Мойры

Клото

Нравишься ты мне, не знаю почему, наверное, из-за глаз твоих. Есть в них что-то. Смотришь на меня так, будто я твоя девушка. Люблю лежать с тобой, уже после всего, и даже о бабках не думаю. Там, в баре, сидит сейчас с десяток парней. Суббота, никак. Ну и пусть сидят. Девушки их обслужат, а я могу иногда хоть что-нибудь поиметь от этой жизни.

Брось, не надо, ты и так всегда переплачиваешь. Некоторые высчитывают до гроша. Похоже, у них больше и нет.

А у тебя вроде есть, да?

Видно, что есть.

Когда ты в прошлый раз остался, шеф мне знатный распиздон устроил, но я послала его куда подальше. Ведь я работаю больше других девушек, имею право иногда отдохнуть, на сегодня хватит. Гостя у себя оставить — другой бы мне рожу начистил, а Владек ничего, не дергается. У него когда-то и жена была, настоящая, не блядь. Бросила его. Сука.

Слышишь, как Шана за стенкой шороху дает, это та черненькая, тощая как палка, гости ее любят, хотя сиськи у нее с пуговицу, но она заводная. Все что хочешь сделает, а я — нет, не все. С клиентами я брезгую, со своим парнем другое дело, только я сейчас одна. Для клиентов у меня свой стандарт: номер отработаю, приласкаю — и закругляемся, а тебя я люблю, надо будет тебя как-нибудь по-особому побаловать, без доплаты, но не в субботу, сегодня я вымотанная.

Ты откуда, из Кракова? Классный город. А я издалека, но не с Украины. Тут все с Востока, Шана из Киева, Таша тоже. Вроде они жили через улицу друг от друга, но познакомились только здесь. Неслабо, да? Аля из России приехала в прошлом году. Видел бы ты, как она здесь в первый раз появилась, мама родная, но обтесалась, сейчас уже в порядке.

Я-то полька, да ты и сам, наверное, догадался, я слова не растягиваю, а они через год уже болтают по-польски, как наши, только тянут так смешно, даже приятно послушать, будто поют. Нормальные девчонки, почти все. Там у них черт-те что творится, сам знаешь. Таша старше всех, ей уже под сорок, больше, чем мне. Хозяйку из себя кроит, клиенты думают, она тут главная.

Надо же себя так поставить, а?

Бывал с ней?

Честно?

А я что говорила!

И как прошло?

А я что говорила!

Тут девушки на себя работают. Старым клиентам никаких скидок, кто заплатит побольше, с тем и обойдутся получше, как с тобой, например, только тебя я и вправду люблю, не вру. Это все твои глаза, они меня сразу приманили. Что-то в них есть, точно есть.

А ты почему меня выбрал?

Никак, любишь, когда на костях мясо есть, а?

Так я и знала!

Вижу, как ты меня за титьки держишь. Только не думай, что они какие-нибудь силиконовые! Натуральный продукт, ни грамма пластика, но я о них пекусь.

Любой бы не прочь подержаться за такие титьки, но с ними не просто, знаешь, сколько стоит хороший крем? Живот у меня великоват, ну и плевать, не стану худеть, сладкое люблю. Должно же быть в жизни что-нибудь приятное, правда?

Что ты сказал?

Не великоват?

И правильно.

Мужикам нравится, а это главное. Работала тут одно время толстуха, в два раза толще меня. Титьки почти до пупка, но тело крепкое, молодое, и мордашка смазливая. Она была нарасхват, ни минуты не просиживала, весь вечер пыльцу собирала и нашла себе постоянного парня. Была я как-то у нее: сказка, а не мужик, при деньгах и потрахаться любит, часто уезжает.

Она мне сильно помогла, когда я болела, триппер подцепила, клиентов ноль, я ведь не свинья, больная обслуживать бы не стала, но не все такие. Вляпалась сдуру. Парнишка из моего города приехал и узнал меня, ну я и пошла с ним, а он меня заразил, сволочь. Два месяца без работы, сбережения не хотелось проматывать. Не вечно же я буду собой зарабатывать, правда? Так она устроила меня на компьютере печатать и даже компьютер одолжила. Сидела я и стучала целый день.

Обалдеть, а?

Я за компьютером!

Да ладно тебе. Только я выздоровела, вернулась сюда. Ну какие за компом бабки, смех один; правда, на хлеб и на лекарства хватало. Владек — хозяин, значит, этого борделя, мужик нормальный — по больничному мне, конечно, не заплатил, это не фабрика, но хорошего клиента нарыл, чтобы я после болезни немножко жирку нагуляла. Он меня любит, говорит, что я — единственная порядочная блядь в городе.

Здорово, да?

Он парень нормальный, но для меня староват. Хотя кто знает — если бы захотел, может, у нас что и вышло, только у него всегда с наличностью проблемы. С девушек он бабки тянет исправно, да только пьет много. Этого я тоже не люблю, когда мужик вечно под балдой. Но все же Владек нормальный, как ни крути. Когда я на улице стояла, от моего бывшего каждый день по морде огребала, ни за что, блин, просто так, по жизни, не сильно бил, следов не хотел оставлять, но с таким расчетом, чтобы кожа горела. Приезжал, выходил из машины, я к нему: «Привет», а он мне в рожу. Каждый божий день. Вот я и уехала в Краков и познакомилась с Владеком. Но это длинная история. Может, когда-нибудь и расскажу.

Владек девушек не бьет. То есть случается иногда, но для этого надо сильно его достать. Раз только от него схлопотала и потом неделю не работала, Владек ведь мужик здоровый, ты его, наверное, видел, и дерется, только когда разъярится, а не для забавы. В ярости он себя не контролирует. Два зуба у меня потом шатались. Но заслужила. Без обид. Это в самом начале было, я его тогда еще плохо знала.

У тебя сигареты есть? Я свои в баре оставила, в этом прикиде их спрятать-то некуда. Погоди, тут где-то пепельница была. Вот она. Не сиди так, ложись, к титькам моим прижмись. Вот. Ты колючий, но это ничего, я люблю колючих парней. Красивые у тебя глаза, то, что надо. Прикройся, а то замерзнешь.

А ты чем занимаешься?

Пишешь?

Писатель, блин?

Надо же.

В общем, будет у тебя о чем написать. Я тебе сейчас такого порасскажу. Люблю поговорить. Говорить я умею, да и жизнь у меня была будь здоров, у плиты не угорала, мне есть что рассказать. Когда на улице стояла, девушки меня любили, потому что я рта не закрывала и время пролетало быстрее. Хуже всего зимой. Мерзнешь как собака, ветер свищет, а ведь приходится ноги показывать, потом минут пятнадцать раздеваешься, потом работаешь, потом столько же времени одеваешься. В теплых странах девушкам легко, здесь же полгода — то мороз, то дождь, но зарабатывать-то надо. Зимой и клиентов меньше, не хочется им из дома выходить, к жене прижмутся и кемарят, а мы мерзнем. К концу зимы в кармане совсем пусто, до весны бы дотянуть, но здесь, у Владека, мы по крайней мере в теплом помещении. Ну а сейчас, летом, гостей побольше. Сам видишь, сколько народу.

Люблю поговорить, ох люблю, когда в школе училась, все время вела дневник. Ты не думай, у меня аттестат о среднем образовании имеется, я лицей закончила, но дальше учиться уже не было возможности, да и осточертело мне все, вот я и свалила из дома, стала сама себе хозяйка, на учебу уже времени не было.

Помню тот день, когда уехала оттуда. При себе у меня было немного денег — скопила, чтобы несколько дней не голодать, — взяла кое-что из одежды, уложила в пакет, вышла из дома, и только меня и видели.

Хочешь выпить? Постой, у меня тут есть бутылочка. Иногда клиент такой зажатый, что надо его немного расслабить. Рюмка только одна, но ничего, думаю, не побрезгуешь пить после меня, совсем недавно ты мне попу облизывал.

А началось все со сна. Такой обычный сон, ничего особенного, но с того дня стало мне просто невмоготу.

Ты долго помнишь сны? А я не успею проснуться, как все уже забыла, начисто. Даже если кому сразу расскажу, часа через два уже ничего не могу вспомнить. Странно, правда? Но тот сон я помню.

Я еще когда в школе училась, клала у кровати тетрадь и ручку, чтобы под рукой были, как проснусь. Но от записанных снов толку никакого, как от увядших цветов — ни запаха, ни красок. Увядшие цветы выбрасываешь, вот и эти сны скоро забываешь, а жаль, потому что мир во сне потрясающий, все что угодно может случиться, и никогда не умираешь, потому что всегда в нужную минуту просыпаешься.

Боишься смерти?

Любой, блин, боится.

У меня есть одна знакомая, работает барменшей в пабе, тут, неподалеку. Звать Виня. Она типа все свои сны помнит. Записывает их в тетради. И те, кто читал или слышал ее рассказы, говорят, что сны просто офигеть. Но эта Виня, она заколдованная, если бы ты, парень, с ней познакомился, ничему бы уже не удивлялся, она в другом мире живет. Там родилась, там и живет, а нас только навещает. Тот мир настоящий, а этот, здешний, ей лишь снится, и все мы — персонажи из ее снов. Однажды она проснется — и мы исчезнем. Что смеешься? Не такой уж ей плохой сон снится, я не жалуюсь, жизнь у меня наладилась, и ни о чем я не жалею, лишь бы хуже не стало.

Ну что, будем здоровы?

Да пей же, парень, а то выдохнется.

А теперь мне налей.

Приснилось мне тогда, что я нахожусь в какой-то странной комнате, большой и обставленной громадной мебелью. Кровать и кресла такие высокие, что я утыкалась в них подбородком. Все было непомерно большим — ложка на столе, пачка сигарет, стакан, мне приходилось держать его двумя руками. На кровати лежала баба, почти голая, у нее были черные густые волосы, а сама она — уродливая, дряхлая, но я, непонятно почему, в ней дико нуждалась, странно, но меня так и тянуло к ее обвислым толстым сиськам. Тихонько, неуклюже так я к ней подошла, встала на цыпочки и положила руку ей на живот. У нее был огромный пупок, чуть ли не с мою ладонь. И тогда я поняла: я ребенок, просто маленькая девчушка.

И вдруг, бац, толстенная лапища с грязными ногтями поднялась, накрыла мой рот и отпихнула со всей силы. Я отлетела назад и упала на что-то твердое. Было больно, но не спина болела, а где-то внутри, будто кипятка хлебнула, будто она меня в живот ударила. Разревелась я, завыла, как леший, лежала на полу и ревела, а над головой у меня был только абажур, засранный мухами, и грязная лампочка на проводе, на голубом проводе. Да уж, парень, не забуду я этого плача во сне, никогда в жизни так не плакала. Сейчас совсем не плачу, с тех пор как оттуда уехала-сбежала, сказала себе: как бы плохо ни было, как бы тяжело, не сломаюсь и слезы лить не буду — ни по себе самой, ни по кому другому.

Проснулась я тогда без крика и не в поту. Просто открыла глаза. Абажур был тот самый, грязный и маленький. Лампочка висела на своем месте, свет погашен. Моя старшая сестра, Элька, спала, поджав ноги, и выпяченной жопой спихивала меня с постели. На другой кровати храпел отец, лежал навзничь с открытым ртом. Мать сидела рядом с ним, расчесывала свои густые кудри. Она всегда вставала раньше всех, зато днем могла уснуть в любой момент. Маленький Анджеек, сынок Эльки то есть, спал в своей кроватке. Отец перевернулся на бок, громко пернул и перестал храпеть. Мать встала, начала рыться в шкафу, искала, что бы надеть. Когда она стянула с себя ночную рубашку, я закрыла глаза. За окном светало.

Помню все так, будто это было вчера, каждую, блин, деталь. Это был мой последний день там, в том доме. Мне было тогда почти девятнадцать, я сдала экзамены на аттестат зрелости, и нас отпустили на каникулы. Ненавидела я все это, мечтала, что однажды проснусь в тишине, в пустой чистой комнате, и пахнуть эта комната будет только мною.

Погоди, сейчас оденусь и пойдем куда-нибудь. Я свое уже отработала, но помещение занимать дольше нельзя. Пойдем пивка попьем.

Ну перестань! Знаю, что я тебе нравлюсь. Опять у тебя встал…

Ты тоже одевайся. Сил моих больше нет.

Классный прикид, а? Но для приличного заведения слишком прикольно. Тут рядом есть забегаловка, туда только пацаны в трениках ходят, они знают меня. Приди ты туда один, тебя бы уже через пять секунд разукрасили. Сразу видно, что ты не свой, но со мной тебе ничего не грозит.

Вот тебе, парень, два мира. В этом платье я не могу зайти ни в одно нормальное кафе, и ни одного типа оттуда в эту забегаловку тоже не пустят, только пацана в трениках. И ты туда без меня не суйся. Может, ты и умеешь постоять за себя, но с виду не скажешь. Парень ты крепкий, это да, но мягкий.

Такова жизнь. В моем городе было то же самое. Сидели мы вечерами на лавках в сквере, пили бормотуху и смеялись над упакованными, что торчали за столиками кафе на другой стороне улицы. Они приезжали и уезжали на такси, пили дорогие дринки, и, бывало, ребятам удавалось кого-нибудь обобрать. Я не воровала, каждое утро отправлялась убирать одно из тех заведений на площади и зарабатывала немножко деньжат, в самый раз, чтобы мать не обзывала дармоедкой и чтобы иногда перепадало на вино для ребят. Всегда водилась с парнями, хоть и симпатичная была, но характер у меня был мальчишеский. Волосы коротко стригла, только потом отрастила. Но правда, титьки у меня всегда большие были, парни это любят.

Если выдавалась теплая ночь, шла с одним из них на реку, на другой берег. Лежали мы в траве около железнодорожного моста, свет из окон поездов пробегал по нашим голым телам, гладил нас то по шерстке, то против. Какие-то люди ехали на север, другие на юг, по делам или посмотреть на чужие города, позади у них были прощания, впереди приветствия, пожатия рук, поцелуи, грустные глаза тех, кто остается на перроне. Черт, блин…

Если бы нашелся среди них кто-нибудь любопытный и прижался бы он лбом к стеклу и прикрыл глаза ладонями от света, то на долю секунды мог бы увидеть нас, среди высокой травы, голых, в обнимку, меня и какого-нибудь парнишку. И наверное, подумал бы, что мы очень счастливые влюбленные, и кто знает, может, позавидовал бы нам той теплой ночью. Только завидовать мне не стоило. У меня не было ни одного знакомого в другом городе, я ни разу не ездила на поезде, никто меня нигде не ждал, а захоти я уехать, никто бы не прощался со мной на перроне, никто бы не заплакал, не утер нос рукавом. Поезда в Краков, поезда к морю, поезда в Прагу или даже в Париж — все проезжали надо мной, а мой мир начинался и заканчивался пятью улицами, и это был не тот мир, в котором хотелось задержаться.

Всегда любила потрахаться. Талант у меня к этому, блин, врожденный…

Что смеешься?

Это дело должно нравиться, хоть немного, как любая работа, а иначе толку не будет. Там, в комнате за баром, идет отбор. Девушки сидят, мужики выбирают, а они любят тех, кто побойчее. Квашня у них и дома есть, а я не сплю на ходу, вот гости меня и запоминают, я тут нарасхват, иногда даже перекурить не успеваю. Потому и могу уйти на час раньше. Под утро клиенты уже отстойные пойдут — поддатые, склочные…

Однажды отправились мы на луг, я и несколько ребят, и я трахалась с ними всеми, и это мне больше всего понравилось. Ребята были простые, когда сексом занимались, думали только о себе, и вот он кончит, а мне еще хочется, и в тот раз, когда их было много, мне было по-настоящему хорошо. Они меня любили, потому что я заботилась о них и была готова на многое, не то что другие девчонки, которые жили по соседству, так что секс в компании повторялся еще не раз.

Мне правда это нравилось, особенно тот момент, когда уже после всех я лежала голой в траве, глаза смыкались, а они сидели и лежали вокруг, курили и разговаривали. То и дело кто-нибудь прикасался ко мне или целовал, а когда я принималась одеваться, просили, чтобы не торопилась, чтобы еще побыла голой и они могли и дальше на меня смотреть, трогать, облизывать.

Наверное, это было единственное в том городишке, что хоть немного делало меня счастливой. В общем, я любила всех этих ребят и они меня тоже. Ни один не сказал обо мне дурного слова. Постоянно кто-нибудь звал меня замуж, но все получали от ворот поворот. Они еще были дурачками, и ни с кем из них я бы не связалась, но когда они собирались вместе, с ними было по-настояще-му хорошо. Сдается мне, что любая баба, которая хоть раз, по собственной воле, переспала с несколькими мужиками, будет об этом скучать, а если какая-нибудь говорит, что никогда бы такого не сделала, она просто врет.

Ребята были шустрые. Когда шли по городу, люди им дорогу уступали, но со мной вели себя тихо, сидели и разговаривали, о чем обычно люди говорят: о жизни, о том, что станут делать, когда отсюда вырвутся. Но похоже, не вырвались, так и сидят там, только рожи у них теперь испитые, синие, и каждый день одна проблема: где взять пять злотых на бормотуху. Дома их ждут прыщавые беззубые жены, по трезвянке они их не трахают, только когда возвращаются пьяными, но и тогда мечтают об ухоженных красивых девушках. Закроют глаза и вместо своей рябой ведьмы видят такое счастье вроде меня. Но до меня им уже не дотянуться. Они выбыли из игры.

Ну, я готова, можем идти. Погаси свет.

А красную лампу оставь. Да, вот так.

Погоди, возьму сумку в подсобке, Владеку надо отдать за тебя денег.

Обычно сразу плату требуют, но с тобой мне бояться нечего, потому что я тебя знаю.

Идем, покажу нашу подсобку. Тесно здесь, но симпатично. Даже душ есть — посмотри. На нашей работе надо часто мыться. А тут глянь, сколько резинок, Владек их оптом закупает.

Клево, да?

А это Владек, мой босс, познакомься. Босс знает, что ты постоянный клиент.

Боссинька, вот бабло с чаевыми. Неплохо, правда? Говорила же, что хороший клиент.

Мы идем к качкам выпить. Сегодня я уже без сил.

Знаю, что я хорошая. Знаю.

Все, убегаю. Завтра буду к восьми.

Ну идем уже, красавчик.

Тут недалеко, за углом.

Глянь, какая чудная ночь.

Видишь тех ментов? Заходят к нам иногда. В гражданском.

С властью надо дружить.

Здесь по ступенькам вниз.

Что будешь пить?

Ступай куда-нибудь в угол, в баре толком не поговоришь. Обязательно какой-нибудь пацан встрянет.

Так о чем я? О прежних временах, кажется…

Нормальный этот Владек, правда? А уж по сравнению с другими в нашем бизнесе — просто ангел. Везет мне на людей. От уродов держусь подальше. К хорошим людям приклеиваюсь. В жизни мне пару раз крепко повезло.

Еще школьницей я познакомилась с одной теткой. За многое я ей благодарна. Звали ее Ангела, но все обращались к ней «Ангел мой», и, похоже, она и в самом деле была ангелом, сосланным на Землю, в винный магазин. Толстая была, жуть. Видала я не раз, как какой-нибудь пьянчуга драпал из магазина, а она за ним, размахивая своими ручищами, огромными, как окорока.

Вот такими!

Честное слово, не вру!

У пьянчужки только пятки сверкали, и тормозил он лишь на другой стороне площади, на ступеньках комиссариата; магазин Ангелы находился прямо напротив участка, потому что это было самое безопасное место в районе.

Кроме водки она торговала сладостями, но, сказать по правде, не столько торговала, сколько сама сжирала и немного раздавала детям. Думаю, все, что она заработала в том магазине, ушло на сладости, проеденные или розданные, на шоколадки и жвачку. Потом, когда мы подросли, удавалось взять у нее в кредит сигарет, а иногда даже вино. Как бы в кредит, ведь мы ни разу ей не вернули долг, ни гроша у нас не было, а когда у кого-нибудь из ребят появлялись деньжата, то все понимали — краденые, и спустя некоторое время этот паренек уже чаще бывал напротив, в комиссариате, чем у Ангелы.

В конце площади стоял ларек, где продавали кислую свеклу, хлебную закваску и овощи для супа. Мало кто знал настоящее имя хозяйки ларька, все звали ее Кислухой. Это была самая языкастая баба на свете, голос у нее был зычный, немного визгливый, громче только у Ангелы. Когда муж отбирал у ларечницы деньги и приходил к Ангеле за бутылкой, та выпроваживала его из магазина за ухо и кричала: «Кислуха, горилки ему дать или наподдать?» А Кислуха также громко отвечала: «Да все едино, Ангел мой золотой, все едино». Площадь покатывалась со смеху. Иногда, правда, муженек напивался где-нибудь в другом месте и тогда уж брал свое, а Кислуха пару дней торговала с подбитым глазом.

В магазине у Ангелы я делала уроки, за столом в подсобке, где она вечерами вела свою бухгалтерию и где лежали всякие гроссбухи и бумаги. Днем столик пустовал, там было тихо и спокойно, а у меня дома вечно толпилось слишком много народу. Когда я была в третьем классе лицея, Элька родила ребенка, типа неведомо от кого, хотя все догадывались, кто отец. С той поры я почти всегда занималась в магазине у Ангелы, дома стало уже совсем невыносимо.

Знаешь, почему я пошла в лицей? Я долго думала, парень, уж поверь, ведь после лицея работы не найдешь. Папаша меня чуть не убил. Но об этом и вспоминать не стоит.

В восьмом, последнем классе школы у меня появился парень, красивенький блондинчик, Войтуш, за которым бегали все девчонки в нашей школе. Я этим ужасно гордилась и, понятно, любила его со страшной силой, любовью восьмиклассницы. Вечерами лежала в потемках, сунув руку в трусы, и представляла, как мы с ним занимаемся любовью. Не трахаемся, но занимаемся любовью, понимаешь? Это был самый прекрасный секс в моей жизни — в тех моих фантазиях, в жизни со мной ничего подобного не случалось. Или воображала, как на меня нападет шпана, а он меня спасает, лупит их по мордам, как какой-нибудь Брюс Ли. Ты что, тогда как раз показывали «Выход дракона», все мальчишки притворялись, будто занимаются карате. Выходили на улицу и махали ногами, задирая их выше головы и мяукая как коты. А Войтуш подраться был всегда готов.

Между прочим, я тут болтала с одним типом и он мне рассказал, что, когда был пацаном, всегда мечтал спасти свою любимую от бандюков. Серьезно. Чувствуешь, какой раскосец? Мальчишки мечтают об одном, девчонки о том же, но с другого боку. А что в результате?

Однажды Войтуш с корешами распотрошил киоск на станции. Помню, стояли мы с Ангелой на крыльце ее магазина и смотрели, как полицейские ведут Войтуша в наручниках и запихивают в машину, чтобы везти его в изолятор. Ангела была мрачная, а я плакала, захлебывалась, блин, слезами и прижималась к ее большим сиськам, а она гладила меня по голове и молчала. Теперь я вообще не плачу, не позволяю себе, понимаешь, держу себя в узде, но тогда я была ребенком и ревела белугой. То был мне урок. Ангела заперла магазин, повесила табличку «Скоро вернусь», отвела меня в подсобку и поговорила со мной так, как никогда раньше. Думаю, в тот день я стала взрослой, и всем хорошим, что потом со мной случилось, я обязана ей. Пошла в лицей. А когда в первый раз легла с парнем, уже знала, чего надо остерегаться. Если бы не Ангела, у меня бы сейчас была пара-тройка детишек и жила бы я в той единственной вонючей комнатенке с предками, Элькой и ее выводком.

Если существует ад, то, когда я в нем окажусь, все будет выглядеть так, как в той квартире, и я должна была жить там целую вечность с ними со всеми. Только по Ангеле и скучаю. Я даже не простилась с ней, глупо получилось, но что поделаешь. Как буду подыхать, она придет за мной, со своими большими сиськами, с белыми крыльями, придет и заберет меня на небо. Так и будет.

Ну вот, на хрен, разболталась.

Видишь, говорила я тебе, как начну, не остановишь.

Еще пива?

Удивляешься небось, где я научилась так хорошо рассказывать. Чувак, я тоже могла бы быть писателем, только очень уж я непоседливая. У меня терпения не хватило бы все это переносить на бумагу. Я не сразу стала передком зарабатывать, сперва была артисткой. Я серьезно.

Ну что ты смеешься? Начиналось все хорошо.

Когда я уехала, то сперва оказалась во Вроцлаве. Чисто случайно, у меня билета не было, и кондуктор меня там высадил. По-людски себя повел, не оштрафовал, лишь велел вытряхиваться. Ну и я пошла. И в этом Вроцлаве почти сразу познакомилась с одной дамочкой, которая держала театрик для детей, куклы, сказки и все такое, вот я и двинула в актрисы. Парень, я была и принцессой, и колдуньей, даже гребаным динозавром. Этот динозавр меня доконал, костюм весил килограмм двадцать, и я в нем потом обливалась.

До сих пор помню все роли наизусть. Колесили мы с этими сказками по всей Польше, играли в школах, в деревенских клубах. Иногда в больницах. Сначала все шло хорошо, а потом все хуже и хуже. Денег совсем не было, играли-то мы один спектакль в неделю, не хватало даже на то, чтобы комнату снять. Не во что было одеться, шампуня и того не могла купить. Под конец костюм динозавра можно было не снимать, я в нем лучше выглядела, чем без него. Ну а если девушке не на что заняться собой, тут хоть в петлю лезь — кто заинтересуется такой образиной, кто возьмет на работу? Вот ты хотел бы секретаршу, которая два месяца не была в парикмахерской и ходит с протертыми локтями? Как говорится, чем дальше, тем больше, а бедняку всегда ветер в лицо, хуй в жопу и битое стекло.

Но я не сдаюсь, ну уж нет. Такая уродилась. Ныть не стану. Если уж совсем не буду знать, что дальше делать с этой жизнью, прыгну под поезд или еще что, но не заплачу. Во всем этом и так смысла нет, если хорошенько подумать. Соседка моя медсестрой работает в больнице, там, где дети от рака умирают. Один за другим умирают, понимаешь? Ни жизни не пробовали, ни любви, малюсенькие совсем, вот такие. Как она начнет рассказывать, все, кранты, я никакая, ничто меня так не трогает. Но не плачу, только слушаю. И думаю про себя, стоит ли оно того, ведь все равно черви съедят. Надрываться каждый день… Зачем все это?

Напоролась я как-то на одного такого, урода, потом стояла под душем и смотрела, как из меня капает кровь, кап, кап, красные капли на черно-белую плитку, будто на шахматную доску. Вода стекала по телу и размывала капли, превращая их в розовую пену. Понимаешь, дорогой мой, что в таких случаях чувствует женщина? Это была не обычная кровь, не месячные. То была светло-красная капель, капельки свежей боли. В тот единственный раз, только в тот раз я почувствовала, до чего может докатиться шлюха. Да, я даю свое тело за деньги, ну и что? Тело женщины всегда свято. Женщина дает жизнь. Женщина вынашивает жизнь. Понимаешь? Я тоже когда-нибудь рожу. Моя промежность священна. Отдаю ее что ни день за бесценок разным придуркам, закомплексованным обормотам, которые не в состоянии найти любовь, замухрышкам, на которых ни одна классная телка даже не взглянет, и таким одиноким, как ты. Благодаря мне что-то в них просыпается. Они рождаются заново в этой Владековой кровати. Придурки превращаются в мачо, замухрышки — в компанейских парней, дельцы добреют, унылые гогочут, а закомплексованные хвастаются своими яйцами. Я даю им гордость, я даю им любовь, я даю им жизнь! Что? Скажешь, это не настоящая любовь? А какая настоящая? Все обман, вся жизнь — одна большая фигня, долбаная фата-моргана. Единственное, что с нее можно взять, — хоть иногда побыть счастливым, и они получают это от меня. Никто так не понимает мужчину, как шлюха. И я требую, чтобы меня за это уважали, требую! Понимаешь? Никто не смеет меня калечить!..

Да не плачу я!

Говорила же, я никогда не плачу.

Не смотри на меня так. Сама не знаю, что на меня нашло.

Ну что ты, парень, с тобой все иначе. Ты — совсем другое дело.

Стала бы я с тобой разговаривать.

Идем уже, тошнит от этой забегаловки. Идем, проводишь меня до дому.

Не хочешь — не ходи! И пес с тобой.

Не смотри на меня так. Да уж, выдалась ночка.

Ох, не знаю, с чего я так разошлась. Баба, она и есть баба.

Ну идем со мной, тут недалеко.

Хорошо на улице. Ко мне идти под липами, вчера они пахли так, что хотелось улечься под ними и заснуть. Одолжи свитер, надену его поверх прикида, а то тебе стыдно будет, что с девкой идешь.

Да ладно, все нормально, я знаю, каково оно. Иногда я выхожу куда-нибудь. Люблю бывать в том заведении, где работает Виня, та, у которой сны. Там по большей части тусуются художники, чудаки всякие. Атмосфера неземная. Серьезно. Волшебная какая-то. Там никто не знает, чем я зарабатываю; когда туда иду, одеваюсь поспокойнее и не крашусь, даже пудрой не пользуюсь. Знаешь, даже приятно, если иногда меня увидят такой, какая я есть, с прыщами и морщинками вокруг глаз. Тебя там не видела, а жаль, это классное место. Покажу как-нибудь. Только меня не выдавай. Они там все как бы обходительные, но если узнают, что я девка, то песне конец. Не захотят со мной разговаривать. Наверное. Хрен знает.

Жизнь у шлюхи такая, какая есть. И ничего тут не поделаешь. Вчера у вокзала наблюдала, как одна азиатка огребала по лбу. Иду себе, смотрю: прямо у автобусной остановки, на углу, стоит девушка, маленькая, волосы черные, физиономия монгольская, и видно, что кость широкая, потому что такая плотная, не худышка.

Слушай, парень, это какую же надо иметь силу воли, чтобы полсвета проехать и здесь на вокзале, в Кракове, под мужиков ложиться? С ума сойти.

Стоит та девушка, а я иду по другой стороне, не спешу, вымотанная была, гляжу: к ней подходит лысый бугай в коже и орет что-то по-русски. Она руками разводит, а он хрясь, хрясь, лупит ее куда придется. Она сжимается, а он лупит — по голове, в зад пнул, но по лицу почти не бил. Рожа — это капитал, девка в синяках не добытчица.

Вот жизнь: он ее охаживает, а она не пикнет, даже особенно не прикрывалась, чтобы его не злить. Ну а куда ей деваться? Языка не знает, сидит тут нелегально и профессию себе выбрала такую, а не другую. Приходится терпеть. Терпим же мы дождь. Если уж он льет, то и прическу намочит, боевую раскраску размажет, но ведь не станешь сердиться на дождь. Когда трубочист чистит камин, он весь измажется, а если она у вокзала промышляет, то и будет ходить побитая. В каждой профессии отыщется что-нибудь поганое. Даже у тебя, писателя, наверное, спина от сидения болит. Мне тоже доставалось, но полькам настолько плохо все же не бывает. Всегда можно сбежать, уехать в другой город, куда-нибудь далеко, чтобы не нашли. Если чуть-чуть повезет и документы в порядке, то можно даже на другую работу устроиться. Но никто этого не делает. Почти никто.

Здорово пахнет твой свитер и колется так приятно. Такой классный свитер, длинный, как платье, крупный ты мужик.

Могу снять все, что под ним.

Хочешь?

Сейчас. Держи, положи к себе в сумку. Не идти же мне с трусами в руках.

Что?

Нет, не надо отдавать. Могу тебе каждый день новые приносить. Но прикид отдашь. Кучу денег стоил.

И туфли снять?

Ладно, но и ты тоже!

Ну, давай.

Ты что, парень, в носках пойдешь? А ты стеснительный. Ну, снимай!

Разве плохо?

Люблю босиком ходить. Что-то в этом есть сексуальное, сама не знаю что.

Уже недалеко. Чувствуешь запах? Это липы.

Вон они. Видишь?

Скоро будем на месте. Узнаешь, как они пахнут.

Ну я сегодня в ударе, а? Не дорассказала тебе, что там, во Вроцлаве, было.

Получила я последнюю зарплату за те сказки, и дамочка прикрыла фирму, продолжать не имело смысла. Каким-то чудом она выплатила мне все до гроша. Только не больно густо это было, за все про все чуть больше трехсот злотых. Пришла я с ними домой, положила на стол, села и уставилась на эти три сотни, как цыган на дохлую лошадь. За квартиру два месяца не плачено, за электричество — два или три месяца, и за газ тоже, а еще ведь жить на что-то надо. Я тогда много в чем себе отказывала, но даже на хлеб с молоком необходимо пару злотых. И уж как я, парень, ни складывала, ни вычитала, ничего не выходило. Сидела я, думала и понимала, что сыта всем этим по горло. Больше года нищеты — и никакого просвета. Иногда калымила в разных местах, но ведь я ничего толком не умела. Не то чтобы я отчаялась, говорю же, я не из тех, кто хнычет, но уже начинала беситься. Сколько можно?

И так я разозлилась, что пошла в магазин и купила бутылку. После чего осталось у меня уже не триста, а меньше. Поднимала стакан, чокалась с зеркальцем. Всякие глупости в голову лезли. Одно только я твердо знала: домой не вернусь. Прошел почти год, как я уехала, и вернуться означало бы, что я проиграла. Проиграла и признала свое поражение. Ну нет, только не это. Я так легко не сдамся.

Утром взяла бабки и двинула в парикмахерскую, сделала обалденный причесон, потом маникюр — ногти пришлось наклеить, свои я обгрызла от переживаний, купила новую пудру, помаду, какую-то еще хренотень, ну и под конец осталось только на колготки, такие мюзик-холльные, в сеточку. Было у меня одно платьишко, которое уже обтрепалось по подолу, оно еще лицей помнило, но классное, черное и спереди на пуговках — удобно, их ведь не обязательно доверху застегивать. Взяла ножницы и — вжик — обрезала так, чтобы только зад прикрывало, как у того прикида, что я сейчас сняла. Подшила кое-как. Днем его нельзя было носить, портниха из меня та еще, но мужиков снимать — работа ночная, а в потемках оно смотрелось вполне ничего.

Хорошо пахнут липы, правда? Еще неделя, и отцветут. Люблю чай с липовым цветом, но эти обирать не стану — при дороге растут, отрава. Днем здесь чертова прорва машин ездит.

До меня уже недалеко, в конце улицы направо. Классная у меня квартира, Вислу из окна видать. Утром очень красиво, когда солнце встает и отражается в реке. Вот увидишь. Когда дойдем, наверное, уже светать начнет, темнота потихоньку рассеивается.

Чаю выпьешь?

Во Вроцлаве я жила в такой норе, что и говорить не хочется, плесень, уборная на этаже. Но даже такое мне было не по карману…

Ну да недолго мне оставалось во Вроцлаве маяться.

Вечером втиснулась я в тот обрезанный прикид и пошла туда, где стояли девушки. Дура была, ничего не соображала, правил не знала, казалось мне, что запросто можно вот так проявить личную инициативу. Там, на месте, что-то мне в голову все-таки стукнуло, меня там явно не ждали, но подумала: поторчу некоторое время, а после сориентируюсь. Как же. Только встала, девушки на меня зашипели, а потом смотрю — идет такой приблатненный амбал, на шее золотая цепь, рожа как у бульдога, и девушки на меня его науськивают. Уже собралась деру дать, но в ту минуту гляжу — подъезжает машина, и не какая-нибудь, шикарный джип. Клиентик приоткрыл дверцу и вежливо спрашивает, почем и все такое, а я шмыг внутрь и дверь захлопнула. Амбал остановился, ждет, пока выйду, злой как черт. Попадись я ему, башку оторвет. Клиентик прибалдел, что девушка лезет к нему в машину, даже не условившись о цене. Спрашивает, почем удовольствие, а я ведь не в курсе, понятия не имею, какие расценки, сообразила лишь, о каком «удовольствии» речь. Отвечаю: «Пятьдесят». А он: «Дорого, вылезай». Это надо же, джип его наверняка бешеных бабок стоил, и такое жлобство. Но так уж заведено: если кто богат, значит, жлоб, а иначе был бы беден, как я.

Испугалась я, ведь вылезти никак нельзя. Только я, парень, унижаться и клянчить не умею, вот и говорю: «Не понравится — не заплатишь». Мне уже все равно было, лишь бы оттуда уехать. Его зацепило, в жизни такого текста от девушки не слыхал, а видно, что малый тертый. Смекает, что я новенькая, решил, наверное, что это какая-нибудь акция, типа скидок в супермаркете, кретин. Ладно, дал по газам, и только нас и видели.

Что?

Да, заплатил, заплатил, я старалась как проклятая. Дешево себя тогда продала, делал он что хотел, а у меня даже на хлеб не осталось, и эти пять бумажек позарез были нужны. Молилась только, чтобы не надул меня, но ничего, заплатил. А может, я ему просто понравилась, телефон просил, но я уже сообразила, что в том месте удача мне не светит. С самого начала все пошло наперекосяк.

Утром села в поезд. Отправилась к морю, в Гданьск, сезон начинался, лето. Думала, там будет полегче, да и люблю я море. За квартиру не заплатила, за электричество тоже, выбралась по-тихому из дома в пять утра, когда все спали, будто преступница какая. Единственный раз кого-то обворовала, как вспомню, с души воротит, но что было делать. Может, когда буду опять во Вроцлаве, отдам с процентами, сейчас это для меня уже не такие большие деньги.

К морю прибыла вообще без гроша, не было где жить, не было на что жить. Сперва спала в Сопоте на пляже, июнь выдался погожий, ночи теплые. Утром мылась в море, трусы стирала, на солнце сушила. У меня с собой было немного барахла в пакете, а на дне, завернутое в газету, мое платьишко для особого случая. Пыталась найти нормальный ночлег, но в такое время года там каждая койка на вес золота, а я едва наскребала на хлеб с молоком. Отправилась искать работу, как порядочная. Нашла — в закусочной. Вся пропиталась тамошним запахом, думала, рехнусь, от меня постным маслом за километр несло. Через неделю получила первую зарплату — сто пятьдесят злотых. Целую неделю стоять в том смраде за такие бабки! Знала, что столько же могу получить за один выход на улицу, ну, может, за два. Все у меня чесалось от соленой воды, на голове колтун. Той ночью, когда зарплату выдали, лило как из ведра, я забралась под мол, на голову капало, и я тряслась от холода. Не передать, каково мне было.

На пляже кучковались бомжи, один из них, поглядев на меня, протянул бутылку с денатуратом. Я не отказалась, но подумала, что все, скатилась я на самое дно. Сделала глоток, согрелась, больше пить не стала, на свете нет ничего противнее денатурата, ей-богу, да и отравиться боялась. Поболтала с ними, рассказали они, что да как, кого искать, с кем разговаривать, кто тут заправляет. Расспрашивала я их прямым текстом, двое были местными, всех знали, только нажиться на этом не могли, потому что не было у них таких сисек, как у меня. Им оставалось только на пляже сидеть. Они, наверное, до сих пор там.

Утром по-прежнему лило. Не смогла даже умыться, промокла и замерзла. Пошла в сортир на набережной, глянула на себя в зеркале и чуть в обморок не рухнула. Такой лахудры я в жизни не видела. Ясно, что с такой рожей ничего не заработаешь. В закусочную возвращаться было незачем, да и охоты не было. Зажала я в кулачке свою жалкую зарплату и решила пойти в какой-нибудь пансионат — попросить, чтобы мне за деньги разрешили помыться и обсохнуть. Никуда не пустили. Понимаешь, парень, я была для них мусором, отбросами, никто не спросил, откуда я взялась, не умираю ли, не больна ли, гнали взашей, а я хотела лишь помыться, даже деньги предлагала, но они только отмахивались. Словно я и впрямь оказалась на самом дне. Дождь перестал, вышло солнце. Сидела я на скамейке, грызла четвертушку хлеба, запивала молоком и сохла. Потеплело, я сидела и чувствовала, как воняю — недосыпом, страхом и этим долбаным маслом. Ничем нельзя было его смыть. Веселые люди в шортах, в костюмах, женщины в цветастых платьях проходили мимо меня туда-сюда, к набережной и в город, они гуляли, беседовали, от них приятно пахло, они наслаждались жизнью, а я сидела и воняла, будто помойка какая.

Распогодилось, пошла я на море, помылась, как обычно, переоделась в то мое платьишко и отправилась куда надо. Была там одна скотина по кличке Черный, он и в самом деле был черным, загорел до цвета сажи, хотя только июнь начался, такой грязный боров, видно, что на любую гадость способен. Понравилась я ему, такие титьки — это капитал, но сказал, что должен меня проверить, велел идти за ним. Привел на какую-то хату, неподалеку, там еще двое были, пьяные, и воняло страшно. Зло всегда воняет. Бывает, подкатывает клиент, весь обвешан золотом, в коже, а уж как за руль джипа сядет — ну просто загляденье, но в его норе, в его логове не продохнуть от вони. Эти трое набросились на меня все разом. Думала, меня вырвет, но виду не подала. Знала, что от этого все зависит, и выдержала. Черный дал мне бабок, велел одеться, привести себя в порядок. Поселил в квартиру, где жили еще четыре девушки, все с Востока. Сказал, что за жилье он в этом месяце заплатил и мы ему должны. На другой день приказал быть на месте.

Вот здесь я живу, окна на другую сторону выходят, на реку, я тебе говорила.

Зайдешь на чай?

Не на кофе, кофе сейчас ни к чему, выспаться надо.

Ну иди уж, хватит мяться. Женщина приглашает.

Погоди, не могу найти ключ от подъезда. И куда он запропастился?

Дались тебе дамские сумочки. На свою жизнь посмотри, вот где бардак.

Что? Я не права?

Моя не лучше, это точно.

Нашла ключ. Свет зажигается слева. Не здесь, черт, не трезвонь в чужую квартиру, а то меня отсюда вышвырнут! Круглый выключатель. Этот, да. Нам на второй этаж.

Босиком я еще здесь не ходила. Ну и холодные же ступени…

В старых домах всегда холодно. Даже в самую жуткую жару.

Сюда.

Проходи. Располагайся.

До чего же у меня грязные ноги. Ну и ладно. Не буду сегодня мыться. Как в детстве. Завтра сменю постель. Ты тоже не бери в голову.

Идем на кухню, заварим чай.

Хорошая квартирка, правда?

В Сопоте была намного меньше, а жили мы там впятером. До чего же он был жадный, этот гад. Каждый день наваривал на нас о-го-го сколько, но экономил на всем.

Сперва отдавала ему половину. В первые дня два. Потом он стал отбирать все, ну почти все. Если я прятала деньги, получала в лобешник. Однажды перепало от клиента немного сверху и я взяла себе, а Черный меня прибил — оказалось, тот клиент был его знакомым, специально все подстроили. Наконец удалось скопить денег, чтобы отдать ему долг, но он заявил, что этого едва на проценты хватит и я опять ему должна ту же сумму. Сидела на хлебе и воде, чтобы расплатиться. А эти его хреновы проценты росли и росли. Ругалась с ним, потому и отвезли меня на какую-то виллу под Сопотом, и там уж меня взяли в оборот. Все снимали на пленку, вынуждали делать такое, о чем я тебе, парень, не расскажу, слова в горле застрянут. Потом сказали, что, если смоюсь, кассета пойдет по рукам. А мне по барабану. Кого мне было стыдиться? Девушки, с которыми жила, наверняка тот же экзамен проходили. Черный не знал, откуда я. Одну умную вещь я все-таки сделала, прежде чем к нему отправилась, — завернула документы в фольгу и спрятала под бетонным шаром в парке. Все лето пролежали они почти посреди Сопота, и когда я сматывалась оттуда, забрала их, бумага даже не намокла. Не знаю, почему я была так осторожна, ну а как иначе? Ведь доберись они до тех бумаг, и я у них на крючке — мой домашний адрес, адрес матери. Не хотела бы я, чтобы ей ту кассету прислали, это уже был бы перебор. Черный с самого начала потребовал отдать документы, выспрашивал, где они, искал всюду, даже в туфли мои заглядывал, но я сказала, что меня обокрали. Пару раз съездил по морде, а потом отстал. Тогда я поняла, что не зря засунула свои бумаги под бетонный шар. Те русские все себе испортили, когда позволили, чтобы у них отняли паспорта. В чужой стране без паспорта, без языка — это конец, вляпались по самое не могу. Я оказалась ловчее.

Сколько тебе сахара?

Ты сладкий мальчик. Идем в комнату. Забирайся под одеяло. Чашку поставь на тумбочку.

А штаны зачем? Раздевайся, сегодня я тебя уже не отпущу.

Ну а ты как думал?

Только не говори, что тебе плохо.

Погоди, я тоже сниму этот твой свитер, щиплется как черт, только заведу какую-нибудь музыку.

Может, эту?

Знаю, что хорошая.

Ну а теперь свитерок. Смотри и расслабляйся.

То-то!

И что? Пойдем дальше?

Свинья!

Я обиделась!

Убери руки!

Погоди, вот доберусь я до тебя.

О! Да ты и трусы снял!

Ну и ладно. Так лучше.

Эту музыку я впервые услыхала в одном заведении, тут, на Казимеже, там, где Виня работает, та, у которой сны. Там почти всегда крутят джаз. И теперь я уже ничего другого не слушаю. Иногда ходим туда с моей соседкой, и одна я там тоже бываю. Я только четыре дня в неделю работаю, три вечера свободные. Стара я уже, чтобы каждый день вкалывать. Надо давать дорогу молодым. Повезло тем, кто сразу попал к Владеку, не то что мне. А я вот нахлебалась дерьма, прежде чем научилась жить. Мало таких мест, где шлюха может спокойно кантоваться, ох мало. Поганая профессия. Малолеткам только кажется, что этим способом можно легко срубить бабок, а потом уже поздно поворачивать назад. Когда такой гад, как Черный, наложит лапу на девушку, ей не поздоровится. Проценты, долги, конфискованный паспорт, кассета, где ты с псом, и остается только жилы рвать. Фокус с документами мне сильно помог. Бояться мне было особо нечего, кроме побоев. Я начала копить и не думала даже с этим гадом расплачиваться. Поумнела и справлялась неплохо. Черный с головой не сильно дружил, я потом вертела им как хотела. Самая большая проблема — где спрятать деньги. Всюду было небезопасно. Прятала на природе, закапывала, маскировала, словно долбаная белка, и не в одном месте, но в нескольких, чтобы в случае чего не лишиться всего разом. Баловала себя, хорошо питалась, понимала, что еще могу упасть в выгребную яму. Черный забирал почти все, но мне перепадали чаевые: если клиент был хорошим, и я знала, что он не приятель Черного, я старалась. Пару раз этот гад подмечал, что я ему недодаю, бил, но мне было уже по фигу, я озлобилась и только считала дни до конца сезона. Ненависть меня так распирала, что я готова была на все. Кокетничала с ним, хотя и с души воротило, и выжимала из этого ублюдка сколько можно. У меня это хорошо получалось, часто он оставлял мне больше, чем другим, но всегда говорил, что в долг. Срать я хотела на его долги. Вот он у меня где был.

Кончился август, и народ будто вымело, город почти опустел. Поболталась я там еще пару дней и свалила. Выгребла орешки, все до гроша, ничего не пропало, документы из-под шара вытащила и села в поезд до Щецина. Опять у меня с собой был лишь пакет с вещами. Остальное бросила. Чемоданов не паковала, чтобы меня не застукали. Ценную мелочевку забрала и хорошие шмотки. Рабочие прикиды оставила. В джинсах уехала и в куртке, чтобы не замерзнуть, а столько бабла у меня еще никогда не было. Следила только, чтобы не обокрали в дороге.

До Щецина не доехала, побоялась. Высадилась в какой-то дыре и до зимы таскалась по поселкам. Отдохнула немного от того гада, помогала убирать урожай, потом копала картошку. Заработать не заработала, в деревне народ бедный, но и не потратилась. Платили мне жильем и продуктами. Откормилась, творога деревенского наелась, яиц. Загорела наконец, ведь в Сопоте я только по ночам из дому вылезала. С нормальными людьми пообщалась, сходила к врачу, сдала анализы — беспокоилась слегка. С клиентами я береглась, но если бы Черному или кому из его корешей принялась впаривать про безопасный секс, они бы неслабо повеселились. К счастью, ничего не подцепила.

Некоторое время не хотела показываться в большом городе. Хрен знает, куда этот гад наведывается. Но когда похолодало, двинула на юг, в деревне зимой делать нечего. Недолго пробыла в Силезии, там тоже скопила кой-чего. Только один урод меня чуть не убил, да не на ту напал. Ребра, сволочь, переломал, но я оклемалась. Прочла в газете, что Черного посадили. Вот уж обрадовалась, даже подумала, не объявиться ли и не дать ли показания против него, но потом унялась. Зачем мне это.

Года два моталась по Польше. Где я, парень, только не была, но уже нигде меня так не припекало, как в этом чертовом Сопоте. Наконец, почти три года назад, приехала сюда и встретила Владека. Так и живу, хотя кое-что изменилось. Старше я стала, умнее; понятно, что скоро придется с этой карьерой завязывать. На старых шлюх без слез не взглянешь — стоит такое чучело размалеванное, столб подпирает. Нет, это не для меня.

Не знаю пока, чем займусь. Сейчас хожу на курсы визажистов.

Знаешь, что такое?

Ну да, макияж и прочее. Красишь теткам глаза, только со всякими штучками. Кто знает, может, пригодится. С соседкой учим французский, бегаем на занятия, договорились, что когда-нибудь поедем в Париж.

Она там была с любимым человеком. Теперь у нее остались лишь воспоминания, любимый человек погиб в автокатастрофе уже больше года назад. Тогда мы еще не были знакомы, жила она где-то в другом месте, но недалеко, где-то на Казимеже, переехала сюда примерно год назад, летом. Мы сразу познакомились, ведь с работы в одно время возвращаемся — она с дежурства в больнице, а я из борделя. Я уже говорила, что она работает в отделении, где дети умирают от рака? Паршивая работа. Нормальный человек со смертью раза два в жизни сталкивается, не чаще. И то в основном старички помирают, а она постоянно с курносой имеет дело, да еще какое. Однажды, помню, за один день у нее трое детей умерло. Рехнуться можно. Но она как-то держится. Иногда плачет здесь, у меня, когда зайдет на чай. Я не плачу, говорила уже, я кремень, но ей и вправду нужно иногда выреветься. Люблю ее очень, многому я от нее научилась. Хорошая она. Теплая.

После той катастрофы она еще не совсем оправилась, хотя уже столько времени прошло. И это был не парень, а девушка. Вроде они были очень счастливы вместе. Но это большая тайна, мало кто в курсе. Люди любят по таким поводам шум поднимать. Не укладывается в их пустых башках, как такое возможно, сразу грязные мысли возникают. Любовь для них ничего не значит.

Однажды я увидела ее страшно расстроенную — на еврейском фестивале, здесь, на Казимеже, ровно год назад.

Бывал когда-нибудь?

Финальный концерт просто потрясающий. Люди со всего света собираются, веселятся, и музыка хорошая, и вообще.

Сейчас фестиваль опять начинается, год уже прошел. Через неделю концерт. Пойдешь со мной? Познакомлю с моими друзьями.

В прошлом году ходили с соседкой, развлекались, плясали. Здорово было. Один знакомый в бубен бил без передыху, классный был вечер. Мы тогда с соседкой только подружились, и про ее девушку я еще не знала. И вдруг смотрю, она стоит, будто привидение увидела, трясется вся и рыдает так страшно. Слезы текут по лицу, руки висят вдоль туловища — вот так, глянь, — но пальцы напряжены и растопырены, словно она какой-то жуткий крик в себе удерживает; волосы, черные, распущенные, прилипли к щекам. Я испугалась, не знала, что делать. Но погоди, это еще не все. Гляжу, а напротив стоит женщина, старая, очень старая, белая как снег, для своего возраста очень высокая и ухоженная, сразу видно, что не полька. И эта женщина тоже плачет, как моя соседка, — и так они друг на друга похожи! Между ними было метров пять, не больше, и, наверное, лет сорок. Почему старая плакала, не знаю. Смахивала она на еврейку, когда-то и у нее наверняка были черные волосы. Может быть, вспомнила что-то плохое о войне, тут тысячи людей поубивали, всех здешних евреев, да ты и сам знаешь, что тебе рассказывать. Песня была ужасно трогательная, вот они обе и расклеились. Еще никогда не видела, чтобы кто-нибудь так плакал, как они тогда, сама никогда не плачу, закаленная я.

Шла я тогда с соседкой домой и думала, что я на такой плач не способна. Не знала, в чем дело, тогда еще не знала, но догадалась, что дело серьезное.

Подумай, парень, как все сложилось: встречаются две женщины и плачут, одна оплакивает всю округу, другая — свою любовь, погибшую в катастрофе. Сорок лет разницы и, наверное, сто тысяч жизней. Наше счастье, что сейчас времена спокойные. Так я думаю, и разве я не права?

Позавидовала я соседкиным слезам. Может, это странно, но я даже ее трагедии позавидовала. Я никогда никого не любила. Веришь? Попадались мне пару раз мужики более или менее приличные, в меру порядочные, но я даже не помню, как их звали, о чем уж тут плакать. И все же я мечтаю встретить парня, кто защитит меня от всего плохого и бандюков разгонит. Я по части любви до сих пор восьмиклассница.

Ребенка, блин, хотела бы когда-нибудь завести.

В последнее время мне только малышня и снится. Похоже, пора пришла. Но от кого?

А я вправду могла бы много дать парню.

Может, когда в Париж с соседкой поеду, там кого найду. Паспорт заграничный надо сделать, у меня его никогда не было. Домой надо съездить. Соседка говорит, что родню хоть раз в несколько лет надо навещать. Это точно. Сука я, однако, десять лет к матери не наведывалась, к отцу, к сестре. Блин. Та еврейка, наверное, плакала о своих родителях, которых немцы в печи сожгли, а я своих видеть не хотела все эти годы. Не знаю, живы ли, но с меня причитается. Поеду. Деньги кой-какие отложены, может, им на старости лет помогу. Мне самой много не надо, я всегда вывернусь. Ловкая я. Титьки мои пока не обвисли, даже в порнухе могла бы сниматься. Вроде там неплохо платят.

Не пропаду.

Эта соседка — добрый дух какой-то. О ней можно книжки писать, о тех детях, что умирают, о любви ее утраченной и обо всем. Ее жизнь прямо-таки просится в книжку.

Напиши о ней. Я тебе побольше расскажу. Познакомлю с ней.

В нашем мире полно всякой швали, таких, как Черный, таких, как я, но она просто ангел, нафиг. Напишешь?

Обещай.

Познакомлю с ней.

Обещай, что напишешь.

Поговорим об этом завтра…

Спи уже, глаза слипаются. Ох, эти твои глаза. Красивые, что уж тут говорить. Повернись спиной, я к тебе прижмусь, ты такой теплый. Да, вот так.

Давно не засыпала с парнем, бляди спят одни. У меня только Владек, но домой я его не приглашала. Трахаться с ним даже люблю, когда он трезвый; шустрый он, люблю, когда парень шустрый, но поговорить с ним не о чем. Не то что с тобой…

Теплый ты…

Пахнешь приятно…

Но когда придешь в заведение, заплатишь нормально, помни…

Опять ты за свое…

Скоро совсем светло станет…

Хорошо тебе?

Мне тоже.

Какой же ты лохматый! Классно.

Утром приготовлю вкусный завтрак. Потом займемся любовью, если захочешь. Бесплатно, по знакомству.

А если будет хорошая погода, то, может, пойдем гулять.