Муза и генерал

Варвара Синицына

Муза и генерал

ВПЕРВЫЕ В РОССИИ - ЖЕНСКИЙ РОМАН ОБ АРМИИ

СОДЕРЖАНИЕ

ГЛАВНОЕ МУЖСКОЕ ДОСТОИНСТВО

ГЛАВНОЕ ДОСТОИНСТВО ДЕВУШКИ

ПОТЕШНОЕ ВОЙСКО

ШАХМАТЫ, БОТТИЧЕЛЛИ И КРИПТОГРАММА ДЬЯВОЛА

РЫ-РЫ-РЫ, МЫ ХРАБРЫЕ ТИГРЫ

КАРМЕН НА ПЕНСИИ

ЛОХМАТЫЙ МАЛЫШ И ДЕВОЧКА МАША

ОПТИМИЗМ ПРИВОДИТ К ПОТЕРЕ БДИТЕЛЬНОСТИ

ЧЕРНАЯ КОРОЛЕВА

СОБАКА, КОТОРОЙ КРУТИТ ХВОСТ

МЕЛОВОЙ КРУГ ЛЮБВИ И НЕНАВИСТИ

ЦЕНА ВОПРОСА

Биография

Может ли прапорщик написать роман? Да, если этот прапорщик служит в столице подводного флота и фамилия у него Синицына, а зовут его Варвара...

Десять лет назад студентка сценарного факультета ВГИКа вышла замуж за курсанта военно-морского училища и поехала с любимым на край света. Край света располагался в районе 70-й параллели, в одном из гарнизонов Северного флота. За прошедший период Варвара родила сына, развелась с мужем и призвалась на военную службу. Прапорщик Синицына является специалистом первого класса, умеет хранить военную тайну, в перерывах между несением службы, стрельбами, нарядами и строевой подготовкой пишет романы.

Аннотация

Все началось в гарнизоне с обыкновенного спора на ящик шампанского: офицер-подводник поспорил с соседкой-телефонисткой, что сможет расшифровать любую криптограмму. Выиграв спор, он увидел свою жену в объятьях командира и побежал к командующему. Жаловаться на соперника или просить женсовет вернуть жену законному мужу? - гадает весь гарнизон. Однако после расшифровки "криптограммы дьявола" на лодке объявлена двухчасовая готовность, а в полку погибает три человека...

ГЛАВНОЕ МУЖСКОЕ ДОСТОИНСТВО

Куда податься одинокому журналисту, если в городе так называемых СМИ раз, два и обчелся, тем более что в первом я уже пописывала? Отправляюсь по второму адресу, в "Заполярный край". Хорошо писателю, может строчить в стол. Журналист же - существо прожорливое, ему всегда не хватает фактов и публичности. Но особенно скудны гонорары. Вот и приходится бегать савраской в поисках информационной пищи. Не дай бог, опередят.

Еще из глубины аллеи, усыпанной желтыми листьями, моему взору открылась живописная картина. Главный редактор газеты Костомаров в длинном темно-синем кашемировом пальто нарезал круги возле парадного входа в редакцию. Красивая молодая девица с кустодиевскими формами и неказистый парень приколачивали над массивной дверью красное полотнище "Да здравствуют герои российской авиации!" под властные выкрики главного редактора: "Выше!", "Ниже!"

Несмотря на цивильный прикид, только слепой не распознает в Костомарове вояку, хоть и бывшего. Так и подмывает подойти и отдать честь - немедленно. Что я и сделала. Подошла и задала вопрос, по-военному четко:

- Товарищ главный редактор, разрешите обратиться?

Костомаров оценил мой подход. Оставил дизайнерские хлопоты, кивнул: что ж, валяй, обращайся. Обычно к нему на козе не подъедешь. А вот ведь подъехала. И все потому, что по уставу. Надо запомнить.

- Хочу работать в вашей газете. - Я протянула ему папку со своими статьями.

Костомаров вытаскивал лист за листом, на каких-то задерживал взгляд и хмыкал, как мне показалось, одобрительно. А че - я же старалась, сортировала. Складировала самые безобидные: интервью с артистическим бомондом, случайно залетевшим из столиц в нашу провинцию, светские сплетни, советы для дома, для семьи. Конечно, работая в газете, невозможно хоть раз не отоспаться на конкурирующем издании. Тем более на таком, как "Заполярный край" - его частенько заклинивало от любви к губернатору. Было бы честнее переименовать "Заполярный" в "Край непуганого Леонида Петровича". Цитата из меня.

Однако зачитался Костомаров. Вот что такое бойкое перо!

Значит, Варвара Синицина? Фамилию в девичестве не меняла, птичка-синичка? Зотова, она же Лобанова, она же Вера Фигнер. Ничего не забыл? - угрожающе вопросил Костомаров.

Ну что тут скажешь. Молодец, допер. Раскусил в два прихлопа, три притопа автора иезуитских статей.

Что делает женщину женщиной? Даже отвергнутую на профессиональном поприще? Спина, прямая и непокорная. Головку поднять, еще лучше запрокинуть к небу, чтобы слезы не лились. Черт возьми, слез как раз и нет. Совсем разучилась плакать. Попробовала шмыгнуть носом и выдавить хоть одну слезинку. Чтобы она трогательно выкатилась из глаза и протоптала дорожку на моей щеке. Глухой номер. Жаль. Очень жаль. Не вооружена и совершенно не опасна.

А ведь были времена! Давно, когда я еще служила в армии, меня в наряде по камбузу поймал командир части. Не знаю, что больше разозлило его - книга о Сократе в моей руке или неуставное "здрасти".

На общем собрании командир выволок на середину зала стул и стал вульгарным образом на него присаживаться, раз эдак десять.

- Прихожу на камбуз, а там прапорщик Синицына сидит.

После его приседаний прояснилось: прапорщик должен вскакивать по стойке "смирно".

Все время я покорно стояла. Стояла, когда полковник демонстрировал искусство перевоплощения в меня. Стояла, когда он орал, что наложил на меня... выговор. И чтоб никто не смел снимать этот выговор без его на то позволения. Вот после этих слов я и села. Командир чуть не упал от моей наглости.

- Встать!!! Доложить по уставу!

Встать-то я встала, а что докладывать - ума не приложу. Стою, молчу, в голове ни одной уставной мысли. И общее собрание части молчит, судорожно вспоминают устав. Тут командир, как отличник в компании двоечников, выдает правильный ответ: "Докладывать надо: "Есть!"

Обидно до безобразия. Я знала это заветное слово, вмещающее в себя весь словарный запас служивого! Можно забыть все слова в объеме толкового словаря Ожегова, можно даже говорить "калидор" и "тубаретка", и это ничуть не помешает твоему продвижению по службе, более того - поспособствует. Но при единственном условии: при любых обстоятельствах должно наличествовать слово "есть". Не потеряй я его в решающую минуту в кулуарах памяти, была бы сейчас старшим прапорщиком, а не лицом без определенного места работы и жительства.

А тогда, на общем собрании части, я села и заплакала. Я знаю кучу слов, которые девушке из приличной семьи знать негоже, а вот самое необходимое никак не укладывается в моей голове. Сначала плакала для себя - тихо. Но явно не хватало развития сюжета в мою пользу. Пришлось усилить звук, и я разрыдалась. Командир выказывал тугоухость, игнорируя эмоциональный всплеск подчиненного.

И все-таки, несмотря на дисциплинарные запреты и уставы, народ у нас добрый - мне сочувствовали. Особо жалостливые даже успокаивали. Шепотом. На языке сцены я трактовала их шипение не иначе, как "бис". И бисировала. Успех превзошел все ожидания: командир потребовал "вывести эту истеричку из красного уголка".

Чьи-то заботливые руки подхватили меня, заливавшуюся горючими слезами, и поволокли к выходу. Вот он, миг катарсиса, очищения, или так называемая кульминация. Как и положено драматургу, закрутившему до отказа пружину фабулы, я развернулась лицом к своему гонителю и, испепеляя его глазами, донесла до присутствующих квинтэссенцию своего революционного непослушания: "Вы хам, а еще мужчина!"

Гражданская война после этого не случилась, но подавляющее большинство личного состава части тайком жало мне руку как выразителю общественного мнения. Командир воспринял услышанное избирательно - из сказанного отнес на свой адрес только последнее. Чем же еще можно объяснить отсутствие выговора в моем личном деле и уважительное "Варвара Михайловна" взамен дежурного "товарищ прапорщик"? Вот вам и трактат о благотворном воздействии женских слез. Коих на данный момент нет и не предвидится.

По-моему, перебой с водоснабжением случился из-за некоего удовольствия, доставленного-таки мне отказом главного редактора. Костомаров просек автора пасквилей о степени его финансового благополучия по стилю. А нам, авторам, это всегда лестно. Что ни говори - публичное признание! Даже если публика недавний объект яростной трепки.

Да слышу я вас, поборники нравственности и морали! На моем месте вы бы никогда не пошли на поклон к Костомарову, работать в "Крае" для вас противно. А мне противно, когда у меня нет денег, противно жить непонятно где, противно, когда сын Василий не со мной. И потом, подойдем к журналистике с точки зрения профессии. Вот строгаю я табурет. Да плевать мне, кто будет на нем сидеть!

Мою гневную филиппику прервал гул мотора. Костомаров с поспешной небрежностью сунул мне папку и устремился к "Волге", газующей к центральным воротам редакции. Из выпавшей папки, подхваченные ветром, разлетались мои статьи. Я бросилась за одной и чуть не попала под колеса. Но что это "чуть", знала только я. Страшно закричала какая-то женщина, заскрипели тормоза. Я брякнулась на асфальт. Чертовски жаль колготки, но не жертвовать же ради них роскошной экспозицией!

Однако пребывать в лежачем положении пришлось недолго. Чьи-то сильные руки легко оторвали меня от шершавого асфальта, и я почувствовала его запах. Запах мужчины. С закрытыми глазами я плыла в темноте, а вокруг толпились голоса. Костомаров требовал отдать тело журналистки ему, перезревший баритон предлагал засунуть меня в машину, но Он сказал: "Я сам". От его голоса, насмешливого и властного, от его запаха все закипело во мне, накрыло бесстыжей волной желания.

Мир онемел. Погрузился в вакуум. В тумане звуков я слышала только биение своего сердца. Сердце предательски колотилось в груди. Чтобы хоть как-то помочь изнывающей плоти, я переменила положение - безвольно болтающейся рукой обняла своего спасителя за шею. Шея была что надо: крепкая, колючая, она жарко пульсировала под пальцами. Стало страшно, я боялась открыть глаза. Помните, у Пушкина: "Ты лишь вошел, я вмиг узнала..." И я испугалась: узнав по запаху, голосу, на ощупь - не узнать глазами.

Репортаж с места событий. Глаз дьявольский, желтый, нахально подмигивает. Черт возьми, это моя игра!

Вот так благодаря удачному дебюту я оказалась за праздничным столом. И не на задворках, а в эпицентре событий. Напротив, за грядой закусок и частоколом бутылок, восседают Костомаров с генералом. По правую руку от главного редактора - та самая девица с кустодиевскими формами; наперегонки с румяным майором, в котором чувствуется стать молодого зубра, они предлагают ей закуски:

- Ирочка, съешь. Ирочка, выпьем на брудершафт.

Ирочка морщит хорошенький носик и подталкивает свою рюмку майору, от чего Костомаров куксится и демонстративно разворачивается в сторону генерала. Генерал самый что ни на есть настоящий: посеребренные виски и чеканный профиль. На лбу у него написано, что он кастрирован. Еще на призывной комиссии. Что всю жизнь, начиная с голодной юности и заканчивая сытой старостью, генерал знает только одну женщину - свою супругу, которую называет грубовато "мать". Народ угадывает за этим небрежным обращением большое, светлое чувство. Тетки при виде таких мужиков, облаченных в штаны с голубыми лампасами, падают навзничь, спят и видят себя генеральшами. А ведь не всем дано.

Генеральши - женщины определенной породы. Удивительным образом они не тянут одеяло на себя, а тянут потенциального генерала по жизни и доводят до вершин карьеры. Что и говорить, похвально.

Сожалею, но мне дано довести мужа только до истерики, развода и полного банкротства.

И вот когда муж, окончив академию, натягивает штаны с лампасами, здесь и обнаруживается разница социальных уровней. Он - образованный, востребованный, живой символ власти, она же измотана вечными скитаниями по гарнизонам, заботой о нем и детях, а если учесть и полную профессиональную дисквалификацию... Увы! Как говорится, о чем речь. Добавьте еще профурсеток всех мастей и калибров, мечтающих делить с генералом тяжкое бремя славы. Есть от чего вздрогнуть.

Вот такая белиберда в голове. И все из-за него, сидящего рядом. Теперь-то я знаю, что он, тот, кто нес меня на руках и смеялся рыжим глазом, полковник авиации Алексей Власов. Герой России. По этому случаю и банкет, и все речи. Слава богу, полковник не из тех, кто плюсует: он небрежно слушает тосты, в коих предстает лучшим летчиком палубной авиации, первым среди строевых пилотов посадившим Су-27 на авианосец, и так далее и тому подобное. Ему-то что - он на меня толком и не смотрит, зачем только нес! А вот я чувствую, что клюю, прямо-таки заглатываю эту наживку, и с большим удовольствием. В табели о рангах летчики на особом положении. "Обнимая небо крепкими руками, летчик набирает высоту..."

Уже тепленький Костомаров с нарушенной фокусировкой лица тянет к нему свою рюмку.

- С такими героями нам все небо по плечу!

Чтобы хоть как-то прийти в себя, я наклоняюсь, заглядываю под стол и ойкаю. Судьба моих колготок весьма печальна: на коленке зияет большая дырка.

- Впечатляет. - Заинтригованный моим трагическим "ой", под стол заглядывает полковник.

- Надеюсь, вы о ногах, - шепчу я и смотрю ему прямо в глаза. И он тоже смотрит. И я вижу в его глазах дорогу, по которой пропылил полк женщин, а может, и дивизия.

- Колготки не мой профиль, - усмехается герой и прямо под столом протягивает мне руку. - Алексей.

Варвара Синицына, журналист, - как можно строже шепчу я и запрещаю себе строить ему глазки.

На данном этапе подобные телодвижения излишни: все это он уже видел в исполнении тех, кто пылил по дороге. "А он, мятежный, ищет бури..." Клиент заказывает бурю. Вот такая трактовка ситуации.

В самый интересный момент уставной ботинок генерала наступил на глянцевую туфлю главного редактора и тяжело, со смаком придавил ее всей подошвой. Одно движение ноги вызвало перемены: герой нахмурился и вылез из-под стола, я - за ним.

Наверху тоже перемены. Костомаров уже не славословит, а вяло бормочет. После темноты сей кульбит выглядит крайне нелепо: обычно вальяжный редактор путается в словах. Ну и куда мы без генерала, без его команд? Властный кивок, и Костомаров послушно занимает свое место. Генерал берет бутылку водки, что позабористее, и отточенными движениями под самый край наполняет наши рюмки.

- Алексей, за тебя пьем.

- Я не пью, - заявляет герой.

Генерал смотрит в мою сторону. Под тяжелым взглядом командира дивизии моя рука предательски тянется за рюмкой. Хотя почему "предательски"? Ну что с того, что они друг другу все ноги оттоптали, может, так надо. И кто он мне, этот рыжеглазый герой? Ну, нес меня на руках, ну, лицо у него порядочного человека, ну, мой рваный гардероб его впечатлил... Но при таком раскладе до клятвы верности не одна верста... Потом, не каждый день генерал мне выпить предлагает.

- Она тоже не пьет...

По-моему, это про меня. Однако! А я себе уже бутербродик с икорочкой под закусь наметила. Нет, даже уединение под столом не оправдывает вероломного покушения на мой рацион. Опять же не до дискуссии: пью я или не пью. "Нет выхода, уйди" - цитата из Музы Пегасовны, моей подружки-старушки. Молча встаю, эффектно опрокидываю в себя рюмку водки и покидаю злачное место.

За спиной никто не вздрогнул. Обидно.

Я сидела на подоконнике редакционного туалета и курила. Стемнело. За спиной горел огнями наш городишко, люди вернулись домой с работы, пили чай с баранками, валялись на своих диванах. У всех что-то есть: коли не чай, то баранки, коль не баранки, так диван. И только у меня нет ничего, как у деклассированного люмпена, по сравнению с которым пролетариат обеспечен хотя бы оковами. А ведь еще вчера я жила не тужила. И если были некоторые неудобства, то обеспечивал их шеф-редактор. Не гурман, а обжора: берет все, что под руку попадается. Меня тоже как-то раз попытался взять и получил. По морде. Вы можете подумать, что я "не такая девушка", кисейное создание, да и только. Как раз наоборот. Девушка я "такая", но спать с шефом все равно, что есть из жирной общепитовской тарелки. Вслед за естественно вытекающим из данной оплеухи сокращением я и мой сын Василий лишились крыши ведомственной общаги. Хорошо, сына я родила от порочного зачатия, так что у моего мальчика полный комплект, доставшийся ему от родителей, хоть и разведенных. Сейчас Василий коротает вечер у папаши, а я - на подоконнике.

- Только и слышно: ах, Власов, герой! Весь такой порядочный! А попробовал бы он быть порядочным на моем месте! Но этого... не видать! Пока я здесь командир дивизии! - раздался из-за стены генеральский бас.

Ничего себе звукоизоляция - можно подумать, что мы в одной уборной.

- Потише, товарищ генерал!

Это уже Костомаров шипит, еле расслышала, не забывает, шельмец, об особенностях национального строительства.

- "Потише"! Вот так, втихую, и меня хотят снять. Не выйдет. Организуешь прессу: не забыл еще, чем мне обязан...

Пока генерал углублялся в список добрых дел, которые он внес на счет главного редактора, я вытащила из сумочки диктофон, сбросила туфли и шагнула на карниз. По сравнению с общаговскими масштабами два шага над пропастью к соседнему окну - детская забава.

Где-то далеко шумел банкет. Я вышла из туалета и едва успела придать своему лицу хмельной вид: в холле, развалясь на диване, сидели Костомаров и генерал. Мое появление всколыхнуло главного редактора.

- О, какая девочка! - пьяно воскликнул он и, не успев подняться, рухнул на диван.

Удивительная метаморфоза! Еще секунду назад генерал выглядел пьяней пьяного Костомарова, а сейчас я ежусь под его пронзительным взглядом. Старательно шатаясь, с блуждающей улыбкой направляюсь к выходу.

- Кто она? Журналистка? - спросил генерал.

- Журналюшка, нюх как у овчарки, - ответил Костомаров.

Герой догнал меня на лестнице. Идет вровень, ступенька за ступенькой. Мы молчим, в тишине парадной только наши шаги. Как странно, длинная-длинная, нескончаемая лестница. Уже внизу, у самой двери, он доводит до моего сведения:

- Я провожу вас.

Мы выходим во влажную прохладу первых осенних ночей. На редакционном дворе урчащий мотором "уазик" фарами освещает нам путь. Молча садимся в машину, она срывается с места. Шофер - старший сержант - косит на меня глазом в зеркало заднего вида и напропалую лихачит перед дамой. Молю Бога на фоне развившегося у шофера косоглазия, чтобы мы не врезались в дерево или фонарный столб. Строевая невозмутимость и полковника, и сержанта просто умиляют. В предвкушении самого интересного я замираю на заднем сиденье.

Полная иллюзия, что машина мчит по едва освещенным улицам с точным знанием пункта моего назначения. Оказывается, данный вопрос заботит не только меня. Не оборачиваясь, герой задает вопрос:

- Где вы живете?

Я смотрю на его стриженый затылок и наслаждаюсь паузой. Со старшего сержанта слетает дембельская спесь и, отвалив челюсть, он откровенно пялится на меня. Дурак, смотри на товарища полковника: паузу держит по системе Станиславского. А еще лучше, - дабы не кануть в Лету вкупе с моей заготовкой, - на дорогу!

- Нигде, - просто и ненавязчиво говорю я, - в редакции сократили, из общежития выселили.

Вот это эффект! Герой оборачивается и смотрит на меня не без восторга. Хлопая ресницами, я старательно изображаю невинное создание.

Он, удивленный, разглядывает меня, застенчивую, когда я уже собираюсь, указав дом подруги, фасад которого прямо по курсу, покинуть его общество, и кивает шоферу:

- В гарнизон.

Чуть было стихшая, машина развернулась, рванула в обратном направлении. Один ноль в его пользу.

Ну никакой жены здесь никогда не было. Я беззастенчиво брожу по его однокомнатной квартире и пялюсь во все углы. Он не препятствует, напротив, явно забавляется нахальным любопытством, снисходительно отступает, оказываясь на моем пути. Зрелище довольно однообразное - ни тебе помады, ни домашних тапочек женского размера. Все стены сплошь и рядом увешаны фотографиями самолетов и самолетиков. Столы, в том числе кухонный, завалены планшетами и полетными картами. Где же здесь пьют кофе?

Не дав ответа на поставленный вопрос, он достает из шкафа постельное белье и сует мне в руки.

- Постелите.

- А где вы ляжете?

Мне на самом деле интересно, тем более что во время осмотра, кроме дивана, лежачих мест не обнаружено. Неужели герой среди ночи свалит к другу или подружке(!)? Неужели ему есть, кого будить? Или еще вариант - герой всея Руси будет спать на полу, у моих ног!

- С вами, - говорит он.

Я ухожу. Бросаю все эти наволочки, простыни и ухожу. Он преграждает мне путь.

- Если мне нравится женщина, ничто не помешает мне... - запальчиво говорит он и, усмехнувшись, добавляет: - ...выпить с ней кофе.

Он сдает все позиции, в том числе и дверь. Но меня так просто не разжалобить. Я требую вызвать машину и в ожидании ее, с сигаретой в руке, сдвинув весь летный хлам, сажусь на край стола. Он слушает, прислонясь к стене, как я рассуждаю о безнравственности прелюбодеяния с практически посторонним человеком.

- Потом нам будет стыдно и гадко, у таких отношений нет будущего, - как можно доходчивее объясняю я и для наглядности привожу иллюстрацию. Представь, что мы зачнем мертворожденного ребенка и уже в минуту зачатия будем знать об этом.

Он молчит, согласен. Я комкаю сигарету в пепельнице, я ухожу. И тут у самой двери наперекор себе и его легкому согласию выставляю ногу в туфле.

- Застегни.

Он приближается и, опустившись на колено, берет мою ногу в свои ладони. С интимной нежностью, неспешно, словно набедренную повязку, стягивает туфлю и прижимается щекой к моей ступне. Внутри меня кипит как в чайнике. Я впиваюсь ногтями в дверь, пол плывет подо мной. Его руки подхватывают меня. Вздох первобытной страсти запрокидывает голову, клокочет в горле. Как громко, до звона во всем теле гудит тишина! Неиссякаемый гул вторит каждому движению, нарастает с желанием, врывается в меня и гудит, гудит...

- Машина, - шепчет он и абсолютно варварским способом срывает с меня одежды.

Конечно, я не спать сюда приехала. Но надо же и совесть иметь: проклятый телефон звонит как бешеный. Я открываю глаза. День начинается с утра, между прочим, очень раннего утра. Из ванной, под аккомпанемент воды, доносится его голос:

- Возьми трубку.

Ничего себе доверие! А если я услышу большую военную тайну и разглашу ее, что будет тогда с обороноспособностью нашей страны?

- Алле, - со всей мерой ответственности говорю я.

- Варя, жду вас сегодня в редакции, - отвечает трубка голосом Костомарова и заходится сигналом отбоя.

Я определенно зауважала главного: профессионально обработал информацию в кратчайший срок и в тяжкий период похмелья! Я определенно смущена. Наша тайна определенно уже не тайна, во всяком случае, для Костомарова и генерала. Все остальное - неопределенно.

Алексейвышел из ванной такой свежий, такой утренний, мокрые пряди и капли воды на плечах. Запрокинув руки за голову, я лежу на постели и откровенно рассматриваю его. Ладно сложен. Почти нагой, лишь полотенце на бедрах, какое совершенство форм! Ни грамма целлюлита! Он протянул мне руку, горячими пальцами сжал мою ладонь.

- Кто звонил?

- Да так... ошиблись номером. Лелик, я переоценила себя, мне почему-то не гадко и не стыдно.

Мужественно перенеся трансформацию своего имени, он присел рядом и погладил меня словно маленькую по голове.

- Человек всегда знает, чего ему действительно стоит стыдиться, Вака.

Кое-что прояснилось: Вака и Лелик, Лелик и Вака.

Прислонясь к дверному косяку, я смотрю, как он справляется с кухонной утварью, как насыпает кофе в турку, как споласкивает чашки. Не очень-то ловко. Неужели смущен? Девушка из хорошей семьи засучила бы сейчас рукава и встала к плите. Но это не мой путь. Прошло время, когда я, молодая, глупая, покупала мужчин. Смешно думать, что купить можно только за деньги, - особо прожорливых, кратчайшее расстояние к сердцу которых лежит через желудок, можно купить и за тарелку борща. Традиционно на рынке мужчин женщины раскошеливаются по полной программе: от игры на арфе, приторной верности до беременности. Но ведь любая монета может быть разменной.

Боже, какая я циничная! Между прочим, в одной американской энциклопедии написано: "Циник - человек, который по недомыслию видит жизнь такой, какая она есть, а не такой, какой она должна быть". Так что цинизм не всегда во вред, бывает и во благо. Хотя бы сейчас. Прямо-таки завтрак в кругу семьи. Я привычно тянусь за сигаретами. Как жаль, что Лелик не курит: если что и сближает людей, так это пороки, а вовсе не добродетель. Зато он из числа сочувствующих: берет зажигалку и щелкает ею.

- Если б ты была моей женой, то не курила бы.

Я готова бросить сигарету, я готова навсегда бросить курить, но пламя настойчиво горит в его руке. Впервые в жизни затягиваюсь без всякого удовольствия. Чтобы хоть как-то взбодриться, достаю диктофон, ставлю кассету на перемотку.

- Лелик, я вчера услышала разговор твоего генерала с главным редактором, хочешь послушать, о чем говорят?

- Нет. Мне не нравятся люди, которые подслушивают и подглядывают.

- Но я же случайно.

- Даже так, Вака.

Удивительно, но я сконфужена, неловко прячу диктофон в сумку.

- Извини, спешу, полеты. - Он застегнул "молнию" на летной куртке.

- Лелик, можно с тобой?

Он глянул на циферблат.

- Две минуты на сборы.

Все было в движении, когда наш "уазик" подъехал к аэродрому. Личный состав полка - сплошь в синих комбинезонах - снимал чехлы с самолетов, с тщательностью домашней хозяйки готовил взлетную полосу. Машина остановилась. Лелик уже на выходе обернулся ко мне и протянул ключ.

- Возьми.

Вот так, просто и ненавязчиво доверил самое дорогое - право на жилплощадь, и я неожиданно даже для себя самой закомплексовала.

- Да что ты, не надо... созвонимся...

- Надо, Вака, надо, - перебил он меня и, подмигнув, выпрыгнул из машины.

К нему уже спешил огромный, как молодой зубр, майор. Я узнаю в нем любителя выпить на брудершафт.

- Товарищ полковник, полк к проведению плановых полетов готов!

- Покажешь журналистке аэродром.

И ушел, даже не взглянув на меня. А попрощаться?

Наблюдать с вышки контрольно-диспетчерского пункта за полетами совсем не то, что, стоя на земле, задирать голову к небу. Прямо за стеклом, сотрясая пространство, в опасной близости взмыл в небо истребитель. Мощная машина легко повернулась крылом к земле, сделала двойной боевой разворот, затем медленный разворот на вираже у самой земли и вдруг - свечой ввысь. Потрясающе! Оказывается, я совершенно не владею собой, оказывается, я кричу, более того - мой возглас слышит сопровождающий меня майор. Снисходительно усмехнувшись, он кричит мне в ухо:

- Власов! Летчик-снайпер! Для нас он царь и бог, одним словом профессионал, лучший...

- Что, лучше комдива?

Сравнение Власова с генералом смешит майора; каким-то чужим, но удивительно знакомым голосом он говорит:

- А Шуйского меж нами нет?

И уже от себя уточняет:

- Я же сказал - лучший.

Всю дорогу от аэродрома до редакции я ехала потрясенная. Совершенно очевидно, что я, как наркоман на иглу, подсела на Лелика. И не потому, что он набрасывался на меня этой ночью как голодный волк, не потому, что шептал какие-то смешные слова, да и жест доброй воли с ключом я не отношу в реестр поступков. Потряс его профессионализм. В отличие от других женщин, падких на мускулистое тело, стихи при луне, дорогие подарки, именно профессионализм более всего возбуждает меня в мужчинах. Иногда пугаюсь: а если встречу вора-медвежатника или карточного шулера высокого полета? Плакала тогда моя гражданская позиция, а с ней и свобода.

ГЛАВНОЕ ДОСТОИНСТВО ДЕВУШКИ

Какое счастье, что меня не испортил квартирный вопрос! Он просто был снят с повестки в самом начале моего нравственного падения. Где-то после полудня, в разгар первого рабочего дня в редакции "Заполярный край", непосредственно на мое рабочее место пришел Костомаров. Если честно, я сдрейфила. Минуту назад, раздираемая любопытством, я воспользовалась пустым кабинетом и наконец-то включила диктофон.

- Организуешь прессу. Подключишь личный состав. Не забыл еще, как матросы в рекордно короткий срок дачу тебе отгрохали? Материалов не хватало, так казарму разобрали... - напирал генеральский бас.

- Ну, было, было, - где-то на заднем плане звучал голос Костомарова.

- Не было, а есть! И будет, Вовик...

Что будет у Вовика еще, я так и не расслышала, какой-то шорох привлек мое внимание. Обернувшись, я обнаружила уборщицу, занятую мытьем окна. Каким образом она оказалась за моей спиной в глубине кабинета? Давно ли она здесь, хороший ли у нее слух и что конкретно она слышала. Преспокойно домыв окно, женщина неуклюже выскользнула за дверь, а я все сидела с липкими ладонями.

Что делали герои-подпольщики в случае провала? Гулко приближались шаги по коридору... Медленно отворяющаяся дверь довершила контузию: я пылала, руки сжимали диктофон.

На пороге возник Костомаров.

- Варвара, - произнес он и потянулся рукой к внутреннему карману пиджака.

Пистолет? А я, что - я? Не то что отстреливаться, у меня и ногтей-то приличных нет...

- Это вам. - Перед моим носом болтался ключ от квартиры. - Поживите пока, а там посмотрим. Не скитаться же вам с ребенком по улицам.

Из вороха эмоций вынырнуло робкое "спасибо". Черт возьми, я чуть не покусала руку дающую! Не знаю, наш ли это менталитет, или общая черта всех народов - искать в каждом поступке подоплеку. Что подвигло Костомарова на подвиг? Ведь еще утром, когда он объявил благую весть: "Зачислить в штат" я заикнулась о бездомном положении моей семьи. На мое заикание он картинно развел руки, мол, сами знаете, милочка, с жильем у нас напряженка. Милочка-то знает. А вот товарищ редактор только догадывается. Особняк на Портовой улице, нехилая квартирка на Советском проспекте, дачка в Гурзуфе и это лишь из области моих скромных познаний о его недвижимости.

- Наша газета специализируется на военной тематике. Познакомьтесь с дивизией, вникните в проблемы армии... узнайте ее героев. - Вот и все, что было сказано утром.

Акцент в данном напутствии редактора был поставлен на заключительной его части - "о героях". Здесь Владимир Николаевич позволил себе фривольные нотки, вопрос же о квартире был отнесен в разряд нерешаемых и более не поднимался. И вот тебе на! Не было ни гроша, и вдруг алтын - у меня же их целых два.

Может, я несправедлива к бедному Костомарову? Ну и что, что он толстый. Может, у него нарушен обмен веществ, а может, он страдает булимией. Ну и что, что он вор. Может, он Робин Гуд, сначала ворует - потом раздает, и я стала свидетелем и самым непосредственным участником исторического события передачи капитала нуждающимся слоям населения?

Теперь нуждающиеся слои преспокойно дрыхнут в отдельной двухкомнатной квартире и мучают себя сакраментальным вопросом об отношении наемного работника к работодателю. Под боком сопит Василий и всеми конечностями спихивает меня с койки. За такое счастье я готова расцеловать Костомарова и впредь писать только на кулинарные темы.

С восторженно бьющимся сердцем я встала с постели и босиком, еще в угаре предрассветного сна, прошлепала до стола. Вот она, злополучная кассета. Плевать мне на все эти подковерные интриги, Лелик тоже не одобрил. Пододвинув стул к окну, я распахнула форточку. Звонок в дверь привел меня в чувство. На часах шесть утра, почти нагишом я торчу на подоконнике, чтобы добровольно расстаться с уникальным информационным поводом. Нет, что ни говори, а наш брат - дуры, особенно спросонья.

- Собирайтесь, - отчеканил приехавший за мной шофер. - Костомаров ждет, какие-то неясности с материалом.

Пришлось еще сонного Василия запихивать в джинсы, свитер, ботинки и волочь на себе все четыре этажа вниз. Определенно я его перекармливаю.

Стоя на пороге непривычно пустой группы, Василий прямо-таки по-мужски оглядел меня.

- Мама, я не женюсь на Маше.

- Почему?

- Она ходит вот так. - Он неуклюже поставил ноги: носки вместе, пятки врозь.

- Василий, в девушке главное душа, а не ноги, ноги - это тьфу, сказала я и как можно незаметней скорректировала свою поступь.

До машины, стоящей у ворот детского сада, пришлось бежать под дождем. Такая погода легко переживается весной, а вот осенью - противно, тем более когда без зонта.

- Давайте заедем за зонтом, - попросила я водителя.

В знак согласия он кивнул.

Я быстро взбежала по лестнице на свой этаж, у самой двери вытащила из кармана ключ и тут услышала за дверью какой-то шум. Едва успев вознестись на верхний этаж, различила звук открывающейся двери и отшатнулась в глубь площадки. Кто-то вышел на лестничную клетку, щелкнул замок, я вжалась в стену. Шаги все ниже и ниже, хлопнула входная дверь.

Я припала к окну, козырек над подъездом закрывал обзор. Потом я увидела, как, пересекая двор, прямо к вишневой "девятке" направился мужчина в кожаной куртке. С высоты четвертого этажа лица не разглядеть, но он явно не из числа знакомых. "Девятка" выехала со двора.

Почему-то на цыпочках я подошла к двери и осторожно, стараясь не шуметь, повернула ключ. На первый взгляд все было на месте, даже незаправленная постель, но вот стол, его содержимое... Конечно, в столах у меня всегда бардак, но не такой живописный. Одно из двух: или я такая грязнуля, или в моих бумагах кто-то рылся. Ну нет! Как раз вчера при переезде у меня случился приступ хозяйственности, и я разложила все по своим местам. Картину ограбления венчали аккуратно притулившиеся двести долларов, моя заначка на черный день. Неужели побрезговали? Значит, искали не деньги. А если все-таки деньги? Значит, двести баксов для них не деньги.

Под окном надрывалась машина, я выскочила на лестницу. Конечно, забыла взять зонтик. Пришлось вернуться и - для хорошей дороги - глянуть в зеркало. От такой суеты вроде бы худею. Это плюс. С зонтиком, с чувством собственного достоинства и обреченности спокойно спустилась к машине. Как ни крути, а выкручиваться придется: номер сдали в печать час назад и, видимо, без моего материала.

- Не суетись под клиентом, - глаголит Муза Пегасовна.

И верно, ни к чему была эта моя спешка. Тем более что в ту минуту, когда я распахнула дверь, под главным редактором суетилась редакционная профурсетка Ирочка Сенькина. Жутко неловко, все взмокли, я - особенно. Стою под дверью кабинета, кляну себя за беспардонное вторжение. А Ирке хоть бы хны, распахнула дверь: "Твоя очередь!" - и ну дефилировать по коридору.

Оказывается, Костомаров сначала чего-то не понял в моей статье, потом понял, в общем, не было во мне надобности. Пожурил, конечно, не без этого:

- Что-то вы долго, милочка, просыпаетесь. Язык мне ваш нравится, пишете живо, точно, свежо. Вот вы-то и будете своим нетленным языком петь гимн нашей армии в лице командира дивизии, генерал-майора авиации Чуранова Тимофея Георгиевича.

- Почему я?

- На прежней работе вы тоже задавали вопросы? Потому что на носу предвыборная кампания, а Тимофей Георгиевич баллотируется в губернаторы. Полная крейзи! Я ее еще уговариваю! Ты хоть знаешь, какие бабки слупишь? Не надоело на колготках экономить? Если не надоело, так и скажи, за дверью очередь лизоблюдов. Значит, так, завтра едешь к генералу, знакомишься... Да ты его знаешь, еще проще... В среду материал у меня на столе, на полосу. Начни с юности, подушевней напиши, как ты умеешь, но без лишних соплей и слюней, можно небольшой компромат, чтобы видели - он парень с нашей улицы: в третьем классе таскал деньги у отца на сигареты.... Накопаешь?

- Легко.

- Ладно, иди просмотри подшивку, у нас было несколько статей о нем, поройся...

Выходя из кабинета, я вдруг вспомнила.

- Владимир Николаевич, можно я в квартире замок поменяю?

- Чего так? - насторожился Костомаров.

- Ключ куда-то засунула, целое утро не могла найти...

Выдвинув ящик стола, Костомаров достал связку ключей, один протянул мне.

- Повесь на шею. Будешь терять, выселю.

Оказывается, генерал не просто казнокрад, а казнокрад с понятием. Понимает, что рано или поздно придет конец его безнаказанности, потому и хочет обеспечить себе неприкосновенность на высоком уровне. Только при чем тут я? Почему именно я должна обеспечить генералу продвижение к губернаторскому креслу и прочим райским кущам? Ведь, как признал сам Костомаров, лизоблюдов достаточно.

Взять хотя бы Сенькину. Наши столы стоят напротив, так что докричаться можно, не повышая голоса. Сейчас Ирочка сосредоточена на глазах, тщательно накладывает тушь на ресницы. Хороша: и глаза, и ноги. Крупные серьги с перламутровыми вставками удивительно гармонируют с ее персиковой кожей. Впору обозлиться на природу-мать и впасть в уныние от неравномерного распределения красоты, одна радость - пишет убого. А вот в авиации понимает, потому и просвещает меня, непросвещенную, битый час. Конечно, получить информацию разумнее было бы из какого-нибудь справочника, не прибегая к Ирочкиным поверхностным сведениям, но уж больно хочется знать, каким это волшебным методом Сенькина доводит себя до совершенства.

- Что значит буква "К" в названии истребителя?

- "К" - это корабельная авиация. Су-27 не может сесть на палубу, а Су-27К - может, - без всякого удовольствия объясняет Ира и, тяжело вздохнув, через губу, продолжает: - На авианосце есть аэрофинишер, у Су-27К есть гак. И он этим гаком за аэрофинишер - и на палубе. Главное - зацепиться.

Ирочка сцепляет свои длинные, изящные пальчики и с вожделением глядит на полученную конфигурацию. Не девушка, а сплошная эротика - даже этот невинный жест в ее исполнении имеет глубокий сексуальный смысл.

- Главное - зацепиться, - проясняется у меня в голове от Ирочкиных слов на фоне очередного визита уборщицы.

Последняя совершенно неоправданно горит на работе: вчера с энтузиазмом терла окна, сегодня - и без того чистейшую мебель. На мой взгляд, таких уборщиц не бывает. Такими бывают сотрудники ФСБ, ЦРУ и стукачи по призванию.

Раскопав мобильник на развале содержимого сумки, я намеренно приближаюсь к уборщице и, набрав номер, произношу громко и внятно:

- Привет, я оставила у тебя диктофон с кассетой. Приеду сейчас. Он мне необходим для работы.

Как писал поэт: не повернув головы качан... Точь-в-точь наша уборщица, как терла, так и трет. Ирочка тем временем извлекает из косметички духи и орошает свое изысканное тело. Тонкий аромат горечи и осеннего ветра наполняет кабинет.

- Что за духи? - спрашиваю я.

- К интервью с Тимофеем Георгиевичем готовишься?

- И с ним тоже, - киваю я.

- Бесполезно, - лениво бормочет Ирочка и беспардонно убирает бутылек в косметичку. - Генералу вообще женщины до фени, он тебя и голой не заметит.

Неужели генерал пренебрег Ирочкой? Судя по ее признанию, кастрация на призывной комиссии имела место.

Оказывается, я страшно соскучилась без Лелика. Надавила кнопку звонка и поняла - так ясно, так отчетливо, до кома в горле и тягучей тоски в области живота: жребий брошен... жизнь продлится... только если буду уверена ...что увижу...

И он открыл дверь. И взял меня за руку. Я просто сделала шаг, я просто переступила порог. Мы стоим в дверях близко-близко, его дыхание на моих волосах, его запах. Он рядом.

- Лелик, - говорю я.

- Вака, - смеется он и, прижав к себе, целует мою макушку. Я обретаю возможность дышать, я снова живу.

- Ну, где твой диктофон? Я опаздываю на военный совет.

Вместо ответа достаю диктофон из сумочки.

- Вот. Просто хотела тебя увидеть.

Отступив на шаг, я наслаждаюсь паузой в предвкушении реакции. И не узнаю его, доброго и нежного, того, что еще минуту назад стоял близко-близко.

- Вон отсюда! Меня ждут тридцать старших офицеров только потому, что Вака просто хочет меня видеть.

Он не повышает голоса, не рвет на себе волосы, не бросает в меня тарелки, он - приказывает, такой приказ поднимает в атаку с одного взгляда. Только теперь до меня по-настоящему, впервые с момента узнавания, доходит, что он - Герой России и командует не ясельной группой, а полком. Впервые в жизни я встретила достойного противника, способного скупыми средствами поставить меня на место. Я упиваюсь нашей схваткой, я упиваюсь его лицом его восторгом от моего сопротивления. Не знаю, смел ли еще кто-нибудь так разговаривать с ним.

- Лелик, весь твой личный состав уверял меня, что ты душка, не ворчишь...

- Да, я ни с кем не позволяю себе так разговаривать! Потому что никто не заслоняет мне горизонт жизни. Только ты, для тебя это все так, развлечение...

Я занимаю свое дежурное место на столе, достаю сигарету, закидываю ногу на ногу, говорю назидательно и манерно:

- Лелик, ну почему ты наше высокое светлое чувство называешь "развлечением"? Давай определимся, это - любовь.

Он скрипит от ярости зубами, он приближается ко мне так близко, что тяжело дышать. Господи, как похожи любовь и ненависть! Властно и трепетно он сжимает мои плечи и разворачивает к себе, его рука на моей щеке, его рука на моем лбу, его пальцы очерчивают мой рот, моя голова следует его ладони, мои губы обмирают под его пальцами. Вопреки воле? Не знаю, способна ли я ответить хоть на один вопрос... Лелик - способен. Не ослабляя объятий, вполне адекватно он реагирует на телефонный звонок.

- Власов слушает. Здравия желаю, товарищ генерал!

Его способность говорить оскорбляет меня. Ничего себе всеядность: и я и генерал одновременно.

- Брось генерала, - шепчу я прямо ему в ухо.

Он трется щекой о мои волосы и прижимает меня к плечу. В одной руке я, в другой - трубка. Я отстраняюсь и медленно, пуговица за пуговицей, расстегиваю его рубашку.

- Товарищ генерал, нам необходимо топливо. Завтра на пять утра запланирована предполетная подготовка, на семь - полеты. - Его рука в попытке пресечь демарш страсти на второй пуговице твердо, до боли держит мою ладонь.

Я вырываюсь, я опускаюсь все ниже, ниже. Я добираюсь до брючного ремня, я вытягиваю ремень; сантиметр за сантиметром наматываю его кожаную, узкую плеть на кулак. Он замирает в ожидании, дыхание сковывает его грудь, и я прижимаюсь к ней лицом, и мои губы скользят вниз, к солнечному сплетению, к животу. Я слышу его глубокий вздох, он тяжело и натужно рвется из самых глубин тела.

Генерал повержен: в унисон с дрожью, сотрясающей наши тела, летит прочь трубка. Его сильные руки стягивают с меня свитер, обнажают мою плоть, его губы пьют мое желание. И было ему счастье: я хочу - и было мне счастье: он хочет.

Где-то далеко рычит голос деклассированного генерала:

- Але! Але! Где Власов! Немедленно соедините!

Мы собираем разбросанную по всей квартире одежду, торопливо натягиваем ее. Телефонная трубка, успокоившаяся на полу, молчит.

- Генерал не дышит. Довел старшего по званию? Не стыдно вот так немилосердно обращаться с начальством? Влетит тебе, Лелик.

Мои слова вытаскивают его из-под дивана, так вот куда улетели колготки! Он накидывает их мне на шею и затягивает узлом.

- Не твое дело, Вака.

- Как так не мое? С сегодняшнего дня и до конца предвыборной гонки генерал мне родней родного. Между прочим, сам редактор определил меня его штатным биографом. Завтра у нас первое свидание. - Лелея романтическую интонацию, я наивно вздыхаю. - И знаешь, что меня мучает, отчего я вся дрожу и потею: неужели он тоже имеет обыкновение набрасываться на невинных девушек? Скажи, Лелик!

Проигнорировав скабрезный намек, он оставляет мою шею, а вместе с ней и желание затянуть на ней колготки.

- Если ты напишешь эту статью, я не подам тебе руки.

С колготками на шее я пристраиваюсь прямо на полу, напротив Лелика, зашнуровывающего высокие летные ботинки, и рассуждаю просто, без аффекта:

- Лелик, все, что ты говоришь, - ужасно: нам что, придется заниматься любовью, даже не пожав руки? Радость моя, это просто разврат какой-то! По тебе плачет полиция нравов. Что же касается генерала и статьи о нем, это тебя не касается. Я сама решаю, о ком мне писать и что.

Сто мужчин из ста в ответ на мое непослушание выставили бы меня за дверь и больше не открыли, но, судя по всему, Лелик относится к редкостному нынче классу настоящих мужиков. Принадлежность к этому реликту определяет прежде всего отношение к женщине, которой дозволено многое, но не все. Не путать с подкаблучниками! Так отцы взирают на забавы дочерей, даже поощряя эти забавы, но степень дозволенности контролируют строго.

Обычно мужчины этого круга имеют высокий социальный статус, и многие горизонты власти им открыты, но они никогда не вступят в схватку с женщиной, и даже не в силу благородства натуры, а исходя из постулата, что женщина слабей и, в общем, что с нее взять. Не к лицу мужчине всерьез тягаться с ребенком. По-моему, это их кредо.

Нет никакого противоречия в том, что слабые женщины зачастую управляют этими столпами мироздания. И в степени управления есть равновеликое заблуждение обеих сторон. Сесть на шею такому непросто. Но возможно. Главное, не забывать: мужчина - часть природы, причем дикая. Дрессуре поддается не на основе общих методик, а при индивидуальном подходе. Индивидуумов из реликтовой группы, у которых глаз замылен властью: "Я сказал - все прогнулись" - надо бить с пофигистской небрежностью к регалиям, внезапно и влет.

Лелик поднял ко мне лицо, и я увидела, что он смеется, подавшись вперед, легко потянул меня за колготки. Сожалеет об утраченной возможности?

- Вака, понимаешь, есть люди, которых просто надо гнать из авиации, пока они все не разворовали, не развратили подчиненных, не загубили все, что создано.

- Так не молчи, напиши рапорт командующему, кассету приложим...

- Вака, я офицер и кляузами не занимаюсь. И вообще, я не собираюсь объяснять женщине то, чего она никогда не сможет понять.

Я чувствовала себя лошадью на привязи, и колготки здесь ни при чем. Пока Лелик собирал планшет, я улучила время и сунула кассету в угол, под диван. Судя по колготкам, пол там не моют годами.

Мы вместе вышли из подъезда. Впервые при свете дня мне представилась возможность разглядеть летный гарнизон. Если сравнивать его с гарнизоном подводников, в котором я прожила значительную часть своей жизни, то различие лишь в приоритетах: здесь статус памятника имеет стоящий на постаменте списанный самолет. В нашем гарнизоне памятником была списанная субмарина. В остальном же - полная идентификация объектов: однояйцевые коробки пятиэтажек - типичный образец гарнизонного домостроения на всем Кольском полуострове. Нет даже минимального архитектурного изыска, и это при том, что до города, небольшого, но обладающего некими архитектурными традициями, всего несколько километров.

Естественно, при полном отсутствии в данной местности чего-либо впечатляющего мы с Леликом произвели фурор. Повсюду распахивались окна, дамы стекались на улицу, бойко занимали места на скамейках. Тронутая до глубины души, я готова была отвесить публике поклон. Совершенно непроизвольно подруги по разуму создали критическую ситуацию, идеально подходящую для тестирования мужика на прочность. Скажем так: способен ли кавалер пренебречь ради дамы сердца общественным мнением и с большой степенью вероятности отшить соперниц?

Оглядев собравшихся, я вытащила из сумочки носовой платок классическое средство мести - и приблизилась к Лелику; затем, привстав на цыпочки, тщательно потерла ажурным платочком его щеку.

Лелик, демонстрировавший прежде безукоризненное поведение, граничащее с полной слепотой, обнял меня.

"Ого!" - подумала я.

Но в этот миг мои уши уловили его шепот:

- Перебор, Вака, перебор.

Я играю в карты, я поняла, о чем он. Обидно, что он понял, о чем я. Сунула платок в карман и повернулась к партеру спиной, на языке сцены это означало "занавес". Мы двинулись к автобусной остановке.

- Лелик, - пожаловалась я, - мне страшно, кто-то влез сегодня в мою квартиру, все перевернул, приезжай, будешь меня охранять.

- Вакочка, - сказал он, - я знаю, ты девочка способная, особенно когда врешь. Я не могу бросить гарнизон. Не придумывай, приезжай сама, у тебя же есть ключ.

Болван стоеросовый! Вбил себе в голову, что я вру на каждом шагу. Да, я вру, но не так часто и не сейчас!

- Да не могу я приехать, меня Василий не пускает, - раздраженно возразила я.

- Кто это?

- Мой сын.

- У тебя есть сын?

Он смотрел на меня как на инопланетянку. Хотя что тут удивительного, я - половозрелая тетка и вполне могу иметь сына. Сейчас с его глаз спадет пелена: моя девственность нарушена не им. Позор моей семье! Что скажет мама?

- А ты решил, что я рожаю одних дочек?

Я дерзко уставилась на него. Конечно, мне доводилось слышать о подобных неандертальцах, коих пугают чужие дети, для них женщина с ребенком явление абсолютно аморальное. Такое впечатление, что они к процессу деторождения не имеют никакого отношения, но чтобы герой неба Лелик...

- Дочки? - купился он, как первоклассник.

Это же эпатаж, всего лишь игра слов. Обидно: ложь в моих устах модифицируется в правду, правда - в ложь.

- Ага, детсадовская группа.

Мне надоел этот разговор, я разворачиваюсь и иду наперерез к приближающемуся автобусу.

А еще звезду героя повесил! Странно, о чем думают мужики, когда бросают семя? О том, что не взойдет, а если взойдет, то они ни при чем, при чем всегда только женщина. Это ведь они, гады, придумали обтекаемую формулу "земля родила". Родить-то она родила, а кто сеял? Садовники хреновы! Мои дети ему помешали! Ну, в смысле Василий.

Сильная, крепкая рука Лелика настигает мое плечо и притягивает к себе.

- Вака, я застрелюсь из-за тебя, - смеется он.

- Неужели ты окажешь мне такую честь? Неровным почерком в записке: "В моей смерти прошу винить Ваку Синицыну. И подпись: Лелик Власов", нараспев, словно стихи произношу я и смиренно добавляю: - Между прочим, сын Василий имеет свое мнение. Он очень строг. Боюсь, ты ему не понравишься.

- Я тоже боюсь, но буду стараться, Вака.

От его слов, таких простых и понятных, защипало в глазах.

Торопливо кивнув Лелику, я зашла в автобус и намеренно села у противоположного от остановки окна. Все время, пока автобус стоял и пассажиры заполняли салон, я разглядывала сопки и тетку в малиновой шляпе. Автобус тронулся, я обернулась и не увидела его лица. Точкой маячила его удаляющаяся фигура.

По дороге в редакцию я заехала к местному Кулибину, глухонемому Валерке. Несколько лет назад, когда я вела репортаж из школы для глухонемых детей, подо мной треснул каблук. Реанимировать его взялся старшеклассник Валерка. Делал он это очень естественно, без всякого напряга. С тех пор, как, впрочем, его одноклассники и администрация школы, я зову его "Кулибин".

Валерка действительно способен сотворить многое, а может - и все. По крайней мере для человека, желающего обезопасить свое имущество с помощью техники, Валерка - клад.

Не прошло и часа, как моя сумочка пополнилась противоугонным средством. Внешне, когда она болталась на плече, средство сие ощущалось только моим скособоченным под его тяжестью телом. Зато, когда сумку открывали, она ревела аки бизон. На месте покушающихся на мое имущество я бы запаслась штанами. Кстати, как ревет бизон, я не слышала. Но предполагаю, что орет он, как моя сумка.

Еще на повороте с автобусной остановки я увидела вишневый "мерс". Так и есть: под дверью редакции слоняется Сеня, мой первый муж. Лучше бы он бегал за мной в бытность его моим мужем. Что делает с человеком полная независимость от него! Неужели он не понимает - поздно. Или понимает, потому и бегает: возбуждает - и никаких обязательств, приятно во всех отношениях.

Все-таки любопытная штука - отношение полов. Вот я, например, любила Сеню, родила ему Василия. Именно в такой последовательности. А он бегал от меня с кем попало и где попало. В результате все человеческие комплексы: стопроцентная глупость, нулевая сексапильность и толстая задница - стали моими. Думаю, в то время Сеня появлялся дома только затем, чтобы, шарахнувшись от приторной верности, посеять очередной комплекс на перегное моей души. Красиво, однако, звучит!

Когда душа изнемогала под гнетом обильного урожая, вслед за летом внезапно наступила осень. Я внимательно присмотрелась к мужу и обнаружила у него толстые губы. Кто-то скажет, что толстые губы - не повод для развода. Но когда проходит любовь, толстые губы - весомый фактор.

Самое любопытное, что этот губошлеп был против развода. Вдобавок принялся петь дифирамбы, лейтмотивом коих являлись мои зеленые глаза. Конечно, глаза у меня зеленые. С рождения. Вот такая рокировка: он ко мне я от него. Любовь - нелюбовь.

- Варенька! - бросился ко мне Сеня.

Судя по напомаженности, он ждал меня с большим нетерпением. Вот ведь задача: когда человек тебе близок, находишь очарование даже в его драных носках, в Сене же меня раздражало все - от парфюма до плаща. Разоделся как баба. Нет, мужчина должен, прямо-таки обязан радикально отличаться от женщины. А этот взвизг: "Варенька!" Пришлось осадить.

- Остынь, сейчас выйду.

Я распахнула дверь и поднялась в свой кабинет. Никого, штат роет материалы на местах событий. На Ирочкином столе благоухает букет лилий, поклонники не дремлют. Может, это главный расщедрился за доставленное ранним утром удовольствие - или удовлетворение?

Тщательно оглядевшись, дабы не пропустить вездесущую уборщицу, я сняла сумочку с плеча и аккуратно водрузила ее на свой стол, прямо в центр, на самое видное место. Дело за малым. Чтобы привлечь уборщицу в кабинет, необходимо обеспечить ей фронт работ: намусорить, напачкать, разбить. Остановилась на последнем - извлекла из шкафа бутылку чернил. Быть бы на полу фиолетовому несмываемому пятну, но тут мой взгляд сфокусировался на Ирочкином букете. Пришлось пожертвовать. Я взяла вазу, заключившую в хрусталь нежные лилии, в свои кровожадные руки и грохнула об пол.

На зеленом паласе в обрамлении темного мокрого пятна покоились желтые лепестки, осколки хрусталя ярко отражали солнечные лучи. С точки зрения живописца, все выглядело очень даже ничего, но наша уборщица, влетевшая в кабинет со звоном разбивающегося стекла, была явно далека от искусствоведческой оценки напольного рисунка. А вот от двери, судя по скорости перемещения, близко. Возможно, даже находилась под дверью.

Я приуготовила себя к укорам и ворчанию, недоуменно развела руки как пингвин, но уборщица, не удостоив меня даже взглядом, споро приступила к ликвидации учиненного мною кавардака.

- Наверное, сквозняк... уберите, пожалуйста, меня внизу муж ждет, пролепетала я и вышла из кабинета, оставив дверь нараспашку.

Намеренно громко стуча каблуками, я миновала коридор и лестницу, вышла на крыльцо. Затем навалилась на тугую дверь, которая всеми своими пружинами норовила вернуться в исходное положение. Сеня за время моего отсутствия собрал эмоции в кулак и не спешил вылезать из машины. Пришлось пошевелить пальчиком.

Нехотя, чуть скосоротившись, он побрел ко мне. Исключительно из желания придать бойкость его легкой походке, я крикнула:

- Что стряслось, радость моя?

Выпустив эмоции из кулака, Сеня ринулся ко мне. Проклятая дверь, стремившаяся к преимуществу в нашем единоборстве, толкала меня в его объятия.

- Из сада позвонили, сказали срочно принести Васино свидетельство о рождении.

- Гад! - Я бросилась на Сеню, совершенно забыв о своем противнике.

Не по своей воле, исключительно в силу сопротивления двери, вышедшей из-под контроля, всем своим телом я придавила Сеню к стене.

- Так это ты рылся в моих вещах! В моей квартире!

- Варька, ты что, рехнулась... нигде я не рылся... когда позвонили, я приехал к тебе... а тебя уже нет, - лопотал бледный Сеня, пытаясь вырваться.

Вот и пойми: сам мечтает о жарких объятиях, и сам же вырывается. Будет потом вспоминать в эротических снах, да поздно.

- И ты решил: замок стандартный, дверь стандартная и сам ты стандартный! Твое преследование - вот мне где! - Я резанула ладонью по горлу, но как-то неубедительно. Что ни говори, а полегчало: бывший муж - это не так страшно, как настоящий взломщик.

Почувствовав послабление, Сеня предпочел близости со мной свободу на нижней ступеньке.

- Господин грабитель, свидетельство хоть нашел? - выкинула я флаг перемирия.

Ошалевший Сеня только замотал головой.

- И не ищи - не найдешь. Я сама отнесу его.

- Угу, - теперь уже закивал Сеня и попятился к машине. - Василия можно?

- Да можно, можно, докучливый ты мой.

Прыгнув в машину, Сеня отчалил от моего берега. Вот дурак, напугал. Хотя могла бы и догадаться: кто, как не Сеня, пренебрег бы моей заначкой? Неразумно красть свои же алименты. А Сеня - человек разумный, тем более в денежном вопросе.

Словно в подтверждение сомнений, развеявшихся с признанием Сени, моя сумочка, так и не издав ни единого звука, стояла там, где я ее оставила. Цела и невредима. Зазря погибшие лилии немым укором торчали из мусорной корзины.

Вечером, собирая дорожную сумку, - ведь утром лететь в гарнизон, обнаружила под столом монету. На одной стороне профиль какого-то деятеля, судя по сохранившейся надписи, профиль сей при жизни звался Константином, императором всероссийским. Рядом с именем "Константин" две заглавные буквы "Б.М." Что за "Б.М." - ясности нет, то ли "быть может", то ли "боже мой", а может, и просто "были мужики". Судя по чеканке - были. Ничего себе монетка! Рубль серебром, 1825 года выпуска. И как этот антиквариат оказался под столом? Что любопытно, не в пыльный, темный угол закатился, а культурно прилег на видное место. Я серебром не сорю, Сеня в этом также не замечен. Учитывая монету, контрабандой проникшую в мой дом, утренний визитер, безжалостно разбомбивший содержимое стола, - не Сеня. Тогда - кто?

Зябким утром, когда город лениво скидывает ночную негу, а от заиндевевшего асфальта поднимается морозный пар, я иду по пустынным улицам и переулкам к дому Юнеевых. Подниматься в квартиру лень, да и не имеет смысла: в это время точно по расписанию, как курьерский поезд, Роман совершает моцион по периметру квартала.

Между прочим, бесхозного холостяка Романа Юнеева захомутали узами брака не без моего участия. Неловко хвастать, но метод помрачения разума жениха, кормление его заговоренными пирожными, после чего жених созрел до бракосочетания, изобретен и внедрен в жизнь лично мною. Эх, такой уникум и дрогнет у подъезда! Честно сказать, я и сама не знаю, как это получилось. Ромка пять лет волочился за Надеждой, дарил подарки и просто замечательно ухаживал, но игнорировал все разговоры о свадьбе, напрочь. И это при том, что Надька - красавица, умница, одной игрой на фортепиано доводит до оргазма - даром, что ли, консерваторию закончила!

Женихов навалом, но бывшая консерваторка любила этого балбеса. Не знаю, любил ли Роман Надежду, а вот пламенную страсть имел. Надеждину конкурентку звали нумизматика. Это ей он посвящал все свои помыслы, это на нее он тратил основной капитал, моей подруге доставались лишь жалкие объедки, не вложенные по причине малости в очередное пополнение коллекции.

Однажды Роман чуть было не стал мужем Надежды. И пошли б они под венец, если бы в неведомых нам далях не замаячил жениху "семейник". Когда Роман среди ночи, после междугородного звонка, начал судорожно собираться в дорогу, приговаривая как безумный: "Семейник, семейник", - Надежда подумала, что жених решил приобрести, пусть и в неурочный час, что-то полезное для семьи. Пользы же в этом, оказалось, никакой, зато разочарований - хоть отбавляй. Ради серебряного рубля полуторавековой давности, на реверсе которой отчеканен Николай Первый в окружении семейства (поэтому и "семейник"), Роман продал свой "Лендкрузер" и отбыл в неизвестном направлении. Представляете ужас невесты, чей жених пропал за день до свадьбы!

Между прочим, мне было не лучше. Бритоголового Романа Надежда нашла у меня дома, на моем диване, что возлагает на автора этих строк определенную ответственность.

Несколько лет назад послали меня строчить репортаж с чемпионата города по боксу. Бокс - не мой любимый вид спорта, поэтому все состязания, в ходе которых боксеры истязали друг друга, я провела в кафе напротив. К чему мне, рассудила я, девушке слабой и беззащитной, мучить себя такими ужасами, достаточно знать итог, а уж досочинить кошмар я могу и без видеоряда.

Я стояла у стойки бара, решая сакраментальный вопрос: "Есть пирожное или не есть?" - когда в кафе зашел плечистый денди в белом костюме, бритоголовый, но лысина была ему к лицу. Несмотря на его белый костюм, в зале возникли ранние сумерки: со стороны улицы окно закрыл "Лендкрузер". Я связала воедино их появление; оказывается, денди приехал на крутом джипе. Он подошел и вроде бы, хотя прямого касания не было, отодвинул меня от стойки.

- Что ты будешь? - спросил денди.

Я обернулась - в числе ранних посетителей только он и я. Значит, разговаривают со мной.

- Пирожное и мороженое.

Я не стала кочевряжиться, если товарищ хочет меня накормить, я готова есть. Почему бы и нет?

Мне он принес все, что я заказывала, себя же баловал горячим бутербродом с курятиной и молочным коктейлем.

- Боксом не интересуетесь? - осведомилась я, разглядывая через окно транспарант "Физкульт-привет героям ринга!", развевающийся на фасаде спорткомплекса.

- Нет, - сказал он, сосредоточенно жуя бутерброд.

Напрашивалась аксиома: куриное филе, запеченное в сыре, занимает его куда больше моей персоны.

- Вообще спортом не интересуетесь или боксом - в частности? допытывалась я. Если я ем за его счет, имею право спросить? Или он думает, что со мной можно не церемониться: поела - и до свидания?

- Вообще, - угрюмо обронил он.

- А как же хулиганы, бандиты разные? - не могла угомониться я. Нападут, костюмчик испачкают.

Оставив недоеденный кусок, он опустил взгляд на костюмчик.

- Думаете, испачкают?

- Уверена, - заявила я и, одним махом закинув в себя ледяной шарик мороженого, покинула кафе.

Ради жирной точки, поставленной мною в произошедшем диалоге, соглашаюсь с ангиной.

Наверное, была некая правда жизни в том, что я ушла, не попрощавшись с этим продуктовым меценатом. Иначе пришлось бы приветствовать друг друга радостными воплями, а так мы обоюдно удивлены до крайности, но моя крайность крайн?ее, или у него стальные нервы. Ведь он, этот денди в белом костюме, не кто иной, как тренер местной команды Роман Юнеев. Заехал человек в перерыве между рингами перекусить, а тут я с вопросами из жизни хулиганов. После официального знакомства я интервьюировала его в опустевшем зале, теперь уже на спортивную тему.

Через несколько дней, когда я вечером возвращалась из редакции, он встретился мне на пути. Не знаю, как там в других городах, думала я, глядя на его крепкую, накачанную фигуру, бычью шею и все понимающие глаза, а у нас спортсмен выглядит гомо сапиенсом.

- Варя, не успел прочесть вашу статью, - сказал Роман.

- Можете завтра зайти ко мне домой.

Достав записную книжку, Роман записал мой адрес. Тут меня осенило: в сложившейся ситуации можно использовать не только Романа, но и самую крутую тачку города.

- Роман, а вы не могли бы завтра приехать ко мне на "Лендкрузере"? - с революционным пылом, как если бы агитировала за комсомол, спросила я. - Ко мне подружка придет, хочу, чтобы она умерла. От зависти.

У него была классная реакция, просто суперреакция супербоксера, он просек все без нудных толкований.

- У меня есть еще клубный пиджак от Ива Сен-Лорана, на днях из Парижа прислали. Надеть, Варвара? - подхватил он.

В знак согласия я кивала. А кто сказал, что в жизни должна быть большая порция скуки?

Вечером следующего дня, когда Роман, в клубном пиджаке, с огромной коробкой конфет, прибыл на шикарном "Лендкрузере", Надежда выжила, но ранение получила смертельное, несовместимое с жизнью. Вернее, жить она могла, но только с Романом.

- Я без него чахну, - говорила Надежда.

Точно, чахнет. Я тому свидетель.

Бракосочетанию, конечно, пришлось сыграть отбой. Несолоно нахлебавшиеся гости, которым не то что в рот не попало, более того - и по усам не текло (представляете, сколько подарков утилитарно не востребовано!), советовали Надежде обычным же образом поступить с ценителем раритетов, и она вначале так хорошо держала марку, что Роман наяривал за ней круче, чем за редкой монетой. Женщина практичная вымостила бы из его комплекса вины дорогу в загс; Надежда же, что свойственно раненным в сердце, простила с легкостью, без всяких оговорок. Стоит ли говорить, что вслед за "прости" их отношения вошли в прежнее русло, ведущее куда угодно, но только не к браку.

Потом в каком-то умном журнале мы вычитали, что Роман - интимофоб: все составляющие диагноза описаны выше. Еще там было написано, что интимофобы никогда не женятся и женщинам, желающим выйти замуж, надо бежать от них, и как можно быстрее. А куда бежать, если за минувшую пятилетку все женихи распуганы и спринтерские данные ввиду неперспективного стародевического возраста безвозвратно утрачены?

- Ну к чему было женихов перебирать, чтобы остановиться на интимофобе? - потрясая журналом аки приговором теснила я Надежду.

Между прочим, я сама ненавижу людей, которые суют нос в мою жизнь, особенно не терплю тех, кто лезет с советами. Но с Надеждой особый случай на кое-какие вольности имею право, хотя бы в силу обилия пролитых на меня слез. Другая бы раскисла от этой сырости и резких перемен климата.

- Ромка гад! Он такой гад! Он недостоин меня! Ты видела, какие у него уши?

Не скромная училка музыки, а истинная фурия. Дымящая на паровозный манер сигарета довершает ее кровожадный образ. В такие минуты я сама боюсь Надежды.

- Конечно, гад. Я тебе это еще пять лет назад говорила. Если честно, даже Музе Пегасовне смешно, как ты могла полюбить такого тушканчика, соответствую я. И ведь страшно не соответствовать, может и поколотить.

Это всегда происходит вдруг! Такое впечатление, что данная фраза не моя, а цитата из кого-то: и то сказать, не в Древней Греции живем, где поле неизреченных истин колосилось буйным цветом, сейчас же только рот откроешь уже плагиат. Но вернемся к вдруг. На какой-то затяжке, без всякой на то предпосылки и логики, Надежда резко меняет курс.

- Боже, какая я гадина! Я гадина-прегадина! Ромочка, я недостойна тебя!

Черт бы побрал ее навигационную резвость!

- Да, Ромка - прекрасной души человек! Я тебе это еще пять лет назад говорила. И даже Муза Пегасовна уверена, что большие уши - признак повышенной сексуальности... и музыкальности. - Я стараюсь говорить проникновенно и убедительно.

- Знаешь, какой он ... музы-кальный... - Надя рыдает от единения с возлюбленным и подругой.

Вот что значит, на мой взгляд, "невмешательство в личные дела", даже когда очень хочется вмешаться. Тем более подруга и вроде бы ждет совета, но не очаровывайтесь: не ждет. Если говорить кулинарным языком, можно сравнить любовь с выпечкой пирога. В двух этих, по сути, родственных явлениях, когда произведение рук и сердца томится от накала то ли страстей, то ли духовки, любые ингредиенты, а тем паче - сквозняк, только во вред.

Вернемся к умному журналу. Прочитав статью, Надька решила форсировать диагноз непосредственно в инкубационный период.

- Я поговорю с ним просто, по-человечески: так и так, Ромка, я старею, но и ты не молод, пора бы и под венец. Иногда даже маньяки реагируют на добрую беседу.

- Так то ж маньяки! Надя, не очеловечивай мужчин, тем более нумизматов, для них чем старше, тем дороже. Лет через пятьдесят, а еще вернее - через сто ты вполне сможешь претендовать на место в его коллекции.

Вот такой диалог произошел у нас. Фраза феминистского толка об "очеловечивании мужчин" - опять же из Музы Пегасовны.

Представляете, что стало с этой иллюзионисткой, когда до нее дошло, что мужчина ее сердца - прежде всего мужчина, и как следствие: человеческому языку не обучен, если в кромешную полночь меня разбудил Моцарт. Не подумайте, что сам покойник, нет, обошлось одной арией из "Свадьбы Фигаро". Ее-то и свистела Надежда под моим окном. Натура менее возвышенная орала бы благим матом: "Варька!" - но Надькина душа и в минуты страданий изъясняется языком гармонии. Не на последнем месте и забота о моем музыкальном просвещении. Вот-вот, прямо из постельки, в одной футболке и трусах, благо стоял август, я вылезла из окна, шагнула на узкий бордюр и так до пожарной лестницы, по ней уже и спустилась с третьего этажа на землю. Со сна - и такие подвиги! Спасибо Гураму, коменданту общаги.

- После отбоя общежитие на замке, - изрек железный грузин пятилетку назад, чем и определил альпинистскую специфику общаговского народа.

Что бы сделали вы, если б, рискуя шеей, по шаткой пожарной лестнице, в условиях плохой видимости, преодолев несколько этажей, к вам спустилась почти обнаженная, хрупкая как подросток молодая женщина? Вот-вот! А Надька и хвостом не вильнула.

- Он не хочет, - серым голосом промолвила она.

Я взяла подругу за руку и усадила ее на парапет.

- Покурить бы, - на автопилоте вздохнула она.

Вторя ее словам, пачка сигарет описала траекторию из моего окна до Надеждиной головы. Я погрозила Василию кулаком. В другое время моя подруга уползла бы с места событий с сотрясением мозга, но не сегодня... Она просто щелкнула зажигалкой, и пламя, стремящееся к сигарете, осветило ее значительное лицо. Бархатная ночь на исходе лета. Два огонька под звездным небом. Надежда и я. И такая тоска и жалость и к ней, и к себе, и к уходящему лету, и даже к Земле - одинокой точке в океане галактик.

- Что ж, будем кормить клиента заговоренными продуктами, - резюмировала я.

- А если он не захочет?

- Тогда через зонд.

Утро прошло в бегах. Отправив Василия в сад, я помчалась за пирожными. Все оставшееся до визита время упрашивала творца посодействовать рабе божьей Надежде. Оказалось, Бог действительно слышит глас вопиющего, даже если вопиющий - агностик, атеист и бывшая пионерка. Не уверенная в продуктивности заговора, а более страшась непредсказуемости результата, я пробовала для начала объясниться с Романом мирным путем.

- Ты волен не жениться на Надежде, но знай, на этой земле ее держит только любовь к тебе!

У Ромки от такого смелого заявления аж глаза заблестели. Еще бы! Не каждый день из-за тебя намыливают веревку, бросаются под поезд, глотают яд... Словно иллюстрируя происходящее, раздался страшный грохот. Меня прошиб пот: ужель Господь решил следовать каждому моему слову? Ромка выскочил в коридор, с разбега вышиб дверь в ванную. На пороге, обхватив двумя руками медный таз, стояла Надежда. Блаженная улыбка освещала уста. Неужели тронулась? Под влиянием минуты...

- Я просто хотела услышать, о чем вы говорите, и уронила тазик, невинно промолвила она.

Черт побери! Высокую трагедию оборотили в фарс! Я схватила громадного Ромку за грудки и затрясла.

- Если ты, мерзавец, приблизишься к ней в радиусе трех километров, я тебя покалечу... тазом! Клянись, больше мы тебя не увидим!

Страшно напуганный яростной атакой, он вяло пытался отцепить меня от рубахи.

- Да не приду, не приду...

Мышь уела гору. Вконец расхрабрившись, я всучила ему в руки коробку с пирожными.

- И чтоб все съел! Они заговоренные!

Неделю от Романа не было не слуху ни духу, неделю я боялась поднять на Надежду глаза, и, возможно, загнулась бы наша дружба под тяжестью вины, если б не Роман. Заявился к Надьке с огромным букетом.

- Накормили меня заговоренными пирожными...

Надежда восприняла его слова как предложение выйти замуж - и вышла. Мастер спорта по боксу не смел сопротивляться. Теперь вот бегает, надеюсь, не от жены.

Ждать приходится недолго, я едва успеваю пару раз измерить тротуар, вымощенный плиткой, как из-за угла на хорошей скорости, облаченный в спортивный костюм, возникает взмокший Юнеев. Даже мое появление не останавливает его, бежит как заведенный, теперь, правда, только на месте.

- Привет, - между прочим бросает Роман. - Надо кого-то убрать?

Обычно я отвечаю: нет - и тем самым спасаю человечество от его кулака, но сегодня я накрываю свой гуманизм медным тазом.

- Надо, но только не знаю кого.

Достаю из кармана монету с профилем императора Константина, протягиваю Роману. Он останавливается, теперь понятно, что монета, найденная под столом, относится к разряду редких.

- Где взяла? - спрашивает Роман, вытягивая из кармана лупу.

Оказывается, заядлые нумизматы даже утренние пробежки совершают с лупой.

- Под столом, - отвечаю я. - Чья она?

- Это рубль Константина, таких монет только семь.

- Во всем мире семь? - изумляюсь я.

Даже мне, не страдающей манией коллекционирования, ясно как божий день, что, не роя, не копая, я нашла клад.

- В двадцать пятом году после смерти Александра Первого на престол должен был взойти Константин, его брат. Успели отчеканить пять монет, когда царем стал Николай Первый. Потом всплыли еще две монеты, без надписи на гурте. - Роман приблизил ко мне монету боковой стороной. - У тебя одна из них. Я знаю человека, у которого есть или, во всяком случае, был рубль Константина.

- И кто он? Имя! - требую я и по отработанной схеме хватаю Ромку за грудки.

- Да ну тебя, - притворно сердится он, пытаясь отцепить меня. - Я все скажу, только не скармливай мне всякую гадость.

Я жду. Как Наполеон, скрестив руки на груди.

- Скажу, когда сам буду знать точно, а пока терпи...

Чего-то в подобном роде я и ожидала. Разве этого бандита такими методами надо пытать?

- И на сколько она тянет? - захожу я с другого края.

Роман усмехается.

- Серьезно тянет, тысяч на тридцать.

- Долларов?

- Ну не рублей же.

Я покрываюсь испариной. Ничего себе подарочек! Кто он, одаривший меня по-царски? Пришел, порылся, одарил.

- Гони обратно, - подставляю я ладонь.

Вместо того чтобы послушно вернуть мне мою находку, Роман начинает ржать на всю улицу. Из подъезда в лосинах и майке выбегает Надежда, своего Ромочку она обнимает за плечи, меня же, источник нынешних наслаждений, шпыняет без зазрения совести.

- Варька, ты ж его простудишь. Марш домой!

Последние слова относятся к Роману. Подталкиваемый женой, он бежит в подъезд, через плечо кричит мне:

- Варька, за денежку не дрожи, я ее к эксперту снесу, может, это фуфел.

Черт побери, какой еще фуфел? И как он смеет так вольно распоряжаться моим капиталом? Из подъезда выскакивает Надежда в шлепанцах, падающих с ног, неуклюже семенит ко мне.

- Ну, Вава, ты что, обиделась? Пойдем чай пить. А кашки хочешь? Кашка сладкая, манная. Пошли, Вава.

Я бы с удовольствием и на чай и на кашку, да некогда - вертолет не дремлет.

- Не могу, Надюха. Вернусь, тогда и кашку вашу слопаю. А ты, матушка, фуфел береги, - предельно нежно говорю я.

- Какой еще фуфел? - недоумевает Надежда.

Я сама недоумеваю, разве что вида не подаю.

- Какой-какой, ты у мужа спроси, он тебе все расскажет и... покажет.

Уж не знаю, что там видится Надежде за моими словами, но только она отстраняется и строго так выговаривает:

- У него, Варвара, не фуфел! Поняла?

- Поняла, - отвечаю я, - но все равно береги.

ПОТЕШНОЕ ВОЙСКО

- Ничего, зимой не холодно, - сказал капитан второго ранга.

Капдва мужиковат, словно вытащили его из погреба рубленой крестьянской избы, даже золотые погоны морского офицера не добавляют лоска, проштампован - "от сохи". Странно, он же мой ровесник, но определенно не современной модификации мужик, припозднился с годом выпуска. А вот ходит вразвалочку, как и подобает моряку, сошедшему на берег.

Рядом с ним - девчонка лет семи. Маша. Она сама назвала себя, еще когда мы стояли на вертолетной площадке и ждали как ясна солнышка генеральской машины. Подошла и незатейливо протянула руку.

- Маша.

- Варя, - ответила я.

Только тут я разглядела две русые косички за спиной. А ведь сперва даже не сомневалась - пацан, которого папаша, двинутый на службе, нарядил в форму старшего матроса. Оказывается, все гораздо сложней.

- Варя, - заручившись моим именем, продолжала девочка Маша, - где здесь туалет, женский?

Вызвавшись ее проводить, я едва поспевала за ней; девочка Маша печатала строевой шаг, русые косички били по темно-синему гюйсу. Иногда она бросала на меня взгляд через плечо.

Капдва крикнул вдогонку:

- Маша, даю на все две минуты, - и постучал по циферблату.

- Папа, это же понос, а не построение, - заявила отцу девочка.

Он виновато развел руками. Маша взяла меня за руку, мы пошли согласно моему шагу. Встреча двух равных женщин. Между прочим, не иронизирую. Уже давно я подозревала, что женщинами рождаются. И тут такой наглядный пример: от горшка два вершка, а мир строит, как говорится, в одну шеренгу. Это мальчики как-то долго, чуть ли не до совершеннолетия, некоторые и до гробовой доски, определяются с полом, поют в хоре и соло женскими голосами, долго ходят под матерью, под ее опекой. И если мужчину еще надо воспитать, то женщины умудряются рождаться готовыми.

Когда мы зашли в клозет, Маша вытащила из-за пазухи сложенный газетный лист. Точно, от сохи, подумала я. Но Маша протянула газету мне.

- Варя, что там написано?

Ее маленький пальчик воткнулся в печатную строку.

- "Депрессии, - прочитала я. - По статистике, неженатые мужчины живут в среднем на десять лет меньше своих женатых собратьев. Более подвержены язвенным и сердечным болезням, депрессии..." Где ты нашла эту ерунду?

- По-твоему, десять лет жизни - ерунда?

Аккуратно сложенный лист отправился на дно ее кармана.

Оказывается, Машка всю свою семилетнюю жизнь прожила на эсминце, которым командовал отец. Теперь девочке пора в школу, поэтому семья Шкарубо и отправилась в сухопутное плавание, к новому месту службы. Был на эсминце у нее и дядька - мичман Алексеич, он дал на прощание Маше газетную вырезку, мол, отец без моря совсем загнется, надо его женить. Нашел адекватную замену штормам и ураганам.

Мать у Машки, естественно, была, но девочка ее никогда не видела, только на фотографии. Странная фотография, больше напоминает открытку, красотка на ней удивительно похожа на Настасью Кински. Я чуть не брякнула об этом, но Машка быстро убрала фото. Мне стало неловко от ее правды, наивной и искренней. Такую правду знают только дети, правду и только правду, чистую как слезу, чистую, как они сами. Взрослые - испорченные воспитанием дети, они знают правду, но с поправкой на жизнь. Маша хочет женить отца, чтобы папа жил долго.

- Ты же еще маленькая девочка, - попробовала возразить я.

- Ничего. Любая селедка была мальком, - вполне аргументированно ответила Маша.

Когда мы вернулись, вся генеральская рать вместе с моим подопечным генералом уже заполнила салон вертолета. По-моему, генерал был не в духе, скупо кивнул на мое "здрасти" и отвернулся к иллюминатору.

Милый мой, тебе сейчас, в предвыборную кампанию, надо быть ближе к народу; усядешься в губернаторское кресло, тогда и норов показывай. А пока, сцепив зубы, заткнув нос, люби нас, своих потенциальных господ, свою дойную корову, к соскам которой ты столь удачно, судя по кассете, присосался. Только так и обретешь высокий статус слуги.

Вертолет бил лопастями, когда на площадку влетел золотистый "Опель-кадет". Выскочивший из машины майор, тот самый, с габаритами молодого зубра, коему Лелик доверил сопровождать меня на вышку контрольно-диспетчерского пункта, распахнул дверь.

- Товарищ генерал, возьмите с собой девушку, ей тоже в пятый Североморск, она служит в полку связи.

- Какая к черту девушка! Пусть едет на рейсовом автобусе! - проворчал генерал.

А девушка была замечательная. Ну прямо Джулия Робертс - длинноногая, с шикарной шевелюрой каштановых волос и с детско-порочным лицом. Ей бы миллионеров на Канарах за квасом посылать, а она все шнуропары крутит, если говорить казенным языком. Прапорщик Киселева Наталия является начальником БП-130, то есть коммутатора. Несколько лет назад мы с ней были однополчанками, пока я не подалась на вольные хлеба, в журналистику.

С милой улыбкой Наташка шагнула по трапу, сразу несколько рук подхватили ее, и никто не посмел вякнуть, даже генерал. Она обрадовалась мне, я обрадовалась ей, нам было о чем поболтать, а это большое дело. Комполка, командовавший еще в мою бытность, ушел на пенсию, теперь ждут нового.

- По-моему, дождались, - кивнула я в сторону Шкарубо.

Наташка пристально, чуть сощурив глаза, посмотрела на него, прочла взглядом ботинки, китель, лицо, обветренное, грубой лепки, и добавила скептически:

- Боже, куда только смотрит управление? Никакого эстетического удовольствия.

Бог с ней, с эстетикой, мужик и не обязан блистать красотой. Напротив, красота зачастую мешает, особенно мужчине, плюсующему от своей внешности, она как стопор в его жизни, способствуют движению как раз комплексы. Взять хотя бы Наполеона, Байрона, Сократа... Стали б они тем, кем стали, если бы были безмятежно довольны собой, если бы не горели желанием доказать всем и себе, что наделены главным достоинством мужчины - мозгами? Судя по первым репликам, у Шкарубо они военного образца.

Тогда-то капдва и сказал:

- Ничего, зимой не холодно.

Это Маша наклонилась к отцу и громко, так что все хмыкнули, зашептала:

- Папа, смотри, какая шикарная девка! Тебе нравятся ее волосы?

Вот такое утилитарное отношение к красоте у капитана второго ранга. Наташа даже не захотела взглянуть на этого нахала, а ведь могла не то что взглядом огреть, но и рукой двинуть. Рука у нее, несмотря на ангельскую внешность, тяжелая, взмах одной левой довел Наташку до Севера. Еще в школе влюбилась в одноклассника, не стоит и говорить, что парень потерял голову от любви такой принцессы. Вместе они поступали в институт связи, но с разными результатами: Наташа поступила, парень же - мимо кассы, пришлось идти в армию. Служил где-то недалеко, в соседней области. Приехала Наташка к нему на присягу, возлюбленный в истерике бьется.

- Да знаю я, этот бородатый специально меня завалил, чтобы тебя, чтобы ты, чтобы вы...

Чем уж так ему насолил этот математик из приемной комиссии? Наташка возьми да и брось институт, и к командиру части. Только бесчувственный чурбан мог остаться безучастным к этой шекспировской страсти, командир - не смог, взял Наташку на коммутатор.

Но красота - она и в армии красота, даже когда на тебе сиротское форменное платье с погонами сержанта, желающих вкусить молодого тела - хоть отбавляй. Парень совсем Наташку извел, что ни день, то скандал, в каждом столбе соперника видел. Дурак дураком, выбрал бы себе невесту косую, хромую, горбатую, чтобы еще говорила через пень колоду - и нет ревности. А как до дела дошло, когда можно было себя во весь рост показать - сник наш герой. На ночное дежурство на объект к Наташке ввалился комендант гарнизона, от одного запаха можно было захмелеть. Наташка в гарнитуре с микрофоном абонентам отвечает, а комендант багровой рукой мясника ее молодое колено оглаживает. Она и врезала ему. Жирная комендантская туша свалилась на пол, подмяв под себя аппаратуру. Кровищи было море. Криков тоже, весь узел связи сбежался. Только жених так и не распахнул дверь соседнего объекта.

Комендант ходил после этого как Щорс, с перевязанной головой, но вряд ли чувствовал себя героем, хоть и пострадал на гражданке. Командование в своем желании услать Наташку от греха подальше преуспело: командировали дальше некуда - на Север. Или она сама сбежала от позора. С тех пор Наташа относится к мужчинам никак.

- Мое сердце потухло, - говорит она, но ухаживания принимает, надеется на встречу с Прометеем, способным разжечь огонь любви. Пока же клюет ухажерам печень. Я устала удивляться: даже одной, самой невинной реплики из ее уст достаточно, чтобы выжечь вокруг себя безжизненную пустыню и навсегда остаться старой девой. Наташке же все прощается. Причем не она просит прощения, а у нее. Вывод: у каждого своя мера дозволенного.

Внизу расстилаются пожелтевшие сопки, тень от нашего вертолета скользит по ним. Справа еще маячит авиационный гарнизон, и где-то там - Лелик; прямо по курсу, уже в зоне видимости, синяя гладь моря, корабли и подводные лодки у пирса, чуть поодаль - казармы, дома. Это Заозерск. В принципе я могу описать всю карту местности, даже не глядя вниз: за пять лет службы в дивизии подводных кораблей, в состав которой входил и наш полк связи, изучила все подробности здешнего пейзажа наизусть. По головокружительно извилистой дороге, петляющей меж сопок и валунов, заросших мхом, час, а то и больше пути, а так уже через пятнадцать минут вертолет пойдет на посадку.

Утомившись созерцанием виданного-перевиданного, генерал во весь свой генеральский бас спросил:

- Братцы, хотите анекдот?

Наверное, вспомнил, что мы пока в одной связке.

Братцы хотели, о чем известили генерала дружными кивками.

- Встретились осел и прапорщик, - начал генерал. - Осел спрашивает у прапорщика: "Ты кто?" Прапорщик огляделся - никого и говорит: "Офицер". Осел ему в ответ: "Тогда я - лошадь".

Вот такой анекдот - дискриминационный, кастовый, отделяющий зерна от плевел, а офицеров от прапорщиков. Еще бы повторил пошлость, расхожую в войсках: "Прапорщик - это диагноз". Я посмотрела на Наталию: никаких внешних проявлений этого страшного диагноза пока нет, надеюсь, у меня тоже.

Мне, например, как бывшему прапорщику, обидно. Обидно, и смех распирает, к горлу подкатил и душит - умеет генерал анекдоты травить, не откажешь, акценты расставляет, как завещал Станиславский. Пришлось ногтями вонзиться в собственную ладонь. Теперь хоть плачь! Не заметила, щипала ли себя Наташка, но и ей не смеется, со всем усердием рассматривает свое изображение в зеркале. Что можно разглядеть при такой болтанке?

Старшие же офицеры от хохота загибаются, чуть ли в ладоши не хлопают. Только угрюмый капдва неучтиво игнорирует разразившуюся вакханалию. Тяжелый случай: Бог обделил беднягу и юмором, нет, столько недовложений в одну личность - это брак даже для создателя. Машка тут же дергает отца за рукав кителя, кричит:

- Папа, а кто это - прапорщик?

- Прапорщик - это мичман, - объясняет Шкарубо.

- Наш мичман Алексеич? - допытывается Машка.

- Да, Муха, наш мичман Алексеич, - вторит ей Шкарубо.

Словно что-то поняв из этого набора тривиальностей, Маша забирается коленками на сиденье и носом прилипает к иллюминатору.

- А вы почему не смеетесь?

Между прочим, обращаются к нам. Генерал каким-то волшебным образом, доступным только властителям мира сего, умудряется смотреть в глаза мне и Наташке одновременно. Совершенно необоснованно я ежусь, черт бы побрал этот атавизм! Наташа хлопает зеркальцем, слишком медленно отправляет его в сумочку и, лишь когда "молния" объезжает сумочку по кругу, сладко облизав свои пухлые губы, протяжно говорит:

- Вы же не мой командир.

От ее слов тесный салон вертолета наполнился тишиной, от которой ноет внизу живота. Я услышала неровное дыхание генерала. И если б не капдва Шкарубо, летел бы наш вертолет и летел до пункта назначения на этой высокой ноте отчужденности. Он просто взял и заржал, без всякого почтения к генеральскому чину и его тонким эмоциям. Девочка Маша, отлипнув от иллюминатора, дернула генерала за рукав мундира.

- А при чем тут осел?

На месте генерала я бы задохнулась. Хотя на своем месте я это и делаю задыхаюсь от смеха в дуэте с раскатистым, грудным смехом Наталии. Звучит недурно. Особенно когда нам вторит Шкарубо.

- Земля! - как резаные закричали старшие офицеры из генеральской свиты. Еще никогда с таким нетерпением они не ждали посадки вертолета.

Вслед за летом внезапно наступила осень. Было, было солнышко, природа всем арсеналом примет нежно нашептывала в наши доверчивые уши, что пока еще лето, и вдруг - бац - с неба сыплет противный, мокрый снег. А что вы хотите: заполярный круг, шестьдесят девятая параллель! Не просто же так нам полярки платят. Это в Москве или где-нибудь в Рязани - жареное солнце, а у нас замороженный дождь падает с неба. И когда это случается, - а нашей погоде календарь не указ, и снегопад возможен не только в июне, но и в августе, мы утешаем себя:

- Не май месяц.

Снег пошел в полдень, во время построения личного состава полка связи по случаю представления нового командира.

Говорила же я Наташке, что читаю человеческие души с судьбами в придачу без комментариев владельцев: капитан второго ранга Иван Шкарубо с сегодняшнего числа назначен на должность командира полка связи.

Для девочки Маши, которая хочет женить папу, наш полк - редкая удача: большую часть штатного расписания занимают женщины-военнослужащие. Со стороны - сегодня я не в строю, а на крыльце казармы, рядом с генералом, томящимся в ожидании встречи с народом, - смотреть на это потешное войско забавно. Не думаю, что Шкарубо в восторге от вида толпы гомонящих баб, разодетых от Кардена до военторга.

Нового командира на общем построении личного состава полка представил собравшимся толстяк-коротышка в шитом золотом адмиральском мундире, с кортиком на бедре. Весь гарнизон зовет его Бибигоном. И эта маленькая шпажка на бедре! Только не вздумайте проговориться, Бибигон умеет быть мстительным, взмах кортиком, и вы - шашлык. Но обычно до состояния полуфабриката он доводит бескровным методом, не вынимая кортика из ножен: Бибигон, а по паспорту Адам Адамович Мотылевский - контр-адмирал, командир дивизии подводных кораблей, со всеми вытекающими последствиями. Между прочим, генерал с Бибигоном даже кивками не перекинулись, встретились как неродные, а ведь, насколько мне известно, судьбы их написаны словно под копирку. В один год после окончания училищ прибыли на Север, вровень, шаг, в шаг преодолевали ступеньки служебных лестниц: Чуранов - капитан, Мотылевский капитан-лейтенант, Чуранов - майор, Мотылевский - капитан третьего ранга, и так до одной большой звезды на погонах. Разница только в среде обитания: генерал - в небе, адмирал - в воде. Вчера, копаясь в архиве редакции, я видела не меньше дюжины снимков, на которых вы рядом, плечом к плечу. Что же такое, мальчики, между вами произошло, что вы друг друга в упор не видите?

Адмиральский мундир не единственное приобретение Бибигона, столь нелогичное по отношению к его внешности; из этой же обоймы алогичностей его жена. Как и положено, жену Адама зовут Евой. В жизни всегда есть место совпадениям! Это сейчас Бибигон завоевывает жизненное пространство животом, а двадцать лет назад лейтенанта Мотылевского, прибывшего после училища по распределению на дизелюху, в профиль можно было и не заметить, такой был тощий. И вечно голодный, как все лейтенанты.

Пока лодка стояла у стенки, Адам трехразово питался на камбузе. Здесь его разглядела здоровая, белозубая официантка, просто сдобная булка - вот такой в девках была Ева. Вроде бы простая, как три копейки, каждое сказанное ею слово вгоняет в краску, а адмирала в лейтенанте разглядела, прямо как на хорошего скакуна поставила и выиграла забег. Ставки делала котлетами, они у нее действительно объедение, не зря же Адам вырос в Бибигона. Потом, когда Ева забеременела, Адам перешел на вегетарианскую пищу, избегал завтраков, обедов, ужинов, вместе взятых, а уж когда двойню родила - и вовсе сдрейфил, сбежал в Питер на классы.

Но, оказывается, существуют вещи и пострашнее отцовства, полиотдел, например. Взяли лейтенантишку за хилое тело, приперли к стене Евиным письмом с фотографией крошек... И ведь никто не насиловал, просто обозначили альтернативу: женишься - будешь служить, не женишься - тоже будешь, но совсем по-другому: в глубокой дыре - и очень повезет, если к пенсии капитана получишь. И ваше поведение недостойно поведения советского лейтенанта. Задели за живое! Что касалось чести советского офицера, здесь Адам был кремень, он мог обмануть взвод беременных официанток, мог без всяких обязательств, авансируя лишь плоскими комплиментами, сожрать таз котлет, но срамить офицерский мундир не позволял никому, даже себе. Так котлеты прочно обосновались в его каждодневном меню.

Когда я вижу их, ее - огромного роста и его - огромного размера, важно бредущих по вечернему гарнизону, то никак не могу понять: почему из всех прибывших тогда лейтенантов Ева остановила свои синие бессмысленные глазищи именно на нем? Наверняка есть хотел не только Адам. Наверняка нашлись бы желающие полакомиться Евой и на голодный желудок, согласные жениться без всех этих унизительных подробностей. Бибигон силен не только комплекцией, но и интеллектом.

Контр-адмирал Мотылевский обожает толкать с трибуны пламенные речи; тогда ликующий гарнизон стонет, возбужденный его ораторским талантом, острым, как лезвие кортика, понятным, как котлета, загадочным, как их мезальянс. Странно, замечаю я, такой отменный нюх на женихов демонстрируют обыкновенно девушки заурядные, неспособные в одиночку переплыть реку жизни. А вот живут они хорошо. Разодел он ее как куклу, только очень большую, играть с такой страшно. Адам и не играет, он - ее игрушка.

Вслед за Бибигоновой пламенной речью, после его одобрительного хлопка по крепкому плечу нового командира, из внезапно почерневшего неба хлынул поток мокрого снега. Шкарубо едва успел сделать шаг вперед, поближе к строю, и громко так обратился к подчиненным:

- Здравствуйте, товарищи связисты!

Все замерли, и, набрав полные легкие воздуха, строй готов был разразиться на едином выдохе: "Здравия желаем, товарищ командир!" В эту самую последнюю секунду перед выдохом, пересекая плац по косой, туда, где стояло ее отделение, двинулась Наташа. Она шла будто летела, ветер нес ее каштановые волосы. Вслед за Наташкой по плацу мелкой трусцой семенила лохматая собака Малыш. Все забыли о выдохе.

- Хелло! - слегка повернув голову, кивнула Наташа своему командиру; ее изящная шея, как у породистой лошади, была особенно грациозна при этом изгибе. Обычная вежливость, не более, но полк, вдохнувший приветствие, разразился безумным хохотом. Даже Бибигон с выражением детского счастья на лоснящемся лице довольно пялился на Наташку, потирая свои толстенькие ладошки.

И только Шкарубо, растерянный, в окружении хохочущей толпы, испытывал ненависть. Ненавидел всех, ненавидел этот гарнизон, такой далекий от моря, а эту рыжую так, как никого прежде. Его леденящая ненависть была понятна даже дождю, излившемуся на черные форменные тужурки снегом. Все помчались к казарме.

- Какой странный, - сказала Наташка, глядя с крыльца казармы сквозь пелену снега на застывшую фигуру на пустынном плацу.

Дом офицеров ломился от многолюдья. Конечно, не каждый день знакомое лицо, вскормленное из гарнизонной плошки, баллотируется в губернаторы. Генерал не был оригинален: после скупого рассказа о своих биографических вехах - в каком году родился, в каком окончил летное училище в Ейске, как дорос до командира летной дивизии - приступил к предвыборным обещаниям. Странно, но обещал как-то скупо, без того размаха фантазии, что характерен для подобных мероприятий.

Программа генерала заключалась в малом: дорогу из гарнизона до города взамен нынешних колдобин проложить нормальную; бороться за сохранение северной пенсии для северян, переехавших в средние широты; выдвинет предложение о начислении рабочего стажа безработным женам военнослужащих. Ну и тепло - в каждый дом, без перерывов. В общем, обещал то, что возможно, но во что люди по причине банальности сказанного верят без энтузиазма.

Жаль, никто не подсказал Тимофею Георгиевичу, что у нас любят не правду, а сладкую ложь. А еще любят сказку, которая никогда не становится былью. Врите - и мы поверим, врите с размахом, не церемоньтесь, мужикам наобещайте - по "Мерседесу", женщинам - вечную молодость и всем вместе - что денег до зарплаты хватит.

А так - ни одного всплеска. Волосатый парень с лицом и манерами, несвойственными гарнизону, сидел, развалясь в первом ряду, вытянув великанские ноги в тяжелых ботинках чуть ли не до трибуны. Он прикрыл глаза от тоски, сейчас блокнот из руки вывалится на пол. Сразу видно, не наш человек, больно уж свободный. Что его сюда занесло?

Я уже думала, что засну на этой предвыборной панихиде. Теперь понятно, почему именно на меня Костомаров возложил генеральский оброк: попробуй выуди из этой тягомотины фактуру хотя бы для посредственной статьи.

Оператор с регионального телеканала, еще в начале встречи резво прыгавший по залу с камерой, сидел на ступеньках с потухшим объективом. Я знаю его - это Стас, большой шалун и любитель выпить. Вот и сейчас посылает мне однозначные жесты: не пора ли? Давно пора, вкрадчиво киваю я, едва сдерживая зевоту за столом, покрытым красной тряпочкой. Колер ушедшего времени, не новей и речи - все как сговорились: если знают Тимофея Георгиевича, то только с положительной стороны, другой у него нет. Ужас плоский генерал. Вопросы тоже риторические: да - да, нет - нет.

- Ваш любимый писатель? - пропищала пигалица среднего школьного возраста.

- Марк Твен, - взъерошив ладонью седую шевелюру, сказал генерал.

Почему не Андерсен? Мог бы еще букварь вспомнить.

- Моя дочь беременна от вас...

Я прямо подпрыгнула. Пока место для сна выбираю, здесь такие страсти разгораются. Сидящий по правую руку от меня полковник передал генералу записку, пришедшую автостопом из зала. С тем же успехом могли бы кинуть в генерала бомбу; потянуло жареным, и зал принял боевую стойку. Ничего себе! Оказывается, пятидесятилетний Тимофей Георгиевич еще способен и на такое! Генерал сам как будто очнулся, достал из кармана очки и прочел буквально по буквам:

- Моя дочь беременна от вас, вы обещали бедной девочке жениться, когда зарегистрируете отношения?

- Ничего не пойму, кто это написал? - растерянно обратился генерал к залу.

- А что тут понимать, алименты на шею повесят, тогда поймешь, - крикнул какой-то майор. Люди, только что искренне любившие, услышав "ату его, ату", с той же искренностью возненавидели. Даже я не смогла разобрать ни одного слова генерала, а зал и не слушал, он гудел, сотрясая барабанные перепонки. Стас со своей камерой как заведенный метался между толпой и генералом.

В какую-то минуту мне стало жалко его. Отбросив клочок бумаги, он сел за стол и, сощурив глаза, долго молча смотрел на это позорище. Даже мне, знавшей о нем поболее других, было неловко: все на одного. Он встал, направился к выходу, пятившийся спиной Стас ловил в объектив его лицо. Толпа стихла, и когда Тимофей Георгиевич был уже у дверей, какая-то тетка истерически завопила:

- Вы знаете, какое лицо у нашей нации?

- Не самое лучшее, - сказал он.

Я оценила его честность: сказать такое в пылу избирательной кампании, когда надо понравиться всем!

- Лицо нашей нации - беззубое, - кинула тетка явно заготовленный аргумент. - Почему у нас пломба дороже золота?

- Что-что, а кусаться мы умеем, вот понимаем друг друга плохо, потому что каждый слышит только то, что хочет услышать, - сказал генерал и грубо хлопнул дверью.

Совсем уже выдохшиеся, обескураженно, люди устремились к выходу. Я дотянулась до записки - знакомый почерк редкой каллиграфии. В наше время, когда чистописание не в чести, в записке буковка к буковке, и все ровные, как на открытке. При чем тут беременная дочь, она что, с катушек слетела или у нее крыша поехала?

Никогда не думала, что Бибигон знаком со мной: где была я в период службы, где он? Но оказывается, адмиралу знакомо не только мое лицо, но и имя.

- Варя, - положил он ладонь на плечо, - пойдемте, я познакомлю вас со спецкором из "Пионера столицы".

Вот это да! Рядом с нами, близко, высокие гости. Работать в такой газете, да еще в столице, а не в нашей дыре, - мечта каждого провинциального журналиста. Я пялила глаза на этого везунчика, не зря я выделила его из всего зала. Везунчик был лохмат и небрит, даже Бибигон был ему не брат, на меня он и вовсе смотрел с ленцой. Богема.

- Виталий Бонивур, "Пионер столицы". - Он протянул мне руку редкой ухоженности, с агатовым перстнем на мизинце.

Я бросила взгляд на его уши: вторичные признаки отсутствуют, значит, кокетничать сегодня буду я.

- Варя Синицына, " Заполярный край". Разве вас не сожгли в топке?

- Пробовали, не получилось, нет топки подходящего размера, - лениво парировал Бонивур.

Откуда у парня такая лень? То ли серьгу на подушке оставил, то ли мания величия обуяла.

- Вы пишите, а топка найдется. - Адмирал грубо смял в зародыше ростки нашего диалога. - Она, между прочим, неплохо пишет.

Столичный журналист очень сомневался в моих талантах.

- Пусть напишет, посмотрим.

- Да ладно, не выпендривайся, дай девочке телефончик.

Отшвырнув церемонии в сторону, Бибигон двинул Бонивура по ребрам. Ого, в каких они близких отношениях! Послушный его удару, спецкор протянул мне свою визитку.

- Будет интересный материал, звоните, - значительно теплее сказал он.

Адам Адамович больше не держал меня, мы простились, и я пошла к выходу.

- Не можешь не выпендриваться, - донесся до меня голос Бибигона.

Мне показалось, что, вторя его грозному шепоту, воздух со свистом рассекла шпажка. Да, с акустикой в Доме офицеров порядок, вот только не люблю, когда мне подсказывают.

Я вышла из Дома офицеров, сквозь пелену мокрого снега едва разглядела машину с генералом.

Он распахнул дверь, позвал меня взмахом руки:

- Ты что-то долго.

- Зато вы быстро, - огрызнулась я.

- Быстро, потому что так надо, не тебе меня учить, - раздраженно сказал генерал и, дотянувшись до задней двери, открыл ее.

Это выглядит как предложение сесть. Но я намерена оставить генерала. На пару часов не прилететь в гарнизон, в котором прошли лучшие годы моей жизни, и не посплетничать с подругами - абсурд. Тимофей Георгиевич еще успеет насладиться моим обществом. И ведь зачем-то же пошел снег. Значит, это кому-то надо.

- Я не учу, я советую, ведь мы в одной обойме. Нельзя так грубо с народом, - заметила я. - Если народ хочет покопаться в грязном белье кандидата, кандидат обязан испачкать белье.

Не ответив, генерал выбил из пачки сигарету и стал мять ее пальцами. Токмо из сочувствия к источнику удовольствия я извлекла из сумочки зажигалку, протянула ему.

- Да нет, я бросил курить, это так... - Сломав сигарету, он сунул ее в карман.

- Тимофей Георгиевич, может быть, вам какую-нибудь легенду о несчастных сиротах придумать, - продолжала я. - Якобы вы их усыновили... Народ тащится от таких чувствительных историй.

- Лучше достань мне справку, что я импотент, - сказал генерал.

- А разве... - самопроизвольно вырвалось из меня. Клянусь, я не формулировала эту мысль, не голова, а помойка, иногда такое всплывет.

- Не разве, - отрезал генерал.

Я судорожно глотнула слюну и, кажется, покраснела.

- Что-то я не пойму, ты с ними? - Генерал кивнул в сторону. Я оглянулась: на крыльце Дома офицеров стоял Бибигон в окружении подчиненных. - Или со мной?

- Я сама по себе.

- Тебя накормить, вольный стрелок?

- Если только с ложки.

- Ну-ну, значит на вольных хлебах. Полетим завтра, видишь, какая погода?

Еще бы, не только вижу, но и чувствую: косые холодные капли забираются за шиворот, я мокну с головы до пят. Если генерал не прекратит болтать, на обед у меня будет аспирин. Видимо, сочтя нашу беседу исчерпанной, генерал скрылся за домами. Аспирин же не отменяется - на прощание проклятая машина со смаком обдала меня грязью. По-моему, это месть.

Вымытая и проаспириненная, в Наташкином халате, я валяюсь на ее же диване. Наташка рядом, споро строчит на швейной машинке.

- Кому шьешь? - Я потягиваюсь так, что кости хрустят. Судя по здоровому отклику моего тела, жить буду.

- Скомороховой, - зажав нитку в зубах, бубнит подруга, цветастая ткань бежит под лапкой.

- Зачем ей платье? Она же всегда ходит в форме.

В самом деле - зачем? Скоморохова единственная женщина полка, живущая строго по уставу: на службу - в форме, со службы - в форме. Эта самая служба и наложила неизгладимый отпечаток на ее облик. Даже в своем бабском коллективе. Скоморохова требует, чтобы к ней обращались не иначе, как "товарищ прапорщик", а, не дай бог, "Валентина Дмитриевна", тем паче обойтись одним именем.

Все-таки непонятно, как разумная женщина может нацепить на себя белый шерстяной блин, именуемый в накладных беретом форменным, или голубые панталоны, тоже форменные. Неужели у Скомороховой они под юбкой? Хорошо, что туда, по общему гарнизонному мнению, никто давно не заглядывал. Вид форменных панталон, свисающих аж до колен, однозначно подорвал бы боеготовность нашей армии. А может, панталоны - вообще секретная разработка военных швейников? Один раз глянул - и думаешь только о родине.

Прапорщик Скоморохова заведует вещевым складом - видимо, и рекламирует то, чем заведует, должна же она как-то популяризировать свою профессиональную деятельность. У остальных женщин части служба больше похожа на санаторий: что купят, то и надевают, от Скомороховой с ее пыльным вещевым складом отмахиваются как от надоедливой мухи.

Возможно, Скоморохова бы и победила в борьбе за обезличивание кадров. Прежний командир части успел даже приказ издать о немедленном переодевании, неповиновение каралось внеочередным нарядом по камбузу, да тут на узел связи пришла новая телефонистка, жена адмирала Мотылевского. Не век же ей "кушать подано" талдычить. Бибигонша не желала заковывать свои крупные формы в форменные одежды. Накануне контр-адмирал, привез из Голландии, где представлял наш флот, чемодан обновок, в которых даже кобылица Ева выглядела женщиной. И что, такую красоту - в шкаф? Она скомандовала командиру "отбой", амнистия вышла всем.

Теперь Наташа шьет Скомороховой платье, ибо зав вещевым складом поняла: новый режим всерьез и надолго. Когда еще найдется командир, способный лишить адмиральшу гражданского одеяния?

Наташа отодвигает лохматого Малыша, прикорнувшего на диване прямо на стопке журналов, вытягивает один из них.

- Вот этот фасон выбрала.

- Натали, у тебя же точно такое, - говорю я, рассматривая на странице модный силуэт. Наташка демонстрировала платье еще в начале лета, когда приезжала ко мне. - Всем полком переходите на новую униформу?

- Представляешь, Варя, я то же самое Скомороховой говорю, а она уперлась - ни в какую. Жаль, что в мое не влезает, я бы продала. - Наташа придала кривошипно-шатунному механизму реактивную скорость.

- С точки зрения старины Фрейда, - констатирую я страшным голосом, случай клинический, свидетельствует о психопатологии заказчика, уверенного, что вместе с платьем ты отдашь и свою красоту.

- Какая ты, Варька, вредина! - протестует Наташка и забрасывает меня отходами швейного производства.

Из солидарности с хозяйкой внизу подо мной серьезно рычит собака.

- Где ты взяла этого барбоса?

Малыш зевает, я не без испуга пялюсь в его пасть.

- Да так, прибился. - Наташка гладит Малыша по холке. - Между прочим, он очень образованный. Жаль, что у тебя нет наркотика, он бы нашел.

- Конечно, жаль, - говорю я, - мне бы сразу уголовку за контрабанду наркотиков пришили, ты бы сухари в тюрьму носила. Если б их, конечно, твой умный Малыш раньше свидания не сожрал.

Пропустив это немаловажное уточнение мимо ушей, Наталья подсела к собаке.

- Малыш у нас на таможенном посту служил, недекларированный товар нюхал. Правда, Малыш?

Я недоумеваю: откуда такая осведомленность в таможенных терминах?

- Наташка, у тебя таможенник появился?

Такая уж она девушка, встречается с врачом - говорит о болезнях, с моряком - о море, сейчас - о таможне. Не девушка, а сосуд, который каждый наполняет по своему вкусу. А вот утолить жажду щедрыми глотками, вволю, никто не может.

- Уже исчез, Малыша оставил, на долгую память. Его списали на пенсию. Малыш у нас дедушка.

Пес тяжело вздохнул, наверное, согласился.

Наташка встречалась с таможенником несколько месяцев. Где уж она его только нашла, на таком удалении от таможенной границы? С таможенником пришлось расстаться из-за жадности, ухаживал на широкую ногу, но исключительно за государственный счет: в качестве презента доставлял только конфискованный товар.

- Я как-то сказала, что люблю икру, ладно бы черную, так ведь я не прочь и красную любить. А он мне говорит: в перечне конфискатов икры нет. Не люблю жмотов, - смеется Наташа.

Вспоминая расчетливого ухажера, мы прыскаем: пожадничал для такой девушки! Намылился рубль истратить, да три копейки пожалел. Наташка икру ложками будет есть, и по разным поводам, а вот выпадет ли таможеннику карта встретить еще такую красавицу?

Жадин и я не уважаю, прижимистый мужик - для меня существо среднего рода, без определенной половой ориентации; их бы сразу кастрировать, пусть живут и копят, чтоб голову девушкам не морочили и себе нервы не трепали. Представляю, какие сердечные муки испытывает эдакий пингвин перед дилеммой: какое мороженое купить - дешевое или очень дешевое? Как правило, жадность не растет на пустыре, проявляется не только в материальных ценностях, но и в духовных тоже. Встретишься с таким, а от него ни жарко, ни холодно, ибо перед тобой человек-сейф, эмоции и чувства на замке. Жадность - это вакцина от солидного перечня человеческих пороков: жмоты не пьют, не курят, женам не изменяют, зарплату на друзей и подружек не проматывают. И это самый опасный симптом, особливо для прельстившихся образом положительного героя.

Основа подобного благоразумия отнюдь не гипертрофированная нравственность, просто в любом случае придется раскошелиться - если не деньгами, так чувствами. Муза Пегасовна называет их "теоретиками чувств", способными только на правильные рассуждения, но никогда - на сами чувства.

- Чувства с расчетом всегда в диссонансе, - говорит она и призывает в союзники Гете. - "Теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо."

Правда, не будь таможенник скупердяем, моя подруга обнаружила бы в нем другой, не менее противный изъян. Такая она девушка. Сейчас за Наташкой волочится Жора, тот самый здоровяк, который провожал ее к вертолету. Дайте срок, и Наташка будет вполне компетентна в вопросах фюзеляжа, катапульты и угла атаки, ведь Жора - летчик.

- Пока никаких глобальных выводов. Ты же знаешь, как я отношусь к летчикам, - говорит Наташа.

Как не знать, я сама к ним так отношусь.

- Но у него не сложились отношения с Малышом. Малыш набрасывается на Жору. Пусть бы он весь гарнизон перекусал, нашим мужикам это бы на пользу пошло, так ведь он, подлец, на одного Жорку бросается. Просто невозможно остаться вместе, как залает, весь дом в курсе, что ко мне хахаль приперся.

- Он просто хочет, чтобы ты вернулась к таможеннику, ревнует тебя к Жоре. Может, его самого вернуть прежнему хозяину? - С неким уважением я посмотрела на Малыша, который никогда не казался мне безобидной собачкой, один оскал крокодиловый чего стоит.

- Этот жмот заморит собаку. Вдруг все участники внешней экономической деятельности станут законопослушными и перестанут заниматься незаконными перевозками мясных продуктов через таможенную границу, тогда Малыш умрет голодной смертью.

Увлечение недавних дней еще довлело над речью бывшей подруги инспектора таможенного поста.

- Самое интересное, - продолжала Наташка, - что вначале все было нормально. Малыш даже провожал Жору к автобусу. И вот несколько месяцев назад... Жорка только ступил на порог, Малыш как бросится на него, хурма вся на пол... Жорка как раз из Моздока прилетел, ящик хурмы привез. Я сначала не поняла, думала, Малыш от радости бросился. А он чуть не загрыз, за ногу до крови схватил, еле оттащила.

- Ну пусть Жорка найдет подход к собаке, купит палку колбасы. Он-то хоть не жмот? - поинтересовалась я.