Мы отстаивали Севастополь

Жидилов, Евгений Иванович

Мы отстаивали Севастополь

[1] Так помечены страницы, номер предшествует.

Жидилов Е. И. Мы отстаивали Севастополь. — М.: Воениздат, 1960. — 240 с. («Военные мемуары»)

Аннотация издательства: Двести пятьдесят дней длилась героическая оборона Севастополя во время Великой Отечественной войны. Моряки-черноморцы и воины Советской Армии с беззаветной храбростью защищали город-крепость. Они проявили непревзойденную стойкость, нанесли огромные потери гитлеровским захватчикам, сорвали наступательные планы немецко-фашистского командования. В составе войск, оборонявших Севастополь, находилась и 7-я бригада морской пехоты, которой командовал полковник, а ныне генерал-лейтенант Евгений Иванович Жидилов. В книге «Мы отстаивали Севастополь» Е. И. Жидилов рассказывает о людях седьмой бригады, раскрывает образы мужественных моряков-черноморцев, сражавшихся с фашистами до последнего патрона, до последней капли крови.

Содержание

С кораблей в окопы [3]

Академией становится война [3]

Рождение бригады [12]

Комиссар прибыл [20]

Учимся у защитников Одессы [27]

Бои на дорогах [37]

На новые позиции [37]

Лицом к лицу [44]

Враг наседает [55]

Через горы [63]

Мекензиевы высоты [72]

«Пулеметная горка» [72]

«На подкрепление не рассчитывайте...» [79]

Ни шагу назад! [80]

«Мы все здесь коммунисты...» [95]

Второй штурм [104]

В резерве [104]

Разведка боем [109]

Держитесь, моряки! [120]

Выстояли! [129]

У нас на фронте без перемен [136]

Связной Саша [136]

Привет Большой земли [140]

Передний край отдыха не знает [147]

Так называемая «спокойная жизнь» [155]

Севастополь в огне [170]

Гроза надвигается [170]

Северная сторона [183]

Последние дни [199]

Нам все труднее [199]

Печатное слово [211]

Сапун-гора [215]

Мы вернемся! [225]

Бессмертие подвига [235]

С кораблей в окопы

Академией становится война

— Ну, хватит, закругляйся, Владимир Сергеевич! — тереблю я своего соседа по комнате. Но Илларионова не так-то просто оторвать от книги. Заглянет в учебник, прочтет несколько строчек, глаза к потолку, и бормочет:

— Эпаминонд в 371 году до нашей эры в битве при Левктрах, командуя фиванцами, применил фланговый удар против спартанцев и наголову разбил...

— ...В общем объегорил царя Клеомброта и вошел в историю, — заключаю я. — И на этом остановись. Мы же поход в баню запланировали.

Илларионов снимает с носа пенсне, растерянно смотрит на меня. Глаза усталые, покрасневшие. Похоже, всю ночь зубрил.

— А как же с завтрашним экзаменом по истории военного искусства? Мне вон еще сколько повторить нужно.

— Не прибедняйся. Как всегда, на пятерку сдашь. И не забывай, что сегодня воскресенье, когда все нормальные люди отдыхают. К тому же ты пригласил нашу «иностранку» прогуляться с нами на реку за ландышами. И помнишь условие: говорить только по-немецки.

— Ох, — вздыхает Илларионов, — вот еще морока! И зачем он нам, этот немецкий язык?

Наконец мы на улице. Пышет жаром июньское солнце. Прохожие жмутся в тень черемух и тополей, которыми так богат Наро-Фоминск. Нас догоняют еще два [4] товарища. Теперь вся четверка севастопольцев налицо. Идем со свертками белья, беседуем о предстоящих экзаменах.

Мы съехались в Наро-Фоминск на очередной сбор слушателей заочного факультета Военной академии имени М. В. Фрунзе. Народ все солидный. Я в звании полковника прибыл с должности начальника строевого отдела штаба флота. Подполковник Илларионов был начальником штаба стрелкового полка. В его подтянутой, поджарой фигуре чувствуется отличная строевая выправка. Вот только пенсне на носу, да очень мягкий, даже чуть женственный голос не вяжутся с его мужественным видом. Под стать ему подполковник Карасев, старший офицер оперативного отдела штаба флота, — человек рассудительный, неторопливый в движениях, скупой на слова. Четвертый — начальник школы младших командиров береговой обороны полковник Шаповалов — держится чуть-чуть особняком. Он у нас старшина курса. Мнит себя большим начальством и не упускает случая показать свое превосходство. За это и еще за высокий рост мы его между собой иногда величаем «дубом». Но это когда он особенно нам насолит. А в общем живем дружно, и нас почти всегда видят вместе.

И сейчас, придя в баню, мы прилежно трем друг другу спину мочалкой, с шутками и прибаутками окатываем зазевавшегося друга холодной водой.

— Какая все-таки приятная процедура — баня. Будь моя воля, я бы первооткрывателю этого учреждения в каждом городе ставил памятник, — обтираясь полотенцем, говорит Илларионов.

Веселую болтовню прерывает голос из репродуктора:

— Внимание, внимание! Сейчас будет передано важное правительственное сообщение...

В раздевалке бани наступает настороженная тишина. Напрягая слух, все тянутся к репродуктору, подвешенному у самого потолка.

И вот на нас падают тяжелые, словно удары молота, слова:

«...Вероломное нападение... Бомбардировка Киева, Минска, Севастополя... Первые жертвы...» И торжественное, как клятва: «Наше дело правое, победа будет за нами!» [5]

Одеваемся поспешно, как по тревоге, забыв про полотенца, с мокрыми лицами выскакиваем на улицу.

У офицерских флигелей танковой дивизии — толпа женщин, ребятишек. Хмурые, печальные лица. Здесь много вдов и сирот: мужья и отцы не вернулись после недавней войны с белофиннами. Эти знают, что такое война.

Мы спешим в свой лагерь. По-прежнему ярко светит солнце, воздух напоен запахами листвы и цветов. Но мы уже ничего этого не замечаем.

В голове лихорадочно проносятся обрывки мыслей. Война... Эпаминонд... Севастополь... жертвы далекие, а может быть близкие, ...наше дело правое...

Об экзаменах уже больше не думаем. Все слушатели рвутся скорее уехать в свои части.

И мы, севастопольцы, тоже стремимся на флот. Сейчас наше место там.

На следующее утро, 23 июня 1941 года, мы стоим в строю на открытой клубной площадке академии. Начальник факультета генерал-лейтенант Попов объявляет, что занятия прерываются и слушатели должны немедленно отбыть в войска.

Поезд мчит нас на юг. Мы не отрываемся от окна вагона. Чувствуется, что весть о войне облетела всю страну. На станциях поезд окружают люди с вещевыми мешками за спиной. Серьезные, деловитые, они молча втискиваются в переполненные вагоны. На перроне остаются старики и женщины. Грустными, тревожными глазами провожают они поезд.

Подъезжаем к Крыму. Невольно всматриваемся в чистое, безоблачное небо. Не верится, что в этой мирной лазури уже кружат вражеские самолеты. Сброшенные ими бомбы нанесли первые раны нашему родному Севастополю. Тоскливо сжимается сердце. Что сейчас стало с Севастополем, с нашими семьями, нашими товарищами? «Скорее, скорее», — мысленно понукаем мы поезд, хотя он и так мчится на полной скорости.

Севастополь! Этот город бесконечно дорог мне. Почти двадцать лет прослужил я на Черном море. В Севастополе мне знаком каждый камень. Да и как не знать, как не гордиться этим городом, его славной историей, героями знаменитой Севастопольской обороны, подвигами революционных моряков 1905 года... В моей памяти свежи [6] события, очевидцем которых я был: бои за Крым в 1920 году, беспримерный штурм Перекопа, победоносное вступление наших войск в Севастополь. Среди усталых, запыленных бойцов в краснозвездных буденовках был и я, в то время совсем молодой парень.

Особенно нравился мне Севастополь ночью. Когда поезд выходил из тоннеля и огибал Инкерманскую долину, перед взором возникал, как в сказке, расцвеченный бесчисленными огнями амфитеатр центральных улиц, а внизу открывалась панорама знаменитой Северной бухты, тоже мерцающей тысячами огней, — там стояли боевые корабли.

А теперь мы во все глаза смотрим в темноту и ничего не видим.

— Что-то не узнаю нашего Севастополя, — говорит Карасев. — Будто все вымерло, и корабли куда-то подевались.

— Все на месте, но все тщательно затемнено, — догадываюсь я.

Поезд подходит к последней станции перед Севастополем — Инкерману. Через переезд железной дороги из города на Северную сторону нескончаемым потоком идут груженые автомашины, громыхают гусеницами тягачи с зенитными пушками. На платформе толпятся матросы в серой рабочей одежде. По-видимому, прибыли разгружать вагоны. Полковник Шаповалов, прохаживаясь по перрону, достает папиросу, чиркает спичкой, чтобы закурить. Но сейчас же перед ним появляется женщина с красной повязкой на рукаве. Настойчиво требует:

— Товарищ командир, потушите папиросу! Вы нарушаете светомаскировку.

Полковник усмехается, но не перечит. Молча гасит папиросу.

В Килен-бухте, когда мы огибаем ее, слышны треск отбойных молотков и какие-то глухие удары. То и дело вспыхивают молнии электросварки: их трудно замаскировать.

— Живет Севастополь! — радостно восклицает Илларионов.

С приближением к берегу Северной бухты мы начинаем различать темные громады кораблей. Они искусно затемнены. Но до нас доносится звон шестерен лебедок, топот многих ног, приглушенные голоса: идет погрузка. [7]

На севастопольском вокзале непривычно пусто. Только несколько офицеров и матросов стоят на платформе, ожидая мобилизованных.

— Кто в Черноморский флотский экипаж, выходи строиться на площадь! — слышится команда.

— Всем гражданским пассажирам зайти в вокзал, по улицам хождение запрещена!

Мы вчетвером направляемся в штаб флота. Летние ночи на юге темные, безветренные. Накалившаяся за день мостовая не успевает остыть и излучает тепло, как жарко натопленная печь. Близость моря ощущается по влажности воздуха, а с гор вместе с прохладой долетает пряный аромат цветущей акации.

На пустынных улицах — тишина. Мы идем по вокзальному спуску, придерживаясь середины мостовой, чтобы не наткнуться на что-нибудь в темноте. Пройти удается не много. Несколько девушек преграждают нам дорогу, выбежав из засады. Предлагают следовать за ними. Делать нечего, подчиняемся. Нас ведут в нишу, вырубленную в отвесной стене обрыва. Здесь при свете ручного фонарика девушки придирчиво проверяют наши документы и только после этого отпускают.

По пути до штаба флота нас останавливают несколько раз. В результате на полтора километра мы затрачиваем три часа.

Уже полночь, но в штабе не прекращается работа. В кабинетах и коридорах страшная духота. Окна плотно завешены одеялами или черным молескином.

Я должен представиться своему начальству — капитану 1 ранга Павлу Алексеевичу Ипатову. У дверей кабинета придерживаю шаг. Готовлюсь по-строевому отрапортовать своему начальнику о прибытии. В таких случаях всегда мысленно несколько раз повторяешь заученные и всегда сбивчивые фразы. Но рапортовать не приходится. Увидев меня, Павел Алексеевич подходит, крепко жмет обе руки:

— Вот хорошо, вовремя подоспел. Ну садись, садись, давай закурим, а потом будем разговаривать.

Капитан 1 ранга улыбается своей широкой, открытой улыбкой, но в черных пытливых глазах нет обычных веселых искорок:

— Прежде всего, о твоей семье. Все здоровы, мы их [8] отправили в деревню Ай-Тодор. Утром повидаешься с ними.

В кабинет входят начальники отделов: высокий, чуть сутулый, с широким лицом и немного раскосыми улыбающимися глазами капитан 1 ранга Аким Гаврилович Коновалов и среднего роста, худой рыжеватый капитан 2 ранга Владимир Иосифович Полещук. Оба обрадованно здороваются со мной.

— Ну вот, теперь мы все в сборе, — говорит Ипатов. — А дел у нас по горло. Комплектуем вновь формируемые части. Евгений Иванович со свежими силами примется за свое: перестраивать гарнизонную, караульную и дежурную службы на флоте так, как этого требует война.

— Да у вас и без того служба поставлена что надо. Я рассказываю наши ночные приключения: как дружинники МПВО задерживали нас на каждом шагу.

— А ты не смейся. — Лицо Ипатова становится серьезным. — Это очень важно, что народ усилил бдительность. Можно прямо сказать: весь город поднят на ноги. Каждый себя бойцом чувствует.

Мне отводят койку в общежитии, которым стал подвал средней школы № 1, расположенной напротив штаба флота. Долго не могу заснуть. Утром мне дали машину, чтобы съездить к семье.

Ай-Тодор — небольшая татарская деревушка, затерявшаяся в предгорьях западной части Яйлы, в 30 километрах к востоку от Севастополя. Едем сначала по шоссейной дороге, а потом по узкому проселку, который петляет по дну глубокой расселины, заросшей дубняком, орешником и кизилом.

Наша «эмка» кренится градусов на двадцать то на правый, то на левый борт. Сучья хлещут по смотровому стеклу. А когда оборачиваюсь назад, вижу только облака белой известковой пыли, которая еще долго после нас висит в воздухе.

— Ну и дорожка к святому Федору! — замечаю я, намекая на русский перевод названия «Ай-Тодор».

— Одно мучение, — соглашается со мной водитель Ваня Шкирявый — щупленький, низкорослый матрос. Он уже второй год служит шофером в штабе флота и все никак не может привыкнуть к крымской жаре и крымским горным дорогам. [9]

— То ли дело у нас, в Ростовской области! Едешь, обдувает тебя прохладный ветерок, а дороги ровные, широкие! Куда ни взглянешь — простор, все видно далеко-далеко. А тут? И как мы будем воевать на таких дорогах?

Мой спутник выглядит совсем мальчиком. И глядя на него, я думаю: «А как воевать, имея бойцами таких мальчишек?»

Тогда я еще не мог по достоинству оценить нашу задорную, не знающую страха молодежь.

Да, теперь все надо сопоставлять с войной: и дороги, и весь этот сложный рельеф, и крымскую жару, и пыль над головой, и этих юнцов.

— Ты прав, Ваня, — говорю я матросу. — Здесь все иначе, чем в твоих донских краях. Но придется нам воевать на этих дорогах, в этих горах и лощинах. Так что привыкай, дорогой.

Дорога круто поворачивает направо. Мы в зажатой горами небольшой долине. Подъезжаем к домику у ручья на окраине селения. На крыльцо выбегают жена и дочь. Бросаются ко мне, обнимают, целуют. И все же встреча получается сдержанной. Похудевшие лица жены и дочери встревожены. На них застыл немой вопрос: «Что будет дальше?»

— Пала, а когда мы домой вернемся? — спрашивает дочь.

— Придется здесь вам пожить, Кларочка. Тут спокойнее.

Видно, другого ответа ждала она. По впалым щекам девочки текут слезы.

В этом же домике остановилась семья моего соседа по городской квартире майора А. Н. Костюкова — жена его Ольга Ивановна и дочь Виля. За время эвакуации обе семьи еще более подружились. Это радует меня: легче им переносить невзгоды и лишения.

Через час мы расстаемся. Жена и дочь провожают меня до первого поворота. Мгновение — и они скрылись за облаком пыли.

Тогда я не мог и предполагать, что через четыре месяца на этом месте, где я только что простился с родными мне людьми, будут стоять артиллерийские и минометные батареи фашистов, которые откроют огонь по нашим морякам. [10]

Возвращаемся в Севастополь. Еще за несколько километров от города на склонах холмов видим сотни людей. Мужчины, женщины под палящим солнцем долбят неподатливый каменистый грунт. А навстречу нам все идут и идут люди с лопатами и ломами на плечах. Севастопольцы строят укрепления.

Город залит солнцем. Кажется, он такой же, как раньше. Дома из инкерманского камня слепят белизной стен. Их белизну еще более оттеняет бирюзовая гладь бухт. От этого город всегда выглядит празднично. Но война уже наложила на него свою печать. На стеклах окон крест-накрест наклеены полоски бумаги. Некоторые здания, вид которых радовал раньше глаз, теперь обезображены пестрыми полосами камуфляжа, и их не отличить от развалин, от обгоревших коробок домов, которые остались от недавних бомбежек. Внизу, в бухте, стоят корабли. Они тоже изменились. Всегда такие стройные, блещущие свежей окраской, теперь они превратились в фантастических чудовищ. Черные, желтые, зеленые пятна и полосы покрыли их борта и надстройки. Камуфляж сделан умело: корабли вписываются в фон берега, сливаются с ним.

На стенах домов то и дело видишь темные стрелы с надписью: «Бомбоубежище». Улицы, местами ископанные траншеями, перегороженные завалами, в которых оставлены лишь узкие проезды, — пустынны. Редкие прохожие, выйдя из подъезда, прежде всего смотрят вверх, прислушиваются: нет ли вражеских самолетов над городом. У людей появилась торопливая походка: стараются как можно меньше быть на открытом месте.

В штабе офицеры все чаще останавливаются у большой карты Европейской части СССР. Флажки на ней извилистой линией протянулись от Заполярья до Черного моря. Каждый день линия меняется: фронт продвигается в глубь страны. Скупые сводки Информбюро приносят тревожные вести. Повсюду идут кровопролитные бои. Наши войска самоотверженно бьются за каждую пядь родной земли. Но силы неравные, и нам приходится отступать.

Фронт пока далеко от Крыма. Однако нужно быть готовыми ко всему. Вспоминаем уроки истории. В тяжелые моменты нашим приморским крепостям приходилось заботиться о своей обороне не только с моря, но и с [11] суши. Флот выделял моряков, чтобы они сражались на сухопутном фронте. Так было в Севастопольской обороне 1854–1855 годов, так было и в годы гражданской войны.

И следя за событиями на фронтах, я все чаще обращаюсь к мысли, которая зародилась у меня еще в Наро-Фоминске: нужно приступать к формированию частей морской пехоты. Собирался уже проситься на прием к командующему флотом, чтобы высказать ему свои соображения.

Но он сам вызвал меня. Когда я вошел в кабинет, вице-адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский стоял у балконной двери и смотрел в бинокль в направлении Константиновского равелина. Услышав мои шаги, он обернулся:

— Ну, ну, здравствуй, «академик». Вот видишь, уезжал ты в Москву, все было тихо, а приехал на войну. Как, подучился немного?

— Слишком мало, товарищ командующий. Надо бы годика на два раньше начать, вот теперь бы и кончил полный курс.

— Ничего, теперь у нас академия — война. Подучимся здесь, на флоте. Думаю включить тебя в комиссию под председательством товарища Моргунова для рекогносцировки и определения рубежей обороны главной базы с суши. Вот и приложишь знание сухопутной тактики, которой тебя обучали в академии.

Октябрьский стал обстоятельно излагать задачи обороны Севастополя с суши:

— Нам нужно к этому готовиться сейчас же. А чем сейчас занят твой подшефный батальон?

— В Керченской крепости занимается мелкими хозяйственными работами.

— Надо его срочно переводить в Севастополь. Здесь он нужнее, чем в Керчи.

«Вот удобный момент, чтобы начать разговор об организации морской пехоты», — подумал я.

— Товарищ командующий! Может быть, одновременно с подготовкой оборонительных рубежей приступим и к созданию своих стрелковых подразделений? Я бы с охотой взялся за это.

— Я уже думал.

В кабинет входит начальник штаба флота контр-адмирал Елисеев. Он останавливается у стола командующего [12] и развертывает морскую карту, намереваясь что-то доложить. Октябрьский останавливает его:

— Послушай. Вот Жидилов предлагает формировать морскую пехоту. Как ты смотришь на это, Иван Дмитриевич?

— Есть смысл, товарищ командующий. А Жидилову, как говорится, и карты в руки. Сухопутную тактику он знает.

Из кабинета командующего флотом я вышел уже командиром морской пехоты.

Рождение бригады

Итак, создаем 1-й полк морской пехоты. Меня, его командира, наделили большими правами. Я могу по своему усмотрению набирать офицеров из органов управления флота и из всех частей главной базы.

После беседы с Октябрьским иду к командиру Черноморского флотского экипажа моему давнему другу майору Хубежеву. Узнав, в чем дело, добряк-осетин загорелся:

— Вай, харашо задумал палковник! — по-кавказски акая, восклицает он. — Я тебе памагу!

Флотский экипаж выделяет в мое распоряжение целый батальон, который станет костяком будущего полка. Щедрость Хубежева неистощима. Он тут же предлагает укомплектовать и минометный дивизион — новинку на флоте.

— На артскладе я минометы видел, — заговорщицки шепчет он, хотя в комнате мы одни. — Тяжелые, стодвадцатимиллиметровые. Вай, хорошие штучки! Добывай их. А я тебе матросов пришлю. Во ребята, орлы!..

К вечеру у меня появляются помощники. Пользуясь своим правом, я привлекаю людей, которых хорошо знаю. Кого взять начальником штаба полка? Ну конечно же Владимира Сергеевича Илларионова, который в академии столь старательно осваивал военную премудрость. Военкомом становится батальонный комиссар украинец Александр Митрофанович Ищенко. С ним мы вместе служили еще в тридцатых годах.

Втроем засиделись допоздна. Столько проблем навалилось на нас: как поскорее набрать людей, где их поселить, как расставить, вооружить, обмундировать, обучить? [13] Разговор наш прерывается частыми хлопками зениток, треском пулеметных очередей. Выключаем свет и раздвигаем на окне маскировочный занавес. Черное небо рассечено лучами прожекторов. В их перекрестии — крохотная белая букашка. Вокруг нее вспыхивают красные искорки разрывов. Тянется к ней разноцветная паутина. А проклятая букашка ползет и ползет себе. Мы следим за вражеским самолетом, пока он не скрывается за горами. Зенитки замолкают. В наступившей тишине слышатся приглушенные расстоянием удары: враг сбросил бомбы.

— Упустили, мазилы! — горячится Ищенко.

Рассудительный Илларионов встает на сторону зенитчиков:

— Не так-то просто попасть на такой высоте, да еще ночью. Вот подучатся, дадут жару фашистам!

Занавесив окно, зажигаем свет и снова приступаем к обсуждению своих неотложных дел. Ищенко не сидится.

— По-моему, все ясно, — хлопает он ладонью по столу. — Главное — люди, а остальное приложится. Я иду в политуправление и отберу политработников. Илларионов облюбует себе штабников. Ну, а наш батько-командир, — Ищенко, сам того не замечая, переходит на родную украинскую речь, — нехай шукае соби строевых охфицирив.

Дни заполнились хлопотами. Принимаем людей, технику, оружие.

С ближайшего к нам Южного фронта доходят тревожные вести. Фашисты форсировали Дунай, Днестр, пробиваются к Одессе. Наши корабли то и дело выходят из Севастополя, обстреливают берег, занятый противником, топят вражеские суда. Моряки стремятся, чем могут, помочь нашим войскам, самоотверженно сражающимся на приморском фланге фронта.

Командующий флотом торопит со строительством оборонительных сооружений под Одессой и в Крыму. На Сивашах устанавливаются морские дальнобойные орудия. Комиссия под председательством генерала Моргунова разрабатывает систему долговременных укреплений вокруг Севастополя. Городской комитет обороны, возглавляемый секретарем горкома партии Б. А. Борисовым, мобилизует население на рытье окопов, противотанковых рвов, сооружение дотов. [14]

Севастополь шлет подкрепление Одессе. Многие матросы, командиры и политработники изъявляют желание выехать на Одесский фронт. Спешно формируются все новые части морской пехоты.

«Защищать Севастополь надо в Одессе!» — с этой мыслью отправляются в бой моряки-черноморцы.

Офицеры штаба флота внимательно изучают опыт боевых действий морской пехоты. Жизнь убеждает нас, что нужно искать новые формы организации частей. Мы не можем сделать их многочисленными: не хватит людей. Но у нас есть возможность обеспечить их большую огневую мощь, снабдить разнообразными видами оружия. Это должны быть части, обладающие высокой маневренностью, гибкостью в управлении, способные самостоятельно решать серьезные боевые задачи, стойкие в обороне и стремительные в наступлении. После долгих поисков такая форма организации была найдена: бригада морской пехоты. Она. будет состоять из нескольких стрелковых батальонов, артиллерийских, минометных, инженерных и других специальных подразделений, иметь свой штаб и политотдел.

Наш полк превращается в первую на флоте бригаду морской пехоты. Командиром ее назначен я. Начальником политотдела — Ищенко. Нам прибавляют людей, технику. Разместимся мы на Корабельной стороне, в обширных казармах Севастопольского зенитного училища. Зенитчики с началом войны были переведены на новое место, и их городок пустует. Что нас больше всего устраивает — мы окажемся в непосредственной близости к кораблям, флотскому экипажу, учебному отряду, к складам главного военного порта. Это облегчит формирование бригады и оснащение ее техникой.

15 августа 1941 года городок зенитного училища ожил. В ворота большого двора беспрерывно въезжают грузовики, доверху груженные обмундированием, снаряжением, боеприпасами, вооружением. Верховодит тут помощник командира бригады по материально-техническому обеспечению интендант 2 ранга Павел Михайлович Будяков. У Павла Михайловича забот полон рот. Но он человек неукротимой энергии, опытный, разворотливый. В Севастополе у него повсюду друзья. Не зря он пробыл много лет инспектором финансового отдела флота. Будяков знает не только характеры начальников [15] складов главного военного порта, но, кажется, и содержимое всех кладовых. Флотские хозяйственники, обычно скупые, как Плюшкины, обезоружены его проницательностью и неумолимой настойчивостью. Мы получаем все, что нам нужно. Вот только автоматов маловато, но это потому, что их в то время вообще не хватало и на флоте, и в армии.

Дай волю Будякову, он каждого бойца обеспечил бы отдельной койкой с белоснежными простынями и красивейшими одеялами. Мне приходится умерять его пыл. Не будет в наших казармах коек. В бывшие курсантские дортуары завозится свежая солома. Ею покрываются деревянные полы. У каждого матроса — плащ-палатка. Вот и все постельные принадлежности. Ведь нам предстоит жить в окопах, без всяких удобств. Пусть люди привыкают к этому уже сейчас.

В жизни воинов отпали условности мирного времени. Теперь надо делать все по-настоящему: готовить оружие так, чтобы стреляло без единой осечки; гранаты — чтобы рвались; снаряжение — чтобы облегчало ношение оружия; маскироваться так, чтобы тебя не видел и не слышал враг.

Ценность вещей стала относительной. Наибольший спрос приобрело все необходимое для войны, и, наоборот, вещи, казавшиеся столь важными в мирное время, потеряли свое значение. Все лишнее, все ненужное для ведения боя следовало оставить, а безусловно нужное — получить, поставить на свое место.

Война уточнила представления о долге. Когда на кораблях объявили о наборе добровольцев в морскую пехоту, почти все офицеры, младшие командиры и краснофлотцы изъявили желание сражаться на берегу, сойти с кораблей в окопы. Но это вовсе не означало, что моряки разлюбили свои корабли и морскую службу. Нет, они любят их горячо, всем сердцем. Но сильнее всего у наших людей любовь к Родине. Горячее стремление сделать для Отчизны как можно больше и побуждает их проситься туда, где нависает наибольшая опасность. Краснофлотцы, которые уже прибыли к нам, просят поскорее отправить их на фронт.

— Не за тем мы уходили с кораблей, чтобы отсиживаться в казарме, на берегу, — заявляют они. — Наше место там, где идут бои. [16]

Приходится терпеливо разъяснять им, что, прежде чем отправляться в бой, надо хорошо подготовиться.

В штаб бригады прибывают и прибывают команды добровольцев с кораблей. Люди серьезны, сосредоточенны. Многие перепоясаны пулеметными лентами, вещевые мешки за спиной набиты винтовочными патронами.

В канцелярии строевой части определяют будущую боевую специальность каждого прибывшего. Три признака берутся при этом за основу: корабельная специальность, физическое состояние и желание самого краснофлотца. Тыловые должности заполняются с трудом, они становятся уделом «старичков» из запаса.

Отбором и зачислением добровольцев руководит помощник начальника штаба бригады майор Жуков. Прежде он служил начальником строевой части флотского экипажа. Так что опыт работы с людьми у него большой.

— Правильно укомплектовать подразделения — значит на восемьдесят процентов обеспечить успех в бою, — любит повторять он. И старается изо всех сил.

В его большой комнате всегда полно народу. Заглянув сюда, понаблюдал, как работает майор.

Только что прибыло пятьдесят матросов с крейсера «Червона Украина». Все как на подбор: рослые, здоровые, жизнерадостные. Каждый, конечно, стремится попасть в самое боевое подразделение. А тут уже снуют представители взводов и команд: агитируют идти к ним. Жуков сердито одергивает их:

— Мне вербовщики не нужны. Без вас разберемся.

Но «агитаторы» уже успели многое сделать. Они еще у ворот встречали новичков и договаривались с ними о совместной службе. Поэтому матросы уже знают, куда им проситься.

— Товарищ майор! — обращается к Жукову широкоплечий краснофлотец. — Направьте меня к майору Красникову в разведку. Он меня хорошо знает по спортивной работе. Я борец. Да вы тоже меня знаете, товарищ майор. Я был в кадровой роте экипажа. Бабынин моя фамилия...

— Ба-бы-нин? — медленно повторяет майор. Глаза его любовно ощупывают могучую фигуру атлета. — Помню, помню вас. Хорошо, мы удовлетворим вашу просьбу. — И уже обращаясь к старшине писарей, отдает распоряжение: — Зачислить в роту разведки! [17]

Взглянув в список, майор вызывает:

— Краснофлотец Глоба!

— Есть, краснофлотец Глоба! — отзывается высокий, с черными закрученными кверху усами украинец и тотчас добавляет: — Минер я, потому прошу вас назначить меня в саперную роту, к инженеру Еремину. Буду фугасы да мины ставить, чтобы на воздух взлетала фашистская погань.

— О, це козак гарный, свое дило знае, — пробираясь к столу, говорит пожилой матрос Сердюк, прибывший из запаса. — А мне треба артиллерия, бо я служив на крейсере «Аврора» комендором. Чи е, чи ни вона у вас?

— Тут всяка техника е, дедусь, — шутит кто-то. — А може, вас, дедусь, у пидводныки завербувать... на пидводе харч возыть?..

Дружный хохот сотрясает стены. Майор тоже смеется, но быстро спохватывается и командой «Смирно!» наводит тишину. Потом велит краснофлотца запаса Сердюка определить в 76-миллиметровую артиллерийскую батарею. Старик четко повертывается кругом и под общие аплодисменты строевым шагом направляется к выходу.

Довольные идут бойцы в роты, батареи и команды. А кабинет Жукова не пустеет. Прибывают все новые и новые партии добровольцев.

Добываем боевую технику. На артокладе разыскали минометы, о которых говорил Хубежев. Принимает их капитан Дьячков, назначенный командиром дивизиона. Личный состав минометного дивизиона уже почти весь в сборе: Хубежев сдержал слово и прислал обещанных «орлов». Помимо минометов и новеньких орудий, раскопали мы на складах шесть трехдюймовых пушек образца 1900 года с открытыми прицелами, без панорам, на очень высоких колесах. Десятки лет стояли они без движения. Наши артиллеристы признали их вполне годными. По-видимому, эти пушки были заложены когда-то в мобилизационный запас, да так и простояли, не выстрелив ни разу. К нашей радости, 76-миллиметровые снаряды современных образцов к ним тоже подошли. А так как ствол «старушки» значительно длиннее, чем у наших новых пушек, то снаряд, выпущенный из нее, имеет повышенную начальную скорость, более настильную траекторию, да и дальность стрельбы оказывается больше. Старое орудие с примитивным прицельным устройством в бригаде так и [18] прозвали — «пушка без мушки». Две батареи таких пушек мы зачисляем в разряд противотанковых, а обслуживать их ставим комендоров из запаса, служивших в свое время еще на кораблях царского флота «Три святителя», «Иоанн Златоуст» и «Аврора».

Орудия образца 1927 года обслуживаются артиллеристами помоложе. Минометы же, как совершенно новый вид оружия, попадают в руки самых молодых — краснофлотцев последних призывов.

Крупный недостаток нашей артиллерии — тихоходность. На прицепе трактора «СТЗ-60» пушка движется со скоростью 6 километров в час. Начальник артиллерии бригады полковник А. Я. Кольницкий, чтобы помочь горю, делает упор на отработку маневра с помощью ручной тяги. И надо сказать, что благодаря усердию и физической натренированности комендоров мы на учениях достигаем значительной маневренности пушек.

Ветеринарная служба флота подобрала нам 50 строевых лошадей. Это дало возможность сформировать взвод конной разведки. Матросам пришлось срочно переквалифицироваться в кавалеристов. Ничего, понемногу привыкают. Ведь у них замечательный наставник: начальником разведки у нас бывший флагманский инспектор физподготовки флота Д. В. Красников — мастер на все руки, настойчивый, инициативный.

Военврач 2 ранга Александр Владимирович Марманштейн запасается хирургической, зубоврачебной и другой медицинской техникой, медикаментами и перевязочным материалом, комплектует коллектив медработников, организует обучение санитаров в ротах.

Бригада день ото дня растет и крепнет. Вспоминаю, что так же спешно формировались маршевые роты в годы гражданской войны. Впрочем, воспоминания о гражданской войне рождает не только обстановка необычайного боевого подъема. Во дворе зенитного училища неожиданно встречаю капитана запаса Астахова. В памяти сразу же ожили события славных грозовых лет, наша 23-я Казанская, а затем 3-я Крымская стрелковая дивизия, которой командовал комдив Калнин, бои на Чонгаре, схватки с бело-зелеными бандами в Крыму... Тогда мы были совсем еще юными. Я — командир взвода, Астахов — политбоец. С тысячами других рабочих и крестьян [19] мы защищали молодую Республику Советов. Нас никто не приглашал на призывной пункт, мы шли на фронт добровольно.

После войны расстались. Я остался служить в Красной Армии, а Астахов демобилизовался и уехал в Саратов восстанавливать народное хозяйство. Почти 20 лет мы не виделись. И вдруг встретились. Страшно обрадовались оба. Крепко обнялись.

— Какими судьбами, Гриша?

— Военными, — отвечает Астахов. — Я же был приписан к политическому управлению флота, и, как только началась война, мне вручили повестку — отбыть в Севастополь. Приехал — слышу: формируется бригада морской пехоты и командиром ее полковник Жидилов. Упросил начальство, и направили к тебе.

Смотрю на рослого, плечистого Гришу Астахова. Годы мало изменили его. Ему уже минуло сорок, у него большие дети, но выглядит он очень молодо.

— Спасибо, Гриша, что вспомнил. Видно, опять вместе повоюем за Крым.

А положение в Севастополе становится все напряженнее. Участились налеты фашистской авиации. Из города вывозятся оборудование промышленных предприятий и другие материальные ценности. Эвакуируется население, прежде всего дети и старики. Выезжают и наши семьи. Мои направляются на Кавказ, хотят остановиться у моря: пусть хоть оно нас связывает.

На полуторке со всем своим скарбом разместились четыре семьи. С собой берут лишь самое необходимое. У хутора Дергачи прощаемся. Высокий, внушительный Костюков неуклюже, по-мужски вытирает слезы. Печальны лица женщин. И только дети безмятежно радуются поездке. Можно подумать, что отправляются в пионерский лагерь.

Мы не знаем, далеко ли удастся проехать нашим семьям. Что их ожидает? Встретимся ли мы когда-нибудь снова?

Эх, пути-дороги!

Молча смотрим на удаляющуюся машину. Жены и дети машут нам платками. Полуторатонка спускается в Инкерманскую долину и вскоре скрывается из виду. С тяжелым чувством мы возвращаемся в Севастополь. [20]

Комиссар прибыл

Когда мы сформировали первые три батальона бригады, командование приказало приступить к тактическим занятиям. Сводились они к тому, что мы заняли участок обороны и делали все, что считали необходимым делать на фронте.

Начальник штаба бригады Илларионов преобразился на глазах. Раньше мы подшучивали над его флегматичностью. Теперь от его прежней медлительности не осталось и следа. Даже внешне переменился: в туго подпоясанной гимнастерке, в начищенных до блеска сапогах, стремительный, беспокойный, он поспевал всюду. Только что его звонкий голос слышался в нашем походном штабе, и через минуту этот же высокий голос, несколько искаженный мембраной, я слышу в телефонной трубке: Владимир Сергеевич возмущается, что во втором батальоне медленно идут работы, и тут же докладывает, что меры приняты, он дал соответствующие указания.

Илларионов шумит по любому поводу. Это для отвода глаз. А в действительности доволен.

— Вот это настоящее дело! — говорит он мне. — Теперь есть над чем поработать.

И верно, работы нам хватает. Наш район обороны довольно велик: Дуванкой — Мамашай — станция Мекензиевы горы. Развертываемся по-настоящему. Матросы пробивают в каменистом грунте окопы и ходы сообщения, сооружают блиндажи и огневые точки. На хуторе Мекензи № 1 оборудован добротный командный пункт бригады. Гудят зуммеры полевых телефонов, слышны голоса радистов, повторяющих позывные. Дымят походные кухни. Между боевыми позициями и нашими тыловыми складами беспрерывно курсируют автомашины, доставляя боезапас и другие грузы.

Бойцы не только строят оборонительные сооружения. Все делается, как на фронте: выставлено боевое охранение, ведется неусыпное наблюдение за местностью, разведчики обшаривают каждую балку, каждую заросль.

Больше всех радуется выходу бригады в поле, пожалуй, Ищенко. До этого начальник политотдела и все его работники целые дни проводили в казармах, увещевая краснофлотцев, которые и часу не хотели сидеть в тылу и требовали немедленной отправки на фронт. Теперь такие [21] разговоры кончились. Выйдя на боевые позиции, моряки работают и учатся с увлечением.

В это время к нам прибыл батальонный комиссар Николай Евдокимович Ехлаков, назначенный военкомом бригады. Внешность у него самая обычная. Лицо с чуть выдающимися скулами, невысок, но плотен. На голове — пилотка. Выцветшая от солнца гимнастерка, на ногах видавшие виды сапоги. Но заговорит он с вами — и сразу почувствуете: человек это волевой, умный и в то же время простой, душевный.

Удивительно быстро Ехлаков сходится с людьми. Через несколько дней мы с ним уже неразлучные друзья. Оставаясь наедине, зовем друг друга по имени — он меня Евгением, я его Николаем. И в то же время между нами нет и тени фамильярности. Мы не мешаем друг другу, не делим власть и не чередуемся у власти, а дополняем один другого. При подчиненных всегда соблюдаем положенный такт. Бывает, что с глазу на глаз и поговорим на высоких нотах, но обязательно придем к общему решению.

Ознакомившись с положением дел в политотделе, Ехлаков остался доволен. Мне он сказал:

— Думаю, командир, будет лучше так: поручу я Александру Митрофановичу всю организационно-партийную работу, а сам пойду в подразделения. Уж больно не люблю я сидеть в канцелярии.

Теперь мы видимся редко. Комиссар готов и дневать, и ночевать в ротах.

Особая привязанность у него к разведчикам, артиллеристам и минометчикам. Не оставляет он без внимания и тылы бригады. Наш хозяйственник Будяков и военврач Марманштейн находятся под постоянным «обстрелом» комиссара.

Краснофлотцы быстро узнали неспокойного военкома. Ехлаков любит появляться неожиданно. Войдет в окоп стрелкового взвода. Одет он, как и бойцы, и его первое время никто не замечает. Оглядит все, послушает разговоры да как крикнет:

— В ружье!

Встрепенутся матросы, схватят винтовки. — и к брустверу. Тогда Ехлаков подходит к ним, здоровается и начинает расспрашивать каждого о его обязанностях. Дотошно вдается во все подробности, а потом соберет всех в кружок и начинает беседу. Вспомнит что-нибудь интересное [22] из своей боевой жизни, познакомит с последними событиями на фронтах и в тылу. Не упустит случая еще и еще раз напомнить бойцам о долге, об ответственности перед Родиной. И тут же разузнает, как у матросов с питанием, обмундированием, нет ли каких жалоб.

Однажды довелось мне услышать такой разговор между краснофлотцами:

— Ну и комиссар у нас, дотошный. Интересно, он и в бою будет такой же?

— А как же! Сразу видать: боевой. Не зря орден Красного Знамени получил. Говорят, на Хасане здорово японца лупил из танка.

— Сибиряки, брат, все такие, — отзывается кто-то, наверняка сибиряк.

— А почему только сибиряки? А командир нашей роты Амиркан Агеев? Он в храбрости никому не уступит.

— Тут, брат, дело не в том — сибиряк или тверяк, русский или азербайджанец. Важно, чтобы настоящий, советский человек был. А комиссар — он именно такой.

Умеет наш комиссар затронуть душу каждого. Проведал он, например, что в стрелковом взводе, расположившемся на высоте Азис-Оба, недружно живут русские и грузины. Раздоры происходят по пустякам. Грузины считают, что командир взвода дает им задание больше и грунт выбирает хуже, а русские считают, наоборот, себя обиженными.

Комиссар захватил с собой баяниста из музыкантского взвода и отправился на Азис-Оба. На высоте он застал такую картину: работы приостановлены, человек двенадцать грузин сидят по одну сторону окопа, русские, тоже сбившись в кучку, — по другую. И те и другие как воды в рот набрали. Командир взвода стоит в «нейтральной полосе», растерянный, не знает, что делать.

Ехлаков приблизился и громко поздоровался. Матросы поднялись, ответили вяло, вразнобой.

Но военком будто ничего не замечает. Дружески улыбается, сверкая ровными белыми зубами:

— Молодцы товарищи, спасибо!..

За что спасибо? Матросы недоуменно переглядываются. Им явно не по себе. Издевается над ними комиссар? А тот по-прежнему невозмутим. Предлагает:

— Садись, товарищи, закуривай!

Все смущенно садятся. Ждут: что же дальше? [23]

Но тут приносят термосы. Дежурный подает команду:

— Бачковым получить обед!

— Оказывается, вы обедать собрались, — говорит комиссар. — А я то все ломал голову, почему люди не работают?

Пахнуло свежим борщом. В полных бачках, подернутых янтарным жиром, плавают красные помидоры, зеленый болгарский перец. На второе — жирный бараний плов.

Матросы едят и кока похваливают. Комиссар тоже обедает вместе с ними. А когда стали раздавать компот, за кустами послышались звуки баяна. Баянист, как бы пробуя, наигрывает то «Сулико», то «Барыню».

Матросы понемногу веселеют. Начинают перебрасываться шутками. А комиссар, осмотревшись, выбрал небольшую полянку среди кустов, прошел туда и скомандовал:

— Взвод, ко мне!

Когда его окружили матросы, Ехлаков, улыбаясь, объявил:

— Товарищи! К нам приехала большая бригада артистов. Миша, выходи.

Из-за кустов показывается баянист, выходит на середину круга. Все смотрят по сторонам: где же другие артисты? Но комиссар уже объявляет:

— Итак, первым номером программы...

Баянист лихо перебирает лады. Комиссар первым затягивает припев:

Играй, мой баян,

И скажи всем друзьям,

Отважным и смелым в бою,

Что, как подругу,

Мы Родину любим свою.

Песню подхватывает несколько голосов, а вскоре уже поет весь взвод.

Потом баянист заиграл другую песню — грузинскую — «Светлячки». Ее дружно поют грузины. Русские не знают слов, но мелодию тянут, как могут. Комиссар дирижирует хором так энергично, что на лбу выступает пот. Он расстегивает ворот и вытирает шею платком, не прекращая взмахивать свободной рукой. На лице его — полное удовлетворение: ясно, что никакого серьезного конфликта во взводе нет! [24]

— Следующий номер! — подает он знак музыканту.

Зазвучала лезгинка. Комиссар, мелко перебирая ногами, проносится по кругу, за ним грузины, а потом включаются в танец и русские. Пляшут задорно, с упоением. Столь же весело сплясали и «Барыню».

— Концерт окончен!

Ехлаков обнимает оказавшихся рядом двух матросов — русского и грузина. Те еще не могут отдышаться после бурной пляски.

— Вот так бы нам работать, как пляшем! — говорит комиссар. — Давайте-ка попробуем!

Взяв кирку, он вместе с краснофлотцами начинает долбить тяжелый грунт. Нарочно вбивает острый конец кирки далеко от края забоя. Получается плохо. Матрос-грузин, работающий рядом с ним, учит его:

— Товарищ комиссар, нэ так, нэ так! Вот надо как! — И показывает комиссару, как правильно действовать киркой. Ехлаков следует совету и дело идет на лад.

— Ма-ла-дец! — невольно вырывается у краснофлотца.

— Служу Советскому Союзу! — громко отвечает комиссар, вытягиваясь по стойке «смирно».

Матросы работают весело, с подъемом.

Дружба во взводе восстанавливается полностью. Будто и не было никогда распрей и обид.

...Мы строим укрепления там, где в прошлом веке происходили сражения. Правда, редуты и флеши первой обороны Севастополя остались у нас за спиной; их полукольцо вплотную охватывало город. Там теперь проходит наш внутренний оборонительный обвод. Второй и третий обводы нынешних укреплений выдвинулись далеко вперед, на несколько километров от Севастополя, но и здесь встречаются места былых сражений. О них напоминают обелиски на могилах воинов.

Перед нашими батальонами ровное, открытое Качинское плато, за ним — Альминская долина, где высаживался англо-французский десант в сентябре 1854 года. Земля здесь обильно полита кровью защитников Севастополя.

Передо мной, у только что отрытого окопа, стоит краснофлотец в надвинутой на брови бескозырке. «Севастополь» — выведено на ее ленте. Моряк одет в бушлат, подпоясан пулеметной лентой, широкие рабочие брюки [25] заправлены в сапоги. В руках крепко сжимает винтовку. А рядом высится обелиск — памятник его предкам, сражавшимся на этом самом месте.

Возникает мысль: не мешало бы подробнее ознакомить наших краснофлотцев с историей героической обороны Севастополя, и в частности поведать им, что происходило тогда здесь, в этом районе, где расположилась наша бригада.

Ехлаков и Ищенко, когда я делюсь с ними своими соображениями, сердито поглядывают друг на друга: почему не им пришла эта идея? Начальник политотдела немедленно связывается с музеем. К нам приезжают два лектора-экскурсовода. Они водят матросов по историческим местам, рассказывают о героизме русских людей, отстаивавших Севастополь почти век тому назад.

Затаив дыхание слушают краснофлотцы. Какие люди сражались здесь! Адмиралы Нахимов и Корнилов, до последнего вздоха руководившие войсками и личным бесстрашием воодушевлявшие матросов и солдат на подвиги!.. Матрос Петр Кошка, искуснейший разведчик и охотник за «языками»!.. Матрос Игнатий Шевченко, который в бою заслонил собой лейтенанта Бирюлева и ценой собственной жизни спас любимого командира!.. Рядовой Тобольского полка Андрей Самсонов, получивший во время вылазки во вражеский стан девятнадцать ран и все же продолжавший драться, прикрывая отход товарищей!.. Унтер-офицеры Игнатьев и Барабашев, спасшие полковое знамя. Их тысячи — известных и безвестных. Имя им — народ русский. Здесь были воинами все, даже женщины и дети. Не случайно в числе награжденных медалью «За храбрость» оказались сыновья матросов двенадцатилетний Максим Рыбальченко и десятилетний Николай Пищенко.

Жадно ловят краснофлотцы каждое слово экскурсоводов. Я смотрю на торжественно-строгие лица моряков и верю: не дрогнут такие, не посрамят традиций города русской славы.

Ехлаков тепло проводил сотрудников музея, просил приезжать чаще:

— Громадную помощь вы нам оказываете.

Уехали экскурсоводы, он на меня повел атаку:

— Ну, я проморгал, потому что новичок в этих краях. А ты-то полжизни тут прожил. Почему раньше не догадались [26] вы с Ищенко толково рассказать матросам, по какой славной земле они ходят? Надо всех наших агитаторов поднять: пусть неустанно напоминают бойцам историю Севастополя, историю города, который им доверено отстаивать.

Вечером мы с Ехлаковым присутствуем на комсомольском собрании в одной из рот. Обсуждается проступок четырех краснофлотцев, которые без разрешения командира отлучились в соседнюю деревню. Собрание проходит на лужайке возле окопов. Матросы сидят на траве. Только «именинники» стоят понурив головы. Им крепко достается. Каждый выступающий так отчитывает провинившихся, что те сквозь землю готовы провалиться.

— Мы только что слушали про геройство русских матросов-севастопольцев, — с жаром говорит секретарь комсомольской организации старшина 1-й статьи Степанов. — Честное слово, у меня сердце замирает, когда я подумаю, какая честь нам оказана — сражаться на этой священной земле. И вдруг среди нас находятся люди, которые плюют на свой долг советского воина, не признают дисциплину. Что прячете глаза? Совестно? А нам за вас стыдно. Вы имя севастопольца позорите. Как мы сможем положиться на вас в бою?

Темнеет уже. А моряки все выступают и выступают, и в каждом слове — упрек и обида. Наконец поступает предложение дать слово провинившимся. Они молча переглядываются: кому начать первому.

Медленно шагнул вперед Георгий Иванов — худенький низкорослый матрос. Мальчишка да и только. Он говорит от имени всей четверки:

— Мы очень виноваты, товарищи. — Губы его дрожат. В руках он мнет свою бескозырку. — Но мы обещаем, что никогда больше такого не будет.

Он замолкает, не в силах подобрать слова. Жалко парня. Знаю я и его, и остальных троих. Неплохие ребята, но молодежь зеленая. И набедокурили-то по неопытности.

— Хорошо, — обращаюсь я к собранию. — Поверим им. Посмотрим, как они свое слово сдержат.

По пути в штаб комиссар возбужденно говорит мне:

— Видел, командир, как много стали вкладывать матросы в слово «Севастополь»? На пользу экскурсия пошла! [27]

Наши позиции осматривает генерал Петр Алексеевич Моргунов, командующий береговой обороной флота. Он проверяет каждую огневую точку, каждую траншею. Выглянув из-за бруствера, берет у ближайшего краснофлотца винтовку, целится, прикидывая, хорошо ли простреливается местность. Спрашивает у бойца расстояние по того или другого ориентира. И только убедившись, что все как следует, приказывает сопровождающему его военинженеру 2 ранга И. А. Лебедю занести укрепление на карту.

В общем генерал остается доволен. И тут же дает новое задание — возвести еще более основательные сооружения. А сроки устанавливает непомерно сжатые. Я пытаюсь доказать, что сил у нас не хватит. Моргунов к Лебедю:

— Иван Алексеевич, сколько времени нужно на оборудование стрелкового окопа полного профиля на отделение вот здесь, с ходом сообщения на тот куст?

— Надо спросить полковника Жидилова, — уклоняется инженер от ответа. — Ведь его люди будут работать.

Быстро подсчитываю в уме, оценивая грунт и сообразуясь с установленными нормами. Отвечаю:

— Двенадцать часов.

— Много, — возражает Лебедь. — По-книжному, может, и верно. Но сейчас мы обязаны учитывать все — и энтузиазм людей, и военную обстановку. Я бы сократил коэффициент времени в полтора раза.

— Согласен! — говорит генерал.

— Помилуйте, да если нам принять ваш коэффициент, то одного Ехлакова мне будет мало. — Полушутя, полусерьезно я рассказываю историю со взводом на Азис-Оба. Моргунов слушает и улыбается:

— Вот видите, опыт улаживания «строительных конфликтов» у вас уже есть. Значит, справитесь.

«Коэффициент времени» он так и не изменил. Все нормы пришлось нам увеличить в полтора раза. И в конце концов прав оказался генерал: уложились в срок.

Учимся у защитников Одессы

25 августа формирование бригады в основном было завершено. У нас теперь пять батальонов, артиллерийский и минометный дивизионы, инженерная рота, рота [28] разведки, рота связи. А люди все прибывают. Среди них и участники боев под Одессой. Эти уже не раз сталкивались лицом к лицу с врагом. Попадают они к нам из госпиталей после выздоровления от ран. Боевой опыт этих моряков представляет для нас огромную ценность.

В пулеметную роту третьего батальона зачислен старшина 1-й статьи Вилявский. В день его прихода рота была на тактических занятиях. В перерыве командир собрал матросов и строго спросил, почему некоторые из них не сменили форму одежды. Это была наша беда. Бойцы расставались с морской одеждой под нажимом. Только заставишь надеть пилотки и защитные куртки, глядишь, через час-другой снова появляются бескозырки, синие фланелевые рубахи, черные флотские брюки. Вилявский встал в стороне, слушал командира и согласно кивал головой. Офицер заметил незнакомца и удивился его виду. На плечах плащ-палатка, под ней виднеется фланелевая темно-синяя рубаха, а в отворотах ее — голубые полосы тельняшки. Парусиновые серые брюки заправлены в кирзовые сапоги. На голове бескозырка, поверх нее натянут самодельный зеленый чехол, сшитый из маскхалата.

Командир только собрался было спросить, кто он такой, как старшина по всем правилам доложил о своем прибытии. Узнав, что он из Одессы, бойцы засыпали его вопросами:

— Как там дела?

— Правда, что здорово наши фашистов бьют?

— А это верно, что моряки идут в атаку во весь рост и кричат вместо «ура» — «полундра»? Или брешут люди?

Старшина хитровато прищурился:

— Отвечу прежде всего на последний вопрос: брешут те, кто говорит, что наши матросы идут во весь рост и лоб под вражескую пулю подставляют. Чтобы победить фашиста, одной удали мало. Надо еще и смекалку иметь. Вот, кстати, видите, как я одет?.. Вы думаете, случайно так нарядился? Нет, товарищи, это война научила.

Старшина иронически оглядел слушателей:

— Вот большинство вас в черном щеголяют. Никто не станет возражать, красива наша морская форма. Но хотите взглянуть, как она на местности выглядит? Разрешите, товарищ командир? — обратился он к офицеру.

— Действуйте, — согласился тот. [29]

Вилявский взял с собой одного из краснофлотцев и ушел с ним в поле. Помощник командира взвода наметил секторы наблюдения и распределил их между бойцами. На сильно пересеченной местности не так-то просто заметить человека. И все же минут через десять зоркие глаза бойцов на расстоянии двухсот метров обнаружили краснофлотца в черном.

— Вон! Вон! Ползет Спиридонов, как тюлень на льду! — закричали наблюдатели.

А Вилявского и след простыл. Во все глаза смотрели бойцы, но так ничего и не видели. Прошло еще некоторое время. И вдруг из-за небольшого куста, всего в нескольких десятках метров от наблюдателей, старшина вскочил на ноги и ринулся вперед, на ходу расстегивая и сбрасывая с себя плащ-палатку, чтобы не стесняла движений. Ошеломленные бойцы глазам не верили:

— Вот здорово!

— Откуда он взялся?..

— Как из земли вырос!..

А Вилявский, отряхнув с брюк пыль и усевшись на пригорок, уже поучал:

— Вот как получается, братки. Когда тебя далеко видно, так враг откроет огонь и прикончит тебя. А если ты перед ним внезапно выскочишь да замахнешься гранатой, затрясутся у него поджилки. И вид у тебя должен быть... Ну, как бы это лучше сказать?..

— Разъяренный, — подсказал кто-то.

— Вот-вот. Тогда фашист растеряется, в глазах у него зарябит, и ему будет не до прицельной стрельбы. Тут и кричи, хочешь «ура», хочешь «полундра», — победа будет за тобой.

— Под Дефиновкой, — продолжает Вилявский, — наш командир батальона майор Тимошенко — его многие знают в Севастополе: храбрец, ничего не боится — задумал внезапно ударить во фланг неприятельского полка. Собрал охотников, человек пятьдесят, и ночью двинулся с ними в обход. Вначале шли по балочкам да овражкам, потом поползли. И только возле самых окопов командир скомандовал в атаку. Что тут было! Каша! Фашисты опешили, заметались. А наши матросы знай бьют их и вперед идут. Вот что значит маскировка и внезапность. Многих своих вояк в то утро враг не досчитался. А майору [30] Тимошенко сам генерал Петров вручил за отвагу орден Ленина.

Между прочим, с кем ни заговоришь из бойцов, сражавшихся в Одессе, услышишь имя генерала Ивана Ефимовича Петрова. О нем говорят с большим уважением, как о человеке несгибаемой воли и беспримерной отваги. Разъезжает он на открытом «пикапе» прямо по переднему краю. Его видят на самых опасных участках, и одно уже появление генерала придает солдатам новые силы.

С любовью рассказывают и о полковнике Якове Ивановиче Осипове, который командует под Одессой полком морской пехоты. Матросы этого полка прославились своим бесстрашием в рукопашных схватках с фашистами. Их атаки наводят ужас на врага. Мы знаем, что Осипов — в прошлом матрос царского флота, активный участник Октябрьской революции и гражданской войны. Пожилой уже человек, он, как только разгорелись бои с фашистами, попросил освободить его от должности командира Одесского военного порта и послать на фронт. Командующий Одесским оборонительным районом контрадмирал Г. В. Жуков и член Военного совета И. И. Азаров охотно приняли предложение Осипова. Яков Иванович извлек из сундука черную кубанку, в которой он воевал на фронтах гражданской войны, надел серую защитную шинель и принял под свою команду полк моряков. «Наша гвардия» — так называли этот полк Жуков и Азаров и посылали его на самые ответственные участки.

О боевых действиях под Одессой нам с увлечением рассказал младший лейтенант Алексеев, зачисленный в бригаду после излечения в госпитале. Он воевал в составе второго добровольческого отряда моряков под командованием майора Деньщикова, в западном секторе обороны Одессы, на дальникском направлении. Нам, еще не встречавшимся с врагом, хотелось все знать о тактике, повадках фашистов.

— У них на вооружении много автоматов, — говорит Алексеев. — Стреляет фашист трассирующими пулями. При этом совершенно не целится: упрет приклад автомата в живот и шпарит. Действуют, мерзавцы, на психику, на эффект: создается видимость сплошного вала светящихся пуль. Дешевый прием, наши сразу его раскусили... [31]

20 сентября в состав бригады влились пулеметные зенитные части Николаевского гарнизона. Они дрались под Николаевой, Очаковом и на Кинбурнской косе. Обстрелянные, закаленные бойцы. Среди них выделяется стройный высокий грузин главный старшина Ной Адамия. Он командовал пулеметным взводом. Мы оставили его на этой должности. Матросы любят его. Во взводе Адамия образцовая дисциплина. Молодые матросы, пополнившие ряды николаевцев, быстро перенимают их боевой опыт.

В один из сентябрьских дней отправляюсь на командный пункт штаба флота, в Севастополь. Он разместился у каменной пристани, в убежище, вырубленном в скале. Здесь неопасно попадание авиационной бомбы даже самого крупного калибра. Кстати, такие убежища сооружаются в городе повсюду — и для личного состава гарнизона и для жителей. День и ночь люди долбят гранитные скалы. Теперь почти все служебные здания оставлены. Учреждения переселились в надежные укрытия.

Мне часто приходится обращаться к начальнику штаба флота контр-адмиралу Ивану Дмитриевичу Елисееву, деловому, смелому в решениях человеку. Нам он помогает во всем, а самое главное — в снабжении бригады оружием и другой техникой. Благодаря его заботам мы получили свыше трех тысяч полуавтоматических винтовок, что заметно увеличило нашу огневую мощь.

Иван Дмитриевич не любит много разговаривать.

— В чем нужда, товарищ Жидилов?

— Не хватает автомашин и артиллерии.

Елисеев снимает телефонную трубку и вызывает начальника тыла флота контр-адмирала Заяц:

— Николай Филиппович! Собери Жидилову, откуда угодно, сорок автомашин и передай приказание артотделу додать бригаде положенную по табелю артиллерию. И не медли. Жидилову скоро придется действовать.

— Ты понастойчивее будь, — дружески предупреждает он меня. — Забирай все, что тебе необходимо. Я тебе должен сказать, что немцы уже двигаются к Перекопу. Как бы не пришлось тебе выступить на помощь пятьдесят первой армии. Так что поторапливайся!

Он протягивает мне руку. Это означает, что разговор окончен.

В эту ночь, как и все предыдущие, Севастополь отбивает налеты фашистской авиации. Небо прорезано лучами [32] прожекторов. Раскатило бьют зенитки. Где-то ухают взрывы авиационных бомб. Севастопольцы привыкли к бомбардировкам и не хотят укрываться в бомбоубежища. Предпочитают быть где-нибудь на крыше или на вышке, откуда видны действия наших истребителей и зенитчиков. Всем хочется увидеть, как загорится фашистская машина и факелом ринется вниз. А это случается довольно часто. Флотскому фотокорреспонденту Борису Шейнину удалось заснять даже падение вражеского самолета, сбитого нашими истребителями. Снимок получился очень удачный. Когда Бориса спросили, как это ему удалось, он откровенно признался:

— Сам не помню, бежал в укрытие и на бегу щелкнул.

Впоследствии Шейнин снимал интереснейшие кадры на передовых позициях.

По пути в свой штаб обдумываю слова Елисеева. Значит, нужно готовиться к выступлению на Перекоп. А все ли мы сделали? Главное, чтобы во главе подразделений стояли хорошие офицеры. Мысленно еще раз взвешиваю качества каждого.

Командир первого батальона — капитан Сонин. Я его знаю еще по службе в учебном отряде флота, где он был командиром роты курсантов. Отличный строевик, но в тактике слабоват. Он может хорошо подать команду, но сумеет ли управлять батальоном в бою? К нему надо подобрать толкового комиссара.

Вторым батальоном командует капитан Черногубов. Этот силен в сухопутной тактике, но на кораблях не служил и потому плохо знает моряков. Ему тоже нужен хороший комиссар, способный найти дорогу к матросскому сердцу.

Командир третьего батальона — майор Мальцев. Знающий офицер, но с барскими замашками. Сторонится подчиненных, не проявляет о них должной заботы.

За командира четвертого батальона капитана Кирсанова я спокоен. Он закончил училище береговой обороны, был командиром батареи. Сухопутную тактику знает лучше других комбатов и людей умеет крепко держать в руках. С виду щуплый, непредставительный, и голос жидковат, но матросы его уважают и пойдут за ним и в огонь и в воду. Замечательный офицер и капитан Дьячков [33] — командир пятого батальона. Выдержанный, сообразительный, смелый, он с любым заданием справится.

Размышляя о своих подчиненных, я не заметил, как машина спустилась с Инкерманских высот и пошла уже по берегу Северной бухты. Над темной водой стелется туман. Слабо светится белый огонь верхнего Инкерманского маяка. К Клеопиной пристани подходит миноносец. Он возник из тумана внезапно. Осторожно, как бы крадучись, приближается к топливному причалу. Вот он своим высоким бортом навис над причальной стенкой и замер. Ни огней, ни людей на корабле не видно. Не слышно и команд, но все выполняется точно и своевременно. Глухо падает на деревянный настил причала тяжелый стальной трос. Дежурные береговые матросы молча принимают его и закрепляют на чугунной тумбе. Вываливается трап, возле него сейчас же появляется часовой. Едва миноносец окончил швартовку, как к нему уже тянут шланги. Без крика и суеты идет заправка корабля топливом. Кажется, все происходит автоматически.

Вот так бы, думаю я, бесшумно и четко управлять бригадой в бою!

Мне понятно, что корабли флота сейчас действуют главным образом ночью. Беспрерывные упражнения развили у моряков наблюдательность и безошибочную ориентировку в темноте. Но решающую роль играет связь. Нужно и нам организовать ее как можно лучше, чтобы можно было управлять бригадой, как командир управляет миноносцем.

Второй час ночи, а Илларионов все не спит. Делюсь с ним своими мыслями. Решено, что утром вызовем командиров и политработников и сообща наметим серию новых учений. Учиться надо основательно, по-настоящему, так, чтобы бой не застал нас врасплох.

На следующий же день начались занятия. Комиссар Ехлаков и начальник штаба опять забыли про отдых. Дни и ночи проводят в подразделениях, присутствуют на стрельбах, тактических учениях, добиваются безупречной отработки приемов штыкового боя, метания гранат, маскировки, преодоления полосы препятствий.

Сообщения с Южного фронта тревожные. В двадцатых числах сентября три немецкие пехотные дивизии при поддержке танков и авиации начали штурмовать позиции нашей 51-й армии на Перекопском перешейке. [34]

Мужественно сражались наши пехотинцы. Их поддерживала бомбардировочная авиация Черноморского флота, батареи береговой артиллерии. На узком Перекопском перешейке не было и квадратного метра земли, где бы ни рвались вражеские снаряды и бомбы. Чтобы избежать неоправданных жертв, наше командование отвело части к Армянску. Из Севастополя туда направили бронепоезд «Железняков», который до этого оперативно подчинялся нашей бригаде.

Я получаю приказ командующего флотом выделить два стрелковых батальона в распоряжение командующего 51-й армией. 29 сентября мы отправляем их по железной дороге к Перекопскому перешейку. Это первый и четвертый батальоны. Они раньше всех сформированы, имеют более подготовленный личный состав. На станцию приехал член Военного совета флота дивизионный комиссар Николай Михайлович Кулаков. Высокого роста, немного сутуловатый, смуглый, с большими черными глазами, он обходит строй. Обращается к бойцам с короткой напутственной речью. Говорит, что Военный совет уверен в стойкости моряков.

Мы стоим на перроне, пока последний вагон поезда не скрывается в Мартыновском тоннеле. Испытываем такое чувство, словно расстались с родными сыновьями. Завтра наши посланцы уже встретятся с врагом. Как-то выдержат они это первое боевое крещение?..

Оставшиеся батальоны чуть не круглыми сутками строят укрепления. Надо спешить.

Неугомонный Ехлаков упросил, чтобы его направили на Перекоп. Возвращается оттуда возбужденный, полный впечатлений:

— Молодцы наши! Высоко держат «флотскую марку»!

Он ходит по батальонам и рассказывает о подвигах наших моряков.

Напрасно я сомневался в Сонине. В бою он показал себя отличным командиром. Прибыв 30 сентября в распоряжение командира 156-й стрелковой дивизии 51-й армии, батальон в районе деревни Ишунь с марша вступил в бой. Вместе с армейцами он не только приостановил продвижение фашистов, но и отбросил их на 8 километров к Армянску. Молодцами оказались командир батареи старший лейтенант Федоров и комиссар политрук Белый. [35]

Метким огнем артиллеристы подавили огневые точки противника и обеспечили наступление батальона.

— А помните капитана Кузьмина, командира третьей роты? Он дважды был ранен в бою — в плечо и в ногу, но продолжал управлять боем.

— Ну, а краснофлотца Федора Зиброва знаете? Такой скромный, незаметный паренек, а спас жизнь офицера и трех матросов, раненных в бою. На себе вынес их из зоны сплошного огня. Комсомолец краснофлотец Алексей Швыков вынес с поля боя тридцать пять раненых. У меня есть адрес его родителей в Москве: Шаболовка, дом семь, квартира сорок два. Сегодня же напишу им письмо, чтобы они знали, как их сын защищает Родину.

Ехлаков рассказывает о геройских делах пулеметчика Ставинского, связистов Коткина, Ильина, Обезлинского и многих, многих других.

Мне Ехлаков сообщил:

— Ты знаешь, я там твоего родственника встретил.

— Кого же это? — удивился я.

— На станции Воинка зашел в санитарный вагон бронепоезда навестить наших раненых. Познакомился с хирургом, разговорился с ним. И вдруг узнаю, что это твой племянник Олег Кравченко. Услышав, что мы с тобой в одной бригаде, он очень обрадовался и просил передать тебе сердечный привет.

Год тому назад Олег закончил Симферопольский медицинский институт, работал врачом в Ставропольском крае. То, что он теперь поблизости, обрадовало меня.

Мы устанавливаем постоянную связь с нашими батальонами, направленными к Перекопу, хотя они и вышли из подчинения бригады. Переписываемся с бойцами, отправляем им подарки: папиросы, фрукты. Снабжаем обмундированием и обувью.

Второй перекопский отряд, или бывший наш четвертый батальон, несколько дней пробыл в резерве 51-й армии, но вскоре и он вступил в бой. Не ошибся я и в капитане Кирсанове. В бою он был смелым, решительным, инициативным. Жаль, недолго ему довелось воевать. Под Армянском он получил тяжелое ранение, и его заменил комиссар отряда старший политрук Шатравко.

Бывшие наши батальоны окрепли в боях. Получив пополнение, они из батальонов были развернуты в полки и стали называться 1-й и 2-й Перекопские морские полки. [36]

Армейские командиры, в подчинении которых оказались моряки, восхищались их отвагой и в то же время ругали: «Краснофлотцы пренебрегают маскировкой, идут на ненужный риск. Когда же их упрекают за это, они отвечают: «А что, мы фашистов не боимся. Зачем нам от них прятаться?»

Ненужная бравада обходится дорого, ведет к лишним жертвам. Мы видим в этом и свою вину: мало тренировали матросов в полевых условиях, плохо учили применяться к местности.

Теперь при обучении моряков стремимся учесть уроки боев под Одессой и Перекопом.

А враг уже близко. Наши Приморская и 51-я армии, измотанные, поредевшие в беспрерывных боях, ценой неимоверных усилий сдерживают его натиск.

О силе сопротивления советских войск под Перекопом командующий 11-й немецкой армией Манштейн впоследствии писал в своих воспоминаниях. У него в те дни возникло сомнение: «Может ли это сражение за перешейки завершиться успехом, и, если удастся прорваться через перешейки, хватит ли сил, чтобы добиться в бою с усиливающимся противником решительной победы — занять Крым?..»

Геройски сражаются воины Крымского фронта. Но у врага громадное превосходство в силах, особенно в технике. Нашим войскам необходима помощь. И командование посылает в район боев все, что можно послать.

27 октября 7-я бригада морской пехоты (так теперь именуется наша часть) получает приказ командующего Черноморским флотом выступить к Перекопу для поддержки 51-й и Приморской армий. Утром 28 октября мы должны уже тронуться в путь. [37]

Бои на дорогах

На новые позиции

Времени на сборы — восемнадцать часов. Илларионов и его помощники трудятся в поте лица. Они должны дать расчеты на марш, на погрузку в эшелоны, определить, сколько подвижного состава запросить у железнодорожников, наметить с точностью до минуты время прибытия подразделений на станции, а эшелонов — к месту назначения, разработать план сосредоточения бригады на позициях. На основе всех этих данных будет составлен боевой приказ — закон для каждого командира и бойца.

Вечером мы с Ехлаковым вызываем на КП командиров и политработников батальонов, дивизионов и служб. Разъясняем задачу. К концу завтрашнего дня бригада должна занять оборону в районе Биюк-Онлар, Курман-Кемельчи, Айбары. Погрузка в эшелоны — в восемь ноль-ноль. Чтобы избежать лишних переходов, грузимся сразу на четырех станциях — Сюрень, Бельбек, Мекензиевы горы и Инкерман.

Предупреждаем командиров и политработников: организованность, дисциплина и забота о высоком моральном духе каждого бойца. От этого зависит победа. Озабоченные и вместе с тем воодушевленные офицеры спешат в свои подразделения.

У нас снова пять батальонов. Вместо отправленных ранее на Перекоп созданы новые. Первым батальоном командует теперь капитан Моисей Иосифович Просяк — потомственный рабочий, коммунист с десятилетним стажем, человек спокойный, уверенный в себе. За плечами [38] у него уже некоторый боевой опыт: он сражался с фашистами под Херсоном. Командиром четвертого батальона назначен Аркадий Спиридонович Гегешидзе — боевой офицер, прекрасный пулеметчик. Прибыл он к нам с Дальнего Востока, где прослужил несколько лет. Человек надежный, трудностями его не запугаешь.

Значит, бригада в полном составе. По привычке, приобретенной в академии, снова и снова пытаюсь взвесить нашу огневую мощь. Что мы сможем сделать там, на севере Крыма?

Вес одного залпа наших орудий и минометов около тонны. Стрелковые подразделения способны выпустить свыше ста тысяч пуль в минуту.

Подхожу к карте. Какое задание мы получим под Перекопом? На фронте 10–12 километров мы сможем задержать крупные силы противника. Надолго ли? Местность там открытая, ровная — раздолье для танков. Но сутки-другие продержимся.

С досадой обрываю свои рассуждения. Никчемная арифметика! Продержимся столько, сколько прикажут!

Мне очень хочется этой ночью побывать во всех подразделениях, поговорить с людьми. Знаю, такое желание и у Ехлакова, Ищенко, Илларионова. Но это невозможно: не хватит времени. Делим подразделения на четыре группы по районам погрузки. Каждый побывает в одной из этих групп, а потом соберемся и поделимся впечатлениями.

Я еду во второй и третий батальоны. В 23 часа после ужина матросы начинают готовиться к маршу. Бойцы тыловых подразделений сворачивают походные кухни, грузят в автомашины продовольствие и боеприпасы. Командиры обходят окопы и землянки: проверяют, не осталось ли что нужное.

Роте, расположенной в Мамашае, предстоит пройти до станции Сюрень 25 километров. Это шесть часов марша. Командир батальона Мальцев торопит бойцов:

— Быстрее, быстрее! В ноль-ноль выступаем.

Подхожу к одному из взводов, уже приготовившемуся в путь. Бойцы сидят у дороги. Некоторые курят, пряча огонек папиросы в кулак. Возле каждого — скатка шинели с подвязанными к ней котелком и саперной лопаткой. [39]

— Здравствуйте, товарищи! — обращаюсь я к морякам.

Кто поближе, узнает меня, вскакивает, а остальные, сидя, нестройно отвечают:

— Здравия желаем!

Но тут же слышится шепот: «Комбриг, комбриг...»

Бойцы поднимаются, обступают меня.

— Мы в темноте и не признали вас, — смущенно оправдывается кто-то.

— Конечно, ночью трудно разобраться, — замечаю я. — Но вы должны опознавать своих командиров в любой темноте. Теперь мы будем встречаться чаще ночью, чем днем.

Лиц в темноте не рассмотреть. Стараюсь узнать собеседников по голосам.

— Ну, как настроение?

Перебивая друг друга, матросы отвечают:

— Скорее бы в бой!

— А то привыкнешь в этих садах сидеть...

— Тут тебе и яблоки, и груши...

— И совхозные девчата...

— Товарищ комбриг, — слышится среди шуток серьезный голос. — Девчата просятся к нам в санчасть и на камбуз. Говорят, что же это вы бабскими делами заниматься будете? Мы, говорят, лучше вас обед приготовим и за ранеными присмотрим. Нашли тут среди наших морячков своих земляков и не хотят уходить. Вон там, у обочины, две дивчины и сейчас стоят. Как бы не двинулись за нами в поход.

Раздается команда:

— Становись!

Матросы кидаются к своим скаткам. Слышен перезвон котелков.

— Вот это уже нехорошо, — выговариваю я командиру роты. — Научите людей подгонять снаряжение так, чтобы исключить всякий шум.

Комроты приказывает привести снаряжение в порядок.

— Шагом марш!

Это голос командира батальона Мальцева. Иду на него. Спрашиваю капитана:

— Разведку выслали? А где у вас походное охранение? [40]

Офицер мнется. Знаю, хочет сказать, что здесь еще не фронт, можно и без предосторожностей обойтись.

Приказываю остановить колонну:

— Так нельзя, товарищ Мальцев. Мы на войне. Ни одного шага без разведки и охранения, запомните это! Немедленно исправьте ошибку.

Этот случай сильно встревожил меня. Воспользовавшись тем, что телефон еще не отключен от линии, связываюсь с батальонами и предупреждаю командиров о соблюдении всех правил марша.

Походная колонна уходит в ночь. За колонной, раскачиваясь на выбоинах, осторожно, ощупью (фар зажигать нельзя) ползут автомашины. Над кузовом одного из грузовиков чернеют силуэты девичьих головок в косынках. Хочу задержать машину, но... Ладно, днем разберусь!

Беда с девушками. Проходу не дают. Они обивают пороги нашего штаба, ловят меня на улицах Севастополя, умоляют взять в бригаду. Согласны на любую работу, лишь бы попасть на фронт.

Проводив батальоны, направляюсь в нашу санчасть в Бельбекской долине. Здесь в сияющей белизной, ярко освещенной палатке уже поджидают меня Ехлаков, Ищенко, Илларионов и Будяков. Коротко докладывают. о состоянии подразделений, о самочувствии людей. Все идет хорошо.

Начальник санчасти Марманштейн приступает к погрузке своего хозяйства. Медсестры и санитары уносят ящики и ящички с инструментами, блестящие коробки со стерильным материалом. Взгляд невольно задерживается на двух девичьих фигурках, на которых и строгая флотская форма сидит очень изящно. Это военфельдшеры грузинка Кето Хомерики и азербайджанка Ася Гасанова. Они недавно у нас.

Кето — черноглазая, с густыми сросшимися на переносице бровями и темным пушком над верхней губой — кажется чуть старше. Война застала ее в летной школе, но перед самым выпуском медицинская комиссия признала, что по состоянию здоровья она не может продолжать полеты. Сильно переживала Кето, но пришлось смириться. Переменила специальность и ушла на фронт медсестрой.

Другая девушка — Ася, худенькая, смуглая, с тонкими [41] чертами лица, вовсе выглядит подростком. Она пришла к нам прямо из Бакинского медицинского техникума.

Смотрю я на них с отцовской тревогой. Столько невзгод и опасностей их ожидает впереди. Неужели и моей дочери доведется когда-нибудь — такой же вот хрупкой, нежной — работать под пулями, среди крови и смерти?

Погрузкой подразделений в эшелоны руководят Илларионов и хозяйственник Будяков. Я выезжаю на машине в Симферополь. К восьми часам мне приказано явиться в штаб войск Крыма к генералу Батову. Проезжаем мимо станции Сюрень. Здесь я вижу один из наших эшелонов. Он готов к отправлению. На железнодорожных платформах стоят орудия, трактора-тягачи, грузовики, походные кухни, возле которых хлопочут коки в белых колпаках.

По асфальтированному шоссе «эмка» летит со скоростью девяносто километров в час. Вот и Симферополь. Здесь удивительно спокойно. На базаре тьма овощей и фруктов, привезенных из соседних колхозов. Спешат женщины с авоськами. На углу старушка торгует жареными семечками. Из булочной пахнуло свежеиспеченным хлебом.

Генерал-лейтенант Павел Иванович Батов нервно расхаживает по своему большому кабинету. Он коренастый, подвижный, но ростом невысок. Из-за этого ему приходится смотреть на собеседника снизу вверх, слегка запрокидывая голову. Батов начинает разъяснять задачу по карте, но вдруг резко обрывает, направляется к двери и бросает через плечо:

— Я как раз собирался туда на рекогносцировку. Следуйте со мной. Покажу все на местности.

Мы поехали старым Армянским трактом, грунтовой дорогой, хорошо укатанной автомашинами. Ярко светит солнце. Тепло. Воздух напоен ароматом трав, еще не просохших от росы. Тихо вокруг. Трудно поверить, что всего несколько десятков километров отделяют нас от фронта.

Останавливаемся на небольшой высотке, обозначенной на карте отметкой 132. Она господствует над окрестностью. Справа сквозь легкую утреннюю дымку просматриваются белые домики большой деревни Старый Кудияр, слева — Тагайлы. У подножия высоты раскинулось селение [42] Айбары. Здесь перекресток дорог, ведущих из Джанкоя на Евпаторию и из Армянска на Симферополь. Батов дает указание в течение двух дней оборудовать в этом месте район обороны. В помощь нам прибудет 5-е управление военно-инженерного строительства с двумя строительными батальонами. Правее нас займут оборону части 51-й отдельной армии, левее — части Приморской армии. Задача — задержать противника на этом промежуточном рубеже.

Батов критически оглядывает меня:

— Советую переодеться, полковник.

Я сам понимаю, как неуместна здесь, в полевых условиях, моя морская форма. Невольно смущаюсь. Как это получается: других ругаю, что открещиваются от защитной формы, а сам? Ох, как крепко сидят в нас привычки! Обещаю генералу немедленно сменить флотский китель на армейскую гимнастерку.

Батов жмет на прощание руку, желает успеха. Через минуту его машина уже мчится на север — в сторону фронта.

Наметив на карте участки для батальонов и позиции артиллерийских и минометных батарей артдивизиона, еду в Айбары, куда к этому времени уже прибыл наш походный штаб. Разместился он в крестьянском доме. Начальник оперативной части майор Полонский циркулем измеряет по карте расстояния. Я отдаю ему мои наброски. В соседней комнате настраивают аппаратуру радисты.

В дверях показывается хозяйка дома, пожилая женщина. Спрашивает меня:

— Может, отобедаете у нас, товарищ командир?

— Не откажусь.

— Только не обессудьте, харч у нас простой, деревенский.

— Ничего. Я тоже из деревенских.

На столе появляется ароматный белый подовый хлеб, испеченный на капустном листе. С аппетитом едим замечательный украинский борщ, голубцы со свежей бараниной, политые сметаной.

Гостеприимная хозяйка печально смотрит на нас и тихо спрашивает:

— Верно, что супостат-то в Крым прорывается?

Язык не поворачивается обманывать ее.

— Да, мамаша, лезет. Но мы станем на его пути. [43]

— Дай вам бог. — Концом косынки она вытирает глаза. — Ох, страшно и подумать, что немец придет к нам. — Женщина грустно вздыхает. — У меня у самой сын где-то на Украине воюет. Гляжу на вас и его вспоминаю. Жив ли?..

Последние эшелоны с подразделениями бригады прибывают на станции Биюк-Онлар и Курман-Кемельчи поздно ночью. Утром, получив полную норму боеприпасов, моряки пешком отправляются к позициям. Пройти им нужно почти полсотни километров. Это значит маршировать весь день. И, как назло, погода портится. Моросит мелкий дождь. Грунтовая дорога раскисла. Черная густая грязь пудовыми комьями налипает на ногах.

Только к вечеру небо прояснилось. Матросы повеселели. Но тут над нами пролетел один, потом другой вражеский самолет-разведчик. А на севере над горизонтом появились группы бомбардировщиков по десять — пятнадцать машин. Мы видим, как они, опустив носы, ныряют к земле. В том месте вспыхивает пламя, а потом до нас докатывается рокот взрывов. Самолеты больше не показываются.

— Готово!.. Сбили!.. — кричат бойцы.

Да, впечатление такое, что самолеты падают и разбиваются. На самом деле они пикируют, сбрасывают бомбы и уходят на небольшой высоте, потому нам и не видно их за холмами.

Спустя немного времени становится ясно все. Навстречу нам медленно движется колонна. Артиллерия, автомашины. По обочинам дороги цепочкой тянутся усталые люди. Это на них враг сбрасывал бомбы.

Люди в запыленных, взмокших от пота гимнастерках идут понуря головы, безучастные ко всему. Некоторые с забинтованной головой, с рукой на перевязи. Сквозь грязную марлю проступает пятнами кровь. Длинные стволы пушек выглядят гирляндами — это подвесились к ним на ремнях те, кто совсем выбились из сил.

Краснофлотцы смотрят на пехотинцев с жалостью и обидой.

— Что же вы, братва, решили корму фашисту показать? — слышится из нашей колонны.

— Не дождались вас, морячки, — отзывается пожилой пехотинец. — Не удержаться нам было. Видишь, гонится за нами, гад, и по земле и по воздуху. Танков у [44] него прорва. А нам и остановить нечем: пушки вот есть, хорошие пушки, а снаряды все вышли.

— У нас и того и другого хватит, — успокаивают моряки. — Остановим!

— Давайте, братки. А нам приказано спешить в крепость. Придержите немца хоть малость, пока мы пушки развернем на новых позициях. А там уж мы ему дадим прикурить!

Навстречу нам все идут и идут тягачи с орудиями, автомашины, смертельно усталые люди. Командование оттягивает с фронта части, измотанные и обескровленные долгими непрерывными боями.

Я смотрю на своих краснофлотцев. Они прибавили шагу. Крепко сжимают в руках винтовки. Глаза со злостью устремлены на север. Надо остановить врага. Это сейчас понимают все.

Лицом к лицу

Встретиться с врагом нам пришлось раньше, чем мы предполагали.

Пятый батальон подходил к намеченной позиции у селения Аджи-Атман. Было около семи часов вечера. Командир капитан Дьячков хорошо организовал марш батальона. Моряки шли стройной походной колонной, выставив со всех сторон боевое охранение. Впереди двигался разведывательный взвод. Разведчики первыми заметили колонну вражеских бронемашин. Командир взвода Попов, доложив Дьячкову о появлении противника, приказал подчиненным приготовиться к бою. Моряки залегли возле дороги.

— Вот они, гады! — крикнул старшина 2-й статьи Парфенов. — А ну, братцы, встретим их по-черноморски!

В головную машину полетели гранаты. Вражеский броневик остановился, хотя мотор его выл на полных оборотах. Распахнулся люк, из него выскочили шесть гитлеровцев. Меткие пули настигли их на бегу. Остальные машины противника попятились, огрызаясь из пулеметов.

А справа уже доносилась артиллерийская стрельба. Это вступила в бой 76-миллиметровая батарея батальона. Удар ее тоже застал противника врасплох. Завидя около десятка вражеских машин, командир батареи Иванов развернул орудия, расчеты огневых взводов уже готовы [45] были открыть огонь, но Иванов команды не подавал, а лишь тихо предупреждал:

— Точнее наводить, точнее наводить!.. Первое орудие — по первой машине, второе — по второй, третье — по третьей, четвертое — по четвертой...

Сгущались сумерки. Вражеские машины на кровавом фоне заката казались черными и оттого еще более зловещими. Молодые артиллеристы начинали нервничать:

— Пора бы уже...

Но командир твердил свое:

— Точнее наводить!

Иванов правильно рассчитал, что батарея, расположенная в низине, сейчас скрыта от глаз противника, и хотел подпустить вражеские машины как можно ближе.

— Огонь!

Дружно ударили орудия. А через мгновение послышался треск разрывов. Три бронемашины были подбиты. Остальные развернулись на обратный курс и скрылись за высотой.

Разведка бригады донесла, что вражеская автоколонна из трехсот машин с пехотой изменила путь своего движения. Минуя оседланные нами и нашими соседями дороги, она, по-видимому, попытается обойти нас справа и прорваться на Евпаторию и Саки. Об этом я немедленно доношу в штаб войск Крыма. Заодно высказываю соображение, что уже сейчас целесообразно как можно быстрее занять шоссе, ведущее из Евпатории в Симферополь.

Пока же мы продолжаем выполнять полученный ранее приказ. Подразделения прямо с марша начинают окапываться. На помощь строительных батальонов полагаться теперь нечего: когда они еще подойдут, да и подойдут ли вообще, а ждать мы не можем — враг рядом.

В батальонах только и разговоров, что о сегодняшнем бое. Впервые мы столкнулись с фашистами лицом к лицу. И увидели, что не так страшен черт, как его малюют.

Оборонительные работы скоро пришлось прервать. Из Симферополя поступает приказ. В нем говорится, что противник уже движется вдоль побережья на Саки. Нашей бригаде предписывается к утру 30 октября, то есть завтра же, занять новый рубеж: Тюмень — Старый Карагут — Темеш и задержать там противника. Прикидываю [46] по карте расстояние до нового района. Сорок километров! Если идти без отдыха, и то еле-еле за восемь часов преодолеем такой путь. А люди ведь только что отшагали полсотни километров.

Ехлаков из себя выходит:

— Черт знает что такое! Такие рокировки только на шахматной доске легко делать. Командир, пусти меня в Симферополь. Разругаюсь с этими штабниками на чем свет стоит, но докажу...

Я не перебиваю его. Пусть побушует, пока никто из подчиненных не слышит. Вызываю Илларионова, велю разрабатывать новый план. Ему и его помощникам опять не спать всю ночь. Но ни один мускул не дрогнул на утомленном лице начштаба. Есть приказ — значит, нужно выполнить.

Комиссар все еще что-то бормочет. Но вот он склонился над картой, тщательно изучает ее.

— Перебродило? — спрашиваю.

— Что ж поделаешь. Знать, им там, наверху, виднее.

В час ночи командиры батальонов получают приказ на новый марш и разъезжаются по своим подразделениям. Мы с Ехлаковым тоже едем в батальоны: я — в третий, он — в пятый.

Третий батальон занимает центральный участок нашего района обороны. Здесь проходит дорога, ведущая от Перекопа на Симферополь, по которой сейчас отходят части Приморской и 51-й армий. Войска бесконечным потоком движутся по успевшей просохнуть дороге. Пыль вздымается к ночному небу. Она скрипит на зубах, забивает нос и рот. Дышать трудно еще и потому, что к дорожной пыли примешивается дым: поблизости горят подожженные немцами скирды. Командира батальона Мальцева и комиссара Модина я разыскал на переднем крае. Они стоят у шоссе и контролируют движение. На батальон возложена ответственная задача — пропустить наши отходящие части и отсечь преследующие их войска противника. На северо-западе слышны недалекие взрывы, пулеметные очереди. В черное небо взлетают ракеты — белые, зеленые, красные.

— Это разведывательные группы немцев копошатся, — поясняет Мальцев, — а основные силы противника отдыхают. Недавно их автоматчики и сюда норовили [47] проникнуть. Но наш минометчик Смешко так угостил их, что только половина успела ноги унести.

— Федор! — кричит Мальцев в темноту. — Иди-ка сюда.

Перед нами вырастает кряжистый парень в лихо приплюснутой бескозырке «блинчиком». Свет от пылающей скирды падает на его лицо — широкое, круглое, с хитроватым прищуром глаз.

— Старшина первой статьи Смешко! — с достоинством представляется он мне, отдавая честь с четкостью бывалого служаки.

— Ну, расскажите, товарищ Смешко, как вы с фашистами расправляетесь?

Смешко улыбнулся, стрельнул взглядом вправо-влево. Нас к тому времени плотным кольцом обступили краснофлотцы: они любят, видно, послушать веселого старшину.

— Нащупал я их слабинку, товарищ полковник, — громко начал Смешко. — Главное, им очухаться не давать. Я кладу одну мину у них перед носом, а вторую сразу же позади, за их спиной. Тогда они хватаются за заднее место, мечутся, как ошпаренные тараканы, и благим матом орут «мама», на своем языке, конечно. После этого еще одну мину в середку швырнуть — и больше не треба. Три мины, не больше! Хлипкий народ, и нервы у них — того...

Одобрительный смех вокруг.

— Товарищ старшина, — спрашивает матрос Богач, — а откуда вам известно, что немцы в этот момент «мама» кричат? Ведь далеко до них, не слышно...

— Да так предполагаю. Если тебе, например, угодит осколок в то место, куда попало тому фашисту, ты другого зараз и не придумаешь крикнуть, как «мамо!»

Новый взрыв хохота. Да, остер язык у этого минометчика.

— Молодец старшина! — хвалю я его. — У вас не только мины, но и слово меткое.

— Как можем, товарищ полковник, — скромничает Смешко.

Я спрашиваю краснофлотцев:

— Ужинали сегодня?

— Обедали в походе, ужинали только что, — отвечает за всех главный старшина Сидоренко. [48]

— Вот и хорошо. А завтракать будем на новом месте. Собирайтесь в поход.

— А мы думали, заночуем, — разочарованно вздыхает кто-то из моряков. — Ноги так и гудят.

— Знаю, что устали все, но противник обходит нас. Замешкаем — в окружении окажемся.

Договорились с Мальцевым: пропустив последние наши армейские части, он в четыре утра, как и другие батальоны, снимется с позиций.

Бойцам удалось поспать час — полтора. Но многие не знали и минуты покоя. К таким относились разведчики. Прежде чем трогаться в путь, нужно было провести разведку дорог и окрестностей. Небольшие группы моряков отправились в поиск. Они не только вели наблюдение, но и по возможности беспокоили противника, старались посеять панику, нанести урон.

Взвод батальонных разведчиков во главе с лейтенантом Павликовым и секретарем партбюро политруком Шурпенковым подъехал на машине почти к самому Джанкою и внезапно обстрелял остановившуюся здесь на ночь вражескую автоколонну. Среди гитлеровцев переполох. Кричат, стреляют куда попало. Разведчики не стали дожидаться, когда этот разворошенный улей придет в себя. Свернули и скрылись в темноте.

В пятом батальоне пойти с разведчиками вызвался начальник штаба старший лейтенант Надтока. Он настолько увлекся, что перерезал вражескую колонну у Тагайлы. Разведчики забросали немецкие машины гранатами и такой шум подняли, что фашисты, пожалуй, и до утра не опомнятся. А наш отряд без потерь вернулся в свой батальон.

Конечно, все это пока лишь мелкие, случайные эпизоды, но и они нас радуют: моряки наши не страшатся врага, им не терпится вступить с ним в схватку.

Батальоны идут по дороге. Усталые люди спешат изо всех сил. Но двигаемся медленно. Эх, если бы посадить нашу бригаду на автомашины! Трудно сражаться, когда враг на колесах, а ты пеший.

Мы меняем позиции, а тылы наши остаются на станции Биюк-Онлар. Над ними нависает угроза. Противник может их разбомбить с воздуха, а то и захватить в свои руки. [49]

— Поеду спасать наши боезапасы. Без них не повоюешь, — сказал комиссар Ехлаков. С группой бойцов он садится в машину и отправляется на станцию.

Светает. Разведка доносит, что колонны противника пришли в движение. Мы стремимся опередить врага, чтобы перерезать ему путь к Симферополю, а он спешит отрезать дорогу к отступлению в Севастополь и Керчь нашим войскам. Временами мы движемся с ним, как говорят моряки, на параллельных курсах, задевая друг друга флангами, и тогда возникают короткие, но яростные стычки.

Новый командный пункт бригады решено развернуть в районе железнодорожного разъезда Темеш. Туда отправились на штабной танкетке заместитель начальника политотдела полковой комиссар Сергеев и инструктор политуправления флота старший политрук Карпов. Проследив за отправкой наших последних подразделений, еду туда и я. Сказываются бессонные ночи. Откинувшись на спинку переднего сиденья «эмки», я то и дело засыпаю. У каждой развилки дорог шофер Сафонов будит меня, и мы определяем свое место по карте. Погода на редкость хорошая. Воздух по-осеннему прозрачен, ласково светит нежаркое солнце. В селении Авель останавливаемся у колодца. Пастух, бородатый старик, наливает в длинный деревянный желоб воду, поит стадо коров. Спрашиваем его, не видел ли он немцев.

— Да что вы! Откуда им тут быть? — удивляется старик.

Едем дальше. Вот и железная дорога. Шлагбаум переезда открыт. Но не успели мы приблизиться к нему, как справа выкатились грузовики. Их около десятка. Они окутаны пылью, и мы не можем сразу рассмотреть, что это за машины. Сафонов первым почувствовал недоброе. Резко затормозив, он вполголоса произносит:

— Товарищ командир, немцы!

Теперь и я вижу, что в кузове переднего грузовика рядами сидят солдаты в касках и немецких мундирах мышиного цвета. В руках — автоматы. Гитлеровцы удивленно смотрят на нас. Наша «эмка» зеленого цвета, в который гитлеровцы окрашивают свои машины. Так что, возможно, немцы приняли нас за своих офицеров. А может, и поняли, что перед ними русские, да решили вдруг, [50] что мы загорелись желанием им сдаться. Во всяком случае, по нас не стреляют.

— Назад! — приказываю Сафонову.

Тот крутит «баранку», рывком включает скорость. Я хватаю автомат. Увидев, что мы поворачиваем, гитлеровцы открыли огонь. Кузов «эмки» изрешечен пулями. Одна из них впивается мне в левую руку. Брызжет кровь. Испугавшись за меня, Сафонов сбавляет ход.

— Гони! — кричу ему. — После перевяжем.

Низко пригнувшись на сиденье, мы на последней скорости мчимся по дороге. Гитлеровцы посылают в погоню мотоциклистов. Близко от нас стали рваться снаряды: враг успел установить пушки. Сафонов сворачивает с дороги, и машина запрыгала по целине. Неожиданно спускает правое переднее колесо. Мы продолжаем гнать. Порванная покрышка совсем отвалилась. Едем на диске. Трясет отчаянно. Кажется, наша «эмка» вот-вот рассыплется. Но пока еще терпит. Мотоциклисты вслед за нами сворачивают с дороги, но езда по целине у них не получается, они отстают.

Старенькая «эмка» оказалась чудесной, выносливой машиной. Громыхая, скрипя, чихая, она вынесла нас до самого Авеля, который мы покинули полчаса назад. И только здесь, у околицы селения, сдала. Замолк перегревшийся мотор.

К нашей радости, нас тут встречают свои. Это строительный батальон, приданный нашей бригаде. Вот только когда разыскал он нас.

Знакомлю командира батальона с создавшейся обстановкой, и приказываю занять оборону фронтом к Темешу. Врач батальона наскоро забинтовывает мне руку. В это время на мотоцикле подъезжает начальник разведки бригады полковник Красников. Сажусь к нему на заднее сиденье, и мы направляемся навстречу нашим частям, чтобы развернуть их в боевой порядок.

На полпути нам встречается штабная «эмка». Из нее выходит высокий худой генерал в пенсне.

— Вы — полковник Жидилов?

— Так точно, — отвечаю, недоумевая, откуда он меня знает.

— Что с вами? — спрашивает генерал, заметив, что я запачкан кровью и весь в пыли. Рассказываю ему о своей встрече с немцами. [51]

— У вас есть карта?

Достаю из полевой сумки карту. Генерал предлагает подробно доложить обстановку. Выслушав меня, он прямо на моей карте пишет приказ:

«Командиру 7 БМП, полковнику Жидилову.

Вверенной Вам бригаде к утру 31 октября занять рубеж: Княжевичи, Старые Лезы, перехватывая дороги, идущие от Саки. 510-й и 565-й артполки к утру 31 октября выйдут на рубеж Софиевка.

Генерал-майор Петров. 16 ч. 45 м.»

— Вы теперь переходите в мое распоряжение. Артполки, которые я указал, будут поддерживать вашу бригаду.

Генерал жмет мне на прощание руку и усаживается в машину. А я все смотрю на него во все глаза. Так вот он какой, генерал Петров, командующий прославленной Приморской армией!

Теперь у меня забота, как оповестить подразделения о новой задаче. У Сарабуза встречаем наш третий батальон. Посылаю его в новый район обороны — к селению Кульчук. Красников остается встречать наши подразделения и направлять их к Сарабузу.

Что там с нашим КП под Темешем? В полдень штаб бригады на трех автомашинах со взводом охраны подошел туда с востока. Их заметил вражеский самолет-бомбардировщик и, спикировав, сбросил бомбы, но промахнулся на добрых триста метров. У восточной окраины Темеша наши товарищи обнаружили знакомую штабную танкетку. В разбитой машине лежали бездыханные тела политработников Сергеева и Карпова. А от группы связистов, которые ехали сюда первыми, чтобы оборудовать командный пункт, и следа не осталось. По-видимому, они тоже все погибли. Возглавляли эту группу начальник связи бригады майор Бекетов и его заместитель старший лейтенант Белозерцев.

Нашему штабу и несколько минут не удалось провести в Темеше. С севера к селению подходила колонна вражеских бронемашин. Заметив наши штабные машины, немцы открыли огонь из пулеметов. Наши товарищи покинули Темеш.

Короткие бои с врагом вспыхивают то тут, то там. Первый и четвертый батальоны столкнулись с немцами в районе Такил-Салтаба. Труднее всего досталось правофланговой [52] роте, одиннадцатой роте четвертого батальона. Вражеские бронемашины и автоматчики отсекли и окружили ее. Моряки залегли и стали отстреливаться. Положение ухудшалось с каждой секундой. Выручила инициатива политрука роты лейтенанта Василия Гордеевича Дудника. С гранатами в руках он вскочил на ноги и кинулся к ближайшей вражеской машине.

— Вперед, за Родину!

Вместе с ним бежали пулеметчик краснофлотец Кузьма Клеев, парторг штаба батальона старшина 1-ой статьи Федор Ищенко. За ними поднялись все.

В этот же момент по противнику открыла огонь прямой наводкой артиллерийская батарея четвертого батальона. Наводчик Яков Арсук уничтожил три машины. Несколько автомашин подбили гранатами бойцы роты. Гранатами и пулеметным огнем они разорвали вражеское кольцо и пробились к своим.

Убедившись, что противник уже занял район, где предполагалось сосредоточиться нашей бригаде, командир четвертого батальона капитан Гегешидзе, как старший в колонне, принял правильное решение. По своей инициативе он отвернул влево, на Сарабуз. Вскоре колонну встретил Красников и направил на новые позиции.

Встретился с противником и второй батальон. О приближении вражеской колонны своевременно предупредил командир взвода разведки батальона лейтенант Павликов. Это дало возможность командиру батальона капитану Черноусову развернуть подразделения в боевой порядок. Артиллеристы установили пушки для стрельбы прямой наводкой. Встреченный метким огнем, противник отступил. На поле боя осталась догорать одна из его машин, подожженная нашими артиллеристами:

К вечеру второй батальон подошел к селению Авель и занял здесь оборону.

Командный пункт бригады теперь разместился на склоне кургана, в четырех километрах от деревни Тобе-Чокрак. К ужину примчался сюда комиссар Ехлаков, запыленный, закопченный, как трубочист, только зубы белеют в неизменной широкой улыбке.

— Вывезли боезапас, командир!

Ему, хозяйственнику Будякову и всем, кто трудился на станции Биюк-Онлар, крепко досталось. С утра над [53] станцией висели вражеские бомбардировщики. Взрывы, пламя и дым вокруг. На железнодорожных путях горели порожние составы. Наших людей здесь было немного: шоферы, связисты, санитары и музыканты духового оркестра. Одни вручную выкатывали из разбитых составов уцелевшие вагоны, отгоняли их подальше от станции. Другие наваливали на автомашины ящики со снарядами, к которым уже приближалось пламя. Третьи на открытом месте грузили эти ящики в вагоны. Делать это на станции было невозможно из-за беспрерывных бомбежек. Огромную выдержку и самоотверженность проявили старшина артдивизиона Иван Яшин, шоферы Александр Лукьянцев и Петр Середа, командир взвода связи старшина 1-й статьи Петр Тарасенко, оружейный мастер краснофлотец Георгий Хатунцев, старшина оркестра мичман Щетинин. Одного близкого попадания бомбы хватило бы, чтобы штабеля боеприпасов взлетели на воздух. Моряки понимали это, но никто из них не дрогнул. В эшелоны и попутные машины, следовавшие через станцию, было погружено все до единого снаряда, до последнего мешка с продовольствием. Эшелоны с грузами двинулись к Севастополю.

— На славу поработали матросы! — восторгается комиссар. — С таким народом можно воевать, командир!

Ехлаков хвалит всех. О себе только молчит. Но я знаю, боезапас спасен потому прежде всего, что это опасное дело возглавил комиссар с его неистощимой энергией и умением воодушевить людей.

Солнце уже клонилось к закату, когда нас навестил вице-адмирал Гордей Иванович Левченко, главнокомандующий войсками Крыма:

— Как воюем, Евгений Иванович?

Докладываю ему о важнейших событиях за день:

— Сейчас выполняем приказ генерала Петрова, прикрываем дорогу на Симферополь.

— Он и у вас побывал? Вот вездесущий!

Левченко читает приказ, написанный Петровым на моей карте, одобрительно кивает головой. Просит меня показать, где и как закрепились батальоны.

— Да не по карте, — морщится он. — В натуре хочу посмотреть.

Вместе объезжаем передний край нашей обороны. Адмирал то и дело останавливает машину, советует: [54]

— Вот это место, пожалуй, самое опасное, сосредоточьте здесь побольше артиллерии, а тут, учтите, противник, возможно, будет скапливаться для атаки, пристреляйте сюда минометы.

Прощаясь, адмирал предупреждает:

— Держитесь, моряки, не забывайте: на главное направление вы поставлены.

Генерал Петров сдержал свое слово. Мы получили поддерживающую артиллерию. Правда, вместо двух полков всего лишь четыре пушки. Но мы и им рады. Рядом с нашими трехдюймовками эти 155-миллиметровые пушки кажутся великанами, и матросы поглядывают на них с уважением и завистью.

Ехлаков, Илларионов, начальник поддерживающей артиллерии и я поднимаемся на наш наблюдательный пункт, который мы вынесли на вершину кургана. Отсюда вся окрестность как на ладони. Вон на берегу Евпатория. Мы видим синь моря, в которую погружается огромный красный диск солнца. Каламитский залив пустынен, если не считать нескольких рыбачьих шхун у самого горизонта. По дороге от Сак на Ивановку пылят автомашины и мотоциклы. Там уже враг. На северо-западе еще идет бой: слышны редкие орудийные выстрелы. Возле Сарабуза, у аэродрома, пылает военный городок. Симферополь скрыт от нас холмами. Видим только дорогу, ведущую к нему. По ней движутся автомашины, пешеходы, гурты скота. Это уходит население из угрожаемых районов. Мы долго смотрим на этот нескончаемый поток. За тысячи человеческих судеб мы в ответе.

Очень быстро наступила темнота. Твердо верим, что в такую темень противник не рискнет вести наступление. Все-таки принимаем необходимые меры предосторожности. Я собирался всю ночь провести на наблюдательном пункте, но мне сказали, что на КП меня ждет какая-то женщина, которая настоятельно хочет видеть командира. Пришлось пойти. Женщина, средних лет, оказалась заведующей магазином сельпо из ближайшего хутора. Увидев меня, она возбужденно заговорила:

— Товарищ командир! У меня магазин, много разных товаров. Не оставлять же все это проклятым фашистам. Мне надо эвакуироваться, а товар куда девать? Вот и пришла к вам. Может, вы его заберете? Пусть на пользу нашим бойцам пойдет. [55]

Я благодарю патриотку. Тут же назначаю приемную комиссию. За ночь она должна сделать опись всех товаров, оприходовать их и к утру выдать заведующей магазином расписку по всей форме.

Подумать: чего особенного? Но посещение этой женщины взволновало всех, кто был на командном пункте. Какое это большое дело, что наши люди даже тогда, когда смертельная угроза нависает над ними, думают не о себе, а о своем долге перед государством, народом, перед собственной совестью.

Враг наседает

Ночь прошла спокойно. Нам даже удалось часа два поспать. Пользуясь затишьем, подразделения постарались получше закрепиться на отведенных участках. Третий и четвертый батальоны заняли оборону на линии Тобе-Чокрак, Атман; первый, второй и пятый — в районе Тополов, Авель, Ашаны-Джамин.

Мы по-прежнему прикрываем наши войска, отходящие на Керчь и Севастополь. Задача у нас ясна: возможно дольше удержаться здесь, на подходах к Симферополю.

Тишина нарушилась рано утром. Начал боевые действия третий батальон. В 6 часов его боевое охранение обнаружило в деревне Тулат несколько вражеских броневиков и автомашин. Подозрительная возня наблюдалась и в соседней деревне Джабанак. У командира батальона майора Мальцева возникло подозрение, что ночью сюда проникла разведка противника. По его приказанию первая рота окружила деревню и уничтожила десять фашистских разведчиков. Моряки захватили трофеи — автомашину, два мотоцикла, пулемет, автоматы, патроны. Заслышав перестрелку, противник послал помощь своей разведке. С высоты южнее деревни выползли пять танков. Помощник командира взвода батареи коммунист Каплун, не дожидаясь указаний, быстро развернул одно из орудий и открыл огонь. До противника было более километра, но первые же снаряды попали в цель. Один танк загорелся, остальные поспешно отошли.

Через несколько минут раздались выстрелы в расположении третьего батальона. Связываюсь по телефону: в чем дело? Оказывается, из деревни Торхая попытались [56] спуститься в долину две бронемашины и два грузовика с пехотой противника. Огонь нашей артиллерии и пулеметов заставил их повернуть. Они скрылись в направлении к Булганаку, что встревожило меня. Очевидно, противник успел занять это селение и соседние с ним высоты. Есть опасение, что именно отсюда он попытается прорваться к Симферополю. Приказываю командиру батальона усилить этот участок станковыми пулеметами.

На правом фланге, в районе совхоз «Красный Крым», Авель, Княжевичи, второй и третий батальоны поспешно окапывались. В полдень разведка донесла, что из Темеша к станции Княжевичи направляется большая вражеская автоколонна.

Командование обоими батальонами взял на себя капитан Дьячков. Он приказал артиллерии открыть огонь. Снарядами были разбиты две головные машины. Колонна остановилась. Пехота противника развернулась в боевой порядок. Из-за грузовиков вышли танки. Взвилась белая ракета. Немцы бросились в атаку.

Дьячков со своего наблюдательного пункта видел, как более десяти танков двинулись на позиции пятого батальона.

— Ну, «пушки без мушки», выручайте! — крикнул он в телефонную трубку.

Старые пушки на непомерно высоких колесах стояли в школьном саду на южной окраине Авеля. Пожилые артиллеристы заботливо замаскировали их зеленью. Вражеские танки подошли уже близко к селению, а наши комендоры молчат. Дьячков не торопит их, знает: артиллеристы верят в эти пушки, как в самих себя. Позавчера у Айбар «пушки без мушки» показали свои качества во всем блеске: от их снарядов четыре вражеские бронемашины разлетелись в куски.

До танков осталось не более пятисот метров. Тогда только пронзительно рявкнули наши пушки. Их залп явился как бы сигналом. Где-то за холмом забухали минометы, и тяжелые мины отсекли от танков пехоту. Пулеметные очереди и частые винтовочные выстрелы послышались справа. Это во фланг противнику зашли разведчики второго батальона во главе с лейтенантом Павликовым.

Два часа длился бой. Фашисты не выдержали. Потеряв [57] два танка, три автомашины, десяток мотоциклов и оставив до шестидесяти трупов своих солдат и офицеров, враг откатился к Темешу.

Дьячков докладывает мне об этом по телефону спокойным голосом, будто ничего особенного не приключилось. А я готов плясать от радости.

— Комиссар! — зову Ехлакова, чтобы поделиться с ним новостью. Думаю, что он рядом, и вдруг слышу его голос в телефонной трубке:

— Алло, командир! Скажу тебе, здорово наши орлы лупят здесь фашистов. Любо-дорого!

Ну, конечно, комиссар весь бой пробыл там. У него особое чутье какое-то: всегда оказывается там, где всего опаснее.