Мужчины (январь 2009)

V.

Пример высокого родительского целомудрия я наблюдала на примере соседа, токаря Михал Иваныча. Он был человек высокой питейной культуры. Когда подступало - доставал заветный блокнотик, точил карандашик. Шел по подъездам, говорил, прокашлявшись, авторитетно, угрюмо: «Добрый вечер, товарищи. Не желаете сдать девяносто копеек в Фонд мира?» Эти девяносто как-то трогали, да и отдаст через две недели, всегда отдавал. Стоит, весь клацает, вибрируют очки и зубы. Сдачи не надо. Зоя из второй квартиры так геноцидила мужа за каждый глоток «Жигулевского», что рамы осыпались, но Михал Иванычу без вопросов доставала из лифчика: о чем речь, когда у Картера растут боеголовки.

Собрав по три-четыре рубля с подъезда, он шел в гараж и ложился на раскладушку. Был принцип - в дом себя «грязного» не нести, в доме - дети, двое своих и падчерица. Он на жену смотрел, как на сервант, а детей стеснялся, держал в гараже чистую рубашку и порошок «Лотос».

Жил он примерно полмесяца дома, полмесяца - в гараже.

Дети все знали про него и тихо боготворили.

Четверть века спустя Михал Иваныча - уже вдового, дети разъехались, - разбил инсульт. Была жара, он пошел выпить холодненького. Падчерица, процветающая медсестра с клиентурой, нашла его в больнице, на ацетоновом матрасе без простыни и привезла в однокомнатную хрущевку. Отгородила шкафом. Три с лишним года кормила с ложечки, шила памперсы из бязи. Дети вели себя тише мыши. «Папа, вам пралине или темненькую? „Комсомолочку“ почитать?»

На поминках, рассказывали соседки, она взяла стопку, запнулась: «Он дал мне… он дал мне отца».

Было не очень понятно, но все поняли.