Мой муж — зомби (СИ)

Глава 8

Кристину мы отправили в город на такси, а зомби-питомца согласился покормить сам Матвей, не забыв добавить, что это «в первый и последний раз». Женька не перебивал мой сумбурный рассказ и выслушал всё внимательно. Только скурил три сигареты, пока мы стояли с ним на балконе. Он согласился посмотреть на Вадика лишь краем глаза — и пусть страх хорошо спрятал, я не могла не ощущать по нашей нерушимой связи, как он нервничал и внутренне отрицал всё сверхъестественное.

— Сучий бред, — подвёл он итог ситуации, и я с ним была полностью согласна. — Чип, ты меня точно ничем не накачала?

— Увы, — я безоружно развела руками и рухнула в плетёное кресло, морщась от бьющих через стекло солнечных лучей.

Женька потрепал пятернёй и без того лохматую шевелюру на голове, и вдруг в родных медовых глазах — копии моих — вспыхнул озорной огонёк:

— Так погоди… Мы уже закидываем удочку не на кусок пирога, а на весь торт, правильно? Дожидаемся, пока сват докашляет свои денёчки, и «Райстар» наш!

— Если никто не запалит, что Вадим уже труп, — мрачно кивнула я, не разделив этого энтузиазма. — Ты всё привёз? Договорился с доставкой куриц?

— Всё на мази, будет тебе живность, — подтвердил Женька, затушив сигарету в стеклянной пепельнице на круглом столике. — Юлька, заживём! Не доверяю я правда этому парню с его зомби-штучками, но блин, если всё выгорит… Наконец-то с Будулаем расплачусь…

— С кем? Я не поняла, у тебя опять долги? — вскинулась я, на что он, покусав губу, выдал:

— Да это ещё с того лета не погашено, когда у меня мастерская прогорела. Ты же знаешь, в банках мне давно ничего не дают, у частника брал, авторитет один. Не бери в голову: всё закроем, когда закончим это дело, — он широко улыбнулся, но на меня его белозубый обаятельный оскал не действовал давно.

Хитрый стервец. Я, значит, буду тут возиться в слюнях и кровище зомбака, пока он — трахать очередную «Кристину Михайловну»?

— Или это дело прикончит меня. Ты вообще в курсе, что эта тварь жрёт живое мясо и не прочь откусить мне пальцы? — обиженно пробурчала я.

Женька вздохнул и подошёл ко мне сзади, тепло приобнял за плечи. Я дулась ещё пару секунд для проформы, но когда он чмокнул меня в макушку — не смогла отстраниться. Не зря мы были близнецами и чувствовали друг друга кожей. Обижаться на него — словно обидеться на саму себя.

— Ну так для того тут и будет этот… двоюродный брат из Саратова. — Он успокаивающе погладил меня по распущенным волосам. — А ты смени «Мон Парис» на что попроще — глядишь, и зомби перестанешь соблазнять на обед. Чип, это наш шанс, просто нереальный во всех смыслах.

— Да, если только не объявится этот Виктор Демчук и не начнёт с нами судиться.

— А за этого типа вообще не переживай. Считай, и нет его, — усмехнулся Женька, и я слегка развернулась в кресле, чтобы поймать его взгляд:

— Расскажешь? Откуда он вообще нарисовался в завещании?

Он откровенно замялся. Отвёл глаза, оторвал от меня руки и достал из пачки новую сигарету, грозя сегодня превратить мой уютный маленький балкончик в курилку. Я плохо относилась к запаху табака: единственное, за что не могла боготворить маэстро Сен-Лорана, так это за пристрастие к никотину. С детства была приучена его терпеть от каждого встречного-поперечного и на всех тусовках. Но вот с фруктовым кальяном вполне ладила.

Затянувшая пауза напрягала, а Женька, зажав зубами сигарету, стянул с себя ветровку и кинул на спинку второго кресла. Я хмыкнула, продолжая гипнотизировать его требовательным взглядом. Хотя, признаюсь, глубинные струнки души тронул факт, что под курткой брат носил подаренный мной кашемировый джемпер «Исайа». Тряхнув запястьем с болтающимися на нём часами деда Леонида, он, наконец, осторожно выдал:

— Как бы помягче выразиться… Витька от семьи отлучили прочно, и уже давно. Лет двадцать назад наверное. Я перед тем как тебе наводку на Вадика дать, хорошо эту семейку прощупал и нашёл их бывшую домработницу — она мне и рассказала, что там стряслось, — как-то уж очень издалека начал Женька рассказ, то и дело затягиваясь дымом.

Держу пари, это от него у братца уже такие морщинки в уголках глаз.

— Ну и? Тебя пытать надо? За что этого Витька выперли-то? — я нетерпеливо поёрзала в кресле, но следующие слова даже у меня вызывали неприятный шок.

— За изнасилование сестры, — глухо ответил Женька и, увидев моё застывшее лицо, пояснил: — Было это в начале нулевых, «Райстар» только-только на ноги вставала. У Демчуков нормальная семья была, уже с лихвой обеспеченная на то время: отец, мать, двое сыновей. После Вадика мать его рожать больше не могла, и захотелось им девочку — недолго думая, удочерили. Лизочку, куколку. Души в ней не чаяли, родной считали. А когда Лизочке стукнуло двенадцать, старший брат её и… того. Отлюбил. То ли обкурился он тогда в первый раз, подросток тупой. Может, просто от безнаказанности таким дегроидом вырос. Лизочка не выдержала и вены себе вскрыла после такого.

— Твою мать, — прошептала я одними губами, передёрнувшись от ужаса. Ни о чём подобном не имела понятия. — Вадим мне никогда это не рассказывал…

Да я и не спрашивала, если уж начистоту. Было абсолютно наплевать. А тут, оказывается, у него была сестра примерно одного с ним возраста.

— Ага, — буркнул Женька и одной затяжкой докурил сигарету. — Я тоже офигевал с таких историй. Так вот, Демчукам скандал был не нужен, бизнесу вредить, репутации. Они это дело смазали, Витька не привлекли ни к чему. Суицид и суицид. Но урода в доме терпеть не стали, выперли его взашей — пацану уже шестнадцать, не подохнет. Вычеркнули его отовсюду, даже фотографии сожгли. Уж не знаю, как там с опекой и прочим вопросы уладили — забашляли наверное куда надо. Владимир Сергеевич запретил вообще упоминать имя ублюдка. Но жена его переживала сильно, и по Лизочке рыдала, и по сыну… Через год и её не стало, просто угасла от нервов своих. А вот где сейчас Витёк, кем вырос, чего — это без понятия. Может, и сдох давно.

— Туда и дорога. Лишь бы не заявился, — напряжённо отозвалась я. — Зашибись, и ты мне это рассказываешь только сейчас? Может, мне надо было такие вещи знать до того, как в ЗАГС-е фамилию новую взять, нет?

— А ты и не возьмёшь, — криво усмехнулся Женька. — Ты — дочь Ады Валицкой. Даже не парься с заменой документов, потому что потом придётся менять их обратно. Закончим это дело, и всё будет как раньше, до смерти мамы. Только ты, я и наша шикарная жизнь.

Я печально вздохнула, опустив плечи. Сочувствие к несчастной Лизочке перетекло в жаление себя. Да, многое бы отдала, чтобы сейчас жить так, как три года назад. Когда открыты были все двери, каждое утро мессенджеры заваливали приглашения на закрытые тусовки, а единственное моё переживание могло быть связано лишь с плотным графиком у массажистки.

Потом случился клятый китайский вирус. И упрямо игнорирующая все предостережения мама подхватила его в числе первых — её даже пришлось кремировать по предписаниям врачей. С тех пор всё упрямо катилось в тартарары.

— Ты правда думаешь, что я вывезу? — жалобно проскулила я, поймав ободряющий взгляд Женьки. — Дейл, он же… труп. Ходячий труп, как в долбанных ужастиках. А я точно не Сидни Прескотт.

— Жаль мужика, тут ничего не скажешь, — пожал он плечами, не добавив, однако, лишних соболезнований по поводу моего вдовства. — Как-то уж больно резко откинулся. Но я знаю, что ты вывезешь. Из нас двоих сильнее всегда была ты. А я буду на подхвате двадцать четыре на семь.

Мой недоспавший разум ухватил в его словах какую-то важную мысль, и я даже не сразу поняла, какую именно. Но потом две корявых детальки состыковались, заставив меня нервно икнуть.

Неожиданная, совершенно не имевшая предпосылок кончина абсолютно здорового тридцатилетнего мужика. И услужливо вспыхнувшее рядом признание Матвея: «Если Барон велел в ту ночь быть в отеле, я был».

Холодная испарина выступила на лбу. Да быть не может. Или может? Нет, силы бокора — не постановка, это точно. Вадик, ворона, исцеление обморока Кристины. Но что, если засранец там был именно ради нашей сделки? Не мошенник… но не менее скользкая тварь.

Ответы мне нужны были немедленно. Я не смогу остаться в доме наедине с тем, кому настолько не доверяю — и пока Женька здесь, мне нужно узнать всё наверняка.

— Подожди тут пока, — хмуро велела я ему, поднимаясь с кресла. — Или можешь выпотрошить все подаренные на свадьбу конверты, у меня деньги есть. Мне надо поговорить с одним хитрозадым клоуном.

— Тебе помочь? — тут же предложил Женька, на что я отрицательно мотнула головой и вернулась в свою спальню.

Из неё — сразу в коридор, где было относительно тихо. Далеко с первого этажа доносилось шипение масла на сковороде: Нина Аркадьевна ваяла очередные жирные котлеты, которые вряд ли кто-то будет пробовать. Главное, что Вадик, наевшись, больше не издавал никаких звуков из-за двери.

Почти бегом спустившись по лестнице на второй этаж, я замерла в нерешительности: понятия не имела, какую из спален занял Матвей. Наудачу толкнула первую дверь, и, к удивлению, сразу попала по адресу. Он сидел на кровати и невозмутимо грыз яблоко, попутно читая какую-то карманную книжку с чёрной обложкой. Подняв на меня взгляд, даже не удивился тому, как я запыхалась и метала глазами молнии. Только лениво заметил:

— Приличные люди иногда стучатся, — и с хрустом откусил от яблока.

— Приличные люди не убивают других людей, чтобы потом сделать из них зомби, — на одном духу выпалила я, спешно закрывая за собой дверь.

Матвей подавился, закашлявшись куском. Отложил яблоко на прикроватную тумбу, а я терпеливо ждала, пока он снова сможет говорить. Комнату он выбрал себе под стать: самую маленькую, с одним плотно занавешенным окном и тёмно-синими обоями, без балкона. Из мебели тут был лишь спальный гарнитур с комодом, на котором сейчас были выставлены чёрные свечи и разложены полированные кости, куриные лапки и даже… фу. Это что, змеиная голова?

Псих.

Матвей откашлялся и отложил книгу: от поступившей в его глазах влаги они казались ещё больше, чем обычно. Смотреть на него было неуютно. Как муха под увеличительным стеклом. Но я твёрдо вздёрнула подбородок и сложила руки на груди в ожидании объяснений. Вокруг буквально витал прело-цветочный запах с нотками перца, от которого чесался нос.

— И с чего… позволь узнать, гениальное ты создание… Выводы, что я убил твоего благоверного? — не без труда выдавил Матвей, словно сдерживая желание рассмеяться.

— А разве нет? Ты сам сказал: твой потусторонний хозяин велел тебе быть в ту ночь в отеле. Для чего? Куда ты вообще ехал и к кому, если легко бросил все дела и стал жить тут? — посыпались из меня вопросы, которые стоило задать намного раньше. Пульс бил где-то в горле от напряжения.

— Разве не очевидно? Я ехал именно сюда. Юля, я — собака на поводке. Где приказано, там и сел.

Его притихший тембр только пустил морозные нити под кожу. Как-то очень невесело думать, будто кто-то знал, что меня ожидало в брачную ночь и спокойно дал этот кошмар пережить.

— И Барон приказал тебе убить Вадика, так? — хмуро подвела я черту и несмело присела на край кровати, старательно не повышая голос. Скандалов ушам домработницы не надо. Но эта выдержка стоила мне мокрых ладоней и лёгкого спазма в животе.

Матвей устало откинулся на изголовье кровати и прикрыл веки — создалось впечатление, что сильнее его глаза просто не закатывались. Растерев пальцами виски, он выдерживал драматичную паузу, пока я нетерпеливо постукивала ногой по паркету. Я не забыла, что ему запрещены яркие эмоции: пусть успокоится достаточно, чтобы говорить без нервов.

Хорошо бы и мне научиться сохранять самообладание парой вдохов.

— Ты не понимаешь законов живых и мёртвых, — прошептал Матвей, закончив свой короткий релакс и вновь смотря на меня в упор. — Так слушай. Барон Суббота — это дух. Он не может убивать и не даёт приказов на убийства. Животные в качестве жертвоприношения — да, годится. Но в людские дела духи не вмешиваются. Это стражи, контролёры равновесия. Бокоры — такие же инструменты в их руках, как мамбо, унганы и посвящённые…

— Это кто?

— Жрецы и жрицы вуду, а посвящённые — проводники, обеспечивающие связь с предками через транс. Но если все они свободны, то бокор — собака. И именно мы выполняем поручения лоа напрямую, помогая им держать равновесие сил природы. Санитары леса. — Матвей невесело усмехнулся на такое определение и продолжил: — Я получил приказ от Барона быть этой ночью там, потому как что-то угрожало этому самому равновесию. Как видишь, не зря: нити судьбы, которые предвидят лоа, сами привели тебя ко мне. И дали мне работу. Я понятия не имею, почему умер твой муж и зачем должен держать его на земле, но знаю, что Барон никогда не ошибается и не благословляет на магию зря. А в ту ночь он принял дары и дал добро на обряд. Если он послал своего пса зачищать дерьмо, значит, оно там было навалено.

Я ошалело моргнула, пытаясь уследить за нитью рассказа. Это звучало максимально честно, но оттого не менее шокирующе: мышцы дрогнули и подвели. Без сил держаться неприступной дальше, я безоружно упала спиной поперёк кровати, свесив ноги к полу и уставившись в потолок.

Да уж, «Яндекс» рассказывал о силах бокоров иначе. Что это вроде бабок-Ёжек, которыми в странах Африки и Америки пугали детей, но никак не Церберы на цепи местного Аида. Ему дали след — и он нашёл, где должен применить свои таланты. Не сходилось лишь одно:

— Стой, так получается… Вадим не должен был умереть? Его кто-то всё-таки убил, так? — глухо прошептала я, боясь оторвать взгляд от стеклянного рожка люстры на потолке.

— Возможно. А может, и нет — просто умер преждевременно. Барон частенько жалеет людей и отказывается переносить в мир мёртвых их души. Отсюда внезапные исцеления и рассказы «с того света». Но обычно это касается детей или очень-очень светлых людей. Не думаю, что Вадим был святым… раз женился на тебе.

Матвей фыркнул и вдруг улёгся рядом, скопировав мою позу — на приличном расстоянии вытянутой руки, но я всё равно ощутила тёплое колебание воздуха и прогнувшийся матрац. Спазм в животе превратился в неприятный тяжёлый комок.

— Если я настолько конченная мразь, как ты мне постоянно напоминаешь — то какого чёрта вообще взялся помогать? Потому что так велел Барон? Или тебе для чего-то нужны деньги? — я сухо сглотнула, едва удержав последнее напрашивающееся предположение.

«Тебе просто хочется поиздеваться надо мной?».

— Мне нужны не деньги, — спокойно признался Матвей, небрежным жестом сложив руки за затылок. Он не смотрел на меня, а я на него — как будто так было куда проще говорить открыто. — Всё, что я от тебя получу, тут же переведу на счёт госпиталя, в котором работала мама.

Он резко замолчал, и я повернула голову. Взгляду предстал лишь его ровный профиль с острым носом и высокими скулами. Только очевидное напряжение в плотно сжатой челюсти и дёрнувшийся кадык выдал, насколько важным было него слово «мама».

Я тяжело выдохнула. Для меня такие чувства — что-то чужое и дикое. В комнате повисло неловкое молчание, и через пару тугих ударов пульса я со скрипом осознала, почему: Матвей сказал о ней в прошедшем времени. В Бенине его не ждали пирожки из папайи и кокосовое молочко из рук мамы. Сдаётся, что люди, у которых ещё жив некто настолько дорогой, не становятся одинокими «санитарами леса».

Я всё смотрела на него, не испытывая капли смущения разглядывала пряди слишком сильно отросшей чёрной чёлки и изгиб бровей. Даже приподнялась на локте, с прищуром ожидая, когда он сам созреет для продолжения: чего-то, что поставит точку в вопросе доверия к нему. Пальцы закололо странным желанием провести ими по линии этого квадратного подбородка.

— Так в чём же тогда твоя выгода? — не выдержав, решилась я спросить. — Барон не приказывал тебе оживлять Вадима, ты придумал это сам. И плату тоже назначил сам. Деньги ты отдашь больным бедолагам Африки, значит, дело в желании? Загадаешь потом, чтобы я отписала тебе всё наследство Вадима?

Его отрешённый взгляд сфокусировался на моём лице — в болотной радужке вспыхнула искра азарта. Кривая ухмылка исказила губы, и я вздрогнула — резко захотелось отползти подальше. Прелый аромат сушёных цветов стал ощущаться сильнее.

— У тебя всё сводится к деньгам и выгоде, — констатировал Матвей, но как-то без обличающего тона: просто фактом.

— Такова жизнь, — пожала я плечами, не став отрицать очевидного. — Или имеешь ты, или поимеют тебя. Поверь, я хорошо это усвоила. Особенно когда за пару месяцев большая часть друзей превратилась в ублюдков, пытающихся меня «снять» для своих развлечений.

— Значит, у тебя просто не было друзей. Или твоя жажда наживы сама написала на тебе ценник. Будь честна — ты в итоге продала себя, пусть и задорого. Изображала любовь к тому, кто был безразличен — это и есть проституция.

Я нахмурилась и резко села на кровати, стараясь больше на него не смотреть. Матвей говорил тихо, без попытки пристыдить — но как раз так у него и получилось вызвать все неприятные воспоминания. Про то, как однокашники, которые раньше и не вздумали бы меня лапать, после маминой смерти разом стали запускать руки под платье на каждой тусовке. Как каждый чёртов самец вокруг меня уверовал, что я беззащитная лань, готовая на всё ради святого покровительства мужчины. И как мне приходилось им подыгрывать, чтобы вытащить Женьку из долгов. Как я терпела чужие ненужные касания на теле. Терпела слюнявые поцелуи Вадима и даже готовила себя к мысли, что буду вынуждена с ним спать.

Скоро всё это закончится. Я буду жить в счастливом одиночестве, скупать все новые коллекции Ив Сен-Лорана до поступления в бутики и пить шампанское, не вылезая из ванной. И больше в жизни не позволю никому считать себя беспомощной.

Да пусть Вадик хоть сгрызёт мою печень. Оно того стоило.

— Ты уже сделал обо мне все возможные выводы, — глухо подвела я итог тяжёлому разговору, поднявшись с кровати и встав лицом ко всё ещё лежащему Матвею. — Дешёвая меркантильная сука. Ну и ладненько: ты тут не для того, чтобы я тебе угождала. И чтобы дальше не было неприятных сюрпризов, будет отлично, если ты прямо сейчас озвучишь своё желание.

— Ты немного торопишь события, — хмыкнул он, окинув меня придирчивым едким взглядом. — Но в целом, у нас и впрямь не так много времени — пора заняться делом.

Я вопросительно подняла бровь: мол, рожай уже быстрее. В голове вертелись сотни вариантов того, что он мог бы захотеть: заставить меня пройтись голой по площади, каждое утро приносить завтрак ему в постель или отрезать себе палец — мало ли, какие ещё вуду-ритуалы у него на уме. Пока Матвей нарочито медленно вставал с постели и приглаживал взлохмаченные вихры, я успела придумать всё самое дикое.

Но точно не ожидала, что он протянет руку, кончиками холодных костлявых пальцев коснётся моего плеча и, чуть наклонившись ко мне, шепнёт:

— Моё желание — нарисовать тебя, Юля.

А потом мой и без того частивший пульс подпрыгнул к горлу, перехватил дыхание. Тук. Тук. Куда-то в висок, в кончики пальцев на ногах, разнося жар по телу и волну слабости в колени. Прело-цветочный запах ядом забрался в нос, записался на корочку мозга и…

И я поняла, что мне конец.