Мой брат Наполеон

Глава тринадцатая

В Неаполь я приехала утомленная путешествием и чувствовала себя неважно, словно на последнем месяце беременности. Была радостная и волнующая встреча с детьми, по которым я сильно скучала, однако Мюрата в королевском дворце Казерта — моем любимом палаццо и месте пребывания правительства — не оказалось. Поскольку он заранее знал о дне моего прибытия, я почувствовала себя не просто обиженной, но забытой. Его Величество король, информировал меня гофмаршал, находился в Пьяле, где учредил военную штаб-квартиру. Я немедленно послала ему — нет, не сердитое, а нежное и ласковое письмо. Он ответил в той же манере, но по-прежнему оставался в Пьяле. Тогда я спросила его в короткой записке, не возражает ли он, если я возьму все дела в Неаполе в свои руки и стану председательствовать на заседаниях государственного совета. Этот ход дал желаемый эффект.

Мюрат сразу же примчался в Неаполь и с порога в бешенстве начал меня обвинять.

— Ты хочешь меня отстранить! — бушевал он. — Я давно подозреваю тебя в этом!

— Какое замечательное приветствие! — заметила я с иронией. — Ты как будто считаешь меня не любящей женой, а противником.

Мои слова немного его успокоили. Он коротко меня обнял и поцеловал в щеку, как старую деву-тетку, которую он не терпит и рассматривает в качестве приживалки.

— Мне кажется, тебе нездоровится, — проговорил Мюрат небрежным тоном. — Сожалею.

— Это у тебя не все в порядке со здоровьем… психическим, — твердо парировала я. — Упрекнуть меня в стремлении отстранить тебя! Просто смешно!

— Во всяком случае, ты хочешь контролировать меня, — пожал он плечами.

— Да, для твоей же пользы. Если будешь продолжать игнорировать распоряжения Наполеона, ты сам же и сместишь себя.

— Я человек действия, Каролина. Не могу сидеть в военном лагере сложа руки и бить баклуши.

В этом была, конечно, главная закавыка: человек действия, военного действия. Воспитание подготовило его лишь для одной задачи: вести кавалерию в атаку.

— Ты действительно решил вторгнуться на Сицилию без разрешения Наполеона? — спросила я.

— Если меня будут слишком сильно дразнить, то да!

— Бедный Мюрат, ты, видимо, никогда не научишься проявлять терпение, — проговорила я в отчаянии. — Уверена, Наполеон в конце концов даст свое «добро», А пока, как я писала в одном письме, ты можешь спокойно увеличивать свою армию и делать вид, что вторжение вот-вот начнется. Ты знаешь причины запрета и должен признать их, подобно мне, совершенно разумными.

— С точки зрения Наполеона, конечно, но какое мне дело до его точки зрения? Он даже возражает против траты денег на строительство новых дорог, хотя они крайне нужны здесь. Когда я всходил на престол, я поклялся сделать свой народ счастливым и богатым. То была торжественная клятва, и я обязан ее выполнить. Кроме того, я хочу управлять как подлинный король и укрепить мои позиции, изгнав с Сицилии англичан.

— И потерять все? Ты хочешь, проснувшись однажды утром, обнаружить, что Неаполь присоединен к Франции? Нравится это нам или нет, ты должен подчиняться Наполеону. Веди себя так, чтобы, как сказал Наполеон, дать ему возможность любить тебя.

— Его любовь! — с презрением заметил Мюрат. — Я хорошо ее понимаю. Любовь хозяина к собаке до тех пор, пока собака остается послушной. «Сядь, Мюрат!» — Мюрат сидит. «Дай лапу, Мюрат!» — И он послушно протягивает лапу.

— При этом умильно виляя хвостом, — некстати пошутила я.

Мюрат лишь хмуро посмотрел на меня.

— Выводит меня из себя не только вопрос о Сицилии. Последний приказ Наполеона гласит: Неаполь должен торговать только с Францией! Единственно с Францией!

— Но, будучи французом, — сказала я, — разве ты не патриот Франции?

— Теперь моя страна — Неаполь, несмотря на сюзеренитет. От торговли с другими государствами было бы больше пользы для Неаполя. Разве не так?

— Согласна, — кивнула я, — но меньше пользы Наполеону.

— Он тоже извлек бы выгоду, если б проявил здравый смысл, заключив мир с Англией и торгуя с ней.

— А ты заключил бы?

— Да, черт возьми, но при одном условии.

— Это при каком же? — задала я совсем ненужный вопрос.

— Эвакуация англичан с Сицилии.

— Ты мечтаешь о несбыточном, Мюрат. Во время правления Наполеона у тебя нет никакой надежды стать независимым от Франции.

Тупо взглянув на меня, Мюрат с прежней яростью продолжал:

— Помимо проблемы торговли, твой брат выкачивает из меня все подчистую. Он требует львиную долю поступающих в казну сборов и в то же время рассчитывает, что я создам армию и даже военный флот, который намеревается использовать исключительно в своих интересах. Наполеон Бонапарт, император всего мира! Он просто сумасшедший!

— А ты ведь сам, Иоахим Мюрат, мечтаешь стать императором всего мира?

Он внимательно посмотрел на меня, будто впервые увидел, и весело рассмеялся.

— Любимая, я так по тебе соскучился!

По-дурацки разомлев, я стала спрашивать его: сколько любовниц он оставил в Пьяле. Две, три, а может быть, четыре, ответил он; одну из них он, мол, привез с собой в Неаполь, но не может себе представить, какое это имеет теперь значение. Он снова со своей старой верной женой, которая ожидает его ребенка. Я рассказала, что Луи отрекся и Наполеон аннексировал Голландию, что Жозеф, выступающий против политики Наполеона в Испании, скоро лишится трона и что Жером, расходующий деньги на культурное развитие Вестфалии — вместо того, чтобы посылать их Наполеону, — пребывает в весьма шатком положении.

— Мы находимся куда в более лучшей ситуации, чем Луи, Жозеф или Жером, — сказала я убежденно. — Давай же сделаем все, что в наших силах, чтобы сохранить то небольшое, чем мы располагаем.

— В лучшей ситуации, лицемерно уверяя Наполеона в своей преданности, — заметил Мюрат грубо. — Если мне не позволят управлять так, как я нахожу нужным, у меня появится желание последовать примеру твоего брата Луи и отречься.

— В пользу твоей жены? — ласково спросила я.

— Ни в коем случае! — Он довольно добродушно рассмеялся.

— Будь все-таки терпелив, жди благоприятного случая, — попросила я. — Наполеон, быть может, станет более покладистым, когда Мария-Луиза родит ребенка, особенно если сына.

Прежде чем Мария-Луиза успела родить, у меня случился выкидыш, и я, находясь в болезненном состоянии, увидела в этом предвестие несчастья. Мюрат рассердился на меня, будто я была виновата, Потом его настроение сделалось просто непредсказуемым. Он был то ласковым, то злым. Когда-то меня беспокоило его психическое здоровье, теперь я вновь переживала прежние тревоги. Казалось, Мюрат разделился на две самостоятельные личности.

Снова и снова он обвинял меня во вмешательстве в государственные дела, пока я, доведенная до белого каления, не попыталась действительно вмешаться. Это произошло после его ребяческой попытки запереть меня в стенах моих апартаментов в Казерте и когда мне стало ясно, что ему часто трудно принять даже самое простое решение, необходимое для управления королевством. У него было лишь одно желание: высадиться на Сицилии. Только это и его растущая ненависть ко мне ежедневно занимали мысли Мюрата. Ненависть усилилась после получения письма Наполеона со строгими предупреждениями. Он писал:

«Зачем я поставил королем в Неаполе одного из членов моей семьи? Вовсе не для того, чтобы к моей торговле относились хуже, чем если бы на троне сидел мой враг. Я хочу прежде всего наибольшей выгоды для Франции.

Покорял я королевства вовсе не для того, чтобы лишить Францию последующих преимуществ. Если то, чего я желаю, не будет исполнено, я буду вынужден включить эти королевства в состав Франции. Я уже аннексировал Голландию.

На очереди Испания и другие государства, если они откажутся войти безоговорочно в мою систему».

Мюрат прокомментировал коротко, но со злом:

— Это вызов, черт побери!

Королевский двор в Неаполе к тому времени раскололся на две фракции: французскую и итальянскую. Я поддерживала первую, Мюрат — вторую, он объявил, что никогда больше не станет причислять себя к французам. Для усиления собственной позиции я завела себе двух любовников: военного министра Доре и адъютанта Воги, которым Мюрат полностью доверял. Не то, чтоб я действовала только из холодного расчета. Они были красивыми мужчинами, весьма искусными в постели; всегда очень приятно, как я уже заметила ранее, удачно сочетать деловые отношения с удовольствием.

Открытой борьбы за власть между мною и моим мужем не было. Все находилось, так сказать, в подвешенном состоянии, пока Мария-Луиза не приготовилась родить. Однажды на государственном обеде Мюрат, ко всеобщему замешательству, обвинил меня в подготовке дворцового переворота, но уже в середине своей тирады он утратил всякий интерес к данной теме и начал горячо говорить о Сицилии.

Примерно через неделю Мюрат узнал о моей любовной связи с военным министром по вине Доре; пылая страстью, он имел неосторожность послать мне любовное письмо, которое перехватили шпионы Мюрата. Один из моих шпионов сразу же информировал меня о случившемся, но было уже поздно что-либо предпринять для предотвращения ужасной сцены. Началась она с внезапного, в духе классических мелодрам, появления Мюрата в моих апартаментах, в руках по пистолету. Его вид убедил, что моя жизнь в опасности, но от чрезмерного испуга я оказалась не в состоянии позвать на помощь.

— Доре? — завопил он. — Доре и ты!

Отрицать было бесполезно.

— Что из того, Мюрат?

— Думаешь отплатить мне той же монетой?

Я старалась успокоить неистово колотившееся сердце.

— Мы больше не живем как муж и жена. В любом случае ты всегда развлекался с другими. Я тоже имею право развлечься.

— Но не бесчестить мое имя!

— Убей меня, если не можешь иначе, — сказала я, стараясь выиграть время, — но что тогда произойдет с тобой?

— Обесчещен! — судорожно зарыдал Мюрат. — Убью не тебя, а себя… себя, — добавил он, прикладывая пистолет ко лбу.

Немного оправившись от испуга, я резко сказала:

— Продолжай вести себя как помешанный, и тебя закуют в железо.

— Ты будешь рада… непременно будешь!

Я попыталась сделать вид, что вот-вот упаду в обморок. Он невольно приблизился, и я получила возможность выхватить у него один пистолет. Другой он бросил сам, упал в кресло, подобно заурядному провинциальному актеру, и залился слезами. Между отдельными всхлипываниями он, разумеется, меня бранил. Я вызвала придворных докторов, и они уложили его, стонущего и совершенно раскисшего, в постель. На этот раз мозговая лихорадка длилась недолго. Через два дня он полностью выздоровел, попытался сперва сделать вид, что ничего не помнит, затем заявил, что болезнь, причинами которой якобы были постоянные тревоги и переутомление, прояснила голову.

— Ты больше не чувствуешь себя обесчещенным? — спросила я.

— Что сделано, то сделано, — пожал он плечами. — Давай больше не будем об этом.

Тем не менее он уволил Доре и назначил нового военного министра, старого и довольно безобразного на вид господина, на которого он мог всецело положиться. Так закончились мои усилия по укреплению собственных позиций с помощью Доре.

А теперь о рождении единственного законного ребенка Наполеона, несчастного Римского короля. Мальчик появился на свет в Тюильри двадцатого марта тысяча восемьсот одиннадцатого года, вскоре после увольнения Доре. Обстоятельства рождения известны мне из писем парижских друзей, в том числе и от секретаря Наполеона. Из их сообщений я смогла составить довольно детальную картину того, как это происходило.

Вечером девятнадцатого марта беременная австрийская телка прогуливалась с Наполеоном на террасе дворца. Представляю себе, как император время от времени собственноручно клал ей в рот кусочки итальянского шоколада, причем делал это весело, поскольку разлив желчи уже больше был не в состоянии породить ложные надежды, но зато, возможно, ускорить ожидаемое с таким нетерпением знаменательное событие. Прогуливаясь, Мария-Луиза внезапно пожаловалась на боли в ее величественном императорском животе. Наполеон поспешил в покои, уложил ее в постель и срочно послал за самым главным, то есть акушером, который и объявил, что родовые схватки, несомненно, начались.

— Позаботьтесь о том, чтобы во всех церквах Парижа звонили в колокола, — наказал он Меневалю.

Сперва Наполеон намеревался постоянно находиться рядом с Марией-Луизой, но не смог выдержать вида ее искаженного болью лица и ужасных воплей. Бледный и потрясенный, он в сопровождении Меневаля удалился в свой кабинет.

— Скажите им использовать наркотическое средство, — пробормотал Наполеон.

— Ваше Величество, Ее Императорское Величество запретила это из религиозных соображений.

— Мужественная, хотя и глупая, женщина, Меневаль… Ребенок должен быть мальчиком! Все мои планы, все мое счастье, сама моя жизнь зависит от этого! — неожиданно, как безумный, вскричал он.

Меневаль хранил спокойное молчание.

— Я знаю, что вы думаете, что думают все, — горячо продолжал Наполеон. — Пол ребенка определяют только боги, но до сих пор они были милостивы ко мне.

В этот момент в кабинет вошел акушер.

— Ну? — уставился на него Наполеон.

— Ваше Величество, — проговорил акушер, нервничая, — роды проходят трудно и, вероятно, затянутся.

Несмотря на крайнее возбуждение и тревогу, Наполеон все же решил занять суровую позицию. В действительности, как Наполеон позднее рассказывал Меневалю, он был суровым только по отношению к самому себе.

— Императрица всего лишь женщина, — заявил он. — Обращайтесь с ней так, как стали бы обращаться с простой мещанкой с Руэ-Сен-Дени.

Потом Наполеон какое-то время ходил взад и вперед по комнате, что-то бормоча себе под нос. Затем он резко повернулся к Меневалю.

— Есть какие-нибудь неотложные дела? Мне нужно чем-нибудь отвлечься.

Боязливо Меневаль сообщил Наполеону, что в полдень имел неофициальную беседу с русским послом. В Санкт-Петербурге росла озабоченность продолжающейся континентальной блокадой английских товаров, и стало ясно, что скоро будет направлен официальный протест. Кроме того, русских беспокоило и передвижение французских армий близ границы с Польшей.

— Есть другие жалобы из Санкт-Петербурга? — зло спросил Наполеон.

— Ваше Величество, ощущается глубокое недовольство вашим захватом немецкого побережья от Голландии до Балтики, а также оккупацией Вашим Величеством Ольденбурга. Русский царь считает это нарушением Тильзитского договора.

— Я знаю, как заключать договоры и как их нарушать, — тихо рассмеялся Наполеон. — Я и впредь буду захватывать и оккупировать любые территории, необходимые моей империи для обеспечения ее безопасности. Царь может возмущаться и протестовать, сколько душе угодно. Ничто не изменит моей политики.

В дверь постучали. Снова акушер. Его очевидное возбуждение мгновенно встревожило Наполеона, а когда он, запинаясь, заговорил о серьезных осложнениях, уставился на него в тупом недоумении.

— Ваше Величество, — начал несчастный акушер тихим испуганным голосом, — боюсь, что будет невозможно спасти обоих, мать и ребенка, но думаю, кого-нибудь одного из них можно спасти.

— Одного из них, — монотонно повторил Наполеон. — Кого, мать или ребенка?

— Должны решить вы, Ваше Величество, — ответил акушер, избегая взгляда Наполеона.

— Я?

— Какие будут приказания Вашего Величества? Мать или ребенка?

Имея полное представление о неуемном честолюбии Наполеона, Меневаль не сомневался, что он выберет ребенка. Однако без малейших колебаний Наполеон в волнении проговорил:

— Спаси мать, спаси мою жену! Это, дурак, ее право!

Наполеон последовал за акушером в спальню Марии-Луизы. В передней толпились придворные. Он прорезал толпу, не удостоив никого взглядом, и остановился у окна, в то время как доктор и акушер оказывали помощь Марии-Луизе.

Родовые схватки продолжались всю ночь. Наполеон один раз удалился и принял неизменную горячую ванну. Затем он опять вернулся в «камеру пыток» (его выражение) и узнал, что акушер решил в качестве последнего средства использовать хирургические щипцы. При виде их Мария-Луиза завизжала как обезумевшая. Привычный к неописуемым страданиям на полях сражений, Наполеон тем не менее покрылся мертвенной бледностью и едва не потерял сознания. Три доктора держали Марию-Луизу, пока акушер вводил щипцы и приступил к операции. Мария-Луиза вырывалась, и ее приходилось держать еще крепче. Операция длилась тридцать минут, и несчастная женщина все время ужасно кричала. Ребенок родился после девяти часов утра. Едва взглянув на него, Наполеон спросил, в безопасности ли императрица.

— Ваше Величество, Ее Императорское Величество в полной безопасности.

— А… а ребенок?

— Мальчик, Ваше Величество.

— Да, конечно, но с ним все в порядке?

Ребенок лежал на ковре, будто всеми забытый. Лежал неподвижно и казался мертвым. Могу себе представить, какие мучительные мысли промелькнули в этот момент в голове Наполеона, но он наблюдал молча с непроницаемым лицом, как один из докторов шлепал ребенка, другой растирал его нагретой фланелью. Акушер вспомнил о коньяке и влил несколько капель в горло ребенка. Больше ничего не потребовалось. Сын Наполеона ожил в руках акушера и испустил внушительный вопль. Довольный, вне себя от радости, Наполеон вышел в переднюю. Слезы катились по щекам.

— Господа! Среди нас новый король. Мой сын — Римский король!

Словом, боги были милостивы к Наполеону. Он пригласил меня (заметьте: пригласил, а не приказал явиться) в Париж на крестины, но, боясь оставить Мюрата без надзора в Неаполе и зная, что новый военный министр едва ли захочет или сможет сдерживать его в мое отсутствие, я отказалась под предлогом болезни.

— Я сам поеду, — заявил неожиданно Мюрат, — как твой представитель.

— Без приглашения? — спросила я.

Он взглянул на меня с какой-то хитростью, свойственной душевнобольным.

— Разве Бог приглашал трех мудрецов в Вифлеем?

— Но, по крайней мере, Бог направлял их стопы.

— Тогда можно сказать, и меня направляет Бог.

— Ты хочешь засвидетельствовать свое почтение Римскому королю? — поинтересовалась я, уступая Мюрату.

— Никакого почтения никому! Трижды мудрый Мюрат едет в Париж требовать свои права.

Мюрат уехал полный надежд и уверенный в себе, но в Париже Наполеон целыми днями избегал его. Наконец, холодно приняв Мюрата, он сделал ему выговор за жестокое обращение со мной и приказал вернуться в Неаполь. Мой муж попытался обсудить проблему Сицилии, даже умолял, но Наполеон отказался слушать.

— Ваше Величество, я человек действия, — проговорил Мюрат в бешенстве. — Чтобы моя жизнь имела смысл, я должен действовать.

— Действовать вам придется, — заявил Наполеон загадочно, — но в другом направлении и в избранное мною время.

Мюрат подумал, что Наполеон имеет в виду Англию. Он недавно вернулся из поездки в военный лагерь возле Булони, где вид английских военных кораблей, курсирующих намеренно в непосредственной близости от французских берегов, привел его в ярость. То был ответ англичан на континентальную блокаду — постоянная и дерзкая морская блокада.

Таким образом, Мюрат вернулся в Неаполь, выслушав упреки и полуобещания относительно активных действий в будущем. На какое-то время он почти повеселел и в мечтах видел себя уже во главе кавалерийских отрядов, мчащихся от Дувра на Лондон. Затем он стал подозревать, что Наполеон просто надул его, желая держать на привязи. Примерно в это время Мюрат, король Неаполитанский, издал специальный декрет: каждый француз, состоящий у него на службе в Неаполе, должен превратиться в натурализованного итальянца, в противном случае он будет немедленно уволен. Наполеон пришел в неистовство и отменил декрет, как только о нем узнал. Он также написал Мюрату сердитое письмо, копию прислал мне. Мюрат-де должен всегда помнить, что он французский король, да и то лишь благодаря тому, что женат на одной из Бонапартов. Теперь уж вышел из себя Мюрат и попытался сделать меня пленницей дворца Казерта. Как всегда, хорошо информированный, Наполеон направил в Неаполь специальный отряд для охраны меня, и только меня. А в письме Мюрату он заявил: «Если вы желаете отречься в пользу вашей жены, то вы свободны так поступить и предоставьте мне возможность использовать вас в другом качестве». Последние слова заинтриговали меня. Все-таки вторжение в Англию? Разумеется, Мюрат и не подумал отречься, но стал ссориться со мной еще чаще и сильнее, особенно на людях.

Так обстояли дела в Неаполе, когда Наполеон вызвал меня в Париж. «Ты мне очень нужна, приезжай без промедления», — писал он. Это был приказ, не приглашение, но в любом случае любопытство мое значительно усилилось.

Кроме того, я больше не боялась оставить Мюрата в Неаполе без надзора. Наполеон ужесточил свой контроль, и Мюрат помог ему это сделать своим несвоевременным и нелепым декретом. Теперь ни один французский офицер уже не стал бы подчиняться Мюрату, если бы тот, вопреки желаниям Наполеона, приказал начать высадку на Сицилии.

И вот, сожалея только о том, что приходится оставлять детей в Неаполе — на этом настоял Мюрат, и закон в данном случае был на его стороне, — я, послушная сестра и королева-марионетка, выполняя распоряжение Наполеона, вновь отправилась в Париж.