Муза и генерал

Обхватив неистовую в своем азарте Люсю, Гужов развернул ее лицом к себе, и топор с окровавленным лезвием отлетел к ногам зрителей. Никто не посмел двинуться в сторону, тем более поднять топор.

- Это ты, ты во всем виноват! - дыша желчью, исходившей из глубины ее раненого сердца, прокричала Люся.

- Я отдал команду "Задраить верхний рубочный люк" только после того, как на центральный пост прошли доклады из всех отсеков, что присутствуют все. Я не знал, что он не спустился в свой третий отсек. Последний раз Бориса видели на мостике перед погружением, когда все курили, - тихо сказал Гужов и разжал руки, сжимавшие ее тело.

- Уходи, - обронила она.

Он не сказал ни да, ни нет, кровь тонкой струйкой текла из его ладони на пол. Он смотрел на Люсю, словно хотел разделить ее безбрежное горе. Никто не слышал, хлопнула ли за ним дверь. Борьба двоих - теперь, увы, не за шахматным столом - и кровавая рана на руке одного из них заставили всех забыть о черной королеве, чудом сохранившей свою венценосную головку от неотвратимого удара. Но, оказывается, Люся не забыла о ней, избежавшей общей участи. Нагнувшись, она вытащила беглянку из-под стола, и долго рассматривала ее, словно примеривалась, куда направить стальное лезвие.

И тогда Наташа, выдавив себя из стены, схватила топор, прижала, словно ребенка, окровавленное топорище к груди. Сумасбродная Бибигонша, подозрительная Титова и запасливая Скоморохова заслонили красавицу Наташу собой. Маленькая, хрупкая Люся, сжимавшая детскими обкусанными пальчиками черную королеву, опустилась на пол и тихо заплакала. Это были первые слезы с той самой минуты, когда она узнала, что Борис не вернется.

Ночью они уложили затихшую Людмилу в постель и, не включая свет, сидели у изголовья кровати. Свет фонаря пробивался с улицы осторожно, словно боясь нарушить ее сон, и они видели ее скорбное лицо, ее ладонь, прижавшую к щеке черную шахматную фигуру. Никто из них не мог оставить Люсю одну, даже спящую, в этой темной комнате, в этой пустой квартире.

- Как странно, - тихо, как бы про себя, сказала Наташа.

- Что странно? - шепотом спросила Бибигонша.

- Все странно, - повторила Наташа, - очень странно.

- Три смерти за одну неделю, - кивнула Скоморохова, - такого у нас еще не было.

- Ну, с Борисом еще не известно, - вымолвила Наташа.

- Да все известно, - возразила Титова и, помолчав немного, добавила: Море не отпускает. Сначала лодка плыла в надводном положении, все курили на мостике. Мой Титов говорит, что Борис прикуривал у него.

- Борис ведь не курил, - заметила Наташа.

- Много ты знаешь! Значит, закурил. Сигареты "Вог"... - повысила голос Титова и осеклась, будто проговорилась. - Потом была команда: "Все вниз, погружаемся". Все разошлись по отсекам и только когда погрузились, обнаружили, что нет Бориса. Титов говорит, он не успел спуститься в прочный корпус...

- Почему не успел? - спросила Скоморохова.

- С сердцем могло стать плохо, - предположила Бибигонша, - или зацепился за что, упал, а никто не заметил. В экипаже 150 человек, угляди здесь за каждым.

- Остался в ограждении рубки. А никто не заметил, потому как рядом же был, его видели. Вероятно, его смыло водой, - подтвердила Титова. - Так что ты, Наташа, хотела сказать?

- Я отправила криптограмму на лодку, помимо других цифр, она состояла из трех шестерок.

- Это число дьявола, - согласилась Титова.

- В адресной группе был номер ПЛ К-130, а потом с этой лодки привезли обгоревшего штурмана, - продолжала Наташа.

- Миша. Мой сосед. Двое мальчишек осталось, - сказала Скоморохова.

- Там тоже было три шестерки, - послышался чей-то тихий голос.

Он отозвался эхом в глубинах коридора, словно из могилы, и все покрылись холодным потом. Наташе даже почудился скрип половиц, будто кто-то стоял за приоткрытой дверью. Липкая струйка ужаса покатилась по ее спине. Боясь пошевелиться, с противной дрожью в коленках, они вглядывались в темноту. И только когда голос повторил: "Три шестерки" - они поняли, что он исходит от Людмилы. От ее неподвижного взгляда, устремленного в ночь, стало не по себе. Но только Люся, приподнявшаяся на постели, могла восстановить мирное течение беседы. Поэтому даже не ради нее, а прежде всего из желания проверить реальность ее пробуждения, Наташа подошла и подложила ей под спину подушку.

- Ты помнишь? - Горячей рукой Люся вцепилась в Наташину руку. - Ты помнишь, там тоже было три шестерки...

- Когда? - разом выдохнули остальные полуночницы.

- Пари. Ты помнишь, Наташа? Помнишь? - судорожно, страшась Наташиной забывчивости, повторяла она.

- Помню, Люся, ты успокойся, - гладила ее по руке Наташа, - ты ложись.

- Какое пари? - спросила Титова.

- Да глупое пари, - отмахнулась Наташа.

Высвободив руку, Люся зачастила:

- Она пришла к нам с Варькой... Варька приезжала с генералом, потом Наташа вспомнила, ну... это... такую загадку... Боря ее потом отгадывал, замялась Люся, подбирая нужное слово. - Ну, как это, Наташа?

- Криптограмму, - выдавила Наташа.

- В криптограмме было шесть шестерок, Варька еще сказала, что это число дьявола, - все больше распалялась Люся. - Тогда все началось, с этих дьявольских шестерок. Утром в медсанчасти скончались двое, сначала матрос, обкололся наркотиками, потом Михаил - от ожогов. Сейчас Борис.

- Надо вызвать священника, чтобы освятил гарнизон, - голосом, полным ужаса и восторга от того, что так страшно, сказала Бибигонша.

- Надо вызвать, - смиренно повторила Люся. - Батюшку.

Они еще долго говорили о том, что с утра поедут в город, - Бибигонша обещала взять у мужа машину, - и привезут попа, чтобы окропил святой водой каждый дом, изгнал бесовскую силу из гарнизона. Что Люсе надо поставить свечку Николаю Угоднику, защитнику всех странствующих и воинов, а Борис и странствующий, и воин. Скоморохова стала читать по памяти молитву "Спасение на водах", Люся с Бибигоншей вторили ей.

Только Наташа молча вслушивалась в пугающую неизвестность за дверью. Она посмотрела на Титову и по ее напряженной спине даже в темноте разглядела, что Света за монотонными словами молитвы тоже слышит чье-то тихое дыхание за дверью, от которого сосет под ложечкой.

Позже, когда ночь пошла на убыль и страх утратил свою липкость, Наташа встала и беззвучными шагами прошлась по квартире; все двери были нараспашку. За ней в полутьме следовала Титова. Ни на кухне, ни в коридоре не было того, кто пугал их своим дыханием. Они остановились на кухне, у подоконника. За окном занималось утро.

- Как хорошо, что эта ночь кончилась, - сказала Наташа, закуривая сигарету.

- Хорошо, - подтвердила Титова, бросив окурок в форточку. - Еще чуть-чуть, и у меня бы сердце остановилось. Смотри, кто это?

Отодвинув штору, они припали к стеклу. Крадущейся походкой от дома отходил адмиральский адъютант. Внезапно, словно почувствовал их взгляды на своем затылке, адмиральская подушка развернулся и посмотрел прямо в окно. Они рухнули на пол. И долго еще, сидя на полу под подоконником, не могли прийти в себя.

- А я-то думала, мне пригрезилось, думала, нервы лечить пора. Сигарета дрожала в Наташиной руке.

- Наверное, ждал под дверью, когда на него Бибигонша свалится, заметила Света.

- Нужна ему Бибигонша как приложение к звездам, - изрекла Наташа.

- Для него все одно. Все загадывают желание на падающую звезду, адмиральская подушка - на падающую Бибигоншу, - уточнила Титова.

- Что характерно - сбывается, - усмехнулась Наташа.

На кухню, шлепая босыми ногами, в одной сорочке, зашла Люся.

- Не курите, - сказала она, разгоняя дым рукой, - у меня же аллергия на дым, - и, помолчав, добавила: - Боря сразу после свадьбы бросил курить.

Прибежавший утром посыльный взял скопом всю компанию. Приказом самого Бибигона прапорщик Киселева, матрос Титова, прапорщик Скоморохова были срочно откомандированы на запасной аэродром, затерянный в глуши, среди непроходимых лесов и сопок. Не пощадили и сержанта Чукину. Из всей компании в гарнизоне оставили только Бибигоншу, оказавшуюся, как всегда, вне правил.

Собрав сумки, Наташа и Люся одновременно вышли из квартир на лестничную площадку. Люся оставила свою дверь приоткрытой, спустилась по ступенькам и ждала, пока Наташа закроет квартиру.

- Если Боря вернется, - объяснила она, заметив Наташин взгляд.

После утраты Бориса все остальные возможные потери казались Люсе мелочью.

СОБАКА, КОТОРОЙ КРУТИТ ХВОСТ

Так сладко, так хорошо, с такими замечательными снами, в которых мы с Леликом гуляли рука об руку по цветущему яблоневому саду, я давно не спала. Словно из мягкой уютной норки, оттягивая момент пробуждения, я медленно вылезала из объятий Морфея.

И вылезла. Прямо передо мной стоял генерал. От ужаса я захлопнула глаза. Где я, что я, как я? Вопросы копошилисьв моей голове, как червяки в яблоке. Неужели ничто, кроме яблоневого сада, не зацепилось за мою память?

Из-под чуть приоткрытых ресниц я увидела серое сияние, окутавшее мое тело. Как можно незаметнее я потрогала это сияние лежавшей на груди рукой. Пальцы погрузились в шелковый ворс, и я вспомнила. Вспомнила все: прежде всего шубу Музы Пегасовны, в которой лежу здесь и сейчас. Вспомнила, как она принесла мне чашку кофе, который я, проигнорировав мерзкий вкус, запасливо выпила. Я даже вспомнила, как погрузилась в темноту, как смеялась мне из этой темноты Муза с лицом льва или лев с лицом Музы.

Значит, она меня усыпила и тепленькой приволокла к генералу. Ничего себе старушка-подружка. А вот шубу, которую я спросонья приняла за теплую норку, не сняла. Отдала так отдала. Очень даже в ее стиле. Чрезвычайно благородная дама, сдавшая меня неприятелю вместе с шубой.

- Проснулась, Варвара? - полюбопытствовал генеральский бас.

Пришлось открыть глаза. Настоящие герои умирают стоя, возможно, и сидя, но никогда - лежа. Пришлось сесть. Вокруг меня стояла казенная обстановка казенного общежития, подо мной скрипела казенная кровать с синим солдатским одеялом и проштампованной простыней. В небольшое замызганное окно я разглядела одинокий вагончик на фоне леса, раскрашенного осенними мазками. По каким-то невнятным признакам я поняла, что это глубинка и находится она далеко в тундре. Какие-то люди бродили около вагончика, в одном я узнала Наташу, в другом - Люсю.

После Титовой, выросшей как из-под земли, я положила ладонь на лоб: температурю или схожу с ума? Музино снотворное определенно как следует ударило по мозгам. Откуда здесь Наташа, Люся, Титова, да еще всем отрядом?

Когда на крыльце вагончика показалась Скоморохова, мне стало ясно как день - надо лечиться. Я отвернулась от окна, дабы избавиться от посетивших меня видений, способных доконать ослабевшую психику. Дверь каземата распахнулась, и появилась Муза, дочь коня с крыльями. Руки стареющей Кармен сжимали икебану из веток с пестрыми листьями.

- Варвара, это тебе, - не удивившись моему пробуждению, без всякого стыда за содеянное сказала Муза Пегасовна и положила мне в ноги букет.

Я взглянула на ветки, тронутые увяданием, и разгадала тайный смысл икебаны: дни мои сочтены. Внутри у меня все сжалось в комок - неужели я так чудовищно ошиблась в Музе Пегасовне? А ведь я считала ее подружкой.

- Как прекрасно все, что создала природа! К чему не прикасалась рука человека! - воскликнула она. - Варвара, ты находишь?

Она потрепала меня по щеке.

- Какая ты бледная.

- Не трогайте меня, - отпрянула я от ее руки. Каждый жест Музы был наполнен для меня особым, зловещим смыслом. - Предательница, - прошипела я.

- Тима, сделай-ка ей кофе.

- Муза, может ей лучше бутерброд? - послушно гремя посудой, спросил генерал.

- Гоните сразу свой яд, кофе и бутерброд! Не надо, закусите ими на моих поминках, - произнесла я.

Муза с генералом вплотную приблизились ко мне. Я вжалась в металлическую спинку кровати, поверх шубы до самого подбородка натянула на себя валяющееся в ногах одеяло.

- По-моему, девочка ничего не поняла, - сочувственно сказал генерал.

- Сейчас поймет, - заверила его Муза и села на постель.

В кино после таких жалостливых фраз в непонятливого выпускают всю обойму, до последнего патрона. Перед моими глазами поплыли мерзкие круги, в животе затряслись поджилки. Никогда не думала, что они такие мерзкие. Это я о Музе и генерале.

- Начнем сначала, - пробасил генерал. - С кассеты. Муза говорит, что ты записала меня, когда я был в туалете. Конечно, я там был, но один, без Костомарова. В этом деле мне не нужны помощники.

- Но я же видела вас с редактором, - возразила я, радуясь тому, что долгие препирательства могут продлить мне жизнь.

- Где видела? В туалете? - спросила Муза.

- Ну, не в самом, а около. Они сидели в холле на диване. Костомаров тогда еще сказал, что у меня нюх как у собаки. Помните?

- Припоминаю, - ответил генерал. - С нюхом они не прогадали.

- А перед этим я слышала ваши голоса и записала на диктофон вашу исповедь - о том, как вы воруете и в каких количествах. - Я полосовала генерала голосом словно бритвой.

- Ты это когда-нибудь видела? - Он протянул мне на ладони какой-то запекшийся кругляш.

Несмотря на обуглившиеся пимпочку и кнопочку, я узнала в нем модулятор голоса, таким пугала меня Наташа. Я поднесла оплавленный, будто побывавший в топке, модулятор ко рту.

- Откуда он у вас? Вы что, расстреляли Климочкина?

Даже в таком потрепанном состоянии он изменил мой голос до неузнаваемости.

- Так, так, значит, все-таки Климочкин... Между прочим, он вышел из мужского туалета сразу за тобой, - задумчиво произнес генерал. - Нашли на месте падения самолета.

Именно после этих слов все предыдущие события выстроились в четкую логическую цепочку. Модулятор нашли в самолете, на котором потерпел аварию Лелик. Кто-то пробил трубопровод, и этот кто-то забыл там модулятор. Я сразу вспомнила Климочкина, вспомнила ключ, открывший сейф как по маслу, вспомнила, что Климочкин забыл адрес Кулибина. Или он у него не был? Тогда откуда же такой замечательно подходящий к замку сейфа ключ?

- У вас только один ключ от сейфа? - дрожа от близости разгадки, крикнула я.

- Один, - кивнул генерал. - Дубликат был в дежурке, но месяц назад он пропал, я хотел сменить замок, да все недосуг.

Лавиной хлынули на меня все доказательства вины Климочкина. И эта его редкая способность имитировать чужие голоса, которой он веселил меня всю дорогу. Чего стоит одна только фраза, перепетая с генеральского голоса:

- А Шуйского меж нами нет?

Только ли из-за Лелика Климочкин с такой готовностью помогал мне? И не было ли у него в этом своего интереса?

- Муза Пегасовна, вы не забыли мою сумку? - сгорая от приступа подозрительности и близости развязки, спросила я.

- За кого ты меня принимаешь? - Муза выудила из-под кровати фиолетовую торбу.

Судорожными движениями я вытащила зеленую папку, протянула ее содержимое генералу.

- Ваши документы?

- Нет, впервые вижу, - сказал он, вглядываясь в бумаги.

- Но я нашла их в вашем сейфе!

- Муза, дай-ка ручку! - велел генерал.

С несвойственным ей послушанием Муза Пегасовна принесла ручку. Под моим бдительным оком генерал исписал всю бумагу росчерками автографов. Проведенная здесь же экспертиза - хотя какой из меня эксперт, я сама каждый раз расписываюсь по-разному - показала: заглавная "Ч" и росчерк хвоста, напоминающий у генерала петлю Нестерова, на документах из зеленой папки были не такими лихими. Словно у копииста не хватило духу черкнуть ручкой легко и свободно. Перед глазами возникла "нью-Третьяковка", изобилующая полотнами Климочкина.

- Зачем это ему? - спросила я.

- Пока не знаю, - ответил генерал, - догадываюсь только, что документы в сейф подложили специально для тебя, Варвара.

- Почему для меня? - встревожилась я, словно сама была под подозрением.

- Из-за твоего легендарного нюха. Они хотели, чтобы ты нашла эти документы, и ты нашла.

- Кто они? Климочкин - раз, а два... - Я вопрошающе уставилась на него.

- Климочкин - раз, но будут и два, и три, - пообещал генерал.

Меня оскорбила его скрытность: мы в одной связке или нет?

- Подумаешь, секрет! - высокомерно бросила я. - Знаю я ваше два. Два это Бибигон. Или он шутки ради кидается записками о девушке, обесчещенной вами?

- Какие глупости ты говоришь, Варвара, - укорила меня Муза Пегасовна.

"Опять двойка", - грустно подумала я.

На что только потрачена жизнь? Ну, написала бы я статью, ну до выяснения обстоятельств отстранили бы генерала от занимаемой должности, в губернаторы как пить дать не выбрали бы. Интересно, зачем это Бибигону? Совершенно опечаленная ошибочностью своих изысканий, я спросила:

- А дискета? Дискета тоже не ваша?

- Дискета моя, - признался генерал. - Буквально накануне, перед твоим приходом, мне скачали ее с адмиральского файла.

Оказывается, месяц назад генерал поймал на самолетной стоянке, возле самолета, на котором майор Климочкин прилетел из Моздока, двух техников, пребывающих в странном состоянии, вроде бы и не пьяные, а зрачки расширены, и сразу видно - с ними что-то неладно. Через неделю история повторилась, и опять по прилете майора Климочкина. Не было никаких доказательств, поэтому и техники, и майор упорно отнекивались от всех высказываемых предположений.

Генерал заподозрил, что Климочкин доставляет из Моздока в гарнизон наркотики. После этого он отстранил его от полетов. Вместо него на ближайший полет был запланирован полковник Власов, но его самолет потерял управление и рухнул. Теперь известна причина аварии - пробитый трубопровод. Хорошо, что Власов успел катапультироваться. Между прочим, отстранение Климочкина от полетов привело к конфликту между генералом Чурановым и полковником Власовым.

- Я же не балаболка какая, разглашать непроверенные факты, - рычал генерал, - а этот Власов прицепился ко мне: "Почему лучшие кадры отстранены от полетов? Доложу обо всем командующему". А что я ему мог сказать, когда сам толком не знал?

- Знали, - сказала я. - Здесь действительно замешаны наркотики.

И я рассказала, как Малыш, натасканный на таможенной границе на поиск наркотиков, бросался на Климочкина. А я подозревала Наташу в съехавшей крыше.

- На месте у твоей подружки крыша, можешь сама посмотреть. - Муза Пегасовна указала рукой на окно. За ним среди осеннего пейзажа гуляли все, кого я сочла пригрезившимися. Только теперь я узнала запасной аэродром. Так вот куда привезла меня Муза, спасая от Бибигона!

- Главное - не дальность побега, а надежность укрытия, - сформулировала Муза Пегасовна.

Неплохая, скажу вам, мысль, спрятаться в зоне командования нашего преследователя. Как правило, меньше всего ищут у себя под носом.

- И долго мы будем сидеть здесь? - полюбопытствовала я.

- Пока не найдем транспорт, - ответил генерал.

- А где же машина? Вы же как-то привезли меня сюда?

- Вот именно как-то, - хмыкнула Муза Пегасовна.

Оказывается, Музин драндулет, припрятанный ею еще с дозоновских времен, застрял в болоте, последние километры генерал и Муза тащили мое бесчувственное тело на руках. Я едва не прослезилась: ведь могли оставить одну шубу, а меня выкинуть посреди болота как ненужную начинку.

- Почему же вы не вызовете машину? Здесь что, нет телефона?

- Нашлась умная. Мы уже вторые сутки думаем, как нам выбраться, а корреспондентка только очнулась - и сразу за телефон. Да Бибигон по одному звонку обнаружит наши координаты, он же как кот у мышиной норы сидит и слушает, где мы пискнем, - ворчал генерал.

- И слопает, - резюмировала Муза Пегасовна, кровожадно хлопнув прекрасно сохранившейся челюстью.

- А вдруг генералом подавится? Тимофей Георгиевич, надеюсь, вы первый в его меню? - сыронизировала я. - И вообще, зачем я ему? Во-первых, я сделала все, как он хотел, во-вторых, я не удовлетворю изысканный адмиральский вкус, уж больно костлявая. И еще, я очень не люблю, когда меня кусают, особенно жуют. Предупреждаю, буду плеваться, испорчу адмиралу обедню.

- Ничего, девчонки, прорвемся! - хлопнув рукой по Музиному колену, с боевым задором произнес Чуранов. - Муза, перед тем как ехать к тебе, я позвонил командующему, предупредил, мол, надо в Питер по предвыборным делам. Возможно, Бибигон взял ложный след. Словно почуял, ты говорила таким голосом...

- Я всегда таким голосом говорю, - закатив глаза, томно прошептала Муза Пегасовна.

- А я всегда понимаю, когда ты так говоришь, - в тон ей произнес генерал.

Обнявшись, они закатились от смеха. Хорошо им, их двое, им не страшно.

- Ты говорила Климочкину, что нашла дискету? - переведя дух, спросил генерал.

- Нет, он же не спрашивал. Но раз они узнали, значит, кто-то сказал. Для того чтобы тайна стала явной, достаточно открыть рот, - по-моему, вполне логично заключила я. - Может быть, рот открыл тот, кто принес ее вам?

- Исключается. В этом случае они бы метали гранаты в мою квартиру. Где ты открыла дискету?

- Дома. Потом меня вызвала Сенькина...

- Зачем? - спросила Муза Пегасовна.

- Ну, просто так вызвала, - замялась я.

- Просто так ночью никого не вызывают, - буравя меня взглядом, отчеканила Муза Пегасовна.

Знаю я ее манеру докапываться до самой сути, в которой и себе самой стыдно признаться, не то что публично. Желая покончить с этой скользкой темой, я вспомнила о банковской книжице. К моему глубокому сожалению, она оказалась такой же подделкой, как и генеральские автографы на документах.

- Очень неплохая копия, сделана на цветном ксероксе, но где ты тут видишь водяные знаки? - Старушка с криминальным прошлым усердно демонстрировала мне страницы на свет.

Действительно, как я могла пропустить столь важный признак? Ужель богатство так застит глаза? Столько потерь за ничтожный срок - это уж слишком! Сначала я потеряла Лелика, потом квартиру, теперь лишилась возможности хоть раз в жизни посетить Багамы. А еще раньше - рубль Константина, по первоначальной оценке, он тянул на 30 тысяч, а потом оказался фуфел. Всю жизнь я считала себя собакой, которая вертит хвостом, а оказалось, что хвост вертит собакой. И я дала себе слово найти хвост и купировать. И грустно добавила: если хвост первым не обезглавит меня.

- Так ты говоришь, открыла дискету на домашнем компьютере? переспросил генерал.

Я кивнула и уже вознамерилась поделиться впечатлениями об информации, записанной на дискете, как вдруг где-то над нами раздался неимоверный шум. Муза Пегасовна и генерал бросились из вагончика. Я последовала за ними, однако ноги путались в длинных полах конфискованного мехового изделия и, как предсказывала его прежняя владелица, пот катил с меня градом. Пришлось скинуть шубу в домике. Прямо над нами, пригибая деревья, шел на посадку вертолет.

Что посылают нам небеса? Спасение или гибель? Вертолет опустился на площадку за деревьями. Мы с Музой спрятались за генералом; в его руке невесть откуда появился пистолет.

В моей руке пистолет возник из фиолетовой торбы, но даже с ним я предпочла остаться в тени генерала. Всего один раз Тимофей Георгиевич повернулся к нам и дотронулся до Музиного плеча, как приласкал. Она одарила комдива голливудской улыбкой, властной и нежной. Даже в такую минуту я не смогла сдержать удивления - надо же, как быстро генерал приручил дикую пенсионерку! Из вертолета вышли какие-то фигуры, они медленно приближались к нам. В этот момент кто-то прыгнул мне на плечи; от неожиданности я лягнулась.

- Ты что, обалдела? - заорала на весь лес Наташа, упав на траву.

Нас окружили Скоморохова и Титова. Их лица светились счастьем. Наверное, оттого, что не они, а Наташа первой зашла с тыла. Девчонки наперебой радовались тому, что я наконец-то пришла в себя, оклемалась, очухалась. Хорошо им, не ведающим тайн. При любой посылке с небес их жизнь не претерпит изменений.

- Здоровая как конь! А мы еще переживали, что не очнешься, - сердилась Наташа, потирая ногу.

Поодаль, в стороне от общих восторгов, на крыльце бункера сидела Люся. Я уже знала, что произошло с Борисом. Забыв о безопасном положении за генеральской спиной, о тех, кто выйдет из кустов, я подошла к ней. Мы обнялись и долго-долго стояли так, прижавшись друг к другу. Все слова, какие я хотела сказать Люсе, казались мне фальшивыми, да она и не нуждалась в них. Мы обе, как одно целое, чувствовали свою вину перед Борисом, которого знали еще мальчишкой в курсантской форме, когда он травил пошлые анекдоты и восхищался девушками, а они затыкали уши от этих анекдотов. И если б нас спросили, в чем наша вина, мы бы не ответили. Ее не объяснить словами и никогда не искупить.

- Люся, - окликнул ее кто-то.

Нагруженный пакетами, перед нами стоял Гужов.

- Люся, - повторил он.

Вместе с Гужовым на запасной аэродром высадился и Иван Шкарубо. По всей видимости, он прилетел проведать своих подчиненных. Наташа ходила как именинница. В тревожном повороте ее головы, в том, как она, закусив губу, бросала на Шкарубо полувзгляд, я угадывала зарождающийся бриз влюбленности.

Я обернулась: Люся и Гужов, не приблизившись ни на шаг, стояли и смотрели друг другу в глаза. От такой вакханалии чувств я как пень в весенний день загрустила о Лелике.

Еще один вопрос занимает меня: интересно, если б Лелик мне не изменил, убивалась бы я по нему так же горячо или на порядок ниже? Думаю, что последнее.

Я достала из сумки телефон и набрала его номер. Вместе с ответом оператора "Абонент вне зоны досягаемости" на меня налетела Муза - дочь крылатого папаши.

- Варвара, куда ты звонишь? Ты хочешь, чтобы враги засекли наше месторасположение? Дай нам спокойно улететь!

Оказывается, генерал успел договориться с летчиком о доставке нас вертолетом в район большого аэродрома. Уже через полчаса, после дозаправки, мы поднимемся в воздух.

- Нам надо кое-кого прижать, - подошла ко мне Киселева.

- Шкарубо? - выпалила я первое, что пришло на ум.

- Его я сама прижму, - сказала Наташа, двинув меня плечом. - Надо прижать Титову.

Ласковыми речами мы заманили Светлану в бункер. Это из него, будто из-под земли, она явилась мне, когда я смотрела в окно. Как под конвоем, чтобы не сбежала, Наташа - впереди, я - сзади, мы вели жену особиста по узкому, слабо освещенному коридору. Миновав приоткрытую дверь, за которой брошенный Титовой коммутатор, - сейчас была ее вахта, - мы загнали нарушительницу трудовой дисциплины в тупик. По-моему, на последних метрах до нее дошло, что не просто так мы заманили ее в этот темный угол.

- Ну давайте, выкладывайте свою тайну, - волновалась Титова, пытаясь обойти нас, но мы держали позиции.

- Нет, Светочка, сначала ты, - предложила Наташа.

Не ведая о сути ни сном ни духом, я не осталась в стороне от Натальиных притязаний и поддержала подругу:

- Давай, давай, выкладывай!

- Что "выкладывай"? - нагло, руки в боки, сжигая меня уничижительным взглядом сверху вниз благодаря ощутимому преимуществу в росте, вопрошала Титова. Так смотреть на Наталию у нее просто не получалось.

- Что-что? Все! - грубым голосом, привстав на цыпочки, прорычала я.

И посмотрела на Наташу: что это за тайна, ради которой мы должны зажимать Титову в темном бункере?

- Света, откуда тебе известно, что Борис курил сигареты "Вог"? - начала допрос Наташа.

- Да ничего мне неизвестно, отстаньте.

Сильные руки жены особиста расталкивали нас по противоположным стенам. Прорвать оборону Титовой помешал мой пистолет. Оказывается, слившись в единое целое, я носила его незамеченным в своей руке с той самой минуты, как спряталась за генеральскую спину. Вырвав пистолет из моей руки, Наташа направила дуло на Титову.

- Лучше по-хорошему говори.

Даже в темноте бункера были видны капли пота, тотчас выступившие на лице нашей жертвы.

- Титов пришел с похода. Перебирая его вещи, я нашла в кармане кителя пустую пачку "Вог". Подумала, что здесь замешана баба, надавала Титову по морде, ведь сигареты "Вог" женские, сам же Титов курит всю жизнь "Приму", по-военному четко докладывала Титова. - Но Константин сказал, что перед погружением они курили с Борисом на мостике. Борис курил "Вог", потом бросил пустую пачку под ноги, а Костя поднял. Вы же знаете, какой он аккуратный. Выбросить не успел, потому что дали команду на погружение.

- И куда ты дела пачку? - не опуская пистолет, спросила Наташа.

- Выкинула, выкинула на помойку, - подозрительно охотно сказала Титова.

- Не ври. Ты ведь не поверила ни одному его слову. Что бы он ни плел, ты-то знаешь, что там замешана баба. И пока не припрешь всех теток этой пачкой, не вычислишь ту, что курила на брудершафт с Титовым, ты не выкинешь пачку. Так? - жестко произнесла Наташа, и дуло пистолета воткнулось в грудь Титовой.

- А-а, - блеяла Светка, кивая в знак согласия.

- Гони пачку! Нашлась твоя соперница, в наших краях только Варвара курит "Вог". Гони, а то нажму курок! - приказала Наташа.

На счет два Титова вытащила из бокового кармана форменного платья белую с узким ребром пачку с зеленой веточкой на лицевой стороне. Я взяла эту белую коробочку в руки и даже здесь, в этом темном углу, вспомнила запах Борькиного одеколона, которым был наполнен тот вечер.

Вот записанная его торопливой рукой криптограмма, а в ней три шестерки; с них начались все несчастья. В самом центре, словно пачку пробили кинжалом, темнела узкая косая прорезь. Если б я была криминалистом, то сделала бы два противоречивых вывода: кинжал, вонзившийся в пачку, был острый, но ржавый. Тончайший рыжеватый срез напоминал росчерк твердого стержня на белом ватмане.

Пока мы изучали пачку, Титова испарилась.

Наташа протянула мне пистолет.

- Хорошо, что не заряжен.

- Хорошо, заряженным я его сама боюсь.

Я отодвинула Титову; после промывки мозгов она примерно караулила молчащий коммутатор.

- Иди погуляй, я за тебя посижу.

Мне не пришлось повторять дважды, после демонстрации пистолета преимущество было на моей стороне. Надев на голову гарнитуру, я вставила шнуропару в гнездо, надавила тумблер вызова.

- Власов слушает, - ответил голос Лелика.

- Здравствуй, Лелик, - сказала я в микрофон.

- Вака, ты где? - выдохнул Лелик, изображая, будто давно ищет меня и вот наконец нашел.

Презрев его фальшивые вздохи, я спросила, как спрашивают о погоде или о времени. Может, чуть громче, дабы он расслышал все, что я хочу сказать:

- Как пишется: "дЕрьмо" или "дИрьмо"?

Он ответил не сразу, за молчанием я почувствовала соленый вкус пощечины на его щеке.

- Через "Е", - с горечью вымолвил Лелик. - Где ты?

Я не ответила. Вместо того чтобы выдернуть шнуропару из гнезда, оборвать связь, оборвать его голос, даже сама не зная почему, я слушала его крик: "Где ты, Варя? Где?"

Потом он тоже замолчал, и я испугалась, что вот так, внезапно, все оборвалось, и нет больше Лелика на том конце провода, но вдруг услышала его дыхание, как он слышал мое. Я - в бункере с гарнитурой на голове, Лелик - с телефонной трубкой в своем кабинете; через километры больших и малых дорог, через тундру с карликовыми березами и валунами, заросшими мхом, мы слушали друг друга.

- Ну что ты молчишь и дышишь в трубку? - тихо сказал он.

- Ты хочешь, чтобы я задохнулась? - в тон ему ответила я.

- Да ну тебя, - печально произнес Лелик.

Произнес так, что слезы защипали глаза. Я выдернула шнуропару. Меловой круг любви и ненависти сжимал сердце. Могла ли я улететь, улететь навсегда из этого города, в котором есть он, не сказав, как я его ненавижу?

МЕЛОВОЙ КРУГ ЛЮБВИ И НЕНАВИСТИ

Выйдя из бункера, мы с Наташей устроили совет в Филях; генерал был Кутузовым, Музу пришлось исключить из списка. А пусть не поит бедных девушек гадким кофе!

Я отвела генерала подальше от его Музы, в сторону, и продемонстрировала проткнутую кинжалом пачку "Вог". Рассказала, как отдала ее Борису, как он написал на ней три шестерки, как с этих шестерок в гарнизоне началась черная полоса. Сначала погиб рыжий матрос, потом штурман Миша, потом Борис.

Наташа вспомнила, что за день до гибели Михаила она посылала на ПЛ К-130 криптограмму с тремя шестерками, именно с этой лодки доставили обгоревшего штурмана.

От названной аббревиатуры ПЛ К-130 в моей голове что-то щелкнуло.

- Мозги, - впоследствии язвительно подытожит так и не простившая изгнания Муза Пегасовна. И добавит: - В пустой голове они всегда стучат.

- У меня щелкнуло, - возражу я.

- А это уж в совсем пустой, - останется при своем мнении Муза Пегасовна.

Но это будет потом, а сейчас, в страшном возбуждении от близости разгадки, схватив своих визави за плечи, как больной, внезапно излечившийся от амнезии, я выдаю все, что знаю о ПЛ К-130 с дискеты, найденной в генеральском сейфе. Лучше всего в моей голове зафиксировались цифры: 50 килограммов и 700 тысяч долларов. Наташка ахает. Муза Пегасовна, совершенно не умеющая быть в стороне, бодрой походкой нарезает круги вокруг нас и стремительно уменьшает радиус колеса обозрения.

- Не говорите так громко, - кричит нам Муза Пегасовна, стремясь хотя бы номинально сохранить честность в своем коварном приближении, - я все слышу!

Генерал просит припомнить координаты, сопутствующие ПЛ К-130. Но в моей голове крутятся только доллары и килограммы. Генерал разочарованно разводит руками.

- Ничего, - говорю я, - главное, до компьютера долететь. Но я уверена, что с координатами было что-то не то, погибший штурман Миша кричал перед смертью "шапка-добро".

- Значит, Титова нашла пачку у мужа, - промолвил генерал, не отрывая глаз от коробочки "Вог".

- Да, она всегда его обыскивает. Вот и получается: он следит за всеми, она - за ним, - сказала Наташа.

В подтверждение я припомнила, как мы всю ночь носились за Титовым по гарнизону.

- Думали, он к любовнице, а оказалось - в ангар торпедо-погрузочной базы, - сообщила я.

- Представляете, мы, наверное, были последние, кто видел рыжего матроса живым. Он вышел из ангара покурить. А утром скончался от передозировки наркотиков.

- Так, значит, ангар, - задумчиво произнес генерал.

- Товарищ генерал, пора, - напомнил подошедший к нам Шкарубо.

Муза Пегасовна, генерал и я залезли в вертолет, оставшиеся махали нам на прощание. Взглядом я выхватила из группы провожающих Люсю и Наташу, подмигнула всем вместе и персонально самым близким. Когда я их еще увижу? Пилот запустил двигатель, винт уже начал свое движение, и если бы не крик Музы Пегасовны, мы бы взмыли в воздух, но тут неутомимая пенсионерка не обнаружила на мне шубу.

- Шуба где? - крикнула Муза Пегасовна.

В этом страшном шуме было совершенно невозможно вести нормальную беседу, и я ограничилась жестами - мол, там, в домике. Муза Пегасовна, назвав меня безответственной раззявой, которая не умеет ценить подарки, выскочила из вертолета. Бросилась спасать шубу, с которой вообще-то по причине дарения должна была проститься всерьез и надолго. Генерал помчался за ней. Они скрылись за деревьями, разошлись по объектам и те, кто нас провожал. Для них я уже улетела. Вот так, помахали ручками и, посчитав свою миссию исчерпанной, оставили меня одну на залитой солнцем вертолетной площадке. Вертолетчик - не в счет, пока он только приложение к машине.

Стоял тихий, ясный день. Такие дни бывают только на стыке лета и осени, когда в воздухе неспешно плывет паутина, а мне кажется, что это грусть застилает глаза. Я вспоминаю самые возвышенные слова, которым верю лишь сейчас, на стыке лета и осени: благодать, отдохновение. Я опускаюсь в траву - она уже пахнет сеном - и, обхватив колени руками, закрываю глаза, лицом ловлю солнце, неяркое, увядающее вместе со всей природой. За спиной, как шмель, на малых оборотах жужжит вертолет. За его жужжанием я улавливаю чье-то стрекотание. Открываю глаза. Прямо по солнцу, в нимбе лучей, идет Лелик. Медленно, припадая на одну ногу, он приближается ко мне. За его спиной я различаю вертолет "Ми-8". Лелик подходит и протягивает книгу.

- На, Вака, чтобы не путалась в правописании.

После яркого солнца я с трудом различаю надпись на книге: "Орфографический словарь".

- Как там Ирочка? - спрашиваю я, не поднимаясь с травы.

- Она приходила ко мне, - отвечает Лелик, нависая надо мной.

- Ха-ха-ха, - невесело говорю я. - Она не должна вылезать от тебя, эта сладкая, вкусная Ирочка.

- Вака, ты дура. - Его слова звучат как объяснение в любви.

- С девушками так нельзя.

- С дурами можно, - утверждает Лелик. - Той ночью она была у Климочкина, услышала его разговор по телефону, он с кем-то договаривался о гранатомете для тебя. Под каким предлогом ты бы еще вышла из дома среди ночи? Сейчас Сенькина в больнице, напилась каких-то таблеток из-за этого гада Климочкина.

Волна любви к Лелику и сострадания к Ирочке поднимает меня с травы. Бедная, бедная Ирочка, так вот почему она так плакала, увидев серьгу с перламутровыми прожилками. Рваные джинсы Климочкина, синий лоскут, найденный мною у генеральского стола, замечательно подходящий к сейфу ключ, кусок зеленого пластилина, выуженный из-под дивана - из этого ряда. Климочкин давно хотел оторвать меня от Лелика, вместе мы казались ему непреодолимой силой. Он уговорил Сенькину сказать, что она невеста Лелика, для вящего подтверждения ее слов подложил в генеральский стол сфабрикованный рапорт о прописке. А под диван - серьгу, которую Сенькина накануне забыла у него на подушке. Если б мужчина, с которым я была близка, не ведая стыда, воспользовался моей серьгой, забытой у него на подушке, я бы плакала не меньше Ирочки. И наверняка бы травилась.

Почему-то принято считать, что если девушка дарит свою любовь не одному мужчине, то она какая-то бесчувственная и ее можно использовать безо всякого стеснения, тем более - моральных обязательств. Но я все-таки склонна верить, что даже самые распущенные среди нас, впервые обнимая мужчину, надеются это он.

В одном прогадал Климочкин: Сенькина исполнила его волю не ко времени. И спасла меня. Теперь я обязана ей по гроб жизни, обязана хотя бы тем, что могу вот так протянуть руку, ладонью коснуться щеки Лелика, а Лелик будет стоять и смотреть на меня. И моя ладонь ощутит его прохладную, шершавую от щетины кожу.

Наверное, мы перегрелись на солнце, если не слышали, как подошли к нам Муза Пегасовна и генерал. С шубой.

Лелик выразительно посмотрел на меня.

- Она?

Я качнула ресницами. Так Лелик самолично узрел легенду моего устного творчества. Да и трудно было не признать. Кто, как не Муза Пегасовна, эта экзальтированная Кармен, способен в погожий, почти летний день неспешной походкой выйти из глухой тундры в шикарной собольей шубе, с генералом под руку?

- Как вы здесь оказались, Алексей? - Генерал протянул Лелику руку.

- Интуиция, товарищ генерал. - Лелик кивнул на вертолет, который доставил его сюда, одновременно пожимая генералу руку.

- Я сейчас этой интуиции дам по шее, - сказала Муза Пегасовна, обжигая меня взглядом.

Быть бы мне битой, если б не безумолчное сегодня небо. Прямо на нас стремительно шел на посадку еще один вертолет.

- Вертолеты пошли косяком, - следя глазами за раздувающейся на глазах тушкой, прокомментировала я.

Из иллюминатора нависшего над нами вертолета смотрел Бибигон.

- На счет три! - крикнул Лелик и бросился, припадая на ногу, к своему вертолету.

- Варвара, на твоей могиле поставят бюст с телефонной трубкой, грозила Муза Пегасовна, запихиваемая генералом в салон.

И когда вертолет Бибигона коснулся земли и из него выскочил сам адмирал, а за ним группа автоматчиков, наша машина и машина, за штурвалом которой - Лелик, одновременно, как по команде, взмыли в небо. Припав к иллюминатору, я смотрела, как Адам Адамович неуклюже карабкается обратно в салон, как кинулись за ним автоматчики. Вертолет адмирала забил лопастями, набирая обороты, подъемная сила уже оторвала его от земли, и в этот момент над ними навис Лелик, не давая взлететь. Из открытых иллюминаторов автоматчики целились вверх, в вертолет Лелика. Трассирующие очереди пунктирными линиями прошивали воздух вокруг "Ми-8".

- Уходи, они с автоматами! - кричала я, будто он мог меня слышать.

Вертолет Лелика, сделав стремительный круг, пошел над машиной противника на бреющем полете. "Ми-8" стойкой шасси врезался в хвостовой винт нижнего вертолета, круша и разбрасывая лопасти. Лишенный направляющей тяги, вертолет Бибигона юлой завертелся вокруг оси и тяжело плюхнулся оземь.

От ужаса я закрыла лицо руками. А когда открыла, увидела, как далеко мы оторвались от своих преследователей. На параллельном курсе шел вертолет, из него мне махнул рукой Лелик. Внизу, вокруг обездвиженной машины, черными горошинами бегали автоматчики, посылая очереди, не способные достать нас.

- К ангару торпедопогрузочной базы! - крикнул генерал в кабину пилота. - Вызови по рации прокуратуру!

Оттаявшая от переживаний, Муза Пегасовна обняла меня за плечи.

- Окрасился месяц багрянцем, где море бушует у скал, - грудным голосом, насыщенным красками, запела моя подружка-старушка.

- Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал, - подхватили мы с генералом.

Смеясь, обернулся пилот: давно он не возил таких веселых пассажиров.

Наш вертолет приземлился на взлетно-посадочной площадке гарнизона подводников. Именно по этой взлетной полосе шагали мы с генералом, прилетев на его первую встречу с избирателями. Между двумя посадками в одну и ту же точку одного и того же гарнизона - всего неделя, а событий - на целую жизнь хватит.

Муза Пегасовна, генерал и я выскочили из машины; над нами беспомощно завис двуногий "Ми-8", за штурвалом которого - Лелик. При ударе о хвостовой винт Бибигонова вертолета была вырвана основная, передняя стойка шасси.

- Давай баллоны! - скомандовал генерал.

Споро и слаженно, как единый механизм, нацеленный на спасение, техники катили по полю огромные резиновые круги, выкладывали их в ряд, прямо туда, где была тень от вертолета, за штурвалом которого - Лелик.

- Сколько он сможет продержаться? - спросила я Музу Пегасовну.

Она не ответила, только взяла меня за руку.

- Пока не закончится керосин. - Я сама знала ответ.

И я молила Бога, в которого обычно не верю, а сейчас верила истово и свято, как паломник у гроба Господня, не отбирать у Лелика керосин, а значит, саму жизнь. И Бог услышал мою молитву, а может, таким профессионалам, как он, не только Бог - в помощь? Держа "Ми-8" в висячем положении, Лелик правой задней ногой шасси коснулся земли, затем обрела точку опоры левая нога. На двух ногах, как слон в цирке, навис вертолет над рядами баллонов. Казалось, достаточно слабого ветерка под брюхо, и туша завалится на спину. Аккуратно, словно боялся смять, вертолет всем корпусом опустился на баллоны.

- Ура! - кричали все и бросали в воздух пилотки.

Муза Пегасовна, принципиально не закрывающая голову какими-либо шляпками, за неимением оной бросилась в объятия генерала.

- Тима, - сказала она, смачно целуя его в обе щеки, - это так необыкновенно, что мне хочется немедленно сесть за рояль и написать специально для тебя новый гимн.

- И выкурить, Муза, по хорошей бразильской сигаре, из отборного табака, года эдак 94-го, - согласился генерал, обнимая Музу Пегасовну за талию.

- И обязательно шампанское! Целый ящик, и чтобы пробки били в потолок! Обожаю, когда громко! - восторженно голосила Муза Пегасовна. Потом, обернувшись ко мне, крикнула: - А ты что стоишь?

И подтолкнула меня к Лелику, покинувшему вертолет. Не знаю, с ее ли подачи, но только неожиданно для самой себя, я повисла на его шее. Вот уж не думала, что способна на такое бурное проявление чувств! А может, прежде у меня были одни эмоции, а теперь впервые - чувство?

- Какой ты настоящий, - говорю я, глядя ему в глаза.

- Тебя, Вака, не понять. То ты называешь меня псом, то гадом, то вообще заблуждаешься: "Е" или "И" ставить в моем случае. Ты уж определись, советует Лелик, всем телом прижимая меня к себе.

- Так ты же во всем настоящий, даже в тех случаях, где нечеткая гласная, - настаиваю я.

- Вака, я тебя изнасилую, - угрожает мне Лелик, сжимая меня в объятиях.

- Я не буду сопротивляться.

Он смеется.

- И как тогда я буду тебя насиловать?

- Страстно, - шепчу я и бесстыдно запускаю ладонь ему под куртку.

Ледяные от дующего с побережья ветра пальцы добираются до горячего тела. Разница температур обжигает нас. Я вижу, как сжимается зрачок - до точки, как желтеет глаз. Ногти царапают нежную ложбинку на его спине, граничащую с бедром. Его руки напрягаются, сжимают мои плечи до синяков. Колючим подбородком он трется о мой лоб.

- Вака, твоя испорченность сбивает меня с ног, - с трудом подбирая слова, изрекает Лелик. Его рыжие глаза смотрят мне прямо в сердце.

- А по моим сведениям, Лелик, с устойчивостью у тебя нет проблем, голосом верховной жрицы, знающей, что он со всеми потрохами в моей власти, лениво мурлычу я.

Понятный лишь ему одному смысл сказанного выводит Лелика из себя, и он раздраженно рычит:

- Варвара, ты понимаешь, что я на службе?

С легкой улыбкой я наблюдаю, как он отдирает свои ноги от моих ног, глаза от моих глаз, руки от моих рук, себя от меня, и не понимаю: зачем надо ломать себя? О какой службе можно помнить сейчас? Сейчас для меня - только ты, а я для тебя - не только... Ты даже видишь стоящих поблизости, они смущают тебя. Самому не противен тупой материализм? Я молчу, я неподвластна ситуации. Куда ты спрыгнешь с подводной лодки, когда все твое естество голосует за меня?

ЦЕНА ВОПРОСА

Вместе с сотрудниками прокуратуры, сопровождаемыми вислоухим спаниелем, мы зашли в ангар торпедопогрузочной базы. Поглядывая на генеральские погоны комдива, дежурный по ангару лейтенант вытянулся по струнке, как-то невнятно пробормотал:

- Ваши документы.

Все было полезли за документами, но Муза Пегасовна упредила действия масс лозунгом революционного звучания:

- Дорогу генералу!

И по тому, как она первой, распахнув тяжелые ворота, шагнула в тоннель ангара, стало понятно, кто здесь генерал. Муза Пегасовна не из тех субтильных особ, что ждут, когда мужчина распахнет перед ними дверь.

С такой ерундой она способна справиться сама и если ждет чего-либо от мужчины, так только двери, распахнутой в мир. В мир возможностей и наслаждений.

Вместе с дверью ангара была открыта и последняя карта из колоды Бибигона: в пустующей при учебных стрельбах боевой части торпеды, уже готовой к погрузке на лодку, оперативники с собакой обнаружили мешок, набитый порошком цвета слоновой кости.

- Героин, - нюхая и разминая порошок в пальцах, констатировал сотрудник отдела по борьбе с контрабандой наркотиков.

В этот же день по героиновому следу задержали всех членов преступной группы, возглавляемой Бибигоном. В ходе проведенного следствия, закончившегося приговором трибунала, были раскрыты все составляющие данного преступления.

Пять лет назад Бибигон посетил с дружественным визитом Голландию. Но не голландские красоты, не флот страны тюльпанов поразили тогда контр-адмирала Мотылевского, а вполне рядовой ужин в семейном кругу контр-адмирала голландского происхождения. Именно там, в этом шикарном доме, где коридоров и комнат столько, что можно заблудиться и никогда не выйти наружу, Бибигон понял: его благосостояние на фоне благополучия голландского коллеги так же эфемерно, как смехотворна и незначительна вся коллекция собранных им монет.

А коллекция у Бибигона была внушительная: общий вес дензнаков многих континентов и летосчислений, на которые сначала курсант, а затем офицер Мотылевский тратил все свое денежное содержание, зашкаливал за пять килограммов. В первый год женитьбы, когда сияющий как медный грош Бибигон вместо ожидаемой получки принес домой замшелый крейцер, вышедший из обращения полтора века назад, - на него и куска хлеба не купишь, - Ева, схватив папку с монетами, вознамерилась было выкинуть в форточку "весь этот мусор". Возможно, и вылетела бы коллекция россыпью из окна, да внезапно на нее снизошло прозрение - так случаются подземные бури и тайфуны, - и Ева поняла, что вслед за антиквариатом всегда покладистый и ведомый муж отправит в свободный полет ее. Наутро у нее распухла рука, рентген выявил трещину, и еще долго она помнила, как щуплый Адам с остервенелым лицом, вырвав из руки папку, грубо толкнул ее на пол. Коллекция вошла в ее сознание комнатой синей бороды: приближаться к ней - опасно для жизни. Потом, по мере накопления житейского опыта, Ева пришла к выводу: в перечне всевозможных прегрешений, допускаемых мужчинами, нумизматика относится к особо легким. Ей мог достаться дебошир, бабник или алкоголик. Можно сказать, расплатилась за брак малой кровью - мужик всего лишь цацки складирует да любуется на них, как ни разу не любовался на нее, Еву.

Правда, однажды было просветление - Бибигон забросил коллекцию в дальний угол, перестал ездить в клуб и даже впервые принес в дом всю зарплату, до копеечки. Тут бы и радоваться, а Ева испугалась: слишком уж злым и ядовитым был муж в период отлучения коллекции. Случилось это после того, как Тимофей Чуранов, которого Бибигон по дружбе сам затащил в клуб, этот "чайник нумизматики" показал там одну-единственную монету, зато какую рубль Константина! Монету, коих в мире всего семь - и одна из них у Тимки Чуранова!

Добил Бибигона Роман Юнеев. Этот наглый, коротко стриженный лейтенантишко вытащил из кармана талер с Палладой. Он мог так небрежно достать носовой платок или смятую пачку сигарет, но таскать в кармане монету, о которой Бибигон не загадывал и в самых смелых мечтах, это слишком.

Волна зависти, разбудившая в Сальери злодея, поднялась в нем и оголила самые мерзкие наклонности. С семнадцати лет он отказывал себе во всем, отказывал в девушках и удовольствиях, из-за коллекции прибыл на Север девственником, из-за нее же - достался Еве. Она единственная не требовала от него ни кино, ни мороженого, напротив - сама кормила котлетами. Уразумел тогда Бибигон: нет справедливости в мире, как нет равных возможностей. Ты можешь изо дня в день, изматывая себя до кровавых мозолей, совершать марафонский забег, но финиш возьмет тот, кому бог дал дыхалку вкупе с резвыми ногами. Дал просто так, не по праву - по неразумению. Как достались этим двум талер с Палладой и рубль Константина? Достались по наследству, Юнееву - от отца, Чуранову, еще комичнее, какая-то тетка по матери отписала в завещании.

И если верил Бибигон в судьбу и ее предначертания, то лишь в образе Фемиды с завязанными лентой глазами, дарующей без разбора, вслепую.

Пугая галландских хозяев мрачной решимостью, русский гость стремительно уничтожил спиртосодержащие напитки, представленные за ужином, и принялся за бар. Коллекция спиртного всех стран мира пала бы в ненасытной утробе адмирала, если б не дух отечества. Бутылка "Столичной", высосанная до капли из горла, сбила его с ног. Подкошенный приветом с родины, Бибигон рухнул на пол. Хозяева отметили его падение вздохом облегчения, после чего в спешном порядке вывезли бесчувственное тело в отель.

Утро приветствовало Бибигона не только раскалывающейся головой. Если вы подумали, что в номере была женщина, то ошиблись. Открыв глаза, сквозь туман похмелья он обнаружил троих мужчин, сидевших напротив его кровати. Если вы подумали... то и здесь вы тоже ошиблись. Эти респектабельные джентльмены, один из коих записывал все происходящее на видеокамеру, кинули на постель чемодан, принадлежащий Адаму. Он подтвердил это в объектив. Затем они высыпали из чемодана ворох белья, и он опять признал его своим.

Далее началось непонятное. Чемодан, который Бибигон знал как облупленный, ибо путешествовал с ним с незапамятных времен, внезапно для хозяина оказался с секретом. Секрет - небольшой, замотанный скотчем сверток - покоился под двойным дном, его наличие тоже явилось откровением для Бибигона. Но самым большим откровением стал героин, обнаруженный в пакете. Адам уже не помнил, когда он кивал: "Мое, знаю" - просматривая кассету, записанную респектабельными джентльменами. Выходило так, что все содержимое чемодана, вкупе с героином, принадлежало ему, Бибигону.

Из двух предложенных джентльменами вариантов - тюрьма или деньги - он выбрал второй.

"Вот ведь, не чемодан, а со вторым дном", - обреченно подумал Бибигон о самом себе.

И когда новенькие купюры закладывали кирпичиками второе дно, он отчетливо различил за их хрустом звон монет. Он знал: так заманчиво могут звенеть только две монеты.

Потом, как хорошие друзья, за бутылочкой коньяка, окончательно отрезвившей Бибигона, они обсудили - один из них сносно говорил по-русски подробную схему доставки товара.

К транспортному самолету, прибывающему с Севера в Моздок, их человек приносит груз героина, упакованный под обычную передачу от доброго дядюшки любимому племяннику. Вместе с грузом Бибигон получает и записку с координатами выгрузки. Наркотик закладывается в боевую часть торпеды, пустующую во время учебных стрельб. Подводная лодка, выходящая на стрельбы, выпускает начиненную героином торпеду, но не на полигон, а, согласно полученным координатам, в район активного промысла, где ее, определившую свое погружение буем, вылавливает сухогруз. Сухогруз джентльмены брали на себя, Бибигон же - командира транспортного самолета, коим стал Климочкин, и командира подводной лодки К-130.

Была обговорена и финансовая сторона проекта: с каждой удачной поставкой будет расти счет в голландском банке, открытый на предъявителя. Тут же за столом Бибигону вручили банковскую книжку, в которой уже сейчас фигурировала солидная сумма. Так, не вставая с места, Адам Адамович Мотылевский стал состоятельным человеком.

Было бы ему счастье, и не только в голландском интерьере, если б не командир авиационной дивизии генерал-майор Чуранов - упертый чурбан, не желавший и за две цены расставаться с рублем Константина. Устав от долгих уговоров, Бибигон воспользовался новоделом - им и заменил экспроприированную у Чуранова монету.

Сначала Бибигон мучился из-за вульгарного способа разрешения вопроса и даже порывался пойти покаяться, но потом, когда разоблачения не последовало, решил, что судьба наконец-то скинула повязку с глаз и привела распределение в равновесие.

Второй подлог дался ему значительно легче. А уж после того как качок Юнеев душил его, да недодушил, окончательно уверовал в справедливость сущего. Тогда и освободил свою совесть от всяческих угрызений.

Словно почуяв нечто неладное, генерал-майор Чуранов отстранил от полетов Климочкина, вдобавок лично проверял каждый прибывающий из Моздока борт.

Тут уж Бибигону ничего не оставалось, как принять решение избавиться от генерала. В силу чувствительности своей натуры, не переносящей крови и силовых методов, он лично разработал изящный план устранения генерала: с помощью бескомпромиссного пера журналистки Синицыной. Для этого Климочкину был выдан модулятор голоса, посредством которого он говорил в туалете за двоих: генерала и Костомарова.

Костомаров ничем не мешал Бибигону, он просто попал под колесо машины, наехавшей на генерала. Не мог же генерал говорить сам с собой о своих же преступлениях. Дабы поторопить Синицыну со статьей, был устроен переполох в ее квартире. А чтобы госпожа Синицына не сомневалась в виновнике переполоха, под стол был брошен рубль Константина. Разве мог предположить адмирал Мотылевский, что из двухсот нумизматов нашего города я выйду именно на Романа?

Когда же и это не помогло, для ускорения процесса пришлось ударить журналистку по голове и умыкнуть никому не нужную сумочку.

Превентивные меры возымели действие, журналистка бросилась по следу, проложенному Бибигоном, с усердием натасканной борзой. В одном просчитался контр-адмирал: буквально перед тем, как я вскрыла сейф, Тимофей Георгиевич положил в него дискету с файлом груз "Х". Тогда я не знала, что мой домашний компьютер подключен к удаленному доступу. Когда наркобарон увидел на мониторе своего компьютера, какая информация оказалась у меня в руках, забыв о своей чувствительности, он приказал Климочкину убрать меня с помощью гранатомета.

Дальнейшее известно: меня спасла Сенькина, оказавшаяся в ту ночь под боком у Климочкина.

Вместе с Бибигоном, Климочкиным и командиром ПЛ К-130 на скамье подсудимых оказался и особист Титов. Его нашли по пустой пачке "Вог". Помните ночь, когда мы все с Гужовым и Люсей бежали за Борисом? Тогда он скрылся от нас в подъезде Бибигона, но не затем, чтобы жаловаться на Гужова. Борис действительно был хорошим шифровальщиком. И когда он расшифровал криптограмму, то понял, что торпеда, которой выстрелила лодка, пошла не на полигон, а в район активного промысла. Бывает же так: из всех криптограмм, приходящих на телеграф пачками, Наталья запомнила именно эту.

Как только экипаж по команде "Все вниз, погружаемся!" спустился с мостика, где накануне наслаждался свежим воздухом, Титов ударил Чукина кортиком прямо в сердце. Потом, обшарив одежду Бориса, вытащил у него из нагрудного кармана тужурки то, что искал: пачку с криптограммой. Пачка лежавшая у самого сердца, была пробита насквозь. Следствие установило идентичность следов крови на кортике, найденном у Титова при обыске, и сигаретной пачке. Те же показатели крови были записаны в медицинской карточке Бориса.

Бросив истекающего кровью Чукина на мостике, Титов спустился в отсек, откуда и доложил на центральный пост командиру лодки Гужову о присутствии всего личного состава на борту.

После команды Гужова "По местам стоять, к погружению!" лодка опустилась на глубину. Волны смыли тело Бориса с ограждения рубки, заполняющегося при подводном положении водой.

Кроме убийства, трибунал инкриминировал Титову и участие в организованной преступной группе, занимающейся сбытом наркотиков: под руководством особиста рыжий матрос, скончавшийся от передозировки, закладывал героин в торпеду.

Из-за координат квадрата, в который отправлялась героиновая торпеда, погиб и штурман Миша. Командир ПЛ К-130 убрал его после того, как штурман стал много говорить о районе активного промысла.

Осужденный на солидный срок, Бибигон каменной рукой командора еще раз попытался дотянуться до генерала. Возможно, и сделал бы из Тимофея Георгиевича труп, хотя бы политический, если б не Муза Пегасовна. Ввергнутый в круговорот всех этих следствий, очных ставок и показаний свидетелей, генерал отошел от предвыборной борьбы за губернаторское кресло. Казалось, окончательно.

В один из последних дней предвыборной кампании "Пионер столицы" напечатал статью журналиста Виталия Бонивура "Генерал в дамках". Обвинительный лейтмотив звучал довольно-таки примитивно: генерал-де человек плохо образованный, обучен только одному языку - как он будет искать инвесторов для нищей области? Чтобы доводы выглядели еще убедительнее, к статье был приложен аттестат зрелости о среднем образовании будущего генерала, где в каждой строчке - только тройка.

В дело разрушения политического имиджа генерала запустили и судебный процесс над наркодельцом, бывшим контр-адмиралом Мотылевским. Мол, рука руку моет, все генералы одним миром мазаны, просто этого еще не поймали.

Вопреки ожиданиям Бибигона, заказавшего статью еще в хорошие для него времена, все изложенное лихой рукой столичного журналиста не привело генерала в уныние. Напротив, вдохновленный пламенными речами Музы Пегасовны о чести и достоинстве, генерал, рейтинг которого после длительного отсутствия на политической арене был близок к нулю, встретился в последний день предвыборной кампании с избирателями.

По совету Музы Пегасовны, для этой встречи генерал зафрахтовал самый большой зал города. Не ограничившись советами, ради такого мероприятия Муза Пегасовна заложила в ломбард переходящую, как красное знамя, соболью шубу. Взамен потребовала единственное: рояль должен стоять на сцене, а не в кустах. Счастливые соперники, с коими трудно было не согласиться, - через день выборы, - находили потуги генерала абсурдными и вне всякого сомнения запоздалыми. Но только не Муза.

Мало того, отринув все разумные доводы, день перед встречей с избирателями Муза посвятила музыкальному образованию Тимофея Георгиевича. С утра до вечера, пока партитура не покорилась целиком и полностью генералу, они в четыре руки и соло штудировали единственную мелодию - "Прощай, любимый город". Генерала уже тошнило от "любимого города" и "седого боевого капитана", но Муза вновь и вновь, игнорируя стуки соседей по батарее, требовала безупречного исполнения. И она добилась своего: генерал клевал клавиши носом, но бацал грамотно, без фальши.

Оснащенная огромным букетом желтых георгинов, Муза Пегасовна первой вошла в пустой концертный зал и заняла место в первом ряду. Всегда безупречно одетая, в этот день она превзошла самое себя. И если раньше я повторяла "Кармен на пенсии", то сегодня решилась исключительно на "Кармен". Настолько несовместны были эта красавица, с горящими глазами, прямой спиной, белозубой улыбкой, в шикарном брючном костюме красного цвета, и пенсия, да еще такая жалкая, как у наших стариков.

- Что он говорит! - громко шептала мне Муза Пегасовна, слушая речи генерала, обещавшего наладить жизнь области в пределах истинных возможностей. - Ну кому интересны дороги, отопление и наличие рыбы в магазинах? Надо обещать глобально, врать по-крупному.

Видимо, в ее словах была сермяжная правда, а может, электорату окончательно наскучило однообразие предвыборных обещаний, но зал сидел как заторможенный, словно пустой, ни вздоха, ни выкрика.

- Кого могут возбудить эти занудливые речи?

Муза Пегасовна поднялась с места и, тряхнув головой, встала на сцену.

- Отправилась возбуждать, - шепнула я сидевшему рядом он.

- От этого бывают дети, - заметил Лелик.

- От этого бывают губернаторы, - поправила я его.

Я знаю Музу Пегасону, как знает бессменную руководительницу всевозможных хоров треть жителей нашего региона, певшая под взмахи ее властных рук. Попробуйте пройти с Музой Пегасовной по широкому проспекту города и не встретить того, кто открывал рот под ее руководством. Желаю вам успеха!

Стремительной походкой проследовав на сцену и вызвав восторг уже от одного узнавания, она вложила генералу в руку желтые хризантемы и ненавязчиво отодвинула его от микрофона на полуслове.

- Я старуха! - с вызовом бросила она в ряды.

От ее низкого, завораживающего тембра проснулись все.

- Я старуха! - громко повторила Муза Пегасовна.

- Сколько старухе лет? - крикнул чей-то молодой голос.

- Мне еще нет девяноста, - гордо ответила Муза.

Заскучавший было народ развеселился.

- А дети есть? - неслось с галерки.

- Дети есть, и внуки тоже, - сообщила Муза Пегасовна. - Я предводитель стада в девять голов.

- В десять голов, - наклонясь к микрофону, поправил ее генерал.

По его выразительному взгляду, брошенному на Музу Пегасовну, все поняли - генерал посчитал себя.

- Десятая голова пока под вопросом, - не растерялась Муза Пегасовна. Беру только губернаторами.

Зал восторженно взвыл от такой санта-барбары, развернувшейся на их глазах. Словно фокусница, она раскрыла газету, непонятно каким образом оказавшуюся у нее в руках.

- Здесь пишут, - сказала она просто, без всякого надрыва, с мягкой душевной интонацией, - что Тимофей Георгиевич не знает иностранных языков, владеет только родным - русским.

Газета плавно полетела в зал.

- Я хочу поклониться генералу. Поклониться до земли за то, что он знает наш могучий, богатый русский язык. Спасибо вам, Тимофей Георгиевич, за любовь к родной земле, ее народу!

Муза Пегасовна отвесила благородный поклон в сторону генерала, тот растроганно поцеловал ей руку.

- Надо ли нам, гражданам России, живущим на одной восьмой части суши, знать иностранные языки? - торжественно спросила она у зала, ловившего каждое ее слово. И сама ответила: - Надо! Но, прежде чем штудировать английский или японский, следует научиться полноценно изъясняться на своем родном языке. Может ли губернатор, не умеющий ясно выражать свои мысли на русском языке, быть губернатором? Представляете, в какие коллизии он может ввергнуть область! Так что, если губернатору, - Муза Пегасовна сделала жест рукой в сторону генерала, - положен по протоколу переводчик, у него будет переводчик!

На последних словах своей пламенной речи Муза Пегасовна махнула залу рукой, и он, послушный ее воле, бурно и страстно зааплодировал. На волне публичного признания она села к роялю. Затихшая аудитория вздохом расположения откликнулась на первые аккорды, летящие в зал из-под прекрасных Музиных рук.

- Споемте, друзья, - обратилась Муза Пегасовна к собравшимся.

- Ведь завтра в поход, - облокотясь на крышку рояля, с улыбкой продолжал генерал.

- Уйдем в предрассветный туман, - пели генерал и его Муза. - Споем веселей, пусть нам подпоет...

- Седой боевой капитан, - хором Пятницкого слаженно грянул зал.

- Прощай, любимый город, уходим завтра в море. И ранней порой, мелькнет за кормой знакомый платок голубой.

На этих словах Муза кивком приглашает генерала присоединиться. Следуя приглашению, генерал элегантно делит с ней стул и клавиатуру. От их игры в четыре руки, когда он - на басах, она - в скрипичном диапазоне, когда их руки летают над клавишами, перекликаясь нотами, народ восторженно стонет.

"Да, с роялем Муза в яблочко, - думаю я. - Ну кто теперь, после того как Тимофей Георгиевич продемонстрировал свое умение музицировать, посмеет назвать его необразованным солдафоном?" Не знаю, как другие, но человеку, играющему на фортепиано, я ставлю зачет автоматом по всем другим предметам. Даже знание сора, из которого выросла нынешняя музыка, не лишает меня удовольствия делить коллективное ликование.

Не прекращая петь, Муза оставляет рояль на попечение генерала и направляется к центру сцены, вдохновенно дирижируя поющим электоратом. Вверху над ней, как символ венценосности, горит сотней лампочек огромная восьмиярусная люстра. Словно понимая это, Муза Пегасовна нет-нет, да и бросает взгляд под самый потолок.

Я только успеваю подумать, что Муза, прочувствовав ситуацию, складывающуюся в пользу генерала, уже позирует для фото- и кинокамер, фиксирующих победу, потому и голову задирает: ведь именно такой ракурс наиболее выгодно отражает шею и другие коварные места женской наружности как светящаяся громадина поползла вниз.

Нет, люстра не рухнула, не вломилась в сцену и размахивающую руками Музу, не взорвалась на глазах онемевшего зала гирляндой осколков. Она медленно, с точностью снайпера сжимала пространство между собой и Музой, стоящей на ее пути.

И так же медленно, словно угроза нависла не только над Музой, истлела песня, лишь генерал продолжал бить по клавишам. И от этого все происходящее за его спиной наполнялось ужасом. Кто-то сдавленно ойкнул. Генерал обернулся. В безмолвии, словно это не лучший дворец города, а пустыня, лишь раздавался скрип троса, скрип отчетливый, до зябких мурашек; трос скрипел, быстрее и быстрее раскачивая люстру и повергая ее вниз.

И когда сноп света, направленный падающей восьмиярусной кометой, сжался до маленького круга, за пределами которого - тьма, а внутри уже едва помещалась Муза, когда круг вот-вот разрешится точкой, генерал бросился, опрокинув стул, - как-то неловко, спиной, но отчаянно - к Музе в красном полыхающем костюме, чарующей и трагической от близости опасного светила, и вытолкнул ее из опаленного круга.

От последовавшего за его резким броском режущего стеклянного грохота я в ужасе закрываю лицо ладонями, Лелик прижимает меня к своему плечу. Я не хочу открывать глаза, я не хочу видеть, что стало с Музой Пегасовной и генералом после того, как на них упала люстра.

- Вака, ты что? Вот дурочка! - трясет меня Лелик, отнимая мои руки от лица. - Вака, открой личико, все живы.

По тому, как он нервно смеется и совершенно необоснованно целует меня то в макушку, то в лоб, я понимаю: Лелик напуган не меньше меня.

Люстра теперь мирно качается на тросе у самой сцены, на излете, но все же она пометила лоб того, кто метит в губернаторы. С перевязанной бинтом, на котором проступает кровь, головой генерал - герой всех героических эпосов, да и только.

Сцена уже заполнена людьми, Муза Пегасовна принимает комплименты по поводу ее самообладания под падающей люстрой, генералу оказана первая медицинская помощь. И вместе - восторги всех и каждого. Нет в зале ни одного равнодушного, неспособного оценить поступок настоящего мужчины Тимофея Чуранова, спасшего на глазах у всего честного народа любимую женщину Музу Пегасовну.

Безоглядно и доверчиво, словно под Новый год, люди верят в любовь и благородство. Невесть откуда на сцене появляются ящики с водкой, и все как одна семья, все как родные, плача и смеясь одновременно, поднимают тосты, главный из которых "Горько!", и уж потом - "За губернатора".

Сквозь праздничность толпы, будто сегодня новогодний карнавал, мы с Леликом протискиваемся к Музе и генералу. Кармен с энтузиазмом целует нас, генерал наполняет стаканы водкой.

- За люстру! - произношу я тост. - Если б ее не было, то следовало бы придумать.

- Тогда за газировку, которой ты меня окатила. - Генерал трогательно обнимает Музу за плечи.

- Что газировка! - снисходительно говорю я. - Это не случайность, там было все выверено до мелочей и проведено в жизнь лично мною.

Генерал отстраняется от Музы и довольно подозрительно пялится на нее.

- Что-то не так? - спрашивает Муза, заботливо поправляя бинт на его голове. - Болит, Тима?

- Муза, если б ты не стояла там, куда летела эта дура, я бы подумал, что ты подпилила трос, - несколько обескураженно, однако с хитрым прищуром заявляет генерал.

Как институтка, пойманная со шпаргалкой, Муза выдыхает горячо и обиженно:

- За кого ты меня принимаешь?

- За тетку этой журналюги, - кивая на меня, не верит генерал.

И следует признать - обоснованно. О, я знаю эту ее горячность, я знаю, когда Муза Пегасовна сама честность и благородство. Только при полном отсутствии и того и другого. Привстав на цыпочки, через плечи и головы я смотрю на люстру, вокруг которой суетятся рабочие. Черт возьми, как Муза сумела ее оторвать от потолка и приблизить к сцене? Может, методом гипноза? А что, с нее станется!

Я легко, без лишней аффектации подношу сжатую в кулак ладонь к самому лицу генерала и раскрываю пальцы.

- Вот.

На ладони покоится рубль Константина. Настоящий.

- Откуда он у тебя? - Взяв монету, генерал пристально рассматривает ее.

Я не хочу отвечать на его вопрос и посему немедленно перехожу к следующему пункту.

- Можете не сомневаться, ваша.

- Муза, ты только посмотри, что принесла Варвара.

Обняв Кармен за плечи, генерал поясняет:

- Это очень редкая монета, рубль Константина, их было отчеканено всего семь штук.

Водрузив на нос извлеченные из сумочки очки, Муза Пегасовна повернувшись к свету, изучает рубль.

- Неужели только семь? Это же раритет, антиквариат, культурная ценность мирового масштаба! Рубль, чей ты сказал?..

- Константина, - говорит генерал.

- Везет же этому Константину, - тускнеет Муза Пегасовна.

- У меня был когда-то такой рубль, тетка оставила. Очень похож, задумчиво произносит генерал и, словно встряхнувшись, обращается к Музе: - А Константин - один из несостоявшихся царей, я тебе потом расскажу. Между прочим, очки тебе к лицу, ты в них похожа на гимназистку.

Смущаясь, Муза Пегасовна поглубже усаживает очки на переносицу, но из контекста выхватывает реплику про тетку.

- И какая тетка делает тебе такие подарки?

- Сводная сестра моей матери, - хохочет генерал, нежно сжимая Музину ладонь. - Все называли ее Лили, я тоже. Ее дед был резчиком монетного двора в Петербурге. Семья считала, что у Лили в голове ветер: я думаю, они ошибались: там был ураган. Девчонкой она отморозила пальцы на ногах во время похорон Ленина и до старости заплетала косы. Страшно стеснялась своей хромоты и очень хотела выйти замуж. Так и прожила всю жизнь старой девой. Меня Лили обожала. Между прочим, рубль она стащила у своего папеньки хотела отдать на нужды революции, но после ампутации пальцев разочаровалась и в революции.

Радуясь тому, что генерал увлечен хроникой своей семьи, я делаю шаг в сторону, но Лелик, читающий на аверсе через плечо Музы Пегасовны, хватает меня за рукав.

- 1825 год. И сколько он сегодня стоит?

- Дорого стоит. Иногда такую цену заломят... - отвечает генерал. Оказалось, за него можно продать друга, честь. У тебя минус?

Он берет у Музы очки и, держа их на весу, как пенсне, изучает монету.

- А ведь действительно, очень напоминает мою. Ты видишь, Муза, характерная неровность гурта. Варвара, так где ты взяла рубль?

Смыться не удалось. И все из-за Лелика, вцепившегося в меня в самую неподходящую минуту. В ожидании исповеди меня буравят три пары глаз. Ладно бы один генерал, с ним бы я еще справилась, а вот с Музой Пегасовной не забалуешь, хватка у нее мертвая.

Почему я не хочу отвечать на этот вопрос? Мне стыдно. Это черный квадрат моей совести. Как дурно мне от того, что я обманула Еву. Воспользовалась доверием ничего не подозревающей Бибигонши. Возможно, клад под пальмой отыскала бы следственная группа, которую я опередила буквально на несколько минут. В их действиях не было бы вероломства, а в моих есть: я обманула Еву, верящую мне. Даже если бы в ее квартиру ворвался Роман и, угрожая ножом или пистолетом, вскрыл паркет под пальмой, он не был бы так подл, потому что не демонстрировал дружелюбие. А я - демонстрировала. И пока Ева разливала чай, нарезала яблочную шарлотку, я взяла монеты, не принадлежавшие Бибигону.

Воровать стыдно, воровать ворованное - не очень. Но почему-то, когда я вспоминаю великаншу Еву, радостно распахнувшую мне дверь, Еву, еще не ведавшую о грядущих переменах, которые разлучат ее с мужем, разрушат ее жизнь, этот постулат не утешает меня.

- Да ваша это монета, ваша! - От злости я перехожу на крик. - Юнеев уже успел получить заключение экспертов.

- Спасибо, - не находя других слов, неловко бормочет генерал.

С силой, расталкивая толпу, я тяну Лелика со сцены. Мне не нужна никакая благодарность, я хочу забыть гостеприимную Еву и ванильный запах шарлотки.

Наутро вся область твердила о мужественном поступке генерала. Как на дрожжах росли слухи, что спасение дамы - не первый подвиг в его послужном списке. Телевидение и газеты пестрели интервью с людьми, которых генерал вытащил своими руками из воды и пламени. Сюжет о самоотверженном броске генерала под люстру, без устали транслирующийся региональными телеканалами, затмил, особенно в среде домохозяек, все мыльные сериалы. В день выборов народ слаженно, с первой попытки, отдал свои голоса Чуранову Тимофею Георгиевичу. В первый же день губернаторства он, собственноручно забив в стену своего кабинета гвоздь, повесил портрет Музы Пегасовны.

Тимофей Георгиевич Чуранов пропал. Конечно, губернатор не пуговица и не иголка, чтобы теряться, тем не менее все обстояло именно так. Может быть, для администрации области, для штата помощников и секретарши он безотлучно восседал в губернаторском кресле, но для Музы Пегасовны отсутствовал четвертые сутки. Особо настаиваю на сутках, так как именно в этот период она отсчитывала каждый час без него, исключив даже перерывы на сон и обед.

Это случилось после того, как генерал, ставший губернатором, вбил гвоздь. Он, между прочим, любезно пригласил нас с Музой полюбоваться на его новый кабинет, и молодая секретарша, прелестная и значительная, что свойственно девушкам ее профессии, расположив нас за столом, под портретом моей подружки, принесла кофе.

После того как мы распили кофе, сдобренное коньяком, генерал-губернатор пропал. Звонок Музы Пегасовны застал меня на редакционной планерке. Я не узнала ее голос, такой он был потерянный.

- Варя, приезжай, мне плохо, - услышала я.

- Скорую вызвали? - переполошилась я.

- Скорая не поможет, - печально изрекла она.

- Владимир Николаевич, мне срочно надо, - заканючила я.

- Синицына, - постукивая паркером по столу, нахмурился Костомаров, - вы работаете в нашей газете почти месяц, из них я видел вас, дай бог, раз пять.

- Может быть, в этом ваше везение. - Я уже просачивалась в приоткрытую дверь.

- Чтобы завтра пришла с готовым материалом, - раздавалось за моей спиной ворчание редактора.

Так я узнала об исчезновении генерала из жизни Музы - длиной в четыре дня.

- И четыре ночи, - подсказывает мне бедолага.

Она возлежит на своем бархатном диване, на другой половине комнаты рояль, над ним - Клеопатра, бросающая жемчужину в бокал. Еще неделю назад я признавала за Музой Пегасовной сходство с возлюбленной Антония. Но сегодня она - обычная российская женщина на пенсии, о завершающем жизненном этапе которой говорит не пенсионное удостоверение, а потухший взор. Видимо, для того чтобы быть Клеопатрой, необходим Антоний. Сигары - единственное, что осталось от прежней Музы Пегасовны, их она смолит не переставая.

- Я вышла в тираж...

Тяжело поднявшись, Муза Пегасовна подходит к зеркалу.

- Варвара, ты посмотри, какие у меня брыльки, - говорит она как о смертельной болезни, постукивая при этом ладонью подбородок, - прямо как у бульдога.

- А у кого их нет? - утешаю я старушку.

- У тебя. Когда мне было тридцать, как тебе, я чувствовала себя девочкой, и ни один мужчина не смел тогда обращаться со мной подобным образом. Между прочим, большие брыльки - признак породы. С годами я становлюсь породистее.

Вернувшись на диван, она кутается в одеяло.

- Конечно, я могла бы заплакать, но это будет жалкое зрелище - старуха, рыдающая из-за мужчины. И потом, я отеку, у меня распухнут глаза. Как в таком виде прикажешь идти на сцену? Нет, рыдать я не буду, лучше достань "Зеленую фею". И поставь "Реквием".

В полутьме, когда мы с Музой Пегасовной обжигаем свои внутренности напитком, культивированным артбогемой, ее слова звучат как исповедь уходящего в иной мир.

- Я не понимаю, Варя, зачем живу. Когда на горизонте шестьдесят, существование утрачивает смысл. Меня уже пора заносить в красную книгу как реликт... За его здоровье. - Она звонко ударяет своим бокалом по моему и залпом опустошает его. - Мавр сделал свое дело, мавр может удалиться, философствует она.

- Это вы про люстру? - бесцеремонно требую я пояснений. - Муза Пегасовна, как вы это сделали?

- Не говори глупостей, при чем тут люстра? - обрывает она меня.

Но уже по тому, что сразу, с одного слова понимает, о чем идет речь, я делаю вывод: это только яблоки падают произвольно, а люстры - по заказу. Я бы еще полюбопытствовала, но Муза Пегасовна душит в зародыше мой профессиональный рефлекс.

- Довольно об этом, - безжалостно резюмирует она.

Здесь можно поставить точку. Муза Пегасовна навсегда исключила генерала - пусть даже сегодня он губернатор - из своей жизни. Я знаю, что больше мы не вспомним о нем. Во всяком случае, вслух. После длительного молчания, протекающего под музыку Моцарта, она говорит:

- И хватит, Варвара, подымать меня на дыбу жизни.

- При чем тут я?

Ну вот, за неимением других виноватых моя подружка вычислила крайнего.

- При всем. Хотя бы потому, что хочется мне есть. С сегодняшнего дня я буду доживать свой век, как подобает старухе: чинно и благородно. Не буду суетиться, усмирю свои желания и перестану красить волосы...

- О, седеющая брюнетка - это очень модно. - Развалясь в кресле, я неучтиво смеюсь. И уж совсем вне всяких приличий закидываю ноги на стол. Отчего-то мне совсем не грустно, напротив - весело как от щекотки. Наверное, под влиянием абсента. - Такие волосы называются соль с перцем, их носят самые продвинутые модницы.

- Тогда я буду краситься, - угрожающе произносит Муза Пегасовна, - но никаких стрижек, только старческий пучок. Подай-ка мне вон ту шкатулку.

Без зеркала, на ощупь, она сооружает на своей голове извлеченными из шкатулки шпильками недоразвитую бабетту.

- Заметь, Варвара, я даже не спрашиваю тебя, как я выгляжу, меня это теперь не интересует.

- Я бы промолчала, даже если б вы и спросили. Сказать-то о новом причесоне нечего, - куражусь я над Музой Пегасовной, насильно загоняющей себя в старшую возрастную группу.

- А ну, мотай отсюда! - негодует она; запущенная ее рукой подушка с золотыми кистями, врезавшись в голову, откидывает меня в кресло.

От порывистого движения, свойственного скорее метателю молота, но никак не примерной старушенции, Муза Пегасовна преображается. И хотя она еще норовит восстановить на голове рассыпавшийся пучок, я вижу, как горят ее глаза, хотя комната уже погрузилась в сумерки.

- Узнаю вас, Муза Пегасовна! - на полном серьезе радуюсь я: если она состарится здесь и сейчас, что будет с нашей дружбой?

Из-за пронзительного звонка, корабельной рындой ворвавшегося в величественные аккорды "Реквиема", я не успеваю закончить спич о здравии, зато получаю индульгенцию. Муза Пегасовна больше не гонит меня, мало того распорядительным жестом возвращает в изголовье подушку с золотыми кистями. С грациозностью львицы, совсем не так, как прежде, она располагается на диване.

- "Реквием" выключи, - спокойно, не пытаясь перекричать настырный звонок, говорит она, - и открой дверь.

Предчувствие нас не обмануло: так настойчиво терзать кнопку звонка и наши уши мог только Тимофей Георгиевич. Сегодня он больше генерал, чем губернатор. В белом парадном мундире, на погонах - шитые золотом звезды, на черных брюках - голубые лампасы, на фуражке - золотая кокарда, в руках немыслимый букет желтых хризантем. Он переступает порог, неся с собой запах хорошего одеколона и осенней свежести. От сочетания офицерской выправки с природной роскошью цветов я охаю. Хорошо еще, не очень громко - Муза Пегасовна, объявившая мораторий на генерала, мне бы этого не простила.

- Здравствуй, Варя!

Генерал всучивает мне в руку фуражку.

- Где? - спрашивает он.

Я киваю в сторону комнаты. Ужасно интересно, что сейчас будет: сразу Муза прогонит генерала или для порядка помучает? И что я вижу, выглядывая из-за генеральской спины? Представляете, моя старшенькая, минуту назад божившаяся стать бабушкой, уже успела выкинуть шпильки из прически и накрасить губы. Не знаю, что она там еще успела, пока я встречала генерала, но ее проворности в создании имиджа можно позавидовать: двадцать, конечно, не дашь, но выглядит на все сто. В смысле сто процентов, когда каждый прожитый год - во благо. Если вы скажете: так не бывает - значит, вы просто не знаете Музу Пегасовну. Мужчины не могут устоять перед такой женщиной. Вот и наш генерал опускается на колено. На Музу, возлежащую на диване с длинным узким бокалом абсента в руке, это не производит ни малейшего впечатления. Запрокинув голову, она глядит на коленопреклоненного генерала через стекло и смакует вкус полыни.

- Я думал, ты потеряла меня, а ты пьянствуешь, - обескураженно говорит генерал.

- Что ты хочешь? - спрашивает Муза голосом инквизитора.

- Пригласить тебя в ресторан, - смущается генерал.

Рука Музы, прекрасная в своей зрелости, унизанная кольцами, ласкает восковые лепестки хризантем. Я вижу, как замер генерал в ожидании вердикта, как ждет он ее ответа.

- Так не отказывай себе в этом, - шепчет Муза Пегасовна.

- Что? - словно не расслышав, переспрашивает генерал.

- Не отказывай себе в этом, - четко повторяет Муза Пегасовна.

- Что?! - не унимается генерал, едва удерживаясь от смеха.

- В ресторан! - Крик Музы Пегасовны оглушает нас.

И пока она вот так победно голосит, генерал, приговаривая: "Так это против правил" - закидывает ее хризантемами, цветок за цветком.

О, как божественно красива ликующая Муза Пегасовна на диване цвета горького шоколада, усыпанная лоскутным одеялом из желтых хризантем! Я чуть не вою от зависти. Вскочив с дивана, она ступает по цветам, устлавшим пол. Потом распахивает крышку рояля. Проехавшись всей ладонью по клавишам, как по катку, она наяривает "Мурку".

- Здравствуй, Ляпидевский, здравствуй, лагерь Шмидта, здравствуй, лагерь Шмидта, и прощай, - голосит Муза Пегасовна.

- Мы пошухарили на полярной льдине, а теперь награду получай, аккомпанирует генерал в басовом ключе.

Я не знаю слов, поэтому сдабриваю свое "ля-ля-ля" постукиванием пальцами по крышке рояля.

- Шмидт сидит на льдине, словно на малине, и качает длинной бородой, самозабвенно, в блатной манере, горланит дуэт.

Оторвав левую руку от клавиш, генерал достает из внутреннего кармана узкую коробку.

Внутри на белом атласе - солидный WATERMAN; корпус ручки инкрустирован серебром и трехкаратным золотом. Такой крутой в нашей редакции нет даже у Костомарова. Оказывается, это - подарок мне. Не знаю, поднимется ли моя рука применить столь роскошный подарок по его прямому назначению? Интересно, с чего бы? Муза Пегасовна смолкает, вместе мы вопросительно смотрим на генерала.

- Рубль Константина действительно оказался моим, столичные эксперты подтвердили его подлинность, - говорит генерал, продолжая наигрывать воровской гимн.

Мы с Музой Пегасовной переглядываемся: так вот где долгих четыре дня пропадал генерал.

- Спасибо, Тимофей Георгиевич, это вы слишком, - растерянно говорю я, не выпуская ручки из рук, - даже не представляю, как можно просто так писать этой уникальной вещью! Может, сразу под стекло замуровать?

- Брось свои комплексы, Варвара! - рубит сплеча генерал. - Ручка не стоит и сотой доли рубля Константина. Так что нечего на нее любоваться: не мы для вещей, а вещи для нас. Пиши статьи, чтобы каждая - на вес золота.

- Тима, ты не представляешь, как щедрость украшает мужчину! - Обняв генерала, Муза горячо целует его в щеки и уточняет: - За тебя, Варвара.

- Я и сама могу, - слабо протестую я.

- Не шали, - грозит пальчиком подружка-старушка.

- Между прочим, Муза, нас ждет машина, - прерывает наш диалог генерал.

Все вместе мы выходим на крыльцо. Уже стемнело, и зажглись фонари. Роскошная Муза, в каком-то немыслимом белом кардигане, в туфлях на высоком каблуке, рука об руку с генералом, направляется к машине.

- Ну, я пойду, - говорю я.

- Подбросить? - спрашивает генерал.

- Спасибо, - мотаю я головой.

Почему-то мне ужасно тоскливо, хочется нырнуть в темноту и долго идти под фонарями, которые ночью кажутся звездами. И чтобы мелкий дождь стекал по лицу как слезы. Прямо над нами нарастает гул самолета, вечернее небо стремительно бороздят сигнальные огни невидимой машины.

- Ночные полеты? - спрашивает генерал.

- Ага, - вздыхаю я.

- Не расстраивайся, Варя, - подбадривает меня Муза Пегасовна, - вот станет Леша генералом, и вы тоже сходите в ресторан.

- Муза, ты не знаешь Власова, - замечает генерал. - Для того чтобы он окончательно пошел на посадку, ему надо как минимум выйти на пенсию.

- В общем, сходила, Варя, в ресторан, - хохочет Муза Пегасовна.

От обещанной перспективы я с досадой развожу руками: ресторан светит мне лет через двадцать. А сейчас Лелик мне кажется ребенком, без спроса забравшимся в кондитерскую лавку. Пока не стрескает все сладости, до аллергии, не успокоится.

Музе Пегасовне пришла в голову мысль устроить из посещения ресторана нечто экзотическое.

- Требую оргию! - провозгласила она, осушив бокал шампанского.

Дабы претворить эту идею в жизнь с полным блеском, генерал заказал официанту Б-52.

- Будем гасить бомбардировщик, - улыбнулся генерал Музе.

Ради оргии, по которой исстрадалась мятежная душа, загнанная в возрастные рамки, Муза была согласна на все. Ее даже не напугал вид горящего синим пламенем коктейля. Подбадриваемая генералом, обладающим большими познаниями в искусстве пития, она опустила на самое дно пожароопасного бокала трубочку и на едином вдохе осушила Б-52 вкупе с пламенем. Так родилась традиция. Еще при первом появлении сей блестящей пары музыканты оставили смычки и клавиши, присутствующие - закуски. Публика, узнавшая нового губернатора, рукоплескала. Генерал раскланялся, он явно был растроган. Роскошная Муза, сопровождаемая кавалером под руку к столу, ломящемуся от яств, не могла оставаться лишь тенью и ответила залу воздушным поцелуем. Грянули продолжительные аплодисменты. Музыканты заиграли туш. И если женские взгляды с некоторым пристрастием бороздили спутницу губернатора вдоль и поперек, то мужчины откровенно сворачивали шеи.

- Ей нет соперниц, нет подруг, красавиц наших бледный круг в ее сиянье исчезает, - произнес генерал первый тост.

А уж когда Муза Пегасовна, ощущавшая себя под прицелом множества глаз как рыба в воде, заявила о своем желании оргий, их возжелали все. Не потому, что Муза говорила громко - просто так уж получается: где бы она ни появилась, ее слышат. Накрахмаленные официанты не успевали разносить по столам бокалы с полыхающими Б-52. Дамы взахлеб демонстрировали склонность к отчаянным поступкам, и ни одна, склонившаяся над пламенем, не ойкнула. А ойкнули все в ту минуту, когда музыканты взяли первые ноты какой-то лирической мелодии и пианист произнес в микрофон:

- Губернаторский вальс - для губернатора и его дамы.

Как все и ожидали, генерал, протянув руку Музе, повел ее в центр танцевальной площадки. Посетители ресторана, особенно те, что помоложе, скуксившись, вернулись к застольным беседам: кому охота смотреть на показательные выступления стариканов, что были когда-то рысаками, а сегодня, с трудом передвигая копыта, способны только на вялое топтанье в ритме вальса? Генерал уже хотел закружиться в объятиях подруги, но Муза, оставив его, взошла на сцену.

- Нет, нет, - обратилась она к музыкантам, обрывая мелодию властным движением руки, - никаких занудливых музык.

Взяла у пианиста микрофон, приблизила его к губам и как бы нехотя, сквозь истому, произнесла:

- Две гитары за стеной жалобно заныли...

Застонала скрипка, заговорила гитара, всплеском аккордов откликнулось фортепьяно, страстно встряхнула плечами Муза, и зал вздрогнул от изысканного тембра ее голоса. Ее низкий грудной голос нельзя назвать концертным, но в нем есть все, что так близко русской душе: и кураж, и свобода, и тоска о чем-то безвозвратно ушедшем. От таких голосов щемит сердце, а ноги наперекор тоске рвутся в пляс.

- Сердцу памятный мотив, милый, это ты ли?

Муза спустилась со сцены и широко, на отлете протянула генералу руку.

И генерал принял ее ладонь. Покачав головой, - мол, я это, я, - он хрипло и озорно запел в микрофон:

- Эх, раз, еще раз, еще много, много раз.

- Лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз, - орала и хлопала в ладоши публика, окружившая площадку с генералом и Музой плотным кольцом.

Кто-то взял у Музы микрофон, а она, щелкая пальцами, сотрясая на груди и запястьях рук воображаемые бусы, цыганочкой прошлась перед Тимофеем Георгиевичем. И тогда, скинув белый парадный мундир кому-то на руки, он разухабисто, наперегонки с огневой мелодией, забил каблуками, застучал ладонями по груди, по бедрам: вот, мол, какой я гоголь!

Заведенная публика, распахнув настежь двери ресторана, провожала их в ночь. Смычок в руках длинноволосого скрипача ласкал струны, и скрипка пела:

- Скажите девушки, подружке вашей, что я ночей не сплю, о ней мечта.

- И где наша машина? - спросила Муза Пегасовна.

- Уже едет, Муза, - ответил генерал.

И она тотчас услышала доносящийся из темноты цокот копыт, и в полосу света въехала карета, запряженная тройкой гнедых.

- Вау! - сказал народ.

И только Муза Пегасовна не выказала ни малейшего потрясения - приняла карету как должное. Все потому, что сегодня она играет королеву, а королеве подобает передвигаться гужевым транспортом. Генерал подал ей руку, она поднялась вслед за ним, и, когда кони тронулись, Муза Пегасовна помахала подданным рукой.

Карета неслась по пустынному городу, ее догоняла полная луна.

- Муза, - тихо сказал генерал и взял ее ладони в свои.

Он держал их бережно, как нечто драгоценное, и трогательно смотрел ей в лицо. По одному только слову она поняла, что он хочет сказать, и от смущения не знала, куда деть глаза. Она радовалась, что в карете, освещаемой пробегающими уличными фонарями, не видны ее пылающие щеки.

- Я хочу жениться на тебе.

- Не смеши, - нервно засмеялась Муза. - Какой брак может быть на исходе жизни? Нам пора думать о вечном. Но это не мешает нам просто встречаться...

Он опустил голову и губами дотронулся до ее запястья.

- Нет, - сказал генерал, - просто встречаться мы не будем. Ты станешь моей женой, или тебя не будет в моей жизни...

- Это ультиматум? - с вызовом бросила она; его безапелляционный тон вернул ей присутствие духа.

- Это война, - жестко сказал он. - Муза, я хочу видеть тебя каждый день, хочу слышать, как скрипят половицы под твоими ногами, хочу называть тебя "моей девочкой", хочу засыпать и просыпаться с тобой.

- О, мой генерал! Я давно разучилась спать с мужчинами, - рассмеялась Муза Пегасовна.

- А мы и не будем спать, - сжал он ее ладонь, - это я тебе обещаю. А сейчас закрой глаза.

- Зачем? - не поняла Муза. - Зачем закрывать глаза, когда и так ничего не видно?

- Не бойся, моя девочка, - промолвил генерал, - девственности мы будем лишать тебя в другой обстановке.

- Вот еще! - засмеялась Муза, но глаза закрыла.

Прохладный, рассыпающийся на части предмет заполнил ее ладонь. Она открыла глаза, генерал щелкнул зажигалкой. Пламя выхватило из темноты золотое колье, в самом центре которого, словно черная вишня, матово переливалась жемчужина. Глядя на нее, Муза ощутила, как это бывает перед пробуждением, ирреальность происходящего. Ночь, карета, генерал, дарующий полновесное золотое колье с редкой жемчужиной - возможно, такое и случается в жизни отдельно взятых женщин, но только не на постсоветском пространстве.

- Настоящее золото? - обомлела Муза. - Настоящая черная жемчужина?

Опьянев от ее радости, генералблаженно улыбался.

- Неужели это мне? Тима, неужели мне? - восклицала она, прикладывая колье к груди.

- Дай-ка я тебе помогу. - Генерал принял драгоценность из ее рук, приблизился вплотную.

Его пальцы дотронулись до ее шеи, когда он, пытаясь застегнуть колье, нежно раздвинул волосы на затылке. Это прикосновение вызвало во всем теле такую дрожь, что Муза испугалась. Собрав последние крохи благоразумия, она спросила не без гордости:

- Ты думаешь, меня можно купить?

- Я предполагал такое развитие сюжета. - Генерал, будто свечу, передал ей зажигалку. - Держи.

Снизу, из-под сиденья, он вытащил бутыль темного стекла с широким горлышком. У Музы на ладони покоилось колье, второй рукой она держала зажигалку, пытаясь угадать следующий эпизод сюжета. Сюжета, подсказанного генералу не без ее участия.

- Что это? - тихо спросила она.

- Царская водка, - спокойно ответил генерал, - растворяет все, особенно хорошо - злато с жемчугами.

Хлопнула отвернутая пробка. С замиранием сердца Муза смотрела, как его рука поднимает колье, как медленно опускает звено за звеном в бутылку. Словно воочию представляла она, как за темным стеклом, в глубине бутылки, страшная жидкость, не издав ни звука, сжирает благородный металл, а с ним и черную жемчужину. Чтобы не видеть бутылку, погубившую жемчужину, она потушила зажигалку. Вместе с пламенем что-то потухло и в ней.

- Надеюсь, я не очень подорвала областной бюджет? - после долгого молчания спросила Муза Пегасовна.

- Областной бюджет здесь ни при чем. Колье я купил на деньги, вырученные от продажи рубля Константина.

- Как ты смел? - задохнулась Муза. - Ты предал свою тетку! Предал Лили, которая любила только тебя! Истребил подобно варвару семейную реликвию!

Муза кричала, ее рука тянулась к двери.

- Почему ты мне сразу не сказал? Зачем ты повесил на меня этот груз вины? Кучер, остановить карету! Вандал! Солдафон! Насмотрелся Тьеполо? На солнце тоже можно смотреть, а можно и ослепнуть. Главное, не смотреть, а видеть суть - живопись иносказательна! Как любое произведение! Тимофей Георгиевич, видимо, вы еще не читали Муму, а то бы в городе не осталось собак, - язвительно произнесла она.

- Я думал, ты - Клеопатра, - обронил он.

- Да какая я Клеопатра! - сокрушалась Муза. - Я обычная русская баба. Просто я хотела, чтобы все было красиво.

- Обещаю, у нас все будет красиво. - Он поднял бутылку и, взболтав, опрокинул ее вниз горлышком прямо на сиденье.

Муза не успела вскочить, как завороженная она смотрела на жидкость, хлынувшую из бутылки; брызги окропили ее и генерала. Вместе с потоком из бутылки выскочило колье, целое и невредимое; оно целомудренно примостилось между ними. Генерал поднес бутылку к губам и выпил последние капли.

- Рекомендую, Муза, шампанское.

- И что мне делать теперь? - спросила она.

- Выходить за меня замуж, - сказал он, застегивая колье на ее шее.

- Я твоя, мой генерал. - Муза распахнула объятия.

На место генерала, сложившего с себя обязанности комдива, был назначен полковник Власов Алексей Викторович. После торжественного построения, на котором личный состав дивизии присягал под знаменем части на верность новому командиру, Лелик подошел к нам с Василием - мы стояли в зрительских рядах.

- Вака, пойдешь замуж за комдива? - спросил он, такой красивый в черной шинели, с золотой звездой на груди.

- Лелик, может, для начала в ресторан? - ответила я вопросом на вопрос.

- Сходим, - с готовностью согласился он, обнимая меня.

- Я с вами, - подхватил Василий. - В жизни не был в ресторане.

Лелик щелкнул его по лбу.

- Куда только мать смотрит: ребенок ни разу не был в ресторане! Когда идем?

- Сейчас, - хором ответили мы.

На лицо Лелика набежала небольшая тучка.

- Сейчас не могу, через полчаса у меня совещание, потом ночные полеты.

- Тогда завтра, - тотчас отреагировал Василий.

Не знаю, было ли Лелику неудобно передо мной, но обманывать ребенка он определенно стыдился.

- Завтра, завтра... Понимаешь, Василий, завтра тренажеры, в семнадцать - Военный Совет.

- А послепослезавтра? - с издевкой спросила я.

- Предполетная подготовка, - сквозь зубы процедил Лелик. - Ну, что ты хочешь, - взорвался он, - если у меня такая жизнь, если я не вылажу из кабины! Ты не желаешь понимать, что мне некогда!

И уже примирительно:

- Может, вы без меня в ресторан сходите?

Я хохотала на всю ивановскую, мне было смешно до колик, люди оглядывались на нас. Василий растерянно дергал меня за рукав.

- И замуж тоже без тебя? - все еще всхлипывая от приступа смеха, спросила я.

- Этого, Вака, ты никогда не дождешься. - Лелик провел ладонью по моему лицу. - Замуж ты пойдешь со мной.

- Не знаю, - печально сказала я, - может, мне Василий не разрешит.

- Я подумаю, - серьезно заявил Василий.

От скудной ласки мозолистой руки Лелика я едва сдерживаюсь, чтобы не разреветься. Достаточно ему дотронуться, как меня начинает лихорадить, на клеточном уровне я чувствую, как эта зараза, из-за которой мы с трудом отлипаем друг от друга, с реактивной скоростью передается и ему. Ну тогда почему у меня есть соперница - авиация, ради которой он готов жертвовать мной, а не наоборот? И что такое должно произойти, чтобы Лелик забыл о полетах и думал только обо мне? Впрочем, я, кажется, знаю: мне надо броситься под машину, и тогда его сильные руки поднимут меня; надо спровоцировать нападение, и тогда Лелик будет заботливо мазать мой лоб зеленкой; а еще лучше - очутиться на самом краю пропасти, и тогда он спасет меня. А пока я жива и здорова, пока никто за мной не охотится, Лелик будет летать, посвящая краткие перерывы между полетами - мне. Может, это и есть любовь?