Мурка

Глава 9

Следующие дни повторяли друг друга под копирку. Нас кормили пшеничной кашей на завтрак, обед и ужин. Эх… Мясо бы или сала. А потом из рациона вовсе исчез обед, и когда пациенты спросили у медсестры, в чем дело, то выяснилось, что начались проблемы с поставками продовольствия.

— Какие-то сложности с подвозом, — сочувственно пожала она плечами. — Так иногда бывает, не переживайте, товарищи, все наладится.

Потом нагнулась ко мне и уже на ухо шепнула:

— Заходи ко мне после отбоя, я припрятала монпансье.

«К ней» я заходил уже пару раз, но ничего такого интересного, чтобы у-ух, не происходило. Сестричка накрывала стол — свежезаваренный чай и сладости и трещала без умолку, рассказывая о своей тяжелой жизни. Моей задачей было сидеть молча да периодически кивать, с чем я достаточно легко справлялся, одновременно посасывая леденцы. Не знаю, почему именно ко мне она проявляла такое повышенное внимание, но, сидя вот так за чаем во второй раз, я узнал, что женщина ждала своего сына с войны. Предположу, что я был на него похож, и свою материнскую любовь она нечаянно перенесла на меня.

— Вот Сенька как вернется с войны… — вздыхая, рассказывала она, теребя свой белый халат.

Дай бог, чтобы вернулся твой Сенька, думал я, глядя на эту добрую женщину и уминая леденцы. Что до проблем с поставками… в отличие от медсестры, я знал, что страну ждет страшный голод. Но я, по крайней мере, был морально готов к сложным временам, тогда как сестричка считала, что это временные последствия пребывания Ростова между двух фронтов, и скоро все наладится.

Не скучать помогала пресса, газету приносили в госпиталь в единичном экземпляре (не получится тут забыть и про острый дефицит бумаги), и она ходила по рукам как между больными, так и среди персонала. «Правда» — кричало название газеты. Ну… как говорил товарищ Ленин: «Газета — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор».

И, за отсутствием других развлечений, я читал газету от корки до корки, как только до меня доходил черед. Помимо революционных «понтов», содержащихся в докладах, речах и обращениях таких большевиков, как тов. Ленин, тов. Бухарин, тов. Радек и многие прочие, я изучал важную и полезную информацию. Как, например, информацию к подготовке ежегодного, вот уже девятого, съезда РКП(б). Статьи помогали как-то проникнуться обстановкой современного времени и вещали о приказах молодой советской власти и ее, по сути, первых шагах. В газетах призывали к переходу «от борьбы на военном фронте к борьбе на фронте труда против разрухи, за восстановление и развитие народного хозяйства страны». Условием возрождения хозяйства назывался план и четкое ему следование, а основой виделась электрификация большой страны и развертывание трудового соревнования.

Я, до того не шибко разбирающийся в эпохе и ее реалиях, с удивлением отметил, что в партии во взглядах на одни и те же вещи имеется раскол. И критикующих сейчас никто не трогал, они вполне открыто выражали свое мнение… Например, так называемые «децисты», которыми руководил некий Сапронов, критиковали единоначалия в управлении государством.

Также я узнал о больших проблемах на железной дороге, например, всерьез обсуждали привлечение в порядке мобилизации пяти тысяч коммунистов для работы в транспортной сфере. Хотели также создать продовольственный фонд, кто-то предлагал четче очертить роль профсоюзов при диктатуре пролетариата…

Все это было лишь малой частью из информации, поступающей из СМИ. Далеко не все, конечно, умели читать и писать, советская власть только недавно начала бороться с безграмотностью, но информация все же доходила. Тут пригодилось еще одно ноу-хау советской власти — так называемые «устные» газеты. В качестве них выступали ораторы, в нашем случае, сестричка лазарета, которая читала газету вслух. Но настоящим культурным шоком стало для меня появление в лазарете людей из агитпоезда группы «Синяя блуза», прибывшего в Ростов. Я думал, будет скучища с лозунгами, но того, что они представили, я никак не ожидал. Эти ребята разыграли целое театрализованное действо, называемое «живой» газетой. Агитационные актеры приперли в лазарет костюмы, декорации и около часа разыгрывали сценки и пели частушки.

Одновременно восхваляя советскую власть, ребята рассказывали, как профилактировать инфекции и вообще здраво поддерживать чистоту, что казалось логичным, учитывая эпидемию тифа и холеры в стране. Я внимательно слушал, как агитбригады убеждали избавиться от вшей, рекомендовали проветривать помещения, пить чистую воду, ну и все в таком духе, опять же, в виде развлекательных частушек. Я действительно заслушивался, потому что единственными частушками, которые я знал до этого, были разве что про бабу, приехавшую в колхоз имени Мичурина…

В целом заставляла улыбаться общая тональность призывов партии. Мне, человеку 21-го века, когда политтехнологии шагнули далеко вперед, призывы типа «Кто не пойдет на воскресник, тот жаждет страданий трудового народа!» казались забавными. Но это срабатывало, ведь и аудитория была иная, еще не испорченная чернухой с телевизионного ящика. «Правда» и агитбригады искрили задором идеального коммунистического общества. И самое главное, что люди верили в свои слова… Эх, знали бы отцы-основатели, во что превратили великую страну их непутевые наследнички.

Но чего не отнять у большевиков — это безусловную веру в свою политическую программу, часть которой реализовалась в СССР времен «золотой эпохи». На это было приятно смотреть, и это заражало.

«Карусель» смены больных изо дня на день ускорялась. В лазарете никого не держали и выписывали, как только больной мог встать на ноги и худо-бедно передвигаться. Стоишь и не падаешь — выписан, а твоя койка в тот же час занимается раненым. Первые несколько дней я общался с новым соседом, Павликом, которого заселили вместо шулера Васька. Павлик получил осколочное ранение в голову и потому упал с лошади. Ему был прописан постельный режим, но, как следует выспавшись, к вечеру первого дня, он уже сидел на койке и в красках рассказывал, как обстоят дела на фронтах Гражданской войны.

— Погнали этих подлюк, что пятки у них засверкали, — кичился Павлик, вспоминая, как буденовцам удалось выбить деникинцев из Ростова. — Ничего, дайте нам в полную грудь задышать, и мы их еще из Ростова довычистим, как вшей раздавим, следа не останется!

Я внимательно слушал, глядя в горящие глаза борца за свободу, вопросов задавал минимум (все, что надо, солдатик рассказывал сам), а услышанное впитывал, как губка воду. Мыслил паренек грамотно, действительно многие белые остались в Ростове и скрывались, но не смирились с переменами, и этот гнойник еще предстояло вычищать — долго и муторно. Но кое-что другое храбрый солдатик все же не учитывал в своих суждениях — белые, в большинстве своем, хоть и были, в понятиях простого народа, господами и буржуями, но являлись настоящими профессиональными военными. Я достаточно поверхностно знал историю начала 20-х годов, но мне почему-то казалось, что белые еще скажут свое последнее слово, и победу праздновать преждевременно.

— Какой тебе вычистим, ложись, кому говорю, у самого вшей полная голова! — ругала Пашу сестричка.

— А вы что думаете, слабо, шо ли? — восклицал сосед.

— Я думаю, ты, прости господи, сейчас сам нужду справить не можешь, а все рвешься обратно к своему Буденному! — вздыхала сестричка, подкладывая под солдатика утку.

Правда, разговоры с Пашей продолжались недолго. Вскоре пареньку стало хуже, и он целыми днями только и делал, что спал, то и дело пропуская и без того ставшие редкими приемы пищи. Ходить по лазарету медсестра не разрешала, а те, кто это делал, становился первым кандидатом на выписку. Надо ли говорить, что большинство народу лежали в тишине, опасаясь нарушить строгие порядки. Не скажу, что эти люди были трусами, но возвращаться обратно в «мясорубку» практически никто не спешил.

Приходила тетушка, и я даже поймал себя на мысли, что чувствую некую радость при ее виде, хотя для меня эта женщина, по сути, была посторонним человеком. Но, черт возьми, при виде Глаши я, без всяких шуток, поймал себя на неком воодушевлении. Правда, чуток расстроился, когда понял, что тетушка пришла с пустыми руками, без гостинца выздоравливающему. Эх… от поджаренного хлеба из того тостера я бы точно не отказался, ну да ладно.

Тетушка сначала со строгим лицом отчитала меня, а потом полезла обниматься, утыкаясь мокрыми глазами в мое худенькое плечо. Я начал ее успокаивать, что чувствую себя великолепно, несмотря на худобу (за время пребывания в больнице, на скудных харчах, я-таки скинул пару килограмм), но в ответ она попыталась выбить из меня клятву.

— Поклянись, что не сунешься в милицию и больше не станешь выдумывать всякую ерунду! — шептала тетушка, предположив, что это именно желание служить едва не довело меня до могилы. — Наверняка твои дружки услышали, что ты в милицию рвешься, и из-за этого надумали тебя пырнуть. Дабы чего лишнего не разболтал.

Понятно, что я никому ни о чем не клялся… но улыбался старательно и широко, чтобы хоть как-то тетушку успокоить. А вот Лиза так и не пришла. Видимо, таким как она не положено проведывать таких как я.

В том, что у меня теперь новая жизнь, я больше не сомневался ни секунды. Все больше осваивался в новом теле и определено кайфовал от своей второй молодости, хотя и понимал, что новому мне предстоит жить в крайне непростые времена. Пару раз я задавался вопросом о том, что стало с самим Нафаней? Даже пытался на эту тему размышлять, борясь с сонливым бездельем. Что если он попал в мое прежнее тело и там же, как я здесь… выжил, чем черт не шутит? Хотя это вряд ли, мне настоящему все же стрельнули в голову почти в упор, а Гришку здесь только зацепили, по касательной… или не зацепили, а тоже убили наглухо? Ведь те преступники из ресторана были всерьез уверены, что меня убили. И удивились, когда поняли, что я жив. Буду надеяться, что если сам Нафаня всё-таки переместился в мое тело, то ему повезло не меньше. И он сейчас живехонек и кайфует от жизни в 21-м веке… правда, извини, брат, но в моей жизни не слишком много кайфа. Разве что будешь периодически слушать истерики моей бывшей, которую в очередной раз выпрет ее бойфренд (до сих пор коробит от этого дурацкого слова), и она станет обвинять во всех неудачах бывшего муженька. Я-то уже был привычен к одной и той же шарманке, что она, мол, выходила замуж за сержанта, чтобы стать женой генерала. Да вот как-то не срослось, никогда я не стремился к генеральской должности.

Мне же новое тело все больше нравилось, и даже было забавно думать, что я получил в свое распоряжение материал, этакий пластилин, из которого буду лепить, как мне вздумается. Тело было здоровое (если не считать досадной раны и худобы от плохого питания) и довольно крепкое, немного физику подтянуть — и от девок не будет отбоя, благо мордашка у меня теперь дюже симпатичная. Этим я и начал заниматься примерно со второй недели пребывания в госпитале. Незаметно для сестрички делал повторения на трицепсы, опираясь об основание кровати, приседал, почти не отходя от койки. И вот тут впервые столкнулся с нехваткой калорий, тело охотно поддавалось тренировкам и требовало все большую и большую энергетическую подпитку. А жрать по-прежнему было нечего…

Ну а мне самому было бы неплохо подтянуть некоторые знания, чтобы не угодить впросак. Нафаня особо не заморачивался с учебой, все больше на улице пропадал, и в части всякого рода дисциплин у паренька имелись километровые пробелы. Потому в один из дней я попросил сестричку, притащить себе книги — любые, какие она найдет. И уже следующим утром с удивлением обнаружил на тумбе у койки увесистый томик географии Российской Империи (новой географии советского государства попросту еще не существовало).

— Мой папа когда-то работал учителем в гимназии, — объяснила сестричка. — Других книг у меня нет, но, может, эта пригодится? Картинки порассматриваешь, всяко лучше, чем глядеть в потолок.

Картинками она называла карты, которые мне и были нужны, чтобы выяснить современные географические названия. Пришлось некоторое время привыкнуть ко всем этим «Ъ» в словах, о которые ломался язык, но дело шло. К примеру, я запомнил, что современное название Краснодара — Екатеринодар, а Ростов-на-Дону и Нахичевань — это две разных административных единицы.

В один из дней я валялся на койке, по десятому кругу рассматривая карты из учебника географии, когда в палату влетела медсестра. Обычно она заходила практически бесшумно, а тут неведомо откуда ей придалось ускорение.

— Быстро поднимайся, в порядок себя приведи, — выросла она передо мной, как из-под земли.

«Ты чего такая взбудораженная?» — хотел спросить я, но сестричка, не дожидаясь, пока я сам начну вставать, ухватила меня и начала поднимать. Силищи у нее было хоть отбавляй, привычная — а ну-ка попробуй по десять раз на день усадить на утку таких здоровых мужиков, как мой сосед Павлик.

— Волосы пригладь, — строго сказала она, критично осмотрев и, опять же, не дожидаясь, пока я сам примусь за дело, поправила мне топорщащийся чуб.

— Может, расскажешь, к какому параду мы готовимся? — наконец, спросил я, не понимая, отчего суетится сестра.

— Ты не знаешь разве? — она вытаращила глаза. — Ах да, конечно, он же без предупреждения пришел…

— Кто — он?

— Шишка какая-то из советской власти!

Я не уточнил вслух, идет ли речь о том самом толстожопом товарище, которого я накануне спас, но вовремя придержал язык.

— Смотри, лишнего ничего не сболтни, особенно о том, что вы с Васильком тут у меня в карты играли, — сквозь зубы зашипела медсестра, наконец, справившись с моими непослушными волосами.

— Вообще не вопрос, буду паинькой, — я пожал плечами и улыбнулся. — Если поцелуешь.

— Да иди ты! Смотри мне, Гришка, я ведь вижу, какой ты баламут, — отчитывала меня сестра, — не болтай там лишнего.

Я послушно кивал. Эх, знала бы ты, дорогуша, что ты мне годишься в дочери, и там, где ты жизни училась, я преподавал.

— Ничего не спрашивай и вопросов не задавай, — кудахтала она. — Только кивай.

— А если сам чего спросит? Может, это проверка какая?

Я эту милую женщину немного разыгрывал, но она всё принимала за чистую монету и ответила мне советом:

— Если сам, то отвечай односложно: да, нет… если спросит! Ой, мамочки…

— Чего ты его так боишься-то, или он страшный как Бармалей? — я улыбнулся.

— Страшный не страшный, а кабы ты ничего лишнего не сболтнул. Сам знаешь, что у нас как не неделя, так новая власть. Вон был царь да сплыл. Потом верховодили белые, а теперь вот красные, а следующий кто? Анархисты? — сестричка отмахнулась. — Мне ведь эту революцию, будь она неладна, как-то пережить надо, детей кормить…

«Лишнего тут ты говоришь, товарищ медсестра, а мне еще рот закрываешь», — подумал я, но только шире улыбнулся и поспешил заверить хлопотливую женщину, что ей не о чем беспокоиться.

— Не дрейфь — прорвемся, я и не таких начальников видал.

Сестричка выпучила глаза, видимо, захотела спросить о каких таких нчальниках я веду речь, но не успела. В лазарет зашли двое мужчин. Первый — в строгом пиджаке серого цвета. В шляпе, как у Урфина Джуса из Волшебника Изумрудного города. Не знай я, что передо мной представитель советской власти, так принял бы его за мясника, больно широкие плечи у него были, да и ладони размером со спелую дыньку. Впрочем, будучи в курсе перипетий Советов, я бы ничуть не удивился, если б узнал, мужчина некогда валил скот. Вторым гостем была уже знакомая мне рожа — тот самый мент, который категорично послал меня подальше, услышав желание служить. В отличие от «Урфина Джуса», мент быстро нашел меня глазами, а я не отвел взгляд, чем малость смутил своего визави. Какая неожиданная встреча, однако, я даже невольно закашлялся в кулак. А вообще интересно, какого хрена им от меня нужно?

«Урфина Джуса» сопровождали другие сотрудники лазарета, словно деревянные солдаты, которые вились вокруг него, как пчелы вокруг улья.

— Не хотите ли чайку выпить, Виктор Аркадьевич?

— Некогда, женщины, революция не ждет! — мигом отрезал товарищ.

Манерой и прытью он мне напоминал типичного коммуниста, верящего в революцию больше, чем во что бы то ни было. Менту, хотя они и были вместе, уделялось гораздо меньшее внимание. И про чай у него никто спрашивать не стал. Но он тащил с собой какую-то авоську, следуя чуть сзади ярого революционера.

Вся эта делегация проследовала к моей койке и остановилась.

— Товарищ Нафанин? — Виктор Аркадьевич внимательно посмотрел мне в глаза.