Мой Демон

Несмотря на многочисленные реставрационные работы, осуществленные в Питере за последние годы, город был по-прежнему заполнен ветхими дореволюционными зданиями, подлежащими или немедленной реставрации, или сносу. Такие дома чем-то напоминают призраки великой эпохи, получившей название «Серебряного века русской поэзии». И сколько еще простоят эти дома-привидения никому не ведомо.

Но что об этом говорить, если даже спустя шестьдесят лет после окончания второй мировой войны, некогда побежденные немцы приезжают в северную столицу России, чтобы снимать на киноплёнку разрушенный Берлин сорок пятого года! Эх, явился бы дух Петра на празднование трехсотлетия основанного им города, да посмотрел бы на то, что содеяли с его «твореньем» неблагодарные потомки!

Время близилось к полуночи, когда к одному из таких домов-приведений, окруженному изрядно проржавевшим металлическим забором и, как нарочно, расположенному близ Волковского кладбища, подъехала подержанная «кореянка». За рулём, аккуратно поворачивая то вправо, то влево, сидел смуглый, черноволосый и скуластый парень. Весь его облик, а особенно разрез глаз, наводил на мысль о далеком прошлом, в котором яростные азиатские победители упоенно насиловали русоволосых пленниц прямо на пороге их жилищ, залитых кровью сражавшихся до последнего мужей…

Рядом со смуглолицым потомком завоевателей, держа руку на его плече, сидела эффектная шатенка. На заднем сиденье, периодически подшучивая над своими друзьями, которыми, разумеется, были Сергей и Наталья, покуривал довольный Никита. Он был так возбужден предстоящим приключением, что даже проигнорировал просьбу девушки «выкинуть, наконец, свою чертову сигарету!» Впрочем, ароматный запах женских духов настойчиво пробивался сквозь ментоловый дым.

Едва не уткнувшись в сугроб, машина притормозила около высоких ворот. Актеры по очереди вышли наружу и осмотрелись, а Наталья пока осталась сидеть в салоне. Плохо освещенная «улица разбитых фонарей» навевала печальную тоску. Где-то далеко, неизвестно где, точно запертая в сарае свинья, почуявшая свою близкую смерть, скрипела стрела ржавого крана.

– Неужели это здесь? – выкинув сигарету в снег, первым удивился Никита.

Сергей глянул на листок бумаги, который он держал в руке и утвердительно кивнул:

– Ну да. Воронцов сам сказал, что это находится в старом здании, которое готовится под снос.

– Чушь какая-то… А может он шизофреник или маньяк какой-нибудь? И в подвале этого милого особняка нас уже ждут крюки для мясных туш и бензопила для их разделки?

– Не говори ерунды! Ты же видишь – возле дома уже кто-то стоит.

Действительно, сквозь щели в заборе были видны три фигуры, топтавшиеся перед закрытой дверью.

– Ну и что? – спросил Никита и оптимистично добавил: – Они будут первыми в очереди на разделку, а мы – вторыми.

Тем временем, Наталья вылезла из машины и подошла к молодым людям, с ходу сообщив:

– Ох, что-то не нравится мне это место!

– Да бросьте вы паниковать! – снова успокоил Сергей. – Может, это перфоманс какой продвинутый. Пошли!

Никита потянул за цепь, служившую ручкой, и ворота со скрипом приоткрылись. По узкой тропинке, протоптанной между высокими сугробами, опоясывавшими здание по всему периметру, друзья подошли к обшарпанному парадному, освещенному одинокой лампочкой, медленно раскачивавшейся на ветру. Возле запертой двери стояла девушка в голубой куртке и два молодых человека.

– Добрый вечер, – первым поздоровался Никита. – Это здесь спектакль готовится?

– Наверное, здесь, – кивнула девушка и тут же представилась: – Меня, кстати, Марина зовут. А это мои друзья и коллеги – Олег и Андрей.

– А мы – Никита, Сергей и Наташа.

– И вы тоже получили письма?

– Ну да, – за всех троих ответил Сергей и, в свою очередь поинтересовался: – Долго вы тут стоите?

– Минут десять.

– А стучать не пробовали? – и Сергей решительно забарабанил кулаком по двери, на которой висела табличка «Камерный театр-студия Жизненная Школа Драматургии». Чуть ниже, кнопкой была приколота записка «Собеседование состоится в 00.00».

Сзади послышался хруст снега, после чего все дружно оглянулись. К подъезду подошла ещё одна девушка, на вид – немного постарше Марины и Натальи, но гораздо менее симпатичная. В ее худом и губастом лице было что-то цыганское. Она поздоровалась и быстро познакомилась со всеми присутствующими, представившись Евгенией.

Тем временем, неугомонный Сергей продолжал стучать в дверь. При этом, ввиду присутствия девушек, а также благодаря врожденной деликатности и французской спецшколе ругался он исключительно на языке Бальзака и Дюма. Наконец, когда ему все это надоело, он широко развел руками и вернулся на родной язык, громогласно заявив:

– Ну полная фигня!

В эту минуту ветер, гонявший колкие снежинки, угомонился. Всё произошло мгновенно, как это обычно бывает в американских фильмах ужасов, где за какой-нибудь миг разбушевавшиеся стихии делают своё разрушительное дело, не встречая никакого сопротивления, – и тут же вновь наступает затишье, обозначающее лишь одно – приближение ещё одной бури, но с уже гораздо более плачевными последствиями.

Как только ветер стих, за дверью послышался лязг засовов, и она отворилась. Яркий свет ударил в глаза актёрам. На пороге стоял крупный, представительный, седовласый мужчина лет пятидесяти, одетый в белоснежный костюм и красную «бабочку». Окинув взглядом собравшихся, он спросил низким баритоном:

– Все в сборе? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Вот и прекрасно! Заходите.

«Вот черт! – невольно подумалось Никите. – Однако этот дядя изрядно смахивает на моего покойного отца, – вот только усов не хватает! А вдруг это представитель какой-то неизвестной мне ветви рода Барских? Иначе откуда бы он вообще узнал о моем существовании?»

Господин последним зашел внутрь, сорвав записку о собеседовании и сунув ее в карман. Заперев дверь, он повел ожидавших его молодых людей вниз по грязной лестнице. Там, где находилось небольшое, полуподвальное помещение камерного театра было ослепительно светло – горели яркие театральные прожектора, чей свет отражался от белых стен. В скромном зале всего на двадцать посадочных мест стояло четыре ряда солидных кресел, обитых красной кожей. На каждом из них белела программка с надписью «46 часов до дуэли». Напротив сцены располагался старинный письменный стол, – один из тех немногочисленных столов, которые чудом уцелели во время блокады, избежав прожорливых топок. Стол был освещен старой зеленой лампой и завален бумагами, а рядом с ним имелось плетеное кресло-качалка.

– А здесь классно, – шепнула Наташа Сергею, поймав в ответ довольную улыбку жениха.

Что касается самой сцены, то на ней полукругом располагались восемь стульев, причем позади каждого из них стояла вешалка с женским платьем или мужским костюмом эпохи Пушкина. На сиденьях семи стульев, спинки которых украшали таблички с фамилиями ПУШКИН, Н. ГОНЧАРОВА, Е. ГОНЧАРОВА, д’АНТЕС, ДАНЗАС, д’АРШИАК, ДОЛГОРУКАЯ, были аккуратно положены белые конверты и вручную сшитые листы с текстом пьесы, отпечатанные на допотопной машинке. Никита сразу обратил внимание на вешалку, стоявшую позади стула с табличкой д’АНТЕС, на ней висел старый зеленый мундир с красным воротником, правый рукав которого был изодран и хранил следы запекшейся крови. Что бы это значило?

На крайнем слева стуле, сгорбившись, сидел мужчина лет сорока, одетый в рясу священника, на вешалке позади него висели только длинные деревянные четки. При этом он выглядел так, словно бы не мылся и не брился как минимум неделю. Его помятое, испитое лицо, какое бывает у людей, которые долго «не просыхали», совершенно отчетливо выдавало в нем определенный тип российского интеллигента. Как известно, в России бывает только два вида интеллигенции – спившаяся или спивающаяся. Данный псевдосвященник явно относился к первому типу.

– Ну-с, господа актёры, занимайте соответствующие места, – предложил господин в белом костюме, а сам, тем временем, устроился за письменным столом, сев сбоку и опершись на него локтем.

Поскольку раздеться он им не предложил, приглашенные актеры, как были, в куртках и дубленках, расселись по своим местам, предварительно взяв в руки конверты.

– Для начала позвольте представиться, господа актеры, – продолжал распорядитель. – Я – ваш режиссер, и зовут меня Алексей Владимирович Воронцов. О своей творческой биографии я распространяться не буду, да вряд ли она вас заинтересует. К сожалению, мы живем в очень циничное время, когда подавляющее большинство населения интересуют не собственные деятели культуры, а портреты заграничных президентов. Небольшую галерею таких портретов каждый из вас держит сейчас в руках. Разумеется, я не хочу обижать никого из присутствующих, но почему-то уверен… Впрочем, перейдем к делу. В конвертах лежит аванс, по тысяче долларов каждому. После единственного премьерного показа вы получите еще по две тысячи.

На лицах «господ актеров» появилось приятное оживление, а кое-кто даже не удержался заглянуть в конверт, чтобы проверить его содержимое. Правда, открыто пересчитывать полученную тысячу никто из них не посмел.

– Времени у нас совсем мало, – продолжал информировать Воронцов, – поскольку спектакль должен состоятся десятого февраля, в день смерти Пушкина. Такова воля господина, заказавшего и оплатившего наше единственное представление.

– Простите, а о чем, собственно, спектакль, и кто автор пьесы? – поинтересовался Никита.

– Автор пьесы – я. В ней говорится о предсмертных страданиях поэта и одолевавших его искушених. Кроме того, особое внимание я уделил весьма скользкому положению Дантеса. Оригинальность моего сюжета состоит в том, что сначала мы видим умирающего Пушкина и проживаем вместе с ним два последних дня, после чего, в самом конце пьесы, вновь переносимся на место дуэли, где Дантес делает свой роковой выстрел. Выстрел должен произойти не около пяти вечера, как это было в оригинале, а ровно в два часа сорок пять минут пополудни, когда Пушкин скончался.

– А почему вам захотелось сделать спектакль именно про умирающего Пушкина? – захотела уточнить Наташа. – Почему не про живого и полного сил?

– Во-первых, потому, что эти предсмертные часы – едва ли не самые драматичные мгновения его недолгой жизни; во-вторых, моя пьеса показывает поэта в его постоянной борьбе со своим истинным предназначением, которая не прекращалась даже на смертном одре.

– Извините за нескромный вопрос, но кто спонсор? – спросила Марина, сидевшая на стуле с табличкой «Долгорукая».

На этот вопрос режиссер ответил не сразу. Сначала он пристально посмотрел на девушку, потом записал что-то в лежавшей перед ним тетради и поёжился от холода.

– Моя дорогая княгиня Долгорукая! – излишне церемонно начал он. – Я был бы рад ответить на ваш вопрос, но, к сожалению, и сам не ведаю, кем был нанят.

– Меня, кстати, зовут Мариной.

– О нет, в пределах этого театра никаких настоящих имён! – строго приказал Воронцов. – Обращаемся друг к другу только по именам своих персонажей!

– Но почему? – воскликнули сразу трое актеров.

– По своему прошлому опыту я убедился, что это немало способствует вашему скорейшему вхождению в образы. Кроме того, для этих же целей каждая репетиция будет проходить в костюмах и с отключенными мобильными телефонами. За звонок, прозвучавший во время репетиции, будут штрафовать на сто долларов. Так что не забывайте отключать… Да, к вашему сведению, – костюмы взяты напрокат из музея, поэтому обращаться с ними нужно очень бережно! Всем понятно и все согласны?

– Требует бережного обращения и при этом хочет, чтобы на каждую репетицию одевали музейные костюмы, – негромко изумился Сергей, но его услышали только Никита и Наталья. – Ну и фрукт!

Остальные, уже оттаявшие с мороза актеры, дружно закивали головами. И лишь немытый и небритый, в рясе священника, остался недвижим. Складывалось такое впечатление, что он находится в состоянии прострации и вообще ничего не осознает. Сидевшая рядом с ним Евгения, которой, как самой некрасивой, досталась роль жены Дантеса, тоже была весьма неподвижна. Складывалось такое впечатление, что она пришла сюда не играть, а размышлять, точнее – думать какую-то тяжелую и неотступную думу, которая не давала ей покоя ни днем, ни ночью.

– Что касается репетиций, – добавил Воронцов, – то проходить они будут поздними вечерами, поскольку днём я занят в других проектах.

– Вы ещё что-то ставите? – спросил актер по имени Олег, выбранный на роль виконта д’Аршиака.

– Можно сказать и так. Хотя это проект будущего, а я никогда не любил загадывать, – несколько туманно пояснил режиссер.

– А в каком театре? – чисто по-женски полюбопытствовала Наташа.

– В том же самом, в котором вы имеете честь находиться.

– А вы не могли бы объяснить смысл его названия? – задал свой вопрос Андрей, которому предназначалась роль Данзаса.

– Нет, не мог бы. Во-первых, театр этот не мой, во-вторых, я никогда над этим не задумывался. Вероятно, здесь подразумевается, что в театре мы все учимся жизни. Или, наоборот, что театр учится у жизни непредсказуемости драматических поворотов судьбы. Какие еще вопросы?

– Вы еще не представили нам этого полупочтенного господина, – морща нос, заявила Марина, тыкая наманикюренным пальчиком в сторону псевдосвященника. – Не хочу знать о нем ничего настоящего, но каково его сценическое имя?

– Называйте его отец Петр и отнеситесь к нему с должным почтением.

– Почтением?

– Ну, или уважением, если хотите. Во избежание ваших поверхностных суждений, сразу назову причину для уважения – в его нынешнем состоянии играть протоиерея Петра Песоцкого будет весьма непросто, – категорично заявил режиссер, поднимаясь на сцену и раздавая актерам тексты ролей. – Итак, на сегодня вечер вопросов и ответов закончен. Прошу каждого внимательно изучить текст своей роли, а завтра явиться на репетицию к десяти часам вечера. И постарайтесь без опозданий! Насчет отключения мобильников я вас уже предупредил…

Актеры начали подниматься со своих мест, но тут Воронцов вдруг провел ладонью по лбу, словно бы смахивая несуществующие капельки пота, перевел дыхание, а потом быстро заговорил снова:

– Да! Чуть не забыл самое главное. Во-первых, ни о какой фото- или видеосъёмке репетиций и самого спектакля речи быть не может. Во-вторых, все билеты на премьеру давно распределены, поэтому забудьте свои просьбы о контрамарках для родных и знакомых. В этом зале всего двадцать мест, поэтому здесь соберутся только личные друзья спонсора.

– А мы, получается, нечто вроде крепостных актеров в домашнем театре какого-то богатого бармалея? – не удержался язвительный Сергей, но тут же вынужден был прикусить язык, нарвавшись на ледяной взгляд и холодный вопрос режиссера:

– Вас что-то не устраивает, господин Пушкин?

Вовремя сообразив, что утвердительный ответ может стоить ему уже полученного аванса, Сергей отрицательно покачал головой.

– Прекрасно, в таком случае, я продолжу. Итак, в-третьих, если вы собираетесь получить вторую часть гонорара, то вам категорически запрещается вступать в какие-либо отношения с нашим спонсором, который может появиться здесь еще до премьеры. Все понятно?

– Насчет спонсора понятно, – жалобно протянула Наташа, – но почему нельзя пригласить мою маму? Она еще не пропустила ни одного моего спектакля. А что если мы принесем из дома стул, и она где-нибудь посидит в уголочке?

– Это абсолютно исключено, – сухо заявил режиссер. – Никаких мам или иных родственников. Кроме того, будьте же профессиональной актрисой, а не членом школьного драмкружка! Рано или поздно вы начнете ездить на гастроли, и вашей маме поневоле придется пропускать ваши спектакли. Да что я вас, собственно, уговариваю? Вы пришли сюда работать за деньги. И если вас что-то не…

– Нет-нет, – торопливо заявила Наталья. – Я очень польщена предложенной мне ролью.

– Ну, то-то же. Итак, все свободны. До завтра.

Пятеро актеров двинулись к выходу, только «отец Петр» и Никита не последовали их примеру. Однако если «священник» по-прежнему продолжал сидеть на своем месте, то молодой актер приблизился к режиссеру и негромко заговорил:

– Знаете, Алексей Владимирович, мои друзья постоянно рассылают свои фотографии во всевозможные актерские агентства…

– Я не думаю, что их стоит за это винить, – дружески улыбнулся Воронцов.

– Да-да, разумеется, но ведь я-то этого не делаю!

– И напрасно, мой дорогой Жорж! С вашей модельной внешностью играли бы героев-любовников на сцене и наслаждались бы жизнью за ее пределами.

– За пределами жизни? – удивился Никита.

– За пределами сцены.

– А, понятно… Однако я хотел спросить о другом.

– Если смогу – охотно отвечу.

– Откуда вы или этот таинственный спонсор, уж не знаю точно, про меня узнали и почему захотели взять именно на роль Дантеса?

Режиссер внимательно посмотрел на Никиту, но тут в разговор неожиданно вмешался «священник». Выйдя из транса, он слегка качнулся вперед и скрежещущим, как у старинного патефона, голосом сообщил Никите следующее:

– Молодой человек, я играю в этом спектакле уже двенадцать лет подряд, но даже мне неизвестно – кто и каким образом нас нанимает. А вы требуете ответа у режиссера, узнавшего об этом театре неделю назад, и находящегося в точно таком же положение, как и вы сами.

– Вот вам и ответ, – снова улыбнулся Воронцов, беря со стола какую-то брошюру. – Кстати, что вам известно о Дантесе, кроме того, что он ухаживал за Натальей Николаевной и убил ее мужа?

Никита пожал плечами и натянуто улыбнулся.

– Тогда возьмите эту книгу и, прежде чем приступить к работе над ролью, хорошенько изучите подробности жизни вашего персонажа. Быть может, после этого спектакля и в вашей судьбе наступят перемены, к которым нужно подготовиться заранее.

Последняя фраза, сказанная режиссером в весьма мажорной тональности, ещё больше озадачила Никиту. Ему, естественно, ничего не оставалось делать, как поблагодарить, взять брошюру и броситься догонять друзей.

В мужском туалете ночного клуба сильно пахло моющими средствами и мочой. Вода в унитазе содрогалась от низких басов громкой музыки, доносившейся с танцпола. Один из писсуаров давно треснул, и теперь из его бока постоянно сочилась вода, создав на полу грязную лужу. Все стены были безжалостно разрисованы неизвестными молодыми людьми, явно возомнившими себя гениями в стиле «граффити». Видимо поэтому они всюду носили с собой баллончики с аэрозольными красками.

Никита заперся в одной из тесных кабинок вместе с худым барыгой по кличке Лука. Тот был известен в кругах местных наркоманов как человек нечестный, зато, в принципе, способный достать любые наркотики и в любых дозах. Сейчас он поставил ногу на унитаз, задрал штанину и достал из носка завернутую в целлофановый пакетик дозу кокаина.

– Вот, дядя… На сегодня это весь кокс, что у меня есть.

– Но ты же обещал больше! – едва сдержался Никита, жадно хватая пакет.

– Я помню, но меня самого подставили. Поверь, дядя, на слово – последнее отдаю.

– Что за гребаная жизнь…

– Короче, будешь брать или нет?

– А куда я денусь, Лука! – и Никита полез за деньгами. Расплатившись, он тут же развернул пакетик, бережно высыпал кокаин на тыльную сторону ладони и глубоко втянул его каждой ноздрей.

Затем они поочередно вышли из кабинки и так же поочередно покинули туалетное помещение. Когда Никита подошел к барной стойке, сидевшая на высоком стуле Лиза тут же повернулась к нему и непринужденно поинтересовалась:

– Всё о’кей?

– У меня всегда всё о’кей.

– И это говорит человек лишь вчера вышедший из ментуры!

– Заткнись, да? – сухо попросил Никита, на что девушка, нисколько не обидевшись, тут же предложила:

– Ладно, я помолчу, а ты допивай, и давай поедем.

– Куда еще?

– Хочу затащить тебя в одно классное место.

– В какое?

– К одному пушеру. Ну к Даниилу, я про него тебе как-то рассказывала. У него сегодня день варения.

– Сегодня не могу, у меня завтра репетиция. Надо пьесу прочесть и роль поучить.

И тут Никите вспомнился один нюанс из недавней беседы с режиссером. Сначала тот сообщил собравшимся: «Автор пьесы – я сам», однако потом «отец Петр» сказал про него следующее: «… Вы требуете ответа у режиссера, узнавшего об этом театре неделю назад». Из сопоставления двух этих фраз выходила странная штука: то ли Никита чего-то не понял, то ли один из этих господ попросту лжёт…

– Какая ещё репетиция?

– Я же тебе рассказывал про спектакль, где мне дали одну из главных ролей. Ну, Дантеса, ты что, не помнишь?

– Да, кажется, что-то припоминаю, – наморщила лоб Лиза. – Хорошо, а когда ты теперь вообще сможешь куда-нибудь вылезти?

– Пока не знаю.

– Ты же сам хотел на тусовку с морем «кокоса» и островом группенсекса!

– Да и сейчас хочу, однако надо зубрить роль. Ещё книжку какую—то про Дантеса режиссер подсунул.

– Значит, ты предлагаешь мне одной ехать к Даниилу?

Никита посмотрел в потолок, наклонился к Лизиным волосам, понюхал их и шепнул ей на ухо:

– Ну уж нет…