Моя жизнь и взгляды

Введение

Макс Борн снискал особое уважение в научных кругах как физик физиков, в особенности среди тех учёных моего поколения, которые учились физике в 30—40-х годах. Его репутация среди нас была естественным следствием, в частности, того факта, что он был автором основного вводного курса по атомной физике, рассчитанного на студентов университетов. Семь изданий этого учебного пособия вводили начинающих физиков и химиков в этот для того времени неясный предмет. Борн был также автором новейших работ по кристаллам и выдающихся работ по оптике, рассчитанных на специалистов.

Среди учёных Борн занял ведущее положение благодаря разработке оригинальной интерпретации квантовой механики, которую он помог создать. Это была истинно физическая интерпретация, в основу которой вместо более распространённого абстрактно-формального подхода была положена концепция вероятности. Занимаемая им позиция логично привела его к удивительному обобщению, состоявшему в том, что события на атомном уровне не могут быть объяснены исходя из простого детерминизма.

В очерках и лекциях, составляющих настоящую книгу (написанных в период 1955—1965 гг.), этот вероятностный подход искусно применяется к историческим событиям. Более того, в автобиографических очерках, которыми начинается книга, Борн объясняет, как он пришёл к заключению, что «претензия классической механики на детерминистическое истолкование событий неоправданна, поскольку претензия эта основана на предположении, что абсолютно точные данные имеют физический смысл, а это я считал абсурдным».

Поскольку я упомянул книги Борна по оптике и атомной физике, мне следовало бы сразу добавить, что эти предметы никогда не были областью, в которой он специализировался. Он сам говорит в первом же очерке, что их успех «показывает, что для написания полноценной научной книги нет нужды специализироваться в данной области, необходимо лишь схватить суть предмета и потрудиться в поте лица». Немногие из его коллег и читателей согласятся с этим, поскольку Борн не упоминает других составляющих своего успеха: талант изложения, призвание преподавателя и глубина физического мышления, озарённого философским пониманием предмета. Именно эти последние качества более всего делают публикуемые здесь очерки столь выдающимися, точно так же как чувство долга автора перед обществом делает их столь современными и значительными.

Но, оставаясь физиком физиков, Макс Борн завоевал также широкую известность в области популяризации пауки XX века благодаря одной из значительнейших работ, удачно названной «Беспокойная Вселенная» («The Restless Universe»); книга эта показала тысячам читателей чудеса и смысл внешнего мира в свете современных физических наук.

Десятилетие за десятилетием, изданная в 1936 году и переизданная в 1951 году, эта удивительная книга продолжала восхищать и сообщать знания широкому читателю; она восхищала остроумием, прекрасным стилем, занимательностью и глубиной мысли. Другая замечательная книга «Эйнштейновская теория относительности»^[1], адресованная более подготовленному в научном отношении читателю, остаётся и сегодня одним из лучших введений в теорию относительности, хотя и была написана около 40 лет назад.

Читателя этих очерков сам Макс Борн познакомит со своей научной работой и достижениями. Но я позволю себе подчеркнуть один существенный аспект его мысли, который, вероятно из-за своей скромности, он оттенил, на мой взгляд, недостаточно. Я имею в виду его глубокий философский подход, чётко проявившийся в очерке «Символ и реальность», вошедшем в эту книгу. Он был автором многих статей по философским вопросам. Его часто переиздаваемая лекция «Эксперимент и наблюдение в физике» была вызовом общепринятым взглядам на природу научного мышления. Главная философская работа Борна, «Натуральная философия причины и случая», представляющая собой в какой-то мере развитие его собственной научной работы, была создана на основе вейнфлитовских лекций, прочитанных им в колледже св. Магдалины в 1948 году (Оксфорд). Эта книга показала, что Борн первым среди ведущих учёных-философов убедился в бесплодности попыток позитивизма стать основой нашего понимания науки и внешнего мира.

В своих воспоминаниях, с которых начинается настоящая книга, Макс Борн провозглашает и иллюстрирует мысль о том, что «именно теоретическая физика есть подлинная философия». Но имеется одно существенное различие между Борном и многими другими физиками-теоретиками, обратившимися к философии: ещё будучи студентом, Борн тщательно изучал труды великих философов, что позволило ему избежать ловушек, столь часто ожидающих учёного, как только он оставляет область своей специализации. Более того, Борн признаётся, «что философский подтекст науки всегда интересовал меня больше, чем её специальные результаты». И действительно, он говорит нам, что его «никогда не привлекала возможность стать узким специалистом, и я всегда оставался дилетантом даже в тех вопросах, которые считались моей областью».

Читатели узнают, почему Макс Борн «никогда не изучал ядерную физику как следует и не мог принять участия в её разработке». Он говорит, что «не принял участия в работах, связанных с делением ядра и его приложением к атомной бомбе». Он считает, что эта особая ситуация позволяет ему «рассматривать этические и политические вопросы, относящиеся к этой проблеме, с позиции незаинтересованного объективного наблюдателя». В данной книге в большинстве очерков затронуты эти вопросы.

Деятельность Макса Борна, которой я здесь касаюсь, может быть описана под такими рубриками: наука обучения, наука изложения, воспитание учёных, исследование смысла или значения науки. Но, конечно, основным видом деятельности, на которой зиждутся его слава и авторитет, была творческая наука. Он один из создателей квантовой механики, этого, вероятно, важнейшего достижения человеческого разума в XX веке, сравнимого только с такими великими достижениями научного мышления, как философия Ньютона и базирующаяся на ней система динамики или великий переворот, совершённый учением Дарвина, оказавшим глубокое воздействие на биологическую науку в целом и на наши взгляды относительно места человека в природе. За свой вклад в создание новой квантовой механики Макс Борн был удостоен (1954 г.) Нобелевской премии по физике.

Я не буду больше описывать, как велик его вклад в физику, так как он сам в превосходной манере сделал это в очерке «Что я сделал как физик», объяснив даже, почему понадобилось 28 лет, чтобы его работы были полностью признаны.

В течение последних двух десятилетий, и в особенности после своего выхода в отставку по возрасту в качестве профессора натуральной философии (физики) в Эдинбурге, Макс Борн всё больше и больше отдавал свою энергию на решение сложных проблем, которые поставили перед нашим обществом применения науки, и в особенности реальное и потенциальное применение ядерной энергии в мирных и военных целях.

Борн, по существу, озабочен двумя главными вопросами, которые ставятся в разных формах. Во-первых, могут ли человеческие дела решаться без применения силы? Во-вторых, может ли быть преодолён нынешний упадок этики и морали? Иными словами, говоря попросту, есть ли для человека в будущем какая-либо надежда?

В первом очерке на эту тему «Эволюция и сущность атомного века» Борн сообщает читателю основные научные факты и теоретические сведения, позволяющие понять причины разрушительной силы ядерной энергии. От простой защиты лозунга «запретить атомное оружие» Борн подводит читателя к положению, что «человечество может быть спасено лишь в том случае, если оно раз и навсегда откажется от применения силы». Во втором очерке «Человек и атом» Борн исследует связанный с этой проблемой вопрос, является ли развитие науки и основанной на ней техники исторической закономерностью, «неизбежной необходимостью, подобно естественному закону природы». Если это так, тогда не много смысла было бы «в наших усилиях направлять технический прогресс и ставить ему разумные цели». Так Борн вполне естественно приходит к постановке следующих вопросов: «во-первых, вопрос о существовании закономерностей или законов истории, поскольку научные исследования и технология суть явления исторические; во-вторых, это древняя проблема соотношения необходимости и свободы». Борн отвечает на эти вопросы, «с точки зрения философски мыслящего физика», новым и совершенно неожиданным способом, и его ответы имеют величайшее значение для всех, кто в какой-то мере озабочен проблемами истории или социальными исследованиями. У читателя не остаётся сомнений в искренности Борна, когда он в другом своём очерке, «Европа и наука», говорит, что «этические проблемы, возникшие в связи с громадным ростом могущества, доступного человеку, пожалуй, ближе моему сердцу, чем научные и политические проблемы». Поэтому среди целей, ради которых были написаны эти очерки, одной из главных была задача предупредить всех людей — не только политических лидеров, — что «огромную опасность для будущего представляют собой люди, отказывающиеся признать, что новый век, на пороге которого мы теперь стоим, в корне отличается от всех прошедших эпох».

Позиция Макса Борна колеблется между мрачным пессимизмом отчаяния и надеждой, свойственными тем, кто воспринимает реальность такой, какова она есть, и видит возможные перспективы — каковы бы они ни были, — которые готовит нам будущее. В этих очерках встревоженный читатель не найдёт лёгкого пути предотвращения угрозы, нависшей над нами с времён Хиросимы и Нагасаки. Но Борн отличается от многих коллег-учёных глубиной философского понимания сути вещей. Так, например, в очерке «Символ и реальность» он предупреждает нас быть осторожными в том смысле, чтобы «научное абстрактное мышление не распространилось на другие области, в которых оно не приложимо», и помнить, что «человеческие ценности не могут целиком основываться на научном мышлении». Дело в том, что, «сколь ни привлекательно для учёного было бы абстрактное мышление, какое бы оно ему ни приносило удовлетворение, какие бы ценные результаты оно ни давало для материальных аспектов нашей цивилизации, чрезвычайно опасно применять эти методы там, где они теряют силу, — в религии, этике, искусстве, литературе и других гуманитарных сферах человеческой деятельности».

В чём же тогда состоит особая роль учёного? Частичный ответ на этот вопрос дан в очерке «Благо и зло космических путешествий». Борн заключает, что так называемые космические путешествия (на самом деле не путешествия в бесконечное пространство Вселенной, как таковые, а лишь в лучшем случае «проникновение в планетарную систему») представляют собой «триумф интеллекта, но одновременно и трагическую ошибку здравого смысла». Этот блестящий афоризм разъясняется следующим положением: «Интеллект отличает возможное от невозможного; здравый смысл отличает целесообразное от бессмысленного. Даже возможное может быть бессмысленным». Нам не обязательно соглашаться с Борном о том, что для науки нет пользы в современных исследованиях космоса или по крайней мере пользы, соизмеримой с колоссальными затратами на эти исследования. Но никто не станет отрицать, что он прав, заявляя, что космическая гонка ныне стала «символом соперничества между великими державами, оружием в холодной войне, эмблемой национального тщеславия, демонстрацией силы». Поскольку космические исследования имеют целью получение военных преимуществ, Борн считает, что космические исследования «используются непосредственно в целях подготовки к войне и являются опасной игрой».

Этот пример показывает, как люди науки могут использовать свои знания, свой громадный авторитет и политическое влияние для того, чтобы информировать своих коллег и постоянно тревожить совесть мира, поднимая фундаментальные этические или моральные проблемы. В последнем очерке, «На что надеяться?», Борн прослеживает перемены, которые произошли со времён первой мировой войны в распространении военных действий на гражданское население. Это происходило в процессе непрерывного роста применения силы и распространения нравственного паралича в результате политики реального и потенциального уничтожения ни в чём не повинных мужчин, женщин и детей.

И Борн спрашивает: «На что надеяться?.. »

«Единственное, что может спасти нас, — это старая мечта человечества: всеобщий мир и всемирная организация. Это считалось недостижимым, утопическим. Считалось, что природа человеческая неизменна и поэтому войны всегда были и всегда будут.

Сегодня это больше неприемлемо. Всеобщий мир в мире, который стал меньше, больше не утопия, а необходимость, условие выживания человеческого рода...

Наша надежда зиждется на союзе двух духовных сил: это нравственное сознание неприемлемости войны, выродившейся в массовое убийство беззащитных, и рациональное знание несовместимости ведения войны с помощью современных технических средств уничтожения с возможностью выживания человеческого рода».

Макс Борн заканчивает восклицанием: «Но мы должны надеяться!» Он сравнивает два вида надежды: в одном случае она не оказывает влияния на то, на что люди надеются (как, например, надежда на хорошую погоду), в другом случае сама надежда является «движущей силой» (в условиях сосуществования людей, и особенно в политике). Ибо он убеждён, что, «только если у нас есть надежда, мы действуем так, чтобы приблизить её исполнение». И конечно, «мы не должны знать усталости в борьбе с аморальностью и безрассудством, которые сегодня все ещё правят миром».

Когда мы читаем эти очерки, мы тоже исполняемся надежды оттого, что столь мудрый и глубоко мыслящий человек напомнил нам о коренных вопросах нравственности и поднял в защиту гуманности свой могучий голос, подкрепленный силой своего авторитета и научного престижа.