Мусульмане в Европе: Сосуществование, взаимодействие, межцивилизационный диалог

Глава 7. Ислам и республика во Франции

Насколько ислам совместим с республиканскими ценностями, какое будущее ждёт Францию в связи с возрастающим числом граждан, исповедующих эту религию, существует ли так называемый «французский ислам» — эти вопросы волнуют как философов и религиозных мыслителей, так и политиков, журналистов и обывателей. Для оценки положения ислама и возможностей интеграции мусульман во Франции необходимо понимать, какой тип сообщества представляет собой французское государство, какие основания заложены в республиканский проект и насколько присутствие ислама может повлиять на пересмотр универсалистской модели гражданства.

После революции 1789 г. именно во Франции возникает гражданское понимание нации как политического сообщества. Фундаментом общественного консенсуса становятся разделяемые всеми членами общества гражданские ценности: единство и неделимость нации, равенство всех перед законом, уважение прав и свобод личности, закреплённые в Конституционном договоре. Согласно республиканской модели именно лояльность всех членов общества нации как единому и высшему политическому образованию и нейтральность самого государства способны обеспечить единство и солидарность всех её членов. Нация и государство в данном случае синонимы. В современной французской политической традиции нет определения нации через этничность. Нация — это сугубо политическое образование гражданского характера. Этот принцип обеспечивает, с одной стороны, открытость республиканской модели гражданства к приёму новых членов, и в то же время её ограниченность с учётом возрастающего многообразия европейских сообществ и растущего числа мусульман.

Во Франции гражданское понимание нации как политического сообщества привело к слиянию двух понятий, которые выражаются французскими словами nationalité и citoyeeneté. В русском языке понятие национальность обозначает, как правило, принадлежность индивида к нации, понимаемой как общность происхождения, т.е. скорее в категории, которая стоит на ступень выше этничности. Гражданство определяет принадлежность члена общества к формальному институту государства. Так, один и тот же человек может иметь национальность, несовпадающую с формальным гражданством. Это объясняется многонациональной природой самого российского общества, в котором проживают люди разных национальностей, но будучи гражданами России, все они — россияне. Во французской традиции первое понятие определяется как «юридическая принадлежность человека к народу, конституировавшему государство»[138]. Это народ, представляющий собой общность культуры, ценностей и исторического наследия, которые становятся достоянием каждого гражданина. Второе понятие обозначает включённость индивида в политическое сообщество, в котором гражданин обладает политическими правами и обязанностями. Во французском законодательстве эти два понятия не отделены друг от друга, составляя единый принцип гражданства. Следовательно, человек, получающий статус гражданина Французской Республики, становится одновременно обладателем французского гражданства (citoyeeneté) и французской национальности (nationalité), независимо от своего этнического происхождения (ethnicité).

Таким образом, для Франции релевантен лишь один тип идентичности — гражданский. Французское государство официально «слепо» и не признаёт другие типы идентичности (этническую, религиозную и др.). Приверженность гражданской нации должна главенствовать над другими измерениями самоидентификации французов. В 2017 г. этот принцип был в очередной раз озвучен французским президентом Э. Макроном в ходе ужина-ифтара с представителями мусульманской общины[139]: «Никто не может просить французов и француженок во имя этой веры [ислама] нарушать законы Республики…»[140].

Вместе с получением политических прав от нового гражданина ожидается добровольное принятие основных республиканских ценностей, т.е. индивид становится полноценным гражданином, когда присоединяется к «республиканскому общественному договору», к политическому консенсусу, который исторически сложился во Франции. «Каждый гражданин Франции, независимо от его происхождения, должен принять общие для всех политические принципы, определённые Конституцией»[141], — так говорится в докладе Высшего совета по интеграции иммигрантов при премьер-министре Франции. К таким политическим принципам относится и принцип светскости (фр. laïcité), о котором будет сказано чуть позднее.

Первые дискуссии об отношениях между этничностью и республикой во Франции появились лишь тогда, когда стало очевидно, что принцип гражданства не способен решить проблемы, связанные с культурным, религиозным и этническим отличием иммигрантов, становящихся гражданами Республики. Взаимосвязь интеграции иммигрантов и гражданства стала обсуждаться в стране гораздо позже, чем, например, в Великобритании — только в начале 1980-х гг. Долгое время французское правительство рассматривало присутствие работающих иммигрантов как временное, не предполагая, что даже после жёсткого ограничения на въезд в страну в конце 1970-х поток иммигрантов лишь возрастёт по линии воссоединения семей. Невозможность насильственной репатриации, на которую долгое время надеялись французские власти, впервые серьёзно поставила вопрос об интеграции иммигрантов, легально проживающих во Франции. В этот период на поверхность вышло недовольство этнических меньшинств и их борьба за свои права. Выступления мусульман, которые в большинстве своём уже были французскими гражданами, стали свидетельством важности для них сохранения этнокультурной и религиозной идентичности в рамках республиканского государства.

До 1980-х гг. в политическом лексиконе европейских стран в отношении интеграции мигрантов доминировало два термина: «ассимиляция» (assimilation) и «включение» (inclusion). Термин «интеграция» и новый одноимённый практический подход стали постепенно распространяться в европейских государствах, но этот процесс не затронул Францию. Принципиальное отличие интеграции от ассимиляции в том, что интеграция допускает сохранение иммигрантами своих этнокультурных, языковых и религиозных особенностей и даже определённых связей со страной происхождения.

Из сказанного выше очевидно, что принцип гражданства во Франции напрямую связан с соответствующим пониманием нации, с республиканской моделью государства. Гражданское понимание нации придаёт гражданству открытый характер, поскольку членом нации в таком случае может стать любой индивид, вступающий в «общественный договор», т.е. признающий основные республиканские ценности и идеалы независимо от этнического, культурного и религиозного происхождения.

Однако в принципе французского гражданства присутствует сильный культурный компонент ассимиляции. С одной стороны, государственный нейтралитет к любым видам различий предполагает равное отношение ко всем граждан. В этом смысле французский принцип светскости служит логическим продолжением принципа равенства. Но он входит в противоречие с принципом свободы, утверждённым в ст. 18 Декларации прав человека и гражданина: «Каждый имеет право на свободу мысли, совести и религии; это право подразумевает свободу менять свою религию или убеждения и свободу исповедовать свою религию или убеждения как индивидуально, так и сообща с другими, публичным или частным порядком, в богослужении, обучении, отправлении религиозных и культовых обрядов»[142].

Законом 1905 г. французское государство официально объявило о своём религиозном нейтралитете[143]. Принцип светскости наравне с принципами свободы, равенства и братства составляет основу французской республиканской политической системы. За прошедшее столетие церковь и государство обрели определённый modus vivendi[144]. Однако возрастающее влияние мусульманского сообщества во Франции способно поставить под вопрос универсалистский характер светскости.

С одной стороны, закон 1905 г. ознаменовал не только отделение государства от церкви, но и провёл границы для личной нравственной жизни граждан, не только мусульман, но и христиан, и иудеев. Провозглашённый во Франции принцип светскости стал манифестом постсекуляризма. Дух закона породил разрыв между осуществлением религиозного поклонения (культа) и моральным и социальным измерением религии. Спустя столетие эта ограничительная концепция религии, сводящая её в сферу сугубо индивидуальную, всё меньше принимается представителями различных религий во Франции. У мусульман, христиан, иудеев стало наблюдаться желание вернуть себе право устанавливать границы между общественным и частным, которые, казалось бы, были чётко установлены законом 1905 г.

Напомним, в случае ислама нет разделения на частную и общественную сферы жизни. Шариат признаётся религиозно-нравственным основанием поведения мусульман как в частной, так и в общественной сфере. А французская республиканская модель общества утверждает разделение между частной и публичной областями жизни, предполагающее, что вопросы религии и культуры относятся к личному делу каждого индивида. Однако образование иммигрантских общин, которые стали претендовать на защиту своих культурных и религиозных прав (например, ношение хиджаба в общественных местах), продемонстрировало, что традиционный подход Франции в области интеграции иммигрантов не может ограничиваться лишь политикой в сфере гражданства, рассчитанной на автоматическую ассимиляцию новых членов сообщества и приобщение их к республиканским ценностям.

Светская мораль, передаваемая государственной школой, сегодня подлежит переоценке. Государство во Франции стало функционировать как своего рода контрцерковь, претендующая на монополию на преобразование личности и гражданского общества посредством амбициозной политико-образовательной политики[145]. Это право государства рано или поздно будет подвергаться пересмотру со стороны различных религиозных общин. Отношения между исламом и государством на самом деле представляют собой часть общего процесса переопределения отношений между государством и гражданским обществом. Французский республиканский проект, характеризующийся исключительной связью между национальностью и гражданством, может оказаться неэффективным перед лицом растущего мусульманского населения.

Во Франции ислам является второй по численности религией и третьей по числу мест, предназначенных для богослужений, после католицизма и протестантизма. В стране насчитывается порядка 2600 мечетей. По различным оценкам, мусульманское население Франции составляет от 4 до 6 млн чел.[146], что составляет около 8% населения страны. Такое существенное расхождение в данных связано с запретом во Франции на включение в официальные опросы пунктов об этнической или религиозной принадлежности. Главным образом исследователи опираются на страну происхождения граждан с иммигрантскими корнями, выходцев из стран Африки и Магриба. При этом, по данным исследовательского центра Pew[147], независимо от масштабов иммиграции число мусульман будет только расти.

По данным исследования института Монтеня под заголовком «Французский ислам возможен», опубликованного в 2016 г.[148] и основанного на социологическом исследовании Ifop (Французского института общественного мнения), около 29% опрошенных мусульман во Франции придерживаются ценностей, противоречащих республиканским, и считают, что «исламский закон (шариат) важнее законов Республики». 70% опрошенных покупают мясо халяль, но почти треть совсем не посещает мечеть, либо приходит туда лишь несколько раз в году в дни религиозных праздников. Исходя из этих данных ясно, что степень религиозности мусульман во Франции, как и в других странах Западной Европы, подвергается влиянию постсекуляризма. Религия приобретает более выраженное и часто исключительно культурное измерение, нежели служит повседневной практикой в исполнении религиозных предписаний, либо уходит в область сугубо личной жизни граждан и никак не проявляет себя в общественном поле. Это может также говорить о том, что политическое и культурное размежевание по отношению к либеральным ценностям наблюдается не только внутри общества в целом, но и внутри религиозных сообществ.

Светскость во Франции всё больше воспринимается не в качестве универсалистского проекта, обеспечивающего модус гражданского общежития, а как защитный механизм и основа для проведения ассимиляционной политики. Возможный вариант — это светскость, понимаемая как взаимная автономия, а не полное исключение из общественной жизни, поскольку невозможно отделить общественное от личного (семья, школа, этика межличностных отношений).

Желание достичь общественного единства через унификацию в современном многообразном обществе вряд ли возможно. Тогда Франции и другим странам Европы предстоит найти новые основания для сосуществования верующих, представителей различных религий, и неверующих в рамках либерального по духу государства. Учитывая неизбежно растущее число граждан, исповедующих ислам, независимо от масштабов иммиграции, Франции вполне вероятно придётся пересмотреть те базовые для республики ценности, на которых строилась французская гражданская нация.

Глава 8. Вызовы и угрозы региональной безопасности в Центральной Азии, их влияние на европейскую безопасность

Проблемы религиозного экстремизма в мире исследуются многими учёными, исследователями, экспертами, однако пока нет единого мнения в отношении данного феномена. Его проявления, разновидности, перспективы, различия в масштабах, содержании, мотивации имеют свою специфику в зависимости от исторических, социально-экономических, политических, региональных и других факторов.

Для успешной борьбы с экстремизмом, по мнению исследователей, необходимо концептуальное осмысление этого феномена, разработка методологической базы и методики исследования его сущности. От этого прямо зависит эффективность государственных решений в области антиэкстремистской борьбы.

Причины появления экстремизма в Центральной Азии (ЦА) многообразны. К объективно существующим причинам роста исламистского экстремизма в этом регионе следует отнести комплекс социально-экономических и внутриполитических проблем, а также аспекты внешнего влияния на ситуацию в регионе.

Важнейшие факторы, влияющие на ситуацию в сфере безопасности в ЦА — проблематика исламистского экстремизма, близость Афганистана и перспективы расширения зоны нестабильности на центрально-азиатский регион. Основные военно-политические, экономические, дипломатические и иные шаги руководства стран региона диктуются в первую очередь стремлением избежать дестабилизации своих государств.

Интересно, что на протяжении времени оценка носителей угрозы религиозного экстремизма в регионе менялась. Долгое время основными акторами экстремизма считались «Хизб ут-Тахрир» (XT) и Исламское движение Узбекистана (ИДУ)[149].

«Хизб ут-Тахрир аль-Ислами» («Партия исламского освобождения») была основана в начале 1950-х гг. в Иерусалиме шейхом ан-Набхани фактически как филиал организации «Братья-мусульмане» с целью освобождения Палестины от израильской оккупации. С течением времени задачи XT изменились. Сейчас во главу угла поставлена агитационно-пропагандистская работа по возвращению мусульман к исламскому (шариатскому) образу жизни и распространению ислама путём джихада. Главная цель — создание всемирного халифата. Согласно официальной доктрине, XT занимается идеологией и отрицает насилие как средство достижения политических целей.

В ЦА первые ячейки этой организации появились в начале 1990-х гг. в узбекской части Ферганской долины. Идейными наставниками выступали эмиссары из арабских стран. Наибольшим влиянием движение пользуется в Киргизии, Таджикистане и Узбекистане, где оно предпринимает попытки внедряться во властные структуры, прежде всего в управленческий аппарат на периферии. XT активно вовлекает в свои ряды молодёжь, налаживает работу среди женской части населения. Постепенно в идеологических установках XT, пусть в завуалированной форме, но достаточно отчётливо, стали звучать призывы к захвату власти силовыми методами. Эта экстремистская партия официально запрещена во всех государствах — членах ШОС (Казахстан, Кыргызстан, Китай, Россия, Таджикистан, Узбекистан), во многих арабских странах, в Иране, Пакистане, а также в Германии. Но в ряде государств, в том числе европейских, XT работала легально. Наиболее активно — в Великобритании.

ИДУ было создано в 1995 г. Идейно-теоретические основы его деятельности, по существу, так и не были разработаны: представители «военного крыла» быстро заняли доминирующие позиции, а им было не до теории. Поэтому ИДУ вряд ли можно признать сформировавшейся политической организацией. Основная задача ИДУ — построение исламского государства на территории Узбекистана, а в перспективе — во всей ЦА, в пограничных областях Китая и России. При этом свержение светских режимов в центрально-азиатском регионе предполагается осуществлять вооружённым путём. Члены боевых ячеек ИДУ имели значительный опыт ведения военных действий. Они участвовали в гражданской войне в Таджикистане на стороне Объединённой таджикской оппозиции. В 1999 г. боевики ИДУ пытались поднять мятеж в Сурхандарьинской области Узбекистана и на юге Киргизии, где вели бои с правительственными войсками.

После событий 11 сентября 2001 г. и начала АТО в Афганистане отряды ИДУ оказывали вооружённую поддержку талибам. В ходе «горячей фазы» основное ядро боевых формирований ИДУ было разгромлено, а уцелевшие боевики переместились в труднодоступные горные районы Пакистана («территория племён»), где, по имеющейся информации, продолжают проходить подготовку в лагерях международных террористов. Часть из них нелегально находилось в ЦА, в том числе в Узбекистане. Несмотря на небольшую численность, они представляли собой реальную опасность благодаря навыкам проведения террористических акций.

После андижанских событий 2005 г. в Узбекистане приобрела известность экстремистская группировка «Акрамия», созданная в 1996 г. членом ХТ А. Юлдашевым. Она включала в себя в основном жителей Андижанской области Узбекистана. Сторонники «Акрамия», придерживаясь в целом идеологии XT, не исключали вооружённой борьбы как средства достижения своих целей, состоящих в создании исламского халифата в рамках Ферганской долины. При этом ставка делалась на распространение в регионе радикальных исламистских идей. Особую роль в финансировании играл афганский наркотрафик. Он служил значительным источником финансирования экстремистского подполья в ЦА (по некоторым оценкам ежегодный доход в 2000-е гг. составлял 2-4 млрд долл.). Наркопреступность превратила регион в основной транзитный коридор доставки наркотиков в страны СНГ и далее в Европу. По указанному «северному маршруту» в западном направлении проходило в 2000-е гг., по разным оценкам, от 20 до 40% афганской наркопродукции. Связанные с наркобизнесом криминальные структуры предпринимали попытки оказывать влияние на развитие политических процессов в различных государствах ЦА.

В 2000—2010-е гг. шли заметные трансформационные процессы, связанные с сокращением финансирования и ресурсов группировки, открытием новых тренировочных лагерей в Пакистане, включением экстремистской группы в мировые террористические сети. В частности, киргизские официальные лица предполагали, что ИДУ и уйгурские террористы формируют новую единую организацию под названием «Исламское движение Центральной Азии»: её стратегическая цель — формирование Исламского халифата сначала в Узбекистане, а затем его распространение на Таджикистан, Кыргызстан и западные районы КНР. Базой для исламистских террористов ЦА оставались северо-западные районы Пакистана, где проходили подготовку боевики из стран ЦА, а также афганцы и уйгуры. Ответом на эти угрозы стало проведение серьезных антитеррористических учений ШОС.

Интересно, что в 1990-е гг. Узбекистан и Пакистан занимали разные позиции в отношении внутриафганского урегулирования. Поддержка Пакистаном движения «Талибан» объяснялась стремлением объединить страну, устранить препятствия торговым маршрутам по территории Афганистана. В то же время способности оказывать влияние на талибов были сильно переоценены пакистанским руководством. Пакистан не смог повлиять на негативную внутреннюю политику талибов, которая привела их к международной изоляции. При этом поддержка Пакистаном движения «Талибан» на протяжении длительного периода негативно влияла на двусторонние пакистано-узбекские отношения, поскольку элиты стран ЦА видели в талибах угрозу региональной безопасности и поддерживали других участников внутриафганского конфликта[150].

В 2000—2010-е гг. позиции двух стран в отношении афганского урегулирования сближаются. Пакистан пересматривает свою позицию по отношению к движению «Талибан» и проводит крупные антитеррористические акции, направленные на борьбу с пакистанскими талибами на своей территории. Одной из таких акций стала военная операция в долине Сват в мае 2009 г. Хотя лидер пакистанских талибов в провинции Сват Маулана Файзулла (Maulana Fazlullah) представлял угрозу Пакистану, он сохранял лояльность «Афганскому Талибану» во главе с муллой Омаром (Mullah Omar) — «стратегическому ресурсу» Пакистана. Пакистанская стратегия была направлена на ликвидацию М. Файзулла и устранение социально-экономического неравенства, питающего конфликтогенный потенциал[151].

С середины 2010-х гг. появляется новый элемент угрозы в сфере безопасности для государств ЦА. Им становится «Исламское государство» (ИГ)[152], проводящее линию на военную, террористическую, идеологическую экспансию. Одним из последствий этого становится резкий рост количества боевиков ИГ на территории Афганистана. Если в 2014 г. их число оценивалось в 300-400 чел., то к 2017 г. — не менее 7-8 тыс.[153] По экспертным оценкам, количество выходцев из стран СНГ на территории Афганистана и Пакистана может составлять около 4 тыс. чел.[154]

Политические элиты Центральной Азии ставят проблему радикализации ислама на одно из первых мест в ряду угроз, способных кардинально изменить ситуацию в их странах. Исламистов обвиняют в подрыве светских устоев власти и декларируемой свободы вероисповедания, планах превращения Ислама в альтернативу светскому вектору развития государств ЦА, в том числе путём создания на территории региона теократического государства. Вместе с тем проблемой остаётся отсутствие координации со стороны Туркменистана в контексте противодействия террористической угрозе.

Одна из основных угроз для Туркменистана — угроза от исламистских группировок со стороны границы с Афганистаном. Туркменский участок не имеет естественных препятствий и считается одним из основных коридоров угроз для ЦА и РФ. Исламисты неоднократно пытались проникнуть в регион через этот участок границы, хотя туркменские власти не раз заявляли об усиленных мерах его охраны. При этом до середины 2010-х гг. в качестве основной угрозы на южных границах Содружества (включая Туркменистан) военными должностными лицами СНГ и представителями экспертного сообщества называлась проблема нестабильности в Афганистане из-за вывода из страны войск коалиции МССБ, возможности военной победы движения «Талибан» и связанного с ней усиления военной, экстремистской, наркотической, террористической экспансии на соседние страны, в первую очередь на государства ЦА. Туркменистан в этом контексте предпринимал определённые меры. Так, в 2014 г. состоялся первый визит министра обороны Ирана в Туркменистан, а глава государства Бердымухаммедов провёл ряд встреч в рамках саммита ШОС с президентами Ирана, Монголии, Председателем КНР, чиновниками меньшего ранга из Индии и Пакистана.

Однако активизация террористической группировки ИГИЛ[155], захватившей целый ряд крупных городов, населённых пунктов и территорий на Ближнем Востоке, установившей контроль над углеводородными месторождениями, получившей доступ к огромным людским, финансовым, военным, стратегическим ресурсам, изменила ситуацию. Взаимоотношения ИГИЛ и «Талибан» неоднозначны: они часто выступают как противники. Так, 11 июня 2018 г. боевики ИГИЛ и «Талибан» вступили в бой на приграничной с Туркменистаном территории Афганистана. В результате талибы потеряли пять человек, ИГИЛ — трёх. В конце 2017 г. командующий вооружёнными силами НАТО и США в Афганистане генерал Д. Николсон заявил о концентрации боевиков ИГИЛ на севере Афганистана, в провинциях, граничащих с Туркменистаном (Герат, Фарьяб). Причём, по его словам, ИГИЛ ставил своей целью пополнение рядов именно с помощью готовых примкнуть к ним пакистанских талибов.

В целом до середины 2010-х гг. Туркменистану удавалось пресекать появления на своей территории группировок религиозных экстремистов. Но затем ситуация начала обостряться. Появилась информация о гибели в 2014—2017 гг. более 210 пограничников. Так, в мае 2017 г. в города Мары и Туркменабад были доставлены тела 37 военнослужащих подразделений Государственной пограничной службы, погибших на туркменско-афганской границе в результате боестолкновений с афганскими бандформированиями. Согласно экспертным оценкам, туркменская территория используется боевиками в качестве укрытия при проведении антитеррористических операций афганской армией. В 2015—2017 гг. в Туркменистане были задержаны более 250 туркменских граждан, сторонников «Талибана» и ИГИЛ.

Одновременно с этим активизировались контакты спецслужб Туркменистана с исламистскими группировками. Некоторые эксперты сообщали о передаче афганским группировкам боеприпасов (около 250 автоматов и пулемётов Калашникова, до 20 противотанковых гранатомётов, 2 БМП-3). Туркменские пограничники получили указание не реагировать на проникновения нарушителей из Афганистана на отдельных участках границы. При этом официально Туркменистан отрицал наличие угрозы на афганской границе, и направил соответствующую ноту в адрес Казахстана после заявления Н. Назарбаева, озвучившего совместную с В.В. Путиным позицию об определённых опасениях за ситуацию на туркменско-афганской границе.

Таким образом, на сегодняшний день вызовы, которые формируют терроризм, экстремизм и незаконный оборот наркотиков, представляют собой серьёзную угрозу безопасности ЦА. Для эффектного противодействия им нужны совместные действия государств и международных организаций, заинтересованных в сохранении стабильности на центрально-азиатском пространстве.

Россию и страны ЦА связывают отношения стратегического партнёрства и союзничества. Вопросы безопасности рассматриваются в качестве общих проблем, решение которых возможно в тесном взаимодействии друг с другом. В двустороннем формате активно сотрудничают между собой военные и правоохранительные ведомства РФ и центрально-азиатских государств, их антинаркотические и специальные службы. Ведётся соответствующая работа и по линии многосторонних структур — СНГ, ОДКБ, ШОС. Предпринимаются шаги по повышению эффективности деятельности Антитеррористического центра СНГ. Его региональная оперативная группа в Бишкеке занимается сбором и систематизацией информации о различных террористических и экстремистских организациях и группах, действующих в Центральной Азии.

Глава 9. Радикальный исламизм как растущая угроза европейской безопасности

В последние годы общей тенденцией для большинства европейских стран стал резкий рост радикального исламизма. Террористические атаки (расстрел редакции юмористического журнала «Charlie Hebdo», нападение на концертный зал «Батаклан» в Париже, теракты в Ницце, Берлине, Стокгольме) не имеют аналогов по численности жертв, резонансу и жестокости в сравнении с атаками левых или правых террористов.

Совокупная численность радикальных исламистов в ЕС составляет десятки тысяч человек. Среди основных группировок исламистов, действующих в странах ЕС, следует выделить «Исламское государство»[156], «Джебхат-ан-Нусра»[157], «Аль-Каиду»[158] и её ответвления, «Хизб ут-Тахрир»[159] и пр.

Правоохранители стран ЕС признают, что в Сирии в рядах радикалов воюют сотни граждан ЕС, преимущественно мигрантов с Ближнего Востока. При этом они не только едут воевать на Ближний Восток, но и готовят и совершают теракты в самой Европе. Так, за 2019 г. аналитики Европола насчитали 119 случаев проведения, планирования и подготовки терактов радикальными исламистами, в ходе которых погибло 10 и было ранено 27 человек[160]. По подозрению в участии в террористической деятельности было арестовано более 1000 человек[161]. Всего с сентября 2001 г. по май 2021 г. (без учёта атаки на башни Всемирного торгового центра) было зафиксировано более 440 террористических атак на территории ЕС, РФ и стран Восточной Европы, не входящих в ЕС[162]. Европа в последние годы перестала быть «тихой гаванью» и превращается в арену разгула радикального исламизма.

Под исламизмом правоохранители и политологи понимают форму политического экстремизма с религиозным подтекстом. При этом исламисты выступают за реализацию всех положений ислама не только как свода нравственных установок и религиозных догматов, но и как универсального средства регулирования социальных, юридических, экономических и политических отношений. Подобная доктрина во многом прямо противоположна сложившимся за последние 200 лет либеральным устоям европейского общества. Исламисты пытаются построить некую модель идеального государства. А средством реализации своих целей избрали террор и геноцид.

Большинство группировок радикальных исламистов стремятся создать глобальный халифат и позиционируют свою исламистскую идеологию как альтернативу светской демократии. Несмотря на то что большинство исламистов выступают за восстановление халифата только в мусульманском мире[163], они активно используют антизападную пропаганду для продвижения своих целей, включая вербовку неофитов в самих западных странах. В своей пропаганде они выдвигают и тезис о якобы имеющем место унижении и угнетении мусульман в европейских странах, что позволяет консолидировать мусульман из различных стран, используя эффект диаспоры, живущей в удалении от исторической родины.

Исламисты нередко используют беженцев для вербовки неофитов. Так, в интервью газете «Rheinische Post» глава Федерального ведомства по охране Конституции ФРГ Ханс-Георг Маасен заявил, что салафиты действуют в образе филантропов и сотрудников образовательных организаций. Они намеренно вступают в контакт с мигрантами и приглашают их в определённые мечети, чтобы завербовать для своих целей[164].

Подобный агрессивный подход свойственен далеко не всем направлениям в исламе. Наиболее экспансивным представляется ваххабизм — радикальная версия ислама суннитского толка, ставшая государственной идеологией в Саудовской Аравии, Катаре и др. Выделяется также салафизм, призывающий к возвращению ислама к исходным корням, состоянию первых веков существования этой религии. Эту идеологию исповедует большинство экстремистских джихадистских группировок на Ближнем Востоке и их ячейки в Европе.

Что же касается исламизма и либерализма, которые сейчас оказались противопоставлены в Европе, то здесь вполне уместно говорить о двух антагонистических общественно-религиозных доктринах, так как либерализм, несмотря на свой декларируемый атеизм, может считаться своего рода эрзац-религией.

Формулируя основные идеологические признаки исламизма, прежде всего следует выделить совершенно отличное от европейского понимание прав человека: неравноправие женщин; смертная казнь, в том числе за инакомыслие (как в случае с журналистом Хашшоги и известным шиитским проповедником Нимр ан-Нимром, казнённым в Саудовской Аравии в начале января 2016 г.[165]); отрицание демократии как фундаментального принципа европейской идентичности.

Исламисты отрицают светское законодательство европейских стран, требуя ввести наряду с ним, а то и вместо него нормы шариатского права. Исламисты отрицают принцип разделения властей светского государства, считая, что властитель государства должен сочетать в себе элементы духовной и светской власти. Тем самым они выступают за резко авторитарный характер государства. При этом идеологи радикального исламизма вовсе не этатисты, в отличие от европейских консерваторов и правых. Для них религия и конфессиональная принадлежность — основные элементы, а национальная, этническая, государственная принадлежность отходят на второй план. Именно это делает исламизм интернациональной идеологией, охватывающей выходцев из разных этнических групп, но исповедующих одну религию.

Исследователи и правоохранители ведут постоянный мониторинг деятельности исламистов в различных странах Европы. Результаты регулярно публикуются в отчётах правоохранительных ведомств ЕС, Европола и пр. В настоящей главе мы приведём анализ активности радикальных исламистов в крупнейших странах Европы.

Германия

Германия в течение последних лет стала одной из мишеней радикальных исламистов. Один из самых резонансных терактов был совершён 19 декабря 2016 г., когда рождённый в Тунисе Анис Амри въехал на грузовике в толпу людей на рождественском рынке в Берлине, убив 12 и ранив ещё 48 человек. Террористическая организация «Исламское государство» взяла на себя ответственность за нападение через своё новостное агентство Amaq. 23 декабря 2016 г. Амри был остановлен для проверки документов итальянской полицией в Милане и убит в перестрелке.

Самый последний теракт в Германии был совершён в июне 2021 г., когда мигрант из Сомали зарезал трёх женщин в супермаркете[166]. Немецкие правоохранители приводят данные, согласно которым, начиная с 11 сентября 2001 г. (своеобразной точки отсчёта в плане выхода исламистского террора за пределы Ближнего Востока), в результате террористических атак исламистов погибло больше граждан ФРГ, чем от рук Фракции Красной Армии, которая действовала в Германии почти тридцать лет.

Ещё в 2014 г. Федеральная уголовная полиция предупреждала, что наибольшая террористическая угроза в ФРГ исходит именно от радикальных исламистов. По данным Федерального ведомства по охране Конституции, по состоянию на 2020 г. в Германии проживало 28715 исламистов и джихадистов[167]. Это на 2,5% больше, чем в 2019 г. Количество лиц с салафитскими устремлениями выросло в 2020 г. на 2300 человек по сравнению с 2016 г.[168]

Власти Германии признают, что одним из факторов роста радикальных исламистских настроений среди проживающих в ФРГ мусульман служат антиисламские заявления и провокации в СМИ (по аналогии с карикатурами на пророка Мухаммеда во французских и датских СМИ)[169]. Это важная тенденция, не свойственная, например, Франции, где Э. Макрон открыто противопоставляет французское секулярное общество не только радикальному исламизму, но порой и исламской цивилизации в целом.

Власти Германии предупреждают, что лица, ищущие убежища в стране, подвергаются риску радикализации под воздействием проживающих в ФРГ джихадистов, которых в стране насчитывается около 10800 человек[170]. Правоохранительные органы отмечают, что различные террористические группировки использовали миграционные маршруты для инфильтрации своих боевиков в Германию. По состоянию на конец 2020 г. немецкие правоохранители насчитали в совокупности около 1070 лиц, преимущественно выходцев из стран Ближнего Востока и Магриба, которые, начиная с 2012 г., выехали сражаться в рядах террористических организаций в Сирии и Ираке[171]. Примерно треть из них вернулась в Германию и представляет потенциальную угрозу.

Создание спящих ячеек радикалов и различных организаций шло и ранее. Помимо салафитов из стран Ближнего Востока в Германии уже давно активно действуют группировки пантюркистов, турецких радикалов-гюленовцев и пр. В таблице 1 приведена численность наиболее крупных группировок радикальных исламистов, действующих в ФРГ (по состоянию на 2020 г.).

Таблица 1

Салафиты — 12150

Хесболла — 1250

Хамас — 450

Хизб ут-Тахрир — 600

Братья мусульмане — 1450

Таблиги Джамаат — 650

Милли Герюс — 10000

Источник: Verfassungsschutzbericht 2020. URL: https://www.verfassungsschutz.de/SharedDocs/publikationen/DE/2021/verfassungsschutzbericht-2020.pdf;jsessionid=56CBD34A3D96979A54C0A381B38204E3.intranet662?__blob=publicationFile&v=5.

Франция

Франция — одна из главных мишеней для радикальных исламистов. В отличие от Германии, радикальные исламисты устраивали теракты во Франции и ранее, что было обусловлено затяжной войной в Алжире. Теракты не закончились и после её окончания. В 1994—1996 гг. Франция была жертвой серии нападений боевиков Алжирской вооружённой исламистской группы (GIA). В декабре 1994 г. боевики GIA угнали французский самолёт в Алжире, предположительно, с целью взорвать его над Парижем. В 1995—1996 гг. GIA устроила серию взрывов во Франции, в результате которых было убито 16 и ранено более 300 человек. Одна бомба была заложена рядом с еврейской школой, при взрыве было ранено 14 человек. В последние годы Франция испытала ряд смертоносных терактов, в том числе: нападение в июле 2016 г. в Ницце, атаки активистов ИГИЛ в ноябре 2015 г. в Париже, а также нападение на редакцию сатирического журнала «Charlie Hebdo» и кошерные супермаркеты в январе 2015 г.

11 декабря 2018 г. радикал-исламист Шариф Шакт, родившийся во Франции, расстрелял из пистолета несколько человек в Страсбурге. Преступник был хорошо известен полиции, так как уже неоднократно совершал злодеяния на территории Германии и Франции[172]. Через два дня он был ликвидирован полицейским спецназом. 23 марта 2018 г. 26-летний Редуан Лакдим захватил автомобиль в г. Каркассон, убив пассажира и ранив водителя. Затем он ранил находящегося рядом с ним полицейского. Боевик-исламист поехал в близлежащий г. Требек в супермаркет. Там убил двух человек и взял нескольких других в заложники, требуя освобождения Салаха Абдесалама, подозреваемого в нападении на ночной клуб в Париже в ноябре 2015 г. В результате четверо были убиты, включая офицера полиции, обменявшего себя на заложника, а трое ранены. Позже полиция обнаружила три самодельных взрывных устройства в супермаркете. ИГИЛ взяло на себя ответственность за этот теракт через канал Amaq.

Первый крупный террористический акт на территории Франции за последние годы произошёл 7 января 2015 г., когда нападавшие, действующие от имени йеменского филиала «Аль-Каиды», ворвались в офис французского сатирического журнала «Charlie Hebdo» с автоматами, убив 12 человек. Через несколько дней другой боевик ворвался в кошерный супермаркет в Париже и убил там пять человек, включая полицейского.

13 ноября 2015 г. 8 боевиков ИГИЛ произвели ряд терактов в Париже и его окрестностях (в кафе, ресторанах и концертном зале). Было убито 130 человек и 350 ранено. 14 июля 2016 г. проживавший в Ницце уроженец Туниса врезался на грузовике на набережной в толпу гулявших, праздновавших День взятия Бастилии, убив 86 человек и ранив более 430. 13 июня 2016 г. активист ИГИЛ напал на двух полицейских в их доме в Магнавилле, а 26 июля 2016 г. два боевика ИГИЛ ворвались в приходскую церковь в Сен-Этьене в Нормандии и убили священника.

Начиная с 2015 г., во Франции в результате террористических актов было убито более 240 человек[173]. Террористы чаще всего декларировали принадлежность ИГИЛ. Последние теракты во Франции были осуществлены в Нанте и Бордо в мае 2021 г.: ранено 4 человека, из них 3 полицейских[174].

Все эти теракты наглядно свидетельствуют о большой опасности, исходящей от радикальных исламистов. По состоянию на 2016 г. правоохранители насчитали 15000 подозреваемых в терроризме. Франция — крупнейший поставщик боевиков из Европы в Ирак и Сирию: на стороне террористических группировок воевало более 2000 граждан Франции[175]. Серьёзной проблемой для страны остаётся миграция и распространение радикального исламизма в тюрьмах. По различным оценкам, в исправительных учреждениях страны находилось на тот момент свыше 1400 лиц, придерживавшихся радикального исламизма[176].

Как и в других странах Европы, джихадисты добились успеха в радикализации и вербовке французских граждан в Интернете и в ходе личных контактов. В ноябре 2014 г., ИГИЛ выпустило пропагандистское видео, направленное на французских мусульман, призывая джихадистов совершать нападения во Франции, если они не могут попасть на подконтрольную ИГИЛ территорию. Группировка также запустила журнал на французском языке «Dar al Islam». Нередки случаи вербовки несовершеннолетних в Интернете с помощью пропагандистских видеороликов, направленных именно на эту возрастную категорию.

Радикализация мусульманской общины, рост числа и масштабов терактов в конце концов привели к резким заявлениям президента Франции Э. Макрона о необходимости «просвещённого ислама» во Франции, который бы «жил в мире с республикой, уважал бы принцип отделения церкви от государства и был бы свободен от иностранного влияния»[177]. Эти заявления вызвали предсказуемо резкую реакцию не только главного оппонента Макрона из исламского мира — президента Турции Эрдогана, но и ряда других лидеров исламских стран. Таким образом, мы наблюдаем раскручивание маховика взаимного отчуждения старой Европы и мигрантов из мусульманских стран и представителей их стран-доноров.

Великобритания

В отличие от прошлых лет, когда основную угрозу представляли террористические организации, участвовавшие в конфликте в Ольстере, сейчас правоохранители Великобритании особо выделяют радикальный исламизм. ИГИЛ определяется как самая значимая экстремистская угроза Соединённому Королевству и его интересам. Это обусловлено ростом количества радикальных исламистов в Великобритании и совершённых ими терактов. В июне 2015 г. сочувствующий ИГИЛ террорист убил 30 британских туристов в Тунисе. В декабре того же года, исламист-одиночка напал с ножом и ранил трёх пассажиров на станции метро East London. Последние теракты в Великобритании, совершённые радикальными исламистами, пришлись на июнь и сентябрь 2020 г. В ходе этих актов пострадало 5 человек[178].

Соединённое Королевство сталкивается с проблемой радикализации мусульманской общины. По состоянию на октябрь 2016 г., около 850 британских граждан отправились воевать на стороне различных джихадистских организаций в Ираке и Сирии[179]. В январе 2016 г. министр иностранных дел Филипп Хэммонд заявил, что, начиная с 2012 г., «600 британских граждан были перехвачены, пытаясь добраться до Сирии»[180]. Он объяснил эти успехи более тесным сотрудничеством с турецкими властями. Даже по самым скромным оценкам, британцы составляют один из крупнейших иностранных контингентов в рядах ИГИЛ. Всего же численность лиц, разделяющих идеологию джихадизма и исламизма, доходит в Великобритании, по данным некоторых исследователей, до 25 тыс. человек[181]. Это самая высокая цифра среди европейских стран.

Также много граждан Великобритании отправилось воевать на Ближний Восток. В октябре 2016 г. правоохранители насчитали порядка 850 человек. При этом британские суды вынесли приговоры более 70 лицам за попытку покинуть страну с целью участия в террористической деятельности. Среди граждан Великобритании оказалось несколько высокопоставленных офицеров террористических отрядов, например, пресловутый «Джихади Джон», уроженец Кувейта, имеющий гражданство Соединённого Королевства.

Также Великобритания сталкивается с угрозой возвращения иностранных боевиков. По данным Би-би-си, примерно половина воевавших в Сирии и Ираке граждан Великобритании вернулись обратно. Британский эксперт по вопросам терроризма Дэвид Андерсон предупредил в январе 2016 г., что слабая безопасность и открытые границы на британском побережье, причалах и небольших портах могут обеспечить лёгкий доступ в страну для возвращающихся боевиков[182].

В противовес этому, начиная с 2014 г., около сотни граждан страны отправились воевать против ИГИЛ, в основном на стороне курдских отрядов ополчения[183].

Среди наиболее резонансных терактов, совершённых исламистами в Великобритании, следует указать следующие.

Взрыв на станции лондонского метро Парсонс-Грин 15 сентября 2017 г., в результате которого было ранено 30 человек. Этот теракт был четвёртым только за 2017 г., ответственность за который взяло на себя ИГИЛ.

Теракт на Лондонском мосту 3 июня 2017 г., когда Юсеф Загба, Хурам Батт и Рашид Редуан задавили фургоном нескольких человек. После наезда на пешеходов террористы атаковали с ножами людей на соседнем рынке. Нападавшие убили 8 человек и ранили ещё 48. Ответственность также взяло на себя ИГИЛ.

22 мая 2013 г. нигерийские исламисты Майкл Адеболахо и Майкл Адеповаль убили 25-летнего военнослужащего Ли Ригби возле Королевских артиллерийских казарм в Вулвич, Южный Лондон. Террористы пытались при этом обезглавить тело солдата.

Власти Великобритании ведут мониторинг радикальных исламистских организаций. Согласно Акту о противодействии терроризму (Terror Act 2000), власти могут запрещать организации, если в их действиях наблюдаются призывы к терроризму, насилию, межнациональной розни и пр. По данным на конец 2017 г., в Великобритании насчитывалось несколько десятков попавших под запрет организаций радикальных исламистов. Однако это не означает, что их активисты прекратили свою деятельность.

Швеция

Швеция — одна из стран, наиболее притягательных для мигрантов в силу своего высокого социального стандарта. Рост численности граждан страны с миграционным происхождением растёт год от года. Однако культурное разнообразие, которое так высоко ценят либеральные политики, оказалось одной из причин того, что Швеция стала также целью радикальных исламистов. Ещё в конце XX в. Швеция стала тихой гаванью для различных групп исламистов. Так, известный марокканский диссидент, участник покушения на короля Марокко Ахмед Рами жил в Швеции с середины 1990-х гг., вёл активную пропагандистскую работу, причём в основном его деятельность была направлена против Израиля. Его интернет-портал «Радио Ислам» часто публиковал работы различных историков-ревизионистов из Европы и США.

По словам шведской службы безопасности, наибольшая угроза терроризма в Швеции связана с исламским экстремизмом, в частности, речь идёт о пропаганде насилия. Террористические угрозы в Швеции, как правило, обусловлены военной и финансовой поддержкой Швецией международных миротворческих и контртеррористических миссий за рубежом (Ирак, Афганистан). По мнению шведских правоохранителей, внутри Швеции радикалы-исламисты с большей вероятностью будут поддерживать терроризм за рубежом посредством вербовки активистов, финансирования или облегчения поездок боевиков на Ближний Восток[184].

Положение Швеции как тихой гавани для террористов подтверждают случаи участия граждан этой страны в войнах на Ближнем Востоке. Порой биографии террористов весьма примечательны и очень хорошо отражают миграционную ситуацию в стране. В феврале 2015 г. 29-летний швед Михаил Николаевич Скрамо, принявший ислам и взявший имя Абу-Ибрагим аль-Сведи (Abo Ibrahim al-Swedi), опубликовал видео, призывавшее других скандинавов присоединиться к ИГИЛ в Сирии. Скрамо вырос в Гётеборге и предположительно переехал в Ракку (Сирия) в сентябре 2014 г. с женой и двумя маленькими детьми[185].

Ряд громких терактов провели исламисты и в Швеции. 7 апреля 2017 г. уроженец Узбекистана Рахмат Акилов протаранил грузовиком толпу пешеходов за пределами торгового центра Athens в Стокгольме, убив 5 человек и ранив 15. Этот теракт побудил правительство Швеции усилить надзор за экстремистами, а также расширить обмен информацией между шведскими органами правопорядка.

Вскоре после этого теракта, 16 июня 2017 г., начальник Шведской службы безопасности Андерс Торнберг заявил, что численность исламских экстремистов в Швеции увеличилась с 200 в 2007 г. до «тысяч» в 2017 г.[186] Согласно Торнбергу, большинство экстремистов находится в крупных городах: Стокгольм, Гётеборг, Мальмё. Хотя Торнберг сказал, что только несколько находившихся в стране экстремистов готовы и способны совершать теракты, он предупредил, что угроза подобных атак внутри страны стала более актуальной[187].

В последующие годы Швецию сотрясло ещё несколько терактов. В марте 2021 г. в городе Ветланда мигрант напал на прохожих с топором, ранив 7 человек[188].

Рост радикализации исламистов внутри страны неизбежно приводит к изменениям в отношении коренного населения к мигрантам. Несмотря на всю пропаганду мультикультурного общества до 40% населения страны считают мигрантов-мусульман потенциальной угрозой и причиной роста терроризма[189].

Правоохранительные службы европейских стран и Европол ведут мониторинг и работы по противодействию распространению идеологии радикального исламизма. Однако переломить ситуацию им пока не удаётся.

Исследователи приводят следующие цифры по Европе в целом. Большинство арестованных за терроризм, подготовку терактов и экстремистскую деятельность относились к группировкам джихадистов. В 2014 г. было проведено 395 арестов, в 2015 г. — 687, а в 2016 г. — 718[190]. Следует отметить, что рост этих цифр произошёл только за счёт Франции. Причин несколько — общее число выходцев из стран исламского мира и радикальных исламистов, более жёсткий подход к исламским радикалам со стороны французского правительства. В других странах ЕС ситуация более спокойная, но, по мнению некоторых исследователей, проявления подобного рода экстремизма стараются официально не замечать для сохранения имиджа гостеприимных для иностранцев стран.

Одновременно заметно сокращение арестов джихадистов, возвращающихся из зон конфликтов (в основном Ирак и Сирия), с 141 в 2015 г. до 77 в 2016[191].

Руководящие лица стран ЕС отдают себе отчёт в росте данной угрозы. В частности, французский президент Э. Макрон назвал контртерроризм своей главной внешнеполитической целью. Правительства отдельных стран ЕС проводят различные просветительские и пропагандистские кампании по предотвращению распространения радикальных взглядов. В январе 2015 г. французское правительство начало кампанию Stop-Djihadisme, которая включает в себя онлайн-ресурсы, помогающие французским гражданам сообщать о подозреваемых в терроризме, а также обучают граждан тому, что делать в случае нападения.

Правительство начало эксперимент по изоляции подозреваемых в терроризме от остальной части заключённых, но объявило о его остановке в конце октября 2016 г. из-за неэффективности.

В сентябре 2016 г. правительство Франции открыло первый из 12 центров дерадикализации в небольшом городке к западу от Парижа. Эта программа, в отличие от тюремного эксперимента, призвана реабилитировать людей, ставших объектом вербовки радикалов. Но данная программа также сразу начала давать сбои. В январе 2017 г. один из участников программы был арестован после попытки отправиться в Сирию. Аналогичные программы работают и в других странах Европы.

Как и во Франции, в тюрьмах Великобритании содержится всё больше выходцев из мусульманских стран (в силу роста миграции, а также сильной криминализации в беднейших слоях населения, среди которых самый высокий процент мигрантов). По данным правоохранителей, это создаёт опасность радикализации исламистов в тюрьмах. Данному вопросу посвящено крупное исследование, проведённое британским министерством юстиции[192]. Его авторы пришли к тем же выводам, что и спецслужбы Франции. Главной рекомендацией стало изолирование заключённых исламистов от основной массы заключённых, профилактика, попытки дерадикализации и пр.

Помимо программ адаптации и реабилитации исламистов власти европейских стран активно прибегают к запретительным мерам. В 2017 г. из Австрии было выслано около 50 имамов, обвиняемых в пропаганде радикального исламизма в духовных центрах. Это вызвало бурю негодования в некоторых мусульманских странах. Другим примером служит запрет сетевой организации салафитов «Lies!», которая распространяла экстремистскую литературу в городах Германии в ходе уличных пикетов. Данная структура действовала в ФРГ много лет.

Обращают на себя внимание следующие тревожные тенденции. Во-первых, большинство террористов и их сообщников — лица, давно известные полиции как «склонные к насилию», нередко на их счету уже целый ряд правонарушений. И тем не менее либеральное законодательство в Европе и боязнь правоохранителей перегнуть палку и получить ярлык «ксенофобов» дают возможность злоумышленникам реализовывать свои преступные замыслы. Во-вторых, практически все теракты, совершённые в Европе в последние годы, были направлены на простых граждан, а не на видных политиков. Исключением стало нападение на редакцию французского журнала. Складывается ощущение, что заказчики и спонсоры террористических организаций джихадистов и салафитов намеренно стремятся создать в массовом сознании европейцев образ ислама как религии убийц и фанатиков с целью подогреть исламофобию и раскрутить ещё больше спираль межконфессиональной и межэтнической напряжённости. Случится ли в Европе в результате этого большая межэтническая война и балканизация, о чём предупреждал в своих книгах известный немецкий журналист Удо Ульфкотте? Этот вопрос остаётся открытым.

Каковы причины роста радикализации мигрантов из мусульманских стран в Европе? Исследователи выделяют несколько моментов. Это, прежде всего, фактор параллельных миров. Многие мигранты образуют диаспоры как государства в государстве со своими законами и нравами. Во-вторых, слишком сильны различия в европейском секуляризме и исламе. Повестка современного либерализма — трансгуманизм, популяризация нетрадиционных половых связей, разрушение семьи и т.п. абсолютно неприемлемы для мусульман. В-третьих, исламофобия европейских ультраправых и евроскептиков, выражающаяся в демонстрациях против строительства мечетей, а также меры ряда европейских стран по запрету на ношение традиционной мусульманской одежды и пр. укрепляют в сознании европейских мусульман мысль о враждебности европейцев не только к ним как к индивидам, но и к исламу как к религии в целом.

В свою очередь, каждый теракт, совершённый радикальными исламистами, резко повышает градус исламофобии в европейском обществе. После взрывов в Лондоне 7 июля 2005 г. опросы общественного мнения среди студентов из мусульманских стран выявили, что 31% респондентов ощущал негативное отношение общества к мусульманам, а до теракта подобные ощущения были только у 5% респондентов[193].

Усилия одних только правоохранителей не способствуют исправлению ситуации. Наиболее продуктивным способом борьбы с радикальным исламизмом должно стать налаживание взаимодействия между госорганами, общественными организациями и религиозными центрами мусульман, духовными лидерами диаспор. Не секрет, что среди правоохранителей европейских стран не так много экспертов, способных дать адекватный анализ духовной исламской литературы с целью определения, относится ли она к умеренному или к радикальному исламу. Без тесного взаимодействия с духовными лидерами мусульманской диаспоры в Европе и странах традиционного ислама не обойтись. В противном случае маховик взаимного отчуждения и радикализации европейцев и мусульман будет только раскручиваться, что в самом пессимистичном варианте может привести к масштабным межэтническим и межконфессиональным конфликтам на просторах Европы.

Глава 10. Миграционный вопрос в отношениях между Турцией и ЕС на современном этапе

В 2015—2017 гг. Европа столкнулась с массовым притоком мигрантов. В основном это были сирийские беженцы, спасавшиеся от войны, беспорядков и других проблем в своей стране. На фоне «общеевропейской истерии» из-за роста иммиграции заметно участились визиты европейских политиков в Турцию. Эта страна приняла наибольшее число сирийских переселенцев, и стала играть важную роль для ЕС в качестве буферной зоны, сдерживавшей миграционные потоки, направленные в Европу.

О значении Турции как аккумулятора сирийских беженцев свидетельствовал, в частности, саммит ЕС 19-20 октября 2017 г. в Брюсселе. Даже канцлер Германии Ангела Меркель, которая неоднократно высказывалась за прекращение переговоров с Анкарой о вступлении в ЕС, на саммите предпочла этого не требовать, заняв сдержанную позицию. Берлин выступил за продолжение переговоров с Турцией, но с определёнными финансовыми ограничениями. Более того, Меркель похвалила Турцию за помощь в остановке потока мигрантов в Европу в рамках сделки с ЕС. Как сообщил Председатель Европейского совета Дональд Туск, Еврокомиссии было дано задание «продумать, следует ли урезать и переориентировать средства», предусмотренные Турции в рамках переговоров о вступлении в ЕС как полноправного члена.

Предварительный совместный план действий по миграции предполагал финансовую помощь ЕС в размере 3 млрд евро, ускоренный процесс отмены визовых требований для турецких граждан в Шенгенской зоне и активизацию переговоров о вступлении Турецкой Республики в ЕС. Он был согласован лидерами Евросоюза и Турции ещё 15 октября 2015 г. на саммите ЕС в Брюсселе.

Турция, согласно достигнутым договорённостям, должна была помочь в вопросах охраны общих со странами ЕС границ, улучшить условия проживания беженцев в стране, предотвратить отток мигрантов в ЕС со своей территории и облегчить процедуры возвращения «нелегалов» на родину. Предполагалось, что в скорейшее время будут уточнены детали плана, в том числе его финансовая составляющая, и стороны перейдут к реализации согласованных положений. То, что их выполнение должно начаться немедленно, было прописано в самом предварительном плане. По мнению ряда экспертов, договорённости между Анкарой и Брюсселем позволяли говорить о том, что в турецко-европейских отношениях наметилась «тенденция к ускоренной активизации»[194].

Прогнозом о том, удастся ли Анкаре при сохранении столь сложных проблем в области прав человека продвинуться в процессе евроинтеграции, в беседе с корреспондентом МИА «Россия сегодня» поделился в конце 2015 г. президент турецкой Ассоциации по правам человека Озтюрк Тюркдоган: «Евросоюз подписал с Турцией соглашение по мигрантам, которое противоречит беженскому праву. Поскольку у людей, бегущих от войны, есть право на убежище в других странах. Евросоюз с Турцией своим соглашением нарушили это право. ЕС уступил Турции в обмен на уменьшение потоков беженцев, направляющихся в Европу. Турция же в обмен на заключение этого соглашения потребовала от ЕС отмены визового режима для своих граждан. Поэтому соглашение это носит исключительно политический характер, и не соответствует правам человека»[195]. Он отметил, что в стремлении договориться с Анкарой по вопросу удержания беженцев на территории Турции Брюссель оказался готов закрыть глаза на преследование инакомыслящих и курдскую проблему в Турции.

Европейская комиссия поддержала план предоставления гражданам Турции безвизового въезда в страны шенгенского соглашения с оговоркой, что все 72 условия, необходимые для отмены визового режима со странами ЕС, будут выполнены в кратчайшие сроки. Говоря о перспективах визовой либерализации, бывший руководитель Департамента стратегического планирования МИД Турции, вице-президент Турецко-азиатского центра стратегических исследований Мурат Бильхан отметил тогда, что рекомендация — это ещё не практические шаги по отмене визового режима, которого настойчиво добивается Турция. Для реализации рекомендации необходимо согласие Европарламента и Еврокомиссии.

Эксперт сказал: «Надеемся, что решение по отмене виз для граждан Турции будет приниматься в ЕС не как обычно, с применением права вето, а с помощью применения метода квалифицированного большинства. Только в этом случае можно будет рассчитывать на позитивную развязку данного непростого процесса. Так или иначе, на этом пути Турции ещё предстоит решить очень много сложных проблем. Но нужно помнить, что после одних взаимных шагов навстречу друг другу могут последовать и другие. Безусловно, мы оценили шаг Еврокомиссии. Однако понимаем, что он не появился на ровном месте. Ведь Анкара пошла на беспрецедентный для Турции шаг. Она отменила визы для граждан всех европейских стран. Думаю, в решении Еврокомиссии определённую, как минимум психологическую, роль сыграло и данное решение турецкого правительства. Поскольку Турция, как известно, так и не смогла выполнить все 72 условия, необходимые для отмены визового режима со странами ЕС»[196].

28 сентября 2016 г. Еврокомиссия приняла решение о выделении помощи сирийским беженцам в Турции. Как говорилось в сообщении, «Еврокомиссия подписала два прямых гранта на сумму 600 миллионов евро для поддержки в области образования и здравоохранения сирийских беженцев и принимающих их сообществ в Турции»[197]. Эти деньги представляли собой часть согласованного в конце июля 2016 г. транша. Так называемый Фонд для беженцев в Турции, рассчитанный на 2016 и 2017 гг., был создан для борьбы с миграционным кризисом, охватившим страны ЕС. Его должны были наполнять страны Евросоюза (в объёме 2 млрд евро) и бюджет Евросоюза (1 млрд евро), который в значительной степени состоит из взносов тех же стран ЕС.

Еврокомиссия сообщила, что все страны ЕС предоставили «удостоверения о взносе» необходимых средств в фонд. На 2016 г. было определено 34 проекта на сумму 1,252 млрд евро. Из этой суммы лишь 467 млн евро было перечислено. При этом общий объём ассигнований на имплементацию гуманитарных и негуманитарных мер в рамках Фонда для беженцев в Турции находился на тот момент на уровне 2,239 млрд евро. ЕК не уточнила связь между средствами на конкретные проекты и размерами ассигнований. В сообщении также отмечалось, что Турция всё ещё не выполнила 7 требований для отмены визового режима с Евросоюзом[198].

10 мая 2017 г. ЕС и Турция отменили намеченную на 13 мая двустороннюю встречу высокого уровня, в ходе которой планировалось обсудить в том числе вопрос о предоставлении гражданам Турции безвизового въезда в страны шенгенского соглашения. По мнению ряда экспертов, это стало ещё одним свидетельством неискренности сторон в стремлении сблизиться друг с другом.

Рассуждая о проблемах в отношениях ЕС и Турции, вицепрезидент Института международных стратегических исследований Камер Касым отметил, что ЕС стремился преподнести визовую либерализацию как некую привилегию. Но Турция имела на это полное право, поскольку находилась в Таможенном союзе с ЕС. Этот факт, по его мнению, уже налагал на Брюссель обязательство отменить визы в отношении граждан Турции. Профессор Касым подчеркнул: «Представьте себе, что предприниматели из Испании и Турции решили продать свои товары в Польше. В то время как испанский предприниматель даже не задумывается о визах, турецкий предприниматель должен пройти соответствующие визовые процедуры. Это порождает недобросовестную конкуренцию. Во избежание такой несправедливости необходимо было уже давно создать все условия для того, чтобы Турция могла пользоваться этим правом. Однако до сих пор Брюссель не шёл на это. И только оказавшись в непростом положении в связи с миграционным кризисом, ЕС вынужден был пойти на сделку с Турцией. Анкара ждёт, что Брюссель будет неукоснительно выполнять свои обязательства в рамках подписанного соглашения по мигрантам»[199]. В противном случае, сказал он, Турции придётся пересмотреть решение о миграционной сделке, поскольку вопрос о безвизовом режиме для граждан Турции не мог быть предметом торга.

20 июня 2017 г. в Берлине на организованной немецким фондом имени Фридриха Эберта конференции Europe Calling, тогдашний глава Европарламента Мартин Шульц заявил, что процесс либерализации визового режима с Турцией был приостановлен из-за авторитарных действий президента Эрдогана. По мнению М. Шульца, Турция не выполнила условия, которые были предпосылками для либерализации визового режима. «Среди невыполненных критериев — закон о защите данных и антитеррористический закон, мы требовали его реформирования. Он не только не реформирован, а применён для снятия иммунитета с депутатов парламента, для признания недействительными их мандатов с целью, я считаю, достижения двух третей, квалифицированного большинства для введения президентской системы правления», — сказал Шульц. По словам главы Европарламента, происходившее в тот момент в Турции с журналистами и депутатами противоречило любой основной ценности парламентской демократии. «Ввиду подобного образа действий, который не является единственным примером авторитарного образа действий президента Р.Т. Эрдогана, я чувствую себя вынужденным не открывать процесс либерализации визового режима, — заключил М. Шульц и добавил, — от 2,2 до 2,4 миллиона беженцев находятся, по разным оценкам, в Турции. А это значит, что, если мы хотим помочь беженцам, мы должны будем, хотим мы этого или нет, работать с Турцией. Поэтому я изначально был за то, чтобы искать решение вместе с Турцией. Но я против того, чтобы платить правительству в Анкаре любую цену»[200].

В ответ на это Р.Т. Эрдоган пригрозил ЕС выходом Турции из миграционного соглашения. В конце июля 2017 г. Еврокомиссия всё же одобрила выделение 1,4 млрд евро на поддержку сирийских беженцев в Турции из 3 млрд ранее обещанных.

24 июля 2017 г. председатель Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер заявил, что в случае введения Анкарой смертной казни Евросоюз остановит переговоры о присоединении страны к ЕС. Одни турецкие эксперты к данному заявлению отнеслись с недоумением, поскольку переговоры Турции с ЕС и без того были фактически приостановлены, и никаких серьёзных подвижек с 2004 г. не было. По их мнению, заявления Брюсселя никак не должны были повлиять на решение турецких парламентариев о возобновлении применения смертной казни. Другие предположили, что отсутствие смертной казни — важный показатель турецкой демократии, приближающейся к европейским стандартам, а потому вводиться смертная казнь не будет.

В интервью корреспонденту МИА «Россия сегодня» профессор Мурат Бильхан отметил, что в случае введения Турцией смертной казни все каналы взаимодействия между этой страной и ЕС были бы немедленно остановлены на неопределённый срок. По его словам, «в Турции многие не рады такой перспективе, и … более 50% населения выступит против возобновления применения смертной казни как меры наказания. Поскольку 201 это станет регрессивным шагом для турецкой демократии»[201].

Эксперт в области мировых проблем и международной безопасности Турецкого института стратегических исследований в Анкаре Генджехан Бабиш так прокомментировал перспективу введения в Турции смертной казни и возможную реакцию на это Брюсселя: «В Турции после попытки военного переворота начались споры вокруг введения смертной казни. В последний раз смертная казнь была применена в Турции в 1984 году. Из турецкого права смертная казнь была исключена в 2004 году. Однако, несмотря на это, каких-либо конкретных подвижек в отношениях между Турцией и ЕС так и не наблюдалось. Поэтому отношения между Турцией и ЕС неверно рассматривать только через призму применения смертной казни. Было бы так, Турция уже давно была бы в ЕС»[202]. Он также отметил, что споры на подобные темы периодически возникали в отношениях между Анкарой и Брюсселем и раньше. Он дал прогноз, что требования ЕС не повлияют на решение турецких парламентариев по вопросу введения смертной казни, потому что это внутреннее дело Турции, и турецкий народ сам будет выбирать, в каких условиях ему жить. Европейские перспективы Турции на тот момент, по его мнению, были достаточно туманны.

Несмотря на сохранявшиеся разногласия между Анкарой и Брюсселем по поводу реализации договорённостей по мигрантам, глава МИД Турции Мевлют Чавушоглу заявил, что ЕС должен предоставить безвизовый режим турецкой стороне не позднее октября 2017 г. В ответ на это официальный представитель Еврокомиссии Мина Андреева 1 августа 2017 г. сказала, что либерализация визового режима связана с выполнением Анкарой конкретных критериев, и никаких поблажек не будет. Очевидно, что Турция выполнять эти критерии, особенно в области смягчения законодательства по терроризму, в условиях чрезвычайного положения в стране и продолжающейся борьбы против РПК не стала бы.

На вопрос о том, каковы в этом случае перспективы отмены виз для турецких граждан в 2017 г. и чем руководствовался М. Чавушоглу, требуя от ЕС конкретных сроков, экс-депутат турецкого парламента, советник председателя Партии «Саадет» по международным делам Ойя Акгёненч Мугисуддин указала, что власти ЕС спокойно наблюдали за попыткой государственного переворота в Турции, а затем выступили с критикой не путчистов, а законных властей страны. Она подчеркнула: «Анкара в очередной раз убедилась в неискренности Брюсселя. От нас они требуют выполнения всех критериев и дополнительных требований по соглашению о реадмиссии нелегальных мигрантов. Сами же не только не торопятся с выполнением своих обязательств по данному соглашению, но и периодически создают новые преграды. Такое впечатление, будто в Брюсселе готовы на всё, лишь бы не отменять визы для граждан Турции. Несмотря на весь этот негатив, идущий со стороны Брюсселя, Турция продолжает вести переговоры с ЕС. Очевидно, что выполнять все абсурдные требования Брюсселя Анкара не намерена. В Турции рассчитывают на отказ ЕС от столь недальновидной политики в отношении нашей страны. Теперь, когда Евросоюз стремительно теряет свою привлекательность, Анкара в переговорах с Брюсселем будет более настойчивой и менее сговорчивой. Маски сброшены, и все показали свои истинные лица. Не думаю, что ЕС в этом году предоставит Турции безвизовый режим. Скорее, Брюссель найдёт ещё какие-нибудь дополнительные преграды, чтобы не идти на это»[203].

В начале августа 2017 г. канцлер Австрии Кристиан Керн предложил прекратить переговорный процесс о вступлении Турции в Евросоюз. Ранее, как известно, Австрия и Греция призвали ЕС задуматься об альтернативе сделке с Турцией по беженцам. Страны ЕС всерьёз задумались о возможном запасном варианте. Своими соображениями о том, как в таких условиях будут складываться отношения между Турцией и ЕС и каким может стать план «Б» по беженцам, поделился уже цитировавшийся выше Г. Бабиш. Он выразил сожаление, что ЕС больше не желал принимать мигрантов и рассматривал Турцию как отстойник для беженцев. Последняя уже не справлялась с этой ношей и требовала от ЕС помощи, которая постепенно стала предметом торга. Это, в свою очередь, привело к новым преградам в отношениях между Турцией и ЕС. По его мнению, Евросоюз в любом случае не стал бы вести переговоры об отмене виз со страной, где количество беженцев исчисляется миллионами. Это же негативно повлияло и на перспективы Турции получить полноценный безвизовый режим.

С другой стороны, Брюссель вынужден был решать проблему с беженцами именно с Турцией. И любые альтернативные варианты без турецкого участия были бы обречены на неудачу. Единственной географически реальной альтернативой Турции могла бы стать Греция, но её сложное финансовое положение означало бы для ЕС ещё большие расходы по сравнению с турецким кордоном. Эксперт добавил: «Поэтому Брюсселю придётся работать с Анкарой, но это не ставит её в выгодное положение, поскольку и ей необходимо решить проблему мигрантов в собственной стране. Напротив, повестка переговоров Турции и ЕС осложнилась новыми, гораздо более сложными проблемами, что ещё больше омрачает и без того туманные европерспективы Анкары»[204].

Президент турецкой Ассоциации по правам человека О. Тюркдоган, рассуждая о возможных альтернативах и перспективах соблюдения прав мигрантов, подчеркнул, что соглашение между Турцией и ЕС по мигрантам было недопустимым с точки зрения законодательства о беженцах. На тот момент (осень 2017 г.) страна была полностью погружена во внутренние проблемы из-за неудачной попытки государственного переворота. Миграционная сделка, заключённая ЕС и Турцией, по его мнению, представляла собой попытку устранить следствие, а не решить саму проблему.

Причина миграционного кризиса была в гражданской войне в Сирии, и если бы ЕС действительно хотел помочь мирному населению этой страны, ему следовало бы всеми силами способствовать мирному урегулированию, что, в свою очередь, предотвратило бы массовую миграцию в другие страны. О. Тюркдоган уточнил: «Поэтому европейцам нужно сфокусировать свои усилия, прежде всего, на вопросах обеспечения мира в Сирии. Однако они теряют свою энергию на какие-то планы и соглашения, недопустимые с точки зрения прав человека. Пусть лучше избавят сирийцев от террористических группировок, расположенных в Сирии близ турецких границ. Если эти проблемы удастся решить, то, увидите, подавляющее большинство сирийцев вернётся к себе на Родину. И Европа избавится от наплыва беженцев. В противном случае Европе придётся ещё долго бороться с политическими и социально-экономическими проблемами у себя и торговаться по поводу беженцев. Не нужно забывать, что беженцы — тоже люди, которые имеют права. Нельзя устраивать политические торги за счёт нарушения их неотъемлемых прав»[205].

В последние годы европейцы были обеспокоены массовым притоком мигрантов из стран Ближнего и Среднего Востока и Северной Африки и стали больше внимания уделять Турции, посвящая ей заметную часть заседаний своих саммитов, в надежде придать ей функции так называемого «буфера и аккумулятора беженцев», которые в 2015—2017 гг. использовали турецкую территорию как плацдарм для массированного наступления на «богатую Европу».

Очевидно, что обещания уступок стране, которую многие в Европе считают «неевропейской», вряд ли были бы возможны, если бы тяжесть бремени беженцев не ощутили ведущие страны ЕС, вынужденные принимать не только сирийцев. Позицию ЕС достаточно красноречиво в своё время озвучил тогда ещё будущий, а ныне уже бывший председатель Европейского совета Херман Ван Ромпёй. Ещё в 2004 г., когда турецко-европейское сближение достигло своего пика, он заявил: «Турция — не часть Европы и никогда не станет её частью. Расширение ЕС за счёт Турции не может быть приравнено к любым расширениям, имевшим место в прошлом. Универсальные ценности, которые воплощают могущество Европы и которые являются фундаментальными ценностями Христианства, потеряют силу с присоединением большого исламского государства — такого, как Турция»[206]. Высказывания о нежелании примкнуть к ЕС исходят и от самих турок: в январе 2015 г. президент Р.Т. Эрдоган заявил, что уже неважно, примут ли его страну в ЕС или нет, добавив, что Турция не та страна, которая будет умолять о том, чтобы её приняли в Европейский союз[207].

Глава 11. Ислам в социальной сфере Германии

Для современной общественной жизни Германии характерно множество конфликтов и проблем, вызванных миграционными процессами. В их эпицентре мусульманское сообщество. Его фрагментированность и многообразие бросают серьёзный вызов социальной политике ФРГ, в основе которой лежит кооперационная модель взаимодействия с негосударственными акторами. Однако организации, представляющие исламскую часть немецкого общества, сталкиваются с мощными культурно-идеологическими и институциональными барьерами в своих безуспешных попытках интегрироваться в существующую систему. Определить факторы успешного сотрудничества мусульманских ассоциаций с правительствами земель и федеральным правительством — одна из важнейших задач в поиске путей трансформации системы. Особое внимание в этом контексте стоит уделять проектам в образовательно сфере ФРГ.

ФРГ на сегодняшний день имеет одну из самых развитых систем социального обеспечения в мире. Как и в других европейских странах того же уровня развития, социальная статья бюджета является крупнейшей. В 2018 г. на выполнение социальных программ было потрачено почти 996 млрд евро (25,1% ВВП страны)[208]. Однако мощные миграционные процессы подвергают сильному давлению власти страны и ставят под сомнение их способность давать адекватные ответы на диверсифицированные и многоуровневые запросы различных групп населения.

Для современного германского общества характерна высокая степень фрагментарности и поляризации, что объясняется болезненными и непростыми интеграционными процессами. В их эпицентре мусульмане. Немецкие исламские общины стали формироваться после окончания Второй мировой войны, когда ФРГ стала проводить политику привлечения рабочей силы из-за рубежа, в основном из Турции. К 2015 г. количество мусульман составило примерно 4,5 млн человек. Подавляющее большинство из них — сунниты, ранее проживавшие в Турции.

Начало миграционного кризиса ознаменовало перемены в демографическом составе этой группы населения. Согласно докладу федеральной службы по делам миграции и беженцев (BAMF), доля выходцев из Турции уменьшилась до 50,6% в декабре 2015 г, а доля мусульман из ближневосточных стран (Сирии, Ирака) существенно возросла до 17,1%. Согласно отчёту бывшего министра внутренних дел ФРГ Томаса де Мезьера за 2015, 2016 и 2017 гг. в Германию прибыло 900 тыс., 300 тыс. и 190 тыс. человек соответственно, и это только зарегистрированные беженцы. Больше всего мусульман прибыло из Сирии: почти 48 тыс. чел. в 2017 г. Следующими по численности группами оказались выходцы из Ирака, Афганистана и Эритреи, а также Турции. Другая новая тенденция — увеличение количества искателей убежища из Тропической Африки. Результатом «арабской весны» стало устранение барьеров для массовой миграции жителей этого континента[209].

В настоящее время проводится много исследований, пытающихся предсказать ход развития миграционных процессов в Европе. Особенно интересными они представляются в контексте влияния пандемии на уровень жизни и благосостояния как европейских стран, так и традиционных источников миграционных потоков, а также санитарных и логистических возможностей приёма новых беженцев. Исследование Pew Research Center рассматривало сценарий близкий к тому, который воплощается в жизнь сейчас — сценарий «нулевой миграции». Но даже в нём мусульманская часть населения Европы к 2050 г. должна с нынешнего уровня в 4,9% вырасти до 7,4%. Это объясняется большей рождаемостью и тем, что в среднем мусульмане моложе европейцев почти на 13 лет. «Средний» сценарий предполагал, что потоки беженцев прекратятся с середины 2016 г., но регулярная миграция в Европу сохранится. В этих условиях в 2050 г. мусульмане могут достичь 11,2% населения Европы[210].

Мусульмане в Германии уже сейчас — значительная часть населения, потребности которой невозможно игнорировать во всех сферах жизни (политической, культурной и социальной), нормативный идеал которой — общество всеобщего благосостояния. Как ориентир и цель он появился во времена индустриализации Германии во второй половине XIX в. и ассоциируется с личностью канцлера Отто фон Бисмарка. Именно он первым ввёл обязательное медицинское страхование для рабочих в 1883 г. и проложил курс в социальном законодательстве на достижение общества всеобщего благосостояния, принцип которого закреплён в ст. 20, параграфе 1 и ст. 28 Основного закона ФРГ[211]. Регулирование социальной сферы — постоянный процесс поиска компромисса по различным вопросам с соблюдением принципов нейтральности государства и паритета между политическими партиями и негосударственными акторами, в число которых входят некоммерческие и религиозные организации. Одна из характерных черт данного взаимодействия — продолжительное и несправедливое нарушение этих принципов в отношении организаций, представляющих интересы мусульман, которых в Германии более 6 млн.

Исламские организации ФРГ

Турецко-исламский союз — 40,4; 40%

Объединение исламских культурных центров — 13,8; 14%

Исламское сообщество — Милли Гёрюш — 10,1; 10%

Алевитское сообщество Германии — 3,5; 3%

Прочие — 13,3; 13%

Не участвующие — 9,6; 10%

Нет данных — 9,6; 10%

Источник: Islamisches Gemeindeleben in Deutschland im Auftrag der Deutschen Islam Konferenz. BMF 2018. URL: https://www.bmi.bund.de/SharedDocs/downloads/DE/publikationen/themen/heimat-integration/dik/islamisches-gemeindeleben-in-deutschland-kurzfassung.pdf?__blob=publicationFile&v=2 (дата обращения 10.02.2021).

Удовлетворением запросов такой большой части общества занимается множество исламских религиозных организаций, которые призваны объединять мусульман, но одновременно оказываются причиной их разобщения. Одной из первых ассоциаций мусульман, появившихся на территории ФРГ, была Исламская община в Германии (Islamische Gemeinschaft in Deutschland). Она представляет собой объединение исламских центров в более чем 10 немецких землях. Основные источники финансирования — пожертвования, взносы и продажи публикуемых материалов. IGD была инициатором формирования форума всех мусульман Германии — Центрального совета мусульман в Германии (ZMD). В него входят 35 организаций и почти 300 мечетей[212], хотя он и не выполняет свою функцию репрезентации интересов всех мусульманских групп. Деятельность IGD затронула и сферу образования, в которой ключевую проблему подготовки имамов и преподавателей религиоведения было предложено решить посредством учреждения Европейского института гуманитарных наук. Данная инициатива вызывает неоднозначную реакцию властей и общества из-за связей между IGD и организацией «Братья-мусульмане» (запрещена в РФ), член которой и был основателем IGD. Ещё один пример наличия тесных связей двух организаций — то, что главой Исламского центра в Мюнхене в начале 1980-х гг. был лидер «Братьев-мусульман» Махди Акеф. В отношении DITIB, турецко-аффилированной мусульманской организации, высказываются сомнения, связанные с её тесным сотрудничеством с государственными органами Турции.

В дебатах о данных религиозных организациях ощутимы скорее политические, нежели юридические мотивы. Согласно немецкому законодательству религиозная ассоциация вправе подчиняться другому государству, как в случае DITIB. Ни зарубежное финансирование само по себе, ни организационная связь как таковая не подрывают статус DITIB как религиозного сообщества. Однако правомерность её существования зависит от того, было ли решение о такой взаимосвязи принято демократичным путём, при достижении консенсуса и независимо от внешних акторов. Религиозная организация может быть лишена своего статуса только в случае нарушения ей положений Основного закона ФРГ.

Тем не менее с начала 2019 г., правительство ФРГ приняло решение приостановить финансирование данной крупнейшей мусульманской ассоциации. Большая часть средств выделялась на проекты против экстремизма и на помощь беженцам. На совместные проекты властями ФРГ с 2012 г. было потрачено почти 6 млн евро. Однако сильная взаимосвязь организации с турецким правительством стала, по заявлениям министерства внутренних дел ФРГ, основной помехой продолжению сотрудничества[213]. Принимая во внимание особенности немецкого законодательства, данные действия не могут рассматриваться иначе как преследующие исключительно внешнеполитическую цель — оказание давления на Турцию. Это противоречит принципу нейтралитета, лежащему в основе религиозного законодательства ФРГ, а немецкое правительство тем самым жертвует ценностями гражданского общества ради решения политической задачи.

В Мюнстере несколько мусульманских организаций ведут ожесточённую кампанию против Главы Центра исламской теологии Вестфальского университета Моханада Кхорхида. Он получил множество угроз и ему была предоставлена полицейская охрана. Университет продолжил поддерживать его, и в конце концов критика прекратилась. Уроженец Ливии 44-летний Кхорхид своими популярными книгами «Ислам — это милосердие» и «Бог верит в людей» вызвал раздражение у консервативных групп мусульман. Ещё больше недовольства вызвали его появления в немецких ток-шоу, где его представляли как голос ислама. Он открыто выступает против ультраконсервативных мусульман, которых поддерживают небольшие, но быстро растущие молодёжные группы, требующие включения положений Шариата в законодательство.

Однозначного ответа, что важнее для молодых мусульман Германии (их религиозная община или государство), не существует. Согласно опросам, 59% мусульман чувствуют «сильную связь» со своей религиозной общиной. Подобное чувство связи с Германией, напротив, испытывают только 40% опрошенных. Но по сравнению с остальным населением это довольно высокий процент. Лишь 32% всех немцев так же чётко идентифицируют себя с Германией. Это значит, что чувство принадлежности к Германии у мусульман выражено сильнее, чем у населения в целом.

Это выражается и в доверии, которое мусульмане испытывают к государственным институтам. 73% немецких мусульман доверяют немецкому суду, хотя в среднем лишь 49% немецкого населения считают, что на немецкий суд можно полностью положиться. В 2009 г. 61% мусульман выразили доверие немецкому правительству, деятельность которого в то время поддерживали всего 36% населения[214].

Противоречия в отношениях DITIB и государственных властей Германии не остались без внимания и других мусульманских организаций. Некоторые из них воспринимают данную ситуацию как опасный прецедент ущемления прав ассоциаций и несправедливого ограничения их деятельности. Иные видят возможность продвинуть свои позиции за счёт конкурента. DITIB действует в более чем 900 мечетях Германии и занимается подготовкой имамов для многих образовательных программ в школах, хотя большинство имамов, работающих в ассоциации, приезжают из-за рубежа.

Разногласия между властями и DITIB для других мусульманских организаций открывают перспективы продвижения собственных программ религиозного образования. «Мы не можем постоянно жаловаться на то, что в немецких мечетях и школах проповедуют иностранные имамы, и при этом ничего не предпринимать», — говорит председатель Центрального совета мусульман Германии (ZMD) Айман Мазиек. Эта ситуация подтверждает отсутствие единства среди мусульманских организаций по самым насущным вопросам, что ослабляет их способность представлять интересы целевых групп как совместно, так и по отдельности.

Данную тенденцию можно проследить на примере предоставления статуса публично-правовой корпорации (ППК), который даётся религиозным группам после их регистрации и проверки властями. Он позволяет религиозным организациям облагать верующих церковным налогом (9% подоходного налога), который собирается государственными финансовыми учреждениями. Государство удерживает 2-4% от собранной суммы, а остальные средства ассоциации могут использовать по своему усмотрению. Такого рода взаимоотношения, наряду с финансированием социальных проектов неправительственных организаций, формируют основу кооперационной модели в социальной сфере.

Но не все запросы на получение ППК статуса рассматриваются одинаково. Христианским организациям гораздо проще его получить, потому что у всех земель, кроме Бремена и Гамбурга, есть традиции субсидирования католических и протестантских церквей, которые были заложены ещё до становления Веймарской республики. Примерно 180 религиозных групп имеют безналоговый статус, в том числе католическая церковь, баптисты, свидетели Иеговы, меннониты. Но среди множества мусульманских организаций его сумели получить только две — группы Ахмадие в землях Гессен и Гамбург[215]. Такая диспропорция между христианскими и мусульманскими организациями указывает на вопиющее нарушение принципов паритета и нейтральности и порождает представление об институализированном притеснении мусульманской части населения и групп, представляющих его интересы.

Тем не менее институциональные барьеры — это лишь симптомы более глубокого идеологического раскола в немецком обществе, угрожающего его гармоничному развитию. Будучи классическими проводниками диалога между населением и властями, данные организации одновременно обладают собственной субъектностью и включены в институциональную систему. Суть и причины их поведения внутри и вовне удачно объясняет организационно-социологическая теория Керстин Розенов. Она связывает идеи неоинституционализма о том, что жизнедеятельность организации — продукт регулятивного, нормативного и идеологического влияния институциональной среды, в которой она находится, с предположениями теории организационного поведения о критической важности интересов её участников[216]. Таким образом, НКО и религиозные организации, ориентированы в первую очередь не на достижение максимальной эффективности, а на получение и сохранение легитимности в глазах населения, которая обеспечивает доступ к ресурсам, необходимым для существования[217].

Специфика целей и характер деятельности мусульманских организаций в Германии, их репутация и отношения с властями, которые серьёзно отличаются от положения, занимаемого христианскими НКО, предопределено теми группами, чьи интересы они представляют. Это по большей части общины мигрантов, старающиеся интегрироваться в немецкое общество и одновременно сохранить свою идентичность. Процесс адаптации большинства мусульман к жизни в Германии далёк от завершения и часто приобретает конфликтный характер, поэтому мусульманские религиозные организации сталкиваются с барьерами, порождаемыми дисфункцией принципов, лежащих в основе официальной кооперационной модели социальной политики ФРГ.

Данный институциональный барьер предопределяет финансовую сторону деятельности мусульманских организаций: она в корне отличается от той структуры, которую имеют протестантские и католические организации.

Для большинства негосударственных организаций федеральные средства — это значительная часть бюджета, перечисляемая в форме ассигнований. Основной проверке при этом подвергаются целесообразность их финансирования из федерального бюджета и возможность их выполнения за счёт денег только одной федеральной земли. Для получения средств есть несколько возможностей: обращение через центральные организации (в случае если организации объединены с каким-либо центральным органом на федеральном уровне) и обращение через земельные правительства (так как в отдельных случаях средства передаются именно через земельные органы организациям на местах для выполнения молодёжных инициатив).

В социальной сфере ФРГ действуют два основополагающих принципа. Первый: забота о самих себе и согражданах — это обязанность граждан, а государство участвует только тогда, когда нет другого выхода. Второй принцип субсидиарности соответствует первому: приоритет отдаётся общественной инициативе. Таким образом, вместо создания государственной структуры для решения социальных проблем сначала осуществляется поиск проектов социальных организаций, а затем финансируются наиболее перспективные.

Общественные организации участвуют в конкурсе заявок на реализацию проектов из списка, в котором обычно значатся: консультации, врачебная, информационная, правовая и организационная помощь. Одна из самых проблемных — помощь наркозависимым. Она особенно важна для мигрантов и беженцев, чьё низкое благосостояние делает их чрезвычайно податливыми к различного рода зависимостям. К сожалению, в отношении мусульманских религиозных организаций существует сильное предубеждение. И власти, и общественность опасаются возможного рекрутирования особенно уязвимых членов общества в радикальные группировки.

Взглянув на систему социальных проектов Гессена за 2019 г.[218], можно увидеть чёткую диспропорцию в распределении сфер, в которых участвуют религиозные организации различных конфессий: христианские НКО вовлечены практически повсеместно, а мусульманские организации участвуют по большей части только в образовательных, интеграционных проектах и тех, что направлены на противодействие экстремизму. Отсюда и существенная разница в бюджетной структуре. Например, региональное отделение Diakonie в земле Гессен получает 66% доходов от местных властей (прямые дотации или гранты), 21% — это средства церкви, а 5% — взносы и пожертвования. В то же время VIKZ[219], действующая в том же регионе, получает лишь 15% своего бюджета от властей.

В большинстве общеобразовательных учреждений занятия, посвящённые протестантским и католическим религиозным учениям, организуются совместно с соответствующими церквями (как и уроки иудаизма, если набирается достаточно желающих). Организации и местные власти разрабатывают программы курсов, а зарплату учителя получают из бюджетных средств. Что касается ислама, то в землях Бавария, Баден-Вюртемберг, Берлин, Гессен, Нижняя Саксония, Северный Рейн — Вестфалия, Рейнланд-Пфальц, Саар и Шлезвиг-Гольштейн школьники также могут пройти курс обучения, раскрывающий основы данной религии. В Баварии слушателями курсов религиоведения в 2019 г. стали 15 тыс. учащихся в 219 начальных и 118 средних школах. Камнем преткновения остаётся вопрос о том, кто должен заниматься обеспечением педагогических кадров для данных курсов. В Баварии и Шлезвиг-Гольштейне власти сами готовят и назначают преподавателей ислама, поскольку хотят полностью контролировать информацию, которую учителя предоставляют школьникам, и не доверяют в этом аспекте местным религиозным организациям[220], считая их взгляды недостаточно либеральными. Такая ситуация накаляет отношения властей как с самими НКО, так и с общинами мусульман в целом.

Успешным примером кооперации властей и мусульманских религиозных организаций должно было стать «религиозное соглашение» между правительством Рейнланд-Пфальца и DITIB, а также тремя другими мусульманскими НКО (Schura Rheinland-Palatinate, Ahmadiyya и Association of Islamic Cultural Centers). Но в августе 2019 г. переговоры об организации мусульманского религиозного образования на территории земли были официально прекращены, когда результаты двух проверок указанных организаций поставили под сомнение их независимость от турецкого правительства, а следовательно, и их соответствие конституционным нормам. К тому же власти классифицировали DITIB и Schura как «подозрительные» организации[221].

Официальным поводом для отмены потенциального партнёрства правительства Баден-Вюртемберга с местными религиозными организациями в сфере образования в 2018 г. по заявлению министра Винфрида Кретшмана стало «отсутствие единой организации, представляющей интересы всех мусульман»[222]. Подобная официальная позиция властей демонстрирует их нежелание искать компромисс с существующими местными организациями. На самом деле мусульманское сообщество далеко от единства, в нём множество течений, нередко вступающих в конфликт друг с другом по идеологическим, политическим и социальным вопросам. Эта же раздробленность характерна и для христианского сообщества, где католическая организация Caritas и протестантская Diakonie представляют интересы далеко не всех христиан, но в их отношении подобные комментарии не высказываются. Вместо этого министр предложил учредить суннитский образовательный фонд, который бы служил медиатором диалога властей и различных мусульманских ассоциаций[223]. Этот проект оказался неудачным, и власти не смогли прийти к единому решению по поводу новой модели исламского религиозного образования. Но тем не менее продолжает функционировать старая система контрактного преподавания. Такой результат был вполне предсказуем всё по тем же причинам, которые официально послужили предлогом для отказа мусульманским организациям — обособленность мусульманских общин. Создание новой структуры неспособно устранить сложности диалога с ними.

Ввиду того, что многие земли не желают сотрудничать с мусульманскими религиозными ассоциациями в реализации совместных образовательных проектов, они предпочитают искать собственные возможности для подготовки специалистов по исламу. В июне 2018 г. берлинский университет Гумбольдта учредил Институт исламской теологии и заявил о начале подготовки имамов и преподавателей религиоведения в 2019 г. Власти Берлина предоставят 13,8 млн евро для осуществления данных программ до 2022 г. В феврале 2019 г. правительство Баден-Вюртемберга объявило о начале подготовки мусульманских капелланов для исправительных учреждений, чтобы более не полагаться на внешние организации. В том же месяце властями была запрещена деятельность 3 из 16 работающих в тюрьмах на территории региона имамов, подготовленных некоммерческими мусульманскими организациями, под предлогом их связей с исламистскими организациями. Подобные опасения, или скорее предубеждения, характеризуют отношение земельных властей к мусульманским организациям в целом. Дискриминация по религиозной принадлежности сказывается на взаимоотношениях государства даже с самыми либеральными из мусульманских ассоциаций и исламским сообществом в целом. Подводя итог опыта их сотрудничества, можно утверждать, что большая часть мусульман-мигрантов и организаций, представляющих их интересы, стремятся интегрироваться в уже существующие немецкие институты. Иное дело — широко распространённая исламофобия в органах власти ФРГ, которая бросает тень как на отношения с мусульманскими организациями, так и на авторитет Германии, пренебрегающей принципами взаимодействия с религиозными организациями, которые провозглашаются основополагающими.

Общественный раскол ФРГ проявляется в двух формах: идеологической и институциональной. С одной стороны, светское демократическое общество, настойчиво пропагандирующее свои ценности, а с другой — общины мигрантов, попытки интеграции которых затрудняются как по внешним, так и по внутренним причинам. Радикальные группы с обеих сторон эксплуатируют проблематику совместимости ислама со светскими ценностями, настаивая на отсутствии возможности компромисса. Но данный вопрос остаётся дискуссионным и не имеет однозначного ответа.

Фрустрация мусульман только усиливается распространённой исламофобией и институционализированной дискриминацией, которая особенно ярко проявляется со стороны государства в отношении организаций, представляющих интересы мусульман. Сотрудничество с ними со стороны властей ограничивается только образовательными, интеграционными и анти-экстремистскими проектами, в то время как множество других аспектов социальной сферы остаётся без поддержки правительства ФРГ.

Тем самым нарушаются установленные немецким государством принципы паритета и религиозной нейтральности, лежащие в основе кооперационной модели социальной политики Германии. В отличие от христианских организаций, финансирование которых из федеральных средств составляет до 60% их бюджета, мусульманские ассоциации практически не получают государственных дотаций, а их предложения или попытки диалога не воспринимаются всерьёз в силу разобщённости. Итогом становится необходимость поиска путей объединения умеренных групп мусульман для чёткого и конкретного представления их интересов и успешного противостояния внутренним радикальным элементам. Дисфункция существующей системы удовлетворения социальных потребностей ФРГ требует переоценки её эффективности и поиска путей её трансформации.