Заставляет смотреть в глаза.
Всматриваться сквозь серую дымку в изумрудный омут, сводящий с ума.
— Я не собираюсь сюда заявляться, как к себе домой, — спокойно говорит он, а я шмыгаю носом.
— То, что мы здесь сегодня — твое состояние вчера, а не мое желание оценить новые владения. Я уже говорил — это дом твоих родителей. Я даже не знаю, где у тебя здесь кофе, — легкая улыбка скользит по его губам, мгновенно преображая лицо.
Словно лет десять потерял.
А я ведь и забыла, что мы практически ровесники.
За вечными костюмами и сведенными бровями сложно не ощущать несуществующую на самом деле разницу.
— Только ты его в итоге нашел, — хитро прищуриваюсь и улыбаюсь в ответ.
Шершнев вздыхает и наклоняется ниже, обдавая меня ароматом геля для душа.
— Что ты еще подразумеваешь под словами «не имел никакого отношения».
Улыбка сама сползает с лица, когда до меня доходит смысл вопроса. Шершнев смотрит так, словно вот-вот пригвоздит меня к стулу.
Рой мыслей атакует со всех сторон.
Что еще я могу у него просить?
Понятно, что мне нужно, чтобы Шершнев документально не имел отношения к этому дому. Только как такое заявить? Даже в голове все звучит глупо.
«Прости, милый, а не мог бы ты оформить дом на мою маму. Да, да, без всяких залоговых бумажек. Мы же почти женаты».
— Олег…
Шум в коридоре подрывает нас обоих с места. Какой-то грохот и отборный мат заставляют задуматься о самом плохом.
Только все оказывается еще лучше.
От увиденного мы с Шершневым замираем на месте и переглядываемся.
Посреди прохода, уперев руки в бока, в элегантном розовом костюме с зонтиком наперевес, стоит моя мать и взглядом кровожадного убийцы смотрит на Шершнева. А за ее спиной, с ошалелыми глазами, вылезшими практически на лоб, подает какие-то тайные сигналы зашуганый тощенький полицейский.
— Ну привет, зятек, — шипит она словно натуральная кобра и бросается вперед. — Вячеслав Юрьевич, за мной!
— Ираида Васильевна, — Шершнев вытягивает вперед руки.
Тормозит маму на подлете, ладонями упирается в плечи. Вячеслав Юрьевич умоляюще смотрит на меня, а я не могу отвести взгляд от матери.
Она, смахнув с лица выбившуюся из прически челку, шлепает по предплечьям Шершнева.
В этом жесте столько ярости и отчаяния, что душит и меня. От злости мамы заряжается воздух. Кусает за щеки, вызывая стыд.
Мы спали с ним в доме, пока она сходила с ума.
— А ты меня не трогай! — рявкает мама. — Нашелся хозяин жизни. Будет еще в моем доме мне указывать, как себя вести!
Едва нахожу силы сдвинуться с места.
Мне отчаянно хочется защитить ее.
И Шершнева.
Губы раскрываются сами, когда ладонь мамы с треском врезается в оголенное плечо Олега.
— Ма…
— Ираида Васильевна, — лепечет Вячеслав Юрьевич.
— Молчать всем! — вскрикивает мама, а мы резко захлопываем рты. — Вячеслав Юрьевич, вы документируете? Он только что меня чуть не покалечил.
— Скорее, наоборот, — неловко мнется полицейский.
Мама ошарашено открывает и закрывает рот. Оглядывается назад.
В ее взгляде вижу то, от чего щемит сердце. Бессилие. Отчаяние. Оно так явно, что во рту собирается ядовитая горечь.
Она потеряла все, над чем работала вместе с отцом долгие годы.
Плечи мамы опадают. За мгновение от ее ярости не остается и следа. Она горбится, уменьшается в размере, будто шарик, из которого выпускают воздух. Кажется, что она упадет.
Это непременно случилось бы, не окажись Шершнева рядом. Олег подхватывает ее за локоть и усаживает на скрипнувший стул.
На его плече — красный след от ее ладони. Совсем рядом со следами моих ногтей.
Она не могла не заметить.
— Воды, — мама закрывает ладонями лицо и тяжело вздыхает.
— Сейчас, — засуетился Вячеслав Юрьевич. — Вы только не нервничайте, Ираида Васильевна. Олег Константинович человек цивилизованный. Я уверен, что сейчас вы успокоитесь и мы все тихо, мирно решим.
Шершнев на автомате кивает.
Немая сцена затягивается под звуки возни полицейского, стук стакана и шуршание воды.
— Вы будете жить здесь, как и прежде, — твердо произношу я и, помявшись, обнимаю маму за плечи. — Олег купил этот дом для вас…
— Для себя он его купил, — мама делает глоток и кашляет, отставляя стакан в сторону. — Не так скажешь, Олег Константинович?
В ее голосе не слышно ни злости, ни провокации. Он бесцветный и неживой.
Мне хочется схватить ее за плечи и хорошенько тряхнуть.
Где моя мама, что подобно львице бежала меня защищать?
Хочется кричать. Невысказаные слова обжигают горло, кислотой растекаются по телу. Отравляют все нервные клетки. Я чувствую их даже на кончиках онемевших пальцев.
— Не так, — Шершнев смотрит мне в глаза не отрываясь.
Голос Шершнева становится спасительной прохладой.
Я выдыхаю с облегчением и отправляю Шершневу наполненный благодарностью взгляд. Он же так и стоит не двигаясь. Его глаза словно покрываются тонкой дымкой.
Кончик языка скользит между губами и исчезает, стоит ему моргнуть.
Странное ощущение. Я вздыхаю одновременно вместе с ним. Только сейчас понимаю — эти несколько секунд он был предельно напряжен.
Словно принимал для себя какое-то очень важное решение.
— Конечно, — кивает мама и вытягивает на столешнице руки. — Ты же не дом покупаешь, а мою дочь.
Челюсть Вячеслава Юрьевича отвисает, а я давлю внутренний стон.
Еще не хватало, когда Шершнев в хорошем расположении духа, поднимать эту тему перед полицией.