Мы отстаивали Севастополь

Для подразделений Дьячкова выдалась передышка. После того как он и Ехлаков переговорили со мной, капитан, потирая руки, сказал:

— Что же, товарищ комиссар, пора бы и пообедать! Вестовой, передайте комбату, чтобы раздавали обед, и нам несите, да побольше. Заслужили после такой работенки!

— Ты смотри, командир, не задавайся, как бы «гости» опять не пожаловали. Тогда на всех у тебя и обеда не хватит, — предупредил Ехлаков.

— Об этом не беспокойтесь. Им дежурное блюдо всегда готово. — Взяв телефонную трубку, он приказал начальнику своего штаба: — Проверить готовность, оружие держать заряженным, наводчикам не отходить, обедать по очереди!

Ехлаков отказался обедать на КП. Ушел к минометчикам, замаскировавшимся в овраге. Матросы сидят на ящиках из-под мин, хлебают горячий суп и ведут оживленный разговор. Кок обрадованно наливает комиссару полный котелок. Орудуя ложкой, Ехлаков прислушивается к беседе.

— Я когда бросаю в ствол мину, — говорит заряжающий Федорченко, — всегда приговариваю: «За Родину! Бисову сыну в спину!»

— Почему же только в спину? — интересуется комиссар.

— Ты ему и в печенки закладывай, — добавляет сосед. [58]

— Да я другой раз и не такое приговариваю, — смеется Федорченко. — Только бы наводчик не сплошал. А уж попадет наша игрушка, так достанется немцу во все места!

Не успел моряк досказать фразу, как ухнул орудийный выстрел и снаряд с воем пролетел над овражком. Отложив котелки, моряки бросились к минометам.

Выйдя из Темеша тремя колоннами, фашисты принимают боевой порядок. Пехоту поддерживают бронемашины. Главный удар противник направляет на левый открытый фланг пятого батальона. Дьячков спешно выдвигает сюда свой резерв — одну роту и пулеметный взвод.

Противник пустил в дело свои тяжелые минометы. Мины ложатся на стыке второго и пятого батальонов. Среди моряков появляются раненые и убитые. Все огневые средства обоих батальонов приведены в действие. Дьячков сам руководит переносом огня с одной цели на другую. Оглушительный грохот не стихает ни на миг. То и дело рвется связь. Старшина 2-й статьи Даниил Кучер и другие телефонисты ползут среди взрывов, сращивают провода.

Минометчики стараются изо всех сил. Они бьют по вражеской пехоте, в то время как артиллеристы метят по бронемашинам. Неожиданно в самую горячую минуту минометы замолкают: кончились мины.

— Вот тебе и в спину, и в печенку, — мрачно шутит кто-то из матросов, оглядываясь. — Где ты, Федорченко?

А его и след простыл. Неужели сбежал?

— Да вон он!

К позиции подкатил грузовик, кузов которого забит ящиками с минами. Наверху сидит Федорченко и размахивает руками:

— Принимай, братва, гостинцы.

— Ура! — кричат минометчики.

Машина останавливается. Из кабины выходит бледный как полотно шофер старшина 1-й статьи Александр Красюков. Гимнастерка его залита кровью. Старшину ранило, еще когда машина выходила с пункта боепитания в двух километрах от батареи. И все же, превозмогая страшную боль в перебитом плече и слабость от потери крови, моряк довел машину с боезапасом. Несколько матросов подхватывают на руки самоотверженного шофера, укладывают на носилки и бережно уносят на медпункт. [59]

Трижды фашисты возобновляют атаки, и каждый раз мы их отбрасываем. Бой заканчивается уже в сумерках. Противник потерял шесть бронемашин, пять танкеток, пятнадцать автомашин, много мотоциклов и до двух рот пехоты. Подсчитываем наши трофеи: восемнадцать пленных немцев, две полевые пушки, двадцать ручных пулеметов, пятнадцать автоматов, три пистолета.

Мы тоже понесли потери. У нас десять убитых и двадцать раненых.

Ехлаков во время боя побывал и у минометчиков, и у артиллеристов, и у стрелков. Я отчитываю его:

— Что ты лоб под пули подставляешь?

Он отделывается шуткой:

— Не бойся, я заколдованный. К тому же не забывай, я из пехоты, потому и по-пластунски ползать не брезгаю.

На участке третьего и четвертого батальонов немцы в течение дня тоже предпринимали попытки прорвать нашу оборону. Но моряки успешно отбили атаки.

С нашего наблюдательного пункта на вершине холма слежу за движением противника. По дороге между Саками, Ивановкой и Николаевкой бесконечным потоком идут автомашины. Со стороны Николаевки доносятся глухие выстрелы орудий береговой батареи. Над дорогой вырастают столбы взрывов, и в этом месте вражеские машины разметывает, словно вихрем.

Рядом со мной стоит командир приданной нам артиллерийской части.

— Давайте и мы пальнем в эту гущу, — предлагаю ему.

Он долго всматривается в цель, измеряет расстояние, вычисляет и безнадежно машет рукой:

— Далеко. На пределе нашей дальности. Нет расчета...

— Как нет расчета? — возмущаюсь я. — Видите, сколько там автомашин, и все направляются к Севастополю...

— Не достанем.

— Ну тогда стреляйте по ближним целям.

Артиллерист опять долго всматривается и заявляет:

— Для нашего снаряда они мелковаты.

Так ни разу он и не выстрелил. [60]

Позже, в Севастополе, нам снова довелось встретиться с этим офицером, и я напомнил ему:

— Вы опять нас будете поддерживать, как под Сарабузом?

Офицер, запомнившийся мне там измученным, угрюмым, улыбнулся широко и весело:

— Открою вам секрет: тогда у меня было всего по одному снаряду на пушку. Вот и хитрил. Огорчать вас не хотелось прямым отказом, а последние снаряды я берег на самый крайний случай.

Нет, меня не обидело это признание, и я от души пожал руку этому человеку, который привел свои пушки на самый опасный участок фронта, несмотря на то, что у него было всего по одному снаряду на орудие.

В 22 часа 31 октября мы получили радиограмму генерал-майора Петрова:

«Бригаде сосредоточиться в районе Старые Лезы и продвигаться к Севастополю по маршруту: Булганак, Ханышкой».

Значит, свою задачу под Сарабузом мы выполнили. Оповещаю командиров подразделений о новом приказе командования.

Собираемся в путь как можно быстрее. Рассчитываем прибыть в Старые Лезы к двум часам ночи, чтобы занятый врагом Булганак пройти на рассвете. Вперед высылается усиленная разведка во главе с майором Полонским. За ней следуют боевое охранение и уже потом основные силы, третий и четвертый батальоны, штаб бригады, 32-я артбатарея, рота связи и другие мелкие подразделения. Первый, второй и пятый батальоны выходят позже и будут следовать самостоятельно.

Темная ночь, сухая безветренная погода благоприятствуют нам. Моряки идут бодро. Всех радует, что мы возвращаемся в Севастополь. Противник молчит.

По Евпаторийскому шоссе подходим уже к Старым Лезам, когда поступает по радио новое распоряжение генерала Петрова:

«В связи с новой обстановкой маршрут движения изменить. Вам следовать форсированным маршем по маршруту: Атман, южная окраина Симферополя и далее в район Саблы. Учесть возможность действия противника, занимающего район Булганак. По этому маршруту впереди вас идет 25-я дивизия. 5-й стрелковый батальон, [61] участвующий в бою под Княжевичи, мною встречен на ст. (неразборчиво) и направлен в Сарабуз для дальнейшего следования в район совхоза «Свобода», что северо-восточнее Симферополя. Мой КП в дер. Шумхай. Бригаде в район Саблы выйти к утру 1.XI.41».

Чем вызван такой приказ? Хорошо зная обстановку, убедившись, что в районе Булганака сосредоточены крупные силы противника, командующий Приморской армией, по-видимому, решил избежать напрасных потерь и своевременно вывести свои силы из вражеского полукольца.

Рассылаю офицеров связи. Они должны встречать батальоны и поворачивать их на новый путь. Наша колонна разворачивается и идет назад. Надо спешить. От Старых Лез до Саблы — более сорока километров.

Местом сбора назначаю перекресток дорог у селения Атман. Мы приходим сюда, когда уже рассвело. По моим расчетам, второй батальон следует в пяти километрах позади нашей основной колонны. Пятый батальон до совхоза «Свобода», куда его направил командующий армией, пока не добрался, а застрял где-то между Сарабузом и Симферополем. Бойцы его сильно утомлены продолжительными боями. Снова посылаю связных на розыски.

Возле Атмана, у перекрестка дорог, где мы устроили короткий привал, лежит на траве группа усталых бойцов. Среди них сидит на камне человек в шинели. На голове кубанка. По черной бороде узнаю его. Это полковник Яков Иванович Осипов, командир Одесского полка морской пехоты. Поздоровались. Осипов мрачен, неразговорчив. Чувствуется, что он страшно устал. Горстка бойцов вокруг него — это все, что осталось от героического полка, наводившего ужас на врага под Одессой.

На разговоры нет времени. В любую минуту можно ожидать налета вражеской авиации. Я поднимаю своих бойцов. Огромная, растянувшаяся на несколько километров, наша колонна продолжает свой марш. Я и не подозреваю, что больше нам не доведется увидеть Осипова, что он вместе с остатками своего полка погибнет в стычке с фашистами, которые внезапно нападут на дорогу.

На развилке дорог я оставляю начальника штаба Илларионова. Он должен встретить второй батальон и повести его вслед за нами. [62]

В 16 часов останавливаемся на окраине селения Бир-Чокрак. Поджидаем второй батальон. Его все нет и нет. Связные возвращаются ни с чем. Дорога пуста. Ждать больше нельзя. С тяжелым сердцем отдаю приказ трогаться дальше.

Внезапно по обеим сторонам дороги загремели взрывы. Нас обстреливают немецкие минометы, установленные на склоне горы. Противник прекрасно видит нас: место открытое. Бригада рассредоточивается. Моряки преодолевают обстреливаемый участок перебежками. Фашисты не жалеют мин. Взрывы грохочут беспрерывно. А до безопасной зоны за склоном высоты четыре километра. Взвод за взводом совершают стремительные броски. В общем все обходится благополучно. Только пять человек задело осколками. Кето Хомерики, еще не отдышавшись после бега под минами, склоняется над ранеными, перевязывает их.

У совхоза «Залесье» бригада принимает походный порядок, но ненадолго. Вскоре колонна вновь оказывается под огнем. Стреляют вражеские автоматчики, пролезшие на высоту Таш-Джорган, у подножия которой пролегает дорога. Пять артиллеристов батареи третьего батальона во главе с краснофлотцем Василием Ермаковым сквозь густые заросли орешника взбираются на высоту и уничтожают фашистов.

Новому обстрелу подвергаемся возле самого селения Саблы. Пришлось выделить роту, которая прочесала заросли и выбила из них фашистов.

В Саблах располагаемся на отдых. У нас около сорока раненых. Начальник санчасти Марманштейн еще вчера во время боя отправился во второй батальон, и до сих пор о нем ничего не слышно. Начальником санчасти временно назначаю его жену военврача 3 ранга Анну Яковлевну Полисскую. Она горячо берется за дело. К утру, сделав первичную обработку ран, она отправляет своих подопечных в Алушту. Раненые нас теперь не связывают. Беспокоит другое: у нас кончаются припасы.

В 4 часа утра 2 ноября моряки вновь зашагали по дороге. Колонна втягивается в узкую долину. Справа и слева — высокие заросшие лесом горы. По дну долины течет бурная горная речка Альма. Невдалеке от селения Бешуй останавливаемся у развилки дорог. Одна из них — широкая, укатанная — ведет на Алушту. Другая, которая [63] ведет на Бешуйские копи, больше похожа на лесную тропу, чем на проезжую дорогу. По какой идти? Выбор дальнейшего маршрута теперь не связан никакими приказами. Мы вольны выбирать его сами.

Нам известно, что дорога на Севастополь в руках противника. Принимаю решение идти через горы. Это труднее, но зато надежнее, мы сможем незаметно для противника и быстрее, чем кружным путем через Алушту, попасть в Севастополь.

Но неожиданно получаем новую задачу. Прибывший к нам член Военного совета 51-й армии бригадный комиссар Малышев потребовал, чтобы бригада выставила боевое охранение в районе Бешуя, оседлала дорогу на Алушту, куда отходят части Приморской армии. Я жалуюсь, что у нас запасы на исходе. Малышев на листке из блокнота пишет распоряжение в штаб тыла армии, находящийся в Алуште, снабдить нас продовольствием и горючим. Я сейчас же посылаю туда на машине своих людей.

В боевое охранение выделен четвертый батальон капитана Гегешидзе с противотанковой батареей. Здесь остается и начальник политотдела Ищенко.

Ни горючего, ни продовольствия мы из Алушты не дождались. Простившись с Гегешидзе и его бойцами, я вывожу остальные подразделения на узкую лесную дорогу.

Через горы

Вечер застал нас в глухом лесу. Начался дождь. Ноги скользят по крутому склону. Люди вымотались вконец.

Останавливаемся на поляне. Выставив боевое охранение, объявляю большой привал.

Мы сидим у костра и мирно разговариваем. Вдруг слышим винтовочный выстрел, за ним второй, третий... Неужели немцы? Ехлаков вскакивает, и бежит в сторону, откуда донеслись выстрелы. Я иду проверить другие посты и на всякий случай приказываю пулеметному взводу седьмой роты подготовиться к открытию огня. Но вскоре слышу громкую ругань Ехлакова.

— В чем дело? — спрашиваю его.

— Сукины дети, что наделали!

— Да скажи толком, что случилось?

— Убили, насмерть убили! [64]

— Кого?

— Такого бычка, такого бычка...

— Ну, слава богу, что только бычка.

— Да ты подойди, командир, посмотри.

Комиссар ведет меня на место происшествия. В сумерках вижу, лежит на земле красивое животное. Косматая рыжая грива мокнет в луже крови. Неподалеку застыло в испуге другое такое же животное. Тут только спохватываюсь: ведь мы в заповеднике крымских зубробизонов! Горе-охотники стоят возле своей жертвы, растерянно переминаясь с ноги на ногу.

Объясняю им, какое редчайшее животное они погубили.

— А мы смотрим, бежит какой-то зверь. Ну и...

Искреннее раскаяние звучит в голосе матросов. Я не стал их наказывать, но предупреждаю всех бойцов: и пальцем не трогать обитателей заповедника. И вообще никакой охоты!

Много позже мы с негодованием узнали, что фашисты, оккупировав Крым, полностью истребили зубробизонов, которых так берегли советские люди.

3 ноября мы весь день пробирались по сухому руслу горной реки Аполах, узкому, извилистому, усеянному обломками скал. Протащить по нему автомашины, тракторы и пушки — труд адский. Кирками, ломами, лопатами бойцы пробивали проходы, а часто буквально на руках вытаскивали застрявшие орудия и машины. За весь день мы продвинулись всего лишь на десять километров.

У нас все хуже становилось с питанием. Измучившиеся за день люди, проглотив скудный ужин, спешили поскорее улечься и тут же засыпали как убитые. Но, обходя ночью наш лагерь, я увидел, что у одного из костров готовится пиршество. Матросы варят картофель и галушки. Бойцы и меня радушно пригласили подкрепиться. Спрашиваю их:

— Откуда у вас такое богатство?

— А мы столько продуктов нашли, на всю бригаду хватит, — хвалится связист минометного батальона Коновод. — Идемте, покажу.

Он ведет меня в сторону от дороги. Раздвигает кусты. В луче электрического фонарика вижу небольшую пещеру, выбитую в скале. Там лежат ящики, мешки. [65]

— Вы знаете, что это такое? — говорю я матросам. — Вы вскрыли партизанский склад.

Матросы потрясены. Молча они тащат от своего костра все до последней картофелины и кладут на место.

— Укройте все, как было, — наказываю им. — И никому ни слова. Понятно?

— Еще бы не понятно, товарищ командир. Да если бы мы знали...

Краснофлотец Коновод сходил за своей винтовкой и стал неподалеку от пещеры. Сменяя друг друга, минометчики дежурили у партизанского склада. В бдительности этих добровольных часовых можно было не сомневаться.

Дальше дорога стала чуть легче, пошла под уклон. Спускаемся по западному скату высоты 648,8. Миновали поселок Бешуйские копи. Наша разведка доносит, что в Коуше, в семи километрах от нас, обнаружены немцы — три танкетки и десять мотоциклистов. Направляю туда нашу конную разведку. Возглавляет ее инструктор политотдела старший лейтенант Родин. Этот политработник, смелый, решительный, находчивый, стал незаменимым разведчиком. Видно, у него подлинное призвание к этой опасной работе.

Конники наши нагрянули внезапно. Гитлеровцы даже не успели завести все свои машины. Оставив нам две танкетки и два мотоцикла, они удрали. Осматриваем наши трофеи. Танкетки набиты вещами, награбленными у населения.

Нас окружают местные жители. Вытаскиваем из захваченных машин добро и возвращаем законным владельцам. В Коуше расположен совхоз, принадлежащий Севастопольскому морскому заводу. Работницы его умоляют нас взять их с собой в Севастополь.

— Давай пополним ими нашу санчасть, — предлагает Ехлаков.

— Будете за ранеными ухаживать? — спрашиваю женщин.

— Милые вы наши, да мы все будем с любовью делать, только не оставляйте нас фашистам на поругание!

Берем с собой пятнадцать работниц. Все они стали прекрасными санитарками и медсестрами. Многие из них геройской смертью погибли на передовых позициях в дни обороны Севастополя. [66]

И вновь наша колонна движется через горы, то выходя на шоссе, то углубляясь в лес.

5 ноября было пасмурно. Миновав селение Биюк-Узенбаш, мы услышали артиллерийскую и пулеметную стрельбу. На шоссе сгрудились машины, орудия. Это части Приморской армии. Передовые ее подразделения отбиваются от противника, наседающего со стороны селения Фоти-Сала. Знакомлюсь с командиром 25-й Чапаевской дивизии генерал-майором Т. К. Коломийцем. Он говорит мне, что Приморская армия должна следовать в Ялту, но тут, не доходя до Гавро, ей пришлось остановиться. Установив на прилегающих высотах минометные батареи, противник обстреливает дорогу. В Фоти-Сала он сосредоточивает свою пехоту.

С генералом Коломийцем обсуждаем создавшееся положение. Решаем, что наша бригада выделит боевое охранение, усиленное минометами и артиллерией. Оно укрепится на западной окраине Гавро и своим огнем отвлечет на себя внимание противника. Тем временем наши войска пройдут угрожаемый участок. За поворотом, который находится поблизости, вражеский огонь их уже не достанет.

Так и поступили. Боевое охранение, в которое я посылаю почти половину своих наличных сил, открывает ураганный огонь по позициям противника. Между немцами и нашими артиллеристами и минометчиками завязывается ожесточенная перестрелка. Пользуясь этим, наши войска по восточным скатам высоты 361,7, недосягаемым для огня противника, следуют к селению Коккозы. Ночью к этому пункту прибывает и наше охранение. С наступлением темноты оно незаметно для противника снялось с позиций и нагнало нашу основную колонну.

В Коккозах принимаю решение послать всю технику и бойцов, которые уместятся на машинах, по шоссе в Ялту. Прежде всего размещаем на машинах раненых и обессилевших. С этой колонной, следующей за Приморской армией, отправляется комиссар Ехлаков. На рассвете мы прощаемся с товарищами.

Со мной остается 700 человек. Через горы мы пойдем налегке: никакого обоза, только личное оружие и по 120 патронов на бойца. Продовольствия у нас почти нет, надеемся доставать его по дороге. [67]

В ближайший населенный пункт — Маркур — приходим в восемь утра. Противник где-то поблизости. Поэтому мы все время начеку. Привал устраиваем в километре от деревни. Я вызываю председателя сельсовета и прошу его снабдить нас продуктами и посудой для приготовления пищи. Колхозники приносят два мешка муки, соль и три медных таза. Извиняются, что ничего другого в деревне нет: ведь сюда уже наведывались немцы. Мы горячо благодарим и за это.

Краснофлотцы замесили тесто, зажгли костры. Но тут прибегает разведчик и докладывает, что с севера в деревню входит колонна немцев. Измученные тяжелым переходом, не имея артиллерии и минометов, мы не можем вступить в открытый бой. Командую: «Становись!» — и увожу свой отряд. Густой лес надежно спрятал нас.

В полдень снова останавливаемся на отдых. Все жутко проголодались. Я жалею о тесте, которым мы так и не сумели воспользоваться под Маркуром. Но плохо еще, оказывается, я знаю моих матросов. Повсюду загораются костры, закипает вода в котелках. Из карманов моряки извлекают куски свежего теста. Все мы с наслаждением едим горячие галушки. Не беда, что они изрядно приправлены табачной пылью, которая скопилась в матросских карманах.

Приближаемся к крутому склону горы Бечку. На перевале показываются вражеские конники. Очевидно, разведка. Она нас не увидела в зарослях. Дождавшись, когда противник удалился, мы перевалили через гору и к вечеру остановились у деревни Коклуз.

Ориентироваться в горах трудно. Мы уже не раз сбивались с дороги. Я решил воспользоваться услугами проводника. Пусть он выведет нас хотя бы к Ай-Тодору. А там пойдут знакомые места.

Проводить нас вызвался старик татарин. Одет он в короткую свитку, туго перетянутую зеленым кушаком, серые широкие парусиновые штаны. На ногах — самодельные постолы, надетые на портянки. Опираясь на большую палку, проводник семенит своими кривыми ногами так, что мы едва успеваем за ним. Темно, льет дождь, а старик шагает уверенно, будто не по заросшим лесом кручам, а по улице родной деревни. [68]

Люди вокруг меня дышат тяжело. Даже кони наши измучились. На спусках их копыта разъезжаются, бедные животные садятся на круп и так скользят по мокрой глине.

По моим предположениям, мы уже должны были подходить к Ай-Тодору, а его все нет и нет. Где же он?

— Скоро, скоро, командир, — твердит татарин и знай себе ковыляет впереди колонны.

Вдали сквозь муть дождя вспыхнул огонек, запахло дымом. Послышался лай собак. К большому селению, раскинувшемуся под горой, подходим уже на заре.

— Это Ай-Тодор? — спрашиваю проводника.

— Какой Ай-Тодор? Зачем Ай-Тодор? — тараторит старик. — В Ай-Тодоре немец. А это Уркуста.

Хочется отругать старика за его самоволие. Но ведь он поступил так из добрых побуждений. Остается только поблагодарить его. Крепко жму ему руку. Предлагаю подкрепиться и отдохнуть с нами.

— Нет, мне назад нужно.

И постукивая посошком, старик бодро затопал в лес.

— Вот это ходок! — восхищаются матросы.

В Уркусте работает пекарня. Моряки получают по двести граммов хлеба и тотчас снова пускаются в путь.

Под нами Байдарская долина, широкая, зеленая. С обступивших ее гор то тут, то там стекают шумные водопады, которые сливаются в крупную реку Черную. В окружении пашен видны колхозные дома. Воспрянули духом усталые бойцы. Весело заржали кони, почуяв запах сочных луговых трав.

Река сильно разлилась после дождей. Моста мы не нашли. Как же переправиться? Матросы окунают в воду руки и отдергивают:

— Брр... Как лед!

Пускать людей вплавь в такую воду рискованно: судороги схватят. Сидим у проклятой реки и головы ломаем.

— Товарищ командир, — улыбаясь обращается ко мне краснофлотец Митрохин. — А ведь у нас свои шлюпки есть.

— Какие еще шлюпки?

— А вот. — Моряк подводит коня, ласково похлопывает его. — Смотрите: четыре весла и хвост вместо руля.

— Сущая правда, — обрадованно соглашаюсь я. [69]

Матрос вскакивает в седло, но конь упирается, не идет в воду. Матрос дергает поводьями — никакого результата. Тогда бойцы силой сталкивают в реку упрямую лошадь. Оказавшись в воде, она поплыла. Моряк помогает ей, загребая руками, как веслами.

— Счастливого плавания! — кричат ему бойцы.

Лошадь вышла на противоположный берег, отряхнулась. Но моряк снова направляет ее в реку.

— Зачем, зачем назад? — кричат ему.

Он отвечает:

— Коня тренирую!

Теперь бойцы садятся на все сорок лошадей нашего взвода конной разведки.

— Штурман, вперед! — командует Митрохин своему коню. Понятливое животное смело вступает в бурный поток. За ним остальные. Чтобы пригнать переправившихся лошадей обратно, требуется один человек, который сидит на переднем коне.

Так за двадцать рейсов форсировал реку весь наш отряд. Не зря матросы так берегли и холили своих коней. Они не раз нас выручали в этом тяжелом походе.

Дневку устраиваем в селении Биюк-Мускомия. Захожу в помещение сельсовета. Председатель, женщина средних лет, снимает со стены портреты Ленина, Сталина, Калинина.

— Зачем это вы?

— Хочу спрятать в надежное место. Говорят, немцы подходят.

— Подождите. Пока мы с вами, советские люди здесь хозяева.

Мы несем портреты и вывешиваем их на стене школы. Тут, на небольшой площади, проводим митинг, посвященный двадцать четвертой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Вместе с нашими бойцами в нем приняли участие все жители села.

Колхозники угостили нас обедом. После двухчасового отдыха выходим на Ялтинское шоссе. Теперь прямой курс на Севастополь.

А в тот же вечер в Байдарскую долину спустились гитлеровцы. По этой дороге мы отступали последними.

Вблизи горы Гасфорта встречаем разведчиков Севастопольского оборонительного района. Они указывают [70] нам проход в укреплениях. Минуем замаскированные артиллерийские доты.

Впечатление такое, что мы в родной дом попали и крепко захлопнули за собой дверь.

Закончился наш крымский поход. Он стоил нам больших лишений и потерь, но оказал серьезную помощь 51-й и Приморской армиям. Арьергардными боями мы сдерживали гитлеровцев, путали их планы. Бои на крымских дорогах обогатили морских пехотинцев опытом, закалили их, что очень пригодится в будущих схватках с врагом.

В Севастополе меня встретил Будяков. Он благополучно довел эшелоны с нашим тыловым имуществом из Биюк-Онлара. Здесь уже оказались и некоторые другие наши подразделения. Товарищи рассказали мне, как много им пришлось пережить в эти дни.

Четвертый батальон под командованием капитана Гегешидзе, выполнив у деревни Бешуй свою задачу по прикрытию отходящих войск, 4 ноября выступил по направлению к Алуште. К этому времени противник привел дорогу во многих местах в непроходимое состояние, разрушил мосты. С огромным трудом продвигались вперед бойцы батальона, восстанавливая путь, чтобы могла пройти техника. В одном месте импровизированный мост провалился, и тягач упал под откос. Остальной транспорт и все орудия были доставлены в Ялту. Здесь батальон встретился с колонной, которую вел комиссар Ехлаков. Присланные командованием корабли доставили людей в Севастополь. Часть бойцов последовала в Севастополь на автомашинах по Ялтинскому шоссе и тоже благополучно достигла цели.

Но в Ялте оставалась наша артиллерия, тягачи, автомашины с боезапасом. Трактора, прошедшие длинный и тяжелый путь, требовали ремонта. Лейтенант Сажнев, оставшийся старшим, раздобыл горючее для машин. Трактористы за несколько часов напряженной работы отремонтировали технику. В ночь на 7 ноября колонна вышла из Ялты. В голове ее следовала автомашина с бойцами и со счетверенной пулеметной установкой. Изношенные машины то и дело выходили из строя. Трактористы Носатин, Самохвал, Домотканский и другие проявили настоящее геройство. В невероятно трудных условиях они [71] утром 8 ноября довели наш транспорт и артиллерию в Севастополь.

Трагически сложилась судьба второго батальона и двух примкнувших к нему рот первого батальона. Подполковник Илларионов, встретив их у Атмана, по неизвестной причине повел колонну не на Симферополь, как следовала бригада, а на Булганак-Бодрак. У селения Азек на нее напали крупные силы противника. В бою с вражескими танками и пехотой Илларионов и командир батальона Черноусов погибли. 138 бойцов под командованием младшего лейтенанта Василия Тимофеева с большими трудностями вышли из окружения и добрались до Севастополя.

Мало осталось людей и от пятого батальона. Его командир капитан Михаил Дьячков, выполнив задание генерала Петрова, после не смог соединиться с основной колонной бригады и следовал самостоятельно. У деревни с лирическим названием «Приятное свидание» он столкнулся с противником. Морские пехотинцы прямо с марша были вынуждены вступить в бой. Вскоре Дьячкова и его начальника штаба старшего лейтенанта Михаила Надтоку тяжело ранило. Раненых погрузили на машину, но ее захватили немцы. В командование батальоном вступил комиссар старший политрук Турулин. Моряки под его руководством сражались отважно и стойко. Они отбили все атаки противника, но к концу боя в батальоне осталось всего полсотни человек. Вырвавшись из окружения, они во главе со своим комиссаром пришли в Севастополь.

Бригада наша снова разместилась в здании бывшего зенитного училища. [72]

Мекензиевы высоты

«Пулеметная горка»

Впервые после возвращения в Севастополь мы с Ехлаковым встретились в моем кабинете. Склонившись над столом, комиссар изучал топографическую карту. Несколько минут я молча наблюдал за ним. Ехлаков что-то бормотал под нос, сердито тыкал карандашом то в одну, то в другую точку на карте. Но вот он обернулся, увидел меня, и лицо его расплылось в радостной улыбке. — Командир! Пришел! А я уж думал, ты остался в горах партизанить. Штаб флота самолеты посылал тебя разыскивать. Всякую надежду потеряли на твое возвращение. А ты тут как тут. Как рука? — вспомнил он о моем ранении.

— Ничего. Времени не было ее перевязывать, вот она и зажила.

— Тогда, брат, вступай-ка в командование. У меня неважно получается. А тут дело большое заваривается. Вот читай.

Он протянул мне бумагу. Это был приказ командующего Севастопольским оборонительным районом:

«7-й бригаде морской пехоты к 8 часам 8 ноября сосредоточиться в районе безымянной высоты, что в двух километрах восточнее хутора Мекензи № 2, с задачей уничтожить прорвавшегося в этом направлении противника, восстановить положение на участке 3-го морского полка, заняв рубеж — высота 200,3, Черкез-Кермен, безымянная высота один километр севернее Черкез-Кермен. Переброску бригады в район сосредоточения произвести на автомашинах, которые будут выделены оборонительным районом». [73]

— Что, тяжело в Севастополе? — спрашиваю я комиссара.

— Тяжело. Который уже день враг штурмует нашу оборону. Все, что только можно, направляется на фронт. Части Приморской армии сразу по прибытии пошли на передовую. Видишь, и нам даже дня не дают на отдых.

— А чем мы сейчас располагаем?

— Только тем, что мы привели с собой, да по одной неполной роте от второго и третьего батальонов, которые вырвались из окружения.

— Маловато, Николай, маловато, — вздыхаю я. — Но ничего не поделаешь. Ведь на сборы у нас всего одна ночь, рассчитывать за это время получить пополнение не приходится. Давай-ка созовем командиров и комиссаров, потолкуем, как быть.

И вот снова в сборе боевые друзья. Здесь начальник политотдела Ищенко, который весь нелегкий путь от Бешуя прошел с четвертым батальоном, хозяйственник Будяков, исполняющий обязанности начальника штаба бригады Полонский, начальник артиллерии Кальницкий, командиры батальонов Просяк, Мальцев, Гегешидзе, командир минометного дивизиона Волошанович, комиссары Шеломков, Модин, Лешков и Астахов. Все в костюмах защитного цвета, пилотках, некоторые в стальных касках, похудевшие, загоревшие дочерна. Многих знакомых лиц я не вижу. Дорого обошлись нам десять дней боев.

Расспрашиваю о состоянии подразделений. Ответ один: люди устали, но готовы решать любую задачу. Волошанович подчеркнуто докладывает, что материальная часть минометного дивизиона сохранена полностью и находится в боевой готовности.

Знакомлю собравшихся с приказом командования. Предупреждаю, что до этого нам приходилось действовать главным образом на открытой местности, теперь же будем воевать в лесу, где затрудняется и ориентировка, и управление боем. Здесь особое значение приобретает инициатива каждого командира и каждого бойца.

— Разъясните это своим подчиненным. И вообще больше работайте с людьми, чтобы каждый из них был у вас на виду.

Рано утром 8 ноября бригада построилась во дворе училища. Моросил мелкий осенний дождь. Прибыли машины. [74] Две недели назад нам не хватило бы и двухсот грузовиков, теперь уместились на шестидесяти.

Под покровом темноты разгружаемся на хуторе Мекензи № 1. Бывший наш командный пункт занят опергруппой Приморской армии и штабом 25-й Чапаевской дивизии. Здесь я встречаюсь с генералом Петровым. Он знакомит меня с обстановкой.

Положение на Севастопольском фронте напряженное. Враг стянул сюда значительные силы. На правом фланге 72-я пехотная дивизия немцев подошла к району Сухой речки и Нижнего Чоргуна, 50-я пехотная дивизия вклинилась в лесной массив Мекензиевых гор, 132-я пехотная дивизия вышла в Бельбекскую долину и угрожает станции Мекензиевы горы, 22-я пехотная дивизия и моторизованный полк румын наступают с севера. Бои идут в Мамашайской долине.

Что мы можем противопоставить этим силам? В районе Аранчи самоотверженно сражается 95-я стрелковая дивизия генерал-майора Воробьева. Здесь же — местный стрелковый полк под командованием подполковника Баранова и 8-я бригада морской пехоты полковника Вильшанского. На Мекензиевых горах ведет тяжелые бои с противником 25-я Чапаевская дивизия. 3-й морской полк, тоже сражающийся в этом районе, оттеснен со своих позиций. Наши части поддерживают черноморские летчики, береговые батареи, артиллерия кораблей. Но у врага превосходство и в живой силе, и в технике. Величайшая стойкость требуется от наших людей.

Призыв Военного совета флота ко всем красноармейцам, краснофлотцам и офицерам не допустить врага в Севастополь воодушевил весь личный состав армии и флота, все население города.

Генерал рассказывает о событии, которое произошло вчера на высоте Азис-Оба, где когда-то подразделения нашей бригады строили укрепления. Несколько вражеских танков шли на рубеж, который защищали пять моряков во главе с политруком Николаем Фильченковым. Зная, чем угрожает прорыв фашистских танков в глубь нашей обороны, моряки решили остановить их во что бы то ни стало. Бесстрашные черноморцы обвязались гранатами и бросились под гусеницы. Ценой своей жизни они уничтожили вражеские машины и задержали противника. [75]

— Этот пример стойкости и героизма тоже возьмите на вооружение вашей бригады, — говорит генерал. С минуту он сидит задумавшись. Взгляд покрасневших от бессонницы глаз за стеклами пенсне суров и гневен. — И они хотят сломить таких людей, поставить их на колени! Безумцы и слепцы!

— А вот и ваш непосредственный начальник, — говорит Петров, когда к нам подходит генерал Коломиец. — Он теперь командир третьего сектора обороны.

С командиром 25-й Чапаевской дивизии Коломийцем я уже знаком. 5 ноября под Гавро мы совместно решали задачу, как оторваться от наседавших немцев. Теперь я докладываю ему, как собираюсь выбить вклинившегося в нашу оборону врага. Выслушав меня, генерал одобряет мое решение. Напоминает, что левее нашей бригады части 25-й дивизии обороняют район высоты 252,7, Камышлы и высоту 205,7, а правее нас 16-й батальон морской пехоты удерживает гору Кара-Коба.

Бригада начала наступление.

Дожди размыли дороги. В огромных лужах застревают автомашины. Но трактора, натужно завывая, волочат за собой минометы и повозки с минами. Минометный дивизион Волошановича с трудом достигает намеченных позиций. Мокрые, вымазанные в глине бойцы поспешно устанавливают минометы, готовятся к открытию огня.

Капитан Гегешидзе вывел свой четвертый батальон за передний край обороны 3-го морского полка полковника Гусарова и остановился у развилки дорог на высоте 248,0. В восьмистах метрах позади него расположился третий батальон Мальцева, который будет идти во втором эшелоне уступом за левым флангом четвертого батальона.

Подразделения ждут сигнала.

Я занял командный пункт командира 3-го морского полка. В соседней землянке обосновался наш штаб. Проверяю связь. Убедившись, что она работает нормально, говорю Кольницкому:

— Пора!

Начальник артиллерии приказывает минометчикам открыть огонь. В лесу глухо ударили наши минометы. Вслед за ними застрочили пулеметы. Немцы не замедлили с ответом. Вражеские мины рвутся вблизи нашего КП и где-то за нами. [76]

Гегешидзе докладывает, что начал двигаться на высоту 137,5.

Эта высота прикрывает хутор Мекензи № 2. Враг установил на ней целые батареи пулеметов, за что краснофлотцы прозвали ее «пулеметной горкой».

Не прошли наши и полсотни метров, как наткнулись на сплошную завесу огня. Роты вынуждены залечь и окапываться.

— Движение дальше под таким огнем невозможно, — докладывает Гегешидзе. — Надо обойти «пулеметную горку» слева.

— Обходите, — соглашаюсь я.

По другому телефону приказываю Кольницкому усилить огонь минометов по высоте.

Участились залпы наших минометов. Но мины рвутся за вражеской высотой.

— Перелет, — сообщает Гегешидзе. — Уменьшить угол на два градуса, а по целику хорошо.

— Где же корректировщик? — сержусь я. — Почему он молчит?

— Убит корректировщик...

Полковник Кольницкий приказывает батарее:

— Уменьшить дистанцию!

Мины теперь ложатся на вершину и склоны высоты. Вражеский огонь слабеет. Воспользовавшись этим, Гегешидзе обходит «пулеметную горку», а одиннадцатая рота мелкими группами накапливается для броска. Среди тех, кто готовится к атаке, — представитель политотдела батальонный комиссар Шеломков. Обвешанный гранатами, с винтовкой в руке, внешне ничем не отличаясь от рядового бойца, он переползает от одного краснофлотца к другому, подбадривает, учит:

— Будь внимательнее. Видишь, у того вон деревца свежий бугор земли, а справа зеленое пятнышко? Это немецкая каска. Прицелься получше и бей. Зорче смотри, может, еще где гитлеровца приметишь.

Увидев, что второй взвод роты собрался вокруг него, батальонный комиссар выхватил гранату, крикнул: «За мной!» — и кинулся вперед. Матросы побежали за ним. Вот уже всего полсотни шагов до: высоты. Оглушает треск вражеских автоматов. Падает один боец, бежавший рядом с комиссаром, второй... Остальные продолжают идти вперед. Шеломков размахивается, во вражеских автоматчиков [77] летят гранаты. Автоматы замолкают. Матросы врываются в окопы. Казалось, победа наша на этом участке обеспечена. Но десятая рота не успела подойти с левого фланга. Противник подтягивает резервы, пытается обойти горстку наших матросов с обоих флангов. А у них уже на исходе патроны и гранаты. Шеломков дает знак отходить. Сам он уходит последним.

Ко мне на командный пункт заглядывает генерал Коломиец. Я встречаю его у входа в землянку. Генерал одет в зеленую бекешу на меху, на голове — серая каракулевая папаха. Внимательно прислушивается к грохоту боя.

— Надо занять сегодня эту проклятую высоту, — говорит он мне. — Она — ключ к селению Черкез-Кермен.

Рядом с нами начинают рваться мины.

— Пожалуйста, в укрытие, товарищ генерал, — говорю я, а сам уже тащу его за рукав в землянку. У входа разрывается мина. Замешкавшийся адъютант генерала падает, сраженный осколками.

В 15 часов командир батальона Гегешидзе начинает атаку «пулеметной горки». По сигналу трех белых ракет десятая рота штурмует высоту с севера, одиннадцатая — с юга, двенадцатая своим огнем сковывает центр. Минометчики обрушивают удар по восточному склону.

С криком «ура!» матросы лавиной устремляются на высоту. Впереди одиннадцатой роты опять батальонный комиссар Шеломков. Немцы не выдерживают, отступают. На склонах высоты остаются десятки вражеских трупов. Но и наши моряки не все добегают до цели. Геройски погиб и бесстрашный политработник Шеломков.

Батальон, заняв высоту, спешно закрепляется на новом рубеже. На нашем участке наступает относительное затишье, но справа и слева не смолкает глухой непрерывный грохот. На фронте, полукольцом опоясывающем город, продолжается жесточайшее сражение. Советские люди, напрягая все силы, отстаивают каждую пядь родной земли.

На КП приехала Анна Яковлевна Полисская, которая теперь является начальником санитарной части бригады. Доложила, что бригадный медицинской пункт, размещенный в пещерах Инкермана, заполнен ранеными бойцами.

— Пятьдесят человек привезли к нам сегодня. Кето и Ася валятся с ног. Для нас это первый день такой. [78]

— К сожалению, он не будет последним, Анна Яковлевна. Готовьтесь к еще более напряженным дням.

Полисская безмолвно смотрит на меня. Немой вопрос читаю я в ее печальном взгляде. О судьбе ее мужа так ничего и не известно. Погиб он в Крымских степях или раненный схвачен немцами, а может, все-таки пробился к своим?

— Пока ничего я не знаю о Владимире Александровиче, — говорю со вздохом. — Будем надеяться, Анна Яковлевна.

Женщина, низко склонив голову, чтобы спрятать слезы, уходит.

Собираются командиры батальонов и дивизионов. С рассветом нам снова в бой. Мы должны выбить противника с Мекензиевых гор. Намечаем порядок действий на завтра.

Землянка КП, сооруженная на скорую руку, страшно тесна. Посреди нее стол, сколоченный из необтесанных досок, вдоль стен — три топчана. А людей тут много: телефонисты, радисты, связные от батальонов, оперативная группа штаба бригады. Шумно, душно. Закончив совещание, я вслед за командирами выхожу на свежий воздух. В темноте справа от меня мигает яркий огонь восточного Инкерманского маяка. Невольно оборачиваюсь в сторону, куда он светит. Там, за густыми зарослями дубняка, под крутым обрывом, плещут волны. В ночной темноте идут по Черному морю наши корабли. Сквозь зарево пожаров и зловещий фейерверк сигнальных ракет они видят огонь маяка и уже поэтому знают: держится Севастополь! И командиры приказывают рулевым держать курс на эту яркую звезду, мигающую в ночи, а машинистам — прибавить ход. Моряки спешат. Ведь в трюмах кораблей снаряды, патроны, продовольствие, теплые письма защитникам города.

С чувством гордости слежу я за вспышками маяка. Мы деремся за Севастополь, за то, чтобы не гасли огни его маяков.

Мои мысли нарушает телефонист. Высунувшись из землянки, он тихо зовет меня:

— Товарищ комбриг, вас к телефону.

В трубке слышу знакомый бас Кольницкого. Он сообщает, что артдивизион в составе трех батарей подготовлен, стоит во дворе зенитного училища. [79]

— Вот это хорошо, Альфонс Янович. Присылайте орудия к шести ноль-ноль прямо на позиции в пятистах метрах севернее восточного Инкёрманского маяка.

Я представляю себе, сколько работы было бойцам дивизиона. После большого и трудного похода вся техника, и особенно трактора, нуждалась в основательном ремонте. Моряки совершили подвиг, справившись с этим делом за несколько часов.

«На подкрепление не рассчитывайте...»

В темноте подразделения скрытно подходят к исходному для атаки рубежу. Командир взвода разведки сержант Игнатенко доложил командиру четвертого батальона, что из Черкез-Кермена подтягиваются вражеские части, устанавливают пулеметы и минометы. По всей видимости, противник собирается наступать. В связи с этим капитан Гегешидзе предлагает опередить немцев, начать нашу атаку не позднее семи часов. Я соглашаюсь с ним. Отдаю приказание перенести начало артиллерийско-минометной подготовки на шесть тридцать.

Артиллеристам приходится спешить. Артдивизион едва-едва успевает к шести часам занять позицию на юго-западных скатах высоты 248,0. На подготовку к открытию огня у него останется очень мало времени. Полковник Кольницкий по телефону то и дело напоминает командиру дивизиона:

— Товарищ Иванов, поторапливайтесь, а то сорвете наступление!

Невозмутимый Иванов каждый раз заверяет:

— Все будет исполнено вовремя, товарищ полковник.

— Волошанович, как у вас? — справляется Кольницкий у командира минометного дивизиона.

За минометчиков можно не беспокоиться. Они стоят на этой позиции со вчерашнего утра, успели произвести все определения и пристреляться. Ровно в 6 часов 30 минут дивизион Волошановича открывает огонь. Мины, судя по звукам разрывов, ложатся там, где нужно, — на восточный склон высоты.

Но артиллеристы Иванова явно запаздывают. Хочу обрушиться на начальника артиллерии, но Кольницкого на КП нет: он ушел на огневые позиции. Наверное, сейчас сам руководит установкой орудий. [80]

В 6 часов 40 минут артиллерия наконец открывает огонь по вторым эшелонам гитлеровцев. Ожил передний край немцев. В небо взвились ракеты. И только тогда застрочили пулеметы. Они бьют то порознь, то одновременно с нескольких точек. Стреляют наобум, так как никаких целей перед собой не видят. В пулеметную чечетку вплетаются минометные и орудийные выстрелы. Беспорядочный ливень пуль и осколков заставляет наши подразделения прижиматься к земле. Надо, обязательно надо подавить огневые точки противника, хотя бы на время, необходимое для нашего первого броска. Волошанович начинает сильнее молотить своими тяжелыми минами вражеские окопы.

А к 7 часам загрохотал весь фронт под Севастополем. Мощные взрывы слышны со стороны Черкез-Кермена. Это корабельная артиллерия помогает нашему сектору обороны.

Брезжит рассвет. К передовой торопливо проходят краснофлотцы в накинутых плащ-палатках, в стальных шлемах. Дойдя до переднего окопа, спрыгивают в него, кладут на бруствер винтовки, достают гранаты, продувают их запальные отверстия и вставляют запалы. Потом садятся на корточки и курят длинными затяжками. Как знать, удастся ли скоро еще покурить...

На фланге четвертого батальона стоит взвод лейтенанта Баранова из приданного нам шестнадцатого батальона морской пехоты. Рядом с комвзводом краснофлотец Василий Ковшарь. Долго всматривается он в почерневший от порохового дыма куст шиповника. От зоркого глаза моряка ничто не ускользнет, хотя до куста метров полтораста.

— Товарищ лейтенант, за кустом — немцы.

— Замри и не шевелись, — шепчет командир. — А как только подадут сигнал атаки, порази их прежде, чем наши бойцы поднимутся.

Ковшарь так и делает. Дождавшись красной ракеты, он несколько раз стреляет в подозрительный куст, а затем с криком «ура!» вместе со всем взводом бросается вперед. Бежавший рядом товарищ валится на землю. Ковшарь не останавливается. Вот и куст. За ним, как и следовало ожидать, окоп. Матрос прыгает в него, стреляет в выглянувшего из-за поворота немца. Но прямо на него лезет другой. Матрос резко выбрасывает вперед [81] винтовку. Штык вонзается во что-то упругое. Мелькнуло искаженное болью и страхом лицо.

Моряки дружно штурмуют вражеские укрепления. Вот они оттеснили противника. Но немцы подтягивают резервы. Два батальона пехоты бросает противник против нас. Под прикрытием артиллерийского и минометного огня гитлеровцы идут в контратаку.

Вся занятая нами высота окутана дымом. Столбы земли и камней поднимаются над окопами.

Я пробираюсь на наблюдательный пункт капитана Гегешидзе. Следим за продвижением 10-й и 11-й рот. 12-я рота пока в окопах, Гегешидзе держит ее в своем резерве.

Командир 11-й роты лейтенант Николай Исаев докладывает Гегешидзе по телефону:

— Товарищ капитан, противник обстреливает нас тяжелыми минами. Мины ложатся по боевым порядкам роты. Есть раненые.

— Вижу, товарищ Исаев, — спокойно отвечает Гегешидзе, — держитесь и будьте готовы к отражению атак.

— Как у вас? — звонит мне генерал Коломиец.

— Туго. Жмет немец, а людей у меня маловато.

— Управляйтесь своими силами! Наступление идет по всему фронту, а резервов нет, — раздраженно отвечает генерал.

— Я прошу помочь артогнем по минометным позициям противника в районе селения Черкез-Кермен.

— Все, что в моих силах, сделаю.

— Альфонс Янович, — связываюсь с начальником артиллерии. — Постарайся подавить вражеские батареи.

— Понимаю, товарищ комбриг, — прогудело в трубку.

Вот уже десять минут противник беспрерывно обстреливает нашу высоту.

Облака дыма и пыли иногда редеют, и сквозь них просматриваются силуэты перебегающих краснофлотцев.

Мимо наблюдательного пункта в сторону 10-й роты пробежал согнувшись боец с медицинской сумкой, в большой, не по росту шинели. Талия так туго перетянута ремнем, что хлястик на спине отогнулся полукольцом. Из-под пилотки бойца выбились светлые волосы.

— Это медсестра, Тамара Мельницкая, — говорит мне Гегешидзе. — Ей всего лишь шестнадцать лет, но такая отчаянная, ничего не боится. Настоящая комсомолка. [82]

Наша артиллерия открывает контрбатарейную стрельбу. Артиллерийский огонь противника прекратился, но участился лай ротных минометов.

— Теперь жди атаки, — вслух подумал я.

— Не выдвинуть ли вперед двенадцатую роту? — спрашивает Гегешидзе.

— Надо подождать, это ваш единственный резерв, а передовые роты еще не использовали своего огня.

Звонит командир десятой роты лейтенант Щербаков: в ста метрах от его левого фланга накапливается пехота противника.

— Зачем же вы это допускаете?! — возмущается Гегешидзе.

— Жду, когда побольше соберется, тогда открою пулеметный огонь.

— Смотрите не прозевайте.

Немного погодя со стороны десятой роты слышится частая дробь нескольких пулеметов.

— Все! — доложил Щербаков. — Часть немцев скосили, другие убежали.

— Вот видите, пока оправляемся, — говорю я Гегешидзе.

В это время тревожное положение возникает на правом фланге: на передовой взвод одиннадцатой роты из-за ближайших кустов полетели ручные гранаты. Взвод стал отходить.

Политруку роты Василию Дуднику удается остановить бойцов и повести их за собой. Завязывается рукопашная схватка. Дерзко и смело действует командир отделения старший сержант Александр Сладовский. Сильный, ловкий, он мастерски владеет штыком и прикладом. Он заколол трех фашистов. Следуя его примеру, все бойцы взвода уверенно прокладывают себе дорогу. Враг не выдерживает натиска, бежит.

На участке одиннадцатой роты бой затихает.

Пользуясь передышкой, бойцы укрепляют брустверы окопов, проверяют наличие патронов, гранат. Легкораненым делают перевязку, получивших тяжелые ранения выносят на перевязочный пункт. Этот пункт размещен в нижних помещениях маяка. Я зашел сюда. В двух больших комнатах на деревянном полу, устланном сеном, лежат раненые. Их человек тридцать. Военврач 3 ранга Мирзаханян и под его руководством медсестра Лидия [83] Козенко, санитары Александр Чкония и Анатолий Корченов производят первичную обработку ран.

— Справляетесь? — спрашиваю врача.

— Стараемся. Но не успеваем эвакуировать: мало санитарных машин.

Выйдя на дорогу, я останавливаю первые попавшиеся машины, прибывшие с боезапасом, приказываю немедленно разгрузить их и отправить на них раненых в Инкерман, на бригадный медпункт.

А с переднего края вновь доносится усиленная стрельба. По телефону вызываю начальника штаба:

— Что там?

— На участке третьего батальона противник перешел в контратаку, — отвечает Полонский.

Короткой же получилась передышка. На командном пункте выясняю обстановку.

Третий батальон, использовав активные действия своего соседа Гегешидзе, быстро продвинулся к заданному ему рубежу — высоте 337,3. Немцы, почувствовав угрозу, выдвинули сюда свои резервы и обрушили сильный минометный огонь по боевым порядкам нашего батальона. Мелкими группами по 3–5 человек гитлеровцы стали подходить с севера к подножию высоты.

Командир седьмой роты, находившейся на левом фланге третьего батальона, капитан Иван Андреевич Бибиков разгадал маневр врага.

Капитан лежал, замаскировавшись дубовыми ветками, в расположении первого взвода и вместе с командиром взвода главным старшиной Сидоренко вел наблюдение. От холодного ветра у Бибикова слезились глаза, он то и дело вытирал их кулаком.

— Рябит в глазах, да и только, — ворчал капитан с досадой.

— Вам бы очки защитные надеть, — посоветовал Сидоренко.

— Терпеть не могу носить на носу стекло. Так и кажется, что ляпнет что-нибудь по очкам, тогда совсем зрения лишишься. — Бибиков приложил к глазам бинокль. — Ага, теперь вижу...

— Что видите, товарищ капитан?

— А вот что. Смотри вдоль просеки, но только внимательно. [84]

Теперь и главный старшина увидел, что метрах в ста от них узкую лесную просеку переползали немецкие солдаты, замаскированные желтеющими осенними ветками.

— Ползут, гады. Хватить их, что ли, из пулемета? — спросил Сидоренко.

— Рано, — возразил капитан.

Немцы накапливались против левого фланга батальона. Создавалась угроза обхода бригады. Бибиков переполз к пулеметчику станкового пулемета краснофлотцу Николаю Плеханову.

— Видишь просеку? — указывая рукой, спросил Бибиков.

— Вижу, товарищ капитан, и немцев вижу, давно смотрю, и руки чешутся, — возбужденно зашептал Плеханов. Ему всего 19 лет, но у него трехлетний комсомольский стаж и трехнедельный боевой опыт. Он крепко сжимал рукоятки пулемета и только ждал команды.

— Не спеши, сынок, — спокойно поучал его Бибиков. — Дай им подойти поближе. И за мной следи: махну рукой, тогда ударишь.

Вся рота подготовилась к отражению атаки. Командир второго взвода младший лейтенант Николай Филиппович Мищенко, сам отличный стрелок, поставил на самые ответственные участки своих снайперов, а их у него уже было по два в каждом отделении. Каждый матрос положил под рукой по четыре гранаты.

Как только немцы поднялись в атаку, капитан Бибиков дал знак открыть огонь. Злой длинной очередью стегнул пулемет, управляемый умелыми руками Плеханова. Спокойно, деловито заработали снайперы Мищенко. Один за другим как снопы валились фашистские солдаты. Но отдельные группы противника добежали совсем близко к нашим окопам.

Тогда краснофлотцы пустили в ход гранаты. Уцелевшие гитлеровцы отступили. На земле осталось несколько десятков убитых.

Повеселевший Бибиков слегка тронул за плечо главного старшину и улыбнулся:

— Вот как мы их! А ты понимаешь, перестали у меня глаза слезиться. С чего бы это, а?

Пора было и обедать. Кухни прибыли на «исходную позицию», и старшины рот наливали ведерные термосы горячим борщом. На каждый взвод по термосу и по восемь [85] буханок хлеба. От взводов за провизией приходило по три человека. В четвертом батальоне пообедать успела только двенадцатая рота, в остальных лишь начали разливать борщ по котелкам, как возобновился бой. Пришлось оставить обед и браться за винтовки.

Минометы противника били по «пулеметной горке», и снова она окуталась густым дымом и коричневой пылью, поднятой взрывами.

Трудно было представить, что там происходит. Связь с десятой ротой прекратилась. Командир отделения связи старшина 2-й статьи Даниил Кучер выбежал с командного пункта четвертого батальона, взялся рукой за провод и побежал в сторону высоты. Он решил найти повреждение и устранить его.

Комбат Гегешидзе сердился:

— Не понимает, что ли, Щербаков, что надо докладывать об обстановке?

Но кто мог доложить обстановку и есть ли кому докладывать? Гегешидзе сам решил проверить передний край. Он выскочил из окопа и скрылся в кустах. Между тем связь уже восстановлена, старшина Кучер справился со своим делом. Мне доложили по телефону, что Гегешидзе благополучно добрался до десятой роты и сам руководит боем.

Немцы в который раз предпринимают попытку прорвать наш фронт. На всякий случай приказываю Кольницкому выделить в бригадный резерв по одному взводу от артиллерийского и минометного дивизионов. Все мои силы — третий и четвертый батальоны уже включены в бой.

У генерала Коломийца тоже нет резервов. Из штаба флота сообщают, что пополнение подойдет не раньше завтрашнего утра. Надо во что бы то ни стало выстоять до этого времени.

Через десять минут после начала боя Гегешидзе докладывает мне, что десятая рота отошла. Он приводит роту в порядок и окапывается на западных скатах высоты. Двенадцатая рота подтягивается, чтобы заполнить образовавшуюся брешь между десятой и одиннадцатой ротами.

Минометный и артиллерийский огонь затихает. Я отправляю офицеров в третий, четвертый и в шестнадцатый (приданный бригаде) батальоны, чтобы уточнить передний [86] край, организовать стрелково-пулеметный огонь и не допустить дальнейшего продвижения противника.

Наступают сумерки. Задвигались в тылу повозки, кухни, автомашины.

Начальник штаба майор Полонский разработал план действий на ночь: ротам вырыть окопы в полпрофиля и замаскировать их. Толщину перекрытия командных пунктов усилить на один метр. Артиллерийским и минометным дивизионам усовершенствовать позиции. Организовать разведку на Черкез-Кермен. В тылу, в казармах зенитного училища, капитану Просяку получить пополнение, сформировать батальон и к 7 часам утра привести его на Мекензиевы горы. Подготовить наступление на Черкез-Кермен.

План этот я утвердил. К вечеру на КП прибыл мой помощник по МТО Будяков. Он рассказал, как в тылу все беспокоятся о положении на фронте и просятся на передовую. Вот с ним сейчас приехал начальник финансовой части капитан Плотницкий и просится в разведку.

— Вот и хорошо, — одобрил я. — Товарищ начальник штаба, назначьте Плотницкого в разведку на Черкез-Кермен. Он до войны часто ездил туда на мотоцикле, хорошо знаком с местностью, пусть добудет нам сведения о противнике.

— А не забоишься, Саша? — спросил начфина Кольницкий.

— Если бы боялся, я не приехал бы сюда, а сидел на Корабельной стороне. Впрочем, вы знаете, Альфонс Янович, в тылу сидеть не лучше. Над городом все время висят самолеты, бросают бомбы, и люди прячутся как мыши в норы. Кажется, что вот-вот немец ворвется. Здесь же все видишь и знаешь.

Оставив за себя на КП полковника Кольницкого, я с Будяковым отправляюсь в санчасть навестить раненых.

Проехать от позиций к шоссейной Симферопольской дороге не так-то просто. Воронки от мин и снарядов залиты жидкой коричневой грязью. Кругом валяются острые осколки — серьезная угроза для автопокрышек. Водитель то и дело рывком останавливает машину, включает задний ход и медленно объезжает опасные места.

К позиции навстречу нам идут отдельные красноармейцы и краснофлотцы в накинутых плащ-палатках. Они [87] появляются внезапно из-за поворотов и при встрече с машиной сходят с дороги, прижимаясь к кустам.

— Вот так перед нами может внезапно появиться и немец. Кто же его в лесу остановит, — с опаской говорит шофер.

— Все может быть. Поэтому нужно всегда быть наготове. А у вас есть оружие? — спрашиваю водителя.

— А как же, конечно есть: лопатка саперная, ломик, насос и разный другой инструмент. Другого оружия нам не дают, говорят, его и на фронте мало. Кроме того, мы ведь начальство возим, а у начальства в каждом кармане по револьверу.

— Да и у начальства не очень-то много, тоже все на фронт отдаем.

Но вот машина вышла на шоссе и бесшумно покатила вниз. Мекензиевы горы остаются позади. Слева показался огонь восточного Инкерманского маяка. Он светит величаво, возвышаясь над полем битвы. Ай-Тодорский маяк не горит: уже вторые сутки он в руках немцев. По дороге движутся с погашенными фарами автомашины, груженные доверху ящиками с боеприпасами. Внизу, у подножия Мекензиевых гор, на топливном складе, тоже виднеются автомобили, пришедшие за бензином.

Как все это близко от переднего края! Всего лишь восемь километров до противника. Отступать нам совершенно некуда. Надо держаться изо всех сил и по возможности расширять оборону.

Наконец мы подъезжаем к подножию Инкерманских высот.

У самой оконечности Северной бухты, на северном обрывистом склоне, монахи когда-то выдолбили в твердом известняке кельи. Они были сооружены без всякого архитектурного плана и представляли собой пещеры размером от 8 до 20 квадратных метров с низкими куполообразными потолками и с узкими щелями вместо окон. Прежние обитатели в холодное время года отапливали эти помещения первобытным способом — кострами или открытыми камельками, поэтому стены и потолки келий покрылись толстым слоем копоти.

Вот в этом пещерном монастыре Анна Яковлевна Полисская и развернула свой бригадный медпункт. Он был хорош тем, что никакая бомба не могла пробить многометровую толщу скалы. [88]

— Как же забираться туда, в эти ласточкины гнезда? — задрав вверх голову, с недоумением спрашиваю я.

— А вот по этому трапу, — указывает Будяков.

Наверх ведет узкая крутая лестница, высеченная в скале.

— Позвольте, а как же вы заносите туда раненых?

— Тяжелораненых поднимаем на блоках при помощи ручной лебедки, — пояснил Будяков. — Краснофлотцы сами соорудили это приспособление. Механизмы и тросы они сняли с одного из подбитых транспортов.

Забравшись наверх, мы увидели целую анфиладу комнат, освещенных тусклым огнем керосиновых ламп. Санитары на каменный пол постелили солому, покрыли ее сверху чисто вымытым брезентом, а стены и потолки побелили известью.

Анна Яковлевна знакомит меня со своим хозяйством, с организацией работы на медпункте, начиная от приема раненых до их эвакуации или возвращения в строй.

— Да у вас тут не только медпункт, но и хороший наблюдательный пост!

Мы стоим у одного из импровизированных окон. Отсюда видно, как взлетают ракеты за нашим передним краем.

В перевязочной светло: горят маленькие электрические лампочки. Источником тока служат автомобильные аккумуляторы. Кето Хомерики и Ася Гасанова в белых халатах и колпаках, с марлевыми повязками на лице сосредоточенно работают у операционного стола.

Укутанный простынями боец сдержанно стонет.

— Потерпи, голубчик, сейчас все закончим, — успокаивает его Кето. — Ты такой молодец, что до свадьбы все заживет.

— Ой, не до свадьбы мне, сестрица. А если выживу, так сначала Гитлера похороню, а потом свадьбу сыграем.

У юноши рваная рана правого предплечья, и, кроме того, он жалуется на сильную боль в позвоночнике.

— Как тебя зовут, герой? — спрашиваю я.

— Ковшарь Василий, из шестнадцатого батальона...

— Крепись, Василий, придет время — и до Гитлера доберемся. [89]

Ковшарь, повернув голову, посмотрел на меня с еле заметной улыбкой на лице, узнал.

— Товарищ полковник, а я сегодня живого немца видел. Бреду раненный на перевязочный, гляжу: сидит на земле сукин сын. Снимаю винтовку с левого плеча (правое-то перебито). А немец обеими руками протягивает мне автомат: возьми, дескать, и что-то лопочет по-своему. Тогда заметил я, что он тоже ранен, ноги у него в крови. И, знаете, жалость взяла. Может, простой рабочий или крестьянин. Одурманили фашисты его и погнали с автоматом против нас. — Ковшарь помолчал немного. — Одна беда, что прозревают эти немцы, только когда по шее покрепче им дашь. Вот и приходится нам бить их смертным боем для их же пользы: авось очухаются и людьми станут. Встретил я наших санитаров, попросил их: подберите немца. Сейчас здесь он лежит, наши врачи лечат его. Человек ведь все-таки...

Рассказ матроса прерывался стонами. Изрядно его покалечило в бою. И я подумал: какое большое и великодушное сердце у наших людей. В бою они люты, беспощадны к врагу, нет предела их справедливой ярости. И в то же время с трогательной заботой относятся к каждому подобранному ими раненому немецкому солдату, потому что видят в нем уже не врага, а просто несчастного, обманутого человека.

В палате легкораненых идут оживленные разговоры о вчерашних боях на Мекензиевых горах:

— Сильно минами бьет немец. Если бы не мины, крышка была бы ему.

— Но штыкового удара боится, убегает.

— А вот гранаты их летят дальше потому, что на длинной ручке.

— Зато она взрывается не сразу, и если не растеряешься, так эту же гранату подхватывай, бросай обратно, она как раз и разорвется у немца.

Один боец вспомнил комиссара Шеломкова:

— Вот это настоящий герой, смелый, спокойный!.. Придет к нам в окопы и говорит: «Сынки, не теряйтесь. У кого нервы покрепче, тот всегда выстоит». Это он остановил врага, когда тот полез на нашу роту. А потом комиссар бросился со взводом вперед и завладел «пулеметной горкой». Не сберегли мы его. Проклятая мина [90] разорвалась рядом с комиссаром. Вынесли мы его к маяку уже мертвым...

Я обхожу раненых, беседую с ними. У всех одно стремление: быстрее поправиться — и снова в бой.

Ни шагу назад!

В пятом часу утра возвращаюсь на командный пункт бригады. Ночь прошла спокойно. Группа наших разведчиков во главе с капитаном Плотницким выполнила задание. Она добралась до Черкез-Кермена, наблюдала за передвижением вражеских войск. С севера подходят автомашины с пехотой противника, минометами и мелкокалиберными пушками. Теперь против нашей бригады враг сосредоточил не менее двух полков. С рассветом надо ждать наступления. У нас же пока всего два батальона, которые к тому же за последние дни понесли большие потери. Если к утру не подойдет пополнение, нам будет туго.

Связываюсь по телефону с тылом бригады на Корабельной стороне. Начальник строевой части капитан Леонов докладывает, что в семь часов на автомашинах на передовую отправится батальон капитана Просяка в составе двух рот. Третья рота будет дослана днем.

Только закончив разговор с Леоновым, обращаю внимание на незнакомого пожилого человека, сидящего напротив меня за столом. Серая солдатская шинель сидит на нем нескладно. Сразу видишь, что человек штатский. Дождавшись, когда я освободился, незнакомец представился мне:

— Лектор Крымского обкома партии Максимович. Прислан политуправлением читать лекции по международному положению.

Все заулыбались. А из угла слышен ехидный голосок:

— Вчера бы вы к нам приходили лекции читать на «пулеметную горку»...

Обиженный лектор хотел что-то возразить, но я опережаю его:

— Вы нам очень нужны, товарищ Максимович, лекции, может быть, и не удастся здесь проводить, а короткие беседы можно, и они нам помогут. Советую днем беседовать в землянках разведчиков, на батареях, когда [91] нет стрельбы, на перевязочном пункте, а ночью — на передовых позициях. Составляйте план на круглые сутки.

— А когда же спать лектору? — подает кто-то реплику.

— Это пусть решит сам товарищ Максимович, аудитории у нас открыты круглые сутки.

Так состоялось наше знакомство с агитатором-пропагандистом Алексеем Георгиевичем Максимовичем, который скоро стал известен всем воинам Севастополя. Моряки полюбили его не только за глубокие знании, страстную убежденность, с которой он читал свои лекции — яркие, воодушевляющие, — но и за бесстрашие. Ни пули, ни снаряды не могли остановить этого неутомимого пропагандиста. Его видели и в землянках, и в окопах переднего края. Всюду он находил возможность побеседовать с бойцами, и каждое его слово звало на подвиг.

К 8 часам прибывает вновь созданный первый батальон. К нашей радости, в нем оказывается не две, как обещал Леонов, а три стрелковые роты, правда сокращенного состава, всего по 120 человек. Люди здесь собраны с разных кораблей и частей гарнизона, а основной костяк офицерского состава — наш, бригадный. Командует батальоном капитан Просяк, ночью принимавший участие в его формировании. Вместе с батальоном прибыл комиссар бригады Ехлаков. Мы с ним решаем послать новое подразделение на штурм «пулеметной горки».

— Я сам поведу батальон! — заявляет комиссар. — Вот увидишь, высота будет нашей!

Бойцы бригады готовятся к новому дню тяжелой войны. Телефонисты проверяют линии связи. На батареях матросы протирают снаряды и мины, чистят прицелы и панорамы, тщательно маскируют орудийные дворики. В стрелковых окопах мелькают лопаты: бойцы поправляют разрушенные укрепления, углубляют ходы сообщения.

Матросы и в окопы перенесли корабельные порядки. Дежурство несут по сменам, называя их вахтами. Если нужно работать всем, «играют аврал». Распределение бойцов по постам зовут боевым расписанием. Тесные сырые землянки величают кубриками, походные кухни — камбузами, поваров — коками. Никогда не скажут «скамейка», обязательно — «банка». Сейчас носят все защитную одежду, но в отворотах гимнастерок, курток, шинелей [92] — непременные голубые полосы тельняшки. Обычно бойцы в пилотках и касках, но в момент атаки все оказываются в бескозырках — и где только они их прячут до этого? Надо сказать, легендарная матросская бескозырка с развевающимися лентами отлично служит нам: вид ее пугает гитлеровцев не меньше, чем матросские штыки и гранаты.

...Противник молчит. Первый батальон трогается в путь. Лесными тропинками и просеками он в обход приблизится к флангу гитлеровцев на северных скатах «пулеметной горки». Впереди шагает комиссар бригады Ехлаков. Он в каске, телогрейке. На груди автомат.

События дальше развивались стремительно. Ехлаков действовал смело и в то же время осторожно. Раздвигая густые заросли кустарника, он выходил на открытое место, осматривался и только после этого давал знак следовать за ним. И все же на противника он наткнулся неожиданно. Раздалась автоматная очередь. Комиссар залег и подозвал к себе командира роты Мельникова:

— Расставь пулеметчиков. Будем выбивать немецких автоматчиков.

В это время, как было договорено, наш артиллерийский дивизион и минометы открыли огонь по восточным скатам высоты. Это отвлекло внимание гитлеровцев. Пулеметчики Мельникова выдвинулись вперед и обстреляли кусты, где засели вражеские автоматчики. Командир батальона капитан Просяк развернул первую и вторую роты и начал атаку. Третья рота оставалась пока во втором эшелоне.

Ехлаков опять шел первым. Бойцы бежали, чтобы опередить и прикрыть его. К 14 часам вся высота была занята первым батальоном. Сдержал свое слово комиссар!

Противник не хотел мириться с потерей такой выгодной позиции. Он открыл ураганный огонь из всех видов оружия, имевшихся у него на этом участке. Враг наносил удары по самой высоте и по артиллерийским и минометным позициям бригады. Не считаясь с потерями, немцы настойчиво лезли на высоту. Батальоны Просяка и Гегешидзе одну за другой отбивали эти яростные атаки. На правом фланге завязалась рукопашная схватка, командир одиннадцатой роты лейтенант Николай Исаев и политрук лейтенант Василий Дудник выскочили из [93] окопчика, откуда они руководили боем, и бросились в самую гущу рукопашной.

— За Родину, за Севастополь! — кричал Дудник, держа в высоко поднятой руке взведенную гранату. Исаев бежал рядом, крепко сжимая винтовку. Бойцы роты дрались ожесточенно. Каждый сознавал, что сейчас он выполняет самый высокий долг перед Родиной, и бесстрашно бросался на врага. Жаркий бой не стихал и на участке первого батальона. Капитан Просяк был тяжело ранен. В командование батальоном вступил командир третьей роты лейтенант Иван Максимович Мельников. И без того немногочисленное подразделение потеряло уже десятки бойцов.

Понесли потери и артиллеристы и минометчики. На 42-й батарее на первом орудии из всего расчета остался один краснофлотец Яков Арсук. Он сам заряжал пушку, сам ее наводил и производил выстрел. Командир батареи молодой лейтенант ругал своего помощника за несогласованную стрельбу батареи. Он, конечно, не видел, что у орудия управляется всего лишь один боец. Вскоре эта пушка совсем замолчала: был тяжело ранен последний комендор — краснофлотец Арсук.

На всем протяжении Севастопольского фронта шли тяжелые бои, но активнее всего фашисты действовали против третьего сектора.

К 15 часам к командному пункту бригады подошла еще одна новая рота. Она только что прибыла из тыла бригады, с Корабельной стороны. Ее привел старший лейтенант Харламов. В роте насчитывалось всего лишь 60 человек.

Я решил повести роту на высоту сам. Построив личный состав в две шеренги, обратился к бойцам, рассказал им всю правду. Мои слова, видно, затронули бойцов. Впоследствии они не раз напоминали мне эти слова в своих письмах:

— У нас есть два пути. Первый вперед — победа или смерть. А другой назад — только смерть!

Рота смело вступила в бой, вышла на «пулеметную горку», и первый батальон, в состав которого она влилась, остановил на своем участке продвижение врага. В том бою был ранен в ногу комиссар Ехлаков.

Положение на фронте бригады было восстановлено, и я решил возвратиться на свой командный пункт. [94]

Уже смеркалось. Я медленно шел по узкой просеке, перебирая в памяти события дня. Вдруг вблизи раздалась длинная автоматная очередь, за ней другая, третья, и тотчас же рядом послышались частые щелчки — так хлопают пистоны детского пистолета. Я сбежал с просеки. Автоматные очереди преследовали меня. Что за черт! Неужели свои по мне стреляют? И только когда треск автоматов стих за спиной, понял, что я зашел в сторону противника и был обстрелян разрывными пулями.

Этого случая мне долго не мог простить Ехлаков, хоть я ему и дал клятвенное заверение впредь не ходить по передовой без связного.

Вечером генерал Коломиец вызвал командиров частей на свой КП. Информировал о положении на фронте. После неудачных попыток прорвать фронт на нашем секторе, понеся значительные потери от нашего огня и контратак, противник производит перегруппировку войск, сосредоточивает технику и подтягивает резервы в район Черкез-Кермен, Заланкой, Камышлы. Следует ожидать новых попыток противника прорвать фронт. Необходимо к этому готовиться, вести постоянную разведку, чтобы упредить действия немцев. 3-й морской полк заканчивает переформирование и будет пока находиться во втором эшелоне.

Я докладываю, что мои три батальона понесли значительные потери и бригада нуждается в пополнении.

— Пока не укомплектую третий морской полк, пополнения вам дать не смогу, — отрезал генерал. — Используйте больше свои огневые средства. Вот берите пример с пулеметчицы Нины Ониловой.

Генерал подводит к нам курносую невысокую девушку в стеганых штанах и ватной куртке-телогрейке. Из-под серой шапки-ушанки выбиваются вьющиеся пряди русых волос.

— Она из своего пулемета, — продолжает генерал, — уничтожила сегодня не меньше полуроты гитлеровцев.

— Да что вы, товарищ генерал, — смущается девушка, — ничего особенного я не сделала. Ну, увидела, подпустила поближе и стала стрелять. Я и израсходовала всего две ленты.

— А вот у нас другая героиня, — генерал указывает на высокую очень худую девушку, — это Галина Маркова. [95] Она тоже спуску врагу не дает. Огнем из винтовки она уложила за день не меньше десятка фашистов.

Неспроста генерал устроил нам встречу с этими отважными девушками. Он хотел заставить нас подумать, как увеличить мощь огня подразделений, откуда черпать резервы.

А на матросов весть об этих героинях произвела ошеломляющее впечатление. Когда по моему предложению политработники проводили с бойцами беседы о Нине Ониловой и Галине Марковой, моряки не могли усидеть на месте:

— Это что же получается: девчата нас воевать учат?!

Заговорило мужское самолюбие. Нет, что угодно, но плестись за девчатами они не согласны. И не один матрос задумался в тот вечер о том, как еще лучше использовать оружие, как еще сокрушительнее бить врага.

«Мы все здесь коммунисты...»

Ночью наша разведка пробралась к западной окраине Черкез-Кермена. Отряд возглавлял опытный и смелый разведчик старший лейтенант Иван Николаевич Павликов. Краснофлотцы любят ходить с ним на боевые задания. Сам Павликов, как кошка, бесшумно пробирается вперед, зорко наблюдая и прислушиваясь. Он знает немного немецкий язык и из фраз, подслушанных у немцев, может о многом догадываться. Но главное качество Павликова — огромная выдержка. Бывает так, что неосторожный шорох привлечет внимание немца, Павликов замирает на месте как окаменелый. Фашист пройдет мимо разведчика, чуть носом не заденет его, но не обнаружит. Товарищи в шутку спрашивали у Павликова: уж не надевает ли он шапку-невидимку? Но если противник его обнаружил, то Павликов наносит ему такой удар, что тот не успевает издать ни малейшего звука.

На обратном пути разведчики натолкнулись на танкетку. Старшина 1-й статьи Андрей Хорунжий, недолго думая, бросил под нее гранату. Взрыв ее всполошил фашистов, и они открыли беспорядочный огонь из ближайшего дзота. Павликов первый бросил гранату в сторону дзота, несколько гранат бросили другие разведчики. Раздалась пулеметная очередь из соседнего окопа. Туда тоже полетели гранаты. [96]

— За мной, бегом! — скомандовал Павликов.

Пока немцы пришли в себя, разведчики скрылись в лесу. Они добыли ценные сведения о противнике. У хутора Мекензи № 2 установлены минометная батарея и пулеметы. На западной окраине Черкез-Кермена большое скопление пехоты и много подвод. По всей глубине своего расположения немцы строят дзоты и отрывают окопы.

— Все достаточно ясно, — сказал генерал Коломиец, когда я доложил ему о результатах разведки. — Перед фронтом нашего сектора отмечаются 50-я и 132-я пехотные дивизии. Название, конечно, громкое — дивизии. И по количеству живой силы, и по наличию оружия они уже не те, что были четыре дня тому назад. Мы значительно обескровили противника, но он еще способен к активным наступательным действиям, — предостерег генерал.

— В чем будет заключаться наша задача на предстоящий день? — поинтересовался я.

— Укреплять оборону и не допускать прорыва фронта. Ни одного метра не отдавать врагу. Днем мы вместе с вами произведем рекогносцировку переднего края.

Было 4 часа утра, когда я возвращался от генерала. По небу плыли серые тучи. Изредка в разрывы облаков прорывался лунный свет и слабо освещал дорогу.

— Видать, задует норд-ост, — определил шофер Сафонов, указывая на быстро несущиеся над головами тучи. Ветер гнал их от Бельбека на Балаклаву.

— Нежелательно, — ответил я, — будет холодно в окопах. Землянок теплых отрыть еще не успели, печей окопных нет.

— Зато и им прохладнее будет, — кивком головы показал шофер в сторону немцев, — одежонка-то у них тоньше нашей, и севастопольский норд-ост проберет до костей.

— Только что если так, — согласился я.

А на командном пункте, словно в продолжение нашего разговора с шофером, мне доложили телефонограмму полковника Будякова: «Ввиду наступления холодной погоды, разрешите выдавать частям теплые вещи».

Немедленно отвечаю согласием. Через несколько часов краснофлотцы получили теплое белье, теплые носки, ватники и шапки. [97]

В 11 часов с высоты 252,7 я и Коломиец, находясь на рекогносцировке, просматривали хутор Мекензи № 2. Вся его усадьба состояла из небольшого жилого дома, надворных построек, колодца с «журавлем» и небольшого огорода. Прежние обитатели — лесник со своим семейством — покинули хутор и ушли в Севастополь в первых числах ноября.

Немцы боялись занимать хутор и лишь пробирались иногда к колодцу за водой. Наши снайперы открывали огонь, и фашисты прямо у колодца, не успев набрать воды, падали, сраженные пулями.

Коломиец внимательно рассматривает хутор в бинокль и недовольно морщится:

— Забрались, проклятые, а теперь их никак не выбьешь.

— Сил маловато, выбивать нечем, — оправдываюсь я.

— Знаю, что мало, да где же больше взять? Надо так сделать, чтобы краснофлотец справлялся за целое отделение, а на это они способны. Я видел, как наши матросы ходят в атаку.

— Смотри, вон ползет кто-то к хутору... — Не успел это сказать генерал, как раздался выстрел. Ползущий неуклюже поднялся и тотчас рухнул на землю.

— Водички захотел! Напоили голубчика. Молодец снайпер! — оживился Коломиец.

Рассмотрев внимательно местность, возвращаемся на КП и на карте продолжаем обдумывать задачу, как очистить хутор от немцев. Решаем с прибытием пополнения попытаться охватить хутор с севера и юга, уничтожить огневые точки на восточной окраине и выйти к соседним высотам.

Но этот план нам не удается осуществить.

На рассвете 12 ноября противник повел наступление по всему северному фронту Севастопольского оборонительного района. Снова загрохотали орудия и минометы. Начали выбивать свою дробь пулеметы и автоматы.

Капитан Гегешидзе звонит мне:

— Товарищ комбриг! Противник обстреливает нас минами и снарядами, по флангам сильно бьет из пулеметов.

— А как соседи, — спрашиваю, — вы их видите?

— Слева у Мальцева тоже сильная стрельба, но движения [98] не видно. Справа ничего не вижу, все заволокло дымом.

— Держитесь, Гегешидзе!

Другого я ничего не могу сказать. Но комбат и сам понимает сложившуюся обстановку. Он знает, что за ним частей нет и если противник прорвет фронт, то потом беспрепятственно выйдет к шоссейной дороге и отрежет весь наш сектор от города.

Начальник артиллерии полковник Кольницкий не отходит от телефонов. Он разговаривает попеременно то с командиром артдивизиона Ивановым, то с командиром минометного дивизиона Волошановичем. И тот и другой ведут ответный огонь по огневым точкам немцев.

— Смотрите за расходом, Волошанович, не допускайте снижения боеприпасов меньше одного боекомплекта, — наказывает Кольницкий, потом переходит к другому телефону и требует от полковника Будякова вовремя подавать боеприпасы из тыла.

В землянке слышатся резкие пронзительные гудки. Все уже знают, какой это телефон. Матрос-связист поднимает указательный палец и шикает:

— Тшш! — Потом только почтительно берет трубку, дует в нее, откашливается и говорит: — «Саратов» вас слушает...

В землянке тишина.

— Товарищ комбриг, вас вызывают.

— Что у вас? — слышится встревоженный голос генерала Коломийца.

— Идет усиленный обстрел высоты 137,5 и пулеметная стрельба на флангах, ожидается атака.

— Противник перешел в наступление по всему фронту, — звенит в трубке голос генерала. — Не отступать ни на шаг! Сейчас вызываем поддержку артиллерии кораблей.

— Вот что, товарищи, — обращаюсь я к присутствующим. — Здесь всем нечего делать. Остаться на КП полковнику Кольницкому и старшему лейтенанту Сажневу, а остальным всем на передовую. Я пойду в четвертый батальон, полковник Ищенко — в первый, майор Полонский — в третий.

Уже совсем светло. Легкий ветерок доносит с севера запах пороховой гари. Грохот боя перекатывается волнами. Начинается где-то в долине реки Черной, приближается к нашему фронту, потом удаляется в сторону [99] Камышловского моста, достигает Мамашая и снова возвращается к нам. Взрывы то глухие и раскатистые, от которых сотрясается земля, то резкие — с визгом и свистом.

Высоко в небе — стаи самолетов. Они кружатся над Севастополем и бухтами, пикируют и уходят на север, сопровождаемые разрывами зенитных снарядов.

Связной от четвертого батальона, уже немолодой краснофлотец, забегает вперед меня, всматривается, потом дает знак рукой: можно продвигаться. Часто близко от нас падают мины. Заслышав их свист, прижимаемся к земле, а после разрыва снова спешим вперед.

Навстречу нам показались два бойца. Один, здоровый, поддерживает другого, обняв его. Тот бледный как полотно потихоньку стонет, из его правого бедра сочится кровь.

— Какого батальона? — спрашиваю бойцов.

— Четвертого, — отвечает здоровый. — Бьет, сволочь, по нашему батальону что есть силы... Вы поаккуратней, тут вот будет открытое место, он простреливает его.

— Побейте их, гадов, и за меня, — просит раненый.

— Ладно, идите скорее, — торопит их связной. Немного спустя он говорит:

— Здесь надо переползать, товарищ полковник. Метров тридцать ползем по открытой местности, кругом свистят пули, взрыхливают около нас землю.

Командный пункт капитана Гегешидзе размещен в лесу. Значительная часть деревьев срезана минами и снарядами, торчат обезображенные стволы, валяются сломанные ветки. Свежие воронки подернуты сероватым пеплом. Связной прикладывает почерневшую ладонь к свежей земле, говорит:

— Горячая, только что разорвалась.

На командном пункте батальона застаю одного начальника штаба старшего лейтенанта Матвиенко. Он кричит в телефонную трубку:

— Правее высокого дерева — пулеметная точка, туда надо вести огонь, а вы стреляете левее дерева. Что же вы делаете?!

Увидев меня, Матвиенко кладет трубку и докладывает:

— Капитан Гегешидзе в одиннадцатой роте. Там много побито наших, убит старший политрук Лешаков, [100] военком батальона. Немцы здорово навалились на наш участок. После огневого налета немецкая пехота поднялась и пошла в атаку на центр высоты, как раз против одиннадцатой роты. Комбат Гегешидзе и военком Лешаков бросились туда и лично руководили контратакой. Лешаков в этой схватке и был убит. Атаку отбили, но заметно, что немцы опять концентрируют силы против нас. Пользуясь тем, что бой стих, Гегешидзе распорядился дать бойцам завтрак. В окопы доставлен горячий чай и белый хлеб. Я сижу в окопе и прислушиваюсь к разговорам.

— Смотри внимательно, Вася, в случае чего отстреливайся, а мы похарчим, — наказывают товарищи снайперу десятой роты Василию Самойлову, который сейчас дежурит за все отделение. Самойлов внимательно смотрит вперед. Винтовка лежит на бруствере заряженная. Снайпер поводит глазами вправо и влево, но не шевелит головой, чтобы не заметили немцы.

Бойцы отделения, кто стоя, кто сидя на цинковых ящиках из-под патронов, а кто просто присев на корточки, с жадностью пьют чай и разговаривают. Только один из них сидит молча и не прикасается к еде.

— Слушай-ка, дружок, что это ты задумался и чай не пьешь?.. — спрашивает кто-то из краснофлотцев.

— Да так, не хочется.

— Загоревал о своем товарище, — догадывается пожилой боец, который привел меня. — Что ж поделаешь, друг? Отвоевался он, товарищ твой, а нам еще драться придется, силы надо восстанавливать. Вон сколько ее там, фашистской сволочи. Надо выстоять и за дружка твоего отомстить, а не поешь, и сил не хватит.

Над окопами просвистели пули, щелкнулись о камни.

— Что там, Вася, кто балуется?

— Провокацией занимаются, хотят, видно, вас поднять, — отвечает снайпер.

Вслед за пулями пролетела мина и шлепнулась за окопом. Все инстинктивно пригнулись. Мина разорвалась, и комья земли летят в окоп.

— Вот вам бутерброды к чаю... — шутит кто-то.

В стороне, на участке двенадцатой роты, разорвалась следующая мина.

— Пристреливает, проклятый, ожидай налета.

Снайпер прицелился и выстрелил. [101]

— По кому ты? — спросил отделенный.

— Перебежку делают по одному слева направо, — не поворачивая головы, отвечает матрос.

Командир отделения быстро вскакивает и берется за свою винтовку. Оружие у всех лежит наготове на бруствере.

— Заканчивайте чай, будет скоро работа, — всматриваясь в сторону противника, распоряжается командир отделения.

— После чая и закурить бы не мешало, — мечтательно произносит один из бойцов.

— Не сметь курить! — строго предупреждает отделенный. — Дым сейчас будет виден, а фашисты так и ждут какого-либо признака, чтобы определить наше расположение.

В окопы взвода приходит политрук роты Шурпенков:

— Успели позавтракать?

— Да, малость подзакусили. Теперь бы и пообедать можно, — шутливо отвечают ему.

— Эх, на корабле сейчас борщ едят из свежей капусты, с красными помидорами, макароны по-флотски, компот!.. — продолжает все тот же боец.

— Не дразни, — с досадой говорит ближайший краснофлотец.

— На кораблях теперь тоже не всегда пообедаешь, — вступает в разговор Шурпенков, — вон стервятники все время над кораблями кружат.

Политрук внимательно вглядывается в лица бойцов:

— Коммунисты здесь есть?

— Мы теперь здесь все коммунисты, — отвечает чей-то твердый голос. — Сегодня решили: все подадим заявления о приеме в партию. Так что просим считать, что в бой мы идем коммунистами.

— А можно это? — робко спросил кто-то, по-видимому из молодых.

— Безусловно можно, — отвечает политрук. — Правильно подсказало вам сердце, товарищи. Вы сейчас ближе к партии, чем когда бы то ни было, своими делами доказываете беззаветную преданность ей.

Василий Самойлов достает из нагрудного кармана пачку листков бумаги:

— Вот наши заявления, товарищ политрук. И можете быть уверены, драться мы будем, как коммунисты. [102]

Шурпенков бережно прячет заявления бойцов в планшетку.

Вокруг окопа рвутся мины. Бойцы бросаются к брустверу.

По окопу бежит молоденькая медсестра. Старшина Леонский протягивает руку, чтобы остановить ее:

— Постой минутку, ненаглядная наша сестричка.

— Пусти, не балуйся, там раненый... — девушка отводит его руку и скрывается за изгибом траншеи.

Застрочил вражеский пулемет, засвистели пули, зазвенела консервная банка, подвешенная на куст.

— Осторожней, ребята, по нас бьют.

Не успел это сказать отделенный, как послышался тяжелый стон и расслабленное тело бойца поползло вниз, на дно окопа.

— Тамара, Тамара, где Ты? Скорей сюда, — закричали краснофлотцы в сторону, куда только что убежала медсестра.

Запыхавшаяся Тамара склоняется над раненым. Его голубые глаза, всего лишь несколько минут назад озорно смотревшие на Тамару, сейчас безжизненно равнодушны. Осторожно вытерев сочившуюся изо рта кровь, медсестра перевязывает раненому голову.

— Леонский, Леонский, как же так? — огорчается пожилой краснофлотец.

— Милый мой, потерпи, — приговаривает Тамара. Раненого Леонского осторожно выносят ходом сообщения.

По всему фронту разрастается бой. Тяжелые минометы тявкают, как цепные псы. Это тявканье перемешивается с редкими громоподобными разрывами тяжелых снарядов и авиационных бомб. А непрерывная ружейно-пулеметная стрельба служит как бы фоном адского грохота. Кажется, что над всей планетой стоит этот страшный вой, свист, гул, лязг железа.

Волна за волной следуют атаки фашистов. Подавать команды невозможно. Никто ничего не слышит. Только личный пример командира, коммуниста или просто передового бойца служит сигналом к действию.

Капитан Гегешидзе с одиннадцатой ротой вклинился в боевые порядки немецких войск и сейчас находится в полуокружении как раз в центре высоты 137,5.

Бой к исходу дня стих, но обе стороны настолько близко подошли друг к другу, что незначительное движение [103] вызывает ожесточенный огонь всех пехотных средств.

Всю ночь на 13 ноября наши батальоны пробыли в напряженном ожидании новых атак. С рассветом фашисты попытались вновь прорвать линию фронта бригады и обойти левый фланг третьего батальона, но, встретив сильный пулеметный и гранатометный огонь, откатились назад и больше не наступали.

К полудню прибыло к нам пополнение — 190 бойцов из запасного полка. Их я направил в четвертый батальон, как понесший наибольшие потери.

14 и 15 ноября на Мекензиевых горах проходили редкие перестрелки и мелкие стычки.

Первый фашистский штурм Севастополя закончился. Противник не достиг своей цели.

Генерал Петров дал высокую оценку действиям нашей бригады и приказал 3-му морскому полку сменить ее, за исключением третьего батальона.

Пять дней мы стояли во втором эшелоне третьего сектора, а с 22 ноября по приказу командарма бригада передислоцировалась во второй сектор обороны, в район Максимовой дачи. Здесь нам предстояло доукомплектоваться, вооружиться, подготовиться к новым боям. [104]

Второй штурм

В резерве

Стоим в резерве командующего Приморской армией. Штаб разместился на Максимовой даче, в казармах одного из подразделений разведки флота; наши передовые части — на западном склоне Сапун-горы; тылы — по-прежнему в здании бывшего зенитного училища на Корабельной стороне.

Бойцы отдыхают, занимаются. Правда, не все. Третий батальон майора Мальцева так и остается на переднем крае в третьем секторе у генерала Коломийца. Бои там не прекращаются, батальон несет потери. 18 ноября капитан Бибиков поднял свою роту в контратаку. Противника отбросили, но в бою были ранены Бибиков, командир пулеметного взвода старший сержант Владимир Гришко, командир отделения старшина 1-й статьи Федор Ищенко и еще несколько бойцов и командиров. За день перед этим с тяжелым ранением отправили в госпиталь командира пулеметной роты старшего лейтенанта Сергея Михайловича Карнаухова.

В начале декабря забрали у нас и второй батальон, которым теперь командует капитан Гегешидзе. Его перебросили в долину Кара-Коба на подкрепление 1-го Севастопольского полка морской пехоты.

Первый батальон капитана Харитонова готовится к разведке перед фронтом 2-го полка морской пехоты майора Тарана. [105]

Комиссар Ехлаков негодует. Прихрамывая (он только что вернулся из госпиталя, рана, на счастье, оказалась легкой), мечется по комнате:

— Что это делают с нашей бригадой? Растаскивают по всему фронту. Так мы никогда и не укомплектуемся. Поеду в штаб флота ругаться.

— Попусту время потеряешь.

— Увидим.

Возвращается вечером мрачнее тучи.

— Ну, что тебе сказали в штабе флота?

— Поддержали.

— Почему же сердитый такой?

— Веселиться нечего. В штабе флота сказали: не возражаем, забирайте своих моряков... если генерал Коломиец отдаст.

— А он не отдает, — догадываюсь я.

— Уперся и ни в какую. Нет, говорит, такие хлопцы мне самому нужны. И нас с тобой расхваливает: молодцы, говорит, замечательный народ воспитали, у вас каждый матрос сражается за отделение, а отделение получается сильнее роты. Вспомнил про рассказ Леонида Соболева «Батальон четверых». Спрашивает: это не с ваших матросов списано?

— Чем же закончился ваш разговор?

— Вот этими комплиментами и закончился. И заверением: ни одного бойца из третьего сектора мы не получим...

Пятого батальона в бригаде пока нет. Таким образом, в моем распоряжении сейчас лишь первый батальон, неполный четвертый батальон, артиллерийский и минометный дивизионы, да некоторые подразделения боевого обеспечения.

Вообще-то пополнение к нам поступает понемногу. Прибывает несколько небольших подразделений из 8-й бригады морской пехоты. Возвращаются выздоровевшие после ранений. Изредка получаем партии добровольцев с кораблей.

Приходят и новые офицеры. На должность начальника штаба бригады прислан из Приморской армии майор Кернер, человек опытный, побывавший во многих боях. Мы с ним сработались быстро. Он — прекрасный знаток сухопутной тактики. Этого качества недостает многим офицерам бригады. Кернер любит рассказывать [106] о боях под Одессой, где он участвовал в качестве начальника штаба полка. При этом обязательно помянет генерала И. Е. Петрова, в котором видит образец храбрости, решительности и в то же время человека необычайной сердечности по отношению к подчиненным.

Под руководством нового начальника работа штаба значительно оживляется. Строгий, требовательный Кернер добивается четкой организации службы во всех подразделениях. Офицеры побаиваются его придирчивости, но уважают за справедливость, внимательность и готовность помочь, если человек сталкивается с затруднением.

Наш хозяйственник Будяков развертывает бурную деятельность. На Корабельной стороне по его инициативе созданы свои артиллерийские, авторемонтные, обувная и швейная мастерские. Бывшее зенитное училище превращается в производственный комбинат.

При содействии председателя горисполкома Василия Петровича Ефремова Будяков среди жителей Корабельной стороны нашел всевозможных специалистов: механиков, слесарей, портных, сапожников. Бытовым комбинатом заведует начальник подсобного хозяйства бригады Шлапак. Авторемонтные мастерские возглавляет мичман Ильин, артиллерийские — старший техник-лейтенант Рожков.

Мастерские не ограничиваются ремонтом, но производят и новую продукцию. У офицеров бригады появляются хромовые сапоги, а у женщин — врачей, медсестер и санитарок — красивые туфли и ботинки. В артиллерийской мастерской делают ножи, которыми вооружаются разведчики, и штыки для винтовок. Рукопашные схватки и ночные вылазки в расположение врага показали ценность холодного оружия.

Как-то под окном моего командного пункта на Максимовой даче раздался продолжительный сигнал, напоминающий звуки фанфары. Не обращаю на него внимания: наверно, кто-то из музыкантов нашего оркестра решил проверить свою трубу. Но звук повторяется еще несколько раз. Отрываюсь от работы и подхожу к окну, чтоб прогнать назойливого музыканта.

Смотрю, вокруг длинного легкового автомобиля «ЗИС-101», разукрашенного под крокодила, столпились матросы. Шофер мичман Лукьянцев и начальник мастерской Ильин протирают кузов машины, а полковник Будяков [107] проверяет сигнал. Заинтересованный, я выхожу на улицу. Мичман Ильин докладывает:

— Товарищ полковник, исключительная машина! Как зверь, жмет на сто километров, любой подъем берет. На такой машине у нас в Воронеже только председатель облисполкома ездил, и сигнал у нее был точь-в-точь, как у этой, так же выводил ноту «фа-а-а-а», — Ильин похлопал ладонью по капоту автомобиля. Узкое, худое лицо его расплылось в довольной улыбке.

Кто-то из матросов-разведчиков не без иронии порекомендовал прогуляться в этом шикарном лимузине в Ялту.

— В Ялту пока не поедем, отложим поездку туда до лета, — серьезным тоном парирует шутку Лукьянцев, — а вот до Балаклавы можно сгонять и сегодня.

— Откуда вы взяли машину? — спрашиваю я.

— Стояла разбитая у обочины дороги, когда мы отходили от Ялты, — объясняет Будяков. — Мичман Ильин взял ее, на буксире притащил в Севастополь и капитально отремонтировал.

Так «ЗИС-101» стал первой продукцией нашей авторемонтной мастерской. Правда, у машины был потерян задний буфер и решетка багажника.

— Для войны это лишнее, — высказался Лукьянцев, — зато покрышек и камер у нас двойной комплект.

Я поблагодарил товарищей за лимузин, но предупредил, чтобы впредь они не отвлекались от ремонта боевых и санитарных машин.

— А у нас такие темпы, что не хватает ремонтного фонда, — похваляется Ильин. — Чтобы занять людей, мы собираем чужие разбитые машины и восстанавливаем их.

«ЗИС-101», управляемый Лукьянцевым, оказался чрезвычайно выносливой машиной. Впоследствии где только мы не побывали на ней, попадали под обстрел, носились под пулями и осколками по избитым фронтовым дорогам! И только в июне 1942 года простились с ней: ночью на стоянке ее разрушило авиабомбой.

Нас часто посещают представители севастопольских предприятий. Эти встречи — праздник для матросов, о них мы вспоминаем с волнением и благодарностью. Вот опять комиссар Ехлаков приехал из Севастополя с целой делегацией:

— Командир, принимай гостей! [108]

— Вот хорошо, — отвечаю я, — как раз время ужинать.

— Нет, нет, что вы, — возражает руководительница делегации Анна Михайловна Михалёва, — никаких ужинов, ведите нас в землянки к краснофлотцам.

В составе делегации было человек двадцать — пожилые работницы и девушки. У каждой в руках объемистые свертки с подарками. Разбившись на пять групп, гости отправляются в подразделения. Задушевные беседы затягиваются допоздна. Делегаты рассказывают о жизни города, о работе предприятий и учреждений, бойцы — о том, как они сражались на Мекензиевых горах.

В одной из землянок матросы выступили с небольшим концертом самодеятельности. Исполнили задушевные песни, лихо сплясали «Яблочко». Молодой боец под аккомпанемент баяна спел сочиненные им частушки:

На Мекензи номер два

Оказалася вода.

И решили было фрицы

Запасти себе водицы...

Шли два фрица за водой,

За холодной, ключевой,

Но раздался меткий выстрел —

Помешал набрать водицы.

И с тех пор ни днем ни ночью

Не находится охочих

В хутор бегать за водой,

За холодной, ключевой...

Гости передали бойцам подарки от севастопольцев: папиросы, одеколон, мыло, любовно вышитые кисеты, много писем с теплыми, сердечными пожеланиями.

— Крепче бейте фашистов, — говорят нам на прощание рабочие и работницы. — И помните: мы всем сердцем с вами. Мы не пожалеем сил, чтобы помочь фронту, вам, нашим защитникам!

В декабре наша бригада переходит в подчинение командира второго сектора обороны полковника Ласкина. Штаб сектора я разыскал на хуторе Дергачи, недалеко от развилки шоссейных дорог на Симферополь и Ялту. Ласкин только что вернулся с передовой линии. На крыльце вестовой чистит шинель полковника, всю забрызганную грязью, рядом стоят сапоги, по которым можно довольно точно определить структуру почв на передовой у Итальянского кладбища: низ сапог в красноватой глине, выше — белая глина, а еще выше голенища густо вымазаны черноземом. [109]

— Здорово вы перепачкались. Куда это вас носила нелегкая?

— Наш полковник не может без этого, — не прерывая работы, хмуро отвечает вестовой. — Обязательно пролезет на самую передовую, по всем окопам пройдет, поговорит с бойцами, все выспросит и высмотрит.

— Это и хорошо, что же вы обижаетесь?

— Щетка вот последняя, — вестовой показывает совсем лысую щетку, — а ваксы и в помине нет. Сами делаем из сажи и ружейного масла. Не блестит, проклятая.

Вхожу в комнату. За столом сидит немолодой, начинающий седеть человек. Докладываю ему о прибытии в его распоряжение. Иван Андреевич Ласкин предлагает стул. Мы разбираем по карте всю обстановку на участке сектора. Полковник интересуется составом бригады, подробно расспрашивает об офицерах. Он уже встречался с нашими людьми под Перекопом и сейчас искренне рад, что бригада попала в его подчинение.

Командир сектора ставит перед нами задачу занять оборону в районе гора Гасфорта, Нижний Чоргун, высота 172,0, Федюхины высоты. 2-й морской полк майора Тарана, который раньше оборонял этот участок, переходит в мое распоряжение. Наш сосед справа — 1330-й стрелковый полк, разграничительная с ним линия — Ялтинское шоссе. Слева от нас — части 172-й стрелковой дивизии. Ласкин советует, прежде чем занять оборону, как следует разведать силы противника в этом районе:

— Ваш первый батальон капитана Харитонова уже кое-что сделал в этом отношении. Но не мешает основательнее изучить противника. Особенно важно выяснить состав и расположение огневых средств врага. Хорошо бы заполучить данные и о его намерениях. Тогда нам удастся получше распределить свои силы.

Договариваемся произвести разведку боем. Отдыху пришел конец. Он продолжался всего двенадцать дней.

Разведка боем

В разведку выделяется усиленная рота первого батальона. Комбат капитан Харитонов лично руководит подготовкой бойцов. С ними проводятся специальные занятия, сначала одиночные, потом в составе взводов. [110]

Остальные подразделения ведут непрерывное наблюдение за противником. Несколько вылазок за передний край совершили наши бригадные разведчики.

К предстоящим ночным действиям разведывательной роты приковано внимание всей бригады. В штабе тщательно отрабатывается план взаимодействия этой роты с батальонами, стоящими на позициях, с артиллерийскими и минометными подразделениями. Бойцы на переднем крае должны знать, кто из разведчиков, когда и в каком месте переходит линию обороны, когда и как будет возвращаться из поиска, чтобы не допустить просачивания противника. Эти вопросы совместно уточняют начальник штаба Кернер, начальник оперативного отдела Сажнев и начальник разведки бригады Красников.

Комиссар Ехлаков и начальник политотдела Ищенко все дни пропадают в первом батальоне — организуют партийную и комсомольскую работу, беседуют с бойцами.

Тыловики под руководством Будякова обеспечили бойцов белыми халатами, теплой одеждой, валенками, специальным пайком.

Вылазку готовили все, но о времени и направлении ее знали всего четыре человека: я, комиссар бригады, начальник штаба и командир первого батальона.

Подытоживаем собранные нами сведения о противнике. Выясняю, что против нашей бригады и соседней 388-й стрелковой дивизии стоит 72-я немецкая пехотная дивизия и 1-я горно-стрелковая бригада румын. Резервы немцев размещаются где-то в районе Уппа, Ай-Тодор, Старые Шули и в районе Варнутка, Сухая речка, Алсу. Первая группа резервов связана с фронтом улучшенной грунтовой дорогой Уппа — Нижний Чоргун, вторая группа — Ялтинским шоссе. Эти две дороги соединены между собой проселком, идущим от Нижнего Чоргуна на Сухую речку за высотой с Итальянским кладбищем.

Эта высота давно уже является местом бесчисленных схваток. Половину ее занимает противник, другую половину — мы. Наши части стремятся полностью овладеть этой высотой, господствующей над окружающей местностью. Немцы, как видно по показаниям пленных, собираются выбить отсюда наши подразделения.

Предстоящая вылазка должна решить этот спор. [111]

В декабре рано наступают сумерки. С темнотой стихает стрельба, уходят вдаль вражеские бомбардировщики, сбросившие последние бомбы на передний край и на Севастополь. Возвращаются на свои изрытые бомбами и снарядами аэродромы наши немногочисленные самолеты.

Героизм наших летчиков восхищает всех нас. Мы знаем, как им трудно. Аэродром под Херсонесом простреливается вражеской артиллерией. Чтобы наши самолеты могли подниматься и садиться, матросам аэродромной команды приходится под огнем засыпать воронки на взлетной полосе. Не хватает машин, горючего, техники, и мотористы ночью латают поврежденные самолеты, чтобы утром снова могли подняться в воздух черноморские соколы. Наша авиация действует наперекор всем трудностям, и сила ее ударов не слабеет.

К фронту от Севастополя тянутся автомашины и повозки с боеприпасами, походные кухни, идут группы бойцов — пополнение на фронт.

«День для фронта, ночь для тыла», — говорят севастопольцы. Эта поговорка не совсем соответствует действительности. И ночь здесь для фронта, только ночью способы действия меняются. Наступает пора разведчиков. Темнота для них — раздолье. Бойцы нашего разведывательного взвода натренировались так, что кажется, у них появилось кошачье зрение. И саперам, чем ночь темней и длинней, тем лучше: будет больше посажено «картошки», как они говорят, и больше обезврежено мин противника.

С наступлением темноты прекращается обычная дневная перестрелка и начинается методический артиллерийский обстрел. Бухают одиночные пушки и минометы, слышатся гулкие разрывы нежданных снарядов.

Немцы боятся темноты и всю ночь освещают ракетами подступы к своему переднему краю.

Мы с Ехлаковым покидаем командный пункт бригады, расположенный у подножия высоты с Итальянским кладбищем. Спешим на Максимову дачу, чтобы еще раз проверить подготовку роты в разведку.

По еле заметной дороге, запорошенной снегом, машина быстро достигает Сапун-горы. Смотрим отсюда на ночной Севастополь. От Балаклавы до Бельбека очерчен он полукольцом взлетающих ракет. [112]

Город погружен во мрак. Десятка два прожекторов бороздят над ним небо. В перекрестье лучей — вражеский бомбардировщик. Как микроб под микроскопом, дрожит, мечется «Юнкерс-87». Трассирующие пули и снаряды наших истребителей пронзают его, и фашистский стервятник падает камнем...

В комнате собралось человек тридцать — командиры отделений, командиры взводов с помощниками, командир и политрук роты, секретари партийной и комсомольской организаций, несколько офицеров штаба бригады.

Капитан Харитонов стоит у классной доски с мелком в руке, объясняет задачу на разведку. Жирные стрелы врезаются в долину реки Черной и круто огибают высоту с Итальянским кладбищем и высоту 92,0.

Харитонов, как всегда, спокоен, сдержан. Звучный баритон его уверен и строг. Трудно поверить, что до войны этот человек занимался самой мирной профессией — был бухгалтером в Горьком. А призванный теперь из запаса, стал неплохим боевым командиром, смелым, решительным. У нас он с первых дней организации бригады.

Харитонов нетороплив, любит все тщательно взвесить, подсчитать. Навыки бухгалтера и на войне пригодились. Решение он принимает не сразу, но, приняв, упорно, настойчиво проводит его в жизнь. Бойцы уважают его. Сейчас они ловят каждое слово своего командира. И думают. Харитонов и их приучил взвешивать все, тщательно осмысливать свои действия.

Внимательно оглядываю собравшихся младших командиров. Среди них были и молодые люди, с задорными лицами, с живыми глазами, то и дело поправляющие свои длинные пряди волос на голове. Были и люди постарше, с задумчивыми, сосредоточенными лицами.

Они слушали командира батальона, но видно было, что мысли их сбивались на другие личные темы.

И тогда, поймав себя на уклонении от темы занятий, виновник неуклюже встряхивал головой, сердился на назойливые мысли и устремлял решительно свой взор на командира батальона, искоса посматривая и на меня.

Задача предстоит трудная и новая для них. Она связана с огромным риском. Главное, добиться скрытности и внезапности, чтобы удар по врагу был ошеломляющий и сокрушительный. [113]

Когда комбат закончил свои объяснения, разведчики стали задавать вопросы и вносить свои предложения.

— Разрешите? — поднялся с места командир первого отделения второго взвода старшина 2-й статьи Осташков, в прошлом моряк линкора «Севастополь». Он среднего роста, широкоплечий, в бушлате и кирзовых сапогах. Лицо чисто выбрито, лишь оставлены короткие черные усики. Держит он себя свободно, с достоинством. Голубые глаза смотрят прямо и открыто.

— Второй взвод, как вы, товарищ командир, сказали, должен первым перейти линию фронта на стыке двух батальонов, там, где протекает речка Черная. Река — препятствие, но она может помочь нам, послужить маскировкой и укрытием. Нельзя ли моему отделению дать высокие резиновые сапоги? Тогда мы используем заросшие ивняком берега реки, чтобы двигаться более скрытно.