Мой сын Леонид Невзлин

Анна Невзлина

Мне не надо готовиться к тому, чтобы рассказать об Ирине Марковне. Мы с Лёней, можно сказать, вместе выросли у неё на глазах. Ирина Марковна знает меня с раннего детства, я всю жизнь звала её тетя Ира. Наши отношения - это отношения родных людей.

Моя мама так же, как и Ирина Марковна, была учительницей.

Ирина Марковна преподавала русский язык и литературу, а моя мама в той же самой школе преподавала математику. Очень часто они с мамой даже вели один и тот же класс. Или, например, мама была классным руководителем в девятом «а», а Ирина Марковна - в девятом «б», но и та, и другая преподавали, естественно, в обоих классах. Одна - русский язык и литературу, другая -математику.

Они были молодыми. У них были семьи, дети. Обычно в любом коллективе взаимные симпатии и общие интересы приводят к тому, что люди начинают общаться, встречаться. Вот таким образом они и стали дружить - семья Ирины Марковны, наша семья и семья Липатовых. Вера Евгеньевна Липатова - ещё одна учительница той же школы. Встречались они, конечно, семьями, поэтому подружились и их мужья. Когда собирались всей компанией, то собирались и их дети. То есть, мы!

Наши родители встречались по праздникам, в дни рождения, очень часто ходили в совместные походы. Признаюсь, когда мама уходила в походы, я не чувствовала её отсутствия. Я, конечно же, понимаю то состояние одиночества, о котором говорит Лёня, и понимаю его обиду, но у меня такого не было. Я была с бабушкой и дедушкой, которые во мне души не чаяли, и я в них тоже души не чаяла. Если мне не изменяет память, то Лёня тоже оставался с бабушкой и дедушкой. Хотя, я знаю, что Марк Исаакович допоздна работал, но всё же. Может быть, отсутствие родителей Лёня воспринимал немного иначе. Знаю, что он оставался один в квартире на Новаторов, но от Новаторов до квартиры Евгении Семёновны и Марка Исааковича было всего несколько остановок на троллейбусе.

Помню, что, возвращаясь из этих походов, все в один голос говорили о том, что дядя Боря был душой компании. Признаться, я часто называла его дед Боря.

Он всегда принимал самое активное участие в жизни учеников Ирины Марковны. Даже будучи взрослой, когда я уже была замужем за Лёней, я частенько заставала такую картину: сидит дядя Боря и помогает проверять тетради. В отличие от моей мамы, у которой проверка работ учеников занимала мало времени, ведь примеры по математике довольно короткие, у Ирины Марковны всё было гораздо сложнее. Там были сочинения, где надо было проверять и русский язык тоже. Дядя Боря старательно отмечал ошибки карандашом, а потом ту же тетрадь проверяла Ирина Марковна. Эта работа не кончалась. Она была бесконечной.

Работа учителя - это очень тяжелая доля. Работа, которая никогда не кончается - ни в школе, ни дома.

Естественно, когда собирались наши мамы вместе с Верой Евгеньевной Липатовой, то это уже был педсовет за домашним столом. И это было нормально, ведь разговаривали три учительницы. Во время застолья, после первых рюмочек, начинали петь. Пели прекрасно. Если до этого мы, дети, занимались своими делами, то тут мы вбегали в комнату. Я очень хорошо помню, как они пели «...обхвачу жену свою за широку талию...» Они буквально упивались этими встречами, общением, общим весельем и хорошим настроением.

Конечно, я не представляла себе тогда, когда была школьницей и когда вместе с Лёней вбегала в комнату, где наши родители сидели за столом и пели, что когда-нибудь Ирина Марковна будет моей свекровью. Да и представить такое было невозможно.

Я воспринимала Ирину Марковну как близкую подругу мамы. Тетя Ира и дед Боря были родителями Лёни, с которым я играла. Их семья была неотъемлемой частью моей жизни.

Леонид Невзлин

Мы с Аней знакомы давно, с детских лет. Позднее, уже в старших классах, она приходила к маме,чтобы подтянуть русский язык. В это время я обычно занимался своими делами и практически её не замечал. Сблизились мы, когда стали готовиться к поступлению в один институт. Ходили к одним репетиторам. Интерес друг к другу у нас появился во время вступительных экзаменов, и к моменту поездки на картошку мы уже были парой.

Анна Невзлина

Мы с Лёней вместе поступали в институт. Это был 76-й год. В школе и я, и Лёня учились очень хорошо, но нам обоим пришлось ходить к репетиторам. Дело в том, что в Москве, как и во всем Советском Союзе, школьная программа не давала тех знаний, которые требовались для поступления в ВУЗ. Очень многие старшеклассники занимались с преподавателями, чтобы «добрать» до необходимого уровня. Эти репетиторы чаще всего были как-то связаны с выбранными учебными заведениями. Ведь экзамены в каждом отдельном институте имели свои особенности.

Скажу честно. Я в Губкинский институт не хотела. Я к тому времени прекрасно знала английский и хотела, чтобы моя работа была связана с языками. Мне же, как говорится, популярно объяснили, что поступить в Педагогический институт, а тем более в Институт иностранных языков, не вполне реально. Точнее, совершенно не реально. И я пошла туда, куда поступить было «реально». В тот год поступить можно было в Плехановский институт или в Институт имени Губкина. Почему? Потому что в эти ВУЗы евреев принимали.

Мы оба, и я, и Лёня, прекрасно осознавали своё еврейство. Честно говоря, нам и не давали забывать об этом. В московских ВУЗах была процентная норма, и об этом все знали. Конечно, и мы знали, куда мы можем поступать, а куда не можем. В этом вопросе мы были достаточно хорошо осведомлены.

Большое количество юных еврейских мальчиков и девочек поступали в июле в МГУ, куда, как вы догадываетесь, не проходили по количеству набранных баллов, и уже после этого шли в Плехановский институт или в институт имени Губкина. В отличие от многих, ни я, ни Лёня в июле никуда не поступали. Мы сразу пришли в Губкинский.

В том году было введено одно новшество. Абитуриенты, получившие на первых двух экзаменах 4 и 5 и набравшие 9 баллов, считались зачисленными. У Лёни было 9 баллов. И он, конечно, поступил.

Первые экзамены были устные - по математике и физике. И здесь завалить абитуриента, если он знает предмет, довольно трудно. Если бы первые экзамены были письменные, например, сочинение, то поставить неугодному абитуриенту низкую оценку было бы проще простого. Написать, например, «тема сочинения не раскрыта» - и всё. То есть, можно считать, что нам повезло.

Тогда поступающих делили на потоки. Лёня сдавал экзамены на поток раньше меня. Он раньше сдал документы и поэтому раньше поступал. К тому времени мы уже были молодыми влюбленными. И как молодые влюбленные пришли вместе смотреть списки групп. Тут нас ждал приятный сюрприз, мы были зачислены в одну группу - группу москвичей. И что мне очень хорошо запомнилось - читая списки, мы видели: еврейская фамилия, еврейская фамилия, еврейская фамилия. И таких фамилий в списке было тринадцать. Явно тринадцать еврейских мальчиков и девочек. А вот четырнадцатая фамилия была Жидов. И как потом выяснилось, именно человек с такой фамилией был русский. Вот в такой группе мы с Лёней и учились.

Про наше еврейство нам не давали забыть и после поступления. Например, в институте была санчасть. Каждый поступивший в институт в обязательном порядке имел при себе медицинскую справку о состоянии здоровья из своей поликлиники, так называемую форму 286. На этой справке начальник медсанчасти института должен был поставить свою печать и тем самым как бы подтвердить состояние здоровья студента. Можете не сомневаться, что у всех первокурсников были абсолютно нормальные справки. И вот я прихожу в санчасть, кладу на стол свою справку и жду. Начальник медсанчасти смотрит на справку, потом на меня и начинает выговаривать, мол, что же это ты, с такой фамилией, куда ты полезла. Я даже не знала, что ему ответить. Я, между прочим, принята в институт, я студентка. Ему, конечно, объяснили, что справка нормальная, и никаких сомнений в этом быть не может. Печать свою он поставил.

В процессе учебы нам приходилось с ним сталкиваться, и мы узнали, что фамилия его Дыбенко, он наполовину еврей.

Анна Невзлина

Когда мы уже стали встречаться с Лёней, я никогда не задумывалась о том, что будет и как, не задумывалась о будущем. Не думаю, что это было от легкомыслия - я никогда не считала себя легкомысленным человеком. Полагаю, что это происходило от внутренней уверенности, что всё правильно и всё будет хорошо...

Я из школьницы превратилась в студентку. У нас была группа, в которой только начинали складываться отношения. Люди только-только познакомились. И вот среди этих ребят, среди едва знакомых между собой первокурсников, было два человека, которые знали друг друга до этого. Два человека, которые пришли в эту группу уже знакомыми. Более того, уже близкими людьми. Молодой парой!

Естественно, что студенческая жизнь - это нечто другое. Мы все когда-то учились в разных школах и жили в разных городах, но в институте у нас образовалась большая группа единомышленников, и нам было хорошо вместе. Нам, как, наверное, и многим молодым людям, студентам, казалось, что мир крутится вокруг нас. Мы были молоды, учились на Ленинском проспекте, недалеко от ресторана «Гавана», от кафе «Чебуреки» и все, к примеру, знали, что такая-то группа прогуливает сейчас лекции на первом этаже кафе « Чебуреки», а такая-то - на втором этаже «Гаваны».

Родители, как и раньше, собирались большими компаниями, но всё чаще они встречались со своими друзьями отдельно, а мы, их повзрослевшие дети, собирались отдельно. У каждого из нас были свои приоритеты. И это, как мне кажется, нормально.

После первого курса, так как наши мамы были близкими подругами, мы поехали отдыхать в Феодосию. Лёня с родителями жили у мамы Бориса Иосифовича, а нам неподалёку сняли квартиру, и мы опять были одной большой компанией.

Леонид Невзлин

Отношения у нас начались как-то сразу, ещё до поступления, в 76-м. И мы уже практически не расставались. Повсюду были вместе.

Аня у меня была первая, и я у неё был первый. Неудивительно, что в таком молодом возрасте это привело к беременности. Ира родилась в 78-м. Слава богу, что всё так обернулось и у нас появилась дочь.

Если говорить откровенно, то я ведь на самом деле был очень советского воспитания. Для меня жить с женщиной - это жениться, а не жить - это разводиться. В этом я был тогда абсолютно уверен. Ведь меня воспитали люди, для которых слово «семья» было святым понятием. Это никогда не проговаривалось, но весь уклад жизни моих родителей, моих дедушек и бабушек, и со стороны мамы, и со стороны папы, и взаимоотношения в нашей семье и в семье наших соседей воспитали во мне именно такое отношение.

Про близость с девушкой мне ничего особенно не объясняли. Ни мама, ни папа. И я ничего не знал. Именно поэтому всё это для меня было загадкой и представляло большой интерес. И именно поэтому у меня всё это так быстро получилось. Я уверен, что мама и папа должны были говорить со мной на эту тему. И глубоко убеждён, что дети должны получать элементарное сексуальное воспитание, каким бы трудным это ни казалось поначалу. Особенно, когда ребенок в половом смысле созревает или созрел. Меня никто не предостерегал. А установка у меня была одна. Если спать с женщиной, то это почти жениться, а если ребёнок появился, то это - точно жениться. Ни о каком аборте вообще не могло быть и речи. Ведь девушка потом не родит никогда.

Борис Невзлин

Конечно, не эта причина была определяющей. Всё объясняется школой. Каждый раз Ира говорила, что вот выпустит этот десятый класс, и можно будет говорить о втором ребёнке. Но выпускался этот десятый, и тут же начинал готовиться к выпускным экзаменам новый десятый класс. И оставить их без своей помощи она не могла. Так продолжалось несколько лет. А потом всё, потом как-то сразу стало поздно...

Леонид Невзлин

Я порой задаю себе вопрос, почему у меня нет брата или сестры. Может быть, именно поэтому, из-за вечной нехватки времени?

При этом отсутствие брата или сестры меня в детстве нисколько не тяготило. Наверное, я даже не думал об этом. Рядом, часто и подолгу была бабушка, затем - присутствие мамы, папы, затем детский сад, первые годы учебы в школе - всё это, несомненно, было и осталось в жизни как часть моих воспоминаний о детстве. Но только часть. Другая часть детских воспоминаний - это дедушка. Он был отличным от всех человеком. Человеком такого типа, что и представить сложно.

А вот сейчас мне очень жаль, что у меня нет такого близкого человека как брат или сестра. Ведь это было бы так прекрасно.

Леонид Невзлин

Когда родилась Ира, то мама и папа отнеслись к ней иначе, чем когда-то ко мне. Они уделяли Ире даже больше времени, чем мне - дедушка. Хотя, с другой стороны, дедушка очень много работал. Дед так Иру и не увидел: когда она родилась летом 78-го, он был ещё жив, но мы не смогли ему внучку показать. Он был тяжело болен, а везти грудного ребёнка в госпиталь Бурденко мы не хотели. Дед вряд ли мог в тот момент воспринять факт рождения внучки так, как ему бы этого хотелось. Он был в настолько тяжёлом состоянии, что мне и сейчас больно вспоминать об этом.

Дедушка - это вообще объект моей эмоциональной привязанности. Конечно, я привязан к родителям. Моя привязанность - это мои дети и мои родители. Я вообще очень редко привязываюсь к людям эмоционально. Дед - самая яркая и самая сильная моя эмоциональная привязанность. Больше, чем к маме с папой. Его фотография передо мной каждый день. Он очень рано ушёл. Очень рано - именно для меня. В неполные 74 года.

Дед сам свою болезнь, мне кажется, связывал с испытаниями на Байконуре. Он присутствовал на запусках, и, по его словам, тогда не очень-то заботились о защите. У деда начался астматический бронхит, и он, увы, прогрессировал - ведь в Москве не самый лучший климат. Он хорошо себя чувствовал в степных сухих местах. Ездил лечиться в санаторий в Феодосию. Влажные же места типа Ялты или Мисхора ему были противопоказаны.

Из-за частых спазмов и проблем с дыханием его перевели на гормональное лечение. Надо было, в принципе, всё бросать и ехать в степной Крым - жил бы ещё сто лет. И дед это понимал, но продолжал работать. И это было для него главным.

Прошло какое-то время и началось. Его лицо... Гормоны при регулярном применении оказывают сильнейшее влияние на организм: лицо отекает и становится «лунообразным», ухудшаются показатели крови. Он терпел, сколько мог. А потом... В 1978 году у него диагностировали один из видов рака крови - миеломную болезнь. Это тяжелое заболевание, начинается как радикулит, люди страдают от боли в спине, в позвоночнике. Кости становятся хрупкими настолько, что человек, перевернувшись в постели, может что-нибудь себе сломать. Когда деда смогли обследовать, он уже был на стадии, когда ломаются кости.

Мне сказали, что он болеет. Диагноза я, конечно, тогда не знал. Это был период, когда я стал уже большим мальчиком. У меня в это время был институт, появилась семья, и плотного общения с дедом не было. Мы оба прекрасно помнили наши совместные прогулки. Шёл дед, а рядом шёл я. Я задавал вопросы, он отвечал, но это время ушло. Время ушло, а память осталась. Мой дед подарил жизнь моей маме, а мама с отцом подарила жизнь мне. Это может прозвучать странно, но именно это я стал понимать довольно рано. Понимать и осознавать...

Я, несомненно, тогда переживал - у деда кости стали ломаться, ему было жутко больно и становилось всё хуже и хуже. Даже сейчас, когда прошло достаточно много лет, мне трудно говорить об этом, трудно вспоминать. Может быть, это слишком эмоционально прозвучит, но я плакал тогда. И сейчас с трудом сдерживаюсь, когда вспоминаю. У него был свой удивительный путь в этой жизни. И я до сих пор иногда ношу его часы. Часы моего деда. Других таких, как мой дед, нет! И я с гордостью говорю, что в чертах моего характера очень многое от деда, я это знаю.

Анна Невзлина

Дело в том, что у нас была трёхкомнатная квартира, а у Ирины Марковны и Бориса Иосифовича -двухкомнатная. И нам, естественно, в нашей квартире было удобнее, тем более, когда мы учились, и я должна была сидеть с ребенком.

Я была студенткой, и у меня была возможность прервать учебу и взять академический отпуск, но моя мама тогда сказала, что делать этого не следует. И в очередной раз оказалась права. Конечно, у неё была доминирующая роль в нашей семье. Думаю, что мы в то время не были достаточно самостоятельными и не могли быть готовы к принятию важных решений, поэтому поступали так, как решала мама. Она сказала вполне разумную вещь: «Академический отпуск даётся на год. Через год ты должна будешь вернуться и продолжить учебу. Но продолжишь уже в чужой группе, с другими, незнакомыми ребятами и, самое главное, рядом не будет Лёни, который сейчас тебе помогает. А что касается Иры, то и через год, когда ей будет чуть больше годика, ты будешь нужна ей так же, как и сейчас. Так что академический отпуск никаких проблем не решает, поэтому оставлять учебу не надо».

Тогда в нашем доме появилась няня. В то время это было редкое явление. Это была совершенно необразованная, деревенская женщина, которая вырастила трёх дочерей и у которой уже были внуки. Она одевала Ире косыночку, ставила её на подоконник и показывала ей птичек, которых называла божьими пташками. Она очень хорошо относилась к Ире. Ира её любила и говорила: «Это моя баба Аня».

В итоге я учебу не прерывала и не только окончила институт вовремя, но даже хорошо училась. А Лёня учился просто очень хорошо, можно сказать, отлично. Он мне, конечно, помогал. Здорово помогал. И я, не уделяя учёбе особого внимания, получала хорошие оценки на экзаменах, но повышенной стипендии не имела, потому что у меня не было общественной нагрузки, а Лёня был членом комитета комсомола и получал повышенную стипендию.

После рождения Иры я училась ещё три года. Я сейчас не помню, справка о том, что я кормящая мать, нужна была каждый год или каждый семестр. Короче говоря, Лёня эту справку исправно приносил в институт, это давало мне возможность пропускать лекции и ходить только на семинары. Подготовка к экзаменам происходила таким образом: мы переселялись в квартиру Лёниных родителей, а Ирина Марковна и Борис Иосифович несколько дней жили у нас. За это время Лёня успевал обучить меня всему, что было пройдено за семестр. В молодости память бывает достаточно цепкой. Я приходила на экзамен, брала билет, и у меня перед глазами вставала формула, которую мне предстояло вывести. Сдав экзамен и выйдя из аудитории, я тут же всё забывала, Но училась я всё равно хорошо.

Был один предмет и преподаватель, о котором я хочу рассказать отдельно. Некий профессор Алмазов читал общественно-политическую дисциплину, то ли политэкономию, то ли философию. Так вот, мы с Лёней с очередной справкой о том, что я кормящая мать, терпеливо поджидаем его в коридоре, наконец, встречаем, подходим и очень вежливо сообщаем, что мы студенты, муж и жена, молодая семья, и у нас есть маленький ребёнок. Профессор Алмазов был пожилым, грузным человеком с необычной палкой, на которую он опирался. Палка его была сделана из кольцеобразного дерева и выглядела очень красиво, поэтому она мне и запомнилась.

Лёня начинает ему объяснять, мол, вот справка, я муж, вот жена, дома дочка, мы студенты, пожалуйста. Он внимательно смотрит на нас и говорит: «Вы молодая ячейка советского общества и растите будущего строителя коммунизма. И к вашему сведению, молодые люди, предмет политэкономии является общественно-политической дисциплиной и, чтобы воспитать достойного члена советского общества, вы просто обязаны присутствовать на всех занятиях и изучать мой предмет в полном объёме!» Делать нечего - я посещала все его лекции.

Потом Лёня начал работать по вечерам в лаборатории. А затем у нас был самый хороший год, последний год учёбы в институте, когда мы вместе писали диплом. Нас отпустили на полгода, и мы с ним взяли одну дипломную тему. Дед Боря работал в профильном институте, где можно было писать диплом. В те годы дипломы писали от руки, соблюдая всевозможные размеры и интервалы на странице. Мы с Лёней занимались не только в институте Бориса Иосифовича, но и дома. Я старательно писала всё красивым почерком. Мы рисовали какие-то плакаты, а наша трехлетняя дочь терпеливо ждала, когда папа и мама вспомнят о ней и обратят на неё внимание.

- Ну-ну-ну, не мешать маме с папой! - повторяла она мою фразу и смотрела на нас.

Мы давали ей бумагу с ручкой, она садилась рядом и тоже писала диплом. Она тогда не знала, что защита диплома включает в себя два этапа: предварительную защиту и окончательную. Когда мы с Лёней после предварительной защиты вернулись домой и воскликнули: «Ура!», Ира спросила:

- Всё?

- Нет, - ответила я, - Ещё должна быть окончательная защита...

До сих пор перед глазами стоит такая картина. Заложив руки за спину, Ира ходит по комнате и, грассируя, разговаривает сама с собой: - Сначала у них предварительная защита, потом у них окончательная защита, - тут она останавливается и поднимает руки к небу: - А Ирочка, Ирочка когда? Мы с Лёней хохотали до слёз.

Как же давно это было. Наверное, прозвучит банально, но время действительно проносится стремительно. И многое в этой жизни, как известно, повторяется. И в репликах, и в ситуациях. Как-то сижу с айпадом, и ко мне подходит внук, Ирин младший сын, ему три года и два месяца, и он говорит, грассируя:

- Бабуля, ты тоже работаешь? Тебе нельзя мешать?

Я даже не успела ему ответить, как он громко и радостно заявил:

- Шутишь! Тебе можно мешать!

Леонид Невзлин

Я же пошёл на службу в 1982 году, так что всё это хорошо помню, все эти лимиты, связанные с еврейством. И совсем было не важно, какой ты - высокий ли профессионал, прекрасно ли образован, инициативен, добросовестен и так далее.

Надо сказать, что были и комбинаторы. Они специально уезжали в провинцию и там становились кандидатами, всевозможными членами партии, умудрялись подняться на определённую должность и идти дальше, каким-то образом расчищая себе дорогу.

Но мы к ним, к таким людям, не относимся. Ни я, ни мама и ни папа. У нас, у меня и моих родителей всё это в жизни выглядит иначе. Встал на работу и делай её хорошо. От начала и до конца. Хочешь больше заработать, но не получается, значит, не получается. Надо работать и всё.

Леонид Невзлин

Мама её просто не знала. Например, все сотрудники и коллеги считали её и умной, и красивой...

Мама не совсем права в отношении Тани, да и папа тоже. Таня толковая и талантливая, её проблема в том, что она не получила образования.

Таня пришла к нам на работу в «Зарубежгеологию» оператором ЭВМ, а я уже работал там программистом. Пришла такая небольшая девочка. Она тогда не была, конечно, девочкой, потому что она была замужем, и у неё был сын. Об этом я узнал позже, но выглядела она девочкой. Хорошей девочкой. Ростом где-то метр шестьдесят сантиметров, с очень хорошей фигуркой, симпатично одетая, аккуратненькая - именно так, как мне тогда нравилось. Не на показ. Скромно и вместе с тем солидно. Лицо мне понравилось очень. И манеры. Что меня особенно тогда заводило, это то, что она держала дистанцию. И я, естественно, подумал: «Сейчас мы её пройдем», - но быстро не получилось. Но я её всё же прошёл.

Я тогда как бы не думал - замужем, не замужем. Она меня просто увлекла. Сильно. Хочу отметить, что у нас были хорошие отношения, более чем дружеские, но дистанцию она всё равно держала. Это не так просто. Мы уже встречались. И встал вопрос об отношениях более близких. Это произошло не сразу, потому что было табу - она же замужем. Но когда мужчина настойчив, он, естественно, добивается. Согласитесь, что мы частенько бежим за желанием, а не за мозгами. И делаем ошибки, порой большие ошибки, непоправимые, потому что наши желания оказываются сильнее мозгов. Вот такая получилась история.

Наверное, это был некий психологический момент. Я бы сказал, этапный. Я ведь окончил институт, начал работать, наверное, внутренне повзрослел, стал несколько иначе чувствовать себя физически, расширился жизненный кругозор, и я уже замечал, что нравлюсь девушкам. Они меня любили. Нет, нет, я ничего такого особого не допускал, но кое-какой опыт у меня всё-таки был. Я уже разбирался - лучше, хуже. Присматривался. И вот Таня привнесла в наши отношения то, чего у меня никогда не было.

Сейчас, с высоты своего возраста, я понимаю, что тогда я сам себя подготовил ко всем этим поворотам судьбы, которые принесли много боли моим родным и близким людям. Сейчас, когда можно самого себя читать, многое уже можно контролировать.

Леонид Невзлин

Сейчас, когда я вспоминаю те дни, свой уход от Ани и Иры, я думаю, что, может быть, это было ошибкой. Наверное, надо было с самого начала забрать Аню и дочь, где-то снимать квартиру. Наверное, так. Надо было жить отдельно. Хотя, ни психологически, ни материально я тогда к такому шагу не был готов.

Сколько мне было лет? Нам с Аней не было семнадцати, когда мы уже были вместе, а женился я в восемнадцать. Родилась Ира. Когда я уходил от Ани и Иры, мне ещё не было двадцати двух лет.

И вот, когда мы стали жить вместе, то Александра Ефимовна (нехорошо говорить о покойниках плохо), но это чистая правда, стала доминировать над нами. Я же не выношу начальствования. Я не позволяю собой руководить и сам не люблю руководить. И излишней социальной активности я тоже не приемлю. Вот когда есть за что уважать, когда есть авторитет в деле, которое ты делаешь - это я люблю.

Леонид Невзлин

Уходить было нелегко. Оказалось очень тяжело рушить брак. Я как бы перешагнул этот момент, а вот с ребёнком я, конечно, был неправ.

Очень благодарен своим родителям. Когда я ушёл от Ани, то мама и папа сразу попытались компенсировать нехватку отцовского присутствия в семье, нехватку тепла и любви. Родители мою ошибку, как могли, исправляли: встречались с Ирой, как минимум, каждую неделю, все свои выходные - а это немало.

И как бы там ни было, я бесконечно благодарен Александре Ефимовне и Ане, что они смогли сохранить в Ире чувство к папе. Я благодарен и своим родителям. Надо сказать, что Аня всегда эти встречи с бабушкой Ирой и дедушкой Борей поощряла. Она бы в любом случае поощряла. Если бы я даже был рядом. Аня не то чтобы выстроила отношения с ними, она так жила и так живёт. Они всегда для неё были близкими людьми. Они всегда были для Иры бабушкой и дедушкой. Для самой Ани мои родители всегда были тётей Ирой и дядей Борей. До сегодняшнего дня у Ани сохранились близкие отношения с моими родителями. Она практически каждый день им звонит, обменивается новостями. Между ними есть контакт, и это меня очень радует.

Я не могу этого не сказать - Аня молодец! Она не отстранилась, не стала возводить между внучкой и бабушкой с дедушкой каких-то неприступных стен. Наоборот, Аня сделала всё для того, чтобы Ира в те годы чувствовала любовь и теплоту моих родителей. Аня сразу поставила все точки над «и», и, когда у неё в жизни появился новый человек, сразу разделила «папа» и «дядя Володя». Ира называла его «дядя Володя» всегда.

Анна Невзлина

Я не единственная, кто пережила развод с мужем. И не у одного Лёни распался первый брак. Для нас самой главной в этой истории была Ира. И в том, какой она выросла, самая большая заслуга моей мамы. Почему? Она всю свою жизнь дружила с Ириной Марковной. Несмотря на уход Лёни, несмотря на все сложные чувства, несмотря на то, что пережить разрыв было тяжело, мама продолжила общение с Ириной Марковной и с Борисом Иосифовичем и сказала, что они могут видеть Иру и общаться с внучкой всегда без каких-либо ограничений. Они бабушка и дедушка - и этим было всё сказано.

Моя мама всё это сделала для меня и для моей дочери. У ребёнка должны быть бабушки и дедушки. И чем больше людей любят ребенка, тем лучше. Мама не могла допустить такой ситуации, при которой она могла стать невольной причиной того, чтобы этой любви вокруг Иры не получилось бы. И она не хотела, чтобы Ира лишилась чего-то важного в жизни по воле взрослых. Я, со своей стороны, никогда не считала, что нужно настраивать ребёнка против отца, мол, папа плохой.

Когда в моей жизни появился Володя, то он знал, что для меня важно его отношение к Ире. Я ему благодарна за то, что он смог войти в нашу семью так, что не задел чувства моей дочери и не задел моих чувств. Он тактичный человек и никогда не становился поперёк взаимоотношений Иры с родным отцом, с Ириной Марковной и Борисом Иосифовичем.

Когда мы начали совместную жизнь, Ире шёл уже восьмой год. И она однажды спросила у меня, хочу ли я, чтобы она называла дядю Володю папой. Я сказала, что это её личная воля. У неё вообще-то есть папа, и никто её никогда не упрекнёт в том, что Володю она зовет так, а не иначе. Решать ей самой. Она мне ответила, в таком случае она будет говорить «дядя Володя». Так и было. И Володя никогда не требовал, чтобы его называли папой.

И фамилия и у неё, и у меня Невзлина. Володя - русский, его фамилия - Андреев. Когда я выходила за него замуж, оставила свою фамилию. Во-первых, было бы странно, если бы я стала Андреевой. Во-вторых, у меня дочь с фамилией Невзлина, и я не хотела, чтобы у нас были разные фамилии. И Володя не настаивал. Так что у нас с ним всю жизнь разные фамилии.

Вот так и получилось, что все взрослые хотели только одного - чтобы ребёнку было хорошо. И для меня это было самым главным в жизни, и именно поэтому так и получилось. Благодаря этому Ира выросла такой, какой она выросла. Мы, я имею в виду мы все, ей дали то, что считали нужным - в первую очередь, нашу любовь. И она относится ко всем нам с вниманием и любовью. Ира в прекрасных отношениях с Володей, она очень любит бабу Иру и деду Борю, и она сейчас очень дружна с Лёней.

Ирина Невзлина-младшая

Не знаю, каким образом моей маме удалось сделать так, что бабушка Ира и дедушка Боря присутствовали в моей жизни полноценно. Почти все выходные я была с ними. Всё своё свободное время они посвящали мне и даже в отпуск брали меня с собой. Мы отдыхали в Подмосковье, ездили в Феодосию. Одним словом, баба Ира и деда Боря были рядом. Как у мамы получилось всё организовать так, что у меня не возникало даже вопроса, почему баба Ира и деда Боря есть, а папы нет. Это до сих пор остается для меня загадкой.

Моя мама ведь сама практически выросла без отца. Он ушёл из семьи, когда ей было двенадцать лет. Для неё это было травмой, и она не хотела, чтобы со мной случилось то же самое. Я росла с сознанием того, что я не одинока. Я знала, что у меня есть мама, две бабушки и дедушка.

Моя мама действительно очень мудрая женщина. Эмоционально ей было тогда нелегко. Конечно, все знали, что бабушка и дедушка не поддержали уход папы из семьи, они даже довольно долго с ним не общались, но для моей мамы они всё равно оставались его родителями, а он - их сыном. Единственным и любимым.

Леонид Невзлин

Конечно, было обидно, когда мама и папа перестали со мной разговаривать. Они были против того, что я ушёл от Ани с Ирой. И ещё больше были против того, что я связал свою жизнь с Таней, у которой уже был ребёнок. Они были настолько против, что пытались мне запретить, помешать, всё это было мучительно. Я жил в бесконечном напряжении. И мы прекратили общение. Я думаю, что мы не общались почти год. В этом смысле я человек достаточно жёсткий. Когда доходит до какого-то предела, то у меня просто не хватает сил, и я прерываю отношения. Вычеркиваю - и всё. Собственно, мама такая же. И у меня это - по наследству. Только без нервов и слёз. Обрубил и всё. И до свидания. Я ведь с ними долго не общался.

В 83-м году я стал жить с Татьяной. У нас было взаимное чувство. Я ушёл из-за неё, но отношения у нас сложились не сразу. Татьяна старше меня на три года. Она рано вышла замуж, ей было восемнадцать или девятнадцать, когда она родила. Мальчик её подрос, и она начала у нас работать. Когда у нас возникла «любовь-морковь» и наши отношения стали близкими, она начала мучиться. Мучился и я. И мы решили: она уйдёт от мужа, я уйду от жены, и мы поженимся. Она ушла. Уходила очень тяжело. И это было понятно. Представьте себе, что она приходит к муж- взрослый сын 95 чине, который её любит, и заявляет, что она любит другого и уходит к нему вместе с ребёнком. Муж Татьяны был заведующим отделом Кунцевского райкома партии. Мужчина, так сказать, с прекрасной партийной перспективой, а тут, я извиняюсь, какой-то еврей, берёт и уводит жену с ребёнком. Можно сказать, топчет в буквальном смысле жизнь. Его всё это взорвало, и он для себя решил, что эта ситуация даёт ему моральное право не платить алименты. И он их не платил. Никогда. А я платил.

Вообще те годы, середина 80-х, лет пять-шесть моей жизни, и не только моей, были очень трудными. Можно сказать, тяжелейшими! Когда я ушёл от Ани, естественно, мне надо было 25% от дохода отдавать в счёт алиментов. Как и полагается. У меня маленький ребенок от первого брака, у Татьяны - маленький сын, потом появилась Марина. А ведь Татьяна никогда по-настоящему не зарабатывала. Она окончила курсы оператора ЭВМ. У неё была сменная работа и маленькая зарплата.

Тогда я был совсем молодым специалистом. Мой рост, в смысле продвижения по работе, был нормальным, но ограниченным. И понятно, почему. Как бы я ни старался, надо было обязательно где-то подрабатывать. Это было очень тяжело. Тем более, что мне хотелось подрабатывать по своей основной специальности. То есть, делать то, что умеешь делать. Работать, например, сверхурочно или по какому-либо договору. Такую работу найти было очень трудно. Если удавалось найти, то на месяц, не больше. А деньги были нужны. Приходилось брать ещё и физическую работу. Просто не было выхода. Иногда по ночам я ходил на овощную базу, чтобы принести хотя бы десятку. Что значит десятка - десять рублей? Это значит, за ночь надо разгрузить вагон картошки или яблок -неважно. В то время я пробовал разные вещи. Разгружал, например, с баржи в порту астраханские арбузы. Или вместе с товарищем работал ночью на мясокомбинате. Были какие-то места, какие-то деньги. Но это не деньги, по большому счёту. Это, что называется, на хлеб. Жили, ломая себя. Очень плохо жили. Тяжело.

Я умею и люблю готовить, хотя уже давно этого не делаю. Но тогда, когда я начал жить с Таней, я готовил. Мне и сейчас трудно вспоминать то время, а говорить об этом тем более. Я ведь никогда денег не просил и не брал. Выкручивался сам, а тут попал в ужасную ситуацию с материальной точки зрения. Что касается материальной помощи, я сейчас не очень помню. Конечно, я не хочу обижать маму и папу, но, по-моему, они нам что-то давали. Особенно тогда, когда родилась Марина. И именно тогда мы стали опять общаться. зраслый сын 97

В той тяжёлой ситуации, которая тогда сложилась, нам очень помогала Танина мама. Она снимала деньги со своего счёта и передавала нам. Танины родители когда-то работали за рубежом на строительстве атомной станции и смогли накопить немного денег. Её отец был, кажется, мастером. Их деньги нам очень помогали.

У Тани была ещё бабушка. Маленькая религиозная старушка, которая находила и продавала старые, ненужные вещи. И тоже приносила деньги. Вот так мы и жили. Кроме того, когда Таня ушла от мужа, она осталась без жилплощади. И последнее место, где она жила с родителями, - это была Лобня. Недалеко от аэропорта Шереметьево. Это не самое лучшее место для того, чтобы ездить на работу в Москву к 7:30 утра. Тем не менее, пришлось и там пожить. И с её мамой, бабушкой и братом. Они помогали. Материально было чуть легче. Мы там жили какой-то период -Марина ещё не родилась.

Так как по бюджету мы не могли позволить себе квартиру в Москве, хотя это тогда было довольно дёшево, мы с Таней сняли дом в Востряково. Это относительно близко от Москвы, до Киевского вокзала минут пятнадцать. Мы решили, что это удобно. Потом оказалось, что дом этот - истинное мучение. Мы переехали туда зимой, а топить надо было дровами. Мне доводилось, конечно, видеть печки, но я тот ещё сельский житель. Короче, всё это тяжело далось мне. Очень тяжело.

Потом переехали к тёще, царствие ей небесное. Вера Дмитриевна рано умерла. Изумительный, просто золотой была человек. И меня всегда любила. Позднее, когда из-за Татьяны мы с ней не могли общаться, она каждую неделю передавала мне приветы. Во второй половине 80-х, именно она, моя тёща Вера Дмитриевна, дала мне деньги на первый взнос в кооператив в Орехово-Борисово.

Леонид Невзлин

В 87 году мы с Мишей Брудно узнали о существовании некоего научно-технического центра молодёжи, куда можно прийти со своими идеями и наработками. У нас с Мишей были и идеи, и наработки, мы направились в этот центр молодежи, а возглавлял его Михаил Ходорковский.

Он занимался тем, что пытался все эти идеи превратить в деньги: искал на них покупателя, приводил наработки в должный порядок, составлял реестр возможностей. Это вообще не было бизнесом, потому что бизнеса как такового в стране ещё не существовало. Называлось это «научно-техническим творчеством молодёжи». Может быть, этот опыт можно было бы назвать первым прототипом бизнеса в Советском Союзе, но сама работа с молодёжью в области науки и техники не была чьим-то конкретным почином или желанием. Такие центры были созданы постановлением, если я не ошибаюсь, ЦК ВЛКСМ и Госкомитета по науке и технике. Это постановление никоим образом не предполагало какого-то фантастического развития бизнеса в СССР. Толчком к развитию бизнеса послужил Закон о кооперации, который был принят через год. С множеством ограничений и запретов. И всё равно, те, кто хотел заниматься кооперацией, а говоря проще, бизнесом, умело обходил все эти ограничения, при том законно, ведь в самом постановлении было много неточностей и лазеек.

Михаил Ходорковский возглавил сначала небольшое молодёжное объединение, но сумел в очень короткий срок превратить его в нормальный научно-технический центр, который занимался научно-техническим посредничеством. Он сумел соединить интересы исполнителя, так сказать, носителя идей, и интересы заказчика. И когда заключался договор, то он заключался не с какой-то организацией, а с трудовым коллективом. В этом была существенная разница.

Идея, с которой мы пришли к Михаилу Ходорковскому, ему понравилась. Тот продукт, который мы с Брудно предложили, потенциально мог понадобиться ста организациям в одной только Москве. Предложенную нами программу, конечно, надо было адаптировать для каждой организации отдельно. Такую работу мы с Мишей Брудно уже делали, получая за это сто рублей. Тогда, в конце 80-х, были, как вы знаете, совсем иные компьютеры. И для такой работы требовалось значительное количество времени.

Содержание нашей идеи было таково. Любая организация планирует свою работу, как минимум, на год вперед: поставки, выполнение договоренностей, финансовые и бюджетные обязательства. Такую работу обычно выполняет большое количество людей вместе с бухгалтерией. Так вот, мы с Мишей Брудно эту работу автоматизировали и могли свою программу предложить тем организациям, которые по своей структуре были схожи с нашим объединением «Зарубежгеология».

Было понятно, что любая организация готова заплатить за такую работу и тысячу рублей. Только выплатить такую сумму из фонда зарплаты было невозможно. Советский Союз в этом смысле был страной идиотов. Например, получить даже сто рублей из фонда зарплаты было практически невозможно, но если проводить эти же деньги как расходы предприятия по другим статьям, то можно было в общей сумме выбить и двадцать тысяч. Рубль наличный был в сотни раз дороже рубля безналичного. Они были просто неравны. И вот Михаил Ходорковский придумал схему, которая позволяла превратить безналичный рубль в рубль наличный. И пусть это было не один к ста, а в масштабах 30% от стоимости нашего продукта, неважно, всё равно это было выгодно. Например, если договор был заключён на двадцать тысяч рублей, то человек мог получить на руки минимум шесть тысяч. В конце 80-х это были очень большие деньги. Мы с Мишей Брудно через три месяца работы в центре Ходорковского получили, если не ошибаюсь, по четыре тысячи рублей на руки. А у нас тогда было две организации. И я сразу стал богатым. Значит, подумали мы с Мишей Брудно, система, придуманная Ходорковским, работает. И никто нас не обманул, заказчики исправно платили, цены в стране те же и рубль ещё не обвалился.

Если на квасе за лето я заработал тысячу рублей, что по тем временам тоже было много, то вот эти деньги, заработанные на своей идее в центре у Ходорковского, были принципиально другими.

Леонид Невзлин

В это время заместители Ходорковского (а он всегда был отгорожен заместителями, одной девочкой и одним мальчиком) сказали нам, что Ходорковский организовывает вокруг себя инициативную группу из тех, с кем он уже сотрудничал. Чуть позднее он предложил мне работать с ним, и я согласился. В этом предложении были и свои плюсы, и свои минусы. Плюс был очень простой: новая среда, новый и интересный человек, новое дело. И здесь же был свой минус: вдруг не пойдет, вдруг не получится? Мы всё же в Советском Союзе живём, всякое может произойти. Тем более, что в объединении «Зарубежгеология» у меня был свой кусок хлеба. Отсюда меня впервые выпустили в Монголию. Представляете себе - в Монголию!!! А это значит, что в следующий раз я мог поехать, даже страшно подумать, например, в Мозамбик или в ГДР. Вы хоть понимаете, какое это счастье?!

Во всех этих организациях, разных там райкомах, горкомах, крайкомах, фабкомах и других учреждениях, советские люди сидели исключительно для того, чтобы ездить за границу. Я же практически считался невыездным. Слишком много было «грехов». Развёлся, оставив жену с ребёнком, женился на коллеге по работе, которую увёл от мужа. Здесь было сразу два «греха». Разбил чужую семью и устроил «служебный» роман. И, наконец, последний «грех», самый главный и страшный - я родился евреем. Ни о каких поездках за рубеж не могло быть и речи. В этой ситуации спасти меня могла только мама. И она спасла. Она нашла человека, который сказал «как» и «что», и помог. Так, он популярно мне объяснил, как я должен себя «очищать», чтобы получить возможность вы- взрослый сын 105 ехать за рубеж. И после несколько звонков меня принял, можно сказать, высокопоставленный человек из МИДа на задней лестнице своей организации. Мы там постояли, поговорили, он сказал «жди», тебя позовут. И меня позвали. Вызвал меня главный геофизик Исаев. Он, кажется, был директором, не помню. Хороший человек, большая умница. Пришёл я к нему, а он и говорит:

- Ну что, Леонид, в Монголию едем!

Спасибо, говорю я, мол, служу Советскому Союзу! Собрался и первые деньги привёз именно из этой конторы, привез дублёнку и продал. Вот в такой ситуации я был к тому времени, когда Михаил Ходорковский предложил мне с ним работать. Я согласился сразу. Мне было с ним интересно. Для меня это - определяющий фактор. И в отношении дела, которое надо делать, и в человеческих отношениях.

О Мише Ходорковском я постараюсь сказать просто. Почему я за него зацепился, и почему я пошёл с ним? Потому что я сразу увидел в нём человека другого уровня мышления. Вот здесь мы, мы все, мы многие, а вот здесь он. При этом он очень простой человек по природе, с абсолютно русским характером. Несмотря на папу еврея. Но папа, как говорится, тот ещё еврей - в нём практически всё русское. Всё это не столь важно, потому что Бог ему дал самое главное - его голову. У него хорошее образование. Его умение всё рассчитать, всё проанализировать, сделать выводы и подвести итог - это нечто особенное. Это на другом, на более высоком уровне. Миша Ходорковский умел собирать информацию, умел генерировать новые идеи и умел просчитать все нюансы и все детали. Затем он выкладывал всё это перед нами на стол, и как хороший менеджер, хороший организатор, знал, как довести начатое дело до воплощения. Должен сказать, что идея могла быть совершенно новой и необычной, но он умел организовать людей так, что они поставленную задачу выполняли. Знали и не сомневались, что на этом деле можно заработать.

Его преимущество - не только в этом. Ведь рядом с ним, можно сказать, на других «беговых дорожках» были очень многие: и умные, и хитрые, и деловые. Банкиры, кооператоры, бизнесмены. И все они пытались прийти к финишу первыми и ухватить на рынке все самые большие куски, лучшие возможности, заработать больше всех денег. И все они были очень умными ребятами. Многие из них и сейчас на виду. Старая, так сказать, гвардия. Они все делали себя сами, и только потом получили поддержку, и начали двигаться вверх и дальше. Поверьте мне, все эти ребята -люди необычные. Так вот Миша Ходорковский опережал в идеях на полгода, а то и на год. Он практически всегда был впереди. Он такой человек, и этим всё сказано.

Мне довелось общаться со многими, и я бы ни с кем не стал работать. С другими было просто, а с Мишей Ходорковским всегда интересно и всегда необычно. С другими я уже изначально понимал, что они мне скажут, понимал, что они будут делать, и точно представлял их реакции. От этого становилось неинтересно, а с Михаилом Ходорковским такого никогда не случалось. Он мог предложить такую идею или такое решение, которое не приходило тебе в голову. При этом, он не просто говорил, но понимал, как это воплотить. В этом смысле он уникальный человек. Он большая умница!

У него, как и у всех, есть свои слабости. Например, у меня очень сильно развита эмоциональная чувствительность. Я человек скорее эмоциональный, чем аналитический. Я всегда чувствую собеседника, умею общаться с людьми, вызывать доверие. Я этому не учился и сомневаюсь, что этому можно научиться. Это семейное. Это есть и у мамы, и у папы. Это было и у дедушки. Я это называю степенью притяжения. И в этом моя сила - умение говорить, умение увлекать. У Миши это достаточно слабая сторона. Он феноменально считает, у него ум не гуманитарный. Его люди не всегда принимали - не хватало какой-то открытости, доверительности, простого человеческого радушия. И вот здесь нельзя не отметить, что Миша Ходорковский действительно умный человек. Он сумел многому научиться: быть и милым, и равным. По природе своей он очень тактичный человек, и это его выручает. Хотя, чувствует он, скорее всего по-другому. Я могу говорить об этом с уверенностью, потому что с Мишей Ходорковским я знаком и дружу много лет и знаю, что он берёт в расчёт, а что не берёт.

Я работал с Мишей с истинным увлечением. Сейчас, к сожалению, у меня такого проекта, которым я был бы так же поглощён, как когда-то нашим с ним детищем, нет.

Анна Невзлина

Лёня всегда умел общаться с людьми. Я думаю, что своим умением разговаривать, слушать собеседника, располагать к себе людей и своим обаянием Лёня обязан Борису Иосифовичу. Все эти качества играли главную роль в его жизни.

Вместе с этим Лёня ни с кем и никогда не был запанибрата. И не позволял такого же отношения к себе. Мне кажется, что в этом смысле мы немного похожи, держим дистанцию. У меня никогда не было закадычных подруг, по-моему, особенно близких друзей не было и у Лёни. Конечно, мне трудно судить обо всей его жизни, может быть, что-то изменилось. Не знаю. Знаю только, что он очень тепло встретился с Ходорковским, который, как мне кажется, тоже умеет держать с людьми дистанцию. У них, я думаю, очень дружеские, тёплые отношения.