Мой плохой босс

Глава 10. Антон

Твою ж мать… Кто там жаловался на имидж Хмельницкой? Это был я? Беру свои слова назад. Верните мне мой синий чулок… Ту самую Хмельницкую, глядеть на которую со стояком было просто невозможно.

Вот как хотите, но верните её, мою скучную главную бухгалтершу в блузочке, застегнутой под горло. И уберите… это! Мне ж еще работать сегодня. Переговоры там переговаривать. Какие-то… Еще бы вспомнить какие.

У меня аж слова в горле встряли, до того неожиданным оказалось мне вот это явление.

Я пытаюсь сморгнуть это сексуальное видение, но Ирина никак не смаргивается. Так и стоит тут, режет глаза своими красными брючками в облипочку. И рабочее настроение смылось из головы почти без остатка, зато эрекция как у пацана лет этак шестнадцати.

Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько быком, которого дразнили обычной красной тряпкой. И ведь работало же! Хотя сколько задниц передо мной вертелось, и в трусах, и без, казалось бы, чего я там не видел?

Где ж ты прятала этот свой прикид, Ирина Александровна? Выгуляй ты его раньше, вот так, как сейчас, с пиджачком на голых сиськах, я б тебе уже раз пятнадцать засадил.

Даже лифчика ведь не надела, стерва. Вот это – просто нокаут.

Но все-таки, какой же ходячий секс в яркой красной упаковочке.

– Миленький костюмчик, Ирина Александровна.

На губах сучки расползается наглая улыбка. Боже, что за губы. Кто дал ей такие красивые губы? Кто позволил мазать их настолько яркой помадой?

– Да, остальные ваши сотрудники, Антон Викторович, тоже оценили мою унылую персону, – хладнокровно откликается Хмельницкая, припоминая мне мои же слова на корпоративе. Эффектная подача. Жаль только – в молоко ушла. Совесть моя давно в коме, взывать к ней бесполезно.

Надо же, как обиделась. Все бы так обижались. Чтоб херак, и вместо снулой воблы на работу являлась секс-бомба.

А вот фраза про остальных сотрудников – это удар в поддых .

Её такую видели все? Вот эту ложбинку её декольте видели? И эти сексуальные лодыжки в туфлях на тонких черных шпильках? И эти вызывающие губы, в которые так и хочется членом толкнуться. Я очень сомневаюсь, что это только мне на ум пришло, а все остальные мужики в моей фирме смотрели на этот рот и думали о том, как им рабочий план выполнить.

Барьер, что отделяет меня от массового убийства моих же сотрудников, становится тонким, как картон.

Эта дрянь – моя! Что не ясно? Кому надо объяснить по буквам?

Хоть по всем рабочим чатам делай рассылку – не трогать сиськи Хмельницкой ни руками, ни глазами, ни даже мыслями, если боитесь вивисекции от гендиректора. А не боитесь – приходите лично – четвертую с удовольствием, а сиськи Хмельницкой все равно должны остаться неприкосновенными.

Вчера было лучше. Геныч сообщил мне, что к Хмельницкой не прикасался. Убедительно. После этого я проспал почти весь день. До этой дивной новости я сидел, и в мыслях у меня было одно порно, с Ириной в главной роли, и увы – со Смальковым вместо меня.

Никогда еще я так детально не планировал убийство партнера по бизнесу. И из-за кого? Из-за бабы? Бред же!

С утра мне показалось, что отлегло. Что надо просто формально поиметь Хмельницкую, напомнить наглой бухгалтерше её место, а сейчас…

Сейчас я понимаю – мне показалось. Совершенно точно показалось. Никакой формальностью я тут не обойдусь. Я буду трахать её, пока она подает признаки жизни…

– В нашей фирме действует строгий дресс-код, – педантично напоминаю я, – так что впредь лучше тебе соблюдать его, Ирина Александровна. Если ты не хочешь наказания.

Мое дело – предупредить. Я буду рад, если она вздумает бунтовать. Это будет её согласие на мои воспитательные действия. Хотя, не очень они у меня воспитательные, конечно…

– А мне казалось, что у вас есть мозги, Антон Викторович, – ехидно цедит Хмельницкая, не ведя и бровью на мои формулировки, – мне уже плевать, что там действует в вашей фирме. Что там у нас за нарушение дресс-кода? Штраф? Штрафуйте. Я отработаю две недели и свалю из этого крысятника. На свободу с чистой совестью и все такое.

Я опускаю глаза, разглядывая распечатку, которую Хмельницкая с собой принесла. Не обратил внимания «до» – декольте Ирины отняло у меня весь зрительный резерв.

Надо же, реально заявление об уходе. Сбежать решила, сучка? Ну, да, конечно. Так я тебя и отпустил. Ты мне еще не отработала ничего от твоих косяков передо мной.

Как кстати чашка с кофе на столе стоит.

– Ай, ай, беда какая! Не представляю, что с этим делать, – драматично вздыхаю я, глядя, как кофейное пятно расползается по белой бумаге, – такой неловкий… Проклятие какое-то.

– Это не проклятие, это идиотизм, – сухо произносит Хмельницкая, – я ведь еще раз напишу.

Ой, неправильно ты, Ирочка, меня уговариваешь. Если хочешь от меня чего-то добиться, то тут ртом надо работать целиком, а не только языком. Впрочем, сейчас я тебе это подсказывать не буду. Всему свое время.

– Боюсь, моя неловкость только усугубится, – я пожимаю плечами. Это достаточно красноречиво очерчивает мои намерения. Я могу даже поизобретать методы уничтожения этих её бумажек. Интересно, сколько способов найду, когда она уже поймет, что никуда я ей уйти не позволю?

Ирина смотрит на меня пристально, а потом разворачивается и шагает к двери. И это все? Так просто было её уделать?

– Я тебя не отпускал, Ирина Александровна, – хладнокровно замечаю я, – у меня имеется ряд вопросов. Или что, ты хочешь увольнения по статье «неподчинение внутреннему регламенту»?

Она не хочет. Иначе бы просто не вышла сегодня на работу.

И это верное предположение – госпожа главная бухгалтерша останавливается у двери, разворачивается ко мне, сверлит меня взглядом с кипучей ненавистью.

И все же – не уходит. Молодец, хорошая девочка. Еще чуть-чуть и заслужишь свой леденец.

– Присаживайся, Ирина Александровна, – ухмыляюсь я, – а то еще в обморок шлепнешься от избытка чувств.

Ирина презрительно кривит губы, шагает к моему столу и спокойно опускается в одно из кресел, а потом… Потом отодвигается от стола и закидывает на него ноги.

На мой стол!

Феерическая наглость. Запишем это в список косяков, подлежащих отработке.

– Я вас слушаю, Антон Викторович, – цедит Хмельницкая, глядя на меня ехидными глазами.

– Не туда ты села, Ирина Александровна, – тяну я, откидываясь на спинку кресла.

– А куда надо? – Хмельницкая фыркает. – Расскажите, Антон Викторович, я такая недогадливая.

– А куда хочешь, – я пожимаю плечами, – можешь на стол мой сесть. А можешь под столом устроиться. Тебе ведь на коленях стоять больше нравится? Думаю, я знаю одно очень хорошее применение твоему длинному языку.

Ирина качает головой. Что-то такое проскальзывает в её лице удивленное, но тут же исчезает.

– Антошенька, есть такая штука – харассмент называется, – презрительно откликается Хмельницкая, – говорят, за него даже сажают. Самых уникальных мудаков. Ну, ты одного такого по утрам в зеркале видишь, когда галстук завязываешь. Так что ты бы поосторожнее рот открывал со своими подкатами.

Это у нас очень взаимное пожелание, на самом деле. Я уже очень хочу использовать кляп по прямому назначению, до того меня достал этот её длинный язык.

А какая была корректная, вежливая сотрудница… И когда она успела скончаться? И куда мне отнести корзинку гвоздик на поминки?

– Харассмент – это когда не по согласию, – ухмыляюсь я, – а тебе ведь понравится, Ирина Александровна. Мне тоже, я думаю. Тем более, у тебя такие необычные увлечения…

Ну, а что? Пора уже корову за вымя прихватывать!

– О чем вы, Антон Викторович, – безмятежно улыбается Хмельницкая.

Она что, от рождения блондинка? А я думал – ценой регулярных походов к парикмахеру.

– Ну, видимо, об этом, – я перебрасываю кляп из ладони в ладонь, привлекая к нему внимание, – и о прочих милых прибамбасах из багажника твоей машины.

– Каких прибамбасах? – Хмельницкая хлопает глазками. – А что это, Антон Викторович? Я эту штуку впервые вижу. Расскажете?

– Ну, не прикидывайся, Ирина, – я качаю головой, – у меня даже фотографии имеются, с видом на багажник твоей машины. И на сумку черную в нем, и на все твои кляпы-корсеты, вокруг неё.

Ну, конечно, вряд ли все. Но вид все равно прекрасный.

– Ах, сумку, – эта коза даже не пытается врать достоверно, и откровенно кривляется, – так это не моя сумка, Антон Викторович, я её подруге отвезти должна была. Понятия не имею, что там. А что? Ах, вы заглядывали? И эту штуку унесли? Вас папа не учил, что чужое брать нехорошо?

Мой папа меня учил, что в этой жизни нельзя упускать ни единой возможности. Но это все музыка сфер и сейчас не важно. Хотя, эту возможность я однозначно не упущу.

– А тебя мама не учила всегда говорить правду, Ирочка? – елейно уточняю я. – Это ведь твой кляп. И сумка – твоя.

Ирина щурится, склоняя голову набок.

Мне не нравится выражение на её лице. Она слишком безмятежна для человека, загнанного в угол откровенным компроматом. Она же понимает, что её даже в нашей конторе сожрут, если вот эта правда всплывет. Бабы затравят «проституткой», мужики же… Вот о реакции мужиков мне лучше не думать. В глазах тут же начинает темнеть.

Но ведь очевидно, что после этого никакого авторитета у Хмельницкой не будет?

– Допустим, кляп – мой, – спокойно произносит Хмельницкая, убирая ноги со стола и выпрямляя спину, – и сумка моя. И что из этого Антон? Что ты с этим сделаешь? Будешь меня шантажировать?

И смотрит на меня высокомерно улыбаясь, постукивая пальцами по столешнице.

– Если ты вынудишь… – хмуро откликаюсь я.

– Будем считать, что уже вынудила, – Хмельницкая подпирает голову рукой, смотрит на меня с выжидающим интересом, – давай, начинай, я тебя слушаю.

Как-то иначе я представлял этот разговор. Совсем иначе… И когда она успела настолько поменять расстановку сил? Почему снова есть странное ощущение, что я в каком-то проигрыше?

– Ну, что, мне тебе даже текст подсказывать? – Хмельницкая насмешливо щурится. – Ты бы хоть порепетировал для начала, условия бы хоть сформулировал. А то мне так хочется тебя в задницу послать – мочи нет. А ты повода дать не можешь.

– Ты хочешь, чтобы о твоих увлечениях все узнали? – жестко уточняю я. – Вот это будет история, что наш главный бухгалтер любит кошечку изображать и гулять на поводке. Или кого ты там предпочитаешь? Лошадку? Хвост тебе в задницу тоже вставляют?

Ирина прикрывает глаза, вот только это ни разу не знак проявленной слабины, почему-то. Когда она открывает глаза – на её лице все то же ехидное выражение.

– Знаешь, видела я в этой жизни немало идиотов, – нежно произносит она, – но ты – настоящий чемпион, Верещагин.

Нет, у Хмельницкой что ни день, то новый рекорд в том, насколько можно охренеть. Заоблачной наглости стерва. И ведь не врубается, что каждое такое оскорбление учитывается по счетчику. И за каждое с неё спросится чуть позже.

– Твои доказательства – чушь, – невозмутимо продолжает Ирина, – сумка в багажнике машины? Вся фирма знает, ты же у меня машину и угнал, и подкинуть мог, что хочешь. Так что, – она щелкает пальцами, – шантажировать тебе меня нечем, ты ничего не докажешь. Жаль. Придется послать тебя в задницу просто так. Отправляйся туда немедленно, Антон, там тебя заждались. А теперь я, пожалуй, пойду работать, раз у тебя твои рабочие вопросы закончились.

И сваливает! Хотя я все еще её не отпускал. Нет, это уже ни в какие ворота.

После её ухода я снова подбрасываю кляп в ладони, задумчиво глядя на захлопнувшуюся дверь.

Те источники, что я успел проглядеть, говорили, что весь этот фетишизм, мазохизм – они как наркотик. Потребность. Те, кто давно этим увлекаются – долго без своих увлечений обходиться не могут. Интересно, сколько выдержит свою ломку Ирина Александровна?

Я-то подожду. А вот ей со своей пятой точкой придется договариваться. Ведь это этой части её тела расплачиваться за дни моего интимного простоя.

Доказательства мои – чушь? Ну, окей, тогда будем искать другие. Те, от которых ты, Ирина Александровна, не отвертишься.