Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума

Дорогие друзья!

В книге встречаются нецензурные слова (много). Увы, они прочно вошли в современный русский язык, особенно разговорный, и передать без них прямую речь подчас практически невозможно. Заменять же их, как иногда делают, медицинскими терминами или буквами с пропусками бессмысленно, ну кто, например, скажет: "Пошел на пенис"? Если же написать "Эта старая б...ь", то возможны два варианта: или какая-нибудь чистая душа не поймет, что такое "б...ь", или обычная душа так и прочитает "Эта старая блядь".

В молодости я придумал такой анекдот.

Молодой человек женился, но после свадьбы жена его к себе не подпускает. Он в полном недоумении подходит к отцу жены и говорит:

— Послушайте, я ничего не понимаю. Я официально женился, прошло уже три дня, но ваша дочь меня не пускает в кровать, в чем дело?

— Ну, вы знаете, — отвечает отец, — мне самому неудобно, я попрошу жену, пусть поговорит с дочерью, все-таки две женщины.

Мать закрылась с дочерью в комнате, а отец подслушивает около двери.

— Чего ты ему не даешь? — спрашивает мать.

— Мама, ну как я могу ему дать: он же думает, что я девочка, а у меня были и Васька, и Петька, и Гришка...

— Дура, ты что, не знаешь, что делать: твой же отец тоже думал, что я девочка, а у меня были и Васька, и Петька, и Гришка...

— Ну, о чем они говорят, — в нетерпении спрашивает молодой человек.

— О чем, о чем... О чем могут говорить две бляди?!

Я объявил конкурс с денежной премией тому, кто сможет, сохранив юмор, заменить "бляди" на приличное слово; приз по сей день остался невостребованным.

Поэтому, держите книгу подальше от детей, медицинские термины ищите в медицинской энциклопедии, буквы с пропусками в кроссвордах и — получайте удовольствие.

Меня часто спрашивают, почему я, будучи популярным артистом, который хорошо зарабатывал, имел прекрасную трехкомнатную квартиру в центре Москвы, машину, дачу и пр., уехал?

В 1971 году меня по сфабрикованному обвинению посадили в Тамбовскую тюрьму. Впоследствии меня оправдали, дело было закрыто, работники прокуратуры наказаны, но до этого я просидел год и две недели в тюрьме, сыну в этой связи не дали поступить в Московскую консерваторию, в течение 2-х лет, пока длилось доследование, мне не давали работать, мое имя вырезали из титров фильма "Неисправимый лгун", в фильме "Повар и певица" меня озвучили другим актером и т.д. Короче, я понял, что страна игривая, в ней с тобой могут сделать все, что угодно, а особенно, учитывая, что у сына Емельяна — в меня — язык до щиколотки, который, как известно, доведет если не до Киева, то уж до тюрьмы точно, я решил удалиться от гнутой страны на максимально возможное расстояние. К счастью, после подачи заявления, если у меня и были какие-то сомнения по поводу принятого решения, то до боли родные, вездесущие подлость и хамство быстро их развеяли.

Мать моей жены с нами не уезжала, и, естественно, ее надо было обеспечить жилплощадью. Она была прописана с нами, но, поскольку оставаться одной в 3-х комнатной квартире ей бы не разрешили, я договорился на обмен — 2-х комнатная квартира с доплатой. Этот обмен должен был быть одобрен на собрании правления кооператива, членом которого я состоял. Первым взял слово Николай Рыкунин (возможно, некоторые помнят, был такой эстрадный «дуэт Шуров и Рыкунин). Он долго говорил о Родине, о неустанной заботе о каждом из нас партии и правительства, о совершенстве социалистического строя, о том, что покинуть такую Родину и такой строй может только человек неблагодарный, у которого отсутствует совесть и т.д. Кстати сказать, Рыкунин с пеной у рта, задыхаясь от ненависти к Советской власти, рассказывал мне, что его отец до революции был помещиком под Москвой, добрым, гуманным человеком, заботившемся о крестьянах, далеким от политики. Большевики его, естественно, расстреляли, а жену с грудным младенцем выслали в Сибирь, где она была вынуждена просить милостыню, чтобы не дать умереть маленькому Коле Рыкунину.

Выслушав речь Рыкунина, я мягко попытался объяснить, что речь идет не о неблагодарном Сичкине, а о благодарной теще, которая не покидает Родину и имеет право на жилплощадь. Из первого ряда встал похожий на отца Врубелевского Демона концертмейстер Большого Театра Гуревич. (Худая фигура, изогнутая вопросительным знаком, крошечные злобные глазки и змеиные губы придавали ему особый шарм).

— Я не желаю присутствовать на концерте Сичкина! — выкрикнул он.

— Запретите ему говорить! Я, как патриот, не желаю выслушивать речи отщепенца и предателя Родины?

— Не надо так волноваться, патриот Гуревич, — обратился я к нему. — Кстати, какие погоды были в Ташкенте в начале войны?

Гуревич:

— Пошли вы на хуй.

—Я не могу никуда пойти — идет собрание.

- Вы против моей тещи, потому, что она русская? Гуревич онемел.

— Да, а во время войны какие погоды были в Ташкенте?

— Сичкин, идите к ебеней матери!

— Я же уже вам сказал: я никуда не могу пойти, пока не кончится собрание. Всем известно, что громче всех кричит "держи вора!" сам вор, но работники наших органов люди умные и опытные, им ничего не стоит определить, кто патриот, а кто враг. Судя по вашему фальшивому пафосу, вы, видимо, очень виноваты перед Советской Властью, но успокойтесь: советский суд — самый гуманный суд в мире, и чистосердечное признание, безусловно, смягчит вашу вину. О, совсем забыл, а в конце войны какие погоды были в Ташкенте? — закончил я под хохот собравшихся.

Больше всех суетился композитор Марк Фрадкин. В отличие от Рыкунина, который выступал, так сказать, бескорыстно, просто желая подчеркнуть свои патриотизм и лояльность, Фрадкин имел конкретные виды на мою квартиру и развернул активную деятельность еще до собрания: он обрабатывал членов правления, запугивая их тем, как может быть расценена помощь врагу народа, с именем КГБ на .устах ходил по квартирам, собирал подписи жильцов против моего обмена, короче, делал все, что было в его силах, чтобы помешать.

С Фрадкиным во время войны мы долгое время были в одной части, где он заслужил звание "самый жадный еврей средней полосы России". Впрочем, я думаю, это было явным преуменьшением, и он вполне был достоин выхода на всесоюзный, если не на международный уровень. Плюшкин по сравнению с ним был мотом. Покойный Ян Френкель, талантливый композитор и очаровательный человек, рассказывал мне, что Фрадкин постоянно уговаривал его зайти в гости, посидеть за рюмкой у его уникального бара. Один раз, когда они были около дома Фрадкина, тот его наконец зазвал, но при этом сказал:

— Ян, в баре все есть, но чтобы его не разрушать, а это произведение искусства — ты сам убедишься, купи бутылочку водки. Закуски навалом, но на всякий случай купи колбаски, если хочешь, сыра, ну, рыбки какой-нибудь и возьми батон хлеба.

В результате они сели у бара, выпили водку Френкеля, закусили его продуктами, а Фрадкин даже чая не предложил.

В свое время Фрадкин мечтал попасть к нам в кооператив по причине хорошего района и того, что он был дешевле других кооперативов, но собрание было категорически против, мотивируя это тем, что Фрадкин не артист эстрады, богат и может купить квартиру в любом другом кооперативе. Я в то время был членом правления, со мной считались, и, когда жена Фрадкина со слезами на глазах умоляла меня помочь им, я, по своей мягкотелости, не смог отказать и уговорил правление проголосовать за Фрадкина. Позже история повторилась с их дочерью, Женей, которая тоже хотела жить в нашем кооперативе. Оба раза члены правления говорили, что они голосовали не за Фрадкина, а за меня.

Возвращаясь к нашему собранию, Фрадкин его закончил, коротко и по-деловому резюмировав:

— Товарищи, нам надо решить вопрос об обмене Сичкина, в связи с тем, что он бросает нашу Родину, плюет на все то, что сделала для него эта страна и хочет выгодно переметнуться на Запад. Нас он просит в этом ему помочь. Давайте голосовать.

Почти все русские, включая членов партии, проголосовали за меня, а все евреи, которых было большинство, против. В результате тещу выгнали из квартиры, а я получил огромное моральное удовлетворение — еду правильно.

Как я выяснил, в ОВИРе существовало негласное правило пять раз не принимать анкеты под предлогом того, что они, якобы, неправильно заполнены. Поэтому я пришел в ОВИР и сам сказал, что, чувствую, анкеты неправильно заполнены; лучше будет, если я их перепишу и приду завтра. Служащая ОВИРа улыбалась, кивала, и так пять раз. На шестой день у меня приняли документы, и после всех положенных дальнейших мытарств, 23 мая 1979 года мы прибыли в аэропорт "Шереметьево", откуда должны были вылететь в Вену. По дороге в аэропорт мы проехали мимо огромного плаката с изображением Ленина в кепке, с прищуренными глазами и поднятой в приветствии рукой, который гласил: "Верным путем идете, товарищи!", а в самом "Шереметьево" нас встретил транспарант: "Отчизну я славлю, которая есть, но трижды, которая будет!"

Рейс на Вену все время откладывался — то в связи с вылетом комсомольской делегации в Индию, то профсоюзной делегации в Мексику, то партийной делегации в Китай. Я услышал, как один еврей сказал другому:

— Слушай, если они все уезжают, давай останемся.

На таможне меня попросили открыть чемоданы, все переворошили и не разрешили вывезти две подушки и несколько простыней по 2 р. 40 коп. Чемоданы мне укладывал мой сосед Саша Гагкаев, обаятельный человек с огромным чувством юмора, который сидел в отказе из-за сходства фамилий с каким-то Какаевым, к которому родители имели материальные претензии. Когда Сашино дело, наконец, попало наверх к генералу ОВИРа, и тому объяснили, что это ошибка, генерал флегматично произнес "Какая разница, кто в отказе", — и Саша застрял в Союзе. В конце концов, оригинальный Какаев, вероятно, расплатился с родителями, и Саша, талантливый архитектор, сейчас с семьей живет в аиле. Воспроизвести Сашину ювелирную упаковку не удавалось, в чемодан входило не более ..вины содержимого. Я выбросил два одеяла, подушку, но все равно огромное количество барахла свешивалось по краям. Тогда я плюнул, кое как закрыл чемодан, взял ножницы и отрезал все, что торчало. Как позже выяснил, в том числе я отрезал рукав от костюма и манжеты двух рубашек.

Как и все остальные, мы не сомневались, что нас встретят по-праздничному и соответственно оделись: костюмы, галстуки, а жена в длинном платье. В Вене стоял один еврей с лицом дамского портного из Конотопа, в задрипанных штанах коротенькой рубашонке, которая ему, вероятно, досталась в наследство от дедушки, заведующего магазином "Утильсырье". Он вяло на нас посмотрел и сказал с заблатненным еврейским акцентом:

— Кто в Израиль, встаньте направо, кто в Америку — налево. В Израиль направлялись две дряхленькие старушки, которые по возрасту могли присутствовать при закладке московского Кремля, а все рыцари, джигиты, жлобы, которые одним своим видом могли украсить израильскую армию, направлялись в Америку на вэлфер.

— Хорошо, — сказал портной, обращаясь к старушкам.

— Мы сейчас с вами под усиленной охраной поедем в специально укрепленный особняк, а за этими придет автобус и отвезет их в гостиницу.

На вопрос кого-то из нашей группы, почему нет охраны для тех, кто едет в Америку, он отмахнулся: "Кому вы на хуй нужны!" — и все успокоились, почувствовав себя в безопасности.

Возле гостиницы, а вернее, общежития, куда нас действительно привез автобус, нас встретил второй "дипломатический представитель", ярко выраженный жлоб, который заявил:

— Я беру вашу водку, икру и шампанское. Не бегайте по ресторанам — больше вы нигде не получите. И не тяните кота за яйца, устроитесь потом, а сейчас выкладывайте товар.

У меня появилось ощущение, что я не выходил из тамбовской тюрьмы. И этим персонажам кунсткамеры предоставили первую связь с иммигрантами! Я решил разрешенную вывезти водку, шампанское и икру не продавать, а устроить праздник освобождения. И врезали!

Вена красивый ухоженный город, тротуары моют с мылом, чем-то, как в хорошей больнице и тихо, как на кладбище. Люди никуда не торопятся, не нервничают, на лице тихое блаженство, машины не гудят, пешеход может остановиться посередине улицы и читать книгу, и все водители будут спокойно ждать, пока он не дочитает до конца. Такое впечатление, австрийцы (венцы) умерли и попали в рай — никакой жизни, никаких эмоций. Если они так себя ведут и в постели, их половой акт может длиться вечность.

Первое, что я сделал в Вене, это отправил вызов Фрадкину и в придачу к нему письмо следующего содержания:

"Дорогой Марик!

Все в порядке, вся наша мишпуха уже в Вене, все удалось провезти и твое тоже. Как ты правильно сказал, таможенники такие же тупые, как вся вонючая советская власть и бигуди осмотреть не догадаются. Так и вышло, только у Симы очень болит шея, все-таки каждый весил три кило. Пусть Рая до отъезда тренирует шею, у тебя шея, конечно, покрепче, но ты ж в бигудях не поедешь. Как нам сказали, в Америке иконы сейчас идут слабо, а ты знаешь, израильтяне из голландского посольства совсем обнаглели и хотят за провоз 20 процентов.

Марк, вот прошло, казалось бы, всего несколько дней, а мы уже очень соскучились. Все со слезами на глазах вспоминают твое последнее напутствие: "Я рад и счастлив за вас, что вы покидаете эту омерзительную страну, кошмарное наследие двух мерзких карликов: картавого сифилитика Ленина и рябого параноика Сталина. Дай вам Бог!" А как мы смеялись на проводах, когда ты сказал, что был и остаешься убежденным сионистом, а все твои якобы русские песни на самом деле основаны на еврейском фольклоре, сел за рояль, начал их одним пальцем наигрывать и объяснять, из какого синагогиального кадиша они взяты... Короче, ждем тебя и Раю с нетерпением, дай Бог, уже скоро.

Крепко обнимаем, целуем Арон, Пиля, Сима, Двойра и Ревекка".

Как мне впоследствии сообщил конферансье Борис Брунов, Фрадкин тут же побежал в КГБ и начал клясться, что у него нет икон и валюты, и он никуда не собирается ехать. Там (еще раз) прочитали письмо и, пытаясь сохранить серьезное выражение лица, посоветовали успокоиться, его никто ни в чем не обвиняет, многие получают вызовы, но если он не и собирается уезжать, ему не о чем волноваться. Фрадкин, тем не менее, был в панике, жена Рая на нервной почве начала курить.

Забегая вперед, второй вызов и письмо, но уже на адрес домоуправления "для Фрадкина" и якобы от другого лица я послал из Италии и третье, на адрес Союза Композиторов РСФСР Родиону Щедрину для Фрадкина из Нью-Йорка.

Второе письмо:

"Привет, Марик!

Сразу по делу: твою капусту и рыжье получил, но с летчиками больше в долю не падай — они засветились. Канай в Севастополь, свяжись с кентами и попробуй зафузить моряков атомных подводных лодок. Как договаривались, я откусил три косых, остальное твое, тебя ждет. Антиквар превращай в зелень, его не втырить и могут закнокать. Вообще, ходи на цирлах, подальше от катрана, шныров и козырных — тебе сейчас самое время лепить темнуху. Учти, телефон прослушивается — ботай по фене. Слыхал парашу, как ты вертухаям туфту впаривал — все правильно, пока не откинешься, хиляй за патриота. Вся маза тебя ждет, на любой малине будешь первым человеком, братва мечтает послушать в твоем исполнении песни Шаинского. Поменьше пей и чифири, а то, что Рая шмалит дурь, не страшно — главное, чтоб не села на иглу. Бывай, до встречи. Валера".

Фрадкин потерял сон, не помогали сильнейшие снотворные, снова побежал в КГБ, потом в домоуправление, ходил по квартирам, бился в судорогах и кричал, что он не имеет к этому никакого отношения, а все это провокации Сичкина. Рая курила одну за одной и дошла до 4-х пачек в день. В КГБ хохотали до слез и с нетерпением ожидали следующего письма и очередного визита идиота.

Письмо третье:

"Здравствуй, дорогой Марк! Прости, что так долго не писали, но сначала хотели чить товар, чтобы ты был спокоен. Слава Богу, все jo, все контейнеры прибыли, с аргентинцами читались, так что ты уже в порядке: даже за один эйнер Рая спокойно может открыть массажный салон, а блядей среди иммигрантов навалом. Вообще, если ты сможешь переправить хотя бы 25 процентов своего состояния, то до конца жизни здесь будешь купаться в золоте. Если ты еще не обрезан, то здесь можно устроить за большие деньги: все иммигранты придут посмотреть на обрезание композитора Марка Фрадкина. Свою коллекцию порнографии не вези, здесь этого добра полно, оставь Жене. Да, и скажи ей, чтобы хотя бы до вашего отъезда перестала фарцевать — береженого Бог бережет. Марик, мой тебе совет: пока ты в Союзе, учи нотную грамоту и хотя бы чуть-чуть гармонию — там ты можешь напеть мелодию, и "негр" ее тебе записывает, а здесь негров много, но все они такие грамотные, как ты.

У нас все хорошо: молодые получают вэлфер, старые — пенсию, а бизнесы на кеш. Английский можешь не учить, он здесь не нужен: на Брайтоне все на русско-еврейском жаргоне с одесским акцентом, а то, что у тебя первый язык идиш — огромный плюс. Тебя вся помнят и ждут, а твою знаменитую шутку: "Если бы Фаня Каплан закончила курсы ворошиловского стрелка, мы намного раньше избавились бы от этого картавого фантаста", — здешние артисты читают со сцены.

С нетерпением ждем встречи,

3ай гезунд апдетер Мотл Фрадкин!

Целуем

Наум, Фира, Бася, Абрам и тетя Рахиль!

P.S. Будете ехать, пусть Рая не глотает камни — Соня так и не просралась!"

В Союзе я курил "Яву", к которой привык; сигареты разрешали вывозить по 10 пачек на человека, и я с ужасом думал, что буду делать, когда они кончатся.

Когда я закурил "Яву" в Вене на остановке автобуса, стоявшая очередь позеленела и зашлась в кашле, мухи дохли и камнем падали вниз, а стоявший неподалеку военный, почувствовав дым сигареты, побледнел, уверенный, что началась химическая война. Думаю, если бы таможня знала о действии советских сигарет на загнивающий Запад, они бы заставляли ящиками их вывозить с целью мести зажравшимся капиталистам.

Прожив в Вене две недели, нас поездом отправили в Италию. В отличие от Австрии Италия по темпераменту напоминала большую одесскую коммунальную квартиру. В Риме жизнь пешехода под угрозой не только при переходе улицы, но и на тротуаре. Итальянцы на своих разбитых машинах мчатся, не разбирая дороги и не обращая ни малейшего внимания на светофоры и дорожные знаки. Из одной проезжающей машины меня облили водой и умчались под оглушительный хохот сидящих в автомобиле. Такой тонкий, ажурный французский юмор. Сначала мне хотелось их застрелить, но потом я пришел к выводу, что лучше такое веселое хамство, чем жизнь в спокойном венском кладбищенском склепе.

Из Рима мы приехали в Остию — маленький городок на берегу моря. Квартиры дорогие, денег мало, но мой сын Емельян проявил инициативу и вскоре гордо сообщил, что снял маленькую квартирку около самого моря, деньги уже внес и можно вселяться. Это оказалось подвальное помещение пещерного типа. Влажные с подтеками стены ничуть не смущали мокриц, одна группа которых поднималась наверх, а другая чинно спускалась вниз. Сразу чувствовалось, что мокрицы хорошо воспитаны, с высшим образованием. Присмотревшись, я разглядел безупречные балетные па и, как балетмейстеру и профессиональному танцовщику, мне не составило труда узнать танец ансамбля "Березка". К сожалению, единственная тусклая лампочка не позволяла полностью насладиться спектаклем. Впрочем, едва мы погасили и легли слать, мокрицы прекратили танец вместились нам на лица. Это почему-то отвлекло меня от сна, и я выскочил из подвала, как из горящего танка. Вслед за мной выскочила Галя, и только Емельян, как Зоя Космодемьянская, стоял, вернее, лежал, насмерть.

Я понял, что свою судьбу нельзя доверять другому и на следующее утро договорился с хозяином, который пошел мне на встречу и любезно предоставил двухкомнатную квартиру в этом же доме сумасшедшие деньги. Мы перебрались, открыли чемоданы и стали раскладываться. Когда я открыл шкаф, то обнаружил, что на меня в упор смотрят несколько сот огромных черных тараканов. Обратная сторона шкафа снизу доверху была покрыта их братьями и сестрами. Большие — майские жуки на их фоне выглядели комарами — с грузинской талией и запорожскими усами. Жена ничего не сказала, но по глазам я понял, что она не любит нецензурных слов, если она сейчас откроет рот, можно будет составить полный энциклопедический словарь шахтерского мата. Емельян мягко улыбнулся.

Я пошел в магазин, на последние деньги купил всевозможные средства от тараканов и опорожнил первую бутылку спрея прямо им рот. Они взбодрились и сладко облизнулись. Как я понял, их давно этим кормили, они привыкли и полюбили это лакомство. Другая бутылка с надписью «смерть» их явно развеселила, это средство, вероятно, шло, как французский коньяк. Кроме того, я заметил, что их стало значительно больше — наверное они пригласили соседей на неожиданный банкет. Они хорошо выпили, плотно закусили, немного попели и перешли на массовые пляски. Я не выдержал, взял сковородку и пошел в рукопашную, но силы были не равны, у тараканов оказались неисчерпаемые резервы.

В конце концов я подумал: они же бьются за правое дело, это их родина. Не они к нам пришли, а мы к ним. Оставил их в покое, и мы с ними жили душа в душу, как и весь итальянский народ.

В Италии я пошел на стриптиз и получил громадное удовольствие, но не от стриптиза, а от итальянских зрителей. Началось все, как обычно: вышла женщина, чувствовалось — не девушка, а мать, но фигура приличная, и начала под музыку раздеваться. Сняла накидку, перчатки, кофту, бюстгальтер, метражно, в смысле долго, снимала трусы. Наконец она осталась совсем голая, лишь томно прикрывая рукой низ живота. Музыка стихла, зал замер. Раздалась нарастающая барабанная дробь, такая, как в цирке для создания напряжения звучит перед исполнением смертельного номера под куполом цирка. С последними звуками крешендо женщина жестом триумфатора убрала руку — и зал взорвался криками восторга и шквалом аплодисментов!

Я несколько раз ходил на этот номер, но смотрел не на исполнительницу, а на зрителей и хохотал до слез. При звуках барабанной дроби у меня начинались колики.

В Остии жило много иммигрантов — одесситов. Одесситы влюблены в свой город Одессу, и сам факт рождения в нем воспринимают, как высокую правительственную награду, печать, исключительной избранности. Писатель Аркадий Львов, выступая по русскому телевидению, заявил: "Валентин Катаев говорил, что его бабушка была одесситка, а я вам скажу, что не бабушка, а я сам коренной одессит — чем, надо понимать, в какой-то мере дискредитировал творчество Катаева и расставил точки — кто есть кто. Завести одессита ничего не стоит. Однажды я ехал в Одессе в трамвае и громко начал восторгаться городом. Вокруг меня тут же собралась приличная, полностью со мной согласная аудитория. Кто-то пожалел, что я пропустил цветение каштанов, другой посоветовал прогуляться по набережной вечером и т.д. Я благодарил, продолжал восхищаться красотой города и под конец мечтательно произнес: "Да, ну что говорить, Одесса... Ей бы еще Днепр..."

— Шо, шо, шо? — послышалось со всех сторон.

— Днепр?! Какой Днепр, эта лужа?! Зачем Одессе Днепр, у нас Черное море?

— Да, но все-таки Днепр — это поэтично. Редкая птица долетит до середины Днепра.

— Да зачем этой курве туда лететь, что она там забыла? О чем Вы говорите, Одесса курорт, зачем ей болото, когда есть море?

Я постепенно дал себя уговорить, страсти затихли, я соглашался:

— Да, вообще-то, конечно. Черное море есть Черное море, с ним ничего не может сравниться — и для курорта незаменимо... — и через паузу:

— Ей бы еще Днепр, — и, пока никто не сумел сориентироваться, выскочил на остановке, на ходу крикнув:

— С Днепром Одесса была бы не хуже Харькова!

В Остии иммигранты, в том числе одесситы, собирались около почты. Я подошел и начал возмущаться:

- Приехал из Рима, получил в ХИАСе пособие и узнал, что москвичам и ленинградцам будут платить на процентов больше, чем бывшим жителям других советских городов: Одессы, Кишинева, Харькова и т.д.

- Как?! Что?! — послышались возмущенные голоса.

— Сам ничего не могу понять. Говорят, мол, у жителей маленьких провинциальных городов, таких как, например, Одесса соответственно меньше запросы, чем у людей столичных — москвичей и ленинградцев.

- Маленьких?! Провинциальных?! Это у нас-то маленькие запросы?!!

— Да я полностью согласен! Сам-то я из Москвы, меня это не касается, но что это такое — мы все иммигранты, все в равном положении, а они говорят, что нельзя же сравнивать высокий культурный уровень москвичей и ленинградцев с примитивностью жителей глубинки, захолустья, типа одесского.

Это их доконало, мы поехали в Рим и возмущенной галдящей толпой ввалились в ХИАС. В воздухе густо стоял русский, еврейский и свежевыученный итальянский мат. Перепуганная девушка, работница ХИАСа, говорила только по-английски и вызвала переводчика, тоже нашего иммигранта.

Переводчик, мужик с юмором, сначала был в полном недоумении, но потом увидел в толпе меня, и в его глазах зажглась искра понимания.

— Господа, — обратился он к толпе. — Я понимаю ваше возмущение, но давайте не будем кричать все сразу; выберем представителя, ну, например, Бориса Сичкина, как москвича и нейтральное лицо, и позвоним в Нью-Йорк, чтобы решить вопрос непосредственно с центральной властью.

Все согласились, мы с переводчиком зашли в кабинет, рассказали друг другу пару анекдотов, я вышел и объявил, что все в порядке — вопрос урегулирован, и всем будут платить поровну.

После этого Остия бурлила еще пару недель, и все были благодарны Сичкину, который сумел предотвратить чудовищную несправедливость.

Одним из развлечений в Остии было посещение кинотеатра. Хозяин кинотеатра, хороший мужик, пожаловался мне, что дела идут плохо, и я решил ему помочь. На этой неделе шел фильм "Девушка моей мечты", в котором есть сцена, где красивая актриса Марика Рокк купается, сидя в бочке. Никакой обнаженной натуры и сексуальности в этой сцене, если не считать бочку не было, но я подошел к почте и завел разговор о фильме:

— Красивая все-таки баба, грудь совершенной формы, и когда она спокойно, без ханжества выходит из бочки...

Меня перебили, все этот фильм уже видели и выхода Марики из бочки не заметили.

— Значит, пропустили, — сказал я, и вся шарашка, человек 70, побежали смотреть ее выход из бочки. Марика из бочки, естественно, не вышла, о чем мне и сообщили.

— Вы что, меня разыгрываете? — удивился я.

— Ну хорошо, пойду посмотрю еще раз.

На повтор фильма я, разумеется, не пошел, что не помешало мне снова в красках описывать длинные ноги, девичью грудь и совершенные линии ягодиц.

— Ничего понять не можем, — сказали они. — давай рванем еще раз, — и пошли. Результат тот же - голая баба не хотела выходить из бочки.

— А, понял, — сказал я. — Вероятно у них есть два варианта: один, дневной, когда идут дети — тогда они ее не выпускают из бочки и второй, вечерний — для взрослых.

— Хорошо, пойдем на последний сеанс.

К этому времени вокруг бочки уже был нагнетен ажиотаж: пошло человек двести. Излишне говорить, кроме бочки они ничего не увидели, и я пошел, якобы, к директору выяснять в чем дело. Вернулся и сообщил, что механик принял их за какую-то важную делегацию и перестраховался, пустив дневной вариант, но завтра на последнем сеансе он пустит вечерний вариант, причем прокрутит эпизод выхода из бочки дважды, второй раз рапидом.

На следующий день зал был забит до отказа, но Марика Рокк упорно сидела в бочке. Зал дрожал от ругательств и проклятий в адрес бочки. Когда я рассказал хозяину кинотеатра про бочку и голую бабу, он хохотал, целовал меня и говорил, что я ему спас квартал.

Иногда мне снились кошмары: якобы я снова в Москве, но при этом каким-то образом иммигрировал, об этом пока никто не знает, но когда узнают... Короче был в положении героя Ильфа и Петрова, которому снилась советская власть с ее горкомами, обкомами и их представителями. Однажды во сне я услышал "Интернационал". Меня передернуло, я попытался отогнать эту кошмарную песенку, но пение становилось все громче, и я понял, что это наяву, мир до основанья мы разрушим..." "кто был никем, тот станет всем..." Под этот устрашающий текст я вышел на улицу и увидел, что весь парк напротив забит людьми с красными знаменами, стоит трибуна, с которой какой-то хмырь с горящим взором обличает пороки капитализма, а толпа дрессированных идиотов бурно ему аплодирует. После хмыря на трибуну поднялась девушка в белой униформе, посетовала на тяжелую жизнь медсестер в Италии, потребовала, чтобы итальянским медсестрам бесплатно выдавали мясо, масло, молоко и хлеб, как это происходит с их советскими коллегами и под конец развернула транспарант: "Мы хотим жить, как живут медсестры в Советском Союзе". Я подошел и сказал, что в Советском Союзе медсестры член без соли доедают... — Правильно делают, — серьезно ответила она. — Соль есть вредно.

Я послал ей воздушный поцелуй.

В Италии я в качестве гида ездил с иммигрантами в туристические поездки по югу и северу. В отличие от других профессиональных экскурсоводов я понятия не имел о предмете и нес от фонаря абсолютную ахинею, типа того, что вулкан Везувий так назван по имени старого еврея, который никак не мог ужиться с такой же старой курвой Помпеей; в результате Везувий рассердился, и Помпея фраернулась со здоровьем.

Выяснилось, что иммигрантам именно это и надо, они от души хохотали и предпочитали именно мои экскурсии. В поездках на юг особенной популярностью пользовался Неаполь из-за существовавшей в нем толкучке, на которой иммигранты продавали фотоаппараты, часы, самовары, матрешки и прочее привезенное барахло. Среди них выделялся маленький еврей, который с важным видом ходил с лотком, на котором были разложены бритвенные лезвия "Нева" и советские презервативы. Лезвиями "Нева" можно было резать только воду, а в советском презервативе получаешь удовольствие только когда он рвется, что, слава Богу, случается очень часто, тем не менее именно у него не было отбоя от покупателей.

Видимо, покупатели, учитывая полное отсутствие функциональности названных предметов, не сомневались, что перед ними ценные произведения абстрактного искусства.

17 августа 1979 мы вылетели в Нью-Йорк. В самолете я зашел в радиобудку и, обратившись к иммигрантам, сказал, что есть пленка с записью Леонида Ильича Брежнева и затем голосом Брежнева пожелал всем счастья и удачи на американской земле. Я думал, что все оценят шутку, но вернувшись в салон увидел растроганные лица:

— Какой все-таки чуткий человек, не обижен на нас, а, наоборот, желает счастья.

Я не стал их разочаровывать, и многие до сих пор уверены, что им пожелал удачи Леонид Ильич Брежнев.

И вот я в Нью-Йорке. Живу в самом престижном районе — ни одного белого. В Америке есть богатые люди и люди, живущие за чертой бедности, а я живу на черте, ни туда и ни сюда — и прекрасно себя чувствую. Богатые навешивают на дверь сто замков, и все равно их грабят, а я держу дверь открытой: может, воры зайдут и по рассеянности чего-нибудь оставят.

Виктор Шульман

Когда по приезде в Америку я впервые увидел в газете огромную тупую морду, глядя на которую сразу хотелось начать на ней (морде) сеять квадратно-гнездовым способом, я не сомневался, что внизу будет надпись "Обезвредить преступника". Оказалось, что морда была помещена на анонсе к предстоящему концерту Виктора Шульмана. Забегая вперед, в Израиле мне довелось услышать выступление Шульмана, и, как говорят одесситы, это было что-то особенное. Я слышал разную мелодику речи — одесскую, кавказскую, украинскую, среднеазиатскую, но мелодика речи Шульмана... Я попытаюсь ее передать, используя знаки препинания, но это надо слышать. После объявления "Сейчас я вам спою песню со второй стороны моего седьмого диска" Шульман поет песню, в которой есть такие слова: "Но если, тетя, мы сумели жить в России, то здесь мы, тетя, тоже проживем". Звучало это так:

— Но если тетя (не обращение "но если, тетя", а что-то повествовательное, связанное с тетей, типа "но если тетя хорошо готовит"), — в то время, как публика ждет рассказа о тете, голос Шульмана снижается до таинственного шепота и он невнятно бормочет:

— Мы сумели жить в России, — голос артиста крепнет, в нем появляется комсомольский задор, и он выкрикивает лозунг.

— То здесь мы — тетя! (что значит: "здесь мы — тетя?" — недоумевает зритель. "Вы что, оба — тетя? Ну, она и там и здесь тетя, а ты?")

— Тоже. (Точка, утвердительно) — стоит на своем Шульман. И через паузу:

— Проживем?

Такая вот актерская работа.

Подразумевается, что Шульман — еврейская фамилия, но я не сомневаюсь, что это псевдоним: на его фоне Симон Петлюра выглядит, как благообразный патриархальный местечковый еврей.

После смерти знаменитого импресарио Сола Юрека Шульман решил взять дело в свои руки, но, в отличие от Юрека, его страшно раздражала необходимость платить артистам какие-то деньги, и он всеми силами пытался этого избежать. Крайне не любил артистов, которых ему не удавалось обмануть; так, в частности, бесконечно говорил гадости о Володе Высоцком, который, будучи предупрежден, потребовал платить ему перед выходом на сцену за каждый концерт, а не после окончания гастролей. Вскоре после моего приезда Шульман мне позвонил и предложил гастроли — 80 долларов за концерт плюс питание. Подмывало спросить: Ты что, охуел?", но я ограничился тем, что сказал: "Сорри, но я не ем джанк и плачу рабочему сцены не 80, а 200 долларов". Шульман тут же начал заниматься мелкими гадостями, мешал мне организовывать концерты, выкупал зал и т.д. Впоследствии я все же поехал с Шульманом в Израиль — очень хотелось посмотреть страну, а никаких связей у меня там не было — и это оказалось крупнейшей ошибкой: помимо того, что я фраернулся с деньгами, у меня еще украли весь реквизит. За реквизит отвечал Шульман, но... Шульман говорил, что он закончил две консерватории (мало того, что это невозможно — с дипломом одной консерватории во второй просто не примут документы, но зачем?) — московскую и свердловскую, однако, когда я ему дал ноты куплетов Бубы Касторского, он их положил в сторону и сказал: «Лучше напой — я слухач». На самом деле нотный стан у Шульмана ассоциируется с местом, куда кладут ноты, а гармония – с саратовской гармошкой. Администратор Павел Леонидов посвятил Шульману эпиграмму:

Виктор Шульман миллион

Сгреб. Живет на взморье

Потому что кончил он

В две консерватории

Когда я был в Москве, очаровательная женщина и великолепная актриса Аросева позвонила мне и спросила, имеет ли смысл связываться с Виктором Шульманом для проведения концертов.

- Несомненно, — ответил я. — Если хочешь покончить жизнь самоубийством, но не хватает силы воли. Еще ни один артист живым из поездок с Шульманом не возвращался.

Я долгое время ничего не слышал о Шульмане, и недавно в среде творческой эмиграции разнеслась радостная весть: Шульман привез на гастроли цирк, но гастроли сорвались, т.к. медведь укусил Шульмана за жопу. Увы, радость была преждевременной — как выяснилось, не медведь Шульмана, а Шульман, когда медведь, не желая с ним разговаривать, демонстративно повернулся к Шульману спиной, укусил медведя за жопу, и медведю до сих пор делают уколы от бешенства.

Несколько слов о ностальгии

"Еврейский дух слезой посолен,

душа — хронически болит;

еврей, который всем доволен –

покойник или инвалид".

Игорь Губерман

Я раньше не сомневался, что этой болезнью, ностальгией, страдают только русские. Выяснилось, что здесь, в иммиграции, евреи по ностальгии побили все рекорды. Страдают тупо и раздражают всех окружающих. Помню, еще в Италии, где мы проходили иммиграцию, в Остии около почты стояла группа иммигрантов и обсуждала меру страдания, которую они готовы вытерпеть, чтобы вернуться обратно в Союз: босиком по стеклам, в тюрьму, 10 лет готов отсидеть, но зато на родине...

И это не прошло и месяца, как они уехали. Кто же вас гнал?! Вы же все эти желания могли удовлетворить дома в спокойной обстановке. Встал с утра, походил немножко по стеклам, потом сел в автобус, поехал в одесский аэропорт. Там постоял, сошел с ума от счастья, тебя привезли в больницу, 15 кубиков аминазина в задницу, немного оклемался — опять по стеклам. Ну, а уж насчет тюрьмы — это желание удовлетворялось с гарантией. "Ничто Родину заменить не может. Наш дом там", — бубнят они с угрюмым трагизмом.

Вообще-то Родина — это место, где ты родился. Моя жена Галя страшно тоскует или делает вид, что тоскует, по родине. Галя украинка, родилась и выросла на Украине, там стала балериной, танцевала в киевском театре и т.д., но тоскует она не по родной хате и не по Украине милой, а по Москве. В отличие от Гали, ее мама еще в Москве действительно скучала по родине: "Хата... во дворе шелковица... коза белая... безрогая... Машенька", — мечтательно говорила она, любовно поглаживая бюстик Тараса Григорьевича Шевченко. И я купил ей хату в Лисовичах. Во дворе шелковица. Нашел козу — белую безрогую. И надо же случиться — Машенькой звали. Выдержала Мария Ивановна там ровно год. В один прекрасный день она появилась на пороге нашей московской квартиры налегке, бросив хату и, надо думать, от отвращения оставив там все вещи.

— Мария Ивановна, а как же хата?

— Шоб вона сказилася, — по привычке еще на украинском ответила теща.

Впоследствии я заговаривал:

— Мария Ивановна, тут в Тараще продается хата... Во дворе шелковица...

- Ой, Борис, — вздрагивала теща, и в глазах у нее светился певучий украинский мат.

Я знаю актрису, которая родилась в Союзе в тюрьме. По определению тюрьма, вернее лагерь, в котором она родилась — это ее родина. Сейчас она в эмиграции и, надо сказать, по родине не скучает, встретил одного уголовника, который в Союзе в тюрьме резал себе вены. Я готов все отдать, только бы вернуться, — говорит он.

- А что, в Америке тюрьмы хуже?

-— Причем тут тюрьмы?

— А при том, что, вернувшись, ты не будешь работать программистом, а будешь воровать. А там — это вам не здесь в Америке. Там официально работают 9 миллионов сотрудников милиции и ОБХСС, плюс все население стучит друг на друга. Не зря Павлика Морозова сделали героем. Так что едешь ты, считай, прямо в тюрьму. Чего же ты себе вены резал, если тебе там так хорошо?

В Америке наши иммигранты, слава Богу, не все, считают своим долгом ее ругать.

"Продукты здесь невкусные, одна химия".

Совершенно верно (там, кстати, тоже химия, те же пестициды, гербициды и нитраты, причем в значительно больших количествах, только, в отличие от Америки, никому об этом не говорят). Есть невкусные, помидоры в супермаркете резиновые, многие продукты действительно — сплошная химия. Вот только в Америке ты можешь купить продукты всех стран мира, включая вкусные и без химии, и в любом самом захудалом районе есть магазин здоровой пищи, где продаются только натуральные продукты без следов какой-либо химии. В Америке, кстати, самые строгие в мире правила, касающиеся качества продуктов, и если ты видишь ярлык "органический", это означает, что, по меньшей мере, в течение последних трех лет на земле, где были выращены эти овощи и фрукты, пасутся коровы и т.д. не употреблялись никакие химические удобрения, и сами коровы, телята, куры едят натуральные продукты, а не комбикорм, не говоря уже об антибиотиках и гормонах. В витрине одного магазина я увидел такую вывеску: "Наши куры ходят своими ножками и клюют то, что они хотят".

Кстати, в Союзе, если я выпивал 500 грамм водки, опьянение было мрачное, на всякий случай от туалета далеко отходить не стоило, и потом еще два дня болела голова. А здесь рванешь грамм 700-800 — настроение певческое, становишься галантным* ищешь женщину, а голова наутро, как у Альберта Энштейна.

Любимая фраза многих иммигрантов: "Американцы все тупые". Мне все время хочется их спросить — какие американцы? Как правило, круг общения с американцами тех, кто это говорит, начинается и заканчивается на продавце в супермаркете. Плюс стандартный иммигрантский английский язык. Набор незатейлив: моргидж, паркинг, шапинг и мат в совершенстве. Как вы ухитрились определить степень тупости американцев, если вы их понимаете с пятого на десятое и сами двух слов связать не можете?

Вообще я заметил, что уровень тупости американцев обратно пропорционален знанию иммигрантом языка - по мере улучшения английского языка американцы начинают стремительно умнеть.

Моя жена за 20 лет в Америке запомнила 5-7 английских слов. К сожалению, запомнив эти слова, она забыла запомнить их значение, но, тем не менее, старается как можно чаще вставлять их в разговор. Например, Галя говорит по телефону с американкой, знающей еще и русский язык, говорит с ней по-русски, поздравляет ее с праздником и заканчивает:

— Мери, мы вам очень благодарны, от всей нашей семьи вам огромнейший шарап! У меня есть близкий знакомый, бывший в Москве знаменитостью, который научился извлекать из ностальгии практическую выгоду. При встрече он всегда говорит, что мы зря сюда приехали, американцы тупые, бабы не те, демократия надоела и далee по теме. О водке, правда, ни одного плохого слова - видно, хорошо идет. И вот за все эти недостатки, считает он, Америка должна платить. Причем именно ему. Сумму пенсии, которую Америка емy платит неизвестно за что, он считает возмутительной и разницу покрывает в супермаркетах, переводе это означает, что берет в супермаркете он основном дорогие продукты, но платит только за дешевые. Несмотря на импозантность — густая седая грива волос, благородная осанка, гордая посадка головы — его периодически ловят. Он пытался менять супермаркеты, но его уже знают практически во всех, однако он настолько уверовал, что Америка перед ним вечном долгу, и вынесенные из супермаркета продукты даже близко этот долг не покрывают, что, когда его ловят, он не только не краснеет и смущается, но искренне возмущается наглости тех, кто пытается лишить его того, что он считает законным, хотя и явно недостаточным бенефитом. Заставить его заплатить за украденные продукты или оставить их в супермаркете — исключено.

Я лично присутствовал при такой сцене. Мы в супермаркете. Он ставит перед кассиром пакет молока, дюжину яиц, платит несколько долларов, идет к выходу, но его останавливает менеджер:

— Простите, но вы взяли орехи, а за них не уплатили.

— Конечно не уплатил, у меня нет денег.

— Тогда зачем вы их взяли?

— Сын любит орехи.

— Я понимаю, но если нет денег, тогда не надо брать орехи.

— Так что, сын останется без орехов? Вы думаете, о чем вы говорите?!

— Вы взяли не только орехи. Вы взяли шоколад...

— Сын любит шоколад.

— О Господи! Вы взяли лососину, маслины, каперцы...

— Все правильно, я готовлю рыбную солянку.

— Вы не уплатили за лососину...

— Естественно, я и не собираюсь платить.

— Вы не заплатили за маслины и каперцы, хотя они стоят копейки.

— Я же вам человеческим языком объясняю — у меня нет денег.

— Если нет денег, не надо было их брать, — с безнадежными нотками повторяет менеджер.

— Он, что, тупой? — обращается к толпе в супермаркете. — Ты что, тупой? Ну, ты думаешь? Как же можно приготовить солянку без маслин и каперцев?! Какие же все-таки американцы тупые!

— Надо или заплатить за продукты, или оставить их в супермаркете, — делает последнюю попытку менеджер.

Мой знакомый некоторое время молча смотрит на нахала-менеджера, не в силах поверить в происходящее, и восклицает:

— Да если бы я знал, что здесь такой бардак, я вообще мог остаться в Европе!

Отодвигает менеджера в сторону и удаляется, дыша благородным негодованием.

Со временем супермаркеты смирились с его существованием и стали воспринимать его, как неизбежное зло — что-то вроде местного дракона, который, к счастью, берет только натуральный оброк. Единственное, каждый супермаркет пытался сплавить его своим конкурентам.

Встречаю его на улице. Страшная жара, градусов под 40, а он в костюме.

Слушай, — говорю я ему, — чего ты в такую жару одел пиджак?

— Ой, — спохватился он, — хорошо, что напомнил.

Снимает пиджак, в брюках вокруг пояса лежат рыба, языки, шоколад, пакеты с орехами, естественно - сын любит. Похожий патронташ имел в Гражданскую войну матрос-партизан Железняк.

- А где телятина? — спрашиваю. — Ты же любишь телятину.

— А, — отвечает он, — я, как только зашел, ко мне подошел менеджер и сказал, что в супермаркет на Кресчент сегодня завезли свежую телячью вырезку; я к ним попозже заскочу.

Мой знакомый Игорь закрыл в Шипсхед-Бее ресторан "Стейк Чарли". Нет-нет, закрыл его не в смысле — снял на вечер только для своей компании; он его закрыл в буквальном смысле. Напомню — в «Стейк Чарли» вы заказываете одно блюдо, обычно стейк, и можете в неограниченном количестве есть всевозможные салаты, креветки и пить вино и пиво. Надо сказать, что и в обычных условиях по сравнению Игорем Гаргантюа и Пантагрюэль сидели на строжайшей диете, а на халяву... Игорь может есть без перерыва 24 часа в сутки день за днем, месяц за месяцем (с короткими отлучками). Сколько дадут — столько съест. Что не дадут — он сам возьмет. Пьет не хуже.

Обычный американец заходит в "Стейк Чарли", и берет порцию креветок, немного салата, выпивает бокал пива, и минут через 20 официантка его спрашивает, не пора ли нести стейк. С Игорем эти шуточки не проходят. Он, практически, переехал к ним жить. Игорь приходил в ресторан утром к открытию и начинал: завтрак плавно перетекал во второй завтрак, ланч, полдник, обед, ужин — и только под утро перед закрытием он съедал заказанный 18 часов назад стейк. Салаты Игорь не жаловал, но креветки, не размениваясь на тарелки, брал подносами — накладывал гору килограмм на пять и съедал ее со второй космической скоростью. А с креветками, как известно, хорошо идет пиво; хотя, возможно, под пиво хорошо идут креветки... Они у него хорошо шли в любой последовательности. Приблизительно каждые 30 минут гора креветочной шелухи заменялась новым подносом, а несколько пустых графинов из-под пива полными. Первый день банкета Игоря администрация ресторана восприняла, как черный понедельник на бирже. Выпроводив его, наконец, в 4 утра, они опомнились от ужаса и решили отнестись к этому по-философски: да, это был удар, но, по крайней мере, даже если он выживет, как минимум, месяц ему есть не захочется. Может, у него конституция такая, как у удава — заглатывает много, потом месяц переваривает. Не тут-то было. Без 15 десять утра, за 15 минут до открытия, Игорь стоял у дверей ресторана, приплясывая от нетерпения с голодным блеском в глазах. Через неделю ресторан закрылся — то ли они поняли бесперспективность бизнеса с таким постоянным клиентом, то ли в Атлантическом океане не осталось креветок.

Схожую историю мне рассказали о двух наших иммигрантах, которые во Франции пошли в публичный дом. Их спросили, не желают ли месье выпить.

— А почем дринк? — подозрительно спросил один.

— О, месье, — улыбнулась мадам, — выпивка за счет заведения.

— За счет заведения? — оживились иммигранты и беспробудно пили сутки, пока в заведении не осталось ничего, кроме анисовой настойки. Ее они пить побрезговали, рванули по стопарю в баре напротив, купили несколько бутылок и вернулись допивать в гостиницу. О девочках никто даже не вспомнил.

Возвращаясь к ностальгии, мне вспоминается случайно услышанный разговор. Встречаются на улице двое.

— Привет, как дела, как жизнь?

— Жизнь... Да какая это здесь жизнь?

— Ага — созвонимся.

Когда я встречаюсь с людьми, которые мучаются | ностальгией я с ними тут же прощаюсь и говорю:

— Созвонимся.

— А какой у тебя телефон?

И я ему даю телефон Клары Цеткин.

Шон О'Коннори

Популярные люди на Западе задыхаются от назойливости репортеров, фотографов, поклонников и поклонниц, бесконечных автографов и прибегают ко всевозможным ухищрениям, чтобы этой назойливости избежать: после концерта выходят через пожарный выход, гримируются, уезжают на другой машине, а не на своем лимузине, около которого их ждут и т.д. В Советском Союзе, где были сплошные трудности — с едой, гостиницами, билетами на поезд и самолет, популярность — это спасение. Благодаря популярности, эти трудности можно было преодолеть. Американский киноактер Шон О'Коннори, ставший невероятно популярный после сыгранной им роли Джеймса Бонда, прилетел в Москву на съемки американо-советского фильма "Красная палатка". Он нe знал, что в Советском Союзе фильмы с его участием не шли и не сомневался, что его ждут те же трудности с папарацци и поклонницами, что и на Западе.

— Значит так, — сказал он в самолете перед приземлением сопровождавшему его советскому администратору, — вы одеваете мою шляпу, выходите, садитесь в лимузин и быстро уезжает, чтобы они не успели разглядеть подмену. Я выйду через 15 минут в парике и уеду в другой машине. Администратор посмотрел на него, как на сумасшедшего, но ничего не сказал. Когда через 15 минут Шон в парике, пригнувшись, вышел из здания аэропорта, он к своему удивлению не обнаружил ни толпы поклонниц и фоторепортеров, ни лимузина, ни другой машины — только администратора в его шляпе, стоявшего около телефона-автомата и кричавшего в трубку:

— Что значит, нет мест — чешская профсоюзная делегация?! Я же должен куда-нибудь его деть! Какая койка в Доме Крестьянина?! Это американец!

Через час, наконец, пришел разбитый рыдван и отвез их в задрипанную гостиницу на ВДНХ, где Джеймса Бонда поселили в обшарпанный одноместный номер. Привыкший передвигаться в лимузинах размером с линейный корабль и жить в президентских люксах, О'Коннори поначалу слегка потерял сознание, но потом по наивности решил, что это часть конспирации. Первое время по инерции он гримировался, менял парики, выходил через черный ход, но быстро выяснил, что никто его не узнает, никому он не нужен, и загрустил. На Западе Шону О'Коннори на съемках предоставлялся огромный трейлер с гостиной, спальней, гримерной, естественно, со всеми удобствами; еда в любом количестве доставлялась из лучших ресторанов. Условия на съемках в Москве были обычными советскими — нечеловеческие. Мороз минус 20, все на улице, жрать нечего, общественный туалет за четыре квартала. Не привыкший завтракать, обедать и ужинать бутербродами с колбасой по 2р. 20коп. О'Коннори попросил мяса, фруктов и сока. После того, как народ немного отошел от гомерического хохота, главный администратор фильма сжалился над ним, поехал в колхоз и попросил курицу, сославшись на Савелия Краморова. Из любви к Краморову колхоз выделил одну неощипанную курицу, которую администратор лично побрил, сварил и подал Шону. Изголодавшийся О'Коннори съел эту бритую курицу с таким аппетитом, как если бы он в блокаду находился в осажденном Ленинграде.

Со временем Шон созрел для половой жизни. На Западе женщины всех возрастов штабелями валились ему под ноги, но в Союзе, несмотря на то, что он от отчаяния тыкал всем в нос свои фотографии и рассказывал, какой он знаменитый, девчата не обращали на него внимания и жили с артистами из массовки. Наконец, после долгих поисков, ему удалось уговорить буфетчицу тетю Зину, но, не успели они зайти в номер, как без стука вошел старый лысый еврей, администратор Москонцерта и увел принцессу от Джеймса Бонда.

Говорят, что Шон О'Коннори — единственный актер Голливуде, который не прячется от поклонников и охотно раздает автографы.

Странно...

Эдмон Кеосаян

Эдмон Кеосаян, пожалуй, единственный из советских кинорежиссеров, который мог бы работать в приключенческом жанре в Голливуде. Человек с жизненным чувством ритма, огромной фантазией, юмором и невероятным талантом в области ^придумывания трюков. Кеосаян поставил много прекрасных фильмов: "Мужчины", "Когда наступает ^сентябрь" и другие, но подлинную известность и любовь ему принесла трилогия о "Неуловимых". Я не знаю ни одного человека, который не видел бы "Неуловимые мстители", но знаю многих, смотревших их по многу раз. Советское начальство определяло, какие фильмы считать классикой советского кинематографа и, хотя среди них попадались действительно очень хорошие фильмы, такие, как "Чапаев", "Баллада о солдате", фильмы Эйзенштейна, большинство этих картин тут же умерло для зрителя. Кеосаян не попал в обойму объявленных классиков, но зритель с этим не согласился и по сей день охотно смотрит фильмы, поставленные Эдмондом Кеосаяном 30 лет назад. В отличие от многих режиссеров, Эдик был принципиален, не шел с начальством на компромиссы и не боялся отстаивать свою позицию, будь то замдиректора Баскаков или сам министр кинематофафии Романов. Романов вызвал Кеосаяна и приказал вырезать из второй серии "Неуловимых" кадры, где лошади топчут черное знамя генерала Врангеля, на котором было написано "Свобода".

— Это почему надо убрать? — сказал Кеосаян. — У Врангеля была своя свобода, и он за нее воевал, — и не вырезал.

Я придумал фразу, которую говорю в контрразведке:

"Буйно сайра, шлимазл, бесса ме муча".

Режиссер Дзиган на просмотре комиссий "Новых приключений неуловимых" наклонился к Эдику и сказал, что "шлимазл" — это еврейское слово, и его надо заменить.

Кеосаян:

— Вы знаете слово "шлимазл", а комиссия не знает, и я вас попрошу тоже не знать.

Фильм приняли, и комиссия не сомневалась, что я говорю на чистейшем испанском языке.

Многие режиссеры предпочитают строго следовать сценарию, но Кеосаян охотно выслушивал и использовал интересные предложения. В первоначальном варианте Буба Касторский остается живым; я сказал Эдику, что хорошо было бы убить Бубу — это придаст фильму серьезность.

— Хорошо, — согласился Кеосаян, отснял сцену, где меня убивают и сказал:

— Если тебя будет не жалко, то тогда тебя убивать не надо, а будет жалко — ты прав, стоит убить.

На просмотре в УК комсомола Кеосаян показал вариант с моей смертью в конце. После просмотра первый секретарь Тижельников и его заместители обратились к Кеосаяну, на глазах слезы.

— Эдик, не убивай Бубу!

Кеосаян повернулся ко мне:

— Ты убит.

Эдик был человеком легкого веса, но мечтал набить морду человеку тяжелого, и постоянно искал повод. Мы на стадионе смотрели хоккейный матч ЦСКА — Динамо, болеем за ЦСКА. ЦСКА проигрывает. На выходе Эдик спрашивает здорового биндюжника, сидевшего рядом выше и активно болевшего за Динамо

— Спартаковец?

— Спартаковец, — добродушно, с оттенком гордости подтвердил биндюжник.

— Я сразу понял — по жлобскому голосу.

Известный режиссер Козинцев на просмотрах всегда выступал первым, как правило, говорил о фильме плохо, делал много замечаний и уходил. После его выступления дальнейшее обсуждение принимало заданный негативный тон, и фильм был обречен на провал.

Принимался фильм Кеосаяна. Козинцев, как обычно, встал первым, и Кеосаян тут же сказал:

— Я вас прошу после выступления не уходить, а дождаться моего ответа и выслушать мою аргументацию.

Козинцев внимательно посмотрел на Эдика, все понял и начал говорить:

— Мы присутствовали при общей удаче. Прекрасный фильм, который займет соответствующее положение в анналах отечественного кинематофафа. Давно мы ждали такой фильм, и он появился. Спасибо Кеосаяну! И, обращаясь к Эдику:

— Я могу идти?

— Идите, — ответил Кеосаян.

Сергей Герасимов ласково называл Кеосаяна басмачом.

Эдику очень повезло с женой Лаурой, которая хорошо на него влияла и всегда была на высшем уровне. Эдмонд Горегинович Кеосаян ушел из жизни невероятно рано — в 57 лет, оставив после себя сыновей Давида и Тиграна, которые выросли при мне, пошли по стопам отца и достойны его таланта. Я снимался в Москве у детей Кеосаяна и получил большое удовольствие как от общения, так и от творчества. У Тиграна отцовская хватка, и при помощи Давида, я уверен, его ждет большое режиссерское будущее.

Дай Бог!

Арчил Гомеошвили

Во время новогодних концертов во Дворце спорта в Запорожье мне ночью позвонил артист Владимир Ивашов и сообщил трагическую новость — умер мой близкий друг Аркадий Толбузин. Я тут же собрал вещи и попытался вылететь в Москву, но не тут-то было: администрация филармонии узнала о моем намерении прервать гастроли, обратились к секретарю обкома, и все аэродромы, железнодорожные и автобусные станции были перекрыты. Приказ — не выпускать Сичкина! Филармония горела, и мои концерты были единственным выходом из бедственного материального положения. Случилось так, что в это же время в Запорожье с концертами приехал Арчил Гомеошвили, который только что сыграл роль Остапа Бендера в фильме режиссера Леонида Гайдая "Двенадцать стульев". После этой роли Арчил стал популярен, и мне пришла в голову мысль пойти к секретарю обкома и договориться о замене меня Гомеошвили. Поначалу секретарь ничего не хотел слышать — новогодние концерты, в основном — для детей и подростков, и им нужен Буба, но, видя мое горе и учитывая, что это всего несколько дней, в конце концов согласился. Оставалась одна проблема: сам Арчил понятия не имел о предстоящей замене. Надо сказать, что Арчил Гомеошвили — грузинский князь, и в этой связи мне вспоминается такой анекдот. Приходит сваха в еврейскую семью и говорит:

— Я бы хотела вашу Розу выдать за князя Шереметьева.

Родители:

— Да, но он русский.

— Но он князь. Подумайте, ваша Роза сразу становится княгиней.

— Да, но русский...

— Послушайте, Розочка уже не первой молодости, красотой не блещет и к тому же, чего греха таить, давно не девушка, а Шереметьев молод, красив, и к тому же князь!

— Да, конечно, очень хочется, чтобы Розочка стала княгиней, но все-таки русский...

— Слушайте, вы люди небогатые, а князь Шереметьев запакован, как никому не снилось — все левое побережье Волги его. Вы представляете, как Роза будет жить — меха, наряды, драгоценности, кругосветные путешествия...

— Ну... Ну ладно, мы согласны — пусть выходит за князя. Сваха:

— Уф! Ну слава Богу, пол дела сделано. Осталось уговорить князя.

Вот и я был в таком же положении — осталось уговорить князя Арчила Гомеошвили. Надо сказать, что любая замена крайне негативно сказывается на концерте и на самом артисте, даже если заменяющий артист лучше и более популярен. Публика ждет определенного артиста, и его замена в глазах публики — халтура. Арчил только начал гастроли, и неудачное начало концертов ему было совсем ни к чему. Я, чувствуя себя крайне неудобно, зашел в номер гостиницы, где Арчил жил со своей очаровательной молоденькой женой Танечкой, и, заикаясь от волнения, начал излагать свою просьбу, но Арчил тут же меня перебил:

— Борис, о чем разговор! Спокойно езжай, оставайся столько, сколько тебе нужно, не волнуйся — я тебя заменю.

Я уехал, похоронил друга, вернулся, закончил гастроли и захожу к Арчилу, чтобы отдать деньги за проведенные им спектакли. Арчил посмотрел на меня, как на сумасшедшего:

— Ты что, какие деньги? Спрячь их немедленно.

— Хорошо, вечером я накрываю банкет в ресторане, приглашай любое количество гостей; как говорят в Грузии, твои друзья — мои друзья.

Вечером я закрыл ресторан и накрыл шикарный банкет. Гостей было человек 300, причем в основном молодые девчонки. Молодые и красивые, но явно — легкого поведения. Я поначалу даже удивился: Арчил здесь с очаровательной молодой женой, и при этом такое количество девочек — вот все-таки что значит горячая грузинская кровь.

Банкет прошел прекрасно — все веселились, танцевали, шутили, ели и пили. Когда я подошел к директору ресторана, чтобы рассчитаться, он мне сообщил, что все в порядке — за банкет рассчитался Арчил.

На следующий день я поинтересовался у Арчила:

— Слушай, ты только приехал в Запорожье. Как ты ухитрился найти такое количество девчонок?

— Да я их никогда в глаза не видел. Я думал — это твои.

Вот так Арчил Гомелшвили не только оказал мне огромную услугу, но и накрыл банкет для меня и всех блядей города Запорожья.

Композитор Шаинский

Надо сказать, что в настоящее время композитором называет себя каждый, кто посетил хотя бы два урока пения в первом классе общеобразовательной школы. Нет такой забегаловки с несколькими лабухами, бацающими по выходным, чтобы их руководитель не именовался композитором. Если же забегаловка дает рекламу в газету, то количество смежных профессий, освоенных руководителем и тремя лабухами, почему-то называемых оркестром (иногда лабух один, тогда это — "человек-оркестр" расширяется:

Моня Квотер — гитара-вокал

Арон Щелкунчик — ударные-вокал

Фима Нойз — клавишные-вокал.

Руководитель оркестра — композитор, певец, аранжировщик, поэт, бард — Марик Лагман.

Почему они все "вокал"? Еще бы вставили: "В ресторане работают злектрик-вокал, гардеробщик-вокал".

Я дружил со многими действительно прекрасными композиторами, такими, как мой друг Ян Френкель, очаровательный Валерий Зубков и многими другими. Сейчас я хочу рассказать одну историю о Владимире Шаинском.

12 апреля в день космонавтики Шаинский, Зубков и я выступали для космонавтов, а после концерта генерал — полковник Команин увез нас на банкет. На банкете также присутствовали другие высшие военные чины; особенно мне запомнился дважды герой Советского Союза летчик-испытатель в звании генерал-майора. Обаятельный интеллигентный человек с прекрасным русским языком, он рассказывал забавные истории из жизни испытателей, коснулся Шестидневной войны, высоко отозвался о мастерстве израильских летчиков, посетовал, что советским летчикам пришлось воевать далеко от родины, и многие из них были сбиты на арабо-израильском фронте.

Неожиданно встал подвыпивший Шаинский:

— Нечего у нас летать! Будете летать — будем сбивать!

Генерал слегка оторопел от этого неожиданного заявления, но спокойно сказал:

— Мы не выбираем. Согласно присяге, мы подчиняемся приказу...

— Нас, — перебил Шаинский, подчеркивая слово "нас" — ваш приказ не интересует. Летайте где хотите, но к нам мы лезть не позволим.

— Мы — военные люди, — пытался объяснить летчик, — и летим туда, куда нас посылает командование, — но Шаинский гнул свое:

— У нас вы не разлетаетесь — будем сбивать. Мы отобьем охоту воевать против нашего государства! А еще раз полезете — будем уничтожать прямо на советских аэродромах.

Мы с Зубковым слушали нашего обычно тихого очаровательного, а тут вдруг разгулявшегося, Шаинского одновременно с восхищением и ужасом. В душе мы были с ним согласны, но, как говорят одесситы — нашел время и место. Он наговорил примерно на 25 лет каторги, а наш срок, как слушавших и не возражавших, тянул лет на десять.

Что самое удивительное, ни один из присутствующих не поспешил выступить с фальшиво-патриотическим заявлением, доказывающим его любовь к советской власти; наоборот, они даже как бы сочувственно отнеслись к сказанному Шаинским.

— Я прекрасно понимаю вашу позицию, — сказал Команин, — но меня немного удивляет тот факт, что вы написали такое количество прекрасных русских песен, а живете мыслями и чувствами Израиля.

— Все мои песни — еврейские, — заявил Шаинский. — Это переделанные под якобы русские песни кадиши. Смотрите, — сел за рояль и начал играть сначала свои песни, а потом соответствующие им еврейские молитвы, подробно объясняя, как он их подгонял под русский колорит.

Вечер закончился всеобщим повальным хохотом.

Александр Лонгин

Саша Лонгин уехал в 1975 году, вызвав всеобщее недоумение: никто его не притеснял, он был ведущим конферансье в оркестре Олега Лундстрема, успешно работал диктором на радио и актером в театре, но, тем не менее, решил одним из первых вдохнуть воздух свободы. Оказавшись в Америке, Саша первым делом позвонил в Москву и попросил выслать ему гречневой крупы. Я сделал вывод, что в Америке нет круп. Потом он попросил черного хлеба. Забегая вперед, в 1997 году я привез ему батон черного хлеба, но он сказал, что этот хлеб крашеный (не зная, что хлеб красят везде, т.к. черной муки не существует), он это американское дерьмо не ест и тут же сожрал его до последней крошки. Из последующих его звонков и писем мы вынесли впечатление, что в Америке давно наступил голод, ничего нет, а то, что есть — не то: Короче, Лонгин плавно влился в категорию тех эмигрантов, которые бросили страну, чтобы не видеть этого кошмара, но нравится им только то, что было. Таких, к сожалению, много, и с этим ничего не поделаешь — на всех мышьяка не напасешься. Саша обладает импозантной внешностью типа Саввы Морозова, Шаляпина или крупного американского миллионера-фермера. Одет он тоже под миллионера — висящие тряпки и мятые сникерсы. Поначалу Саша обосновался в Вашингтоне, где работал таксистом. Он был вечно голоден, поэтому в кармане у него лежала булочка, а во рту всегда торчала большая сарделька, которую его пассажиры принимали за сигару. Это его : спасало с его английским: учитывая, что понять выходца с юга невозможно, пассажиры, слыша . бессмысленный набор звуков, издаваемых Лонгиным и видя сигару-сардельку, думали, что перед ними - техасец и не задавали лишних вопросов.

Я не знаю, каким был Саша в молодости, но в старости — это самец с мертвой хваткой. Вечно в поиске новых баб, и находит. Предпочитает моложе себя лет на 80, но не оставляет вниманием и остальные возрастные категории. Специально распустил о себе слух, что он импотент и под видом импотента перетрахал жен всех своих друзей и знакомых. При этом, однако, великодушен. Саша привез из Союза молоденькую жену, которая его здесь бросила. Я при встрече хотел было выразить свое сожаление, но Саша меня удивил:

— Что ты, Борис! Она сейчас живет с замечательным человеком, и он, говорят, ее прекрасно трахает — дай ей Бог!

И так каждый раз. Когда его бросают, он не о мести думает, а о том, чтобы ее качественно трахал хороший человек. И надо сказать, что у него легкий... ну, скажем, рука — все его бывшие возлюбленные прекрасно устроены. Саша сугубо городской житель — Москва, Ленинград, затем Вашингтон, но он вдруг бросил Вашингтон и переехал в Катскильские горы. Летом там неплохо, а зимой — филиал Колымы. Однажды он затащил меня к себе, чтобы показать свое хозяйство. Посадил меня в джип, и мы поехали сначала по дороге, а когда дорога кончилась, по полю — грязь, ухабы и ямы размером с Большой Каньон. При этом Саша счастливым голосом приговаривал: "Посмотри, какая прелесть". Посмотреть мне ничего не удавалось — после попытки пробить головой крышу джипа на очередном ухабе мы тут же провалились в яму, и я должен был хвататься за переднюю панель, чтобы не разбить о нее голову — и так минут 20.

Хозяйство оказалось большим и состояло из двух огромных собак, двух лошадей, большого козла, голубятни, крысы Зайки, мышонка Арончика и большого полуразвалившегося и невероятно грязного дома, в котором необходимо было повесить плакат "Выходя, вытирайте ноги". Весь этот зверинец, за исключением мышонка и крысы, достался Лонгину от предыдущих хозяев, каждый из которых говорил на своем языке. Животные, в свою очередь, также понимали каждый свой язык. Лошади знали английский. Собаки понимали только идиш. Козел понимал и, кажется, пытался говорить по-польски. Мышонок и крыса в совершенстве овладели русским с большой примесью мата. Иногда, выпивая, Саша путал с кем надо говорить на каком языке, что было очень смешно и вызывало смятение в зоопарке: козел, например, никак не мог понять, каким образом он должен охранять дом.

Саша накормил собак, лошадей, козла и отправился к голубям. Открыл голубятню, просунулся туда по пояс и секунд через 10 вылез — весь от макушки до пояса белый, ни одного черного пятнышка, это ж надо так обосрать человека и в такие кратчайшие сроки! Саша тоже был удивлен и сказал, что у голубей, вероятно, что-то случилось: так его еще никогда не обсирали. Снова, уже полностью, залез в голубятню, через некоторое время весь белый, превратившийся в древнегреческую скульптуру, вылез, держа в руках окровавленного голубя, и резюмировал:

— Зайка — сволочь, и она еще об этом пожалеет. Грозный как Зевс во гневе, зашел в дом и громовым голосом крикнул:

— Зайка, сука!

Откуда-то появилась здоровая рыжевато-серая крыса.

— Ну ты что ж, блядь, я тебя предупреждал? Зайка виновато скребла лапкой, опустила глазки, и всем своим видом пыталась выразить полное раскаяние, что плохо сочеталось с довольной наглой мордой.

— Предупреждал. Три дня на голодном пайке! Пошла на хуй отсюда! Крыса скрылась.

— Арончик! — уже игриво, с ласковыми нотками крикнул Саша. Из дырки в плинтусе вылез мышонок с торчащими ушками; глазки веселые осмысленные и ждущие подарков. Саша направился к холодильнику и, приговаривая:

"Сейчас, Арончик, сейчас, малыш, папочка все приготовит, вот только играть сегодня не будем: у меня гости, поиграем завтра", — вытащил кусочек колбасы, кусочек сыра, сухарик и разложил для Арончика все эти лакомства. Закончив сюсюкать с мышонком, Саша, по-прежнему весь в говне, с сияющим лицом повернулся ко мне и произнес:

— Ну, ты понял, почему надо жить здесь? Понял, как это прекрасно?! Гете сказал, что самое большое несчастье для человека — потерять разум. В отношении Лонгина я категорически не согласен с Гете. Для Саши самое большое несчастье — сохранить его. Это же какое-то чудо: советский человек в глуши, в грязи, с мышами и крысами, в полном говне — и отнюдь не в фигуральном смысле — и счастлив! Саша влюбился в Катскильские горы и решил всех нас приобщить к деревенской жизни. В горах продавался большой участок земли, и он загорелся идеей построить для артистов дачный кооператив. Обзвонил и пригласил на собрание всех потенциальных пайщиков, и, поскольку в числе приглашенных им артистов был Эмиль Горовец, который в то время находился в натянутых отношениях с Александровичем, на меня была возложена задача убедить Александровича принять в этом участие. Я красочно описал Михаилу Давидовичу преимущества жизни на свежем воздухе, прелести рыбалки и сбора грибов, объяснил, что наконец-то у нас появится культурный центр и в конце концов убедил, что это то, о чем Александрович мечтал всю свою жизнь.

Открыл собрание Лонгин, до этого крепко врезавший стопоря, что не могло не сказаться на стилистике его речи.

— Все городские жители укорачивают свою жизнь минимум на тридцать процентов. Есть возможность купить землю и построить артистам дачи. Имея такой кооператив, мы на всех хуй положили.

Александрович, никогда не слышавший таких игривых оборотов, наклонился ко мне:

— Борис, что он имеет в виду?

Я: — Он говорит, что живя в кооперативе мы будем получать удовольствие.

Лонгин: — Но надо торопиться, землю могут перекупить. Не успеем — в жопе.

Александрович: — А это как понять?

— Он говорит о срочности покупки.

Лонгин: — Участок большой, и купить его, а затем застроить мы можем только все вместе. По отдельности нам — пиздец.

— А это о чем?

— В единстве сила.

— Ведь если говорить по-честному, — продолжал к Лонгин, — то пока мы все в глубокой жопе, и нам, как говорится, хуй цена в базарный день.

Вконец сбитый с толку обилием незнакомых слов, непонятным образом связанных с ценой в базарный день, Александрович вопросительно посмотрел на меня:

— Инфляция может резко подскочить, и нам надо успеть купить по стабильной цене до наступления паники на бирже.

Тем не менее, несмотря на объяснения, на лице Александровича появилось некоторое сомнение. Слово взял муж племянницы Лонгина.

— Чтобы окупить участок, нам надо будет развести кур, свиней и коров. Хорошие бабки могут дать норки — они прекрасно в неволе размножаются, а клетки стоят гроши.

— Постойте, — подал реплику кто-то из сидящих, — но это же будет страшная вонь на участке. Кроме того, за всеми этими животными надо ухаживать; мы что, должны превратиться в пастухов и свинарок — это же круглосуточная работа. Где же свежий воздух, безмятежный отдых на природе?

— А вы что, хотите с печки упасть и жопу не разбить? Да, будет вонять и придется повкалывать, но зато нам ничего не будет стоить кооператив.

— Боря, — взволнованно зашептал Александрович, — я не хочу работать пастухом, и вообще, зачем мне этот зверинец?

Лонгин перехватил инициативу:

— Давайте посмотрим на дело с другой стороны. Благодаря курам, свиньям, коровам и норкам у нас будут деньги, и, следовательно, открываются широкие перспективы. Для начала мы можем построить наш собственный дом для престарелых. Вот, скажем, Александровича хватил инсульт, лицо перекошено, ходит под себя, сам пальцем пошевелить не может. Казалось бы ему пиздец — в полном говне, ан нет: вывозят его в инвалидной коляске, а навстречу в такой же коляске Горовца катят — разбил паралич, отнята вся правая сторона. Смотрят они друг на друга, и на душе становится теплее.

Александровича явно не вдохновило радостное будущее, столь красочно обрисованное Лонгиным.

— Борис, я не хочу встречаться с Горовцем, тем более в инвалидной коляске, я хочу выйти из кооператива.

— Ну и, конечно, кладбище, — продолжал соблазнять пайщиков Саша. — Все мы далеко не молоды, и не сегодня-завтра придет Кондрат, а нам не страшно, у нас есть место, которое нас ждет. Вот, скажем, загнется завтра Александрович, и все в порядке — его закопали, и он лежит среди своих. Я справа, Горовец слева, а временно оставшиеся раскупоривают на наших могилках бутылочку, и мы все вместе.

В конце речи Лонгина Александрович уже ничего не говорил, только тихо подергивался.

Несмотря на блистательную речь убедить пайщиков Лонгину не удалось, и кооператив не состоялся.

Я не хочу, чтобы вас ввела в заблуждение ирония, с которой я пишу о Саше — такая книга. Саша Лонгин — добрый, отзывчивый и щедрый, всегда готовый помочь. Во время подготовки к моему юбилею он мне всемерно помогал, был в моем распоряжении с машиной в любое время дня и ночи, и самый щедрый подарок был сделан им. Другое дело, что его искреннее желание помочь не всегда бывает облечено в форму, нужную для данного конкретного случая.

Мне был нужен матрас, и Саша нашел дешевую и хорошую базу. Мы приехали, Саша представился сам, и потом представил меня:

— Вы все, конечно, помчите Бориса Сичкина по роли Бубы Касторского в фильме "Неуловимые мстители". Борис Михайлович объездил с концертами пол света — Израиль, Россия, Европа, Австралия — всюду битковые аншлаги. Снимался у ведущих режиссеров, таких, как Оливер Стоун в Голливуде. В числе его партнеров по фильмам звезды мирового кино — Энтони Хопкинс, Джо Пеши и другие. Также отснялся во множестве рекламных роликах для телевидения... Сколько стоит этот матрас? Директор: — 50 долларов.

- Я вас очень прошу — для такого артиста, актера с мировым именем сделайте дешевле.

Я расхохотался:

— Саша, после такого представления я должен, как минимум, выписать чек на 100 тысяч для расширения бизнеса.

Однажды в компании мне довелось услышать рассказ о еще одной покупке Лонгиным матраса. По словам рассказывающего эту историю, Саша поехал на край света — только потому, что на той базе матрасы стоили чуть дешевле, перерыл тысячу тяжеленных матрасов, ложился на них, прыгал, чтобы выбрать лучший и не нарваться на бракованный, а потом торговался до хрипоты, чтобы скинуть еще несколько долларов. Слушатели осуждающе качали головами — какая мелочность и крохоборство. Единственное, о чем забыл упомянуть рассказчик, это то, что поехал за тридевять земель, потерял весь день, наработался, как Фузчик и торговался Саша для того, чтобы купить матрас не себе, а ему. Правильно говорят на Востоке -ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

Эдди Рознер

Знаменитый трубач Эдди Рознер родился в Германии и долгое время жил и работал в Польше. Говорили, что он был 3-й трубой в мире. Луи Армстронг, послушав его, пришел в восторг и сказал:

— Можете смело говорить, что вы белый Луи Армстронг. Рознер ответил:

— Спасибо. Можете смело говорить, что вы черный Эдди Рознер.

Рознер со своим оркестром приехал в Советский Союз и пользовался огромным успехом: ему даже дали звание заслуженного артиста Белоруссии, но со временем он разочаровался в системе и, когда началась война, вместе с польской армией Андерсена решил покинуть Союз. Его арестовали и отправили в ссылку на 10 лет. В ссылке Рознер продолжал работать, и, когда кошмар кончился, вернулся в Москву снова организовал эстрадный оркестр. Партийное руководство требовало от него идейных программ, посвященных революции. Будучи умным человеком, Рознер понимал, что в одиночку советскую власть победить невозможно и удовлетворял запросы начальства, добавляя от себя капельку издевки: вся сцена утрированно была в красных знаменах и революционных атрибутах, на заднике — Красная площадь, и повсюду к месту и не к месту шлялся Ленин. Тупые партийные работники издевательства не понимали и были в восторге. При этом Рознер выторговал для себя третье отделение. В первых двух звучали Туликов, Мурадели и другие классики патриотической советской песни. На капустнике я говорил: "Святой Эдди Игнатьевич! Кто ж тебя так замураделил?" Но третье отделение Рознер составил из шлягеров американских композиторов, и оно шло под стон зрительного зала.

Он был типичным западным деловым человеком, без зависти, и старался, чтобы люди зарабатывали приличные деньги. Для программы Утесова "30 лет спустя" я поставил номер "Эволюция западного танца" — от неандертальцев до рок-н-ролла. Номер | получился великолепный, весь оркестр в различных | париках принимал в нем участие, и на этом фоне Утесов читал смешной фельетон, тот номер шел | приблизительно 30 минут под сплошные аплодисменты, и им заканчивалось первое отделение программы. Утесов пришел к директору ансамбля, чтобы тот подписал договор о выплате мне 400 рублей.

— Очень много, — сказал директор. — Нельзя ли ему дать меньше?

— Это массовый номер, — объяснил Утесов, — и по тарифу мы Сичкину, как режиссеру и балетмейстеру должны были бы уплатить 3 тысячи. 400 рублей — это абсолютный минимум.

Долго еще говорил директор, что это большие деньги и со скрипом подписал договор.

Рознер, который по совместительству был еще и директором ансамбля, попросил меня поставить номер его жене, очаровательной танцовщице Гале Ходес. Я придумал красочный номер "Карнавал" с потрясающими костюмами, но, к сожалению, он не получился. Номер, который я мечтал сделать великолепным, оказался так себе — серенький. Я был в ужасе, подошел к Рознеру и сказал, что отказываюсь от получения гонорара.

— Боренька, золотце мое, — сказал Рознер, — то, что номер не получился, это мы знаем, а Москонцерт должен платить по высшей ставке, — и подписал договор на 1200 рублей.

— У Утесова за шлягер я с трудом получил 400 рублей, а у Рознера за проваленный номер 1200.

В Советском Союзе, если у еврея спрашивали его национальность, он отвечал так тихо, что сам себя услышать не мог. Нигде — ни на улице, ни в трамвае, ни в автобусе я ни разу не слышал еврейской речи.

Рознер гордился, что он еврей. Все в оркестре у него были евреи, за исключением одного русского по фамилии Цейтлин. В связи с тем, что его оркестр принимал участие в тематических концертах, посвященных октябрьским праздникам, в оркестре часто проводились открытые партийные собрания, на которых присутствовали представители горкома партии. Рознер ненавидел партийную номенклатуру, почти сплошь состоявшую из антисемитов и не упускал случая над ними поиздеваться.

Начинается собрание. Представитель горкома партии начинает говорить о революционной идее, о важности исторического момента...

— Извините, — прерывает его Рознер и на еврейском языке обращается к музыканту оркестра Марковичу:

— Как ты спал? Что ел? Куда поедешь в отпуск? Какое-то время они обсуждают эти темы, и потом Рознер поворачивается к представителю горкома:

— Да, так что вы там говорили?

Тот продолжает идейную часть, но долго веселиться ему Эдди Игнатьевич не дает:

— Минуточку, — и по-еврейски к музыканту Павлу

Гофману:

— Так что, Паша, кто вчера выиграл в преферанс? Герман — очень выразительный актер, прекрасно понимает, зачем Рознер его спрашивает и, отвечая, изображает со всеми ужимками старого местечкового еврея.

Партийное начальство скрежещет зубами, но ничего не может поделать. Я не пропускал ни одного из этих собраний.

Рассказ Эдди Рознера

Каждый год перед Новым годом собиралась интернациональная концертная программа из звезд. К продюсеру этих концертов обратился великолепный скрипач с просьбой дать ему возможность выступить. Продюсер объяснил, что скрипка не монтируется в этих концертах. Скрипач обещал играть доходчивую музыку. Он не претендует на гонорар. Продюсер согласился и предупредил его, что если он не понравится зрителям, то в него могут запустить сырое яйцо, гнилое яблоко или помидор, и актер без обиды должен покинуть сцену. Такие правила.

Скрипач вышел на сцену в элегантном фраке, лакированных туфлях, в накрахмаленной рубахе с бантиком. Играл великолепно, но какому-то зрителю он наскучил, и тот запустил в него гнилое яблоко и попал скрипачу в лоб. Меткость зрителя вызвала одобрение публики. Скрипач элегантно смычком сбросил со лба яблоко и продолжал играть, как ни в чем не бывало. Зал, состоявший из опытных "ворошиловских стрелков", начал его обстреливать со всех мест. Скрипач увертывался от выпущенных по нему снарядов, то пригибался, то делал всевозможные выпады влево, вправо, поворачивался спиной, но ни на секунду не прекращал играть. Снаряды, несмотря на его ловкость, все же иногда попадали в цель. Фрак и лицо были в сырых яйцах, помидорах, и гнилых яблоках. Зал разыгрался, расхохотался, и когда он закончил выступление, устроил ему фурор. Он выходил на поклон до двадцати раз. Его встречали градом снарядов и веселились, как дети. После этого номера выступавшие "звезды" не пользовались успехом. Продюсер был в восторге от номера, и в следующем концерте было объявлено о его выступлении первым номером второго отделения.

Зрители пришли ко второму отделению с полными корзинами яблок, яиц и помидоров. Продюсер у входа в театр продавал зрителям снаряды по повышенным ценам.

Сцена была украшена колоннами, креслами, ширмами и занавесками. Скрипач прятался, но как только он появлялся на сцене, летели все эти продукты. Стрельба шла по живой мишени. Скрипач оказался гениальным эксцентриком. Он играл, сидя в кресле, за креслом, то пригибаясь за колонной, то становясь на стул. Он путал снайперов, и эта игра всем доставляла огромное удовольствие. Кончилось тем, что продюсер понял, что зрителям нужен только этот аттракцион. Вот так неожиданно появился такой шлягер на концерте. Такой номер никто не мог бы придумать. Я спросил у Эдди Рознера, почему он не приезжает в Советский союз на гастроли? Рознер улыбнулся и ответил: "Где вы видели в Союзе перед Новым годом помидоры?" "Да, но яблоки и яйца, можно было достать?" "Наверно. Но какой советский человек, достав яблоки и яйца, будет их бросать на сцену, когда его ждет дома голодная семья".

Семейный Альбом

Мой сын Емельян

Это, должен вам сказать, весьма своеобразная личность. Емельян не переносит города, скопление людей (под чем, как я понял, подразумевается наличие более двух человек в радиусе 10-ти километров) и, по большому счету, все, так или иначе относящееся к цивилизации 20-го века. Когда я ему как-то сказал, что по мироощущению он человек 19-го века, он меня тут же поправил — даже не 15-го, поскольку, как мне любезно объяснил Емельян, к 15-му веку городская инфраструктура, во всяком случае в Европе, уже была вполне развита, и количество людей на планете — с точки зрения Емельяна — превысило все разумные пределы; так что ему лично подошел бы, максимум, 9 век.

Телефон в доме — его личный враг, каждый звонок, как удар обухом по голове. В ту же секунду, как я выхожу за порог квартиры, все телефоны отключаются. Иногда, в порядке исключения, работает автоответчик (без звука, естественно), накрытый двумя подушками, чтобы не был слышен крошечный щелчок во время его включения. Однако, бывает, что Емельян сам ждет важный звонок (выражение его лица в этот момент вдохновило бы Шекспира на самую мрачную из его трагедий). В этом случае происходит следующая процедура: раздается звонок, Емельян без обычного "алло" молча снимает трубку и прикладывает ее к уху. Выяснив, что звонящий не тот, кого он ждет. Емельян монотонным голосом произносит: "Хэлло, вы набрали номер 718... В настоящее время никто не может вам ответить. Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала", — и голосом изображает сигнал: "Би-и-и". Любит природу, лес, рыбалку, собирать грибы, в хорошей физической форме — может ходить 3 часа по лесу, потом 3 часа грести на озере и потом без всяких признаков усталости садится за компьютер и 6-8 часов занимается кропотливой музыкальной работой, но если ему надо истратить 10 минут, чтобы заполнить анкету... Несколько дней он, мрачный, ходит вокруг письменного стола, где эта анкета лежит — готовится. В эти дни все у него валится из рук. Наконец он собирается с духом, садится, заполняет анкету — и без сил падает на кровать, как если бы он в одиночку построил Беломорканал. Когда Емельян выпивает грамм 150 коньячка, он преображается: шутит, болтает, смеется — видимо, забывает в каком веке живет и мысленно возвращается в милый ему 9 век— если не в ранний мезозой. К сожалению, учитывая генетику, 150 граммами дело не ограничивается, и Емельян потом мучается похмельем, которое постоянно сопровождается одним и тем же кошмарным сном: к нам в гости зашли две женщины и разговаривают между собой на кухне. Так что выпивает Емельян редко. После выпуска "Ромео и Джульетты" Емельяну пришлось зарегистрировать бизнес, чтобы иметь право ее продавать, и это его доконало. У него развилась сильнейшая аллергия (как он говорит — такое ощущение, как будто тебя кусают тысячи блох и муравьев) не только на занятие бизнесом или вообще любой обычной для современного человека деятельностью, но даже просто на упоминание об этой деятельности (в числе слов, которые нельзя произносить в его присутствии: бухгалтер, отчет, надо позвонить, Манхэттен — предмет особой ненависти, анкета, аппойтмент и многие, многие другие).

Емельян быстро понял свою ошибку, плюнул на бизнес и уехал лечиться в лес. Как он впоследствии рассказал: приехал, пошел ночью в лес, забрался глубоко в чашу, людей нет — вокруг свои, вздохнул лолной грудью, почувствовал себя дома — и все как рукой сняло.

Емельян знает о существовании денег, но относится к ним как к абстрактному понятию. Вот образец типичной беседы. Я приношу домой свежую лососину (Емельян тщательно следит за своим питанием и ест ее через день).

Емельян смотрит на нее и спрашивает:

— Сколько она стоила?

— 8,99 за фунт.

— А что, дороже не было?

— Это самая дорогая.

— Мне удавалось находить дороже.

— А зачем?

— Чем дороже, тем лучше.

— Хорошо, а если не хватает денег?

— Должны быть. Сколько надо, столько должно быть.

— Ну, а если тем не менее таких денег нет? Емельян (назидательно). — Денег должно быть столько, чтобы о них не думать.

— Я согласен. Деньги должны быть и столько, чтобы о них не думать, но что делать, если их все-таки нет?

Некоторое время Емельян смотрит на меня, как на полного идиота, не понимающего очевидных вещей и наконец внятно, как говорят с 3-х летним ребенком, когда хотят ему что-то втолковать, чтобы он запомнил, произносит:

— Значит, надо сделать так, чтобы они были, — и уходит, не сомневаясь, что он доступно и исчерпывающе все мне объяснил. Я пытаюсь остановить его вопросом:

— Ну, и почему бы тебе не попробовать самому этим заняться? — но он, не оборачиваясь, бросает: — это не моя профессия, — и, что самое смешное, абсолютно прав. Емельян пишет гениальную классическую музыку, слушая которую люди приходят в восторг, но народ покупает "Зайка моя, я твой тазик", а "тазик" Емельян писать не хочет и не умеет.

Вы не можете удивить Емельяна, похваставшись, что купили рубашку, скажем, за 500 долларов — Емельян цен не знает, и они его не интересуют (сколько надо, столько должно быть). Признаки слабого интереса появляются при назывании сумм от 3-4-х миллионов — с этих цифр начинается стоимость острова, на котором Емельян мечтает укрыться от людей и цивилизации. Емельян никогда не покупает лотерейный билет, если сумма розыгрыша меньше 20-ти миллионов, да и 20 миллионов его особенно не вдохновляют — так, как говорится, на булавки. Я поначалу не понимал:

— Тебе что, не хватит 20-ти миллионов на остров и прочее?

— Какие 20 миллионов?! — презрительно скривился Емельян. — Если хочешь получить всю сумму сразу, а не в течении 26-ти лет, тебе дадут около 40 процентов, а потом еще 50 процентов, а то и больше, учитывая, что ты живешь в этом вонючем городе, заберут в виде налогов.

— Ну, а чистыми 20 миллионов тебе бы хватило? Емельян надолго задумался, производя в уме какие-то подсчеты и очень неуверенно, с сомнением в голосе, сказал:

— Ну, при тщательном планировании, в режиме жесткой экономии...

Я тут же понял, что 20 миллионов ему хватить не может, поскольку ни жесткая, ни какая прочая экономия с Емельяном несовместимы. Емельян никогда не торгуется, больше того, он обычно даже не спрашивает цену. Когда я его спрашиваю, сколько стоит та или иная его покупка (обычно при помощи кредитной карточки), как правило следует прямой и ясный ответ: "Не знаю". В Одессе на Привозе его бы возненавидели — весь смысл в торговле:

— Что вы просите, за пиджак?

— Прошу 40, назовите вашу цену.

— Уже сейчас даю любую половину.

— Если дадите 35, можете считать, что вы в нем ушли.

— Могу уйти в нем за 25, — и т.д. в этом плане — люди отдыхают. Емельян, если дело происходит в магазине, максимум может поинтересоваться, нет ли чего-нибудь подороже. Иногда это, впрочем, приносит весьма неожиданные результаты.

Емельян поехал в Пенсильванию покупать машину, выбрал, осмотрел, прокатился и заходит в кабинет к дилеру.

Дилер: — А, бьюик Ле Сэйбр кастом? Ну что ж, поздравляю, прекрасный выбор. Я тебе на нее дам хорошую цену — шесть с половиной тысяч.

Емельян: — О кей.

Дилер: — Ну ладно, шесть с половиной, конечно, многовато, но шесть, я думаю, в самый раз, как думаешь?

Емельян: — Ну, шесть, конечно лучше, чем шесть с половиной.

Дилер: — О кей, о кей, я понимаю — ты парень еще молодой, и даже шесть кусаются. Вот что я тебе скажу — пять семьсот... да ладно уж, бери за пять с половиной.

Емельян: — Хорошо.

Дилер: — Слушай, это хорошая машина, ты ж сам видел: полная автоматика, сиденья — голубой бархат, 8 цилиндров — бегает как зверь. Ну что, такая машина не стоит пять двести, возьмешь за пять?

Емельян: — Да она больше стоит, ты же сам сначала сказал шесть с половиной.

Дилер: — Н-да... Знаешь что, ты у меня сегодня первый покупатель, я тебе даю самую большую скидку в моей практике — четыре пятьсот, и она твоя! Берешь?

Емельян: — Конечно, беру.

Дилер сокрушенно вздыхает, картинно, с видом полного непонимания такого пренебрежения к его благородству, разводит руками и снимает телефонную трубку:

— Джон, зайди — тут у нас возникла одна проблема... (Начинается стандартная идиотская игра "хороший дилер — плохой дилер", в которой плохой дилер играет роль босса хорошего).

Заходит плохой и строго осведомляется:

— В чем проблема?

— Да вот, помнишь Ле Сэйбр?

— Конечно. Пожалуй, лучшая наша машина. Ну?

— Ну понимаешь — я знаю, ты мне говорил ни в коем случае меньше, чем за пять не продавать, но, не знаю как получилось — с языка сорвалось, — тут дилер с видом заговорщика подмигивает Емельяну, — короче я ее предложил за четыре двести. Плохой недовольно хмурится:

— Ну это ты хватил. Как ты мог — я ж тебе ясно сказал пять. Ну что ж, раз сказал — ничего не поделаешь, придется отдавать за четыре двести, но учти, чтобы это было в последний раз, — и с недовольным видом уходит. Дилер вопросительно смотрит на Емельяна.

Емельян: — Я все понял, все оценил — ты скинул еще 300 долларов.

Дилер вынимает из стола сигареты и нервно закуривает:

— Неделю назад бросил, — доверительно сообщает он Емельяну, — да, видно, не судьба. Ладно, чтобы покончить с этим — четыре тысячи, ну?

Емельян: — Ну что говорить — прекрасная цена, к тому же круглая — считать удобно.

На лбу у дилера выступают мелкие бисеринки пота:

— Вот что, я, конечно, прыгаю выше головы, и у меня будут крупные неприятности, но чем-то ты мне глубоко симпатичен. Это прекрасная, чудесная машина, — его голос предательски срывался, и в уголке глаза начинает дрожать крупная фальшивая слеза, — и я хочу, чтобы она попала в хорошие руки. Будь, что будет — три восемьсот!

Емельян: — Послушай, мне даже как-то неудобно: ты ее чуть не за пол цены отдаешь.

— Ну не могу я, пойми, не могу, — уже почти с натуральными слезами кричит дилер, — отдать тебе ее меньше, чем за три пятьсот. Я и так еле пару сот на этом заработаю, а мне ее надо было пригнать, сделать тун an, вымыть...

Емельян: — Ну хорошо, хорошо, я ее беру. Дилер: — Действительно берешь? Емельян: — Да беру — вот деньги.

Позже, когда все бумаги уже были подписаны, дилер с уважением сказал:

— Ну ты торгуешься — всю душу из меня вынул! Честно, я думал, что на 4200 я тебя поймал, но не тут-то было — ты все оставшиеся семьсот откусил, до последнего цента. Меньше я уж действительно идти не мог.

— Да я, в общем-то не торговался, — пожал плечами Емельян. — Торговался, собственно, ты один.

— Подожди, подожди, — страшное подозрение зародилось в голове у дилера, — ты что же, хочешь сказать, что взял бы ее за шесть с половиной?

— Естественно, — подтвердил Емельян. — Я же тебе сразу сказал о кей.

Я не знаю, как на бумаге выразить всё отчаяние, которое прозвучало в последующем крике "ой, е..." дилера.

К сожалению, это хоть и приятный, но единичный случай. Помню, на фли-маркете мы у одного и того же торговца с разницей в 5 минут купили абсолютно одинаковые темные очки. Я за свои заплатил 3 доллара, а Емельян — 10 и никак не мог понять, что между моим вопросом "сколько бы вы хотели?" и его "сколько я вам должен?" существует большая разница. На мое несчастье, у Емельяна полный набор платиновых кредитных карточек, в количестве, достаточном для составления двух покерных колод, и он его активно использует. Емельян стал специалистом в области натуральной медицины, диетологии, гомеопатии, аюрведы и Бог знает чего еще, так что каждую неделю мы получаем посылки с витаминами, травами от всех болезней, средствами для укрепления бровей и питанием для шнурков на ботинках. Одежду он покупает только лучших итальянских и французских дизайнеров (ума не приложу зачем, если полгода он не высовывает нос из квартиры, а вторые пол года живет в лесу, где его видят только олени и зайцы) и сразу же несет ее перешивать. Что носят, и какая сейчас мода его совершенно не интересует. У него своя, никогда не меняющаяся мода (рубашки только приталенные, брюки без напуска, штанины средние ровные по всей длине, все до миллиметра точно по фигуре), и если какая-то там другая мода не соответствует его моде — тем хуже для этой моды: подаренные ему брюки от Гуччи за 150 долларов, которые из-за шлиц перешить было невозможно, он надевает на рыбалку. Вообще, Емельян уважительно относится к чужому мнению, во всяком случае, когда на него смотришь, такое создается впечатление: он внимательно, не перебивая, слушает собеседника, смотрит на него чистыми глазами и, что-то бормоча, как бы соглашаясь, вежливо кивает, но если прислушаться к его бормотанию, можно различить что-то вроде: "Нет, пожалуй, гобой в этом регистре будет грубоват. Вероятно, кларнет все же лучше".

Мне он любезно позволяет оплачивать все счета. Сам он на них не смотрит и к ним не прикасается — любой финансовый документ, включая поздравление с Рождеством из банка, вызывает у него приступ аллергии. Помимо казначея я у него работаю секретарем, рассыльным, домработницей и сопровождающим при поездках в Манхэттен, если ему туда надо поехать на машине, а поставить машину негде, при этом он явно недоволен тем, как я выполняю свои обязанности. Спасает меня от увольнения должность спонсора. К счастью, как повар я у него вызываю чувство глубочайшего презрения, так что готовит он себе сам, впрочем, во время готовки и последующей кормежки к нему лучше не подходить — может укусить. Я это так и называю — идет кормежка.

Звонит Галя:

— Боря, спроси у Емелюшки, как мне принимать эти розовые и зеленые таблетки?

— Не могу — идет кормежка.

Галя все понимает. Спустя какое-то время:

— Ну как, сейчас уже можно?

— Не знаю... вроде бы немного насытился, может подобрел... Рискну.

— Все в порядке — не пырнул. Розовые за 40 минут натощак до завтрака, а зеленые 3 раза вместе с едой.

Прилично знает английский язык, говорит, читает и пишет, но как только ему надо позвонить и говорить по-английски, он бледнеет, замирает и меняется в лице, как перед затяжным прыжком без парашюта (в чем, как объяснил Емельян, нет ничего удивительного: по-английски у него может быть только деловая беседа, а телефон плюс деловая активность по ужасу равняются, минимум, Холокосту).

Вместе с тем не могу не отметить его огромную эрудицию и великолепное чувство юмора — не зря он является моим неизменным редактором. К его недостаткам я давно привык и смотрю на них как на достоинства, а своими обязанностями я даже немного горжусь (если сравнить отношение к деньгам и, вообще, мироощущение Емельяна и, скажем, Людовика 14-го, то Людовик 14 не мог бы у Емельяна работать полотером — а мне Емельян доверяет).

Пусть пишет гениальную музыку и редактирует мои книги, а я с радостью буду оплачивать чудовищные счета.

У Емельяна абсолютный музыкальный слух и, помимо этого, "абсолютный" обычный слух — он слышит, как мышка пробежала на соседней улице. Мы быстро выяснили, когда он был маленький, что, если хочешь что-то сказать по секрету от Емельяна, лучше уехать в другой город, да и там говорить шепотом. При таком слухе Емельян ненавидит шум, вернее, не любой шум, а шум, производимый людьми или созданными ими предметами. К числу неприятных шумов — "назойливые щелчки" — относится, например, движение секундной стрелки в настенных электронных часах, звук которой не мог бы уловить ни один прибор. Ничего не понимая в технике, Емельян умудрился разобрать телефон и обмотать молоточек ватой, а купол, по которому он стучит, марлей, так что теперь звонок телефона — это звук ваты, стучащей о марлю. Услышать, вернее, догадаться, что телефон звонит можно только прижавшись к нему ухом — по легкой вибрации. К счастью, у меня есть верный индикатор — когда Емельян издает тяжкий стон, это значит — кто-то звонит. Нетрудно догадаться, что моя жизнь не относится к числу легких: я должен учитывать, в каком месте диван поскрипывает и туда не садиться, не должен шаркать (сам Емельян перемещается по квартире бесшумно, как привидение, и легко может стать причиной инфаркта, неожиданно сказав что-то за твоей спиной), шуршать газетой и т.п.

Я люблю семечки. В обычных условиях из-за треска скорлупы (грохот, как в кузнице) это исключено, но вот Емельян уходит к себе работать — закрывает дверь, надевает наушники и начинает писать или записывать музыку. Я через две комнаты тоже закрываю дверь, включаю телевизор (без звука, естественно), тихонько-тихонько, осторожно раскусываю семечко... и тут же раздается негодующий вопль: "Прекрати щелкать!" Мой друг Юра Рихтер посоветовал мне покупать семечки с глушителем.

Об имени Емельян. В России с этим проблем не возникало, но здесь для эмигрантов кажется органически невозможным запомнить и выговорить "Емельян" правильно. Наиболее частое искажение — Эмиль, но он также бывал Еремей, Изя, Милен, Елизар, Илларион, Исмаил и даже Рюрик. В интервью с корреспондентом я специально заострил на этом внимание, внятно продиктовал "Е-мель-ян" и попросил не перепутать.

Он страшно удивился самому наличию проблемы и сказал, что: во-первых, это старинное, достаточно редкое русское имя с напрашивающейся аналогией "Емельян Пугачев", что, практически, само по себе исключает возможность ошибки, во-вторых, наше интервью записано на диктофон и, в-третьих, у него не просто профессиональная, но фотографическая память. В результате из-под его пера вышло следующее:

— Борис Михайлович, а чем сейчас занимается ваш сын?

— После концерта в Корнеги Холл Эммануэль написал "Ромео и Джульетта" — большое симфоническое произведение и сейчас работает над его записью.

— А сколько ему было лет, когда вы приехали? Когда мы приехали в Америку, Эмме было двадцать пять лет.

Мало того, что одно имя французское, а другое еврейское, так еще и оба женские!

В детстве Емелюшка был очень хорошенький с длинными кудряшками и его часто принимали за девочку. Они играли с другими детьми в саду "Эрмитаж" и одна девочка говорит ему: "Девочка, дай мячик". Емельян: "Я не девочка, я мальчик". Проходит какое-то время, и она снова: "Девочка..." Емельян: "Я не девочка, я мальчик — меня зовут Емельян". Она, не обращая никакого внимания, вскоре снова назвала его девочкой. У Емельяна лопнуло терпение, он к ней подошел и вынул письку:

— Это — девочка?

Емелюшке четыре года.

— Папа, а разве бляди поют?

— Гм... ну, как сказать... во-первых, не все... хотя, действительно, многие... скажем, в Москонцерте... а почему ты, собственно, спросил?

— Сегодня, когда мы с няней пошли в сад, и птички зачирикали, она сказала:

"Опять, бляди, поют".

Сразу по приезду в Америку Емельян аккомпанировал известному еврейскому певцу Эмилю Горовцу. Концерт был посвящен еврейскому празднику, и после концерта ортодоксальные евреи угощали обедом. Ничего не знающий о еврейских традициях, на вопрос, что он будет есть, Емельян ответил: "Бифштекс с кровью".

Мы с Емельяном отдыхали под Москвой в доме отдыха "Болышево". Емельян заходит в номер, хохочет и говорит:

— Папа, я сейчас получил удовольствие за 25 рублей.

— Каким образом?

— Играем мы в преферанс. Мы — это наш общий знакомый К., я, и еще двое партнеров. Проигрывает один К. Мне — двадцать рублей и пятерку партнерам. Делает в уме какие-то подсчеты и спрашивает:

— Емельян, у тебя есть пять рублей?

— Я ему даю пятерку, естественно, полагая, что у него 25 рублей одной бумажкой; пять рублей он отдает партнерам, 25 мне, и все будут в расчете. Ничего подобного. Он просто расплатился с партнерами моими пятью рублями и ушел.

Я встречаю К. и говорю:

— Левчик, ты что ж садишься играть и не рассчитываешься?

— Ну что, брат у брата... — фальшиво возмутился К.

— Вот именно — брат у брата. Ты не только проиграл и не отдал "брату", так еще и у "брата" забрал пять рублей. Он чуть-чуть подумал:

— Он младший брат, — наконец сказал К., и в его речи неожиданно прорезался кавказский акцент.

Галя

Галя старше города Смоленска на три года, но не сомневается, что человеческий организм рассчитан на тысячу лет и периодически мне говорит:

— Борис, Емелюшке нужны деньги. Нам надо сделать танцевальную программу и выйти на американскую сцену.

— Галя, ты соображаешь, о чем говоришь? Танцевальные программы делают 16-18 летним, и у них может занять 5-10 лет, прежде чем они чего-то добьются.

— Какая разница? Пускай 5 лет, пускай 10 — значит, мы начнем строить нашу карьеру через 10 лет.

Дежурные Галины фразы на протяжении последних ста лет:

Вечером: — Нужно срочно ложиться спать. Это означает, что до шести утра она собирается говорить со мной о Емельяне.

— Не торопи меня — я обязательно что-нибудь забуду, - что-нибудь означает — все. При этом, собираясь куда-либо, Галя действительно торопится: как наперсточники на улице, перекладывает с места на место ключи, пудреницу, гребешок, документы и восклицает:

— Где же ключи? Только что были. Ты не видел гребешок? Мне нужна пудреница. Где документы? Я же не могу выйти без документов.

При такой спешке не имеет значение, когда начало концерта или праздника — в 12 часов дня или в 7 вечера, Галя опоздает и к трем ночи.

Что бы я не купил ей в подарок, Галя задает один и тот же вопрос:

— А это можно сдать обратно?

(Емельян в этом смысле пошел в Галю: что бы я ему не подарил, он смотрит на подарок с ледяным хладнокровием).

Я очень терпелив, но Галя — единственный человек, который легко меня может довести до состояния абсолютного бешенства.

— Борис, перепиши мне видеокассету. Там балет, который мне надо посмотреть.

— Хорошо.

— Не откладывай в долгий ящик, сделай это как можно скорее.

— Хорошо, сделаю.

— Это для меня очень важно.

— Я понял.

— Значит, сделаешь?

— Сделаю.

— Мне надо его посмотреть как можно скорее.

— Я его перепишу прямо сейчас.

— Не забудешь?

— Не забуду.

— Это очень важно для меня. Балет, который я не видела. Перепиши его поскорее.

— Я понял, что для тебя это важно, ты не видела этот балет, тебе надо его как можно скорее посмотреть, и я прямо сейчас его тебе перепишу.

— Очень хорошо. Только не забудь.

— Я не забуду.

— Значит, я могу быть спокойна?

— Абсолютно.

— Учти, я этого балета не видела, и мне его необходимо посмотреть.

— Я это уяснил.

— Значит, перепишешь?

К этому времени химические вещества в моем мозгу меняются местами, я мысленно заряжаю дробовик, точу кинжал, а это еще сильно укороченный вариант.

Когда я захожу к Гале и здороваюсь, она не отвечает на приветствие, а пристально меня разглядывает и обдумывает, какую бы сказать гадость.

— Борис, тебе надо закрывать шею, она у тебя уже не та.

— Галя, моя шея, может быть, не так красива, как была, но это очень хорошая крепкая шея, и на ней до сих пор прекрасно сидят.

— У тебя появилась новая морщина.

— Галя, морщины любят возраст. Это очень хорошо, когда появляются новые морщины, потому что у покойников они не появляются.

Галя соткана из противоречий и обожает говорить о политике, ничего в ней не понимая. Идея-фикс — отдать землю крестьянам.

Галя: — Что ты думаешь о Ельцине?

— Это лучшее, что сейчас может быть.

— Какая глупость! Он же не отдал землю крестьянам, а хочет продать. В следующий раз на этот же вопрос я отвечаю:

— Ельцин — это кошмар. Землю не отдал крестьянам, а хочет продать. Потакает коррупции.

— Наивный мальчик! Все они хуже, чем он. Я уверена, что он отдаст землю крестьянам.

На следующий день я говорю, что все хуже, чем Ельцин, и он в конце концов отдаст землю крестьянам.

— Ельцин довел страну до нищеты. Рабочие не получают всего, что они зарабатывают.

— Естественно. Они строят капитализм, и у рабочих забирают прибавочную стоимость; об этом еще киска писал.

— Какая киска?

— Карл Маркс.

— А... И он до сих пор не отдал землю крестьянам. Может, хоть после него выберут того, кто отдаст.

— Хорошо бы выбрали Зюганова.

— Не дай Бог, опять будет 37 год.

— Ты права, ни в коем случае нельзя выбирать Зюганова — опять будет советская власть.

— Дурачок, советской власти еще не было. Это была прекрасная мечта, но ее не дали осуществить. И землю крестьянам так и не отдали.

Мне все время хочется сказать, чтобы они пошли на хуй со своей землей, но сдерживаюсь.

— Да, конечно, надо отдать землю крестьянам. Это им еще эротоман обещал.

— Какой эротоман?

— Ленин.

— Почему Ленин — эротоман?

— Ну как, ты что не знаешь эту хрестоматийную историю? Ленин накушался водочки, упал под стол, и его перенесли в спальню. К нему пошла Инесса Арманд; как ты знаешь, чрезвычайно сексуальная особа, которая и к большевикам-то примкнула, чтобы быть поближе к революционным матросам.

Возвращается довольная и говорит: "Ленин и сейчас живее всех живых!" Во всех учебниках.

— Глупости! Ленин, может, и не такой идол, каким его рисуют, но морально был чистый человек. И вот он-то обещал отдать землю крестьянам.

— Да, ну, дай Бог, может, после Ельцина выберут того, кто сможет осуществить мечту и построить советскую власть...

Галя, перебивая: — Ты ничего не понимаешь! Советская власть — это голод и бесправие.

И так до бесконечности.

Фраза, которую Галя повторяет каждый день: "Борис, давай сядем и спокойно поговорим о Емельяне". Я уверен, если бы Галя зашла, застала меня в постели с бабой, а я бы сказал: Галя, давай сядем и спокойно поговорим о Емельяне", — Галя бы тут же села, и баба из ее сознания испарилась.

У Гали нет чувства времени, и она не сомневается, что Емельяну все еще 3 года, хотя по возрасту он старше Джамбула.

— Скажи Емельяну, чтобы он ел петрушку... пускай ест кефир и творог...

— Ты сказал Емельяну, чтобы он ел кефир?

— Сказал.

— И он ест?

— Минимум 3 раза в день.

— Это очень важно, чтобы он ел...

И дальше в плане видеокассеты. Я, естественно, ничего Емельяну не говорю, но пытаюсь, по мере сил, или укоротить бесконечную беседу, или, если это невозможно, обратить ее в юмор и получить удовольствие.

— Скажи Емельяну, чтобы он ложился спать до 12-ти часов.

— Хорошо, я ему скажу.

— Ты сказал Емельяну, чтобы он ложился спать до 12-ти часов?

— Сказал.

— И что он ответил?

— Послал на хуй.

— Как?! Что именно он сказал?

— Он сказал: "Папа, не пошел бы ты на хуй".

— Это недопустимо. Скажи ему, что так нельзя разговаривать с отцом, и что ты настаиваешь, чтобы он ложился спать до 12-ти часов.

— Хорошо.

— Сказал? -Да.

— И он что?

— Снова послал на хуй.

— Это безобразие. Скажи ему, что он должен ложиться до 12-ти часов, и это не только твое мнение, но и мое, что мы оба настаиваем.

— Хорошо, скажу.

— Ну?

— Сказал.

— А он что сказал?

— Не пошли бы вы оба на хуй.

— Какой ужас! Он не имеет права так говорить с родителями, которые его воспитали и, в конце концов, речь идет о его здоровье. Самый полезный сон — это когда ложишься спать до 12-ти часов. Запомнил?

— Запомнил.

— Ты ему сказал?

— Сказал.

— Что ты сказал?

— Я сказал: "Емельян, ты не имеешь права так говорить с родителями, которые тебя вырастили, воспитали и дали образование. В конце концов, речь идет о твоем здоровье, а самый полезный сон — это когда ложишься до 12-ти часов.

— Очень хорошо сказал. И что он ответил?

— Да отъебитесь вы оба от меня.

— Боже, где он слышал эти слова?