарил ему самый крутой ноутбук, хотя он и отказывался до последнего. А потом он бесплатно сделал мне сайт для моего бизнеса.

Вспомнил и своих соседей по лестничной площадке Чупраковых. Их единственный сын-контрактник погиб во время спецоперации, выполняя воинский долг. Мать ходила с выплаканными глазами, а отец, Санька, как я его называл, так как был старше его лет на двадцать с лишним, который был большой любитель побалагурить, моментально поседел и превратился в какого-то зомби. Мне реально страшно было смотреть ему в глаза, я видел в них только какую-то могильную пустоту и такую безысходность, что моё сердце будто сжимал кто-то невидимыми тисками.

Хочу ли я такого будущего своей стране? Нет, не хочу, меня вполне устраивает развитой социализм, который с этой грёбаной Перестройкой свернул куда-то не туда. Хотя, читая в Сети публикации, посвящённые развалу страны, во многом соглашался с теми, кто утверждал, что падение СССР началось ещё при Брежневе, и в первую очередь это было связано со стагнацией экономики. Реформы, которые предлагал Косыгин, заморозили, а они могли бы помочь стране удержаться на плаву. Ведь недаром восьмая пятилетка 1966–1970 годов в СССР получила название «золотой пятилетки»: это был период наиболее стабильного экономического развития страны за всё послевоенное время. Вот только по какой-то причине начинания Косыгина не получили необходимой политической поддержки. Советское руководство свернуло реформы, вновь взяло экономику под жесткий контроль, и после «золотой пятилетки» страна погрузилась в эпоху застоя, закончившейся глубоким кризисом и падением советского строя.

— Ну что, с кем тебя свёл наш замдекана? — спросил первым делом Вадим, которому я заранее рассказал о предстоящей встрече.

— С Ельциным, — буркнул я.

— Ого, он вроде отдел строительства в обкоме партии возглавляет?

— Вроде…

— А чего такой недовольный? Пообещал помочь?

Я через силу улыбнулся, только улыбка получилась какой-то вымученной:

— Пообещал. Может, и правда что-то получится.

— Ну и радуйся! — хлопнул меня по плечу Вадим. — Кстати, голодный? Я картошку сегодня варил, на тебя оставил, вон в кастрюле. И две сосиски там. Остыла уж поди картошка…

— Ничего, нам не привыкать, — махнул я рукой.

— Тогда ешь, а я пока чайку соображу. И с тобой попью за компанию.

Всё-таки Вадим порой мне напоминал этакую заботливую мамочку, и не скажу, что эта его черта его характера мне чем-то претила. Вскоре я уже наворачивал сдобренную постным маслом картошку, которая ещё хранила в себе тепло, вприкуску с разваренными сосисками и «бородинским» с его неповторимым ароматом. А затем мы пили чай с баранками и домашним вареньем, слушали по приёмнику радио «Маяк», обсуждали начинавшуюся завтра сессию, гадали, чем может разрешиться проблема с Язовскими… Как-то представилось, что мог бы так же вот чаёвничать с Полиной, болтать обо всём подряд, а потом… Хм, тут я усилием воли заставил себя вынырнуть из своих мечт и вернуться в реальность, в которой Вадим уже перешёл к грядущей практике на «Уральском заводе транспортного машиностроения имени Свердлова».

— И знаешь что, Женька, надо нам почаще на станции появляться. Если мы собираемся ехать на юг, то нужно заработать хотя бы по сотке на брата. Согласен?

— Да уж, без денег на юге даже «дикарями» делать нечего, — покивал я.

Первый экзамен через три дня. Время на подготовку есть, но мне-то вполне хватило просто полистать с утра учебник и конспект, чтобы освежить знания. Так же полистаю его перед экзаменом — и мне достаточно. В отличие от Вадима, которому предстоит корпеть над учебниками и конспектами все три дня.

Безвылазно торчать в общаге эти дни я не собирался, хотя особо и не представлял, чем заняться. В итоге к концу второго дня решил навестить Полину в культпросветучилище. У них там тоже в эти дни выпускные экзамены, дипломная работа в виде хоровых и сольных песнопений. Тем более повод имелся — нужно было ей и Насте отдать фотографии из парка, которые я на днях забрал в фотоателье.

Правда, оказалось, что в этот день у них экзаменов не было, и я, немного подумав, решил прогуляться на Шейнкмана. Вполне могло оказаться, что их и здесь нет, но мне повезло. То есть Насти не было, ушла в магазин, а вот Полина

— Ой, красивые какие, — сказала Полина, разглядывая фото. — Тут ты прямо как султан, а мы с Настей как будто твой гарем… А я твою песню уже репетировала.

Переход был таким резким, что я сначала даже не понял о чём речь. Секунду спустя дошло.

— А, песню Рота… То есть «Аист на крыше», — вспомнил я.

— Ага, всем так понравилось, кто там был. Правда, из инструментов был только баян, но Рома очень хороший баянист, — добавила она с нажимом, как будто я собирался обвинять этого незнакомого Рому в непрофессионализме.

— Верю! Жаль, что мне послушать не удалось.

— Ой, наслушаешься ещё, — беспечно махнула она рукой. — Слушай, Жень, а мне тут повестка из милиции пришла, к следователю.

— Надо идти, — с самым серьёзным видом сказал я. — А на какое число?

— На завтра, к 10 утра.

— У нас первый экзамен послезавтра, могу с тобой сходить, хотя бы в коридоре посижу в качестве моральной поддержки.

Полина была не против, договорились встретиться завтра в 9 утра на этом же месте. А пока просто прогулялись по центру. Болтали о всяком-разном, предложил купить мороженого, но Полина удручённо заявила, что холодное может повредиться связкам накануне экзамена. Я тоже не стал брать, из солидарности.

— Жень, ты где ходишь-то? — встретила меня вахтёрша на первом этаже общежития. — К тебе человек пришёл из… Тьфу, забыла, как организация называется. В общем, сказал, что придёт завтра в двенадцать нуль-нуль, просил тебя быть в общежитии.

В груди тревожно ёкнуло. Что это за такая организация что бабуля не смогла запомнить её название? Уж не в связи ли с последними событиями? А мне ещё завтра с утра Полину провожать в милицию, да ещё обещал её там дождаться. Успею ли вернуться к полудню?

Поделился своими сомнениями с Вадимом, тот посоветовал не паниковать раньше времени, хотя я и не собирался, а подождать, что за товарищ мечтает со мной повидаться.

Спал я тревожно, утром глаза были красные от недосыпа, чтобы разогнать кровь — сделал такую редкую для себя утреннюю гимнастику. Побрился, прыснул на себя одеколоном, нацепил костюм и в четверть девятого двинулся на Шейнкмана. А без пяти минут десять мы с Полиной входили в здание уже знакомого нам РОВД.

Удивительно, но в окошке дежурного располагался тот же самый старший лейтенант, который принимал у нас заявление. Но нас он, кажется, не узнал. Полина показала повестку, паспорт, ей сказали, как пройти в указанный в повестке кабинет к некоему Сидорчуку А. В. Я остался ждать внизу, на прощание чмокнув Полину в щёку, как бы напутствуя. Сам от себя не ожидал. Но ей, похоже, понравилось, если судить по загоревшимся глазам и появившейся улыбке.

Вернулась она минут через тридцать.

— Ну как? — первым делом спросил я, едва мы вышли на крыльцо РОВД.

— Расспросил, как всё было, запротоколировал, дал расписаться, сказал, будут проверять изложенные в заявлении факты.

— Хорошо, если окажется нормальным следаком, — добавил я, бросая взгляд на часы. — Даже успею тебя до дома проводить, а потом помчусь в общагу.

— Что-то срочное?

— Вчера какой-то мужик по мою душу приходил, не застал, обещался сегодня к полудню снова появиться.

— А что за мужик?

— Да шут его знает, вахтёрша даже не смогла вспомнить название организации. Заодно и выясним.

В общежитии я появился без семи минут двенадцать, и этот самый мужик уже меня ждал. Был он в костюме с галстуком однотонного тёмно-синего цвета и шляпе, на носу очки, а на сгибе локтя висел серого цвета плащ. По виду он явно не относился к каким-то силовым ведомствам, что меня заметно успокоило.

— Нечипоренко, Илья Сергеевич, — представился он, протягивая мне узкую ладонь. — Может, поднимемся к вам в комнату?

— Бога ради, — пожал я плечами, ломая голову, откуда этот тип. — Идёмте.

Вадик зубрил материал, и при нашем появлении тут же сполз с кровати, смущённо подтягивая спортивные штаны.

— Илья Сергеевич Нечипоренко, — представил я ему гостя. — Какую организацию он представляет — понятия пока не имею, надеюсь, сейчас узнаем. А это мой сокурсник Вадим Верховских.

— Очень приятно, — снова протянул свою узкую ладонь Нечипоренко. — Может быть, присядем?

Он кивнул на стул.

— Конечно, присаживайтесь.

Я сел напротив, Вадиму стульев уже не досталось, и он плюхнулся обратно на кровать, не сводя любопытного взгляда с гостя. А тот достал из внутреннего кармана удостоверение — тёмно-коричневые корочки, на которых серебряной краской было вытеснено не самым крупным шрифтом «Всесоюзное управление по охране авторских прав».

— Я представляю областное отделение, — пояснил он.

Затем щёлкнул замками портфеля, и извлёк из него номер «Асбестовского рабочего», развернул на странице, где было опубликовано моё стихотворение (вернее, текст песни) и ткнул в него аккуратно остриженным ногтем:

— Это ваше творчество?

— Моё, — не стал увиливать я, хоть в голосе Нечипоренко и послышалась лёгкая ирония.

— Замечательно, — почему-то вздохнул он. — Вообще-то я заместитель ответственного секретаря свердловского отделения Союза писателей РСФСР, но приходится совмещать функции. Я даже скажу — именно на ВУОАП приходится тратить большую часть времени. Хорошо ещё, если автор живёт в Свердловске, а иной раз приходится и в районы ездить. Но я не жалуюсь, должен же кто-то выполнять эту работу. И всё ногами, ногами…

— Так пригласили бы к себе в правление, я бы дошёл…

Ничепоренко отчего-то смутился.

— Да у меня и своего кабинета нет. На всё правление одна комнатушка при журнале «Урал», её-то и занимает ответственный секретарь СП Лев Леонидович Сорокин. Так что приходится каждый раз набиваться в гости… Так вот, работать в основном приходится с авторами текстов к музыкальным произведениям. Сверху спустят директиву, а ты бегай, как ищейка, разыскивая автора того или иного произведения. Иногда сам себе напоминаю какого-нибудь комиссара Мегрэ или на худой конец инспектора Лосева… Надеюсь, у вас имеется сберегательная книжка? — спросил он без всякого перехода. — Позвольте, я запишу номер. На эту книжку вам будут перечисляться авторские с каждого исполнения песни «Ах, какая женщина». С профессиональных исполнителей, само собой. Конечно, за всеми не уследишь, но уж лучше указать, чьи произведения исполняешь, иначе просто дороже выйдет. Кстати, а кто автор музыки? Вы? Хм, оказывается, вы ещё и композитор?

— А почему нет? — вклинился в разговор до этого тихо сидевший на кровати Вадим. — Женя ещё песню сочинил, даже в Москву летал, отдал её Лещенко. Это такой певец, если слышали.

— Если быть точным, то я отдал песню руководителю эстрадному оркестру Всесоюзного радио и Центрального телевидения Юрию Силантьеву. Но с пожеланием, чтобы её исполнял Лещенко.

— Ага, вот оно что, — приподнял брови Нечипоренко. — В общем, распишитесь вот здесь.

Он сунул мне «вечную ручку», которой я поставил росчерк внизу официального бланка и ещё один внизу второго экземпляра, который, похоже, останется мне. Нечипоренко тут же поставил на них маленький прямоугольный оттиск штампика. Один экземпляр спрятал в портфель, второй придвинул ко мне.

— Я ваши данные передам в Москву, с припиской, что и музыка за вашим авторством. Если когда-то ваши произведения ещё где-то прозвучат, то там, — он показал указательным пальцем в потолок, — уже будут об этом знать. Ну и авторские станут соответственно перечислять на счёт вашей сберкнижки.

— Я так понимаю, «Ах, какая женщина» уже вовсю исполняется? — спросил я с каким-то внутренним трепетом.

— А чего бы тогда я вас искал? Конечно, исполняются, можете через недельку зайти в сберкассу, проверить, сколько там вам накапало. А впоследствии захаживайте раз в месяц. И на будущее, если что — вот мой домашний телефон.

Он нацарапал на клочке бумаги номер телефона, убрал в портфель газету, попрощался и, попросив его не провожать, ушёл.

— Так ты теперь богачом станешь? — заявил Вадик, расплываясь в улыбке.

— Не знаю, как попрёт, — тоже улыбнулся я. — Глядишь — и нужды нам с тобой не будет вагоны разгружать, чтобы скопить на поездку к морю

С лица товарища сползла улыбка, он нахмурился:

— Ты что же, думаешь, я собираюсь шиковать за твой счёт?

— Да ничего я не думаю! Просто…

Я не знал, как сформулировать свою мысль.

— Слушай, Вадик, ну хватит уже, в самом деле. Ты ж мне как брат, я что, не могу своего брата на юг свозить?

— Брат-то оно, конечно, брат, — хмыкнул тот. — Но всё равно платим, как договаривались, каждый сам за себя. А если случится что-то экстраординарное и срочно понадобятся деньги — тогда, так уж и быть, от помощи не откажусь. И то взаймы, с отдачей.

Я пожал плечами, мол, ладно, договорились. Такой вот он, Вадим Верховских, принципиальный.

А вообще, конечно, интересно, что там мне накапает, как выразился представитель ВУОАП, за неделю. Сто, пятьсот или даже тысяч рублей? Но вслух я эту тему развивать не стал, пусть мои мечты останутся при мне.

В своё время читал про советских композиторов-миллионеров, причём реально миллионеров. Как, например, Юрий Антонов, у того в месяц выходило до 15 тысяч, сам признавался, что денег было столько, что он прятал их под кроватью. Причём большую часть заработка составляли авторские отчисления. 15 тысяч я, конечно, не заработаю, да и насчёт тысячи не уверен (на первых порах, во всяком случае), но, чёрт возьми, всё равно перспективы открываются более чем соблазнительные. Хотя, конечно, злоупотреблять не стоит. Вполне можно напороться с музыкой или текстом. Думаешь, что этого никто ещё не сочинил, потому что произведение никто не слышал, а окажется, что у автора стихи или ноты уже лежат в столе, просто ждут своего часа.

Как говорится, можно — но осторожно. Куда проще с боксом… В смысле, в моральном плане. Ты и соперник только в настоящем времени, никаких чёрных кошек в тёмной комнате, всё ясно и прозрачно, как ясный майский день. Хотя, соглашусь, моя странная выносливость меня самого удивляет, со стороны может показаться, будто я играю «краплёными картами». Но тут я ничего не могу поделать, разве что забросить тренировки в надежде, что, набрав вес, стану уставать, как любой обычный боксёр. Однако зачем мне самому с собой играть в поддавки? То, что мне дано свыше (если действительно свыше) — наверное, дано не просто так. Может быть, мне предназначено и в самом деле стать олимпийским чемпионом! А может, в какой-то другой ситуации эта выносливость должна прийтись кстати. Даром провидения меня высшие силы при перемещении во времени не наградили, а то я бы вообще стал каким-то суперменом. Так что придётся обходиться тем, что есть.

В общем, о визите сотрудника ВУОАП я попросил Вадима особо не распространяться. Ни к чему, чтобы по институту поползли слухи обо мне не столько, как об авторе песни, сколько как о барыге от музыки. Полине я тоже ничего говорить не стал, скажу — когда посчитаю нужным.

За следующую неделю… Вернее, восемь дней, произошли два важных события. Первое — мы с Вадиком успешно сдали два экзамена. А второе — дело с Язовскими покатилось по рельсам правосудия. Младшего вызывали на допрос, чем он закончился — пока неясно, Полину в известность не ставили. Самое же главное, что, как мне по секрету сообщил Борисов, у Язовского-старшего на работе возникли некоторые проблемы. Им заинтересовался не только Комитет партийного контроля, но и ОБХСС. Оказывается, до борцов с хищениями соцсобственности уже давно доходили сигналы о некоторых коррупционных схемах, позволявших Виктору Николаевичу увеличивать собственное благосостояние даже на ниве идеологии — для кое-кого комиссия для получения визы или разрешение на ту же туристическую или иную поездку в капстрану становилась формальностью. Но вот команда «фас» поступила, и ребята взялись за дело с полной самоотдачей. Даже вроде Комитет госбезопасности подключился.

Мне даже на какой-то миг стало жалко семейку Язовских, но я быстро справился с приступом сочувствия. Нет уж, давить до конца, чтобы впредь другим неповадно было.

Пришло между делом письмо от Серёги Зинченко. Тот писал, что «Ах, какая женщина» — самая популярная песня в их ресторане, её за вечер раз по пять заказывают, а то и больше. И что они официально отчисляют проценты за её исполнение, так что скоро я стану миллионером. Это он, конечно, в шутку написал, но в каждой шутке, как известно…

И вот настал день, когда я заявился в сберегательную кассу, сунул в окошечко сберкнижку и паспорт, а в ответ от сотрудницы услышал:

— Евгений Платонович, на ваш счёт поступило в общей сумме семьсот сорок три рубля тридцать восемь копеек. Снимать будете?

— Э-э-эм…

В моём мозгу почему-то всплыли цены на хлеб, водку и колбасу. Усилием воли я отогнал эти мысли прочь.

— Да, немного сниму, рублей пятьдесят.

Через минуту, покидая 37-е отделение Сбербанка СССР, я шёл в общагу и думал, что всё-таки неплохо быть в СССР композитором и поэтом.

— Вот!

Я выложил на стол пять перед Вадимом пять червонцев. Тот вопросительно посмотерл на меня.

— Честно заработанные на ниве музыкально-поэтического творчества, — пояснил я. — Снял на карманные расходы. А всего за одну песню семьсот с чем-то набежало. Я же говорил, что теперь нам не придётся потеть на разгрузке вагонов, и теперь южный вояж у нас в кармане!

Я сказал это и широко улыбнулся. А вот Вадим, напротив, нахмурился.

— Жень, это твои деньги, мы же уже говорили об этом….

— Вадик, послушай меня, пожалуйста! Я знаю, что это мои деньги. Но также знаю, что могу ими распоряжаться по своему усмотрению. И если я захочу, например, купить для нас с тобой пачку пельменей — я это сделаю, и есть мы их будем вместе. Может быть, в другой раз ты купишь, и мы тоже будем есть эти пельмени вместе. Сегодня мне повезло, завтра повезёт тебе…

— Это не везение, — качнул головой наш комсорг. — Ты сочинил песню, за каждое исполнение которой тебе отчисляется определённый процент. И я уверен, ты одной песней не ограничишься. Я же помню, как ты ещё одну в Москву возил… Да ты понимаешь, что теперь можешь до конца дней своих вообще не думать о том, как заработать на кусок хлеба?!

— Погоди, это ты мне сейчас как бы в упрёк ставишь?

— Да почему сразу в упрёк, — смутился Вадик. — Я просто имел в виду, что… Чёрт, ты меня совсем запутал!

— Ага, я тебя, — криво ухмыльнулся я.

Вадим обхватил голову руками.

— Слушай, не знаю, что на меня нашло. Извини.

— Ладно, кто старое помянет… В общем, на первый гонорар — вернее, на часть его — я организую посиделки. Сейчас зашлём кого-нибудь в магазин.

— А может, не надо афишировать эти самые гонорары? Это ж ведь и завидовать начнут, и взаймы постоянно просить.

— Тогда скажу, что это гонорар за стихи в газете. Я о них всё равно ещё никому, кроме тебя, не говорил. А сейчас достану газету, покажу, вот, мол, моё стихотворение, а это вот гонорар за него, как раз на выпить-закусить хватит. Не всё же мы пропьём! И про песню никому говорить не будем. Хотя рано или поздно, наверное, и так узнают, кто автор… Но что сейчас загадывать. В общем, празднуем мой стих в газете! А остальные деньги, если что, будут храниться в тумбочке.

— Вот так вот, в тумбочке? — опешил Вадим.

— У нас же в общежитии воров нет, да и дверь запирается. А если тебе на что-то понадобятся деньги — можешь брать прямо отсюда.

— Да ты что!

— Это наш общак, — невольно выразился я на блатном жаргоне. — Появилась лишняя денежка — кладём сюда.

Вадим только со вздохом покачал головой. А потом напомнил, что я как комсомолец со своей зарплаты должен платить 5-процентный налог. И что он это дело как комсорг обязан держать на контроле. Ну да мне 37 рубликов для родного комсомола не жалко.

Хорошо посидели с одногруппниками, хотя я старался на спиртное не налегать, учитывая, что завтра тренировка. Несмотря на сессию и то, что ближайшие соревнования — а именно всесоюзное первенство ДСО «Буревестник» — пройдут осенью, я продолжал посещать занятия. Дашь разочек слабину — потом замучаешься приводить себя в форму.

А в ближайшую субботу сбегал в магазин «Телевизоры» на улице Вайнера, где присмотрел новую модель чёрно-белого телевизора — «Весну-5» за 220 рублей. Метнулся в сберкассу, снял нужную сумму, а уже в воскресенье с 26-килограммовым телевизором, замотанным в покрывало, чтобы не оцарапать кинескоп, махнул в Асбест.

Конечно же, объясняя такую покупку дома, пришлось признаться, что за песню начал получать солидные отчисления, и что это, скорее всего, только начало, но огромная просьба об этом никому. Не хватало ещё сплетен и завистников. По ходу дела на крышу протянули провод, подсоединили к соседской антенне. С обычной комнатной приём был бы очень плохой, так как в Асбесте своей телевышки ждать ещё лет тридцать с гаком.

Заскочил и в ресторан, повидаться с Серёгой. Убедился, что и впрямь «Ах, какая женщина» пользуется повышенным спросом. При мне два раза заказали помимо первого «бесплатного» исполнения. В первый раз я не видел, сколько тот, кто заказывал, давал денег руководителю ансамбля, а вот во второй раз заметил зеленоватый цвет купюры. Значит, трёшка. Это за вечер если раз десять закажут не только эту, но и другие песни, то музыканты, выходит, нехило так зарабатывают.

От спиртного, как ни уговаривал друг выпить за встречу, отказался, ограничился кофе. Рассказал про визит представителя ВУОАП.

— Ого, это серьёзно, теперь всё встало на денежные рельсы. Уже попёрло бабло? — спросил Зинченко с таким видом, как будто этот ему попрёт, а не мне.

— Есть маленько, — не стал отпираться я. — Несколько сотен на сберкнижку уже набежало. Только ты, Серёг, особо не распространяйся, лады?

— Могила!.. Кстати, ничего нового не сочинил?

— Да вы ещё с этой песни сливки не сняли, — хмыкнул я.

— Это да, — ухмыльнулся в ответ Серёга. — Да и не мы только. Эту песню уже по всему Союзу распевают.

— В ресторанах? — уточнил я.

— Ну это само собой. Я уже, например, сам видел, как парень девушке под гитару её пел на завалинке. Того и гляди, кто-нибудь запишет, и начнут по радио гонять.

— Да пусть гоняют, — отмахнулся я.

— Лишь бы не забывали автора указать и бабосики отстёгивать, — подмигнул мне дружбан. — Женёк, так что насчёт новых песен? Может, завалялось что, а?

— Ох и прилипчивый ты, Серый… Ладно, пороюсь сейчас в закромах своей памяти.

— Вот-вот, поройся, а мне снова на сцену пора бежать.

Что ж этому пройдохе предложить… Я начал перебирать в памяти песни, подходящие для исполнения в кабаках, но не слишком пошлые. Ну даже если предложу что-нибудь, это же надо… как… литовать, ну то есть напечатать сначала где-нибудь. А то ведь им же и влетит за партизанщину. Штрафы там, ещё что-нибудь…

Так, ладно, это проблемы Серёги и его коллег, а я обещал покопаться в закромах памяти. А потом достал из внутреннего кармана пиджака блокнот, ручку и стал записывать:

Я тебя еще не знаю, но приду.

Когда встречу, одно знаю — украду!

Я во снах с тобой летаю — тебя жду,

Наяву еще и знаю — украду…

Не помню, как фамилия певца, исполнявшего песню «Украду», какая-то восточная, а звали его, кажется, Алим. Вернее, будут звать, так как он, может, ещё и не родился. Мотивчик простой, сразу в памяти заиграл. Попса ресторанная, одним словом, а текст до безобразия простой. «Иволгу» хорошо бы приплести, но она уже исполнялась в 70-е во дворах и даже какими-то ВИА, не исключено, что уже кем-то написана. Нет, риск здесь не нужен. А вот точно с чем не прогадаешь, так это с песней «Так вот какая ты». Точно помню, что Дербенёв и Добрынин её написали в год московской Олимпиады для ВИА «Синяя птица».

Мог ли я подумать,

Что вот так всё выйдет,

Что в одну минуту

Все рассеется, как дым!

Ошибки быть не может -

Я сам сегодня видел…

Ты шла с другим,

Ты шла с другим

Так вот какая ты

А я дарил цветы

А я с ума сходил от этой красоты

Так вот какая ты

Надежды и мечты

Ты подарила

И разбила ты!

Я дописал до конца, вроде слова не напутал. Хватит пока Серёге. Ещё объяснять придётся, как звучит мелодия обеих песен. Чувствую, завтра с утра придётся сидеть у него с гитарой.

Как в воду глядел! В 10 часов был у Зинченко как штык, и тренькал на его старой акустической гитаре, а он сидел за фортепиано, повторял за мной и тут же записывал ноты.

— Нет, ну ты в самом деле талантище! Даже музыку сочиняешь, и это не имея музыкального образования… Дай мне ещё два-три дня, я тебе с аранжировкой всё сделаю, и пришлю письмо, как в прошлый раз, на адрес твоей общаги, — пообещал он на прощанье.

Не обманул, прислал. А я набрался наглости и снова отправил в редакцию «Асбестовского рабочего» тексты под видом стихов. Учитывая их слабость, особенно «Украду», на то, что напечатают, не рассчитывал. Но, видно, сработало то, что я уже у них публиковался, и теперь песню на эти стихи распевает вся страна. А им, как первооткрывателям «таланта», должно было быть приятно. В общем, не знаю, чем там руководствовались, но оба стихотворения напечатали, хоть и в разных номерах. Я созвонился с Нечипоренко, мы встретились, я отдал ему оба экземпляра (ещё по одному у меня имелось, как и у родителей), плюс ноты, и пообещал, что вскоре эти песни зазвучат из каждого утюга.

— Вы очень самоуверены, молодой человек, — попенял мне Нечипоренко.

— Всего лишь интуиция. — улыбнулся я как можно добродушнее.

Так уж получилось, что окончание сессии совпало с отстранением Язовского-младшего от защиты диплома, который вроде как был у него уже в кармане. А Язовского-старшего на время следствия временно отстранили от выполнения служебных обязанностей. Информацию я получал непосредственно от Борисова, на все лады расхваливавшего Ельцина, который, невзирая на свой не самый высокий пост в обкоме, умудрился поднять такую волну, что даже завотделом агитации и пропаганды горкома партии пришлось несладко. Я же делился этой информацией с Полиной. Наши отношения с ней перешли, можно сказать, на новую ступень. Мы начали целоваться! И уже не в щёчку, хотя и это присутствовало, когда мы встречались перед тем, как сходить в парк или кино, уже без Насти, видимо, допетрившей, что мы с Полиной теперь чуть больше, чем просто друзья. А уж когда я провожал свою девушку, на прощание мы всегда целовались в губы. И каждый раз меня это так возбуждало, что, возвращаясь в общагу на ночь глядя, я долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и фантазируя на сексуальные темы. Что поделать, молодой организм требовал выплеска энергии, и я в глубине души надеялся, что рано или поздно мы с Полиной окажемся в одной постели.

Об авторских отчислениях я не стал ей ничего говорить. Ни к чему пока девушке туманить сознание тем, что её возлюбленный — коим я считал себя во влажных мечтах — имеет перспективу стать богатым и знаменитым. Пусть думает, что я простой асбестовский парень. Чистые, незамутнённые чувства… А потом уж можно будет и открыться.

Кстати, по ходу дела она умудрилась договориться с Александром Дорнбушем — руководителем и создателем «ЭВИА-66». «Эстрадный вокально-инструментальный ансамбль», как явствует из названия, был основан в 1966 году, и базировался в ДК строителей им. Горького. Самый известный ансамбль города, он выступал на городских праздниках, был непременным участником конкурсов типа «Алло, мы ищем таланты» и много разъезжал по области. Их показывали по местному телевидению, и его участник, пожалуй, могли считать себя звездами уральского пошиба.

А ещё у них имелась вполне добротная аппаратура, в том числе звукозаписывающая. Вот с ними-то она и записала на плёнку песню «Аист на крыше». Мне удалось послушать эту запись на бобинном магнитофоне в институте, и я был приятно удивлён как качеством записи, так и качеством исполнения. Понятно, что демо-версия, но всё же… Даже без детского хора получилось вполне прилично, хоть сейчас отправляй на радио. Хотя бы на свердловское.

Но тут тоже не всё так просто, потому что вроде бы каждую песню для массового слушателя должен принимать худсовет. В принципе, эту песню должны принять без вопросов, вот только где мне искать этот худсовет?

Но напрягаться в этом плане не пришлось. Оказалось, «ЭВИА-66» в лице Дорнбуша уже захотел видеть эту песню в своём репертуаре. Неважно, в исполнении моей девушки или своей солистки, которая, по словам Полины, у них имеется. Но мне уже услышанный вариант понравился, и я хотел бы, чтобы песню исполняла именно Полина. О чём ей и сообщил. Мол, я автор, я так вижу, передай дальше.

Несколько дней спустя Полина сказал, что со мной хотел бы пообщаться сам Александр Дорнбуш. Завтра вечером они будут репетировать у себя в ДК им. Горького. Либо послезавтра. Днём все участники коллектива работают или учатся, а каждый вечер собираются на базе или на концертах, в том числе по выходным играют на танцах в парке. Тренировки завтра не было, и я сказал, что приду.

ДК им. Горького располагался в старом двухэтажном особняке, а репетиционная «ЭВИА-66» находилась в подвальной части. Не очень просторное, но уютное помещение, где хватило места для приличного размера колонок, усилков, микшерского пульта, ударной установки, фортепиано «Чайка», компактной «Ионике», не считая нескольких гитар, включая акустическую, кажется, «ленинградку». Ну и ещё всякой радиоэлектронной ерунды.

Я пришёл вместе с Полиной до начала репетиции, чтобы потом не отвлекать ребят от процесса и самому не париться в ожидании, пока этот Дорнбуш освободится.

— Александр, — представился молодой человек лет около тридцати, протягивая руку.

Следом поздоровались его музыканты в количестве пяти экземпляров, включая девушку, представившуюся Галей Максимовских. Что меня поразило — наличие в ансамбле подростка. Звали его Женя Писак, было ему, как я позже выяснил, 15 лет, и он в прошлом году пришёл на место выбывшего гитариста.

— Так это вы автор песни, которую нам принесла Полина? — начал сыпать вопросами Дорнбуш. — Вы студент, да? Радиофак? После армии? И ни в каких музыкальных школах не учились? А когда стали сочинять стихи и музыку? Угу-угу… И много успели сочинить?

В общем, признался, что песня «Ах, какая женщина», которую сейчас поют уже, наверное, по всем кабакам СССР, принадлежит моему перу. И что ездил в Москву, отдал Силантьеву песню «И вновь продолжается бой». Тот обещал ею заняться по возвращении из европейских гастролей, которые вроде бы должны как раз закончиться.

— Так-так, — буравя меня взглядом, пробормотал Дорнбуш. — «Ах, какая женщина» я уже слышал, в ресторане «Большого Урала» её точно исполняют. Ну она как раз для ресторана и подходит… А что за «И вновь продолжается бой»? Судя по названию, она явно не лёгкого жанра.

— Не лёгкого, — согласился я. — Она больше подходит для правительственных концертов, приуроченных к какой-нибудь красной дате.

— Гляди ты, — изогнул левую бровь Дорнбуш. — Интересно было бы послушать.

— Со временем услышите, — с улыбкой пообещал я. — Вас-то, наверное, интересуют больше эстрадные песни?

— Логично, — тоже улыбнулся собеседник. — Собственно, по этому поводу я и захотел с вами встретиться. Ничего у вас не завалялось в загашнике такого, что могло бы подойти к нашему репертуару?

Перед моим мысленным взором тут же промелькнули лица легенд свердловского рока Бутусова, Шахрина, братьев Самойловых… Затем Гребенщикова, Шевчука, Цоя, Кинчева… Нет-нет, с такими песнями «ЭВИА-66» никогда на сцену не выйдет, собственно, ни один худсовет не примет у них «Предчувствие Гражданской войны», «Пачка сигарет» или «Этот поезд в огне». Даже вроде бы невинные «17 лет» группы «Чайф» и то не пройдут цензуру из-за строк «я с тобой опять сегодня этой ночью…»

Нужно что-то такое, к чему ни одна комиссия, ни один худсовет не придерётся.

О, а ведь группа «Браво» с подавляющим большинством своих песен — это ж самое то! Ну к примеру, «Этот город». В конце 80-х мне услышал её на магнитофоне, потом сам подобрал на гитаре. Слова я вроде помнил.

— Можно инструмент?

Я кивнул на «ленинградку» и, получив одобрение, взял гитару в руки. Проверил строй — вроде бы настроена.

— Песня называется «Этот город», из самого свежего, — нагло заявил я. — Просто наиграю-напою, чтобы у вас появилось о ней представление.

Я даже сыграл нечто типа инструментального вступления, прежде чем запеть:

Этот город — самый лучший город на Земле

Он как будто нарисован мелом на стене.

Нарисованы бульвары реки и мосты,

Разноцветные веснушки, белые банты…

Ну что сказать… Композиция Дорнбушу и его музыкантам явно пришлась по вкусу, и они загорелись желанием тут же её сыграть уже в «электричестве». По словам руководителя коллектива, песня универсальная, может относиться к любому городу страны, где имеются трамваи, а они в тексте упоминаются. Вот только в Свердловске они не ярко-жёлтые, как в песне, а красные, в нижней их части, и не буду же я против, если в их варианте будет звучать «ярко-красные трамваи»? Я махнул рукой, в принципе, для меня это не столь принципиально.

Текст я им, не отходя от кассы, накидал на тетрадном листе, аккорды тоже, так что при мне ребята минут двадцать спустя уже играли что-то, приближенное к оригиналу. После чего я заявил, что у нас с Полиной ещё планы на сегодняшний вечер, и мы откланялись.

В планах у нас было кино, мы пошли на последний сеанс в «Салюте», шла французская приключенческая лента «Чёрный тюльпан» с Аленом Делоном, снятая ещё в 1964 году, но только сейчас попавшая в советский прокат. Вот там, на последнем ряду, где, кроме нас, никого не оказалось, мы нацеловались вдосталь. Окажись мы в этот момент или чуть позже в каком-нибудь уединённом месте, думаю, дело дошло бы и до постели, но податься нам было некуда. Она с подругой на съёмной комнате, я с товарищем в общежитии… Хоть номер в гостинице снимай. Да и то вместе хрен поселят, не положено по советским законам селить в одном номере мужчину и женщину, не являющихся мужем и женой. Аморально!

Потом я провожал её домой, и снова мы целовались под фонарём, к общежитию вернулся без четверти полночь, двери уже были заперты, и в комнату пришлось влезать по пожарной лестнице, благо она проходила рядом с нашим окном. В прошлой жизни тоже приходилось проделывать подобное, иногда даже будить Вадима стуком в окно, если он уже спал, как и сейчас.

— Нагулялся, котяра? — позёвывая, спросил он, открывая половинку окна.

— Да так, — уклончиво ответил я.

— Ну-ну, — хмыкнул Вадим. — Есть хочешь?

— Не, мы с Полиной перед кино в кафе заскочили.

— Смотри, а то мне с оказией из дома сало передали…

— То самое? — спросил я.

— Ага, с мясными прожилками.

Я почувствовал, как мой рот моментально наполнился слюной.

— Чёрт с тобой! Хлеб у нас вроде был? Бутербродик себе сделаю, если ты не против.

— Да хоть два! — снова хмыкнул Вадим, доставая завёрнутое в промасленную бумагу сало из тумбочки. — На, режь, сколько душа желает. А я опять на боковую, если ты не против. Очень уж приятный сон снился.

Через неделю Дорнбуш пригласил меня на премьеру песни. Оказывается, её буквально за пару дней до концерта в этом же ДК, где базировался «ЭВИА-66», принял худсовет. Концерт был посвящён в честь открытия после реконструкции парфюмерно-косметической фабрики «Уральские самоцветы». Я сидел в третьем ряду — первые два занимали руководство фабрики, городские и областные чиновники. Я грешным делом подумал, что увижу среди них и Ельцина, и что мне делать, если и он меня увидит — кинуться к нему с благодарностями? Мол, спасибо, Борис Николаевич, за то, что помогли разобраться с этими нехорошими Язовскими… Но нет, не было его, у меня буквально камень с души упал.

«ЭВИА-66» исполнил три песни. Первую — про комсомольскую юность, а вот второй была моя «Этот город». То бишь группы «Браво», но в данном случае со сцены автором был объявлен я, пришлось даже вставать и кланяться, отчего мои щёки и уши тут же запылали огнём.

Исполнили неплохо, во всяком случае лучше, чем я ожидал, хоть до оригинала Хавтана&Со и не дотянули. Ну а третьей стала «Аист на крыше», и снова мне пришлось вставать и кланяться. Солировала Полина, подпевала же ей Галя Максимовских. Даже без детского хора здорово получилось! В общем-то, с этими ребятами можно работать, подкидывая им время от времени какой-нибудь шлягер их моего прошлого-будущего. И опять же, песни, как объяснил Саша Дорнбуш, автоматом при принятии худсоветом становятся моей интеллектуальной собственности. А значит — очередные авторские отчисления капают на мой расчётный счёт в Сбербанке СССР. Так что необходимости звонить Нечипоренко я пока не видел.

На тот момент, кстати, вся наша группа благополучно сдала летнюю сессию, и на двухнедельную практику была распределена по предприятиям Свердловска. Большую часть отправили, как мы и предполагали, на «полтинник», он же «Уральский завод транспортного машиностроения имени Свердлова». В прошлой жизни в это время я проходил реабилитацию, не до практики было, а вот после второго курса попал-таки сюда. Работа по большому счёту — не бей лежачего, начальство нам доверяло выполнять простейшую работу, связанную, правда, с радиотехникой, а не уборкой помещений. И на том спасибо!

Ну и, конечно, я не забывал о моей тетради с «предсказаниями». Хранил я её сначала под матрасом, но затем решил найти более надёжное место. Сочинитель детективов Фридрих Дюрренматт любил повторять: «Если хочешь спрятать дерево — прячь его в лесу». Я послушался его совета и просто стал таскать тетрадь с собой среди других тетрадей, никогда не вынимая из портфеля. С одной стороны, она всегда при мне, не нужно беспокоиться, что её кто-то найдёт в твоё отсутствие, а с другой — никто же не устроит обыск моего портфеля. Это если я только совершу какое-то преступлении, вот тогда да. Мои вещички перетряхнут как следует, особенно если органам нужно будет что-то найти, какое-нибудь вещественное доказательство.

Но не будем о дурном… Я вот тут намедни задумался, а какого, собственно, хрена мои «Хроники будущего» лежат мёртвым грузом?! Я для чего их писал? Разве не для того, чтобы они помогли избежать ошибок и катастроф? А значит, они должны попасть в руки людей, в силах которых использовать эти предупреждения на благо общества. И не одного человека, а нескольких, чтобы как можно больше увеличить вероятность того, что мои записи начнут действовать.

Брежнев отпадает сразу, этот даже к 70-му году успел закостенеть в своих мировоззрениях, став податливой игрушкой в руках своего окружения. Жаль только, в это окружение просочились люди, отличающиеся политической и экономической близорукостью. Либо специально делающие вещи, идущие во вред СССР, хотя мне в это и не хотелось верить. Хотя кое-кого уже сейчас можно было бы авансом поставить к стенке. Того же Яковлева, например — идеолога чудовищного социального эксперимента под названием «Перестройка» и идейного вдохновителя оппозиции. Сейчас он вроде бы трудится в аппарате ЦК КПСС. Шеварднадзе из той же когорты. Творец международных «инициатив», подорвавших международные позиции и авторитет СССР в мире. А Суслов! Серый кардинал, «человек в галошах», застывший в своей идеологической неповоротливости, как мошка в янтаре.

Да и с Андроповым не до конца ясно, то ли «засланный казачок», то ли жертва собственных заблуждений. Он видел, что брежневский СССР идёт к катастрофе, и выдвинул программу сближения советского и западного миров. Одно только продвижение во власть Горбачёва чего стоит!

Нет, нужно задействовать тех, в ком я стопроцентно уверен. Одним из первых в этом списке у меня стоял Косыгин — автор реформ, которые могли спасти экономику СССР. Его бы точно заинтересовал раздел моего дневника под названием «Экономика».

Председатель ВЦСПС Шелепин ещё в силе, хоть и задвинут на незначительную должность. Ему всего 52 года, самый расцвет для политика. Сюда же и со сланный на Украину Семичастный, который, если исторические документы не врали, был другом и соратником Шелепина.

Кто ещё… Кстати, почему бы и не Черненко? Сейчас он руководит общим отделом КПСС. Помню, что предлагал Брежневу прислушаться к мнениям Косыгина и Шелепина и начать исправлять «перекосы» Хрущёва не выборочно, а системно. По поручению Черненко готовилась комплексная программа экономических реформ, причём с упором на планы последней сталинской пятилетки. Жаль, что страну он возглавил тогда, когда уже ничего нельзя было изменить, да и сам был к тому времени ветхой развалиной.

Ну и первый секретарь ЦК КП Белоруссии Пётр Машеров. Достойный был… Хотя почему был? Достойный человек есть и будет ещё 10 лет, пока не угодит в аварию, то ли подстроенную, то ли случайную.

Пока ограничусь этим списком людей, которым можно подкинуть факты, сдобренные некоторыми «размышлизмами» в разделах «Политика» и «Экономика». Подкидываю — и умываю руки, дальше уж пусть власть имущие решают, что со всем этим делать, от меня уж ничего не зависит.

Другой вопрос — как подкинуть, чтобы ещё при этом самому не «засветиться». Естественно, для начала рукопись нужно размножить, и желательно посредством пишущей машинки. Машинки у меня нет, в принципе, можно снять денег со сберкнижки и купить. Но, во-первых, глупо покупать такую дорогую и массивную вещь только ради того, чтобы напечатать на ней несколько экземпляров своих воспоминаний. Во-вторых, как я это буду делать при Вадике? Соврать, что сочиняю какую-нибудь антиутопию? Если он заглянет через плечо (даже случайно), то вряд ли поверит моим объяснениям.

Гораздо логичнее арендовать где-нибудь машинку, и без посторонних спокойно набить текст. Причём лучше потратить побольше сил и времени, но обойтись без снижающей качество текста копировальной бумаги. Думаю, за день перепечатать несколько экземпляров труда не составит.

И желательно это сделать до отъезда на море, куда мы поедем… вчетвером. Ну а как бы я выглядел в глазах Полины, отправься на отдых без неё? Да, пока дальше поцелуев дело не заходило, но я-то считал уже её своей девушкой, а она меня (сама об этом говорила) своим парнем. Тем более что Вадим был не против, если с нами поедут Полина и Настя. Да-да, взять Полину и при этом проигнорировать её лучшую подругу в этом городе я посчитал плохой идеей. А Вадим со мной согласился, заодно поинте6ерсовавшись, симпатичная ли эта самая Настя?

— Сам увидишь, — сказал я, — когда на вокзале встретимся. Знаешь, она чем-то напоминает актрису Людмилу Целиковскую, только в веснушках.

— О, Целиковская мне нравится! — оживился друг. — Особенно в фильме «Сердца четырёх».

— Вот-вот, как раз молоденькая Целиковская… Ну, мне так показалось, во всяком случае, — на всякий пожарный подстраховался я.

Так что мой сосед по комнате с нетерпением ещё и потому ждал отъезда в Крым (именно там мы решили всё-таки отдохнуть), что ему не терпелось увидеть Настю. А по ходу дела он с упорством, невзирая на мои уговоры, достойным лучшего применения, продолжал ходить вечерами и в выходные на станцию. И к моменту отъезда успел накопить аж семьдесят пять рублей, которые отдал мне со словами:

— Это мой взнос. Не так много, как хотелось бы…

На что я предложил ему не париться, заявив, что моих доходов хватит на всю компанию. Тем более, посетив сберкассу, я выяснил, что на мой расчётный счёт набежало ещё тысяча сто сорок рублей и двадцать восемь копеек. Я снял три сотни, решив, что такой суммы на четверых «дикарей» будет достаточно. А если не хватит — в Крыму тоже есть сберкассы.

Так вот, с пишущей машинкой у меня всё сладилось. Мимо этого «Проката» я проходил каждый день, он располагался недалеко от проходной нашего завода, где мы проходили практику. В очередной раз шествуя с Вадимом к остановке общественного транспорта, я снова зацепился взглядом на вывеску «Прокат» и подумал, что, по идее, там может найтись не только телевизор или велосипед, но и пишущая машинка. Предложил Вадиму зайти на предмет взять в прокат телик — сейчас я мог себе позволить не только арендовать, но и купить новый.

— Зачем он нам сейчас? — не понял наш комсорг. — Мы же через неделю уезжаем на юг.

— Действительно, как-то я об этом не подумал… Ну давай всё равно зайдём, приценимся на будущее.

Вадим пожал плечами, но согласился. Пункт проката встретил нас прохладой — два открытых окна создавали небольшой сквозняк. Заведовала прокатом пухленькая дама бальзаковского возраста с пережжёнными перекисью водорода волосами. Она скучала, облокотившись на полированную столешницу, отгадывая кроссворд в журнале «Огонёк».

Я сразу же пробежал взглядом по помещению. Пианино, пара чёрно-белых телевизоров, холодильник «Север», стиральная машинка «Вятка», баян, швейная машинка, детские трёхколёсные, подростковые и взрослые велосипеды… И вот она — пишущая машинка «Эрика М-10»!

— Что вас интересует, молодые люди? — прощебетала разом оживившаяся заведующая. — Холодильник в прокат стоит 5 рублей в месяц, телевизор — 7 рублей. Может, велосипеды? Можно и не на месяц, на неделю взять интересующую вещь, выйдет, соответственно, дешевле.

— Нет, велосипеды нам не нужны, а вот телевизор мы и зашли посмотреть. Оба работают?

— Конечно! Проверяйте, только тут сигнал не очень, антенна комнатная…

— Да мы сейчас не будем, на юг собираемся, а пока прикидываем, что к чему, чтобы взять уже после возвращения.

— А, ну как хотите, — пожала она плечами. — Телевизоры у нас практически всегда имеются в наличии.

А в субботу утром я зашёл в прокат и взял на неделю пишущую машинку, к которой прилагалась уже заправленная красящая лента. Но всё-таки в магазине «Школьник» купил новую, а до кучи упаковку бумаги 11 формата, корректор и пять обычных картонных папок с завязками. После чего сел на автобус и доехал до конечной остановки, а оттуда полчаса пешком — и вот я на просёлочной дороге, а по сторонам виднеются крыши какого-то дачного посёлка. Не задерживаясь, я миновал его и вышел на берег Исети. Прошёл мимо небольшого пляжа, где в воде бултыхалась малышня, преодолел ещё с километр, и наконец нашёл подходящее местечко. То есть пенёк, на который можно было установить машинку. Ещё одну чурочку под зад вместо стула я нашёл неподалёку. В портфеле у меня были завёрнутые в бумагу бутерброды с сыром и колбасой, и полулитровая, стеклянная бутылка «Дюшеса», так что время за работой я надеялся провести с комфортом. Поржал про себя: прямо как «Ленин в Разливе», только шалаша не хватает.

Управился я за пять с половиной часов, успев напоследок ещё и искупаться. Теперь предстояло самое главное — придумать, как доставить эти папки адресатам.

Над этой проблемой я ломал голову до самого нашего отъезда на юг, но так ничего и не придумал. Если бы знать адреса людей, которым я собирался отправить эти папки, то можно было бы бандеролью, что ли… Да и то рискованно, скорее всего, почта на имя таких «шишек» и их близких перлюстрируется сотрудниками соответствующих органов. Идеальный вариант — из рук в руки. Но не стоять же столбом с этими папками у кремлёвских ворот, тем более что они не пешком ходят, мимо проезжают на своих лимузинах с тонированными стёклами. Или с тонированными — это я загнул? В любом случае у стен Кремля делать нечего, заметут как пить дать. Почитают мои записи, проведут допрос с пристрастием — и психушка обеспечена. И это ещё в лучшем случае. Или, наоборот, в худшем… В общем, ничего хорошего.

Опять же, Машеров вон вообще у себя в Белоруссии обитает. Правда, бывает в Москве по-любому наездами, на каких-нибудь пленумах, можно теоретически его поймать. А остальных как вылавливать?

В принципе, спешить некуда, время есть, может, на югах что-нибудь в голову придёт. И я решил отложить решение этого вопроса до возвращения с отдыха. Надеюсь, нам действительно удастся отдохнуть. А у нас с Полиной наконец-то получится перейти от поцелуев к более взрослым формам общения. А то я уже, честно говоря, измаялся. Не рукоблудием же заниматься, в самом деле, чай, не мальчик. Да и Полина уже явно созрела для перехода на следующую ступень отношений, хоть и не говорила этого вслух. Но взгляд её, вздымающаяся грудь, пылающие жаром щёчки — всё это было красноречивее любых слов.