Мой адрес - Советский Союз! Книга четвертая

Глава 1

Полина при моём появлении слабо улыбнулась и даже сделала попытку привстать, но я, сделав несколько быстрых шагов, оказался возле её кровати и мягко приобнял жену за плечи.

— Лежи, любимая, врачи говорят, тебе нужен покой.

Я сел на краешек постели, взял её пальцы в свои, они были холодными. Выглядела она не лучшим образом, лицо было бледным, под глазами залегли тёмные круги.

— Как ты?

Она ничего не ответила, опустила веки, из-под левого появилась слезинка, замерла на обострившейся скуле прозрачной капелькой, и сползла вниз, оставив за собой влажную дорожку.

— Ну всё, всё, не плачь, солнце… Всё будет хорошо. Будут ещё у нас дети, и не один.

Я нежно вытер слезинку подушечкой большого пальца. А у самого защипало в носу. Перед тем, как увидеть жену, я имел разговор с завотделением гинекологии Романом Борисовичем. Причём в кабинете главврача, который лично захотел пожать руку олимпийскому чемпиону и известному композитору. Сказал, что хотели Полину в отдельную палату положить, но она предлочла общую. Тут же был организован чай с печеньками и конфетами на троих, хотя мне в глотку ничего не лезло. Сам же Роман Борисович, как показалось, такого пиетета ко мне не испытывал. Он просто заверил, что жизни и здоровью Полины ничего не угрожает, однако… Тут эскулап сделал паузу, снял очки и протёр носовым платком линзы. Водрузил их снова на нос, почему-то строго, будто учитель на расшалившегося школьника, посмотрел на меня.

— Видите ли, молодой человек, у вашей жены был выкидыш, вы об этом, в общем-то, уже знаете. И нам пришлось всё как следует там… хм… почистить. Пока рано говорить что-то определённое, но есть риск, что ваша жена может остаться бесплодной. Впрочем, организм молодой, должен быстро восстановиться, так что будем надеяться на лучшее. А вы о наших подозрениях лучше молчите, ни к чему ей мучить себя мыслями о бесплодии.

— Понятно, — вздохнул я. — А что с… С плодом? Куда его дели?

— Так ведь туда же, куда и все биологические отходы — в печку, — пожал плечами он.

В следующий миг, увидев в моих глазах что-то для себя нехорошее, главврач поспешно добавил:

— Поймите, это общепринятая практика для мертворождённых детей на таком сроке. Если бы он родился доношенным или хотя бы 7-месячным, то мы бы спросили у матери, желает ли она взять на себя похороны или отдаёт тело ребёночка больнице. Таков порядок.

Соглашаясь с шефом, Роман Борисович снова пожал плечами и развёл руки в стороны. Не в силах проглотить застрявший в горле ком, я перевёл взгляд на окно, за которым моросил противный мелкий дождик. Потом, собравшись с силами, сказал, что готов увидеть жену.

— Вы даже можете навещать её, когда вам удобно, а не только в часы посещения, — прежде чем попрощаться, сказал главврач. — Ну разве что до отбоя, ночью больные должны спать.

Он улыбнулся, я тоже, уже через силу.

И вот я сидел у постели Полины, держал её за руку, и не мог ничего сказать из-за вставшего в горле кома. Так, давай-как прекращай тут, сказал я себе. У жены и так настроение ниже плинтуса, ещё ты тут будешь нюни распускать. Тем более на глазах соседок по палате. Она была рассчитана на четверых, но одна постель пустовала, хотя и имела явно обжитой вид, видно, женщина куда-то вышла. А две тётушки бальзаковского возраста вон как уши навострили. Как же, их соседка не кто иная, как сама Полина Круглова, а муж ейный — известный композитор и новоиспечённый олимпийский чемпион Евгений Покровский. Хотя. Думаю, мои спортивные успехи тёток мало волнуют.

— Я тебе тут фруктов разных принёс.

Я выложил на тумбочку авоську с апельсинами, мандаринами и яблоками, купленными с утра на рынке. Вчера, сразу по прилёту, меня к Полине не пустили, мол, не очень она себя чувствует, приходите завтра, может, самочувствие улучшится. Приёмные часы во столько-то и во столько-то. Но лучше на всякий случай позвонить, чтобы зря не ездить, после утреннего обхода, вот по этому телефону. Я так и сделал. Когда услышал, что смогу наконец попасть к Полине, сразу же метнулся на базар, а оттуда в больницу. Пообщался с врачом, получил халат-маломерку, который просто накинул на плечи, и вот теперь сижу на краешке кровати жены, так как табуретов для посетителей всё равно не предусмотрено, смотрю на её бледное лицо и понимаю, как люблю эту женщину. И даже если нам не суждено больше иметь детей, то я никогда её не брошу.

— Ничего не хочу.

Она открыла полные слёз глаза, сжала мои пальцы своими.

— Женя, ну как же так… Я ведь и коляску уже присмотрела. А куда дели ребёночка? Его же надо похоронить.

— С этим уже всё решили, — ответил я, скрежетнув зубами.

Её лицо исказилось гримасой страдания, и она разрыдалась. Я совершенно не представлял, что делать. Умудрённый жизнью старик в теле 23-летнего парня растерялся. Впрочем, это за мной всегда водилось, женские слёзы каждый раз выбивали меня из колеи.

— Молодой человек, лучше вам будет оставить жену в покое.

Непонятно как появившаяся в палате немолодая санитарка строго на меня посмотрела, потом мягко, но решительно взяла под локоток и повела к выходу.

— Мы ей сейчас укольчик сделаем, она поспит, там, глядишь, полегчает, — увещевала она меня, выпроводив в коридор. — А то вас увидела, и снова своего неродившегося ребёночка вспомнила.

— Так я, может, завтра приду?

— Лучше с врачом посоветоваться, с Романом Борисовичем. Завтра позвоните опять после утреннего обхода.

Весь вечер я не находил себе места. Сидел, обхватив голову руками, скрипел зубами, в итоге влепил кулаком по стене, ободрав костяшки и при этом даже не почувствовав боли. Сука! Попадись мне сейчас этот мудак… Хомяков сказал, его домой отпустили после ночи в кутузке, несовершеннолетний как-никак, 16 лет. Отца нет, мать у него работает уборщицей на заводе, сам учится в училище, на учёте не состоит… Мотоцикл взял у товарища прокатиться, вот и прокатился.

Что ему грозит? Максимум зона для малолеток с последующим переводом на «взросляк». А жизнь нашего ребёнка уже не вернуть.

Захотелось напиться до бессознательного состояния, я даже открыл холодильник и взял запотевшую бутылку «Столичной»… Но, подумав, вернул её на место. Слишком легко хочу забыться, так, чего доброго, можно и в запой уйти.

Кстати, тёща-то ведь не знает о происшедшем. Надо звонить… Нашёл телефон её соседей, позвонил, попросил пригласить… Валентина Владимировна действительно была не в курсе произошедшего, и потому я постарался как можно более мягче обрисовать ситуацию. Но без утаек, в общем, поставил в известность. К чести тёщи, та восприняла новость стоически, чувствовался в ней уральский характер. Чуть было не сорвался в общагу, повидать Вадима и остальных сокурсников, потом подумал, что я там буду делать? Водку с ними глушить, заливая тоску? Вадик-то, положим, не большой любитель, но ему что, больше делать нечего, как сидеть и меня утешать? Зачем других-то грузить своими проблемами, пусть даже и хороших друзей…

Но держать его в неведении тоже как-то не по-товарищески, обидится. Настя-то, судя по всему, тоже ещё ничего не знает. Да и в филармонию надо позвонить, может, там тоже не знают о происшествии. Но это уже завтра, а в общежитие можно и сейчас. Надеюсь, Вадим с Настей не ушли в кино или на танцульки. В общем, набрал общежитие, трубку подняла вахтёрша Мария Петровна, а через несколько минут я уже говорил с Вадимом.

— Привет! — первым начал он. — Ну ты красавец, такой финал выдал, мы всем общежитием смотрели… А в институте завтра появишься? Или когда у тебя твой академический заканчивается? Точно, до 14 сентября, как я мог забыть… Полинка тебя, небось, как героя встретила? Она там рядом? Передавай ей привет!

М-да, действительно ничего не знает. Не хотелось портить товарищу настроение, но рано или поздно он бы всё равно узнал правду. Пришлось посвящать не в самые приятные детали.

— Ты только особо-то никому не рассказывай, ладно? — попросил я его в завершение нашего диалога. — Насте, понятно, можно, она тоже знала про беременность, а для остальных просто угодила под мотоцикл, получила ушибы и сотрясение мозга.

— Да что ж я, разве не понимаю, — тяжело вздохнул Вадим на том конце провода. — Да-а, вот ведь… Может, подъехать к тебе?

— Ночь уже почти, куда ты через полгорода потащишься? Завтра может получится Полину навестить, в общем, я тебе позвоню ближе к вечеру.

— А может нам с Настей завтра с тобой сходить?

— Давай я лучше у Полины спрошу, если, конечно, завтра меня к ней пустят, а там уж, конечно, не вопрос.

Из Каменск-Уральского Валентина Владимировна примчалась утром первым же рейсовым автобусом. Сказала, что отпросилась сегодня с работы на весь день, вечерним уедет обратно. Всплакнула всё-таки немного, пожалела неродившегося ребёночка. В общем, в больницу мы отправились уже вдвоём — врач сказал, что Полина сама попросила, чтобы я пришёл, и обещала держать себя в руках.

Сегодня она и впрямь выглядела получше. Обошлось без слёз, Полинка даже слабо улыбалась, наверное, и появление мамы как-то благотворно сказалось на её настроении. По заверениям заведующего отделением, если никаких осложнений не возникнет, то через недельку мою жену уже можно будет выписывать. Ну и на больничный сразу, чтобы дать организму дополнительный отдых.

— Больше меня волнует её моральное состояние, — сказал Роман Борисович, прежде чем пустить нас к Полине. — Постарайтесь общаться больше на посторонние темы, на тему творчества, например, это должно девушку хоть немного отвлечь от переживаний.

Н-да, сейчас с психотерапевтами туго, приходится самим выкручиваться. Ладно, уж как-нибудь.

Распахиваю дверь палаты с лучезарной улыбкой на лице. Сегодня коробочка — то есть палата — полна, все на местах.

— Здравствуйте, товарищи женщины!

— Здравствуйте! И вам не хворать! — слышится в ответ.

— Привет, любимая!

Это уже в адрес жены, которая тоже, хоть и слабо, улыбается. Может, потому ещё, что за окном сегодня вполне ещё яркое сентябрьское солнце, а вчера, напротив, было пасмурно. А может ещё и потому, что сегодня со мной пришла тёща, то бишь её мама, с которой я перед больницей сам провёл инструктаж, наказав демонстрировать побольше оптимизма. На что она отмахнулась, мол, сама не маленькая, знаю.

Я чмокнул Полину в щёку, получив ответный поцелуй, а вот Валентина Владимировна лобызала дочку дольше и эмоциональнее. Что ж, женщинам можно не стесняться своих чувств.

— Доченька, ну ты как? Я уж, как мне Женя вчера позвонил да всё рассказал, с утренним автобусом приехала. Вот, покушать принесли, а то я знаю, как в больницах кормят…

— Да ещё вчерашнее не съела, соседок угощала, и то вон ещё осталось…

— А ничего, сейчас на поправку пойдёшь, аппетит-то и разыграется. И книги вон Женя прихватил, журналы всякие. Голова уже не болит? Ну вот, значит, и не подташнивает, и аппетит должен появиться. Врач говорит, тебе можно вставать потихоньку, ты встаёшь? Вставай, доча, понемногу, но вставай, чем больше будешь двигаться — тем быстрее поправишься.

В общем, диалог (хотя скорее уж монолог) затянулся минут на пять, прежде чем мне удалось перехватить нить разговора. Тут уж я оторвался, рассказывая про свой олимпийский вояж. Не выдержал, упомянул про несостоявшуюся атаку террористов, и как я одного из них вырубил. Подал это так, будто дело выеденного яйца не стоило. Даже немецкую газету принёс со своей фотографией. Про грамоту и подаренную полицейскими гитару тоже упомянул. Соседки по палате тоже прислушивались к моему рассказу с нескрываемым интересом.

— Мой герой, — слабо улыбнулась Полина.

— А завтра, если ты не против, Настя с Вадиком придут. Ну и я снова наведаюсь.

Полинка была не против, и на следующий день мы пришли с Настей и Вадимом. Тёща накануне вечером укатила домой, тем не менее успев напечь дочке и мне заодно пирожков с повидлом, с луком-яйцом, и творожники. Так что на этот раз передачка была ещё более солидной: помимо фруктов, которыми уже объелись все пациентки палаты, мы принесли тёщиной выпечки.

Сегодня Полина выглядела даже получше, чем вчера. И улыбка показалась мне более радостной. Рядом на тумбочке лежал заложенный носовым платком роман Уэллса «Война миров». Полина давно хотела его прочитать, да всё руки не доходили, а сейчас вот появилось свободное время. Эх, лучше бы уж совсем не появилось, чем вот так.

20-го сентября, в среду, Полину выписали. Накануне её осмотрел гинеколог, а после утреннего обхода ей велели собирать вещи. Пригодилась моя мужская сила, нести пришлось в том числе книги, а журналы Полина оставила соседкам по палате и отделению. Впрочем, все эти «Работницы», «Крестьянки», «Юность» и прочая уже и так ходили по рукам. Включая свежий выпуск «ПиФ», который продолжал выходить своим чередом, и тираж которого вырос до 500 тысяч!

К тому времени успел побывать на приёме у Хлесткова. Получил грамоту и премиальные от «Динамо» в размере тысячи рублей. В институте всё прошло по традиционной схеме. Вырезка с моей фотографией из газеты «Уральский рабочий» красовалась на стенгазете. Снимок был сделан в аэропорту, я с улыбкой до ушей позировал с медалью на шее. Не знал ещё, что случилось с Полиной. Декан и ректор лично пожали мне руку, хотели было устроить торжественное собрание по поводу моей победы на Играх, но я упросил этого не делать, учитывая ситуацию с моей попавшей в больнице женой. Заодно меня поздравили с тем, что, согласно решению июньского пленума ЦК ВЛКСМ, песня «И вновь продолжается бой!» официально стала гимном советских комсомольцев. Данное постановление упоминалось в статье, вышедшей на днях в «Комсомолке», и прошедшей мимо моего внимания, хотя печатный рупор советской молодёжи я выписывал. Просто на фоне событий с женой было не до чтения газет.

А накануне выписки Полины позвонил Репьёв, сказал, чтобы я готовился к поездке в Кремль, где дорогой Леонид Ильич планирует встречаться с чемпионами Игр и, соответственно, награждать их знаками отличия. Только какими — неизвестно. Ориентировочно в последних числах сентября.

Вот совсем никакого настроения ехать не было, решил посоветоваться с любимой женщиной, когда мы уже прибыли из больницы домой.

— Езжай, — сказала она. — А то Брежнев, чего доброго, подумает, что ты его не уважаешь. Да и интересно, чем тебя наградят.

— Ага, традиционный вопрос собутыльника: «Ты меня уважаешь?», — хмыкнул я и пояснил. — Там же наверняка что-то типа фуршета будет. Будет ходить Ильич с бокалом шампанского, искать меня, чтобы выпить на брудершафт, а Покровского и нету.

— Прям уж на брудершафт… Это ж с ним целоваться пришлось бы. Он со всеми коммунистическими лидерами целуется в губы, то и дело по телевизору эту эротику показывают.

— Так я не какой-нибудь Фидель Кастро или Густав Гусак. Так что шансов облобызаться с генеральным секретарём у меня немного.

В общем, решение было принято, осталось ждать официального приглашения. Главное, что Полина понемногу приходила в себя, во всяком случае, при мне больше не плакала. Да и на работу рвалась с больничного. Тут я был с ней согласен, работа — она лечит любые душевные травмы. Ну или почти все.

Я себе вон тоже нашёл себе вечерами, когда не было тренировок, занятие — решил заняться гитарой. А то что ж инструмент без дела лежит. Была мысль его презентовать нашей студии, но, поразмыслив, отказался. Мне его подарили — мой и будет. А если захочу писаться — возьму «Gibson» с собой на в студию день-другой.

Пару гитарных кабелей и примочку «Distortion» купил у гитариста из ансамбля Дома офицеров, где всё ещё работал Серёга. У парня, кстати, был «Stratocaster», которым тот невероятно гордился, хоть и была гитара куплена с рук в довольно поюзанном состоянии.

Вообще я был рад, что мне подарили именно «Gibson», а не «Fender». Я не сказать, что большой профи, но от умных людей знал, что на «Gibson» играть проще. И что гитара эта более престижная, с ароматом богатства. «Gibson» хорошо дружит с любым перегрузом, он поёт ленивыми густыми нотами. А на чистом звуке мутноват и расслаблен, выдавая глубокие джазовые вздохи. «Fender», наоборот, рожден для самого кристального, прозрачно острого звука, холодного и ершистого. При этом якобы более грубый, норовит вырваться из рук, весь дрожит на аккордах.

Собирать с нуля «комбик» я посчитал неуместным, когда дома есть отличная акустическая система. Используя паяльник, припой и прочие аксессуары настоящего радиолюбителя, я за один вечер соорудил гитарный кабинет. Звук шёл чистейший, что меня несказанно порадовало. С «дисторшн» тоже всё сложилось, я исполнил тему из «Smells Like Teen Spirit», естественно, вызвавшую со стороны Полины интерес. На вопрос, что за мелодия, я скромно пожал плечами:

— Да это так, просто дурачусь. Хотя, может, и использую где-нибудь и когда-нибудь.

Когда-нибудь… Какой текст можно написать на эту музыку, да ещё и на русском, чтобы он удовлетворял чаяниям современной советской цензуры? Под такую мелодию в голову лезут только какие-то бунтарские тексты, да и сама манера исполнения… На надрыве, с кровоточащими голосовыми связками. Тоже нехарактерна для советской эстрады. Если только петь таким макаром о каких-то язвах капиталистического общества. Ну типа в припеве:

Эти негры

Так несчастны!

Судьбы негров

Так ужасны!

Бедолаги

Живут в гетто

Под прицелом

Пистолета…

М-да, хрень какая-то. А ведь пройдёт меньше полувека, и белые американцы будут неграм мыть ноги. Тьфу, мерзость! Надеюсь, не в этой истории… А мелодия пусть пока в загашнике полежит, может, со временем и пригодится.

Кстати, перед выпиской Роман Борисович посоветовал Полине взять отпуск за свой счёт и по профсоюзной линии съездить на какой-нибудь лечебный курорт, например, на Кавказские Минеральные воды. Он выпишет рекомендацию, но путёвку, сказал, нам достать будет всё равно не так просто.

Да, такие направления на отдых и поправку здоровья в это время распределяют профсоюзы, и не факт, что профсоюз работников культуры расщедрится на путёвку для моей жены. Достать можно было попробовать через Ельцина. Тем более что после моего возвращения он звонил, поздравлял с успехом, а когда узнал, что жена в больнице, тут же спросил, чем может помочь. Особо редких и дорогих лекарств не требовалось, уход за Полиной в отделении тоже был неплохой, поэтому я просто поблагодарил его за предложение. Но он заверил, что ситуация с моей женой находится под контролем облздрава и обкома. А теперь вот подумал, что можно и попросить не последнего человека в области помочь с путёвкой. Правда, надо было сначала обговорить этот вопрос с самой Полиной.

— Одна не поеду, — решительно заявила она.

— Так у меня ж институт, — начал было оправдываться я.

И вспомнил свою идею о переводе на заочное. И в самом деле, ежедневные посещения учебного заведения, просиживание часами на лекциях, где я слышал то, что и сам прекрасно знал — всё это я считал пустой тратой времени.

— Ладно, если удастся достать путёвку, то буду брать на двоих, — сказал я Полине. — А завтра же иду в институт переводиться на заочное обучение. Ты же перевелась.

Жена предприняла слабую попытку меня переубедить, мол, к чему такие жертвы, но я заявил, что жертвую учёбой во имя любви, вернее, во имя любимой, чтобы больше находиться рядом с ней. И вообще какая это жертва… Диплом-то получу такой же, и вообще не факт, что буду работать по специальности. Я так-то член Союза композиторов, могу вообще балду пинать хоть до конца жизни, выдавая раз в год по песенке. Полина помолчала, обдумывая услышанное, и вздохнула:

— Ты мальчик большой, поступай, как считаешь нужным. А ты уверен, что удастся достать путёвку, да ещё и на двоих?

— Решим, — уверенно заявил я.

Хотя, честно говоря, в глубине души такой уверенности не испытывал. Но для начала пришлось выдержать натиск декана и ректора, которые совместными усилиями пытались отговорить меня от перехода на заочную форму обучения. Однако я оставался непреклонным, и Заостровскому не оставалось ничего другого, как поставить свою подпись под моим заявлением.

Вадим тоже не был в восторге от этого моего решения, но понимал, что семья для меня сейчас на первом месте.

— А кстати, что у вас со свадьбой? Полина говорила, вы чуть ли не этой осенью играть собирались.

— Была такая мысль, — отмахнулся Вадик. — Но Настины родители хотят, чтобы она сначала закончила училище, а потом пусть делает, что хочет. Так что придётся подождать как минимум полтора года. Ну и я как раз закончу институт. Другое дело, что неизвестно, куда кого распределят, вдруг её отправят преподавать сольфеджио в её родной Камышлов…

— Не боись, решим вопрос, — самоуверенно заявил я.

А дальше я вечером набрал номер домашнего телефона Ельцина.

— Кавказские Минеральные воды? — переспросил Борис Николаевич. — На двоих? Куда именно хотите? Пятигорск, Кисловодск, Ессентуки, Железноводск? Без разницы? А на какие числа ориентировочно? Чем раньше — тем лучше? Ясно… В принципе, нет ничего невозможного… Завтра сможешь так же вечером перезвонить?

Путёвку на двоих Ельцин достал, была она от того самого профсоюза работников культуры, в котором числилась моя жена. В Пятигорск, в "Санаторий имени М. Ю. Лермонтова, на 10 дней, с 12 по 22 октября. То есть время в запасе ещё имелось, так как чествование олимпийцев в Кремле должно было состояться 5 октября. А 29 октября снова в Москву ехать — на вручение премии Ленинского комсомола. Из оргкомитета на днях звонили, просили всенепременно быть.

4 октября наш самолёт приземлился в ставшим уже почти родным «Домодедово». Хоть убей — не помню, случались ли в прежней реальности встречи генсеков с олимпийцами, что впоследствии вошло в норму при том же Путине. Может, это я так на ход истории повлиял?

Из аэропорта я сразу поехал в уже знакомую гостиницу «Россия», где проходила регистрация участников мероприятия. Сам же приём будет проходить завтра в 11 часов в Георгиевском зале Большого Кремлёвского дворца. То есть две ночи мне предстояло провести в «России», причём вторую не полностью, так как в 5 утра я уже должен был на такси отправиться в аэропорт.

— Ваш номер одна тысяча сто восемнадцатый, на шестом этаже, — сказал администратор за стойкой, протягивая брелок с ключом. — Лифт направо.

— Спасибо, знаю.

Не успел заселиться в номер на двоих, как принесли тот самый костюм, в котором я шёл на церемонии открытия Олимпийских Игр. Отглаженный, на вешалке, ещё и полуботинки те же самые. Надо же…

Раскидал вещички, принял душ… Интересно, кого ко мне подселят, думал я, сидя перед телевизором. Шла какая-то образовательная программа. На остальных трёх каналах вообще показывали тоскливую ересь. С одной стороны, унылое всё-таки телевидение, а с другой — время-то рабочее, да и дети ещё в школе, а у кого-то вообще вторая смена. Другое дело, что и вечером особо смотреть нечего. Впору стучаться к Лапину и требовать запуска новых программ. Пусть даже не ток-шоу типа «Взгляда», рано пока ещё вольнодумствовать, но развлекательные программы очень бы скрасили досуг советских граждан. Да и сериалы пора уже самим снимать, пусть не мыльные оперы, раз уж они не несут никакой идеологической нагрузки, а хотя бы патриотические, типа ещё не снятых «Семнадцать мгновений весны» или «Рождённая революцией». Ну или «Следствие ведут ЗнаТоКи», которые уже идут, но редко.

В этот момент раздался деликатный стук в дверь.

— Да, входите.

Дверь распахнулась и на пороге возникла фигура улыбавшегося Бори Кузнецова.

— Ну здорово, что ли!

Мы обнялись, причём, учитывая Борькины габариты, я старался не слишком сильно сжимать его в своих объятиях.

— А я гадаю, кого ко мне подселят…

— А мне ещё администратор сказала, что боксёр какой-то, здоровый, в 108-м заселился, — всё ещё улыбался Боря. — Славка-то москвич, ясно, что из дома на награждение поедет, ну я сразу понял, что она про тебя говорила. Будешь?

Он поставил на стол бутылку без опознавательных знаков.

— Тесть гонит, чистейший самогон, как слеза.

— Давай лучше завтра после награждения.

— Ну смотри.

Боря не без сожаления убрал бутылку обратно в «дипломат», такой же, как у меня, только чёрный. Я с собой много вещей не брал, командировка короткая, всего на пару дней. Запасные трусы, носки, рыльно-мыльные принадлежности, включая одеколон… У Кузи, как мы промеж себя звали Бориса, имелся примерно такой же набор, так что наличие «дипломатов» было вполне объяснимо.

После ужина всех олимпийцев собрали в актовом зале гостиницы. Подтянулся и Слава Лемешев. Причём глаза его подозрительно блестели, и попахивало винцом. Эх, Славка, Славка… Вскоре появился некий Юрий Павлович из Общего отдела ЦК КПСС, который провёл с нами инструктаж.

— Завтра в 9.30 все собираемся в холле и вместе со мной ждём, когда ко входу в гостиницу подадут три автобуса. В первый автобус садятся баскетболисты и ватерполисты…

Слушая говорившего, я одновременно прикинул количество собравшихся. М-да, человек сто будет. Правда, немалую часть составляли представители командных видов спорта. 12 баскетболистов, 12 волейболисток, 11 ватерполистов… Плюс победители командного первенства в женской спортивной гимнастике, женской рапире, шоссейники-велосипедисты… Да это дорогой Леонид Ильич награждать упарится. Если действительно каждому на грудь что-то вешать будут. А может, этим другие займутся, а Брежнев только поздравлением ограничится.

Это ещё тренеров не пригласили, хотя, я слышал, им тоже будут вручены соответствующие награды, но, так сказать, на местах. Немного, на мой взгляд, несправедливо, но не мне указывать, кому и что как нужно делать. Моё дело — сидеть и слушать, что говорит ответственный товарищ из ЦК, и строго выполнять полученные указания.

В назначенное время все олимпийцы собрались в холле гостиницы. Заметил, что Борзов и Турищева стоят в сторонке, о чём-то вполне мило беседуя. Ах да, это же будущие муж и жена! Только сейчас этот факт всплыл в моей памяти. Свадьба должны состояться в 1977 году. Ну что ж, брак двух олимпийских чемпионов — дело достойное. Совет, как говорится, да любовь.

Боксёры, борцы, велосипедисты и представители конного спорта заняли третий автобус, который отправился в конце колонны, а возглавляла нашу небольшую процессию милицейская «Волга» с включённой «люстрой». До Кремля ехать было пять минут, въехали на его территорию через Спасские ворота.

Снова «накопитель», где очередной ответственный товарищ сказал, кто на каком ряду и на каком месте сидит, предупредив, чтобы, когда в зале появится Леонид Ильич, мы встали, при этом стараясь не скрежетать ножками стульев по полу, и чтобы во время награждения не тупили: быстро подошли, получили, поблагодарили и вернулись на место. — Все всё ясно?

— Всем, — протянули мы.

— Ну и хорошо. А теперь следуем за мной.

Дальше мы уже строем проследовали в Грановитую палату… А тут шикарно, подумал я, минуя ведущие в царские чертоги двери. Ранее бывать здесь не доводилось ни мне, ни, как я понял, никому из прибывших со мной на награждение. Нехило так государи российские жили… Хотя, конечно тут они и не жили, а устраивали в основном торжественные приёмы. Тот же Иван Грозный праздновал здесь взятие Казани, а Пётр I — победу под Полтавой. Да-а, одни только фрески на стенах и потолке чего стоили.

— Товарищи, не стоим, рассаживаемся.

На всякий случай на каждом стуле лежал лист бумаги с фамилией спортсмена. Стулья были хорошие, с мягкой обивкой, прямо как из гамбсовского гарнитура мадам Петуховой. Мы с Кузей и Лемешевым сидели с краю в пятом ряду. Баскетболистов как самых высоких вообще отправили на «камчатку», там же сидели и волейболистки. Одна из них, кстати, выпросила у меня автограф ещё вчера, после вечернего собрания. Поклонница, однако, причём именно автора песен, как я понял из её сбивчивых объяснений.

— Тишина, товарищи! — негромко командовали неприметные мужчины в одинаковых костюмах, прохаживавшиеся вдоль рядов. — Сидим и молчим, потом наговоритесь, на фуршете.

Значит, всё-таки будет. Ну что ж, поднимем бокал шампанского за… За что? Ну, скажем, за здоровье дорого Леонида Ильича. Или за будущие победы. Или за то и другое, думаю, одним тостом не обойдётся.

И тут из динамиков грянуло почти что левитановским голосом, но я определил его как принадлежащим Игорю Кириллову:

— Генеральный секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев!

Всё-таки заскрежетали ножки стульев по паркетному покрытию. Это по проходу ковровая дорожка идёт, да такая же тянулась от высоких, резных с позолотой дверей, противоположных тем, в которые входили мы, а сейчас из которых двигался к трибуне Брежнев. Сопровождавшие его лица остались у дверей. А сбоку от трибуны стоял столик, на котором высились пирамиды коробочек. Понято, что внутри них находятся ордена или что там будут нам вручать.

Мы аплодировали до тех пор, пока занявший место за трибуной Брежнев с улыбкой не поднял руку, призывая к тишине. Мы сели, а Леонид Ильич, прочистив горло, довольно чётко (дело до зубных протезов ещё, видно, не дошло) начал говорить:

— Дорогие товарищи! От всей души поздравляю победителей Олимпийских Игр в Мюнхене. Хотел бы выразить огромную благодарность вашим тренерам, наставникам, которые вели вас на долгом, многотрудном пути к олимпийским вершинам, вашим родным, безусловно, о которых сейчас — при награждении государственными наградами — вспоминали ваши товарищи по команде, родным, друзьям, чья поддержка помогала вам двигаться только вперёд — к заветному, самому важному для любого спортсмена олимпийскому пьедесталу. Для кого-то это было уже не впервые, это были не первые Олимпийские игры, не первые триумфы, но нет сомнений, что радость победы для вас так же пронзительна, как и у «золотых» дебютантов. Особенно важна победа наших баскетболистов, на последних секундах игры вырвавших золотые медали из рук доселе непобедимых американцев.

Брежнев неторопливо отпил из стоявшего на трибуне стакана и продолжил:

— Порадовали волейболистки и ватерполисты, также вернувшиеся домой с золотыми медалями. По традиции не подвели представители спортивной гимнастики. Мужчины, правда, выступили послабее, а вот женимы одержали победу в командном многоборье. Как всегда, на вершине Олимпа и представители спортивной борьбы. Особенно хочется отметить третью подряд олимпийскую победу нашего богатыря Александра Медведя. Всего же представители вольной и греко-римской борьбы положили в копилку сборной 14 медалей, и 9 из них с золотым отливом. Не подвели и боксёры. Они завоевали вроде бы не так много, всего три медали, но все три — высшей пробы… Особенно я хотел бы отметить Евгения Покровского.

Он оторвался от бумаги и сразу же нашёл взглядом меня, словно бы заранее подглядел, где я сижу, улыбнулся, я смущённо улыбнулся в ответ. Брежнев кивнул и снова уткнулся в конспект.

— Не только потому, что он выиграл золотую медаль. Но ещё и потому, что, рискуя собственной жизнью, помог задержать на территории Олимпийской деревни опасного преступника. Вот, товарищи, достойный пример советского атлета и гражданина.

Лемешев дружески пихнул меня локтем, я пихнул его в ответ. Брежнев тем временем продолжил свою речь, перечисляя успехи советских спортсменов, и закончил наконец её словами:

— Ваши примеры обладают колоссальной вдохновляющей силой, доказывают ценность физической культуры, спорта, заряжают молодых людей стремлением равняться на вас, делать выбор в пользу активного, здорового образа жизни. Благодарю вас за ваш труд, за верность идеалам олимпийского движения, поздравляю с блестящими достижениями и заслуженными наградами и, конечно, желаю новых успехов, новых выдающихся побед и рекордов во славу Союза Советских Социалистических республик. Спасибо вам большое!

Мы снова встали, аплодируя. Правда, секунд десять спустя из динамиков раздалось:

— Просьба садиться. Для награждения приглашается представитель волной борьбы Александр Медведь. Трёхкратный олимпийский чемпион награждается Орденом Ленина!

Брежнев не стал ничего прикалывать на лацкан, просто взял одну из коробочек, и вместе с орденской книжкой протянул её чемпиону.

Такую же награду получил Валерий Борзов. Турищеву почему-то наградили только Орденом Трудового Красного Знамени. Ну может Орден Ленина через четыре года вручат, она же вроде и в Монреале должна победить в команде.

— Для награждения приглашается олимпийский чемпион по боксу Борис Кузнецов!

Кузя подскочил, как на пружинке, двинувшись к небольшому возвышению, на котором проходила церемония награждения. Ему вручили орден «Знак Почёта». Следом отправился Лемешев — и тоже орден «Знак Почёта». А дальше объявили меня:

— Олимпийский чемпион по боксу Евгений Покровский награждается Орденом Трудового Красного Знамени. Таким образом отмечен не только его спортивный, но и гражданский подвиг.

— Поздравляю, Евгений! — сказал Брежнев, пожимая мне руку под вспышку фотоаппарата.

Интересно, в курсе ли он, что я из будущего? То есть моё сознание… Доложил ли ему Судоплатов или те, кому докладывает Павел Анатольевич? Так и не скажешь, не подмигивает заговорщицки, ведёт себя вроде как обычно.

Возвращаюсь на своё место. Даже как-то неудобно перед товарищами по сборной. Им «Знак почёта», а мне вон сразу «Знамя». Тем не менее на лицах Кузи и Славы читалось одобрение, ещё и похлопать меня по плечам успели, когда садился на свой стул.

А вскоре нас попросили встать, десятки проворных молодых и не очень мужчин моментально убрали стулья, а вместо них поставили столы буквой «П». Другие не менее проворные мужчины с чёрными бабочками на воротниках белоснежных сорочек тут же накрыли их белоснежными скатертями, на которые были водружены бутылки с «Советским» шампанским, коньяком, вином, водкой «Столичной» и «Зубровкой». А уж от обилия закусок глаза разбегались. В волованах из слоеного теста были поданы салат из камчатского краба, салат из печени трески, салат «Столичный». Лежали на блюдах бутерброды с чёрной и красной икрой, галантины из куриного филе с брусничным соусом и хреном, буженина с чесноком, вырезка, индейка, бараньи язычки, заливное из языка, курицы и ветчины. Была и осетрина в сметане с грибами, луком, картофелем. В вазах лежали яблоки, груши, мандарины, виноград. Причём фрукты лежали целиком.

Да-а, недаром «эпоху застоя» называли «эпохой застолья». Брежнев сел в центре длинного стола, по правую руку от него расположился председатель Комитета по физической культуре и спорту при Совете министров СССР Сергей Павлович Павлов. За нашими спинами рассредоточились те самые официанты с бабочками, которые вежливо интересовались, кому что налить и ждали, когда освободятся тарелки, чтобы подать следующее блюдо.

Девушки предпочитали шампанское, а кто-то, я заметил, вообще попросил налить минералку. Я же выбрал коньяк. Но пока не пили и не ели, ожидая, когда генсек произнесёт тост. Наконец Леонид Ильич, которому один из официантов, больше смахивающий на телохранителя, предварительно налил «Зубровки», поднял рюмку и, не вставая, просто сказал:

— Дорогие друзья! Давайте выпьем за вас, за ваши будущие успехи!

Мы и выпили. А потом только и слышался звон ложек, вилок и ножей. Для начала подали раковый суп, затем жюльен в кокотницах. Ну и на салаты народ налегал для разминки. Люди-то всё молодые, здоровые, с хорошим аппетитом… Это вам не сидящие на диетах кремлёвские старцы.

Брежнев сидел с нами минут тридцать, после чего извинился, сказав, что его ждут дела государственной важности, а нам пожелал приятного аппетита. Павлов вышел вместе с ним. Я же только потянулся за куском осетрины, как услышал над ухом:

— Евгений Платонович, пройдёмте.

— Куда это? — обернулся я к невзрачному мужчине неопределённого возраста.

— В соседнее помещение. С вами хотят поговорить. Потом вернётесь обратно.

Как-то неприятно засосало под ложечкой. Сидевшие рядом Кузя и Слава вопросительно посмотрели на меня, я в ответ только пожал плечами.

Помещение оказалось не совсем соседним, пришлось миновать небольшой зал, после чего мы остановились у двери, куда сопровождающий уже не пошёл. Внутри я обнаружил своего рода курительную комнату и Брежнева с Павловым. Они сидели в креслах, Леонид Ильич расположился более вальяжно, курил «Новость» — пачка сигарет лежала рядом на столике.

— А вот и наш герой! Садись, Женя.

Брежнев кивнул на свободное кресло. Я сел на краешек, негоже было по-барски разваливаться, хотя после съеденного и выпитого имелось такое желание.

— Не куришь? — осведомился Леонид Ильич. — Ну и правильно, а то знаю, некоторые спортсмены позволяют себе нарушение спортивного режима. Вон тех же хоккеистов взять… Однако при этом выигрывают чемпионаты мира и Олимпийские игры.

Он сделал затяжку и смял окурок в хрустальной пепельнице.

— Помнишь, ты говорил, что этот… как его…

— Мухаммед Али, — подсказал Павлов.

— Точно, он! Так вот, ты говорил, этот Али вызывал тебя на поединок.

Я молчал, ожидая продолжения. Брежнев крякнул, взял пачку сигарет, покрутил её в пальцах, потом положил на место, так и не закурив.

— Сергей Павлович, — повернулся он к Павлову, — ты подробности знаешь, поделись с Женей.

Павлов подобрался, выпрямился ещё больше, кашлянул.

— Прежде всего хочу предупредить, чтобы об этом разговоре — никому. Это пока, если можно так выразиться, секрет государственной важности.

Ого, нагнал жути, аж холодок по загривку к копчику пробежал. Но я кивнул.

— В общем, 20 сентября Мухаммед Али побил Флойда Паттерсона, если тебе о чём-то говорит это имя. И сразу после боя заявил, что он лучший тяжеловес мира, как среди профессионалов, так и среди любителей. А посему снова вызывает на бой русского, который второй год бегает от него, словно… хм… заяц. Ладно бы это были пустые слова, но позавчера с нами созванивались представители телеканала Си-Би-Эс, они хотят подписать с тобой и Али контракт на бой. На бой по правилам профессионального бокса, 15 раундов. Сторона американского боксёра уже дала предварительное согласие.

— Вот даже как… А большая сумма?

— Пять миллионов долларов, — недрогнувшим голосом озвучил цифру Павлов. — Победитель получает три миллиона, проигравший — два. Чистыми, за вычетом всех налогов.

М-да, по нынешним временам, наверное, действительно солидно, хотя в моём будущем бой пять миллионов — это даже бой не претендентов, а боксёров из второго десятка рейтинга.

— Вы мне советуете подписать этот контракт?

Павлов с Брежневым снова переглянулись. На этот раз слово взял Леонид Ильич.

— Советую, — сказал он с нажимом. — Мы сейчас пытаемся выстроить с Америкой дружеские отношения. Весной подписали с ними Договор об ограничении систем противоракетной обороны, да и в других сферах пытаемся найти…

Он запнулся, Павлов подсказал:

— Точки соприкосновения.

— Вот-вот, точки… И опять же, валюта для нашей страны будет не лишней, пусть даже два миллиона. Хотя лучше три, конечно, но тут уж как повезёт.

Вот оно что… Выходит, всё, что я заработаю на ринге в бою против великого и ужасного Мухаммеда Али, отойдёт государству? А мне хоть что-то останется?

— В общем, насколько я понимаю, вы мне предлагаете выйти против Мухаммеда Али?

— Правильно понимаешь, — кивнул Павлов.

— А весь гонорар у меня заберёт государство?

— Ну, скажем, не весь, — покосившись на поморщившегося, будто от зубной боли Брежнева, буркнул председатель Госкомспорта. — 100 тысяч долларов в случае победы, думаю, очень даже неплохая сумма для советского спортсмена. Получишь рублями, по текущему курсу это выйдет 83 тысячи рублей. Да и куда ты эти-то потратишь? Ну, купишь машину, квартиру кооперативную, стенку румынскую, хрусталь… Да у тебя, по моим сведениям, и так чуть ли не всё из вышеперечисленного есть. Причём даже не квартира, а собственный дом в Свердловске. Ладно бы в Америке жил, где за всё нужно платить, а у нас-то и здравоохранение бесплатное, и знания тебе бесплатно дают, и жильё…

— А в случае поражения? — решил я уточнить на всякий случай.

Он снова переглянулся с генсеком.

— 70 тысяч долларов. Ну, там по курсу посчитают. Тоже, согласись, немало.

Тут, видимо, уловив в моём лице тень сомнения, глянул искоса и спросил:

— Неужто испугался?

Во мне всё буквально вскипело.

— Вы, Сергей Павлович, на слабо меня не берите. Пуганые.

— Да ты как разговариваешь…

— Сергей Павлович, ты давай не кипятись, — осадил его Брежнев, затягиваюсь свежей сигаретой. — И ты, Женя, остынь. Хоть ты и прав, уж кого-кого, а тебя в трусости обвинять как-то глупо. Был бы трусом — не кинулся бы на вооружённого преступника и не скрутил его. Но, Женя, пойми, валюта нашей стране и в самом деле нужна. Мы же не в карман себе эти деньги кладём, мы на них построим новые дома, заводы, больницы, детские сады и школы. Понимаешь, о чём я говорю? Ну и, как сказал Сергей Павлович, тебе-то тоже достанется немало. А насчёт трусости… Это не мы, это они там могут назвать тебя трусом. Тот же… как его…

— Мухаммед Али, — снова подсказал Павлов.

— Вот, тот же Мухаммед Али, он-то уж точно на каждом углу начнёт кричать, что русские боксёры — трусы. Да и ихние журналисты, тоже ведь подхватят на все голоса.

Я про себя усмехнулся. Ихние… Так вот скажет без бумажки что-нибудь с трибуны — засмеют же.

— И честь Родины на кону, — добавил Павлов.

— За Родину я кого хошь порву.

Не знаю, уловили они сарказм в моём голосе или нет, но Леонид Ильич с удовлетворённым видом констатировал:

— Я другого ответа и не ожидал. Спасибо тебе, Женя!

Он тяжело поднялся, встали и мы с Павловым. Леонид Ильич шагнул ко мне, обнял за плечи, и… обдав табачным духом, троекратно расцеловал. В левую щёку, в правую — и в губы.

Мать моя женщина! Я каким-то чудом удержал в желудке не до конца переваренные раковый суп, жюльен, салаты и прочие деликатесы. Это ж надо, только вот с Полиной вспоминали, как Брежнев целуется, я ещё смеялся, мол, куда мне до его поцелуев, и вот на тебе!

— Молодец! — подытожил Леонид Ильич. — Настоящий советский парень: красивый, статный, спортсмен, комсомолец… Кстати, ты ещё в парию не вступил?

— Вступил, Леонид Ильич, летом кандидатский стаж истёк.

— Что ж, поздравляю! — на этот раз обошлось рукопожатием. — Одним коммунистом в стране стало больше.

Я подумал, что после таких поцелуев самый дорогой и вкусный десерт в мире не полезет мне в глотку.

— Там помимо прочего от организаторов было одно условие, — добавил Павлов. — Они хотят, чтобы бой проходил в США. Надеюсь, тебя это не сильно смущает?

— Совсем не смущает. Кстати, трансляция на Союз будет идти?

— Мы сейчас решаем этот вопрос. Возможно, что будет, но в записи.

Ага, боятся, что проиграю, и если проиграю позорно, то вообще могут не показать. А в телепрограмме бой что же, не будет указан?

— Леонид Ильич, — повернулся я к Брежневу. — у меня есть встречное предложение… Вернее, два.

— Какие еще предложения? — начал было возмущаться Павлов. — Ему Родина, партия оказывает доверие, а он тут с предложениями выступает!

— Я, товарищ Павлов, такой же коммунист, как и вы, поэтому сначала выслушайте, а потом уж возмущайтесь.

— Действительно, Серёжа, давай послушаем, что наш чемпион предлагает, — поддержал меня Брежнев. — Говори, Женя.

— Во-первых, про трансляцию. Вот скажите мне, какова будет реакция буржуазной прессы и иных средств их массовой информации, когда они узнают — а они обязательно узнают — что наш бой в СССР будет показан в записи?

Брежнев с Павловом переглянулись.

— Отвечаю… Поднимется грандиозный шум по поводу того, что в СССР не доверяют своему спортсмену и не уверены в его победе. То есть почти уверены в его проигрыше. А под это дело еще много чего наплетут про нашу страну. И вот скажите мне, а нам это надо? Вообще отказ от прямой трансляции можно рассматривать как идеологическую диверсию. Это раз. А еще… Вот вы, Леонид Ильич, прошли войну. На передовой сражались. И вот ответьте мне, что чувствует боец, когда знает о том, что дома за него переживают, желают победы в боях? Так вот и мне будет гораздо легче от осознания того, что за моим боем вот именно в данный момент следит многомиллионная советская аудитория, переживают за меня, за советский спорт, за престиж нашей страны.

Брежнев покряхтел, закурил, подвигал бровями. Павлов напряжённо молчал, ожидая, что скажет генсек.

— А ведь он прав, Сергей Павлович. Этим щелкопёрам только дай повод. Правильное предложение. Да и ответственности у Жени будет больше. Так с этим понятно. Будем делать прямую трансляцию. Какое второе предложение?

— Я очень прошу предоставить мне киноплёнку с записями боёв Мухаммеда Али. Сами понимаете, что соперника нужно как следует изучить.

— Думаю, что найдем тебе плёнку. Это тоже правильное предложение. Найдёте, Сергей Павлович?

— Да, Леонид Ильич, — подобрался председатель Госкомспорта. — Сегодня же дам команду, чтобы всё, что есть, по этому американцу подготовили. Вышлем товарищу Покровскому бандеролью.

— Тогда уж, пользуясь случаем, хотел бы ещё кое-что предложить.

Тут уж и Брежнев нахмурился. Но я не собирался отпускать вожжи.

— Можно же ведь ещё пару-тройку миллионов долларов заработать на этом деле.

— Каким образом? — в глазах Брежнева появился азартный блеск.

— Я с ансамблем записываю несколько хитов… то есть шлягеров на английском языке, диск печатается на «Мелодии» большим тиражом, в Штатах находим продюсера, за неделю до боя песни с диска начинают крутить по американскому радио, а перед самым боем пластинки поступают в продажу. Как вам такой вариант?

— Хм, а ты уверен, что сможешь записать такую пластинку? — спросил Брежнев после некоторого раздумья. — Что на ней будут песни, которые действительно заинтересуют американцев? Это будут русские народные на английском языке? У них вроде бы мода на все эти «Калинки-малинки».

— Нет, — улыбнулся я, — не русские народные. Это будут эстрадные вещи, и очень качественные, даю вам гарантию, что они попадут во всевозможные чарты, как у них там в Штатах принято.

— Сергей Павлович, как вам такая идея?

Тот пожал плечами:

— Трудно так вот сказать… А ведь ты за эти пластинки тоже деньги захочешь получить? — спросил Павлов.

— В обязательном порядке! И не менее 10 процентов от продаж…

— Ты, Женя, совсем уже капиталистом становишься. Не хватает нам ещё советских миллионеров, — нахмурился Брежнев.

— Вы меня не дослушали, Леонид Ильич. И эти проценты я обязательно получу. Иначе, как я раньше говорил, буржуазные средства массовой информации подымут жуткий вой о том, что в СССР не ценят людей, приносящих их стране миллионы долларов. Так вот эти деньги я получаю и всю полученную сумму трачу на детские дома, спортивные школы и секции в родном Свердловске и области. И по этому поводу надо будет обязательно пресс-конференцию устроить. Когда уже вернусь домой.

— А что, толково! Молодец. И волки сыты, и овцы… хм… целы. Добро! — улыбнулся Брежнев. — Сегодня же попрошу помощника позвонить в «Мелодию» и договориться насчёт выпуска пластинки. В общем, тогда будем считать, что наш разговор получился очень продуктивным. Важные вопросы обсудили. А теперь возвращайся к своим друзьям, там уже, наверное, десерт подают.

По пути в Грановитую палату спросил у сопровождающего, где тут туалет. Оказалось, неподалёку. М-да, сортир — всем сортирам сортир! Зеркала, хром, мрамор… Ну или что-то, очень на него похожее. Небось в кабинках и бумага туалетная, а не газетка рулончиком.

Вспомнив, зачем я сюда завернул, как следует сполоснул рот, пытаясь отмыть табачный дух, только после этого вернулся за стол. Там уже и впрямь дело дошло до десерта: подавали пироги со сладкими начинками и мороженое нескольких видов. Думал, ничего уже в рот не полезет, но, поглядев на креманку пломбира с добавлением кусочков ананаса, не удержался, взял-таки. И не пожалел, вкус оказался божественным. Я даже от добавки не отказался. Парням же озвучил версию Павлова, мол, надо было поставить подпись под какой-то бумажкой.

Со второй порцией пломбира я расправиться не успел — вежливо попросили заканчивать и двигаться на выход, напомнив, чтобы не забыли свои награды.

Вскоре мы уже садились в автобусы, которые нас доставили обратно в «Россию». Здесь я распрощались с Лемешевым, а чуть позже и с Кузей, у которого был вечерний рейс на Астрахань. Попросил портье-администратора разбудить меня завтра в 4 утра, а на 5 часов заказать такси в аэропорт. Ужинать не пошёл — слишком уж объелся все на приёме в Кремле, хоть ужин, как и завтрак, был халявный, оплаченный приглашающей стороной. Лежал, пялясь в телевизор, где в программе «Время» как раз показывали кадры нашего награждения в Кремле, а сам обдумывал предложение товарища Брежнева. Может, всё-таки стоило отказаться? А ну как проиграю? С другой стороны, не убьёт же меня этот Али. Вот если проиграю безвольно — это куда хуже, честь — она иногда дороже жизни. Если уж проигрывать — то достойно.

Опять же, рефери наверняка будет американец, да и судьи, которые станут вести подсчёт очков, скорее всего, окажутся местными. Не засудят, если бой продлится все 15 раундов… Чёрт, никогда ещё столько не боксировал, хватит ли даже моей выносливости? Но тот же Али выдерживает 15 раундов, значит, и я выдержу.

Кстати, даже в случае поражения я получу 70 тысяч долларов, в пересчёте на рубли по нынешнему курсу это получается что-то порядка 58 тысяч. Так-то да, солидно, простому инженеру таких денег к пенсии дай бог заработать. А тут за один бой. Это не считая возможного заработка на пластинке, которую ещё нужно записать.

Так-то три миллиона долларов, конечно, было бы интереснее получить. За миллион можно было бы виллу с бассейном в какой-нибудь Испании купить на берегу моря, а парочку в банк под проценты положить. Учитывая, что сейчас доллар куда весомее доллара моего будущего, можно вообще не работать, жить в своё удовольствие. Хотя и скучно, не так мы воспитаны. А дома можно было бы музыкальную студию организовать, штамповать альбом за альбомом. Ежели посидеть да повспоминать — одних мелодий на сотню-другую альбомов навспоминается. Стану мировой звездой, легендой при жизни. Только легендой нужно становиться у определённой прослойки слушателей, в каком-то одном жанре. Попса, рок-н-ролл, хард-рок, хэви-металл, гранж… Хотя гранж ещё не родился, до его появления ещё почти полтора десятка лет. Мог бы, конечно, сам стать отцом-основателем, перепев «Нирвану», но как-то не хочется. Рок-баллады, блюз — это мне нравится. И уж с десяток таких альбомчиков с «платиновым» статусом я мог бы наштамповать. Тем более один мне уже пообещали на «Мелодии» записать, может, и правда получится в Штатах его раскрутить. Чем чёрт не шутит!

Пока же в реальности — бой с уже взошедшей звездой профессионального бокса, впрочем, чьи главные победы ещё впереди. Если только в этой истории что-нибудь пойдёт не так. Ну, например, я сделаю Али инвалидом. Да, бокс такая штука, некоторых с ринга сразу в морг везут, или транзитом через реанимационное отделение. Но не хотелось бы ни самому там оказаться, ни соперника туда отправлять.

Сам не заметил, как задремал. Проснулся только в половине первого ночи, чтобы отлить — а на экране тестовая таблица, и пищит, зараза. Скорее от писка проснулся, нежели от позывов мочевого пузыря. Выключил телевизор, сделал свои дела — и дальше спать.

Такси, к счастью, прибыло утром вовремя, так что в аэропорт приехал, как белый человек, на заднем сиденье «Волги» с шашечками, хоть и изрядно по нынешним временам потратившись. Ну да ерунда по сравнению с гонораром за бой с Али — он вообще теперь не выходил из моей головы. В смысле, бой, ну и Али соответственно. Кстати, Полине тоже, что ли, об этом предложении говорить нельзя? А как я буду объяснять ей и своим близким свою заокеанскую командировку? Ладно, умные люди из Кей-Джи-Би посоветуют, что сказать.

Надо же такому случиться, что летели мы одним рейсом с Ельциным. Бориса Николаевича я встретил на регистрации, тот сразу кинулся обниматься.

— Какими судьбами, Женя?

— Награждали нас, олимпийцев, в Кремле государственными наградами, — скромно сознался я. — Лично Леонид Ильич вручал.

— Ого, вот это я понимаю, уровень! А что вручили?

— Так бы дали Орден «Знак Почёта», как другим, но из-за того, что задержал опасного преступника в Олимпийской деревне, вручили Орден Трудового Красного Знамени.

— А, того самого, палестинца… Ну ты молодец, везде успеваешь! А я вот из командировки возвращаюсь, вчера было совещание в Госстрое, отчитывался, как строится и благоустраивается наш Свердловск. Значит, обратно вместе полетим?

Полетели вместе, только сидели через проход, и я на несколько рядов сзади. Так что я досыпал весь полёт, а Ельцин читал какой-то «Строительный вестник». В «Кольцово» за ним прислали служебную машину, я не стал отказываться, когда он предложил меня подвезти.

— Как Полина? Сильно переживает?

Это он только сейчас спросил негромко, в салоне «Волги», когда мы выехали на ведущую к городу на трассу.

— Держится, хотя видно, что внутри да, переживает, — вздохнул я. — На днях в Пятигорск улетаем, она нервишки подлечит, да и я после Олимпиады и прочих потрясений отдохну.

— Это правильно, организму нужно давать отдых. Но это смотря где… Мы с Наиной и дочками в августе в Геленджик ездили отдыхать, так я больше устал от такого отдыха. Не созданы мы для юга, для такой жары, вот санаторий в Уральских горах — это по мне. В следующем году поеду в «Нижние Серги». Бывал там? У них минеральная вода не хуже, чем в этом твоём Пятигорске. А природа, а воздух…

Ельцин закатил глаза, я же промолчал, что доводилось мне бывать в этом санатории, но в куда более зрелом возрасте. И там действительно неплохо, отдыхаешь и душой, и телом. И в том, что южные курорты не для нас, уральцев, я тоже с Ельциным согласен. Мы — дети умеренного климата, и перестройка организма в связи с резкой сменой климата ничего хорошего не приносит.

К моему возвращению Полина сварила борщ и нажарила котлет, и это меня порадовало. В том смысле, что жена не утопила себя в унынии, а занималась делом, ведь, как известно, любая работа отвлекает от горестных мыслей. Да и Настя, как выяснило, заявилась к нам после моего отъезда, даже ночевала у нас обе ночи, не давая Полине заскучать. Да ещё я пригласил в вечер приезда и Настю, и Вадима обмыть, так сказать, государственную награду. Обзвонил их лично, они идею одобрили и обещали быть к семи вечера. Вывел из гаража «Москвич», слетал в магазин и на рынок, затарившись продуктами, и к приходу гостей стол был уставлен хоть и не так шикарно, как в Грановитой палате, но вполне достойно. Даже коньяк 5-звёздочный стоял.

Пока, кстати, мотался за покупками, звонили из редакции «Уральского рабочего» и тут же следом из молодёжной газеты «На смену!». Обещали завтра прямо с утра подъехать прямо к нам домой, взять интервью и сфотографировать меня с Орденом Трудового Красного Знамени на груди. Блин, выходит, много не выпьешь, с утра нужно будет иметь свежий вид. Хотя я и так особо-то никогда не напивался, даже если душа требовала, всегда знал меру.

Настя с Вадиком не опоздали, даже чуть пораньше пришли. Поздравления, тосты с пожеланиями… Полина даже разулыбалась, что стало пролитым на мою душу бальзамом. А тут по телевизору программа «Время» началась. И сразу же по траурно-торжественному выражению лица диктора Виктора Балашова стало ясно, что случилось что-то не очень хорошее. Мы невольно притихли.

— От Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Президиума Верховного Совета СССР, Совета министров СССР, — начал Балашов, и я окончательно понял, что кто-то из «небожителей» покинул нас, грешных. — Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что сегодня, 10 октября 1972 года, в 4 часа 15 минут утра скоропостижно скончался член Политбюро ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС Михаил Андреевич Суслов.

Балашов сделал небольшую паузу, как бы давая телезрителям возможность проникнуться трагичностью ситуации, на экране появился портрет Суслова в траурной рамке.

— Имя Михаила Андреевича, великого продолжателя ленинского дела, пламенного борца за мир и коммунизм, будет всегда жить в сердцах советских людей и всего прогрессивного человечества.

Балашов убрал прочитанный лист в сторону и начал читать со следующего.

— Вот ни хрена себе, — вякнул Вадик, звякнул вилкой о тарелку. — Это сколько ж ему было?

— Лет семьдесят, — немного подумав, ответил я. — По идее должны были сказать, на каком году жизни скончался.

Но эту информацию почему-то так и не озвучили. Да и мы не особо вслушивались в биографию и достижения покойного. Обсуждали, но как-то вполголоса, словно бы нас кто-то мог подслушать, уход главного идеолога страны, и чем это может аукнуться. В этом варианте истории Суслов скончался на 10 лет раньше, нежели в моём. Тогда он на меньше чем на год опередил Брежнева, после чего начался «падёж» лидеров страны одного за другим. Пока наконец не поставили во главе государства относительно молодого 54-летнего Горбачёва. И чем это закончилось — лично мне хорошо известно.

Хотел бы я повторения этого сценария? Ответ-то ведь не так однозначен, как можно подумать. На самом деле в стране действительно назрела необходимость что-то менять, и Горби с компанией с энтузиазмом принялись ломать старое… Вот только построить новое не получилось. Конечно, знай они наперёд, что получится, знай, в чём и где были сделаны ошибки — наверняка внесли бы какие-то коррективы. И кто знает, возможно, со второй попытки у них что-нибудь хорошее и получилось бы. Вот только никто из них ничего наперёд не знает, а я… А я знаю! И Судоплатов как минимум знает, и этой информацией он определённо с кем-то поделится или уже поделился. Осталось только понять, как они ею распорядятся.

Кстати, я подозревал, что не всё так чисто было с преждевременным уходом Суслова. Кому мог помешать «серый кардинал», он же «человек в футляре», обладатель коллекции резиновых калош? Ну, не считая студентов, которые его ненавидели за то, что именно Суслов пролоббировал введение в вузах такой дисциплины, как «Научный коммунизм». В любом случае, без моего, пусть и косвенного участия, здесь не обошлось. Не начни я писать «подмётные письма», в которых указывал на закоснелость коммунистической идеологии, не достанься они Судоплатову… Мне даже немного жалко стало Суслова. Как говорится, жить бы и жить. Но, может, и правда всё, что ни делается — к лучшему.