Мой сын Леонид Невзлин - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Ирина Невзлина (ГЛАВА ВТОРАЯ. Начало взрослой жизни) #3

ГЛАВА ВТОРАЯ. Начало взрослой жизни

Москва в середине пятидесятых годов казалась мне удивительно красивым, огромным и неповторимым городом. Может быть, даже более красивым, чем сейчас. Да и как должна была воспринимать свой родной город 18-летняя девчонка, которая выросла в обычной советской семье и с гордостью думала о том, что живет в Москве, столице СССР - лучшем городе на земле, живет в стране, которая победила фашизм и считает себя оплотом мира.

Было лето 1956 года. Я окончила школу, собиралась поступить в институт. И ни секунды не сомневалась в том, что поступлю. В школе я хорошо училась, любила русский язык, литературу, историю и географию: была, что называется, гуманитарием. Своим истинным призванием считала литературу. Не педагогику, а именно литературу, поэтому я нацелилась на Библиотечный институт. В те годы учеба на этом факультете давала возможность заниматься литературой как наукой, по-настоящему, в том числе и зарубежной литературой - ее в то время начали активно переводить и печатать.

Мы вместе с мамой поехали в Библиотечный институт, он, к сожалению, оказался далеко за городом. Настолько далеко, что мы решили: мне стоит поступать в другой ВУЗ, поближе к дому, и выбрали филологический факультет Московского областного педагогического института им. Н.К.Крупской. Впрочем, одно дело - решить, и совсем другое дело - поступить. Оказалось, что конкурс в этот самый Областной педагогический институт был невероятно большим, порядка десяти человек на место. Кроме того, мама узнала, что абитуриенты со стажем работы будут приниматься вне конкурса, и отчего-то совсем расстроилась. Дома я слышала, как мама сказала отцу: «Поступить будет очень сложно. Ирина только что окончила школу. Никакого стажа у неё нет, в армии, понятное дело, не служила, да и остальное - ты сам понимаешь!» Папа хотел что-то сказать, но промолчал.

Наступили дни вступительных экзаменов. Я знала, что они будут непростыми, что это окажется настоящем испытанием. Экзаменов было целых шесть. Признаться, я сейчас и не вспомню, волновалась я тогда или нет. Наверное, волновалась. Одним словом, начались экзамены. Сначала шли мои любимые предметы. Вот какие оценки я получила:

- Русский язык. Сочинение - 5 (отлично)

- Русский язык. Устно - 5 (отлично)

- Русская литература. Устно - 5 (отлично)

- История СССР - 5 (отлично)

- География - 5 (отлично)

- Немецкий язык - 4 (хорошо)

29 баллов из 30! Кто мог сомневаться в том, что я поступила в институт?! Никто. Все считали, что... Нет, даже не так. Все просто были уверены, что я уже поступила, что я уже зачислена в студенты, и потому папа с мамой решили пригласить близких родственников. У нас был гостеприимный дом - родители часто звали родственников, друзей. Застолье было веселым - с шутками, с юмором. Круг папиных знакомых не был узкопрофессиональным. Среди тех, кто приходил к нам в гости, были не только ученые. И вот в тот день гости собрались в честь моего поступления, все родственники и близкие были в прекрасном настроении, меня поздравляли и желали хорошей учебы, не сомневаясь в том, что я буду прекрасной студенткой.

На следующий день папа поехал в институт, уверенный в том, что увидит нашу фамилию в сочетании с моим именем в списках первокурсников. Каково же было его удивление, когда среди поступивших нашей фамилии не обнаружилось. Должна сказать, что я никогда не видела своего отца таким, каким я увидела его в ту минуту. Он сразу направился в ректорат, где ему стали объяснять, что вне конкурса было принято много абитуриентов со стажем и демобилизованных. Отец же, видя суетливое беспокойство руководства института, не сдавался и не уходил. Ведь было очевидно, что не зачислить абитуриента, который набрал 29 баллов из 30, - это нонсенс, это событие из ряда вон выходящее и настоящий скандал. В ректорате были не такие уж глупые люди, и они прекрасно понимали, что перед ними стоит не 18-летняя девушка, вчерашняя школьница, а советский офицер, полковник. Они пошли на попятную, согласились зачислить меня в институт, но предложили поучиться год на заочном отделении, который фактически был вечерним. Папа сдержанно кивнул, и все облегченно вздохнули. Так я стала студенткой первого курса Московского областного педагогического института.

Вернувшись домой, папа рассказал маме о наших злоключениях и в конце добавил, что в ректорате после долгого, откровенного и честного разговора было принято решение зачислить меня на заочное отделение с вечерним посещением. Я слышала веселый голос отца, видела радостную улыбку мамы, ясно понимала, что я стала студенткой желанного ВУЗа и была просто счастлива.

Все эти события происходили в конце августа - начале сентября. Занятия для нас, вечерников, начинались 1 октября, так что времени оставалось много. Тогда папе и предложили путёвку в военный санаторий в Феодосии, и мы поехали - папа, мама и я. Это было своеобразным подарком мне от родителей. Папа жил в санатории, а мы с мамой - на квартире. Мне всё нравилось, абсолютно всё! И квартира, в которой мы с мамой жили, и хозяйка этой квартиры, и город, в названии которого слышалось что-то древнегреческое - Феодосия, и улицы этого города, и набережная, и, конечно же, море. Вот таким образом Феодосия и вошла в мою жизнь. Вошла, как потом выяснилось, навсегда.

Вернувшись в Москву, я начала учиться, а также нашла в одной школе место младшего библиотекаря. Два года в институте пролетели как-то незаметно, без особенно значимых событий. Разве что Всемирный международный фестиваль молодежи и студентов 1957 года. Помню, как мы с подружками гуляли по Москве, помню праздничное настроение, которое царило повсюду, помню толпы молодых людей из разных стран. Таково было моё общее впечатление, и другого у меня и не сложилось, потому что ни со мной, ни с моими подругами ничего особенного и значимого тогда не произошло.

Настал 1958 год, когда мы оставили нашу комнату на Госпитальном валу, где мы прожили семнадцать лет. Конечно, папа давно стоял в очереди на жилье в своем ведомстве. Сначала ему предлагали двухкомнатную квартиру, но она была очень маленькая и невзрачная, и папа от неё отказался. Тогда ему предложили две комнаты в коммунальной квартире на Ленинском проспекте в доме 62, куда мы и въехали в феврале 1958 года. Дом был новый, его даже не успели полностью заселить, но в нашей квартире уже жила семья Щербаковых, и опять нам очень повезло с соседями - Щербаковы станут нашими хорошими друзьями.

Время шло, наступило лето 1958 года. Помню, что как-то незаметно завершилась и сессия, и я вдруг стала совершенно свободна. Пожалуй, мне уже никогда не вспомнить, кто первым заговорил о том, что можно поехать в Феодосию, отдохнуть там недельку-другую, набраться сил к новому учебному году. И у родителей, и у меня остались о Феодосии самые теплые воспоминания. Я предложила своей школьной подруге Зое поехать со мной, и она согласилась.

Был июль, мы остановились в квартире на улице Семашко в десяти минутах ходьбы от моря, здесь мы жили вместе с мамой два года назад. Хозяйка, конечно же, узнала меня.

Как-то вечером мы вышли погулять на набережную, которая называлась «проспект имени Ленина». Не было в Советском Союзе города, поселка, района или деревни, в которой не было бы улицы Ленина. Гуляли мы по этой набережной, а нам навстречу - несколько молодых людей. Они что-то сказали, Зоя им что-то ответила, и мы разошлись. Одно могу утверждать точно, у этих ребят не было особенного желания с нами познакомиться. Увидели друг друга, перекинулись несколькими словами, разошлись. И всё.

Чуть позже я вспомнила, что недалеко расположен военный санаторий, в котором два года назад отдыхал папа, и на его территории есть открытая танцплощадка.

- Пошли? - предложила я Зое.

- Пошли, - кивнула она, но на танцплощадку нас не пустили. Оказалось, что вход только для отдыхающих в санатории. Все наши попытки уговорить дежурных у входа ни к чему не привели. Мы отошли в сторонку, и тут я вспомнила, что два года назад случайно обнаружила в заборе лазейку, туда мы и направились. Именно в этот момент появились те самые молодые люди, с которыми мы случайно встретились на проспекте Ленина.

- Ай-ай-ай! - сказал один них. - Как же вам не стыдно, девушки? Комсомолки, наверное, студентки, а лезете через забор.

- И студентки, и комсомолки, - согласилась Зоя и первой оказалась на территории танцплощадки.

За ней последовала я. За нами прошли и молодые люди. На несколько минут мы потеряли друг друга из вида, но на танцплощадке снова встретились. Была радиола, были пластинки, и одна песня сменяла другую. Стоял теплый летний вечер. Ко мне подошёл один из этих молодых людей и пригласил на танец. Какой это был танец, не помню, наверное, медленный. Молодой человек пригласил меня и на второй танец, а затем представился.

- Борис, - сказал он и улыбнулся.

- Ирина, - сказала я.

После второго танца мы устроились на скамейке и стали разговаривать. Проговорили весь вечер. Боря рассказал о себе. Ему почти 23 года. В декабре 1957 года демобилизовался, служил в авиации в звании сержанта, был радистом, кодировщиком, метеорологом. Теперь работает в тех же военных мастерских, где работал до призыва, сварщиком 4-го разряда.

Борис Невзлин

Я пытался поступить в институт в 1953 году, еще до того, как пошёл служить в армию. В Феодосию приехал «покупатель» из Днепропетровского института железнодорожного транспорта, встречался с молодыми людьми, рассказывал о достоинствах института, перспективах на будущее и всевозможных льготах. Мы с друзьями шутили, мол, а почему из Москвы не приедут, из МГУ, например, но из Москвы «покупатели» не приезжали. Одним словом, он сагитировал нас, человек пять, и мы поехали в Днепропетровск. Начали сдавать экзамены. На экзамене по математике я одному что-то подсказал, затем -другому, и в это время ко мне подошёл преподаватель и сказал: «Всё. В любом случае, ты, молодой человек, получишь на балл меньше». Мне поставили трояк, то есть, удовлетворительно, и в студенты меня не зачислили.

А год был 1953-й. Сталина уже нет! И там, где мы жили, в Феодосии, вроде ничего такого не было. О чем я говорю? О национальности, о том, что я еврей. На протяжении всей моей жизни мне никто и никогда не сказал, что я еврей, и что именно поэтому мне не дадут ту или другую должность. Никто и никогда не говорил, но я всегда это чувствовал и знал.

Мой отец тоже о своей национальности помнил всегда. Он был уволен из армии за то, что возмутился антисемитским фельетоном, напечатанным в «Правде» в 51-м году. Для него эта газета всегда была рупором настоящих коммунистов - честных и преданных своему делу людей. «Правде» он верил безоговорочно. И вдруг там появляется такой откровенно лживый и клеветнический фельетон. «Это самый настоящий антисемитизм!» - сказал отец, сказал не только дома, но и на работе. Один из его так называемых друзей, тоже офицер, на него донёс. Был большой скандал, отца хотели уволить из армии - без погон, без орденов. Более того, время было такое, что ждали уже и худшего, но дело замяли, его спас адмирал, царствие ему небесное, Филипп Октябрьский. Октябрьский знал отца лично, и он его отстоял, прекратил грязную возню. Отца, конечно, все равно отправили в отставку, но со всеми орденами, званием, с правом ношения военной формы и даже из партии не выгнали.

К чему я это рассказал? К тому, что четверо моих товарищей поступили в тот самый Институт железнодорожного транспорта, а я нет. Я вернулся и сказал родителям, что если есть возможность, я хочу работать, а затем пойду в армию.

Отец посодействовал, и меня взяли учеником сварщика в ту самую часть, где служил отец. Бригадиром у меня был старшина Репин Иван Яковлевич - хороший, мудрый человек.

Поработал я до осени и пошёл служить. Это было время, когда пойти служить в армию почитали за честь, и никакой дедовщины не было. В Симферополе нас всех погрузили в два эшелона. Один эшелон отправили в сторону Чернигова, а второй - в Сумскую область. Я считаю, что мне повезло. Черниговских обучали водительскому делу, и они все попали в стройбат. Я не знаю, какой бы из меня получился водитель. Я попал в ШМАС - школу младших авиаспециалистов, где обучали радистов-кодировщиков и метеонаблюдателей. Один из командиров построил нас и сказал:

- Радисты-кодировщики нужны армии. Учитесь хорошо. Кто будет хорошо учиться, тот после завершения учебы будет иметь возможность выбирать место своей дальнейшей службы. Мы вам дадим список городов, и вы сами определите, в каком городе хотите продолжить свою службу.

Надо ли говорить, что я очень хотел служить в Крыму, поближе к Феодосии, поэтому я хорошо учился. Я уже душевно настроился! Я даже иногда видел себя в военной форме на улицах родного города. Обучение длилось полгода. Школу закончили. Всех распределили, осталось только тридцать пять человек, которые окончили школу на «отлично». Время идет, никто никаких списков нам не предлагает, и складывается такое впечатление, что о нас просто забыли. Мы ходим в караул, как полагается, трижды в день посещаем столовую, козыряем офицерам, но это не служба радиста-кодировщика.

Наконец, наступил день, когда нескольких человек из нашей большой группы куда-то отправили. Затем отобрали ещё куда-то несколько человек. Одним словом, тех, кто окончил школу с отличием, отправляли в Румынию, Венгрию, Польшу, а последних пятерых, включая меня, отправили в ГДР, в полк истребителей-перехватчиков. Я попал в штаб дивизии, стал младшим сержантом, прослужил в общей сложности три года и три месяца, и в конце 1957 года я был дома.

Когда я вернулся из армии, узнал, что у меня, оказывается, была сберкнижка. Как сержант я получал ежемесячно 30 марок, и за время службы накопилась значительная сумма, которую я получил в сберкассе рублями. У меня ведь в то время ничего не было, и я купил себе костюм.

Старшая сестра к тому времени родила второго мальчика и жила с семьей на родине мужа. Родители знали, что им там приходится нелегко, попросили меня поехать к ней, забрать старшего племянника. «Им там с маленьким тяжело», - сказал отец, и я поехал. Я тогда ещё в шинели ходил. Поехал, побыл у сестры, помог им немного, забрал Сашку и приехал.

В феврале пошёл работать туда, где работал и до армии. О поступлении в институт не думал. Время тогда пролетело быстро. Наступил июль. Вместе с моими друзьями мы, как всегда, гуляли по городу. Одного из них звали Виль в честь В(ладимира) И(льича) Л(енина). Отец Виля был партийным работником. Он погиб. Моего второго друга звали Сашка, сын врача, полковника медицинской службы. Мы прошлись по набережной, вышли к церкви. Затем к кинотеатру. И вот где-то на этом пути мы случайно и встретились с двумя девушками. Виля что-то сказал, девушки что-то ответили, и мы разошлись. Никто ни на кого не обратил внимания. Это точно.

Потом мы решили сходить на «пятачок» - это танцевальная площадка на территории санатория Министерства обороны. На территорию чужих не пускали, мырешили перелезть через забор - а там они, эти две девушки. Виля говорит:

- Ай-ай-ай, как не стыдно через забор прыгать?! Они что-то ответили, спокойно перелезли через забор и пошли. Мы последовали за ними. На танцплощадке разошлись - они в одну сторону, мы в другую.

Стоим в сторонке, смотрим. Музыка играет, люди танцуют. Я глянул в сторону этих девушек и на одну из них обратил внимание: светленькая, тоненькая, скромная такая. Она мне приглянулась. Я подошёл, пригласил её на танец. Она согласилась. Мы стали разговаривать. Я сказал ей, что служил, недавно демобилизовался, работаю сварщиком. Сказал, что впервые в жизни на бюллетене и завтра на работу не иду. Мы договорились встретиться утром и пойти на пляж. Это был первый день нашего знакомства.

На второй день мы были на пляже, купались, разговаривали и все друг о друге уже знали. Я чувствовал, что она мне нравится. Совсем молоденькая, умная, красивая. И я молодой, 22 года с половиной. Я сказал: «Давай поженимся», - и она согласилась.

Борис стал расспрашивать меня, откуда я и чем занимаюсь. Я сказала, что из Москвы и что работаю воспитательницей в детском саду. Прошло более 55 лет, а я до сих пор не могу понять, почему придумала историю про воспитательницу и не сказала, что я студентка. Зачем я сказала неправду, не знаю, и объяснить этого никак не могу.

Мы просидели с Борисом допоздна, и было ясно, что нам интересно вместе и что мы можем вот так вот проговорить до утра. Потом к нам подошла Зоя, сказала, что уже первый час ночи, надо идти домой, и Борис проводил нас. Прощаясь, мы договорились встретиться утром и вместе пойти на пляж. На завтра мы действительно встретились. Не скрою, я ждала этой встречи и, судя по тому, как он обрадовался, увидев меня, я поняла, что и он хотел меня увидеть. Совершенно неожиданно Борис рассказал о том, что он на больничном листе, и у него есть три свободных дня.

- Что-то ты не похож на больного, - сказала я, в душе радуясь тому, что мы можем быть вместе эти дни.

Борис засмеялся. Ему не хотелось говорить правду, но мне удалось выпытать «историю его болезни». Оказывается, у него под мышкой образовался нарыв, и врачи решили, что не может сварщик работать с такой болячкой.

Мы практически не расставались. На второй день вечером он совершенно неожиданно сделал мне предложение. Я была удивлена и даже чуточку растеряна, но в принципе не возражала и сразу дала согласие. Всё это может показаться странным и даже в какой-то степени неправдоподобным. Признаться, я сама очень часто пыталась разобраться, как так получилось, что мы, едва познакомившись, практически сразу признались друг другу в наших чувствах и решили пожениться. Ведь мы были совсем молодыми людьми, не искушенными в жизни.

Пожалуй, дело в том, что мы сразу поверили друг другу, и за все эти годы ни один из нас не дал ни единого повода усомниться в правильности нашего выбора. Его чувства ко мне, его желание стать моим мужем были для меня очевидны и естественны. Да и мои чувства, и моё желание стать женой Бориса тоже были для меня очевидны и естественны. Меня ничто не удивляло и ничто не вызывало сомнений.

- Вы же едва знакомы! - воскликнула Зоя.

Не помню, что я ей ответила. Мне казалось, что мы с Борисом знакомы уже давно и знаем друг о друге абсолютно всё!Я была уверена в нем! И это было самым главным. Я знала, что мы оба поступаем правильно.

Борис рассказал родителям обо мне и о том, что сделал мне предложение. Они, конечно, захотели познакомиться с его избранницей.

На третий день вечером я надела белое платье, и мы с Борисом пошли к нему домой: Феодосия, Беломорский переулок, дом 8, первый этаж, кв. 1. Это адрес, по которому проживала семья Бориса.

Маму Бориса звали Рахиль Захаровна (Залмановна), отца - Иосиф Борисович Невзлин. Он был профессиональным военным, офицером, комиссаром.

Борис Невзлин

Отец мой был детдомовский. Когда-то в Смоленске был организован еврейский детский дом. Там он жил и учился, окончил семь классов. В то время семь классов образования считались вроде как академией. Руководители партийной организации направили его в Ленинградское высшее военно-политическое училище. Так он попал в армию, в береговую оборону.

Мы познакомились. В центре гостиной стоял круглый стол, мы сели. Иосиф Борисович стал задавать вопросы, на которые я должна была отвечать. Вопросы были самые разные, и, честно говоря, наша беседа больше напоминала допрос.

Оказалось, что Борис тоже из еврейской семьи. Была ли национальность важным моментом для нас? Сложно сказать, но наша национальность послужила тем самым мостиком, который сблизит наших родителей при первом знакомстве.

Вопросы Иосифа Борисовича наконец закончились, и больше никто ничего не спрашивал. Борис был совершенно спокоен, Рахиль Захаровна мне ласково улыбалась, а озорной взгляд его младшей сестры Светы говорил о том, что собеседование с Иосифом Борисовичем я прошла успешно.

Утром следующего дня я позвонила домой в Москву и сообщила о том, что встретила молодого человека по имени Борис. Сказала, что мы полюбили друг друга и решили пожениться. Наступила долгая пауза. Мама молчала. И я поняла, что она очень расстроена. С папой по телефону я не говорила, но было ясно, что он нервничает. Мама мне потом рассказывала, что папа, как человек эмоциональный, очень разволновался. Маме пришлось его успокаивать. «Ничего страшного, - говорила она, - может быть, всё это хорошо...» Волнение передалось и мне, занервничал и Борис. Чуть позже папа сообщил, что в начале августа они с мамой приедут в Феодосию. «У нас путевка в Гурзуф, - сказал папа, - так что мы заедем и познакомимся с будущими родственниками».

Я, конечно, переживала, когда встречала родителей в Феодосии. Они приехали прямо на улицу Семашко, где мы их ждали вместе с Борисом. И оттуда мы все вместе пошли к родителям Бориса. Вошли в квартиру, наши родители познакомились, как-то быстро перешли на идиш. Папа ведь был родом из белорусского местечка и хорошо знал идиш. И вот они заговорили на идиш, на лицах сразу появились улыбки, и я успокоилась.

Борис Невзлин

Наши родители познакомились. И тут выяснилось, что они приблизительно из одних и тех же мест в Белоруссии. Одним словом, местечковые. В хорошем смысле этого слова, местечковые евреи. Мужчины сели за стол и сразу заговорили на идиш. Мы, конечно, не понимали. Нас языку идиш не учили, как потом мне объяснил отец, чтобы не создавать тем самым трудности.

Они сидели за столом, пили, кажется, вино, и мой отец предложил им эти два дня пожить у нас дома. Родители понравились друг другу и сразу стали близкими людьми. Наши отцы даже какое-то время писали друг другу письма на идиш.

Оставив родителей, мы с Борисом ушли в город. «До отъезда в Гурзуф, - сообщил Борис, - твои родители будут жить у моих родителей. Они приняли совместное решение, и все согласовали».

Борис Невзлин

Вспоминая сейчас тот момент, я все же думаю, что Евгения Семеновна смотрела на наш союз с опаской. Мало ли какие мысли могут быть у женщины, москвички, матери единственной дочери. Вот, мол, из провинции, женится, переедет в Москву, а там рестораны, театры, масса соблазнов. Думаю, что у неё были такие мысли.

Марк Исаакович, как я потом узнал, тоже очень волновался и переживал в связи с нашей женитьбой. У него, конечно, были опасения. Как мы будем жить, а получится ли у нас семья.

Потом, спустя много лет (было это, по-моему, году в 75-м), он подошёл ко мне и сказал:

- Большое тебе спасибо за Ирину!

Эти его слова меня очень и очень тронули. Я до сих пор слышу его голос. Я всегда называл его «ангелом-хранителем». Удивительный был человек! В один год, в 79-м, я потерял сразу двух близких мне людей - Марка Исааковича и мою маму.

22 августа я вернулась в Москву. Ровно через месяц, 22 сентября, поездом приехал Борис. За это время он успел рассчитаться на работе, оформить все документы и попрощаться с друзьями. 28 сентября мы расписались, а 4-5 октября сыграли свадьбу - гуляли два дня. Все дни до свадьбы Борис жил у соседей - они были замечательными людьми.

6 октября Борис уже вышел на работу. Тут помог папа. Его друг был заведующим лабораторией Института нефтехимического синтеза, куда и определили Бориса в качестве механика.

Боря как-то сразу вошёл в семью. Он мне всегда и во всем помогал, чувствовал ответственность семейного человека, осознавал, что он глава семьи, что необходимо работать и зарабатывать, что я его жена и за мной надо ухаживать. Я ведь тоже была совсем молодая, и для меня тоже всё это было в новинку. И все это - ответственность, желание работать, помогать по дому, ухаживать - все это в нем было с самого начала.

И признаюсь - меня это никогда не удивляло. Не удивляло, потому что таким человеком был мой папа. Для меня это было в порядке вещей.

Семья наша жила в коммунальной квартире, и с появлением Бориса комната в 11 квадратных метров перешла в наше распоряжение, а бабушка переехала в комнату к родителям.

В середине декабря стало известно, что я жду ребенка. Боря был счастлив. Родители тоже восприняли новость с радостью. Никто из нас до самого Лёниного рождения, конечно же, не знал пол ребенка, да это нас и не волновало. Мы с Борей терпеливо ждали, часто говорили о нем, гадали, каким он будет, и были счастливы.

Мы действительно были счастливы, потому что судьба удивительным образом подарила нам встречу, встречу, может быть, случайную, но одновременно закономерную. Мы сумели разглядеть друг друга и не потеряться. Мы не прошли мимо и не затерялись в толпе. Наша встреча была для нас первой, единственной и последней на всю оставшуюся жизнь. Нам удалось обрести самое главное - обрести себя, свои чувства и свои отношения.

Часто, очень часто я вспоминаю этот год - 1959-й. Вспоминаю родителей, свою беременность, работу и учебу в институте, вспоминаю Бориса, который с работы торопился домой, который успевал и помогать мне, и готовиться к занятиям, вспоминаю собственное осознание того, что скоро, очень скоро я стану мамой и у меня будет ребенок. Мой ребенок! Наш с Борисом ребенок! Это было, пожалуй, самое счастливое, беззаботное, светлое и радостное время! Оно таким и сохранилось в памяти! Именно таким - светлым и радостным!

Летом 1959 года Борис поступил на вечернее отделение Института имени Губкина и поехал в Феодосию повидаться с родителями. Он писал мне оттуда письма. Они, к сожалению, не сохранились, жаль. Помню, что мы нашего будущего ребенка между собой называли «футболистом» - в последние месяцы он очень сильно толкался. И вот в этих письмах Боря постоянно спрашивал, мол, как там поживает наш «футболист», как моё самочувствие, чем я занимаюсь.

Леонид Невзлин

Я не знал, что папа с мамой называли меня тогда «футболистом». Конечно, я понимаю, что для них это время - одно из самых приятных воспоминаний.

Я работала практически до восьмого месяца беременности, но в сентябре ушла в декретный отпуск - прекратила работать и ходить на занятия. Жила ожиданием. Ожиданием мужа из Феодосии и ожиданием своего ребенка. Я должна была стать мамой!

21 сентября у нас родился мальчик, в роддоме я пробыла дней семь-восемь. Встречала меня, конечно, вся семья. Для малыша дома всё уже было готово.

С именем нас никто не торопил, да и мы с Борисом не очень с этим торопились. Мне очень нравилось имя Александр. Однако так мы нашего сына назвать не могли. У Бориса уже был племянник Александр, сын старшей сестры.

Мы перебирали разные имена, но не могли прийти к какому-то единому решению. И именно в это время, а прошло уже дней десять, может быть, даже две недели, к нам подошла мама. Хочу заметить, что родители до этой минуты в обсуждение не вмешивались. Так вот, к нам подошла мама и говорит:

- Не хотели бы вы назвать сына Леонидом? В память о нашем старшем сыне, о твоем брате.

Нам с Борисом это имя очень понравилось. Самое удивительное, что до этого оно не приходило нам в голову. Мы поехали в ЗАГС и записали нашего сына Леонидом.