Мургаш

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Гуськом в темноте шагаем втроем — Цветан, Митре и я. За спиной затихший город. Над головами низкие тучи. Цветан на миг останавливается:

— Будет дождь.

С внезапно налетевшим ветром падают первые капли. Крупные, тяжелые, они быстро превращаются в струйки, бьющие в глаза, заползающие за воротник, прекращающие землю в грязь. Неожиданно дождь и ветер утихли. До рассвета остается недолго.

Сегодня 2 июня, день чествования Ботева и наш первый партизанский день. Намокшие и измученные, мы спешим к небольшой сосновой рощице возле монастыря Святой Марии. Там находим лощинку, где можно укрыться от чужих взоров, расстилаем мокрую одежду, чтобы подсушить на солнце, и молча смотрим на Софию. Митре не из разговорчивых, и поэтому мы удивленно поворачиваемся к нему, когда он начинает:

— Здесь когда-то воевал Чавдар-воевода… У него была большая дружина, к нему шли тысячи крестьян, когда он их звал. Он осаждал Софию, и только спешно прибывшие из Пловдива подкрепления турок смогли остановить его наступление. А какой он был стрелок — попадал ястребу в глаз!..

— Мы тоже в один прекрасный день поведем осаду Софии, — произносит Цветан. Голос его тих и спокоен, и, может быть, поэтому мы ему верим. А ведь нас пока только трое.

В те дни мы еще не были настоящим партизанским отрядом. Создать такой отряд в районе Софии — в этом и состояла наша задача. Отряд у самой столицы! И это в то время, когда немецкие войска молниеносно двигались на восток — к Волге, к Кавказу, в то время, когда наша буржуазия объявила, что болгарские национальные идеалы достигнуты, в то время, когда люди по карточкам получали триста граммов хлеба в день и черный рынок был главным источником снабжения продуктами!

Создать отряд у Софии — значит бросить вызов всем властям, в распоряжении которых армия с танками и самолетами и полиция, значит, вдохнуть веру и надежду в сердца рабочих фабрик «Тонет» и «Беров», молодежи из Подуяне и Княжево, всех жителей столицы, всего болгарского народа. Отряд рядом с Софией!

До выступления в горы мы разрешили проблему связи с городом. Ведь связные должны были стать для нас ушами и глазами, через них мы могли получать указания партийного руководства, наладить снабжение отряда продуктами и оружием. Для этой работы требовались надежные, верные люди, на которых можно положиться.

Еще в квартире Петко мы обдумали все.

— Связной может стать Иванка, — предложил Митре. — Вы ее знаете и сами решите, справится ли она.

Митре советовал сделать связной свою жену. И мы знали, что она выдержит любое испытание.

— Нужны еще двое, — сказал Тоне.

— Можно еще Теферича. И Нанко…

Теферич — брат Лены. А Нанко — текстильщик, член партии. Он работал на одной фабрике с Леной и в нашем доме был принят как брат.

Таковы были перспективы нашей партизанской борьбы летом 1942 года. Против каждого партизана власти могут бросить тысячи солдат и полицейских. Нашими связными и курьерами были жены и братья, самые близкие и верные друзья и товарищи. Ятаками тоже были родственники, приятели и товарищи. Вооружением служили пистолеты, которые иногда давали осечку, гранаты, которые часто не взрывались.

Нашей силой была вера. Раз партия сказала, что надо образовать отряд вблизи Софии, значит, мы его создадим. Раз партия говорит, что когда-нибудь мы осадим Софию, что разгромим мощную фашистскую державу, значит, сделаем это — вопреки всем трудностям и невзирая на жертвы.

В сосновом леске мы пробыли столько, сколько было нужно, чтобы высушить одежду. Оттуда как на ладони виднелось ровное Софийское поле, столица, где жили наши близкие и друзья, а впереди поднимались три здания монастыря Святой Марии — помещение для монахинь, монастырская кухня и церковь. Мы еще раньше, будучи на разведке, подружились с монахинями, и, когда заходили в монастырь, они нас угощали плодами из своего чудесного сада. Неподалеку извивалась никогда не пересыхающая речушка Сперла, к небу тянулась вершина Готен.

После обеда мы начали подниматься выше в горы и вскоре оказались в вековой дубраве. Хотя мы и разведали эти места раньше, все же теперь часто останавливались и осматривались, чтобы не потерять направление. Путь наш лежал к вершине легендарного Мургаша.

Вечер застал нас у подножия этой горы, и здесь мы остановились, так как снова пошел дождь. У нас было два полотнища, из которых мы соорудили палатку. Дождь шел тихий, усыпляющий, и вскоре все погрузились в сон. Проснувшись наутро, увидели, что гора покрыта густым туманом, и нам пришлось подождать, пока ветер разгонит его. Только к полудню горизонт расчистился, и мы тронулись в путь.

На вершине нас встретил сильный ветер и ярко сиявшее солнце. Перед нами открывался чудесный вид: складки горных хребтов, поросших дремучим лесом, приютившиеся на пологих склонах городишки и села — Софийское поле, Ботевград, Пирдоп, и далеко на востоке вырисовывался силуэт Етропольского хребта.

— Вот они, наши владения, — сказал Цветан.

— Партизанская республика, — поправил его Митре.

Позднее наша республика охватывала Софийскую сельскую околию, доходившую до пригорода столицы — Подуяне, и околии Новоселскую, Ботевградскую, Пирдопскую и Етропольскую.

На «нашей» территории кроме гор и оврагов были три большие котловины — Софийская, Ботевградская и Пирдопская, которые можно было пройти из конца в конец за одну ночь. А это уже было для нас, партизан, большим преимуществом.

Еще до того как Митре выслали в Крсто Поле, он связался с двумя товарищами из своего родного села Ботунец — лесниками Рашо и Пешо и с ними обошел весь горный массив в поисках удобного места для партизанских баз.

Никто ему такой задачи не ставил, но человек он был военный и по привычке осматривался, прикидывая, где можно вырыть землянку, где устроить засаду. Лесники были его друзьями с детских лет, он их сделал ремсистами, а затем и коммунистами, и все трое верили друг в друга.

На третий вечер после нашего прибытия в горы Митре предложил пойти в Ботунец. Продукты, взятые в Софии, были на исходе, и найти людей, которые бы согласились помочь, было нашей главной задачей. Поэтому мы с Цветаном приняли предложение Митре без возражений.

Вечером, когда в селе все затихло, мы трое пробрались через задний двор и вошли в домик, где жили мать Митре и его брат Весо с женой.

Иван без стука открыл дверь, впустил сначала нас с Цветаном, а затем тихонько, закрыв за собой дверь, поздоровался:

— Добрый вечер!

Хозяева в изумлении поднялись с мест. Все знали, что Иван в лагере, а тут вдруг входит в дом, да еще не один, а с двумя незнакомцами. Первой пришла в себя мать:

— Добро пожаловать!

Затем вышел из-за стола Весо и подал руку:

— Доброго здоровья!

Мы сели за стол, и Митре распорядился:

— Какая есть еда, ставьте на стол.

— Сейчас, сейчас, — вскочила молодуха и быстро поставила перед нами миски.

Пока мы ели, Митре расспрашивал об одном, о другом из поселян и незаметно дошел до лесника Рашо.

— В тюрьме он, — равнодушно ответил Весо. — Убил одного из Бухова.

— Из-за порубки?

— Да.

— А его выпустят?

— Люди говорят, дней через десять — пятнадцать выйдет.

— А другой лесник, Пешо, где?

— В горах. Буховчане поклялись и ему всадить пулю в лоб.

Порасспросив о других жителях, чтобы не показать, что нас интересуют только лесники. Митре сказал родным:

— С этими товарищами я бежал из лагеря. Если поймает полиция — конец. Нам нужны одежда и главное — продукты. С тобой, Весо, мы будем иногда встречаться. Когда и как — узнаешь после. Только никому ни слова! Поймают нас — веревка обеспечена, да и вас не помилуют. А теперь давайте посмотрим, чем бы наполнить нам ранцы.

Мать Митре принесла кукурузной муки, сала, соли. Мы сложили продукты в ранцы и на рассвете были уже под Мургашем.

В первое же воскресенье после выхода в горы мы должны были встретиться в районе реки Елешница со связным Нанко. Ему было поручено принести продукты и собрать необходимую информацию. Рано утром отправились в назначенное место. Просидели до сумерек, а Нанко так и не дождались. После выяснилось, что и он ждал нас целый день, только в другом месте.

Что бы нас ни ждало — бои с полицией, голод и жажда, — связь с партией всегда должна быть регулярной и надежной. Поэтому в тот же вечер мы решили, что одни из нас пойдет в Софию и разыщет пропавших связных. Выполнить это задание поручили мне.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пришел Добри. Побыл со мной десяток минут — и дом тетки Марии, куда я переселилась, снова опустел.

Он жив, здоров, лицо у него загорелое, голос стая строже, озабоченнее, а руки остались такими же сильными и ласковыми, как и раньше.

«Береги себя, Лена!»

А ты? Кто тебя будет беречь ночами в горах, когда из-за каждого кусточка, за каждым углом может подстеречь пуля?

Промелькнул и исчез. Лучше бы и не приходил вовсе! И только радует, что он просил меня им помогать: искать оружие, собирать продукты, подыскивать надежное убежище тем, кто станет приходить с гор.

Тра-ах, тра-ах, тра-а-ах!

Три выстрела из карабина заставили нас тотчас же броситься на землю и осмотреться. Через минуту Митре приподнялся:

— Это не в нас стреляют.

Выстрелы были сделаны самое меньшее в километре, а с такого расстояния, да еще в лесу, стрелять по человеку бессмысленно.

— Может, охотник какой.

Охотник или нет, но надо быть настороже, и мы, вынув пистолеты, пошли цепью вперед.

Днем раньше я вернулся из Софии, где восстановил связь с нашими курьерами, а сейчас мы искали лесника Пешо, который, по словам Весо, брата Митре, бродил в этих местах. Немного спустя заметили человека с ружьем, спускавшегося вниз по склону, перебежками от дерева к дереву. Митре долго всматривался в него.

— Это Пешо! Я пойду ему навстречу. Цветан пойдет за мной, а Лазар прикроет нас сзади.

Когда расстояние между нами и человеком сократилось до сотни шагов, он заметил нас и щелкнул затвором. Митре вышел на тропинку и замахал левой рукой. В правой он сжимал пистолет. Это заставило лесника припасть на колено и поднять ружье для стрельбы.

— Пешо-о-о!

— Вы кто?

— Я Иван.

Пешо забросил карабин за спину и побежал к Митре навстречу. Они обнялись.

Пешо поздоровался с нами, не спрашивая, кто мы, и все вчетвером уселись на скрытой от постороннего глаза поляне.

— Кто стрелял? — спросил Цветан, закуривая.

Пешо почесал за ухом и зло прищурился:

— Буховский пастух.

— В кого?

— В меня.

Оказалось, что старая вражда между селами Ботунец и Бухово продолжается. В их споре власти участия не принимали. Если бы буховский пастух убил Пешо, наверное, с неделю искали бы убийцу и так и не нашли, хотя оба села знали, кто он.

Мы бы еще обсуждали эту тему, если бы Митре не спросил:

— Какая-нибудь еда у тебя есть?

Пешо вывалил все из своей сумки на землю. Пока закусывали, Митре рассказал Пешо, в каком мы положении, и закончил словами:

— Ты и Рашо — наши люди в Ботунце. Мы ждем от вас продуктов, оружия, а самое главное — сведений о полиции и воинских частях. Вы нас предупредите об их приходе. О нас же никому ни слова, даже моему брату…

— Я думаю, — прервал его Пешо, — что надо рассказать еще одному человеку — Венко Деневу, кассиру кооператива. Он может помочь продуктами, теми, что выдаются по карточкам. И вообще он парень хороший. Секретарь молодежной организации, и ребята его слушают.

— Хорошо, расскажи, — согласился Митре, — но только ему одному.

Мы договорились, что на следующее утро Пешо придет на встречу с полным ранцем. Как пароль выбрали слово «Мурджо». Лесник возьмет с собой собаку и время от времени будет ее звать: «Мурджо, Мурджо, держи!»

До самого конца нашего пребывания в партизанах Пешо, Рашо и Венко были нашими постоянными и верными помощниками. Сколько хлеба и муки, картошки и смальца принесли они нам! В каком тяжелом положении они подчас оказывались!

2 мая 1944 года полиция и воинские части блокировали село Ботунец, и начались массовые аресты. Первым арестовали Венко. После долгих побоев в полиции он сказал, что Пешо и Рашо часто покупали в кооперативе сигареты.

— Для партизан? — подсказал шпик, который вол следствие.

— Возможно, — ответил Венко.

— Пиши, — повернулся сыщик к писарю: — «Лесники Пешо и Рашо все время покупали сигареты для партизан…»

В тот же вечер оба лесника были арестованы. Однако полиция допустила ошибку — их посадили в подвал, где находился Венко. Тот улучил момент, чтобы подойти к новым арестантам, и рассказал им о своих показаниях. Пешо и Рашо нахмурились.

— Если нам устроят очную ставку, отрицать все, — решили они.

Ночью их повели на допрос. Долго били, заставляя признаться, но они упорно твердили:

— Ничего не знаем.

Устроили очную ставку. Привели Венко.

— Ты их знаешь?

Он пожал плечами:

— Мы же из одного села.

— Скажи, покупали они у тебя сигареты?

— Курят оба, как же им не покупать.

— Но ведь ты признал, что покупали для партизан?

Венко поднял глаза, спокойно посмотрел на полицейских и сказал:

— Это вы так решили. А я ничего такого не говорил.

Пешо и Рашо отстегали плеткой и отпустили. А Венко и еще двух товарищей расстреляли для устрашения жителей.

Продуктов, которые мы получали от Пешо и от связных из Софии, хватало на несколько дней. Но пока нас было только трое, а ведь мы ушли в горы, чтобы создать целый отряд.

Еще при первой встрече Пешо показал, где расположены картофельные поля буховчан и ботунчан. Ночью мы спускались в поле и как кроты выискивали и выкапывали клубни картофеля. Брали по одной или две картофелины с каждой плети, а остальное снова закапывали. Никто не должен был догадаться, что здесь побывали люди. А клубни были тогда еще мелкие, как орехи. И все же каждую ночь мы наполняли по целой сумке. Запасы картошки, капусты и моркови, лука и репы, свеклы и тыквы складывали возле нашей базы в горах. Ночью же пробирались к сложенным на поле снопам, расстилали возле них полотнище и палкой осторожно вымолачивали из колосьев понемногу зерна. Переходя от одного снопа к другому, мы возвращались к себе в горы с сумкой, до половины наполненной житом. По дороге жевали твердые зерна, а на базе устраивали настоящий пир из вареного жита.

Часто случалось так, что мы расставались и по нескольку суток не видели один другого. Надо было связываться с партийными и ремсистскими организациями в селах, а где их не было, создавать и находить связных.

Раз в неделю встречались мы и с нашими софийскими связными. В их ранцах всегда было немного еды, по паре новых чулок, по пачке патронов, последние номера газеты «Работническо дело», партийные прокламации.

В первую очередь мы ждали сообщений ТАСС: после тяжелых и упорных оборонительных боев наши войска оставили город… противник понес большие потери в живой силе и технике… мы уничтожили столько-то танков, столько-то самолетов… гитлеровцы потеряли столько-то убитыми и ранеными…

Нас весьма интересовали сообщения о действиях многочисленных партизанских отрядов на оккупированной фашистами территории. Их становилось все больше и больше. Росло число диверсий на железных дорогах, партизаны уничтожали оккупантов.

В июле на нашу встречу с Нанко и Иванкой Боневой пришел еще один человек. Скрывшись от полиции, он нашел Иванку, и товарищи решили отправить его к нам, не сказав при этом, куда. И вот, обнимая нас, он непрестанно повторял:

— Ну и ну! Как это, черт побери, мне не пришло в голову, что это я к вам иду? — Потом с укоризной обратился к Иванке: — Почему же ты мне не сказала, к кому ведешь?

А она улыбалась и кивала головой на Цветана:

— Командир не разрешает.

— Запомни, я теперь не Тоне, а Цветан, — сказал наш командир улыбаясь. — А это — Митре, а это — Лазар. Тебя мы будем звать бай Стояном.

Так Стоян Хаджипенчев стал четвертым членом нашего отряда.

Во время летнего отпуска в 1941 году я как-то показал Лене серебряную монетку:

— Если к тебе придет человек и покажет эту монетку, знай: его послал я.

Вскоре после того как я вернулся из Беломория, призвали новобранцев. Молодые солдаты до принятия присяги были размещены в Сливнице, и командир прислал группу унтер-офицеров для их обучения, в том числе и Бочо Атанасова.

Еще в Софии я договорился с членами военной организации, что если к новобранцам будет послан кто-нибудь из наших товарищей, то я свяжу его с ними. Связной будет Лена. Перед отъездом Бочо нашел Лену, она устроила ему встречу с Пешо Майной, а тот связал его с товарищем из военной организации. На последней встрече этот товарищ сообщил ему пароль: «Привет от матери. Она тебе посылает эти конфеты». И отзыв: «Спасибо. А конфеты, видно, вкусные». Бочо отправился в Сливницу, и вскоре к нему пришел человек с конфетами.

В середине декабря нас демобилизовали, и я отправился в Сливницу сдать обмундирование и оружие. Там встретил Бочо, который рассказал мне, что среди новобранцев уже образованы партийные и ремсистские группы.

И вот теперь Стоян Хаджипенчев принес нам тревожную весть: в полковой организации провал.

Однажды вечером, придя домой, он нашел в ящике повестку о явке в пятый полицейский участок. Особых дел за ним не числилось, и он решил узнать, зачем его вызывают. Явиться нужно было в восемь тридцать, но пришел он раньше и уже в половине седьмого был у дежурного.

— Господин старший, я получил повестку.

Полицейский взял бумажку и долго вертел ее перед близорукими глазами:

— Ага, вспомнил. Разбойничеством занимаетесь вы в полку в Сливнице. Вот отправим тебя куда надо, там разберутся.

Бай Стояну вдруг все стало ясно. Разбойничеством он, конечно, не занимался, а раз его собираются отправлять «куда надо» под стражей, значит, в организации провал.

— Да какое же это разбойничество! — притворно возмутился бай Стоян. — Не сдал казенные шаровары! Забыл! Дал их старухе постирать, да так и остались у меня. Вот дурак! А теперь столько шуму будет из-за этого пустяка!

— Государственное имущество не пустяки, парень, — нахмурился полицейский. — Если каждый солдат будет брать брюки или куртку и забывать их сдавать вовремя, что станет с армией?

— Вы правы, господин полицейский.

— Сиди и жди.

Сел бай Стоян на стул, угостил полицейского сигаретой и вдруг предложил:

— Господин начальник, а не сбегать ли мне домой за брюками? Сразу же все и выяснится, как только я покажу их тут. Без лишних хлопот.

— А не удерешь?

— Ну что вы! Мы же не дети, чтобы в прятки играть.

— Тогда беги, и чтобы через полчаса был здесь.

— Раньше, господин полицейский. Мигом обернусь…

И вот Стоян у нас.

Через несколько дней мы узнали, что задержаны и отправлены в Сливницу Бочо Атанасов, Георгий Ковачки, Иван Соколов, Иван Цачев, Борис Шаренволов и несколько молодых солдат.

Наш отряд собрался на заседание. Мы с бай Стояном хорошо знали расположение казарм в Сливнице. Арестантское помещение находилось в конце двора, у подножия холма Козяк. Четверо вооруженных мужчин могли напасть, обезоружить стражу и освободить арестованных. Ясно, риск был не малый, но опасность, нависшая над нашими товарищами, была настолько велика, что стоило рискнуть. За нелегальную деятельность в армии суд обычно выносил смертный приговор.

Конечно, сами мы не могли ничего сделать. Надо сначала все разведать, а в этом могла помочь только сливницкая партийная организация.

На следующий же день мы поставили вопрос о связи со сливницкими товарищами, чтобы они подробно выяснили положение.

Оставалось ждать. Прошла неделя, другая, а ответа все не было. Верно, дело это нелегкое, но ждать бесконечно тоже нельзя. Мы уже хотели сами заняться разведкой, когда пришло сообщение: «Арестованных отправили в софийскую гарнизонную тюрьму».

А вместе с этим пришло и другое сообщение: «Провалов больше нет. Иван Соколов освобожден».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Шел третий месяц нашей партизанской жизни. Время проходило однообразно: раз в месяц встреча с софийскими курьерами, каждую ночь встречи с партийными и ремсистскими работниками из окрестных сел, поиски продуктов и оружия, устройство землянки для зимовки.

Ботунец и Столник — родные села Митре и Цветана — стали нашей первой и надежной базой.

28 августа в селе Ботунец проводилась ярмарка. Там обычно собиралось много народу. В этот день Цветан и я должны были встретиться с товарищем из Софии, а вечером предстояла встреча с другим человеком возле столникского дорожного сторожевого домика.

Накануне, 27 августа, Митре вечером ходил в Сеславцы. Там у него был знакомый, некто Милан, работавший пекарем. Митре считал, что через него мы могли бы снабжаться хлебом, и договорился с пекарем, что готовый хлеб из печи будет попадать прямо в сумки связных и помощников.

Хорошо, что Митре не сказал, кто будет приходить за хлебом, потому что не прошло и часа, как пекарь, опасаясь наказания за помощь партизанам, побежал в общинное управление и рассказал, что к нему приходил какой-то партизан и, угрожая пистолетом, взял несколько буханок хлеба.

Зазвонили телефоны, и на следующий же день из Софии в село прибыло около сорока полицейских, чтобы устроить облаву. Были мобилизованы и два лесника из Ботунца, которые должны были показать места, где могут скрываться партизаны.

Пока делались эти приготовления, пока грузовики везли поднятых по тревоге полицейских, мы с Тоне, одетые туристами, с пистолетами в карманах курток спускались с гор.

День был очень жаркий, и я, подойдя к водопаду на речке Сперла, предложил Тоне выкупаться. От небольшого омута веяло прохладой и свежестью, а мы обливались потом. За спинами у нас висели ранцы, куртки, а подбитые железными подковками ботинки были непомерно тяжелы. Предложение было заманчиво, вокруг никого, и Тоне согласился.

Мы разделись. Мой спутник направился к водопаду и намылился, а я прошел вверх по течению по левому берегу и там присел по нужде. Вдруг вблизи послышались шаги.

Я обернулся. В двадцати шагах от меня к другому берегу спускались с десяток полицейских. Они шли усталые, с распахнутыми куртками, с фуражками в руках и небрежно закинутыми за плечо винтовками.

«Что теперь?» Честно говоря, я испугался так, как никогда в жизни. К тому же я был в таком неудобном положении. Что можно было придумать? Я осмотрелся. Ранец и одежда с пистолетами находились в нескольких шагах от меня.

Звать Тоне не имело смысла. Что мог он сделать, голый, намыленный? Я, не вставая с корточек, передвинулся на несколько шагов, чтобы пистолеты и гранаты в случае надобности были у меня под рукой. Если полицейские начнут стрелять, я брошу в них пару гранат, а потом будет видно, что делать дальше.

Они приблизились. Не знаю, надо ли человеку в таком положении здороваться, но я сказал «Добрый день». Они рассмеялись и деликатно отвернулись. Я осмотрелся еще раз и увидел: за ними идет наш ятак, лесник бай Пешо. Его лицо исказилось от ужаса, и, пройдя мимо меня, он руками за спиной стал подавать мне знаки, чтобы я бежал поскорее. В это время унтер повернулся ко мне:

— Вы кто такие?

— Из Софии. Ходили в монастырь Святой Марии, солнце напекло — и вот решили искупаться.

— К вам просьба. За нами идет еще одна группа. Скажите им, что мы ждем их возле колодца.

— Будет сделано, господин начальник.

Полицейские ушли. Я наскоро оделся и приготовил пистолет. Тоне в это время продолжал мыться.

— Тоне, полиция!

— Не болтай, какая еще тут полиция?

— Первая группа только что прошла, сейчас придет вторая!

Тоне продолжал думать, что я шучу, но все же посмотрел вверх по течению реки. Повернулся и я. Батюшки! Оттуда и впрямь шло отделение полицейских — человек пятнадцать.

— Ха, сейчас я посмотрю, что ты будешь делать! — рассмеялся я, хотя мне было не до смеха. — Ты одевайся, а я их заговорю.

Когда полицейские приблизились, я сделал два шага вперед:

— Добрый день, господин начальник. Сейчас только прошли ваши коллеги, и они поручили мне передать вам, что будут ждать возле колодца. И просили поторопиться.

— А вы кто?

— Из Софии, туристы.

— А что здесь делаете?

— Ходили в монастырь Святой Марии и вот решили выкупаться.

За этой колонной шел другой наш ятак — бай Рашо. Отойдя от нас шага на два-три, он остановился и повернулся:

— Ребята, а сигарет у вас нет? Умираю курить хочется.

— Есть, пожалуйста.

Бай Рашо подошел к нам, взял сигарету и шепотом спросил:

— Вы что здесь делаете?

— А вы что делаете?

— Вас ищем. — Он в двух словах рассказал нам о предательстве пекаря и закончил: — Бегите!

— Вы сами бегите, — засмеялись мы, но добавили уже серьезно: — Возвращай их скорее в село, а то у нас вечером встреча с нашими людьми из Софии.

— Неужели пойдете? — схватился за голову наш ятак.

— А как же иначе? Они ведь придут из такого далека…

Этот случай с купаньем теперь выглядит смешно, но он мог кончиться весьма трагически и поэтому послужил поводом к составлению строгих партизанских правил. Там были и такие пункты: никогда не расставайся со своим оружием; ложась спать, никогда не раздевайся; никогда не спи, если нет охраны.

Через Болгарию все чаще и чаще пролетали англо-американские самолеты, направлявшиеся бомбить нефтепромыслы и перерабатывающие заводы в Румынии. Зенитная артиллерия противовоздушной обороны обстреливала их, но едва ли кто из наших правителей серьезно верил, что когда-нибудь летающие крепости сбросят свой груз на нашу столицу.

Болгария объявила Америке и Англии войну, помогала немцам продуктами, предоставляла свои базы. Впоследствии она заплатила за это огромными разрушениями, тысячами убитых и раненых, расстройством экономики страны.

С помощью лесников Рашо и Пешо мы достали кирку, лопату и топор и решили приступить к устройству зимнего укрытия. Землянка должна была служить и главным продовольственным складом. У нас уже образовались приличные запасы продуктов на зиму, расходовать которые пока было категорически запрещено. Как порой ни хотелось есть, никто не смел посягнуть на эти запасы, потому что зима была не за горами.

Место для землянки выбирали долго и придирчиво. Наконец остановились на крутом склоне горы Готен, целиком заросшей деревьями и кустарником. В сотне шагов от базы протекала речка Сперла. Воду надо было иметь поблизости. Здесь редко проходили люди, место было укромное, дикое, и только случайность могла нас выдать.

Работа продвигалась медленно. Позднее, когда нас стало восемь человек, мы довольно быстро закончили устройство своей землянки.

Те же Рашо и Пешо позаботились об отоплении, и вскоре в углу возле двери появилась железная печка.

Вырытый грунт, а его было немало, так как землянка имела размеры десять на три метра, а высотой была в рост человека, мы утоптали вокруг, засыпали прошлогодними листьями, а для полной маскировки посадили молодые деревья.

Только не довелось нам жить в этой землянке…

Нет ничего приятнее сентябрьских вечеров в Софии, теплых, наполненных ароматом цветов.

Но мы с Тодором Дачевым не замечали цветов, не радовались дыханию легкого ветерка, несшего прохладу и свежесть. Я уже два дня в Софии. Моя задача — найти помощника, человека, который не был бы под подозрением полиции, половину времени проводил бы в горах, а когда нужно, возвращался в город.

Я поговорил с Тодором, и в ответ он предложил:

— А я гожусь?

— Ты?

— Да…

Я смотрю на него.

— Думаешь, не подхожу?

Я обнимаю его за плечи:

— Конечно подходишь, браток. Да еще как!

О лучшем помощнике нельзя и мечтать. Я рассказал ему, что он должен приготовить для нас, и мы договорились девятнадцатого ночью идти вместе на Мургаш. И еще я попросил его устроить мне встречу с Леной.

С Леной мы должны были встретиться вечером у Редута. Это была улочка с низкими, одноэтажными домиками. Вот мелькнул силуэт. Но это была не Лена, а ее мать. Она шла быстро, не оглядываясь. Что случилось?

— Где Лена?

Теща взяла меня за руку:

— Поздравляю тебя с дочкой… Лена в родильном доме. А тебе… — Она замолчала на миг и посмотрела мне-в глаза: — А тебе — смертный приговор…

Впрочем, до моего сознания дошло лишь одно слово — дочка! После смерти первой дочери нашей заветной мечтой было иметь снова девочку и назвать ее опять Аксинией.

Гошо Пешков и еще несколько человек приговорены к пожизненному заключению. Остальным дали меньше. Из двадцати трех обвиняемых десять были оправданы. Я был приговорен к смерти, остальные товарищи осуждены на разные сроки тюремного заключения.

Это была настоящая победа. Полиции не удалось раскрыть организации, ни один не был повешен, несколько наших активных товарищей были выпущены на свободу. Это была большая победа! В своих показаниях арестованным удалось скрыть около ста имен. Несмотря на нечеловеческие мучения, никто не рассказал о припрятанном оружии и боеприпасах. Так, спасая организацию, люди спасли и свою жизнь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Арестован Пешкин Гошо!

Такие известия приходили все чаще и чаще — задержан один, другой… А порой приходили и более страшные вести — на улице сыщик убил такого-то, после ареста расстреляли другого…

Мне хотелось увидеть Пешку, расспросить о подробностях ареста мужа, успокоить, насколько возможно. Но этого нельзя было сделать.

Как-то в начале августа у ворот фабрики меня остановил вахтер:

— Тебя спрашивают двое.

Напротив стояли двое мужчин. Увидев, что я разговариваю с вахтером, сразу же направились ко мне:

— Вы Елена, жена Добри Джурова?

Я кивнула головой.

— Где ваш муж?

— Интернирован.

— А почему вы живете на улице Петрохана?

— Переехала к тетке, так дешевле. А почему вы спрашиваете?

Незнакомцы переглянулись. Я была на последней месяце беременности. Это, по-видимому, решило дело.

— Так просто, для справки. — И они удалились.

Я переехала к тетке Марии по желанию Добри. В квартиру на улице Петрохана, несмотря на предупреждения, постоянно заходили друзья и знакомые.

Полиция установила наблюдение и за моим новым жильем. Перед домом все время стояли два шпика, а как только я выходила, один шел следом за мной, второй оставался дежурить около дома. Тетя как-то заметила, что нам не стоит запирать двери — никакой вор не сможет забраться.

Сыщики то и дело наведывались к нам с обыском — обходили комнаты, открывали шкаф, заглядывали во все углы.

Стефан рано уходил на работу и не запирал дверей. Это стало известно нашим «сторожам», и они, входя к нам, даже перестали стучаться. Перестала и я вставать с постели во время их визитов.

Однажды пришли двое пожилых людей — муж и жена.

— Мы родители Бочо Атанасова. Его скоро будут судить. Он нам говорил о вас, и наш адвокат хочет повидаться с вами.

Я наскоро оделась и пошла в контору Теофила Стоянова. Он приветливо встретил меня, долго жал мне руки и усадил на мягкий стул.

— Госпожа Джурова, прежде всего хочу сообщить вам радостную весть. Через своего шурина я узнал, что ваш муж жив, здоров и находится в безопасности. Недавно он благополучно перешел турецкую границу и сейчас находится в Царьграде. Так что не волнуйтесь, увидев его первым в списке обвиняемых.

Действительно ли у него были такие сведения или он просто хотел меня успокоить, не знаю, но я только опустила голову, стараясь ничем не выдать, что встречалась с мужем в Софии.

— А теперь должен вам сообщить, что вы назначены свидетелем обвинения. Дело касается серебряной монетки, которую вам муж прислал с Бочо.

Я подняла глаза.

— Это ведь не был пароль?

— Конечно не был.

— И вы не связывали Бочо ни с кем, не так ли?

— Разумеется.

Теофил облегченно вздохнул:

— Приятно работать с таким свидетелем.

В разговоре Теофил сообщил мне, что согласно обвинительному акту я связала Бочо со Стефаном Досевым и Дико Диковым. Я же не знала ни того ни другого. И все же в этот день вечером поторопилась встретиться с Пешо Майной.

— В полиции что-то перепутали. Тебя считают Стефаном Досевым, а другого товарища — Дико Диковым, — сказала я ему.

Ни один мускул не дрогнул на лице Пешо. После этого мы поговорили на другую тему, и в конце, прежде чем попрощаться, он сказал:

— Будь спокойна. Я перехожу на нелегальное положение. Предупрежу и другого товарища.

Он улыбнулся и ушел.

Снова я встретилась с ним только после победы.

Спустя несколько дней после посещения Теофила Стоянова мне вручили повестку на имя «супруги Добри Маринова Джурова».

В день суда я пришла в школу офицеров запаса, где проходил процесс. Там было еще несколько жен подсудимых. Мы прождали больше часа, пока не открылась дверь и пожилой рассыльный не выкрикнул:

— Свидетелям войти в зал!

Нас было около пятидесяти человек, в том числе два священника. Мы вошли и остановились, чтобы принести присягу. Председатель проверил нас поименно и затем сказал:

— Священникам и супруге Добри Джурова отойти в сторону. Они освобождаются от присяги.

Как духовные лица, священники не должны присягать. Почему меня не привели к присяге, до сих пор не могу понять.

После присяги нас удалили из зала заседаний, чтобы мы не слышали показаний подсудимых.

И только на другой день меня вызвали на заседание суда.

— Пусть войдет супруга Добри Маринова Джурова.

Когда я остановилась перед скамьей свидетелей, прокурор поспешил меня предупредить:

— Вас не приводили к присяге, но за дачу неверных показаний будете отвечать по всей строгости закона.

Я промолчала. Адвокат посоветовал мне как можно короче отвечать на задаваемые вопросы.

— Где ваш муж?

— Вам это лучше знать. Его арестовали, и сейчас он в лагере.

— В том-то и дело, что там его нет, — возразил председатель суда. — С кем вы связали Бочо Атанасова, когда он принес вам монету?

— Ни с кем.

— А почему он вам принес монету?

Я ответила, что, видимо, муж, боясь потерять, решил переслать ее мне. Прокурор и председатель молча переглянулись. Видимо, мой ответ совпал с показаниями Бочо, и они решили, что я им больше не нужна.

Я села на свободное место и начала ждать окончания процесса. Все свидетели показывали, что известные им подсудимые никогда не занимались коммунистической деятельностью, а если что и случалось, то только в ранней молодости, сейчас же они стали серьезными и добронамеренными гражданами. Самое тяжелое положение было у Добри. У него не было ни адвоката, ни свидетелей.

Назначенные судом защитники только и делали, что подчеркивали, будто Добри использовал наивность их подзащитных, чтобы вовлечь в опасную антигосударственную деятельность. Я хорошо понимала, что Добри надежно защищен Мургашем и товарищами, и все-таки мне было страшно за него.

Наконец наступила роковая минута чтения приговора. Рассыльный открыл дверь совещательной комнаты и во весь голос крикнул:

— Встать!

Зал замер. Председатель долго перебирал бумаги в нанке, затем поднял голову и, не глядя в протокол, заговорил:

— Софийский военно-полевой суд в составе… рассмотрев во имя его величества царя…

Закончив вступительную часть, он, так же не глядя в папку, произнес:

— Добри Маринов Добрев Джуров приговаривается к смертной казни через повешение и покрытию судебных издержек в сумме…

Это был единственный смертный приговор. Близкие подсудимых торопились сказать своим несколько слов, прежде чем их отведут в тюрьму. Я стояла совсем одна. Потом медленно пошла к выходу. Прошла через ворота, машинально подав часовому пропуск. Затем отправилась по бульвару Черный верх. Шла я посредине улицы. Мне не хватало воздуха, я едва переводила дыхание. Вдруг позади послышались торопливые шаги. Кто-то догонял меня.

Кто же это мог быть? Что еще им надо от меня?

Я продолжала идти не оборачиваясь и не уменьшая шага, словно отсрочка в несколько секунд принесла бы мне облегчение.

Шаги гулко отдавались в моих ушах. Все ближе и ближе. За мной уже слышалось тяжелое дыхание запыхавшегося человека, я уже хотела обернуться, чтобы взглянуть в глаза неизвестной опасности, когда послышался приглушенный шепот:

— Иди не оглядываясь. Твое положение очень серьезно. Тебя не посадили на скамью подсудимых только потому, что ты на последних днях беременности. Но могут арестовать и выслать. Скорее прими меры…

Шаги стали удаляться, затихать, но я узнала голос говорившего. Это был Никола Цачев.

Удары следовали один за другим. Что же теперь делать? Я почувствовала, что мне плохо, что я теряю сознание и вот-вот упаду на землю, но, собрав последние силы, продолжала идти.

В дверях меня встретила мама. В ее глазах блеснула смутная, далекая надежда:

— Ну как?

— К смерти…

Обессилев, я оперлась на дверь, и мать повела меня к постели.

— Ты не бойся. Он ведь далеко, и у них руки коротки, чтобы поймать его.

Милая мама! Она сумела найти для меня слова утешения. На следующий день родилась наша Аксиния.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Первую винтовку мы принесли из Софии. Митре взял ее в руки, долго гладил, как ребенка, затем нахмурил брови:

— Это на пять-то человек!

— У отца Коле есть одна, — заметил Тошко (он получил партизанскую кличку Стефчо).

— Какого Коле?

— Одного моего друга из Чурека.

— Тогда иди за ней, — коротко распорядился Цветан.

В Чурек пошли втроем. Мы с бай Стояном должны были назваться гостями Тошко. Еще никто не знал, что он ушел к партизанам. Не знала об этом и его мать, встретившая нас сердечно и сразу же усадившая за стол. Больше всего в этом доме мне понравилась печеная тыква — сладкая, чуть подгоревшая с краев.

Тошко несколько раз выходил из дому и наконец принес ответ отца Коле:

— Просит за нее восемьсот левов.

Мы переглянулись. Таких денег у нас не было, да, если бы и были, нам не хотелось платить такую большую сумму.

— Бери винтовку, — решил я. — Обещай ему деньги, потом будет видно, что делать.

Итак, у нас стало две винтовки. А отряд увеличился еще на одного человека. Пришел Калин, так же, как и я, приговоренный царским судом к смерти. Землемер по профессии, художник и поэт по призванию, он мечтал стать архитектором. Калин часами мог смотреть на вечерний закат, заслушивался пением птиц и любил вслух мечтать о чудесных зданиях, которые он когда-нибудь будет проектировать и строить.

Нас уже девять. Из Локорского партийного комитета к нам прислали еще одного товарища. А вот бай Стояну после Бакьово не повезло. Не прошло и месяца после его прихода в горы, как он был арестован и после короткого следствия посажен в скопскую тюрьму. Увиделись мы с ним только после 9 сентября.

Из Бакьово пришли к нам еще два партизана — Евденко и Николай. Цветан ходил в это село, чтобы связаться с военным центром, а вернулся с новыми людьми, взрывчаткой, капсюлями и инструментом для диверсионной работы на железной дороге.

В этот же вечер мы провели в нашей еще не совсем отстроенной землянке партийное собрание. Цветан передал указание центра о назначении его командиром отряда, Митре — заместителем, а меня — комиссаром. Собрание выбрало меня и партийным секретарем, а также приняло решение, закончив оборудование землянки, собрать продукты на всю зиму. Девять человек — это уже целый отряд, и одним ранцем продуктов, собранных у родных и знакомых, не прокормишься.

Работа спорится, когда работает восемнадцать рук. Вскоре землянка была полностью закончена. В одном углу ее мы устроили склад. Там уже было триста килограммов кукурузной муки, шестьсот килограммов картошки, капуста, тыква, лук, морковь — все, чем могли нас снабдить ботунские и чепинские огороды.

Овощи мы собирали по возможности на огородах, удаленных от земель буховчан, где находилась наша землянка. Правда, носить их было тяжело, но зато, если бы крестьяне и заметили пропажу, никому в голову не пришло бы обвинить нас.

Беда никогда не приходит одна. Сначала исчез бай Стоян. Затем полиция обнаружила землянку в Диком лесу — пропали все запасы, собранные с таким трудом.

Мы редко находились в землянке. В эти месяцы нашей главной задачей была организация в селах партийных и ремсистских групп и создание надежной сети помощников.

В то время нашими главными опорными пунктами служили Ботунец, Столник и Чурек — родные места Цветана, Митре и Стефчо. Надо было также постоянно искать новых людей, квартиры, села. Нас было девять человек, но мы надеялись, что в самом скором времени численность отряда вырастет до сорока — пятидесяти человек.

Как-то в ноябре у одного буховчанина пропала корова. Он отправился в горы искать ее и принялся заглядывать в каждую ложбинку, в самую лесную чащобу. И вдруг в сотне метров перед собой у реки увидел двух незнакомцев, вооруженных пистолетами и ножами. Оторопел наш земляк, присел, чтобы его не заметили, забыл и о корове. Вернувшись домой, стал размышлять: «Кто же все-таки эти люди? Может, контрабандисты… Они-то, видно, и поймали корову и зарезали ее…»

В те времена главным товаром для контрабанды в селах возле Софии был табак. Приходили люди из Родоп с несколькими мешками контрабандного, безакцизного табака и продавали его крестьянам. Акцизные власти время от времени устраивали на контрабандистов облавы.

Так вот, вернулся наш буховчанин домой без коровы и стал думать, что же делать. Решил рассказать о виденном одному своему родственнику, а тот на другой день пошел в общинное управление и сообщил там, что возле истоков Сперлы скрываются какие-то вооруженные люди.

По тревоге была поднята новоселская полиция, и к пяти часам вечера полицейские подошли к нашей базе. В землянке в то время был один Митре. Он только что вышел оттуда и сразу услышал приглушенный разговор. В пятидесяти шагах стояли двое полицейских и смотрели на тропинку, ведущую к нашему убежищу. За ними, осматриваясь, стояли еще человек десять.

Раздумывать было некогда. Митре разрядил свой пистолет в толпу. Поднялась суматоха, послышались испуганные вопли. Двое свалились на землю, а остальные бросились без оглядки вниз по крутому склону.

Митре сделал еще несколько выстрелов по бегущим и поспешил скрыться в лесу.

Хотя возле землянки все стихло, полицейские долго еще осыпали ее градом пуль. Наконец решив, что все преступники перебиты, самый отважный просунул голову в дверь. В темноте он разглядел нары, тыкву и капусту в углу, мешки с кукурузой и картошкой.

На одну телегу погрузили раненых, на другую — все наши продовольственные запасы.

Так мы остались без землянки и без продуктов. Собравшись снова вместе, решили искать новое место для зимней базы.

Новое место называлось Злая поляна. Думаю, что мы несправедливы, повторяя до сих пор это название: это место надо было бы окрестить Доброй поляной. Едва ли во всем горном массиве можно было найти более скрытое и труднодоступное место, чем наш новый бивак.

Окруженная со всех сторон вековыми буками, заросшая высокой густой травой, Злая поляна омывалась водами реки Метликовица, исток которой находился в пятидесяти шагах от базы. Здесь образовалось небольшое озерцо, на дне которого непрерывно били ключи. В любую стужу оно не замерзало, летом вода была очень холодной, а зимой казалась нам подогретой. Мы организовали там нашу постоянную баню.

Решено было как можно скорее вырыть новую землянку. Друзья дали нам кирки и лопаты, и всю работу можно было закончить за несколько дней.

Однако Цветану и Митре пришлось пойти в софийские села, а мне и Стефчо — на встречу с секретарем Ботевградского партийного района, который хотел связать нас с селами, расположенными на другом склоне Мургаша. На Злой поляне остались бай Стоян, Калин, Евденко и Николай.

— Убежали!

— Кто?

— Евденко и Николай.

Нахмурившись, бай Стоян и Калин вкратце рассказали:

— Кончились продукты. Мы пошли в Чурек, где должны были встретиться с посланными туда раньше Евденко и Николаем. Пришли на место встречи — их нет. Пришли вторично, как было договорено, — снова их нет. Испугались и сбежали, видно. А что еще?

Вскоре пришли Митре и Цветан. Собрался весь наш отряд — шесть человек. А две недели назад нас было девять. Одного поймала полиция и бросила в тюрьму, а двое других… Самое же плохое, что с ними пропала половина нашего основного вооружения — одна винтовка и несколько ручных гранат. Оружие надо было добыть любой ценой. Только это не буховская картошка — залезай в огород и копай как крот.

— Придется Лазару еще раз сходить к Васо в Ботевград, — сказал Цветан. — Он ведь обещал достать винтовку.

— Обещал, — угрюмо ответил я.

Декабрь. Снег уже прочно закрепился на горных вершинах. Оставаться зимовать в горах нам было тяжело да и не имело смысла. Нашей главной задачей оставалась работа в селах, а пробиваться туда по метровым снежным сугробам, оставляя за собой следы, видимые каждому, значило самим вгонять волка в овчарню. Поэтому, направляясь во второй раз в село Новачене, я должен был не только найти оружие, но и решить вопрос с зимовкой.

В этом селе помимо Васо мы могли рассчитывать на помощь еще двух жителей. Поскольку мы взяли на правило не заходить в один дом дважды, на этот раз отправились не к Васо, а к другому товарищу, знакомому нам по Сентябрьскому восстанию. Увидев нас в дверях своего дома, он побелел от испуга:

— У меня нельзя остановиться. За мной следят.

Мы с Митре переглянулись.

— Я вас отведу в овчарню, устраивайтесь пока там, а вечером что-нибудь придумаем, — сказал он.

Мы подошли к овчарне, толкнули дверь в комнату — заперта. Осмотрелись. Единственное укрытое место — пристройка для свиней. Это был низенький сарайчик, где взрослый человек не мог даже встать во весь рост, а кругом лежали кучи навоза. Как мы провели время до вечера, не расскажешь. Но вот на тропинке показался какой-то человек лет сорока, в бараньей шапке. Подойдя к свинарнику, остановился, снял шапку и вытер рукой мокрый лоб. Затем осмотрелся и тихонько позвал:

— Ребята, это я, дядя Антон.

Мы вспомнили, что хозяина нашей третьей квартиры в селе звали Антон, но, выходя из свинарника, все же держали пистолеты наготове. А пришедший, словно и не замечая пистолетов, бросился к нам:

— Пойдемте скорее. Вы промерзли, наверно?

Оказывается, вечером к Антону пришел секретарь местной ремсистской организации Тодор Доков:

— Бай Антон, партизаны!

— Где?

— За селом, в свинарнике. Надо их приютить.

Антон пошел к жене:

— Моно, тут люди пришли… Им негде устроиться. Я приведу их к нам, ладно?

— Приведи, Антон.

— Ты с ребятишками прибери в комнате, где сушим табак. Там их и устроим на ночь.

На другой день Антон разбудил нас рано:

— Надо уходить, ребята. В этой сумке еда. Идите в карьер напротив, там укромное место. А как стемнеет — дорогу ко мне знаете.

В этот день акцизные власти должны были произвести в доме Антона проверку количества собранного табака. На следующий день после проверки мы уже могли оставаться в доме Антона.

Здесь мы провели несколько дней. За это время встретились с Васо и решили вопрос о зимней квартире. А кроме того, Васо принес нам две винтовки.

— Найдем и еще, — добавил он. — Когда придете снова, вооружим всех, да и для новеньких, какие придут к вам, кое-что найдется.

В этот же вечер мы, сгибаясь под тяжестью ранцев и бережно неся винтовки, возвратились на Злую поляну.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Много написано о героических подвигах партизан. И верно, требовались и смелость, и самоотречение, чтобы уйти в горы со старым ружьем или пистолетом, в котором три патрона, чтобы бороться с сильной и организованной властью, располагающей свежей армией и полицией, судами и администрацией.

Но что может сравниться с беспредельной преданностью, гуманизмом и величием тех обыкновенных, ничем не примечательных людей, которые, рискуя жизнью, жизнью своих детей, принимают нас, кормят и укрывают, не имея возможности сделать ни одного выстрела в тех, кто придет жечь их дома, а их самих расстреливать!

Они совершали подвиги так просто и легко, как делали обычную ежедневную работу в поле, в мастерской или на фабрике. Большая часть ятаков, особенно в начале партизанского движения, были коммунисты, в прошлом непосредственно связанные с революционным движением, и, вполне естественно, сразу же примкнувшие к партизанской борьбе против фашизма.

Большая часть этих товарищей были на ответственной партийной работе, являлись секретарями и членами комитетов. Позднее наше справедливое дело привлекло к нам и многих других честных людей, не состоявших в партии и РМС. Они шли к нам по различным причинам: одни были родственниками партизана или ятака, другие просто потому, что были добрыми, сердечными людьми и не могли отказать в помощи, третьи были возмущены зверствами фашизма. Они давали нам все от чистого сердца, делясь своим скудным имуществом. У них мы находили теплый кров и сердечную ласку зимой и летом, днем и ночью. Они укрывали нас от врага, предупреждали о намерениях полиции, указывали, как и где проводится блокада или устроена засада, словом, самоотверженно боролись за нашу сохранность. Они давали нам одежду и обувь, делились с нами последним куском хлеба…

Часто от них мы получали оружие и боеприпасы, в которых всегда ощущали острую нужду, — от кого обрез, от кого наган с толстенным барабаном, а порой и новый пистолет или винтовку, попавшие к ним неизвестно как. Эти самые дорогие для нас боевые товарищи трогательно заботились о нас.

А когда это было нужно, оказывали медицинскую помощь и лечили нас всевозможными средствами народной медицины, имевшимися в данный момент у них под рукой — горячим чаем или домашней ракией, а иногда и хирургическим вмешательством — в ход шел обычный кухонный нож.

Однажды, возвращаясь из Софии, Цветан принес два килограмма тола и большой гаечный ключ.

— Пригодится для диверсий и саботажа на железной дороге!

По линии София — Мездра непрерывно шли эшелоны и Германию и обратно.

Митре, который у нас считался специалистом по минно-подрывному делу, недоверчиво пожал плечами, но приказание заняться диверсионной работой исходило от окружного комитета партии и не подлежало обсуждению.

Я взял гаечный ключ и отправился к деревушке Равна, где меня должен был ждать Михал, секретарь РМС в селе Рашково.

Мы переночевали у него и на следующий вечер пошли к большому железнодорожному мосту через реку Искыр возле станции Лютиброд.

Надо было проверить, как он охраняется и что тут можно сделать гаечным ключом. Нам казалось, что им вполне можно развинтить большие стальные болты на рельсах.

Двадцать километров от Рашково до Лютиброда мы прошли легко. Шли в основном по утоптанному снегу проселка. Погода стояла холодная, но безветренная.

Подойдя к линии в сотне метров от моста, мы переждали немного в тени, а затем вышли на полотно. Двигались один за другим в нескольких метрах друг от друга. Луна пряталась за разорванные облака. Мы были уже возле моста, когда с другой его стороны послышались голоса:

— Погода портится.

— На бурю похоже. Видишь, какой ветер поднялся.

Караульный начальник пришел сменить часового, стоявшего под деревом на другом берегу.

Мы поползли обратно. Только тогда мы заметили, что ветер усилился, а небольшие тучки стали все чаще и дольше закрывать луну.

Ветер нам мешал, а темнота пришла на помощь.

Мы с Михалом посоветовались и решили разведать, где проходят под линией водосливные трубы. Там можно было и укрыться, и охраны не было.

Мы остановились возле одного водостока, осмотрели другой — места для диверсии были удобные — и решили испробовать, на что годен наш ключ.

Михал встал в сторонке, а я подполз к линии и принялся отвинчивать один болт. Нажал на ключ изо всех сил, а он — ни с места. Я попробовал снова — ни в какую! Я нажал еще раз, на моем лице выступили капли пота, ладони горели от напряжения, а болт — ни с места!

Кто-то тронул меня за плечо. Михал.

— Погоди. Дай я попробую.

Я отошел на три шага.

— Попробуй.

Он наклонился, и из его груди вырвалось тяжелое:

— Ы-ы-их!..

Послышался сухой треск, я подошел к нему.

— Что случилось?

— Ничего. Ключ соскочил.

Три раза Михал брался за гайку, и все три раза ключ срывался. Наконец он поднялся и махнул рукой:

— Не получается.

Откуда мы могли знать тогда, что гайки завинчивают ключом величиной с человеческий рост, и завинчивает их не один человек, а вдвоем!

— Не получается, — повторил Михал. — Давай лучше драпать, видишь, сколько времени прошло!

В сущности, мы свое дело уже сделали: нашли водосливы, где можно заложить взрывчатку, узнали, что мост охраняется и что нашим ключом ничего сделать нельзя.

Мы направились в обратный путь. Было уже около двух часов ночи. Нам предстояло перейти реку Искыр по большому каменному дорожному мосту. Подойдя к нему, мы заметили двух человек с винтовками. Пришлось быстро отойти в сторону и поискать брод.

В это время года глубина реки была по пояс.

— Здесь вот, кажется, помельче, — указал на одно место Михал.

Мы осмотрели реку. Нам казалось, что мы не вымокнем выше колен, и осторожно, не поднимая шума, ступая по камням, вошли в воду.

Через десять шагов вода дошла нам до пояса.

— Пистолет! — прошептал я, но Михал уже сам высоко поднял руку с пистолетом.

Прошли еще несколько шагов. Вода была уже по грудь. Только бы не поскользнуться и не намочить оружие! До Рашково еще далеко, и кто знает, не ждет ли нас в пути какая-нибудь неожиданная встреча…

Наконец река осталась позади. Мы кое-как выжали одежду и побежали, чтобы не окоченеть.

Верно, мы немножко согрелись, но свирепый ветер превратил нашу мокрую одежду в ледяную кору. Ее складки до крови натирали кожу — мы не чувствовали ничего. Но не это было самое неприятное: мы не могли положить оружие в карманы, чтобы оно не намокло, и приходилось держать пистолеты в руках. А металл на ледяном ветру жег пальцы как огонь.

Наконец во мраке встали очертания домов села Рашково.

— Пришли, — прошептал Михал и остановился перевести дух.

— Не останавливайся! — подтолкнул я его.

Я знал, что после такого утомительного перехода одна минутная остановка может человека совсем лишить сил. Михал тяжело вздохнул и снова зашагал.

Летом в это время уже светло, а сейчас был декабрь, и в селе спали все, даже собаки.

Жена Михала нас ждала. Пылала печка, фитиль на лампе был привернут. Мы остановились посреди комнаты и не могли сдвинуться с места.

— Боже, — всхлипнула женщина при виде наших лиц, в которых не было ни кровинки. — Боже, что случилось?

— Ничего, — глухо прошептал Михал. — Дай нам ракии.

После ракии женщина дала нам смальцу. До самого рассвета мы растирали себя и согревались. Потом уснули тревожным сном, какой бывает у осужденного на смерть за час до исполнения приговора.

Еще много раз я встречался с Михалом, пока однажды…

О скольких наших дорогих товарищах, вспоминая, приходится говорить «пока однажды»…

Однажды полиция связала Михалу руки и повезла его в Софию.

По дороге он принял решение: следствия не должно быть…

Поезд летел по ущелью, останавливался на станциях, и каждая остановка приближала его к Софии, к полицейскому аду.

— Можно… на минутку выйти… в клозет? — попросился Михал у полицейского.

Один из конвойных повел Михала в конец вагона. Что может сделать связанный человек?

Дойдя до площадки, Михал толкнул грудью полицейского и бросился вперед. Спустя мгновение он был уже на ступеньках вагона, а под ним в сумасшедшем беге неслась земля.

Скорее, скорее, пока не схватили!

Дверь все же отворилась, и полицейский с пистолетом в руке наклонился над Михалом.

А тот прыгнул, но не рассчитал и попал под колеса поезда.

И вот над воротами дома нашего Михала появился черный флажок — зловещий вестник смерти.

«Раз от него ничего не удалось выведать о партизанах, нам расскажет жена. Припугнем ее, сожжем дом и, если не скажет, арестуем. Не может жена ятака не знать, где скрываются партизаны…» — так решил полицейский начальник и послал в Рашково группу сыщиков и полицейских.

Начался допрос.

— Где партизаны?

— Кто убил моего мужа?

— Никто. Сам прыгнул с поезда, и его раздавило.

На этот раз полиция говорила правду.

— Скажи, где партизаны, — продолжал шпик, — тебе ничего не будет. Останешься дома со своими детьми. Ты еще молода, красива, можешь снова выйти замуж. Только одно слово! Иначе сама знаешь, что с тобой будет.

— Ничего не знаю. Михал со мной не говорил об этом.

Лицо под черным платком побелело. Только глаза горели, словно какая-то внутренняя сила непрестанно раздувала в них жар.

— Все равно все расскажешь, когда попадешь к нам, — заявил сыщик. — Знай: муж твой испугался и спрыгнул с поезда. А если ты будешь упрямиться, переломаем тебе кости. Тогда все расскажешь. Инвалидом станешь и сгниешь в тюрьме, а дом твой сожжем…

«Боже мой! — дрогнуло сердце женщины. — Неужели затем погиб Михал, чтобы я выдала его товарищей?» Сжатые губы с трудом вымолвили:

— Ничего я не знаю…

Шпик махнул рукой и посмотрел на часы. Время шло, а эта баба упорствует.

— Давай собирайся!

Женщина поднялась, сделала шаг и зашаталась.

— А дети как?

— Дети останутся здесь.

— Дети… Можно с ними проститься?

— Давай, да поскорее.

Она вышла в соседнюю комнату, прижала к груди детей, и слезы полились из глаз. Полицейский, наблюдавший эту сцену, отвернулся. Женщина как будто только этого и ждала. Она шагнула к полке и в миг скрыла за пазухой острый нож. Этого не видели ни дети, ни полицейский.

— Ну пошли! — обернулся он к ней.

Мать стиснула в последнем объятии детей и пошла. За ней следовали сыщик и полицейские, а на пороге стояли плачущие дети.

Женщина остановилась. Десять каменных ступенек вели во двор, а оттуда путь был один — в полицию.

— Иди! — прикрикнул шпик.

— Сейчас, — ответила женщина, — сейчас…

Она сделала шаг в сторону, согнулась, и никто не заметил, как в руке появился нож, который она вонзила себе в грудь. Увидели только, как она медленно опустилась на пол. Губы ее шептали какие-то предсмертные слова. Какие? Их никто не расслышал.

Странная вещь человеческая судьба! Пройдет человек через крутые овраги, пересечет бурные потоки и вдруг оступится на ровном месте и упадет.

Одним из лучших наших ятаков был Тодор Мельник. Десятки раз мы побывали у него. Тридцать дней провел наш помощник в полицейском застенке в мае 1944 года, все выдержал, не сказал ни слова и вернулся домой.

И вот в начале 1949 года в Новачене началась организация кооперативного хозяйства. Первым его председателем стал Тодор Мельник. Он был хорошим хозяином и верным коммунистом.

Однако во времена коллективизации болгарское село нельзя было назвать «ровным местом».

В один из весенних дней в Ботевграде должна была состояться районная партийная конференция. Открытие было назначено на вторую половину дня.

Новачене недалеко от Ботевграда. Закусив наскоро, бай Тодор послал за сестрой — она тоже была делегатом на конференции — и решил забежать в канцелярию хозяйства.

Там его ждали несколько человек. Он поговорил о одним, с другим, потом занялся документами. И никто не заметил, как все произошло. Послышался только сдавленный стон, председатель выпрямился, схватился за спину, а когда развел руки, они были в крови. Он медленно сполз на пол.

— Убили меня!

Сзади председателя с окровавленным ножом в руке стоял старик с мутным безумным взором.

— Убили меня!.. — снова простонал бай Тодор и закрыл глаза.

Все бросились к бай Тодору, пытались остановить кровь, а она лилась ручьем.

Повозка для делегатов превратилась в больничную линейку.

Ботевградские врачи остановили кровотечение, но заявили, что человек в тяжелом состоянии, неизвестно, выживет ли, надо делать переливание крови.

Люди тут же начали предлагать свою кровь. Сделали переливание. Ненадолго удалось задержать жизнь, быстро бегущую к концу.

Приехал хирург из Софии. Самый лучший, какого можно было найти. Но и он ничего не смог сделать — слишком опасной была рана.

Так ушел от нас бай Тодор Мельник в годы, когда уже не было ни полиции, ни жандармерии, когда мы были у власти, но когда еще надо было бороться с невежеством людей, которым мы хотели дать счастье…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Первый день 1943 года.

В доме нас двое — я и Аксиния. Она спит в люльке и время от времени ножонками сбрасывает с себя пеленки.

По случаю праздника я надела на нее новую красную рубашечку с белыми цветочками, белые чулочки, а на голову нацепила большой белый бант.

Вот уже много дней от Добри нет вестей. Хоть бы одно словечко передал оттуда — сверху! Но у партизанской почты нет расписания. Весть может прийти сегодня, может через месяц, а может…

Кто-то легонько стучит в дверь. Открываю — Илия Дойчинов, товарищ Добри по военной службе.

— С Новым годом, Лена!

— И тебя также, Илия. Входи, садись…

— Я на минутку.

Не раздеваясь, Илия присаживается на стул. Потом подходит к люльке. Аксиния продолжает спать.

— Все от вас взяла. Похожа на обоих.

— Больше на отца.

— Да, на него больше, — соглашается Илия.

Он снова сел и подал мне сверток:

— Вот все, что смог уделить. Передай это.

Илия встал, посмотрел еще раз на ребенка и пошел к двери:

— Я еще загляну.

Ушел, не сказав ни слова о Добри.

Я раскрыла пакет. Все принесенное надо разложить ко разным местам. Неизвестно, когда в дом может нагрянуть полиция, и тогда объясняй, кто принес да зачем.

Встав на колени перед кушеткой, вынимаю содержимое. И не могу сдвинуться с места. Не в силах спрятать шерстяные чулки, сигареты, сахар, кусок соленого сала. Глаза заволакивают слезы.

Стук, стук, стук! Три удара в дверь, нажимают на щеколду. «Полиция! Илия!» Эта мысль вдруг заслоняет все остальные, я вмиг схватила раскрытый сверток и запихнула его под кушетку. Быстро поднявшись, посмотрела на открывающуюся дверь.

— Гостей с поздравлениями принимаете?

Тошко, наш Тошко!

Я подошла, чтобы его обнять и сказать: «Таких, как ты, всегда», а в это время дверь снова отворилась и на пороге показался Добри. Он постоял секунду, окинул взглядом комнату и нетвердым шагом, словно пьяный, направился к люльке. Подняв Аксинию, прижал ее к лицу и стал целовать долго, долго.

Я схватилась за руку Тошки. Боялась, что упаду.

Аксиния проснулась. Сейчас заплачет, подумала я, но она раскрыла глазки и молча смотрела на незнакомое лицо с черными усами, которые кололи ее в нос и в щеки.

Добри вытянул руки вперед, посмотрел на дочь и начал снова целовать.

Тошко вышел на улицу. Когда — я не видела. А Добри приблизился ко мне, его руки впились в мои:

— Лена, я извещу тебя, когда теперь встретимся…

Добри отпустил меня и пошел к двери.

— Добри!

Казалось, нет силы, которая бы оторвала меня от него…

— Надо идти, Лена. Жди, я тебя извещу.

Не помню, поцеловал ли он меня. Знаю только, что я сама отпустила его, сама открыла дверь. Его шаги давно смолкли, а я все стояла перед раскрытой дверью.

Плач Аксинии привел меня в чувство. Я взяла дочь на руки и сильно прижала ее к груди:

— Это же твой отец приходил, доченька!

Наступил сочельник. Целый день мы с мамой стряпаем — готовимся к празднику. Добри передал: ждите вечером.

Когда смерилось, пришел Нанко.

— Одевайтесь, отведу вас к тетке Райне.

Спустя немного, нагруженные узлом и корзинкой, мы вышли на улицу. Сначала Нанко, за ним я с Аксинией на руках, затем мама, а последним Стефан.

Прошли мимо рабочей больницы и свернули на тропинку к переезду через линию. Каждый, кто нас встретил бы, мог подумать только одно: семья идет в гости встречать сочельник.

— Куда, Нанко? — спросила мать.

— Увидишь.

Неожиданно перед Нанко появился какой-то мужчина. Откуда он взялся, я не могла понять. Всмотрелась — Тошко.

Я обернулась назад. Стефан отстал на несколько шагов, а вместо него за бабушкой теперь шел Добри. Рука Стефана — в кармане, рука Нанко — тоже. Я знаю, что их руки греют холодную сталь заряженных пистолетов. Вот Добри обогнал маму и пошел рядом со мной.

Страх сжал мое сердце. А Добри, словно поняв мои мысли, усмехнулся:

— Не бойся, видишь, как нас охраняют!

Впереди и позади нас идут Стефан, Тошко, Нанко. Надежные, верные товарищи.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Ну рассказывай. Как там наши ребята?

Борис Нованский сидит в кухне тетки Райны на лавке и испытующе смотрит на меня.

Это было 4 января 1943 года. Три дня потребовалось Стефчо, чтобы найти Нованского и организовать эту встречу.

Я начал было докладывать, что мы сделали за семь месяцев, но Борис прервал меня:

— Ты немного похудел, но вид у тебя здоровый.

Я снова вернулся к своему докладу. Он не был написан на бумаге, но я точно и быстро перечислял: столько-то и столько ятаков у нас, столько-то винтовок и патронов. Между прочим, упомянул, что мы поселились у бай Марина. Борис снова прервал меня:

— Как он вас встретил? Как вела себя его жена?

Я рассказал.

— А ты знаешь, что сейчас на фронте?

Упомянув о фронте, он взглянул на часы. Как раз в это время софийское радио обычно передавало новости.

Через минуту голос диктора заполнил комнату: речи фюрера, очередная статья Геббельса, затем новости с восточного фронта. В Сталинграде не осталось ни одною целого дома, немцы заняли еще два квартала.

— Скоро перестанут занимать. «И на нашей улице будет праздник!» Сейчас эти слова повторяют во всех концах Союза.

— Ну и…

— Сверху информируют, что в ближайшее время ожидается решительный перелом в положении на фронте… В Союзе многие колхозники, ученые, писатели отдают все свои сбережения на покупку танков, орудий, самолетов. Это, братец, великий народ. Нет такой силы, которая могла бы его сломить. Поэтому-то и на нашей улице будет праздник! Ожидается невиданное наступление. И мы должны действовать.

Радио замолкло. Замолчал и Борис. Я стоял, погруженный в свои мысли. Там, в Советской стране, рабочие день и ночь стояли на трудовой вахте, советские солдаты, вооруженные самолетами, танками и катюшами, сражались с врагом, а я сейчас не там…

Голос Бориса вывел меня из задумчивости:

— Расскажи теперь о партийной работе в Новаченском районе.

Нет, я не должен быть там. Мое, наше место здесь, с партизанами, в загоне бай Марина, на Злой поляне, под Мургашем.

В горах поздно рассветает и рано темнеет. А в короткий январский день просто не улавливаешь, когда он начинается и когда кончается.

Мы сидим в овчарне бай Димитра. Два дня валит снег, и неизвестно, когда мы вернемся к бай Марину, откуда удобнее всего вести работу в близлежащих селах.

Решили послать бай Димитра на разведку. И вот рано утром он надел бурку и отправился выполнять задание. Мы знали, что бай Димитр должен вернуться на следующий день, но вечером он почему-то вдруг снова появился у нас. Видимо, спешил сообщить что-то важное, но что?

— Траур! Три дня траур по всей Болгарии!

Ничего не можем понять. Откуда у бай Димитра такое городское слово? Мы окружили его. Он с трудом переводил дыхание:

— С вас причитается, ребята. И я угощаю. Сталинград-то, а?..

— Говори толком, — нахмурился Митре.

— Фельдмаршал сдался со всей своей армией! Триста тридцать тысяч! В Германии траур! И в Болгарии тоже.

— Кто тебе сказал?

— Своими ушами слышал, по радио.

По партизанским законам не разрешается шуметь, но на этот раз мы все вшестером закричали «ура». Наконец-то и на нашей улице праздник!

— Спускаемся? — спросил Калин.

— Куда?

— К бай Марину.

— Нет, — отрезал Митре. — Сначала надо проверить, как там, и тогда…

В загон бай Марина мы все же вернулись, но ненадолго.

В конце февраля к нам пришел новый партизан — Илья Пешев, по кличке Пешо, наш будущий интендант. С ним пришло и радостное ощущение, что наш отряд увеличивается, что мы растем, что про нас уже не скажешь: одна ласточка не делает весны.

Однажды мимо загона прошло несколько ребят. Дети пошли в лес за подснежниками и заметили нас. Придется снова менять убежище и перебираться в овчарню бай Димитра. В эти дни наш отряд пополнился еще одним партизаном.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

У нас появился радиоприемник. Его принес Пешо. Каждый вечер мы слушали передачу последних известий из Москвы. Сначала из эфира неслись нестройные звуки, затем финальные аккорды музыкальной передачи, и после короткой паузы звучал знакомый голос диктора:

— Говорит Москва! Говорит Москва!

В эти дни каждое слово Москвы было для нас словом радости. Советская Армия гнала врага со своей земли, а мы… мы вынуждены были бездействовать, отсиживаться в овчарне бай Димитра. И не удивительно, что люди в нашем отряде начали ворчать, нервничать, возникали ссоры по самому незначительному поводу. Там, на востоке, развертывалось гигантское сражение, решающее судьбы человечества на тысячи лет, а мы укрывались в лачугах, бродили по селам и ждали вечерних часов, которые связывали нас с жизнью Большой земли. Радость каждой новой победы на фронте сменялась тягостным чувством сожаления, что мы бездействуем.

Мы все чаще приглядывались, на сколько стаяли снега, а при виде хмурого неба, грозившего новым снегопадом, наши сердца сжимались. Выход в горы теперь зависел только от погоды. Наконец руководство приняло решение о нашем перемещении в лагерь во второй половине марта.

К нам пришел Ангел Гешков, секретарь Новаченского райкома. Решение окружного комитета о присоединении его к отряду совпало с получением повестки о призыве в армию. Когда у полиции не было достаточных улик для того, чтобы бросить активного коммуниста в тюрьму, его мобилизовали в армию. Партия знала об этом полицейском трюке и дала указание всем коммунистам в подобных случаях переходить на нелегальное положение или идти в партизанские отряды.

Наступил день нашего переселения в горы. Накануне вечером мы перешли в дом бай Марина. Дождавшись, когда в селе погаснут огни, бесшумно вышли на улицу. Расстались с Ангелом, которому нужно было обойти членов партии в своем районе, остальные направились в горы.

Рассвет застал нас на «свинемюнде». Как известно, так называется крупная немецкая военно-морская база на берегу Балтийского моря. Но мы, конечно, в эту ночь достигли не берегов Балтики, а пришли на восточный склон Мургаша, куда крестьяне выгоняют свиней на откорм. Для свинопасов здесь были построены хижины, которые и стали нашим убежищем.

О лучшем жилище в горах нельзя и мечтать. Здесь мы были защищены от ветра, дождя и стужи, а топлива — сколько хочешь.

Весна брала свое. Правда, вершины гор еще были покрыты снегом, но на солнечных полянах уже появились бледно-зеленые побеги крапивы, и лягушки начали по вечерам устраивать концерты.

В хижине бай Димитра были спрятаны запасы муки, фасоли, картошки и немного сахару, но все же мы часто оставались без пищи, и тогда шли в ход молодая крапива и лягушки. Есть их научил нас Митре. В первый раз, когда он принес целую сумку лягушек, мы все смотрели на них с отвращением. Митре совершенно спокойно принялся жарить на огне задние лягушечьи ножки. Разнесся приятный запах, но мы не решались притронуться к необычному блюду.

— Дураки все эти буржуи из Парижа и Рима, — с полным ртом пробормотал Митре. — Не могу никак понять, почему они вдвойне платят за лягушек, когда спокойно могут есть телячье жаркое…

— А ну не ври, — откликнулся Стефчо. — Скажешь тоже — лягушки дороже телятины…

Митре делал вид, что ничего не слышит.

— Правда ли, что их едят буржуи? — спустя минуту не выдержал Стефчо, проглотив слюну.

— Нет…

— А что же ты рассказывал только что?

— В Париже их едят под гарниром из спаржи.

— А без спаржи нельзя? — спросил Бае.

— Попробуй, увидишь.

Мы попробовали. И еще раз, и еще. Скоро вокруг нашей базы не оставалось ни одной лягушки, ни одного побега крапивы.

Весной в отряд пришло пополнение. Важнее всего было то, что приходили люди, которым не угрожали ни тюрьма, ни смертный приговор, они просто считали, что вступить в партизаны — долг каждого патриота.

Первым пришел Никола Величков — Бойчо из Софии. За ним Илия Кьонтов — Тошко, а потом Никола Муканский — Кирчо.

Постепенно теплело, и мы все чаще и чаще уходили из лагеря. Земля почти просохла, горы уже покрывались зеленью, и так легко и радостно было шагать по молодой зеленой траве!

Окружной комитет партии поставил перед нами задачу теснее связаться с партийными и ремсистскими организациями в близлежащих селах и городах и изучить возможности диверсионно-разведывательной работы.

Еще раньше мы установили постоянную связь с Новаченским районом, охватывающим села Новачене, Литаково, Скравена, Радотина, Рашково, Врачеш, Равна, Ботевград, Правец и другие, а осенью отряд установил связь и с Новоселской районной организацией.

Через Тоне и Митре мы были связаны с Локорским районом, это сотрудничество особенно усилилось после районной конференции, проведенной в марте в местности Игнатица. В это время окружной комитет партии послал в Локорский край Стефана Халачева — Велко. Вскоре он установил связь и с Батулийским сектором, в каждом селе организовал сбор продуктов и оружия для отряда.

В селе Батулия Стефан Халачев провел собрание, на котором присутствовали ремсисты из Батулии, Оградиште, Буковца, Бакьово и Огоя. Пламенный трибун призвал молодежь помогать нашему отряду.

— Ничего, что отряд еще мал. Пройдет немного времени, и в него вольются не десятки, а сотни людей, и из отряда он превратится в нашу красную дивизию!

Слова Стефана зажигали сердца молодежи. Клятвой она связала себя навеки с отрядом, и до конца борьбы Батулийский сектор оставался самой надежной нашей базой.

По поручению отряда Стефан Халачев, Георгий Павлов — Начо и секретарь районной организации Димитр Тошков — Захарий организовали переброску в наш отряд новых партизан из Софии. Включился в работу и секретарь РМС Христо Нестеров — Тачо, ставший связным отряда.

В первые дни апреля мы решили переменить место лагеря — из «свинемюнде» мы перебрались к истоку Радиной реки. Там наскоро соорудили шалаши из веток и постели — тоже из веток и листьев папоротника.

В новом лагере люди не задерживались надолго, потому что надо было постоянно проводить работу в селах. Наш отряд должен был расти, и организационная работа поглощала большую часть времени.

Однажды вечером Митре и Калин пошли в Батулию, Ботунец и Локорско и должны были вернуться оттуда через три дня. В назначенный срок они не пришли. На третий день рано утром в лагерь вернулся один Митре.

— Где Калин?

Митре виновато опустил голову.

Еще раньше Калин просил разрешения заглянуть в Софию, чтобы повидаться с семьей. В это время там часто проводились облавы, и мы не могли позволить Калину заходить домой, а решили, чтобы Митре послал кого-нибудь из наших связных в Локорско и поручил ему передать родственникам Калина, что тот жив и здоров. Связной должен был также разузнать все о родных Калина.

Калин, как нам показалось, примирился с этим решением. И вот Митре и Калин пришли в Ботунец. Калин был прилично одет, побрит, у него имелись надежные документы. Мысль, что опасность не так уж велика, и желание увидеться с близкими заставили его рискнуть.

— Митре, я иду в Софию.

— Нельзя. Ты ведь знаешь решение.

Сам Митре был серьезный, дисциплинированный человек и строгий руководитель. Но на этот раз сердце его дрогнуло, когда он увидел, с какой мукой смотрел на него друг.

— Я не выдержал, товарищи, и отпустил его. Мы договорились о встрече, и я прождал два дня. Он не вернулся.

Воцарилось тяжелое молчание. Что случилось с Калином? Неужели его арестовали? Мы знали, чем грозил арест Калину — ведь он давно уже был приговорен царским правительством к смерти. За себя мы не опасались. Мы хорошо знали Калина — он не проронит ни слова.

Наутро часовой доложил:

— По западному склону Мургаша движутся люди!

Мы всмотрелись. Действительно, видны были человеческие фигуры. Самые зоркие из нас разглядели в них полицейских, но понять, куда и зачем они направлялись, мы так и не смогли.

Два дня постовые не спускали глаз с ближних и дальних холмов. На третий день мы встретились с нашим связным из Чурека — бай Пешо.

— Погиб человек.

— Кто?

— Ваш партизан. Расстреляли его на поляне возле леса по дороге на Ботевград. — Он помолчал немного, потом начал рассказывать: — Позавчера утром перед общинным управлением остановились два грузовика с полицейскими. С ними был и Калин. Увидел я его и подумал: не выдержал человек! Потом, когда понял, что он ведет полицию в противоположную от лагеря сторону, на душе полегчало. Два дня бродили они по горам, а Калин все выбирал голые места, где и суслику не спрятаться. Наверное, хотел, чтобы вы увидели, что в горах полиция.

Только на второй день офицер понял, что Калин обманывает полицию, раскричался, ударил его по лицу парабеллумом, а потом приказал прекратить поиски партизан…

Скоро мы узнали подробности гибели нашего товарища. Перейдя через мост Чепинцев, Калин наткнулся на солдатский патруль. Бежать было поздно. Солдаты шли прямо на него.

Калин незаметно вынул пистолет из кармана и бросил его в траву. Затем смело двинулся навстречу патрулю. Показав документ, он решил, что все кончилось благополучно, но тут подошел полицейский:

— Что это за птица?

— Документы в порядке.

— Идем со мной.

В сотне шагов от моста стояла группа полицейских и сыщиков. Калин показал им удостоверение, но шпики начали его обыскивать и нащупали тонкую кожаную кобуру, в которой тот носил свой пистолет. Вся группа собралась вокруг него.

— Это что у тебя?

Калин понял, что все пропало.

— А вы разве не видите?

— Видим, голубок, — засмеялся начальник. — Видим, что наткнулись на важную птицу.

Калина отвели в полицию. Там ему объявили, что он приговорен к смерти, что его давно ищут как государственного преступника.

— Говори, откуда идешь?

— С гор.

— Кто ваши ятаки?

— Мургаш.

— Какой Мургаш? — не понял сначала начальник.

— Со Стара-Планины, — усмехнулся Калин.

— Ты что, издеваешься? — заревел шпик и одним ударом свалил партизана на землю.

Как свора остервенелых псов, полицейские набросились на Калина. Когда устали бить, начальник вытер ног с лица:

— Если тебе еще мила жизнь, покажи нам лагерь.

Два дня продолжались мучения, и поздно вечером Калин «сдался»:

— Хорошо, отведу вас.

Такого легкого успеха полицейские не ожидали. Посмотрели на него недоверчиво, но он твердо повторил:

— Завтра утром вас отведу!

Наутро два грузовика с полицейскими и шпиками прибыли в Чурек. Тогда-то и увидел их бай Пешо.

Два дня полицейские напрасно ходили по горам. Калин водил их по местам, где нас никак не могло быть. Он смотрел на горы, на облака и, кто знает, может быть, прощался со своей мечтой строить светлые, просторные дома и школы для детей. Иногда останавливался и, хотя был в наручниках, срывал горный цветок или травинку.

Говорят, что, когда в Калина начали стрелять, у него в руках были цветы…

Полиция прекратила поиски партизан на Мургаше, и на следующий день мы все пошли по селам проводить организационную работу. Я и Митре сначала отправились в Новоселцы и Доганово, затем провели собрания с подпольными партийной и молодежной группами в Богданлии, а оттуда прошли в Столник, где в пасхальную ночь была назначена встреча с местными подпольщиками.

Наша встреча со столникскими товарищами была назначена на вечер под пасху, которая падала на 25 апреля. В этот вечер товарищи из Столника опоздали. Мы с Митре выбрали удобное для наблюдения место и стали ждать. Сидим и ждем, сидим и молчим. Нам не до разговоров и курить вот как охота! Хорошо глубоко затянуться и медленно выпускать струйки дыма. Да, хорошо, но у нас и сигарет нет, да и курить на встрече нельзя. В темноте предательский огонек сигареты может выдать.

Проходит час, два, три. Никто не появляется. Наступила полночь. Зазвонили церковные колокола, улицы стали заполняться народом. Взад и вперед сновали старушки и дети с зажженными свечками. Мы же стояли не шелохнувшись в разрушенной мельничке.

— Не придут… — процедил сквозь зубы Митре.

Наша контрольная встреча была назначена на полночь, и мы снова пошли к пустой мельнице.

— Зайдем, Митре? — предложил я, когда мы проходили мимо церкви.

— Что? — не понял наш испанец.

— Зайдем, помолимся дедушке господу. Может быть, смилуется над нами и даст нам немного мясца или какое яичко.

Двери церкви были заперты. Но разве это для нас препятствие? Мы вошли и зажгли свечку. Если кто с улицы и увидит свет, подумает, что домаливается какой-нибудь запоздавший богомолец.

Перед алтарем мы нашли немного жареного мяса, крашеные яйца, платки, носки и даже две бутылки подсолнечного масла. Верующие решили умилостивить господа своими подарками, и должен сказать, что никогда они этого не делали так вовремя и так к месту.

Мы набили карманы платками и носками, завернули еду в полотенце. Бутылки тоже захватили с собой.

— Вот только винца не сообразили оставить, — заметил Митре, осматриваясь.

— Они-то сообразили, но нас опередил пономарь, — пояснил я, как более осведомленный в божьих и церковных делах.

На встречу мы пришли вовремя и в хорошем настроении. У нашего ятака был перепуганный вид. По случаю праздников в село приехало несколько полицейских во главе с участковым начальником. И ятак пришел на встречу с пустыми руками, так как боялся, что его кто-нибудь встретит и спросит, что это он несет. Только несколько красных яичек и удалось сунуть в карманы.

Закончив наши дела, мы отпустили ятака, а сами с Митре направились в Чурек. Несмотря на поздний час, бай Пешо ждал нас. Не спала и тетка Ваца. Мы отдали ей масло и попросили испечь слоеный пирог. Затем вытащили две пары детских чулок, взятых в церкви.

— Это для деток. Думали, думали, что бы им подарить, и Митре придумал: «Чулки! Ведь дети их больше всего рвут». От одного приятеля получили карточки на них.

Женщина со слезами благодарности смотрела на нас: в такое тяжелое время подумали о детях. А мы с Митре решили, что господь простит нам и кражу и ложь, потому что все это сделано с благородной целью.

Подготовительная работа, которую мы вели в течение последних девяти месяцев, давала свои плоды. К нам приходили новые партизаны. Связь с селами стала надежной, и местность мы изучили отлично.

В эти дни фашистское правительство готовило массовое выселение евреев из Болгарии в лагеря смерти. Несколько месяцев назад гитлеровцы выслали евреев из Беломория. После принятия ряда законов, запрещающих этим болгарским гражданам жить в больших городах, работать в государственных учреждениях, иметь свои предприятия и мастерские, после реквизиции их имущества фашистские власти готовились передать евреев в руки гитлеровских палачей.

Весь болгарский народ под руководством партии поднялся на защиту своих соотечественников. Сотни петиций, подписанных профессорами, учеными, писателями, рабочими и крестьянами, были посланы во дворец и в парламент, в совет министров и отдельным депутатам.

Молодых еврейских граждан власти мобилизовали в «черные» трудовые лагеря. В невероятно тяжелых условиях голода и экзекуций люди должны были исполнять поистине каторжную работу по десять, двенадцать и даже четырнадцать часов в сутки.

Партия дала указание евреям-коммунистам перейти на нелегальное положение и присоединиться к партизанским отрядам. К нам должна была прийти одна такая группа из двадцати человек, и мы приготовились к встрече.

В конце мая наше пополнение прибыло.

Все они были горожане до мозга костей, и в первый момент у нас, старых партизан, возникла тревожная мысль: сумеют ли они перенести все трудности и лишения партизанской жизни?

Ведь для них слово «партизан» овеяно определенной романтикой, которая ох как далека от суровой действительности!

Позднее, когда мы с Шомполом стали друзьями, он смущенно признался мне:

— Знаешь, бай Лазар, когда я шел в партизанский лагерь, представлял себе его так: белые островерхие палатки в два ряда с флагом на самой высокой из них — на штабе, а в глубине, немного в стороне, просторная палатка — столовая. И как же я удивился, когда…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Слова «приезжайте домой» были подчеркнуты. Бабушка Гана не отличалась особой грамотностью, и поэтому ее редкие письма были короткими. Это письмо тоже состояло лишь из нескольких строк и заканчивалось словами: «Приезжайте домой вдвоем с Аксинией».

Слово «дом» для меня всегда означало дом, где жила наша семья — мама, Стефан и Марианти, где потом стал жить и Добри. И вдруг я получаю письмо, в котором меня зовут «домой».

Мой ли это дом, тот, в далеком селе, куда и ездила-то я всего три раза? Вспомнила слова Добри: «Наступит весна — отправляйтесь домой, к матери». И я поехала.

В конце апреля, после лазарова дня, наша повозка остановилась перед домом бабушки Ганы в Брышлянице. Не успела я сойти, не успел возчик крикнуть «Бабка Гана, к тебе гости!», как со двора послышался звонкий девичий голос:

— Тетя!

Спустя миг Стефка уже схватила Аксинию, а Пушо и Гошо жали мне руку. Подошла мать Добри — стройная, красивая пожилая женщина с высоким лбом, со спокойными глазами. Баба Гана сразу покоряла каким-то необыкновенным обаянием. «Какой же красавицей была она в молодости!» — мелькнуло у меня в голове. Отступив на шаг и не повышая голоса, она протянула руки к Стефке:

— Дай ребенка!

Баба Гана взяла Аксинию на руки, отодвинула ее на миг от себя, чтобы лучше разглядеть, как это делал и Добри, когда увидел впервые, и в ее голосе зазвучали нежные нотки:

— Лазарова дочка к нам приехала!

И понесла ее в дом. Через несколько минут она снова показалась в дверях. На Гане был новый фартук. В одной руке она держала Аксинию, в другой небольшую корзиночку.

— Пойду покажу внучку.

Мне хотелось сказать, что дочка устала, но я вдруг вспомнила, что мать Добри вырастила десятерых детей. Уж она-то знает, как обращаться с ними!

В воротах показались соседи:

— С гостями вас, бабушка Гана!

До самого вечера в дом один за другим шли соседи и родственники, приятели Добри. Они крепко жали мне руку и наклонялись над люлькой Аксинии.

Вечером в доме остались только родные. Бабушка Гана, Стефка, Пушо и я с Аксинией укладывались спать в большой комнате на первом этаже, а Гошо с женой — в маленькой комнате. На втором этаже жили учителя.

Палуша, жена Гошо, приехала сюда недавно. Так как ей еще не было шестнадцати лет, поп не захотел их венчать. Это была милая, скромная девушка. Каждый раз, заслышав шаги Ганы, она вздрагивала: властный и сильный характер этой женщины, видимо, пугал ее. Палуша полюбила меня. Когда мы все вместе собирались в комнате, она всегда старалась сесть рядом со мной.

Стефка расцветала на глазах. Улыбка не сходила с ее лица, а смех наполнял весь дом.

Гошо, который еще не служил в армии, старался казаться взрослее, чем был. Говорил он медленно и веско.

Настоящим и полновластным хозяином в доме была бабушка Гана. Начиналась у детей какая-нибудь ссора — одного ее взгляда было достаточно, чтобы воцарился мир. Все знали, что будет так, как она скажет, и не пытались спорить с ней.

Гошо был единственный мужчина в доме. Вся работа к поле лежала на его плечах, но, когда надо было идти в общинное управление — вести переговоры о налогах и поставках, отправлялась Гана. Соседи уважали Гану, но боялись ее острого языка.

Когда собирали разверстку, в соседних домах всегда поднимался шум. Общинные служащие ругались, ругались и хозяева, спорили из-за каждой мерки зерна, из-за каждого мотка шерсти.

В середине лета однажды ранним утром перед общиной остановился небольшой автобус. Из него вышли несколько полицейских и шпиков в штатском. Предводительствовал Манто.

Из нашего дома видно все село как на ладони. Виднелось и общинное управление, до которого по прямой было не больше пятисот метров.

— Лена, полиция! — Голос бабы Ганы был спокойный и ровный.

Я всегда при себе носила письмо, которое прислал мне Добри с Мургаша. Это было единственное, что мне хотелось сохранить, что никак не должно было попасть в руки полиции.

Я вынула его и подала бабушке Гане:

— Спрячь его, мама!

Затем оделась и приготовила вещи, которые надо взять с собой. Я была уверена, что меня арестуют.

В это время в общинном управлении заседали сыщики, кмет и сборщик налогов.

— «Этот» появлялся здесь? («Этот» был Добри.)

— Не замечали. Его жена здесь.

— Тогда возьмем ее.

Кмет согласился:

— Правильно.

— Нет, не правильно, — поднялся сборщик. — Вы ее возьмете и уедете, а он придет в одну прекрасную ночь и всех нас перережет. Лучше оставьте ее в покое, а ему мы устроим засаду. Только так его можно поймать. Если узнает, что его жена здесь, может попасться на эту удочку и прийти сюда. Вот тогда…

— Пусть будет так! — решил Манто. — А сейчас проводите меня к ним домой. — Манто в сопровождении трех сыщиков и рассыльного из общинного управления отправился к нашему дому.

Солнце уже стояло высоко в небе, когда раздался стук в ворота. Один сыщик остался во дворе, другие вошли в кухню.

Манто сразу обратился к Гане:

— Будем обыскивать.

— Ваша власть, обыскивайте.

— Не умничай! — огрызнулся Манто.

— Я в своем доме! — смерила его взглядом Гана.

— В своем, пока мы его не спалили.

— И тогда он останется моим.

— Ну! — обернулся Манто к своим помощникам. — Чего рты разинули?

Двое разбросали постели, заглянули под кровать и перешли в кухню. Там находился глиняный кувшин с патронами. Там же стоял и сундук с мукой, фасолью и луком. Валялось разное тряпье и половики, словом, все, что уже и не нужно в доме, но у хозяйки не хватает смелости выбросить. Сыщики порылись, порылись и ушли из кухни.

Я взглянула на бабушку Гану. На ее лице не дрогнул ни один мускул. Словно и не было ничего такого, что бы могло ей стоить жизни.

Затем сыщики поднялись в комнату, где спала Аксиния. Манто склонился над люлькой. Я сделала шаг вперед. Гана меня оттолкнула. Она стояла, опершись на другой край люльки.

— Это чей ребенок? Того?

— Его.

Оба выпрямились. Их взгляды скрестились. Стальной блеск в глазах бабушки Ганы заставил Манто отступить на шаг.

— Это его жена?

— Да.

— А он где?

Они говорили о Добри, но ни один из них не называл его имени.

— Ты еще спрашиваешь? Как будто не знаешь, где? Вы его взяли из дома, вы должны и вернуть мне!

— Знаю я тебя… — процедил сыщик. — Твое молоко сосал. Поэтому и стал разбойником!

— Разбойником? Когда он рылся в чужих домах? Когда?..

— Кыш!.. — крикнул Манто и снова наклонился над люлькой. — А этого несчастного ребенка возьмем и уберем отсюда.

Мне показалось, что через мгновение он протянет руки и схватит Аксинию, которая уже проснулась и молча смотрела на незнакомых людей, заполнивших комнату. Забыв, что пришли за мной, я быстро выскочила вперед. Меня остановил голос Ганы:

— Ты ребенка не трогай! Знаешь, что будет?..

Это была уже не старуха, в доме которой производили обыск. Это была мать многих поколений, мать и моей дочери, мать, которая никогда не отступала ни перед копьем, ни перед ятаганом и пистолетом, мать, чей взгляд мог укротить даже дикого зверя. Затем, словно в комнате мы были с ней одни, приказала таким тоном, каким говорила с Пушо, когда он набедокурит:

— Лена, одень ребенка.

Я наклонилась над люлькой. А Гана так же спокойно сказала:

— Идем отсюда. Здесь нам делать нечего. — И она пошла к дверям.

Весь дом был перерыт. Оставался только чердак, где Пушо устроил голубятню. Туда вела деревянная лесенка, сделанная из двух жердей.

Манто подал знак рукой, и один шпик начал медленно взбираться наверх. Было видно, что ему неохота ползти туда: а что, если с чердака покажется дуло пистолета? Баба Гана заметила его беспокойство.

— Не бойся. Никто не толкнет лестницу. Да и твой дружок здесь.

«Дружок» — рассыльный общинного управления, который привел сюда полицейских, — стоял все время молча, опустив голову. Было видно, как ему стыдно: не по душе пришлось такое поручение.

— Дружок? — взорвался Манто. — Да его надо первого расстрелять, а потом уж твоего разбойника! Сколько отсюда до управления?.. А он заставил нас прогуляться по всему селу, пока привел сюда. Пули заслуживает. Кто бы ни прятался у вас, мог бы за это время сто раз убежать. Теперь ищи ветра в поле!

Манто сердито сплюнул и прикрикнул на шпика, который остановился посередине лестницы: — Слезай! Думаешь, будет он нас дожидаться?

Сыщик поспешно соскочил вниз. Покой голубей Пушо не был нарушен.

— Ты пойдешь с нами, — заявил Манто, показав на Гошо.

Палуша побледнела как полотно и ухватилась за плечо Стефки.

«Почему Гошо, а не меня?» — подумала я.

Баба Гана вошла в дом, быстро вернулась с пальто Гошо и накинула его сыну на плечи.

— Держись! — шепнула она ему.

Полицейские, забрав Гошо, направились к управлению. Во дворе мы остались одни.

С этого дня, как только у нас гасили свет, во дворе, под грушей, появлялся полицейский. Все засыпали, а я потихоньку вставала и подходила к окну. Полицейский обычно стоял прислонившись к дереву, порой курил, пряча сигарету в кулаке. Ему было запрещено курить. Ведь это была засада, а Добри, если вернется, не должен заметить, что возле дома чужой.

Я знала, что он не придет, знала, что он на Мургаше, и все же сердце сжималось от страха. А вдруг все-таки придет? Я не отрывалась от окна и внимательно всматривалась в непроглядную тьму. Иногда слышался глухой голос бабушки Ганы:

— А ты все не спишь, Лена?

— Не спится.

Кровать легонько поскрипывала, и со мной рядом становилась бабушка Гана. И так мы стояли вдвоем, пока не начинало светать. Тогда сухая рука старушки обнимала меня за плечи:

— Ложись. Он уже уходит.

— А ты?

— Я выспалась. Пойду покормлю скотину.

Дни тянулись убийственно тягостно. Даже Пушо не шумел. Иногда к нам заходила какая-нибудь подружка Стефки, девушки останавливались в воротах, и их голосов не было слышно.

Палуша очень привязалась ко мне. Кончив домашние дела, она садилась возле люльки Аксинии и долго молчала. Затем вдруг хватала меня за руку:

— Его выпустят, Лена?

— Конечно, выпустят.

— А то что я буду делать? Мы же не венчаны. И у нас будет ребенок…

— Ты в своем доме, Палуша. Все село знает, что ты жена Гошо. Когда он вернется, сыграем веселую свадьбу…

Однажды вечером мы с ней вот так сидели в комнате. Деревья уже бросали длинные тени, зной сменялся вечерней прохладой. Вдруг с улицы послышались звуки песенки — кто-то свистел. Это же Гошина песня! Только он мог ее так насвистывать! Я подошла к окну:

— Палуша, Гошо идет!

Она бросилась к двери и замерла там.

Песня слышалась все ближе.

Я отстранила девушку и вышла на крыльцо. За мной послышались тихие шаги.

По улице шагал Гошо, забросив за плечо свои башмаки с деревянными подошвами. Увидев меня, он поднял руку.

Палуша стрелой промчалась мимо меня. Она так и повисла на плечах Гошо. Вслед за нами подошла и бабушка Гана:

— Ну как?

— Выстоял, — сдержанно сказал Гошо.

Я радовалась счастью Гошо и Палуши. Будто тяжелый груз свалился с моих плеч: мне казалось, что это я виновна в аресте Гошо. Однако с каждым днем на душе у меня становилось все тяжелее. Иногда я брала Аксинию на руки и уходила на кукурузное поле. Я гуляла в поле, пока не уставала, пока не начинали от тяжести ныть руки, и тогда возвращалась домой. Тяжелые, невыносимые мысли не покидали меня. И вот однажды бабушка Гана застала меня за сбором вещей. Она посмотрела, как я складываю одежонку Аксинии, и сказала:

— Останься!

— Не могу, мама.

— Чем ты ему поможешь?

— Не знаю… Наверное, ничем…

— Ну что ж, делай как знаешь, дочка!

Впервые она назвала меня дочерью.

Я уехала. Была середина августа. Очень долго я не получала никаких вестей от наших из Брышляницы. На конец узнала, что Гошо призвали на военную службу, а затем отправили в арестантскую роту. Палуша родила, а неделю спустя к ним снова пришли полицейские и шпики. Палушу отправили к родителям, а бабу Гану, Стефку и Пушо выслали в Добруджу.

Усевшись на телегу, окруженная узлами и своими двумя детьми, Гана окинула взглядом собравшихся вокруг людей. Все смотрели в землю. А она, расправив плечи, вдруг сказала:

— Наша мука кончается. Начинается ихняя…

Конвойный сделал вид, что не слышит.

Потом крестьяне говорили:

— Ну и женщина! Никто ее не видел с заплаканными глазами…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В первые месяцы 1943 года по решению Центрального Комитета партии был образован Главный штаб Народно-освободительной армии. Страну разделили на двенадцать оперативных зон. Это дало решительный толчок партизанскому движению.

Софийская область была включена в первую зону. В начале июня к нам прибыл начальник штаба зоны Здравко Георгиев. Выросший в семье сельского учителя, Здравко с пятнадцати лет стал членом комсомола, а спустя три года, в 1934 году, вступил в ряды партии.

Передо мной собственноручно написанная им автобиография. Так как она невелика, привожу ее полностью.

Эти сухо написанные строки таят в себе отчет об огромной деятельности в течение тринадцати лет, подчиненной воле и мысли партии.

Они ничего не говорят о бесчисленных случаях, когда жизнь висела на волоске, о смелости и находчивости, о тяжелых страданиях, когда узнаешь, что твоих близких, друзей и товарищей уже нет в живых, что назначенная встреча не состоится, что тебе вынесен смертный приговор.

Однажды, когда Здравко пришел в дом одного из своих друзей, хозяин встретил его с побледневшим от испуга лицом:

— Ты уже знаешь?..

— О чем?

— Что тебя приговорили к смерти…

Здравко спокойно показал на свой пистолет:

— Как ты думаешь, для чего я его ношу?

А потом он пришел к Невене:

— Нам надо повенчаться. Как мою жену, тебя не будут судить за встречу с человеком, находящимся на нелегальном положении. А иначе могут посчитать партизанской помощницей…

На следующий день священник наскоро совершил венчальный обряд в церкви в Лозенце. Потом состоялся скромный обед.

Наступили тревожные дни. Невена Драгиева арестована. Появились слухи, что она убита. Но оказалось, что счастливая случайность спасла жену Здравко. Узнал он об этом только 11 сентября 1944 года.

Итак, 9 июня 1943 года в наш лагерь возле Радиной реки прибыл начальник штаба зоны. Его привел Бойчо. Двое суток они добирались до нас из Софии. Первое, что сказал Здравко, войдя к нам, было:

— Знаете ли вы, что в школе села Чурек сложено несколько тонн шерсти для немцев?

Затем он снял куртку и выжал из нее воду.

Три месяца непрерывно шел дождь, шел утром, в полдень, вечером. Дождь превратился для нас в сущую напасть. В горах ноги тонули в грязи по щиколотку, в поле — по колено. Не было ни одного местечка, чтобы обсушиться. Дрова намокли и сильно дымили, костер разжигали редко и ненадолго, только чтобы замешать мамалыгу или сварить картошку.

Повесив сушить куртку, Здравко вынул пистолет и начал вытирать его тряпкой. Это был восьмизарядный кольт.

Я попросил Здравко показать его. Он протянул мне пистолет. Вот это оружие! Я не мог скрыть своего восхищения и зависти. И прямо заявил:

— А не подаришь ли ты мне этот пистолет? Ты ведь себе можешь достать другой?

Здравко протянул руку и засунул свой пистолет за пояс:

— У вас будет возможность достать и пистолеты и пулеметы…

Утром все партизаны уселись вокруг представителя командования зоной. После нашего доклада о состоянии отряда, о наличии оружия, о наших планах слово взял Здравко. Впрочем, он уже звался не Здравко, а Калоян. Прежде чем выйти из палатки, я спросил его:

— Какое имя тебе дать?

— Какое хочешь.

— Калоян тебе нравится?

— Нравится.

У меня был экземпляр романа Алексея Толстого «Хлеб», в котором, подчеркивая и отмечая разными знаками в определенном порядке и на разных страницах отдельные буквы, я таким шифром заносил настоящие имена наших партизан, место их рождения и новые партизанские имена. К сожалению, эта книга затерялась.

Итак, слово взял Калоян, представитель штаба, представитель партии.

В жизни мне приходилось слышать много докладов — и скучных, и интересных, но этот не забуду никогда. Калоян рассказывал о деятельности других партизанских отрядов в стране, о дерзких нападениях, о смелых подвигах, о партизанской находчивости. Затем Калоян поставил перед отрядом задачи:

— усилить связь с партийными организациями на территории отряда, учитывая, что их основной задачей должна являться помощь боевой деятельности отряда «Чавдар»;

— удвоить численный состав отряда;

— приступить к усиленной военной подготовке;

— выяснить возможности диверсий на нескольких крупных военных объектах, в том числе в макоцевском туннеле, где хранится у немцев авиационный бензин;

— начать активную боевую деятельность.

Затем Здравко сообщил нам решение штаба относительно руководства отрядом: Тоне оставался командиром, Митре — заместителем командира, бай Стоян назначался начальником штаба, Васо — комиссаром, Пешо — интендантом, Лазар — заместителем комиссара и секретарем партийной организации.

После общего собрания, которое мы назвали первой чавдарской конференцией, Калоян собрал вновь сформированный штаб.

— Тут вот у Лазара разгорелись глаза на мой кольт. Я хочу вам предложить кое-что в связи с этим.

Что же он нам предложит? Все новые партизаны у нас уже были вооружены, в основном винтовками разных систем — итальянскими, сербскими, турецкими, немецкими, манлихерками, карабинами, старинными ружьями с длинными инкрустированными стволами. Однако предполагалось увеличение численности отряда, а оружия больше не было. От наших друзей мы могли еще получить винтовку-другую или старинный револьвер с барабаном. Но это капля в море.

— У нас есть связь с товарищами, которые работали в инженерной мастерской, — продолжал Калоян. — Оттуда можно угнать грузовик с оружием, снаряжением и одеждой, которых хватит на всех вас.

Целый грузовик оружия! Об этом мы не смели и мечтать. Вот это будет операция!

Вечером мы с Васко и Стефчо пошли проводить Калояна до Чурека и поджечь склад с шерстью. Прежде чем отправиться из лагеря, Здравко предупредил нас:

— Будьте осторожны. Прежде чем мы закончим операцию с грузовиком, никаких крупных диверсий не предпринимайте.

— А как же с шерстью?

— С шерстью можно. А операция с грузовиком состоится не раньше чем через месяц.

Расставшись с Калояном, мы пошли на нашу первую диверсию. Разбили окно и проникли в помещение. Обошли все комнаты и нашли в них только два моточка пряжи, случайно зацепившиеся за порог: всю шерсть уже вывезли отсюда.

Васко, шедший позади меня, глубоко вздохнул:

— Не везет нам, бай Лазар!

Подходим к Осоицам. Штаб отряда поручил нам связаться с партийными и ремсистскими организациями в селах Осоицы, Саранцы, Макоцево и Байлово, а также разведать, как и где расположены посты, охраняющие макоцевский туннель.

Васко, который недавно пришел в отряд, должен меня связать с товарищами в Осоицах, где партийным секретарем был Райко Коцев.

Час спустя мы сидели в доме бай Райко. Он встретил нас как старых знакомых. Я с любопытством разглядывал хозяина. Высокий лоб, коротко подстриженные волосы, синие глаза, светящиеся спокойствием и уверенностью. Лицо волевое, словно высеченное из мрамора. Шерстяной свитер с высоким воротником подчеркивал ширину плеч.

Мы быстро нашли общий язык, поговорили, а потом легли спать. На другой день вечером встретились с молодежью. И здесь не было нужды в длинных разговорах…

В этот же вечер мы с Васко отправились в Саранцы.

— Я познакомлю тебя с родителями, — сказал он.

Родители Васко уже легли, когда мы пришли к ним в дом. Потом они вышли к нам — еще не старая стройная женщина и мужчина среднего роста.

Мы поздоровались и сели возле стола. Мать Васко смотрела на меня с любопытством и каким-то скрытым беспокойством. А отец крепко пожал мне руку.

Васко помолчал, а затем прямо заявил:

— Я теперь партизан.

Мать тихонько охнула и поднялась со стула.

— Так надо, мама. И не бойся. Я не один. А если к вам придет мой товарищ Лазар, — он кивнул на меня, — со мной или без меня, встречайте его так, как встретили бы меня… Только… — Его голос вдруг зазвучал строго и даже резко: — Берегите его! Пуще глаза берегите! Он… — И замолчал снова. Видимо, не знал, как одним словом объяснить родителям, что меня надо непременно беречь.

— Понимаем, Митко.

Бай Георгий положил ему руку на плечо:

— Понимаем.

— Вы, наверное, голодны, дети? — Мать поспешно встала. — Я сейчас…

Остались втроем. Бай Георгий спросил:

— Как наш Митко, слушается?

— Я, батя, уже не Митко, а Васко.

— Слушается, бай Георгий, слушается.

— А то у него такой характер — любит делать что взбредет в голову. Рассказать о немцах?

— Батя!..

И тут я узнал любопытную историю.

Мимо Саранцев часто проходили немецкие колонны. Однажды вечером Васко, вооружившись револьвером, ножом и дубинкой, засел в засаде в лесу и стал ждать.

Проехал один немецкий грузовик, другой, за ними несколько легковых машин, и на шоссе все затихло. Но вот вдали поднялся столб пыли. К засаде, где сидел Васко, приближался мотоцикл с коляской. На нем трое немцев — один с автоматом, остальные с пистолетами. Когда мотоцикл приблизился шагов на двадцать, Васко вскочил, бросился на шоссе и в упор выстрелил в водителя. Точными выстрелами Васко прикончил и двух других солдат, схватил тела убитых и оттащил их в лес. Туда же он откатил мотоцикл и укрыл его ветками. На шоссе было совсем пусто. Васко вытер со лба пот и пошел домой. Когда мать легла спать, он позвал отца и рассказал ему все.

— Пошли туда! — приказал отец.

Они взяли лопаты и направились в лес. Выбрали укромное местечко, выкопали глубокую яму и зарыли трупы немцев. Затем утоптали землю, присыпали ее валежником и колючками.

— А что же с мотоциклом делать? — спросил бай Георгий.

— Давай разберем его, — предложил Васко.

Они управились до рассвета. Части мотоцикла спрятали в разных местах в лесу, а оружие прихватили с собой. На другой день бай Георгий отправился в Софию.

За десять дней все части мотоцикла одна за другой были проданы в разные мастерские надежным людям. В итоге отец с сыном получили восемнадцать тысяч левов.

После этого в Софию пошел Васко. На этот раз в сумке было спрятано оружие, взятое у убитых немцев, и деньги, вырученные от продажи частей мотоцикла. Все это Васко передал на нужды борьбы с царизмом и фашизмом.

— Все это хорошо. Но я хотел сказать вам, что мой Васко парень горячий, — закончил свой рассказ бай Георгий. — Его нужно иногда сдерживать.

— Побольше бы нам таких горячих! — заметил я.

На следующий день вечером мы встретились с саранскими ремсистами и поручили им заняться поисками оружия. Побывали у макоцевской молодежи, провели собрание с партийной организацией села Байлово. Здесь остановились у нашего друга Георгия Спасова. Кроме других дел поручили ему разузнать все об охране макоцевского туннеля. Вдвоем с Васко сходили на место будущей диверсии, чтобы посмотреть, где удобнее устроить засаду. Закончив дела, тронулись в обратный путь — в лагерь Радина река. По дороге снова заглянули к нашим друзьям в одно из сел. Они порадовали нас пятью новыми винтовками.

От Калояна пришло сообщение: «Пошлите человека увести грузовик».

Оружие для отряда было самой главной проблемой — важнее продовольствия и погоды. Когда человек вооружен, когда у него на плече винтовка, а у пояса пистолет и граната, легче переносятся все невзгоды. Оружие порождает уверенность, что не умрешь, не отомстив.

Когда человек на войне, он знает, что может умереть, хотя старается не думать о смерти.

Уходя в партизаны, мы тоже не думали о смерти. Большинство из нас имели смертный приговор, и мы шутили по этому поводу, что дни, проведенные здесь, как бы подарок судьбы, словно мы их выиграли в лотерею.

Но мы ушли в горы не для того, чтобы только прожить эти украденные у судьбы дни. Смыслом и содержанием нашей жизни была борьба с врагом, а эту борьбу невозможно вести голыми руками. Оружие в наших руках означало смерть для врага, жизнь для нас, уверенность и то непоколебимое спокойствие, без которого нельзя воевать.

Поэтому легко понять, с каким настроением мы получили сообщение Калояна: «Пошлите человека увести грузовик».

Штаб сразу же послал в Софию бай Стояна и Пешо-интенданта. Один должен был пригнать грузовик к месту встречи, а другой уведомить нас, где этот грузовик ожидать.

В первых числах июля мы сформировали две четы — «Бачо Киро» и «Бойчо Огнянов».

Дело в том, что наш партизанский район был довольно большим, и, если бы мы стали действовать двумя четами, нам легче было бы скрывать от полиции местонахождение отряда. Кроме того, если бы одна из чет оказалась блокированной, то другая могла бы продолжать операции. Наконец, при такой организации отряда легче наладить и снабжение продуктами, их рациональное расходование.

Каждая чета получила определенный район действий: бачокировцы — в Пирдопском и Етропольском краях, а бойчоогняновцы — в Ботевградском, Локорском, Софийском и Новоселском.

Штаб решил полнее вооружить чету «Бачо Киро», которая была хуже вооружена: ей надлежало встретить грузовик. Командиром этой четы был назначен Славчо Гребенаров — Стефан, а комиссаром — Владимир Калайджиев. Вместе с ними в чете «Бачо Киро» состояли Тодор Дачев, Иосиф Бенбасат — бай Михал, Шимон Ниньо — Шомпол, Георгий Павлов — Начо и многие другие товарищи.

Командиром четы «Бойчо Огнянов» стал Давид Елазар — Иван Белый, а врачом — Иван Хариев. В чете были также Александр Гетман, Хермине Разградян — Сашка, Каролина Леви — Грозданка и другие.

Штаб решил выделить чете «Бачо Киро» из другой четы несколько наиболее опытных и лучше вооруженных партизан для участия в переброске грузовика, а остальные силы четы «Бойчо Огнянов» направить в Литаковский горный массив для устройства там новой базы и продолжения военного обучения. С этой группой остался командир четы Иван Белый. Общее руководство было поручено мне.

Много раз поэты воспевали светлые звездные ночи и полную луну, бросающую молочно-белый свет над ми ром. Много раз партизаны проклинали и звезды, и луну, и их предательский свет.

Наша группа вышла в сумерки. Скоро небо усыпали звезды, а луна то скрывалась за маленькими белыми тучками, то выходила из них еще более яркая и красивая.

От Радиной реки до предполагаемого места стоянки целая ночь пути. Шли молча и быстро. За мной шла Сашка, за ней Гетман. Иван Белый шел в хвосте колонны. Вдруг Гетман обогнал Сашку:

— Лазар, куда мы идем?

Этот вопрос был явным нарушением наших партизанских правил: во-первых, разговоры в пути не разрешались, а во-вторых, на такие вопросы обычно не отвечали. Чем меньше знали партизаны о наших операциях и местонахождении базы, тем меньше была вероятность, что при провале кто-то обронит лишнее слово.

Однако Гетман не был рядовым партизаном. Будучи инструктором при ЦК РМС, он был направлен в отряд Лиляной Димитровой для организационной работы в сельских районах. Так что ему полагалось знать больше, чем другим. Я ответил ему коротко. Он продолжал расспросы:

— Это что за вершина, а какая там река?..

Кое-что я ему рассказал, кое о чем промолчал. Впоследствии оказалось, что если бы я полностью соблюдал наши правила конспирации, то Гетман не смог бы вывести группу из лагеря, когда на нее напали полицейские.

Дорога шла мимо Яворицы и Злой поляны по северному склону Мургаша, а затем по Литаковскому гребню. На рассвете перебежками мы пересекли ябланский проселок, где полиция часто устраивала засады, и оттуда направились к истоку Литаковской реки. В двух километрах от проселка остановились на привал, и мы с Гетманом и Иваном Белым пошли выбирать удобное для лагеря место.

По нашим партизанским законам база должна была располагаться в укрытом месте вдали от дорог, тропинок и путей, по которым перегоняют скот, вблизи воды и на месте, удобном для организации обороны.

После часа блуждания по лесу мы нашли почти идеальное место для лагеря, отлично укрытое огромными скалами. Удобно было здесь организовать и военное обучение.

Мы сразу вернулись к товарищам и привели их на выбранное место. После разбивки лагеря я сообщил всем пароль для связи с бай Марином, который в определенные дни приходил на луга вблизи своего загона и там ждал кого-нибудь из нас.

Спустя два дня, дав указание Ивану Белому и Гетману активно заняться военной подготовкой, я вернулся в лагерь на Радину реку.

Уже четвертый час мы лежим в кустарнике у Радиной реки, там, где она впадает в Бебрик. Трое из нашей группы притаились в дорожной канавке у Ботевградского шоссе.

Дан приказ, строгий партизанский приказ: соблюдать абсолютную тишину. Звезды повисли низко над холмами напротив, и только ветер порой шелестит в ветках деревьев и кустах.

— Бай Лазар, чего мы ждем? — В голосе Васко не только любопытство, но и какая-то глубокая обида.

Мы с Васко стали близкими друзьями. Он сопровождает меня почти всюду — штаб назначил его в мою охрану. Это дает ему право знать больше других, но я молчу. Приказано, пока не придет грузовик, никому не сообщать, зачем мы пришли сюда. Машина с оружием должна прибыть после полуночи.

Из Софии вернулся Велко. Все подготовлено, чтобы угнать грузовик, и только какая-нибудь нелепая случайность может провалить план. Бай Стоян остался в Софии, чтобы пригнать машину. Вот весь наш отряд и ждет его сейчас здесь в кустах у дороги.

Целый грузовик с оружием!

В инженерной мастерской работал унтер-офицер коммунист Атанас Хаджиянчев. Вокруг него сгруппировалось несколько честных, смелых и преданных ремсистов. Штаб зоны дал им задание вывести машину с оружием. Это было большое и важное задание. Подготовкой операции занимался начальник штаба зоны Здравко Георгиев, ему помогал весь аппарат штаба. Ночью грузовик должен был выехать из казармы.

— Бай Лазар, чего мы ждем?

Васко шепчет, а мне кажется, что он кричит.

— Заткнись! — ответил я резко…

…Группа Атанаса Хаджиянчева не раз обсуждала план операции. Уточнены были все вопросы — что взять из оружия, сколько палаток, медикаментов.

В этот день, 11 июля 1943 года, в мастерской дежурил сам Атанас. Грузить машину начали, как только стемнело. В горы должны были уходить Атанас, Бончо Радованов, Цано Вылчев и Васил Костов. По дороге к ним должна была присоединиться Санка — сестра Атанаса.

Покрытая брезентом машина задним ходом подрулила к складу. Одна винтовка, две, три… Затем четыре легких пулемета, гранаты, тысяча патронов, сапоги, шинели, куртки, палатки, пистолеты…

Вдруг вой сирен.

Воздушная тревога! В районе мастерских начинается беготня. Все спешат в бомбоубежище. Мелькнула мысль: ведь это нам на руку. Пока продолжается тревога, нас никто не побеспокоит.

Атанас Хаджиянчев дает знак, и погрузка продолжается. К одиннадцати часам все готово. За руль садится Цано, а через несколько минут рядом с ним оказывается бай Стоян, которого успел привести Атанас.

Благополучно миновав ворота у главного входа в мастерские, машина выезжает на дорогу.

Проходит полночь. Мы ждем.

— Бай Лазар…

Опять Васко! Мало мне своих тревог, а тут еще с ним надо возиться! И когда только он привыкнет к партизанской дисциплине?

— Бай Лазар… — Его голос дрожит. — Значит, ты мне не веришь… Тогда я убью себя!

Смысл этих слов не сразу дошел до моего сознания, а когда дошел, мне захотелось взять и избить этого малого.

— Сиди и жди. И не болтай глупостей. Неужели ты не понимаешь, что такое военная тайна? Или ты думаешь, я знаю все, что решают в штабе зоны?

Я смотрю на часы. Час ночи. Где сейчас наши?

Час ночи. Грузовик с погашенными фарами летит по шоссе. Вдруг за гулом мотора слышатся звуки сирен. Огни города гаснут.

Что это, опять ночная тревога? Приближаются неприятельские самолеты? А может быть, обнаружили исчезновение грузовика и организовали преследование?

Сзади вдруг слышится шум мотора. Он постепенно приближается, усиливается. Мотоциклист… Один ли он? Догоняет машину. Водитель увеличивает скорость. Стрелка спидометра стремительно летит вверх.

— Притормози, — шепчет бай Стоян.

Цано не слышит. Надо скорее оторваться от неизвестного преследователя.

Впереди в темноте появляются силуэты домов. Это село Долни Богров. Здесь шоссе делает крутой поворот.

— Притормози! Дай влево!

В сознании Цано звучит только последняя команда. Он резко поворачивает руль. Шины пронзительно взвизгивают, и грохот катастрофы оглушает всех.

Небо на востоке начинает белеть. Еще час — и станет светло. Грузовика нет. Мы вынуждены вернуться в лагерь, так и не дождавшись его. Оживление, царившее в партизанской колонне, когда мы уходили с Радиной реки, сменяется усталостью и апатией.

До подножия горы рукой подать. И в то же время так далеко…

При аварии никто не погиб, но ранения получили многие. Легкими ушибами отделались Бончо и Санка. Бай Стоян весь исцарапан, осколками стекла кабины ему изрезало лицо, у Васила вывихнута рука. Цано страдает от боли в израненных ногах, но не сдается. Тяжелее всего Атанасу: у него перебиты ноги и поломаны ребра. Но Атанас — командир и держится стойко.

— Санка и Бончо сейчас же должны вернуться в Софию. До рассвета есть время. Мы идем в горы.

Голос Атанаса спокоен, но сестру это спокойствие не может обмануть.

— Я останусь с тобой, — возражает она.

— Но ты обещала меня слушаться. Бончо, бери ее — и в путь!

Санка и Бончо исчезли в темноте. Атанасу стало легче. Одной заботой меньше — не надо беспокоиться за жизнь сестры.

Не удалось довезти все оружие до места, так надо хоть что-нибудь забрать с собой. Взяли два пулемета, четыре винтовки, гранаты, патроны. Пистолеты у всех были и раньше.

До гор не так далеко, но добраться до места надо затемно. В любой момент можно ожидать погони.

Первые триста шагов проделали за полчаса, следующие за час. Идти становилось все труднее. Бай Стоян решил спрятать пулеметы и винтовки на дне реки и оставить только гранаты и пистолеты. Утро застало Атанаса и его друзей в зарослях кукурузы. И вдруг — погоня.

— Вам надо идти! Оставьте меня! У меня гранаты и пистолеты! — решил Атанас.

— Я тоже останусь! — заявил Цано.

Раненые Атанас и Цано, конечно, не смогут идти достаточно быстро, чтобы успеть скрыться в горах, прежде чем группу догонит полиция. Лучше всего раненым где-нибудь спрятаться, а здоровым поспешить в горы.

— Стоян и Васил, вы идите! А мы с Цано останемся, — приказал Атанас. — А вечером пришлите за нами людей, мы где-нибудь здесь укроемся…

Бай Стоян и Васил уходят. Расставаясь, говорят: «До встречи». Им так хочется увидеться…

Останавливаемся на отдых. Только что одолели крутой пригорок. До лагеря еще далеко. Я усаживаюсь с остальными, хочется уже быть там, наверху. Почти уверен, что мы ничего не узнаем, но все же…

Отдых кончается. Уже становится светло и под ветвями старых буков.

Бай Стоян и Васил вздыхают с облегчением. Уже рассвело, но и до гор недалеко. Бай Стоян платком вытирает с лица запекшуюся кровь. Идет не торопясь. Вот и дорога от Сеславцев до Кремиковцев. Их догоняет какой-то мужчина. Он подозрительно оглядывает обоих. Бай Стоян поспешно заговаривает:

— Мы не ошиблись, эта дорога в Кремиковцы?

— Да, да, и я иду туда. Пойдем вместе.

Дойдя до середины села, человек неожиданно останавливается:

— Подождите. Я сейчас…

Бай Стоян смотрит по сторонам. На одном из домов вывеска — «Кремиковское общинное управление».

Человек с криком бросается бежать. Бай Стоян и Васил подняли пистолеты. Из здания выскочили вооруженные люди.

Надо стрелять быстро и точно. Один, два, три выстрела — и предводитель группы падает на землю.

Васил позади Стояна тоже стреляет. Представители общественной силы в панике бегут.

— Довольно! — останавливает Стоян товарища. — Надо беречь патроны.

Теперь путь свободен. Вскоре горы укрыли их от преследователей.

И вот мы в лагере Радина река. Штаб собрался на заседание. О чем говорить? Вышли, как было приказано, вернулись без результата. Почему? На этот вопрос никто не мог ответить. А оружие нам очень нужно.

Следующая операция по плану — нападение на макоцевский туннель. Там мы должны не только поджечь бензин, но и достать винтовки. Решено обеим четам готовиться в поход.

Время выхода — партизанское, вечером…

Противник снова открывает бешеный огонь. У Атанаса и Цано кончаются патроны. Хорошо, если сразу конец, а если тебя ранят и ты свалишься без сознания, а когда придешь в себя, увидишь, что взят в плен? Этого коммунисты не могут допустить.

— Цано!

— Что, бай Атанас?

— Гранату!

Руки Атанаса, сильные и спокойные, снова становятся ловкими. Он отвинчивает колпачок и дергает за веревку. Дано прижимается к нему. Это их последнее объятие…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

12 июля 1943 года. Одиннадцать партизан из четы «Бойчо Огнянов» окружили бай Марина и Марийку.

— Что принесли?

— Разное, — важно отвечает бай Марин. — Одну винтовку, три килограмма телятины, пирог, а Марийка…

Марийка уже поставила на землю полную корзину спелых вишен.

В это время невдалеке слышится звон колокольчиков — пастух гонит стадо. К нему направляется Гетман и представляется как геолог. В этом районе действительно работала изыскательная партия, и поэтому пастух принял слова Гетмана за истину.

Немного спустя к ним подошел командир четы Давид Елазар. Бай Марин успел рассказать ему, что пастуха зовут Драган Вутов, что он неплохой человек и симпатизирует русским. После долгой беседы с пастухом партизаны признаются наконец, что они совсем не геологи, а люди, борющиеся против царя и фашистов.

— Таких, как мы, в горах тысячи, — говорит Гетман. — Есть у нас и продукты, и оружие, и радиоаппаратура.

— Откуда же вы берете продукты?

— В горах разбросаны наши склады. В них запасов на год.

— Вон та лачуга внизу — моя. Там есть картошка. Если понадобится, скажите мне, я вам дам даром.

— У нас все есть. Но если что-нибудь нам потребуется… мы заплатим…

— Наверное, кухня ваша где-то поблизости. Я и раньше замечал дымок.

— Сегодня мы снимаемся с этого места. Бай Драган, мы знаем, ты хороший человек. На всякий случай предупреждаем: о нас никому ни слова! Ни жене, ни родным, ни приятелям. Мы сейчас сообщим по радио другим отрядам, что встретили тебя. Чтобы они знали, и если с нами что случится, обвинят тебя. Видишь, мы все о тебе знаем. У нас есть список всех пастухов, свинарей, дровосеков — всех, кто выходит в горы. А потом…

— Чего зря говорить! Как вы можете подумать такое? Разве я не знаю, что за такие вещи убивают…

Когда бай Марин и Марийка ушли, Давид Елазар приказал удвоить посты. А надо было сразу перенести базу к другое место!

До утра ничего не случилось, и успокоенный командир приказал отряду направиться на ближнюю полянку, чтобы поупражняться в метании гранат.

Странная вещь человеческая душа! Никто не знает, какими путями человек приходит к предательству. Вернувшись домой, пастух не сказал никому ни слова. А рано утром поспешил в Ботевград и там рассказал полиции о встрече с «парашютистами».

Неожиданно партизаны услышали выстрел. Что бы это могло быть? Чья-то неосторожность? И тут раздались автоматные очереди, сопровождаемые частым ружейным огнем. В этот момент подбежала Сашка, находившаяся в карауле:

— Полиция!

Елазар и Гетман приняли решение отступить без боя. У них было мало оружия, да и силы противника были неизвестны. Может быть, их всего лишь несколько человек, а может быть, прибыла вся ботевградская полиция. В этот момент обнаружилось, что пропала одна партизанка — Надка.

— Веди группу, — приказал Елазар. — Я поищу Надку и потом вас догоню.

Гетман повел группу, в которой большинство было женщин. Они отошли на сотню метров и остановились. В этот миг с того места, где остался Елазар, послышался частый огонь. Потом все стихло. Гетман решил, что полиция обнаружила Елазара, и поспешил увести группу из опасного района.

Началось бесконечное, мучительное скитание по горам — без пищи, без оружия, без проводника.

15 июля в Литаковский лагерь должна была прийти вторая группа четы «Бойчо Огнянов» под предводительством Цветана, и Гетман спешил во что бы то ни стало добраться до лагеря «Радина река» и предупредить товарищей, чтобы они не наткнулись на засаду, которую могла устроить полиция.

Марш продолжался много часов. Начала сказываться усталость.

Даже самые выносливые валились с ног. Людям хотелось есть, а еды не было — продукты остались в палатках. Старый грибник Гетман набрал две шапки сыроежек, разжег костер, и люди смогли немного утолить голод.

После полудня случилось новое несчастье. Упал Колка и вывихнул ногу. Гетман некоторое время нес его на спине. Лагерь был уже близок, дорога знакома, но идти с грузом в семьдесят килограммов, да по крутым склонам, да еще не евши целые сутки, никому не под силу. Решили укрыть Колку в кустарнике, чтобы потом подобрать.

Наконец пришли в лагерь, на пароль — никакого ответа. Сердце Гетмана сжалось. «Неужели опоздали?» В это время в одном конце лагерной площадки послышались удары камня о камень.

«Наши», — решил Гетман, но не позволил никому подняться.

Навстречу шел человек. Гетман узнал в нем командира отряда Давида Елазара. Он был один. Не мог найти Надку и пришел сюда несколько часов назад. В лагере не застал никого, а явок в окрестных селах Давид не знал.

Наутро в лагерь пришел бай Стоян в сопровождении какого-то солдата. Лицо начальника штаба было изранено. Он едва держался на ногах от усталости. В нескольких словах рассказал о трагедии с грузовиком.

Бай Стоян был единственным человеком, который знал явки в этом районе, и ему предложили отправиться в ближайшие села за продуктами. С ним пошел Елазар, а за командира группы остался Гетман.

На следующий день бай Стоян и Елазар вернулись с двумя мешочками кукурузной муки. Теперь на два-три дня еда обеспечена! Бай Стоян, Елазар и Гетман решили вести группу к месту, установленному ранее на случай, если кто отстанет от отряда, и послать людей разыскать и привести Атанаса Хаджиянчева.

Группа во главе с Цветаном вечером 12 июля отправилась к Литаковскому лагерю. Им еще не было известно, что полиция начала окружение партизан в горном массиве. Полицейские засады расположились около тропинок и источников, где скорее всего могли появиться партизаны.

В Литаковском лагере полиции не удалось захватить никого из партизан, но все партизанское имущество попало в руки врагов. Среди вещей, найденных в лагере, оказался противень бабушки Кулы, на котором та испекла пирог для «своих ребят». По этому противню полиции дозналась, что партизанам помогал кто-то из семьи Марина. Сыщик, полицейский и два полевых сторожа неожиданно явились в хижину бай Марина. Начался обыск. В суматохе Найдену удалось бежать, и он поспешил в горы, надеясь найти у партизан убежище для себя и как то помочь своим близким. Вскоре Найден встретил группу Цветана.

— Арестовали наших!

— Когда?

— Только что…

Цветан мгновенно принял решение — окружить хижину бай Марина и освободить арестованных.

Разделившись на две группы, партизаны направились к хижине.

— Стой! Руки вверх! — раздались слова команды, и полицейские застыли в испуге.

Через минуту бай Марин, бабушка Кула и Марийка были освобождены. Цветан отвел Марина в сторону:

— Рассказывай!

Вскоре командиру все стало ясно. Времени терять было нельзя. Сыщик сумел ускользнуть, и через час-два сюда наверняка примчатся солдаты и полиция. Захваченного полицейского решили расстрелять — он известный в околии палач. Нужно было решить, что делать с семьей бай Марина.

— Идемте с нами, — предложил Цветан.

— Хорошо, — сразу же согласились бай Марин, Найден и Марийка.

— А ты, бабушка Кула?

Она посмотрела на своих детей и тихо сказала:

— А я, сынок, остаюсь.

— Тебя же арестуют… Будут бить…

— Ничего они со мной не сделают…

Скоро партизанская колонна потянулась к горам. Бабка Кула долго смотрела вслед уходящим, и только когда они скрылись за деревьями, устало пошла к дому.

…В Литаково приехал сам начальник околийского управления. Он нервно расхаживал по кабинету кмета и курил сигарету за сигаретой. Убит его лучший полицейский, а ятаки — будто сквозь землю провалились.

Робко постучали в дверь. Офицер, не оборачиваясь, кричит:

— Входи!

В комнату вталкивают какую-то перепуганную женщину.

— Вот она, — докладывает, не переступая порога, полицейский.

— Где твои?

Женщина берет себя в руки. Она гордо поднимает голову. В глазах больше нет испуга.

— Не знаю!

Сыщики понимают: что-то сделали не так, проговорились.

Бабушка Кула не может скрыть торжествующего блеска в глазах. Значит, их не поймали, значит, они там, в отряде. А там надежное место.

Некоторые не выдерживают пыток. Терпят день, два, десять, а потом сдаются. А есть и другие. Они молчат до конца и умирают со стиснутыми зубами.

Таких людей узнать легко. Палачи сразу поняли, что бабка Кула из их породы. Их охватывает ярость. Они уже не допрашивают. Пыткам, кажется, нет конца. Ломают руки, те руки, которые месили партизанам хлеб, руки, которые купали и ласкали детей…

Когда на измученном теле не осталось живого места, старушку бросили в камеру. Почему не убили? Просто игра случая…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Полночь. Я и Митре прячемся под сенью трех высоких тополей, там, где река Сперла пересекает проселок, ведущий от Бухово к Сеславцам. Завидую я Митре. Сейчас он встретится с Иванкой, я же не видел Лену около восьми месяцев. Не знаю ничего ни о ней, ни об Аксинии. Живут ли они еще в Брышлянице, вернулись ли в Софию, что делают?

Вот в тишине раздался троекратный стук камнем о камень. Условный сигнал. Мы ответили, и к нам приблизились трое, но Иванки среди них не было. Зато мы увидели старых знакомых: Сандо, Желязко Колева и Дечо Стефанова — Ворона.

Колев и Стефанов бежали из хасковской тюрьмы и после долгого и опасного пути прибыли в Софию. Там связались с местной партийной организацией, и их решили переправить в наш отряд.

Вскоре Сандо, который привел на эту встречу Колева и Стефанова, ушел, а мы вчетвером отправились к вершине Готен, где, по нашему предположению, должно было находиться подразделение нашего отряда.

Шли цепочкой по узкой тропке среди дремучего леса. Но вот лес начал редеть. Перед нами открылась небольшая полянка, поросшая высокой травой. Остановились и огляделись. На другом краю полянки, прислонившись к дереву, стоял человек. В руках у него была винтовка. Рассыпались в цепь и стали наблюдать. Вот мелькнул и погас бледный огонек. Немного погодя вспыхнул другой.

Крикнули пароль. На полянке все затихло. Исчезли огоньки сигарет, а затем засвистел дрозд. Это был ответ на пароль. Я встал во весь рост.

— Цветан, это ты?

— Я, Лазар!

Как обрадовались мы этой встрече после месячной разлуки!

Облава, организованная полицией, вынуждала чету «Бойчо Огнянов» все время передвигаться с места на место.

Незадолго до нашей встречи под Готеном из Радотины и Рашково вернулись Пешо и Доктор. Еще перед их уходом возник спор, когда и как им идти.

Ночью полицейские посты были очень внимательны. Каждого путника, даже снабженного настоящими документами, отводили в общинное управление или участок для проверки личности.

Пешо и Доктор предложили такой вариант. Доктор наденет полицейскую форму — у нас в отряде было несколько комплектов. Пешо одевается с иголочки, чтобы быть похожим на сыщика.

После небольшого колебания это предложение было принято, и оно действительно оказалось самым удачным. Никто не посмел остановить «представителей власти», которые уверенным шагом, внимательно всматриваясь в каждого встречного, прошли через село. Так мы встретились с партизанскими друзьями, установили связь с Софией и благополучно вернулись в лагерь.

На другой день после нашего прихода отряд перебазировался в новый район, на этот раз в Дикий лес. Отсюда я и Страхил отправились в Ботевградскую околию. Там надо было увидеться с Васо — Ангелом Гешковым, отыскать и перевести в отряд группу партизан, которая вот уже двадцать дней где-то пропадала. Эту группу мы обнаружили между Скравеном и Новачене. Уговорились о встрече с Васо, который тоже должен был прийти к нам на Мургаш, и в назначенный час вышли в условленное место. Встреча состоялась, но вдруг послышались тихие голоса. Мы залегли. Показались двое крестьян.

Я вскочил и скомандовал:

— Стой!

Дула наших пистолетов заставили их стоять смирно.

— Что вы здесь ищете?

— Пришли стеречь луга…

Полиция запретила выходить из села, и этот ответ мне показался неубедительным.

— Кто вы? Как вас зовут?

Парни назвали имена двух известных по всему уезду подлецов. Я продолжал их допрашивать, но в это время послышался сигнал Васо. Я оставил Страхила стеречь задержанных и пошел к нашему комиссару. Наскоро рассказав ему о том, кого мы поймали, предложил ликвидировать этих людей. Он согласился, только посоветовал отвести их в горы и там прикончить. Я подошел к ним, а Васо остался в нескольких шагах позади.

— Идем! — приказал я задержанным.

Когда мы углубились в лес, я начал снова их допрашивать. Они отвечали смущенно и путано. Сзади послышалось посвистывание. Я остановился. Меня догнал Васо:

— Что-то я сомневаюсь… Вряд ли эти люди — те, за кого себя выдают. Тех я знаю…

— Пойди посмотри на них.

Мы подошли к задержанным, те увидели нового человека, подходившего к ним, и вдруг раздался радостный крик:

— Бай Ангел, это ты?

— Что вы здесь делали?

— Мы… пошли на луга.

— А почему назвались чужими именами?

— Подумали, что вы — сыщики из Ботевграда…

— А вы знаете, что это вам чуть жизни не стоило?

Оказалось, что один из задержанных ремсист, другой тоже хороший парень.

На лбу у меня выступили мелкие капли пота. А ведь что могло бы быть?..

Счастье явно отвернулось от нас. Неудачи следовали одна за другой. Сначала несчастье с грузовиком, затем неудачная операция в макоцевском туннеле, обнаружение полицией Литаковского лагеря, провал наших друзей из Локорского района и, наконец, последняя беда.

Мы давно уже готовились вывезти оружие из военного лагеря в Малое Бучино. Там служили Станко, Маке и еще несколько товарищей. С дядей Станко — Тодором Божичковым и Байловской организацией мы установили связь еще в апреле. В 1942 году они по своей инициативе образовали комитет «продовольствия и вооружения» во главе с Димитром Йончевым. В апреле, мае и июне мы ходили в Байлово несколько раз. Там мы получили шесть винтовок, патроны и, разумеется, каждый раз возвращались с ранцами, туго набитыми продуктами.

Еще перед операцией с грузовиком мы говорили со Станко о возможности вывезти оружие из Малого Бучино. Будучи унтер-офицером, Станко часто дежурил по лагерю, и это давало ему возможность осуществить задуманную операцию. Кроме того, в лагере была крепкая ремсистская организация.

Подготовка к этой операции шла полным ходом. Митре, я и еще пятнадцать хорошо вооруженных партизан должны были сопровождать две подводы с оружием, которые Станко обязался вывести из казармы. За три дня до этого из Софии в лагерь пришла девушка-подпольщица, чтобы связаться со Станко и Маке. В воротах ее узнали и арестовали. Товарищи успели предупредить Станко и Маке, и тем пришлось бежать. И этот наш план не осуществился. В июле в отряд пришел Миле, а несколько дней спустя — его жена Недка, получившая партизанскую кличку Лена.

В конце августа, когда в отряд прибыл военный инструктор, направленный к нам руководством зоны, Димитр Пчелинский — Филе, штаб собрался на совещание, чтобы составить план работы. Выводы были безрадостными: много хороших замыслов, но мало возможностей для их выполнения.

После долгого обсуждения мы все же наметили план операций в Ябланице, Огое и в других местах, а также приняли решение перенести базу из Дикого леса в местность Владко и возобновить усиленную военную подготовку. Нам с Митре поручили отправиться в чету «Бачо Киро», бай Стоян должен был остаться с четой «Бойчо Огнянов», Цветану и Васо, как руководителям, предстояло бывать то в одной, то в другой чете.

На совещании было решено, что штаб будет раз в месяц собираться для оценки обстановки и принятия необходимых решений.

В новом лагере мы пробыли несколько дней. Нелегко давались некоторым товарищам занятия по военному делу, но всем уже становилось ясно, что наступает новый период в нашей деятельности, когда партизанская выдержка и военная подготовка решают успех действий.

Когда мы пришли в отряд, нас поразило боевое настроение партизан, их горячее желание действовать. Таков был результат успешно проведенной операции, задуманной еще перед нашим приходом. Вот что рассказал об этом Стефчо:

— Мы связались с бай Марко и поручили ему разведать положение в сыроварне. Спустя несколько дней он сообщил, что там имеется три-четыре тонны масла и овечьего сыра и что охраняют сыроварню только четверо полицейских.

Мы туда пришли, постреляли немного, ранили одного полицейского, остальные сами сдались. Вошли в сыроварню. А там — просто чудо! Круги свежего овечьего сыра стоят один на другом. Ешь — не хочу. Я приказал каждому наесться до отвала и с собой унести кто сколько может, чтобы сыр не отправили в Германию.

Так и сделали. А потом этот сыр боком вышел. У всех начался запор. Три дня мучились. Спасибо бай Марко — послали мы к нему человека, бай Марко сбегал в аптеку, купил слабительного, и дело пошло на лад. С тех пор сыр овечий едим в меру, и только с мамалыгой, а без нее — ни-ни!

Рассказ Стефчо рассмешил нас, но самое главное в этой истории то, что теперь целый Етропольский район говорил о партизанах.

На следующий день руководство приняло решение совершить рейд в село Буново — запастись продуктами и поговорить с народом. Гетман отвел меня в сторону перед началом операции:

— Лазар, на два слова.

Я взглянул на него. Он был чем-то озабочен.

— Если эта операция окажется неудачной…

Мне было все ясно. Во что бы то ни стало надо добиться успеха.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Стефчо и Васко отправились в Софию доложить о работе отряда и связаться с Калояном, а Цветана и Васо послали в Етрополе. Группа партизан была отправлена в села, чтобы перенести муку и картошку в наш потайной склад под Бабой.

Миле, Лена, Бойчо и Здравко ушли в Буново, чтобы установить связь с местной партийной организацией и разведать обстановку перед будущей операцией.

В конце сентября в лагерь вернулась группа Миле. Она принесла подробные сведения об обстановке в Буново и привела с собой нашего Ванюшу.

Ванюша был красноармеец, попавший к немцам в плен. Техник по профессии, он работал в мастерской, где ремонтировались автомобили для немецкой армии. Ванюша так ремонтировал автомобили, что они портились вскоре после выхода из мастерской. Это, конечно, не могло продолжаться долго. Немцы бы догадались, чьих это рук дело, и расправа была бы короткой. А Ванюша еще хотел жить и воевать, поэтому бежал из лагеря. Он не знал в стране никого, но рассчитывал, что люди помогут ему. И не ошибся. В Княжево разговорился с кем-то из местных жителей и скоро оказался в отряде. Ему устроили радостную встречу — ведь он был у нас первым красноармейцем.

Ванюша оказался не только чудесным товарищем, настоящим бойцом, но и мастером «золотые руки». Он стал нашим оружейником, умел исправить любую винтовку, любой пистолет, смастерить деревянный приклад, из двух негодных револьверов сделать один годный.

В первые дни октября отряд отправился в путь. В ранцах мы несли продукты на три дня, оружие вычистили и привели в полную исправность.

На ночной привал остановились на северном склоне горы Баба. Ждали Цветана и Васо и еще две группы, посланные в села с разными заданиями. На следующий день все были в сборе. Руководство провело совещание, но, когда вечер опустился на горные хребты и ожидаемой команды «Построиться» не последовало, партизаны поняли, что и эту ночь проведут на том же месте.

Уже начало светать, когда с восточной окраины леса донеслись звуки частого ружейного огня. Первый же выстрел поднял всех на ноги.

— Отделения-я-я… в цепь! — скомандовал я.

Схватив винтовки и ранцы, люди бросились на землю.

— Без команды не стрелять! — прокричал я, оборачиваясь к залегшим партизанам, которые уже щелкали затворами.

Уверенный, что все меня услышали, я позвал Мустафу, Ножичка и Алексия. Делая перебежки и прячась за деревьями, они приблизились ко мне. А «противник» продолжал пулями сбивать буковые листья над нами.

— Проберитесь по оврагу и разведайте численность «неприятеля». Доложить через десять минут.

Все трое с винтовками в руках поползли вперед. Стрельба продолжалась уже минут десять. Но вот вернулись разведчики.

— Там никого нет, бай Лазар.

Я вышел из-за укрытия так, чтобы меня увидели все, и крикнул:

— С места не трогаться!

Затем по моему сигналу огонь «неприятеля» прекратился. Через минуту к нам с винтовками за спиной подошли Цветан, Пчелинский и Васо. На этот раз они выступили в роли нападающих.

Это учение показало, что у наших партизан крепкие нервы, что они умеют выполнять приказы, не теряют самообладания даже в сложной обстановке. Военное обучение дало свои результаты. Теперь в отряде были уже настоящие бойцы, умеющие строго и беспрекословно выполнять приказ командира.

Еще до захода солнца мы направились в Буново. Поднялись на вершину Бабы, и перед нами раскинулись горные хребты и долины, приютившиеся в складках гор села и темные леса. Спустились к Буновскому лесу и к полуночи остановились на привал в одном овраге к югу от вершины Бабы. В горах над селом у нас была условлена встреча с Бойчо, которого послали на разведку. Мы с Миле поспешили на место встречи.

Вернулись к двум часам ночи. За это время наш караул задержал угольщика по имени Ангел. Было решено не отпускать его до тех пор, пока не окружим село. Охранять задержанного оставили Мустафу и Здравко. Утром Цветан, Пчелинский, Караджа, Миле и я пошли наметить план нападения.

Остановились на одном высоком пригорке над Буново. План операции был уже уточнен, когда на полянке за лесом, где находился наш отряд, я заметил каких-то людей. Всмотрелся. За плечами у них ружья. Полицейские. Немного в стороне мы обнаружили еще двоих, на противоположном хребте — еще несколько человек. В общем их было не больше десяти — пятнадцати. Мы решили устроить засаду. К шести часам полицейские ушли, а мы спустились в овраг, к перекрестку двух дорог. Однако полицейские прошли по другому пути. Увидев, что ждать больше не имеет смысла, мы вернулись к отряду и узнали, что угольщик сумел обмануть своих сторожей, шмыгнул в кусты и исчез. Очевидно, он-то и навел полицию на наш след.

Я посмотрел на товарищей. От вчерашнего хорошего настроения не осталось и следа. Неужели придется вернуться, не сделав ничего, и отказаться от хорошо продуманной операции?

Я встретился взглядом с Гетманом. «Если эта операция окажется неудачной…» — вспомнил я.

Руководство собралось на совещание. Бойцы вокруг с нетерпением ждали нашего решения. Когда мы поднялись, все обступили нас.

— Завтра займем Буново! А теперь готовьтесь в дорогу. Здесь оставаться на ночевку нельзя!

Если бы Цветан сказал, что придется идти быстрым маршем всю ночь, никто бы не возразил. Главным было: «Завтра займем Буново!»

Все утро мы провели, наблюдая за селом. Никакого движения не заметно. К двум часам дня собрали наших людей, всего около тридцати пяти человек, и познакомили их подробно с планом операции.

Около четырех часов дня Караджа и я вошли в село. Я был одет туристом, а Караджа — в военной форме. Пятью минутами позже одно отделение под командой Миле, вооруженное винтовками, последовало за нами, чтобы, если завяжется перестрелка, прийти на помощь.

Пройдя мимо первых домов, мы с Караджой закурили и, остановив одного из местных жителей, попросили отвести нас к кмету, словно бы по важному делу. Человеку и в голову не могло прийти, что мы партизаны, он спокойно разговаривал с нами по дороге к сельской площади.

— Вот управление…

Мы втроем вошли внутрь. В коридоре я вынул пистолет и приказал нашему проводнику показать комнату кмета. Караджа должен был справиться с остальными в соседней комнате.

В комнате кмета сидели трое — писарь, секретарь и лесник. Кмет куда-то вышел.

— Руки вверх!

Все трое молча и послушно встали и подняли руки, Я наскоро объяснил, что село окружено партизанами, обыскал их и отобрал оружие. То же самое сделал и Караджа в соседней комнате. В это время к нам подошла группа Миле.

Управление было в наших руках. Спустя немного весь отряд, разбитый на несколько групп, подошел к площади перед управлением. А затем сельский глашатай начал по нашему приказу бить в барабан. Улицы мгновенно наполнились народом.

«Крестьяне-е-е! Село Буново занято партизанами-и-и! Приглашаем всех на общее собрание-е-е! Партизанский командир там произнесет ре-е-ечь! Каждое семейство пусть возьмет с собой посуду, так как партизаны будут раздавать масло и сыр!»

Все село собралось на площади. Я осмотрел людей. Женщины и молодые девушки под фартуками прятали кастрюли и миски, в которых можно отнести домой масло.

Пока Цветан произносил пламенную речь — а он был прирожденным оратором, наши ребята открыли склад сыроварни. Арестованные служащие общинного управления начали выносить кадушки с маслом и круги сыра. Вскоре наши два бойца привели арестованного кмета.

Закончив речь, Цветан сообщил, что отряд осудил предателя угольщика на смерть. А что скажет народ?

Площадь заволновалась. Все знали, что за предательство полагается расстрел. Но одно дело — понимать это и совсем другое — когда от твоего решения зависит жизнь человека.

Добр и сердечен наш народ. Вперед вышли несколько человек. Они сурово порицали предателя, но все же просили смиловаться над ним. «Бедный человек, кормит шестерых детей!» Как говорится, глас народа — глас божий, и мы решили не расстреливать угольщика: пусть на всю жизнь запомнит, что односельчане спасли его от смерти.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Усевшись на груды хвороста, партизаны из четы «Бойчо Огнянов» слушали Тодора Живкова — Янко, представителя окружного комитета партии. Собрались все, кроме часовых.

— …Битва на Курской дуге лишит фашистов возможности вести крупные наступательные действия на восточном фронте. Они вынуждены только отступать, пока не будут добиты в своем логове — Берлине.

Ось Рим — Берлин трещит по швам. «Верный» союзник немцев вышел из строя. Фашистская Италия больше не существует.

Софийские правители в смятении. Смерть царя повергла всех в панику. Среди крупной буржуазии ходят слухи, что смерть царя — дело рук немцев.

Перед Болгарией сейчас два пути: продолжать идти с Германией или порвать с ней.

Первый путь означает передачу болгарской армии и руки немецкого командования для «защиты Балкан». Он не сулит нам ничего другого, кроме физического истребления сотен тысяч болгар, превращения нашей страны в театр военных действий, и в конце концов приведет к полному военному разгрому и новой, несравненно более страшной катастрофе, нежели национальная катастрофа 1918 года.

Другой путь означает освобождение Болгарии от немецкой опеки, сохранение ее людей и национальных ресурсов, обеспечение ее свободы и независимости…

Но для этого… народ и армия должны решительно встать против управляющей страной гитлеровской агентуры и создать истинно национальное правительство…

Так говорит Георгий Димитров.

Задача, поставленная им, может быть выполнена, только если народ будет располагать своим вооруженным отрядом, пользующимся уважением и доверием масс. Таким отрядом партии и народа должен быть отряд «Чавдар». Ваша ответственность повышается потому, что отряд действует в окрестностях Софии, потому, что каждая его акция обсуждается как в регентском совете, так и в последней бедняцкой хижине. Выполняет ли отряд стоящие перед ним задачи?

Партизаны затаили дыхание. Сейчас они услышат оценку партии, суровую и правдивую, которая разрешит все сомнения, все колебания.

Янко продолжал:

— Окружной комитет считает, что отряд успешно выполняет решения первой Мургашской конференции. Его ряды значительно выросли, сохранены люди, несмотря на тяжкую и продолжительную блокаду. Расширены и укреплены связи с населением партизанского района. Правилен курс на расширение и активизирование боевой работы отряда. Нападение на етропольскую сыроварню и особенно буновская операция — отличный пример для будущей деятельности.

Сейчас не осень 1941 или 1942 года. Позади Сталинградская и Курская битвы, события, изменившие военное и политическое положение в Европе. Исходя из конкретных условий и новых требований, окружной комитет считает, что деятельность отряда пока еще недостаточно удовлетворительна. Не использован в полной мере революционный энтузиазм партизан, нарастающее недовольство населения для свершения крупных серьезных дел. А теперь, после того как партизаны и штаб выслушали оценку партии, хотелось бы услышать мнение всех, кто собрался здесь, на отрогах Мургаша.

Полтора дня продолжалась работа второй Мургашской конференции. Первым взял слово Калоян. Начальник штаба зоны был хорошо осведомлен о действиях отряда, и его мнение совпало с оценкой окружного комитета.

Потом выступили Пчелинский, Стефан Халачев, Илия Пешев, Тодор Дачев, Никола Величков и другие товарищи. Все говорили примерно одно: надо как можно скорее начать широкую наступательную боевую деятельность во всем партизанском районе.

Кто виновен во многих наших бедах? На этот вопрос был дан единодушный ответ: весь штаб целиком. Штаб страдает излишней осторожностью, даже робостью, тогда как требуется организовывать и проводить наступательные операции.

Я в своем выступлении тоже раскритиковал пассивность отрядного руководства, хотя и сам был его членом и наравне со всеми нес полную ответственность за недостаточную активность партизан. Необходимо было внести в жизнь отряда новый, боевой дух.

Все члены штаба тоже хорошо это понимали и были готовы выполнить любую задачу, которая перед нами будет поставлена.

Под конец снова слово взял Янко. От имени окружного комитета партии он сообщил о новых назначениях:

— Окружной комитет партии считает, что командиром отряда должен быть назначен… Лазар.

Я ожидал всего, только не этого. Ведь в пассивности действий отряда был виноват в значительной степени и я, как заместитель командира и секретарь партийной организации! Может быть, надо встать, прервать выступление представителя партии и сказать: «Вы ошибаетесь, товарищ!»

В этот миг сидевший рядом Стефан Халачев хлопнул меня по коленке:

— Теперь, Лазар, держись!

А Янко продолжал говорить:

— Заместителем командира — Митре, комиссаром — Велко, начальником штаба — бай Стояна, интендантом — Пешо, врачом отряда — Ивана Хариева, командиром четы «Бойчо Огнянов» — Николу Величкова, комиссаром — Косту Букованского, командиром четы «Бачо Киро» — Стефчо и комиссаром — Владимира Калайджиева. Цветан направляется на партийную работу в Софию…

По рядам пронесся одобрительный гул. Люди улыбались, приветственно махали руками. Нельзя было раздумывать. Это означало бы несогласие с волей партии, с товарищами.

Я поискал глазами Тоне. Янко сказал, что он отправится на партийную работу в Софию. Что чувствовал в этот момент мой старый товарищ, человек, кого я долгое время считал своим учителем, который был мне как родной брат? Я встретил его спокойный и ясный взгляд. Тоне подошел ко мне и крепко пожал мою руку.

— Поздравляю, Лазар! Поздравляю с большой ответственностью!

— Если сможешь, возвращайся сюда.

Он усмехнулся:

— Знаешь ведь, идем туда, куда пошлют!

Это было точное определение нашей жизни в те годы. Шли туда, куда пошлют. А через несколько месяцев партия сочла нужным вернуть Цветана снова в наш отряд.

Характер партийной работы в нашем партизанском районе требовал создания новых руководящих органов, которые имели бы постоянную связь со штабом и координировали всю работу. По предложению Янко были образованы чавдарские районные комитеты партии и РМС, которые не подменяли существовавшие до этого районные комитеты, но занимались конкретным руководством, делами отряда. Оба комитета были вспомогательными органами окружного комитета партии. Руководство партийной работой и работой РМС в отряде оставалось в руках политического комиссара. Секретарем Чавдарского партийного района был избран бывший комиссар отряда Ангел Гешков, а секретарем РМС района — пламенный молодежный трибун Прокоп Хаджихристов.

Члены наших районных комитетов распределились так: в Локорском районе работали Димитр Тошков — Захарий и Венко Нанчев — Делчо, в Новоселском районе — Дего Стефанов — Владо и Благой Бонков — Кочо. В Новаченском районе — Ангел Гешков — Васо и Георгий Павлов — Начо. В Пирдопский район ушли на работу Веселин Андреев — Андро и Христо Ганев — Колка.

Не будет преувеличением сказать, что работа этих «апостолов», как прозвали их чавдарцы, была связана со значительно большим риском и опасностью для жизни, чем у партизан. Им приходилось то и дело изменять свой внешний вид. Они выдавали себя за туристов, комиссионеров и торговцев, за учителей, врачей, эвакуированных жителей столицы, крестьян, которые ищут заблудившуюся скотину, за мобилизованных солдат и унтер-офицеров, выдавали себя даже за полицейских, если этого требовала обстановка. Их фальшивые документы не были надежной защитой, поэтому их пистолеты были всегда наготове, а последний патрон имел точно определенную цель — собственное сердце.

Немногие из первых наших «апостолов» дожили до свободы. В боях погибли Дечо Стефанов, Димитр Тошков, Прокоп Хаджихристов, Венко Нанчев, Благой Бонков и Димитр Георгиев — Васко. В 1944 году на смену выбывшим из строя товарищам пришли Христо Русков — Желязко, Недялко Периновский — Игнат, Никола Евтимов — Бойко, Коста Хаджикинов — Свилен, Богдан Манолов — Богдан, Георгий Стоев — Гошко и Йордан Йотов — Йосиф.

И с каждым днем все громче и сильнее звучал голос партийной правды, которую эти люди несли народу.

Вторая Мургашская конференция закончилась 11 октября. Тодор Живков и Здравко Георгиев сразу же уехали, захватив с собой Тоне Периновского. С нами остался только Пчелинский, который некоторое время должен был оказывать помощь штабу.

В этот же день все отрядное руководство собралось на совещание. На нем присутствовали Пчелинский, командиры подразделений и секретари партийных и ремсистских районных комитетов. Надо было как можно скорее составить конкретный план действий на ближайшие месяцы. Общая линия была определена и утверждена конференцией, теперь все зависело только от нас самих.

Первый вопрос касался тактики отряда на осенне-зимний период. Мы решили принять тактику непрерывных и неожиданных для врага ударов. От нас требовались согласованность действий подразделений, умение дезориентировать врага, держать его в постоянном напряжении.

Главной задачей обоих подразделений было проведение боевых и политических акций, занятие сел, агитационная работа в них, организация снабжения отряда продуктами и оружием.

Вторая важная задача — нападение на полицейские посты с целью сеять среди полицейских панику. При этом учитывалось, что значительная часть полиции в то время состояла из взятых по мобилизации людей.

Третья задача — ликвидация предателей, осужденных партизанским трибуналом. В большинстве случаев к смерти приговаривались сельские старосты, полицейские ищейки и другие представители власти, которые терроризировали население. Эффект таких «карательных» операций в будущем оказался огромным. Многие из полицейских и кметов попросили освободить их от этой работы, некоторые сами оставили свои посты и просто-напросто сбежали из района действий нашего отряда.

Последним пунктом повестки дня совещания был вопрос об усиленной военной и физической подготовке партизан. Новая тактика требовала длительных маршей и искусства владеть всеми видами оружия. И по этому вопросу не было, да и не могло быть, никаких споров. Этого требовала сама жизнь. И какие тут могли быть мудрствования?

Силы нашего штаба были распределены следующим образом: Митре вместе со Стефчо должен был отправиться в чету «Бачо Киро». В чете «Бойчо Огнянов» оставались мы с Велко и бай Стоян. «Апостолы» отправлялись по селам.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

«Провести операцию в селе Огоя. Группу разведчиков возглавит комиссар отряда. Ликвидировать кмета села Горни Богров, как изменника. Для приведения приговора в исполнение группа выступает под командованием командира отряда». Таково решение штаба.

По дороге к станции Яна идем втроем: Ленко, Маке и я. Приговор вынесен, и фашист должен быть уничтожен.

Страшное дело — убить человека. Живет он, смеется, разговаривает, у него есть близкие, которые его любят, и вдруг пуля кладет всему конец. Нет, это не просто пуля кладет конец, а решение трибунала, суровых, неподкупных судей, которые судят по чести и революционной совести.

На встречу с нами из села Горни Богров пришел Мироско Райчев. Мы сообщили ему о задании и от него узнали, что кмет с двумя какими-то людьми в фаэтоне уехал на станцию Яна.

План пришлось изменить. Надо отправляться на станцию. Ленко знал кмета в лицо, и мы решили, что будем действовать, как подскажет обстановка. Мы идем молча. Я стараюсь не думать о том, что все же придется выполнить приговор — убить человека.

В сущности, разве это человек?

Можно ли считать человеком шпика, который запускает иголки под ногти арестованным?

Человек ли полицейский, который фотографирует партизан с отрезанными головами?

Можно ли назвать людьми тех, из дворца и правительства, которые помогают фашистской Германии воевать против пролетарского отечества, против своего народа?

Разве они люди?

Нет, сегодня мы убьем не человека.

Вдруг видим: приближается фаэтон.

— Это он! — кричит Ленко.

Остается двадцать, десять шагов, затем раздается голос Маке:

— Стой!

Мы подошли к фаэтону. Бледный свет карманного фонарика освещает путников. Кмет поспешно хватается за задний карман, где лежит пистолет.

Выстрел, второй, третий… В это время позади слышится крик.

— Что такое?

Ленко машет рукой.

— Потом, — отвечает он и ударяет дулом пистолета сельского сторожа, схватившегося было за винтовку.

Тело кмета сползает и падает на землю. Ленко наклоняется и берет парабеллум кмета и винтовку сторожа. Затем отводит меня в сторону.

— Товарищ командир, этот негодяй хотел тебя застрелить, — коротко доложил он, показывая на сторожа.

— Ты его знаешь?

Ленко шепчет:

— Очень бедный человек. И многодетный…

Мы пришли, чтобы привести в исполнение смертный приговор над одним закоренелым врагом. Все должны понять, почему он наказан. Если же вместе с ним кучер отвезет в село и труп сторожа, что скажет народ? Одинакова ли их вина?

— Иди сюда! — приказываю я.

Сторож подходит.

— Ты заслуживаешь пули. На этот раз я тебя прощаю. Второй раз пощады не будет!

— Прости-и-и, господин начальник!

Булавкой прикалываем к отвороту пиджака убитого кмета записку. В ней говорится, что мы привели в исполнение приговор, вынесенный революционным трибуналом при штабе отряда «Чавдар», и предупреждаем всех предателей, что их ждет та же кара.

Комиссар, отправившийся на разведку вместе с двумя партизанами, в лагерь не возвратился. Партизаны доложили, что он по каким-то делам пошел в село Огоя.

Я давно намеревался напомнить комиссару наше партизанское правило: в одиночку никуда не ходить. Только Стефан не был бы Стефаном, если бы не делал все по-своему.

Мы стали ждать его возвращения. На первую контрольную встречу он не пришел. На вторую тоже. Я начал не на шутку волноваться. Послал несколько групп в разные стороны на розыски.

Вечером одна из групп привела Стефана, бледного, перепачканного кровью.

Доктор Иван Хариев осмотрел комиссара и стал его раздевать. Когда оголил спину, мы ахнули. Она превратилась в решето: десятки маленьких окровавленных дырочек, а вокруг каждой из них красная опухоль.

— Отчего это?

— Дробь из охотничьего ружья.

Доктор наклонился и осмотрел ранки.

— Все дробинки внутри. Надо вынимать.

— Ты сможешь?

В лагере не было никаких инструментов — ни скальпеля, ни щипцов. А ведь это операция.

Иван криво усмехнулся:

— Смогу, Лазар. Раз я доктор… Надо только острое лезвие от безопасной бритвы и горячую воду.

Вода вскоре закипела, нашелся и ножичек, и операция началась. Иван вытер ранку тряпочкой, смоченной в кипятке, стиснул кожу двумя пальцами, а затем разрезал ножичком. Дробинки, засевшие неглубоко, выскакивали сами.

Операция продолжалась больше часа. Надо было вынуть десятки дробинок. Все это время Стефан лежал ничком. Время от времени я пытался заговорить с ним, но он стискивал зубы и не отвечал. До конца операции он не пошевелился и не охнул.

Наконец, когда все было закончено, он поднялся, но зашатался и, если бы его не поддержали, упал бы.

— Теперь пусть спит! — распорядился Иван. — Завтра осмотрю раны. Заживет скоро… — А когда мы остались одни, добавил: — Только бы не получилось заражения крови. Тогда уже ничего не смогу сделать.

Комиссар проспал целые сутки, а придя в себя, рассказал следующее.

Расставшись с товарищами, он вошел в низкий густой лесок на холме против села Огоя и стал наблюдать за движением на дороге. Солнце сильно пекло. Вокруг было тихо и спокойно, и Халачев задремал.

Разбудили его громкий выстрел и боль в голове и спине. Он перекатился несколько раз вниз по крутому склону и огляделся. Напротив стоял человек и поспешно перезаряжал двустволку. Стефан успел вынуть пистолет. Прогремели два выстрела одновременно, и бандит упал. Это был один из тех полицейских в штатском, что отправились в горы искать партизан.

Выстрелы могли привлечь внимание овчаров, и Стефан быстро направился к Мургашу. Он ощупал шею — кровь, засунул руки под рубашку — и там кровь. Обмотал шею и спину шарфом, но это не помогло. Шатаясь, пошел дальше. Затем упал и долго лежал, не в силах даже пошевелить пальцем. Уже совсем стемнело, когда дополз до кустарника. Утром побрел дальше. За весь день прошел едва ли больше пяти километров.

На третий день идти стало совсем невмочь. И тут вдруг увидел — к нему направляются трое. Схватился за пистолет. Будь что будет! Бежать не мог, а спрятаться не было уже времени. Приблизились — наши!..

Доктор снова осмотрел Стефана, снова перевязал его. Затем отвел меня в сторону:

— Опасности заражения нет, но в горах оставаться ему нельзя. Нужен полный отдых и хорошее питание. Потребуется не меньше месяца. Он потерял много крови, и нужно было бы сделать переливание, но здесь это невозможно.

С требованием Доктора пришлось согласиться, да и сам я видел, что со Стефаном совсем плохо. И мы решили отправить его в Чурек к бай Пешо. Отвести его туда я намеревался поручить Васко и еще двум товарищам. Вызвав их к себе, я приказал собираться в дорогу.

— Сейчас? — спросил Доктор.

— А как же? Сам ведь хотел отправить Стефана в село?

— Правильно, но нужно дать ему немного отлежаться.

Я пожал плечами и отменил приказ:

— Ладно. Вечером побывает на свадьбе.

— На какой свадьбе? — изумленно взглянул на меня Доктор. Он ведь знал наш закон: любовные дела в отряде строго-настрого запрещены.

— Увидишь, — усмехнулся я. — Увидишь вечером у лагерного костра…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В нашем отряде, как и в других, было немало молодежи — юношей и девушек. Неписаный, железный закон партизанской жизни запрещал какие-либо любовные связи. Считалось, что, раз пошел воевать, должен забыть про сердечные дела, оставить их на будущее.

Случалось, мы замечали, что парня и девушку начинает тянуть друг к другу. Тогда вызывали парня.

— Ты ведь знаешь, какой у нас порядок?..

Но на этот раз любовь оказалась сильнее приказов штаба отряда, сильнее партизанских законов. Летом пришла к нам семнадцатилетняя девушка. Мы ее назвали Сашкой. О своей жизни она рассказала совсем коротко. Отец ее — рабочий, мать — работница, и она с малых лет стала работать. В мастерской было много молодежи. Собирались иногда повеселиться. Однажды Сашка оказалась в компании, где все было не так, как везде. Ребята, которые провожали ее домой, не назначали ей свиданий в кино, не пытались ее поцеловать на прощание.

Здесь много разговаривали, спорили, читали стихи, обсуждали разные книги. Это было для нее ново и интересно.

Затем кто-то из ребят смотрел на часы и говорил:

— Пора идти.

На улице несколько человек отделялись от компании и сворачивали в сторону. Сашка догадывалась: они куда-то ходят. Но вот куда? Однажды она взяла одного из них за руку.

— Возьмите и меня с собой.

— А если что-нибудь случится?

— Ничего.

Что же могло случиться? Парень продолжал:

— Если нас арестуют, скажешь, что ты моя подружка, что мы пришли на свидание.

Сашка кивала головой. Время подходило к двенадцати, и на улицах все меньше попадалось запоздавших прохожих.

В этот вечер Сашка впервые расклеивала прокламации. Через несколько дней в одной комнатке на мансарде стала членом РМС.

Смелость как талант: человек рождается с нею.

Смелой родилась и Сашка. Крепкая, сильная и выносливая, она никогда не хныкала, не жаловалась, а ее большие черные глаза смеялись даже в трудную минуту.

Спустя несколько месяцев в отряд пришел Ленко, смуглый, подтянутый, жизнерадостный парень.

Сашка улыбалась всем, но стали поговаривать, что Ленко она улыбалась чаще, чем другим, чаще останавливала на нем взгляд. И он стал каким-то молчаливым, замкнутым. Я позвал его к себе:

— Порядки наши знаешь?

Он вспыхнул и коротко ответил:

— Я люблю ее.

Я пошел к Сашке. Хотелось мне поругать ее, а она посмотрела мне прямо в глаза и, не отводя взгляда, с тем торжеством любви, перед которым сразу отступаешь, ответила:

— Я люблю его.

И я отступил. И даже благословил их любовь.

Никто не знал, что вечером у лагерного костра состоится свадебный обряд, никто, кроме членов штаба. И когда собрались все партизаны, я сказал:

— Товарищи, сегодня мы отмечаем важное событие: в нашем отряде создается семья — Сашка и Ленко. Пожелаем же им долгой совместной жизни, а после победы много детей.

Все бросились поздравлять молодых.

Отряд наш стал бригадой из трех батальонов. Командиром одного из них назначили Ленко.

В июне батальон Ленко занял село Негушево. Все дороги, ведущие из села, были сразу же перекрыты сторожевыми постами, а телефон отключен, и все же полиции стало известно о нападении партизан на Негушево. Против батальона Ленко были брошены крупные силы жандармерии, завязался тяжелый, неравный бой.

Сашка и Камен должны были прикрыть отход батальона. Камен залег с пулеметом, а в трех шагах от него — Сашка с карабином в руках.

— Отходи, Сашка!

— Оттаскивай пулемет, а я тебя прикрою.

Сохранить пулемет — долг каждого партизана, и Камен начал отползать. Вскоре к нему присоединилась Сашка, израсходовавшая все патроны.

Батальон разделился на две группы. В одну из них вошли Янко, Ленко, Доктор, Камеи, Сашка, Катя и еще несколько человек. Эта группа подошла к небольшой горной речушке, которая после дождей вышла из берегов. За рекой темной лентой чернело шоссе, и по нему непрерывно шли бронетранспортеры с жандармами.

Последовал короткий приказ: пулеметному расчету перейти реку, занять позицию над шоссе и прикрыть отход группы.

Старшим пулеметного расчета была Сашка. Она взяла Камена за руку, и оба вошли в воду. Река была довольно глубокая, и пришлось идти по грудь в воде. Вот они уже на противоположном берегу.

Мимо них проходили последние бойцы группы, когда на шоссе сверкнули фары — полицейский «штайер» ощупывал дорогу.

Заговорил карабин Сашки, застрекотал пулемет Камена. Послышалась команда: «Отступайте!». Пока напуганные жандармы прятались в дорожных канавках, Сашка и Камен догнали группу.

Несколько ночей шла группа, пока не достигла Лонянского леса. Вокруг стояла тишина. Люди решили, что вышли из неприятельского окружения и, отыскав укрытое место, легли отдыхать.

Разбудил их частый автоматный и пулеметный огонь. Со всех сторон наступали жандармы. Разбуженные партизаны заметались.

— Стой! — раздался властный голос Янко.

Партизаны обернулись к нему — он стоял во весь рост и посылал пулю за пулей в приближающихся жандармов.

— Стойте! — повторил команду Доктор. — Ленко, автомат.

Партизаны остановились, залегли и на огонь противника ответили огнем, потом стали пробиваться через кольцо окружения. Каждому приходилось действовать в одиночку. Спастись удалось немногим. Жандармские пули настигли Калину Вескову, Илию Йорданова, Цветана Пенева и Стефана Петкова.

Пробилась сквозь цепи врагов и Сашка, но, оставшись одна, трое суток бродила по горам, прислушивалась к ночным шумам — не услышит ли знакомый сигнал, до боли вглядывалась в темноту, но напрасно…

Ушли жандармы, не стало товарищей, нет и Ленко. Трое суток Сашка не брала ни крохи в рот, три дня не смыкала глаз, искала партизан.

Наконец она увидела какого-то пастуха. Подошла к нему и попросила хлеба. Заметив в руках девушки карабин, он со страхом поглядел на нее и дал кусок холодной мамалыги. Ничего другого у него не было. Сашка попросила его спуститься в село и принести поесть. Он согласился.

Пастух вернулся. В одной руке у него была толстая пастушья палка с крюком, в другой — полная сумка с едой.

— Вот, принес тебе, — сказал он, переводя дух, и протянул ей сумку.

Сашка, ничего не подозревая, взяла сумку. И в этот миг почувствовала страшный удар по рукам. Пастух набросился на нее, а из-за деревьев показались полицейские.

Начался допрос. В ход пошла плетка, но Сашка молчала. Молчала, когда к ее груди приставляли пистолет, молчала, когда ей выкручивали руки и когда штыки сквозь одежду вонзались в тело.

— Давайте прикончим ее здесь, — предложил один из жандармов.

— Нет, — ответил начальник. — Провезем ее через Етрополе и Ботевград, чтобы все полюбовались на эту красавицу.

В полдень жуткий кортеж двинулся по улицам Ботевграда. В окружении жандармов шла избитая до полусмерти девушка, шла без страха навстречу смерти.

— Дайте ей винтовку, чтобы люди посмотрели, как выглядят «народные защитники», — засмеялся начальник.

На плечо Сашке положили винтовку и погнали вперед. По обеим сторонам улицы толпились молчаливые жители. И здесь случилось чудо. Словно не было ни побоев, ни мучений, ни голода, ни бессонных ночей. Тряхнув головой, Сашка рукой оправила свои кудри, взяла винтовку на ремень, и по ботевградским улицам шла уже не полумертвая девушка, а гордая партизанка. Ее глаза смотрели смело и дерзко, плечи поднялись, а стоявшие по сторонам люди опускали глаза. Ее шаг стал тверже, а из опухших и окровавленных уст полилась песня.

— Остановите ее! — завопил начальник, и чья-то огромная рука заткнула ей рот, а тяжелый кулак опустился на израненную спину…

Медленно тянулась эта процессия по улицам города. Одна старушка, шедшая впереди, палкой разгоняла детей:

— Бегите домой, нечего вам тут смотреть… Такого и при турках не бывало…

Только как остановишь детское любопытство! И навеки врезался в память этим ребятам образ партизанки с ружьем на плече и слова песни, которые вырывались из ее уст.

Сашку расстреляли на краю выкопанной могилы.

Солнце уже стояло высоко в небе, и его лучи быстро поглощали утреннюю росу. По покрытой цветами поляне шагал Ленко с товарищем. Три дня назад он был командиром батальона, три дня назад рядом с ним шла его черноокая Сашка. Когда она начинала петь, все вокруг замолкало, даже ветер.

А теперь нет ни батальона, ни Сашки…

Третий день шел Ленко по горам в надежде найти батальон. Ни на секунду его не покидала мысль, что не сумел он вывести батальон из-под удара врага, не сберег Сашку. Ленко не замечал ни цветов вокруг, ни пения птиц. Появился бы сейчас враг — с каким остервенением он бы бросился на него, с каким наслаждением принял бы смерть!..

Тишина. Где-то на западе возвышался Свештиплаз. Вдруг раздалась автоматная очередь. Спутник Ленко бросился на землю, осмотрелся. Впереди никого. Обернулся. В двадцати шагах позади лежал Ленко, а на земле около него валялся автомат. Синий дымок из ствола еще не растаял в прозрачном воздухе.

Партизан бросился к командиру. Пуля пробила сердце. Ремень автомата был порван.

Ленко сдержал клятву, данную Сашке: в радости и скорби, в жизни и смерти всегда быть вместе…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

От нашего лагеря под Мургашем до Рашково два партизанских перехода. Днем 26 октября мы вышли в поход. Настроение приподнятое. Успех рождает надежду и веру, а в последние дни мы добились самой крупной победы: появилась уверенность, что наша тактика правильна.

21 октября мы расправились с кметом в селе Горни Богров. На следующий день Стефан Халачев убил одного из наших преследователей. Спустя два дня Доктор вел перестрелку с полицией в Бухово, и никто из наших не пострадал.

Вечером мы остановились на ночевку возле реки Еловица. Места кругом дикие, безлюдные, и, расставив посты, мы расположились вокруг большого костра на укромной полянке. Вскоре зазвучали песни — вольные, веселые. Запевала Марийка, и ее лицо озарялось отблесками пламени.

Утром провели учение. Вечером снова отправились в путь и к утру остановились в небольшой темной рощице недалеко от Рашково. Один задержанный нашим постом овчар подтвердил данные разведки о положении в селе, и я собрал командиров отделений и групп, чтобы подробно изложить им план операции.

В разведку пошли я, Васко и Станко. День был сумрачный, неприветливый, и никто из крестьян не обращал на нас внимания.

Дошли до площади. Я взглянул на часы. Было два часа десять минут. Через три минуты сюда должна подойти ударная группа бай Стояна — пятнадцать человек, вооруженных винтовками. В это же время две группы по пять человек оседлают шоссе, ведущее к Ботевграду и Мездре, а несколькими минутами позже с разных направлений в село войдут тремя группами и остальные партизаны, чтобы создать впечатление, что нас очень много.

Я дал знак Васко и Станко, мы быстро вошли в здание общинного управления и, угрожая пистолетами, арестовали всех служащих.

Власть в Рашково перешла в наши руки. Вскоре улицы наполнились народом. Среди собравшихся то тут, то там мелькали наши люди с винтовками и с пятиконечными звездами на фуражках. Нас было всего тридцать человек, но на другой день полиция получила сведения, подтвержденные десятками крестьян, что село занял отряд не меньше трехсот человек.

Мы заранее договорились, чтобы ко мне на площади подходили один за другим партизаны и рапортовали:

— Товарищ командир, минометный взвод занял позицию!

— Товарищ командир, второе отделение тяжелых пулеметов установило засаду на шоссе, ведущем в Мездру!

— Товарищ командир, третье отделение…

— Товарищ командир…

Я выслушивал рапорты, отдавал короткие приказания, которые, впрочем, не исполнялись, так как относились к несуществующим подразделениям, и украдкой наблюдал за крестьянами. На их лицах расцветали улыбки восхищения и радости.

Рашково давно известно как бунтарское село. После Сентябрьского восстания, когда в этих краях появились повстанцы, многие местные жители стали их помощниками. Десять человек из села входили в отряды повстанцев, некоторые из них позднее уехали в Советский Союз. Никогда фашистская власть здесь не побеждала на выборах, и много раз над общинным управлением развевалось Красное знамя.

Вот уже третий час село в наших руках.

В комнате кмета остались один из наших товарищей и сам кмет, который должен подойти к телефону, если позвонят из околийского управления.

Интендантская группа во главе с Пешо, заняв магазин кооперации, пополняла наши запасы. Большую часть товаров, имевшихся в магазине, мы раздали населению.

Несколько партизан просматривали архив управления и откладывали в сторону то, что надо было сжечь: списки продразверстки, налоговые книги, акты о штрафах. Специальная группа выясняла, кто в селе активно помогает фашистской власти, и арестовывала этих людей. Остальные партизаны вели разъяснительную работу среди населения.

С особенным вниманием крестьяне отнеслись к нашим партизанкам. Сельские девушки окружили и с любопытством осматривали партизанок, вооруженных винтовками, с гранатами на поясе. Со всех сторон сыпались вопросы:

— А не страшно вам там, наверху?

— А мужья у вас есть?

— И много вас?

Девушки едва успевали отвечать.

Уже смеркалось. Пора было уходить, и я вышел на балкон здания общинного управления. На площади стоял гул, какой бывает в престольный праздник.

— Товарищи! Мы партизаны из отряда «Чавдар»…

Куда ни посмотришь, всюду доброжелательные взгляды. В такие моменты не обязательно быть оратором. В конце своей речи я зачитал приговор революционного трибунала одному из арестованных в селе предателей.

— Решение нашего суда обжалованию не подлежит. Но наш суд — суд народа, и вы имеете верховное право утвердить или отменить приговор.

Площадь зашумела.

— Сукин он сын!

— Подлая душа!

— Негодяй!

Сквозь толпу пробилась вперед пожилая женщина.

— Правильно, много грехов на его черной совести. Но все-таки, думается мне, лучше не проливать крови.

Площадь зашумела снова:

— Правильно!

— Нельзя проливать кровь!

Воля народа была для нас законом. Я поднял руку, прося тишины, и, обращаясь к арестованному, сказал:

— Ты слышишь? Народ дарует тебе жизнь, но помни: если хоть один человек пожалуется на тебя, пощады не будет!

Впоследствии оказалось, что этот подлец так и остался подлецом.

Отряд построился. Началась перекличка. Затем, забросив за спину тяжелые ранцы, колонной по два, провожаемые местными жителями, мы направились обратно в лагерь.

Шесть дней спустя после операции в Рашково мы заняли еще одно село — Сеславцы, находящееся всего лишь в пятнадцати километрах от Софии. Так решил штаб. Пусть полиция видит, что мы ее не боимся.

Штаб избрал объектом действий Сеславцы еще по одной причине. Наш трибунал приговорил к смерти попа и полевого сторожа в этом селе. Эти двое натворили много бед. План действий в точности повторял план операции в Рашково.

Не прошло и пяти минут, как село было в наших руках. Мы оставили одного партизана с кметом у телефона и послали глашатая созвать народ.

Проведенная шесть дней назад рашковская акция разнесла слух о нашей численности, знали в округе и о расправе с кметом из села Горни Богров. Поэтому не удивительно, что паника охватила весь район. Кметы окрестных сел начали звонить в Софию, а противоречивые сведения о нашем предполагаемом ударе совсем запутали полицию.

Выйдя из села, мы привели в исполнение приговор над сторожем и еще до рассвета вернулись на базу.

После такой операции следовало бы отдохнуть, но никому не спалось. Разожгли партизанский костер и начали анализировать проведенную операцию. Пешо-интендант из принесенных продуктов отделил часть как неприкосновенный запас и выделил, чтобы приготовить ужин.

Возле огня, рядом с котлом, стоял Велко. Лицо его отдавало желтизной, а глаза блестели особенным, стальным блеском. Хариев сидел возле него и мерил у больного пульс.

— Нет, Доктор, — говорил Велко. — Лучшего санатория, чем горы, нет! И более надежного…

Мы начали расспрашивать Велко, как получилось, что вместо Чурека он очутился с нами в Сеславцах.

— Пришли мы в тот вечер к бай Пешо в Чурек. Осмотрелись, ничего подозрительного не нашли и вошли в дом. Встретил нас бай Пешо, накормил и отпустил провожавших меня товарищей. Так ведь было, Васко?

— Так, — кивнул головой Васко. — Я ему передал напутствие Доктора, и он обещал мне, что все будет как положено.

— Остались мы втроем — бай Пешо, его жена и я. Посидели, поговорили, а меня все ко сну клонит. Отвел меня бай Пешо на сеновал, постлал одеяло, и не успел он уйти, как я заснул.

Утром меня разбудила тетка Ваца:

— Велко, какие-то подозрительные люди ходят вокруг.

Я зарылся глубоко в солому, а через час тетка Ваца снова пришла ко мне. Повертелась немного, наполнила корзину сеном для скотины и шепнула:

— Пешо арестовали. Но ты не бойся. Он ничего не выдаст.

Лежу я в соломе и думаю: что же теперь будет? Очень хотелось пить, а воды нет.

Неожиданно в сарай вошли какие-то люди, с ними тетка Ваца. Я схватил пистолет и снял с предохранителя. Послышался шум шагов, и я понял, что происходит: тычут в солому острыми прутьями — если там кто прячется, сразу обнаружат. Я прикрыл голову руками. Эх и наделают во мне дырок! Но надо молчать! Я зажал одной рукой нос, другой стиснул рот: чихнешь — и конец. Но все обошлось. В это время кто-то крикнул:

— Никого нет, господин начальник!

— А я вам и говорила… — послышался голос тетки Вацы.

— Идем с нами! В управлении поговорим, — оборвал ее начальник.

Вечером в сарай кто-то вошел.

— Велко…

Голос был тихий, приглушенный, и я не сразу узнал тетку Вацу.

— Меня отпустили. А Пешо пока еще держат.

— На улице есть кто-нибудь?

— Никого нет.

— Посмотри в соседних дворах.

Немного спустя Ваца вернулась. Вокруг было тихо. Я вылез и стряхнул с себя солому.

— Сейчас я ухожу. Если на улице со мной что случится, ты меня не знаешь. И никогда не видела.

Ваца взглянула на меня глазами полными слез.

— Оставайся здесь. Они уже не придут.

В ответ я пожал ей руку и перепрыгнул через плетень. Никто меня не видел. Из Чурека я пошел в Бухово, а затем перебрался в Сеславцы. И вдруг слышу, бьет барабан: пришли партизаны из «Чавдара». Вышел на улицу и смотрю, на площади говорит Лазар.

— В общем, Доктор, об отдыхе говорить не приходится. Я — комиссар. Мое место в горах, и горы — мое лекарство…

Наступала зима. Это значило, что придется оставить нашу базу и перейти на открытое место возле истоков реки Напрыдка. В лагере собралось все руководство отряда, за исключением Митре, который находился в чете «Бачо Киро». Было принято решение обеспечить чету «Бойчо Огнянов» продуктами на зиму, сложив часть их у кого-нибудь из наших друзей в селах района, а часть в горах. Лазару, комиссару и Васко отправиться в чету «Бачо Киро». По дороге сдать отчет о работе четы в штаб зоны и связаться с Калояном. За старшего оставался бай Стоян.

Никогда я так поспешно не собирался в путь. Может Сыть, потому, что в Осоицах меня должны были ждать Лена и Аксиния.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

— Здесь живет барышня Лена? — спросил меня незнакомый мужчина в одежде железнодорожника.

Во дворе тети Марии три домика. Во втором жили мы. У тети Марии была дочь по имени Елена, о ней, видимо, и спрашивал мужчина. Я показала рукой на самый большой из трех домов.

— Она живет там, напротив.

— Нет, нет, здесь, — улыбнулся железнодорожник. Он подошел ко мне поближе и понизил голос: — Барышне Лене шлет привет Гане-шофер.

После Нового года, прежде чем уйти в горы, Добри показал мне свой новый паспорт на имя Гане Тодорова, по профессии шофера.

Железнодорожник, которого послал шофер по имени Гане, передал мне, чтобы я с Аксинией шла в село Осоицы.

И вот мы сидим вдвоем с Добри в глубине комнаты и тихо беседуем. Окно наглухо завешено одеялом, на стене висит керосиновая лампа. Велко и Васко играют с Аксинией. Она запускает пальчики под их куртки, трогает гранаты и пистолеты, и мое сердце сжимается от страха. А того, что пистолет Добри врезается мне в бок, я не чувствую.

Велко поднимает Аксинию и обходит с ней комнату. Аксиния заливается смехом и старается вырваться из рук. Они подходят к лампе, которая совсем не похожа на электрическую лампочку, что висит на потолке нашей комнаты в Софии. Дочь отрывает ручонки от Велко и протягивает их к желтому пламени.

— Хочешь дотронуться?

Велко взял пальчик Аксинии и приблизил его к лампе. Я не успела крикнуть «не надо!», как Аксиния взвизгнула. Велко отпрыгнул назад. Он смущен, старается как-то утешить ребенка, но не может. Схватила Аксинию и осмотрела палец. Ничего особенного. Обожгла, и только.

Понемногу она успокаивается, только Велко, бледный, стоит в углу и не смеет поднять глаз. И вдруг он с силой бьет себя по голове:

— Как это я мог? Как я мог сделать такую глупость?

— Ничего, Велко. Ты же никогда не имел дела с детьми…

— Как я мог?

— Перестань, Велко, — вмешался Добри. — С ребенком ничего не случилось. Когда у тебя будет дочь, научишься, как с ней обращаться.

— Лена, понимаешь, я хотел…

— Какой же ты партизан, если так жалостлив? — с упреком сказала я.

— Жалостлив? — смеется Добри. — Хотел бы я посмотреть на врага, который попал бы в руки к этому «жалостливому»…

Это была моя первая встреча с комиссаром отряда «Чавдар» Стефаном Халачевым (Велко). Потом я его лучше узнала. Суровый и взыскательный к другим, он был вдвое суровее и взыскательнее к себе. Этим Велко добился уважения партизан, они немного побаивались комиссара, который не признавал никаких трудностей.

После 9 сентября Велко был произведен в подполковники и отправлен на фронт помощником командира дивизии. Надо было занять одно немецкое укрепление под Страцином. Несколько раз солдаты поднимались в атаку, но каждый раз вражеские пулеметы приковывали их к земле и возвращали назад. Тогда бывший партизанский комиссар вызвал добровольцев и пошел первым. Снова затрещали неприятельские пулеметы, но солдатское «ура» не затихло до тех пор, пока укрепление не было занято. А Велко в этом бою погиб.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Удивительные люди наши ятаки! Они проявляли невероятную находчивость подчас в довольно сложных ситуациях.

У бабушки Яны был общий сарай с сестрой тетки Цветы — Димитрой, которая ничего не знала о нас. Когда мы дневали в их сарае, все время опасались, чтобы она нас не заметила. Однажды вечером возле сарая послышались шаги. Мы с Васко быстро зарылись в солому, но тетка Димитра, видимо, услышала шум и в нерешительности остановилась в дверях.

— Кто тут?

Мы притаились.

— Эй, кто здесь? — крикнула она еще громче.

Тут послышался голос бабки Яны:

— Димитра, чего ты там блажишь?

— Ох, у меня просто сердце перевернулось. Вхожу я в сарай, и показалось мне…

— То-то и оно, что показалось! Какая-то черная кошка прошмыгнула, а ты крик на все село подняла!

— Если бы кошка!

— Погоди, я посмотрю.

— Позовем мужиков…

— Зачем смешить людей? А ну входи, входи внутрь.

Бабушка Яна широко распахнула двери сарая. За ней пугливо переступала Димитра.

— Видишь, никого нет…

Одним из активных ремсистов в Осоицах был Пенко, сын лесника Павла. Он много рассказывал о своем отце. Нам хотелось, чтобы тот стал нашим помощником.

— Почему бы тебе не поговорить с ним?

— Скажет, что это ребячья затея. Он все еще меня ребенком считает.

Мы попросили Пенко устроить встречу с его отцом и однажды вечером пришли к леснику домой. Он встретил нас в дверях в наброшенном на плечи полушубке.

— Добрый вечер, бай Павел!

— Добрый вечер, если не шутите, но в темноте я не вижу, что вы за люди.

— Мы из лесничества. Надо поговорить.

Через минуту мы с Васко сидели в прибранной комнате на втором этаже.

— Ну, говорите.

Мы с Васко переглянулись. Как, с чего начать? И я решил не скрывать правду:

— Бай Павел, мы партизаны. Знаем, что ты хороший, честный человек, что нас не выдашь, даже если откажешься нам помогать.

Он прищурился, лоб покрылся мелкими морщинками:

— Чем же вам помогать?

— Ты лесник. Ты знаешь некоторые распоряжения полиции. Знаешь, когда полиция начинает рыскать по горам. А для нас это очень важно. Мы иногда будем к тебе незаметно приходить, чтобы ты мог нас предупредить. Сейчас можешь не отвечать. Подумай и реши. А мы еще зайдем к тебе, тогда и скажешь, что решил.

Бай Павел молчал. Наступила тягостная пауза, и я уже думал, что напрасно мы затеяли это дело. Васко завел разговор о лесе, и бай Павел разговорился. Это мне показалось хорошим признаком. Мы докурили свои папиросы, и я поднялся.

— Спасибо за гостеприимство…

Бай Павел прервал меня:

— Какое это гостеприимство! Пойдемте вниз, закусим.

— Спасибо, бай Павел, только нам бы не хотелось, чтобы нас видели твои дети да и жена.

— Ничего. Скажу, что вы из Ботевграда, из лесоуправления.

Он встал и пошел впереди нас. В кухне была его жена, тетка Йота, и дети. Он познакомил нас.

Пенко подал мне руку, якобы для знакомства, и сильно пожал ее, будто спрашивая: «Ну как, вышло дело?»

Я чуть улыбнулся.

Тетка Йота быстро накрыла на стол. Было уже очень поздно, когда мы кончили ужинать, и бай Павел предложил остаться у него ночевать. Мы отказались и вскоре, сопровождаемые хозяином, вышли из гостеприимного дома.

Несколько дней спустя мы с Васко встретили бай Павла на дорожке, ведущей из Осоицы в Чурек. Он заметил нас издалека.

— Я ждал вас, — сказал он вместо приветствия. — Вы ведь знаете, где мой дом. Понадоблюсь — приходите.

Рассвет в горах тянется дольше, чем в поле, и ночь долго сопротивляется наступающему дню.

Всю эту ночь мы провели в пути и только к рассвету добрались до Свештиплаза, где должен был находиться лагерь четы «Бачо Киро». И вот мы обнимаемся с обступившими нас партизанами. Я осматриваюсь. Митре не видно.

— А где заместитель командира?

— Пошел на Мургаш.

— Один?

— Нет, с Кирчо и Марко, но они притворяются больными и хотят уйти в Софию.

В голосе Стефчо звучит явное недовольство. По его глазам вижу, что он недоволен решением заместителя командира взять с собой этих симулянтов.

Во второй половине дня командный состав четы собрался на совещание. Стефчо начал свой доклад:

— Товарищ командир, чета «Бачо Киро» за прошедший период провела следующие операции.

20 октября — налет на село Стыргел. За этой успешной операцией последовало занятие села Радославово, где находился полицейский участок и были расквартированы крупные силы полиции. В селе на митинге выступал Митре. В Радославово чета захватила винтовки и пистолеты, много продуктов и одежды.

В тот же день чета вышла в село Петрич. После митинга населению было роздано много продуктов со складов местных общинных властей.

Шесть дней спустя группа партизан четы под руководством Веселина Андреева напала на полицейский пост в местности Голубец. Четверо полицейских сразу же сдались. Когда выяснилось, что эти полицейские не виновны ни в каких злодеяниях против народа, их отпустили. Группа захватила шесть винтовок, три пистолета и много патронов.

Молва о действиях четы быстро разнеслась по округе. Полиция пришла в замешательство, стала явно побаиваться партизан.

Следующая операция — в Буново. О ее успехе нельзя судить только по захваченным трофеям. В селе живет известный богатей Иван Попов. Желязко и еще один партизан зашли к нему в дом, поговорили, и он дал им значительную сумму денег. Об этом сразу стало известно в окрестных селах.

«Раз уж Иван Попов дает деньги партизанам, значит, конец фашистской власти!» — вот какой вывод сделали люди.

Утром 17 ноября чета заняла село Смолско. Население здесь встретило партизан как родных братьев.

Перед тем как оставить село, командование четы решило организовать засаду на полицию. С этой целью мы позвонили и от имени кмета сообщили, что в селе укрываются пятеро партизан. Вскоре появился грузовик с двадцатью полицейскими. В завязавшейся перестрелке один полицейский был убит, двое ранены, а остальные разбежались. Партизаны захватили грузовик.

Вот такое положение, Лазар… — закончил Стефчо свой доклад.

В чете «Бачо Киро» мы провели несколько дней.

То, что Митре ушел с двумя партизанами, которые, по мнению Тодора Дачева, были симулянты и собирались удрать в Софию, серьезно обеспокоило меня. Если они попадутся в руки полиции, то ей, вероятно, станет известно местонахождение нашего лагеря. Поэтому я решил сформировать в подразделении две группы. Одну из них во главе с бай Михалом отправить в деревню Космата, а для другой устроить землянку в нескольких километрах от прежнего лагеря.

В течение двух дней вокруг новой землянки были вырыты окопы, связанные ходами сообщения. Посты издалека могли заметить приближение противника и известить об опасности. Эти предохранительные меры, как оказалось, не только спасли отряд от разгрома, но и дали возможность одержать еще одну победу над полицией.

Уточнив порядок снабжения продовольствием и связи с отрядом, мы с Васко отправились в лагерь четы «Бойчо Огнянов». Велко оставили с бачокировцами, он был по-прежнему очень слаб и нуждался в отдыхе.

По пути на Мургаш зашли в Осоицы. Увиделись с Георгием Димитровым, одним из наших смелых курьеров, который должен был представить Калояну доклад о деятельности четы «Бачо Киро». От него узнали, что в Софии погиб один из наших товарищей — партизан.

На рассвете мы были уже в лагере. И тут выяснилось, что погиб в Софии наш Пешо-интендант.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

В связи с планом зимовки штаб решил и чету «Бачо Киро» разбить на две группы. Одна под командованием начальника штаба отряда бай Стояна должна была отправиться в Ботевградский район. В эту группу входили бай Марин, Марийка, Сашка и другие бывалые, опытные партизаны.

Другую группу вели Митре, Бойчо и Доктор. В нее входили Атанас, Ленко и другие старые партизаны. Им предстояло действовать в Локорском крае.

На совещании было решено сформировать и третью, штабную чету, которая позднее получила название «Филип Тотю». Ее командиром стал Богдан Атанасов — Станко, заместителем командира — Маке, а комиссаром — Лазар Пейчев.

Штабная чета должна была находиться в Байлово. Временно с этой четой оставался и я.

В начале декабря все три партизанские группы отправились в определенные для них районы действий. Через сутки мы остановились в сосновом леске над селом Осоицы. С нами был и Дечо Стефанов — Ворон, новоселский «апостол».

Мы связались с курьерами, послали Гере в Софию и на другой вечер провели совещание с молодежью из сел Саранцы и Макоцево. Настроение было повышенное. На следующий вечер встретились с бай Райко.

Мне показалось, что партийный секретарь из Осоиц слушал нас рассеянно.

— В чем дело, бай Райко?

— Люди говорят, Лазар… Хотя, может быть, это и неверно…

— Что такое?

— Армия начала блокировать горный район и напала на один партизанский отряд в Литаковском массиве. Произошел крупный бой… Целыми повозками везли убитых солдат и полицейских.

Бай Райко остановился и потер пальцем лоб.

— А что дальше?

— Погибло и несколько партизан… Две партизанки…

Мне до боли в сердце хотелось, чтобы все это не было правдой. Ведь в Литаковском массиве находилась группа бай Стояна, а в ней Сашка и Марийка…

Нас было только пятеро: Васко, Станко, Маке, Сандо и я. Что бы нам сделать такое, что облегчило бы положение наших товарищей там, в горах?

Как бы оттянуть от них часть преследователей, отомстить за погибших?

Мы остановились в сосновом леске недалеко от Горна-Малины. До полудня отдыхали, не прекращая наблюдения за селом. Ничто не говорило о присутствии поблизости полиции, и поэтому мы приступили к выполнению задуманного. Станко и Сандо предстояло захватить здание общинной управы, а перед остальными стояла задача создать впечатление, что нас, нападающих, много.

Было 13 декабря. Серый, пасмурный день. Проходившие по улицам села люди подозрительно оглядывали нас. Неожиданно со стороны площади раздалось несколько пистолетных выстрелов. Я сжал в руках винтовку и бросился вперед. Позади меня слышались шаги Васко и Маке.

Около площади мы увидели двух удиравших полицейских. Еще с десяток, преследуемых Станко и Сандо, улепетывали в разные стороны.

Я остановился посредине улицы и изо всех сил крикнул:

— Стой!

Полицейские, увидев нас, побежали еще быстрее. За одним из них бросился вдогонку Маке, за другим — Васко. После первого же выстрела преследуемый Васко полицейский упал. Я крикнул Васко, чтобы он забрал у упавшего пистолет и бежал на помощь Станко и Сандо, а сам бросился к зданию общинной управы.

Вскоре собрался весь «штаб отряда». Командиры отделений доложили, что ранено и убито несколько полицейских, двое спрятались в своих домах, а остальные убежали в сторону Долна-Малины.

Я отдал несколько приказаний взводу тяжелых пулеметов, интендантскому отделению и группе охранения, затем послал Васко провести обыск в управе и найти глашатая, чтобы тот ударил в барабан — собрать жителей села на площадь.

Пока писарь бил в барабан — сельского глашатая не нашли, — Станко мне рассказал, что, когда они вышли на площадь, увидели с десяток полицейских, стоявших перед управой. Оба, и Станко и Сандо, сразу же открыли стрельбу.

Полицейские бросились бежать. Нападение было настолько неожиданным, что они даже не успели разобраться, сколько же нападающих. А их было всего двое.

В течение нескольких минут мы стали полными хозяевами в селе. Полиция сбежала, а сельские богатеи, у которых имелось оружие, заперлись в своих домах на десять замков.

Мы вошли в корчму. Выстрелы напугали людей, но когда мы завели с ними разговор, они понемногу стали приходить в себя. Корчмарь, который поначалу прятался за стойкой, наполнил ракией несколько бутылок и подал нам. Сидевшие в корчме крестьяне с любопытством смотрели на нас.

— Ты в армии служил? — задал я вопрос корчмарю.

— Служил, господин командир.

— А разве на службе ракию пьют?

— Никак нет…

— Так зачем же ты нас сейчас потчуешь?

Корчмарь испугался. А вдруг мы его обвиним, что он умышленно нас спаивает?

— Я, господин командир… только… угостить…

— Ладно! — махнул я рукой. — А теперь все на улицу!

Перед корчмой собрались всего десять человек. Пока Станко выносил из управы на площадь архивные документы, мы поговорили с крестьянами, разъяснили им политику Отечественного фронта и призвали помогать партизанам. Люди стояли, молча бросая взгляды то на следы крови на земле, то на шоссе в сторону Софии: ведь каждую минуту сюда могла нагрянуть моторизованная полиция, которая едва ли пощадила бы наших слушателей, застав их на площади. В это время вернулся Маке, посланный в разведку.

— Товарищ командир, взвод тяжелых пулеметов готов встретить огнем полицейские грузовики, которые идут сюда со стороны села Новоселцы.

После первых же слов Маке всех крестьян как ветром сдуло с площади. Станко поджег архивные документы, и мы направились к западной окраине села.

Уже стали взбираться на холм, как вдруг увидели, что у первых домов остановились грузовики. С них попрыгали на землю полицейские и перебежками начали передвигаться к Горна-Малине.

Пока они добрались до площади, пока сообразили, что мы ушли из села, прошло не меньше получаса. А этого было вполне достаточно, чтобы далеко оторваться от преследователей. К тому же совсем стемнело…

Близилась полночь, когда мы добрались до Байлово. В угольной шахте работал техником бай Георгий, давно помогавший нам. Он подготовил для нас укрытие в шахте, где едва ли кто мог догадаться искать партизан. Расположенное в восьми — десяти метрах от входа, близко к потолку, замаскированное толстыми подпорками и балками, оно могло приютить до десяти человек, не очень привередливых.

Вход в шахту находился в нескольких шагах от речушки, и, чтобы замаскировать свои следы, мы еще издали пошли по воде, хотя было холодно — стоял декабрь. Подойдя к мосту, мы спрятались под ним, а Станко послали найти бай Георгия. Когда шаги Станко стихли, мы четверо перебежками добрались до шахты и влезли в нее. Спустя час услышали пароль, а вслед за этим на мосту появились два силуэта. Это были Станко и бай Георгий. Мы рассказали Георгию в нескольких словах о нашем нападении на Горна-Малину.

— Полиция, наверное, блокирует село. Если она нападет на наш след у шахты…

— Вы уйдете через скрытый вход. О нем никто не знает.

— Но сначала они получат от нас подарок…

Бай Георгий знал, какой «подарок» мы приготовили для полиции. К выходу из шахты вела узкоколейка, по ней двигались вагонетки. В одну из них решили положить взрывчатку, которую бай Георгий приготовил в укрытии. У выхода должен был произойти такой взрыв, что его могли услышать в Софии.

— Вам что-нибудь нужно?

— Только воды. Продукты у нас есть.

Бай Георгий быстро вылез наверх и вскоре вернулся с большим глиняным кувшином, наполненным водой, — этого нам должно было хватить на три дня.

Не раз мне приходилось лежать в маленьких и тесных укрытиях, сидеть в карцере по десять и по пятнадцать дней. Но эти три дня, проведенные в шахте, не идут в сравнение ни с чем.

Сюда не проникал ни один луч света! Нельзя было разговаривать, двигаться, даже глубоко вздохнуть, чтобы никто не обнаружил нас. А воздуха не хватало. Нам казалось, что прошло больше недели, хотя уже на третий день пришел бай Георгий и сказал, что опасность миновала. Полиция простояла один день в Байлово, допрашивала жителей, но никого не арестовала и удалилась.

После нападения на Горна-Малину была поднята на ноги вся новоселская полиция. Из Софии прибыли моторизованные полицейские части. Была переброшена и часть войск, державших блокаду партизанского края. Три дня шло прочесывание района Горна-Малина, Долна-Малина, Негушево, Саранцы и Байлово.

Путь был свободен, и мы в ту же ночь перебрались в Осоицы. Здесь встретились с бай Райко, но он ничего утешительного сообщить не мог. Я оставил Станко неподалеку от села, а сам с Васко отправился в Столник, где у нас были намечены очередные встречи с Митре. И в самом деле, я нашел его в сарае Гочо, одного из многочисленных двоюродных братьев Цветана. С ним был Ленко из Ботунца. Около них стояла большая оплетенная бутыль с вином.

Подобное я увидел впервые, с тех пор как мы вместе ушли в горы. Митре был старше меня, я любил и уважал его, но, хотя он и был заместителем командира отряда, промолчать все же было нельзя.

— Ты что, не знаешь партизанский устав?

— Знаю, Лазар. Не сердись. Бойчо и Доктор сказали, что вырвались из блокады. Ну а у меня на душе стало что-то неспокойно, и я попросил Гочо принести бутылочку. Он и притащил целую бутыль. Разбить ее, что ли?

Сначала, когда я увидел вино, уловил его запах, у меня было желание ударить по бутыли ногой, но теперь, когда Митре предложил ее разбить, я отвернулся и сказал:

— Зачем бить? Верни ее Гочо — и все.

О группе бай Стояна Митре ничего не знал. Договорившись с Митре о следующей встрече в Ботунце, я и Васко вернулись в Осоицы.

В тот же вечер бай Райко сообщил, что прибыли товарищи из группы бай Стояна. Наши друзья, оказывается, не попали в засаду! Все девушки живы!

С началом установления блокады в Литаковских горах встретились две войсковые группы. Они двинулись друг другу навстречу с противоположных сторон. В это время стоял такой туман, что каждая сторона решила, что на нее наступают партизаны.

Завязался ожесточенный бой, который длился больше часа. С обеих сторон падали убитые и раненые. И только когда туман рассеялся, стало ясно, что солдаты сражаются с солдатами, а полицейские — с полицейскими.

Так родилась молва о крупном партизанском сражении и о двух убитых партизанках. У меня отлегло от сердца.

— А мы слыхали о большом сражении в Горна-Малине, — продолжал Милчо. — Люди рассказывают, будто больше сотни партизан напали на село и перебили всех полицейских.

— Сотня была, — рассмеялся Васко, — только если считать одного за двадцать. Да и убили мы только троих.

Негромко прозвучавший пароль прервал разговор. Это пришел Гере.

— Наш связной из Софии принес письмо. Наконец-то из штаба пришла долгожданная весть!

Калоян не отзывался почти два месяца, хотя мы и направляли ему регулярно наши донесения. При слабом свете электрического фонарика я начал читать его письмо.

Штаб зоны был доволен нашими делами, поздравлял нас с успешно проведенными операциями, давал указания, что делать в последующие месяцы, желал нам здоровья и успехов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

К «сотрудничеству» полиция привлекала «хороших» и «благонадежных» людей. Основная масса населения оказывала огромную поддержку партизанам. И полиция использовала отдельных неустойчивых граждан.

Через отряд и бригаду «Чавдар» прошло почти пятьсот партизан. Из них девяносто пять не дожили до освобождения.

В результате предательства погибли Пешо-интендант, бай Михал, Захарий, Брайко, Ворчо, Сашка, Митре, бай Марин, Страхил, Марийка, Кочо, бай Димитр и десятки других товарищей.

В специальных гестаповских школах как специальный предмет изучалась психология труса. Полицейские агенты, выпускники этих школ, быстро соображали, кто податлив, кто не выдержит.

Часто после первого избиения они бросали свою жертву в камеру и держали ее там в течение нескольких дней, чтобы страх овладел человеком, чтобы вопрос «Что будет со мной?» мог доконать его. И тогда подкрадывалась подлая мысль: «Я скажу им что-нибудь такое, что не навредит никому, а полиция решит, что я хочу помочь ей… но я больше ничего не скажу».

Первым шагом к предательству бывает мысль: «Что бы такое сказать им?» Достаточно признаться немного, совсем немного, сказать то, что полиции, может быть, уже известно — и твои враги почувствуют победу.

Предательство Кирчо и Марко началось с мысли о бегстве из отряда.

Дезертирство — то же предательство.

Тот, кто спасался от трудностей, перекладывал их на плечи товарищей, кто спасал свою жизнь, тот жертвовал жизнью десятков других людей.

Напуганные тяготами партизанских будней, встречами с врагом, сражениями, Кирчо и Марко решили вернуться в Софию и там переждать некоторое время. Они начали жаловаться на боли в желудке и на другие недуги, симулировали обмороки, стонали и охали без конца.

Митре взял их с собой в Софию, чтобы они там показались врачу. Уговор был такой, что оба, как только вылечатся, должны снова вернуться в отряд.

Кирчо и Марко ушли в Софию, решив больше не возвращаться. Скрываться в Софии, не имея надежных помощников, было весьма трудно, и поэтому не удивительно, что уже 10 декабря полиция напала на след Кирчо и арестовала его.

Несколько ударов по лицу — и Кирчо стал предателем. Сначала он предал своего товарища — Марко, затем выдал квартиру Пчелинского, о которой ему случайно удалось узнать. Следующий вопрос был: «Где партизаны?»

Он рассказал все, что знал о лагере, — и под Мургашем, и в Лопянском лесу. И вот рано утром 14 декабря отряд моторизованной полиции, рота полицейского эскадрона и двадцать пять агентов из управления общественной безопасности вместе с Кирчо и Марко появились в селе Желява. Отсюда каратели двинулись искать землянку четы «Бойчо Огнянов».

В этот момент в землянке никого не оказалось, и полиция двинулась в село Лопян. Оттуда каратели снова отправились «на охоту», но Кирчо и Марко потеряли ориентировку в лесу и не смогли обнаружить лагерь.

— Обманщики! — закричал начальник полиции. — Столько людей гоняете без толку! Сейчас же вас расстреляем!

— Мы не обманываем, господин начальник! — начали оправдываться Кирчо и Марко. — Мы просто заблудились.

Двое полицейских нацелились в их головы. И тут один из предателей вспомнил, что лесник, который сопровождал всю эту экспедицию, приходил в лагерь к партизанам. Теперь полиция поняла, что делать.

Карательный отряд, разбившись на три группы, двинулся на партизанскую базу. Полицейские, знавшие теперь дорогу к ней, быстро подобрались к новой землянке.

Партизаны из охранения заметили вражеские цепи и подняли тревогу. Командир приказал первому отделению залечь в окопе перед землянкой, чтобы остальные партизаны смогли занять выгодные позиции. Завязался тяжелый, неравный бой. Над головами партизан свистели тысячи пуль, а партизаны стреляли редко, бережливо. Каждая пуля была на счету.

Упал первый полицейский. Это внесло некоторое замешательство в ряды наступающих. Добри Караджов (Чавдар) сумел подползти к убитому и забрал его автомат и сумку с патронами. И вот они уже в руках Миле.

Полицейские снова полезли вперед. И опять редкие выстрелы. Пронзительный вопль известил, что еще одна партизанская пуля попала в цель. Затрещал теперь уже наш автомат.

Полицейские знали, что партизаны вооружены плохо, и вдруг — автоматный огонь!

— Тяжелый пулемет! — закричали полицейские и в панике бросились назад.

Нет ничего заразительнее паники. К тому же трое из них уже были убиты. Никому не хотелось лезть под пули. Куда проще мучить беззащитных людей, жечь их дома.

Партизанское «ура», подхваченное эхом, гнало прочь бегущих полицейских. Напрасно их начальники ругались на чем свет стоит.

К вечеру в полицейском отряде было четверо убитых и двое раненых. Трофеи же их — два-три мешка картошки да скудные пожитки из землянки.

А неуловимых партизан и след простыл. Полиция не могла похвастаться ни одним убитым или пленным, ни одним даже раненым партизаном.

Успех этого боя явился результатом наших организованных и смелых действий, длительной и кропотливой военной подготовки, находчивости Тодора Дачева, Андро, Чавдара, Миле и других партизан четы «Бачо Киро».

Ночь помогла бачокировцам оторваться от преследователей. После короткого совещания командир решил уйти через Златишский проход на юг. Вскоре чета установила связь с партийной организацией Пирдопа и Лыджене и через нее — со среднегорским отрядом имени Георгия Бенковского. Тепло встреченные товарищами, партизаны четы остались зимовать в одной из заранее подготовленных землянок отряда имени Георгия Бенковского под Веженом, в местности Выртопа.

После провалившейся операции в Лопянском лесу полицейские власти начали арестовывать наших помощников в окрестных селах. Их выдали Кирчо и Марко.

Мучения и истязания в течение двух суток привели к тому, что некоторые из арестованных заговорили и провалили партизанское движение почти во всем Етропольском районе. Палачам удалось узнать и о том, что часть партизан находится в доме Стою Маринова в махале Космата.

Две роты полиции с утра 18 декабря окружили двор Маринова. Полицейские начали обыскивать дом, хлев и сарай, но укрытие партизан было так искусно замаскировано, что обнаружить его не смогли.

Имевшиеся у полиции сведения, что здесь находится часть партизан из четы «Бачо Киро», были точными. Оставалось только найти партизан. Но как?

Полицейские вывели во двор Стою Маринова и его жену и начали их избивать. Однако те ни в чем не сознавались. Полицейские рассчитывали не только на признания этих людей, но и на то, что партизаны, узнав, как истязают их помощников, не выдержат и сами себя выдадут.

Расчет оказался верным. Наши товарищи, прятавшиеся в сарае, действительно не выдержали и открыли огонь.

Первый залп разогнал полицейских, но они быстро окопались, заняли позицию и открыли бешеную стрельбу по сараю.

В укрытии находились десять человек во главе с бай Михалом. Он пришел к нам беспартийным. Звали его Иосиф Бенбасат, и было ему двадцать пять лет. Партизаны полюбили этого высокого, кареглазого, с открытым лицом человека. Скоро он стал членом партии и заместителем командира четы «Бачо Киро».

Сейчас бай Михал со всей смелостью решил идти на прорыв, разорвать кольцо окружения, чтобы тем самым дать возможность группе уйти в горы. Он знал, что первый, кто покажется в дверях сарая, наверняка будет убит. Второй — тоже. А остальные могут прорваться.

Первым в дверях показался бай Михал. Он несколько раз быстро выстрелил в залегших полицейских. Вслед за ним появились Пею Кринчев и Александр Петков.

Их выстрелы заставили часть полицейских залечь, но, конечно, не могли остановить нападающих. Один за другим упали, сраженные пулями, трое партизан. Остальные вернулись в укрытие.

Полицейские продолжали стрелять, не отваживаясь атаковать.

Ванюша предпринял еще одну попытку прорваться, но и она оказалась безуспешной. Оставался только один выход: как-нибудь обмануть полицейских.

Недалеко от сарая тянулся заросший кустарником овраг. К нему и поползли один за другим партизаны. А оттуда до спасительного леса оставалось всего двадцать шагов.

Долго еще продолжалась стрельба по сараю. Партизаны не отвечали. Руководитель операции послал людей проверить, в чем дело, не перебиты ли партизаны.

Вернувшись, полицейские сообщили: партизаны исчезли!

Спасшиеся успели добраться до Софии и примерно через месяц вернулись в отряд.

Провалы партийных и ремсистских организаций происходили в Етрополе, Лопяне, Видраре, Джурово, Осиковице, Правеце.

Десятки коммунистов оказались в застенках полицейского управления. Все знали: отсюда возврата нет. Кое-кто надеялся на суд, на то, что помогут адвокаты, а большинство возлагало надежды на время. Советская Армия стремительно продвигалась вперед, немцы терпели одно поражение за другим, недолго оставалось им хозяйничать в Болгарии.

31 декабря, всего за несколько часов до наступления Нового года, двери камер открылись, и дежурный старший полицейский стал зачитывать одно за другим имена: Марко Проданов, Мария Иванова Гаврилова, Дончо Симеонов Тепавичаров, Григор Михайлов Гошев, Александр Симеонов Спасов, Никола Михайлов Николов, Никола Петков Цанев, Цветан Янков Стойчев, Матю Георгиев Цаков-Воденичаров, Мино Лаков Тотев, Вуто Митов Тотев, Цветан Петков Цаков, Цако Георгов Цанов, Семко Михов Семков, Никола Цонев Пырванов, Михаил Иванов Лазарев, Григор Петков Гошев.

— Приготовить вещи!

— Куда вы нас погоните? — спросил Марко Проданов.

— На следствие в Софию.

Бай Марко все стало ясно.

— Прощайте, товарищи! Мы идем на смерть!

Полицейский размахнулся и ударил Марко:

— А ну замолчи! Что людей пугаешь! Вас поведут на следствие…

Арестованных погрузили в закрытую машину. Руки им заковали в кандалы, ноги связали веревками, чтобы никто не смог убежать, выпрыгнуть из грузовика, попытаться спастись. Рядом с ними сидели полицейские с автоматами.

Грузовик остановился в местности Черный Памятник в Арабаконашском проходе.

— Вылезай!

— Что, здесь будете вести следствие?

Слова бай Марко потонули в криках и ругательствах полицейских…

— Товарищи, настал наш последний час! Умрем, как умирают коммунисты!

Марко Проданов мог не произносить этих слов. На земле Черного Памятника стояли семнадцать коммунистов, которые никогда не умрут, наперекор фашистским пулям. Но слова Марко словно спаяли всех, и все семнадцать запели:

Недаром поэт писал:

Песня разнеслась по всему Арабаконашскому проходу, заглушая яростный крик полицейского офицера, споря с автоматными выстрелами.

Это были последние мгновения жизни семнадцати коммунистов… Умирая, коммунисты поют!

В конце декабря я отправил подробное письменное донесение в штаб зоны.

В нем содержались основные факты. После второй чавдарской конференции отряд провел семнадцать боевых операций.

В схватках и во время приведения в исполнение смертных приговоров, вынесенных нашим революционным трибуналом, были ликвидированы более тридцати отъявленных фашистов, полицейских и агентов.

Наши связи с населением еще больше укрепились. В схватках с врагом мы потеряли всего четырех партизан. (Тогда мы еще не знали о расстреле семнадцати товарищей в Арабаконашском проходе.)

Тяжелый урон понесли партийная и ремсистская организации Етропольского района, тем не менее коммунистическое движение росло и ширилось.

Наступал новый, 1944 год…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Встреча была назначена на кладбище Осоиц, обнесенном высокой оградой с большими воротами.

Было холодно, и я подняла воротник пальто. Вдруг из темноты появился полицейский с винтовкой в руках.

Встреча была совсем неожиданной. Полицейский проворно упал на землю, и мы услышали, как он щелкнул затвором. Залегли на дороге и мы с бай Стефаном.

«Мы обнаружены», — мелькнула тревожная мысль.

Мучительно долго тянулось время. Я почувствовала, как на мое плечо легла рука бай Стефана. Это был верный ятак и курьер отряда, не раз рисковавший жизнью. Он сильно и в то же время ласково обнял меня. Что это было? Прощание? Или он хотел подбодрить меня в последние минуты?

Полицейский зашевелился. Нас разделяло всего несколько шагов. Моя рука сильно сжимала пистолет.

Полицейский приподнялся на колени.

— Кто там?

Приподнялись и мы. Я вытащила пистолет и широко раскрытыми глазами смотрела в темноту. Это был не Добри и не Васко, но голос его показался мне знакомым.

— Ты кто? — спросил бай Стефан, шагнув ему навстречу.

Полицейский на миг поколебался.

— Огнян…

— Джотето, что ли?

— Он самый.

Мои руки стали тяжелыми, словно налились свинцом. И в то же время сердце переполнилось радостью: «Свой! Свой! Свой!»

…Мы подошли к воротам кладбища. Они были заперты, и я подумала, как нам их открыть, но в это время бай Стефан сделал знак рукой: «Иди за мной!» Мы сделали еще несколько шагов. Здесь ограда кончалась. Камни были разобраны, и через них можно было легко пролезть. Я подняла голову, чтобы отыскать место поудобнее, и замерла: на нас смотрели дула нескольких винтовок. Одно из них медленно надвигалось на меня и ткнулось в грудь.

Я даже не успела испугаться. Все это происходило словно во сне. Вдруг голос, полный власти и напряжения, разорвал тишину:

— Убрать винтовки!

Я сразу его узнала, хотя он и изменился.

— Добри!

В одно мгновение он перескочил через ограду.

— Ты зачем пришла? Ты в своем уме?

Добри тяжело дышал, размахивая кулаком перед моими глазами. Лицо его было искажено яростью. Боже мой, неужели он меня ударит?

— Ты… ты… что, со вчерашнего дня в подполье? Первый раз идешь на явку?

— Я…

— Ты! Зачем ты пришла? Как вы додумались прийти втроем, когда мы ждали одного?

Только сейчас я поняла, да нет, не просто поняла, а всем своим существом ощутила, что совершила непростительную глупость, которая могла стоить всем очень дорого. Я покраснела, и второй раз за этот вечер мои руки и ноги налились свинцом.

— Добри…

Я схватила его за руки, прижалась к плечу. А он отпрянул, продолжая возмущаться:

— Как можно?!

А все получилось так. Часом раньше сюда пришел Гере и сообщил, что бай Стефан принесет продукты. Десять партизан стояли в молчаливом ожидании. Но вот неожиданно для них со стороны шоссе появились сразу трое: мужчина, женщина и полицейский. Остановившись на минуту у ворот, они крадучись двинулись дальше. Полицейский сжимал в руках винтовку.

Добри подал знак, и десять винтовок уставились на троих неизвестных. Что за люди? Откуда? Чьи? Что за женщина с ними?

Полицейский, шедший сзади, остановился и выставил вперед винтовку. Неужели он заметил партизан?

Еще мгновение — и залп разорвал бы тишину над полем, но тут Добри узнал в незнакомой женщине меня. Вот тогда он, не медля ни секунды, и выкрикнул нечеловеческим голосом «Убрать винтовки!» — команду, которую никогда еще не приводилось подавать.

Добри долго не мог успокоиться. Мы молча стояли в десятке шагов от остальных. Я слышала его тяжелое, прерывистое дыхание и чувствовала себя в этот момент настолько виноватой во всем, что едва сдерживалась, чтобы не разреветься. Вдруг кто-то сзади обхватил меня за плечи и прижал к себе:

— Привет, Лена!

Голос был приглушенный и незнакомый.

— Привет! Только я тебя не знаю.

— Быстро же ты забываешь друзей!

Я освободилась от объятий и повернулась к говорившему. В темноте трудно было разглядеть его, тем более узнать.

— Ты потише, не кричи…

Добри наклонился ко мне и произнес:

— Ворон!

И тут я бросилась к незнакомцу и обняла его.

— Дечо!

— Я — Владо. Ну и здорово же ты нас сегодня напугала!

Радость встречи быстро заслонила все остальное.

Мало кого из людей я любила за свою жизнь так, как любила Дечо. Он был не просто хорошим партийным и молодежным руководителем. Он был еще и хорошим, сердечным человеком, с которым можно поговорить о чем угодно, который внушал доверие с первого взгляда, которому можно излить душу, зная, что, как ни тяжелы тебе откровения, их выслушивает товарищ, на которого можно положиться.

К Дечо Стефанову не подходили слова «любимец молодежи». Он был для всех товарищем и братом, его любовь к людям была такой большой, что у него не оставалось времени подумать, что существует любовь, которую можно разделить с одним человеком.

Когда мы ходили на экскурсии, его всегда окружали юноши и девушки. Обласкивая всех, он не замечал в то же время девичьих взглядов, искавших в его глубоких добрых глазах нечто большее, чем товарищеская нежность.

Встретилась я с Дечо снова только через месяц в комнате деда Андрешко. Посмотрела на новый пуловер Дечо с высоким воротником, с узором серого цвета на груди и неизвестно почему подумала: это девичий подарок.

— Какой хороший пуловер! Кто тебе его связал?

По его лицу пробежала улыбка:

— Одна девушка.

— Хорошая она?

— Хорошая. Да только видишь, что со мной случилось?

Он повернулся. Вся его спина была голая. Оказывается, они ночевали в загоне для скота. Развели огонь и улеглись около него. Проснулся Дечо с таким чувством, будто по его спине ползают миллионы муравьев. Он повернулся к костру, чтобы раздавить их, и подскочил. Огонь высушил мокрую одежду, и она начала постепенно тлеть.

— Теперь рассердится девушка, что не сберег ее подарок. — В голосе Дечо улавливалась легкая насмешка.

— Ничего, Дечо, она тебе новый свяжет, если только она хорошая…

В третий, и последний, раз я увидела его весной. С Теферичем мы пошли на встречу с Добри за Осоицами, к старым вербам у реки.

Сыпал мелкий дождь, и от этого ночь казалась еще темнее. Мы добрались до места, и Теферич постучал двумя камнями, которые поднял по дороге. Через мгновение Добри перескочил через ручей и быстро подошел к нам.

— У меня еще там дело есть. А сюда скоро подойдет еще один товарищ. Ты с ним знакома. Он подаст сигнал, вы его встречайте и ждите здесь.

Мы со Стефаном подошли к большой дуплистой вербе и прислонились к ней. Ствол был мокрый, листья не спасали от дождя. Съежившись, я ждала человека, который должен был вот-вот появиться.

Вскоре послышались легкие, осторожные шаги. Кто-то постучал три раза камнем о камень, Стефан ответил, и навстречу нам зашагал высокий стройный мужчина. Это был Дечо. Стефан отошел шагов на двадцать и встал на пост. Мы остались вдвоем. Его рука легла на мое плечо. Мы долго молчали. Дечо заговорил первым:

— Ты знаешь, мы с Добри часто говорим о вашей Аксинии. — Я посмотрела на него. Лицо его было мечтательное, на нем играла улыбка. — Ты знаешь, Лена, наша жизнь проходит в тюрьмах и лагерях, в борьбе и испытаниях, она такая, какой и должна быть. И вдруг однажды ты начинаешь понимать, что чего-то тебе не хватает. Не хватает тебе двух голых ручек, которые могут обнимать тебя за шею, голоска, который тебе говорит «папа», детской радости, когда ты приносишь кусок сахару… Счастливые вы с Добри!.. Что бы ни случилось с вами, вы после себя оставите след в жизни. Оставите Человека! А я не могу. Сначала была тюрьма, потом лагерь, потом собрания по ночам, а теперь горы… Один я остался, Лена…

Я нашла его руку, мокрую и холодную:

— Ты не один, Дечо…

— Знаю… У меня есть Добри и ты, есть друзья, есть и ваша дочь, но… иногда человек становится собственником. Ему хочется иметь собственную, свою дочь… Ты знаешь, когда мы спустимся с гор, я женюсь.

— На ком? Может, на той девушке, что связала тебе пуловер?

— Может быть. Но кто бы она ни была, она должна быть похожа на наших девушек в горах, на наших подуянских текстильщиц, на тебя… Такой она должна быть! Нашей и моей… И у нас непременно будет дочь. Маленькая, с синими глазами и большим белым бантом на голове… Я на вашу свадьбу с Добри не смог прийти. Но вы на моей непременно должны присутствовать. Я вас посажу в красном углу. Между вами будет ваша дочь. Моя будет потом. Я буду вечером возвращаться с работы, брать ее на руки. И мы вместе будем гулять по улице. А когда уже станет совсем темно и она заснет, я ее понесу на руках осторожно, только чтобы не разбудить. Поцелую ее в носик, а если мать начнет меня упрекать, я приложу палец к губам и тихо скажу: «Чш-ш-шш! Ты разбудишь ее!» И она больше не станет сердиться на меня, и мы вдвоем уложим ее в кроватку…

С противоположного берега ручья донесся сигнал. Это возвращался Добри…

— Ты это, о чем говорили… не надо… молчи…

— Ну конечно, Дечо.

Он обнял меня и поцеловал в голову. Пришел Добри, они поздоровались и несколько минут тихо разговаривали.

— Лена! — позвал меня Дечо.

Я подошла. Голос его снова звучал бодро, жизнерадостно, от прежней печали не осталось и следа.

— Скажи Добри, что я пригласил вас как старших сватов на мою свадьбу. А ты давай собирайся! Поставь новые подметки, и мы такое хоро отпляшем…

Он пожал нам руки, помахал на прощание Теферичу и перескочил через ручей. Сделал несколько шагов, обернулся:

— Эй, товарищи, если услышите что обо мне, не верьте! Вы знаете, Ворон не пропадет!

— Не будем верить, Дечо! Только ты возвращайся!

Дождь усилился, монотонный шум заглушил шаги. И ночь поглотила Дечо.

Только через неделю я узнала о его смерти. Не хотелось в это верить, но…

Предатель выследил, как он вошел в дом нашего товарища в селе Радославово. Через час пятьдесят полицейских залегли за оградой и открыли бешеную стрельбу.

Им равномерно отвечал пистолет нашего Дечо. Он спокойно целился и первым выстрелом убил старшего полицейского. Отпрянув назад, полицейские все же ни на миг не прекратили стрельбы.

Пятьдесят против одного! Только этим одним был Дечо Стефанов! Полицейские скоро поняли это, потому что еще несколько из них остались лежать на земле.

Долго, мучительно долго шел бой. Полицейские больше не отважились подняться и идти вперед. Винтовки и автоматы беспрерывно поливали свинцом окна и двери, дырявили стены дома.

Патроны у Дечо кончались. Так могло продолжаться еще час, два, а что потом?

Он вынул из обоймы один патрон, зажал его в левой руке. Затем снова залег и стал смотреть, откуда покажется полицейская фуражка. И вот настал момент, когда курок глухо щелкнул. Сделан последний выстрел по противнику.

Оставшийся патрон обжигал пальцы Дечо. Он зарядил пистолет. Оставались считанные секунды. Несколько секунд, после которых уже не было ничего — ни боли, ни радости, ни печали.

Думал ли он в эти последние мгновения о своей нерожденной дочери, не знаю. Улыбался или нет, не знаю. Но уверена: никакая человеческая радость не могла бы его примирить с царством мрака, и поэтому рука его, не дрогнув, направила дуло пистолета в висок.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Почти весь январь я провел в Осоицах. Со мной были Васко и еще два-три товарища. Остальные находились в Байлово.

Это было время усиленной организационной работы — встречи, собрания, совещания…

После массированных бомбардировок Софии в начале января села были переполнены эвакуированными. Поэтому для наших товарищей не составляло труда бывать там, не вызывая подозрения властей. Но в таких условиях посещение всегда требовало осторожности, и поэтому я приказал, чтобы без особой надобности партизаны из нашего отряда днем в селах не появлялись и никогда не ходили туда в одиночку.

Операции, проведенные за несколько минувших месяцев, создали нам славу. Люди заговорили о партизанах, причем подвиги их явно преувеличивались.

Власти всячески клеветали на партизан, распространяли небылицы о нашей «жестокости», утверждали, что мы все уголовники и никакой силы не представляем.

Полицейские, уже встречавшиеся с нами, очень хорошо знали, представляем мы силу или нет, и предпочитали в определенных случаях «не замечать» нас. Однако соблазняли крупные награды за головы партизан. Эти люди усердствовали, выслуживаясь перед властями, за что получали от нас заслуженное возмездие. Но обычно после нашего справедливого суда и наказания виновных приверженцы фашистской власти мигом утихомиривались.

В начале января Бойчо и Сандо отправились в Чурек. Они уже подходили к селу, когда их догнали двое — члены дочохристовой общественной силы.

— Куда идете?

— В Ботевград.

— Кто такие?

— Эвакуированные.

— Пропуска есть?

Стало ясно, что они хотели потребовать и документы, а для наших партизан самыми надежными документами были пистолеты в карманах. Бойчо подтолкнул Сандо плечом, и тот отступил на два шага назад.

— А как же! — сказал Бойчо. — В такое время разве ходят без пропусков? — И выпустил целую обойму.

Оба партизана на мгновение остановились. Со стороны села не было слышно шума. Да никто и не пошел бы ночью проверять, где и почему стреляют.

Бойчо достал свой блокнот и на листке написал несколько слов крупными буквами. Затем партизаны оттащили трупы в канаву, забросали листьями и отправились дальше.

Рано утром около убитых собрался народ. Никто не осмеливался до них дотронуться: поди потом объясняйся с полицией! Но листок, исписанный Бойчо, прочли десятки жителей села. Предупреждение сделало свое дело.

Начало февраля. Уже за полночь. Вокруг ничего не было видно. Густой, как молоко, туман затопил горы.

Путь предстоял трудный и долгий. Даже летом проделать такой путь тяжело. А сейчас стояла зима, и о том, чтобы прилечь на траву отдохнуть, а затем с новыми силами опять шагать по узким тропинкам, не приходилось и думать.

Мы шли по снежному покрову полуметровой толщины. Мороз заковал первый, нижний пласт снега в толстую ледяную рубашку, на него лег второй пласт, также охваченный сверху крепкой коркой, сверху навалило третий, четвертый. Сделаешь шаг по такому снегу — нога проваливается, а глубже чувствуешь под собой крепкую опору.

Мы все, вконец измученные, теперь мечтали только о коротком, совсем небольшом отдыхе. Но нужно было идти не останавливаясь, потому что в нашем положении остановка на отдых могла стоить жизни.

Группу вел я. Товарищи, до этого не раз ходившие к туристической базе «Владко», уже давно поняли, что мы не туда идем и вертимся вокруг одного и того же места.

— Лазар, мы не сбились с дороги? — спросил Калоян. Ему приходилось труднее, чем нам, потому что не было такого опыта и натренированности.

— Примерно через полчаса будем на месте.

Полчаса прошло, а домика турбазы все не было. Я знал, что мы находимся где-то совсем рядом с ним, и на всякий случай решил выслать на разведку Васко и еще одного парня. А мы стояли, подпирая друг друга плечами, чтобы никто не садился на снег.

Через пятнадцать минут Васко и его напарник вернулись.

— Домик здесь, рядом, — сказал Васко.

Оказывается, мы остановились в каких-нибудь ста метрах от него.

В натопленной комнате нас встретили Янко, Васо, бай Стоян, Митре и другие партизаны. Здесь была и Сашка. Она стояла в глубине комнаты и терла пятку левой ноги. Во время перехода Сашка обморозилась, но никто не услышал от нее ни слова жалобы. Не жаловалась она и сейчас, только крепко стискивала зубы.

Мы обнялись, обрадованные встречей, потом стали считать, сколько нас. Не было комиссара Велко и представителей четы «Бачо Киро». Где они сейчас находились, никто точно не знал.

Товарищи приготовили нам место для отдыха. К обеду нас разбудили. Время было открывать конференцию.

Мы начали с докладов о том, что уже сделано. Отряд провел ряд операций, он стал серьезной вооруженной силой, и его влияние в нашем партизанском районе все более росло.

На конференции выступил Ангел Гешков — Васо. Как секретарь Чавдарского партийного комитета района, он доложил о работе партийных и ремсистских организаций на нашей партизанской территории. Несмотря на аресты и убийства, партийные и ремсистские организации в Етропольском районе развернули весьма активную деятельность.

Потом слово взял Янко.

В те годы Янко был настолько слаб, что выглядел слегка сгорбленным. Он отличался поразительной памятью, мог цитировать наизусть целые страницы партийных документов, умел говорить, находил неожиданные сравнения, острые словечки, шутил, смеялся вместе со слушателями.

На этот раз Янко предстояло разъяснить исторический циркуляр № 2 Центрального Комитета Болгарской коммунистической партии[7].

В циркуляре говорилось, что полный и близкий разгром фашистской Германии очевиден и в скором времени Болгария превратится в театр военных действий.

Для болгарского народа имелся только один возможный путь — путь борьбы.

— …Но сроки для спасения родины очень коротки. Каждый потерянный день подвергает нашу страну смертельной опасности. Чтобы не плестись в хвосте событий, партия берет курс на организацию конкретных действий, на расширение и усиление борьбы во всех ее формах и во всех проявлениях общественной жизни с целью незамедлительного свержения нынешнего правительства и создания народно-демократического правительства Отечественного фронта. На партии лежит большая историческая ответственность за будущее болгарского народа…

Каждое слово циркуляра было адресовано непосредственно нам.

— …Партизанские отряды должны перерасти в народно-освободительную повстанческую армию.

Партизаны должны стать передовым отрядом для мобилизации народных масс при подготовке и проведении всенародного вооруженного восстания. Смелыми политическими и военными акциями отряды должны поднимать все более и более широкие народные массы на решительную борьбу и на этой основе расти численно.

Каждый отряд, приобретший опыт по овладению населенным пунктом, должен использовать этот опыт, увеличить свои силы и перейти к следующему этапу — овладению группой населенных мест, овладению более крупными населенными пунктами.

Повстанческим партизанским отрядам необходимо перейти к решительным действиям, провести мобилизацию, вырасти до такой численности, чтобы можно было овладевать целыми районами, надежно их удерживать, мобилизуя широкие массы на борьбу. Эти повстанческие районы должны послужить исходной базой для всенародного восстания, для установления народной власти…

Когда Янко кончил говорить, глаза у партизан блестели.

Да, нас ждали большие дела. Циркуляр надо было довести до каждого члена партии и ремсиста, его призывы должны были дойти до каждого бойца.

Конференция постановила, чтобы все активисты-агитаторы выехали в свои районы для мобилизации ремсистских и партийных организаций и подготовки условий, необходимых для быстрого роста отряда в ближайшее время.

На следующий день мы переправили по Локорскому каналу Янко и Калояна. Я вместе с Владо, Кочо, Станко и его подразделением отправился в Новоселско. Остальные члены штаба тоже разошлись в назначенные пункты.

Последнее решение, принятое конференцией, гласило: собираемся снова в марте.

Глубокой ночью 3 февраля мы тихо постучали в окно Савкиного дома. Сестры спали чутко. Постоянное ожидание держало их в напряжении. Поэтому, едва раздался стук, в окне показалось лицо Христины:

— Это ты, Лазар?

Она узнала меня, прежде чем я успел ей ответить, и дверь, тихо скрипнув, открылась. Нам предоставили ночлег, а после полудня Христина разбудила нас и принесла поесть. До вечера времени было достаточно, и мы принялись за составление детального плана действий.

Станко, Кочо и остальным товарищам поручалось провести собрания и совещания во всех селах Новоселского района. Мне с Владо и Васко предстояло встретиться с товарищами из сел Саранцы и Макоцево, а кроме того, любой ценой установить связь с четой «Бачо Киро».

В этот же вечер мы встретились с бай Райко, рассказали ему о решениях Мургашской конференции и отправились в Макоцево. Провели намеченное совещание и двинулись дальше, в Байлово. Здесь, как обычно, остановились у Полицейского. Он действительно служил в полицейском участке в селе Саранцы, ходил в полицейской форме, с винтовкой.

Бай Георгий был старым членом партии, нашим неизменным помощником. Однажды ему пришла повестка о мобилизации его на работу в новоселское полицейское управление.

Ночью бай Георгий связался с нами. Он спрашивал совета. Ему предстояло или уходить в горы к нам, или надеть полицейскую форму.

Иметь своего человека в полиции, который ставил бы нас в известность о ее намерениях и действиях, казалось нам весьма заманчивым. Однако положение этого человека было бы весьма сложным и опасным.

Опасности бай Георгий не боялся. Страшнее было другое.

— Что скажут люди, Лазар, когда увидят меня в форме?

— Ничего. Стал полицейским.

— А мне каково?

— Потерпишь.

И бай Георгий согласился выносить презрительные взгляды своих товарищей, издевки и насмешки.

О трудном задании бай Георгия знали только я, Митре и Владо. Останавливаться у него вначале имели право только мы с Васко и Владо. Связь с организацией бай Георгий поддерживал через партийного секретаря в Байлово Димитра Йончева.

Мы вошли во двор бай Георгия, и Васко постучал в окошко. Через мгновение хозяин выглянул, завел нас в дом. Пока накрывал на стол, успел рассказать о последних полицейских новостях.

Нас очень заинтересовало сообщение бай Георгия о том, что начальник новоселской околийской полиции разработал специальную инструкцию относительно ведения борьбы с партизанами и их помощниками.

— Ты мог бы ее раздобыть для нас?

— Я ее уже раздобыл. Вот…

Обстановка в селе была спокойная. Пока Байлово не упоминалось в полицейских сводках и не было никаких данных о намечаемых блокадах и проверках.

Договорившись с бай Георгием, чтобы он связался с Димитром Йончевым, и назначив ему встречу вечером, мы ушли на сеновал.

— Лазар, ребятам надоело целый день лежать и ничего не делать.

Я посмотрел на Станко. Он нервно переступал с ноги на ногу, видно разделяя недовольство своих ребят.

— Скажи им, пусть лежат и отдыхают, потому что скоро целыми ночами не придется сомкнуть глаз.

Мы торопились набраться сил в немногие оставшиеся до зимы дни, укрепить ряды наших организаций и с наступлением весны начать широкую деятельность по созданию народно-освободительной повстанческой армии. Эта задача была выдвинута в последнем циркуляре ЦК.

Прежде всего нужно было уберечь уже известных полиции товарищей от ареста, от провала, а когда наступит день партизанской мобилизации, включить их в свои ряды. Для этого следовало подготовить укрытия в домах родных и друзей. Тем, кому больше всего грозила опасность, предстояло перейти на нелегальное положение или влиться в наши ряды, хотя условия сейчас были неподходящими для приема новых партизан.

Мы встретились с руководством Байловской партийной организации, подробно ознакомили ее членов с решениями третьей Мургашской конференции. Некоторым товарищам, за которыми могла следить полиция, наказали, чтобы они не ночевали в своих домах.

Дальше наш путь лежал в Осоицы. Гере встретил нас радостной вестью, что прибыли Милчо и Страхил, связные группы бай Стояна, зимовавшей в Ботевградской околии. Там все было в порядке, и люди с нетерпением ожидали начала действий. Партийные и ремсистские организации крепли не по дням, а по часам. В Ботевградской и Новоселской околиях почти не было сел без сильных, спаянных организаций.

Через два дня мы встретились с Кочо и Васко. Кочо назначил проведение молодежной конференции в Байлово, на которой хотели присутствовать представители соседних сел. Мы решили идти на конференцию вчетвером — Дечо, Кочо, Васко и я. Снова вернулись на сеновал бай Георгия, я начал его расспрашивать и с первых же слов уловил тревогу в голосе.

— Как будто все спокойно, Лазар, а мне кажется, что полиция что-то замышляет.

К весне готовились не только мы. Готовилась и полиция. Ей уже стали известны партийные решения, и она торопилась нас опередить. Сейчас вопрос заключался в том, кто нанесет первый удар, кто сможет лучшим образом использовать удобный момент.

Я посоветовал бай Георгию, чтобы он, как только почувствует малейшую опасность, немедленно скрылся. Но тот покачал головой:

— А как узнать, когда это может случиться?

Я ничего не мог ему сказать. Он был на своем посту и должен оставаться здесь до последней возможности.

На другой день у нас состоялась встреча с секретарем партийной организации в Байлово Димитром Йончевым.

Мы определили место конференции, которая должна была состояться 16 февраля, и второй раз подняли вопрос об опасности ареста активных коммунистов, известных полиции.

На следующий вечер в помещении водяной мельницы на краю села собрались пять самых активных коммунистов Байлово, члены районного комитета партии.

Инструкция властей, которую передал бай Георгий, его предположение, что полиция что-то замышляет, а также наши наблюдения — все это заставило решительно поставить вопрос о переходе районного комитета на нелегальное положение. Некоторые из членов комитета хотели уйти с нами, другие должны были отправиться в окрестные села для проведения организационной работы и таким образом ускользнуть от полиции.

Мне казалось, что я говорю убедительно, но товарищи стали доказывать, что никакой опасности не существует, что их уход в подполье только подтвердит подозрения полиции и их семьи пострадают от этого.

В разговор вмешались Дечо и Кочо, напомнив о кровавой расправе с етропольскими товарищами, но байловцы продолжали настаивать на своем. Они просто не могли поверить, что полиция убивает без суда и приговора, тем более что до сих пор в их районе действительно не было ни одного провала, не было никаких полицейских акций.

В этот вечер мы проговорили допоздна. Пришлось повторять несколько раз одно и то же, пока наконец товарищи согласились спать в укрытиях, подготовленных почти у всех. Потом байловцы ушли.

— Что скажешь, Лазар, пожалуй, хватит нам еще забот с этими товарищами?

На лбу Дечо обозначилась глубокая борозда.

— Думаю, придется их увести с собой.

— Видимо. Раз они сами не понимают, надо нам позаботиться о них.

На другой вечер в мельнице состоялась молодежная конференция. На ней присутствовало около двадцати человек из соседних сел. Охрана, организованная Станко, была надежной, и мы спокойно расселись вокруг мельничных жерновов. Лампу не стали зажигать, потому что кто-нибудь мог заметить свет снаружи.

Кочо рассказал о последнем циркуляре и о нашей партизанской конференции. Сообщение, что взят курс на широкий размах партизанского движения, было встречено с неописуемым восторгом всеми юношами.

— Мы пойдем к вам, как только вы нам скажете! — горячо говорил один парень. — Мы готовы идти хоть сегодня! Я на всякий случай надел два пуловера. Могу и сегодня идти. У меня и пистолет есть.

На другой вечер мы собрали все партийное руководство и предложили семи активистам, больше других известным полиции, немедленно присоединиться к нам.

Байловцы опять заколебались. Мы нажали на них, и они стали понемногу сдаваться. Наконец нашли приемлемый для всех выход: десять членов партии и ремсистов полностью переходят на нелегальное положение, остальные скрываются в надежных местах.

Мы с Дечо и Кочо приняли компромиссное решение, а после долго не могли простить себе этой глупости.

Из Смолско прибыл связной, который сообщил, что наши товарищи пока не смогли установить связь с четой «Бачо Киро».

Мы решили, что Дечо и Прокоп Хаджистоянов должны побывать в новоселских селах, а после этого предпринять новую попытку связаться с бачокировцами.

Проводив Дечо и Прокопа, мы направились к Каменице.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Васко поднял голову и втянул носом воздух.

— Лазар, чувствуешь, как вкусно пахнет?

Село Каменица спало, и только в одном доме светились окна. Оттуда-то, по-видимому, и доносился аромат жареной фасоли и мяса.

Двое из нас остались на улице, остальные спрятались в тени дома, а я, Кочо и Васко постучали в дверь.

Мы вошли в просторную комнату с очагом, в котором горел большой огонь. В одном котле что-то варилось, на сковородке жарилась заправка. Две старушки, сидя на корточках у очага, тихо разговаривали.

— То ли добрый вечер, бабушки, то ли доброе утро, не знаю, как и сказать.

— Да почти что уже утро, сынок! Проходите!

— Пройти-то можно, да только мы не очень-то похожи на гостей.

Старушки оглядели нас. Все трое с винтовками и ранцами, одетые как туристы или, скорее, как партизаны — в самую пеструю одежду.

— А, сынок, к путнику очень-то не придираются.

— Мы не путники, бабушка, а партизаны. Партизаны пришли к вам в гости.

— Ну что ж, будьте живы и здоровы. Вы, наверно, проголодались? Погрейтесь пока, а я сейчас мигом вам еду поставлю. К концу вы пришли. Свадьба сегодня была.

— А ведь нас, бабушка, не трое, — рассмеялся я. — Нас много.

Я кивнул Васко, и через минуту-другую, отряхивая с ног снег, вошли все товарищи. Двое остались для охраны.

— А где же гости, бабушка?

— В соседней комнате. Вечером выпили, а сейчас спят.

— А среди них, случаем, нет полицейских?

— Упаси господи! Мы же балканджии[8].

Да, с давних пор балканджии не любят полицейских.

Мне захотелось увидеть гостей, прибывших на свадьбу, и старушка повела меня в соседнюю комнату, где на чергах[9], разостланных на полу, лежало человек двадцать. В нос мне ударил запах вина и еды. Я включил карманный фонарик и провел лучом по телам спящих. Полицейских действительно не было. Старушка все это время говорила не умолкая, ее голос и свет от фонаря разбудили нескольких гостей. Скоро поднялись все. Мы разговорились. Я объяснил им, что мы не намерены мешать их веселью, однако никто из них не должен выходить из дома без нашего разрешения, потому что село занято, и может случиться, что кто-нибудь из часовых натворит бед, увидев человека, выходящего на улицу без нашего сопровождения.

— Согласны, — закивали гости.

Вскоре мы сидели за столом, а проворные женщины начали подавать глубокие глиняные миски с фасолью и мясом. Я предупредил, что пить мы не будем, а повеселимся и без вина.

— Давайте позовем музыкантов, — предложил кто-то.

Трое музыкантов спали в соседнем доме. Я послал с хозяином одного партизана, и вскоре барабан известил все село, что свадьба продолжается.

Около меня сидело несколько пожилых мужчин. Из разговора с ними я постепенно понял, какое положение в селе. Кмет у них хороший человек, полицейские не творят зла, а члены общественной силы больше спят, чем занимаются делом.

В три часа утра мы встали из-за стола, пожелали хозяевам хорошо повеселиться, предупредив их еще раз, чтобы никто не выходил из дома, и расстались.

Здание общинной управы располагалось на площади в центре села. Там же размещался и полицейский подучасток, в котором находилось несколько блюстителей порядка.

Мы тихо подошли к зданию. Светилось только одно окно. Я оставил группу и с Васко через ворота вошел во двор управы. Остановившись на деревянных ступеньках крыльца, мы прислушались. Со второго этажа кто-то спускался вниз. Мы притаились. Показался мужчина. Он остановился во дворе, сонно зевая.

Я рукой показал Васко на мужчину. Мы бесшумно приблизились к нему, и я приставил пистолет к его спине.

— Тихо! Ты кто?

Мужчина испуганно повернулся и прошептал дрожащими губами:

— Кмет.

— Ты нам нужен. Мы партизаны. Есть полицейские в общине?

— Есть. Спят в комнате.

— Где часовые?

— Сегодня я часовой.

— Веди нас к ним.

Без всякого чувства страха или нежелания, осторожно шагая на носках, кмет направился к спальному помещению. На нарах лежали вповалку несколько полицейских. Их пистолеты висели на вешалке, а винтовки стояли у стены. Васко быстро собрал оружие и, пока я смотрел, все ли спят, подал сигнал в окно. Мгновение спустя вся группа была наверху. Разбудили полицейских. Они долго не могли понять, что произошло. Мы забрали их верхнюю одежду и сапоги и всех заперли в одной комнате, предупредив, что малейшая попытка к бегству грозит им смертью. Выставив у двери часовых, занялись обычным в таких случаях делом. В первую очередь потребовали ключ от сейфа с секретными документами. Кмет сразу же передал нам список членов общественной силы. В нем насчитывалось семнадцать фамилий. Затем, просмотрев реквизиционные списки, налоговые книги, мы завели разговор с кметом.

— Что представляют собой ваши полицейские, бай Атанас?

— Честно скажу вам, хорошие люди, насильно мобилизованные. Можете и других спросить, люди это подтвердят.

— А как насчет общественной силы?

— Я и сам в ней состою. — Бай Атанас улыбнулся.

Я послал сельского полевого сторожа с несколькими партизанами привести всех членов общественной силы, и через час одна из комнат управы заполнилась людьми. Бай Атанас оказался прав. Люди и в самом деле были хорошие, и никто в селе от них до сих пор не пострадал. Ко мне привели председателя реквизиционной комиссии. Он держался спокойно, на его лице не заметно было ни тени страха.

— Господин председатель, нужно приготовить обед для партизан, но такой, каким вы потчевали начальника околийской полиции.

— На сколько человек?

Вопрос был вполне законный, а ответить на него было не так легко и просто. Полиция ни в коем случае не должна была знать, что нас всего двенадцать человек. Поэтому я, не долго думая, заявил:

— Для ста двадцати!

Следует заметить, что с обедом не посрамились ни каменичане, ни мы. Судя по тому, сколько мы съели, сельские власти могли доложить своему начальству, что нас было не меньше шестидесяти человек.

В сельскую кооперацию свозилось сало, реквизированное у жителей. Часть этих запасов мы взяли для себя, остальное я приказал раздать населению.

Уже начало светать, село пробуждалось. Оставив у телефона бай Атанаса и одного нашего человека, знавших, что и как отвечать на различные звонки, мы вышли на площадь, которая постепенно заполнялась людьми.

На площадь прибыли и знакомые нам гости со свадьбы вместе с музыкантами, которые тут же заиграли. Весело закружилось хоро, и мы присоединились к нему.

В девять утра меня позвали в общинную управу. Бай Атанас ожидал с утра звонка начальника околийской полиции из Пирдопа. И действительно, телефон вскоре зазвонил. Я тоже прислонился ухом к трубке.

— Кто говорит?

— Кмет Каменицы.

— Как у вас там?

— Все спокойно, господин начальник.

— Слушай, кмет. Один из наших старших полицейских заметил ночью партизанскую группу, которая направилась в ваше село. Соберите всех из общественной силы, полицию, а у телефона посадите дежурного. Как только они у вас появятся, немедленно звоните! Слышите?

— Ясно, господин начальник!

— Смотри, чтобы все было сделано как надо. А то с живого шкуру спущу!

Бай Атанас медленно положил трубку и передал мне содержание разговора.

— Может, он с меня и не сдерет шкуру, а вот с должностью кмета придется распрощаться.

— Ничего, не бойся. Мы вместе решим, что тебе потом говорить. А сейчас оставайся у телефона. К тому же и начальник так приказал: нельзя отходить от телефона.

Мы рассмеялись. Я пошел на улицу — пора было начинать митинг.

Я рассказал каменичанам о наступлении Советской Армии, о создании Отечественного фронта, о задачах партизанского движения, о проведенных нами операциях. Когда я кончил, нас окружили люди, они приглашали к себе в гости отведать хлеба-соли.

Меня снова позвали в общинную управу. Опять звонил околийский начальник из Пирдопа.

— Собрал общественную силу?

— Никого нет, господин начальник. Тут у нас свадьба. Видно, они там.

— Вот я приеду и покажу вам свадьбы! — вскипел начальник. — Партизаны в любой момент могут напасть на село!

Бай Атанас успокоил его. Тот обещал позвонить еще раз. После обеда я решил выяснить по телефону обстановку в соседних селах. Бай Атанас позвонил сначала в Смолско. Там все было спокойно. Тогда я сказал ему, чтобы он связался с Байлово. Оттуда долго не отвечали, а когда наконец отозвались, лицо бай Атанаса сразу стало напряженным, тревожным. Он подозвал меня, сделав знак рукой, чтобы и я слышал. Село было блокировано, начались аресты.

— Много там полицейских? — шепнул я ему в ухо.

Он повторил вопрос, и с другого конца ему коротко ответили:

— Много.

— А арестованных?..

— Пока несколько человек, но все время приводят новых.

Нам оставалось одно: дать знать полиции, что мы заняли Каменицу. Это, возможно, отвлекло бы часть полицейских сил от Байлово. Тут опять зазвонил телефон. Я поднял трубку.

— Кто у телефона? — прогремел начальственный голос.

— Лазар, командир партизанского отряда «Чавдар».

— Отставить шутки! Говорит начальник полиции Пирдопа.

— Я вас слушаю, господин начальник. Что вам угодно?

— Кто у телефона, я спрашиваю?!

— Я же вам объяснил. Слышал, вы очень хотели с нами увидеться. Пожалуйста, мы вас ждем. Вчера вечером мы заняли село и уже надумали его покинуть, но если вы обещаете приехать, мы подождем вас немного.

Начальник полиции выругался и бросил трубку. Я позвал Васко и сказал ему, чтобы через пятнадцать минут все были готовы к выступлению. Затем мы с Кочо стали объяснять бай Атанасу, что ему говорить, когда нагрянет полиция.

Телефон снова зазвонил. Трубку поднял бай Атанас.

— Кмет, кто это сейчас шутил по телефону?

— Какие там шутки, господин начальник! Партизаны еще вчера вечером заняли село. Один сидел тут с пистолетом в руке и приказывал, что мне вам говорить. Я пытался вам дать понять кое-что, да вы не догадались. Помните, я вам сказал: все из общественной силы на свадьбе. Вам надо было догадаться…

— Ах ты сволочь! Сидишь там да загадки загадываешь! Где они сейчас?

— Колонна уже выступила из села. Но человек десять еще здесь.

— Сколько их было?

— Велели нам приготовить еду на сто двадцать человек, а сколько их было, в точности не могу сказать. Я все время сидел взаперти в канцелярии.

Провожало нас все село. Тщетно уговаривал я людей вернуться. Полиция могла нагрянуть в любой момент, и если бы завязалась перестрелка, от этого могли бы пострадать жители. Но каменичане и слышать ни о чем не хотели.

Когда провожающие скрылись из виду, мы повернули на север. Через два часа показалось Смолско. Чтобы замести следы, мы решили остановиться здесь на сутки. Полиция наверняка должна была нас искать в более отдаленных местах.

Облюбовав одинокий, стоящий далеко в стороне дом, мы вошли во двор. Семья — муж, жена и двое детей — только что собралась ужинать. Мы объяснили, кто такие и чего хотим. Сначала они испугались, но потом успокоились и пригласили нас к ужину.

Выставив охрану, мы улеглись спать. На следующий день, после обеда, послали нашего хозяина в село выяснить обстановку. Вернулся он через час. Все говорили о нападении на Каменицу, о том, что партизан много, вроде бы целый батальон, и что они нагнали страху даже на начальника полиции в Пирдопе.

Мы поблагодарили хозяев дома и, как только смерклось, отправились в Байлово. Поздно вечером встретились с Георгием, техником на шахте. Новости были хуже, чем мы ожидали. Полиция схватила почти всех членов районного комитета партии, нескольких активных членов партии, секретаря ремсистской организации и еще десять человек из молодежи. Обыски и аресты продолжались.

Больше здесь нам нечего было делать. Мы поручили бай Георгию встретиться с Полицейским и заодно навестить товарищей, успевших укрыться.

— Полицейский тоже арестован, — сообщил нам Георгий.

Это был тяжелый удар. Георгий пообещал спрятать в шахте всех, кто успел скрыться от полиции. После этого разговора мы снова двинулись в путь.

В ту же ночь добрались до Осоиц. Там встретились у бай Райко с Цветаном и Митре. Наскоро обсудив обстановку, решили несколько дней пересидеть в Столнике, пока полицейские не уберутся из Байлово и окрестных сел.

На сеновале бай Йордана в Столнике мы провели только один день. Кто-то из его детишек увидел нас и закричал:

— Мама, какие-то оборванцы сидят на сеновале!

Родители заставили его замолчать, однако больше оставаться здесь мы не могли, нужно было искать другое убежище.

В тот же вечер присутствовали на собрании партийной организации у Столникской реки. Когда собрание закончилось, товарищи разошлись, а мы стали думать, где нам скоротать ночь. У нас был заведен такой порядок: никто из местных членов партии не должен знать, где остановились и сколько пробудем в том или ином месте. Поэтому на собрании не заводили речи о том, где провести ночь.

В конце концов нам пришлось провести ее под открытым небом. Тоне и Митре отправились в Локорский район, а остальные расположились в карьерах Балабаницы. На следующий вечер мы двинулись в село Саранцы.

Недалеко от Горна-Малины в десяти шагах от дороги находился небольшой постоялый двор, который зимой бездействовал. Мы обошли его кругом, осмотрели и решили: никто не догадается, что здесь спрятались партизаны. Вошли внутрь и расположились в двух комнатах. Выставили охрану на всю ночь, а когда рассвело, стали наблюдать за местностью с чердака.

В полдень один из наблюдателей озабоченно доложил:

— Товарищ командир, у Негушевской реки видны люди.

— Кто такие? Гражданские или полиция?

— Скорее всего, гражданские.

Это были члены общественной силы. Значит, нас обнаружили. Я поднял людей по тревоге. Разбившись на три группы, мы быстро выскочили из постоялого двора и бросились в атаку. Противники разбежались кто куда. В это время на шоссе со стороны Столника показалась моторизованная колонна. Я посмотрел в бинокль и насчитал шесть танкеток и несколько грузовиков, набитых солдатами.

В колонну по одному, на расстоянии двадцати шагов друг от друга, мы быстро двинулись в горы.

Вскоре танкетки и грузовики остановились у железной дороги. Солдаты развернулись в цепь, а танкетки, тоже развернувшись, открыли беглый огонь.

Расстояние, отделявшее нас от врага, не превышало двух километров, и если бы наводчики действовали умело, то не перебраться бы нам ни за что через гребень Негушевской высоты, за которым мы могли чувствовать себя в безопасности.

Я подал команду «Бегом!». Бежать по глубокому, по колено, снегу было трудно. Наконец первые партизаны миновали гребень. Еще несколько секунд — и все спасены!

— Быстрее, быстрее!

И вот уже последний боец перевалил через гребень. Стали спускаться вниз. Танкетки продолжали вести огонь, но нас это уже не пугало.

…После 9 сентября ко мне привели майора Стоянова, бывшего командира истребительно-противотанкового батальона, который преследовал нас у постоялого двора около Горна-Малины. Мне захотелось узнать, как нас тогда обнаружили.

В тот день, когда произошла перестрелка, хозяин постоялого двора шел по шоссе. Он поначалу не собирался заходить на постоялый двор, но по привычке решил проверить, все ли там в порядке, и вдруг заметил над трубой дым. Сразу же догадавшись, в чем дело, он бросился в общинную управу. Зазвонили телефоны. Из Софии последовал приказ: членам общественной силы и местной полиции идти следом за партизанами, но ни в коем случае не атаковать их, а только наблюдать за ними до тех пор, пока не прибудут солдаты.

Дивизион майора Стоянова был поднят по тревоге. Приказ он получил краткий: захватить или уничтожить партизан всех до единого! Предполагалось, что партизан не больше пятидесяти — шестидесяти и что вооружены они винтовками, пистолетами, одним или двумя тяжелыми пулеметами и несколькими автоматами.

То, что мы оторвались от преследователей, майор Стоянов воспринял как личную обиду, да и генерал Кочо Стоянов обрушился потом на него за то, что не смог захватить ни одного партизана.

— Сегодня вы, майор, лишились одной звездочки на ваших погонах! — кричал генерал. — Партизаны бесчинствуют, занимают села, болгары-патриоты их обнаруживают, сообщают о них, а вы с целым дивизионом, с шестью танкетками не сумели ничего с ними сделать!

Впервые за всю службу майор Стоянов нарушил офицерскую этику, прервав своего начальника:

— Разрешите доложить, господин генерал! Даю слово, что доставлю вам в три раза больше голов, чем сегодня убежало партизан.

В отношении количества обещанных голов майор Стоянов сдержал свое слово. Но это были не партизанские головы. Это были головы беззащитных наших ятаков и помощников, у которых не было оружия, чтобы защищаться.

…Оторвавшись от преследовавших нас танкеток майора Стоянова, мы решили провести два-три дня в горах. 28 февраля направились к Осоицам. Остановившись в сосновой роще, послали человека к связным узнать о положении в Софии.

Вскоре пришел Гере. Он ждал нас уже третий день. Калоян интересовался, как идет подготовка к конференции. Из штаба передали, что необходимо ее провести в середине марта.

Времени оставалось мало, а задач предстояло решить много. Мы разделились на несколько групп. Кочо в сопровождении одного партизана должен был отправиться в Новоселский район и через неделю вернуться в Осоицы. Станко с товарищами уходил в Байлово.

Чета уже построилась в походную колонну, и в это время Станко подошел ко мне и спросил:

— Что ты скажешь, взять ли мне жену с собой?

— Бери, — рассмеялся я. — Раз не можешь больше без нее.

Лицо Станко помрачнело.

— Я-то могу. Но ты же знаешь, какая сейчас обстановка в Байлово.

Прав был Станко, все могло случиться с его молодой женой.

— Я шучу, — хлопнул я его по плечу, — забирай ее с собой и сделай из нее хорошую партизанку.

Мы пожали друг другу руки на прощание. Это была наша последняя встреча с ним.

Его жена давно ожидала сигнала трогаться в путь и, не боясь, убежала из дома своего отца. Чета в ту ночь не могла остаться на квартирах в селе. Почти все ятаки были арестованы, и Станко повел ее в горы.

Добравшись до местности Кютуклия, партизаны нашли себе приют в овчарне. Уставшие до изнеможения, они легли на землю и скоро заснули. А в это время полицейская погоня шла по их следам. Скоро овчарня была окружена. На рассвете Станко поднялся раньше других, чтобы разведать местность. Едва он открыл дверь, прозвучал выстрел. Командир упал. Завязалась перестрелка, преимущество было на стороне врагов. Один за другим упали сраженные пулями Борис Тошев и Лазар Пейчев. Остальным партизанам удалось вырваться из огненного кольца.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Дом бай Атанаса был виден из окон дома тетки Елизаветы. Однажды вечером она показала рукой в ту сторону и сказала:

— Иди туда.

— Зачем?

— Так велено.

Я накинула пальто и пошла. Меня ждала тетя Магда. Она провела меня на кухню, где я увидела Добри и Васко. За столом с ними сидел опрятно одетый, подтянутый солдат с мечтательными глазами и по-девичьи нежным лицом.

— Лена, это Ворчо.

Солдат, смущенно улыбнувшись, подал мне руку. За весь вечер он проронил всего несколько слов. Тетя Магда хлопотала около стола, а когда мы провожали гостей, сказала:

— Берегите себя, ребята. Ворчо, если что случится… я не переживу.

В ответ я услышала слова Ворчо:

— Не бойся, мама. Ничего не случится.

Я пеняла, что этот солдат — сын тети Магды и что он стал партизаном. Она провела рукой по его волосам, а он повернул к ней пламенеющее лицо и проговорил:

— Если вернусь живой и невредимый, знай, приведу жену — партизанку. А если не… если встретишь моих товарищей, укрась их винтовки цветами…

Крепко обнял ее и быстро вышел.

Нашел ли он себе девушку, которую хотел привести в дом женой, он не сказал. А может, это была только мечта, красивая, как и всякая мечта…

Мы вернулись с тетей Магдой в комнату. Тетя Магда, крепкая, всегда жизнерадостная, теперь устало прилегла на постель. Руки ее безжизненно свесились, лицо сразу постарело, глаза потемнели, погасли. Я молча села около нее. Потом поднялась, пошла к двери.

Тетя Магда тоже встала, открыла мне дверь. Наши взгляды встретились.

— Они вернутся… мама…

Разве не была она и моей матерью, если она была матерью и Ворчо, и Васко, и Добри…

Она обхватила мою голову. Я прижалась к ее груди, а она ласково поцеловала меня в волосы.

— Они вернутся, мама!

Она погладила меня и нежно тронула за плечо.

— Иди, дитя твое ждет тебя…

3 мая в бою Ворчо был ранен в оба бедра. Когда группа, с которой он пробился сквозь жандармские цепи, вышла из окружения, его перевязали, но повязка все время набухала от крови. Ворчо шагал все медленнее. Когда партизаны поднялись на вершину, он остановился, потом сел на землю.

— Может, отдохнешь? — озабоченно спросил его командир.

— Да нет, мне только переобуться.

Ворчо снял сапог и перевернул его. Из него, как из ведра, полилась кровь. Затем Ворчо так же «переобул» и правый сапог.

— Теперь легче будет идти, — произнес он и поднялся.

В Осоицах его отвели в дом к Савке и Христине. Целыми днями сестры не отходили от постели раненого, перевязывали его раны, клали холодные полотенца на пылавшую жаром голову.

Молодой, крепкий организм победил. Силы Ворчо все прибывали. Раны начали заживать.

Однажды утром Савка вышла на улицу и вдруг увидела, что к их дому направляется большая группа полицейских и агентов.

В это время в Осоицах находилась эвакуированная из Софии какая-то техническая служба, и у сестер жил важный инженер. В тот день инженер уехал в Софию. Сестры помогли Ворчо перебраться в комнату инженера, заперли дверь и, осмотрев еще раз весь дом — нет ли чего, что могло бы выдать присутствие партизана, стали ждать полицейских. Обыск вели со всей тщательностью. Никаких следов раненого партизана не нашли.

— Где вы его прячете? — грубо спросил старший полицейский.

Сестры недоумевающе переглянулись.

— О чем вы говорите?

— Не понимаете? — с угрозой в голосе спросил один из агентов. — Вот заберем вас, тогда сразу все поймете.

В доме, однако, ничего подозрительного обнаружено не было, и это поколебало уверенность полиции, что здесь мог находиться Ворчо. Наконец, перерыв весь сеновал, облазив свинарник и перевернув все в доме, полицейские остановились перед комнатой инженера.

— Почему комната заперта?

— Не знаю. Инженер живет здесь, у него там всякие вещи, документы, он ее всегда запирает. Сейчас он в Софии, вернется, тогда и тут можете проверить, — спокойно ответила одна из сестер.

Полицейские ушли, и Ворчо вернулся в свою комнату. Однако больше в доме оставаться было нельзя. В ту же ночь его перенесли на сеновал дяди Георгия. Утром, до ухода на поле, Георгий зашел к Ворчо, принес еды.

Время тянулось медленно, но нужно было терпеливо ждать. Еще несколько дней — и ноги станут слушаться Ворчо, еще несколько дней — и он уйдет в горы.

Вдруг перед сеновалом послышался топот.

«Полиция!» — пронеслось в голове Ворчо, и он быстро зарылся в душистое горное сено. Добравшись до самого пола сеновала, он замер.

Снаружи долго суетились, затем сиплый голос крикнул:

— Сдавайся, Стоил, мы знаем, что ты здесь!

Ворчо крепче сжал в руке пистолет и молчал. Кто-то толкнул дверь, и сеновал заполнился людьми.

Оглядевшись, они увидели, что внутри никого нет.

— Поковыряйте палками! — приказал тот же сиплый голос.

Начали прокалывать сено длинными заостренными палками.

— Нет ничего, — сказал один.

Второй подтвердил.

— Тебе приснилось, бабка. Никто сюда не входил.

— Я видела его, Стоил это был, — отвечал старческий голос. — Своими глазами видела его.

Заколебался старший полицейский. Поверить старухе или махнуть рукой и уходить? Потом все-таки решил:

— Вынести все сено наружу!

Десятки рук стали таскать сено, и скоро все увидели сидевшего в углу Ворчо. Он сжимал в руке пистолет, готовый застрелить первого, кто приблизится к нему.

Несколько человек разом набросились на раненого парня. Он вытянул руку и нажал на спуск. Раздался легкий щелчок, но выстрела не последовало — пистолет дал осечку.

Мгновение спустя озверевшие полицейские обрушили на партизана град ударов.

— Стойте! Он мне нужен живой! — крикнул начальник. — Хватит, оставьте его!

Живой партизан! Партизан, который может заговорить! Это была мечта всех полицейских агентов и их начальников; партизан, который рассказал бы о том, где расположены лагеря и базы, кто из жителей сел помогает партизанам. В том, что они смогут развязать язык Ворчо, полицейские не сомневались. Ведь в новоселском околийском управлении полиции имелась длинная и подробная инквизиторская инструкция. Я хочу привести ее полностью.

Раненого Ворчо привезли в новоселское околийское управление полиции.

Его били долго — он ни разу не охнул.

Спрашивали, как его зовут, — он не отвечал.

Выдергивали суставы, разбивали пальцы, натирали раны горьким перцем, душили до посинения — он молчал.

— Зачем вы привели мне этого немого?! — орал начальник полиции.

— Он не немой, он партизан! — отвечал агент.

— Заставьте тогда его заговорить!

Тщетно! Ворчо, у которого еще не пробился на лице пушок, а губы алели, как у девушки, нежный Ворчо молчал. Он умер в руках палачей.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

В лицо пахнул нагретый, спертый воздух. Однако после ночи, проведенной в снегу, это не могло никого смутить.

— Потеснитесь, товарищи, обсушиться нам надо.

Приподнялись сонные головы.

— Новых привел, Атанас?

— Новых. Совсем свеженькие, первый раз в горы пришли.

В полумраке кто-то поднялся, неуверенно шагнул вперед, затем опустился около меня.

— Лазар, ты?

Это был Митре. Поднялись и остальные товарищи, мы обнялись. Наиболее расторопные успели набросать в очаг толстых буковых поленьев, разворошить горящие угли и теперь раздували огонь. Скоро в овчарне весело запрыгало пламя, и мы уселись вокруг очага сушиться.

С нами и в самом деле прибыл один совсем новый партизан, муж Марианти, Борислав Антонов — Славчо. Он с любопытством осматривался. Партизанская обстановка для него была совсем чужой, и он долго прикидывал, где бы сесть, потом наконец решил примоститься на земле вместе с нами.

Впрочем, Славчо быстро освоился, и, когда начались бои, он сражался, как старый, опытный партизан.

После проведения кремиковской операции чета «Бойчо Огнянов» остановилась в лагере у горы Драгуна, в полутора километрах от реки Елешница. Здесь было несколько овчарен, в которых партизаны нашли себе приют.

Вопреки строжайшему приказу не ходить от овчарни к овчарне в светлое время дня мои старые друзья не выдержали, пришли. Около огня уже стояли Цветан, Атанас, Ленко, Христо Русков, Никола Величков и еще несколько человек. В это время подошли и Доктор с Любкой — они последними узнали о гостях.

Мне хотелось поподробнее узнать о кремиковской операции.

После третьей Мургашской конференции командование четы «Бойчо Огнянов» вместе с Митре и товарищами из Локорского районного комитета партии приняло решение напасть на Кремиковцы. Оснований для этого было более чем достаточно. Во-первых, Кремиковцы находились всего в пятнадцати километрах от Софии, и эта операция могла дать огромный политический эффект. Во-вторых, в село была эвакуирована швейная мастерская столичной полиции, а все мы очень нуждались в одежде. Там же находился и крупный аптечный склад, наш же Доктор давно мечтал обзавестись хотя бы достаточным количеством йода и ваты.

Кроме того, в Кремиковцах была оборудована военная телефонная станция, она обслуживала регентский совет и правительство. Под монастырем находилось регентское бомбоубежище, которое охранялось специальной ротой численностью более ста пятидесяти человек. Телефонную станцию нужно было во что бы то ни стало разрушить.

Секретарь Локорского районного комитета партии Димитр Тошков — Захарий поставил перед кремиковскими коммунистами задачу подробно изучить обстановку, уточнить местонахождение секретных полицейских постов, выяснить маршруты ночных патрулей.

Обстановка в Кремиковцах была довольно сложная. Телефонная станция охранялась солдатами, им на помощь в любой момент буквально через десять минут могла подоспеть рота, несущая охрану бомбоубежища. Чтобы успешно провести операцию, требовалось серьезно подготовиться к ней и проявить большую смелость и находчивость.

В тот момент в чете «Бойчо Огнянов», готовившейся к операции, насчитывалось около тридцати человек. Провести такую крупную и важную операцию этими силами было невозможно. Поэтому Захарий решил привлечь боевые группы коммунистов и ремсистов в селах Кремиковцы, Локорско, Бакьово, Световрачене и Подгумер.

Партизаны и бойцы боевых групп собрались в местности Тошкова Кошара. Здесь общее командование принял Митре. Он разбил людей на группы, назначил командиров. Операцию решено было провести в ночь на 8 марта. Она посвящалась Международному женскому дню.

Ровно в одиннадцать часов вечера к окраинам села двинулись все партизанские группы. Первой из них предстояло захватить и разрушить телефонную станцию.

Хотя партизаны и передвигались бесшумно, все же собаки учуяли приближение чужих людей и подняли бешеный лай. Разумеется, все село проснулось. Проснулись и охранники на телефонной станции и в общинной управе. Перепуганный часовой, заметив приближающиеся перебежками фигуры, выстрелил.

Партизаны открыли огонь залпами. Через десять минут охранники сдались. В перестрелке был ранен один солдат. Доктор Хариев сделал ему перевязку. Это произвело огромное впечатление на его товарищей — их все время пугали тем, что если они попадут в плен к партизанам, то никто из них не останется в живых.

Вторая группа ворвалась в швейную мастерскую и захватила богатые трофеи — полицейские шинели и куртки.

Санитары взяли из аптечного склада медикаменты, в которых мы так нуждались.

На площади пылали сложенные в кучу налоговые книги.

В половине второго ночи кремиковская операция завершилась. Более двух с половиной часов партизаны были полными хозяевами в селе. Солдаты и полицейские дожидались рассвета, чтобы устроить погоню за ними.

В заранее подготовленных укрытиях партизаны спрятали часть одежды и медикаменты. Члены боевых групп разошлись по своим селам. Подразделение продолжало путь в горы. Преследовать партизан правительство бросило отряд под командованием капитана Горчилова. Отряд состоял из настоящих головорезов, специально обученных ведению борьбы с партизанами, вооруженных автоматами и экипированных так, что можно было спокойно продержаться несколько дней в самых суровых условиях. Встреча с этим отрядом представляла большую опасность.

Командование решило любой ценой избежать боя. Несмотря на то что партизаны захватили в Кремиковцах девять новеньких винтовок, их вооружение не шло ни в какое сравнение с немецкими автоматами и ручными пулеметами, которыми располагали солдаты Горчилова.

Подразделение совершило длительный переход, сбив преследователей со следа. После нескольких дней напрасного лазания по горам жандармы возвратились в Софию.

— А что с шинелями? — спросил Васко, когда мы до конца дослушали рассказ об операции. Он с любопытством осмотрел новые шинели, в которые были одеты почти все стоящие вокруг нас.

— И для тебя найдется одна, — обнадежил его Митре, — только уговор: пусть сначала Лазар расскажет, что нового «наверху».

Новость, что я прибыл сюда, чтобы отвести товарищей на Мургаш, где должна была состояться наша четвертая конференция, уже была им известна. Они узнали об этом от меня сразу же, как только пришли. Поэтому я рассказывал о каменской операции и о безуспешных попытках установить связь с четой «Бачо Киро».

— Как сквозь землю провалились. Ни слуху ни духу от них.

— Не бойся, Лазар, — ответил Митре. — Раз мы ничего не слыхали о них, значит, все живы и здоровы.

Мы не знали тогда, что как раз в это время бачокировцы вместе с бенковцами освобождали город Копривштица.

Освобождали — это слово точно характеризует наши операции по захвату сел и городов. Только мы не осмеливались его произносить, потому что приносили свободу всего на несколько часов.

В освобождении Копривштицы участвовали партизаны из четы «Бачо Киро» и отряда имени Георгия Бенковского.

В начале марта правительство сосредоточило значительные военные и полицейские силы в Пирдопе, Панагюриште и Стрелче, чтобы разгромить среднегорских партизан.

Командование отряда имени Георгия Бенковского и четы «Бачо Киро» решило упредить полицию и войска и занять город Копривштица. Разведка донесла, что и городе имеется всего с десяток полицейских, четыре вооруженных сторожа, пятнадцать граждан, мобилизованных выполнять полицейские задачи, и пятьдесят человек из общественной силы, вооруженные новыми винтовками.

В предутренние часы 24 марта семьдесят партизан вошли в Копривштицу. Без единого выстрела они заняли общинную управу, полицейский участок, почту. Оперативное руководство сводного отряда: Иван Врачев — Максим, Стоян Мичев — Иле, Стефан Халачев и Тодор Дачев — расположилось в управлении кмета. Отдельные группы должны были арестовать самых злостных фашистов и запастись продовольствием и оружием.

Город постепенно пробуждался и узнавал: власть в руках партизан.

Старые вольнолюбивые традиции копривштинцев всколыхнулись с новой силой. Городскую площадь заполнили тысячи людей, пришедших послушать партизан. Речь произнес Стефан Халачев.

Революционный трибунал огласил, что приговорены к смертной казни три человека: кмет города Цанко Дебелянов, старый погромщик Иван Рашков, который и поныне продолжает считать себя околийским управителем, и Никола Сыбев, чиновник из реквизиционной комиссии. Последний осужден условно, остальные двое понесут заслуженное наказание.

Ни один голос, ни одна рука из многотысячной толпы на площади не поднялись в защиту двух преступников, осужденных за грязные антинародные дела.

После этого часть партизан отправилась возложить цветы к памятнику погибшим апрелевцам и на могилу поэта Димчо Дебелянова.

Отряд тронулся в путь, захватив с собой приговоренных к смерти.

В своем докладе начальник областной полиции добросовестно сообщал об «убытках, причиненных партизанами в Копривштице».

Однако о самом большом ущербе, причиненном фашистским правителям, окружной управитель ничего не написал: народ поверил в то, что дни фашистов сочтены, что подлинная свобода не за горами.

К нам прибывало много новых партизан. Я по очереди записывал их в книгу, расспрашивал, откуда они и чем раньше занимались, затем каждому определял обязанности.

Всех нас объединяло чувство жгучей ненависти к фашистским захватчикам, жажда свободы. Мы вместе мерзли, голодали и сражались, над всеми нами одинаково витал призрак смерти. И все-таки какие разные были у нас люди!

В нашей книге я записал имя Стефана Купарова. Родился он в Тырговиште и закончил художественную академию. Смуглый, с пышной шевелюрой, среднего роста, подтянутый и немного замкнутый — таким он был.

Бывало, соберутся партизаны, смеются, разговаривают, поют или спорят, а он стоит в стороне и как-то пристально, изучающе поглядывает на всех. Мне показалось это подозрительным. Однажды я заметил его сидящим в стороне от других, почти скрытого ветвистым буком и что-то пишущего. Писать в отряде было запрещено, и все знали об этом. Не разрешалось писать ни записок, ни писем — ничего, что, попав в руки полиции, могло бы навести на след.

«Нужно как следует отчитать его, — подумал я, подходя к нему. — Так ему всыплю при всех, чтобы и другим наука была».

Услышав мои шаги, он поднял голову и прикрыл рукой лист.

— Ну-ка дай сюда!

По его лицу пробежала тень смущения, а потом он протянул мне толстую тетрадку.

Я открыл тетрадку и увидел… нашего Митре. Он прижался щекой к прикладу — стреляет. Взгляд острый, пронизывающий, полный ненависти.

Я перевернул лист — лагерный костер. Около него спит партизан. Обнял винтовку, оперся головой о ствол…

Все это было мне знакомо. Десятки раз я сам спал так, десятки раз видел своих товарищей спящими у костра. Но на рисунке человек этот был изображен так, что чувствовалось: партизан, даже спящий, в любое мгновение готов к бою.

Я стал дальше листать альбом. Близкие, знакомые картины наших партизанских будней — и в то же время что-то неуловимо новое, поэтическое.

Я снова задержал свой взгляд на одном из рисунков. На поваленном бурей дереве сидит девушка и причесывает волосы. Все пуговицы на ее блузке застегнуты, под ней — упругая девичья грудь. Лицо мечтательное и строгое. У девушки не видно ни пистолета, ни гранат. Единственный партизанский реквизит — ствол винтовки, виднеющийся за деревом.

Я долго не отрывал взгляда от девушки. Затем перевернул еще один лист. На нем была неоконченная картина — партизаны шагают в колонне. Больше в альбоме не было рисунков.

— Очень хорошо! — только и мог я произнести.

— В самом деле тебе это нравится?

— Очень. Ей-богу, это просится в картинные галереи. И когда-нибудь ты напишешь такое полотно, что ему цены не будет…

В наших картинных галереях нет этого полотна. Стефан Купаров не создал его. Он был убит в бою 3 мая 1944 года.

— Здравствуйте.

Знакомое лицо улыбается. Но кто это?

— Не помнишь?

Голос тоже знакомый. И тут я вспомнил. Испанец. Испанец из лагеря с куском дерева в руках…

Я стоял тогда у проволочного забора, отделявшего нашу арестантскую группу от остальных лагерников, и смотрел на закат — потрясающее зрелище, которое можно увидеть только в Беломории. В нескольких шагах от меня остановились двое. Один из них — мой друг по тюрьме в Сливене, а второй — совсем незнакомый. Они не видели меня и продолжали разговаривать.

— Почему ты хочешь изобразить негритянку?

— Потому что Черный континент ведет еще более тяжелую борьбу за свободу, чем мы. И пролетариата там нет, и империалистические державы крепко ухватили народ за горло. Я хочу сделать свою негритянку символом борьбы.

— А все-таки лучше бы нашу, болгарскую девушку.

Тут я не выдержал и вмешался в разговор:

— А я тоже за негритянку.

Мой друг оглянулся, нет ли поблизости полицейского, и подошел к забору. Мы разговорились, и он рассказал, что Димитр Кирков, так звали незнакомого, еще будучи во французском лагере для бойцов интернациональных бригад, сражавшихся в Испании, отослал вырезанную им фигурку в Англию на какой-то конкурс, где она получила премию. А теперь вот хочет работать над негритянкой.

— А материал для фигурки есть?

Кирков протянул мне кусок дерева, который держал в руках:

— Вот.

Главным и единственным орудием труда Киркову служил перочинный ножичек.

— Как закончишь, покажешь?

— Если успею…

Он не показал мне свое произведение, потому что через несколько дней сбежал из лагеря. И вот сейчас этот человек подал мне руку.

— Как тебя сейчас зовут?

— Педро.

Это был второй испанец в нашем отряде.

— Что стало с твоей негритянкой?

— Вырезал. Мне удалось вынести ее из лагеря. Переслал домой.

— Здесь много хорошего мягкого дерева для резьбы, только едва ли у тебя найдется время для этого.

— Да, конечно, — вздохнул Педро. — Но лишь бы живым и невредимым остаться…

Для большой творческой работы в отряде возможностей, разумеется, не было. Но такой человек, как Педро, не мог оставаться простым бойцом. И действительно, Педро был назначен заместителем командира бригады. Но и ему, как и Стефану, не удалось осуществить свою большую мечту скульптора-резчика. И он погиб в бою при Негушево.

Через отряд и бригаду прошли около пятисот человек. Среди них были рабочие и крестьяне, ученики и студенты, инженеры, агрономы и врачи. Сюда приходили люди разных профессий, наделенные разными талантами, — скульпторы, художники, поэты и писатели.

Людей с поэтической душой у нас было много — ведь нельзя быть коммунистом, если не видишь будущее светлым и красивым.

На горной турбазе «Владко» собрались около ста человек: все партизаны из четы «Бойчо Огнянов» и четы «Филип Тотю», все партийные и ремсистские активисты, штаб отряда. Был здесь и Янко. Не хватало только партизан четы «Бачо Киро» во главе со Стефаном Халачевым.

Наша четвертая Мургашская конференция, по существу, решала такие же вопросы, как и третья, но сейчас планы действий уточнялись не на месяцы вперед, а на ближайшие дни и недели.

Было решено, что мобилизация в партизаны и формирование бригады должны завершиться к 25 апреля — к этому сроку предусматривалось собрать всех старых и новых партизан.

Мобилизацию намечалось провести с помощью повесток, которые будет распространять штаб отряда. Подготовку к мобилизации надлежало закончить к 15 апреля.

Согласно нашим планам намечалось призвать сотни людей без оружия и боевого опыта. Полиция уже была осведомлена об этом, и нам в любом случае нужно было упредить ее действия.

Первая задача заключалась в том, чтобы обеспечить безопасность новых партизан. Они приходили в партизанский район и в Софию из разных сел. Требовалось подготовить два мобилизационных лагеря за пределами районов наших активных действий. После долгих раздумий мы решили первый лагерь устроить в Стара-Планине, западнее реки Искыр. Густой буковый лес у вершины Харамлиец в Средна-Горе был выбран для второго лагеря.

Оба лагеря должны были отвечать необходимым требованиям, таким, как наличие отличной маскировки, труднодоступность, удобства для организации обучения, обороны и охраны. Полиция легко могла узнать о прибытии новых людей в эти места, и, в случае если она вздумает проследить за ними, следовало встретить ее метким партизанским огнем. Поэтому все старые партизаны были разбиты на две группы для охраны лагерей.

Старшим по западному лагерю был назначен Митре, а его помощниками — Цветан, Педро, Атанас и Ленко. Старшим по восточному лагерю стал я. Со мной отправлялись бай Стоян и группа старых партизан, в том числе Доктор, Васко, бай Марин с Марийкой и Страхилом и другие. С нами пошел и Янко.

На следующий вечер мы уже были над Осоицами и Чучолат Камык. Отсюда я выслал несколько групп в разных направлениях раздобыть продовольствие, а сам с Васко спустился в село, чтобы отвести Янко и передать его Теферичу. Последний должен был доставить Янко в Софию.

Через много лет, когда я об этом рассказывал детям, мой младший сын неожиданно с удивлением спросил:

— А где вы положили его спать?

— Бабушка постелила ему на земляном полу.

— Прямо на полу?

— Я же сказал тебе. Бабушка постелила ему одну чергу.

— Это неправильно! — возразил Спартак. — Такого человека — и на пол…

В Осоицах мы встретились с Гере, бай Райко и бай Стефаном. Нам предстояло уточнить с ними много вопросов. Во-первых, бай Стефан должен был идти в Софию, связаться там с Калояном и доложить ему о действиях отряда. Гере отправлялся в Югославию, где ему предстояло получить оружие. Особенно остро нуждались мы в ручных пулеметах и автоматах.

Сосновая рощица над Осоицами была выбрана нами как сборный пункт, где намечалось встречать вновь прибывающих товарищей из Новоселского района и Софии. Старшим по этому пункту назначили Бойчо. Бай Стефан Сырцанов и Стефан — Теферич должны были проводить софийцев по осоицкому маршруту. А Бойчо через Нанко, Генчо Садовую голову и Кыти переправлять их до промежуточного поста в окрестностях Байлово, а оттуда — в лагерь в Харамлиец. Старшим по промежуточному посту мы назначили бай Недялко Периновского, брата Цветана.

Для наших помощников среди населения наступило трудное время. Им нужно было действовать очень осторожно, постоянно следить за передвижением войск и полиции, поддерживать непрерывную связь с товарищами из сборного пункта и в то же время ничем не возбуждать подозрения у полиции и ее агентов, которые, как собаки-ищейки, рыскали по всему району.

— Будьте осторожны, бай Райко!

— Волков бояться — в лес не ходить.

Прав был бай Райко. От осторожности до страха — всегда один шаг. И все же самое надежное оружие ятака — разумная предосторожность, предварительная разведка и… смелость!

Из Осоиц мы за одну ночь совершили переход в Средна-Гору к вершине Харамлиец. Вековой буковый лес покрывал хребты и крутые овраги. Сильно пересеченная местность и дремучий лес создавали идеальные условия для оборудования партизанского лагеря. Посты, которые мы расставили, могли издали заметить приближение врага.

Быстро теплело, снег остался только на тенистых и сырых склонах гор, а у подножия гор деревья уже начали одеваться в зеленый наряд. Около лагеря показались желто-зеленые ростки черемицы.

Первые дни все не покладая рук трудились над оборудованием лагеря.

Вскоре стали прибывать первые группы партизан. Мы встречали их двойной порцией мамалыги и усиленной военной подготовкой. Запас оружия у нас был невелик, и винтовки выдавали в первую очередь тем, кто уже служил в армии. Женщинам обычно выпадал револьвер и немного патронов к нему. Но мы ожидали оружие, которое должен был доставить Гере, а кроме того, в первую же крупную операцию надеялись отбить оружие у врага. Мелкие группы партизан часто отправлялись «на охоту» в отдаленные села и обезоруживали сторожей, полицейских, солдат-отпускников.

Лагерь стал походить на улей, шумный, веселый и голодный, потому что продукты, которые мы принесли, быстро кончились. С прибытием каждой новой группы дневные пайки уменьшались.

Нужно было провести какую-то крупную операцию с целью обеспечить себя продуктами. Правда, так полиция могла раньше времени узнать о присутствии партизан в этом районе, но другого выхода не было. Через день-другой наступил бы полный голод, и тогда с истощенными, ослабевшими людьми, не привыкшими к тяжелой партизанской жизни, было бы намного труднее предпринять какие-либо действия.

Я собрал штаб отряда и принял следующее решение.

Бай Стоян остается старшим по лагерю и, как и прежде, принимает новых партизан, продолжает вести военную подготовку. Нужно увеличить количество постов и установить непрерывное наблюдение.

Группа из двенадцати человек, вооруженных семью винтовками и пистолетами, отправляется со мной добывать продовольствие. Объект — село Белица, Ихтиманской околии.

По нашим сведениям, в селе не было ни войск, ни полиции.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

— Папа, не забудь красный перец.

В конце колонны, перебросив через плечо две торбы, шагал Марин Найденов. За ним семенила Марийка и наказывала:

— Рису и вермишели, яиц хотя бы корзину и обязательно красного перца.

Любка, схватив Марийку за руку, прошептала ей что-то на ухо.

— И халвы, — добавила Марийка.

— Возвращайтесь назад, а то, видишь, сколько их тут! — развел руками бай Марин.

Обе девушки весело рассмеялись и через несколько шагов остановились. Дальше начиналась граница лагеря, за пределы которого можно было выйти только с разрешения командира.

Впереди группы шли я и Огнян. Я был в форме капитана кавалерии, у Огняна — нашивки младшего жандарма. Фуражку он сдвинул набекрень. Позади нас шагали Доктор и Анче, за ними — Гошо, Борислав и все остальные. Всего — двенадцать человек. Больше и не требовалось. Ни полиции, ни жандармерии в Белице все равно нет. Там мы реквизируем трех лошадей и погрузим на них добытое продовольствие.

Поляна, через которую мы проходили, была вся в цветущем крокусе. Желтые головки цветов так и манили к себе.

Впереди показались первые дома.

Я разделил всех на три группы. Двинулись дальше. Со мной шли Огнян и Славчо, одетые в солдатскую форму. Васко был в партизанской одежде, и я определил его во вторую группу, которую вел Доктор.

Миновали несколько домов. Пока все шло спокойно. Люди занимались своими делами, даже не удостоив нас взглядом. Да и что смотреть на полицейского или солдата, которого ведет офицер!

Из одного двора вышли два крестьянина. Первый вел тяжело нагруженного коня, второй нес две большие корзины. Вслед за ними появился священник с котелком и базиликом в руках.

— Добрый день, отец. Что это за обход?

— Окропляем. Пасха скоро.

— Видно, хорошо поработали. Вон коня как нагрузили…

— Однако не как в былые времена, господин капитан. Правда, мучица, маслице, фасоль, яйца — все это есть понемногу…

— И много домов обошли?

— Да нет. Вот тут только… А вы не из группы, что вчера вечером пришла, господин капитан? — Святой отец с любопытством смотрел на меня.

Вопрос был довольно неожиданный. Что еще за группа появилась здесь вчера вечером? Я бросил взгляд на Огняна, который смущенно переступал с ноги на ногу. «Тоже мне разведчик!» — подумал я с досадой, но священнику ответил спокойно:

— Из той самой группы, отец.

— Что нового в Ихтимане?

Ага, значит, войсковая часть из ихтиманского гарнизона… Я вытащил пачку сигарет.

— Прошу!

Оба крестьянина тоже подошли и протянули к пачке руки. Я чиркнул спичкой и поднес ее священнику.

— Святой отец, мы партизаны.

Священник уронил сигарету, потом поднял ее и задумчиво взглянул на меня:

— Шутить изволите, господин капитан. А ведь страстная пятница нынче.

— Я вовсе не шучу!

Священник побледнел. Я понимал его положение. Если мы партизаны, это плохо. Но если я действительно офицер и намерен испытать его? В это время появилась группа Доктора. Она, видимо, рассеяла последние сомнения батюшки.

— Сколько солдат прибыло вчера вечером в Белицу?

— Человек пятьдесят — сто.

— Не очень точный ответ. А сколько офицеров?

— Трое.

— Сколько у них пулеметов?

— Не знаю.

— Это солдаты или жандармы?

Священник отвечал быстро и точно. Я задал те же вопросы жителям села, и они подтвердили слова священника.

Наш план проваливался. Вступать в бой с ротой жандармов, вооруженных пулеметами? А в горах нас ждали десятки голодных партизан.

— Отец, не могли бы вы выделить часть из того, что собрали?

— Можно, сын мой. Берите. Иван, разгружай!

Я поблагодарил попа, сказал, что он может продолжать заниматься своим делом, но предупредил, что, пока мы не выйдем из этой части села, ему придется оставаться здесь.

— Да хранит вас бог! — благословил он нас и вошел в ближайший дом.

Вся наша группа была в сборе. Огнян хмуро смотрел вниз, словно это он был виноват, что в Белицу нагрянула целая рота жандармов.

— Что будем делать, товарищи?

— Может, нападем, бай Лазар? — предложил Васко.

В том, что Васко предложит напасть на жандармов, я и не сомневался. Даже если бы мы были с ним вдвоем, то и тогда я не услышал бы других слов. Однако соотношение сил — один к десяти, плюс три пулемета…

— Нападем, — повторили Огнян и Страхил. — Они не знают, что партизаны близко, и если мы застанем их врасплох…

Я посмотрел на Доктора.

— И я, Лазар, думаю, что это будет самое правильное.

Поискал глазами бай Марина. Это был пожилой, опытный, уравновешенный человек, и я хотел услышать его мнение.

— Да, Лазар, надо напасть. Эти гады давно уже не слыхали, как гремят партизанские винтовки. А дети наверху так просили халвы и красного перца… — Он помолчал немного, потом озабоченно добавил:

— Если будем нападать, нельзя терять ни секунды. А то собаки могут нас учуять.

Нашим главным оружием должна была стать внезапность. Доктору, Анче и еще пяти партизанам поручалось остаться в этой части села, реквизировать две-три лошади и погрузить продукты, которые тут соберут. Затем они быстро должны были уйти к вершине за Белицей и в случае необходимости прикрыть наш отход.

Огнян, Борислав, Васко, Гошо и я, вооруженные винтовками и гранатами, намеревались напасть на жандармов.

Мы двигались быстро и осторожно. Но вот невдалеке я заметил человека. Мы залегли в кустах, и я стал рассматривать его в бинокль. Это был полицейский.

Нужно захватить его любой ценой. Когда он поравнялся с нами, Васко и Борислав неожиданно бросились к нему с двух сторон. Властный окрик «Руки вверх!» ошеломил полицейского. Через мгновение он стоял передо мной обезоруженный.

Допрос длился недолго. Сведения, сообщенные священником, подтвердились, и я решил, что в нападении будет участвовать и… полицейский.

— Мы собираемся захватить Белицу. Ты пойдешь с нами и сделаешь вид, что мы твои приятели. Скажешь хоть одно слово или подашь знак — смотри, сразу конец…

Полицейский оказался понятливым человеком, и длинных объяснений не потребовалось.

День стоял теплый, солнечный, на главной улице села было много народу. Мы шагали, разделившись на две группы, по обеим сторонам улицы. Неожиданно я увидел знакомое лицо. Навстречу мне шла Милена из Подуяне. Она остановилась изумленная, но я любезно поздоровался с ней и, не задерживаясь, зашагал дальше. В этот миг два жандарма бросились со всех ног к зданию общинной управы, крича на ходу срывающимся голосом:

— Партизаны-ы-ы! Партизаны-ы-ы!

Как нас обнаружили, думать было некогда. Мы вшестером бросились вперед, открыв огонь. Вместе с нами бежал и пленный полицейский. Почему он не удрал от нас, наверное, и сам он вряд ли мог объяснить.

Поднялась невообразимая паника. Люди бросились врассыпную. Отовсюду слышались беспорядочные выстрелы.

В первую очередь нам нужно было захватить здание общинной управы. Оно стояло всего в нескольких шагах от нас. Я рукой показал Славчо на открытое окно. В него нужно было бросить гранату. Считанные секунды понадобились нам, чтобы оказаться у двух углов здания. Отсюда мы начали огнем прикрывать Славчо. Около меня гремела винтовка Васко. С другой стороны спокойно стреляли Гошо и Огнян.

С грохотом разорвалась граната Славчо, и в тот же миг заговорили два вражеских пулемета. Жандармы к этому времени уже пришли в себя, и завязался настоящий бой. От страха они стреляли не поднимая головы, поэтому пули летели далеко в стороне от нас.

Мы быстро вошли в опустевшую управу, взяли две винтовки и выбежали снова на площадь. Стрельба становилась все более ожесточенной.

Услышав крик «Ох, убили меня!», я убедился, что пули наши не летят напрасно. В это время кто-то сзади легонько тронул меня за плечо. Я обернулся и увидел Васко.

— Товарищ командир, — сказал он как-то очень строго и мрачно.

— Что случилось, Васко?

— Можно я убью себя?..

— Что? — не понял я.

Васко показал на штанину, набухшую от крови:

— Пуля пробила кость над коленом. Идти я не могу… Вам уже надо уходить, бай Лазар, я вас прикрою. Вы идите, а я останусь тут. Обещаю, живым в руки им не дамся.

— Рано ты о смерти заговорил, Васко. — Я нахмурился, лихорадочно обдумывая, что же предпринять. И в этот миг мой взгляд остановился на обезоруженном полицейском, который все это время не отходил от Васко, своего конвоира.

Решение пришло сразу.

— Давай бери его на спину и иди к Доктору. Расскажи ему, что здесь происходит. Быстро!

Стрельба противника становилась все более организованной. Несколько пуль, словно осы, пролетели близко от нас.

— Уходите! — приказал я и снова стал стрелять.

Группа начала отход. Перебежками мы занимали позицию за домами и каменными оградами, стреляли, затем снова перебегали и опять открывали огонь.

Мы не преодолели и двухсот метров, как пришлось залечь: вражеский пулемет преградил путь. В этот момент я услышал за спиной выстрелы. Неужели нас окружили? Я оглянулся.

Сидя верхом на полицейском, прислонившись к ограде, Васко посылал пулю за пулей в пулеметчиков врага.

— Васко, уходи!

— Бай Лазар, сверху лучше видно, — услышал я в ответ.

Бой длился долго. Наконец мы достигли последних домов Белицы. У нас оставался только один путь для возвращения — путь, по которому мы пришли сюда. На севере поднимался голый склон, по нему и надо было пройти. Здесь мы превратимся в живые мишени для вражеских пулеметчиков. От поросшего лесом оврага, где мы могли укрыться, нас отделяло сто метров совершенно открытого места, где непрестанно щелкали пули. Это расстояние надо было преодолеть, иначе жандармы нас скоро окружат и перебьют.

Наши пули уже не могли достать врагов, укрывшихся за кустами и каменными оградами. Положение казалось безвыходным. Можно было проползти только по придорожной канаве. Я приказал пленному полицейскому вынести Васко на спине. Для острастки мы продолжали стрелять в сторону жандармов, хотя понимали, что пули не достигают цели. В это время с противоположного холма послышалась стрельба. Враги, намеревавшиеся отрезать нам путь к отступлению, залегли.

— Слышите, это турецкая винтовка Доктора гремит, как пушка! — закричал я обрадованно.

Видно, Иван понял, в каком положении мы находимся, и принял правильное решение. Под прикрытием его огня мы проскочили опасную зону и как только скрылись в лесу, жандармы перестали нас преследовать. Неожиданная помощь группы Доктора дала понять врагу, что мы не одни. Да и стемнело уже.

Вскоре мы соединились с группой Доктора. Им удалось собрать достаточно продуктов. Теперь Доктор вернулся к своей основной профессии — врачеванию.

Нога у Васко распухла, из раны не останавливаясь текла кровь. Иван и Анче наскоро сделали ему перевязку, а Огнян подвел оседланного коня, который должен был заменить раненому Васко пленного полицейского.

Мы уже готовы были тронуться в путь, когда Васко снова меня позвал:

— Бай Лазар, у меня большая просьба.

— Что, опять вздумал стреляться?

Лицо парня залилось краской.

— Не смейся, бай Лазар…

Я обнял его.

— Прости, Васко. Я вовсе не смеюсь над тобой. На твоем месте я бы тоже так поступил. А теперь говори, чего ты хочешь.

— Скажи, что ты будешь делать с полицейским? Действительно, надо было что-то придумать. Если отпустить его, он расскажет все, что видел, и тогда…

— Бай Лазар, отпусти его. Он мне жизнь спас… Неплохой он человек. Если бы он хотел, то уж давно бы убежал.

Мог ли я отказать Васко в подобной просьбе?

— Хорошо, Васко, только ты скажи ему, чтобы он ничего не рассказывал.

— Ладно…

Колонна двинулась в путь. Впереди всех шагал Огнян и вел коня с Васко.

В лагерь мы прибыли поздно вечером. Первыми встретили нас бай Стоян и Марийка.

— Татко, принес халвы и красного перца? — в ее голосе звенела радость оттого, что мы вернулись, что привели коней, нагруженных всякой снедью.

— Тихо, — остановил ее бай Марин. — Васко ранен.

— Ой! — вскрикнула Марийка.

— Красного перца принес. Вот только халвы нет.

Я рассказал бай Стояну обо всем, что случилось с нами. Мы не сомневались, что назавтра жандармы двинутся по нашим следам. Нужно было перенести лагерь в другое место. В нескольких километрах отсюда, на северных склонах, я облюбовал уже одно место для запасного лагеря. Распорядившись, чтобы к рассвету все были готовы тронуться в путь, я пошел посмотреть, что делает Доктор. Около него стояли Марийка, Калина, Любка и Анна Весковы и с любопытством наблюдали, как он делает из дерева шину для ноги Васко. Покончив с шиной, Доктор принялся обрабатывать рану. Нас столпилось вокруг слишком много.

— Калина, оставайся здесь. Калина и Марийка, немедленно ложитесь спать. Как только я все закончу, вы будете дежурить, — строго проговорил Доктор.

Мне показалось, будто спал я всего каких-нибудь пять минут. Вдруг кто-то потряс меня за плечо. Я быстро вскочил на ноги. Передо мной стоял Доктор.

— Я все сделал, Лазар. Особой опасности нет, но нужно оставить его где-нибудь на квартире. Он заснул, когда я его еще перевязывал. Около него Калина и Анче.

Я огляделся. Уже рассветало. Все партизаны были на ногах, готовились в дорогу.

Через час мы уже были в новом лагере.

— Надо бы поспать, Лазар. Сегодня может быть жарко. — Бай Стоян озабоченно смотрел на меня.

— Удвой посты. Все, кто ходили вчера на операцию, пусть ложатся.

— Я уже распорядился…

Жандармы наступали тремя колоннами: две двигались по гребням, между которыми находился наш лагерь, а одна — по проходу, что вел прямо к нам.

Нас было больше ста человек. Если бы мы имели достаточно оружия, то могли бы принять бой и разбить жандармов, но у нас были только допотопные пистолеты, да и то не у всех.

Я приказал бай Стояну с группой в пять-шесть человек занять западный гребень, Доктору с другой группой — восточный, а сам с несколькими товарищами остался держать оборону в центре. Все остальные партизаны должны были уходить на запад. И Васко, разумеется, тоже. Доктор приспособил к носилкам полотнище, и четыре человека понесли раненого на руках.

Жандармы начали стрелять из пулеметов и автоматов. Наши выстрелы тонули в общем шуме, но несколько приглушенных криков свидетельствовали о том, что пули партизан летели не напрасно.

Вражеская атака захлебнулась. Тщетно офицеры кричали: «Вперед!» Жандармы прижались к земле и не двигались с места. В это время прибыли связные от бай Стояна и Доктора. Там враг, потеряв несколько человек убитыми и ранеными, тоже залег. Наступил самый удобный момент взять инициативу в свои руки. Трое наших обошли жандармов, залегших перед группой бай Стояна, и неожиданно открыли огонь. Жандармы не выдержали и побежали. В этот момент начали отходить и мы. Наши основные силы уже находились в нескольких километрах от места боя.

На гребне мы оставили в засаде несколько человек во главе с бай Стояном. Они должны были задержать врагов, а затем догнать нас. Не успели мы соединиться с основной группой, как сверху опять послышалась стрельба.

Через час от бай Стояна прибыл связной с донесением: «Потеряв несколько человек ранеными и убитыми, противник прекратил преследование и отошел».

Вечерело. После короткого привала весь отряд направился к старому лесу над селом Байлово. Здесь мы оставались в лагере до следующего вечера.

В Байлово у Васко жила тетка. Мы решили оставить его у нее, а сами продолжить путь к Чучолат Камык над Осоицами, чтобы разбить там новый лагерь. Я поручил нескольким товарищам отнести Васко к его тетке. Через час они вернулись вместе с Васко. Оказывается, тетка перепугалась и отказалась его принять.

Мы подняли носилки с раненым и быстрым шагом двинулись к месту нового лагеря. Однако с продвижением у нас не очень спорилось. Два дня боев, две бессонные ночи и голод давали себя знать. И все же к рассвету мы были у Чучолат Камык.

Короткий сон — и снова все на ногах.

Паек в этот день был совсем скудный. Никто не знал, сколько еще времени мы не сможем раздобыть еду.

Когда начало смеркаться, я отправил несколько групп за продуктами, а сам вместе с Огняном пошел в Осоицы. Нужно было связаться с бай Райко, узнать у него, как идут дела на приемном пункте у Бойчо, и увидеться с Леной.

Мы вошли в село, когда уже стемнело. Одетый в форму капитана, я шел в двух шагах впереди, а за мной под видом сторожа, держа в руках винтовку с отомкнутым штыком, двигался Огнян. На одном из перекрестков стояли несколько человек и разговаривали.

— А ну расходись! — крикнул им Огнян угрожающе, словно и в самом деле был сторожем. Я даже схватился от неожиданности за пистолет.

Люди без единого слова разошлись по своим дворам. На площади мимо нас прошли два солдата, не поприветствовав меня.

— Солдаты!

Оба неохотно приблизились ко мне.

— Почему не отдаете честь?

— Мы не заметили вас, господин…

В темноте они не разглядели звездочек на моих плечах.

— Капитан, — подсказал я.

— Мы не заметили вас, господин капитан.

— Доложите своему командиру, что я приказал посадить вас на сутки под арест.

— Слушаюсь, господин капитан, — проговорил каждый из них.

— Кто ваш командир?

— Поручик Пангоров.

— Где сейчас поручик?

— Ушел в Новоселцы, господин капитан.

— Вы свободны.

Солдаты с облегчением удалились. Капитан спросил их обо всем, кроме самого главного: как их зовут.

А «капитан», в сущности, узнал все, что ему было нужно, имена же этих солдат его совсем не интересовали.

Мы подошли к дому тетки Елизаветы. Я сказал Огняну, чтобы он шел позади меня, а сам быстро взбежал по каменным ступенькам. Через щель в двери проникал свет. Я открыл дверь без стука и вошел внутрь. Бабушка, Марианти и Стефан лежали, а Лена склонилась над Аксинией.

Я сделал два шага навстречу ей и тихо прошептал:

— Здравствуй, Лена.

Ее словно током пронзило. Она обернулась и бросилась ко мне, обняла:

— Добри!

Она вся трепетала, а в ее голосе слились и радость и страх. Бабушка и Марианти приподнялись:

— Здравствуй, Добри…

— Как у вас тут?..

На пасху в Осоицы прикатило несколько грузовиков с жандармами. Они привезли пленного партизана. И вскоре расстреляли его. Кто он, Лена не знала. Позже я выяснил, что это был единственный партизан, схваченный полицией живым, из шестнадцати наших новых товарищей, остальные пятнадцать были убиты у села Белопопцы.

Жандармы прочесали сосновую рощу и обнаружили там «палатку», а в ней продукты, перенесенные туда Леной, одеяла и глиняный кувшин с бузой, приготовленной тетей Магдой. После этого они пришли прямо в дом, арестовали Лену и Стефана, а потом все-таки отпустили их.

— Что делать, Добри?

Разумеется, оставаться в Осоицах нельзя было ни часа.

— Вы сейчас же пойдете со мной.

— А мама и Аксиния?

— Они останутся здесь.

— Нельзя, Добри. Если их схватят, полиция обязательно их убьет.

Лена была права. Если майор Стоянов узнает, что у него в руках дочь Лазара, командира «Чавдара», расправа будет короткой. Однако и брать дочь с собой в горы сейчас было невозможно. Ведь мы постоянно находились в движении, в любой момент могли вступить в бой.

— Теферич, завтра утром пойдешь в Софию и сообщишь, что на осоицком маршруте провал. Вернешься сразу же. Вечером все будьте здесь. Я приду и заберу вас.

— А дочку, Добри?

— Придумаем что-нибудь. Больше никого не арестовали?

— Никого.

— Если кто-нибудь из наших станет искать связь, посылай его вечером на кладбище.

Огнян, стоявший позади меня, легонько кашлянул. Пора было трогаться в путь.

Анче вошла во двор, а мы с Огняном притаились у ограды. За селом нас ожидали бай Марин и Страхил. Эту ночь все хотели провести в отряде, а утром бабушку и Аксинию мы собирались отправить в Софию. Сейчас там было безопаснее всего.

Двери скрипнули, и кто-то спустился по ступенькам. Через мгновение показалась Анче, а за ней — Теферич. Не глядя в нашу сторону, они направились к памятнику. Они действовали точно так, как я им говорил. Но где же остальные?

Сердце у меня сжалось от мучительного предчувствия.

Мы с Огняном догнали их. Они не сказали ни слова. Не спрашивал ни о чем и я. Когда мы вышли в поле, Теферич остановился.

— Арестовали их, Лазар…

— И Лену?

— И маму с Аксинией, и Марианти.

— Когда?

— Утром. Когда я был в Софии…

Я сел на землю и закурил. Остальные стояли рядом. Огонек папиросы то вспыхивал, то угасал, я смотрел на него и никак не мог собраться с мыслями.

Что меня могут убить, я знал. Что могут убить и Лену, тоже знал. Но в чем виноват ребенок? И почему я не взял их вчера вечером с собой? Почему? Почему? Почему?

Я поднялся:

— Стефан, ты возвращайся в Софию. Здесь для связи останется один Стефан Сырцанов. Скажи товарищам, пусть уходят в подполье и свяжутся с нами. Встречи на кладбище… контрольные… Сюда не возвращайся, потому что арестуют и тебя. Если сможешь, узнай, что стало с нашими… Если Аксиния останется жива… позаботься о ней… Ну иди.

Когда мы подошли к сосновой роще, навстречу нам вышел бай Марин:

— Вы что это одни?

Анче прошептала:

— Схватили их.

— И ребенка?

— Да.

— Лазар, давай нападем на общину. Четверо мужчин могут… — быстро заговорил Марин.

Я прервал его:

— Их отвезли в Новоселцы… И потом… об этом молчите. Товарищи не должны ничего знать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Уже несколько дней мы готовились уйти в горы. Добри сообщил, что заберет нас на пасху. Оставаться в Осоицах стало опасно. Первые несколько дней с нами должны были находиться мама и Аксиния. Куда после этого хотел отправить их Добри, я не знала, но на все дни, которые они проведут в горах, надо было приготовить еду для ребенка.

Мы собрали весь сахар, какой был в доме, тетя Елизавета дала крупчатки, и мама испекла несколько противней курабье. Купили мармелада, испекли хлеба.

Из наволочек сделали что-то вроде мешочков, куда сложили все, что можно было унести. В общем, мы были готовы к трудному походу.

Два дня назад Стефан привел группу новых партизан, которые разместились на приемном пункте в сосновой роще. Когда Стефан относил им еду, мама передала мармелада и торбу с курабье.

— Дай ребятам, пусть полакомятся.

— Ладно, — со смехом сказал Стефан. — Скажу, что это им на пасху от одной очень набожной старушки.

— Я тебе покажу набожную старушку! — обиделась мама.

Наступил первый день пасхи. Погода стояла солнечная, теплая, на улице кричали дети, во всех домах праздничная суета. Разнесся радостный колокольный звон — церковная служба закончилась. И вдруг тут же завыла сирена — она возвещала, что в село въехали несколько грузовиков с жандармами.

И сразу все померкло вокруг. В дверях показались матери, они звали детей домой, колокол затих, даже солнце спряталось за облаками. Зачем они сюда нагрянули?

Грузовики остановились перед общинной управой, и жандармы в касках и с автоматами двинулись к роще.

Через час ударил барабан:

«Всем солдатам и полицейским отпускникам немедленно собраться на площади перед общиной. Кто не явится, понесет наказание за невыполнение приказа».

Младший брат тети Елизаветы, Ицо, который пришел на три дня в отпуск, начал одеваться.

— Ты куда? — спросила его сестра.

— Не слышишь разве? Приказ… Если не пойду, сообщат командиру полка, тогда иди объясняйся. Да еще двадцать суток ареста…

Мы вдвоем с тетей Елизаветой прижались к окну, которое выходило к роще. Туда потянулись десятки солдат и полицейских. Неужели они обнаружили приемный пункт и поэтому туда и направились? Или просто для проверки?

После обеда Ицо вернулся. Мы с тетей Елизаветой встретили его во дворе. Он не ждал, когда мы его спросим, сам сказал:

— Нашли партизанское укрытие. Правда, пустое. Ни одной живой души. А в нем торбу с курабье, мармелад, кувшин с бузой, одеяла.

— А что за стрельба была перед этим?

— Говорят, какого-то партизана пристрелили. Он их вел к укрытию, только совсем не туда, куда надо, поэтому все успели убежать.

Сердце мое сжалось. Кто этот человек? Ведь он был нашим товарищем… И еще пришла в голову мысль: найденные продукты могут привести полицейских к нам. Я посмотрела на тетю Елизавету и поняла, что она думает о том же.

Мы обе сразу направились в мою комнату. Я схватила наволочку с курабье, а тетя Елизавета молча подставила фартук. Я высыпала в него все печенье. Тетя Елизавета вышла, а мы с мамой торопливо начали распаковывать свой багаж.

Мама приготовила для Добри вязаные портянки. Она села на постель и начала их распускать. Работа шла медленно. Хорошо, плотно были связаны портянки, чтобы не пропускать холод. Мама встала и взяла ножницы.

— Что ты хочешь сделать?

— Тапочки для Аксинии.

И вот уже тапочки скроены. Я за это время успела вынести все вещи, приготовленные в дорогу, и рассовала по старым местам. Теперь даже если и придут полицейские, они не догадаются, что мы готовились в путь.

Дверь открылась, и вошла тетя Елизавета.

— Коровы не захотели есть курабье, а свиньям оно понравилось. Давай мармелад.

Я подала ей кастрюлю.

Теперь мы могли вздохнуть с облегчением: все следы уничтожены.

— Тетя Елизавета, а вдруг дети что-нибудь скажут?

Коле было десять лет, Косте — девять, оба мальчика послушные, исполнительные. Но дети есть дети. Несколько ударов по лицу могли заставить их сказать что-нибудь такое, от чего будет зависеть наша жизнь, а они даже и не догадаются об этом.

Тетя Елизавета вышла на улицу, и ее голос разнесся по двору:

— Коле, Коста, идите домой!

Дети прибежали в дом.

— Если вас кто спросит про тетю Лену, всем говорите, что ничего не знаете.

— Хорошо, мама.

— Вы ничего не знаете! Ничего! Головы вам поотрываю, если разболтаете что-нибудь!

Тетя Елизавета никогда не поднимала руки на детей, не повышала голоса. И вдруг такая страшная угроза: «Головы вам поотрываю!»

— Идите играйте. Лучше, если вас тут не будет, когда они придут!

«Когда они придут!»

Тетя Елизавета словно ножом отсекла надежду, что, может, все обойдется и полиция не станет нас искать. Я вошла в комнату и взяла Аксинию на руки. Что ж теперь делать? Только ждать. Ждать, как ждет осужденный на смерть, вслушиваясь в ночную тишину, не раздадутся ли шаги палача.

Самое страшное — неизвестность. Наверное, вот в такие моменты люди седеют.

Сидишь, сидишь и ждешь. Не можешь ничего делать, ничего предпринять, не можешь ни у кого попросить помощи… А может, и не придут? Может, на этот раз все обойдется?

Надежда начинает теплиться в груди, а потом опять сменяется тревогой.

Они пришли. В комнату ввалились два жандарма и агент. Я встала:

— Что вам угодно, господа?

— Где твой муж?

Я опустила глаза.

— Он посажен в лагерь…

— Значит, он не в Германии?

— Нет…

— Зачем тогда врешь, что он там работает?

— Стыдно мне перед людьми. Мама была против моего замужества и теперь все время меня ругает. В нашем роду таких людей не было.

— Он тебе пишет?

После побега Добри велел мне по-прежнему регулярно писать письма в лагерь. Так продолжалось несколько месяцев подряд. Ответа, конечно, не было, и однажды я направила заказное письмо коменданту лагеря. Так и так, господин начальник, моего мужа арестовали и посадили в ваш лагерь. Он писал мне два раза, а потом перестал. Прошу вас, ответьте, что с ним. Жив он или нет, я очень беспокоюсь.

Комендант лагеря мне не ответил, но это освобождало меня от необходимости отправлять бессмысленные письма. Все это было нужно на тот случай, если спросят: «Где ваш муж, пишет он вам?»

Я открыла ящик стола и достала оттуда два конверта.

— Больше года не откликается. Вот, это все.

Агент осмотрел комнату и сказал:

— Пойдете с нами.

Меня с Аксинией на руках повели в общинную управу. Ввели в комнату кмета и оставили одну. На столе лежало наше печенье курабье, стояли кастрюли с мармеладом, коробка с чабрецом, кувшин с бузой. Прошло полчаса. Никто не приходил. Аксиния, которой не терпелось побегать, стала дергать меня за полу:

— Мама, иди сюда!

Пронзительно зазвонил телефон, и в комнату вошел поручик в лакированных сапогах.

— Повернись лицом к стене! — приказал он мне. Потом поднял трубку и произнес: — Поручик Пангаров слушает…

На другом конце провода кто-то орал басом:

— Я жду вас уже полчаса! Немедленно выступайте из Осоиц и двигайтесь к Прекрысте. Там обнаружена большая группа партизан!

— Никак не могу, господин майор. Мы здесь обнаружили лагерь партизан. Нашли продукты и задержали женщину, которая снабжала их.

— Выступайте без разговоров!

— Господин майор…

— Ты слышал приказ?!

Телефон глухо щелкнул. Майор, видимо, бросил трубку. Поручик, дымя сигаретой, нервно шагал по комнате, изредка бросая на меня колючий взгляд, но ничего не говорил. Аксиния опять стала меня теребить:

— Мама, пойдем!

— Погоди, погоди, миленькая, скоро пойдем.

Не прошло и десяти минут, как вновь зазвонил телефон.

— Слушаю…

— Вы еще не выступили, поручик Пангаров?

— Господин майор…

— Ты все еще торчишь там?

— Я не могу выступить, господин майор. Женщина…

— Погоди, я научу тебя.

Майор опять бросил трубку. Поручик еще быстрее зашагал по комнате. Вдруг на шоссе показался автомобиль. Он мчался с бешеной скоростью. Перед общинной управой тормоза взвизгнули, из машины выскочил майор Стоянов и стремительно влетел по лестнице. Дверь с шумом отворилась.

— Поручик Пангаров! Почему не выполняете приказ? Немедленно выступайте куда вам велено! Там обнаружена большая группа партизан!

— А эта женщина?..

— Пусть убирается отсюда! Ведь мы партизан упустим!..

Я схватила Аксинию и быстро выскользнула за дверь.

Дома меня встретила тетя Елизавета:

— Что, отпустили?

Я молча кивнула головой. Ко мне подбежали Коле и Коста. Коле, понизив голос, сообщил:

— Тетя Лена, мы сказали, что к тебе в гости никто не приходил и что ты целыми днями одна сидишь в доме…

Вскоре вернулся и Стефан, которого тоже в этот день арестовали. Его избили и отпустили.

Грузовики с жандармами проурчали рядом с нашим домом и выскочили на шоссе. Как будто опасность миновала, но страх еще продолжал сдавливать сердце.

Что будет дальше? Майор Стоянов завтра же поймет, что напрасно освободил меня. А если не завтра, так на следующий день жандармы опять ввалятся в дом… А Добри все нет. Где-то здесь, я знаю, Бойчо, Нанко и Генчо. Они бы смогли забрать нас с собой. Но кто знает, где они сейчас скрываются, после того как жандармы обнаружили «палатку»?.. Да и нельзя мне к ним идти.

Дверь неожиданно резко распахнулась. На пороге стоял офицер, а за ним — сторож с винтовкой. Штык на ней был отомкнут.

Я подняла голову и медленно выпрямилась. Услышала, как офицер шагнул раз и другой ко мне и…

— Здравствуй, Лена!

Голос! Его голос! Добри! С плачем я прижалась к его груди.

— Что тут произошло?

В нескольких словах я рассказала ему все.

— Все ясно, здесь оставаться больше нельзя, — сказал он.

— Тогда я буду собираться в дорогу сейчас…

— Нет, не сейчас. Завтра вечером мы придем и заберем вас всех. — Он сказал несколько слов Стефану, чтобы тот отправлялся в Софию, затем повторил: — Завтра вечером я буду здесь. Чтобы все были на месте.

Дверь захлопнулась за ним, а я все еще стояла в оцепенении и никак не могла поверить, что он был здесь, разговаривал со мной, что теперь он все знает.

До наступления темноты оставалось семь часов. Тогда и должен был прийти Добри. Едва ночь опускается на село, как хозяевами положения становятся наши.

Я снова посмотрела на часы. Прошло еще полчаса. Как медленно течет время! И тут вдруг у нашего дома остановился желтый полицейский автомобиль.

— Елена Добрева Маринова?

— Да, это я.

— Следуйте за нами.

Я узнала голос майора Стоянова. Простилась с мамой, дочкой. Мне указали на заднее сиденье автомобиля.

Мама взяла Аксинию на руки, а она с любопытством, серьезно осматривала автомобиль и незнакомых мужчин В форме.

Ах, Добри, Добри, не успел!.. Мне хотелось кричать от муки и боли.

Автомобиль тронулся с места.

— Куда вы меня везете, господа?

— Вы арестованы, а с арестованными разговаривать не разрешается, — ответил майор Стоянов.

Мы остановились около здания новоселского полицейского управления, и меня ввели в комнату дежурного. Вскоре вошли агент и старший полицейский Бозаджийский.

— Ты пойми, что это пока не допрос. Мы христиане и на второй день пасхи никого не допрашиваем. Просто хотим познакомиться с тобой, — заговорил Бозаджийский.

— Спрашивайте, я все вам скажу.

— Тогда скажи, где сейчас твой муж?

— В лагере.

— Так, так. А отчего же он не пишет тебе?

— Не знаю.

— Слушай, а где вы познакомились?

Я смущенно улыбнулась:

— Шла один раз по Регентской улице. Кто-то шел за мной и свистел. Я обернулась, а он снял шапку. «Так, мол, и так, разрешите познакомиться с вами». Вежливый, культурный. И костюм на нем новый. Так и познакомились.

— А потом?

— Он был красивый… И я вышла за него замуж.

— Красивый! — возмутился агент. — У тебя что, головы на плечах не было?

— Не было…

— А как твоя мать на это посмотрела?

— Мама была всегда против него…

— А о политике что он тебе говорил?

— Да что я в ней понимаю, в этой вашей политике…

— Ну и как же, ты до сих пор его любишь?

— Люблю? Да если б он появился, я бы ему глаза выцарапала. Он же бросил меня с ребенком, ведь два года от него ни слуху ни духу. Мне перед людьми стыдно. Они спрашивают, где мой муж, а я вру, говорю: в Германии. Я даже на глаза дедушке Петру не смею показаться…

— Кто это такой, дедушка Петр?

— Полковник Дырвингов.

— Дырвингов?

Петр Дырвингов, мамин дядя, был известный военачальник, он пользовался огромной популярностью среди бывших македонско-одринских ополченцев. Его имя было известно в стране.

Допрашивавшие меня переглянулись и вышли. Через некоторое время они вернулись.

— Сейчас мы тебя поместим в комнату, там переночуешь, а завтра видно будет.

Меня повели по двору. И вдруг я услышала:

— Мама, мама!

Я обернулась. Протянув ручонки, ко мне шла Аксиния. Сердце мое оборвалось. Значит, и их с мамой взяли. Я бросилась к дочке, и в этот миг услышала из окна голос начальника полиции:

— Зачем ее пустили во двор? Я же говорил, чтоб не показывать ей ребенка. Верните ее назад!

Одним прыжком старший полицейский настиг меня, оторвал от дочки. Я упала на землю. Аксиния расплакалась. На помощь Бозаджийскому пришел агент, и они потащили меня куда-то. Я стала сопротивляться, царапаться и кричать:

— Отдайте мне дочь!

Несколько сильных ударов по лицу и спине, заломленная назад рука — и меня втолкнули в коридор.

Бозаджийский вытащил зеркальце и посмотрел в него. Неожиданно он повернулся ко мне, и страшный удар повалил меня на землю.

— Собака, чуть глаза совсем не выцарапала!

Он начал меня пинать ногами, затем надел наручники, поднял и повел. Открыв дверь камеры, схватил меня за волосы и с силой втолкнул туда.

Я сжалась в комок и заплакала — от боли, от страха за ребенка. Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Из коридора проникал какой-то тяжелый сладковатый запах, из соседних камер доносились крики.

Поздно ночью в коридоре сменили часового. Через несколько минут я услышала, как он крикнул:

— Петро, вынеси отсюда этот труп. И дай два ведра воды. Все сапоги у меня в крови.

Вскоре я услышала, как по коридору что-то поволокли, затем заплескалась вода, и в мою камеру потекла красная струя. Я прижалась к стене.

Под потолком мерцала маленькая бледная электрическая лампочка, и ее желтый свет едва достигал углов камеры.

Дверь неожиданно с шумом открылась. На пороге стоял полицейский в белом полушубке, с помутневшими пьяными глазами и отвисшей нижней губой.

— Так это ты, красотка, хотела выколоть глаза нашему начальнику?

Полицейский подошел и попытался схватить меня. Я изо всех сил закричала и бросилась в другой угол.

— Спокойно, спокойно, — заикаясь, заговорил он. — Беги не беги, все равно моя будешь. Или ты опять царапаться хочешь? Я тебе сейчас поцарапаюсь!

Он бросился на меня и схватил за плечи. Я сопротивлялась, а наручники все сильнее впивались в руки. Я опять закричала изо всех сил и последним напряжением вырвалась из его лап.

В это время кто-то ногой толкнул дверь. На пороге стоял часовой с винтовкой в руке.

— Ты что здесь делаешь? Ну-ка, выходи!

Команда, казалось, отрезвила пьяного полицейского. Он взглянул на часового, выругался.

— Выходи! — Приклад угрожающе поднялся вверх.

— Ну смотри, Бозаджийский тебе покажет…

Насильник вышел из камеры, а часовой, прикрывая дверь, сказал мне:

— Не бойся. Я тут буду дежурить до утра. Он повернул ключ в замке и вынул его.

Утром меня привели к начальнику околийской полиции. Перед ним лежала тоненькая папка, на которой он написал: «Елена Добрева Маринова».

Начался допрос, но на этот раз речь шла не обо мне и Добри, а о полковнике Дырвингове. Я все время называла его «дедушка Петр».

— Ладно. Сегодня у нас третий день пасхи, так пусть все кончится по-хорошему. Я тебя отпущу, но при одном условии. Ты сегодня же соберешь свои пожитки и оставишь мою околию. Иди куда хочешь, но чтобы тебя здесь не было, — заявил начальник.

Я не верила своим ушам. Неужели и в самом деле меня отпускают?..

Быстрее, быстрее домой, а потом… Куда мы пойдем из Осоиц? Удастся ли нам связаться с Добри?

Неожиданно позади нас раздался стук кованых сапог. Шаги быстро приближались, догоняли. Неужели это начальник распорядился вернуть нас?

— Госпожа, госпожа…

Я обернулась. Полицейский. Ну конечно, начальник просто поиграл с нами. Сейчас нас вернут назад. Полицейский подошел, тяжело дыша:

— Госпожа, вот ваша косынка…

Это был тот самый полицейский, который заступился за меня ночью.

— Спасибо, брат…

Увидев, что мы возвращаемся, тетя Елизавета перекрестилась от изумления.

— Тетя Елизавета, скорей иди к деду Коле, пусть запрягает телегу. Сегодня же вечером мы должны уехать в Софию. Я только схожу к кмету за открепительным талоном. Если придет Добри, скажи ему, что мы уехали во Врабево…

Я оставила маму собирать вещи, а сама пошла в общинную управу. Кмет раскрыл рот от удивления:

— Стало быть, освободили вас?

Нужно было доиграть игру до конца:

— Да, господин кмет. В полиции служат неглупые люди. Они знают, кого задерживать, кого освобождать…

— Что вы собираетесь делать?

— Обидно мне, господин кмет. Обидно, что здесь, в Осоицах, меня два раза арестовывали. И какой это позор для моего дедушки Петра Дырвингова! В общем, я решила уехать отсюда.

— Да, случаются ошибки, но их ведь потом исправляют.

— И все же я решила уехать. Если вам не трудно, выдайте мне открепительный талон и пропуск во Врабево.

Кмет сделал что нужно, даже проводил меня до двери:

— Увидите своего дедушку — передайте ему привет из здешних мест.

На площади я встретила бай Райко и решила пройти мимо. Я боялась, что чужих глаз здесь много и нас могут увидеть вместе, но он сам подошел ко мне:

— Освободили?

— Да. Повезло. Никаких показаний я полиции не дала, ни устных ни письменных.

— Хорошо. А теперь?..

— Ухожу из села к Добри.

— Что-нибудь нужно тебе?

— Денег у меня совсем нет.

— Иди домой. Дед Коле уже запряг телегу. А я сейчас пришлю тебе немного денег.

Мы разошлись.

Очень скоро к нам в дом прибежал мальчик и принес конверт с деньгами. В нем было две тысячи левов. Дедушка Коле сел на козлы и махнул кнутом.

На вокзале в Саранцах мы выгрузили багаж и стали ждать поезда. Он ходил из Софии до Макоцево и возвращался оттуда в Саранцы через два часа.

Пассажиры заполнили вокзал. Среди них я увидела Стефана. Вместе с ним была и Виолета, его будущая жена.

Я пошла к нему, а он, увидев меня, снял очки, затем снова надел их, посмотрел на меня и дернул Виолету за руку:

— Лена?

Мы обнялись. Оказалось, что Добри попросил его узнать, что с нами, и если нужно, позаботиться об Аксинии. Стефан отбыл в Софию, нашел там Виолету и в тот же день вернулся в Саранцы. Отсюда он собирался отправиться в Новоселцы. Я сказала ему, что еду во Врабево.

— Нельзя. Там тебя найдут.

— Куда же идти?

— В Бабицу. Там никто вас не знает, а Виолета сама из этого села.

— А как же быть с пропуском?

— Вернемся и сменим. Виолета останется с мамой, поможет ей с багажом.

Мы уселись на телегу деда Коле и вернулись обратно в село. Кмет уже выходил из своей канцелярии.

— Одна просьба к вам. Линия в Северной Болгарии не работает. Если можно, дайте пропуск в другое село.

— Пожалуйста.

Он взял пропуск, зачеркнул «Врабево» и написал «Бабица». Он не внес исправление в копию… Это спасло нам жизнь.

Я успела забежать к тете Елизавете и только ей одной сказала о новом месте, куда мы переселялись. И еще попросила сообщить об этом Добри.

Когда мы вернулись на вокзал в Саранцы, уже стемнело. На рассвете поезд отбыл в Софию.

В десять утра сельский глашатай ударил в барабан и возвестил:

— Кто знает и скажет, где находится Елена Добрева Маринова, тот получит награду в двести тысяч левов!

На следующее утро после того как нас выпустили, начальник околийского полицейского управления говорил по телефону с дирекцией полиции в Софии, и в разговоре, между прочим, спросил, кто такой Добри Маринов, который сидит в лагере в Крсто Поле.

— А что тебе о нем известно?

— Да мы жену его арестовали.

— Где она сейчас?

— Отпустили.

— Идиот! Ведь это жена Лазара! Сейчас же задержи ее!

Начальник управления вскочил в автомобиль и понесся к Осоицам. Здесь он стал расспрашивать обо мне и Аксинии.

А по селу пошел глашатай:

— Двести тысяч левов тому, кто скажет, где жена и дочь Лазара!

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

— Что с тобой, Лазар?

Бай Недялко смотрит на меня испытующе.

— Ничего…

Я решил никому не говорить о Лене и Аксинии. Об этом же я попросил и товарищей, которые были со мной. Но я так мучился, что не выдержал. Бай Недялко был надежный человек, он никому не скажет, ему довериться можно.

— Никогда не прощу себе… Никогда…

— Что?

Я рассказал ему все.

— Знаешь что? Давай нападем на них…

Напасть предлагал еще вечером и бай Марин. Но как разгромить околийский центр с полицией, жандармерией и войсками? Да к тому же, кто дал мне право жертвовать жизнью моих товарищей, чтобы спасти мою жену и дочь?

— Нельзя, бай Недялко, нельзя…

— Но ведь ты же знаешь наше правило: о товарище, попавшем в беду, не тужат — за него мстят.

Правило это я знал. Неужели и бай Недялко считает их погибшими?

Я поднялся и позвал бай Стояна:

— Распорядитесь! Сейчас займемся боевой подготовкой.

Подготовка, встречи, походы, снова подготовка, снова встречи. Дни проходили один за другим, и только множество дел заставляло меня иногда на миг забывать о своих… В села нагнали воинские и жандармские части. Власти понимали, что мы готовим крупные операции, и привели все свои силы в боевую готовность.

Прибывали ночью партизаны, их надо было вооружать и обучать. Мы установили наконец связь с четой «Бачо Киро». Все было бы хорошо, если бы не мысли о Лене и Аксинии.

Через несколько дней с группой новичков вернулся и бай Недялко. Он доложил мне как положено, а потом лицо его расплылось в улыбке. Он взял меня под руку и повел за собой:

— Лазар, у меня есть кое-что лично для тебя.

Я прикусил губу: ведь у меня уже ничего личного не было…

— Говори!

— Привет тебе от Лены, Аксинии, бабушки Тинки…

Я схватил его за плечо.

— Не шути так, бай Недялко.

— Пусти меня, я же не железный.

Он говорил будто сердясь, но его лицо, глаза, даже брови так и сияли в улыбке. Нет, он не шутил…

— Рассказывай!

— Освободили их. И они сразу же куда-то уехали. На другой день в полиции хватились, стали искать их по селу. Даже обещали награду тому, кто их выдаст.

Я обнял бай Недялко и изо всех сил прижал к себе.

23 апреля в десять часов вечера прибыли старые партизаны и вновь мобилизованные из второго лагеря во главе с Митре, Педро, Ленко и Атанасом. Вместе с ними пришел и Янко. Несмотря на то что полиция раскрыла лагерь, задача была успешно выполнена. А в полночь нам предстояло встретиться с партизанами из четы «Бачо Киро». Местом встречи мы выбрали широкую лесную поляну, заросшую высоким папоротником.

На встречу я отправился с группой старых партизан. Мы ждали долго, но никто не приходил. Люди прилегли на землю и задремали. Вдруг Страхил прошептал:

— Шумит что-то…

Мы стали вглядываться в темноту. Снова послышался треск сломанных веток, и на восточном конце поляны показались темные силуэты. Скорее всего это были наши товарищи. А если полицейские? Я приказал Страхилу разбудить заснувших. Все приготовились к бою, винтовки были заряжены, и в это время кто-то глухо позвал:

— Шаро, на! Шаро, на!..

Это был наш старый пароль с бачокировцами. Я подождал, пока его повторят еще раз, и тронул Страхила за плечо. Он стал подражать пению лесного дрозда. Это был отзыв на пароль. Мы поднялись, и Страхил окликнул:

— Это ты, Велко?

— Я, Стефчо.

Я узнал голос моего старого товарища и пошел к нему. Тошко подошел и обнял меня. С ним было всего пять-шесть человек.

— Где остальные?

— Ждут с Велко в двух километрах отсюда. А нас выслали на разведку.

Через час бачокировцы были на лугу. Вместе с ними пришла и группа вновь мобилизованных партизан из Пирдопской околии. Мы быстро вернулись в лагерь. Несмотря на то что я приказал передвигаться бесшумно и не разговаривать, весь лагерь поднялся на ноги. Ночь прошла в разговорах.

Нам предстояло провести несколько дней в Жерковском дере — общем сборном пункте. Здесь мы намеревались сформировать бригаду, а продукты у нас иссякли.

Решено было, что Халачев с четой «Бачо Киро», усиленной старшими партизанами, захватит Горно-Камарци и доставит столько продуктов, сколько можно унести. Мы выбрали это село потому, что оно находилось далеко от Жерковского дере, и полиция едва ли стала бы искать партизан в этом направлении. Мне предстояло вести остальных партизан.

На вековых буках уже набухли почки, у полноводного бурного потока поднялась крапива, кое-где выглянули желтые головки крокуса и чемерицы.

Лагерь в Жерковском дере выбирали долго.

Мы искали такое место, чтобы густой лес надежно укрывал нас от посторонних глаз, чтобы поблизости имелась вода и чтобы лагерь был удобен для проведения на его территории боевой подготовки, а также для организации обороны.

24 апреля более четырехсот партизан — ветеранов и вновь прибывших — расположились по обеим сторонам Жерковского дере. Это было пестрое, веселое зрелище. Все кусты вокруг были увешаны выстиранным бельем. Повара с винтовками за спиной резали лук, чистили фасоль, склонялись над кастрюлями с варевом, помешивая его. Пекари месили тесто, пекли хлеб в импровизированной пекарне.

Группа Велко вернулась из Горно-Камарци с богатыми трофеями. Помимо продуктов наши товарищи раздобыли винтовки и пистолеты — их реквизировали в общинной управе и у членов общественной силы.

Новички пока разместились по «землячествам». А прибыли к нам люди из Софии, Софийской, Локорской, Новоселской, Пирдопской, Етропольской, Ботевградской околий. Пока новички еще привыкали к обстановке, было целесообразно, чтобы они придерживались своего землячества.

25 апреля Янко вызвал меня к себе и сообщил, что принято решение о сформировании бригады и что я назначен командиром. Моим заместителем назначался Димитр Кирков — Педро, комиссаром — Стамо Керезов.

Командиров, заместителей командиров и комиссаров батальонов, а также остальной командный состав должны были назначить мы сами.

Командиром первого батальона был назначен Ленко, его заместителем Атанас, комиссаром Веселин Андреев — Андро.

Командиром второго батальона стал Тодор Дачев — Стефчо, его заместителем — Бойчо, комиссаром — Илия Йорданов Манов — Дончо.

Халачев возглавил третий батальон. Его заместителем стал бай Стоян, а комиссаром — Коце, который к этому времени уже приобрел немалый опыт в чете «Бачо Киро».

Янко сообщил нам решение главного штаба о предстоящих боевых задачах бригады.

Второй батальон должен был уйти в Югославию, затем соединиться с партизанскими отрядами и бригадами, действующими в Юго-Западной Болгарии.

Третьему батальону предстояло отправиться к Ихтиману, включить в свой состав старых и вновь мобилизованных партизан этого края.

Первый батальон должен был остаться в районе, где он находился сейчас, и продолжать здесь партизанскую борьбу.

В лагере у Жерковского дере собралось больше четырехсот партизан, и только половина из них была вооружена. Остальные имели кто допотопный пистолет, кто штык или кинжал. С таким оружием, конечно, нельзя было вести бои с солдатами и полицейскими.

Второй батальон после прибытия в Югославию должен был получить необходимое количество оружия и боеприпасов. А остальным двум батальонам предстояло самим позаботиться об оружии.

По данным нашей разведки, на станции Саранцы находился довольно большой склад итальянских винтовок, пистолетов, патронов и гранат.

После короткого митинга, на котором Янко рассказал партизанам о ближайших задачах и перспективах борьбы, первый и третий батальоны двинулись на станцию Саранцы, где им предстояло провести операцию по добыче оружия.

Со вторым батальоном остались Педро и я.

Вечером выступили и мы. Над Жерковским дере снова повисла тишина.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

В середине апреля в военном министерстве было созвано расширенное совещание, в котором участвовал и министр внутренних дел. Первым и единственным в повестке дня стоял вопрос о полном разгроме «Чавдара».

Оба министра рассказали о широком размахе предпринимаемых ими мер против «бандитов».

Для проведения намечаемой операции привлекались около тридцати тысяч солдат, жандармов и полицейских и пять тысяч человек из общественной силы.

Войска разбивались на три эшелона. Первому ставилась задача занять все села вокруг мургашской Стара-Планины. После этого в назначенный день регулярные части должны были начать концентрическое наступление, прочесывая каждый хребет, каждый овраг, каждый куст.

Второй и третий эшелоны должны были образовать такую густую сеть заслонов, чтобы через нее не могла даже мышь проскочить. За кольцо блокады не должен был уйти живым ни один партизан.

Полицейским отрядам и общественной силе предписывалась полная боевая готовность. Их задача заключалась в том, чтобы выследить партизан и направить по их следам крупные военные и жандармские силы.

Полная изоляция партизан от населения считалась особенно важным элементом операции. Голод должен был стать надежным союзником правительства.

Пастухи, чабаны, дровосеки, угольщики — все, кто работал в горах, были предупреждены, что им запрещается брать с собой еду больше чем на один день. Если у кого-либо в торбе найдут целую буханку хлеба, он будет считаться помощником партизан и его ждет смерть. Сельские стада и отары уводились с горных пастбищ. Их разрешалось пасти самое большое в двух километрах от села. Эта мера должна была свести до минимума возможности партизан реквизировать скот.

Общее руководство боевыми действиями по ликвидации «Чавдара» возлагалось на военное министерство. Начало проведения операции было назначено на 28 апреля 1944 года.

Вечером 25 апреля первый и третий батальоны находились в негушевском лесу. Отсюда одна группа, составленная из бойцов обоих батальонов, под командованием Халачева быстрым маршем подошла к станции Саранцы и под покровом темноты незаметно ее окружила.

На платформе находился почти весь персонал станции. Негромкое, но повелительное «Стой!» заставило всех покорно поднять руки.

В аппаратной был посажен партизан. Остальные участники операции не мешкая направились к складу. Их повел один из станционных рабочих. Глаза партизан загорелись, когда они увидели столько оружия. В донесении начальника околийской полиции об этой операции говорилось следующее: «Подпольщики взяли из склада 80 винтовок — сербских, греческих и итальянских, 220 пистолетов «маузер», 40 пистолетов «парабеллум», 18 ящиков с патронами и 25 тысяч левов»…

Партизаны забрали все оружие, но на складе осталось еще много ящиков с патронами — десятки тысяч патронов, которые враг мог использовать против нас. Этого допустить было нельзя. Стефан оглянулся и увидел железнодорожника:

— Керосину! Один бидон. Если нет, принести все лампы!

Халачев облил склад керосином и скомандовал:

— В колонну по одному — шагом марш!

Он поджег склад и бросился догонять колонну. Через мгновение пламя пожара озарило небо. Началась бешеная канонада. Патроны в ящиках рвались, как гранаты…

Двадцать партизан из батальона Ленко во главе со своим командиром двинулись к селу Негушево. Остальным было приказано ждать возвращения двух групп.

Не раз наши боевые группы для маскировки использовали солдатскую и полицейскую форму. Вот почему в одной из инструкций дирекции полиции категорически предписывалось:

Однако враг был бессилен перед партизанской находчивостью.

Группа полицейских, плотно окружив десятерых партизан со связанными за спиной руками, вошла в Негушево. Полицейские, держа палец на спусковом крючке винтовок, грубо покрикивали на арестованных. Ленко рассчитал верно. Никому и в голову не могло прийти, что достаточно одного движения рук, как веревки спадут, и что в карманах «арестованных» лежат пистолеты и гранаты.

Группа достигла центра села и здесь неожиданно рассыпалась. «Охрана» и «пленники» бросились к общинной управе, к корчме, где собрались засидевшиеся допоздна пьяницы. Через десять минут уже горели общинные архивы. Оружие общественной силы перешло в руки партизан, а пишущая машинка пополнила походную канцелярию батальона.

Обе группы, посланные на задание, вернулись почти одновременно. Радость была велика. У нас появилось продовольствие.

Командиры обнялись на прощание, и батальоны двинулись каждый в своем направлении…

Рассвет 26 апреля застал нас в горах. Путь лежал через реку Искыр к Црна-Траве.

Со вторым батальоном пошли Педро, Митре, Цветан и Миле.

Утро выдалось влажное, туманное, погода быстро портилась. От солнечных дней, проведенных в Жерковском дере, остались одни воспоминания.

Ко мне подошел Педро. При проверке выяснилось, что недостает одного партизана — новичка из Локорско. Как телеграфно-почтового чиновника, мы собирались назначить его радистом батальона, после того как раздобудем рацию. Спросили о нем товарищей. Оказалось, что с ночи его никто не видел. Видно, испугался и убежал.

Я посоветовался с товарищами из штаба батальона, и мы решили перенести лагерь в овчарни на Драгуне. Плохая погода неожиданно оказалась нашим союзником — густой туман укрыл нас, как ночная темень. Высланная вперед группа доложила, что там никого нет, и мы расположились под навесом.

На Драгуне мы должны были оставаться до вечера 28 апреля, пока не вернутся наши разведчики.

Еды у нас было всего на два дня. Я приказал интенданту уменьшить пайки вдвое.

— Это что, все? — не выдержал один из новичков при виде своей порции мамалыги на обед.

— Это еще только цветочки, — ответил Стоян. — Когда дают так много мамалыги, кричи «ура». До настоящего голода еще далеко…

Дезертировавший телеграфно-почтовый работник уже на второй день, 27 апреля, пришел с повинной в полицию и Локорско. Специально прибывший из Софии высший полицейский чиновник долго и детально его допрашивал. Но по установившемуся у нас правилу о предстоящих действиях знал всегда ограниченный круг лиц. Потому и на этот раз полиции не удалось узнать, куда направлялись наши батальоны. Сведения предателя лишь подтверждали данные полицейской разведки о том, что мы находимся в кольце блокады.

26 и 27 апреля кольцо из солдат, жандармов, полицейских и членов общественной силы окончательно замкнулось. Разведчики донесли, что на каждом мосту, у каждого брода выставлены засады и группы наблюдения. Группа Христо Рускова, которую мы выслали на разведку, несколько раз натыкалась на засады и вступала в перестрелку.

Стало ясно, что враг готовится к наступлению, однако не предпринимает пока ничего, опасаясь, что может вспугнуть нас и тем самым обречь на провал генеральный план уничтожения партизан.

Утром 28 апреля по Локорскому каналу прибыл начальник штаба зоны Здравко Георгиев. Он сразу же спросил:

— Где Янко?

Янко ушел из Жерковского дере с группой наших связных, и, где он находился в данный момент, я не знал.

— Есть новые распоряжения…

Задачи бригады изменились. Вместо того чтобы отправляться к Црна-Траве, мы должны были установить связь с батальоном Ленко и двигаться к Родопам, а там действовать с партизанами Пловдивской и Пазарджикской повстанческих оперативных зон. С этой целью туда направлялись и другие партизанские части из Западной Болгарии.

Мы немедленно послали людей отыскать батальон Ленко, назначив встречу с ними 1 мая на горной турбазе «Владко».

Я и Калоян сидели у огня в одной из хижин и обсуждали план будущих действий бригады, когда вбежал запыхавшийся Миле:

— Лазар, по гребням от Локорско и Кремиковцев двигаются колонны…

В бинокль я увидел солдат. Их было больше сотни. С ними шесть пулеметов и три миномета. И очевидно, это еще не все силы противника. Вступать в бой не имело смысла, поэтому я приказал всему батальону отходить через реку Елешница к селу Ябланица.

Одна группа ушла вперед, чтобы поскорее занять перевал через Ябланский хребет и прикрыть нас на случай нападения. У перевала нас встретили двое из группы охранения и доложили, что все в порядке.

После часа такого перехода, несмотря на холодный ветер, все были мокрыми от пота.

На Ябланском хребте я отдал приказание Стефчо отвести колонну на северный склон и сделать там привал. Мы с Калояном остались наблюдать за передвижением противника. Солдаты издалека выглядели маленькими, словно игрушечными. Видимо, они нас не заметили и решили, что дальнейшие поиски партизан бессмысленны.

Утром 29 апреля мы приблизились к северной окраине Ябланицы. Педро с несколькими бойцами пошел выяснить обстановку в селе, а мы остановились, дожидаясь, когда подойдет весь батальон.

Через час разведчики вернулись. Солдат и полиции в селе не было.

Мы с Калояном подошли к одному двору — выбрали его для ночлега. Навстречу высыпала вся семья: отец, сорокалетний усатый мужчина с коротко подстриженными волосами, его жена, статная крупная женщина, и трое детей — от восьми до двенадцати лет.

Хозяева встретили нас радушно, а дети не отходили ни на шаг, пока мать не прикрикнула на них. Следующий день мы решили провести в селе, а ночью отправиться к турбазе «Владко».

Я навестил всех товарищей, разместившихся в соседних домах. И везде, куда я заходил, меня встречал аромат вкусной еды. Девушки, которые знали, что мы весь день пробудем в селе, склонились над корытами, стирали белье партизанам, чинили им одежду. У дверей одного дома меня встретила Анче Вескова:

— Товарищ командир… можно спросить?

— Спрашивай.

— Будем мы праздновать Первое мая? Молодежь интересуется.

— А что вы предлагаете?

— Сначала вы с комиссаром выступите, а потом можно нам повеселиться?

— А как же! Обязательно.

А на улице валил снег, крупный, пушистый. И это накануне 1 Мая! Мы радовались снегу — он скрыл наши следы. Но если так будет продолжаться и дальше, путь через горы станет для нас намного труднее. Прокладывать дорогу по такому снегу — дело тяжелое.

Мы решили оставить Ябланицу после полуночи. В сумерки выслали одну группу обследовать путь. Она ушла в направлении, противоположном тому, в каком нам предстояло двигаться. Если в селе появится полиция, жители могут чистосердечно сказать, что мы спустились по реке Елешница на запад.

В это же время выступила и группа Тодора Дачева из пяти человек. Перед ней стояла задача установить связь с военным постом в Искырском проходе.

Всем партизанам было приказано ложиться спать перед дорогой, а жителей мы попросили погасить лампы: нужно было соблюдать светомаскировку.

Пополнив запасы продовольствия, батальон оставил село и двинулся на север. Снег перестал валить, но задул студеный, леденящий ветер. На рассвете мы вышли к верхнему течению реки Елешница и стали дожидаться возвращения товарищей, посланных нами в обратном направлении, чтобы ввести в заблуждение противника…

Наступило 1 Мая 1944 года.

Одной-единственной песней можно было закончить наше первомайское торжество в горах — «Интернационалом». Много лет его пели только во время уличных демонстраций и митингов, когда на нас налетала конная полиция, или в каком-нибудь доме, но тихо, так, чтобы через стены наружу не долетал ни один звук.

А сейчас здесь, в горах Стара-Планины, мы пели во весь голос, эхо подхватывало наш гимн и разносило от вершины к вершине.

Вдруг ко мне подбежал часовой:

— Товарищ командир, по Буховскому хребту какой-то человек идет!

Я приказал задержать его и привести ко мне. Через час двери хижины открылись. Это был наш самый старый ятак — дед Милутин. Я вскочил и обнял его, поздравил с праздником, а он, оглядев сидевших вокруг меня людей, негромко сказал:

— Есть новости, Лазар. Плохие. Все горы блокированы войсками и жандармерией. В одном только Бухово около шестисот человек с пулеметами, минометами и орудиями. То же самое в Желяве, Елешнице, Сеславцах, Кремиковцах… Кругом войска. И говорят, что еще придут. Решили они, Лазар, покончить с вами… — В голосе деда Милутина звучала тревога.

— Не бойся, дед. Мы пришли в горы не для того, чтобы умирать.

— Так-то оно так, детки, только громадная сила идет на вас.

Да, надо было скорее соединиться с батальоном Ленко и вместе уходить в Родопы. Ко мне подошел Митре:

— Пора выступать, Лазар.

По плану Митре должен был отправиться в Чепинци, связаться там с нашими товарищами — солдатами и взять у них оружие. Встречу с Митре мы назначили через два дня на турбазе «Владко».

Сотни раз мы расставались с ним, сотни раз встречались. Целых два года, день в день, воевали вместе. Попрощались мы просто, думали — скоро опять увидимся. Однако нам никогда больше не удалось увидеть друг друга.

Долго никто не знал, что случилось с Митре. Одни предполагали, что он установил связь с новым партизанским отрядом, другие — что, возможно, ушел в Югославию, но никто не хотел верить, что он погиб.

О гибели Митре я узнал уже после 9 сентября. Однажды я допрашивал двух офицеров-фашистов в Новоселцах. Один из них вот что рассказал:

— Мы уже прочесали лес, когда заметили какого-то человека, промелькнувшего между деревьями. Мы стали стрелять ему вслед. Я решил, что он не один, и приказал солдатам развернуться в цепь. Мы обнаружили его в густом терновнике и начали стрелять. Он тут же ответил и убил одного из солдат. Мы окружили его и стали поливать огнем из автоматов. Полчаса длилась перестрелка. Наконец выстрелы из терновника замолкли. Я подал сигнал прекратить стрельбу и послал двух жандармов узнать, чем все кончилось. Один из них позвал меня и сказал: «Господин капитан, он выстрелил из пистолета себе в рот». Я подошел к убитому. Наши пули его даже не поцарапали. Так что мы не виноваты в его смерти, господин полковник.

— Как он выглядел?

Офицер пожал плечами:

— Лицо его было обезображено.

— Какое оружие у него было?

— Маузер с деревянной кобурой.

В отряде такие пистолеты были только у троих: у Митре, Цветана и у меня. Я показал офицеру свой.

— Такой у него был?

— Точно такой, господин полковник. Но мы не виноваты в его смерти. Он сам покончил с собой. У него уже не оставалось патронов.

…Вечерело. Батальон был готов в путь.

С боевым настроением встретили Первое мая и остальные два батальона: батальон Халачева — под вершиной Баба, а Ленко — на горной турбазе «Владко».

За эти дни батальоны провели по одной операции в Ботунце и Долни-Камарцах. Везде их радостно встречало население.

В разгар первомайского торжества двери турбазы «Владко» открылись, и вошел Доктор. Не снег и усталость, не длинный путь и голод ссутулили и состарили его.

Товарищи повскакали, окружили Доктора:

— Что с тобой?

Доктор тяжело опустил руки:

— Васко… Убили его…

— Васко?!

Никто не хотел верить этому. Разве может Васко умереть? Такой веселый и жизнерадостный!

Упавшим голосом Доктор закончил свой рассказ:

— Я слышал несколько автоматных очередей и один-единственный пистолетный выстрел… из пистолета Васко… Тогда я пошел сюда…

Доктор ошибся. 28 апреля жандармы действительно стреляли в сосновом лесу над Осоицами, действительно прозвучал одинокий пистолетный выстрел. Но не из пистолета Васко.

В тот раз жандармам не удалось обнаружить молодого героя. На другой день наши друзья из ближнего села встретились с ним. Рана на ноге заживала, и Васко мечтал о том часе, когда он снова уйдет в горы.

К нему прислали фельдшера Цвятко Антонова из Лесново, и они стали дожидаться, когда придет связкой из отряда.

12 мая рота жандармов снова начала прочесывать лес. Неожиданно они заметили двух человек, укрывшихся под срубленными ветками. Один был ранен и не мог бежать, а другой, видимо, не хотел оставить раненого товарища.

Начался бой. Но он не мог длиться долго: патроны у партизан были на счету. Последний кусочек свинца они оставили для себя. В пистолете Васко был один патрон. Васко медленно поднялся и прислонился к сосне. Жандармы перестали стрелять. Неужели этот партизан решил сдаться?

— Ну идите, хватайте меня!

Жандармы в недоумении переглядывались. Чего он хочет? Не сошел ли с ума?

— Ну берите же!

Жандармы неуверенно направились к нему. Один партизан уже лежал убитый. А этот едва держался на ногах. Последнее усилие — и граната, брошенная Васко, разорвалась среди жандармов. Снова затрещали автоматы.

В пистолете Васко оставался еще один патрон, и он направил пулю себе в сердце.

2 мая Васко был объявлен первым героем бригады.

Командование бригады вместе с командирами и комиссарами батальонов собрались в одной из комнат турбазы «Владко».

Калоян сообщил о партийном решении, которое меняло все наши планы. Споров и обсуждений не могло быть. Приказ нужно выполнять! Перед нами были поставлены важные и срочные задачи, которые не терпели отлагательства.

Наш партизанский район не мог остаться без отряда. Нужно было отобрать группу опытных, хорошо знающих местность партизан и командиров, которые связались бы с ятаками и прикрыли бы наш отход. А это было совсем не простое дело.

Более опытного и находчивого командира, чем Тодор Дачев, лучшего комиссара, чем Веселин Андреев, для выполнения такого исключительно тяжелого задания мы не могли найти. При этом вновь созданному батальону необходимо было в ближайшее время вырасти численно и превратиться в крупный партизанский отряд.

Командиром первого батальона остался Ленко, комиссаром назначили Илию Манова (Дончо).

Командиром второго батальона стал Борис Тошков (Атанас), а комиссаром — Аспарух.

Каждый батальон был разбит на три четы. Комиссаром одной из чет второго батальона стала Калина Вескова.

Организационная работа, распределение командного состава бойцов заняло еще несколько часов. Была уже глубокая ночь, когда все улеглись отдыхать.

Давно в комнате раздавалось басовитое похрапывание Доктора, а Калоян все ворочался на своем месте.

— Ты что не спишь? Вши, что ли, заели?

Здравко оперся на локоть:

— Другое меня заело…

Снаружи выл ветер.

— Понимаешь, Лазар… Горы блокированы жандармами и войсками. Села тоже. Если мы спустимся куда-нибудь за продуктами, обязательно будет драка. А нам нужно поскорее добраться до Родоп…

— Знаю.

— Что будут есть люди?

— Монастырскую еду!

— Что? — не понял Здравко.

— Предлагаю сходить в елешницкий монастырь. Ты же знаешь — монахи бедными не бывают.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Двадцать «пекарей», «поваров» и «мясников» во главе с Цветаном выстроились перед турбазой «Владко». Они отправились в елешницкий монастырь, чтобы добыть продукты для похода в Родопы.

Указания гласили: блокировать монастырь, задержать всех находящихся в нем, достать продуктов на три дня для двухсот пятидесяти человек.

— Смотрите с монашенками поаккуратнее себя ведите…

— Ладно, Лазар…

В сумерки оба батальона оставили турбазу и двинулись к монастырю. Стоявший у ворот часовой встретил нас и доложил, что все в порядке и что монашенки собраны в одном крыле монастыря.

Построенный во времена турецкого ига, монастырь выдерживал осаду и разбойников и башибузуков[11]. Его постройки образовывали правильный четырехугольник с большим внутренним двором. Высокая стена придавала монастырю вид небольшой крепости. Разместив батальоны, Калоян, Педро, Ворчо и я пошли к игуменье. В просторной комнате с иконами нас встретила женщина с поседевшими волосами. Мы чинно поприветствовали ее, она подошла и подала руку:

— Добро пожаловать.

Мы присели на низенькие стульчики, предложенные нам игуменьей. Смотрела она спокойно.

— Вы знаете, что мы партизаны?

— От ваших людей узнала, сын мой.

Ее ровный голос не выражал ни тревоги ни недовольства.

— Какие-нибудь жалобы есть?

— Нет, сын мой. Только вот закрыли нас здесь.

— Простите, но иначе нельзя…

Я начал говорить ей о нашей борьбе с фашистскими захватчиками, о нашей мечте завоевать свободу для всех людей. Ни один мускул не дрогнул на лице игуменьи. Оно оставалось все таким же спокойным, будто ничто земное ее не трогало.

— Мы пришли к вам с просьбой. Дайте нам продуктов. За часть мы заплатим, а за остальное оставим расписку. И еще просим вас не сообщать полиции, сколько нас и куда мы ушли.

Игуменья чуть вздрогнула. Лицо ее покрыл легкий румянец:

— Упаси господь, сын мой! Предавать ближнего — величайший грех.

Она помолчала, а потом тихо сказала:

— Об одном вас попрошу: не забирайте все.

— Будьте спокойны. Мы возьмем столько, сколько нам нужно, и не больше.

Прощаясь, она подала нам всем руку и произнесла:

— Да хранит вас бог…

Мустафа и его помощники испекли хлеба для неприкосновенного запаса и снова замесили тесто. В монастырской кухне наши повара приготовили курбан[12] из двух баранов и свиньи. Мясники освежевали телку, а после нее такая же участь ожидала корову, приведенную из хлева.

— Лазар, мед есть, — сказал мне Цветан.

— Надо взять немного. Мед — отличное лекарство.

Скоро ужин был готов, и я отдал необычный в партизанских условиях приказ:

— Наедаться до отвала!

Приказ этот был встречен с энтузиазмом.

После ужина я приказал всем сразу же ложиться спать. Ведь нам предстоял продолжительный и полный неизвестности поход.

Группа Миле, в которой были преимущественно старые, опытные партизаны, заняла позицию примерно в километре от монастыря. Мы выставили часовых, и все завалились спать.

— Товарищ командир, товарищ командир!

Кто-то сильно тряс меня за плечо. И тут же я услышал выстрелы — один, другой, третий, затем нестройный залп.

Тревога прогнала сон. Я открыл глаза. Надо мной стоял Ворчо:

— Товарищ командир, стреляют!

Стрельба разбудила всех. Ко мне прибежали командиры обоих батальонов.

— Построить людей! Взять ранцы с продуктами! Проверить оружие!

Ленко и Атанас стремительно выскочили наружу. Я услышал их голоса. Они отдавали команды кратко, спокойно.

Занимался рассвет. Был пятый час утра. Шум боя нарастал. Заговорили тяжелые пулеметы. Я уловил их отдаленное торопливо-прерывистое кваканье. Это были «максимы».

Видно, на нас наступала целая дружина[13]. Противник, конечно, превосходил в численности и вооружении, зато у нас была более выгодная позиция. Мы поднялись с Калояном на длинный деревянный чердак.

«Если нас не окружат…» И Здравко и я одновременно подумали об одном и том же. «Если нас не окружат, мы легко справимся с противником».

Немного погодя прибежал Шомпол.

На дороге к монастырю показалась колонна солдат. Впереди шагали два офицера. Они, очевидно, не подозревали, что партизаны находятся так близко, поэтому шли в открытую. Миле доложил мне об этом.

— Сколько их?

Шомпол задумался:

— Двести… или триста… Но конца колонны еще не видно.

— Немедленно возвращайся. Задержите противника, без приказа позицию не оставляйте!

— Есть, товарищ командир!

Я припал глазами к биноклю и осмотрел гору справа. По ее гребню двигалась войсковая колонна. Слева на гребне другой горы я увидел то же самое. По грубому подсчету, в трех колоннах на нас двигалось больше тысячи человек.

Неужели кто-то успел сбежать из монастыря и предать нас? Бой с тысячью или полутора тысячами отлично вооруженных солдат не предвещал ничего хорошего.

Оставался единственный путь — уходить через северные ворота монастыря, быстро пройти через лес и занять гребень, ведущий к Мургашу. Если бы нам удалось вовремя подняться наверх, опасность миновала бы.

Я приказал отходить первым батальону Ленко. Латин открыл тяжелые деревянные ворота и перешагнул через высокий порог. В этот миг со стороны левого ската застрочил пулемет. Латин сделал несколько шагов и упал на снег.

— Назад! — крикнул Ленко, схватив за плечо партизана, уже вышедшего за ворота.

— Что там?

— Латина убили! Стреляют с противоположного хребта!

Пулемет замолчал на какое-то мгновение, а затем снова заговорил. Единственный путь отхода был отрезан. Правда, мы могли спуститься вниз, в овраг, но это означало бы для нас верный, полный разгром.

Оставалось одно — невзирая на стрельбу, проскочить простреливаемое пространство примерно метров в двадцать. Можно было воспользоваться паузами между пулеметными очередями.

Я быстро прикинул: потребуется по одной минуте на человека, а всего — минут двести пятьдесят.

— Ленко!

Командир батальона вытянулся передо мной в ожидании приказа.

— Отправляйся с первой четой, займи высоту напротив. Подави огонь пулеметов противника и останови продвижение колонны!

Ленко повел своих людей и первым выскочил на простреливаемое пространство. За ним последовал второй партизан, третий…

Я вздохнул облегченно. Все-таки можно преодолеть эту зону огня. Наверное, придется потерять при этом несколько человек, но другого выхода нет; иначе погибнут все.

— Атанас!

Командир второго батальона не нуждался в длинных объяснениях. Нужно было найти лестницы, все лестницы, какие отыщутся в монастыре, и перебраться по ним через монастырскую ограду. Здесь тоже придется пересекать простреливаемый участок, но, пока противник сориентируется, его смогут преодолеть человек двадцать — тридцать.

Вслед за первой четой из монастыря выбрались все члены штаба. Первым двинулся Здравко, за ним я. Пулеметы не стреляли, но вокруг меня стали вздыматься снежные фонтанчики. И тут я понял, что пули долетали до меня раньше звука выстрелов.

— Лежи, Лазар! Лежи, а то убьют!

Я осмотрелся. Оставалось всего три метра до безопасной зоны. Еще один бросок вперед, потом еще один — и я оказался рядом с Калояном. Он протянул мне руку:

— Не попали в тебя?

Я ощупал лицо, ноги, спину:

— Кажется, нет.

В нескольких шагах от нас залег Ленко. Он вопросительно смотрел на меня.

— Быстро занимайте гребень! Пусть оттуда два-три человека откроют огонь по пулеметным расчетам, а остальные преградят путь колонне!

Ленко побежал и вдруг по пояс провалился в снег. Ко мне приблизился Атанас:

— Товарищ командир, пока все нормально, ни одного раненого!

Огонь противника утих. Передышка длилась всего минуту, но за это время успели перебежать через опасное место большинство товарищей.

Атанас оставил одну группу прикрывать отход последних бойцов. Прибежал связной от группы Миле. Я сказал ему, чтобы он передал мой приказ: постепенно отходить, оставаясь в арьергарде. Затем с основными силами двух батальонов мы направились к хребту. Дорожка, проложенная в снегу бойцами Ленко, помогала нам быстро идти. Шум боя постепенно удалялся.

С того момента как прозвучал первый выстрел, минуло больше трех часов. Итог оказался в нашу пользу. Мы потеряли только одного бойца — Латина, противник же — несколько человек убитыми. Еще в самом начале боя Миле первым выстрелом сразил офицера, возглавлявшего колонну.

— Кажется, мы вырвались, Калоян. — Здравко Георгиев вытер пот со лба.

Мы уже достигли хребта. Я отдал команду остановиться на привал. После такого напряжения он был совершенно необходим.

— Садись, привал! — крикнул Ворчо и сам лег на спину.

Я поднес бинокль к глазам и посмотрел в сторону монастыря. Первые группы солдат противника перебежками уже приблизились к нему. Пулеметная стрельба стихла. Колонна, двигавшаяся по хребту, находилась в километре от нас. Она тоже остановилась.

Я посмотрел в бинокль в восточном направлении и замер: по Чурскому гребню двигалось несколько колонн противника. В хвосте колонн шагали кони, навьюченные тяжелыми пулеметами и минометами. Я взглянул на Желявский гребень — с интервалом в пятнадцать минут одна от другой шли четыре колонны. На Буховском гребне — та же картина.

По четырем перпендикулярным к Мургашу гребням наступали войсковые части. Тут было, наверное, не меньше пяти тысяч солдат. Я позвал Здравко и подал ему бинокль.

— Направляются к Центральному Мургашскому хребту. Если они окажутся там раньше нас…

Решение созрело быстро. Нужно опередить противника, занять раньше Мургашский хребет, а оттуда направиться к Витине. Враг начал крупную операцию против нас. Надо было выскользнуть из готовившегося кольца окружения и выйти на свободную местность. От Витины мы намеревались совершить стремительный марш, перевалить через Средна-Гору, а оттуда продолжить путь к Родопам.

Первая чета батальона Ленко была вооружена лучше всех и состояла из старых, опытных партизан. Перед ней мы поставили задачу остановить противника, который снова стал наступать.

Колонна тронулась с места. Скоро она вытянулась по хребту, словно огромная черная змея. Снег ярко блестел на солнце.

Снова завязался бой. Застрочили вражеские автоматы и пулеметы, но первая чета не отвечала. Она получила приказ встретить противника залповым огнем, когда он приблизится.

— Товарищ командир, наши бегут! — В голосе Атанаса слышалось с трудом сдерживаемое негодование.

Весь штаб остановился. Несколько человек из первой четы залегли на хребте и открыли огонь. Остальные бежали в нашу сторону, иногда оглядываясь назад.

Если бы мне сказал кто-нибудь, что они побегут, я бы не поверил. Это были коммунисты, опытные партизаны, это были лучшие наши бойцы, которым я доверил судьбу целой бригады.

Приказ был категорический. Пока не будет подан сигнал к отходу, никто не имел права оставлять позицию. Даже если сама смерть станет угрожать им, все равно они обязаны были ждать приказа.

Так бывает на войне. Так было и в период партизанской войны. Спасая всю бригаду, одна чета могла погибнуть. А эта чета отступала, бежала, предавала своих товарищей… Никогда в жизни я не переживал более тяжелых минут. Может быть, у них кончились патроны? Не могли эти люди оказаться трусами и дезертирами!

Комиссар батальона Ленко стоял рядом со мной, до крови прикусив губы.

Противника нужно было остановить любой ценой, иначе он нас настиг бы, навязал бой, и тогда колонны, двигавшиеся по Желявскому и Чурекскому гребням, замкнули бы кольцо вокруг нас.

— Второй чете выдвинуться вперед! А Ленко с первой четой пусть немедленно нас догоняет.

— Есть, товарищ командир!

Позади нас с новой силой разгорелась перестрелка. Я намеренно отстал. Мне скорее хотелось увидеть Ленко, узнать, что случилось. Когда они догнали нас, я спросил:

— Почему оставили позиции без приказа? Почему побежали?

— Лазар… — (Неужели он станет оправдываться?..) Его голос дрожал: — Товарищ командир, чета не побежала…

— А что же это?!

Рядом с Ленко стоял боец с винтовкой в руке. Ленко взял ее и подал мне:

— Винтовки не стреляют. Новые, что в Саранцах взяли.

Я схватил винтовку:

— А вы их опробовали до этого?

— Только несколько штук. Они стреляли…

Я нажал на спуск. Ударник стукнул совсем не сильно, глухо. Я вытащил затвор и стал быстро разбирать его. Боевая пружина была в густой смазке. Разумеется, такая винтовка не могла стрелять.

Я вытащил свой платок и быстро снял смазку. Собрал затвор и загнал один патрон. Выстрелил.

— Как видишь, стреляет! Почистить все винтовки на ходу! И не только в первой чете. Доложите, когда из них можно будет стрелять.

Продолжать путь по хребту для нас значило попасть под огонь минометов и тяжелых пулеметов. Поэтому мы повернули к правому лесистому склону. Это должно было ввести в заблуждение противника, наступавшего по восточным хребтам.

Для обеспечения левого фланга я выслал группу Миле с задачей занять седловину западнее Мургаша и продержаться, пока мы не поднимемся на вершину. Лишь после этого группа могла отойти и присоединиться к нам.

Снова двинулись вперед. Надо было как можно скорее занять вершину, чтобы стать хозяевами положения. Пять тысяч солдат мне больше не казались огромной силой. Если мы займем Мургаш, путь к Витине будет свободен.

Через лес идти куда труднее, чем по хребту. Там ветер сдул весь снег, а здесь он в два раза глубже.

В полдень мы достигли подножия вершины. До нее оставалось около километра. Совсем немного!

Здравко схватил меня за руку:

— Лазар, смотри!

К Мургашу спешила колонна противника. Видно, она прошла через Чурек. Дальше показалась еще одна войсковая часть. За ней — вторая, третья.

Штаб собрался на совещание.

Надо атаковать Мургаш! Предложение неплохое, но против нас уже было не меньше семи — восьми тысяч, солдат и жандармов. Я осмотрел северные склоны гор. Поросшие лесом, они казались тихими и спокойными.

В это время нас догнала вторая чета из батальона Ленко и группа Миле. Я объявил короткий отдых, чтобы за это время все успели перекусить. Хлеб, испеченный Мустафой, показался на редкость вкусным.

Мы снова тронулись в путь. В арьергарде осталась вторая чета батальона Ленко. Вскоре вошли в лес и стали быстро спускаться по Калояновой возвышенности, которая тянулась на несколько километров на север, до самого Литаковского хребта.

Здравко и я шли позади всех. Девять часов минуло с начала боя, и тень усталости легла на лица людей. Я взглянул на Здравко. Он еле держался на ногах.

— Остановимся ненадолго?

Я приказал передать в голову колонны, что объявляется пятнадцатиминутный привал, и огляделся. Нужно было организовать непосредственное охранение.

— Мустафа! Приказываю твоему отделению оттянуться назад и занять высоту!

— Ясно!

Не прошло и десяти минут, как наш Мустафа прибежал назад:

— Лазар! Войска с двух сторон!..

— Тревога! — крикнул я, и в тот же миг слева и справа затрещали автоматы и пулеметы. Немного погодя открыли стрельбу и колонны противника, двигавшиеся с Мургаша.

Оказалось, что со стороны Ботевградского поля также приближались колонны солдат и жандармов. Мы очутились в центре огромного, сжимавшегося вокруг нас кольца.

Неожиданная стрельба противника, успевшего вплотную приблизиться к нам, внесла растерянность в ряды нашего арьергарда. Кое-кто из бойцов, не слушая команды, бросился вниз по оврагу.

Начался бой по всему фронту. Меткий огонь наших головных подразделений быстро охладил пыл жандармов, жаждавших легкой победы.

В овраге, куда отошли Калоян и Стамо Керезов с группой партизан, тоже кипел ожесточенный бой.

Со мной осталась группа бойцов. Нам предстояло принять на себя главный удар противника, чтобы дать бригаде время для отхода.

Укрывшись за стволом бука, стрелял Миле. В нескольких шагах от меня спокойно заряжал свой карабин Огнян Джотето.

Жандармы лезли с трех сторон. Слышались крики офицеров, за деревьями мелькали фигуры жандармов, из-за каждого дерева сыпались пули. В пятидесяти шагах от меня пробежал офицер с легким пулеметом. Позиция, выбранная им, была очень удобной. С нее он мог отрезать путь к оврагу, единственный, который нам оставался.

Я вскинул автомат и короткой очередью сразил офицера. За ним ползли два жандарма. Первый бросился к пулемету, но, пока он наклонялся, пули из моего автомата достали его. Второй жандарм метнулся назад.

Чтобы прибавить своим солдатам смелости, офицеры заверяли их, что партизаны вооружены плохо, что автоматического оружия у них совсем нет. Неожиданная автоматная стрельба ошеломила нападающих, и они залегли за деревьями.

Бой разгорался. Стреляли со всех сторон, а нам нужно было беречь патроны. Я нажал на спуск автомата и внезапно почувствовал какую-то тяжесть в руке. Взглянул на нее и увидел, что в двух местах рукав набух кровью. Когда пули попали в меня — я не мог понять. Боль пришла неожиданно.

Я взял автомат в левую руку и выпустил еще одну очередь, уже не целясь. Потом засунул раненую руку за борт между двумя пуговицами своей офицерской куртки.

— Лазар, нас окружают!

Кричал Джотето. Я взглянул на Миле, который стрелял укрывшись за буком, посмотрел на остальных партизан и подал команду отходить к оврагу. Все сразу мы не могли отходить. Кому-то надо было остаться. Но кому?..

Товарищи начали отход перебежками. И вот остались только Огнян Джотето, Миле и я.

— Лазар, уходи! — крикнул мне Огнян Джотето.

— Мы будем ждать тебя у реки!

— Иди, иди!

Он подбежал к одному дереву и выпустил целую обойму. Пока я спускался, были слышны звуки его выстрелов. Когда его убили, как он погиб — я не видел.

Внизу у реки Еловица мы догнали одну группу партизан, среди них были Иван Белый и Мустафа. Мы перешли вброд речку и стали подниматься по крутому склону Литаковского хребта. Несмотря на то что кругом еще лежал снег, южный скат начал покрываться зеленью. Деревья с распустившимися почками стояли засыпанные снегом, который летел вниз при каждом дуновении ветра, при каждом прикосновении к стволу, и это казалось неправдоподобным.

Жандармы остановились у реки.

— Скорей к хребту!

На совещании мы решили, что, после того как перевалим через Литаковский хребет, остановимся на отдых в лесу, а ночью пересечем Ботевградское поле на пути к Средна-Горе.

Стрельба повсюду утихла. Куда отошли остальные партизаны — я не знал. Поблизости не было видно никаких следов. Вдруг Миле подбежал ко мне, остановился:

— Ты ранен, Лазар!

Я кивнул.

Миле стал рыться в своем ранце. Он вытащил из него бинт и пузырек с какой-то жидкостью, разрезал рукав моей куртки и сделал перевязку.

Маленькую полянку, где мы остановились, со всех сторон окружали высокие толстые деревья. Я решил, что останемся здесь, и выслал нескольких бойцов в горы на поиски уцелевших товарищей. В этот момент на хребте севернее нас снова разгорелся бой. Стреляли десятки тяжелых и легких пулеметов, автоматов и винтовок. Это батальон Ленко вступил в схватку с основными силами противника, двигавшимися из Ботевграда.

На западе тоже началась стрельба. Жандармы снова вошли в соприкосновение с группой Калояна и Керезова.

По Литаковскому хребту быстро наступала со стороны Мургаша колонна противника. Со мной было около двадцати человек. Единственным правильным решением было спуститься к Врачешской реке, а оттуда снова направиться к Мургашу. Рядом начиналась прогалина, которая вела к реке. Я позвал Миле и Ивана Белого и сказал им о своем плане отхода.

Я попытался подняться, и вдруг перед глазами заплясали красные и зеленые огоньки, все вокруг завертелось в бешеном круговороте. Чей-то голос, словно со дна колодца, крикнул: «Лазар, Лазар!», кто-то пошлепал меня по щекам, и я медленно открыл глаза.

Надо мной склонились несколько товарищей.

— Где мы?

— На поляне.

Я спохватился. Мы же решили, что спустимся по прогалине, а оттуда по поросшему лесом скату пойдем к Злой поляне, где стоят овчарни, в которых можно найти что-нибудь поесть и отдохнуть.

В это время колонна, двигавшаяся по Литаковскому хребту от Мургаша, открыла огонь. Мы стали быстро спускаться к реке и, перейдя ее, остановились в маленькой зазеленевшей буковой роще.

Хлеб, сладкий хлеб Мустафы, казался мне теперь горьким. Раны на руке болели, но сильнее этой боли была тревога за судьбу бригады.

Тогда я еще не знал, что батальон Ленко оторвался от врага, что группа Калояна и Стамо Керезова, хотя и плохо вооруженная, вырвалась из окружения, что после двенадцатичасового сражения из всей бригады погибли шесть человек: Латин, Прокоп Хаджихристов, Михаил Симеонов, Благой Харалампиев — Денчо, Илия Христов — Огнян Джотето и Здравко Иванов.

Тогда я еще не знал, что в этот день мы отбивались от наседавших на нас двенадцати тысяч солдат и жандармов, что еще восемнадцать тысяч ожидали нас в поле, что мы одержали настоящую, большую победу, что вечером в кабинете военный министр отчитывал подчиненных, позволивших «бандитам» выскользнуть из долго готовившейся западни, в которой должна была погибнуть бригада «Чавдар».

Солнце давно закатилось. Настала холодная снежная ночь, и опять — в поход. В темной дали угадывались очертания Мургаша.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Злая поляна встретила нас леденящим ветром. Мы уже восемнадцать часов вели бой и отходили, прошли десятки километров по горам, преследуемые вражескими пулями. Остаток ночи провели в хижине в горах, а на рассвете отправились к Прыдле, где намеревались дождаться вечера.

Вот и Прыдля. Это было 4 мая. Укрывшись в густом лесу, мы с тревогой прислушивались к стрельбе, отзвуки которой время от времени слышались в горах.

Рука сильно болела, меня все время тошнило, есть я ничего не мог.

Группа, с которой мы прорвались через вражеское кольцо окружения, была оформлена как чета, возглавляемая Мустафой. После полудня он и Миле подошли ко мне:

— Лазар, мы предлагаем…

Они предлагали перейти нам вдвоем с Миле через Витинскую реку и по дороге, ведущей к Чуреку, добраться до Осоиц, чтобы там найти врача. Я согласился с ними.

Мы наметили встречу на поляне Папратина, где уже бывали не раз до этого. Контрольная встреча назначалась у камарской сторожки, и я приказал Мустафе вывести чету в лес над Осоицами.

Начало смеркаться, когда мы с Миле спустились к Ботевградскому шоссе. Вокруг было спокойно. Осмотревшись, мы перешли Витинскую речку.

А в это время за нами следили десятки глаз. У начала дороги до Чурека, как и на противоположной возвышенности, были устроены крупные засады. Но нас спас… полевой устав. Устав предписывал беспрепятственно пропускать патруль из двух человек, чтобы на засаду напоролись основные силы противника.

Офицер решил, что мы и есть такой патруль из двух человек и что через десять — пятнадцать минут по уже разведанной дороге пройдут основные силы партизан. Поэтому он дал знак не стрелять.

Мы с Миле медленно поднимались по крутому склону. Здесь снег уже стаял. С двух сторон возвышался молодой буковый лес. Вечер выдался теплый, наполненный ароматом первой зелени, с неумолкающим пением птиц. От снега и ледяного ветра на Злой поляне, от пороховой гари остались только воспоминания. И вдруг со стороны речки раздались пулеметные и автоматные очереди, им ответили винтовочные выстрелы — завязался бой.

— Это наши!

— Не может быть, Лазар. Чета еще на Прыдле. Я же им приказал выступить только в полночь.

Чета Мустафы или еще какая-то другая, все равно это были наши!

Спустя четверть часа стрельба утихла. Перевалив через хребет, мы продолжили путь к Осоицам. Обычно это расстояние можно было покрыть за час, но сейчас нам потребовалось в два раза больше времени. В десять часов вечера мы вошли в село.

Я решил остановиться у бай Павла. Он жил на краю села, а его проворная жена тетя Йота могла меня перевязать не хуже врача.

Я знал, что бай Павел соорудил между двумя комнатами идеально замаскированное укрытие. Там я мог провести несколько дней, пока не спадет температура и не затянутся раны на руке.

Мы осторожно вошли во двор, я тихо постучал в двери. Никто не отозвался. Постучал сильнее — опять молчание. Нажал на дверь — она слегка скрипнула и подалась. Я посветил фонариком. Здесь, видно, недавно были люди — на столе стояла неприбранная посуда.

Мы решили прилечь на широкую лавку у стены, отдохнуть.

— Они где-то здесь. Может, зашли к соседям. Подождем, пока вернутся.

Миле зевнул и вытянул ноги:

— Хорошо бы похлебать чего-нибудь горяченького…

Нас разбудило петушиное кукареканье. Мы вскочили. Было пять часов утра. Кудахтали куры, мычала корова. А где же все-таки хозяева? Вдруг на ступеньках деревянной лестницы послышались легкие шаги. Мы посмотрели в окошко. Сверху, протирая глаза, спускался десятилетний Вецо, младший сын бай Павла. Он открыл дверь в кухню.

— Вецо!

Мальчик испуганно вздрогнул и отступил назад:

— Бате Лазар…

— Входи!

— Бате Лазар, бегите! Они сейчас придут сюда.

— Что случилось?

Глаза мальчика наполнились слезами:

— Вчера забрали маму, папу, бате Ванчо, бабушку. И меня взяли, а потом отпустили. Они сказали, что опять сюда придут…

— Не бойся. Не придут.

Мне хотелось как-то успокоить моего старого друга, с которым мы не раз вели серьезные «мужские» разговоры о гайдуках и партизанах, о битвах и войнах.

— Еще кого-нибудь арестовали в селе?

— Многих. Бай Райко, бай Георгия, бай Йордана, деда Коле, тетю Вецу, тетю Елизавету и еще… А меня отпустили к скотине.

— Ты молодчина. Не боишься?

— Нет…

— Кто в селе, солдаты или жандармы?

— Жандармы, бате Лазар.

— У вас есть что в доме поесть?

— Есть масло в миске.

Мы переглянулись с Миле. Масло без хлеба не очень приятно есть. Но все же нужно было хоть чем-то утолить голод. Мы густо посыпали масло солью и съели по две ложки, запив водой. Остальное завернули в бумагу и положили в ранец.

— Ты, Вецо, сейчас выйди на улицу, посмотри, нет ли кого, и вернись. А увидишь что не так — просвистишь песню о Елене и пойдешь вниз. Понял?

Вецо ушел и скоро вернулся. Путь был свободен. Мы с Миле поспешили к сосновой роще.

Вечером нам предстояло встретиться на Папратине с четой Мустафы. До встречи мы решили пересидеть в роще. Миле два раза перевязывал мои раны, предварительно смазывая их йодом и посыпая… аспирином.

Ведь когда глотаешь аспирин, он помогает. Значит, если и рану посыпать, тоже поможет.

Этой медицинской логике мне нечего было противопоставить, кроме терпения послушного пациента.

Контрольная встреча с четой Мустафы не состоялась. Товарищи не явились.

…6 мая мы остановились в сосновом лесу у Буново. Миле отправился в село и вернулся оттуда с половиной жареного барашка, хлебом и бутылкой ракии. Протягивая бутылку, сказал:

— Это для промывания ран. Спирту не нашлось.

Целый день мы отдыхали. Узнали, что в селе полиция и жандармерия начали обыски, шли повальные аресты. Ночью мы поднялись по крутому восточному склону у речки Буновштица. Было холодно, но нам все же удалось немного вздремнуть.

Проснулись в полдень. Осмотрели ближние и дальние вершины, но ничто не говорило об опасности. Я вытянулся и тут же вскочил. Еще немного, и я дотронулся бы до длинной змеи с коричневой зигзагообразной лентой на спине. Она грелась на солнце сантиметрах в двадцати от меня. А в двух шагах от нее переплелся целый клубок змей, образовав пеструю пряжу.

— Миле, змеи!

Он вскочил, уставился на меня сонными глазами.

— Смотри, сколько змей кругом!

Откуда нам было знать, что это место в народе называется «змеярник». Здесь словно собрались все ядовитые жала Стара-Планины.

Мы отыскали по палке, сложили около себя камни и приготовились воевать с гадюками. Мы знали, что укусы их смертельны. Время от времени они поворачивали головы в нашу сторону, высовывали раздвоенные языки, шипели.

Камарская сторожка. Место наших постоянных встреч. Туда мы отправились 10 мая. Ночь выдалась темная, облачная, и мы залегли в придорожных кустах. Долго прислушивались, но ни говора, ни шагов уловить не могли. Подали сигнал, служивший паролем, и тут же от сторожки услышали ответ. Только наши ли это? Мы повторили пароль, и из темноты вынырнуло несколько фигур. В руках они держали винтовки. Мы поднялись на встречу.

— Кто такой?

— Свилен. А ты кто?

Это был Коста Хаджикинов, а с ним несколько товарищей из Пирдопского края.

Мы расцеловались. Я нетерпеливо стал расспрашивать его о судьбе третьего батальона. Коста находился в батальоне до 4 мая, участвовал в боевых операциях, а после этого отправился выполнять партийные задания в селах.

2 мая третий батальон оставил горную турбазу «Планинец» под вершиной Бабы и направился к Мирковским горам. Выпавший снег задержал партизан на несколько дней. Запасы продовольствия быстро таяли, и нужно было их пополнять. Группа численностью двадцать пять человек под командованием бай Стояна отправилась в село Буново…

Начальник околийской полиции в своем донесении 7 мая писал:

Группа бай Стояна скоро догнала батальон, и все продолжили путь по глубокому снегу, проваливаясь в него по колено. Вечером партизаны остановились в местности Дерин Ториште на ночлег.

Рано утром к временному партизанскому лагерю подошла дружина капитана Ботева. Она была включена во второй эшелон воинских частей, перед которыми власти поставили задачу не допустить, чтобы партизаны ушли из блокированного района.

Часовой, услышав подозрительный шум, разбудил командира. Халачев отправился на разведку, но вскоре его остановил охрипший голос:

— Стой! Пароль — или буду стрелять!

Блеснула серая сталь немецкого автомата, и его ствол уставился в грудь Стефану.

— Как это стрелять? Я твой командир! — прикрикнул на солдата Халачев, сразу же бросился в сторону и открыл меткий огонь из автомата. Ему удалось отогнать головную группу противника. А за это время батальон приготовился встретить врага.

Бой длился весь день и утих только к вечеру, когда батальону удалось оторваться от противника и выйти к лесочку между Мирково и Бенково.

Рано утром, еще до рассвета, Халачев разбил батальон на две группы и перед каждой поставил боевую задачу. Днем одна группа должна была скрываться в лесу около Смолско, а другая — недалеко от Бенково. Ночью они одновременно должны напасть на оба села, соединиться здесь и снова продолжать путь вместе.

В восемь часов вечера одна из групп напала на Бенково. На другой день начальник общественной силы написал в своем донесении:

В три часа утра вторая группа заняла село Смолско, реквизировала в общинной управе деньги и пишущую машинку. На ней партизаны могли печатать письма и листовки, а также материалы для своей газеты.

Мы дали ему имя Орлин. Он был молод, жизнерадостен, знал много песен, прекрасно их пел. И еще был отважен. Когда после нескольких месяцев разлуки мы снова встретились у Жерковского дере, лицо его обросло густой черной бородой.

5 мая батальон вел бой с жандармами между селами Бенково и Радославово. Противник решил любой ценой уничтожить партизан.

Опытный командир, Халачев заметил, что рота жандармов спешит занять хребет, господствующий над соседними высотами.

Вперед пошли Халачев, Орлин, Караджа и Страхил. Четверо стоили целой четы. Хребта они достигли одновременно с жандармами. Четверо против роты. Четыре винтовки против трех тяжелых пулеметов, десятков автоматов.

И все же противник залег, приостановил свое продвижение. Редкие партизанские выстрелы были предельно точны, каждая пуля находила цель.

Хотя бы полчаса! Полчаса, чтобы батальон успел занять следующую высоту, откуда он мог продолжить бой!

Несколько жандармов стали ползком пробираться в тыл оборонявшимся.

Орлин приподнялся и стал стрелять с колена.

— Ложись! — крикнул Велко.

— Они окружают нас!

Десятки винтовок нацелились на храбреца, который спокойно, будто на стрельбище, посылал пулю за пулей. Огненный вихрь пронесся рядом с ним, не задев его.

— Поворачивают! — крикнул Орлин. — Велко, они пятятся назад!

Это были его последние слова.

К тому времени батальон уже отошел. Халачев, Страхил и Караджа простились со своим товарищем.

Когда на хребте воцарилась тишина, жандармы нашли остывшее тело Орлина. Его голову насадили на гладкий заостренный шест. Пронося ее по селам, глашатаи зачитывали специально подготовленный текст: «Это голова командира отряда! Такая участь ждет всех бандитов, поднявших руку на царя и державу».

Недаром его звали Орлин. Это был настоящий горный орел!

В отряде бай Марин не имел определенной должности. По старой привычке он продолжал заботиться о снабжении нас продуктами, ведал их распределением и хранением. Когда штаб заседал, когда принимались важные решения, он без приглашения садился между командирами, и никому не приходила в голову мысль, что он не имеет на это права.

В бою между Бенково и Радославово его ранило. Он, уже пожилой мужчина, с трудом сдерживался, чтобы не застонать от боли. Никто не должен был видеть, что он страдает. Однако силы быстро покинули его. Халачев заметил это и приказал одному партизану помочь ему идти.

Когда остановились на короткий отдых, чтобы немного перевести дух, Халачев присел около бай Марина:

— Ну как, бай Станю?

— Тяжело, Велко.

— Потерпи, бай Станю.

— Ведь из-за меня весь батальон задерживается…

— Это не страшно, — успокаивал его Велко. — Сам знаешь: раненого товарища бросать нельзя.

— Знаю. А все-таки лучше оставьте меня. Я как-нибудь сам доберусь до села. А там приютят. И лекарства дадут. Поправлюсь — снова увидимся…

Часовой прервал разговор. На противоположном хребте появился противник.

— Видишь, Велко, опять будет бой.

Командир задумался на мгновение, потом принял решение.

— С тобой, бай Марин, пойдут Найден и Марийка.

На пятый день все трое добрались до Литаково. Ночью Найден отыскал «верного» человека, родственника, который обещал их приютить и достать лекарства. Только эту ночь им нужно провести в лесу, а на следующий день он все устроит и, как стемнеет, придет за ними…

На следующий день этот «верный» человек сообщил о них властям.

Увидев приближающихся полицейских, бай Марин зарядил винтовку и сказал:

— Ребята, бегите, я их задержу!

— Беги, Марийка, мы с отцом их задержим! — крикнул Найден, ложась рядом с отцом и беря на мушку первого полицейского.

— Тате!.. Бате!..

В этих словах Марийки слышались и укор и мольба. Как они могли подумать, что она оставит их здесь и бросится бежать, чтобы спастись?!

Завязался неравный бой. Надежды на спасение не было. Когда патроны кончились, полетели гранаты.

И вот осталась только одна граната. Полицейские стреляли редко. Время от времени один из них кричал:

— Сдавайтесь, если хотите остаться живыми!

Трое переглянулись. Им обещают сохранить жизнь? Но какая это будет жизнь?

Марийка погладила гранату и прижала ее к груди:

— Тате, батко…

Оба подошли к ней, обняли ее.

Пальцы Марийки не задрожали, когда она выдернула чеку гранаты.

Старый солдат Марин Найденов считал: «…двадцать один, двадцать два, двадцать три…»

На мгновение мозг пронзила страшная мысль: неужели граната не взорвется?

7 мая начальник околийской полиции направил по инстанции доклад:

Потери партизан действительно были невелики, но батальон остался без продовольствия, и Халачев решил 16 мая, невзирая на жесткую блокаду, захватить Лыджене, Пирдопской околии, и запастись продуктами. Операция была проведена без потерь, но результаты ее оказались незначительными. Напуганное население пряталось по домам, и едва партизаны покинули село, как жандармы узнали об этом. Начались массовые аресты в Лыджене, Душанцах, Мирково.

24 мая батальон вошел в село Рибарица, Тетевенской околии, где добыл продукты и изъял оружие у членов общественной силы. Поднятые по тревоге жандармы и полицейские бросились по следам батальона. 25 мая халачевцы вступили в ожесточенный бой под вершиной Вежен.

Главный штаб Народно-освободительной повстанческой армии (НОПА) приказал третьему батальону оставить Чавдарский район и направиться в Ихтиманский край, в Родопы, где вместе с ихтиманцами он должен был войти в состав новой бригады.

Весь май батальон вынужден был вести бои и постоянно передвигаться, чтобы вырваться из кольца блокады, установленной во сто крат превосходившим его противником. Только в конце месяца блокада стала ослабевать. Оставив группу партизан в Пирдопском крае, Халачев примерно с семьюдесятью бойцами отправился в Среднегорье, где встретился с отрядом имени Георгия Бенковского. Оба отряда напали на село Мечка. В середине июня в батальон влилась Ихтиманская партизанская группа и оформилась как третья чета батальона. Отсюда халачевцы, выполняя поставленную задачу, ушли в Рилу и Родопы, где действовали до сентября.

26 июня третий батальон занял село Горна-Василица.

13 июня было совершено нападение на мандру у Белкемена.

11 июля двадцать партизан во главе с командиром Стефаном Халачевым захватили лесничество у курорта Юндола. Нападение было таким внезапным и стремительным, что находившийся там целый эскадрон в панике разбежался, бросив оружие.

На следующий день было совершено три нападения. Одна группа во главе с комиссаром Калайджиевым заняла село Свети-Тек. Вторая группа во главе со Стояном Хаджипенчевым захватила Аврамовы Шалаши. Третья группа во главе со Стефаном Халачевым овладела станцией Белица. Внезапность операции дала отличные результаты. Охрана была разоружена, и у чавдарцев стало на десять винтовок больше. Кроме того, они захватили двадцать гранат и много патронов.

22 июня батальон, в который непрерывно вливались новые бойцы, напал на село Якоруда.

Охрана, находившаяся в селе и на станции, по расчетам местных властей, была достаточной, чтобы отбить любое нападение: трое полицейских, четырнадцать лесных стражников, семь солдат станционной охраны, десятки хорошо вооруженных членов общественной силы.

Батальон, разбитый на группы, напал на село внезапно.

Быстро были заняты общинная управа, почта, полицейский участок и лесничество. Чета Караджи получила задачу овладеть станцией.

Чтобы уничтожить охрану, достаточно было нескольких гранат, но Караджа не хотел лишнего кровопролития. Он обратился к солдатам с призывом сдаться без боя. В этот момент один из них бросился на Караджу с ножом. Солдат быстро разоружили, но храбрый Караджа погиб.

В результате операции в селе Якоруда у партизан прибавилось двадцать пять винтовок и десять пистолетов, захвачено было много гранат и патронов.

28 июня батальон в полном составе напал на курорт Юндола. Еще тринадцать винтовок пополнили вооружение партизан, а жандармская часть, поднятая по тревоге, остановилась на грузовиках в двух километрах от того места, где находились партизаны, и благоразумно выжидала, когда они отойдут.

Батальон, выросший в бригаду, завершил свой боевой путь, участвуя в дни вооруженного восстания в установлении и укреплении народной власти в Костенце, Ихтимане и Софии.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Камарская сторожка! И усталость, и боль от раны — все это вдруг исчезло, когда я там застал Бойчо, бай Недялко, Андро, Колку и других товарищей и узнал от них, что невдалеке расположился весь Теренский батальон.

— Вот здорово! А говорили, что ты убит, да я не верил. Никак не верил! — Бай Недялко радостно обнимал меня. — А всякая рана заживает. Заживет и твоя.

Вот что нам рассказали товарищи в камарской сторожке.

3 мая теренцы, которые тоже были в окружении, заметив воинские части и услышав гул сражения, долго шли по холодной речке Еловице и вырвались из кольца.

Хотя товарищи и мало знали о судьбе двух батальонов, участвовавших в мургашском сражении, все же я с нетерпением ловил каждое их слово.

Кроме нашей группы сформировались еще две. Большая часть батальона Ленко во главе с командиром прорвалась сквозь кольцо окружения и отступила к Осоицам.

Вторая группа во главе со Здравко Георгиевым и комиссаром бригады Стамо Керезовым той же ночью добралась до Драгуны — места сбора всех отставших от своих частей партизан.

К Драгуне отправился и Янко в сопровождении Доктора, Халачева и бай Драгана. Здесь они встретились с Димитром Тошковым — Захарием и получили первые сведения о судьбе бригады.

Наш разговор затянулся бы надолго, если бы к нам не подбежал часовой:

— Товарищ командир, по лесу движутся люди!

— Сколько человек?

— Не знаю. Заметил одного, но за ним, похоже, идут и другие.

Бойчо приказал батальону приготовиться к бою и послал нескольких партизан в разведку. Было приказано, если приближающихся немного, захватить их и привести в штаб.

После получасового напряженного ожидания разведка вернулась с одним «пленником». Это был Мустафа. Он бросился обнимать меня.

— Где отряд?

Мустафа опустил голову, как провинившийся ученик.

Оказалось, что вскоре после нашего ухода с Прыдли отправился оттуда и он с Иваном Белым. Не успели они подойти к реке, как вокруг засвистели пули. Мустафа начал отстреливаться и потом бросился догонять отряд.

— Поверь, Лазар, словно сквозь землю провалились. Я осмотрел все вокруг, подавал сигналы, искал их повсюду — никаких следов. Потом начал искать тебя. Двое суток вертелся возле Осоиц, а вы пропали.

Решил попытать счастья возле камарской сторожки. Пошел к ней и на Осоицкой реке нарвался на засаду. Бежал вдоль реки по воде, споткнулся и промок до костей. От засады ускользнул, но страшно продрог. Ты ведь знаешь, невдалеке от сторожки имеется печь для обжига. Я залез в нее и уснул. Потом вдруг услышал стук колес. Высунул голову и увидел, что уже рассвело. Заметил возле сторожки нескольких полицейских. Они умывались.

И осторожно выбрался наружу и побрел по лесу. Вдруг слышу — кто-то кричит: «Руки вверх!» А я смотрю — наши.

Весь этот день мы провели в лесу. К вечеру разошлись. Последние дружеские объятия и пожелания успеха. Теренский батальон отправился выполнять поставленное перед ним задание, а бай Недялко, Колка, Кочо, Желязко и я пошли в Шопско.

Противник нанес нам большие потери.

Четыреста партизан, составлявших четыре батальона бригады, выдержали натиск тридцатитысячной армии, брошенной на наше уничтожение.

Во время схваток с врагом многие товарищи отстали от своих частей. Некоторых взяли в плен, а потом убили. Многих наших помощников в селах арестовали и перебили.

Вот какие сведения дал начальник полиции Софийской области в своем докладе о положении в Новоселской, Пирдопской и Ботевградской околиях в начале июня.

Семьсот семьдесят человек было отправлено в тюрьмы и концлагеря! Двери семисот домов закрылись перед нами. Семьсот человек уже больше не могли заботиться о снабжении нас продуктами, не могли сообщать нам сведения о замыслах неприятеля.

Все это — убийство партизан и ятаков, сожженные села, произвол полицейских и жандармов и, наконец, заявление властей, что почти девять десятых бандитов партизанского отряда «Чавдар» уничтожено, — все это преследовало одну цель: вселить ужас в сердца людей, чтобы они навсегда отказались от мысли помогать партизанам. И не удивительно, что население было напугано и притихло.

В конце мая Теренский батальон решил провести операцию в селе Лопян. В этом селе нас знали, в нем было много наших помощников и единомышленников.

После короткой перестрелки, в которой был убит один полицейский, партизаны вошли в Лопян. Задача по снабжению отряда продуктами была выполнена, комиссар батальона уже просмотрел все бумаги в общинной управе, касающиеся нас. Оставалось только провести митинг с населением. Но никто из местных жителей не смел и носу показать из дому. Тогда Тодор Дачев отдал приказ батальону уйти из села.

Новые условия требовали от нас новой тактики. Первой нашей задачей было сохранить живую силу, создать небольшие боевые единицы, которые и должны наносить удары по врагу, чтобы доказать, что слухи о нашем полном поражении не соответствуют действительности.

Наше самое сильное оружие — веру населения — нужно было вернуть любой ценой.

Желязко и Колка отправились в Саранцы за продуктами. Мы же с бай Недялко и Кочо терпеливо их ожидали, гадая, каким будет хлеб — свежим или черствым.

— Я за черствый, — поднял брови бай Недялко. — Пастухи у нас едят хлеб семидневной давности и живут по сотне лет.

В этот момент со стороны Саранцев послышалась стрельба. Мы все трое вскочили на ноги. Наверное, наши наткнулись на засаду.

— Вот вам и хлеб! — нахмурился Кочо. — Надо было потерпеть еще денек…

Золотое сердце было у нашего Кочо, сельского учителя, поэта и мечтателя. Он жил заботой о людях, его волновали их печали и радости, и он считал, что еще ничего настоящего не сделал в жизни.

Через час Желязко и Колка вернулись.

На вопрос, как дела, Колка зло махнул рукой: на обратном пути наткнулись на засаду, по ним открыли огонь, и они пустились бежать со всех ног.

Оставаться здесь было уже нельзя, и Колка предложил перебраться в столнишскую рощу. Все меньше и меньше становилось мест, где еще можно укрыться. Многие наши верные убежища были раскрыты, а население со страхом и подозрением относилось к каждому незнакомому человеку. Полиция шла на провокации: переодетые шпики выдавали себя за партизан. Нарвешься на такую провокацию — потом не выпутаешься.

Весь день мы провели на небольшой тенистой полянке в Балабанице. Вечером бай Недялко и Желязко спустились в село за продуктами. Все обошлось благополучно, они принесли даже перевязочный материал.

Во что бы то ни стало надо было связаться с сельской подпольной организацией, и поэтому на следующий вечер бай Недялко снова собрался в путь. Вернувшись, он сообщил, что партийный секретарь и еще с десяток людей арестованы. Связь установить не удалось.

На следующий день мы решили пойти в село Доганово. Дождались сумерек и отправились напрямик через поле. Как видно, погода только и ждала, когда мы отправимся в путь: сразу же начался дождь. Он все усиливался. По темному, хмурому небу огненными змейками блистали молнии, артиллерийской канонадой гремели раскаты грома.

Наш проводник бай Недялко свернул на какой-то пригорок:

— Здесь посуше.

На вершине холма среди соснового леса стояла небольшая часовенка. Мы вошли внутрь и посветили фонариком. Ливень проник внутрь часовни, и на полу стояло небольшое озерцо.

Пока мы искали, где бы присесть, Кочо пошел к алтарю и снял иконы. Несколько штук он положил на пол, лег на них и накрылся «девой Марией», потому что крыша часовни протекала.

— Неплохо Кочо устроился… — заметил Колка.

Из его слов нельзя было понять, восхищается ли он изобретательностью друга, завидует ли ему или возмущается таким кощунством. — Пятеро святых снизу, один сверху, а сам посередине!

После полуночи дождь прекратился, и мы снова отправились в путь. Дорогу так развезло, что идти было просто невозможно. На рассвете остановились в карапольском сосновом леске. Своей верхней частью он примыкал к большому дубовому лесу, покрывавшему всю гору.

Расположились здесь на дневку. Под вечер прямо против нас остановился какой-то крестьянин из Доганово. Он испуганно посмотрел на нас и собрался было наутек, но мы уже вскочили на ноги и пригласили его присесть рядом. Кочо продолжал спать в нескольких шагах от нас, и крестьянин его не заметил.

Сначала наш разговор не клеился, а потом человек этот осмелел и рассказал, что в Доганово стоят воинские части с танками, а их штаб расположен в школе.

— Что слышно в ваших краях о партизанах?

— Говорят, что их разбили на Мургаше, но позавчера снова партизаны напали на три села. Будто бы побывали в Гайтанево, Байлово и Раковице.

— И много их было?

— Кто их знает! Одни говорят — двадцать, другие — двести…

Оставив Колку сторожить этого человека, мы пошли разбудить Кочо. Надо было решить, что делать с крестьянином. Если задержать до вечера, родственники могут сообщить полиции и поднять тревогу. Если же отпустить, он может нас выдать.

— Твое мнение, Кочо?

— Безобидный он человек. Бедняк. Не выдаст…

И мы его отпустили, разумеется предупредив, чтобы молчал. Он поклялся, что никому, ни одной душе ничего о нас не скажет. И все же, как только он отошел от нас, мы поспешили перейти на другое место.

— Раз уж нет еды, хоть воды напиться, что ли, — предложил спустя немного бай Недялко.

— И мне пить хочется, — согласился Колка.

— Лазар, я пойду принесу. Здесь поблизости есть вода, — сказал Кочо.

Он был из Доганово, знал здешние места и не мог заблудиться. Я дал ему два котелка и приказал не задерживаться.

Прошло минут пятнадцать — двадцать. Кочо нет и нет.

— Куда же это запропал парень? — начал сердиться бай Недялко.

В это время невдалеке послышались винтовочные и автоматные выстрелы. Выдал ли нас этот крестьянин или просто воинская часть вышла на обычное прочесывание леса, было непонятно.

Мы подождали, не подаст ли Кочо сигнала, но он словно в воду канул. Выстрелы слышались все ближе и ближе. Неприятель приближался к нам.

Идти к дубовому лесу не имело смысла: нас сразу обнаружили бы. Мы осмотрелись, отыскали густой кустарник и залегли в чащобе полукругом. Каждый из нас замаскировался ветками и травой.

Приготовившись к бою, решили открыть огонь только тогда, когда начнут стрелять в нас. Были случаи, когда солдаты, обнаружив партизан, молча проходили мимо.

Ближе всего ко мне лежал Желязко. Вдруг он чуть шевельнулся и показал мне на что-то глазами. В пятидесяти шагах от нас виднелись сапоги — одна пара, две, десять…

Очередь из автомата срезала верхушки кустов, в которых мы залегли. Пули пролетели над нами и забились в землю в пятидесяти метрах позади. Что это, простая небрежность автоматчика или сделано преднамеренно?

Постепенно шаги и выстрелы стихли. И вдруг опять послышались выстрелы. Наткнулись ли они на Кочо или просто так палили в воздух?

Мы уже решили, что опасность миновала, когда заметили вторую цепь солдат. И на этот раз они прошли в двадцати шагах от нас. Остановились невдалеке, и начался тот обычный солдатский разговор, какой возникает, когда нет начальства, послышался смех.

— Рассыпаться цепью! Вы что как на базаре! Осматривать каждую щелку! — К солдатам подошел усатый фельдфебель.

Вскоре и эта группа удалилась.

Солнце склонилось к закату, а мы все оставались на месте и ждали. Ждали, не покажется ли Кочо, не подаст ли какой знак. Но он так и не появился.

Противник трубил повсюду, что мы уничтожены, но бригада жила и боролась. Жил и воевал батальон Халачева, батальон Тодора Дачева.

Не давал покоя врагу и сводный батальон, командиром которого стал Ленко.

7 мая, спустя четыре дня после сражения под Мургашем, батальон Ленко провел операцию в селе Априлово. 21 мая было занято село Згледница, 22-го — село Гайтанево, 24-го — Мечко, 25-го — Бырдо, 27-го — Байлово, 28-го — деревушка Равна в Етропольских горах.

В своем докладе 29 мая начальник околийского управления сообщил, что во время совместных действий с армией по «очистке территории от нелегальных обнаружена база партизан, напавших на село Байлово. Все данные говорят о том, что они отошли в лесной массив возле сел Згледница и Гайтанево».

В это время батальон уже подходил к Етропольским горам. Здесь в деревне Равна он встретился с частью бойцов батальона имени Христо Ботева. С ними был и один из руководителей партизанского движения в Болгарии Благой Иванов.

На совместном совещании было решено одну чету направить в Црна-Траву за оружием.

3 июня батальон встретился с Янко в районе Драгуны, и на следующий день часть батальона под командованием Свилена отправилась в Югославию.

За прошедший месяц батальоны Ленко, Халачева и Тодора Дачева провели около двадцати операций в невероятно тяжелых условиях. Ни на секунду бригада не прекращала борьбы, и вскоре благодаря смелым действиям партизан население перестало бояться угроз властей.

Неделю спустя после первой операции в Лопяне Тодор Дачев решил еще раз занять это село.

На этот раз никто не оказал сопротивления, а крестьяне сразу же заполнили площадь, с готовностью предоставили партизанам продукты.

Мы взяли за правило во время операции сразу же отключать телефоны, чтобы неприятель не мог узнать о нападении. После операции в селе Лопян Тодор Дачев приказал сообщить полиции в Етрополе, что партизаны заняли село. Было решено устроить засаду, и батальон шестнадцать часов ждал прибытия полицейских отрядов. Но жандармы не торопились и вошли в село, когда партизаны сняли засаду.

Все чаще были случаи отказа солдат воевать против партизан, и 14 июня совет министров принял решение для борьбы с партизанами использовать только полицейские силы и жандармерию. Официально это объяснялось так: жандармерия, мол, и сама обладает необходимой ударной силой. В действительности же причина состояла в том, что армия перестала быть послушным орудием в руках властей. Не раз случалось, что солдаты, заметив партизан, шли в другом направлении, стреляли в воздух, отказывались выполнять распоряжения офицеров.

Это была новая наша большая победа.

Десять дней мы не встречали никого из бригады.

13 мая напрасно прождали целую ночь возле камарской сторожки. Решили пойти в Свештиплаз.

Утро 6 июня застало нас возле буновских загонов. В этот день в горы выгнали много отар овец. Миле и Колка пошли, чтобы встретиться с овчарами и попросить у них еды. Не прошло и часа, как оба вернулись. Миле издалека размахивал руками:

— Ла-а-зар! Второй фронт!

— Тише! Не кричи! — обрезал его бай Недялко.

— Ничего не тише! Теперь, если нас и увидят, ничего с нами не сделают!

Война вступила уже в свою последнюю фазу. Победы Советской Армии заставили англичан и американцев открыть давно обещанный второй фронт.

Начали комментировать это событие. У каждого оказалась своя точка зрения на дальнейшую стратегию войны, но всех нас объединяло одно горячее желание: как можно скорее покончить с фашистскими армиями.

Около пяти часов вечера с нижней окраины леса послышалась стрельба.

— Вот тебе, Миле, и второй фронт! — проворчал бай Недялко, хватаясь за винтовку.

Решено было не рисковать, и мы направились к вершине Бабы. Вскоре стрельба стихла, но затем разгорелась еще сильнее. Тучи, окутавшие вершину, опустились, и начался дождь. Он перешел в сильнейшую грозу. Ветер валил нас с ног. Мы сбились в кучу, легли на землю, дожидаясь конца грозы.

В сотне шагов от нас молния ударила в огромное дерево и расщепила его до самого корня.

Часа через два буря утихла, и мы вошли в лес. Надо было развести под каким-нибудь деревом костер, чтобы обсушиться. Здесь мы могли чувствовать себя в безопасности. Лес был густой и темный, да и едва ли кто-нибудь после такого ливня решился бы идти искать партизан.

На следующий день мы отправились к Свештиплазу. Пришли на условленное место и стали ждать. Простояли там несколько дней, выходили и на контрольные места явок, но никто так и не явился.

После долгих раздумий решили, что Миле и я отправимся в мои родные края, чтобы там залечить раны, а Колка с бай Недялко пойдут к камарской сторожке, чтобы связаться с батальоном. Если же туда никто не придет, оба товарища направятся в Софию и оттуда попытаются установить связь с бригадой.

Кроме встреч возле камарской сторожки и у Свештиплаза мы договорились также о постоянных встречах каждого пятнадцатого и тридцатого числа в районе Балабаница возле пруда.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

30 июля вечером мы были у Балабаницы возле села Столник. Живы ли наши бай Недялко и Колка, придут ли на встречу? Эти вопросы не давали мне покоя, и я каждую минуту поднимал голову и прислушивался, не идет ли кто.

Я заметил его еще издали. Он шел слегка ссутулившись и озираясь, держа руку в кармане.

— Бай Недялко!

Он бросился ко мне и долго хлопал меня по спине:

— Хорошо, что вы пришли. Янко поручил мне проводить вас до Софии. Будет какое-то важное совещание.

— Где Колка?

— Жив и здоров.

— А бригада?

— Об этом долго рассказывать. Дай передохнуть…

Он присел, и мы долго слушали его рассказ о жизни нашей бригады за прошедшие дни. Уже не было в живых помощника командира бригады Димитра Киркова — Педро, смелого партизана и командира, талантливого скульптора. Не стало Сашко и Ленко, Димитра Тошкова — Захария, Петрунки, бай Найдена, Страхила, Марийки и Димитра Гылубова — бай Димо.

Бай Димо стал ятаком с первых же дней создания нашей боевой группы. В горы он шел вместе с шестнадцатилетним сыном Панко.

После сражения 3 мая бай Димо с группой партизан подошел к своему родному селу Врачеш. Надо было, чтобы кто-нибудь вошел в село и связался с партийной организацией. Крайние дома уже были за его спиной, когда защелкали затворы винтовок и со всех сторон послышались громкие голоса:

— Стой! Руки вверх!

Димо бросился назад, перескочил через один плетень, через другой, и шаги преследователей стали затихать. Вдруг впереди забор — какой-то крестьянин огородил свой сад колючей проволокой. Партизан остановился на миг, чтобы перевести дыхание, осмотреться. Снова послышался стук кованых сапог.

— Сюда, сюда, вот он!

Бай Димо попытался перепрыгнуть через проволоку, но зацепился. Это его и погубило. Преследователи навалились на него. Схватили. Начали допрашивать. Бай Димо упорно молчал. Его долго били.

— Ладно, расскажу, — простонал бай Димо.

В селе Врачеш жил отъявленный фашист. Бай Димо и решил назвать его как главного помощника партизан. А вдруг не поверят? Он открыл было рот, но не сказал ни слова.

— Говори же! — заревел один из агентов.

— Главный помощник партизан… — Бай Димо назвал имя фашиста. Шпики попались на его удочку.

— Хорошо. А кто еще?

— Других не было. Только двое — я и он. Когда я ушел в партизаны, главным связным в селе остался он. И сегодня я шел к нему.

Полицейские не могли и подумать, что после таких пыток человек может их дурачить.

— А теперь покажи, где лагерь отряда!

— А вы меня помилуете?

— Покажешь — все тебе простим.

— И дом оставите?

— И дом и овец. Только помоги поймать бандитов.

Всю ночь бродили жандармы по каменистым оврагам, там, где никогда и не ступала нога партизана. Наутро начальник понял, что его водят за нос. Вернулись в село.

После обеда жандармы согнали на площадь всех — мужчин и женщин, стариков и детей. Бай Димо привязали к столбу перед общинным управлением. Каждый житель села, проходя мимо партизана, должен был плюнуть ему в лицо.

Заплеванным и опороченным должен был умереть старый партизан. Заплеванным и опороченным теми, ради счастья которых ушел в горы, за которых теперь умирал.

Начальник знал, что такая мука страшнее смерти.

Полетели первые плевки. Они не были тяжелыми для старика, потому что были плевками врагов. Но вот подошел один из соседей Димо. Он запинался на каждом шагу, глаза его были наполнены ужасом, а губы пересохли. И вот — нелепый плевок куда-то в сторону… Начальство ничего не заметило.

Прошел второй, третий, четвертый крестьянин… Плевки падали рядом на землю, а люди торопились поскорее миновать страшное место, где стоял человек с окровавленным лицом, обреченный на такую позорную смерть.

Но тут начальник возмутился:

— Плюйте на него!.. Плюйте на этого изменника! На бандита! — И нагайка в его руке засвистела направо и налево.

— Плюйте, крестьяне! Плюйте и запомните, как погиб ваш бай Димо! — прогремел над площадью голос старого партизана.

— Господи! Да что же это такое? — запричитали женщины.

На площади нарастал гул недовольства, протеста. Люди не могли больше сдерживаться. Рассвирепевший полицейский подскочил к партизану и начал хлестать его нагайкой.

— Бейте его все!

На старика наскочили жандармы с палками, плетками, пистолетами, винтовками. Когда они отошли, у столба остался изуродованный труп.

— Знает ли Пенко, как убили его отца?

Бай Недялко кивнул головой.

— Знает. Все знают. Весь район…

Долго мы молчали, словно прощаясь с товарищами, которых уже больше не увидим.

— А ты знаешь, Лазар, что у нас уже есть пулеметы и автоматы? — услышал я голос бай Недялко.

Оказалось, что после долгого, полного опасностей пути вернулась группа Свилена. Люди падали от усталости. Их плечи были стерты до крови тяжелым, но ценным грузом. Они донесли все, не потеряв ни одной обоймы, ни одной пулеметной ленты. Теперь у бригады было уже четыре пулемета, восемь английских автоматов, одна скорострельная винтовка.

23 июля все партизанские подразделения, за исключением Пирдопского отряда, собрались под вершиной Мургаша по указанию Янко на совещание. Руководил им Васо, секретарь Чавдарского районного комитета партии. Здесь были организационно оформлены четыре четы.

Локорская чета с командиром Борисом Тошковым и комиссаром Иваном Хариевым — Доктором, Ботевградская — с командиром Николой Величковым и комиссаром Шимоном Ниньо — Гошо Шомполом, Пирдопская — с командиром Георгием Генковым и комиссаром Асеном, Центральная — с командиром Стоилом Гроздановым — Свиленом и комиссаром Милчо.

Исполняющим обязанности командира бригады стал Тодор Дачев, а комиссаром — Веселин Андреев.

Кроме выполнения основных задач Локорская чета должна была поддерживать связь с Софией, Ботевградская — с Червенобрежским отрядом, Пирдопская — со среднегорскими партизанами, а Центральная — со всеми тремя отрядами.

Вместо погибших товарищей в Чавдарский районный комитет партии и РМС были избраны новые.

Чтобы испробовать вновь полученное оружие, штаб бригады решил провести совместную операцию по занятию села Ябланицы при участии всех отрядов, расположенных возле Мургаша.

Был разработан подробный план нападения. Одна группа партизан с пулеметами была оставлена в засаде возле Ребарковского шоссе на случай, если полиция и жандармерия прибудут раньше, чем бригада закончит операцию в селе. А дел было много. Надо было не только запастись продуктами, не только сжечь документы в общинном управлении, надо было продемонстрировать крестьянам новое оружие, чтобы повсюду по селам пошла молва о силе партизан.

Ябланица не впервые встречала партизан. Но впервые на их плечах видела пулеметы и автоматы.

Когда операция была закончена, партизанская колонна направилась к Мургашу, откуда каждый отряд пошел своей дорогой выполнять поставленные ему штабом задачи.

Давно уже прошло то время, когда власти твердили, что уничтожили партизан всех до одного, что с «Чавдаром» покончено раз и навсегда.

Теперь в докладах кметов, районных начальников и областного директора все чаще встречались тревожные сигналы: «Село было занято партизанами. Существует реальная опасность усиления действий нелегальных…»

Начальник областного управления полиции издал строгий приказ полицейским не появляться на улице в одиночку, особенно в вечерние часы, и всегда быть в полной боевой готовности.

Охотники за партизанами уже не смели углубляться далеко в горы. Партизаны стали там полными хозяевами. Теперь уже не полиция устраивала засады на партизан, а партизаны охотились за полицией, и та старалась ускользнуть от их ударов.

Советская Армия подошла к границам Болгарии.

Призыв правительства к партизанам спуститься с гор и сдаться властям, которые им «все простят», был воспринят как шутка.

Наступали решающие дни.

— Такое вот положение, Лазар. Янко приказал разыскать тебя во что бы то ни стало и привести в Софию. — Бай Недялко критически оглядел нас. — Только вот в такой одежде…

Действительно, одеты мы были плохо.

— Надо вам что-то найти.

Я не возражал. Решено было, что он пойдет в Софию за одеждой, а мы через два дня будем его ждать в роще возле Осоиц.

На второй день бай Недялко вернулся. До самого вечера мы приводили себя в порядок. Костюмы были велики — здорово мы исхудали в горах, и все же теперь выглядели приличнее, чем в старом тряпье.

Рано утром, ополоснувшись студеной водой, тронулись к Саранцам. По дороге смешались с толпой эвакуированных горожан, спешивших на станцию, и, не задерживаясь, вошли в последний вагон поезда. Вскоре бай Недялко принес нам билеты. Затем он перешел в соседний вагон: не следовало ехать всем вместе.

На Военной платформе мы вышли. Я предложил пойти к тетке Марии. Спустя час пришли на улицу Панайота Волова и увидели, что бомбой снесена половина дома тетки.

— А теперь куда?

— Давай к Сотиру.

Наш старый друг и товарищ о чем-то разговаривал со своим заказчиком. Мы разглядывали витрины, дожидаясь, когда человек уйдет. Наконец дверь за ним захлопнулась.

— Что вам угодно?

Я медленно повернулся к Сотиру:

— Здравствуй, друг! Узнаешь?

Сотир бросился нас обнимать:

— Добри, Желязко… Вот так встреча! Сейчас закрою лавку. И пойдем. Сколько же лет мы не виделись! Добри, ты ли это?..

Я уже так отвык от имени Добри! Мне просто казалось, что оно не мое.

— Да, ты знаешь, Лена в Бабице.

— А Фиданка где?

— У себя дома.

— Нельзя ли ее попросить позвать Лену?

— Конечно можно.

Эту ночь мы провели у Сотира, а на следующее утро Фиданка отправилась в Бабицу. Мы условились, что Лена придет в дом бай Петко и там будет ждать меня. В этот же день я встретился с Христо Русковым, который отвел меня в один из домиков на улице Слатинский редут, где я должен был прожить до начала совещания.

Вскоре Христо связал меня с Янко. Мы не виделись около трех месяцев. Все это время Янко руководил действиями бригады.

— Немного уже осталось, Лазар. Самое большое — два месяца! Только работы сейчас стало в десять раз больше. У нас впереди теперь уже не отдельные операции, а генеральное сражение за власть. Снова придется менять тактику…

Мы вошли в уютный домик. Хозяйка приветливо улыбнулась и предложила мне сесть, а сама с Янко вышла в соседнюю комнату.

Я огляделся. Две этажерки с книгами. Я подошел и начал их разглядывать. В это время дверь отворилась и вошла хозяйка с Янко.

— Лазар, это вот доктор. Она тебя осмотрит, — сказал Янко.

Доктор Мара Малеева долго ощупывала мою руку (позже я узнал, что это жена Янко). Я с тревогой смотрел на нее. Приговор врача иногда бывает тяжелее судебного.

— Что ж, небольшая атрофия, но это не страшно. Надо каждый день делать массаж. Вот так.

— А пока будешь стрелять левой рукой, — добавил Янко.

Совещание началось вечером. На нем присутствовало человек семь. Докладывали Янко и Асен (Георгий Чанков).

Главным документом, который обсуждался на нашем совещании, был приказ № 5 Главного штаба Народно-освободительной повстанческой армии.

Он гласил:

Теперь, по прошествии более двух десятилетий, можно смело сказать, что этот приказ составлен так, словно над ним работали люди со специальным военным образованием.

В докладах Янко и Асена был дан подробный анализ международного положения. Ясско-Кишиневская операция открывала реальные возможности для крупного наступления Советской Армии на запад и юго-запад.

Когда начнется такое наступление, никто не мог сказать точно, и поэтому перед нами вставал вопрос о серьезной подготовке повстанческих баз и обеспечения продуктами на зимний период.

Главной политической задачей было окончательное разоблачение правительства Багрянова, которое в течение первых недель после прихода к власти сумело создать среди некоторых слоев населения впечатление, будто является властью, способной совершить поворот в политике Болгарии.

Решение снова направить армию на ликвидацию партизанского движения полностью разоблачало правительство. Теперь надо было провести широкую разъяснительную работу в массах.

Новая военная и политическая обстановка требовала перехода к укрупнению партизанских сил. Форма мелких операций, которая была правильной в мае и июне, теперь, когда встал вопрос о всенародном вооруженном восстании, уже не отвечала новым задачам.

Перед нашей бригадой помимо общих задач были выдвинуты и конкретные военные задачи, которые определяли линию наших действий на ближайшие недели.

На территории отряда «Чавдар» находились Арабаконашский и Витинский горные проходы, обеспечивающие естественную связь Софии с гарнизонами, расположенными в Северной Болгарии, а также проход Голубец, связывающий Софийское поле с Подбалканской долиной. В случае восстания в Софии бригада должна была занять эти проходы и остановить наступление правительственных войск с севера. Естественно, несколько сот человек, вооруженных винтовками, не могли задержать крупную воинскую часть с танками и артиллерией. Однако могли хотя бы замедлить темпы продвижения правительственных войск, что оказало бы решающее влияние на исход восстания. Кроме того, партизаны были близко к столице и в нужный момент могли уже через несколько часов войти в нее.

Таковы были главные задачи, поставленные перед бригадой. Мы должны были также проводить массовую политическую работу среди населения, наносить удары в отдельных пунктах, проводить карательные акции, поднимать население на борьбу, крепить ряды партийных и молодежных организаций.

Совещание закончилось принятием решений по некоторым вопросам организации состава штаба зоны.

Мы с Янко должны были через несколько дней отправиться к Мургашу, где располагались Локорская и Ботевградская четы.

Первыми из дома, где проходило совещание, вышли я и Христо. Мара Малеева проводила нас до дверей. Она пожала мне руку и сказала:

— Не забывайте каждое утро и вечер массировать руку…

Когда мы вышли на улицу, уже смеркалось. Мимо проходили редкие прохожие, и мне хотелось закричать изо всей силы: «Эге-е-ей! Конец! Близок конец!»

У меня была особая причина радоваться: завтра я увижу Лену и Аксинию.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Подходил к концу месяц нашего пребывания в Бабице, когда однажды вечером Стефан, нахмурив брови, сказал:

— Сестрица, завтра я еду в Софию. Попробую связаться с нашими.

Я с благодарностью сжала его руку. Через два дня Стефан вернулся. По его лицу я сразу поняла, что пришел с недоброй вестью.

— Что случилось?

Я с тревогой ждала ответа.

— Рассказывают…

Он снял очки и, протерев их пальцами, долго надевал.

— Рассказывают… Убили Ворчо… и Васко… и бай Райко, и Борислава.

— А что с Добри?

— Добри… Говорят, его ранили… Только ты не верь…

Ко мне подошла мама и положила руку на плечо.

— Не верь, Лена!..

В глазах у меня потемнело. Как живые, передо мной стали Васко, Ворчо и бай Райко. Не хотелось верить, что больше никогда их не увижу.

А Добри? Я представила его раненым, всего в крови… И мне стало страшно.

— Не верь, Лена!..

Я тряхнула головой и прогнала страшное видение.

— Не верю!

И повторила еще раз, громче и увереннее:

— Не верю!

Но легко сказать «не верю», однако мысль о Добри преследовала меня и днем и ночью. Особенно когда ты одна, совсем одна. Не с кем вымолвить и слова. Сильная и смелая бабушка совсем ослабела. Сидит вечерами в полутемной комнате, и только изредка с ее уст сорвется:

— Здесь будет наша могила.

Кажется, даже воздух как-то тебя давит, но нужно найти в себе силы поглубже в сердце спрятать свою боль, чтобы никто ни о чем не догадался.

Ветрянка у Аксинии проходит. Лекарств нет, денег на доктора нет, молока нет, даже хлеба ребенку не можем дать вволю.

Когда Аксиния плачет от голода и боли (губки ее еще в ранках), мама начинает рассказывать ей сказки.

— Надо достать мед. Лучшего лекарства нет! — сказала как-то бабушка.

Тончо посоветовал сходить к Евстаткову. У него хоть и всего один улей пчел, но он хороший человек. Вызвалась идти Марианти. Страшно было подумать, что вернется она с пустыми руками. Но какова же была наша радость, когда Марианти принесла полную миску меда и большой каравай хлеба.

Для нас это было сказочное богатство.

Вскоре в селе узнали, что софиянки могут шить и вязать. Время от времени мы стали получать заказы от сельских девчат, которые платили нам мукой и яйцами.

Однажды мы узнали, что бай Тончо нужны работницы на его ниве в Бабичках.

— А нас возьмешь? — спросила я его.

Он окинул меня критическим взглядом.

— От горожанки работы, как от жука меда! Но уж раз хотите — попробуйте.

На другое утро мы с Марианти встали чуть свет и пошли на ниву. Весь день работали не разгибая спины. Это же был наш экзамен!

Бай Тончо молча наблюдал за нами, и когда вечером он объявил, что и завтра будет для нас работа, казалось, не было слов приятнее этих.

Однажды Фиданка постучала к нам, и не успела я обнять ее, как она прошептала мне на ухо:

— Отправляйтесь с Аксинией сразу же в Софию. Дядя Добри сказал, чтобы ждали его у тетки Райны.

Вне себя от радости я бросилась целовать Фиданку.

Мы собрались с молниеносной быстротой. На мне было старое ситцевое платье, но Аксинию я нарядила в самую красивую рубашонку. Мне хотелось, чтобы Добри увидел дочку нарядной.

Тетка Райна и бай Петко встретили нас так, словно расстались мы с ними только вчера. Вскоре пришел и Добри. Он протянул мне левую руку, правая была ранена.

— Болит еще, Добри?

Он усмехнулся:

— Да ерунда.

По дороге из Бабицы я думала, что, как только его увижу, сразу же все расскажу. А сейчас…

— Ты похудела.

— Это тебе только так кажется.

— Как жили в селе?

— Чудесно. Прекрасный климат…

Добри снова усмехнулся:

— Оно и видно по тебе.

Аксиния не узнала отца, и когда он взял ее на руки, стала вырываться. Добри отпустил ее, Аксиния демонстративно повернулась к нему спиной и вышла во двор. За ней вышли и мы.

Во дворе на солнце грелась вода в большом белом котле, и Аксиния направилась прямо к нему. Сначала поплескалась в воде ручонками, а потом опустила в котел одну ногу. Я хотела взять девочку, но Добри остановил меня:

— Посмотрим, что будет дальше.

— Вся вымокнет.

— Ничего, ведь она дочь партизана.

В это время Аксиния перешагнула в котел и другой ногой и уселась в нем. Купанье в одежде, видимо, ей очень понравилось. Она довольно плескалась в воде, а мы с Добри от души смеялись.

На другой день Добри ушел на Мургаш. На прощание он сказал мне:

— Скоро от фашистов не останется и мокрого места…

— А мне что делать?

Он на мгновение задумался.

— Ты вернешься в Бабицу и будешь там меня ждать. При первой же возможности я пошлю за тобой.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

— Завтра вечером отправляемся.

— Наконец-то!

Янко улыбнулся и сказал:

— Командиру нельзя быть таким нетерпеливым.

Я знал, что нельзя, но столько времени не видеть своих товарищей…

После совещания я еще несколько раз встречался с Янко на разных квартирах. В бригаду мы должны были отправиться вместе, но нам предстояло еще много дел: установить связь с районными партийными и ремсистскими комитетами, с курьерами бригады, со штабом зоны, а также подождать дополнительных указаний. 12 августа мы послали Миле на встречу с Тодором Дачевым и Веселином Андреевым, чтобы проинформировать их о последних партийных решениях. Двумя днями раньше, 10 августа, Пирдопская и Центральная четы, возглавляемые заместителями командира и комиссаром бригады, заняли село Осоицы.

…Четверо убитых, десятки арестованных, брошенных в лагеря и тюрьмы, — далеко не полный список фашистских преступлений за последние три месяца в Осоицах. Огромный сосновый лес был сожжен и вырублен, чтобы и птица не могла в нем укрыться.

«Осоичане теперь не смеют даже смотреть в сторону гор», — писал в своем докладе генералу Кочо Стоянову командир роты жандармов, расквартированной в селе.

В «усмиренном» селе оставили всего несколько полицейских. Да, осоичане получили тяжелый урок!

В семь часов вечера две четы вошли в село. Население встретило нас радостно, а защитники власти перепугались насмерть. Один из полицейских спрятался в колодце, но дети увидели его и показали нам:

— Дяденьки, а он вон где сидит!

На следующее утро начальник новоселского околийского управления полиции направил доклад директору областной полиции:

Между прочим, в докладе ни слова не говорилось о мерах, предпринятых для преследования партизан. Никаких мер и не было.

Как-то вечером, два дня спустя после ухода Миле из Софии, Янко, Гошо и я двинулись к Мургашу. Вокруг царило полное спокойствие. На рассвете мы добрались до сгоревшей турбазы. Целый день провели в нетерпеливом ожидании. Никто не появился. На следующий день тоже никто не пришел, и Янко, которого ждали неотложные дела в Софии, должен был уходить. Мы проводили его до Локорско, где связали с партийной организацией, и простились. Увиделись снова лишь 13 сентября в Софии.

На другой день товарищи из Локорско связали нас с четой. Я встретил Атанаса, Доктора, Даскала и других моих старых товарищей, а многих партизан и партизанок видел в первый раз.

Спустя несколько дней прибыл наш курьер из Локорско и стал нетерпеливо рассказывать:

— Говорят, вчера крупные партизанские силы вели сражение в Стырпеле и потрепали жандармов. Наши были вооружены пулеметами…

Слухи о поражении жандармов в селе Стырпел, Пирдопской околии, действительно с быстротой молнии облетели близкие и отдаленные села.

Центральная и Пирдопская четы напали на село, в котором, по заранее полученным данным, находилось два взвода жандармов, расквартированных в здании училища.

Тщательно продуманное нападение началось в пять часов вечера. С молниеносной быстротой штурмовые группы окружили училище. Заговорили пулеметы и автоматы жандармов. Им отвечали пулеметы и автоматы партизан.

Внезапность нападения вызвала среди жандармов растерянность, а потом и настоящую панику. Привыкшие показывать свою силу перед беззащитным населением жандармы, побросав оружие, а многие, переодевшись в гражданское платье, стали удирать по оврагу, который примыкал к зданию училища. В это время штурмовые группы партизан преодолели ограду, блокировали выход из училища и взяли в плен всех оставшихся в нем жандармов.

Когда бой кончился, на площади собралось все село. С речью к жителям обратился комиссар Андро.

Силой, настоящей, реальной силой стали теперь партизаны. В своем докладе командир разбитой жандармской части писал:

Ранним утром следующего дня крупные жандармские и полицейские части несколько раз проезжали на грузовиках по дорогам. На некоторое время они останавливались, осматривали местность, но в лес входить не отваживались. Страх парализовал их инициативу…

Теперь мы были полными хозяевами гор.

Шел третий год с тех пор, как мы с Цветаном и Митре ушли в горы партизанить. Тогда нас было трое, а сейчас сотни. Тогда у нас было всего два пистолета. Сейчас мы нападали на врагов с пулеметами.

Задачи, стоявшие в эти дни перед штабом бригады и четами, заключались в следующем:

— укрепление партийных и ремсистских организаций в селах и поднятие духа населения;

— развертывание чет в батальоны;

— операции возмездия с целью подавления морального духа врага.

Наша сила и влияние росли не по дням, а по часам. Операции, проведенные Локорским батальоном в Батулии, Бакьово, Огое и Бухово в течение двух недель, до такой степени деморализовали полицию, жандармерию и общественную силу, что они уже не только не помышляли бороться с нами, но и не отваживались нападать даже тогда, когда знали, что мы приходили в села малочисленными группами.

Половина батальона каждый вечер направлялась в ближайшие и отдаленные села группами по два-три человека. Встречи и собрания, которые мы теперь организовывали, проводились с участием не только самых испытанных членов партии и РМС, но и активистов Отечественного фронта, всех честных людей, которым бесчинства фашистской власти уже стали невмоготу.

Задачу разоблачить правительство Багрянова мы выполнили успешно.

Вскоре после прибытия в Локорский батальон я направил курьера к Васо, секретарю Чавдарского районного комитета партии, и в Ботевградский батальон.

Партийные и ремсистские организации должны были бросить все силы, чтобы собрать данные о ботевградском гарнизоне, который в это время состоял из одной дружины 25-го пехотного полка. Необходимо было связаться с нашими людьми в полку, установить наблюдение за его передвижением и немедленно сообщать обо всем в штаб бригады.

Ботевградский батальон тоже развил активную деятельность. После операции в Етропольской Рибарице отдельные группы партизан останавливали грузовики и легковые автомашины на Ботевградском шоссе, проводили митинги среди населения.

В конце августа я приказал Ботевградскому батальону оставить одну чету в районе своих действий и слиться с Локорским батальоном для выполнения задач, поставленных штабом зоны.

1 сентября мы провели заседание с партийной и ремсистской организациями в селе Бухово. Нас охраняли партизаны, вооруженные пулеметами и автоматами. Буховские товарищи долго упрашивали разрешить им влиться в наши ряды.

— Нельзя.

— Почему? — упорствовала молодежь.

— Потому что вы нужны в селе. Как только вы нам потребуетесь, мы сразу же вас позовем.

— А что нам делать? — спросили девушки.

— Что и другим. Но есть для вас и одно специальное задание.

Мы поручили им сшить знамя бригады. С этим знаменем тринадцать дней спустя и вошли в Софию.

В конце августа пришло сообщение, что после длительных переговоров англичане наконец-то согласились направить к нам военную миссию и доставить автоматическое оружие.

Было решено, что 1 сентября ночью группа партизан пойдет к вершине Вежен, встретит там миссию и примет оружие. Мы отправили туда Пирдопский батальон и часть сил Центрального батальона. Было бы преувеличением утверждать сейчас, когда факты уже известны, что мы не верили обещаниям англичан. Но мы опасались, что они снова обманут нас, ибо подобное случалось не раз, но в эти решающие дни, нам казалось, англичане оставят в стороне всякие побочные интересы и действительно доставят оружие, в котором мы испытывали острую нужду.

Мы надеялись напрасно. Самолет не прилетел.

В первые дни сентября Локорский и Ботевградский батальоны насчитывали около двухсот пятидесяти человек. Мы находились в лагере в Буховских горах в местности Волчья поляна.

Вокруг громадного костра, на котором готовилась ода, собралось много партизан. Вдруг бежит часовой:

— Товарищ командир, жандармы!

Жандармская часть развернулась на небольшой высотке. Батальоны, мгновенно поднятые по тревоге, быстро заняли позиции. Мы чувствовали себя достаточно сильными, чтобы принять бой. Да и позиции были удобны для обороны и контратаки.

Долго ждали, когда жандармы двинутся на нас. Но ни одного выстрела не последовало, ни один снаряд, ни одна мина не были выпущены по нашим позициям. Очевидно, командование жандармской части не имело намерения вступать в бой.

Когда стемнело, я решил сменить лагерь, потому что противник мог получить подкрепление и напасть на нас.

Жандармская часть простояла два дня, после чего снялась с места, так ничего и не предприняв.

А в это время события развивались с молниеносной быстротой. Правительство Багрянова сменилось новым дворцовым правительством. Это была последняя попытка правящей верхушки спасти династию и буржуазный строй. Снова по радио стали передаваться призывы к партизанам спуститься с гор.

Правительство заявляло об амнистии партизанам, а тюрьмы оставались переполненными. Это была явная уловка, рассчитанная на то, что мы сложим оружие. Однако на нее никто не поддался.

5 сентября радио без комментариев передало сообщение, что Советский Союз объявил войну Болгарии. Когда мы узнали эту новость, над лагерем пронеслось мощное, продолжительное «ура». Парадокс! Стране объявляют войну, а народ ликует. Потому что все в Болгарии знали: война объявлена не народу, а антинародному правительству, которое называло себя, не имея на это права, болгарским.

Советские воины несли на своих знаменах и штыках, на танках и «катюшах» свободу, столь долгожданную и заслуженную свободу!

Теперь уже времени на мелкие операции не было. Мы стали хозяевами положения не только в горах, но и во всех прилегающих к ним населенных пунктах. По два-три человека днем и ночью мы ходили по селам, проводили собрания, готовили народ к последнему штурму.

Можно смело сказать, что власть в Ябланице, Бакьово, Батулии, Огои, Осоицах, Бухово, Сеславцах, Чуреке, Челопече, Буново, Радославово, Байлово, Липнице, Рашково, по существу, была в наших руках. В эти последний дни два батальона находились в постоянной боевой готовности, чтобы выступить в любой момент туда, куда прикажет партия.

Дни были заполнены спешными приготовлениями. Оружие сверкало чистотой, одежда была выстирана и залатана, непрерывно велась боевая подготовка. Мы поддерживали постоянную связь с Софией через Бухово, Локорско и Осоицы, откуда в любой момент мог прибыть курьер с приказом: «Двигайтесь к Софии! Займите проходы! Ударьте по противнику!»

В наш лагерь непрерывно прибывали курьеры — посланцы от партийных и ремсистских организаций.

В этот вечер прибыл товарищ из Ботевградской околии.

— Что нового?

— Говорят, правительство Муравиева[14] подало в отставку. Только так это или нет, точно не знаю.

Я посмотрел на часы. До наступления темноты оставалось еще достаточно времени.

— Давай возвращайся. Как только уточните обстановку, сразу же посылайте к нам человека.

Было 8 сентября 1944 года.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Крестьяне Бабицы работали на току за селом. Рядом толклась шумная детвора. После обеда решили передохнуть. Начались разговоры о том о сем и о политике тоже. Обсуждались последние события. Меня так и подмывало рассказать, что я услышала от Добри. И я не выдержала:

— А я слышала в Софии…

Все обернулись ко мне. Новости из столицы всегда самые интересные. Я рассказала, что немецкие войска на Балканах терпят полный крах, монархо-фашистскому правительству тоже приходит конец.

Все притихли, даже дети. Бай Евстатко и Момчил испытующе посмотрели на меня.

После я поняла, в чем дело. Накануне оба были в Брезнике, где слышали то же. Они хотели было рассказать односельчанам эти новости, и тут я их опередила. Уходя с тока, они долго размышляли, что за человек эта софиянка.

— Может, провокатор? — высказал предположение Момчил, секретарь ремсистской организации в селе.

— А может, и наш человек, — возразил бай Евстатко. Мы ведь соседи. Она вроде неплохая женщина.

Во всем селе был только один детекторный приемник — у наших соседей тети Пенки и бай Георгия. Мы подружились, и я стала регулярно слушать новости. Теперь даже радио Софии передавало сообщения, от которых сердце радостно трепетало.

Наступили первые дни сентября. Теперь я два раза в день слушала радио, а потом рассказывала другим о последних новостях.

6 сентября в полдень, как обычно, зашла к бай Георгию. Надела наушники. Передавали музыку. Но вот диктор произнес:

— Через пять минут мы будем передавать важное правительственное сообщение.

Что это будет? Интересно. Ждать пришлось долго. И наконец:

— Вчера правительство Советского Союза объявило, что находится в состоянии войны с Болгарией…

Скоро эту новость с радостью обсуждали в каждом доме, в корчме, на улицах…

Рано утром 9 сентября один из наших соседей собрался ехать на своей подводе в Перник. Я попросилась ехать с ним. Быстро собрала вещи и объявила маме свое решение. Спорить со мной было бесполезно, она это знала.

Выехали мы на рассвете. В город прибыли в восемь утра. На улице у громкоговорителя стояла толпа.

У вокзала я вышла. В билетной кассе узнала, что утренний поезд в Софию уже ушел и что мне придется провести на вокзале весь день. Но я решила любой ценой уехать и вышла на шоссе. Может, какой-нибудь грузовик подберет? И вдруг сердце у меня сжалось. Навстречу шел человек, удивительно похожий на Гере. Такое сходство может только присниться. А о Гере я точно знала, что, когда он отправился в Югославию за оружием, полиция схватила его и убила. В двух метрах друг от друга мы остановились.

— Лена… Ты?

Рука человека неуверенно протянулась ко мне.

— Гере! Ты жив? Нам сказали, что тебя убили.

Я смотрела на него и не верила своим глазам.

— Мне нужно любой ценой попасть в Софию, — начала я ему объяснять…

— Понимаю. — Гере улыбнулся. — Как-нибудь уладим это.

— А ты тоже едешь?

— У меня здесь дела, но тебя я отправлю.

Мы пошли на вокзал. Гере исчез и вскоре вернулся с каким-то железнодорожником. Они проводили меня в вагон.

Через два часа поезд остановился в Горна-Бане, и железнодорожник сказал, что мне лучше выйти здесь, потому что на Центральном вокзале мы будем только после обеда. Я поблагодарила его и поспешила к трамваю.

В этот день улицы Софии показались мне необычными. Откуда на них столько народу? Словно праздник какой. Люди собирались группами, громко разговаривали, куда-то торопились. Трамваем я доехала до площади Святой Недели. И тут, на площади, увидела демонстрацию. Примерно сто парней и девушек шагали с развернутым красным знаменем. Я остановилась и огляделась: не выскочит ли вдруг откуда конный эскадрон? Демонстранты прошли. Что случилось с полицией, почему ее нигде не видно? Нужно поскорее узнать, что произошло в городе. Я направилась кратчайшим путем к Подуяне. Хотелось отыскать Сотира или еще кого-нибудь из товарищей, кто мог бы объяснить происходящее.

Я услышала, как двое совсем еще молодых парней разговаривали:

— Говорю тебе, партизаны пришли!

— Какой отряд?

— Говорят, Шопский.

От Добри я знала, что одна группа чавдарцев выделилась из бригады и стала основой Шопского отряда, действовавшего в Софийской околии. Неужели это он вошел в Софию? А войска, а полиция?

Я осмотрелась. Мимо меня спешили радостные, взволнованные люди. Я уже пошла по Регентской улице, когда заметила группу из десяти человек, которые, взявшись за руки, шагали и пели известную русскую песню. И вдруг среди этой группы я узнала Величко с Подуяне. Остановилась.

— Величко!

Он увидел меня, помахал рукой:

— Идем с нами!

— Куда?

— На митинг! — Он отделился от группы, схватил меня за руку и потащил.

— Скажи мне, что тут происходит? Я уехала в четыре утра из своего села и ничего не понимаю.

— Так ты ничего не знаешь? За такую новость с тебя угощение! С сегодняшнего дня у нас власть Отечественного фронта.

Значит, уже свершилось! А Величко быстро шагал и тащил меня за собой.

Приближался полдень. Со всех улиц и переулков стекались люди с красными знаменами, наскоро сшитыми. На груди у многих красные гвоздики, красные ленты. Все стекались к площади перед советским представительством. И называли эту площадь почему-то Красной.

Ораторы сменяли друг друга, и речь каждого заканчивалась призывом: «Защитим молодую власть Отечественного фронта!»

На этот призыв многотысячная толпа отвечала, скандируя:

— Да-ешь о-ру-жи-е!

К вечеру тысячи мужчин, женщин, юношей и девушек получили винтовки и автоматы, пистолеты и гранаты. Перед бывшими полицейскими участками, превращенными в районные штабы милиции, тянулись длинные очереди, чтобы получить задание. А задания бывали разные. В таком-то доме замечен полицейский, в таком-то подвале нашли продовольствие и товары, предназначенные для черного рынка, в таком-то месте нужно выставить пост…

Я расспрашивала всех встречных, знакомых и друзей о бригаде, о Добри, но никто не мог сказать ничего определенного. Вечером пошла к Сотиру. На его квартире собралось человек пятнадцать. Здесь я увидела и Иванку Боневу. Мы обнялись, прослезились от радости.

До поздней ночи не смолкали разговоры. Только мы с Иванкой сидели у окна и молчали. Одна и та же мысль владела нами: живы ли наши? Не случилось ли страшное в последние дни?..

Рано утром мы все ушли. Не знаю, откуда пошел слух, что в это утро в город прибудет бригада. Народ высыпал на шоссе. Мы ждали час, другой, третий… Никто не появлялся. И тогда я решила, что нужно ехать встречать их на грузовике, и бросилась в участок милиции.

— Выходите на дорогу и останавливайте первый грузовик, какой попадется. Скажите: по приказу милиции!

Показался грузовик, мы его остановили, и он через минуту был заполнен самыми нетерпеливыми встречающими. Шофер дал газ, и грузовик полетел по пыльному шоссе. Остановился он в Чуреке. Там на площади шел митинг. И выступал на нем мой Добри!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Власть Отечественного фронта!

Наша власть!

Когда мы втроем отправлялись в горы в тот июньский вечер 1942 года, мы шли выполнять свой партийный долг. Как о чем-то далеком мечтали мы о том времени, когда по нашей земле свободно будут шагать красные партизанские дивизии, а на знамени, развевающемся над городами и селами, будет написано: «Отечественный фронт»!

Мы верили, что это будет. И вот 9 сентября один за другим в наш последний партизанский лагерь прибывали связные, радостные, взволнованные, и сообщали:

— Товарищ командир, по радио объявили: власть у Отечественного фронта!

Возгласами «ура» встречали мы каждое такое сообщение. Мы были как пьяные, громко кричали, пели, обнимались, хотя для меня новость эта не была неожиданной.

Я знал циркуляр № 4 от 26 августа, изданный Политбюро партии, в котором говорилось о вооруженном восстании как о непосредственной задаче. Я знал приказ Главного штаба Народно-освободительной повстанческой армии от 1 сентября начать решительные действия, поднять народ на вооруженное восстание. Во исполнение этого приказа два батальона бригады были сосредоточены здесь, на Волчьей поляне, чтобы занять Витинский проход, как только последует сигнал.

Сотни партизан, около трехсот ремсистов только из Локорского края, сотни партийцев, ремсистов и членов Отечественного фронта из нашего партизанского района были готовы к последнему бою. И вот пришла эта весть. Ведь за нее отдали свою жизнь Митре и Калин, Васко и Ворчо, бай Райко и Дечо, Маке и Станко и многие другие партизаны. А сколько погибло других людей, помогавших нам, настоящих патриотов и борцов!

Власть в наших руках!

Действительно ли это так? А жандармские дружины и карательные роты, а армия, которой командуют фашистские офицеры?

Власть все еще нужно было брать с боем, укреплять ее и утверждать.

После получения первого сообщения не прошло и получаса, а оба батальона уже были готовы выступить на Софию.

Я выслал несколько групп, чтобы они помогли объявить власть Отечественного фронта в наших шопских селах[15], выделил разведчиков на дороги, отпустил связных и приказал двигаться к Витинскому проходу.

То один, то другой партизан спрашивал:

— Когда пойдем к Софии, товарищ командир?

И никто, наверное, не догадывался, что мне хотелось не просто идти, а бегом бежать туда. Однако приказ штаба зоны, Главного штаба был ясным и недвусмысленным. Наша задача — охранять проход, чтобы не допустить прорыва сил противника к сердцу революции.

Первым селом, в которое вошли два батальона, был Чурек. Не раз мы освобождали села, не раз нас встречали с радостью, но она всегда омрачалась мыслью о том, что скоро придется уходить. Сейчас мы пришли навсегда, и знамя, развевавшееся у нас над головой, было не только нашим, чавдарским знаменем, но знаменем всего освобожденного народа.

Разве можно найти слова, чтобы рассказать о тех днях? Радостные лица, бесконечные «ура» — и потому охрипшие глотки, поцелуи и объятия. Мне кажется, что такую радость испытывали только наши деды, когда войска Гурко и Скобелева преодолевали заснеженные проходы, когда казацкие сотни после тяжелого боя останавливались в освобожденных селах и городах, а народ с хлебом-солью, с белыми полотенцами и церковными хоругвями нес им в дар свою любовь и признательность.

Нас встречал весь Чурек. Мужчины и женщины, старики и дети вышли далеко за село с цветами. Цветов было столько, что, наверное, все поляны, все сады после этого опустели.

Мы остановились посредине площади. Откуда-то вы несли стол. Я взобрался на него и начал говорить. В эти время прибыло охранение, оставленное на Ботевградском шоссе.

— Товарищ командир!..

Я спрыгнул со стола. Раз меня прервали в такой момент, значит, случилось что-то серьезное. От Витины двигались грузовики с жандармами. Однако мгновения было достаточно, чтобы позвать Бойчо, который должен был со своим батальоном остановить и разоружить жандармов, а если они откажутся подчиниться — и уничтожить. Я снова вскочил на стол и продолжал речь. Вскоре донеслось несколько одиночных выстрелов, затем наступила тишина. Притихла и площадь. Я взмахнул рукой и заговорил:

— Для нашей родины наступили радостные, счастливые дни, дни свободы…

На шоссе показалась мрачная колонна. Жандармы, бывшие еще вчера грозой, шли без оружия, с опущенными головами, конвоируемые партизанами.

Никакая сила, никакие слова не могли сдержать бросившийся на пленных жандармов народ.

— У-у-у… Убийцы!..

Многоголосый крик захлестнул улицы.

— Вот же он! Вот! — женский возглас взметнулся над площадью.

— И этот гад!

Несколько женщин окружили меня:

— Эти двое издевались над беременной Петрункой!

Поднятые руки, сжатые кулаки.

Схватив винтовки за стволы и приклады, партизаны образовали живую стену. Я снова впрыгнул на стол и крикнул:

— Товарищи! Сегодня власть у народа. Народ должен сказать свое слово. Как поступить с этими пленными? Освободить или наказать?

— Смерть! Сме-е-ерть! Смерть!

Никогда, наверное, приговор не бывал вынесен с бо́льшим единодушием…

В этот момент позади меня остановился грузовик Я обернулся — около кабины шофера стояла Лена. Я бросился к ней, но скоро нас разлучил товарищ, пришедший с донесением, которое он принял по телефону.

В казармах Ботевграда укрылись офицеры-фашисты, вооруженные до зубов. Они отказывались сдаться.

В нашем распоряжении было оружие пленных жандармов и грузовики. Я приказал Недялко Периновскому собрать отряд в сто человек, остановить все проходящие через Чурек легковые машины и грузовики и двинуться на помощь ботевградским товарищам. Однако новая телефонограмма принесла весть, что в Ботевграде революционные силы сами справились с врагом.

Я уже готов был подать команду выступать, когда несколько пожилых мужчин подошли ко мне:

— Товарищ командир, стол накрыт.

Его накрыли во дворе у Бойчо.

Пироги с брынзой, жареные куры, мясо, яйца, молоко, вино, хлеб… Это был настоящий пир, да только пировать было некогда: пора выступать. Только теперь я мог поговорить с Леной.

Мы уже собрались идти, когда я предложил:

— Лучше тебе вернуться в Софию. Ты привезешь из Бабицы Аксинию и бабушку и будешь ждать нас…

В этот момент кто-то позвал меня. А когда мы двинулись, Лены с нами не оказалось. Я встретил ее на одном из следующих митингов в Саранцах. В каждом селе нам готовили стол и сердились, если не могли остаться и отведать их хлеба.

В Саранцах первым на митинге выступил Бате. Ко мне подошли несколько товарищей.

— Лазар, люди хотят, чтобы и ты слово сказал.

Я взобрался на грузовик, превращенный в трибуну. И в этот момент услышал сдавленный крик Лены:

— Тетя Анна!..

Сквозь толпу к нам пробиралась тетя Анна, мать Васко. Сдавленный крик Лены напомнил мне страшную правду о судьбе Васко.

Перед затихшей толпой я рассказал о подвигах нашего Васко, о его героической смерти. У многих на глазах блестели слезы.

— Пусть все, кто любит свой народ так, как любил его Васко, придут к нам и продолжат вместе с нами борьбу с гитлеровским зверем, — закончил я.

В наступившей тишине первым прозвучал голос тети Анны:

— Лазар, запиши нашу Мику первой!

Мика была сестрой Васко. Молодая, красивая девушка, славилась как деятельная ремсистка и прекрасная ятачка.

— Не надо, тетя Анна, ты уже отдала и сына, и мужа… — Послышалось со всех сторон.

Но тетя Анна повторила:

— Записывай ее, Лазар. Ей есть за кого мстить, за кого воевать!

Я записал Мику первой. Она открыла список добровольцев.

Вечерело, когда мы подъехали к Осоицам. Я подал знак остановиться. И тут я увидел Лену.

— Ты не уехала в Софию? Садись в грузовик. Ты имеешь право раньше всех въехать в Осоицы.

Здесь к нам вышла мать Ворчо.

Одну руку она вытянула вперед, а другой поддерживала передник, наполненный чем-то.

— Лазар, Лена… помните… Ворчо… Он так наказывал… Ваши винтовки цветами украсить… Не довелось ему привести в дом жену-партизанку…

Передник тети Магды был полон цветов. Это были не просто цветы, а настоящие букеты, перевязанные полосками красной материи. И пошла мать от партизана к партизану, ласково гладила каждого по голове и плечам, украшала винтовки цветами, роняя молчаливые слезы. Я услышал, как кто-то тихо прошептал:

— Никогда не умрет погибший в бою партизан, но мать всегда будет плакать о нем…

Одиннадцатого сентября два батальона вошли в Новоселцы. Кровавую славу имело это село. Только майор Стоянов со своими подручными убили более восьмидесяти патриотов. За эти «подвиги», за преданность фашистской власти правители наградили Стоянова 160 тысячами левов.

Пришлось создать два народных трибунала, чтобы расследовать преступления более двухсот убийц и преступников, двухсот инквизиторов и палачей, создавших мрачную легенду о новоселской кровавой бане.

Еще не окончился митинг, когда ко мне подошел новый управитель околии Недялко Периновский.

— Лазар, тревожные новости.

Не такой был человек бай Недялко, чтобы волноваться по пустякам.

— Что случилось?

Он оглянулся по сторонам.

— Пойдем ко мне, поговорим.

В его кабинете собрались представители власти, командиры батальонов, старые партийные работники, молодежь.

— Отказываются подчиниться!

В первый момент я ничего не мог понять. Кто это на третий день народной свободы отказывается подчиниться народной власти? Потом все стало ясно. В селе Горни Богров находился жандармский штаб генерала Кочо Стоянова. Там же стояли и воинские части — несколько тысяч человек, которыми командовали офицеры-монархисты.

Было решено, что батальон Атанаса отправится в подбалканские села устанавливать власть, а мы с батальоном Бойчо двинемся к Горни Богрову и на месте усмирим взбунтовавшуюся фашистскую свору.

Около села нас ожидали свои люди. Обстановка быстро прояснилась. Многие офицеры, переодевшись в гражданское платье, в страхе перед народным гневом сбежали, другие укрылись в лагере. Среди солдат росло негодование, однако представителям власти Отечественного фронта трудно было связаться с ними. Часовые получили строжайший приказ никого не пропускать в лагерь и оттуда никого не выпускать.

Мы оставили большую часть батальона в резерве и с одной четой направились к штабу. Увидев Красное знамя, развевающееся над грузовиком, часовой вытянулся, отдал честь и беспрепятственно пропустил нас. Перед зданием штаба мы вышли из машины, несколько человек остались во дворе. Одни должны были нести охрану, а остальные — поговорить с солдатами, которые один за другим выходили из помещений, озирались и нерешительно направлялись к нам.

Нас встретил адъютант начальника штаба. Молодой офицер высокомерно посмотрел на нас:

— Что вам угодно?

Оказалось, что Бойчо может не только командовать батальоном, но и вести дипломатические переговоры.

— К вам прибыл командир партизанской бригады «Чавдар». Отведите нас к начальнику штаба.

— Господин полковник занят…

— Занят? — Рука Бойчо машинально стала расстегивать кобуру. — А может, все-таки для нас у него время найдется?

Через мгновение адъютант распахнул дверь, и мы с Бойчо без приглашения вошли вслед за ним.

Начальник штаба встретил нас стоя. Он небрежно протянул руку и представился.

— Именем народной власти предлагаем вам вывести все войска без оружия на площадь. На митинг. Будет говорить командир бригады.

— Вам бы, господа, следовало знать, что в армии все делается по приказу. Я не получал никаких распоряжений от своего начальства на этот счет…

— А вам известно, что теперь уже новая власть?

— Да, господа…

— Я беру всю ответственность на себя за ваши действия. А вам лично нечего бояться. Мы наказываем только преступников.

— Я ничего не сделал плохого. Я только добросовестно выполнял приказы командования и…

— Считайте, что это тоже приказ!

— Я не одобрял некоторых действий…

— В таком случае распорядитесь, чтобы все собрались на митинг.

Когда мы вышли на площадь, то увидели, что солдаты и партизаны братаются. Быстро образовали солдатский комитет, составили список офицеров, подлежащих аресту, и офицеров, которых следовало привлечь на нашу сторону.

Когда мы уезжали, нас провожало мощное «ура».

В тот же вечер я встретился с Янко. Он возглавил штаб народной милиции, который разместили в отеле «Славянская беседа». Мы обнялись. Потом он пододвинул мне стул:

— Садись!

Информация Янко была краткой. Народная власть утвердилась по всей стране. Однако не исключено, что контрреволюционное офицерство предпримет какие-нибудь авантюристические шаги. Поэтому сейчас нам необходимо было соблюдать бдительность. Бригада наша отводилась в резерв, ей надлежало в полном составе сосредоточиться в Новоселцах и ожидать там дальнейших указаний.

— Одна из главных задач — набор добровольцев. Нам предстоит не «символическая», а реальная война с фашистской Германией. Ясно?

Уже у двери Янко положил мне руку на плечо и спросил:

— Со своими виделся?

— Только с женой. Совсем немного…

— Скоро сможешь больше видеться.

— Да, но я…

— Что?

— Хочу на фронт.

Он улыбнулся:

— Ты же знаешь. Мы пойдем туда…

— Куда нас направят!

12 сентября я был в Пирдопе, где находился батальон Свилена. Встретился с Тодором Дачевым, Веселином Андреевым, со Свиленом и еще со многими старыми товарищами. Это была наша первая встреча после 9 сентября. Я передал им указания Янко, и вскоре, оставив одну чету, батальон направился к Новоселцам.

15 сентября бригада получила приказ идти в Софию. Перед крайними домами Подуяне колонна остановилась. Тысячи людей вышли встречать нас. Уходили мы отсюда втроем, а возвратились бригадой!

Я смотрел на знакомые улицы и не узнавал их. Осень позолотила деревья. Над домами развевались красные знамена.

Наш путь лежал мимо здания советского представительства. Около него мы остановились и троекратным «ура» приветствовали посланцев Советской страны.

Площадь перед Народным театром превратилась в волнующееся человеческое море. И снова командиру пришлось говорить о жертвах фашизма, о мужестве наших людей.

— Есть такая поговорка — не лезь на рожон. Эта «мудрость» трусов опровергнута самой жизнью. Нужно лезть на рожон, даже если путь твой лежит через ужасы и страдания, даже если против тебя вооруженный до зубов враг.

В те страшные и героические дни в народе родилась новая поговорка: не лезь на народ. Кто пойдет против народа, тот навсегда будет вышвырнут из истории!

Ко мне подошла Лена. На руках она держала нашу дочь — в белом платьице, с красным бантом на голове, в белых туфельках и чулках.

Я протянул руки, чтобы обнять ее, а она отпрянула, обвив ручонками шею матери. Она опять не узнала меня. С тех пор как мы с нею виделись, прошел не один месяц.

Встретить нас пришел и Янко, худой, радостный и озабоченный.

Через несколько дней нам сообщили: из бригады формируются две дружины, которые вольются в первый и шестой пехотные полки. В ближайшее время нам предстоит отправиться на фронт. В эти же дни мне присвоили звание полковника.

Стефан Халачев, который во главе своей бригады еще в первые дни свободы прибыл в Софию, получил звание подполковника и был назначен помощником командира первой дивизии. А какое назначение получу я? Мне, конечно, хотелось бы со своими товарищами вместе воевать против немцев. Это было самой большой мечтой всех нас. И вдруг…

— Принято решение назначить тебя начальником областного управления милиции. Ты остаешься в Софии.

— Не согласен!

Первый раз в жизни я сказал «не согласен», когда партия поручала мне что-то. Янко улыбнулся:

— Все так говорят. Все хотят на фронт. А тут пусть остаются одни женщины и… фашисты?

Голос Янко вдруг стал суровым:

— Это приказ, который надо выполнять. Ты знаешь, сколько сейчас дел у начальника милиции? А сколько еще нам предстоит сделать, о чем мы никогда даже не думали? Подбери из наших парней на должность околийского начальника милиции. И всем быть в форме.

Как, мы должны облачиться в полицейскую форму, с аксельбантами и прочей мишурой?

Лицо Янко постепенно просветлело:

— Ты же понимаешь — так надо.

— Понимаю.

Действительно, так было надо. Создавать новое, наше государство. Воевать с трудностями, которые ни в чем не уступали тяжелым сражениям в горах.

20 сентября первая и вторая партизанские бригады «Чавдар» влились в первый и шестой пехотные полки как отдельные гвардейские дружины и вместе со всей дивизией отбыли на фронт.

Мне хотелось быть с ними, а я стоял в стороне и провожал их. Их провожали тысячи людей — матери и отцы, жены и дети, друзья и товарищи, и грусть расставания сменилась чувством восторга и преклонения перед теми, кто уходил выполнять свой величайший долг перед родиной — долг солдата.

Военная музыка, четкий солдатский шаг.

Дивизия шла на бой!

Гремело солдатское «ура», женщины украдкой утирали слезы, дети размахивали маленькими красными флажками.

Дивизия шла на бой.

Шеренгами проходил солдатский строй по запруженным людьми улицам.

Дивизия шла на бой!

Полки и дивизии уходили на фронт. Народ-воин с винтовкой в руке вставал на защиту своей свободы, своего счастья!