МОЙ ДОМ — ПУСТЫНЯ (повесть)

1

Петляя меж барханами, неспешно двигался через пустыню грузовик. Только на такырах молодой водитель мог прибавить скорость и тем унять свое нетерпение. А пассажир, почтенный яшули в огромном коричневом тельпеке, напротив, был доволен тем, что путешествие протекает медленно. С пристальным вниманием разглядывал песчаные холмы, движущиеся навстречу, провожал глазами шустрых зайцев, перебегающих дорогу перед самыми колесами машины, следил за ястребом, терпеливо парящем в небе. Казалось, старик хотел, чтоб все увиденное с фотографической точностью запечатлелось в его памяти.

Так оно и было, именно этого, неосознанно, конечно, добивался Юсуп-ага, потому что вчера вечером его торжественно проводили на пенсию, и он сейчас ехал в пески, чтобы проститься с теми местами, где прошла жизнь.

А проводы и впрямь получились торжественные. Даже цветы ему преподнесли. Юсуп-ага никогда прежде не получал в подарок цветов и сам никому не дарил их — и в голову не пришло бы. Он полагал, что человеку, которого уважаешь, можно подарить халат, нож, добрую чабанскую палку и еще что-нибудь в этом роде. Но цветы...

«Я же не ребенок, чтоб ходить и нюхать цветочки,— ворчал себе в бороду Юсуп-ага. Подаренный букет он украдкой бросил в корыто барану.

Затея с пенсией безмерно его огорчила. Вчера вечером после всяких лестных слов, сказанных председателем Нуретдином, — о выполненном долге, о смелости, о самоотверженности, о каком-то праве на отдых,— он встал и спросил: почему выпроваживают на пенсию человека, у которого глаза еще зорки, слух чуток, поступь легка и рассудок в порядке? Все, кто был на собрании, посмеялись, решили — шутит старик. А он и не думал шутить, какие тут шутки...

Грузовик добрался до Центрального пункта. Несколько кибиток, многокомнатный жилой дом, хранилище для кормов, утепленные кошары, где выхаживают слабых овец, и сплетение песчано-пыльных дорог, уходящих к дальним чабанским кошам, — вот что такое Центральный пункт. Главное его украшение — громадное тутовое дерево. Оно горделиво высится, единственное на всю округу. Иссушенная почва, палящий зной, ветер, несущий тучи песка, — все ему нипочем. Вероятно, корни дерева достигли водоносных пластов — даже в самую жаркую пору листва его не утрачивала ярко-зеленого цвета. Средь ветвей тутовника круглый год бойко щебетали воробьи. «Это дерево не только людям, и птицам на радость!» — не раз говорил Юсуп-ага.

Раньше здесь было большое селение скотоводов. В нем семьдесят три года назад и появился на свет Юсуп, нынешний Юсуп-ага, чабан. Теперь селение переместилось на юг, туда, где кончаются пески и начинается степь. Три колхоза объединились и вот уже несколько лет сеют хлопок. Очень прибыльное дело. Все благословляют Каракумский канал, напоивший плодородные степи, называют его каналом счастья. «Очевидно, хлопок важнее, чем овцы. Народ мудр, если народ так считает, значит, так оно и есть»,— думает Юсуп-ага. Однако в глубине души он сохранил убеждение, что овцы людям нужнее всего.

Шофер грузовика — он привез для чабанов муку, чай и сахар — охотно принял приглашение пообедать. Юсуп-ага, отрицательно покачав головой, пошел искать свою лошадь. Та, стреноженная, со вчерашнего дня паслась за домом, — подпрыгивая, щипала траву на полянке. Увидела хозяина — захрапела, зафыркала, приветствуя его. Юсуп-ага мысленно обратился к лошади с такими словами:

«Придется нам с тобой расстаться. Я теперь буду жить в колхозном поселке, там нет лужаек, на которых ты могла бы пастись. А держать тебя на привязи и кормить из мешка было бы жестоко. Нет, так я с тобой не поступлю, верная моя скотинка. Оставайся тут, на воле».

Вслух он, разумеется, ничего не сказал. Со скотиной переговариваются только в сказках. Либо напившись допьяна. А Юсуп-ага был реалист. Водки же или вина отродясь в рот не брал.

Снял путы, сел на лошадь и тронул по пыльной дороге.. Крича и размахивая руками, вдогонку ему бросился мальчишка лет семи. Старик остановил лошадь. Мальчишка выпалил, еле переводя дух:

— Мама велела спросить: «Далеко ли направляется Юсуп-ага?»

Права мать этого мальчишки, в пустыне нельзя уезжать, никому не сказав куда.

— Передай матери — Юсуп-ага едет к Новрузу. Потом поедет к Салиху.

Мальчишка кивнул и умчался.

В небе появились тучи. Серые, тяжелые — осенние. «Неужто будет дождь? Рановато!— подумал старик. — А, пусть его». В самом деле, что ему дождь, чекмень и тельпек — надежная защита.

Тучи ползли по небу неторопливо, так же неторопливо трусила кобылка Юсуп-ага. В пустыне вообще все делается медленно. Овцы бредут — кажется, еле ноги переставляют, верблюд тоже не спешит. А черепаха? Зато живет как долго! Юсуп-ага — истинный сын пустыни. Он тоже все делает не спеша — ест, чай пьет, говорит, шагает за отарой. Тем более теперь не станет он понукать свою лошаденку.

Дорога, которую старик выбрал, привела к колодцу. Возле этого колодца, в окрестностях его, прошла, можно оказать, вся молодость Юсупа. Здесь он чабанить начал. Когда возникли разговоры о том, что белый царь затеял войну с королем Германии, он уж год как стал подпаском. Ему тогда минуло четырнадцать. Какое дело четырнадцатилетнему подпаску до чьей-то там войны за тридевять земель? Юсуп твердо был уверен, что его предназначение на земле — пасти овец, и неутомимо перегонял с пастбища на пастбище байскую отару, за что бай кормил его, правда, не сказать, чтоб досыта.

После свержения белого царя, во время установления новых порядков, он тоже пас овец, теперь даже с большим усердием, так как из подпаска стал чабаном. От бая он получал свой хлеб и чай, а еще смену одежды и двух овец в год.

Впервые с представителями новой власти он встретился, когда ему исполнилось тридцать лет. Большевики специально приехали к нему на кош. Спокойные, обходительные, рассудительные люди, они пробыли с ним целый день, беседовали во время долгих чаепитий и такого порассказали, что он почувствовал себя вновь родившимся на свет. Тридцать лет он жил так, как должно, и, оказывается, невероятно смотрел на вещи. Ведь ясно же, что скот, вот эти овцы, должны принадлежать не бездельнику баю, а таким, как он, Юсуп, труженикам. В тот же день он написал заявление о вступлении в колхоз. Вернее, заявление написал один из приехавших, а чабан приложил к бумажке свой измазанный синей краской палец, подтверждая, что все написанное сказано им...

Юсуп-ага спешился и вошел в чабанский домик, стоящий близ колодца. Там никого не было, как и обычно в это время дня. Он прилег на кошму и задремал было, но снаружи послышался треск мотоцикла. Потом кто-то отворил дверь и тут же прикрыл, не желая, видимо, тревожить сон старого человека. Юсуп-ага спросил:

— Новруз, это ты?

— Я. Салам алейкум, Юсуп-ага, — ответил хозяин домика, вновь появляясь на пороге.

Легко, без видимых усилий, старик поднялся с кошмы и вышел вслед за Новрузом.

— Где твои овцы? — спросил он, высматривая в песках отару.

— Появятся минут через пятнадцать.

Новруз запустил движок.

— Как трудно было раньше поить овец, — заметил Юсуп-ага. — А теперь вода сама поднимается с глубины в двадцать саженей. Пей — не хочу!

Прозрачная, студеная вода заполняла поилки.

— Это все техника, — откликнулся Новруз.

Как он и предсказывал, минут через пятнадцать на гребне дальнего бархана появились первые бараны — вожаки. Почуяв воду, они стремглав бросились вниз, к поилкам, за ними, возбужденно блея, следовала отара.

От обеда Юсуп-ага опять отказался, но чтобы не обидеть хозяина, а, напротив, выказать ему свое уважение, снял пробу со всего, что лежало на сачаке, и со знанием дела похвалил овечий сыр, приготовленный Новрузом собственноручно.

Польщенный хозяин стал усиленно предлагать Юсупу-ага дыни, арбузы, даже яблоки, правда, еще незрелые, — все теперь доставляют машины на чабанские коши.

— Да, — согласился Юсуп-ага, но попросил: — Подай-ка лучше то, чего жаждет моя душа.

— Зеленого чаю! — угадал Новруз.

Отставив опорожненные чайники, чабаны заговорили о том, что обоих, пусть не в равной мере, занимало и волновало в эти дни.

— Значит, решили на пенсию выйти, яшули?

— На пенсию меня выпроводили, — сердито ответил Юсуп-ага. — Ну, сам скажи!— воскликнул он с наивной самоуверенностью, которая, впрочем, имела под собой почву. — Кто из вас лучше меня сможет пасти овец? Пустыня книга. Кто из вас сможет прочесть и понять ее лучше, чем я? Даром — неграмотный. — Не дав собеседнику рта раскрыть, он продолжал, все больше горячась: — Глаза видят, ноги ступают твердо, слух острый, память тоже пока не изменяет — всех овец в своей отаре знаю наперечет. Ну, скажи, чего еще надо этому правлению? «Иди отдыхай», — говорят. К чему это мне? В прошлую весну я простудился и болел, видно, потому меня и выпроваживают. А что, другие не простуживаются, не болеют?

— Со всяким может случиться, — утешая старика, ответил Новруз. — Я другое слышал, яшули. Ваш сын, городской, крепко поговорил с Нуретдином. Сказал ему, что никто не имеет права заставлять семидесятилетнего старика и в зной, и стужу бродить за овцами в дикой пустыне. Ну, председатель после этого и...

— Так и назвал — дикая? — перебил Юсуп-ага.

— Я рассказываю, что слышал.

— Разве наша пустыня дикая?

Пожав плечами, — мол, не он же это сказал, — Новруз добавил:

— Сын собирается увезти вас в город.

Юсуп-ага улыбнулся.

— Не поеду. Что мне делать в городе?

— Ну, не скажите, яшули. В городе очень интересно. Неплохо бы пожить там...

— А мне и тут хорошо. Не знаю ничего интереснее этих просторов. Куда ни глянь, края не видать.— В голосе старика появились мечтательные нотки, взор затуманился. — Барханные узоры, что твой ковер в богатой юрте. Овцы бредут за травой, ты — за овцами. Залегла отара — ты тоже ложишься рядышком на чистый песок. Считаешь звезды в ясном небе да думаешь свою думку. Глядишь, задремал незаметно... В этих краях, пожалуй, не сыщешь места, где бы мы с тобой не ночевали у костра, а? Теперь колхоз построил вам кирпичный дом. В нем, конечно, тепло, светло, ветер не дует... Да... не дует ветер, не убаюкивает... Звезд тоже не увидите, засыпая и просыпаясь... А я — я буду, как курица, ворошить землю на своем меллеке (Меллек — приусадебный участок)...

Неведомая доселе тоска сдавила сердце Юсупа-ага, стиснула его горло, он вынужден был умолкнуть. Новруз украдкой бросил на него встревоженный взгляд.

— Куда вы дальше, яшули?

— Поеду к Салиху. А тебе пора поднимать отару и гнать на выпас. Я тронусь в путь, когда солнце сядет.

Оставшись один, Юсуп-ага постелил кошму на веранде чабанского домика, бросил подушку, заварил себе еще чайничек чаю. Ему хотелось перебрать в памяти события прошлого, но воспоминания, показавшись, словно небо в разрыве осенних туч, исчезали, уступая место безрадостным мыслям о будущем. Юсуп-ага о завтрашнем своем дне думать не хотел, поэтому отправился в путь раньше, чем намеревался.

Повинуясь твердой руке хозяина, лошадь свернула с тропы и затрусила по бездорожью на север. Юсуп-ага ориентировался по приметам, известным ему одному. Движение успокоило его, сняло досаду, а тут еще емшаном пахнуло в лицо — трава эта осенью особенно сильно пахнет. С наслаждением вдыхал он сухой, горьковатый воздух пустыни.

Рыжая дрофа испуганно рванулась прочь почти из-под копыт лошади. Взлетела тяжело и снова села поодаль. В былые годы Юсуп-ага охотился на дроф весной и осенью, немало пострелял их. Теперь он испытал чувство острого сожаления: зачем губил этих птиц? Если в песках, кроме овец и чабанов, никого не останется, людям будет очень скучно.

Солнце село. Зоркие глаза Юсупа-ага отыскали довольно далеко на севере мигающий огонек. Еще один чабанский кош, туда он путь и держит...

Примерно через час он достиг цели. Пахло дымом костра, слышалось блеяние овец, глухое рычание собак. Миг — и собака возникла перед ним. На ее неистовый лай примчалась другая. Они недвусмысленно дали понять, что дальше двигаться не стоит. От костра поспешно поднялся парень и отогнал собак.

— Салам алейкум, Юсуп-ага,— сказал он, узнав приехавшего.

— Жив-здоров, пальван? Это ведь кош Салиха?

— Ну да, его. — Подпасок помог старику спешиться. — Давайте ваш хурджун, яшули, отнесу в дом.

А старика уже радушно приветствовал чабан Салих...

В полночь проголодавшиеся овцы встали с мест, заблеяли, затоптались. По ночам Салих всегда сам гонял отару на выпас, но теперь ему неудобно было покидать гостя, поэтому он хотел разбудить сына.

— Не надо рушить крепкий молодой сон, — сказал Юсуп-ага. — Сам иди с отарой. Я тоже сейчас уеду.

— Куда это ты поедешь в ночь?

— На Кровавый колодец.

— Зачем? Сейчас там никто отар не пасет.

— А мне отары не нужны. Я прощаюсь с пустыней. Песок тех мест пропитан и моей кровью. Поистине кровавый колодец. Я непременно должен побывать там.

Гость умолк, задумался. Хозяин не смел нарушить молчание.

— Ты ведь тоже был свидетелем тех событий, — снова заговорил Юсуп-ага. — Правда, мальчонкой еще. Помнишь хоть что-нибудь?

— Помню. Та ночь навсегда в память врезалась. Хочешь, я поеду с тобой, яшули?

— Поедем, — поколебавшись (жаль все же будить парнишку) согласился Юсуп-ага.

Пока он взнуздывал лошадь, Салих разбудил сына. Тот долго не мог сообразить, зачем его подняли с постели, потом взял палку и пошел к отаре.

В пути Юсуп-ага с Салихом расстались. Дело в том, что старый чабан терпеть не мог мотоциклов. Вредная машина, считал он, опасная. Где-нибудь в дебрях пустыни продырявится резиновое колесо или бензин кончится, что тогда делать путнику? К тому же шуму от нее много и вони.

— Поезжай к колодцу один и подожди меня там,— морщась, сказал он Салиху. — Все равно вперед выскакиваешь. Где уж моей кобыле с твоим гремучим скакуном тягаться...

Салих укатил, смолк треск мотоцикла, без следа развеялась гарь. Снова Юсуп-ага был один среди необозримых просторов. На земле бесконечные ряды барханов, в небе золотые цепи звезд. По звездам найдет он дорогу на Кровавый колодец, где в одну из таких вот ночей была безвинно пролита его кровь.

Юсуп-ага стал по пальцам считать: сколько лет не был он на Кровавом колодце? Выходило — десять. Не случись этой пенсии, он, может, еще десять лет не попал бы туда. А теперь надо, надо.

За шестьдесят лет пустыня стала ему дорога и нужна, как может быть нужен близкий, родной человек — мать, отец, старший брат...

Зимняя стужа, словно мудрый лекарь, вымораживает из человека гниль и сырость, бодрит его мышцы, проясняет ум. А до чего же сладко дремлется зимой у жаркого сазакового костра! Весна в пустыне — время немыслимой красоты. Травы так обильны, высоки! А цветы!.. Все семь красок мироздания ярко сверкают под лучами обновленного солнца. И, словно гости на той, со всех концов земли слетаются птицы. Осенью тоже. Прямо темно от птиц...

И он должен все это покинуть!..

Опять тоска сжала сердце жесткой рукой. Прочь, прочь!.. Юсуп-ага даже головой тряхнул и заторопил лошадь.

У Кровавого колодца его поджидал Салих. Когда старик спешился, тот сказал, глядя на часы:

— Ты добрался сюда за два часа, яшули. Юсуп-ага уловил скрытый смысл этих слов, но пренебрег им, так как не считал скорость преимуществом.

— Огня не разводи, — попросил он. — Мне хочется, чтоб вокруг было так же темно, как в ту ночь.

Сняв с гвоздика у двери ключ, Салих отпер дверь чабанского домика и вскипятил чай на газовой плите.

— Где стелить кошму?

— А где мы были в ту ночь?

Салих постоял, подумал, поглядел вокруг и раскатал цветастый войлок шагах в пятидесяти от колодца, близ руин какого-то древнего строения. Юсуп-ага удовлетворенно кивнул — место найдено правильно.

Сели пить чай. Салих все поглядывал на циферблат и наконец сказал:

— Сейчас два часа тридцать минут. Через полчаса время, когда явились они.

— Откуда ты знаешь так точно? — изумился Юсуп-ага.

— Я установил это позже. Петухи кричат трижды за ночь — в двенадцать, в три и в шесть. Бай прискакал, когда петухи пропели второй раз.

Смежив веки, полулежал на кошме Юсуп-ага и вспоминал события сорокалетней давности. Вот такая же ночь была в сентябре 1930 года... Он и двенадцатилетний подпасок Салих спали на кошме у догорающего костра. Вдруг залаяла собака, донесся конский топот. Кого это несет?

«Бай-ага едет проверять своих баранов», — высказал догадку Салих.

Дрожь опасения пробрала чабана. Никогда не приезжал хозяин с проверкой среди ночи. И теперь не для проверки явился.

Бай приехал в сопровождении вооруженной свиты. Юсуп принял у него коня, отвел к коновязи. В нарушение всех приличий, бай не произнес приветствия и традиционных вопросов о житье-бытье. Юсупу тоже не дал выполнить ритуал, спросил в лоб:

«Ты подал заявление в колхоз?»

«Да».

«Глупая выходка. Зачем тебе колхоз? Что ты будешь там делать? К тому же народ поднял восстание против новых порядков. Пока не кончится вся эта суматоха, овец следует пасти в уединенном месте. Гони отару на запад».

Куда девалась обычная робость чабана! Юсуп ответил решительно:

«Я не погоню твою отару на запад. И вообще не буду ее пасти. Вчера еще сказал об этом твоему младшему брату. Жду только, чтобы кто-нибудь принял у меня овец».

Повинуясь байскому взгляду, рослый джигит со свирепым лицом подошел к Юсупу. Тот не успел и сообразить, что к чему, как руки его были скручены за спиной,

«Ну-ка, подумай, — ощерясь, сказал свирепый джигит. — Ты и впрямь не хочешь пасти овец бая-ага?»

Юсуп промолчал. По правде говоря, он растерялся. Как же так? Отныне у баев не должно быть тысячных отар. У многих уже овец отобрали. А этот не подчиняется комиссии. Но ведь люди комиссии сказали, что вернутся с отрядом и не дадут в обиду бедняков, подавших заявление в колхоз! А у него скручены за спиной руки...

«Оглох?! — Джигит яростно стеганул плеткой воздух перед носом Юсупа. — Будешь ты пасти овец бая-ага или нет? Отвечай!»

«У баев не должно быть овец».

«У баев были, есть и будут овцы».

«Я не стану их пасти. Я вступлю в колхоз».

Бай мигнул, свирепый джигит поспешил к нему, наклонился почтительно, выслушивая приказание. До ушей Юсупа донеслось:

«В назидание другим отправьте его душу в преисподнюю».

«Чью это душу хочет он отправить в преисподнюю?»— как-то вяло подумал Юсуп, и тут ему велели повернуться и идти. Не успел он сделать трех шагов, как сзади прозвучал щелчок выстрела. Юсуп ощутил острое жжение в спине и повернулся, чтобы увидеть, что происходит, но в этот миг один край пустыни приподнялся, второй опустился и пустыня перевернулась, накрыв собой чабана...

...Тьма немного сдвинулась в сторону. До сознания Юсупа донесся голос:

«Скоро придет в себя. Теперь ему черт не страшен».

Юсуп с трудом размежил веки и увидел рыжеусого человека. Тот был в военной одежде и склонился над ним, выжидательно глядя ему в лицо. Заметив, что Юсуп открыл глаза, сказал: «Товарищ!»

Товарищ!

...Юсуп-ага проснулся потому, что кто-то тронул его за плечо. Салих.

— Отчего ты кричал, яшули?

— Разве я кричал?

— Диким голосом: «Товарищ!» Звал, что ли, кого?

— Мне снился сон. Увидел во всех подробностях события той ночи.

— А-а. Значит, ты звал командира отряда?

— Да. Показалось — он хочет уйти от меня.

— Бая тоже видел?

— Видел.

— А мне ничего не снилось, — сказал Салих, глядя на светлеющее небо.

— Твой мотоцикл не поломался?'

— Нет.

— А бензин есть?

— Много еще.

— Тогда поезжай к отаре личного скота, привези одну мою овечку.

— Зачем же в такую даль тащиться, яшули? Мяса мы с тобой и поблизости раздобудем.

— Хочу провести здесь день и еще одну ночь. Может, снова приснится тот сон. Хочу увидеть, как красный командир меня не покинул, остался со мной мой товарищ.

2

В кабинете председателя колхоза сидел Бяшим, младший сын Юсупа-ага. Он старался не выказывать раздражения и досады, но лицо у него было такое кислое, что угадать его настроение не составляло труда.

— Вам; наверное, скучно? — спросил Нуретдин. — Хотите посмотреть наш гранатовый сад? Видели вы когда-нибудь гранатовый сад?

— Нет, не видел.

— О, тогда посмотреть стоит! Это просто чудо. Особенно сейчас. Урожай хорош. Плоды крупные, величиной в кулак, даже в два кулака. Непонятно, как выдерживают их тоненькие веточки.

— Ну, гранаты-то я видел. Я ведь горожанин, а садоводы лучшие свои плоды вывозят на городские рынки. Так что вам не стоит беспокоиться.

— Да, горожанина в вас сразу угадаешь, — согласился Нуретдин. — Только горожане могут себе позволить в будний день носить белые сорочки. — У Бяшима удивленно вздернулись брови. — В городе они сохраняют белизну, а у нас тут пыль, — не без лукавства заключил председатель. — Да... А какова ваша профессия, уважаемый Бяшим?

Младший сын Юсупа показал на окно и, так как собеседник не понял жеста, пояснил:

— Я стекловар. Работаю на стекольном комбинате.

— Хорошая профессия, нужная.

— Да. Стекло, бетон и асфальт делают города современными. Однако когда же появится мой отец?

— Вчера я еще раз велел передать на Центральный пункт, что Юсупа-агу здесь ждут. Просил разыскать его и отправить в село. Но как это сделать, если сам яшули не желает покидать пустыню? А сейчас он прощается с людьми.

— Сколько можно прощаться? Уж неделю целую...

— Если вы очень торопитесь, уважаемый Бяшим, возвращайтесь в Ашхабад. Отец сам к вам приедет. Мы дадим ему провожатого...

— Простите, но я сильно опасаюсь, что говорите вы одно, а сделаете другое. Сначала вы не хотели отпускать отца на пенсию. Теперь прельщаете его домиком и приусадебным участком, чтобы он остался в селе. Знаю, чем это кончится: не пройдет и двух месяцев, как отец снова окажется в песках. И снова будет бедный дряхлый старик, кряхтя и кашляя, бродить за овцами в зной и в стужу. Нет уж, довольно. В колхозе он отработал свое сполна. Пусть теперь отдохнет, поживет со мной в городе, пользуясь всеми благами цивилизации.

Эту сердитую тираду председатель Нуретдин оставил без ответа. Сказал только:

— Думаю, что завтра Юсуп-ага появится.

— Я тоже думаю, что рано или поздно он появится. Но пока зря теряю дни. Неделя бессмысленного ожидания. А я привык расписывать свое время по часам и даже по минутам, чтобы ни одна не пропала даром.

— О, вы понимаете толк в жизни!

— Надеюсь. Но сейчас все мои планы нарушены... Знаете, товарищ председатель, я, пожалуй, пойду. Думаю, что развлекать меня беседой не входит в ваши планы. Прошу еще раз передать в пески: пусть отец скорее приезжает.

Подойдя к дому брата, Бяшим совершенно неожиданно для себя увидел отца в окружении весело гомонивших внуков и правнуков. Настроение у него мигом улучшилось. После приветствий и взаимных расспросов он сказал:

— Отец, поедем в город.

Предупрежденный Новрузом, старик схитрил:

— На сколько дней?

— Насовсем. Ты останешься жить со мной. Одна из комнат моей квартиры — твоя.

— Но почему, Бяшим-джан, я непременно должен жить в твоем доме? А если я буду жить в своем? Или здесь, у Берды?

— Не чуди. Была бы жива наша мать, я не стал бы возражать против того, чтоб ты оставался в своем доме. Но один?.. А у Берды и без тебя тесно. Покоя уж точно не будет. И какие здесь удобства? Разве можно сравнить с городским благоустроенным жилищем? Нет, отец, я считаю, что ты в твоем возрасте заслужил и настоящий покой, и настоящий отдых. И поэтому настаиваю — поедем со мною в город.

Юсуп-ага с сомнением покачал головой.

— Помнишь Сапарджана, сына Анна Кейтыка?

— Который пальван, что ли?

— Он самый. Так вот, этот богатырь тоже в городе живет, потому что там и спортзалы, и тренеры гораздо лучше, чем в селе. Самые умные люди, самые лучшие вещи — в городе. Только в городе можно стать настоящим специалистом, настоящим ученым, по-настоящему знаменитым человеком...

В унылом раздумье Юсуп-ага покачал головой, упорно избегая требовательного взгляда Бяшима. А тот выложил свой гневный аргумент:

— Мне казалось, ты почитаешь обычаи. А что гласит наш обычай? Отец не может жить со старшим сыном, когда есть младший!

— Верно, верно... — Юсуп-ага вздохнул. — Недаром говорят: старый верблюд должен покорно плестись за своим верблюжонком...

Жалость кольнула вдруг сердце Бяшима. Он очень хотел, чтобы отец остаток дней своих провел в прекрасном городе Ашхабаде, но вовсе не желал, чтобы тот ехал по принуждению. И потому снова принялся вдохновенно расписывать всяческие городские блага и чудеса: гладкий асфальт городских улиц; бесчисленные фонари и неоновые лампы, от которых ночью светло, как днем; базар, где чего только не продают; горячую воду, обогревающую дома без копоти и дыма; большие зрительные залы, в которых с утра до ночи показывают замечательные фильмы; певцов и музыкантов, прибывающих со всех концов света; врачей, которые мертвого способны воскресить. И добился: в глазах отца вспыхнул огонек любопытства.

Старику захотелось поехать в город.

3

До райцентра добрались на грузовике, а там пересели в рейсовый междугородный автобус. Эти огромные, как дом, машины — автобусы — Юсуп-ага видел и раньше, а вот асфальт, покрывающий дорогу, — в первый раз. Накануне сын рассказывал о дорогах, гладких, как зеркало, и совершенно без пыли, — одном из городских чудес. Да, видно, город — это... Но решительно асфальт заслуживает восхищения! На очередной остановке Юсуп-ага вышел из автобуса и взад-вперед походил по дороге. Потом вынул нож и отковырнул кусочек асфальта. Долго нюхал, но так и не определил, что это за штука такая, положил в карман. Можно было бы расспросить сына, но в автобусе, впереди, сидел такой же старик, как сам Юсуп, только одетый по-городскому. Не хотелось перед ровесником показать себя полным невеждой.

— Навстречу нам попалось тридцать машин, — прошептал вдруг себе под нос Юсуп-ага.

Сын услышал.

— Ну и что?

— Интересно, куда их столько едет?

— Это большая дорога, отец, она связывает разные города и райцентры.

Юсупу-ага казалось, что какая-нибудь из машин, стремительно мчащихся навстречу, непременно столкнется с их автобусом. Что же тогда будет? Всякий раз, когда встречный автомобиль со свистом проносился мимо, он невольно сжимался, вбирая голову в плечи.

У самой кабины водителя, лицом к остальным, сидел пассажир, давно привлекший внимание Юсупа-ага.

Наверное, гость из какой-нибудь зарубежной страны, решил старик. Совсем молодой парень, почти подросток, невысокий, тонкий, гибкий, он был одет так причудливо, что Юсуп-ага не мог себя заставить отвести любопытный взор. Волосы до плеч, как у девушки, рубашка вся в цветочках, аж в глазах рябит. На шее шелковый платочек, тоже пестро-яркий, пальцы в перстнях, а глаза спрятаны за огромными темными очками. Да, конечно, юноша этот из-за границы, из какой-нибудь далекой и странной земли.

А юноша подавил зевок, нахмурился и произнес на чистейшем туркменском языке:

— Этот автобус ползет, как черепаха!

Юсуп-ага и рот приоткрыл: неужто туркмен? Бай-бов! Не выдержал, легонько толкнул сына:

— Что?

Глазами указал на паренька впереди. Бяшим оглядел того без всякого удивления и снова спросил:

— Что ты, отец?

Опасаясь, что их услышит диковинно разубранный паренек, Юсуп-ага буркнул:

— Так, ничего.

В это время автобус замедлил ход, а потом и вовсе остановился.

— Что случилось?

— Почему остановились?

Водитель, не отвечая, вылез из кабины и открыл капот.

Один за другим выбрались наружу пассажиры и окружили водителя. Тот копался в моторе как-то неуверенно. Видно было — не знает, где искать неисправность. Зрители его явно раздражали.

Юсупа-ага среди зрителей не было. Он прохаживался по асфальту, с удовольствием разминая онемевшие от долгого сидения ноги. Пепельно-бледное во время езды лицо его снова обрело свои естественные краски.

Еще один пассажир не заглядывал в мотор через плечо водителя — тот самый одетый по-городскому старик, ровесник. Он тоже ходил по дороге. Вскоре они оказались рядом.

— Вот и обрела душа моя покой, — сказал Юсуп-ага, вызывая ровесника на разговор.

— Что, ноги отсидели? Я тоже.

— Не в ногах дело. Дело в том, что я до этой поры ни разу в такой штуке не ездил.

— Неужто ни разу в машину не садились?

— Нет, на колхозных грузовиках ездил. Много раз. Но наши дороги пролегают через равнины, даже если с них съедешь, ничего не случится. А тут по обе стороны вырыты глубокие ямы. Посмотрите — будто нарочно. Чтоб машины туда падали. А встречные? Мчатся, как бешеные. И словно не видят наш автобус, того и гляди столкнутся.

Одетый по-городскому старик весело рассмеялся. Потом сказал:

— Давайте познакомимся. Меня зовут Орун Ору-нович. Вы можете называть просто Оруном...

Пестро одетый юноша в это время принимал солнечную ванну. Он снял с себя рубашку в цветочках, снял майку и, уперев руки в бедра, подставлял солнцу свой бледный узкий торс. Юсуп-ага не удержался:

— Взгляните-ка на этого вертопраха, Орун. Ну что за выходки?

— Он правильно делает, — ответил новый знакомый и поверг своим ответом Юсупа-ага в изумление. — Сейчас его тело интенсивно впитывает ультрафиолетовые лучи, которые повышают процент гемоглобина в крови.

Ну, а это уж и вовсе невразумительно. Заметив выражение растерянности и недоумения на лице собеседника, Орун Орунович поспешил как можно проще и понятнее рассказать о пользе солнечных лучей для человеческого организма.

Но на этот предмет у Юсупа-ага была своя точка зрения. И никто не мог ее изменить.

— Человек должен защищать себя от солнца, — убежденно изрек он.

Пареньку тем временем прискучило загорать, он подошел к водителю, который уже взмок, копаясь в моторе.

— Ни дать ни взять сорная трава, — пробормотал Юсуп-ага. — Вылезет там, где совсем не нужна. Ну зачем он к нему подошел? Мешать только? Человек и без того замучился. Что за волосы у него? И очки какието черные нацепил. Гог-Магог, наверное, так же выглядит.

— Зря вы его браните, ровесник мой. Славный парнишка.

— Отдать бы этого славного парнишку нашему Нуретдину хотя бы месяца на три. Он бы сделал из него человека. Ну скажи, разве эти ручонки способны кетмень удержать? О том, чтобы кетменем работать, я уж не говорю.

— Да, мускулатура у него развита слабо. Паренек, уже несколько минут наблюдавший за действиями водителя, сказал:

— Ну-ка, разрешите мне, — и, отстранив незадачливого механика, занялся мотором.

— Если старый чабан не знает, то откуда же молодому... — Юсуп-ага махнул рукой и отвернулся в досаде.

Но мотор скоро заработал. Обрадованные пассажиры поспешили занять свои места, и автобус ринулся наверстывать упущенное.

— Через два часа будем на месте,— сказал, обернувшись, Орун Орунович и увидел, что лицо ровесника покрыла испарина, а вены на шее и висках вздулись.— Что с вами? Вам плохо?

— Мутит как-то. Очень быстро едет этот...

Орун Орунович пробрался к кабине водителя и попросил ехать помедленней, так как одному из пассажиров плохо, он, видимо, нездоров.

Шофер, не поворачивая головы, ответил, что он и так на целый час выбился из графика и если еще ехать на малой скорости, то опоздание будет — ой-ой-ой...

— Премии я уже лишился. Хотите, чтобы мне выговор влепили?

А Юсупу-ага казалось, что пришел его последний час.

— Остановите машину, — пролепетал он.

Автобус остановился. Бяшим и Орун Орунович вывели старика. Едва он ступил на твердую землю, как его вырвало. Заметив растерянность в глазах Бяшима, Орун Орунович сказал:

— Не волнуйтесь, все будет в порядке. Состояние вашего отца — естественная реакция на непривычно быструю и длительную езду. Я врач-геронтолог.

Он вернулся в автобус, взял свой чемоданчик, водителю сказал:

— Можете ехать на предельной скорости. Мы остаемся.

Автобус умчался, а Юсуп-ага со своим спутником продолжил путешествие в такси, водителю которого запретили превышать скорость тридцать километров в час.

В город они прибыли поздно вечером. Начались обещанные сыном чудеса. Ночь, а светло, как днем, и свет какой-то диковинный. Желтый, как пламя костра, — понятно; белый, как звезды, — понятно; голубой, как пламя газовой плиты, — тоже понятно, но зеленый, красный, фиолетовый... Глазам невмоготу. Дома огромные, высокие, выше самых больших барханов, стоят вдоль улиц впритирку, а сами улицы широкие и гладкие. И, конечно, машины — мчатся и мчатся и тоже слепят фарами. А сколько здесь людей... бай-бов!

Но воспринимал все это Юсуп-ага как-то краем глаза и краем сознания. Ему все еще было плохо...

Утром Бяшим проснулся раньше обычного. Первая мысль — об отце. Подошел к двери его, прислушался, легонько стукнул. В ответ раздалось покашливание. Бяшим вошел и поздоровался.

— Это ты, сынок? Входи, когда надо, зачем стучишься?

— Так этика требует.

— Кто такой этика?

Подавив невольный смешок, Бяшим ответил:

— Этика не человек, а свод правил — как надо себя вести, как друг с другом обращаться.

— Вот оно что...

— Выспался, отец?

— Ох, какое там...

— Почему? Тебе было плохо? Неудобно здесь?

— Только задремал — на меня хотел наехать огромный черный автобус. И я с криком проснулся. Заснул снова — показалось, что меня на огне жарят. Будто я попал в город, где все из огня — улицы, дома, деревья — и я сам в огненном кольце, печет со всех сторон, а огонь разного цвета. Где уж тут спать... К тому же под окном всю ночь машины гудят, шумят...

— Это потому, что ты впервые попал в город. Привыкнешь — все пройдет. Умывайся, и будем чай пить.

Хорошо, что на свете есть чай. Очень кстати сейчас чайник хорошего, горячего зеленого чая. Юсуп-ага намеревался чаевничать, сидя на кошме, но, увидев аккуратно накрытый стол, отказался от этого намерения. Если все будут сидеть за столом, а ты один усядешься внизу, скрестив ноги, — неприлично же.

За столом он оказался рядом с внучкой. Та немедленно принялась ухаживать за дедом. Вытащила из миски дымящиеся сосиски и положила ему на тарелку. Намазала маслом хлеб, а сверху водрузила кусок брынзы — готов бутерброд. Ко всей этой снеди старик не притронулся.

— Я сейчас буду чай пить, Дженнет-джан, — сказал он и придвинул к себе чайник.

Потягивая ароматный напиток, разговорился с невесткой и внучкой.

Любопытство Дженнет не так-то просто было утолить. Она хотела сразу выяснить все о пустыне, о жизни в песках, причем не знала многое такое, без чего Юсуп-ага не мыслил существования человека. Например: как выглядит колодец? А как его копают? А кто? А разве овец и ночью пасут? Когда же они спят? А пастухи когда. Ну, и прочее в том же роде.

Опорожнив чайник, Юсуп-ага встал из-за стола.

— Дедушка, а почему ты ничего не ел?

— По утрам я только чай пью.

Дженнет округлила глаза. Предвидя новые вопросы, Бяшим счел за лучшее вмешаться.

— Сегодня воскресенье, — сказал он.

— Знаю, — ответил Юсуп-ага.

— Воскресный день следует провести интересно и весело.

— Сначала сходи на работу, сынок, а потом подумаем о развлечениях.

— Но ведь сегодня воскресенье, выходной день.

— Да-да, я и запамятовал, что городские в воскресенье не работают.

— В субботу тоже, — вставила Дженнет.

— Мы с Майсой, с твоей невесткой все уже обдумали, — заявил Бяшим. — Сегодня поедем в горы.

— А что там, в горах?

— Там? Свежий воздух, родники, скалы...

— Скалы — это интересно. Я не видел, но знаю, что интересно.

— Сегодня я покажу тебе необыкновенную скалу,— пообещала Дженнет. — Большая, как наш дом, даже больше. Отвесная, как стена. И по ней все время вода стекает.

— Все время, дитя мое?

— Да. Мама говорит — скала плачет. Правда, ты так говорила, да, мама?

— Правда, доченька. Юсуп-ага подумал и сказал:

— Поезжайте в горы без меня, дети мои. Туда, наверно, на машине надо ехать, а у меня от этих машин голова кружится.

— Раз дедушка не хочет, я тоже не поеду.

Горы придется отложить. Бяшим принялся спешно составлять новый план. Во-первых, сходить в кино. Посещение кинотеатра займет два часа. А что делать потом? Поводить старика по городу? Тут Дженнет напомнила, что еще до приезда дедушки она выговорила право показать ему город.

4

Вместе с внучкой спустился Юсуп-ага с третьего этажа. Оказавшись на тротуаре, облегченно вздохнул:

— Слава богу!

— Почему ты говоришь «слава богу», дедушка? Мама говорит «слава богу», когда я выздоравливаю после болезни. А ты сейчас почему сказал?

— Как на землю спустился, будто груз с плеч сняли. Наверху птицам жить хорошо, а я человек.

Они дошли до скамейки под навесом, и Дженнет остановила деда:

— Здесь мы сядем на троллейбус.

— А нельзя ли не садиться в эту твою штуку, дитя мое?

— Нам далеко. Пешком идти — целый час.

Старику хотелось сказать: «Я не устаю, даже если хожу целый день», но он не знал, как внучка, — вдруг устанет, ребенок ведь. И промолчал.

В троллейбусе Дженнет увидела подружку, подошла к ней и зашептала на ухо:

— Оглянись-ка незаметно. Видишь старика в тельпеке? Это мой родной дедушка. Настоящий кочевник. Первый раз в жизни сел в троллейбус. Вчера первый раз в жизни ехал в автобусе. Он ничего не ест, только пьет чай. Когда поднимается на третий этаж, ему кажется, что на плечах у него целый пуд груза.

Подружка слушала, исподтишка поглядывая на Юсупа-ага, и не знала, верить ли тому, что говорит Дженнет.

А Юсуп-ага не боялся уже встречных машин. Наоборот, опасался, как бы троллейбус — этакая махина! — не раздавил какую-нибудь из них. С интересом разглядывал он дома вдоль улицы. Сегодня они казались еще больше, еще выше, еще красивей, чем вчера. Домики колхозного поселка рядом с ними просто игрушечные.

— Дедушка, нам выходить!

Голос Дженнет так неожиданно прозвучал над ухом, что старик вздрогнул. Покорно дал вывести себя из троллейбуса. По улице пошел как-то медленно, неуверенно, даже споткнулся раза два.

— Почему ты спотыкаешься на ровном месте? Ничто не ускользнет от этого ребенка.

— Голова что-то кружится.

— Я знаю, почему у тебя голова кружится.

— Почему?

— Ты голодный. Когда человек голодный, у него кружится голова и он спотыкается на ровном месте.

— Откуда тебе известно про это?

— Я видела такой фильм. Ты вчера вечером ничего не ел, только чай пил, сегодня утром опять только чай. Конечно, голова будет кружиться. А вон шашлык продают! Купим шашлыку, дедушка?

— Ты очень интересно рассказываешь, но про меня не угадала. Я не хочу есть, а голова у меня гудит от шума. Слишком много шума в городе. Все машины жужжат разом, людей полным-полно, и все они говорят одновременно. К тому же все мелькает перед глазами, все спешат, торопятся куда-то.

Лицо старика раскраснелось, покрылось испариной. Дженнет, преисполненная сострадания, предложила:

— Вызвать «скорую»?

— Кто это — скорая»?

— Врачи. Они скоро оказывают помощь.

— Не нужно. Давай зайдем вон в тот садик.

Под деревьями было прохладно, воздух чище, и Юсуп-ага почувствовал себя лучше. Сели на скамейку, опоясавшую толстенный карагач. Средь его листвы весело чирикали воробьи (совсем как на старой шелковице Центрального пункта), женщина катила мимо них коляску с ребеночком.

Сидели примерно полчаса. Дженнет, неотступно наблюдавшая за дедом, сказала:

— Ты перестал потеть. Значит, и голова твоя перестала кружиться. Теперь ты не будешь спотыкаться. Пошли?

— Давай еще немножко посидим, дитя мое. Шум машин и людской говор даже сюда доносятся, а там...

Дженнет прислушалась.

— В самом деле. А почему тебе не нравится городской шум? Мне нравится. Грохот заводов, рев «МАЗов» — знаешь, что это такое?

— Что?

— Это мощь Родины!

— А блеяние овец разве не мощь Родины?

— Конечно, нет.

— Почему же?

— Овцы блеют, когда хотят есть или пить. Если их оставить без воды и без корма, они будут худеть, болеть и приплода не дадут.

— Откуда ты знаешь об этом, дитя мое?

— Прочла в книжке.

— В каком классе ты учишься?

— В четверЧом... Дедушка, посиди один, я сейчас!

И умчалась. Юсуп-ага даже не успел спросить — куда.

Вернулась скоро. Принесла бутылку лимонада и пакетик с чем-то.

— Попей и поешь, — сказала она деду. — Сразу сил прибавится. А то, если не прибавится, мы с тобой не сможем обойти весь зоопарк.

В пакетике был соленый горох, который обычно продают возле пивных баров. Дженнет как-то попробовала и нашла его превосходным. Сейчас она хотела

угостить деда тем, что нравилось ей самой. Юсуп-ага от лимонада отказался, а гороху поел, и они отправились наконец в зоопарк.

Зоопарк произвел на старого чабана сильное и противоречивое впечатление. С одной стороны, он рад был встретить старых знакомцев, известных ему животных и птиц. С другой — вид плененных, лишенных воли живых существ подействовал на него удручающе. Он долго стоял у клетки льва.

— Бедный, бедный царь зверей... Лежишь за решеткой, как преступник... — прошептал себе в бороду Юсуп-ага.

— Что ты сказал, дедушка?

— Я говорю, что лев — царь зверей.

— Ты и раньше видел львов?

— Нет, только сказки про них слышал.

— А почему лев — царь?

— Он самый могущий из хищников. Посмотри, голова, как котел.

— Котел не такой, дедушка.

— Ты не видела котла, о котором я говорю, дитя мое. Он огромный, из чугуна. Его устанавливают на очаг, вырытый в земле, и готовят похлебку для больших тоев.

— А-а...

— Но этот бедняга мало похож на царя. Голова, как котел, а грива такого же цвета, как верблюжья шерсть. И смирен, как верблюд. Лежит покорно и слезы источает. Просит пощады. Хочет, чтобы его отпустили назад в те места, где поймали. Поохотиться хочет, побегать на воле, полежать в тени деревьев... А его заперли в клетку.

— Ошибаешься, дедушка. Этого льва нигде не ловили. Он родился тут, в зоопарке. Его мать звали Гунной, а его зовут Ширджик. И ничего он, кроме зоопарка, не видел.

— Все равно он знает про волю и просторы, дитя мое. Я сейчас расскажу тебе один случай, а ты сама решишь, прав я или нет.

Дженнет приготовилась слушать.

— Однажды наш ветеринар дал мне три маленьких яичка, стрепетиных, и попросил положить их под клушку. Курица вывела цыплят, из трех маленьких яичек тоже вылупились птенчики. Они всюду бегали за клушкой и вели себя точно так же, как остальные цыплята. Мы радовались: разведем домашних стрепетов, будут наши дети есть стрепетиные яйца. Но ветеринар говорил, что ручные стрепеты улетят вместе с дикими, когда придет время. И точно. Настала осень, птенчики стрепеты стали взрослыми птицами и все чаще поглядывали на небо и прислушивались к чему-то. Наконец в одну из лунных ночей они 'поднялись и улетели. Ветеринар сказал — зимовать в Африку. Он предвидел это и на ножку каждого из трех надел железное колечко.

Пришла весна. Травы было много, овцы мои быстро наедались и часто ложились отдыхать. И вот однажды в низинке неподалеку от отары увидел я стайку стрепетов. Птицы тоже заметили меня и упорхнули. А три остались на месте. Я пригляделся и увидел на ножке каждой железное колечко. Это были наши стрепеты, которых высидела курица. Я протянул руку ладонью кверху и стал звать «Тюй-тюй-тюй».... Как ты думаешь, подошли они ко мне?

— Подошли, да?

— Да. Садились мне на ладонь, щипали клювиками. Раньше я их часто кормил с рук, и они этого не забыли. Все лето жили возле меня, вели себя как ручные, а осенью снова улетели с дикими птицами. Вот теперь скажи: кто научил стрепетов, выведенных вместе с домашними курами, глядеть в небо и улетать осенью в жаркие страны? Если хочешь знать, дитя мое, каждому живому существу, и зверю, и птице снятся те места, где появились на свет их предки, даже если сами они никогда там не бывали. Знают все дороги и тропиночки, ручейки и реки, леса и степи. Как им удается, не могу тебе объяснить, но это именно так.

Обдумав рассказанное дедом, Дженнет, согласилась, что льву Ширджику сейчас, наверное, снится Африка, в которой родилась его мать Гунна.

Дольше всего Юсуп-ага простоял у загончика с овцами. Нельзя сказать, чтоб они ему понравились, скорее наоборот, — худые, облезлые. Но что же поделаешь, если других в городе нет.

Когда внучка с дедом вернулись домой, Майса, встревоженная их долгим отсутствием, спросила у дочери:

— Где вы были столько времени?

— В зоопарке.

— Весь день в зоопарке?

— Да. Дедушка никак не хотел уходить от овец. Он был похож на человека, который после долгой разлуки встретил родного брата.

— Дитя мое, откуда ты знаешь, как ведет себя человек; встретивший родного брата? — спросил Юсуп-ага.

— Я видела по телевизору спектакль про такого человека.

5

За ужином Юсуп-ага наконец поел, правда, по мнению заботливой невестки, гораздо меньше, чем надо было, и вся семья уселась смотреть телевизор. Показывали иностранный фильм, на туркменский язык он не был переведен, и Юсуп-ага не понял, о чем на экране идет речь, и, естественно, смотрел его без всякого интереса. Следующая передача — репортаж с завода электроприборов — велась на туркменском языке, но в ней говорилось о вещах столь далеких от старого чабана, что он опять почти ничего не понял.

А «на третье» был хоккей. Три пары глаз уставились на экран с жадным вниманием. Юсуп-ага недоумевал: что там делают эти люди, за чем это они гоняются, будто кошка за мышкой? Таких быстрых, ловких, неутомимых парней он не видел никогда. Но для них ли это странное занятие, похожее на детскую игру? Вот один загнал что-то в сеть. Остальные, ликуя, стали обнимать друг друга. Трое зрителей в комнате тоже возликовали, кто-то крикнул: «Ура!», Дженнет вне себя от восторга обняла деда за шею, но тут же снова вся устремилась к экрану. У Юсупа-ага вконец испортилось настроение. Взрослые мужчины, которым в самый раз пасти овец, пахать землю, делать полезные машины, — заняты детской игрой. А сын, невестка и внучка так увлечены этим зрелищем, что позабыли обо всем на свете. На его вопрос: «Что они гоняют, не живую ли тварь?» — никто не ответил — не услышали его. Старик тихонько встал и вышел на балкон.

С балкона он увидел звезды, давно и хорошо знакомые, как и овцы в зоопарке. Правда, со звездами в городе тоже не все в порядке. Их вроде меньше на небе, и не такие они яркие, как в пустыне. Он не догадался, что виной тому городское освещение.

Все равно звезды есть звезды. Хорошо смотреть на них и мечтать, вспоминать родные места. Только вот на что бы прилечь? Неслышно ступая, Юсуп-ага вернулся в гостиную, где трое с напряженным вниманием следили за происходящим на экране. Он прошел в свою комнату, взял кошму и подушку, вынес на балкон и, притворив за собой дверь, расположился под ночным небом. Если сделать над собой некоторое усилие, вполне можно представить, что лежишь на верхушке бархана, а внизу сопят и вздыхают овцы.

Трансляция хоккейного матча закончилась поздно.

— Где отец? — спросил Бяшим, обводя взглядом комнату.

— Правда, где же дедушка?

Заглянули в комнату Юсупа-ага — его там не было. Нехватку кошмы и подушки никто не заметил. Дженнет помчалась на кухню.

— Здесь его тоже нет!

— Может, он на улицу вышел? — предположил Бяшим.

— Какая улица? Уже ведь поздно! — возразила Майса.

— Ну и что ж, что поздно? А если дедушке захотелось избавиться от груза? — сказала Дженнет.

Отец с матерью не поняли ее, но выяснять, о чем она толкует, было некогда. Бяшим схватил с вешалки пиджак и выскочил за дверь. Старика не было. «Вышел воздухом подышать, решил пройтись, возможно, свернул куда. И заблудился. Дома-то все, как близнецы, похожие, — думал Бяшим. — Где же его теперь искать?»

Из конца в конец пробежал он свою улицу, обследовал и близлежащие. Завидев человеческую фигуру, окликал: «Отец!» Редких встречных спрашивал, не встречался ли им старик в тельпеке. Майса, встревоженная не меньше, чем он, то входила в комнату к свекру, то бесцельно переставляла посуду на кухне. Дженнет сообразила: если выйти на балкон, можно будет наблюдать за тем, как папа ищет дедушку. Она рванула балконную дверь и увидела спящего Юсупа-ага.

— Мамочка! — шепотом закричала Дженнет. — А дедушка на балконе! Спит!

6

Стремительная, шумная городская жизнь шла своим чередом, а Юсуп-ага никак не мог привыкнуть, найти в ней место для себя. Наоборот, интерес его к городу угасал, а тоска по родному, привычному становилась все глубже. Он замкнулся, почти перестал выходить из дому, постоянным местом его пребывания сделался балкон. Здесь он лежал, дремал, пил чай, снова засыпал или задумывался. Трудно было определить, спит он или бодрствует. В конце концов Майса напустилась на мужа с упреками:

— Что за жизнь у бедного старика! Не могу на него смотреть, душа разрывается. Ничего не ест, никуда не ходит, почти не встает. Разве ты не видишь, что он тоскует? Неужели не можешь придумать, как развлечь отца?!

— А что придумать? Что? — спрашивал Бяшим.— Сходить в кино или в театр его не уговоришь. От загородных поездок отказывается. Зоопарк вроде бы ему понравился, но и туда он больше не желает ходить. Даже телевизор не смотрит...

— Еще бы! Мы же выбираем передачи для себя. А ему не интересно. Я слышала, как он сказал Дженнет: «Я даже согласен штраф заплатить, лишь бы меня не заставляли смотреть ваш хоккей».

— Что же ему показывать?

— Ну, мало ли что! Например, передачу для работников сельского хозяйства — хоть по телевизору увидит своих баранов. Или концерт бахши Сахи Джапа-рова...

— Придется из-за него второй телевизор покупать,

— Шутишь? Напрасно... О, придумала! Надо пригласить в гости стариков, таких же, как он. Пусть общается. Люди одного поколения скорее поймут друг друга.

— А ты умница, моя Майса!

— Тебя это удивляет?

— Не очень.

— Нахал!

7

В квартире Бяшима стали появляться не совсем обычные гости — почтенные яшули. Первый визит состоялся в субботу. Часов в одиннадцать раздался звонок. Бяшим открыл дверь.

— Вы Бяшим?

— Да.

— Здравствуйте. Я отец Кемала.

— О, здравствуйте, Кадыр-ага, входите, пожалуйста!

— Мой сын сказал мне: «К Бяшиму отец приехал жить в городе, сходи к нему, поздоровайся». Вот я и явился.

Увидев, что гость — человек его возраста, Юсуп-ага оживился, повеселел. Майса быстро накрыла стол, и стариков оставили вдвоем.

— Может, усядемся на ковре? — предложил Юсуп-ага. — Когда я пью чай за столом, никакого удовольствия не получаю.

— Не будем нарушать порядки этого дома, Юсуп. Тем более — стол уже накрыт. Ничего, что я назвал вас просто Юсуп? По-моему, вы не старше меня.

— Мне семьдесят три года.

— Немножко старше. Мне семьдесят.

Кадыр-ага знал, что его собеседник, прирожденный кумли (Кумли — житель пустыни), и тоскует в городе, и он должен занимательной беседой развеять эту тоску. Поэтому Кадыр-ага смотрел на ровесника и напряженно думал: о чем бы завести разговор?

— Ровесник мой, я слышал — вы впервые попали в город, это правда?

— Правда.

— Ну и как? Нравится вам здесь?

— Я уподобился человеку, который сел на чужую лошадь, ничего не зная о ее нраве и повадках.

— Со временем привыкнете. Мне тоже сначала казалось, что я с луны свалился, — такое все в городе было чужое и непривычное.

— А вы давно приехали?

— Давненько. В тысяча девятьсот девятнадцатом. На заработки. В то время Ашхабад был похож на большое село. Дома низкие, глинобитные, улицы кривые, узкие. Красная Армия только что изгнала белых. Многие дома были разрушены, улицы перегружены булыжниками, на железной дороге перевернутые вагоны... Советская власть сказала: надо навести порядок, нужны строители. Вот я и стал строителем. Трудился так, что по ночам кости ныли. Много домов я построил. Я человек, уложивший миллион кирпичей!

Внезапно веселое и гордое выражение на лице Кадыра-аги сменилось горестной гримасой.

— Где вы были осенью сорок восьмого года, Юсуп?

— Где ж мне быть? В песках, с отарой.

— Ох, как страшно тряслась здесь земля в сорок восьмом! Дом, который я построил собственными руками, рухнул, едва я успел выскочить.

— Семья-то ваша не пострадала?

— Могла пострадать, да солдаты вовремя подоспели. Как я благодарен этим синеглазым здоровякам! Они помогли мне вытащить из развалин жену и детей... А многие тогда погибли. В Ашхабаде уцелело всего три или четыре здания.

— Значит, этот город построен заново?

— Да, именно. Теперь строят быстро. За считанные часы собирают дом, в котором можно разместить население целого поселка. Леса теперь требуется гораздо меньше, зато стекла нужно много.

— Бяшим говорит, что сейчас век стекла.

— Правильно говорит. Вот в этой квартире не только окна, но и двери из стекла, а бывают дома сплошь стеклянные...

Гость увлекся и стал подробно рассказывать о новых строительных материалах, о современной строительной технике. Юсуп-ага слушал, не все понимал и незаметно для себя задремал. Когда раздался легкий храп, гость потихоньку встал и вышел в другую комнату, где Бяшим, Майса и Дженнет опять смотрели хоккей. Он к ним присоединился.

Старый чабан проснулся так же внезапно и легко, как заснул. Увидел на столе чайники, пиалушки, угощение и вспомнил, что был ведь гость!

«Я заснул, а он ушел. Когда рядом кто-то сидит да еще разговаривает с тобой, заснуть очень невежливо. Правда, в степи это не считается невежливым. Там, если ты задремлешь, собеседник начнет дрова для костра собирать либо повернет отару. Проснешься — он продолжит рассказ. Великое дело вздремнуть на полчасика. И силы возвращаются, и мысль работает лучше». Так пытался оправдать себя в собственных глазах Юсуп-ага. Он действительно легко засыпал, мог уснуть, даже едучи на лошади. Но здесь, в городе, спать укладываются основательно и надолго, да и правила приличия иные. Эх, дурно это, что он захрапел посреди беседы! Наверно, обидел хорошего человека.

Огорченный, даже обескураженный, Юсуп-ага за обедом почти не притронулся к плову, в приготовление которого Майса вложила все свое искусство. Гость, посидев еще немного после обеда, ушел, пригласил Юсупа-ага непременно навестить его.

Дня через два Бяшим познакомил отца с другим стариком. Тот был несказанно рад, что нашелся свежий слушатель, которому можно с самого начала и во всех подробностях рассказать о достижении науки наук — химии.

— Вы уже на пенсии, уважаемый Юсуп?

— Да.

— Это хорошо. А вот мне никак нельзя на пенсию. Много еще предстоит сделать! Перед химией открылись такие горизонты — ой-ой-ой! Мне не го что на пенсию идти — поболеть некогда! Скажите, вы работали в сельском хозяйстве?

— Да.

— В таком случае вам, конечно, знакомы чудеса, совершаемые химией. С помощью химикатов, например, урожаи хлопка...

— Я скотовод, чабан, — перебил энтузиаста химии Юсуп-ага.

— Скотоводам химики тоже оказали немало услуг. У вас имеются пластмассовые домики?

— Как будто бы есть одна такая штука на наших пастбищах, но, говорят, в ней летом жарковато.

— О, теперь мы делаем домики, которые отражают солнечные лучи! В них совсем не жарко, уверяю вас!

Далее химик принялся рассказывать о том, как внесение химических удобрений улучшает травостой на пастбищах. Юсуп-ага хотел ответить, что девственной туркменской пустыне для того, чтоб трава была густой и высокой, ничего не нужно, кроме снега зимой и дождя ранней весной, но промолчал — побоялся обидеть гостя. Когда химик заявил, что теперь нет смысла разводить скот ради кожи, Юсуп-ага с ним согласился. Однако уверение, что надобность в молочном скоте тоже скоро отпадет, ибо молоко будут изготовлять машины, воспринял как странную шутку.

— Да-да, это так, мой дорогой чабан! — настаивал химик. — Более того — скоро и мясо будет искусственное. Конечно, не такое вкусное, как натуральная баранина, но не менее питательное!

Юсупу-ага показалось, что пол уходит у него из-под ног...

На следующий день Юсуп-ага по обыкновению лежал на балконе, погруженный то ли в думы, то ли в дрему, как вдруг внимание его привлекла какая-то несообразность внизу, на улице. Он привстал и вытаращил глаза. Обгоняемый стремительными машинами, по обочине шоссе степенно вышагивал верблюд, ведомый туркменом в тельпеке. Откуда в этом городе верблюд? Юсуп-ага чуть не бегом спустился с третьего этажа и догнал необычную пару.

— Жив-здоров, братец?

— Салам, яшули.

— Как ты оказался здесь со своим верблюдом? Человек посмотрел на него удивленно. Юсуп-ага поспешил объясниться:

— Я не горожанин, братец, приехал издалека, из песков. Твой верблюд напомнил мне родные места, вот я и погнался за вами.

— А в городе не так уж мало людей, которые держат верблюдов. Главным образом, из-за чала. Вам, наверное, известны, яшули, целебные свойства этого напитка? Многие больные лечатся им.

— Ты сам-то городской?

— Я уже давно здесь живу. Мы поселились на окраине ради этой вот верблюдицы.

Беседуя так, они добрались до одной из центральных магистралей.

— Мне нужно перейти через эту улицу. А вы куда направляетесь, яшули?

— Да никуда. Я живу вон в том высоком доме, мимо которого ты прошел. Увидел тебя с балкона и спустился.

— Пойдемте к нам, яшули. Почаевничаем. Свежий чал у нас тоже найдется. Побеседуем. Мы хоть и в городе живем, а почти что сельские.

— Я бы пошел, да боюсь заблудиться, не найду ведь обратно дорогу.

— Ну, это пустяки, яшули. Обратно мы вас до самого дома проводим.

И Юсуп-ага принял приглашение.

Они стояли у перехода, ожидая, когда уменьшится поток машин, но он вроде не собирался уменьшаться. Рискнуть? Рискнем. И они повели верблюдицу через дорогу. Тут откуда ни возьмись мотоциклист вылетел, словно пуля из ружья. Чтобы не наехать на верблюдицу, резко отвернул в сторону, но со скоростью не совладал стукнулся о бетонный барьер, сооруженный для защиты от селей, и снова отлетел к середине улицы, где и упал. Чтобы не наехать на него, резко затормозил тяжелый грузовик, водитель, шедшей сзади «Волги», не ожидал этого и стукнул об него свою машину. Образовалась пробка. Новые друзья поспешили увести верблюдицу обратно. Даже перешли с проезжей части на тротуар. Появились работники ГАИ, и началось выяснение причин дорожной катастрофы. Водители столкнувшихся машин кричали каждый свое, лежавший на асфальте мотоциклист со стоном сел и попытался дать показания, но лейтенант-автоинспектор не стал его слушать («Вас спрошу после, вы нуждаетесь в услугах врача!»), а попросил двух рослых парней отнести пострадавшего к машине «скорой помощи», которая из-за образовавшейся пробки не могла подъехать к. месту столкновения.

— Брат мой, уйдем отсюда. Я еще не видел такого базара машин, ей-богу, голова идет кругом, — сказал Юсуп-ага.

— Нам теперь нельзя уйти, — ответил новый знакомый, — нас не отпустят.

— Кому до нас дело?

— Автоинспектору.

— Кто он такой? Я с ним не знаком.

— Вон тот лейтенант. Он следит за порядком на дорогах. Ему понадобятся свидетели. Он должен выяснить, кто виноват. А мы с тобой свидетели.

— А кто виноват?

— Скоро узнаем.

— Товарищи, кто видел это происшествие с начала до конца? Помогите мне, пожалуйста, — говорил меж тем автоинспектор.

Пятеро пионеров дружно подняли руки. Они рассказали лейтенанту, что целый квартал шли за людьми, ведущими верблюда («Вон того!»), видели, как те стояли, ожидая, пока машин станет меньше, чтобы перейти улицу, как наконец повели верблюда через дорогу, а тот не хотел идти, еле тащился, и в это время из-за поворота выехал мотоциклист. Чтобы не налететь на верблюда, мотоциклист свернул... И далее совершенно точно, в правильной последовательности, были пересказаны все действия участников происшествия. В заключение один из ребят сказал, что успел сфотографировать верблюда в момент перехода улицы.

— Можете проявить! — Он протянул лейтенанту свой фотоаппарат.

Лейтенант подошел к владельцу верблюда, и, козырнув, сказал:

— Я сотрудник ГАИ, лейтенант Мергенов. Имеете ли вы при себе документы, удостоверяющие вашу личность?

— Нет.

— Ничего. Сейчас мы составим акт, затем вам придется следовать за мной.

— Если можно, я вам здесь все расскажу, товарищ лейтенант. Зачем мне куда-то тащиться с верблюдом? Я хорошо видел происшествие, и вы по моим показаниям быстро установите виновного.

— Боюсь, что виновный — это вы, гражданин...

Возвращаясь вечером с работы, Бяшим увидел возле своего дома верблюда, окруженного детьми. Он не придал значения этому не совсем обычному явлению, быстро поднялся к себе на третий этаж. Отец встретил его вопросом:

— Сынок, ты знаешь, где поселок Пахта?

— Знаю.

— Придется нам сегодня туда пойти.

— А что мы там потеряли?

— Видел верблюдицу около дома?

— Видел.

— Забота о ней висит на моей шее. — И Юсуп-ага рассказал сыну о том, что произошло днем.

— Эта поездка, разумеется, не входила в мои планы. Но раз надо, съездим. Только поужинаем сначала. И закажем грузовое такси. Если пойдем пешком, таща за собой верблюда, до утра провозимся, а на машине управимся за двадцать минут.

— Верблюд — за ночь, а машина — за двадцать минут?

— Вот именно. — Во-первых, колоссальная разница в скорости, во-вторых, придется подолгу стоять на каждом перекрестке, а перекрестков встретится много.

Юсуп-ага еще покачивал недоверчиво головой, когда раздался звонок у двери. Бяшим открыл.

— Не здесь ли живет яшули по имени Юсуп-ага?

— Это мой отец, входите, пожалуйста.

— О, ты ли это пришел, братец?— радостно вопросил Юсуп-ага. — Проходи, почетным гостем будешь. Благополучно ли завершилось то дело?

— Не совсем.

— Так я и думал. Этот парень — как его? — с самого начала был очень суров.

— Я действительно виноват. Все случилось из-за моей медлительной верблюдицы.

— Тебя оштрафовали?

— Пока нет. Если я одним штрафом отделаюсь, сочту себя везучим.

— А что? Может быть и хуже наказание?

— Все зависит от мотоциклиста. Если он не очень пострадал, то и мне не очень влетит.

— А я собирался вести твою верблюдицу к вам в Пахта.

— Вот и вам из-за меня беспокойство. Пропади эта верблюдица пропадом, весь день мучаюсь с ней. Я уже побывал дома и приехал с сыном на мотоцикле. Он внизу ждет. Пойдемте к нам, яшули. Сын по окраинам поведет верблюдицу, а я вас на мотоцикле доставлю в поселок.

— Нет-нет! — Юсуп-ага даже головой затряс. — Ни за что не сяду на мотоцикл. Пусть твой сын на нем едет, а мы с тобой пешком пойдем по окраинам и верблюдицу домой доставим не спеша.

8

Погостив два дня у новых знакомых, Юсуп-ага вернулся к сыну в отличном настроении. Однако скоро от этого настроения не осталось и следа. Старик вновь загрустил, помрачнел. Опять он часами не покидал балкона, лишь изредка ненадолго спускался вниз размять ноги. И попытки сдружить его с каким-нибудь ровесником-горожанином ничего не выходило. Слишком различны интересы, слишком непохож жизненный опыт. Как правило, Юсуп-ага почти ничего не понимал из того, что гости, специально для него приглашенные, рассказывают. Он стеснялся и скучал. К тому же у него появились головные боли, которые день ото дня все сильнее мучили его. Хуже всего, что они сопровождались слабостью. Человек, у которого совсем еще недавно было железное здоровье, который мог с утра до ночи без устали ходить по пустыне, теперь еле волочил ноги. «Что это? — уныло думал Юсуп-ага. — Конец жизненного пути?»

В один из теплых февральских дней он опять сидел на балконе. Слабый ветерок доносил до него запах влажной земли и свежей травки. Эти слабые ароматы он улавливал чуткими ноздрями даже сквозь бензиновую вонь и гарь из труб расположенного неподалеку завода. А сегодня к милым запахам прибавился еще один, прямо райский. Юсуп-ага никак не мог сообразить, что же это так благоухает. Маки? Нет, не тот аромат, да и откуда макам взяться, сейчас их даже в пустыне еще нет.

Чтобы узнать, не нужно ли дедушке чего, на балкон вышла Дженнет.

— Посиди со мной, дитя мое.

Дженнет села.

— Чувствуешь какой-нибудь запах?

Дженнет принюхалась.

— Запах бензина?

— А еще?

— Больше ничем не пахнет.

— Да ты принюхайся хорошенько.

Минуты две девочка добросовестно втягивала носом воздух.

— Ничего не чую.

— Я бы сказал — благоухают цветы, но что может цвести в такое время?

— А-а-а! Знаю, что! Это миндальное дерево! — Дженнет свесилась с балкона. Вот посмотри, дедушка! Сюда смотри, под стену. Видишь?

Старик, перегнувшись через перила, увидел под самой стеной дерево в бело-розовом цвету.

— Да, еще одна весна пришла... — Юсуп-ага глубоко вздохнул.

— Дед, почему ты все время вздыхаешь? С тобой случилась беда?

— Беда? Не знаю, дитя мое... Сижу — ничего, встану — голова начинает кружиться, вот-вот упаду... Дала бы ты мне крепкого чаю.

Дженнет отправилась на кухню. Пока грелась вода, она перемыла посуду и почистила пылесосом ковер в гостиной. Потом, заварив чай в любимом дедушкином небесно-голубом чайнике, понесла его на балкон.

На балконе она едва не выронила чайник — так поразил ее вид старика.

— Что с тобой, дедушка?

Юсуп-ага жестом попросил поставить возле него чайник. Дженнет, тщательно перемешав чай, налила его в пиалу и подала деду.

— У тебя очень красное лицо. Выпей чаю, легче станет.

А сама ускользнула к соседям в от них позвонила в «скорую помощь». Вернувшись на балкон, увидела деда лежащим на спине. Особенно пугали раскинутые руки.

— Дедушка!!

Юсуп-ага приоткрыл глаза.

— Дитя мое...

Дженнет опустилась возле него на колени и стала поить чаем, держа в одной руке пиалу, другой приподняв голову старика.

Он пил с жадностью, потом сказал, что хочет вздремнуть. В это время у двери позвонили. Дженнет побежала открывать.

— Дедушка, к нам врач пришел! — крикнула она из коридора. — Проходите, больной там, на балконе,— сказала она Оруну Оруновичу, ибо это был он, а сама вышла на лестницу.

Там никого не было. Возле дома тоже никого. Как же так? Врач «скорой помощи» пришел один, без медсестры и даже без халата? Дженнет вернулась в квартиру.

Увидев друга, Юсуп-ага заторопился встать, но не смог.

— Лежи, лежи, дорогой! — Орун Орунович прошел на балкон и сел на кошму.

— Я соскучился по тебе, — тихо сказал Юсупага. — Почему ты шесть месяцев не показывался?

— Вот пришел рассказать, где я пропадал эти шесть месяцев, — Орун Орунович весело улыбался, а сам внимательно разглядывал Юсупа-ага. Явно сдал старый чабан, лицо осунулось, румянец слишком яркий, нездоровый, и такие измученные глаза. Бедняга чем-то болен. — Тоскуешь, наверное, по своим барханам и овцам?

— Э-э, я, кажется, отгулял свое... В ногах совсем силы нет, голова постоянно болит, а погляди-ка на мои руки. — Руки старика дрожали. — Разве они удержат чабанскую палку?

На глаза Юсупа-ага навернулись слезы. Врач сделал вид, что не заметил этих слез. Он предложил старику перебраться в гостиную, уложил его там на диван, потом открыл чемоданчик, который постоянно носил с собой, вынул стетоскоп и аппарат для измерения давления. Не переставая улыбаться, сказал:

— Сейчас произведем настоящий врачебный осмотр и узнаем, чем дышит наш друг кочевник.

Закончив осмотр и помогая старику одеться, Орун Орунович как бы между прочим задавал вопросы.

— Бывает так, что у тебя по телу словно мурашки бегают?

— Да.

— В ушах звенит?

— Звенело. Но когда ты пришел, перестало звенеть.

— Мурашки тоже скоро перестанут бегать. Прими-ка вот это.

Впервые в жизни Юсуп-ага проглотил лекарство. Орун Орунович потребовал, чтобы старик лег в свою постель. Тот послушался. Врач положил ему под голову две подушки.

— Раньше у тебя бывало такое состояние, как сейчас?

— Две недели назад было похожее. Но я выпил чайник чая, и все прошло.

Пронзительно задребезжал звонок. На этот раз в дверях стоял человек в белом халате и с ним была медсестра.

— Вызывали «скорую помощь»?

— Да, — ответила ничего не понимающая Дженнет. — А разве...

— Почему никто не встретил машину? — перебил ее врач. — Где больной?

Дженнет проводила его и медсестру в комнату дедушки. Врач спросил у Оруна Оруновича:

— Вы больной?

— Нет, я врач-геронтолог. — Орун Орунович назвал свою фамилию. — Вовремя пришел в гости. Необходимая помощь больному уже оказана. — Он повел рукой в сторону Юсупа-ага.

— Что с ним?

— Гипертонический криз.

Из уважения к гостям Юсуп-ага хотел встать, но Орун Орунович попросил его ради всех святых не двигаться. Поскольку состояние больного явно приближалось к норме — цвет лица, пульс и прочее, — работники «скорой помощи» уехали. Орун Орунович остался. Он решил дождаться Бяшима.

Тот пришел в положенное время вместе с женой — они работали в одной смене. Пока все ужинали и пили чай, Юсуп-ага оставался в постели, врач не позволил ему подняться.

— Благодари судьбу, мой дорогой пустынник, что дело не закончилось инсультом.

Юсуп-ага не знал, что такое инсульт, но Бяшим и Майса знали, поэтому испугались не на шутку.

— Гипертонический кризис мог закончиться инсультом? — спросила Майса.

— Не кризис, а криз, — поправила Дженнет.

— Да, вполне могло случиться кровоизлияние в мозг, — мимолетно улыбнувшись девочке, ответил зрач.

— А что надо сделать, чтобы криз не повторился? — спросил Бяшим.

— Этого вопроса я жду уже два часа. Но прежде, чем ответить на него, следует, пожалуй, объяснить причину возникновения криза. У здорового человека гипертонического криза произойти не может, значит, остается констатировать наличие у вашего отца гипертонической болезни. Факт печальный. Откуда у него гипертония, хотите вы спросить? Причин для этого немало: психическая травма, постоянно подавленное настроение, постоянное присутствие факторов, вызывающих волнения, опасения, и как результат — слишком большая нагрузка на нервную систему... Да можно еще долго продолжать! Первым толчком была пресловутая пенсия. У чабана с шестидесятилетним стажем вырвали из рук чабанский посох и сказали: «Дальше живи, ничего не делая». А подтекст был такой: как-нибудь прокормим тебя своим трудом, от тебя же самого теперь не много проку. Думаете, легко было вашему отцу такое пережить? Никогда он не был иждивенцем.

— Если все дело в этом, мы можем и в городе подыскать ему работу, — сказала Майса. — Сторожем, садовником,— словом, что-нибудь легкое, по силам ему.

— Не обольщайтесь, уважаемая. Сторож магазина, садовник в маленьком дворике — это не для вашего старика. Ему нужно его любимое дело, до мелочей знакомое, работа, в которой он как бы всемогущий.

— Вы видели когда-нибудь, как чабаны, согнувшись в три погибели, сидят у костра в тридцатиградусный мороз?! — запальчиво воскликнул Бяшим. — Я не хочу такой участи для моего престарелого отца!

— Для вас это было бы действительно тяжело, возможно, даже гибельно, но не для него. Его организм отлично закален и приспособлен переносить и стужу и зной.

— Теории, доктор! Кабинетная логика!

— Вот это называется — с больной головы на здоровую. Это ваша логика кабинетная, оторванная от конкретности данной ситуации.

— Хорошо. Еще один вопрос. Вы видели, как живут в селе? Даже в самых благоустроенных, богатых селах?

— Видел.

— По-вашему, сельский дом может сравниться с нашей квартирой? Открыл один кран, буквально чуть рукой шевельнул — потекла чистейшая в мире холодная вода, открыл второй — вода горячая. А канализация и, простите, теплый, чистый, удобный туалет? А светлые комнаты, в которых зимой тепло, причем без гари, копоти и золы, а летом прохладно? Почему я не должен хотеть, чтобы мой работяга отец пользовался наконец благами подлинного комфорта?

— Он об этих благах и не подозревал и, естественно, не мечтал о них. Они ему, честно говоря, ни к чему. Кроме того, как бы ни были ценны эти блага, они не в состоянии компенсировать для таких, как ваш отец, издержек городского бытия.

— Что вы имеете в виду? Какие издержки?

— А вот такие. Стремительный темп жизни — раз. Теснота, многолюдье везде — в доме, на улице, в троллейбусе, даже в зоопарке — два. Круглосуточный неумолчный шум, который мы с вами уже не замечаем, мы с вами, но не человек, всю жизнь проживший в безмолвии и покое пустыни. Это три. Далее. Каждый день на него обрушивается водопад информации, которую он совершенно не в состоянии усвоить и переварить. По-вашему, это не создает нервного напряжения? Наконец, несметное количество автомобилей и прочего транспорта просто-напросто держит его в страхе. Мне говорили, что он даже по тротуару ходит с опаской, словно по джунглям, где при каждом шаге можно наступить на змею. Мне передали его собственные слова: «Жить в этом доме все равно что в гнезде птицы, которое притулилось на гнилом суку».

— От кого вы это слышали? Кто так подробно осведомлен о нашей семье?

— Дженнет.

Мать обернулась, чтобы отругать дочь, но ее не оказалось в гостиной. Она ушла в комнату Юсупа-ага, чтобы быть при нем в случае чего. Шутка ли — у дедушки гипертонический криз и могло даже быть кровоизлияние!

— Не браните девочку. Она у вас очень смышленая. И отзывчивая к тому же. Можете обижаться, но малышка Дженнет кое-что поняла раньше вас.

— Значит, вы утверждаете, что отец не может жить в городе? — Бяшим все еще колебался, не решаясь сделать вывод.

— Да. Я утверждаю, что в городе дни его сочтены. Если хотите, чтобы ваш старик еще долго ходил по земле, отправьте его назад в колхоз. И не просто в колхоз — на чабанский кош. Там от его недуга не останется и следа.

Бяшим тяжело вздохнул и понурился. В это время отворилась дверь и тихонько вошла Дженнет.

— Где ты была? — спросила мать.

— Возле дедушки сидела.

— Как он?

— Спит. А я сидела около него с закрытыми глазами и видела пустыню, ясно, как в кино.

— Интересно! — Орун Орунович и впрямь был заинтересован. — Расскажи-ка, детка, какой ты увидела пустыню.

Просить себя Дженнет не заставила.

— Пустыня состоит из мельчайших кусочков камня величиной с кончик иголки, — с жаром начала она. — На каждом квадратном метре миллиарды таких твердых кусочков. Эти твердые кусочки называются песком. Песок, хотя он из камня, мягкий, как бархат. От малейшего ветерка поверхность пустыни начинает пылить. Меж холмов и барханов во все стороны бегут длинные узкие тропинки. Они ведут от колодца к колодцу. В пустыне пасутся отары овец и табуны лошадей. А чабаны играют для них на камышовых дудках... Я еще видела разные картины, но сразу не вспоминается.

— Ну, все это она слышала от дедушки! — Майса усмехнулась.

— А вот и нет! Дедушка рассказывал про пустыню, но мне привиделось много такого, чего он не говорил и никто не говорил.

— Вздор! Откуда же тогда взялись твои видения?— В голосе Майсы зазвучали раздраженные нотки.

— Ну как ты не понимаешь, мама! Мы ведь происходим из рода кочевников. Бабушка, в честь которой меня назвали Дженнет, тоже жила в песках. И хотя я там никогда не была, я знаю, как выглядят те места, где они кочевали. И вообще все знаю про их жизнь. Откуда знаю, не могу объяснить, но знаю! И сама я тоже буду кочевницей, — твердо закончила Дженнет.

Никто ей не возразил.

9

Возвращение Юсупа-ага на кош чабаны отметили как праздник. В марте начинается окот, у земледельцев тоже горячая пора — посевная, в колхозе каждый человек на счету, — может, поэтому все были рады приезду Юсупа-ага? И поэтому. Но лишь отчасти.

Профессия чабана не так проста, как может показаться горожанину. Она требует множества самых различных знаний, чутья, сноровки, опыта. Всего этого у Юсупа-ага хоть отбавляй. И всегда он щедро делился с молодыми, всем, что имел. Но в колхозе немало других знающих чабанов. Значит, не только из-за опытности Юсупа-ага обрадовались ему в песках.

Так в чем же главная причина общей радости?

А почему ликуют дети, когда приходят родители, чтобы забрать их из садика домой? Ведь в детском саду есть все, что надо для ребят: вкусная пища, множество игрушек, друзья-товарищи заботливые, ласковые воспитатели. И все же, завидев мать или отца, ребенок вне себя от счастья бросается в их объятия.

Чабаны знают, что овцы, пастбища, колодцы, чабанский посох, костер в степи существовали задолго до появления на свет Юсупа-ага, испокон века, можно сказать. И тем не менее им почему-то всегда казалось, что все это создано Юсупом-ага, его руками, трудами и заботами...

В первые годы существования колхоза общественный скот составлял всего одну отару, и старшим чабаном при ней был Юсуп-ага. Чабаном был его первый сын, Торе, подпаском — второй сын, Курбан. Оба они ушли на фронт в начале Великой Отечественной войны, и оба пали смертью храбрых. Наверное, поэтому колхозным чабанам и казалось, что все пошло от Юсупа-ага и что всем он вроде отца. С самых дальних колодцев явились они, чтобы приветствовать своего патриарха. Поздравив с возвращением, спешили назад на свои коши: овец нельзя бросать без присмотра. С Юсупом-ага остался один Салих. Он первый заметил вдали черную точку и указал на нее старику.

— Нуретдин, наверное, едет, — предположил тот. Черная точка приближалась, росла, вскоре стало можно определить председателев газик. Нуретдин приехал в сопровождении завфермой мелкого рогатого скота и счетовода. Они сообщили, что правление колхоза назначило Юсупа-ага старшим чабаном прежней его отары.

— Яшули, пересчитай овец и прими. Составим акт,— сказал председатель Нуретдин.

— Составляй свой акт, братец. Я принимаю отару.

— Быстро ты как! Неужто уже сосчитали?

— Юсуп-ага не считал, он осмотрел отару, — сообщил Салих.

— Между осмотром и пересчетом большая разница, — сказал завфермой.

— Настоящий чабан с первого взгляда увидит, каких овец не хватает, — возразил ему Юсуп-ага. — В моей отаре не хватает десяти... нет, двенадцати штук.

Даже Салих был изумлен.

— Верно, двенадцати не хватает. Неужели вы знаете каких, яшули?

— Конечно, знаю. Нет старого барана номер пятьсот двенадцатый, по кличке Бесноватый. Вечно отбивался от отары и бегал один. И любил, как собака, обнюхивать новых людей. Где он?

— Его ужалила змея, — сказал Салих.

— Да, барана под номером пятьсот двенадцать ужалила змея, и он издох, — подтвердил счетовод. — Шкуру оприходовали.

— Нет овцы, похожей на зайчиху. Какой же у нее номер?.. Одна из тех, что приносила ягнят со смушкой сур.

— Овца номер пятьсот тридцать первый околела, поев ядовитой травы, — сообщил Салих.

Счетовод снова подтвердил его слова.

— Ну, а остальных десять, видно, взяли на мясо, — предположил Юсуп-ага — они были в возрасте.

— Верно. Десять штук из этой отары забрали в счет мясных поставок.

— Все остальные, кажется, в наличии. Так что пиши свой акт, председатель. Укажи, что я принял девятьсот сорок восемь овец, двух коз, одного козла.

После того, как с делом было покончено, сели пить чай. Юсуп-ага угощал начальство по всем правилам кумли. У председателя было отличное настроение, и он шутливо сказал старому чабану:

— Юсуп-ага, вы полгода прожили в городе, наверное, видели там немало интересных вещей, познакомились с умными людьми, слышали мудрые речи. Городская культура пока еще выше сельской. Может, есть у вас какие-то пожелания, наставления нам?

— Есть, как не быть.

— Какие же?

Достав из кармана кожаный бумажник, подаренный

Майсой, старик извлек из его глубин кусочек асфальта и протянул Нуретдину.

— Асфальт? Зачем вы мне его даете?

— Этой штукой следует покрыть все наши дороги. Ну, если не все, то хотя бы главные. Это мое первое наставление.

— Очень скоро мы его выполним, яшули, — с улыбкой сказал председатель. — С нового года начнем асфальтировать дороги. Говорите второе наставление.

— Второе, братец мой, будет такое: доставь воду прямо в дома. Пусть по одной трубе течет холодная, по другой горячая. Это очень удобно, избавляет от многих хлопот, бережет время.

— Согласен, яшули. Выполним и второе ваше наставление, только попозже. В следующей пятилетке.

— Третье наставление: вот в этом доме установи для нас телевизор. С его помощью можно увидеть, как живут люди всей земли, что они делают, что поют, на каких музыкальных инструментах играют... Много чего можно узнать... Я-то, невежда, думал, что телевизор — коробка, в которую кладут кино, оказывается, это совсем другая штука. Она может связать тебя с любой частью мира. Великая вещь.

— Обязательно приобретем хороший телевизор для Центрального пункта, — пообещал председатель. — Еще будут наставления?

— Будут, только не сейчас. Потом, когда я вспомню. Сейчас у меня вопрос к тебе есть, Нуретдин.

— Спрашивайте, яшули.

— У Берды двое сыновей, одного я уговорил стать подпаском.

— Вот и хорошо.

— Раньше я тоже так думал, а теперь сомневаюсь.

— Почему?

— Один человек в городе — дураком его не назовешь, наоборот, он так много всего знает — сказал мне, что уже есть машины, которые делают искусственное молоко и мясо.

— Возможно, и есть.

— Но если машинами делать мясо, бараны будут не нужны, а стало быть, и чабаны тоже. Значит, я уговорил своего внука выбрать профессию, которая отживает век?

— Да что вы, яшули! Вовсе нет! — И Нуретдин пустился в длинный разговор о различиях между искусственными и натуральными продуктами. И очень убедительно доказал, что надобность в натуральных продуктах, в настоящем молоке и мясе, никогда не отпадет. — Разве может деланная, фальшивая улыбка заменить искренний и жизнерадостный смех? — сказал он под конец, и Юсуп-ага совершенно уверился в его правоте.

— Значит, овцы так же вечны, как пустыня и небо?

— Да!

Уже садясь в машину, председатель сказал:

— У вас в поселке есть дом и меллек. Надо бы вспахать его и посеять что-нибудь. Весна ведь.

— Разве мой меллек не передали другому человеку, когда я уехал в город?

— Нет.

— Почему?

— У нас оставалась слабая надежда на ваше возвращение, — улыбаясь, ответил Нуретдин.

— Брат мой, не нужны мне ни дом, ни меллек. Вся пустыня — мой меллек. Солнце — моя печка, звезды — свечи, а также подобие городских светофоров для машин — они тоже указывают путь. Если мой дом — вселенная, зачем мне те четыре стены в поселке?

Отара ввалилась в загон. Женщины принялись доить овцематок. Ягнята, почуяв запах молока, пронзительно заблеяли. Как отрадны были для взора и слуха Юсупа-ага эта картина и эти звуки!

— Вот и опять ты с нами, — сказал Салих.

— Да, опять я с вами... Ты вернешься на старое место?

— Нет, я буду пасти поярков дальше, на западе, там вырыли новый колодец. Перебирайся и ты туда после окота. Будешь досматривать свои сны.

— Я их уже досмотрел.

— Да? Что же было после того, как красный командир сказал тебе «товарищ»?

— Я его тоже назвал «товарищ». А потом заговорил молодой туркмен-джигит: «Товарищ Борисов сказал, что ты обязательно выздоровеешь. И он обещает возвратиться, чтобы помочь вам построить колхоз». Это не сон, Салих. Я вспомнил — красного командира действительно звали Борисов, и туркмен-переводчик действительно сказал те слова.

— И Борисов возвратился?

— Нет. Передавали, что он убит в бою с басмачами.

Доярки, прослушав концерт, который передавали по радио, улеглись спать. Велев и помощнику спать до восхода солнца, Юсуп-ага погнал отару на ночной выпас. Лежа на макушке бархана и глядя на яркие звезды пустыни, он вспомнил городского друга Оруна Оруновича. Тот говорил: «Хотя человек и не вечен, как звезды или пустыня, он должен жить столько, сколько сам захочет, пока ему не надоест». Еще Орун Орунович говорил, что жизнь человеческую укорачивают болезни и, чтобы не болеть, человек должен работать. Работать в семьдесят, в восемьдесят и в сто лет. Работать, чтобы не давать покоя сердцу, чтобы оно не заснуло.

Чтобы не заснуло сердце чабана, он должен день и ночь бродить за отарой. Ноги его по щиколотку утопают в сыпучем песке, но тем не менее он легко взбирается на верхушку бархана с новорожденным ягненком на руках. На лбу его появляется легкая испарина. Эта испарина — доказательство того, что сердце чабана не спит, работает.


Перевод Н. Желниной.

Загрузка...