Мой Пигафетта

Ночь восьмая

Но слушает ли он? Ты меня слушаешь? Хватит ли тут места на двоих?

— Да, я слушаю, внимательно слушаю. В отличие от тебя, я ни на минуту не покидал своего места под стенными часами. Взгляд, только взгляд иногда вводил тебя в заблуждение, потому что направление взгляда менялось, но я даже издалека хорошо слышу каждое слово и все записываю, — каждую букву, и располагаю твои слова в правильном порядке; к несчастью, ты, должно быть, не помнишь, как заставляют замолчать тех, кто лжет на корабле в открытом море. Но никакой лжи нет. Я все придумал честно — пролив, глобус, карликов и красоту нашей сестры, только вот забыл упомянуть, что у нее выпал нижний зуб, а новый не вырос, и поэтому она причмокивает, когда ест. Но и об этом я на самом деле не забыл — просто не рассказал, ведь это малоприятная подробность, но в остальном у сестры все в порядке. Я отлично помню, как мы с ней первый раз пришли в школу, а там, сунув в рот холодную гладкую ложку, нам приподнимали и опускали язык, чтобы научить говорить быстро и четко.

— Брось-ка, мы никогда не ели ложкой, и вообще тут, над бездонной пучиной ни у кого не было благопристойных манер, никто не снимал шляпу, садясь за стол. В тех ящиках не было ни вилок, ни ложек, ни поварежек, коки размешивали варево прямо руками, по локоть запуская их в суп, который был жидким, жиже не бывает, в котлах ничего не плавало, кроме отражения наших голодных, скривившихся от злости физиономий. Да ты слушаешь ли?

— Да, слушаю, но чем ближе мы к нашей родине, тем сильнее я чувствую, как мне надоело наше путешествие, оно словно длинная гамма, вверх и вниз, вечно одна и та же, и вечно один и тот же страх — неужели за время нашего отсутствия кто — то пошел к венцу и на месте второго едока за столом теперь сидит кто-то другой, не я. И мать даже не поднимет голову, когда мы вернемся домой, — спустя столько лет нас будет невозможно узнать, ведь мы, наверное, выросли за это время. А станет ли кто-нибудь нас слушать? «Да, мы слушаем!» — они будут слушать, но отец опять начнет постукивать ножом по краю тарелки, и второй едок справа, красивый, рослый мужчина, должно быть, пекарь, нет, верно, писарь, служащий в конторе отца, станет переглядываться с нашей сестрой, когда мы спросим: «Где это мы?» Примет нас за сумасшедших, не сообразит, что занял наше место, то самое, где все начиналось — сперва вроде просто слегка запершит в горле, ничего серьезного, конечно, но вскоре язык перестает ворочаться и ложка не лезет в рот. Вот что случается с тем, кто покидает свою родину! Но мы не сдадимся, мы в эту минуту — за десертом — шлепнем себя по физиономии и предъявим доказательства — достанем свои папки, покажем рисунки, все-все вытащим на свет. Но нашей сестре прекрасно известно, что плавать мы так и не научились…