Мой сводный грех

Глава 17

POV Дэн

Я попрощался с отцом и отключил связь. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Два чёртовых месяца я торчал на Севере, вникая в суть работы компании, отдела, разбирался в тонкостях работы крупного холдинга, изучал азы добычи алмазов, их обработки и продажи, почти пропустил известие о свадьбе Алёны, и все это только для того, чтобы меня попросили уйти по собственному желанию.

Никто этого не говорил вслух, но тут дело шито белыми нитками: этот чёртов Максим, экскаватор ему в задницу, обнародовав мой поцелуй с Алёнкой, развязал вторую мировую войну. Меня достали звонками, буллингом в соцсетях с тупыми намёками на моё извращённое чувство. И потому я только переговорил с отцом, узнал от него последние новости, вполне, впрочем, предсказуемые, и снова вырубил сотовый телефон.

То, что этот проект теперь будет действовать без меня, я принял спокойно. Как ни крути, но эти два месяца добровольного заточения дали мне очень многое. Я сам придумал и спланировал стартап по разработке синтетических алмазов, который вполне можно реализовать в Лондоне, если поднять свои старые связи, которым наплевать на то, что я поцеловал собственную сестру.

Собственную, мать его, сестру…

От досады колет в висках.

Я потираю лицо ладонями. И тут запоздалая мысль обжигает сознание. Если у меня такие проблемы, то что говорить об этой хрупкой девочке, огне моего сердца… Алёнке…

Я тут же вскакиваю с кресла и на негнущихся ногах подхожу к двери гостиничного номера, где должен был перекантоваться два дня, вырванные у холдинга только для того, чтобы сорвать свадьбу, про которую узнал совершенно случайно от отца. Мне нужно было снова увидеть её, поговорить, но теперь уже не просто оставить, а схватить в охапку и увозить хоть на край света…

Но стук в дверь прерывает мои поспешные сборы.

— Денис, я знаю, что ты тут, — голос матери, непривычно глухой, удивляет. Нехотя, но все же я открываю двери, ожидая увидеть разъяренную фурию, но никак не испуганную, бледную женщину с бегающими глазами. — Ты один? — спрашивает она и тут же буквально ныряет взглядом в комнату, задержавшись на секунду на пороге номера.

Провожу рукой в неопределенном жесте, сам не до конца понимая, чего больше хочу: закрыть перед нею дверь, или же пригласить для разговора. Но она, как всегда, все решает за меня: медленно проходит в номер, подходит к окну, невидящим взглядом смотрит на небо, неспешно проплывающие по набирающему свинцовую дождевую тяжесть облака.

Она прижимает к груди свою сумочку – жест отчаявшейся, запутавшейся испуганной женщины, который я никогда не видел у матери. Понимая, что грядет непростой разговор, вытягиваю ноги на кресле, решив, что буду вести себя так нахально и развязно, что ей не останется ничего другого, как поступить в своём репертуаре: махнуть рукой и уйти, поняв, что никакие слова на меня не действуют.

— И давно ты знаешь? — тихо спрашивает она дрожащим голосом, не поворачивая ко мне головы. От удивления я даже привстаю. Что такое? О чём она говорит?

Издав неопределенный звук, который можно было расценить так, как угодно, я готовлюсь к броску, как хищник, почуяв запах крови.

— Я спрашиваю: давно ты знаешь об Алёнке? — она незаметно утирает прозрачные слезинки, скатившиеся из уголков глаз.

— Хм… прилично, — всё происходящее кажется странным, небывалым, сюрреальным представлением, но я точно чувствую, что здесь что-то не чисто, и потому боюсь сделать лишнее движение, сказать лишнее слово, чтобы не спугнуть свою странную и запуганную, уставшую добычу.

Она бросает в мою сторону пронзительный взгляд.

— Я сначала подумала, что ты хотел отомстить мне, как делал это обычно, — вдруг говорит она, шмыгнув носом. — И потому решил закрутить с Алёнкой неправдоподобный роман, чтобы она влюбилась в тебя, дурочка, измучилась, а ты бы её потом бросил. Но потом увидела, что и ты сам заинтересован в ней больше, чем во всём остальном. Даже на Север, вон, уехал, сбежал от неё, да и от себя тоже…

Она замолкает, а мне хочется закричать, чтобы заставить её говорить дальше. Все эти слова, сказанные потухшим голосом, без интонационно, пугают и вводят в ступор.

— Водил всех за нос, а сам знал, что она не твоя родная сестра? — вдруг взвизгивает она и поворачивается ко мне лицом. Её глаза мечут молнии. — И что, ты сейчас расскажешь всё всем? Борис…он…он ведь не простит меня за это, за этот подлог, за эту подмену… — она вдруг снова сникает и поднимает подбородок кверху, чтобы не дать слезам стекать ручьями вниз по подбородку, на тёмный офисный классический костюм.

Я сначала даже думаю что ослышался. Но упоминание имени отца Алёнки вдруг отрезвляет меня.

Мать шарит глазами по подоконнику и достаёт мою пачку сигарет, прикуривает, чуть закашлявшись, а я наблюдаю за её движениями отстранённо, ощущая, как осознание ПРАВДЫ заполняет мой мозг. Постепенно, медленно, очень осторожно.

— Не родная? — глухо кашляю я, не заостряя интонационно вопрос.

Мать снова затягивается и выпускает белёсый дым в потолок.

— Вы никогда не сможете меня простить, потому что вам не понять, как это: выбираться из самого низа наверх! То, в каких условиях вы живёте – результат труда, нервов, седых волос. Легко жить на всём готовом, а, Денис? — она даже не поворачивается в мою сторону, легко смахивая пепел от сигареты прямо на пол. — С твоим отцом у меня не вышло бы выбиться в люди. А вот Борис… тогда он был женат…

— Борис бы никогда не ушёл из семьи, если бы не дочь. Но…— тут она снова шмыгает носом, вытирая влагу под глазами и сильно, до ломоты в легких, затягивается. — В день родов что-то пошло не так, и моя девочка умерла. Оставила меня, даже не сделав единого вскрика, стона.

Она замолкает на мгновение, но все равно продолжает свою страшную исповедь.

— Мне не оставалось ничего другого, как сделать всё, чтобы он поверил мне, в меня, в нашу семью. И мне это удалось. Удалось! — визгливо бросает она. — Алёнка ни в чём не нуждалась, обрела любящего отца, мать. И ты… ты получал то, что всегда хотел. Лучшие школы, занятия, репетиторы, учёба в Лондоне!

Тьфу, я горько сплёвываю на пол. Внутри бушует самый настоящий ураган эмоций, но выпускать его на волю нельзя.

Учёба в Лондоне… Я легко бы сейчас променял все блага, которыми кичилась мать, на эти её слова, но сказанные гораздо, гораздо раньше.

— Кто тебе сказал об этом? Откуда ты узнал? Ты поэтому так спокойно её целовал, да? — она затравленно смотрит на меня покрасневшими глазами, не замечая, что окурок от сигареты уже жалит её пальцы.

Я встаю во весь рост, хлопаю себя по карманам, проверяя наличие сотового телефона. Теперь мне можно его включить, не нужно прятаться от всего мира, потому что этот мир мне должен был помочь во что бы то ни стало добыть официальную информацию о рождении Алёны. Поставить точку в этой ужасной истории, которая съела всего меня, измучила её.

В голове уже начинает складываться план действий, благо денег и связей у меня должно хватить провернуть всё в течение буквально нескольких дней: сначала связаться с архивом родильного отделения, потом выйти на записи ЗАГС, проверив данные того дня, месяца, взять выписку о том, что мы не можем являться родными братом и сестрой и очистить наши чувства перед всем миром.

— Кто мне сказал? — я с сожалением смотрю на женщину, которая теперь выглядит точно не как Железная Леди, а как отчаявшаяся, вмиг опустошенная, состарившаяся женщина. — Это сказала мне ты. Только ты!

Мне хочется сказать ей, что она разрушила наши жизни, но я поворачиваюсь на пятках и тут же выхожу из номера.

Потому что я только что ощутил себя фениксом, восставшим из пепла, и мне нужно срочно воскресить для себя свою самую больную, самую сильную, самую нежную и чистую любовь. Мне нужно вернуть Алёну.

POV Алёна

— Алёна, мы с тобой должны поговорить… — произносит отец негромким голосом.

— Я знаю, ты хочешь отчитать меня за фото, которое всплыло в сети, но ты должен знать, что… — я замолкаю и отвожу взгляд в сторону, а потом смотрю на отца. — Я не жалею, что сбежала от свадьбы и целовалась с собственным братом. Я знаю, я ненормальная, но я его люблю! Рядом с ним моё сердце начинает пылать. И он любит меня. Возможно, всё дело в том, что у нас разные отцы… Я не знаю, пап, почему природа так посмеялась над нами, но я люблю его! И я ни о чём не жалею, если только о том, что появилась на свет…

— Не смей так говорить! — резко обрывает меня отец. — Не смей, Алёна. Твоё рождение — лучшее, что могло произойти в моей жизни. Видишь ли… Я не думал, что когда-то должен буду завести этот разговор. Я хотел унести эту тайну в могилу, но если ты так любишь его, я не могу молчать…

— О чём ты?

Сердце начинает часто-часто биться в груди. В ушах свистит. Что он хочет сказать мне? Почему замолкает и так долго собирается с мыслями?

— Пап, не молчи, пожалуйста!

— Ты неродная дочь нам с мамой, Алёна… — произносит он, наотмашь ударяя своими словами.

Неродная? Как такое могло произойти? Почему я не догадывалась об этом раньше? Почему отец так трепетно относился ко мне, если знал, что я ему неродная.

— Прости, милая, что не нашёл в себе силы признаться раньше, но в этом не было надобности. Ты неродная, но роднее просто не придумаешь.

По его щеке катится слезинка, а я тянусь рукой и бережно вытираю её.

— Как? Как такое могло случиться?

— Я был женат, когда познакомился с твоей… — отец ненадолго замолкает. — Мы были любовниками, но я не собирался бросать свою первую жену, пока твоя мать, — он снова осекается. — В общем, она забеременела. Мы вместе ходили на УЗИ, вместе ждали тебя. Я как узнал о беременности, сразу же подал на развод… Всё шло хорошо. Мы поженились, а потом должна была родиться наша дочь. О том, что она умерла во время родов, я узнал через пять лет, когда у меня была ты. Моя бывшая жена хотела отомстить и принесла все эти документы о том, что ты дочь отказницы, а наша девочка умерла. Я плакал всего несколько минут. А потом понял — ты моя дочь. Родная и любимая. И я не могу горевать о той, которую и не знал даже. Я не хотел говорить тебе, не хотел говорить твоей матери… Меня устраивало абсолютно всё, пусть её скверный характер порой вынуждал злиться. Я не уходил из семьи только ради тебя! Потому что безумно люблю тебя, Алёнка… Если ты когда-то сможешь простить меня…

Я неродная дочь…

Мысль с силой бьёт по вискам.

Моя мама мне неродная…

Ещё один удар.

Если она мне неродная, значит мы с Дэном не родственники!

Мы с Дэном не брат и сестра! Мы с ним просто до помутнения рассудка влюблённые придурки, которые считали себя психами.

Я начинаю смеяться и плакать одновременно, а затем бросаюсь на шею отцу.

— Всё это неважно! Совсем неважно! Я так люблю тебя, папочка! Спасибо! Спасибо, то не побоялся открыть мне правду! — Я отстраняюсь от него и вытираю лицо ладонями. — Это ничего не изменит. Ты всегда будешь моим любимым папочкой, а Дэн… Мы сможем быть с ним вместе по-настоящему! Я должна ему об этом рассказать! Должна поделиться с ним этой ошеломляющей новостью, ведь он думает… Папа, можно я поеду к нему? Пожалуйста, только не обижайся… Но ты даже не представляешь, какой счастливой сделал меня сейчас!

— Конечно, поезжай, милая! Конечно, поезжай, — кивает отец.

Я выскакиваю из дома и буквально лечу к машине такси. Сердце с бешеной силой стучит о рёбра, а до мозга доходит осознание правды — он не мой брат. Нам можно! Можно быть вместе!

Руки трясутся, а голос срывается, когда я называю таксисту адрес. Мы отъезжаем от дома, и я вижу, как мимо проносится мотоцикл.

Дэн.

Это он! Мой рыцарь на стальном коне!

— Остановите машину! — кричу я водителю. — Разверните обратно. Пожалуйста!

Водитель смотрит на меня, как на сумасшедшую, но выполняет мою просьбу: он резко разворачивает машину и возвращается. Я наскоро достаю из сумочки деньги, лепечу что-то о том, что сдачи не надо и выскакиваю из салона.

Дэна уже нет. Его мотоцикл валяется около ворот. Скорее всего, Денис уже в доме… Скорее всего, говорит с моим отцом…

Я бегу по каменной дорожке, краем глаза замечаю его шлем, брошенный на траву, и слышу его голос.

— Алёна!

Замираю, поднимаю взгляд и смотрю на него. Дэн стоит на крыльце, его волосы развевает ветер, играясь с ними и шаловливо бросая из стороны в сторону, а на его глаза наворачиваются слёзы.

— Я тебе не сестра! — как на духу выдаю я, понимая, что проваливаюсь в водоворот чувств. Я сама готова рыдать, волком выть, скулить от счастья. — Ты мне не брат.

Дэн резко срывается с места, приближается ко мне и обхватывает моё лицо ладонями. Он смотрит мне в глаза и хрипловатым голосом произносит:

— Я знаю, милая! Я знаю!

А затем резко льнёт к моим губам своими и целует так жадно, что у меня земля уплывает из-под ног. В эту секунду мы становимся спасением друг для друга, кислородом, которого нам обоим так не хватало. Мы сходим с ума и растворяемся в поцелуе, который больше не отдаёт привкусом горечи и неизбежного расставания.

— Я люблю тебя! И теперь я могу на весь мир кричать о том, что люблю тебя! Так сильно люблю! — шепчу я, чувствуя солоноватый привкус скатившихся из глаз слёз.

— А я тебя ещё сильнее… И больше мне ничего не мешает сделать с тобой всё, что я хочу! — на губах Дэна появляется хищная улыбка.

На мгновение меня передёргивает от его слов, потому что я пока не знаю, каково это — быть близкой с мужчиной. И я боюсь, что после всего его интерес ко мне погаснет.

— Например? — спрашиваю я, стараясь скрыть дрожь собственного голоса.

— Например, сделать тебе предложение, расписаться где-нибудь без всех этих пафосных сборищ, а главное, как можно быстрее, и рвануть в медовый месяц, где будем только ты и я…

Я улыбаюсь, как идиотка.

— А потом?

— А потом… А потом я увезу тебя в Лондон, потому что хватит мне уже подставлять свою рожу всяким мажорикам и позволять уродовать меня… Буду развивать своё дельце ради тебя! Ради нас! Ради того, чтобы всегда быть рядом.

Руки Дениса дрожат, прижимая меня к нему так крепко, что мы будто бы становимся одним целым. Мы оба пылаем и до сих пор не можем поверить, что правда открылась. И мне ничуть не жаль. Так даже лучше. Я могу быть с любимым человеком! Я не сошла с ума!

— Я буду очень ревнивой девушкой! — предупреждаю я. — И если ты посмеешь посмотреть в сторону… Ты мой и только мой!

— До мозга костей твой, — смеётся Дэн и снова целует меня, выбивая остатки кислорода из лёгких и заставляя дышать им одним.