Мучные младенцы

10

Преисполненный решимости навсегда расквитаться с мучными младенцами, мистер Картрайт всех засадил за работу. И пока стрелка часов бесконечно медленно ползла по кругу, праведный гнев, испытываемый всеми учениками четвертого «В» всякий раз, когда от них требовали усиленной мозговой деятельности, смешивался с негодованием на Саймона за две непростительные ошибки: за выбор темы и за то, что он ввел их в заблуждение касательно Великого Взрыва.

Мистер Картрайт старался сохранять невозмутимость и делал вид, что не замечает вокруг себя вспышек злобного шепота.

— Только полный кретин мог выбрать детей.

— Мы могли бы взять любую другую тему. Например, еду.

Чтобы немного отвлечь их, мистер Картрайт взял в руки листок, который Расс Моулд с громким вздохом облегчения отодвинул в сторону.

— Вот. Кое-кто уже готов. Позвольте прочесть вам для вдохновения последнюю запись Расса Моулда.

Он поднес листок к глазам, пытаясь — безуспешно — расшифровать написанное.

— Вы держите его вверх ногами, — с упреком заметил Расс.

Мистер Картрайт поспешно перевернул бумагу.

— О, точно! — сказал он. — Так намного лучше.

Он снова жадно впился в листок глазами, но вскоре, признав собственное поражение, вернул его автору.

— Мне почему-то кажется, что ты самую малость перестарался, — осторожно предположил он. — Может, не стоило так спешить со слитным письмом?

Он отошел в сторону, и тут зазвенел звонок, повергший класс в привычное неистовство. Не дожидаясь разрешения учителя, все загрохотали стульями и принялись собирать свои вещи.

— Я не сказал, что урок окончен! — проревел мистер Картрайт.

Волнение на секунду улеглось.

Мистер Картрайт решил отправиться в учительскую за живительной чашкой кофе, прежде чем начнется стихийный исход. Мрачно смерив их взглядом, не допускающим возражений, он двинулся к двери.

— Ладно, — наконец сказал он. — Можете идти.

Не успели эти слова слететь с его губ, как он уже шагал прочь по длинному коридору.

За отсутствием представителя правопорядка, вся стая немедленно набросилась на свою истинную жертву.

— Думал, тебе это сойдет с рук, да, Сайм?

— Это надо же так нас всех подставить?

— «Настоящий отпад»! «Крутая наука»!

Саймон снова невольно подался вперед и схватился за парту. Никто не подумал, что он сделал это от страха, но жест снова выдал его — уже второй раз за утро.

— Что ты там прячешь?

— Покажи, Сайм!

— Дай посмотреть!

Любопытных было слишком много. Под их напором парта опрокинулась. Крышка при падении отвалилась, а кукла вылетела из стола как из пушки и, просвистев мимо сбившихся в кучу мальчишек, взмыла над пустыми партами. Саймон не выпускал ее из виду ни на секунду и, вырвавшись из толпы одноклассников, успел поймать куклу на лету, причем такой хваткой, что выбил из мешка облако мучной пыли. Как раз в этот момент мистер Картрайт вернулся в класс за сигаретами.

По пути к своему столу учитель бросил быстрый раздраженный взгляд на беспорядок и облако мучной пыли, медленно оседающее в другом конце класса. Вернувшись за сигаретами, он и так потерял драгоценное время и теперь не собирался тратить остаток перемены на установление истины или справедливости.

Он решил, что во всем виноват Саймон.

— В понедельник останешься после уроков! — выпалил он. — За несанкционированную игру в мяч в моем классе.

Приподняв крышку стола на несколько дюймов, мистер Картрайт незаметно достал пачку сигарет, припрятанную в дальнем углу под бумагами. Но тут он заметил, что весь класс гадает о причине его возвращения, и решил устроить целое представление: стащил со стола пластиковый мешок с мучными младенцами и поволок его за собой к двери.

Саймон не сводил глаз со спины учителя, возмущенный несправедливостью наказания. Заметив, что он на секунду отвлекся, Уэйн кинулся на куклу. Саймон, не задумываясь, резко развернулся и подкинул ее в воздух, достаточно высоко, чтобы, вскочив на стул, подхватить ее и поднять на вытянутых руках вне досягаемости Уэйна.

Услышав из коридора шум в классе, мистер Картрайт поспешил обратно и застал Саймона стоящим на стуле.

— Останешься после уроков во вторник! — рявкнул он. — За порчу школьного имущества.

И снова направился к двери.

Кольцо окружения смыкалось вокруг Саймона по мере того, как ученики четвертого «В» подступали к нему, задавшись целью во что бы то ни стало завладеть его куклой. Может, броситься к двери, прежде чем они успеют опомниться, подумал Саймон. Понятное дело, мистер Картрайт, услышав топот в коридоре, назначит ему вдогонку еще одно наказание за беготню в школе.

Ну и что с того? Загнанный на стул, с куклой на вытянутых руках, Саймон и не мог думать иначе. Что с того? Бывают в жизни вещи пострашнее, чем три дня продленки. Ведь даже если сложить часы наказания вместе, они вряд ли продлятся дольше, чем один-единственный день рождения мерзкой Гиацинт Спайсер, а их он пережил уже семь.

Так может, все-таки рискнуть? Рвануть что есть сил?

Саймон снова вспомнил слова мистера Картрайта: «Я думал, ты школьный чемпион».

Была не была!

Охваченный эйфорией, Саймон неожиданно для всех бросился к двери. Он перепрыгивал с парты на парту, так что шаткие деревянные ножки бешено дрожали, а стулья с грохотом опрокидывались. Он держал куклу высоко над головой, и слова мистера Картрайта звенели у него в ушах: «Знаешь, в чем твоя проблема, Саймон Мартин? Ты себя недооцениваешь». Он перепрыгнул с парты Уэйна на парту Расса. Линейки и ручки летели у него из-под ног. Калькулятор Филипа Брустера взмыл в воздух. Перемахнув через парту Луиса, Саймон совершил еще один, последний прыжок и вырвался на свободу. Его кулак победно взметнулся в воздух. Он чувствовал себя таким же могущественным, как много лет назад, когда они играли в рождественской пьесе и мисс Несс надела на него прекрасный алый плащ. Тогда он почти слышал звуки труб. Кто будет никудышным отцом? Уж точно не он. Быть может, такие, как Робин Фостер, не выдержат испытания и выйдут из игры. А такие, как Сью, вовсе не станут рисковать. Но у него, у Саймона, все получится. И неплохо получится. Слова мистера Картрайта мощным эхом звучали в его голове: «Если привязанность к беззащитному существу еще чего-нибудь стоит, то знай: в отличие от большинства других, ты будешь хорошим отцом».

Но тут ему поставили подножку, и он плашмя рухнул на пол, задыхаясь и бормоча проклятья. Он не удержал мучного младенца, и тот улетел на двадцать футов вперед по коридору.

Живой голос, раздавшийся над его головой, разогнал последние обрывки эха.

— А, Саймон Мартин! Тебя-то мне и надо. Останешься после уроков в среду, само собой. За беготню в коридоре. Но раз уж ты здесь, будь любезен, дотащи этот мешок доктору Фелтому на ЭКСПО. Вот умница.

Поглаживая вожделенную пачку сигарет в кармане, мистер Картрайт поспешил в учительскую, чтобы выпить кофе и перекурить.

Превозмогая боль, Саймон сел, и тут из-за угла появился доктор Фелтом со своим выводком. Они несли различные части гидроэлектростанции близнецов Хьюз.

— Назад! Назад, все назад! — как укротитель львов, рявкнул доктор Фелтом на учеников четвертого «В», которые, в погоне за Саймоном, устроили свалку в дверях. — Все в класс! Немедленно в класс! Разве вы не видите, что у нас в руках дорогостоящее оборудование?!

Не успел он договорить слова «дорогостоящее оборудование», как заметил на полу цифровой генератор синусоидальных колебаний Вишарта — там, где его оставил Саймон по распоряжению мистера Картрайта.

— Бог мой!

Тут он заметил у батареи осциллограф.

— Это возмутительно!

Потом он увидел Саймона.

— Ты! Я к тебе обращаюсь. Что ты расселся? Ты слышишь меня?

Осознавая несовершенство человеческой речи, Саймон просто уставился в пол.

— В понедельник останешься после уроков, — распорядился доктор Фелтом.

— У меня до среды все расписано, — мрачно сообщил ему Саймон.

— Значит, в четверг! — отрезал доктор Фелтом. — А теперь слушай внимательно! Это оборудование надо было доставить в лабораторию час назад.

Саймон со вздохом поднялся на ноги и огляделся в поисках помощника. Но четвертый «В» как ветром сдуло. Горькая правда заключалась в том, что как только доктор Фелтом стал набирать обороты, четвертый «В» благоразумно слинял, чтобы не попасть под раздачу. Задержавшись лишь на мгновение, чтобы скорчить гримасу за спиной своего мучителя, Саймон запихнул мучного младенца обратно под свитер и взялся за осциллограф и цифровой генератор синусоидальных колебаний Вишарта. Покрутив их так и эдак, он смог, наконец, ухватить и то и другое. Свободными пальцами он взялся за пластиковый мешок для мусора и потихоньку, потихоньку потащился по коридору, с трудом удерживая громоздкое оборудование в руках.

За третьей стеклянной дверью естественнонаучного корпуса его поджидал мистер Хайем.

— Где ты ходишь? — Он выхватил осциллограф из рук Саймона. — Я уже битый час тебя дожидаюсь.

Он посмотрел на подробную схему экспозиции, которую доктор Фелтом повесил на стену.

— Эту штуковину Вишарта тоже давай сюда.

Когда он забрал из рук Саймона цифровой генератор синусоидальных колебаний, он заметил третью и последнюю ношу.

— Что в этом мешке?

— Мучные младенцы.

Мистер Хайем снова посмотрел на схему ЭКСПО.

— Мучные младенцы… мучные младенцы… А! Вот они где! — Его лицо нахмурилось. — Что-то рановато, нет? Ну ладно, неважно. Тащи на восемнадцатый стенд.

Напрасно он ждал, что Саймон сдвинется с места.

— Иди же, — нетерпеливо повторил мистер Хайем. — Отнеси их на стенд и разложи.

Саймон мрачно посмотрел на него. Ему надоело, что все им помыкают.

— Как? — угрюмо спросил он.

Но у доктора Хайема были дела и поважнее. В зал как раз вносили электронную охранную систему Питкина.

— О, господи! Может, тебя еще с ложечки покормить? — вздохнул мистер Хайем. — Просто разложи их покрасивее и напиши табличку, что это такое.

Саймон нехотя потащился с мешком к восемнадцатому столу, который, как он не без возмущения заметил, располагался в самом дальнем углу зала. Он вытащил мучных младенцев из мешка и свалил на стол. Внимательно рассматривая их, он впервые обнаружил, как сильно они изменились за восемнадцать дней. Глаза теперь были не только у его куклы. У многих, к тому же, были носы, уши, губы и даже бородавки. Младенец Джорджа Сполдера, похоже, подхватил корь. Младенец Билла Симмонса щеголял в наколках. А крошка Луиса обзавелась трубкой.

Как сделать так, чтобы на все это было интересно смотреть?

Для начала Саймон вытащил свою куклу из-из-под свитераусадил на середину стола, а вокруг разместил остальных.

— Отлично.

Он взял с ближайшего стола табличку и перевернул ее.

«Королева мучных кукол и ее придворные», — написал он на чистой стороне и критически оценил написанное. Даже если люди разберут надпись, то едва ли их это заинтересует.

Он попробовал еще раз. Теперь он разделил младенцев попарно и попытался разместить их так, чтобы все это напоминало вечеринку.

Саймон стащил еще одну карточку с соседнего стола. Зачеркнув аккуратную подпись «Измерение длины волны лазерного излучения», он перевернул табличку и на обратной стороне написал:

«Туссовка».

Саймон сомневался, что это слово пишется именно так. Да и на веселую вечеринку это не походило. Он попытался оживить происходящее, разложив мучных младенцев в более интересных позах. Но, так или иначе, зрелище разочаровывало: они упрямо представляли собой восемнадцать мешков с мукой, сваленных как попало.

Отказавшись от своей затеи, Саймон решил попробовать нечто противоположное. На этот раз он разложил кукол строгими рядами и на новой карточке написал: «Ботаники доктора Фелтома».

Тоже ничего особенного.

И тут ему в голову пришла гениальная мысль. Позаимствовав карточку с подписью «Проект невесомости Хокинга», он написал на обороте: «Лучший гол Саймона Мартина», после чего принялся воссоздавать это великое событие с помощью мучных младенцев и обертки от шоколадного батончика, которую он подобрал с пола и скомкал, чтобы использовать вместо мяча.

Сначала он расставил по местам трех нападающих, затем четырех полузащитников и трех защитников. Покончив с одной командой, он взялся за другую.

В тот знаменательный день он играл глубоко в защите, но в нужный момент совершил умопомрачительный рывок и, обойдя защитников противника изящными зигзагами, провел мяч по флангу, чтобы послать его пушечным выстрелом с самого края штрафной площадки прямо в угол ворот. Вратарь его даже не заметил, а Саймон не успел уклониться от неизбежного столкновения со свободным защитником, похожим на косоглазого быка.

Захваченный воспоминаниями, он воспроизвел последние моменты игры, передвигая младенцев по столу.

— Брумм! Брумм! Пау!

Два мешка столкнулись, и мука засыпала все вокруг.

Стол, может, и стоял в отдалении, но невидимым он не был. Мистер Хайем налетел на Саймона в считанные секунды.

— Мука! Повсюду мука! Что с тобой, Саймон Мартин? Такого я даже от тебя не ожидал!

Саймон был оскорблен. Он ведь просто выполнял распоряжения.

Мистер Хайем крутился как бешеный волчок.

— Ты только посмотри! — кричал он. — Посмотри на это! Мука оседает на цилиндрах повышенного давления Бернштейна! И на синтезаторе речи Баттерворта! Смотри, вот оставлю тебя после уроков, Саймон Мартин.

— Не раньше пятницы, — сообщил ему Саймон ледяным от обиды голосом.

— Значит, в пятницу. И не надейся, что я забуду. Я…

Мистер Хайем запнулся на полуслове.

— Она перемещается в сторону прибора для очистки воды Тагвелла.

Он повернулся к Саймону.

— Немедленно унеси отсюда эти мешки!

— Но…

— Я сказал — немедленно!

Мистер Хайем был в такой ярости, что Саймон не посмел ослушаться. Он быстро сгреб всех младенцев, включая своего, обратно в мешок.

— Быстрее! Пошевеливайся! Уноси их отсюда! Живее!

Все еще хмурясь, Саймон потащил мешок к двери.

— Но куда же мне…

У мистера Хайема и так забот хватало.

— Просто унеси, и все! И подальше! Можешь хоть в клочья их разнести. Только вынеси их из этого здания! Сейчас же!

Волоча за собой тяжелую ношу, Саймон послушно поплелся обратно, мимо других лабораторий. Проходя через стеклянные двери, он не позаботился о том, чтобы хоть немного приподнять пластиковый мешок, и тот цеплялся за все пороги. Мучная дорожка, которую он оставлял после себя, с каждым шагом становилась все белее и шире.

Уже на выходе из корпуса он столкнулся в дверях с мисс Арнотт.

— Почему ты не в классе? — спросила она. — Звонок на урок прозвенел уже несколько минут назад.

Саймон не спешил с ответом. Он мог заявить, что ему поручено доставить мучных младенцев на ЭКСПО. Только вряд ли она поверит ему — он двигался явно в противоположном направлении.

Он мог заявить, что ему поручено доставить их обратно в класс, но она вполне способна увязаться за ним до самого кабинета. Подобно средневековому гонцу, который знал, что за плохое известие его могут казнить, Саймон не готов был взять на себя роль горевестника и вернуть мучных младенцев мистеру Картрайту.

Или… Он мог промолчать. Как всегда.

И он, как всегда, промолчал.

Мисс Арнотт пощупала рукой свою сумочку, желая удостовериться в том, что пузырек с аспирином при ней.

— Мне очень жаль Саймон, но у меня нет выбора. Я вынуждена оставить тебя после уроков за прогул.

— Только в следующий понедельник, — предупредил ее Саймон. — На этой неделе у меня все дни расписаны.

— О, Саймон! — сказала мисс Арнотт, сжав пальцами виски в тех местах, где обычно зарождалась ее головная боль.

— Ничего страшного, — великодушно успокоил ее Саймон. — Я не против. — И это была чистая правда. Между объяснением и наказанием он всегда выбирал наказание. Так было проще.

— Значит, в следующий понедельник.

Угрюмый, как Санта-Клаус среди лета, Саймон кивнул, взял свой мешок и поплелся дальше по коридору. Мисс Арнотт сделала шаг в сторону, чтобы пропустить его вперед.

И увидела мучную дорожку.

— Саймон…

— Да, мисс Арнотт?

Но она уже бежала в учительскую за водой для своих таблеток. Саймон задержался, разглядывая ее следы на мучной дорожке. Нечто — неважно, предвидение это было или предчувствие — подсказывало ему, что мисс Арнотт у них надолго не задержится. Женщина теряла самообладание, это было очевидно. А для учителя, размышлял он уже на ходу, самообладание — предмет первой необходимости. С восьми пятнадцати и до шестнадцати пятнадцати учитель без него никуда. Саймон остановился, чтобы произвести сложный расчет на пальцах. Восемь часов. На первый взгляд, страшное дело, но если подумать, только третья часть суток. Восемь жалких часов. Если мисс Арнотт не выдерживает даже этого, то увольняться и заводить ребенка ей точно не стоит. Вот это, по мнению Саймона, настоящая работа. Суточная смена. Каждый день. И так лет двадцать. Без перерывов на обед. Без выходных. По сравнению с этим день рождения Гиацинт Спайсер — лишь краткий миг в жизни поденки. Участь родителя, скорее, — пожизненное наказание. Если бы много лет назад его родная мать, вместо того чтобы отправиться в роддом и завести себе ребенка, взяла да и зарезала кого-нибудь хлебным ножом, сейчас бы она уже вышла на свободу. А за хорошее поведение ее могли бы освободить и досрочно.

Саймон вытащил свою куклу из пластикового мешка и задумчиво уставился на нее. Чем больше он размышлял, тем удивительнее казался ему тот факт, что люди вообще заводят детей. Это опасно, вне всякого сомнения. Это ложится тяжкой ношей на плечи родителей. Связывает по рукам и ногам. Накладывает определенный отпечаток. Окружающие начинают казаться подозрительными и невыносимыми. Работа учителя по сравнению с этим — увеселительная прогулка. Саймона уже не удивляло, что его отец сбежал. Удивительным было то, что он продержался так долго: тысячу восемь часов. Это же в два раза дольше, чем Саймон ухаживал за мучным младенцем. А мать! На ее счету уже сотни тысяч часов! Она же просто мать-героиня! Да что там — святая!

— Ее, наверное, уже тошнит от меня, — сказал он своей кукле.

Но это было не так, и он знал об этом. Его слова отозвались в коридоре слабым эхом. В глубине души Саймон знал, что, несмотря на самые идиотские выходки — вроде того случая, когда он скормил бабушкин парик овчарке Туллиса или швырнул кактус в Гиацинт Спайсер, — мать очень любит его. В этом-то вся беда.

— Вот так и работает эта ловушка, — объяснял он своей кукле. — Так она и затягивает тебя. Сперва ты ничего не знаешь. А потом уже слишком поздно.

Он замолчал.

— Если только у тебя нет паруса…

Парус…

Его отец…

Саймон уселся на мешок с младенцами, пышно раздавшийся под его весом, как в уютное гнездышко. Он напряженно думал.

Его отец.

Он произносил эти слова на разный манер, словно пробуя их на вкус.

— Мой отец. Мой отец. Мой отец.

Кто?

Кто?

— Кто?

Живым эхом отозвался Робин. Его послали, чтобы разыскать Саймона и привести назад для расправы.

— Вот именно! — сказал Саймон. — Кто?

Но Робин был не расположен разгадывать загадки. Он выполнял задание.

— Вставай, Сайм. Пора возвращаться на базу. Старый Мерин уже рвет и мечет.

— Понимаешь, — сказал Саймон, полностью игнорируя его просьбу. — Я не знаю, кто он. А он не знает, кто я. Так что мать и бабка правы. Тот факт, что он ушел, на самом деле не имеет ко мне никакого отношения.

— Вставай. Нам пора.

— Я не говорю, что он поступил правильно, — продолжал Саймон. — Вот так отчалить и бросить мою мать одну с ребенком на руках. Навсегда. — Он слегка ткнул свою куклу в живот. — Хотя протаскавшись с ней почти три недели, я могу понять, почему это случилось. Я просто хочу сказать, что это не должно… что это уже не имеет значения.

— Да, Сайм. А теперь вставай, прошу тебя.

— Понимаешь, между нами теперь ничего нет, — настаивал Саймон. — На самом деле, никогда ничего и не было. Он вообще не имеет ко мне никакого отношения. В мире полным-полно людей, которые не имеют ко мне никакого отношения, которые меня даже не знают. Но они прекрасно без меня обходятся. И я прекрасно обхожусь без них.

Но терпение Робина иссякло.

— Сайм, я не хочу, чтобы мне из-за тебя влетело. Я ухожу. Я скажу Старому Мерину, что я тебя нашел, но ты не захотел вернуться. Ты был слишком занят. Сидел на мешке с мукой и рассуждал о своей семье.

Казалось, Саймон его даже не слышит.

— И вот я понял, что отец мой — это просто еще один человек на нашей планете, который не знает, кто я такой. И больше ничего. А значение имеют только те, кто тебя знают.

— Я имею значение, Сайм.

— И моя мать имеет значение. И бабушка. И Сью.

— Раз…

— Но только не он. Он не имеет значения. Он не считается.

— Два…

— Я его не виню. Но он не считается.

— Три!

Махнув рукой, Робин повернулся и пошел обратно в класс. Дойдя до угла коридора, он все еще мог слышать, как Саймон у него за спиной продолжает что-то доказывать своей кукле.

— Мне теперь гораздо лучше, правда. Я далее не представлял, насколько все это меня беспокоит. Но теперь я стал другим человеком. Я стал свободным.

Глаза куклы с нарисованными ресницами были исполнены сочувствия.

— Ты понимаешь, о чем я, правда?

Выражение ее лица не изменилось.

— Ты же все понимаешь?

Мучная кукла оставалась невозмутима.

Постепенно, неумолимо Саймон пришел в себя. Что он здесь делает? Почему он сидит в школьном коридоре, на мягком удобном мешке, разговаривая с куклой?

Саймон вскочил на ноги, как ошпаренный. Кукла! Да она даже не кукла. Она же просто глупый безжизненный мешок муки. Она даже не она. Она это оно. Что с ним случилось? Почти три недели он обсуждал свои проблемы с мешком муки. Он что, с ума сошел? Ведь это просто часть дурацкого школьного проекта. Она же ненастоящая. Они все ненастоящие. Схватив пакет с мучными младенцами за углы, он рывком перевернул его. Мешки с мукой вывалились на пол. Вот что они такое. Просто мешки с мукой! Мучные мешки!

Взяв один, он швырнул его к потолку. Он разорвался, просыпавшись мучным дождем. Саймону было все равно. Он чувствовал необычайное облегчение, словно его неожиданно выпустили из тюрьмы; словно потерпевший кораблекрушение, проведя в воде много часов, увидел береговые огни; как будто врач, священник и учитель пришли сказать ему, что они заблуждались, что все это было ошибкой, что он не станет отцом, во всяком случае, пока.

Все было кончено. Какое облегчение! Он запустил еще одного мучного младенца. И еще одного. Он был на грани, на самой грани. Он по-настоящему полюбил свою мучную куклу. Он по-настоящему привязался к ней. Но она была ненастоящей! А значит, он свободен! Свободен, свободен, свободен!

Следующий мучной младенец зацепился за лампу и порвался. В исступлении Саймон задрал голову и подставил лицо мучному дождю. Следующего мучного младенца он подбросил с удвоенной силой. Какая разница? Ведь мистер Хайем сам разрешил ему. Не так ли? «Можешь хоть в клочья их разнести. Только вынеси их из этого здания!» Так Саймон и сделал.

Так значит, разнести их в клочья?

Отличная идея!

Он взял еще одного младенца и зафутболил его в другой конец коридора. Потом еще одного. Мука разлеталась во все стороны. Она клубилась по всему унылому коридору белыми облаками. Каждый раз, когда он разносил в клочья новый мешок, огромные тучи муки разлетались в коридоре снежным вихрем, ослепительной метелью — это и был великий, великий взрыв.

Мука вздымалась вверх и оседала на полу толстым слоем глубиной по щиколотку. Кому какое дело? Во всяком случае огромному белому прыгающему во всей этой муке Саймону было на все наплевать. Он успеет еще побыть ответственным человеком, когда подрастет. Когда придет время, у него будут все шансы стать хорошим отцом.

Но не сейчас. Не сейчас, когда он так юн. Не сейчас, когда он способен на все и перед ним простирается размытый и яркий горизонт — куда шире, чем он мог предположить.

Удар… Удар… Мучная буря кружилась в арктическом хаосе, и Саймон победно воздел к ней руки. Он не допустит той же ошибки, что его отец. Нет. Он не свяжет себя по рукам и ногам раньше времени, чтобы потом улизнуть на свободу и бросить ребенка, который спустя несколько лет будет слоняться по Уилберфорс-роуд, беседуя про себя с голубоглазым отцом с морщинками вокруг глаз, которого он сам выдумал, потому что настоящего отца он никогда не видел.

Он так никогда не поступит. Никогда. Он лучше подождет. Ведь ему не все равно. А потом, в один прекрасный день, когда поймет, что готов…

Удар… Удар…

Мука сыпалась на него дождем. Она стекала по нему ручейками и речушками. Она кружилась вокруг него. Он был снежным человеком, йети, ходячей лавиной. Удар… Удар… Он вымещал все свои мелкие разочарования последних трех недель на потрепанных мешках муки. «Не оставляй ее здесь, Сайм». «Будь осторожен». «Ты уверен, что она в безопасности?» Неужели так же думала и мать, когда тащила его с собой в спортивный клуб, чтобы раз в неделю позволить себе расслабиться и поиграть в бадминтон? Как мог он, свесившись через перила, доставать ее своим нытьем? Как он мог?

Удар… Удар… Удар… Новые мешки разрывались в воздухе и просыпались дождем муки. Его мать святая. Он должен подарить ей цветы. Он прижмет Саида к стенке, заставит одолжить ему часть прибыли, нажитой нечестным путем, и купит ей дюжину красных роз. Она это заслужила.

Разорвав последних младенцев по швам, по локоть в муке, он сыпал муку во все стороны. Он был счастлив, и ничто не могло омрачить его радость. Пусть назначают ему еще сколько угодно наказаний — хоть до конца света. Ему плевать. Один час в день? Полная ерунда! Особенно по сравнению с тем, чего он только что избежал!

Он не мог сдержаться. Он запел.

Мучная буря сопровождалась громогласной песней. Зачерпывая все новые горсти муки, он раскидывал их вокруг себя. Белое на белом. О счастливый, счастливый Саймон!

— распевал он.

Мука слепила ему глаза, как порывы зюйд-веста.

— пел он все громче и громче. Он избежал ловушки. Его накажут, но он остался свободен. И у него еще будет время, чтобы проявить ответственность.

Мешки являли собой довольно жалкое зрелище. Весь коридор, из конца в конец, был усыпан мукой. Жаль, что это проделал не четвертый «В» на школьной ЭКСПО. Но это неважно. По крайней мере, они многому научились.

Бесподобный голос звенел.

Совершив последний удар, Саймон зашагал прочь по коридору.

Мартин Саймон, который воспользовался случаем и вышел в сортир дочитать последние страницы «Поисков Святого Грааля», оторвался от книги и поднял голову.

«Вот доблести источник и отваги», — не мог не повторить он, тихо прошептав эти слова себе под нос. Потому что казалось, что здесь, прямо перед ним, возник кто-то необыкновенно высокий и сильный, шествующий как рыцарь в белоснежном белом вихре — ужасающий и ошеломительный.

Мартин Саймон вжался в стену, когда мимо него с песней прошествовал Саймон Мартин.

А мистер Картрайт, который в раздражении вышел в коридор на поиски своего заблудшего ученика, услышав грандиозный, грандиозный тенор, умноженный эхом стен и потолка, уважительно уступил дорогу юноше, следующему в безоблачное будущее, подобно кораблю-призраку под белым парусом.