Мы родились сиротами

ГЛАВА 2

Профессор Ванда Анбрук ответила на письмо не сразу. Как настоящий ученый, она очень тщательно взвешивала свои мысли, и по возможности старалась не торопиться, обрабатывая корреспонденцию. Она подолгу обдумывала присылаемые вопросы, если находила их интересными, и отвечала всегда обстоятельно, подробно, желая осветить предложенную тему со всех сторон.

Нетерпеливая Онки уже давно потеряла последнюю надежду на ответ и успела даже несколько раз рассердиться на доктора Анбрук — «уж такая важная птица! конечно, она не будет писать ученице средней школы» — к тому времени когда, наконец, обнаружила в своём электронном почтовом ящике долгожданное послание.

«Уважаемая Онки, — писала Ванда, — вы спрашиваете меня о возможных причинах Гендерного Перехода, которые, как историк и антрополог, я могу вам осветить, к сожалению, весьма поверхностно. Этим невероятным явлением в масштабах всей цивилизации в настоящее время интересуются учёные самых разных направлений — от специалистов в области общественных наук до генетиков и врачей. Изменения происходили, как полагают многие исследователи, я в том числе, в течение очень долгого времени никак не проявляя себя, природа готовила свою великую революцию подпольно, она настойчиво шла к своей цели очень мелкими шажками, возможно, в течении целого тысячелетия, а сами изменения оказались настолько глубокими, что затронули саму структуру генома. Поэтому, собственно, о причинах Перехода гораздо более правильно было бы спрашивать биологов… Данное утверждение, однако, отнюдь не означает, как вам, вероятно, может показаться, что я имею намерение переадресовать ваш вопрос кому-либо, я лишь подчеркиваю, что мой ответ на него будет представлять собою личное мнение, а не объективную научную информацию. Насколько мне известно, в современной психологии существуют полуэмпирические теории влияния психических процессов на функционирование отдельных органов и систем, а также организма в целом, к примеру, мы имеем достаточное количество достоверно описанных случаев бесплодия, нервных заболеваний, заболеваний эндокринной системы и даже опухолей, имеющих психосоматическую природу. Мы имеем так же описания феноменов самостоятельного излечения организма внушением, молитвами, заговорами и прочими нестандартными и, мягко говоря, далекими от науки методами. Следовательно, мы не будем совершенно голословны, утверждая, что очень сильные психологические эффекты могут оказывать влияние на общее состояние организма, в том числе и на гены.

Одна из современных теорий объясняет начало Гендерного Перехода именно единичной спонтанной мутацией хромосомы у девочки, систематически подвергавшейся насилию; девочка впоследствие передала мутацию своим дочерям, те — своим; мутация оказалась биологически выгодной и потому со временем обрела устойчивость в популяции… Я могу запутаться в терминах, поскольку не являюсь специалистом в данной области, и заранее прошу у вас прощения.

Первые дети с мутировавшими половыми хромосомами начали появляться на свет уже в конце двадцать первого века, сначала это считали болезнью, у девочек она получила название СГД (синдром гендерного доминирования), а у мальчиков СУЕСА (синдром угнетения естественной сексуальной агрессии), но потом таких детей стало рождаться всё большее, и этот процесс невозможно было остановить. Некоторые медики в те далекие времена полагали, что СУЕСА просто-напросто одна из форм гомосексуализма, и даже пытались лечить мальчиков с помощью гипноза, изоляции и терапии определенными препаратами, но потерпели трагическую неудачу. Ведь СУЕСА, как выяснилось, не имел ничего общего со сменой сексуальной ориентации — она оставалась совершенно нормальной, но при этом коренным образом менялся характер полового влечения: юноши проявляли себя в отношениях более пассивно, начинали выказывать встречный сексуальный интерес к лицу противоположного пола только после получения от него первичных знаков внимания. Девочек с СГД тоже сначала пытались лечить, только в отличие от мальчиков врачи подозревали у них в первую очередь гормональные проблемы, поскольку все они вырастали высокими и, как казалось в те времена, чересчур развитыми физически, избыточный прирост мышечной массы объясняли неправильным функционированием эндокринной системы, но и это предположение оказалось ложным. СГД никак не отражался на здоровье организма, в том числе и репродуктивном, женщины с СГД даже легче переносили беременность, рожали быстрее и с меньшим количеством осложнений, чем их «нормальные» ровесницы. Единственным негативным, как считают многие исследователи, моментом Перехода стало полное исчезновение грудного вскармливания. Молочные железы у современных женщин остались только в виде рудимента, они не вырабатывают молока даже после естественных родов. В настоящее время структура СГД-хромосомы Х полностью расшифрована, уже точно известно, какие из её участков подверглись изменениям, наиболее подробно с этими исследованиями можно ознакомиться в Государственном Медицинском Университете Ост-Гард, где работает ведущий специалист в области сравнительного анализа современных и архаичных Х хромосом, директор инновационного проекта «Искусственный эндометрий», одна из величайших наших современниц, доктор биологических наук, профессор Афина Тьюри. Если у вас ещё остались вопросы, вы можете прослушать курс лекций, который она читает студентам-медикам, или скачать в электронном виде её всемирно известную научно-популярную книгу «Женщина. Раба и повелительница инстинкта»,

С уважением и благодарностью за ваш интерес, д-р исторических наук, профессор Объединённого Университета, Ванда Анбрук.»

Пробежав глазами письмо, Онки отправилась на футбол. Она немного опоздала, и все девчонки уже собрались на поле. Сегодня пришла играть даже Кора Маггвайер, вид у неё был всё ещё довольно мрачный, большие карие глаза сурово глядели из-под косой челки и сдвинутых бровей. Она сидела по-турецки на искусственной траве поля и напряженно наблюдала за группой девчонок, стоящих около ворот. В ожидании начала игры они что-то оживленно обсуждали. Мидж Хайт, та самая, которой Онки до сих пор не уплатила «долг чести» держалась рукой за боковую опору ворот и упиралась подошвой правой ноги в лежащий на земле мяч, слегка перекатывая его. Онки тоже засмотрелась на эту группку, которая, вероятно, считала себя элитой сборной команды Норда, в прошлом году они выиграли какой-то кубок и теперь ходили непомерно задрав носы по этому поводу; вопрос архаичных хромосом, однако, не выходил из головы у Онки, она размышляла о том, как мог бы выглядеть мир до начала Гендерного Перехода, и эти мысли так сильно занимали её, что она не заметила Коры, подошедшей к ней и опустившейся на землю рядом.

— Эй… — своим немного грубоватым сиплым голосом окликнула её Маггвайер.

— Да? — отозвала Онки с неподдельным удивлением. Рывком выдернутая из лабиринта своих размышлений, она меньше всего ожидала увидеть перед собою лицо этой старшеклассницы, с которой практически не общалась.

— Знаешь что, Хайт собирается с тобой «поговорить» сегодня. Поэтому шла бы домой потихоньку, уроки делать…

— Что?

— Стрела будет. Понятно тебе? — Кора недовольно отвернулась и сплюнула на траву.

— Почему ты меня предупреждаешь? — ещё больше удивилась Онки, все её отношения с гитаристкой составляли одни только драки, да и те давние; участие Коры было ей непонятно.

— Не слишком-то приятно собирать по всему полю чужие зубы, — лаконично ответила та.

— В таком случае это будут зубы Мидж, — ответила Онки, — ей показалось в эту секунду, что кто-то подговорил Кору подойти к ней, с целью поймать её на трусости. Дудки. Не на ту напали. Никуда она сейчас не уйдет. Это самый постыдный поступок — скрыться, получив предупреждение о стрелке. Тем не менее, Онки ощутила неприятную щекотку где-то в глубине живота, и, поневоле бросив взгляд в сторону Хайт и её команды, моментально оценила масштаб надвигающейся бури. Их было пятеро.

Кора Маггвайер, посмотрев туда же, длинно вздохнула.

Когда Мидж Хайт ленивым, преувеличенно значительным, лидерским поворотом головы обратилась в сторону Онки, та уже успела почувствовать давно знакомое, рвущееся наружу упругое возбуждение — сжатую до предела пружину внутри. Готовность драться казалась ей пульсирующим сгустком некой таинственной энергии, заряженным аккумулятором, избыточным давлением под поршнем… Этот всегда внезапный переход из нормального состояния в состояние готовности к драке, точно в атоме переход электрона на более высокую энергетический уровень, на какое-то время способен был совершенно лишать страха, даже разумного: бывало, что Онки, идя на поводу у агрессии, совершенно не соразмеряла свои силы с силами противника. Так было и сейчас. Она поднялась на ноги; твердо упершись подошвами кроссовок в искусственную траву футбольного поля, уверенно и почти гордо выпрямилась во все свои сто шестьдесят четыре сантиметра; слегка повела плечами, словно проверяя, готовы ли они к широкому размаху боевых ударов…

Мидж Хайт продолжала стоять на месте. На ней была глубоко вырезанная майка, демонстрирующая столь же привлекательную, сколь и устрашающую игру мускулов на её руках и спине. Сто девяносто два сантиметра роста красноречиво возвышали её над молчаливым пространством поля между нею и щупленькой тринадцатилетней Онки, которую, очевидно, одним ударом твердокаменной миндально-загорелой руки она могла отшвырнуть метров на пять. Мидж чувствовала эту свою силу, верила в неё, выходя навстречу противнице подобно могучему вожаку волчьей стаи, собирающемуся проучить очередного задиристого молодого волка.

А Онки Сакайо не во что было верить, кроме своих маленьких быстрых колючих кулачков и аномального, согласно заключению подросткового психолога, коэффициента агрессивности. У неё просто больше ничего не было.

Мидж сделала несколько ленивых лидерских шагов навстречу Онки. Её свита осталась стоять возле ворот.

— Будешь платить? С тебя уже три порции мяса. И каждый день будет прибавляться ещё по одной…

— На две я ещё согласна, — спокойно сказала Онки, — но три… Мы так не договаривались.

— Ты просрочила. Таковы правила, — с жестокой усмешкой отчеканила Мидж, резким движение головы откинув чёрную челку с глаза.

— Но я не знала… — Онки сразу почувствовала страх, как только осознала, что есть пусть мизерный, но все же шанс избежать драки, — если бы вы сразу сказали, я бы не села играть…

— Это не мои проблемы, — усмехнулась Мидж, — есть долг, есть платёж…

— Но где я достану вам сразу три порции? — голос Онки слегка задребезжал.

Мидж картинно повела плечами.

— И об том — не моя печаль. Где хочешь. Одолжи, украли, отними у кого-нибудь…

При этих словах Онки представились сначала испуганные глаза некого абстрактного малыша, у которого неожиданно вырывают тарелку, а потом, сразу же вслед за этим видением, необычайно чётко, стол для наставников, где стоят и ждут своих хозяев несколько дымящихся порций…

— Нет, — твёрдо сказала Онки, — либо две, причем одну завтра, а другую послезавтра, либо вообще ничего.

— Ты не в том положении, чтобы ставить мне условия, -Мидж делано рассмеялась.

Точка невозврата была пройдена. Теперь уже ничто не могло остановить накачку энергии для перехода от разговора к драке, Онки почувствовала, как почти приятная адреналиновая дрожь пробежала по позвоночнику. Сейчас начнётся.

— Я сказала — нет, — повторила Онки. Она слегка расставила ноги — это обычно прибавляло ей уверенности, давая ощущение, будто бы она прочнее стоит на земле.

Мидж сделала ещё один шаг по направлению к ней и едва заметно кивнула своей шайке.

…Пружина мгновенно расправилась, неудержимо рванулся вверх подталкиваемый избыточным давлением поршень, выпустил в пространство свой гневный квант возбуждённый атом.

Мидж била методично, основательно, без особой злобы, но крепко, не делая скидок ни на возраст соперницы, ни на ещё комплекцию.

Онки Сакайо лихорадочно металась в круге обступивших её старшеклассниц: один за другим наносила она свои короткие быстрые удары, била наугад, возмещая скоростью точность, старалась попасть хоть куда-нибудь, в живот или в грудь: рудименты молочных желез у девчонок с определённого возраста самое больное место — она слышала это от кого-то и не гнушалась этим пользоваться…

На голову сбоку обрушилась чья-то тяжёлая ладонь, так что в ушах у Онки зазвенело, что-то хрустнуло, в воздухе мелькнуло несколько кровавых брызг, но аномально высокий коэффициент агрессивности знал своё дело, Онки не замечала боли, как берсерк, свирепея все больше с каждым ударом, она колошматила высоченную мускулистую Мидж точно стальную стену и ещё кого-то, подвернувшегося под руку…

Но их было слишком много, её одолевали, шмыгая онемевшим носом, Онки уже ничего не видела и не понимала, она то пятилась, то снова отвоевывала позиции резкими отчаянными беспорядочными бросками вперёд…

Внезапно ей стало легче; она почувствовала, что кто-то ещё усердно работает кулаками рядом, давая ей возможность передохнуть, отбрасывая противника назад. Выручала её Кора Маггвайер. Онки боковым зрением, за миг до того, как потеряла сознание, успела это заметить: мелькнула в воздухе знакомая точеная крепкая рука и чётко втиснулся небольшой, но увесисый кулак в чьё-то крупное, упругое, глянцевое от выступившего пота тело…

Потом навалилась качающаяся мягкая чернота, Онки закружило, словно в водовороте, и откуда-то издалека донеслись до неё непривычно растянутые, будто бы надолго повисающие в пространстве, звуки голосов:

— Не дай бог убила, дура…

— Да брось ты паниковать, отлежится.

— Идемте отсюда…

Когда Онки пришла в себя, рядом сидела Кора. Небо медленно вращалось над головой, и первым, на чём удалось остановить взгляд неохотно разомкнувшихся глаз, были чужие плечи, тонкие, но рельефные, гладкие, будто выточенные из мрамора плечи, их полностью обнажала сильно вырезанная, как у Мидж, спортивная майка. Спереди на ней был принт — логотип известной футбольной команды и номер «22». Пропитавшись потом, майка прилипала к телу, обрисовывая едва заметно выпуклые рудименты молочных желез с круглыми плотными пуговками сосков.

— Вставай, — небрежно сказала Кора, — пошли.

Онки приподнялась, превозмогая боль. Ощущение собственной неуязвимости напрямую связано с концентрацией адреналина в крови, и поэтому теперь, когда азарт драки угас, беспомощность и слабость обрушились на неё лавиной; помятые ребра жгло под влажной от пота футболкой, в носу хлюпала кровь, костяшки пальцев помнили каждый нанесенный удар.

Кора Маггвайер молча помогла ей встать.

— Почему ты заступилась за меня? — спросила Онки. Ей было мучительно стыдно за свою беспомощность, особенно перед девчонкой, с которой ей случилось подраться в прошлом, хотя теперь Онки уже сомневалась в том, что тогда Кора делала это в полную силу: ведь если сегодня ей удалось пусть не раскидать, но хотя бы подержать в напряжении отмороженную шайку Мидж, то она кой-чего стоит…

— А как мне следовало себя вести? — спросила музыкантка с грубоватой насмешкой, — Стоять и смотреть как тебя бьют? В следующий раз я так и поступлю.

— Да нет… Я не то хотела… — сдавленно пролепетала Онки, — Спасибо.

— То-то же, — сказала Кора примирительно, — а то мне мои кости тоже не даром достались. И обидно рисковать их целостностью ради всяких задир с болезненным самолюбием.

Онки грозно шмыгнула расквашенным носом.

— А разве не так? Помнишь из-за чего ты в прошлом году со мной сцепилась-то? Нет? В том и дело. …Повода не было. Так. Выскребли из-под ногтя.

Онки действительно уже не помнила, как не помнила она и остальные девяносто пять процентов причин своих драк; сегодняшняя, пожалуй, оказалась тем редким исключением, когда Онки пришлось честно защищаться; обычно же аномально высокий коэффициент агрессивности попросту требовал внимания к себе: желание впечатать куда-нибудь кулак было продиктовано природной необходимостью, и уж если подворачивалось хоть какое-нибудь относительно правое дело, за которое следовало побороться, то грех было этим не воспользоваться.

— Так если ты меня недолюбливаешь, то почему защищаешь? — не унималась Онки, — ведь если мы с тобою однажды чего-то глобально не поделили, стало быть, мы враги?

— Только в том случае, если нам обеим всё ещё нужно то, чего мы не поделили, — иронично изогнув бровь, отвечала ей собеседница.

Онки тут же вспомнилась сцена в столовой: разгневанная Кора, изумленные лица, повернутые в одну сторону, точно множество экранов с идентичным изображением в гипермаркете электроники, Лопоух с пятном вишнёвого компота на груди, будто застреленный или проколотый насквозь шпагой…

— Но ведь ничего не забывается, и вряд ли ты будешь относиться к кому-либо с прежней симпатией после того, как он пропишет тебе в челюсть?

Кора сдержанно усмехнулась.

— Смотря за что. Добро и зло категории относительные, а потому конкретный на совесть отвешенный хук с одинаковой вероятностью может быть тождественно равен как одному, так и другому. Тебе, вероятно, не знакома притча о воробье, лисе и лошади?

Онки помотала головой.

— Держи, пригодится. Летел воробей зимой, замёрз, упал. Казалось, тут всё, и конец ему, да проходила в это время мимо лошадь, навалила большую кучу, на воробья прямо, а куча тёплая, отогрелся воробей и думает: «Вот, лошадь, зараза, вздумалось ей на меня насрать!» Негодует. Шла мимо лиса, увидела воробья, услыхала его причитания, помогла ему выбраться из кучи, перышки очистила ему, языком вылизала, а потом взяла его, да и проглотила. Благо так же часто бывает грубым, как зло — ласковым.

Кора глядела на тринадцатилетнюю девчонку, сосредоточенно сопящую окровавленным носом, со снисходительным умилением, как на маленького ребёнка, хотя сама была лишь двумя годом старше.

— Ты хорошо дерешься, — пробормотала Онки. Чувство благодарности обязало её сделать защитнице комплимент.

Кора только неопределенно махнула рукой в знак того, что не считает это сколько-нибудь примечательным достоинством.

Они медленно шли вдоль необозримого забора из металлической сетки, которым огорожены были корты, футбольное поле, похожее на цирковой шатер здание круглогодичного катка и прочие постройки спортивного комплекса. Заходящее солнце пробивалось между отдаленными корпусами Норда яркими вспышками, листва с деревьев облетела уже почти вся, но было тепло, тихо…

Случившееся неожиданно и стремительно сблизило Онки и Кору — словно стихийное бедствие одним рывком бросило их навстречу друг другу.

По неширокой мощеной тропинке вдоль кортов шли близко, иногда соприкасаясь плечами.

— За что, если не секрет, на днях ты облила… наставника Макса компотом? — Онки сначала хотела сказать «лопоуха», но потом решила, что это может обидеть Кору, ведь и горилле понятно: она к этому парню неравнодушна… Вообще говоря, Онки немного стыдилась своей бесцеремонности, но этот вопрос, однажды возникнув, уже долго ей досаждал, точно мясное волокно, застрявшее между зубами, а другого столь же удачного шанса задать его могло и не представиться.

Кора ответила не сразу. Она, вероятно, не ожидала столь стремительного вторжения в личную сферу. Подставив лицо солнцу и благодушно щурясь на него, она медлила с ответом, но молчание её не было неловким, оно носило характер скорее созидательный, будто бы Кора тщательно, как мастер, шлифовала и полировала ту фразу, которую собиралась произнести.

— Я не то чтобы мстила ему за какой-то поступок, ничего он мне не сделал, — ответила она, — а так, выдала небольшой кредит его будущему самоуважению…

Онки сперва внутренне возмутилась, но ничего не сказала. Ей вспомнилось то загадочно покорное выражение лица Макса, с которым он принял унижение.

— Он что-то пообещал тебе?

— Есть такие вещи, которые значат гораздо больше, чем любые обещания, — сказала она сухо.

— Тебе неприятно об этом говорить? — предположила Онки.

— Нет. Отчего же? Спрашивай. Я должна тренироваться не принимать это всерьёз. Меня, надо признаться, ужасно бесит, что все мои друзья избегают говорить со мною о Максе, с преувеличенной деликатностью обходят эту тему, подобно тому, как стараются не напоминать людям о смерти близких.

— Вероятно, они судят по себе, люди не любят вспоминать о своих поражениях… — Онки осеклась, слишком поздно сообразив, что произнесенная фраза могла задеть собеседницу.

Кора снисходительно хмыкнула.

— Я не считаю, что со мною произошло нечто особенное. В сущности, вообще ничего не было. Я просто надумала сама себе черти-чего. Ведь Макс действительно не давал мне никаких авансов, я не получала от него сигналов, могущих указывать на его взаимность… Ну… Кроме того раза в гардеробе… Он позволил себя поцеловать, но, возможно, на самом деле он этого не хотел, просто растерялся… А я воспользовалась… Единственный поцелуй, да и тот почти насильно. Не слишком надежный индикатор чувств, согласись. В столовой я повела себя как истеричка. И теперь мне чертовски стыдно.

Внутренне поколебавшись, «а стоит ли», Онки всё-таки рассказала Коре о том, что видела в парке.

— Я знаю, — ответила девушка, — профессор Анбрук неделю назад предложила ему помолвку. И он дал согласие. Они познакомились в прошлом году, она была приглашена читать в Объединенном Университете лекции вместо другой преподавательницы, которая, будучи уже очень пожилой, скоропостижно скончалась; Макс влюбился в Ванду сразу, и это так сильно бросалось в глаза, что вскоре стало очевидным всему потоку — он краснел, когда она на него смотрела, когда кто-нибудь невзначай произносил её имя в его присутствии, когда отвечал на её вопросы… Разумеется, профессор Анбрук не собиралась заводить никаких серьезных отношений со студентом, ей тридцать пять лет, у неё есть муж, она иммигрантка, на родине у неё идёт война, вдобавок возникли проблемы с документами, её почти выслали из страны, и остаться ей удалось лишь благодаря содействию какой-то невероятно влиятельной шишки; Ванда сначала игнорировала чувства юноши — Макс, надо заметить, круглый отличник, претендент на красный диплом — но накануне экзамена он, набравшись смелости, только представь себе, прислал ей электронное письмо с заявлением, что рассказывать билет будет только ей на ушко в её постели, а если она никак на письмо не отреагирует, то пусть ставит в ведомость «неуд», ведь его не волнуют с некоторых пор ни оценки, ни будущее, и он не придёт больше в Университет никогда, потому что не сможет видеть её, свою возлюбленную, которая его отвергла. Ванда, разумеется, не собиралась принимать такие абсурдные условия, она хотела только поговорить с Максом, успокоить его, вразумить… Она согласилась встретиться с ним наедине, и как-то так вышло, что Макс получил желаемое — профессор Анбрук провела с ним ночь… И вынуждена была, как честный человек, предложить ему помолвку.

— Ты же сказала, что у неё муж?

— Да… Но по законам её родины женщина может иметь несколько мужей. Об официальном браке речи, конечно, не идёт, Ванда и так здесь на птичьих правах — она продолжит содержать своего первого мужа — он у неё какой-то странный, вроде как больной — а жить станет с Максом…

— Он сам тебе это рассказал?

— Нет.

— А откуда тогда…?

— Мне сказала профессор Анбрук. Я нашла её номер телефона на сайте университета и позвонила. Моё сердце было полно гнева, я хотела предупредить её, что если она дурно поступит с Максом, то ей не миновать расплаты… Но она побеседовала со мной так спокойно и разумно, что мне совершенно расхотелось бросать ей вызов. Ванда мне даже понравилась. Она уверила меня, что ни за что не обидит Макса, обещала заботиться о нём так хорошо, как только возможно, и добавила в самом конце, чтобы я запомнила этот разговор, и, когда мне будет тридцать пять, если на мой сотовый позвонит девчонка, сходящая с ума по моему жениху, я говорила бы с нею так же, как она только что говорила со мной… Мудрая женщина.

Кора свернула в небольшой закуток между хозяйственными корпусами, жестом пригласив Онки последовать за ней. Там, возле глухой, без единого окошка, боковой стены, лежали штабелями накрытые плотной плёнкой доски. Забравшись на самый верх, Кора достала из вислоухой мягкой спортивной сумки сигареты.

— Будешь? — спросила она.

— Нет, — Онки поморщилась, — Я надеюсь ещё хоть немного вырасти.

— Дело хозяйское.

Держа дымящуюся сигарету в зубах, Кора принялась искать что-то в своей сумке. Достала оттуда несколько тетрадок, книгу по психологии, библиотечный толстый учебник по высшей математике, пропахший табаком и чужими руками, яблоко, планшетный компьютер, тюнер…

— Можно я посмотрю, что вы проходите? — осторожно спросила Онки, косясь на учебник математики. Изображенный на обложке знак интеграла пробудил в ней сильное эстетическое влечение.

— Да ради Бога, — махнула рукой Кора, — могу подарить, я всё равно в нём понимаю не больше, чем улитка, ползущая по странице. Мне нравятся звуки… — она мечтательно подняла взгляд, — я часто сажусь где-нибудь и просто слушаю, если долго слушать, то и в беспорядочной какофонии обыденности — шуме автомобилей, чужой болтовне, громыхании стройки — начинаешь различать отдельные удивительно прекрасные мелодии… Колебания воздуха, которые создают крылышки комара или дрожание древесного листа на ветру. Тонкое дребезжание рельса за несколько минут до того, как на горизонте появится поезд. Звуки, которые мы не слышим, брачные песни летучих мышей, например, пронзают пространство каждый миг… Ритм — один из самых совершенных языков, которым материальная Вселенная говорит с нами…

Тем временем Онки с неподдельным восхищением взвесила в руках толстый учебник, полистала его, любуясь вязью таинственных знаков, которыми пестрели страницы.

— Математика — тоже язык, — сказала она, — и не менее красивый, если его понимать.

Кора недоверчиво хмыкнула:

— Ну хорошо, если это язык, то признайся мне на нём в любви.

Онки задумалась, продолжая переворачивать страницы. Она уже не пыталась вникнуть в содержание, а только бессознательно поглощала атакующие её зрительные образы. И тогда, выскользнув из щели между листами книги, на землю спланировал сложенный вчетверо тетрадный листок.

Онки подобрала его. Внешние стороны этого листка остались чистыми, но на нем определенно что-то было написано, нажим писавшего на шариковую ручку сделал одну из его поверхностей слегка рельефной. Не задумываясь, она развернула листок.

— Не читай! — воскликнула Кора, привычный спокойный и чуточку небрежный тон в этот момент изменил ей.

— А что это? — Онки смотрела на листок, но ей не удавалось разобрать торопливый, нервный почерк писавшего, — письмо?

— Нет. Это стихи, — тихо призналась Кора, глядя в сторону.

— Для Макса? — осторожно спросила Онки.

— И да, и нет. Я написала ему, конечно, но знаю, что показать смогла бы разве только на смертном одре… Очень прошу тебя, не читай, — повторила Кора проникновенно и протянула руку, — дай сюда, я и сама стесняюсь их перечитывать… Просто храню зачем-то.

Онки вернула листок владелице. Прежде она никогда не задумывалась об этом — незачем было — а сейчас ей пришло в голову, что возникновение творческого вдохновения гораздо чаще бывает обусловлено болезненными, нежели радостными переживаниями.

— Я думаю спеть об этом песню, — сказала Кора, бережно убирая заветную бумажку в боковой карман сумки.

Разговор стал постепенно редеть, каждая из девочек постепенно погружалась в свои мысли. Онки ждали несделанные задания повышенной трудности. Уходя, она несколько раз оглянулась на свою новую подругу. Та продолжала сидеть на досках, удобно согнув длинные ноги в спортивных гетрах, прикрыв глаза и расслабленно запрокинув голову — слушала…

«Вот чудо в перьях…» — беззлобно удивилась про себя Онки.

Прикрывая рукой свой разбитый нос, Онки пересекала круглый двор, заключенный внутри правильного двенадцатиугольника образованного зданиями детского общежития Норд. Для каждой группы воспитанников — от семилетних первогодок, до семнадцатилетних учащихся последнего класса был предусмотрен отдельный огромный спальный корпус, разделенный на две равные половины секцией лифтовых шахт, одна половина заселялись девочками, а другая — мальчиками.

Во дворе была оборудована просторная игровая площадка, с кольцами, турниками, качелями и громадным, как настоящий замок, сооружением из прочного пластика, резины и дерева, предназначенным для ползания, лазания, пряток и прочих забав детворы.

Онки любила качаться на качелях. Обычно она распихивала по карманам изрядный запас леденцов, втыкала в уши беспроводные таблетки музыкального плейера и часами летала вверх-вниз на сверхпрочных канатах из полимерного волокна. Ей казалось, что на качелях легче думается, когда несешься со скоростью ветра — рассуждала она — и мысли начинают двигаться быстрее. Онки часто решала между землёй и небом усложненные задачки по математике.

Подойдя к качелям, она остановилась чуть поодаль. Они были заняты. Онки не могла вспомнить, где раньше она встречала этого маленького мальчика, по всей видимости первоклашку, который просто сидел на широкой доске, держась хрупкими ручками за канаты и почти не раскачивался, его тонкие ноги в больших кедах ещё висели высоко над землёй.

— Эй, — потребовала она, — освободи качели.

Ребенок не пошевелился, только поднял на неё пытливые зелёные глаза. Этот взгляд определенно был ей знаком. И под его мягким, но неотвратимым напором Онки устыдилась своей беспардонности.

— Всё равно тебе они не слишком нужны… — добавила она чуть более мирно.

— С тобой что-то случилось? — спросил мальчик участливо, он спрыгнул с качелей и направился к ней, — у тебя кровь… Ты дралась?

— Ну, быть может, — отвечала она небрежно, гордо шмыгнув расквашенным носом, — тебе-то что за печаль?

— Никакой печали, — не по-детски спокойно отразил он её невидимый удар, — хочешь платок?

Онки удивленно взглянула на него. Отнятая от лица ладонь действительно была у неё в крови.

— Возьми, — он протянул ей свой чистый, аккуратно сложенный вчетверо платочек, извлеченный из нагрудного кармана.

Онки, не поблагодарив, схватила его и приложила к носу.

— Драться нехорошо, — сказал мальчик.

— Но иногда это бывает нужно, — устало и как будто чуть виновато, словно вернувшийся к родне с большой войны солдат, произнесла Онки.

— Не нужно.

— Тебе не понять. Вы мальчики, вы другие. У вас нет постоянного стремления доказывать другим свою правоту.

— Кулаки всё равно не самый лучший способ.

— Да что ты меня постоянно поучаешь! — рассердилась Онки, — Я не могу вспомнить, когда и при каких обстоятельствах, но мы точно встречались с тобой прежде, умник.

— Это так, — согласился мальчик, — ты нечаянно пнула меня во дворе учебного корпуса, когда бегала со своими подругами. Меня зовут Саймон Сайгон, запомни, пожалуйста.

Онки неопределенно фыркнула. Нос у неё довольно сильно болел теперь, и она, готовая в любую секунду расплакаться, балансировала на самом кончике тонкой доски своего терпения — если бы не присутствие Саймона, то она давным-давно дала бы себе волю…

— У тебя хорошая память, — выговорила она с усилием, запрокидывая голову.

— Я знаю, — ответил он, — а у тебя, вероятно, не очень, раз ты забыла.

— Да у меня самая лучшая память в классе! — снова вспылила Онки, от негодования ненадолго забыв о своей боли, — я знаю все столицы всех стран, а также всех президентов нашей страны в хронологическом порядке их пребывания у власти, — хорохорилась она, — кроме этого я помню наизусть атомные массы всех элементов периодической таблицы.

— Ботаник, — сказал Саймон со спокойной улыбкой.

Это была, вероятно, шутка, и мальчик не имел намерения обидеть Онки, но она восприняла сказанное всерьёз. У неё чертовски сильно болел нос, поражение в драке не давало забыть о себе, а тут ещё и милюзга обзывается! Онки не выдержала.

— А за это ты ответишь! — воскликнула она, и, резко шагнув вперед, ударила Саймона по щеке.

На звук пощечины обернулись играющие неподалеку дети.

— Смотрите! — завопил кто-то из них, — она ударила мальчика! Бить слабых — самое последнее дело! Позор! Позор!

Онки повернулась и бросилась прочь. Глаза её заволокли слёзы. Вслед ей неслись обвинительные реплики и обидные слова. Она не могла видеть, чем в эту минуту занят был Саймон, но ей почему-то казалось, что он не метался, не плакал, а продолжал стоять там же, возле качелей, прикрыв ладонью покрасневшую щеку, и со спокойным достоинством смотрел ей вслед.

Поднявшись к себе Онки заперлась в умывальной и отняла от лица платок. Бросив его в раковину и открыв кран, она долго смотрела, как взбиваемая сильным напором пена становится розоватой, как наполняется раковина кровавой водой и постепенно расправляется в этом растворе, точно раненая птица, скомканный платок.

Онки прополоскала его и, отжав, вновь положила на переносицу, только уже в качестве охлаждающего элемента.

Она села в кресло и запрокинула голову. Мягкая прохлада влажного платка освежала и успокаивала. Полоща его, Онки успела заметить, что на одном из уголков нежно-голубой ниткой тонко вышиты инициалы владельца:

С.С.

Теперь, как бы сильно она ни захотела, вряд ли ей удастся ещё раз забыть это имя.